Мне было, наверное, лет двенадцать. Мы шли с дедом по матери Летаниным Филиппом Григорьевичем по южно-уральским увалам в окрестностях хутора Остроумовки, названного по девичьей фамилии матери академика Курчатова, отца советской атомной бомбы. Хутор этот лежал недалеко от с. Насибаш нынешнего Салаватского р-на Башкирии, где в Гражданскую войну проходили самые кровопролитные бои, они вошли даже в «Краткую историю Гражданской войны», как решающие в судьбе Восточного фронта. Так вот дед на одном из увалов подвел меня к одиноко лежащему камню: «Запомни, здесь лежат белые, придет время, о них люди вспомнят, потому как они тоже были русские люди и тоже любили Россию. А пока молчи. Смотри, никому не говори, могут быть большие неприятности».
Прошло время, умер дед, умер хутор Остроумовка в результате не горбачевской, а еще хрущевской «перестройки». Пропал камень. Скорее всего, его увезли, не подозревая о его назначении, на фундамент дома соседние мусатовские мужики, и через много лет, когда из меня начисто выветрился пионерский дух, я не смог найти этой могилы. Нет ни одной обозначенной могилы солдат Белой армии и по всей России, да и не было их, как таковых, так забрасывали землей, чтобы собаки не растаскивали, а которые были, над ними надругались и сравняли с землей, чтобы ничто о них не напоминало.
Видимо, пытаясь сгладить свою вину перед дедом и перед самим собой, я искал могилы русских изгнанников, которые были не обязательно русскими по крови, в Сербии, Черногории, Греции, Италии, Франции, Чехии… А они по всему миру: в Германии, США, Парагвае, Аргентине, Австралии и даже на экзотических островах Папуа Новой Гвинеи. Во Франции я найду могилу бывшей владелицы санатория Шафраново Ирен де Юрша, в девичестве Ирины Переяславльцевой де Гас, которая оставила после себя потрясающие, полные любви к России, воспоминания «Моя былая Россия». Ее брат, Дмитрий де Гас, в 16 лет уйдет добровольцем в разведку Марковского офицерского полка, взяв псевдоним Дмитрий Донской: и потому, что родственников добровольцев расстреливали без суда и следствия, и потому, что в юном французе проснется дух Дмитрия Донского. На приказ командующего французскими войсками генерала Жанена, что он, как француз, должен ехать во Францию, чтобы учиться там в военном училище, он ответит: «Сначала я буду защищать от большевиков родину матери, а потом, как француз по отцу, буду служить Франции». Он станет участником Кубанского Ледяного похода, у него на руках умрет поздно прозревший тяжелораненый генерал Корнилов, и он погибнет в не полных 18 лет под Киевом, прикрывая отступающие белые части. Когда в Париже я позвоню Марине Грей, дочери генерала Деникина, и спрошу, не слышала ли она о добровольце Белой армии Дмитрии де Гас, она ответит: «Вы, наверное, не читали мои книги. Я пишу об это юноше, как об одном из самых бесстрашных рыцарей Белой Армии». Ирен де Юрша всю жизнь мечтала увидеть Россию без большевиков и все хотела узнать, сохранилась ли церковь в Шафранове. От церкви, конечно, не осталось и следа. В ее восстановление вложил душу уроженец Шафранова, не виноватый в уничтожении церкви, но все равно чувствующий вину за порушенное, – это свойство истинного русского человека, – Виктор Александрович Пчелинцев, председатель попечительского совета Аксаковского фонда. Ее племянник, чистый француз, профессор католического университета, не знающий русского языка и никогда не бывавший в России, которого я нашел в сельской глубинке Франции, передал мне 1000 евро в фонд восстановления церкви, мы добавили недостающую сумму от Аксаковского фонда, и он уже на смертном ложе, умирающий от рака, продиктовал надпись на колоколе: «В память семьи де Гас, жившей в Шафранове в 1910 – 1917 годы и беззаветно любившей Россию».
В Болгарии, у подножья знаменитой Шипки, я наткнусь на кладбище русских офицеров, которые во время освобождения Болгарии от османского ига Россией, вдохновленные призывом нашего великого земляка Ивана Сергеевича Аксакова, сына Сергея Тимофеевича Аксакова, воевали на Шипке юными прапорщиками и вынуждены были уходить сюда, спасаясь от неминуемый смерти в Гражданскую войну, уже полковниками и генералами. В меру своих скромных сил, каждый раз прилетая в Болгарию, я пытался спасти кладбище от окончательного забвения, начав с того, что, взяв в руки бензопилу, стал убирать с могил повалившиеся деревья. Потом я узнаю, что у меня найдутся последователи, будет создан фонд спасения кладбища, который возглавит русский офицер этнический немец Иван Мучлер. В книге белорусского писателя Вячеслава Бондаренко, присланной им мне, я обнаружу: «Потребовались годы для того, чтобы отношение к заброшенным русским погостам за рубежом изменилось. Первым вслух заговорил о Русском кладбище на Шипке, как о безвозвратно уходящей культурной ценности, писатель Михаил Андреевич Чванов, ныне возглавляющий Мемориальный дом-музей С.Т. Аксакова и Аксаковский фонд. Он первый, кто своими силами начал приводить кладбище в порядок, и первый, кто посвятил Русскому некрополю на Шипке прочувствованные строки в книге «Время Концов и Начал» (1994г): «И вот я, наверное, первый из русских, кто не тайком, а на глазах сотен людей в советское время возложил к их могилам цветы. В советское время болгарские власти стыдливо прятали это кладбище за забором, туристов из СССР старательно обводили стороной. Тогда еще на некоторых могилах можно было прочесть таблички на крестах: «Полковник Василий Васильевич Луговенко (1935), «Генерал-майор Николай Дмитриевич Мануйлов (1932)… Русская женщина, заброшенная в Казанлык превратностями судьбы, отдала мне уникальные реликвии – раздаточные листки пожертвований нищенствующим последним русским офицерам и их семьям… Я определил их в Мемориальный дом-музей С.Т. Аксакова в Уфе. Его сын Иван Сергеевич Аксаков, в свое время подвинул русское правительство на освобождение болгар от османского ига». Эти сбереженные М.А Чвановым ведомости, с его любезного согласия были использованы при написании этой книги».