Михаил Чванов

Статья-отзыв на книгу «Серебристые облака»

Александр Леонидов

Слепки реальности, земной и небесной

Говоря о новой книге нашего известного уральского писателя, неоднократно воздымавшего свой голос на всю Россию, и на Балканы, Михаила Чванова «Серебристые облака, хочется начать с того, что, переходя через эпохи, этот автор имеет удивительный талант оставаться собой. Некогда, ещё в совсем другой стране, он отыскал особый, чвановский, сплав, на котором и стоит литейная марка его автографа: высокий мистицизм духовности, соединённый с предельным, доходящим до натурализма, реализмом повествования. Никак нельзя назвать его писателем-мистиком, столь весомо, зримо, даже порой народнически-грубовато, особенно в прямой речи, его слово. Можно было бы говорить о «критическом реализме», составившим ещё в XIX веке и славу, и основной поток русской литературы, для такого направления у Чванова слишком много Бога, религиозного, порой сокровенного под спудом реалистичных деталей, начала.

Как бронза есть медь и олово – так и чвановский сплав есть узнаваемый реализм и таинство неотмирной духовности.  И их не разлепишь, не разделишь, они входят друг в друга на молекулярном уровне. В «Серебристых облаках» Михаил Андреевич раскрывает целую эпоху, от 60-х годов минувшего, громоподобного ХХ века с его чудовищными перекосами, и до наших дней. Собраны под одной обложкой повести, эссе и рассказы на первый взгляд, чужды друг другу, слишком далеко разнесены и по времени и по теме. Объединяет их Россия и русский дух. Личность автора объединяет: говорит он о разном, но всегда ясно, чувствуется, что это он говорит.

Двойственность, соединяющая разнородные тексты, в том, что «Россия жива – Россия больна». В её жизни, в бесчисленных фактах и проблесках её копошения черпает автор свой оптимизм, в её болезни – скорбь и мрачные, порой доводящие до отчаяния метафоры. Устами множества своих персонажей из самых разных слоёв постоянно перетрясаемого общества, Чванов говорит о болезни народа, всё время о болевых его точках, но ведь мёртвое безмолвствует! Стало быть, тот, кто говорит – живой, хоть и тяжко, маятно ему…

Делая с искусством дантиста точные, словно гипсовые слепки с реальности земной и небесной (стоящей на незримом заднем плане), Чванов земную, чаще всего, изображает то забавной, то пугающей, но всегда нелепостью. За нагромождениями этих житейских перипетий, за всей пёстрой путаницей стёжек русского узнаваемого быта – молчаливо, скромно, не выпячиваясь, стоит безымянный Подвиг. Русский Подвиг не кричит о себе – потому что не умеет, и потому что не хочет, брезгует «пиаром». Две три строчки в повести или эссе под самый занавес, и вот уже во всей полноте в них проглянула русская трагедия, высокие смыслы, таинство бытия и чёрный зев вечно преследующего человека ужаса небытия.

Вместе с Чвановым мы идёт дорогами земными и дорогами памяти. Встают перед глазами грандиозные стройки страны, которой больше нет, иной, даже думавшей по иному, и для молодых загадочной в своих проявлениях, будто цивилизация ацтеков. Жжёт нас бесконечная, необозримая степь евразийская, Чвановым пройденная из конца в конец, осмысленная в своей тоске и непостижимой распахнутости. На краю великих степей, усыпанных нашими и не нашими костями, смешавшими прах древних орд и энергичных переселенцев, встают непередаваемо описанные Михаилом Андреевичем азиатские горы, поднимаясь, чем дальше на юг от великих степей, тем всё выше и непреклоннее, стеной мироздания, столпом небосвода…

И мы воображаем себе графикой воображения нарисованный ледовый перевал Карасарык, и нет в нём духа, камень, скальные породы, но тут же рядом – Образ Богоматери, спасаемой, на руках и в сердце несомой, весомой и невесомой, то есть материальной, до ощущения трещинок краски, и нематериальной, витающей столпом света над намоленностью…

 Чванов мудр, сердит, духовно тонок, телесно вынослив. Этими четырьмя основными нитями прошит его словесный узор, а полотно, по которому вышивает он отнюдь не гладью и не тишью – боль за други своя.

Чванов сердит, потому что постоянно задаёт всем неудобные вопросы. Его не заманишь в «свои», потому что русский и на группировки себя не тратит. Издательства и журналы с ним долго не дружат: всякий раз смущает их выход за «игровое поле», когда не уложить слово-воробья в идеологические рамки, выпорхнуло, и живёт своей жизнью. Он – издателям не свой. Потому что собственный.

Ещё одна определяющая особенность прозы «Серебристых облаков» — разлом, надлом, острота кризиса внутри человека, почти в каждом произведении. Выбор, который не хочется делать – но приходится. Разрыв человека изнутри, неразрешимостью «проклятых вопросов». Глубокое погружение во внутренний мир персонажа, то становящегося героем, то остающегося лишь персонажем. Частота непоправимых промахов, порождённая внезапностью свалившегося решения… Тяжесть жить с непоправимым, уже не скоростная, не внезапная, а долгая и выматывающая…

Мораль у Чванова не басенная, в «резюме» под конец не выносится. Вообще от повествования не отделяется. Она внутри ситуации, она растворяется  в ней.  Читатель приглашается, как присяжный, в соавторы по приговору. Как бы сам поступил? Куда бы пошёл – закрути тебя так? Если многие писатели умеют отвечать – то Чванов из тех редких, которые умеют спрашивать. Он – если суммировать большую книгу в двух словах – сам по себе вопрос, сам себе большое недоумение. Он судит собственную юность за оптимизм: казалось, что всё главное впереди.

И вдруг оказалось, что всё позади.

Я так не понял, зачем приходил…

         Скажу прямо: написать такое для автора – очень рискованно. Это означает – снять мантию судьи и учителя, необходимую, как ни крути, тому кто надеется быть прочитанным. Особенно рискованно написать такое для автора в самом конце, завершая книгу, подводя ей итог. В середине была бы надежда, что к концу прояснится. В конце такой надежды уже нет…

         Я не даю вам ответов – как бы говорит Чванов – Я хочу научить вас только одному: чтобы вы со мной вместе спрашивали.

         Ещё один рискованный, но очень чвановский ход – переплести, перепутать художественную прозу с замахом на вечность – и злободневные, кусачие, публицистические эссе, которые бичуют антигероев и рискуют стать непонятными – как только сгинут антигерои-временщики. Религиозность – притом не напускная, а сокровенная и больше молчаливая, не даёт Чванову соблюдать «нейтралитет», обходить углы, успокаиваться в чём-то лично ему приятном (а человек он жизнелюбивый, но дайте ему пикник описать – опишет обязательно с выходом на трагедии человеческой души).

         Для многих современных, не в меру секулярных людей это открытие целого мира, большой русской православной вселенной – когда Михаил Андреевич неторопливо и основательно, словно бы за руку водя, говорит с читателем о религии и об «отцах церкви». И о современных нам лампадах вечности, о порой материальном до оторопи строительном процессе  возрождения монастырей и храмов.

         Есть что-то экклезиастическое в тяжеловесной, грустной, усталой поступи Чванова, выходящего через узкий притвор в христианство из суеты, удручающей тоски до животности плотяной современной жизни. Где не было и нет ничего нового под Луной. В отличие от горнего света, который всех старше – и при этом всегда новый. Перед читателем проходят возрождённые умелым пером «западники» и «славянофилы», снова, как живые, сталкиваются и разделяются, сходятся и совмещаются. Мучительно вместе с нами «наши мёртвые» ищут срединные пути, помогают нам через свои крайности выбраться из наших. Кладут кирпичики в основание Национальной Идеи, которая ведь и без лишних слов ясна: Православие. Но в каждую из эпох, в том то и тонкость, неименное в основе Православие нужно обсказать современным языком, убедительно и понятно для современников. Как наилучшее из ружей бессильно без пороха, так и глубочайшие древние тайны не вспыхнут среди наших реалий без соответствующего убедительного языка.

         А значит, хоть всё главное уже и открыто до нас, две тысячи лет назад  – у писателей всегда будет работа: довести, доставить, преподнести. Бог неизменен, но люди меняются. А раз они меняются, то и дидактика общения с ними обязана меняться, чтобы не стать прекрасной, но мёртвой латынью римокатолической схизмы. Где нет живого слова, где нет сцепки слова с сердцем человека – там нет и мостика душе к Богу. Чванов очень много пишет о роли христианства для современника, о том, что исцеляет духовный недуг не только высочайшее качество лекарства, но и готовность его принять.

И величайший из элексиров не поможет – если оттолкнуть от себя сосуд с ним! В этом, если очень кратко, содержание страниц о церковной жизни, написанных очень практичным, весьма, с земной точки зрения, мастеровитым и трудолюбивым человеком, каким является Михаил Чванов.

Его голова в «серебристых облаках», а руки привычно поднимают бревно реставрации, и тот камень, что, по слову евангельскому, был «отвержен строителями» — ныне же возвращается в кладку, как тому статься должно…

Строки, полные неравнодушия, у Чванова, как и у многих других русских писателей — из родников общенародного сознания. А оно глубинно, и  художественная мысль, обращенная в прошлое, оказывается современной, всегда направлена на главное, о чём, оказывается, и сейчас болит душа (хоть нет уж той стройки, и страны, на неё посылавшей энтузиастов, нет)…

Словами, пахнущими деревенским печным свежим хлебом, рассказано в книге о милых сердцу автора уральских просторах об ознобе русского чувства. И полусознательных, подавленных в человеке матриц православной культуры, идущей от дедов и бабушек…

Писателю подвластны таинственные движения сердца и высокие общечеловеческие помыслы поданные в упаковке обыденной убедительности. Во всём у Чванова — благородная сдержанность. Изображения природы и человеческих настроений как бы переливаются, перетекают одно в другое, создавая ощущение слитности всего сущего с окружающим живым и неживым миром. Непросты они и неоднозначны, многолетние наблюдения и раздумья писателя о жизни русской провинции, глубинки, русской деревни, да и города. И, важно отметить, в центре внимания  — всегда «начинкой» этическая проблематика. Неброская, ненавязчивая, но к концу рассказа или повести уверенно ставящая себя, проникающая в читателя.

Чванов описывает всё тот же русский национальный характер, каким он воссоздавался классикой XIX — начала XX в., но описывает уже с новыми чертами, новыми привычками, шрамами, травмами, сросшимися или ещё мучающими переломами. Никуда при чтении Чванова не уйти от русского космизма, от этой исключительно-русской особинки, в любых условиях обязательно постичь сокровенную суть мира, в котором он живет. Чванов передаёт своим персонадам способность осердеченно видеть окружающий мир, очарование с детства близкой ему, заядлому туристу и первопроходцу,  природы.

Стиль Чванова, как башкирские реки — неспешен и несуетлив, порой допускает ослабление фабульной интриги, чтобы привести человека к великой русской созерцательности. Но узнаваемость и современность разговорной речи способствует более полному выявлению психологии образа,  близости к природе, земле, на которые жгучая история наваливается прямо и непосредственно.

Книга «Серебристые облака» — на мой взгляд, новая, замечательная часть той великой эстафеты раздумий о смысле бытия, о жизни и смерти, противоречивой сложности бытия. Того, в котором неразборчиво сосуществуют добро и зло, прихотливо перемешаны худое и хорошее. Писатель учит нас мудрому постижению этой нелегкой правды.

Мысли художника слова о судьбах страны и русского народа, православия и социальной справедливости, о тех, травами заросших, путях, которыми суждено развиваться народной культуре, получили в «Серебристых облаках» углубленное обоснование. Смятение души, ощущение разлада порождают чувства неустойчивости, разочарования, которыми автор мучается со всеми наравне. Но – призывает настойчиво искать выход.

Leave a Comment

Ваш адрес email не будет опубликован.

Top