— Такая прямая связь?
— Такая прямая связь.
— А магнитное поле?
— Магнитное поле?.. Вот вы говорили, что время от времени полюса меняются местами. Так вот ученые предполагают, что как раз в такие моменты и произошли на Земле гигантские геологические катастрофы, в результате одной из которых вымерли ихтиозавры, динозавры, то есть на планете обновился весь животный мир… Ну это очень долго рассказывать.
— Да, вы мне так и не сказали, почему стали альпинистом.
— Почему я стал альпинистом?.. Трудно сказать. Я и сам толком не знаю.
— У вас кто-нибудь из родственников или друзей были альпинистами?
— Нет.
— Вы родились в горах?
— Нет. Я родился в зауральской степи… На этот вопрос однозначно, видимо, не ответишь. Родился в деревне, где никаких гор, даже холмов не было. Потом университет. Вот там, кажется курсе на втором, я и записался в секцию альпинизма… Правда, у меня где-то здесь недалеко без вести пропал, скорее всего погиб, отец. Он был в частях, которые обороняли Клухорский перевал, но тогда, в университете, я еще не знал об этом.
— Это ведь совсем недалеко отсюда — Клухорский перевал?
— Да, не очень.
— Вы были там?
— Был. Но следов отца там не нашел. Так что толком и не знаю, почему стал альпинистом. Однажды в палатке, когда нас в горах закрыло пургой, в снежной норе мы говорили на эту тему: Миша Коньков, Сережа Поляков, Юшкевич. И никто толком не мог объяснить, почему каждый из нас стал альпинистом и почему до сих пор не бросил его. Ведь это иногда до того надоедает, что хоть волком вой. Но все согласились, что в горы каждого потянула какая-то душевная неуспокоенность, неудовлетворенность. Одни вот живут себе: работа, дом, семья — и все довольны, и все хорошо. Других же тянет черт знает куда. Это, наверное, то же самое, что запить, — засмеялся он.— Запивают ведь не только неблагополучные или несчастливые люди. Запивают и благополучные. Смотришь на некоторых. Ну что вроде бы еще человеку надо: хорошая жена, дети, работа, уважение на работе — и вдруг беспробудно запил… Нет, серьезно. Терпеть не могу алкашей, но что-то родственное, по-видимому, все-таки есть…
Тогда, в палатке, мы так и не смогли объяснить друг другу, зачем каждый из нас пришел в альпинизм. Может, это тоска по настоящей древней мужской работе? Или — тоже как атавизм — стремление к неизвестности, вечной дороге… Тут есть еще одна странная закономерность: среди альпинистов больше всего технической и научной интеллигенции, то есть людей, работающих головой. Может быть, на первых порах, уходя в горы, они стремились просто-напросто на время убежать подальше от своей работы, от своих разрушительных мыслей, сомнений — к природе, к ее простой мудрости. И самое странное, там, в горах, а не в лабораториях, совершали самые невероятные, самые парадоксальные открытия. Там приходили самые дерзкие мысли, которые на бренной земле, в привычной атмосфере институтов никогда бы не пришли… Так вот. Иногда надоест — бросить бы все, а уже не можешь. Что-то уже осталось у тебя в этих проклятых горах. Если не самое главное. И самое странное, что об этих самых трудных днях, которые ты проклинал, потом вспоминаешь как о самых счастливых. Простите, но, может, даже первое свидание, первый поцелуй не вспоминаются так, как первое восхождение: синее небо, которое там совсем другое, земля внизу, с далекими и маленькими людьми, багряный и холодный рассвет. С полгода назад в Москве я на улице случайно встретил Сашу Кузнецова. Заслуженный мастер спорта, кандидат биологических наук, преподает в институте. Разговорились. И он говорит, что, как ни странно, самые счастливые в жизни для него те два года, которые он сидел на высотной зимовке, умирал от тоски и проклинал себя, что добровольно обрек себя на эту пытку.
Слесареву давно нужно было уходить, но как-то было неловко вот так вдруг встать и уйти. И он отвечал на ее вопросы, рассказывал, недовольный своей чрезмерной, по его мнению, разговорчивостью, и в то же время ему почему-то было приятно быть откровенным перед ней. Иногда ни с того ни с сего бывает так: один человек неожиданно для себя рассказывает другому, малознакомому, всю свою жизнь, все свои горести и невзгоды, чего бы, может быть, сроду не рассказал близкому человеку, и чувствует после этого какое-то очистительное облегчение. Не знаю, бывало ли это с вами, со Слесаревым, обычно сдержанным и даже замкнутым, хоть и не часто, бывало. Вообще-то чрезвычайно редко он перед кем-нибудь открывал свою душу, хотя считал, что время от времени нужно устраивать вот такие честные, самоуничижающие исповедальни, чтобы освободиться от обременительного груза воспоминаний, ошибок, мелких грешков перед собой. По этой причине он очень любил баню с хорошим паром — за ее добрую очищающую душу силу, и считал, хотя сам не пил, что иногда даже стоит упиться в стельку, чтобы утром, проклиная себя и чувствуя себя кругом виноватым, как бы начать новую жизнь. Это как сходить в церковь, говорил он.