— Но ты подумай.
— Нечего думать. Если ты не против, я иду.
На другой день их палатки уже стояли под самой стеной, у окончания морены. Прохоров и Слесарев внимательно рассматривали в бинокль стену.
— Ты пойдешь с Максименко, — сказал Прохоров.— А я — с Веселковым.
— Тебе виднее, можно и наоборот. Как этот Веселков?
— Хороший парень. Очень цепкий. Чувствует камень, трассу. Правда, молодой еще, опыту маловато, но со временем из него получится хороший альпинист. Плохого я бы на эту стену не взял…
— Да, это несомненно «шестерка»(1) — откликнулся Слесарев.— Могу я пойти с Веселковым. Ты же любишь ходить с Максименко. А мне все равно с кем, я ни с тем, ни с другим не ходил.— Слесарев не отрывал взгляда от стены.
— Волнуешься?
— Да как тебе сказать. Ведь здесь до нас еще никто никогда не ходил.
Через день к полудню почти уже вся стена оставалась позади. На одном из привалов, стоя на узенькой полке над более чем километровым обрывом, Прохоров смотрел вниз, где белел ледник, у окончания которого, невидимые отсюда, стояли их палатки. Он поднял голову вверх, где метров на пятнадцать выше висел на «стременах» Слесарев, и подумал: «Нет, Саша, что ни говори, а больше нигде такого не увидишь! Горы многое нам дали. Просто мы стали привыкать к ним. Видимо, на самом деле стареем».
Теперь была очередь их связки идти вперед. Прохоров, проходя мимо, похлопал Слесарева по плечу:
— Еще немного осталось.
— Немного,— улыбнулся тот,— Погода-то! В такие минуты я всегда вспоминаю знакомого спелеолога из Сухуми, не догадался к нему заглянуть, Кукури Георгиевич Мгеладзе. Мы познакомились с ним в Крыму. Там на Всесоюзном совещании спелеологов свой доклад он начал как грузинский тост, притом с изумительнейшим таким грузинским акцентом, вся прелесть в этом: «Дорогие товарищи! Когда в шестнадцать лет я впервые взошел на Эльбрус, я сказал своему другу: «Кацо, неужели есть люди, которые никогда не видели этого?!» Когда же я в шестьдесят лет спустился в Анакопийскую пропасть, я сказал своему другу: «Кацо, неужели я мог умереть, не увидев этого?!»
— Ну ладно, Саша, я пошел,— засмеялся Прохоров.
— Ладно!
Еще через полчаса, пройдя метров тридцать, Прохоров вышел на следующую полку шириной в две ступни. Лучшего места для отдыха здесь было не найти. Сняв рюкзак, прикрепил его к вбитому в стену крюку. По натянутым Прохоровым перилам на полку поднялась вторая связка. Слесарев прошел в конец полки, поставил в угол рюкзак, тоже пристегнув его к крюку, вернулся к Прохорову.
После отдыха была очередь Максименко идти первым. Он осторожно стал подниматься вверх по трещине. Путь ему преградила большая плита. Задержался около нее. Она показалась ему ненадежной, он осторожно — сантиметр за сантиметром — пошел по стене вправо. Слесарев, страхуя, за ним по полке. Но и там выйти наверх Максименко не смог, снова вернулся к плите…
Вдруг Прохоров услышал что-то вроде вскрика или тяжелого вздоха. Поднял голову — плита медленно вываливалась из стены, Максименко пытался вжать ее обратно, но она была очень большой и тяжелой. Саша Слесарев был пристегнут к стене карабином прямо под Максименко, и через несколько мгновений его накрыло плитой. Прохоров невольно закрыл глаза. Когда через секунду открыл их, Максименко еще был на стене. Криво улыбаясь, тот смотрел, как стремительно разматываются последние метры веревки, которой он был связан со Слесаревым и которую еще можно было перерубить, потом, когда веревка со свистом натянулась, его сорвало со стены.
Прохоров оглушено смотрел, как их било о выступы скалы, веревкой сматывало вместе и снова разматывало. Он надеялся, что веревка где-нибудь зацепится за уступ, тогда, может быть, кто-нибудь из них останется жив, но веревка не зацепилась, они исчезли из виду далеко внизу за уступом скалы, и через некоторое время на ледник выплеснулся вызванный глыбой и ими камнепад…
Еще несколько минут Прохоров расслабленно и неподвижно стоял на полке, потом устало вдоль стены сполз на колени — сколько позволила веревка — и, свесив с полки ноги, боком прижался к холодной стене…
Он очнулся оттого, что его напарника, Веселкова, стало рвать. Бледный, с перекошенным лицом, он тоже сидел на полке, свесив ноги, и каждый раз начинал сползать с нее, когда его принималась трясти изматывающая рвота.
— Ничего, пройдет,— чтобы как-то успокоить парня, сказал Прохоров,— Крепись. Нас мало, но мы в тельняшках.— Он снова откинул голову к стене и закрыл глаза.
Потом медленно открыл их и смотрел в небо — оно было, как никогда, синим и прекрасным. «Саша, Саша! Неужели ты предчувствовал? Черт побери, зачем я только сказал тебе, что Романов подвернул ногу?! «Когда я впервые в шестнадцать лет взошел на Эльбрус, я сказал своему другу: «Неужели есть люди, которые никогда не видели этого?..»