А парень играл простые забытые или полузабытые мелодии, играл просто и бесхитростно, но за простотой этой стояло что-то большое и глубокое, может до конца не осознанное им самим.
— Вы знаете, что это — русская хромка?— говорил он в перерывах,— Это, скажу я вам, великий инструмент. Ее чуть было не выбросили на свалку. Ее надо любить. Ее еще вспомнят. Что вам сыграть? Что?.. Простите, но это я не могу. Нет, против них я ничего не имею, пусть поют, просто я играю только истинно народные песни… Я сейчас не в форме, — грустно пояснил он,— а то бы я вам спел и сплясал…
— Он все умеет, — с гордостью подтвердил его друг, так и не догадавшийся поставить на землю хотя бы чемодан,— Он такой, он все умеет.
— …и потому я для вас сегодня только играю.
Все стали хлопать в ладоши и просить, чтобы он непременно сплясал.
В конце концов он сплясал — все ту же «Барыню», с выходом, с коленцами, с прищелкиванием. Никто на гармошке не умел, и ему аккомпанировали хором, в полсотни голосов, не совсем слаженно, но дружно, он вытянул из круга пожилую женщину — и та не стала отнекиваться, а даже, наоборот, от радости вся расцвела и поплыла по кругу.
Все стали просить его, чтобы он спел.
Он спел песню, которую я раньше никогда не слышал. Она начиналась словами: «Жил-был Иванушка, любил он Машеньку…» Спел просто и хорошо.
Его отпустили, когда уже совсем рассвело. До самой остановки такси за ним тянулся хвост. Его вновь останавливали, просили, он считал себя не вправе отказать. Его друг с чемоданом и рюкзаком от усталости уже еле стоял на ногах. Прежде чем сесть в такси, парень с хромкой долго раскланивался:
Я еще вам спою. И спляшу. И на хромке сыграю. Обещаю вам. Вот кончу учиться и выйду к вам с хромкой и в белом фраке. Обязательно с хромкой, а про фрак — это я так, для шику. В нем не спляшешь. Нам фрак ни к чему.
Его долго благодарили. Так долго, что таксист уже стал нервничать — он только что подъехал и ничего не видел. На прощание кассир, не соседка, а та, первая, лет сорока, нагнулась к открытому окошку машины:
— Прости, парень! Больно уж ты какой-то… А тут — московский экипаж, сам понимаешь… Прости… Приезжай ко второму рейсу, мы тебя вне очереди отправим.
И как-то сразу пусто стало в аэропорту без него. Было жалко людей, которые только что приехали в аэропорт и ничего не видели.
1984
