Слесарев смотрел на трубача, и к горлу подкатывала какая-то сладкая боль. Так было всегда, когда начинал играть хороший оркестр и хороший трубач поднимал к небу плачущую медь. Слесарев в такие минуты наиболее обостренно и больно чувствовал, как мимо него стремительно неумолимо летит время, а он ничего не успевает в этой жизни. А все лучшее где-то летит стороной, все кажется, что все еще впереди, до каких пор это будет казаться?..
— А вам никогда не бывает одиноко там, в горах? — тоже смотря на трубача, спросила она.
— Там не до этого.
— А вообще?
— Бывает. И довольно часто… Впрочем, в горах тоже. Но не на восхождениях. Там некогда об этом думать. А когда возвращаешься назад, в города, к людям… Жил с товарищами единой жизнью, был связан с ними одной веревкой, а тут вдруг до новой дороги все распадается, каждый возвращается в свою жизнь. Каждый рвется в свой дом. Вот в такие минуты и становится тошно. Однажды так вот постоял я на аэродроме, постоял и повернул обратно — год проработал наблюдателем на высотной сейсмостанции. Вот там-то я, наверное, и стал доморощенным философом. О чем я только не передумал от скуки за год!
— И сколько вас там было человек?
— Двое.
— Двое?.. И вам не хотелось оттуда убежать?
— Почему не хотелось? Несколько раз чуть не убежал.
Они снова помолчали.
— Но у вас такая интересная работа. Вы, конечно, довольны ей?
— Как сказать… Скорее всего, не очень. В детстве мечтал стать моряком, но из-за слабого здоровья в мореходное училище не приняли… И всю жизнь была какая-то неудовлетворенность, что занимаюсь не своим делом, а начинать все сначала было уже поздно… А теперь вот вообще в тупике.
— Почему?
— Почти три года я убил на разработку одной темы. Как мне казалось, да не только мне, очень перспективной темы. Дрейфовал на льдине с полярной станцией. Работал сезон в Антарктиде. И все вроде бы шло как по маслу. И весь мой собранный материал удачно плюсовался один к другому. Но вот эта легкость меня и пугала, и, как оказалось, не зря. Недавно один английский ученый одним махом опроверг все мои построения. Оказалось, что эффект, который я открыл, не имеет никакого отношения к магнитному полю Земли.
— Ну и что вы теперь собираетесь делать?
— Не знаю… Наверно, нужно переквалифицироваться в управдомы, — улыбнулся он,— Кстати, все мои лучшие мысли, хотя их было и не очень много, тоже пришли здесь, в горах…
Оркестранты сложили инструменты, ушли отдохнуть. Включили музыкальный автомат «Меломан». После надрывного полуцыганского романса, которые почему-то так любят в курортных городах, печально и просто запела Анна Герман. Тихий голос уверенно пробивался сквозь ресторанный гул.
— Вам нравится, как поет Анна Герман? — спросила она.— Чему вы улыбаетесь?
— Просто вы опередили меня. Я как раз хотел задать вам этот вопрос. Нравится… Иногда думаю: не будь той страшной автомобильной катастрофы, может быть, и не стало бы певицы Анны Герман.
Она удивленно подняла на него глаза.
— Ведь до этого она пела все-таки не так. Ведь только после катастрофы и нескольких тяжелых операций в ее голосе появилась эта мудрая печаль. Я не могу найти слова, чтобы точно выразить, что я хочу сказать…
— Я понимаю вас. Я никогда не задумывалась над этим, но вы, пожалуй, правы.
Они молча слушали, пела Анна Герман.
— Вам долго добираться до ночлега?— спросила она.
— Около часа.
— Тогда идемте. Что же вы не скажете, а я злоупотребляю вашей деликатностью.
— Время еще не позднее.
Они вышли. Она выглядела очень усталой.
— Вы устали,— сказал он.
— Да,— призналась она,— Сегодня было много работы. Завтра — тоже. Ну, прощайте… Вы ведь завтра еще не уезжаете?
— Нет.
— Если у вас появится желание поужинать вместе, часов в восемь я буду здесь. Я боюсь быть навязчивой, поэтому специально не приглашаю. Но если появится желание, приходите.
— Спасибо!
Слесарев торопливо шел к автобусной остановке и усмехался про себя: он знал, что придет сюда завтра, хотя, конечно, все это глупо.
На другой день, полежав на пляже и наслушавшись зазывов в мегафон, он, неожиданно для себя, поехал на катере в Новый Афон.
На море было свежо. Брызги летели в лицо.
«Надо было пригласить ее,— неожиданно подумал он.— В общем-то, у нее жизнь тоже не очень веселая… Да все равно бы не смогла — съемки».
