Скоро его выписали. Он шел по поселку в сторону общежития, чтобы, переночевав, завтра пойти на приемный пункт рыбокомбината, узнать, когда ожидается приход его сейнера.
Около общежития ему попался начальник отдела кадров Сидоров. Он буквально остолбенел, увидев Калугина:
— Ты откуда?
— Как откуда?
— Как ты оказался в поселке? Где сейнер?
— Я из больницы, — обиделся Борис, считая, что тот обвиняет его в прогулах.— Я заболел, и капитан оставил меня на берегу. Вот больничный лист.
— Так ты ничего не знаешь?
— Что?
— Что ваш сейнер потерялся.
— Как потерялся?
— Так вот — пропал, и до сих пор нет никаких вестей. Когда начался шторм, всем сейнерам был дан приказ отойти в море и ждать. А потом с ним потеряли связь. И до сих пор ничего нет. Данилов из рыбнадзора говорит, что видел какой-то сейнер, когда начинался шторм, в устьях. Неужели в такой шторм он полез в устья? Раньше за ним это водилось, но чтобы в такой шторм… Увидел тебя, ну, думаю, вернулись.— Он в сердцах махнул на Бориса рукой, словно Калугин был виноват в том, что в прах развеял его вспыхнувшую надежду на благополучное возвращение сейнера, и пошел дальше.
Через день шторм утих, лишь зыбь — монотонно и упорно — что-то пыталась доказать равнодушному берегу. Своего вертолета в поселке не было. Вертолет, приписанный к аэропорту Корфа, утром при первой же возможности улетел на санрейс в тундру. Оставалась одна надежда — на геодезистов, базирующихся за перевалом, но там еще бушевали остатки шторма. О МРС-21 по-прежнему ничего не было известно.
Рейсовый пассажирский «Ан-2» из Корфа — первый после шторма — шел на посадку. Пилота попросили:
— Будь другом, сделай круг над заливом, посмотри, нет ли чего.
Через десять минут пилот сообщил:
— Видимость из-за волны плохая, но кажется, видел плот и на нем двоих.
— Сделай еще круг.
Сделал.
— Да, плот. На нем двое. Но никто даже не поднял головы.
После полудня через перевал пробился вертолет геодезистов. После долгих поисков нашел плот. На нем были старпом и механик Плоткин. Плоткин был без сознания, пульс еле нащупывался, старпом замерз.
Капитана выбросило волной через день, недалеко от поселка — с оторванной рукой. Механика Кандея и Тимонина еще через два дня на косе нашли пограничники. Аполлона Бельведерского — Леонида Кучеренко — вообще не нашли.
Только у капитана была семья. Хоронили без Плоткина — он все еще не приходил в сознание. Борис стоял над могилой оглушенный и с каким-то удивлением смотрел на торжественно-отрешенные от мирской суеты, от процентов плана и центнеров лица своих недавних товарищей по работе. Он вдруг подумал, что впервые так внимательно присматривается к ним, что ничего о них не знает. Что они за люди? Чем жили? Откуда и зачем приехали сюда, на Камчатку? Плохие они или хорошие? Что за человек был тот же капитан, почему у него были такие виноватые глаза? Борис вспомнил, как тот приходил к нему, к больному, в кубрик, приносил лекарства, немудреную домашнюю снедь, неуклюже пытался что-то рассказать о себе,— он знал, что Борис собирается стать моряком, и даже там, в кубрике, виновато отводил в сторону глаза.
Что за человек был механик Кандей, замкнутый, неразговорчивый мужик со странной фамилией? Почему у него, несмотря на возраст, не было семьи? От кого-то мельком Борис слышал, что Кандей — ленинградец, что в войну он служил в морской пехоте, сполна хлебнул солдатского счастья под Керчью, но правда ли это, да и о Кандее ли это он слышал,— теперь уж Борис точно не помнил.
Что за человек был старший помощник? А Аполлон? Что крылось за его внешним разбитным ухарством, что за душа таилась под выцветшей тельняшкой, почему у него иногда даже сквозь самое расшабашное веселье такие печальные были глаза? Опять от кого-то Борис слышал, что его страстно любила прекрасная женщина, чужая жена, но чего-то у них не получилось, но опять-таки Борис не мог с уверенностью сказать, что это слышал он об Аполлоне.
Что за парень Плоткин, который до сих пор без сознания валяется в больнице и неизвестно, выживет ли?
Борис шел меж выкрашенных в веселые цвета кладбищенских пирамид на галечных, быстро осыпающихся холмиках и неожиданно обратил внимание, что лица на фотографиях этих веселых пирамид больше молодые. Он стал присматриваться, и точно: на всем кладбище — не огороженном, без единого деревца, даже кустика, за редкими могилами кто ухаживал, рядом шумел океан, бухал о берег пустыми бочками из-под бензина: то ли из озорства скатили ребятишки из аэропорта, то ли сорвало с какого-то корабля — он нашел всего две или три могилы умерших в преклонном возрасте и своей смертью. Большинство же могил этого маленького кладбища принадлежало молодым или сравнительно молодым, и надписи на пирамидах, как правило, сопровождались пояснением: «Трагически погиб…». Рыбак… снова рыбак… геолог… геодезист… летчик… снова моряк… На краю этого странного кладбища стоял небольшой бетонный обелиск: «Памяти трагически погибших моряков-колхозников…» — и дальше следовал большой список имен. Сегодня появилась еще одна братская могила.
