Ах какие дураки мы бываем в молодости! Ах какие дураки!..
Мария Евгеньевна так и не появилась. Слесарев не испытывал ни досады, ни обиды, да и какое он имел право? Он вышел в теплую звездную ночь.
«Вернусь — надо будет съездить к матери, а то уже не был года четыре, если не пять. Да, пожалуй, пять. И надо как-то упорядочить жизнь, а то все некогда, некогда. Некогда даже оглянуться и посмотреть, как прожил эти годы. Надо бы, наконец, отремонтировать квартиру, тоже все некогда. Стыдно, когда кто-нибудь заходит. Все облупилось». Так думал Слесарев, хотя знал, что все, скорее всего, останется по-старому: его будет мотать по стране из конца в конец, он будет до изнеможения — без праздников, без выходных — работать, ему опять на все не будет хватать времени. Даже сейчас, когда он вырвался сюда отдохнуть, и всего на три дня, о которых столько мечтал, он чувствует себя уже неловко от безделья и уже заторопился обратно в горы. Он уехал бы уже завтра с утра, но вертолет из поселка на метеостанцию будет только послезавтра, и, хочешь не хочешь, сутки придется ждать если не здесь, то там, в поселке.
С утра он повалялся на пляже, потом сходил в кино — и все с единой мыслью: скорее бы прошел день, скорее бы в горы. Его охватило нетерпеливое волнение: как там у них, хотя, в общем-то, ему сейчас, если сказать честно, туда совсем не хотелось.
С трудом дотянул до вечера. Теперь где-нибудь поужинать — не торопясь, чтобы убить время, а утром он уже будет там — погода хорошая. Он прошел мимо гостиницы, в ресторане которой все эти вечера ужинал, сегодня он решил поужинать в другом ресторане, но везде, куда бы ни ткнулся, висели основательнейшие, словно сделанные на века, вывески «Мест нет» и швейцары были неумолимы как боги. «Боже мой, сегодня же суббота,— вспомнил он,— Бесполезное дело». И, вроде даже бы обрадовавшись своей неудаче, решительно повернул к знакомому гостиничному ресторану: как-никак там был прикормленный швейцар.
Оркестра еще не было, и играл «Меломан». Слесарев не слушал его — он ждал оркестр, а завтра он уже будет в горах.
Случайно его слух сквозь ресторанный гул уловил отрывки вчерашнего полуцыганского романса, он прислушался, и точно — когда романс кончился, запела Анна Герман — просто, печально и мудро. Он снова подумал о Марии Евгеньевне, невольно оглянулся на дверь и посмотрел на часы. А потом заиграл оркестр, и, как всегда, когда играл хороший оркестр и хороший трубач поднимал к небу плачущую медь, ему было стремительно грустно, возвышенно-печально и зло, душа сжималась в тугую пружину; в такие минуты человек может решиться черт знает на что: шагнуть за предел недозволенного, броситься под танк, сделать предложение женщине, с которой и познакомился-то всего день назад… Но беда в том, что этот священный порыв не вечен, он требует гигантского нервного напряжения и уже только поэтому не может быть вечным, он так же, как и возник, может внезапно поникнуть, рассыпаться — и после него наваливается тяжелая усталость, как тяжелое похмелье…
Слесарев уже несколько раз давал знак официанту, чтобы тот рассчитал, но тот все не подходил, и Слесарев уже начал раздражаться.
И вдруг он увидел ее. Она что-то горячо доказывала швейцару, видимо, тот ее не пускал. Слесарев почувствовал, как горячая волна плеснула по всему телу, хлестнула в голову, ноги и руки, словно все атомы и молекулы, из которых он состоял, на мгновение заметались и перемешались в беспорядке, а потом вскипели, словно масло, брошенное на раскаленную сковороду,— только на мгновение, а потом волна схлынула, и во всем теле наступила расслабленная тишина, лишь одни руки, мелко, с опозданием, дрожали: так бывало в горах, когда под тобой вдруг вылетал камень или скальный крюк, и ты летишь вниз, пока тебя не дернет и не вернет в реальность спасительная страховка друга, а потом еще долго дрожат руки.
Слесарев хотел встать и пойти ей навстречу, но холодно остановил себя: «Да она давно забыла про тебя, просто пришла поужинать».
Он, наоборот, склонился над столом, и тут, совсем некстати, будь он проклят, подлетел официант.
Слесарев, расплатившись, остался сидеть и тайком наблюдал за ней. Она пошла между рядов, кого-то высматривала. Повернулась в его сторону, он торопливо опустил глаза. Не оборачивался, чтобы не выдать себя.
— Здравствуйте!
Он поднял голову.
— Здравствуйте! — снова сказала она. — Вы ли это, Александр Сергеевич?
— Как видите,— он старался быть спокойным,— Присаживайтесь… Только здесь не убрано… Здравствуйте…
