Летели ночью, и океан внизу был не виден, но сама мысль, что самолет, словно бабочка, висит над ним, угрюмым, в студеных волнах, тревожно холодила душу.
Но, измотанный аэропортовской сутолокой, Борис скоро уснул. Сначала ему снилось черт знает что — какая-то нелепая неразбериха, из которой утром он уже ничего не помнил. А потом приснился Аполлон Бельведерский, который смеялся и хлопал его по плечу:
— Ерунда! Только в первый раз тонуть страшно, а потом — ерунда! А с тобой мы еще поплаваем, кончишь мореходку, станешь капитаном и возьмешь меня в боцманы. Ха-ха! Вот уж боцман из меня!..— А потом Аполлон вдруг стал серьезным: — А капитан-то наш, между прочим, ничего оказался, зря я на него так раньше. Когда у нас заглох мотор…
— Молодой человек! Молодой человек, с вами плохо?
— А?— Борис открыл глаза и ошалело крутил головой: он не сразу понял, где он и что с ним происходит.
— Вы что-то кричали во сне,— виновато пояснил сосед, майор-пограничник.
— Нет, нет. Просто приснилось. Какая-то ерунда.
До самого Хабаровска Борис уже не мог уснуть. Спали все, затих даже ребенок где-то в передних рядах, давно храпел сосед, майор-пограничник, а он нетерпеливо смотрел то в темный круг иллюминатора, то на табличку впереди салона, ожидая, когда она наконец засветится надписью: «Пристегните привязные ремни».
Домой он не поехал. Сошел на небольшой строящейся станции БАМа под Читой, устроился механиком в местном крошечном аэропорту, но и там проработал недолго, уехал в Читу, второй год работает на заводе — сборщиком радиоаппаратуры, его портрет уже висит на цеховой Доске почета, он — рационализатор, член сборной завода по волейболу. Живет в общежитии, заочно учится в радиотехническом институте.
Лина Рябинина в первый же год каким-то образом нашла его адрес, но он не ответил ни на одно ее письмо.
1976-1977