Посвящаю Вадиму Ивановичу Туманову.
Но есть еще, будем еще мы – в этом мире Божьем…
Надпись на праславянском языке на Фестском диске, VII век до н.э.(о. Крит)
Не следует слишком рассчитывать на Бога: может быть, Бог рассчитывает на нас…
Жак Бержье, выдающийся ученый в области химии и электроники, участник французского Сопротивления, один из тех, кто разрушил ракетную базу гитлеровцев в Пенемюнде. Последние слова перед
смертью в ночь с 23 на 24 ноября 1973 года
Глава 1. Странник
Так тяжело им жилось!.. Так тяжело!..
Но вот пришел день, когда Кормщик Корабля – свою духовную общину он назвал Кораблем – сказал:
– Через семь дней – вознесение… Бог забирает нас с этой Земли, где несправедливо, не праведно все… Пришел этот счастливый день… Было мне откровение…
Долго Кормщик ждал этого часа, и вот – наконец! – сверху позвали, правда, неясно как-то, как бы приснилось, как бы почудилось – но это от долгого ожидания. Терпеть было больше невозможно. И без того тяжело жилось, а тут неизвестно откуда взявшиеся чернявые коммунисты-большевики, смутив народ, легко захватили власть в России, убили царя, помазанника Божия, и, мечтая захватить власть на всей планете, начали строить свой рай без Бога на Земле, начиная с России, избрав ее простодушный народ исключительно в качестве подопытного материала. И Великим Кормчим сначала у них был Ульянов-Бланк, который скрывался под фамилией Ленин, хотя на самом деле Великим Кормчим был некто Бронштейн, который скрывался под фамилией Троцкий, а имени главного, тайного Кормщика, наверное, не знали даже они. После смерти Ленина-Бланка, в думах о мировой революции на- дорвался он головой, Великим Кормчим стал Сталин, который на самом деле был Джу- гашвили, осетины и грузины никак не могли между собой его поделить, скорее всего, он все-таки был осетином, но так как родился в Грузии, грузины присвоили его себе и очень гордились этим и имели большое послабление в жизни. Он утверждал, что продолжает дело великого Ленина, и приказал везде развесить его портреты вместо икон, но, укрепившись во власти, почему-то расстрелял или сгноил в лагерях за колючей проволокой почти всех верных ленинцев и троцкистов, но простому народу от этого не стало легче, но, может, если не расстрелял бы ленинцев и троцкистов, русского народа вообще в скором времени не стало бы, перевели бы его вместо дров в топке мировой революции… Больше терпеть было невмоготу, бежать же было некуда, многие, спасаясь от смерти, бежали за границу во время хитро развязанной Гражданской войны, целью которой было как можно больше извести русского народа его же руками, теперь все границы были на крепких замках…
Нет, он точно слышал голос сверху, может, только беззвучный. И Кормщик объявил, что долгожданный час наконец пришел, он сверху определен, для сборов и завершения земных дел дается семь дней.
В деревне началось смятение. Столько лет ждали этого дня, изнемогая от всякого рода комиссаров и уполномоченных, никаких сил уже не было ждать, все чаще спрашивали Кормщика, когда он наступит, этот долгожданный день, а тут вдруг – всего через семь дней… И смятение, и страх напали на деревню, как перед бедой, как перед войной, хотя вроде надо бы радоваться: ведь впереди, наконец, было долгожданное счастье. Так нет, вдруг захотелось отсрочки. Ну, хотя бы через полгода! Ну, хотя бы через месяц!..
И так горько и тяжело вдруг стало расставаться с этой проклятой Землей, на которую неизвестно за какие грехи их Бог или кто другой поселил, с домом, пусть плохоньким, но своим, с коровой-спасительницей, обложенной коммунистами, строящими рай на Земле, сначала продразверсткой, а потом десятерным налогом, с тихой речкой, с березовым лесом за ней. С людьми, что оставались здесь, что отказались покинуть Землю. Еще труднее им будет на ней. И потому, что не выдали тех, кто вот таким неожиданным для коммунистов образом решился бежать из общества будущего всеобщего благоденствия; и потому, что теперь еще меньше будет на Земле добрых людей и соответственно больше плохих.
А может быть, остаться тайком от других? Но как жить дальше? Сил нет больше. Тем более что нет пути назад: рано или поздно вызнает кто или проговорится – а за несовершенные грехи особые судебные тройки суди- ли не менее страшно, чем за совершенные. Некоторые, кто похитрее, специально совершали какое-нибудь незначительное преступление, например какое-нибудь маленькое воровство, чтобы попасть под обычный суд и затеряться на небольшой срок в одном из лагерей, а не под страшную расстрельную тройку.
А как мы вознесемся? – растерянно спрашивали мужики и бабы Кормщика. – Как это будет? Что-то будет вроде самолета или воздушного шара?
Мы все взойдем вон на ту самую высокую гору над деревней, мы теперь в память о себе назовем ее Вознесенской, – каждому терпеливо объяснял Кормщик. – Бог увидит нас и заберет: мы вознесемся как птицы, как весенние жаворонки с ликующей в небеса песней, что снова вернулись на родину, ведь мы родом изначально оттуда.
А если не вознесемся? – сомневались некоторые, слабые верой.
Как это не вознесемся?! – Кормщика в таких случаях трясло от возмущения. Он всегда выходил из себя, когда кто-нибудь проявлял сомнение. В такие минуты он, не подозревая о том, походил на Великого Кормчего. – Нет ничего хуже полуверы, верить нужно до конца. Еще Иисус Христос сказал:
«Верующий да спасется!»
А что делать с нашим скудным скарбом, нажитым кровью и потом? Со скотом, который коммунисты собираются отобрать в общее, в результате никому не принадлежащее стадо? – спрашивали его тогда. В последний день тайно, чтобы большевики-коммунисты не узнали, раздайте соседям, родственникам, чтобы им хоть на какое-то время было легче оставаться здесь, чтобы они помянули нас добрым словом.
А может, продать? – снова сомневались они. – Какие-никакие деньги…
Но как вы не можете понять, что там не существует денег! – возмущался Кормщик. – Нельзя осквернять себя никаким земным грузом, тем более греховодными деньгами, от которых на Земле все беды.
Но тайком все-таки продавали – кто знает, что там, может, деньги тоже в ходу, в конце концов – можно выбросить.
И вдруг почти все поняли, что улетать с Земли – не хочется! Как ни тяжело на ней жить, как ни безрадостно… Как ни безысходно…
Батюшка, – набравшись смелости, по привычке обратилась к Кормщику одинокая старушка Пахомовна, как раньше обращалась по любому вопросу к священнику, но священника, отменив Бога, большевики расстреляли, – а нельзя, чтобы и коза моя вознеслась? Больно уж она у меня удойная, да и сам знаешь, ею только и живу-существую. Я бы там и вас молочком попользовала. Ангелов бы угостила.
Ты что, сестра, с ума сошла?! Сколько я тебе объяснял!
А пчел? – пришел, долго мялся у порога брат Федор.
Отдай соседу!
У соседа они пропадут. Он ведь ленивый, неумеха, а потому у коммунистов в почете, активист. За пчелами душевный уход нужен. Когда помещика разоряли, чего он только от него не натащил, через полгода – в доме пусто. Все проклинал убиенного царя, что помещиков после себя мало оставил, больше некого было разорять. Когда большевики-коммунисты стали раскулачивать крепких мужиков – опять верховодил, о справедливости кричал, опять себе нахапал чужого добра. А через полгода – снова голь перекатная. Да и пьет. А пчелы запаха винного и всякого другого не терпят, чистая тварь, за ними уход надо да ласку. Они ведь почти святые, Божьи, райские твари. Им как раз там, наверху, место.
Кормщик от возмущения не нашелся что ответить, лишь покрутил пальцем у виска…
И началась на деревне незаметная для чужого взгляда – не дай Бог, коммунисты учуют – суматоха: подготовка к Великому переселению.
Коров-то все-таки надо взять, – уставший отговаривать беглецов с Земли от безумной идеи, советовал, не поймешь в шутку, всерьез ли, отправляющимся на Небеса дед Левонтий, остающийся на Земле, но из великого уважения к нему посвященный в тайну. Никто толком не знал, сколько ему лет, а может, он и сам не знал, сколько помнили, был он словно одного возрасту. Говорили, что в отрочестве на сенокосе прошла через него, стоящего высоко на стогу, сухая одинокая молния, двух мужиков, бросающих ему снизу на ноги сено, убила, а его лишь на какое-то время оглушила, и с того времени как бы за- медлился бег его времени на Земле.
Некоторые побаивались лезть к Кормщику со скользкими вопросами и, в отсутствие священника, шли советоваться к нему, Левонтию, хоть он и не состоял в Корабле. К нему шли не потому, что он был на дерев- не самый старый, а потому что в свое время тоже уходил из деревни в поисках свободной земли и вольной жизни в Сибирь-матушку. Тогда еще можно было бежать в Сибирь на вольные земли. А теперь и в Сибири не спрячешься, теперь большевики сделали Сибирь страшной тюрьмой…
Коров надо взять, – советовал Левонтий, не поймешь, то ли в шутку, то ли всерьез. – Мало ли что вам Кормщик присоветует, по всему, хитрый или больной человек, свой ум тоже не помешает. Вон в Сибирь мы уходили, свободную землю искали. Кто ничего с собой не взял – ох, как трудно там пришлось! Многие протянули ноги по доро- ге. Это потом, при Петре Аркадьевиче Столыпине, в этом деле порядок навели, за что его коммунисты убили, Царство ему Небесное. Потому есть у меня некоторое сомнение насчет последнего царя нашего, не жаловал, не берег он Петра Аркадьевича и в результате сам себя не сберег и страну погубил… Почему не взять?! Я полагаю, там, – ткнул он большим корявым батогом в Небо, – тоже травка зеленая есть. А коли нет там землицы, которую можно возделывать сохой или плугом, значит, нет для нас там места наверху, значит, хитрый обман, чтобы с Земли нас увести, кому-то освободить место. Я думаю, сатанинство это, а в Кормщике вашем бес или, еще страшнее, коммунист поселился, который ему диктует, что делать. Коров, я полагаю, надо взять и семян – ржи, пшеницы. Потому как ни на этом, ни на том свете русский человек без земли не может, потому как имя его от самого Иисуса Христа идет: крестьянин. Гордое имя! Или тогда он нерусский. Или сопьется. Кто же вы тогда будете, если на земле не будете работать?! Я вот что думаю: Бог спустил Адама с Евой на Землю не для того, чтобы мы, их дети, с нее сломя голову бежали.
Но ведь Бог сам нас забирает, – возражали ему.
Но это еще неизвестно, забирает или попускает так легко отказавшимся от Него.
А ты, дед Левонтий, почему тогда из Сибири вернулся? – спрашивали, примеряя на себя, мало ли что. – Говорят, кто дошел, тот хорошо там устроился. Хоть через страдания, через труд великий, но хорошо, главное – вольготно. Потому как над душой, кроме Бога, никто не стоял. Или болтают больше? Или нет больше на Земле вольного угла?
Нет, не зря уходили! – решительно стучал своим суковатым батогом о землю дед Левонтий. – И земля там богатая, и воздух вольный. Там душа, как в горних местах Божиих, высоко дышит. Тут уж не люди, личины одни. Только там еще, по глухим углам, словно уголья от костра, сохранился истинный русский человек и истинная русская вера.
Дак почему же вернулся, коли так хорошо там было?
Да ведь что, – несуразно возрасту смущался дед Левонтий, – потянуло назад. Я ведь еще холостой был, когда уходил. Матрена-то моя тут оставалась. Ее родители сначала тоже собирались в переселение, а тут отец у них захворал. Вот, поди-ка ты, из-за нее и вернулся.
А у нас Ленька Горбунов тоже вон норовит остаться, зазноба-то у него не из наших, не из Корабля. А отец ни в какую: «Полетишь с нами!» Как бы дело до худа не дошло.
Переселение – дело серьезное, скажу я вам, – вздыхал дед Левонтий. – Ох, взвоете вы там от тоски по Земле, если, конечно, у вас что получится. Только там, полагаю, не Сибирь, оттуда обратно не убежишь. Чем слаще вино, тем горше похмелье… А я не жалею, что вернулся. И благодарю Бога, что Он через Матрену-покойницу сюда вернул. Конечно, тяжело было, но коренная родительская земля не должна погибнуть от запустения. Это самый большой грех. Уходить на новые земли можно, когда кто-нибудь на родной земле остается, когда на родительской земле уже тесно и ты спокоен за нее. Я как думаю: если каждый жил бы на своей земле, никуда не бегал, на чужую землю не зарился, не было бы никаких войн. Сам подумай: дана тебе земля – и работай на ней, каждый на своей. Так нет: кто-то постоянно толкает человека друг на друга – немца на Русь, турка на болгарина, землю друг у друга отнять. А социалисты да коммунисты, одна зараза, так совсем – одного мужика на другого натравливают, брата на брата. Да еще вот кто-то, хитрый, подговаривает уходить с родной земли, а теперь не куда-нибудь, а аж на Небо.
Да, есть сомнение, – у пришедших за советом сердце замирало от такого его напутствия. – У многих есть сомнение, но больно уж тут стало тяжело. А с Кормщиком стало трудно говорить, серчает больно, все больше походит на Великого Кормчего, что у большевиков-коммунистов. Говорит: не веруете… А потом: не думали, что так ско- ро вознесение-то. Мы уже просили: может, перенесешь срок немного, хорошо бы чуть попозже? Может, на другой год? С духом бы собрались. Но он уперся: а вдруг коммунисты узнают, тогда погибель – в Сибирь, только не на вольные земли, а в страшные лагеря. Нет, говорит, временить нельзя. Он у нас мужик суровый.
Вот и подумайте, есть ли выгода? – загадочно говорил дед Левонтий. – От сурового мужика, Великого Кормчего, улететь хотите и лететь собираетесь с суровым. А там он, когда совсем над вами власть возьмет, еще неизвестно какой будет. Шли бы лучше в Сибирь без всяких Кормщиков, есть там еще, я думаю, вольные места. Не дело это: Землю, обетованную нам Богом, покидать. Супротив это замысла Бога о человеке. Отказались мы от Бога, от этого все наши беды.
Да как теперь в Сибирь-то?! Не старое время! – вздыхали пришедшие за советом, словно не слышав его последних слов. – Без паспорта куда сунешься. А паспортов не дают. Говорят, при помещиках было кре- постное право, а ныне разве не крепостное? В прежнее время в город на заработки отпускали, ты сам не раз ходил, а теперь? В Сибирь сейчас только один путь, по этапу – и оттуда мало кто возвращается, кроме воров да убивцев, которым везде лафа. Кормщик-то и говорит: надо улетать, пока коммунисты не разузнали.
А по-моему, в Сибири еще можно найти вольные места, – настаивал на своем дед Левонтий. – Есть еще там скиты и целые деревни старой веры. Могу подсказать, где их искать, какими путями до них идти.
Рано или поздно, коммунисты и до них доберутся, – возражали ему, раз они на всей Земле запланировали всех привести к одному знаменателю, больно уж они настырны!
Дело ваше, коли так твердо решили. Значит, суждено вам испытать судьбу, которую вы себе определили. А я думаю, жить надо, где Бог дал. Не зря Он нас определил христианами-крестьянами. Терпеть! Я думаю, не зря терпим. Надо заглянуть внутрь себя. Я думаю, что не зря попустил он наши страдания. Может, за все страдания еще воздастся нам? Может, они как проверка нам? А если нет, – махнул он рукой, – нечего и туда лететь… Что меня еще в смущение приводит – со всеми своими грехами туда по- пасть норовите… А туда чистыми душой надо лететь, а не только в белых рубахах, которые легко замарать…
И вот пришел день вознесения.
Еще накануне с вечера разными дорогами, чтобы большевики-коммунисты вдруг не догадались и не задержали, потянулись «братья» и «сестры» на гору, которую заповедовали остающимся на Земле называть Вознесенской, потому что вознесение должно случиться на рассвете, на восходе солнца: кто семьями, кто поодиночке. Почти все шли с мешками за плечами, с торбами, хотя Кормщик строго-настрого наказал ничего не брать с собой.
А вдруг там что-то вроде карантина или следственного изолятора, – ждать придется! – возразил Кормщику, когда тот стал его стыдить, незадолго до того не по своей воле на пять лет ходивший на Соловки, которые большевиками из монастыря были превращены в показательный трудовой исправительный лагерь, прообраз будущего общества всеобщего и обязательного счастья, и списанный оттуда по состоянию здоровья «брат» Пафнутий, первым поднявшийся в гору, и Кормщик лишь в отчаянии махнул рукой.
Некоторые поднимались на гору необыкновенно толстыми – всего лишь вчера от постоянного недоедания были худыми, а за ночь вдруг располнели, словно с Божьей благодати, хотя на лицах была прежняя землистость, пытаясь обмануть его, догадался Кормщик, надевали на себя все, что было дома более-менее добротного, даже посуду под одежду толкали.
Ночь выдалась ясной, но студеной, с северным ветром, и скоро тех, кто послушался Кормщика и легко оделся, стало пробирать, особенно детей – неласково провожала Земля отказавшихся от нее сыновей и дочерей.
Зажгите костры! – разрешил Кормщик. – Чтобы не простыли дети. И так нас Бог скорее увидит.
Вершина горы была голой, и за дровами пришлось спускаться вниз, почти к подножию ее. Ветер рвал в небо пламя десятка костров. Снизу из деревни на них странно и жутковато было смотреть.
Дед Левонтий стоял на задах своего огорода, опершись на клюку, и задумчиво смотрел вверх, на гору.
Дедушка, думаешь, вознесутся? – подошел тоже посвященный в тайну соседский отрок.
А кто их знает! – вздохнул дед Левонтий. – Скорее, видимость только делают. Что- бы не искали. А сами в Сибирь или еще куда подадутся. Может, удастся пропасть в неизвестности. Есть еще тайные места, я знаю, Сибирь она – и страх смертный, и надежда. В России кто-то совсем нас, русских, кончить решил, план, видимо, такой. Иначе не объяснишь, что деют с нами. Может, хоть там кто останется. Мнится мне, что на Небо тоже хитрованы, как коммунисты в несуществую- щий коммунизм, по какому-то хитрому плану зовут, лучших людей изводят…
А костры на горе полыхали – таинственно и жутко. Ушедший за дровами Ленька Горбунов не вернулся на гору, он убежал обратно в деревню – на грешную и горькую Землю – к зазнобе, Машке Калининой. Попробуй, найди их там сейчас, без присмотру, наверно, уже впавших в блуд, да и нет уже времени искать их – начинало светать, и родители Леньки и Машки вместе с Кормщиком и прокля- ли, и пожалели их.
Чтобы не соблазнился еще кто-нибудь побегом на грешную Землю и чтобы подготовиться к вознесению, Кормщик начал радение.
Братья и сестры! – торжественно произнес он. – Вот и пришел светлый час. Сколько лет-веков страдали мы – и муками завоевали это право. Очистимся же от всего земного, грешного!..
Странная и жуткая со стороны была это картина. Горели костры на голой и студеной рассветной горе, ветер рвал пламя в небо, и вокруг костров со счастливыми улыбками на лицах плясали и кричали люди, старые и молодые, совсем отроки и отроковицы (потому на Земле за эти пляски их и называли прыгунами, а может, за то, что хотели упрыгнуть в небо с проклятой Земли), – и плакали, и смеялись, и хлестали друг друга прутьями. Они все более входили в сладост- ный экстаз. Все неистовее становились их прыжки и пляска. И взоры были обращены в бездонное, начинающее призывно голубеть Небо.
Но Бог все еще не брал их к себе… Но вот уже солнце взошло…
Но вот уже силы кончились… один за другим «божьи люди» падали на студеную простудную землю, и вот уже один Кормщик стоял на вершине горы, распростерши руки к Небу, а вокруг него около потухших чадящих костров лежали люди – одни все еще смеялись, другие уже стонали и плакали.
Мы уже на Небе!.. Мы вознеслись!.. Какая благодать!.. – сладко стонала какая-то толстая, тайно обмотанная разным тряпьем баба, и многие стали оглядывать себя и, в отличие от нее, увидели, что они по-прежнему на этой проклятой Земле.
Когда же мы вознесемся?! – моляще и в то же время грозно спросил, от священной пляски уже не в силах встать, на коленях наступая на Кормщика, лохматый бородатый мужик.
Вы сами виноваты! Натащили с собой барахла!.. Меня хотели обмануть – ладно! Вы же Бога хотели обмануть! А Он же все видит. Я говорил вам, что ничего брать нельзя?! Бог не возьмет нас к себе с земными грехами. А вы натащили с собой барахла, не говоря уже о грехах. А эта старая дура даже козу с собой притащила. Значит, и духовно не очистились, притворялись только. В штаны, под юбки барахла напрятали.
Мы уже вознеслись!.. Какая благодать!.. – продолжала в экстазе вопить катающаяся по студеным камням, вдруг потолстевшая за один день баба.
Вставай! – пнул ее в бок сапогом лохматый мужик, ее муж. – Вставай, мать-перемать, «божья сестра». Вознеслись, мать-перемать, втянула ты меня в это сатанинское болото… Обманул он нас!
Как обманул?! – не поняла, села, стала озираться по сторонам баба.
Вот так и обманул!.. Мать-перемать!.. Вознеслись!.. Пошли скорее к Пахомовым свинью забирать, пока не продали или не зарезали… Обманул, прохвост-сладкопевец!..
Обманул? – неуверенно переспросил кто-то и, помедлив, отчаянно взвопил: – Об-манул!.. Обману-у-ул!
Обману-у-ул!.. Обману-у-ул!.. – под- хватили сразу несколько голосов.
Погодите! Еще утро не совсем насту- пило! – пытался остановить их Кормщик, не менее, а может, более потрясенный несостоявшимся вознесением:
Бог уже на нас смотрит… Смотрит, решает: брать или не брать таких… Я же слышал… Мне сверху сказано было… Бог на нас смотрит… Скажет: «Кого я беру к себе?!» И может раздумать…
Но уже было поздно. На деревенской улице проснулось радио: зазвучал гимн страны, созданной на месте поверженной России, которую большевики определили Союзом Советских Социалистических Республик, или кратко СССР, по примеру США, сюда, до вершины горы доносились только рваные клочья гимна, за ним понеслись бравурные звуки утренней гимнастики, а потом стали передавать последние известия, то и дело до вершины горы долетало имя Великого Кормчего.
Обма-а-а-нул! – снова заревел, потрясая кулаками, лохматый мужик. – Меня уже ищут, мне же в семь часов на ферме движок надо было пущать. Мне же пятьдесят восьмую статью теперь, вредительство припишут: десять лет – и с концом…
Обма-а-нул! – слышалось со всех сторон.
Бей его! – закричал кто-то.
И все словно только и ждали этого крика.
Братья, сестры, опомнитесь! – вознес руки к Небу Кормщик.
Бей его, антихриста! – все смелее раздавалось на горе. – Что теперь с нами будет?! Круг с занесенными над головами кулаками и даже палками сужался.
Кормщику ничего не оставалось, как спасаться бегством.
В деревню бежать ему было нельзя, и он ударился в другую сторону, в болото. Только на краю болота, в трясине от него и отстали. Не до него было: все бросились в деревню – возвращать так глупо раздаренное добро.
Страшно было смотреть: с горы и, может быть, с самих Небес, молча, выбиваясь из сил, бежали потные мужики и бабы, распахивали чужие ворота и начинали выводить своих овец, коров, ловить своих кур. Хозяева молча и скорбно смотрели из окон или с крылец, другие пытались препятствовать разбою, они уже справедливо считали подаренный или купленный скот своим и уже имели на него свои планы, третьи уже успели зарезать какого-нибудь куренка – и то там, то здесь вспыхивали ссоры.
Уже к вечеру из района приехал оперуполномоченный с милицией. Они и выловили на болоте Кормщика. Он, видимо, совсем поме- шался. Вымазанный в тине, связанный, он сидел в телеге и плакал. Рядом стояли несколько мужиков, «братьев», которые не знали, в ка- честве свидетелей или уже арестованных идут они за Кормщиком в райцентр. Плакал не о себе:
Эх вы!.. Как же вам, таким, на Небо?! Не подождали несколько часов, а может, и нескольких минут. Бог таким образом решил нас проверить… А вы туда со всем барахлом, с деньгами, от чего и хотели убежать. Как же нам на Небо?! – горько рыдал он.
Будет нам теперь небо через колючую проволоку! А то и вообще каменное в шахте, – сжав кулаки, отчаянно выматерился себе под ноги один из «небесных братьев».
Телега медленно громыхала по деревенской улице. Встречные молча провожали ее взглядом. Или отворачивались, делая вид, что не видят или не знают Кормчего. Один из «братьев», выскочивший из переулка, хотел его ударить, но милицейские ему не дали, тогда он плюнул Кормчему в лицо.
Спасибо! – покорно ответил он. – Спа-си вас Бог, неразумных!.. – только повторил он, вперемешку с болотной тиной размазывая плевок по лицу.
Эх ты, посланник Божий!.. – скорбно покачал головой стоящий у околицы с непокрытой головой дед Левонтий, единственный
осмелившийся выйти проводить Кормщика в дальний, не небесный путь. – Сколько беды-то от тебя! В Сибирь ты теперь, за колючую проволоку. Сгинешь там… Хрен бы с тобой, но ведь других за собой потянешь. Я тебе сколько раз говорил: в Сибирь надо собственной волей идти, бегами, там еще воздух есть, места, где никто не найдет. Так тебе, окаянному, сразу на Небеси запрыгнуть захотелось. Чтобы рядом с Богом сесть, по правую руку, может, даже за стол, покрытый, как у большевиков, красным сукном. Эк, какие нетерпеливые! Одним не терпится мировую революцию по всей Земле, словно холеру, распустить. Другим – на Небо запрыгнуть… Ведь вас в народе так – прыгунами – и зовут.
Дак ведь терпежу больше не было! – в оправдание крикнул Кормщик. – Каждый день жди конца света. Вот-вот придут за тобой. Вот и заторопились. Каждый день жди суда не Всевышнего, а земного. И не знаешь, за какие грехи.
Бил бы я вас, как в старые времена, батогами окаянных больно, – говорил Левонтий. – Сколько я тебя вразумить пытался! А ведь, пишут, и в других землях есть тоже прыгуны, только называются иначе. Вот это меня и смущает, значит, есть какая-то причина или общая болезнь, как чума или холера, раз люди в разных странах, не подозревая друг о друге, ей заболевают… Сколько ты душ загубил, окаянно-святой человек!
Разве я не добра им хотел?! Разве о себе думал?! – вскричал, потянулся к нему с телеги Кормщик.
У околицы телега остановилась. Милиционеры ждали одетого в кожаную куртку и в кожаные штаны чернявого оперуполно- моченного, который задержался в сельсовете, выясняя размеры контрреволюционного мятежа.
Разве я о себе думал! – в отчаянии повторял Кормщик.
Это верно, – согласился Левонтий. – Другие Кормщики, к примеру беспоповцы, вон в той же Денисовке, ни о каком Небе не помышляют, живут припеваючи, как баре, как попы раньше, за счет своей паствы, ты у них был словно бельмо в глазу, гол, как сокол, последнее другим отдавал… Они на тебя небось и донесли. Больно уж быстро уполномоченный приехал, не успели вы с горы свалиться. А то, кто бы знал про ваш шабаш-отлет на горе, разошлись бы по домам, морды друг другу набив, – и все. А тут, видишь, уполномоченный, словно за кустом сидел, а может, так и было: выжидал, чтобы с поличным арестовать. Ты у нас праведник, то верно. Только ведь, если разобраться, кто больше людям горя принес?.. Разные праведники да правдоискатели! Несть вам числа, бездельникам! Как только кому лень работать – они давай правду искать, и ей простому, смирному народу голову мутить.
Почему бездельники? – снова вскинулся Кормщик.
Почему бездельники? От трудов, от грехов своих убежать норовите. Ну, от трудов еще ладно, а от грехов не убежишь, нет… На Небо все зовете! Сатанинство это – раньше времени рваться на Небеси… Это еще в Ветхом Завете были обещаны небесные райские кущи. Мечта для бездельников. Не мечтают вознестись на Небеса и работать там, помогая Богу. Нет, вознестись и лежать там на пуховой перине и жрать готовое.
Да мы не собирались бы туда, если бы тут хоть немного дали передохнуть. В твои годы хоть Сибирь была. И то, – вдруг оживился Кормщик, – вспомни семь своих дядей, семь братьев! Нашли они счастье на этой Земле?! А, нашли? Что молчишь? Вот потому мы и решили на Небо, потому что на Земле уже никуда не убежишь. Хочешь не хочешь – рано или поздно к Небу голову подымешь. Ты вот разбрось мозгами, Левонтий. У нас другой дороги как бы и нет. Или в землю, или на Небеси проситься, раз не дают нам жить на Земле…
Все равно – здесь наша доля, здесь! – с силой ткнул Левонтий посохом в землю. – Другой доли и правды нет! А Небо – только Бог знает, когда нас туда взять. Если Он вообще не передумал, брать ли нас. Все началось с того, что отказалась Россия от истинного Бога. Все началось от Никона-отступни ка, возомнившего себя чуть ли не Богом. За грехи наши тяжкие эта славная, но трудная землица дана: исправляйтесь на ней трудом да благочестием, сделайте раем, и мы примем вас обратно в семью свою небесную, может быть, даже не забирая с Земли. Вот наш удел и единственная возможность воз- нестись на Небеса, может быть, не возносясь на них, а на Земле став частью их. А не бежать воровски с нее. Дела вам нет, что пустеет Русь. И даже имя-то у нее чужое. Ее, может, специально опустошают, а вы с нее еще добровольно бежать хотите. Я, может, потому и вернулся из Сибири, – я ведь мог потом и с Матреной туда обратно уйти, меня не удержишь, если захочу, но корни мои тут, кто-то должен остаться здесь… Ты хоть, ладно, Иисусом Христом не назвался, хотя тоже вон куда метил: Кормщиком назвал себя, наподобие того, что в Кремле, который Великим Кормчим назвался. Не думал ты, когда брал на себя такое имя, что оно боком тебе выйдет. Не простит он тебе этого, мужику сиволапому, что ты рядом с ним себя поставил, хотя и сам сиволапый, из простых семинаристов. Он и то на Земле по своему понятию царство взялся строить. Но мнится мне, что не из ленинцев он, только вид до поры до времени де- лает, пока полную силу не набрал… – Левонтий опасливо посмотрел на милиционеров, но те стояли, хоронясь от ветра, в сторонке, за углом крайней избы, курили. – А ты дальше, выше его захотел – сразу махом на Небо. Помнишь, дед твой про Иллариона Побирихина рассказывал. Тоже вроде бы святое дело затевал, да поумнее тебя – но не собирался бежать с Земли, а тут, на Земле, думал Царство Божье построить, потому и назвал общинников своих духоборцами, то есть борцами за Божий Дух на Земле. Люди поверили ему, так истосковались по Истине. Но чем это кончилось? Стыдобушкой. Хотя доброе дело вроде бы начинал. Не удержался, тоже назвал себя Иисусом Христом. Мало того – выбрал себе из мужиков 12 апостолов. И тут уж жажда славы совсем затмила ему разум. Надо же, что удумал, назвал себя Иисусом Христом! Дурил народ…
Он не обманывал! Он обманывался! – вскричал Кормщик.
Как и ты! А какая разница – обманывал или обманывался. Может, второе еще хуже?! Значит, тоже не верил в Бога. Верю, что не из корысти ты, в отличие от Побирихина, начал свой Корабль строить. А его толкнула на это не вера, а жажда славы, на этом и совсем умом свихнулся. Помнишь, чем это кончилось? Во главе своих двенадцати апостолов он торжественно вступил в Тамбов, объявляя, что идет судить даже не всех на Земле, а всю Вселенную. Не в этом беда, что все потешались над ним…
Над Иисусом Христом тоже потешались, – перебил, вскричал Кормщик.
Эк, сравнил!.. На каторге кончили свой век сбитые Побирихиным с толку его апостолы, а у них жены, ребятишки остались, а сколько смиренных людей сбил он с толку! Потом, смеясь, говорили: «Сумасшедший!» Но как получилось, что пошли за сумасшедшим? А почему люди идут за сумасшедшими? Ты задумывался над этим, окаянно-святой ты человек? Ты посмотри вон, в любом сумас- шедшем доме: все Христы, да Александры Македонские, да еще Наполеоны. Никто не сошел с ума от мечты стать пахарем, плот- ником. Все сошли с ума от натуги заиметь власть над другим. Вот мой диагноз, а не тот, что ставят врачи. Врачебный диагноз – лишь последствия, вызванные жаждой славы…
Кормщика уже увезли, а дед Левонтий все говорил собравшимся на росстани отрокам да нескольким заплаканным бабам, бабы они всегда смелее и вера у них крепче, мужики побоялись прийти проводить своего духовного вождя.
А то еще был Лукьяшка Петров. Сначала удрал от помещика, отлынивал от работы. То ли не легче – бегать по лесам, чем барщину тянуть? Потом тоже назвался Иисусом Христом, тоже хотел лучшей доли народу и стал звать народ с собой на Кавказ основывать там тысячелетнее царство. Теперь догадывайся: самообманывался или просто обманывал? И пошли люди за ним. Русские люди ведь, как дети, готовы пойти за кем угодно: толь ко посули всеобщее счастье, не только для себя, но и обязательно для других, только обмани счастьем. Тем и коммунисты-большевики русский народ купили, но эти по-своему честны, не прикидывались Христами, не скрывали того, что антихристы, даже гордились этим, а им все равно поверили, разинув рты, пошли за ними, убивая не поверивших брат брата…
Видимо, эти мысли постоянно точили мозг Левонтия, готовые слететь с языка, но до сих пор удавалось их в тайне держать, а тут невольно вырвались на волю, на вольный ветер, за них запросто вслед за Кормщиком можно было загреметь в Сибирь, а то и дальше, точнее, выше, куда звал, торопил людей Кормщик, но было уже поздно, слово не воробей, не поймаешь, обратно в рот не затолкаешь, оставалось верить, что не выдадут бабы, а вот в отроках-пионерах он не был уверен.
Почему мы, русский народ, – такой? – уже не мог остановиться Левонтий, словно дурного вина выпил, – понесло его. – Ну, эти Лукьяшки, ладно, свои, доморощенные: один смех. Но ведь и за ними идет народ. А то ведь чужие, чернявые, те похитрей, поизворотистей, пользуясь нашей открытостью и простотой, которая, как известно, хуже воровства, пытаются под видом дороги к всеобщему счастью увести нас с Земли. Мало того: чтобы мы по пути туда полмира извели и чтобы потом на нас все свалить. А мы, разинув рты, бежим за ними, а то и впереди их, не ведая, куда и зачем они ведут. Этих сразу не раскусишь…Не наши дурачки. А из наших: был еще Аксашка Никитин. Он говорил, что горе ниспослано Богом за грехи наши. То ли не правда? Но ведь он, в конце концов, помешался на этом. Как он решил искупить грехи свои? Он сжег свой дом и, взяв двух малолет- них детей, взошел с женой на соседнюю гору, вроде нашей, теперь Вознесенской, чтобы быть ближе к Богу, чтобы Бог его увидел. Там баба его читала молитвы, а он зарезал обоих детей. Так он решил искупить вину перед Богом: приношением в жертву собственных детей, как то в свое время сделал Авраам, царь иудейский. И пошел в Сибирь с грехами своими тяжкими. Но и там он не успокоился. Там он решил пожертвовать собой за все грехи мира: в лесу зимой устроил крест, надел на себя терновый венец, разделся догола, а мороз был крепкий, и распял себя на этом кресте. Вот вам наш русский Христос, богохульство одно! Его успели снять живым, но он так и умер, не просветлев умом… Долго я думал. Больно мы хватки на всякую заразу. Бежим за ней, как дети за конфеткой, про отца-мать забудем. И бродят по миру сотни Христов помимо истинного Иисуса Христа…
Левонтий, словно запутавшись в своих мыслях, замолчал.
Бабы же, убоявшись такого разговора, да и нечего больше им было тут делать, подвода с Кормщиком уже давно скрылась за лесом, торопливо и неслышно разошлись. Разошлись и отроки, странно и скучно было им слушать его речи, и лишь один, соседский, худой и бледный, остался: и с широко рас- крытыми глазами внимал его речам.
Дед Левонтий, расскажи о семи братьях, дядьях твоих, о коих упомянул Кормщик, которые каждый, по-своему, правду искали.
Зачем тебе? – отмахнулся было Левонтий, все еще не остыв от только что вырвавшихся, постоянно точащих душу мыслей. – Да и не дядья мне они, так, к слову сказано было, они и всем другим, как и тебе, такие же родственники.
Хочу знать, какие дороги искать счастье уже заказаны.
Левонтий удивленно посмотрел на него:
И ты туда же?! И ты в Христы?!
Почему именно в Христы? – не обиделся отрок. – Надо знать, какие пути к Истине уже заказаны, какие ложны.
Все равно в Христы, если о славе мечтаешь, о людской благодарности. А где славы ищут, те пути черные. Вот путь истинный! – ударил он в землю посохом. – Сколько я вам всем говорю – землю пахать, заботиться о ней, как о дите малом. И в то же время слушать ее, как мать родную. Вот путь истинный, заповеданный нам Богом, – и нет для нас другого пути. Разорил Батый – мы на пепелище с Божьей помощью посеяли, старики рассказывали, последнюю горсть зерна. На коре, на траве сидели, а снова выжили. Пришел француз, разорил – а мы опять, словно трава после покосу, поднялись. Что касается немца в четырнадцатом году, мы и с ним бы расправились, но нас изнутри к тому времени гниль-ржа изъела. Чужие чернявые люди соблазнили нас на сатанинские пути.
Но, если у нас не будет своих поводырей, вождей, нас снова какие-нибудь чернявые или свои придурки по подсказке чернявых на чужие пути утянут, – вдруг возразил отрок. – Почему мы во все времена норовим не брать власть в свои руки, а потом под чужой стонем? Вот ты сравнивал с покосом. Если каждый раз траву косить раньше времени, семена несозревшими в землю падают, а потому не взрастают, а гниют. И после каждого такого покоса трава все реже и ниже. Так и мы после каждого чужого покоса на нашей земле.
Левонтий внимательно посмотрел на отрока.
Не по годам ты, смотрю, серьезен, парень… Откуда это в тебе взросло? Надо же! Пошли. Не дело рассуждать об этом на ветру, на продувной дороге…
Дед Левонтий разжег самовар.
Небось продуло на ветру-то? Одежонка-то у тебя плохая, да откуда ее взять хорошую-то. Другие-то отроки скоро разбежались, слава Богу, не все слышали, что я мел… Ну, так слушай: притча о семи братьях.
Почему притча? – удивился отрок. – Ведь давеча Кормщик сказал, что они дядья тебе, и ты вроде бы не противоречил ему.
Какая разница – дядья или не дядья. Все люди на Земле родственники, только почему-то забыли об этом. Или заставили их забыть. Главное, все это было. Ну, так слушай!.. До тебя я рассказывал ее только одному человеку. Странному страннику. До сих пор себе удивляюсь: как язык развязался. Как вспомню: надо же – первому встречному так раскрыться! Но почему-то был уверен, что не выдаст он. Словно загипнотизировал он меня. Не выходит он у меня из головы… По всему, непростой человек… Но как он у меня на покосе оказался?..
Тогда прежде о нем расскажи!
О нем? О нем непросто рассказать… Сено я тогда косил, в меру сил своих, Матрена еще жива была, корову еще держали, – издалека начал Левонтий. – Смотрю, идет человек. Я сначала испугался: не уполномоченный ли какой, партейное разрешение на сенокос еще не вышло. А потом смотрю: строгости во взгляде нету, у тех ведь глаза го- рят или как шилья. Но странно: мимо меня никаких дорог, путей, малозаметная тропинка только. Попросил попить. Я предложил квасу, холодный, всю ночь в ручье студеном стоял. А потом думаю: по тропе, по которой он ко мне пришел, – родник на роднике, а он ко мне воды попросить?
Знатный напиток! – похвалил он. – Как называется?
Квас…
Удивился я про себя – на Руси не знать кваса?
Благодать, – говорит, – какая! Травы как пахнут!
Да, – соглашаюсь, – благодать Божья.
Божья? – переспрашивает. – В Бога веруешь?
Кто-то же создал всю эту благодать, всю эту соразмерность, – ушел я от прямого ответа, да и не люблю я разговоры на эту тему, да и опасны они по нашим временам. – Не само же собой все родилось, появилось. Или только задумал, но до конца не успел создать, иначе почему мы все друг другу враги на Земле? Или кто помешал замыслу? Или специ- ально так задумано – но зачем тогда? Кто-то же есть, кто поселил нас, грешных, на Земле – может, для искупления грехов, а мы их лишь преумножаем? Потому, может, и махнул он там, наверху, на нас рукой?
Ты об Иисусе Христе? – спрашивает.
А что – Иисус Христос? – говорю осторожно, потому как думаю: «Неужели все-таки из уполномоченных? Но не похож вроде». И такое чувство, что я его когда-то где-то встречал, но спросить не решаюсь. – Тоже счастья для людей хотел. Только чем кончилось его Пришествие?! Вроде как бы тоже обманул. Люди ведь, как избалованные дети: им немедленно Царствие Божье подавай, завтра к обеду или даже сегодня к вечеру. И всяк понимает его по-своему. Но больше толкуют, что Царствие Божье на Небесах. А он говорил, что нам надо сначала измениться и что Царствие Божие искать надо, прежде всего, в нас самих, а уж во вторую очередь на Небеса стремиться. И казнили Его как вора. Потому как не хотели меняться. А потом друг друга страшной пыткой Его именем стали казнить. И по сей день, столько веков, его именем казнят. И тут из меня вырвалось: – А теперь вот большевики русский народ особой карой казнят за то, что больше других народов в Него поверил, словно хотят нас за это совсем с Земли извести… И почти всяк, кто в Него верует, или делает вид, что в Него верует, по сей день норовит утащить Его в свою сторону. Все вроде бы веруют во Иисуса Христа, а между собой – не то что общего языка найти не могут, а хуже, чем враги. У каждого Иисус Христос свой.
И чем это, по-твоему, кончится?
А ничем хорошим не кончится. И сейчас спорят. И воюют между собой, и каждый с именем Христа. И вроде разменной монеты Он стал. И чуть ли не каждый десятый – сам Иисус Христос. А мусульмане, понизив звание Иисуса Христа на одного из пророков, тоже не могут найти между собой общего языка. И те и другие ждут Второго Его Пришествия, кто с надеждой, но больше – со страхом.
А ищут ли Иисуса Христа каждый в себе?
В том-то и дело, что ищут вне себя… Ищут больше не Его, а, как я уже говорил, Царствие Божие, обещанное им, где кисельные берега. Ты обещал нам, вот и дай! Или: ты, мол, указал путь-дорогу, и больше нам не нужен. Ищут чистую горницу, а лезут в нее в грязных сапогах, а главное, с грязной душой. И единственной целью: забраться туда и лежать, ничего не делая… Обещанного ждут, как подарка. Нет, даже не как подарка. Как должного – и рано или поздно начинают торопиться, требовать его. И приходит раздражение, что его все нет и нет, обещанного Царствия Божьего. И какого-либо мира на Земле. И сроки разные начинают назначать. И начинают верить в эти сроки, словно они были названы сверху. И в результате не просто теряют веру, а озлобляются, вырывают ее из себя, начинают оскорблять Бога, искать себе другого бога или кричать, что Его вообще нет, и поднимают руку на Него и друг на друга… А по указанному пути сами должны идти. И на пути этом очищаться от скверны. Медленно, постепенно. И винить тогда некого, кроме самих себя, что до сих пор не достигли Царства Божьего. Только вот скажи ты мне, мил-человек, раз странствуешь, больше меня должен знать, почему он указал путь так, что всяк понимает его по-своему? И оттого всякие секты, самозваные Христы, междоусобные свары. Может, Его апостолы после Его смерти-Вознесения что напутали, что не так до нас донесли?
А как ты сам мыслишь?
Уходишь от ответа? Или сам не знаешь? – Тогда скажи вот что, хороший человек: почему Царство Божие показано нам царством-государством, где никто ничего не делает? Только едят да пьют? Где молочные реки да кисельные берега? Где лежат пузом на солнышко – и все. Разве в этом счастье? Не потому ли соблазняются Царствием Божьим, прежде всего, разные бездельники? Может, оно бездельниками и придумано? А дельные мужики сомневаются, потому как не могут ни на этом, ни на том свете без работы, без дела. А нас соблазняют хрустальными палатами, окруженными садами с благоухающими цветами и райскими птицами. Обещают конец скорбей и печалей, что будет вечное веселье и радость; наденут вчерашние обездоленные золотые ризы, будут есть слад- кие яства и спать на пуховых перинах. И ни слова в помощь Господу в труде Его неустанном, который настоящему мужику в радость. Я вот задумался: почему никому не пришло в голову, что толковому, работящему, то есть настоящему мужику, там скучно будет, изведется он там от безделья и обратно попросится. А назад пути нет. И кабака там нет, чтобы душу залить. Куда ему тогда? И снова я задаю
этот вопрос: не для бездельников и не бездельниками ли оно придумано, Царство Божие, теми, кому на земле ни сеять, ни пахать не хочется? Бездельникам легче тысячу лет ждать готовенького или отобрать его у кого-нибудь, чем самим палец о палец ударить. На этом чувстве и играют разные большевики-партейцы.
Не боишься мимо идущему страннику такое говорить?
Мнится мне, что не из этих ты. Прости, если из этих, если обидел. Но чую сердцем, что не из них. Пришли неизвестно откуда – отобрали землю у помещиков, у крепких мужиков, отобрали дома, одежу, поделили поровну между бездельниками, себя не забыли, – и думали, наступило Царство Божье. Я, может, ничего не имею против, что ото- брали землю у помещиков, но раз отобрали, на ней работать надо. А они уселись, стол красным сукном накрыли – Бога отменили, Евангелие на свой лад переписали, назвали его манифестом – и ничего не делают. Одежу скоро износили, запасы сожрали, землю всякими там декретами испохабили: в январе сеять, в мае хлеб убирать – и в обиде давай мужика еще больше драть, на него вину свалили, что на Земле с Царствием Божьим ничего не получается.
Иисус Христос звал с собой не бездельников, а обездоленных.
А если они обездоленными от лени стали? Ведь многие обездолены потому, что сами отказались от своей доли. И второй, объявившийся в Германии почти через тысячу лет после Иисуса Христа, той же иудейской национальности, который стал у коммунистов-прощелыг вместо Бога, написал свое Евангелие, своего рода Новый Завет, «Весь мир насилья мы разрушим!», в котором, начисто отрицая Иисуса Христа, тоже воззвал за собой самых обездоленных, оторвавшихся от земли-матушки, самых завистливых, разевающих рот на чужой кусок. И апостолов по всему свету набрал, опять-таки в большинстве своем из иудеев, не только не принявших, но возненавидящих Иисуса Христа, из хитрости сменивших свои имена.
Тогда скажи, – говорит, – каковы, на твой взгляд, истинные пути?
О другом скажу. Моя истина проста: вот эта земля, хоть она теперь общая, но все равно моя, обрабатывай ее в меру своих сил, лелей, все время оглядываясь на Бога, но не из страха, а из веры в Него…
Спасибо, добрый человек за квас! – взглянув на солнце, заторопился вдруг странник. – Никогда такого напитка не пивал. Запомню: квас… Не буду задерживать тебя разговорами. Смотрю, тоже все на солныш- ко посматриваешь, ждешь, когда уйду, хорошую погоду боишься упустить. Да и мне надо дальше путь держать… Хотя очень-то не рви себя на покосе, ни сегодня, ни завтра дождя не будет.
И тут я наконец решился спросить:
Прости меня, мил-человек, я вот все думаю: ни дорог, ни путей через мой покос, только тропа чуть заметна. Как тебя ко мне занесло?
Да немного сбился с пути, – неопределенно ответил странник. – Да увидел вдруг человека, дай, думаю, загляну к нему, да заодно и водицы испью. Не может быть, чтобы около него родничка не было. Спасибо тебе, добрый человек, порадовал ты меня и словом, и квасом! Квас у тебя действительно замечательный, никогда ничего подобного не пробовал.
Перекрестился на восток и пошел себе напрямик поперек моей тропы прямо по покосу.
Так туда давно никакой ни дороги, ни тропы нет, – решился я его вслед предупредить.
Раньше в той стороне вроде деревня должна была быть.
Да, Михайловка, – немало удивился я такому ответу. – Так давно уж заброшена. Одни мужики с Германской не вернулись, другие с Гражданской: одни в России погиб-ли, другие, спасаясь от большевиков, ушли за рубежи России, крепкие хозяйственные были, если остались бы, непременно в кулаки, во «враги народа» зачислены были бы.
И церковь была там, – говорит.
Как же, была, во имя Вознесения Господня. Большевики пытались разобрать на кирпичи, чтобы клуб в честь Третьего интернационала в райцентре строить, не смогли, потому как раствор на куриных яйцах был. В свое время со всей округи мужики на подводах яйца на ее строительство подвозили. Можешь представить, сколько их надо было! Но на века строили. Тогда большевики из злости решили взорвать ее, раскололась она при взрыве на три части, две стены отошли, но купол на других двух удержался. А в куполе Иисус Христос, а так как теперь после взрыва к нему никак не подобраться, они стреляли в него из винтовок и наганов, соревновались, кто метче, все в глаза целились. Так он там теперь с выстрелянными глазами. На куполе березки выросли, Божьи птицы церковь не оставляют, землицы принесли.
А священник?
А священника они задолго до взрыва расстреляли, прямо на паперти. Поставили напротив попадью с шестью детьми и говорят: «Отрекись от Иисуса Христа, тогда мы тебя в коммунисты возьмем». «Нет, не от- рекусь, дайте только помолиться». Не дали даже помолиться, застрелили прямо на глазах у детей, а попадью с детьми из поповского дома выгнали, и неизвестно, куда они потом подались.
А могилка-то его сохранилась?
Нет. Похоронили его бабы, стоящих-то мужиков-то к тому времени в деревне не было, тайно на деревенском кладбище и крест поставили. А потом пришли комсомольцы, собрали все кресты на кладбище без разбору и сожгли в костре, теперь разберись, где чья могила, одно только можно сказать, что все христиане, все православные.
Поник странник головой в задумчивости, а я, выждав немного, говорю:
Так что нет дороги туда.
А он поднял голову – и мне в ответ:
Тем более туда надо путь держать. И собрался идти.
А я вдруг неожиданно для себя спрашиваю, уже в спину ему:
Уж не сам ли Иисус Христос будешь?
Почему так спросил? – остановился странник, спросил строго.
Сам не знаю… Очень ты мне по сердцу пришелся. Может, идешь по Земле, странником прикидываешься, говоришь с одним, с другим, чтобы решить: приходить ли к нам Вторым своим Пришествием? Или совсем махнуть на нас рукой
Странник вдруг спросил:
Назовись я Иисусом Христом – поверишь?
Я не поверю, а другой, может, поверит. Потому что ждут все его: кто со страхом, кто с надеждой.
Потому не задавай первому встречному таких вопросов! Откликнется вдруг на твой вопрос какой прощелыга, соблазнишься – и образуете еще одну секту, якобы Христову.
А если все-таки допустить, что ты Иисус Христос, скажи внятно, не через апостолов, которые, может, не поняли, переврали тебя, и не притчами, сам скажи, напрямую: так, мол, и так, и не иначе, чтобы не метался народ, не искал тебя там, где тебя нет или где противу тебя, а то и вовсе Дьявол. Ведь люди, как дети, им разжевать надо… Словно разлюбил Он нас. Вижу, не нравятся ему таковы мои слова, они мне и самому не нравятся, но вылетели, обратно не заглотишь, – хмурится, словно чем обидел его.
Прости ради бога за мои дурные слова! – говорю.
Бог простит! Если разлюбил бы, после Первого потопа, когда вы дошли до края самого, натесал бы из палестинских камней, налепил бы из глины новое человечество, более послушное, а Он снова и снова терпеливо нянчится с вами на краю пропасти, не дает окончательно упасть… Не жалеете вы Его.
С тем и ушел…
Глава 2. Притча о семи братьях
Ты обещал рассказать притчу о семи братьях, что искали пути к Истине, – напом- нил Леонтию отрок.
Устал я очень сегодня. Может, в дру- гой раз. Долгий рассказ будет. Хотя друго- го случая может не случиться. Неизвестно, чем еще история с Кормщиком закончится, болтнет кто-нибудь из сверстников твоих, пионеров-ленинцев на меня за мой длинный язык. – А в причте той все – правда… Только предупреждаю, отрок, не короткий это рас- сказ. Готов ли?
Готов… – поспешно ответил отрок.
Ну, так слушай! Жили-были семь брать- ев. Жили-были семь братьев от одного отца и от одной матери, но такие разные все. Как семь нот. В музыке – знаешь ноты? Если все звуки-ноты были бы одинаковыми, не было бы музыки. Но разность нот – для гармонии, для взаимообогащения друг друга, для рожде- ния музыки. Почему же у людей иначе?
Жили семь братьев у одних отца и мате- ри. Отец всю свою жизнь работал от рассвета и до заката, чтобы прокормить семью. Кро- ме жены и сыновей он кормил царя, судью, попа, мытаря, полицейского, еврея-трактир- щика…
Нет правды на Земле, – сказал он, ухо- дя на турецкую войну защищать братьев-сла- вян, потому что, кроме России, их некому было защитить.
Спаси Бог! – перекрестила его в смерт- ную дорогу жена.
Бог… Супостат идет на нас тоже с име- нем Бога, – усмехнулся отец. – И его жена благословит именем Бога, чтобы он убил меня. Именем единого Бога благословляют нас обоих. Я начинаю подозревать, что Бога вообще нет. Страшно мне от мысли, что обе- здоленные придумали Его для обмана, чтобы
легче было мыкать жизнь, а главное – чтобы легче было умирать.
Матери страшно стало от его слов, но пе- речить не стала, только еще раз перекрестила его. Отец сезонно на зиму после полевых ра- бот ходил в город на заработки, оттуда при- нес в себе сомнение насчет существования Бога.
Отец сложил голову на войне. Бог не спас его, может, потому, что отец уже не твердо ве- ровал в Него или вообще уже не веровал. Мо- жет, больше веровал в Него тот, который его убил, а может, погиб по простой причине, что на войне кто-то должен погибать, иначе что это за война, если на ней не погибают.
Потом тяжело заболела мать, надорвав- шаяся на непосильной работе: нужно было поставить на ноги семерых.
У нее рак, – сказал старшему сыну врач. – Очень редкая болезнь, я впервые встречаюсь с ней, хотя врачи говорят, что с каждым годом она встречается все чаще. Медицина бессильна перед ней, одна наде- жда на Бога… – Врач помолчал и добавил: – если Он, конечно, есть. – Врач учился в уни- верситете и после него уже не знал, верует ли он в Бога. – Не всегда, но иногда кому-то Он помогает, по какому принципу выбирает человека, не знаю. Если Он, конечно, есть, – добавил врач, – если это не случайность.
Сыновья молились за нее впятером, два младших были еще несмышленыши. Моли- лись не потому, что так сказал врач, а пото- му, что веровали в Бога или хотели веровать. Раньше мать говорила, когда они отлынива- ли от церковной службы: «Я думаю, что ваш отец погиб, оставил нас сиротами, потому что потерял веру в Бога. Сосед же пришел и первым делом пошел в церковь – благода- рить Бога. Кто верил, тот вернулся с войны».
Она, за полгода высохшая от постоянной мучительной боли и мысли о будущем детей, пока могла ходить, не пропускала ни одной службы в церкви, в последние месяцы, уже чуть вставая с постели, беспрестанно моли- лась дома:
Боже милосердный, дай поставить их на ноги, хотя бы двух старших, чтобы они для остальных были вместо отца и матери.
Но с каждым днем ей становилось все хуже, Бог то ли не слышал ее, много у него было таких, то ли по какой-то причине бес- силен был помочь.
На тебя вся надежда, – говорила она старшему сыну, – ты остаешься за отца и мать.
Старший сын обликом и характером был не в отца, а в нее, и потому она любила его особенной любовью. А еще любила потому, что, кроме того, что он был тружеником, он был еще и молитвенником, с малых лет без принуждения не пропускал ни одной церков- ной службы, – чуть ходить стал, ухватится за подол юбки и семенит за ней в церковь, не считая времени, когда одно время тяжело бо- лел и чуть не умер, она считала, что вымолила его у Бога. Разумеется, любила и всех осталь- ных, ну и, как водится, самого младшего – Иванушку.
Почитай Господа Бога! – наставляла она старшего. – Он не оставит в беде, больше надеяться не на кого.
Боже, не оставь их! – умирая в страш- ных муках, повторяла мать. – У меня вся на- дежда на Тебя. Господи, не оставь их одних! Не лишай их разума!
С каждым днем ее голос слабел, а в по- следние дни она только шептала, а потом даже шептать перестала, только шевелила гу- бами, но с губ чуть слышно слетало имя Го- спода…
Бога нет? – однажды в отчаянии по- думал старший сын, больше не в силах смо- треть на ее муки. – Бога нет! Или Он не для нас! – После этого он опасливо оглянулся: не слышали ли его младшие братья, для ко- торых он теперь будет вместо отца и матери, потому как ему показалось, что он сказал
вслух, даже закричал? Не слышал ли его сам Бог, который читает мысли человеков? Тогда Он не медля должен его наказать, поразить громом, но браться не слышали, потому как, он только подумал, но не сказал вслух, а Бог промолчал – или тоже не слышал, или про- стил ему его кощунство, понимая, что оно от отчаяния.
«Бога нет?..» – вскричал старший брат внутренне на отпевании в церкви над гробом матери при торжественных словах священни- ка, когда забили последний гвоздь в крышку гроба: «Славен Бог!..»
«Славен Бог, не спасший ни их отца, ни матери?!»
«Пустивший их, семь братьев, один вто- рого меньше, сиротами по миру?!»
«И все равно славен Он?!»
«А если Ты есть, – поднял старший брат, который был теперь остальным вместо отца и матери, свой взор вверх, где в куполе храма был образ Вседержителя, – то убей и меня, потому что мне не в силах прокормить их, а если ты меня убьешь, они прокормятся ми- лостыней Тебя ради!!!» – Так снова внутренне вскричал он и испугался своих немых слов, словно они громким эхом отразились в купо- ле храма, но было уже поздно, казалось, что от немого крика закачались прощальные све- чи.
Но никакой кары или какого другого от- вета от Него не последовало.
С этого дня старший брат стал ходить в церковь все реже и больше не принуждал ходить в церковь младших, словно какой-то червь поселился в нем. Он знал, что Бог есть, но почему-то он уже не чувствовал Его за- щиты, он не знал, простил ли Он его кощун- ственные мысли во время отпевания матери. Как они росли-жили, я не буду тебе рас- сказывать… Но выжили. Младшему стало уже шестнадцать. И работали они, все семь братьев, на земле, каждый в меру своих сил. И не то чтобы очень уж в достатке стали жить, но и царю, судье, прокурору, попу, мы- тарю, еврею-трактирщику от них перепада- ло. Но томились братья – кроме куска хлеба, который иногда теперь был даже с маслом,
чем дальше, тем больше чего-то не хватало. А чего – не знали, потому что были словно слепые или глухие. Словно звучала где в вы- шине для них музыка, которая в то же время была музыка для всех на Земле, независимо от языка и национальности человека, но они не слышали ее, лишь иногда долетали до них отдельные звуки, и потому они раздражались от этой неясности! И почему-то без причины стали ссориться между собой.
Сердце томилось по чему-то высшему, не- известному. Казалось – чего бы проще: жить, как жили – пусть трудно, но без разъедающих душу сомнений, словом, как черви, те ведь тоже не напрасно на Земле живут-существу- ют, те ведь тоже рыхлят почву, может, улучша- ют ее специально для человека, – разве это не Божья воля? – но жить, как черви, они поче- му-то больше не могли, не хотели. Что-то ме- шало им жить так, а подсказать путь истин- ный и объяснить смысл жизни было некому. Отец погиб на войне, мать умерла, съедаемая раком, в страшных муках, для какой цели они родили их, оставив одних на Земле, а если без цели, то какой смысл их жизни, как и жизни вообще? К Богу у братьев были не то чтобы претензии, что оставил их на Земле одних, отобрав отца и мать, а сомнения, что Он во- обще есть, если даже суждено было матери умереть, то почему надо было растянуть ее смерть на несколько лет и в таких страшных муках? В чем она провинилась перед Ним, если такое страшное наказание? И в то же время не наказал Он старшего брата в церкви перед ее гробом, когда тот от отчаяния, про- стерши вверх руки, немо вскричал-спросил, а они немо услышали: «Нет Бога?»
И решили братья искать Бога или Исти- ну помимо церкви. Сами к Истине решили дорогу искать – без попов-посредников, ко- торых, помимо всего прочего, надо кормить. И каждый из братьев еще не подозревал о том, уже создал в себе свою церковь, считая ее единственно праведной.
И вот сели они уже не в первый раз на со- вет на крыльце родного дома, жить по-преж- нему – больше не могут. И чувствуют: вот- вот встанет между ними вражда. Они боялись
этого, они не знали, почему, но с каждым днем им становилось в спорах все труднее пе- реносить друг друга. И все чаще то у одного, то у другого вырывалось:
Нечего сидеть вот так! Пока не передра- лись, надо идти каждому по своему пути, искать дорогу к Истине без посредников, в церкви Бога нет, иначе он услышал бы мать. И кто найдет путь к Истине или к Богу пер- вым, сообщит другим.
Надо искать путь не к Богу, а к Прав- де, – судорожно сжимая кулаки, однажды пе- ребил старших братьев брат предпоследний, шестой, уже не помнивший отца, тот ушел на войну, когда ему не было года… – Надо ис- кать путь к всеобщему народному счастью, а не только к своему. Отдельного счастья не построить. Отдельного счастья в принципе не может быть. Ты был прав, когда над гро- бом матери молча в душе вскричал: «Бога нет!» – повернулся он к старшему брату. Ты думал, что никто не услышал, а я прочел этот крик в твоих глазах.
Я вскричал сгоряча, от великого горя, – стал оправдываться старший брат. – И я не утверждал, а спрашивал.
Что сгоряча – это как раз от сердца, – утвердил свою мысль шестой брат. – Да-да, Бога нет!!! Иначе не было бы нищих и бога- тых. Не убивали бы люди друг друга, не мучи- лись в страшных болезнях.
Старшие братья от неожиданности расте- рялись, самый старший жалел о вылетевших тогда из него сгоряча словах, раньше он каж- дый день ждал за них кары, но Бог молчал, то ли простил, сделав вид, что не слышал, то ли на самом деле Его нет, и теперь старший брат все реже вспоминал о тех своих кощун- ственных мыслях. Кто-то из средних братьев попытался предпоследнему, шестому, возра- зить, но он от этого лишь пришел в еще боль- шее неистовство:
Нет Бога! Вы думаете, что от того, что изобьете или даже убьете меня, Он появится? Его бедные придумали от собственного бес- силья. От своего сиротства, а богатые с радо- стью это подхватили, чтобы держать бедных в узде, чтобы они в конце концов не взбун-
товались, не устроили бы какую революцию. Надо уничтожить всех богачей-кровопийцев, и тогда наступит всеобщее счастье. Народ, как стадо баранов, кто-то должен просветить его и повести за собой. Все средства хороши для достижения счастья… Есть люди, кото- рые готовы, жертвуя собой, повести народ к народному счастью… Если нужно будет, даже через кровь… Я знаю такого человека. Есть такие книги…
Средние братья пытались с предпослед- ним, шестым, братом спорить, но спорить с ним было бесполезно, он сразу приходил в ярость:
Дураки вы! Стадо баранов, уткнувшихся носом в навоз! Надо бороться за свое и всеоб- щее счастье, а не сидеть на крыльце и ныть.
Начитавшись подложных книг, которые неизвестно откуда появлялись то на базаре, то в еврейской корчме, старший брат пожа- лел, что научил его грамоте, шестой, пред- последний, брат теперь не только не верил в Бога – с каким исступлением он раньше, в малые годы, верил в Него, подозревая своих братьев в неверии, с таким же исступленным ожесточением он теперь презирал их за веру в Него.
Только молчал брат старший. Земля не терпела пустых разговоров, время шло сво- им чередом: сошел снег, упусти день – будет поздно пахать, упусти час – будет поздно се- ять, а потом приходил покос, за ним – уборка урожая, а потом заготовка дров. А у братьев все больше времени уходило на споры, а есть они по-прежнему хотели, и работы у него в результате этого все добавлялось и добавля- лось. И он понимал: что-то упустил он в вос- питании братьев, но было уже поздно – они уже не слушали его… Ему не давала покоя мысль, что все началось с того его неистов- ства в храме, и глубоко это переживал, хотя теперь не знал, верует ли он сам в Бога или только старается веровать.
Не вступал в споры только младший брат, Иванушка, и потому, что был младшим и пи- тал к старшим уважение, и потому, что его считали дураком. Когда подрос, стал для старшего брата первым помощником.
Ну что ты молчишь, как пень?! – при- ставали к нему средние братья, каждый тай- ком надеясь перетянуть его на свою сторо- ну. – Пошли искать Правду! Помнишь, что мать наказывала?
Мать наказывала искать не Правду, а Бога, – поправлял их младший брат, Ива- нушка. – А искать Бога – незачем для этого идти за тридевять земель. Она имела в виду: надо искать Бога в себе. Сами подумайте: от себя никуда не убежишь. Потом: как говорит старший брат, нельзя оставлять землю-кор- милицу. На кого мы ее оставим?
На старшего брата, – почти хором гово- рили они.
Разве старшему брату одному под силу? – не соглашался он. – Везде едино, когда в себе покоя нет. Нельзя оставлять ро- дительские могилы. Скажи, брат? – обратил- ся он к старшему брату.
И неожиданно услышал:
Если уж собрались, пусть идут, пока не передрались! Только идите вместе, мне покойнее и вам легче, в обиду себя не дади- те. – Старший брат уже не уговаривал боль- ше средних братьев не уходить, он уже устал от их споров и порой даже уже мечтал, чтобы они поскорее ушли, да и в доме не повернуть- ся, а уйдут – можно будет наконец жениться, о детях подумать, продолжить род.
Если пойдем вместе, наоборот, так мы скорее совсем перессоримся, – не согла- сился с ним второй брат. – Тут хоть ты нас сдерживаешь, останавливаешь. А так: встре- тится первая развилка дорог, один будет го- ворить – туда, другой – сюда. Да и много ли обойдешь вместе, страна большая. Надо идти каждый своей дорогой, как кто свое счастье разумеет. И если кто первый найдет, звать остальных.
Другие братья поддержали его. Оказалось, что только в этом были они едины.
Только младший, Иванушка-дурачок, молчал, лишь печально по-матерински улы- бался, и улыбка эта их раздражала.
Сели братья на пороге родного дома пе- ред дорогой и впервые за последние месяцы были согласны и ласковы друг с другом.
И собрались они наутро идти в разные стороны, по разным дорогам. Но дали они себе слово: кто найдет первым Истину или Правду, вернется домой и даст весточку остальным. И остались дома лишь старший, потому как не на кого было землю оставить, и самый младший, Иванушка, которого сред- ние братья звали дурачком. И может быть, не совсем и дурачок, но так уж в сказке го- ворится, и так братья считали, потому что моложе всех был и больше молчал, чем го- ворил. И потому что ни к чему высокому не стремился, тем более к всеобщему счастью. В разговоры о Боге не встревал, хулы о Нем не терпел, сразу уходил в сторону.
Лучше нигде не будет, – говорил он. – Я не был во всех тех краях, куда вы собираетесь идти, но знаю. – Этими словами он и вызвал у остальных братьев смех. – Как не поймете: до вас сколько людей ходило всеобщее сча- стье искать, и никто его на чужой стороне не нашел. Потому как не помимо нас беда, а в самих нас, внутри. Лучше нигде не будет. Да и за домом, за отцовским, пусть плохоньким, надо присмотреть, брату старшему помогать, вдруг что – куда вернетесь, когда досыта набе- гаетесь и лучшей доли не найдете? Кто-то дол- жен будет, если не накормить, то подать вам кусок хлеба. Кто-то дома обязательно должен остаться, на отцовской земле, чтобы не дать ей запустеть. Вот в чем долг наш перед Богом и перед собой: не для того дана Им нам зем- ля, чтобы ее бросить и разевать рот на чужую. Никуда я не пойду. А Бога не хулите, не берите грех на душу! Не веруете, ваше дело, но не ху- лите, Он до поры до времени терпит…
Дурак! – говорил ему на это второй брат. – Обрекаешь себя на муку вечную, на жизнь скотскую, глаза в небо поднять бо- ишься, от пуповины оторваться не можешь. Старший брат, как мы уйдем, женится, мы ему только мешаем, детей наплодит на беду себе и им, как наши отец с матерью. И ты окажешься тут лишним. Не будет тебе тут счастья. Пошли со мной!
Нет, не пойду, – решительно мотал го- ловой Иванушка-дурачок. – Если старший брат из дома не выгонит, никуда не пойду…
Жалко мне тебя, может, никогда не увидимся, – покачал головой второй брат. – Хотя, может, и хорошо, что остаешься с бра- том… До утра думай, Царство Божье не на Небесах, а на Земле, в дальних землях оно, Беловодьем называется. Там все праведно и чисто. Только надо найти туда дорогу. А я знаю… Мне сказывали… Мимо Казани, по- том на Пермь, а можно и на Уфу, потом вверх по Белой-реке, которую Белой-Воложкой зовут, там, в неприступной пещере жил Ан- тоний-отшельник, у него древние книги. Он знал дорогу через Камень-гору, через Урал. Его разбойники пришли убивать, думали, что он пугачевское золото хранит, а его там нет. А он за день до того, видели мужики, на вос- ход солнца ушел, может, как раз в Беловодье. И древние рукописные книги с собой унес, в которых предсказано, что с человеком на Земле будет. Дорога правильно показана. До Алтайских гор правильно. А дальше никакая карта, человеком нарисованная, не поможет, потому как в Беловодье можно только по ду- шевным знакам выйти… Как поколеблешься в вере, так туманом справедливую Беловод- скую землю накроет… Если разыщу, я найду способ тебе весточку дать… Три года жди. Если не будет вести, значит, пропал я. Зна- чит, не нашел дороги в Беловодье. Значит, не суждено мне было. Тогда ты иди… Других не слушай, в обмане душевном они. Сам иди. Твердо знай: есть такая страна, Беловодьем называется. Тибетцы и прочие восточные люди зовут ее Шамбалой.
Дурак! – на сей раз третий брат обозвал так не младшего, Иванушку, а второго бра- та. – Беловодье твое – сказка для дураков и для малых детей. Обман, так легче жить. Надо вообще уходить из этого царства Ан- трихриста в крепи северные, где никого нет, где еще осквернения не было. Как призывал сожженный в огне протопоп Аввакум. Где сам воздух еще не испорчен. Пошли со мной в далекие северные леса, вне пределов сата- нинской досягаемости…
Сам ты дурак! – сказал ему на то чет- вертый брат. – Уходи со мной! – говорил он младшему брату. – Родное гнездо нам дано
лишь для того, чтобы опериться, набраться сил. Вон и у птиц – выросли, и все разлете- лись.
Но и у птиц – кто-нибудь да остается – или в самом гнезде или около гнезда, – с по- корной улыбкой отвечал младший, Ивануш- ка-дурачок. – По весне возвращаются. Иначе все птицы давно бы перевелись или куда-ни- будь перелетели.
Ты меня слушай! – говорил четвертый брат. – Они все чушь плетут. На Земле наста- ло время Антихриста. Все окутано ложными, богопреступными указами. И – что ни делай, служишь Антихристу: добро ли, зло ли. Что де- лать человеку, который хочет спастись? Одно лишь: уйти от мира, где царствует Антихрист, где все опутано им. Один только путь спа- стись от пут льстивого врага – таитися и бе- гати. Вроде бы жить в этом мире, а на самом деле – в другом. Всякий, кто хочет спастись, не должен принимать печати Антихриста, то есть иметь паспорт, не должен иметь ни гра- да, ни села, ни дома, а вечно бегати-стран- ствовать. И в скиту, и в монастыре нет спа- сения, только в прекрасной матери-пустыни убежище и духовный покой. Там легче найти дорогу в Царство Божие. Ты же видишь, что возвышаются на церковных кафедрах лжеу- чители. Но скоро все пророчества свершатся, предсказания сбудутся, и будет скоро Второе Пришествие Иисуса Христа и суд его правед- ный. И придется тогда вопиять насильникам, смолу и огонь они будут пить за прегордую жизнь свою. Зато страдальцы попадут в рай.
Что-то мутное, жутковатое было в сло- вах брата четвертого. Концы не сходились с концами, чувствовалось, что сам он смутно понимал им же сказанное, по всему, с чужих слов. Где только успел наслушаться?
А кто кормить-поить страну будет, если все будут бегати?! – спрашивал Ивануш- ка-дурачок. – Все ведь тогда перемрут с голо- ду. И рая не дождутся. Может, для того такое учение хитро придумано, чтобы так разорить страну, чтобы все бегали, таились, а на зем- лю нашу тем временем придет какой-нибудь очередной супостат, а у нас и защитить стра- ну некому.
Дурак он и есть дурак! – замахал на его него руками четвертый брат, жалея, что начал этот разговор. – Я ему про Дух Святой, а он опять про брюхо.
Нет, брат, – смиренно отвечал ему Ива- нушка-дурачок. – Прости меня, но я никуда не пойду. Я не препятствую вам, идите, если уж совсем невтерпеж. Но ты ведь сам гово- ришь, что бегати – это временно, а там бу- дет война с войском Антихристовым. Не ду- маешь, что сие как раз от Антихриста – без конца бегати? Я вот что думаю: одни анти- христы-убивцы разоряют землю, другие – оставшихся, обездоленных, мучеников обма- нывают, отрывают от нее, зовут неизвестно куда, даже с жизнью собственной покончить, не есть ли сие разные стороны одной сата- нинской медали? И те, и другие опустошают землю. Посмотри на старшего брата! Нахлеб- ников: царь, судья, мытарь, поп, еврей-трак- тирщик… А теперь вот еще вы все, каждый по-своему ищущие Бога, Правду или Исти- ну, словно это разные вещи, словно это не суть одного. Вас тоже кормить надо. Ты вот подумай: призываешь к добру, а врагам сво- им обещаешь самые страшные кары – смолу и огонь пить. Нельзя бороться со злом по- средством зла, так ты только умножишь зло.
Ну, если не можешь порвать с миром, будь странноприимцем, – примирительно говорил четвертый брат. – К тебе будут при- ходить такие, как я, бегуны, идущие по на- шей тайной дороге, а ты прячь их от мира.
А где я их буду прятать?
Бегуны мирские или жиловые специ- ально для лучшего укрывательства устраива- ют в своих домах подполья с тайными вхо- дами. Вдоль всего их пути так. Есть целые деревни, которые состоят сплошь из мирских бегунов. Свят ты будешь этим делом. Но что- бы окончательно спастись, странноприи- мец должен умереть настоящим странником Божьим. Когда он почувствует, что к нему пришла смерть, родные его должны дать знать в полицию, что он пропал неизвестно куда, ушел в бега, а не умер. А сам он уходит умирать в лес, и если совсем уж нет сил, в со- седний дом. И тогда ты будешь после смерти
причислен к настоящим странникам. Ибо в этой жизни подвиг не каждому под силу – быть всю жизнь в бегах, в северных, ураль- ских или сибирских лесах. И так можно. Тем более что нам, бегунам, невозможно быть без вашей помощи странноприимцев или при- станодержателей.
Хитро вы хотите устроиться, – захох- отал подслушивавший шестой брат, пред- последний, – кроме царя, мытаря, попа, еврея-трактирщика, еще вас корми и анти- христов-стражников, что будут за вами го- няться по стране.
Иди отсюда, не подслушивай! – недо- бро замахал на него руками четвертый брат. – Уйди, добром прошу!..
Вот и получается, что не проживете вы без меня, – вздохнул Иванушка, – а значит, и без земли. Бросать землю грех!
А ты возьми и брось, уйди от все- го этого, – настойчиво убеждал четвертый брат, – и тебе сразу станет легче. О чем ты говоришь – о каком грехе?! Вспомни, ведь сам Иисус Христос говорил: «Не ищите пло- дов от земли…» Он ведь прямо намекал. Ведь сам Бог позвал нас туда, к себе, в Царство Божье. Но только вот ясного пути почему-то не указал. А может, попы его от нас этот путь спрятали? Втемяшил себе в башку: грех зем- лю бросать. Какой грех – давно махнул Бог рукой на Землю нашу. Более того, Бог к себе зовет. И может, не Антихристовы слуги, а по Его намеку разоряют ее без конца, чтобы мы не врастали корнями в нее, потому что наше место не на Земле, мы тут только временные. Он зовет нас, знаки подает, а мы вцепились в нее и сидим, вместо того, чтобы пойти за ним…
От себя никуда не убежишь, ни в какие северные леса, обман сие, прав ты, Иван, – сказал пятый брат, впервые назвав его взрос- лым именем. – Одно только может спасти от первородного греха, в чем были виноваты первые человеки на Земле. Это – отказаться от плоти. Человек не должен, не может жить, яко скот. У него другое, высшее предназна- чение. Он рожден для духовной жизни. Бо- жественный Дух не может сойти на человека
нечистого. Плоть человека сама по себе суть зло, от нее происходит искушение и грех. Вспомни Адама и Еву. Для получения духов- ной радости нужно очистить плоть. Хмельно- го не пить, плотского греха не творить, не же- ниться, а если жениться, жить с женой, как с сестрой, чтобы только духовная связь была. Не женимые не должны жениться, женимые должны разжениться.
Насчет хмельного я согласен, беды от него только, – согласился Иванушка-дура- чок. – А грех первородный… А как же тогда дальше будет продолжаться род людской?
А зачем он должен продолжаться? – вскричал пятый брат. – Чтобы расплодилось нас на Земле без счету, видимо-невидимо, чтобы тесно нам стало, чтобы умерли потом все с голоду, передравшись из-за последнего куска хлеба? И так нас уже лишнего на Зем- ле. От этого все беды. Войны всякие. Хватит! Надо остановиться и строить счастье небес- ное с теми, кто уже есть… Близок конец све- та, все неправедные погибнут, а праведные вечно будут блаженствовать вместе с Богом на седьмом небе. Уже сейчас Иисус Христос воплощается в каждом из нас.
Глаза у пятого брата горели, как у боль- ного, хотя он был совершенно здоров. Ива- нушка замечал это и у других братьев: как бы отрубало у них что-то в голове, как бы закли- нивались они болезненно на одной мысли и ничего другого не хотели, а может быть, не могли слышать. Может быть, на самом деле есть такая болезнь, о которой только анти- христовы слуги знают? Когда заклинивает человека на одной несуразной мысли. Но это еще не самое страшное. Страшное самое, когда от него начинают как бы заболевать другие – словно холера, чума ли набрасыва- ется от одного человека на другого, а потом, может, на целый народ.
А почему ваших зовут хлысты? – спро- сил Иванушка.
Не хлысты, а христы! – возмутился пя- тый брат. – Потому что мы телом, духом чи- сты, как Иисус Христос.
Но, говорят, у вас есть обряд так на- зываемой «христовой любви»? – осторожно
спросил Иван. – Что не все держат обет воз- держания. Когда во время так называемого радения повальный грех и хлещут друг дру- га хлыстами, потому вас и зовут хлыстами, и никакие вы не христы?
– Это врут! – вскричал пятый брат. – Это специально наговаривают, чтобы опорочить нас. Это, наверное, он, – показал он на пред- последнего, шестого брата? – Да, есть такие, которые не выдерживают, – согласился он. – Гореть им всем в геенне огненной! А этот – только рад! – снова показал он пальцем в сторону предпоследнего брата.
Предпоследний, шестой, брат незаметно усмехнулся: засмейся открыто – пятый брат может и за топор схватиться. Предпоследний брат был книжник. К тому времени, когда он родился, старшие братья уже подросли и ра- ботали вместе с отцом по хозяйству и в поле, и он, единственный в семье, смог учиться в церковно-приходской школе, и отец, мо- жет, сам не замечая того, баловал его, питая на него тайные надежды. Но учение не всегда свет, как это утверждают, порой это еще боль- ше тьма, стали попадаться ему книги, слов- но кто-то специально подсовывал ему их, из которых он познал тайный закон достижения всеобщего счастья, который удовлетворил его, потом он уже сам искал такие книги.
В отличие от остальных, неграмотных братьев, шестой брат после неизвестно откуда взявшихся у него тайных книг изучил Еванге- лие, но исключительно для того, чтобы опро- вергнуть, разоблачить его, еще не читая его, он знал, что это всего лишь хитрая и опасная сказка, придуманная для одурманивания лю- дей, и смеялся над коллективными радения- ми хлыстов, в которых тайно участвовал пя- тый брат. «Они не христы, – говорил он об Аввакуме Копылове, руководителе хлыстов- ской общины, и его последователях, – они – наивные прохвосты, погрязшие в грехе и са- мообмане и обманывающие других».
Но Аввакум Копылов, как и Иисус Христос, страдал, – возражал ему пятый брат. – Во время сорокадневного поста тоже не пил воды и говорит, что после всего этого был взят на седьмое небо и там был удостоен
чести беседовать с самим Господом Богом из уст в уста…
Если не врет, то это галлюцинации от истощения мозга, – захохотал шестой брат. – А Писание-Евангелие, – сказал он почему-то хриплым шепотом, – сказка. Да-да! – с ус- мешкой бросал он в испуганные Иванушки- ны глаза… Живем мы все в обмане… Стар- ший брат, бездумно работающий с рассвета и до заката, раньше времени загнется от не- посильного труда… А они, – показал он на остальных братьев, – все вернутся ни с чем, чтобы повторить или его участь, или спить- ся из-за несбывшейся мечты. Они вернутся совсем озлобленные, если их не сгноят как опасных сектантов на каторге. И сядут тебе на шею. И вот тогда я поведу их за собой. Мне как раз и нужны озлобленные.
А что ты скажешь об Антонии Савиц- ком, что из Михайловского? – осторожно спрашивал Иванушка.
Который перепутал Христа с Антихри- стом? – усмехнулся брат шестой. – Объявил себя Антихристом, разумея под этим именем агнца Христа, якобы пришедшего судить мир по пророчеству Апокалипсиса. Дальше тако- го невежества уже некуда. Я думал, мужики прибьют его, когда он назвался Антихристом. А им, оказывается, все равно: Христос или Антихрист, главное, куда-то зовет. В этом вся Россия! Одни непременно стремятся стать христами, другие безоглядно идти за этими прохвостами. Вот этим-то мы и воспользуемся.
Каков дальнейший жизненный план твой? – ради потехи спрашивал всякий раз шестой брат идущего мимо их деревни на ба- зар или в Денисовку Антония Савицкого.
Я начну войну со всеми царями земны- ми и побежу их, – напуская на себя значи- мость, важно говорил тот. – А тех, кто и после победы не уверует в меня и не будет покло- няться мне, отдам на муки вечные. С верны- ми же я буду царствовать не только над Зем- лей, но и над всей Вселенной, сам буду царем, а жена моя будущая, Домна, дочь дьякона из Денисовки, будет царицей небесной.
А если дьякон не отдаст ее за тебя, ведь он православный, в церкви служит.
Отдаст, куда денется, если не захочет гореть в геенне огненной.
Антоний уходил лицезреть свою будущую царицу, а шестой брат от души до слез хохотал ему вслед.
Обрати внимание, – говорил он брату Иванушке, – и он: «Отдам на муки вечные тех, кто не уверует в меня». Савицкий, ко- нечно, просто свихнутый, ему место в сумас- шедшем доме, но посмотри, за ним толпы идут, которые вроде в здравом уме. И братья твои – то же самое, как один: «Отдам на муки вечные…», другого они не знают. Все их до- роги в Царствие Небесное, которого нет, – та же наивная сказка, и все эти христы рано или поздно за мной пойдут, а обманутые ими – тем более. – И глаза шестого брата, блеска которых Иванушка почему-то побаивался, суживались до узкой щелочки. Иванушка, первый раз столкнувшись с этим блеском, внутренне содрогнулся: от кого это у него – только ни от отца, ни от матери.
Пятый брат, каждый раз увидев, что ше- стой брат ведет долгий и тихий, чтобы никто не мог подслушать, разговор с Иванушкой, после такого разговора перехватывал его:
Не слушай ты его, он злой. Мне ка- жется, что ему ничего не стоит человека убить. Но сам он не будет убивать, угово- рит на это кого-нибудь другого, простачка, вроде тебя. – И опять начинал сманивать его в хлысты: – У нас тихо, спокойно, все по-доброму, по согласию, – ласково начинал он. – Только я кое-что в нашем учении изме- нил бы. Нет, я не отвергаю всякие там кол- лективные молитвы и радения. Но рано или поздно они кончаются одним – раздором. Один – глупее, другой – умнее. Один – урод, другой – завистливый. Тебя, как ты говорил, смущает свальный грех. Я против свального греха. Рано или поздно нагрянет полиция – кто-нибудь да проговорится, кто-нибудь да свидетель. Я за то, чтобы радеть поодиноч- но: сегодня с одной сестрой, завтра или через час, если найдет Дух Святой, с другой, с тре- тьей… Я заметил, даже на общих радениях: Дух исходит не на каждого, а выборочно, кого Христос выбрал, остальные ему подра-
жают, делают вид, что и на них Дух Божий со- шел. Потому откровение должно быть строго особливым. Дух исходит не на всякого хри- ста, но только на того, который таинственно умер и таинственно воскрес.
А что значит: таинственно умер? – не понимая, испуганно спрашивал Иванушка. – Смерть, какая она ни будь, таинственная или нетаинственная, все равно смерть.
Обыкновенная смерть – это смерть об Адаме, это следствие первородного прароди- тельского греха. Такие смертные не воскреса- ют. Они отходят в землю, из которой взяты. Таинственная смерть… как это тебе сказать… состояние бесстрастия и святости. Она до- стигается, во-первых, постоянным «вопле- нием» молитвы «Господи Иисусе, помилуй мя, грешного!»
Но эту молитву постоянно читают в церкви, на каждой службе – пытался осмыс- лить этот бред младший брат, Иванушка, ко- торого остальные братья дурачком считали.
И пятый брат раздраженно шептал ему:
В церкви нет святости. Иисуса Христа там нет давно. А может, Он туда вообще ни- когда не заходил. Церковь ведь появилась после его Воскрешения. Церковь давно пре- вратилась в контору, где на вере зарабатывают деньги. Это, во-первых. А во-вторых, она дав- но служит властям, чтобы народ не бунтовал. Чтобы был как скот: «Всякая власть от Бога…» Это в церкви повторяют как попугаи, не вни- кая в суть сказанного. Повторять и попугай может. Главное – вникнуть в суть, отрешить- ся. Чтобы Иисус Христос заметил и выделил тебя. – При этом его глаза начинали гореть как у шестого брата так, что Иванушка боялся встретиться с ними и не поднимал своих.
Да, через Иисусову молитву человек может таинственно умереть и таинственно воскреснуть, но это еще не окончательная духовная смерть, а временная. Совершенная таинственная смерть – смерть не об Адаме, а смерть о Христе – полное самоотречение и полное самоотвержение от всего земного и даже небесного. Кто хочет истинного, свято пожити, тому должно забыть о себе и отнюдь ничего не бояться, крайнее беспопечение
плоти во всем, единой воли Божией желати, в каком бы виде она на тебя ни исполнилась: покоем ли, великим ли страданием.
Младший брат не понимал всего, о чем горячечно шептал пятый брат, но почему-то страшно ему было от всего, что тот пропове- довал, и противилась тому душа.
А тот, все более возбуждаясь, продол- жал – еще более замысловато и непонятно:
Крайнее отвержение от всего сие есть: обнажиться, открыться должно мне все – тварное, земное, и должны мне обнажиться все богатства, слава, честь и прочее. И дол- жен я буду отказаться от всего земного, естественного, от памяти, разума, желания, воли, приобретенного просвещения, всей собственности своей, своего самолюбия; от добродетельных упражнений отрешиться, от всех уставов и правил, но только следовать вожделению Духа Святого. Что Дух Святой сверху подскажет. И когда отвергнувший себя почувствует Дух Божий в себе, он не подле- жит греху, он уже безгрешен, ему не нужно исполнять заповеди, обязательные для дру- гих, ибо праведнику закон не лежит, он – уже избранный, он уже от Бога, ему все можно…
И страшно стало Иванушке, потому как явственно увидел в пятом брате не просто психически больного, а, если его не оста- новить, будущего разбойника, и не просто разбойника, а разбойника по идее, за сча- стье народное. Откуда это в нем? Словно че- рез поветрие какое-то поймал он заразную страшную болезнь, что подобно чуме или холере по воздуху распространяются, иначе откуда это в нем, дальше уездного села нигде не бывал? Значит, еще где-то есть такие? Что будет, если они объединятся?
Дед Левонтий замолчал…
А дальше? – осторожно и в то же время нетерпеливо спросил отрок.
Знаешь, – наконец заговорил Левон- тий. – Было не раз, когда такие люди доры- вались до власти и, что страшно, с помощью вполне здоровых психически людей. Несчаст- ного на первых порах всерьез не принимали. Может, даже смеялись над ним, использова-
ли в своих целях, а он собирал со временем вокруг себя таких же, к ним присоединились просто разбойники, а за его спиной, увидев его стремление к власти, тайно встанет Кто- кто, скорее, от Дьявола или сам Дьявол и, по- такая ему, будет вкладывать в его голову свои мысли, и напишут ему партийный манифест для обмана народа, чтобы непременно землю раздать всем поровну: и работягам, и лен- тяям, на самом деле заставит его служить совсем другой цели, и до последнего своего часа он не будет подозревать об этом, под его пятой окажутся миллионы, полпланеты будет ввергнуто в войну, и будет он со време- нем низвергнут с трона и проклят, но через какое-то время возродится в новом обличье в другом месте. Не раз в мир придет такой че- ловек, который будет властвовать почти всей планетой, пока люди не опомнятся через большую, вселенскую кровь… У пятого бра- та те же мысли, тот же план, что и у шестого, только другими словами сказанный, может, более простыми, всяким бездельникам со- блазнительный, но в основе тот же самый!.. Очень большое зло, как и от шестого, может быть от пятого брата.
И что дальше было с пятым братом? – нетерпеливо спросил отрок.
Хлысты-христы проповедуют общее, а пятый брат вроде бы и хлыст, а проповедо- вал единоличное, и хитро так, что сразу не поймешь, и постепенно он со временем верх в их хлыстовской общине взял. Он у них хуже помещика, хуже жандарма стал. Они стали жить у него как в тюрьме. Он говорил: «По требованию духовно воскресшего – а таким он определил только себя – иди с ним, куда он пошлет! И что сделать велит, сделай без размышления! Что потребует от твоей соб- ственности – без сожаления отдавай. У мужа берут жену, а мужа сводят с другой; если хо- чет лишить целомудрия девушку или чести вдову – и это от Духа Святого. Ибо это не он сам, а Дух Святой хочет. Беречь в сем случае целомудрие – крайнее безумие. Напротив, надо волю давать Духу действовати – лучше Дух сделает, что самое негодное, нежели мы самое хорошее. Кто себя бережет, хотят быть
умнее Бога и делают убыток душам своим». Он стал царем и богом у них. И ведь слуша- лись они его. Не пойму, чем он действовал на них. Ни закона, ни полицейского не было у него, а слушались. Конечно, он дурак, но, если разобраться, большевики, чтобы прий- ти к власти, разве проповедовали не подоб- ное. Это одна и та же зараза, только личину меняет… Меня и тот странник, который ко мне на покос забредал, когда я ему эту прит- чу, можно сказать, против своей воли расска- зал, спрашивал:
Как ты думаешь, в пятом брате, как и в шестом, это зло изначально было заложено или принес кто со стороны?
Я мыслю, – говорю ему, – что шестой брат прав: пятый брат рано или поздно к нему прибьется, вместе они будут, хотя ненавидеть друг друга по-прежнему будут. Я вот сколько ни ломаю голову, а ответ на твой вопрос дать не могу: кто посеял в них зло или в каждом из- начально это семя? Оттого ли, что отец в Бога не веровал? Но ведь мать веровала. Самые большие беды в России будут от этих братьев. Если привнес кто зло со стороны – страшно, если в самих них родилось – еще страшнее: значит, изначально этот порок в человеке… А ты как думаешь? – спрашиваю его.
Ты не слышал, случаем, о Нечаеве? – вместо ответа спросил меня странник.
Нечаевых много, может, чуть помень- ше, чем Ивановых…
Суд в Петербурге был?..
Нет, не слыхал. Мы – люди темные, Петербург далеко от нас. Да и не Петербург он теперь… По христу или хлысту большеви- ков-коммунистов город переименовали.
А о Раскольникове?
Из раскольников, что ли?
Не совсем так. Фамилия это. На самом деле не было такого человека, в книге сво- ей провидческой писатель Достоевский под этой фамилией Нечаева и, может, твоих ше- стого и пятого брата вывел. Чтобы предупре- дить людей, что таких, как Нечаев, в России уже много и с каждым годом их становится все больше. И не только в России, и, может, прежде всего, не в России, и твои братья,
шестой и пятый, непременно с ними будут, если уже не присоединились к ним. Пока они в тайне между собой отношения выясняют, а потом раскроются, и каждый из них прооб- раз Антихриста…
Левонтий с тревогой посмотрел в окно, на краю деревни показались два всадника: не уполномоченные ли?.. Нет, слава богу: про- скакали мимо…
А что дальше с братьями стало? – спро- сил отрок.
А что? Как только разбрелись они в раз- ные стороны в поисках Царства Божьего, Правды или Истины, каждый искал свое, началась очередная война, словно кто толь- ко и ждал, когда они из дома уйдут. Старший брат, как пахал, так и приткнул соху к плетню своей избенки и ушел защищать Отечество и, как и отец, сгинул там, оставив землю и хо- зяйство на Иванушку, которого остальные братья считали дурачком, а еще вдову с тремя ребятишками и долги, а главное – не сказал, не успел сказать, как жить дальше. Да и знал ли – до этого ли ему было! От земли глаз ото- рвать не мог, жил и жил. На прощанье вздох- нул только:
Одна надежда, если вернется третий брат, если не сгинет где. На него лишь наде- жда. Дай Бог, вернулся бы, он хоть и духобор какой-то, но к земле привязанный. Осталь- ные, считай, отрезанный ломоть. Да беды еще какой наделают. И тебе ее принесут. И тебе еще за них ответ держать придется, не говоря уже о том, что кормить их надо будет. А третий… Он должен вернуться. И даже если не вернется, – может найти дорогу, где воздух на Земле еще чист, крепко осядет на земле. Хороший хозяин из него может получиться.
Левонтий вздохнул, замолчал…
А что дальше было с братьями? – не терпится узнать отроку.
Через три года на четвертый забрел ни- щий-побирушка. Исхудалый, оборванный, кашляет кровью. Подал ему Иван ломоть хле- ба. – Можно сказать, свой, последний, попо- лам разделил.
От брата твоего второго весть принес, – жадно съев ломоть, сказал тот. – Привет от твоего брата принес, – повторил странник, жадно оглядывая пустые кухонные полки. – От того, который Беловодье ушел искать. Вместе мы с ним от Урала-Камня дальше шли. Ох, и тяжелый путь был! Дороги-то тол- ком не знаем, в одну сторону ткнемся, в дру- гую полтыщи верст отмахаем, и ни у кого не спросишь, в тайне приходится держать, куда идем, стражники везде. Вот время-то и потеряли. Через горы Алтай до зимы не успели перейти. Зима застала неожиданно. Да и душа почему-то не подсказывает, куда дальше идти, какой долиной, каким перева- лом. Каждый тайно о своем спутнике думает: неужели у него помыслы нечисты, раз не от- крывается путь в Беловодье? У одного душа подсказывает: что через горы этой долиной идти надо, у другого – той. Того гляди, до свары дойдет, от чего из мира уходили. А по- том в одной долине решили: чем не Белово- дье: земля – лучше не надо, такой – мы и не видели, воздуха-климаты – тоже, хоть и су- ровые, но нам привычные. А главное – царя нет, помещиков нет, полицейских нет, попов нет, еврея-трактирщика тоже нет, сами себе хозяева. И земли – сколько глаз охватит. И от северного ветра горы охраняют. До того небольшими группами шли, таились, а тут собрались вместе. Сложили мы пожитки в одно место, так что теперь все у нас было общее, и, выкопав временные землянки, стали строить первый дом, куда малых де- тей с матерями собрали. И посеяли общее поле, рожь. Трудно было, голодно, холодно, кору ели, но радостно: все равные, все сво- бодные. С весны стали строить новые дома уже каждой семье, у кого она была. Стали прибредать новые люди, не спрашивали их, кто, откуда, – брали, рабочей силы не хва- тало. Трудились славно, никто тебя не по- гоняет, а хочется работать еще и еще, только день короткий. Постепенно обзаводиться хозяйством стали. Развели табуны конские. Выборные регулируют производство и по- требление. Чем не Беловодье? – пришедший блеснул воспаленными глазами. – Только
вот и не заметили, когда случилось: выбор- ные стали богатеями. Что помещики, на работу уже не ходят, только указывают дру- гим. И брат твой, который был душой у нас, спутался с бабой выборного Матвея. Краси- вая баба, ничего не скажешь, и моложе на- много Матвея. Господская дочь в монашки сначала уходила, а потом с ним в Беловодье пошла. Никак себя на Земле найти не могла. А Матвей еще в дороге, а потом на стройке надорвался. Сохнуть стал. А брат твой в са- мой силе. И пошло. Кончилось тем, что сно- ва разделились на бедных и богатых – и раз- валили все, хоть полицейских зови навести порядок. Уж, гляди, колом друг друга при- бьют. Вот я и вернулся.
А брат? – нетерпеливо спросил Ива- нушка.
Брат твой – упорный. Как стало ру- шиться все, почернел он лицом. Развала пол- ного он уже не видел, раньше ушел. Говорит:
«Так случилось, потому что не Беловодье это». Не дошли мы тогда до него. Пойду, говорит, искать истинную Беловодскую землицу. Все равно, говорит, найду, а глаза уже потухли. Пошел больше из принципу, думаю, а не из веры. В китайскую сторону. И жена Матвея пошла за ним. За самые высокие горы, еще дальше за Китаем. Все равно есть она, гово- рит, земля Беловодская. Только она от нас, неправедных, все дальше уходит. Теперь она где-то на Тибете, за Китаем. Уходит она от нас, грешных, все дальше, в непроходимые поднебесные горы, чтобы мы не замарали ее. Чтобы только самые упорные ее достигали. В тех краях ее еще Шамбалой зовут. С тех пор от него никакой вести нет. Вот до тебя дошел, а идти дальше некуда.
С месяц кормился он около Иванушки, у Иванушки совести не хватает прогнать его, пока тот сам не догадался, не понял, что тут ему не только счастья, судьбы не будет, что в обузу он.
Вторая весть пришла о четвертом брате, который решил спастись от Антихриста, не имея ни града, ни села, ни дома. Который особым образом решил противиться воле Антихриста и исполнению его законов: всю
жизнь бегати. И таких кормил Иван по завету брата. А сам брат переходил из города в го- род, из села в село, обойдя так уж полстраны, иногда давал весточку, и прошло так много лет… И силы его истощились, но он шел от пристанища к пристанищу, успокаивая себя и других тем, что нынешнее состояние стра- ны и мира всего временно, пока нельзя всту- пать в открытую войну с Антихристом. Будет дан сигнал, убеждал других. И неизвестно, ждал ли сам этого сигнала.
И вот передали ему тайно уже затертое от множества рук его державших, зачитанное
«Разглагольствие тюменского странника», написанное неким Василием Москвиным. И отрицало сие писание все земные пути Антихристовы: присягу, ревизию душ или перепись, оброки, паспорта, рекрутчину. Пи- салось в нем, что бороться с Антихристом от- крытым путем по-прежнему невозможно, но время борьбы уже близко. «Я уже вижу духом искушения, сходящего с Небес: Бог на белом коне вскоре соберет всех бегунов в свое воин- ство и сотворит брань с воинством Антихри- ста. После победы начнется царство бегунов на Земле, столицею же будет Новый Иеруса- лим у Каспийского моря…» Несказанно об- радовался четвертый брат: наконец-то было названо время брани с Антихристом, сколь- ко можно смиренно бегати, мыкаться беспа- спортной тенью, обрадованный, потащился и он к Каспийскому морю.
Ему уже казалось, что он сам написал
«Разглагольствие тюменского странника», а не какой-то Василий Москвин, и он тоже призвал к борьбе, хотя это первоначально су- против его души было. И стал переписывать
«Разглагольствие…», так как грамоте немного научен был, и распространять его. И потяну- лись к Каспийскому морю такие же набегав- шиеся, отчаявшиеся, самые нетерпения на- бравшиеся.
По пути: на перекрестках дорог и в стран- ноприимных домах четвертый брат много проповедовал – убеждал, уговаривал тех, кто по-прежнему был против всякого насилия, кто по-прежнему говорил, что жить по-преж- нему вне мира надо, но мирно. Нет, говорил
четвертый брат, наконец пришло время борь- бы, не начнем сейчас, можем время упустить. И Бог не спускается на белом коне потому, что мы бездействуем.
С каждым днем за четвертым братом шло все больше и больше людей. Шли вроде бы вместе, к одной цели, а сторонясь друг дру- га – привыкли жить поодиночке тихой без- ымянной мышью по тайным приютам. А с другой стороны – боялись стражников, ко- торые могут помешать затеянному. Вместо разговора у них было «Разглагольствие тю- менского странника». Прочитает человек, которому его дадут прочесть или прослу- шать, если неграмотен, возгорится общим делом – и идет.
И с каждым днем все больше их было. И с каждым днем все суровей, угрюмей станови- лась природа, хотя шли они на юг. И некото- рые начали сомневаться. Но четвертый брат терпеливо и со светлым ликом увещевал их:
«Вот придем, и воссияет над нами благодать… Не перетерпишь, не получишь счастья…»
И вот пришли… Пустынный песчаный берег… Холодный ветер больно сек лицо – то студеной соленой водой, то песком. Тогда пошли вдоль берега моря дальше на юг. Но чем дальше шли, тем бесприютнее становил- ся берег моря обещанного. И не было на пути ни деревца – укрыться от солнца, ни прес- ной водицы – напиться. И несусветная жара стала печь. И не сходил с Неба Бог на белом коне. И не было тут никаких странноприим- цев, которые накормили бы за ласковое сло- во, и странноприимных домов, где дали бы ночлег, одни лишь казахи да калмыки в ко- чевых юртах, которые смотрели на странных пришельцев с подозрением. В конце концов, наступил голод. И поняли они, что нельзя собираться стольким бегунам вместе. Ока- зывается, они были едины, пока были врозь. Кончилось тем, что, обвинив четвертого брата в обмане, они переругались, передра- лись и не заметили, как во время ссоры уби- ли его, а увидев это, скорее пошли в разные стороны… Слыхивал я, ученые говорили, что бегунство, как и большинство других сект, родилось как попытка освобождения от кре-
постной зависимости. Когда один человек делает другого рабом. Но отменили крепост- ное право, а количество сект только увели- чилось. Освободить внешне – еще не значит освободить внутренне. Можно быть внешне свободным, а внутри находиться в страшной крепости. И наоборот… Вот так-то.
А как сложилась судьба третьего бра- та? – напомнил отрок. – Который ушел в да- лекие северные леса? Который остался верен старой дониконовской вере?
От него позже, после вести о смерти четвертого брата до Иванушки весть дошла. Потому что он строже других вынужден был таиться. Только устроят они в великом труде свое убогое жилье в лесных крепях и болотах, где хлеб не растет и питаться на первых порах приходится травой да корой, как надо сно- ва поспешно уходить дальше – всесильный царь, опутанный лукавым Никоном, а за ним и другие цари не могли простить им, сирым и убогим, что они в своих молитвах не толь- ко не признают их, но и называют слугами Антихриста, и посылали стражников карать их. От Никона на Руси пошло большое зло, может, пострашнее новгородской ереси жи- довствующих, и конца этому злу нет. И, спа- саясь от стражников, они забивались все дальше и дальше на север и восход – в самые жизнепротивные крепи. И чем больше пре- следовали их, тем крепла и ожесточалась их вера, может, постепенно теряя Истину. Вся сила уходила в сопротивление и ожесточе- ние. Вселенная раздвоилась, говорил чернец Данила, с которым третий брат встретился в студеном зимнем лесу после очередного разорения стражниками. Данила позвал его идти еще дальше на восход и север, чуть ли уже не в ледяную полярную пустыню, потому что южнее прятаться было уже негде, только разве за Камнем-хребтом в чужих народах. И шли они, и строили новые жилища. И ве- ликая печаль и сомнение со временем посе- лились в Даниле. Он все чаще стал говорить:
«С одной стороны – Антихрист, с другой – мы, верные Господу, которых Антихрист го- нит и гонит и которые вынуждены все даль-
ше бежать от него. Но сколько мы ни бежали бы, от него не убежишь, печать Антихристова уже на нас самих. Уже в нас самих Антихрист давно поселился. Мы боремся с ним и не по- дозреваем, что он уже внутри нас, в поступ- ках наших. Если весь мир заражен злою пор- чей, то порча есть и на верных Богу, и потому им, несмотря на все их старания, не видеть Царства Божьего, не вознесясь на Небо…» Видишь, наш Кормщик был не первым, кто мечтал вознестись на Небо. Получается, су- ществует оно, Небесное Царство, раз люди за тысячи километров друг от друга и, не зная друг о друге, в беде своей начинают мечтать о нем?
Что же делать тогда? – спрашивал чер- неца Данилу третий брат.
Бегство от мира в пустыню – это лишь первый шаг к спасению от Антихриста. Но если только бегати, рано или поздно он тебя настигнет. Мы боремся с Антихристом его же способами. Куда дальше бежать? И вот ког- да уже больше некуда бежать, как последнее средство, чтобы спастись, чтобы очиститься полностью, чтобы не погибнуть во зле духом своим, можно искупиться и очиститься толь- ко огнем.
Как – огнем? – не понял третий брат.
Да, иного пути больше нет. Но это ис- купительное священнодействие имеет силу только тогда, когда оно совершается своею волею, не по принуждению. Когда нас сжи- гают стражники, Святой Дух покидает нас, и мы, как и все, попадаем в геенну огненную, как простые преступники. Потому надо са- мим предаться крещению огнем.
Это что – самосожжению? – потрясен- но воскликнул третий брат
Да! Да! Самосожжению… Да! Да! Но ни- кого не надо принуждать, даже близких сво- их. Но это единственная возможность спа- стись. Я решился. И ты подумай. Я не зову тебя с собой, но ты подумай…
И стали стекаться к Даниле те, кто твер- до решил остаться в истинной вере, – сла- ва о нем быстро пошла, и третий брат стал правой рукой его. Стали стекаться со всей России ямщики, пашенные и оброчные кре-
стьяне с женами и детьми, бросая дворы свои и животы. И все они шли к нему в лесные болотные студеные крепи, и никто не гнал их, сами шли. А знаешь ведь, как крестья- нину решиться на такое – чтобы сняться навсегда со своего кровного родового места! Это иудей везде дома и везде в гостях. Как и бегуны, с которыми спутался четвертый брат. А тут: подумать страшно, как с детьми малыми, да жёнами, да стариками решить- ся на такое! И жили они на новом месте не- сколько лет в трудах праведных, и вроде бы усмирился духом даже чернец Данила. И не поминал более о святом самосожжении. Но и там рано или поздно настигли их царевы соглядатаи-стражники. И тогда собравшиеся к Даниле в пустыне добродетельные мужья, девы и отрочата сами просили у него второе неоскверняемое крещение огнем, чтобы так, единственным способом спастись.
Подумайте еще раз, – сказал Данила, – может, лучше предаться Антихристу? Но бе- жати больше некуда. Дальше на север ледя- ная безжизненная пустыня и ледяной океан. Дальше на восток – чужие страны. Все другие пути перекрыты стражниками.
И подумали все еще раз и сказали ему:
Хотим принять второе неоскверняемое крещение! Не отдадимся Антихристу!
А стражники уже колотятся в ворота.
И вздохнул тогда тяжело Данила. И вдруг – воссиял темным от горя и студеного ветра ли- ком. И высек огонь…
И сгорели-вознеслись с ним вместе, ска- зывают, ни много ни мало тысяча семьсот со- рок человек, не самые худшие, а может, луч- шие на Руси. И попятились в ужасе и страхе стражники: потому как сначала слышали из огня стройное пение, а потом взметнулось к небу пламя и будто видели они в огне воз- несшихся в Небо людей. Потому как на пепе- лище потом даже костей не нашли. И попя- тились, и побежали они в страхе… Не знаю, правда ли, но говорят, что некоторые страж- ники после увиденного перешли в старую веру… Странник, который забрел ко мне на покос и которому я рассказал эту историю, ссутулился и потускнел глазами.
Тысяча семьсот сорок человек? – глухо за мной повторил он. – Тысяча семьсот сорок душ!..
Но на этом не закончилось! – усмехнулся я… – То на Тоболе-реке было. А было и в дру- гих местах. В Тюмени чернец Иванищев кре- стил огнем, в Пошехонье – Иван Десяткин, в Новоторжском уезде – Петр, под Великим Новгородом – какой-то Тимошка. А что дале было – в Олонецком крае и за Камнем-хреб- том, который еще Уралом зовут? И все горели своей волей. Горели сотнями и тысячами: опу- стошалась Земля Русская. И все, по-моему, не самые худшие люди горели… Когда слух дошел до правительства, что таким образом уходят люди от его приказа и подданства, снарядило оно в северные леса сыщиков и новые воин- ские команды для разыскания раскольничьих пристанищ. Начальники отрядов получили инструкции: «Если раскольники засядут в ски- те, или церкви, или деревне и запрутся там, то помощь должна стоять около того их при- станища денно и нощно и смотреть, и беречь их накрепко и жечься им отнюдь не давать… А буде они свои воровские пристанища или церковь сожгут, то вам бы со стрельцами и по- нятыми людьми те пристанища заливать во- дою и, вырубя или выломав двери и окна, вы- волачивать их живыми». Но не помогала сия царская ласковая забота, само появление око- ло раскольничьих убежищ стражников обык- новенно было сигналом к самосожжению…
Что ты думаешь о них? – спросил меня странник.
Я уже говорил: не худшие, а может, луч- шие были на Руси люди. Крепкие, сильные духом. Вот к чему привела сатанинская, иначе не назовешь, прости господи, Никонова ре- форма, который сам себя определил на Руси наместником Божьим, а может, тайно самим Иисусом Христом. Только вот задумаюсь: с другой стороны – не враги, сами изничто- жали себя, опустошали Русскую Землю. Одно дело – враги войной идут, а тут – сами себя уничтожают, словно специально врагам помо- гают. От Бога ли это? Когда накладывают на себя руки самые сильные духом, самые рабо- тящие?
Значит, так погиб третий брат! – горько вздохнул странник.
Может, погиб, а может, и не погиб, – постарался я его успокоить.
Но ты же сам сказал, что принял он вто- рое неоскверняемое крещение!
Я разве так сказал? Я сказал, что он стал вроде правой руки у Данилы-чернеца. Сказы- вали, якобы, что в последний момент перед самосожжением он ушел от Данилы еще куда дальше – в сибирские леса и крепи. Я думаю, может, от второго брата знал он первона- чальную дорогу до Алтайских гор в Белово- дье-страну и воспользовался ею. А может, сво- им, ведомым только его сердцем путем ушел? Как неоскверненная душа подсказала. А что касаемо второго брата, слух был, что в китай- ской стране русское поселение появилось, Ал- базином называлось, и старой русской веры люди жили в нем. Что китайские цари силой оружия взять его не смогли, а потом, видя их мужество, позвали их в свою охрану.
Может, все же весть от третьего брата была или только предполагаешь, что не при- нял он второе неоскверненное крещение? – не отступал от меня странник.
И предполагаю, и вроде бы как весть была, что в самый последний момент ушел он от Данилы-чернеца с молодой беремен- ной женой еще дальше на восток, и след его потеряли. А недавно, да где недавно, поди, лет десять уже назад, человек, вот как ты сейчас, приходил, – говорю страннику. – Ученым назвался: сказки, песни старинные записывал. «Зачем?» – спрашиваю. «А это, – говорит, – наши корни, забывать о них грех». Сначала я ему не поверил: кому в наше время надо это, когда, наоборот, уничтожается вся- кая память, когда историю нашу определили только с семнадцатого года, а до того мы как вроде обезьянами были. Подумал я: «За ду- рачка, за дитя малое, что ли, меня принимает, и пришел совсем по другой причине-нужде, может, выведать о братьях, осторожно с ним надо». А потом оказалось, действительно та- кая наука есть – сказки собирать.
А по фамилии ты чей будешь? – меня переспрашивает.
Лыковы мы.
Лыковы? – как бы удивился он.
Да. Лыковы.
Переселенцы откуда или всегда тут жили?
И отец, и дед тут родились. А прадеды из-под Великого Новгорода.
Не из старообрядцев будешь?
Прадеды были старой веры, но в севера не прятались, второе неоскверненное кре- щение не принимали, потому как считали, что нельзя самим опустошать Русскую Зем- лю, а веру и тут можно тайно в себе хранить, потом очередной царь, видимо, одумавшись и смирившись, загнал их в единоверцев, это как бы посередине между староверами и ни- конянами. А я вроде бы уже православный, хотя в душе больше той, древней веры, прав- ды в ней больше, а блеска-золота в храмах и одеждах меньше. А самосожжение, я по- лагаю, кто-то, хитрый, со стороны, видя их упорство в вере, специально подсказал, что- бы уничтожать Россию с двух концов, может, с какого и получится. Правда, вспоминаю, двоюродный брат прадеда от никоновской веры тоже на севера ушел, больше от него ве- стей не знали.
Так вот после этого говорит мне ученый, что сказки собирает:
Можешь себе представить, встречал мой сын, геолог, в крепи сибирской таеж- ной, в Западных Саянах Лыковых-старове- ров. Старик да сын с дочерью, жена у него не столь давно умерла, то ли от болезни, то ли от трудов неимоверных. Говорят, предок их и еще несколько семей никоновских ре- форм не приняли, но и не приняли второе неоскверненное крещение, пришли на это тайное место в несколько переселений от- куда-то с Тобола, а их предок в свое время туда, на Тобол, пришел откуда-то из-под Ве- ликого Новгорода. Но в двадцатые годы и на Алтае до них стали добираться, теперь уже не царские стражники, а комиссары в черных кожаных куртках. Спасаясь от них, Лыко- вы и еще несколько семей ушли еще дальше в сибирские крепи. А потом Лыковы рассо- рились со своими – говорят, опять из-за ка-
ких-то правил веры – и одной семьей ушли еще дальше…
Почему так непримиримы между со- бой, прежде всего, единоверцы? – спраши- вает меня странник. – Ведь те и другие вроде христиане?
А почему в одной семье, от одного отца, от одной матери кровные братья порой врага- ми становятся? – в ответ спрашиваю. – Мо- жет, ты знаешь на это ответ?
Странник промолчал, то ли не хотел, то ли не знал, что ответить.
Говорю ему:
Раз идешь странником по свету, боль- ше меня должен знать. По виду, не от безде- лья странствуешь… вижу, смысл в этом ка- кой-то есть, о котором не спрашиваю… Ведь по большому счету во времена Никона из-за чего перессорились-то: совсем не из главно- го – а какую молитву вперед читать или как поклон класть, двумя или тремя перстами креститься. В этих спорах, я полагаю, Бога забыли. А Он смотрит и… – махнул я рукой на Небо, – как из-за него воюют, ненавидят друг друга. Сын с отцом насмерть – вот ведь как. Ты подумай только: сначала христиа- не разделились на католиков и православ- ных. Католики разделились на разных там протестантов и черт знает на кого, всех и не упомнишь и не поймешь, чем они разнятся. Баптисты еще есть. А православные, кроме как на старообрядцев и никонян, на мно- жество разных других вер – молокане, суб- ботники, еноховцы, малеванцы, пашковцы, постники, акинфьевцы, анисимовцы, бегуны и прыгуны, беспоповцы и дырники, имяс- лавцы и перемазанцы… – и конца-краю нет, и каждый отрицает другого, и каждый счита- ет, что только у него Истина, что только с ним Иисус Христос, а к ним все еще разные шар- латаны пристраиваются под видом пророков Христовых, чтобы шальную деньгу без труда зашибить. Даже старообрядцы разделились на несколько ветвей, и даже в одной семье отец с сыном в вере разошлись, разбежались по тайге в разные стороны – и десятки лет не идут друг к другу, как наипервейшие вра- ги. Получается, с врагом легче договориться.
Получается: сколько людей – столько и вер. Скоро каждый человек станет отдельной сек- той-религией. Вот тогда, наверное, и насту- пит конец света. И тогда, наверное, наступит новый Всемирный потоп или что-то вроде него.
Я ждал какого-нибудь ответа, но стран- ник молчал.
А то вот еще недавно молчальники объ- явились, раньше так монахов звали, давших обет молчания. А это миряне, в основном женщины, совсем недавно объявились в Там- бовской области. Они говорят, что получить Спасение можно лишь в том случае, если окончательно порвать с миром, превратиться в живой труп. Они перестали говорить с од- носельчанами, перестали работать, живут по- луголодными. И даже окна на улицу заложи- ли кирпичом и глиной замазали, и на воздух выходят только по ночам. А то вон еще объя- вились: пещеры в земле, в овраге копать, туда от света земного с детьми малыми пересели- лись, Второго Пришествия Иисуса Христа ждать, недавно вон полиция их оттуда выку- ривала…
Что еще сказал ученый, что сказки со- бирает, об ушедших из мира Лыковых? – спросил странник.
То и сказал, что живут там в глуши беспросветной. За много-много лет, что они там живут, мой сын – первый, кто на них вышел. Как при царе Горохе живут, по край- ней мере, как во времена, когда от Никона ушли: и все у них самотканое да деревянное, и разговор старинный, не все поймешь. И не знают даже, что большая германская война по миру прокатилась, что в России учини- ли кровавую большевистскую революцию, которая потом была превращена в кровавую Гражданскую войну, когда брат шел на брата, сын на отца. Не знают, что потомков креп- ких мужиков, не убежавших в свое время от Никона, через несколько веков сошлют в ту же сибирскую глушь, а оставшихся ленивых сгонят в колхозы, в результате потеряет Русь народу не меньше, чем в мировой войне. Все их стороной обошло. И не знаю, кто счастли- вее, мы или они…
Дед Левонтий помолчал:
И только тут меня стукнуло: погоди, не внуки ли, не правнуки ли это третьего бра- та, моего теперь уже дальнего родственника, который ушел от нас еще из-под Великого Новгорода?! Не мог он сжечь себя. Не пото- му, что духом был слаб. А потому, что крепко привязан был к Земле. Ученый по сказкам что-то еще мне говорит, а я не слышу. Ну вот, думаю, чем это кончилось. Ну, хорошо, ушел в крепи, спасся от Антихриста, душу свою спас, жил, как хотел, – но во что это вылилось? Неужели в этом Истина – спря- тать себя в крепи каменной да лесной от об- щих людских бед и радостей? Правда, радо- стей-то у нас тут немного было. Но их ли это вина, что они вынуждены были спрятаться от остального народа? И какой была бы Русь, если бы не этот проклятый раскол?! Может, не было бы никаких большевиков, если бы не устроил тогда Никон трещину в народе, которая потом все ширилась и ширилась и в конце концов превратилась в пропасть, ко- торую устроили большевики-коммунисты? Конечно, природы не губили, себе подобных не убивали… Может, только они там в глуши, отгородившись от остального мира, и заслу- жили рая, Царствия Небесного? Только я по- чему-то сомневаюсь… Почему ты молчишь, скажи? – спрашиваю странника.
Слушаю тебя, чувствую, не все ты ска- зал.
Уходишь от ответа?.. С другой сторо- ны – не просто на него ответить. Да, душу свою для Бога спасли, не о себе думали. Да, не отравляли Землю, не увеличивали на ней зла. А геолог тот, хоть и ученый, – он не по- нял их, он и не мог понять их, он видел внеш- нее, а внутреннее осталось сокрыто от него. Он увидел лишь одежды ветхие да тяжелый труд, может, бедой посчитал, грубо скажу, что тарелки-радио у них нет. Он не ведает, что че- ловек на Земле живет, может, лишь для спа- сения души, а он все счастья ищет. Видишь, пожалел их, что все самодельное у них, что оторваны они от мира, что трудом великим даже самое малое им достается. Но от какого мира они оторваны? От праведного, что ли?
Может, таким образом душу они спасли?.. Да, трудна была их жизнь, но, может, на душе был покой? Они ведь так и сказали геоло- гу: «Жили в великих трудах, но покойно…» И главное, до прихода геолога не сомнева- лись они ни в чем. Спокойно и неустанно трудились ради спасения души, – и ничего не требовали в награду. И не угнетены они были быстробегущим временем. Не сжиралась их душа им, яко грызущим зверем, в ожидании неминуемой смерти. Ведь какое основное зло человека: своей суетой, которую он и соз- дает лишь для суеты, постоянной мыслью о неминуемо грядущей смерти он съедает отпущенное ему на Земле время и гнетется этим, думая, что время съедает его. В резуль- тате только у ребенка жизнь течет в согласии со временем, а чем взрослее человек, оно бе- жит все быстрее и быстрее, сначала начина- ют мелькать дни, а потом и годы. Вот в этом страшном, с каждым днем сужающемся кру- гу он и мечется, боясь приближения немину- емого конца. Он начинает бороться со вре- менем, а время в ответ начинает еще быстрее съедать его. А суть в другом. Истинно верую- щий человек не боится времени, как не бо- ится смерти. Но в то же время: подумай: нет у них продолжения в земной жизни, на них в роду все закончится. Неужели в этом весь смысл: чтобы спасти свою душу для Бога, а на Земле все на них закончилось?.. Я все-таки полагаю, что каждый человек обязан тянуть на Земле продолжение своего рода, иначе – это преступление.
Дед Левонтий подтянул гирьку настенных часов-ходиков:
И на этот вопрос мой промолчал стран- ник. На том и закончилась наша беседа с ним, хотя какая беседа, больше я говорил, словно выплеснулось из меня, как из ведра, что копилось годами, а он больше слушал. Чувствую, не все ему понравилось в моих ре- чах, но не стал спорить, промолчал. Побла- годарил меня еще раз за квас и ушел прямо поперек тропы. Не выходит он у меня из го- ловы…
А что еще рассказал о Лыковых тот уче- ный-геолог? – не терпелось узнать отроку
Вернувшись, он даже отцу не назвал места их жительства на Земле, потому как беззащитны они перед нынешним земным миром. Что даже воздух наш может быть для них смертельным, простой грипп может их убить, потому как не защищены они ни от какой нашей заразы. И боится он, что они ему и его товарищам не поверили, что они не выдадут их, и что забросят Лыковы и это свое тайное жилище и опять начнут переселяться куда дальше, хотя на это сил у них уже нет, настолько немощные они уже, и что уже нет в Сибири, да и на всей Земле, такого тайно- го места, куда можно было бы тайно пересе- литься.
А давно тот геолог был у Лыковых? – спросил отрок
Да теперь уже, наверное, лет десять, как его отец, ученый по сказкам, ко мне забредал. А это было, наверное, за год-два до того.
Через много лет отроку попадет газета со статьей Василия Пескова «Таежный тупик»:
«…В горной Хакасии, в глухом малодо- ступном районе Западного Саяна, обнаруже- ны люди, совершенно оторванные от мира. Небольшая семья. В ней выросли четверо де- тей, с рождения не видевшие никого, кроме родителей, и имеющие представление о чело- веческом мире только по их рассказам. Огонь добывают кресалом… Лучина. Летом – бо- сые, зимой – обувка из бересты. Живут без соли. Не знают хлеба. Язык не утратили… При слове Никон плюются и осеняют себя двуперстием, о Петре I говорят, как о лич- ном враге. События жизни недавней были им неизвестны.
Обнаружили их летчики, забросившие в горы геологов, заметив на склоне горы в трех- стах пятидесяти километрах от ближайшего жилья огород… В тайге безопаснее встретить зверя, чем незнакомого человека. И чтобы не теряться в догадках, геологи решили без про- медления прояснить обстановку. На всякий случай проверили и взяли с собой пистолет.
Вышли на тропу. Видно было, что тропой пользуются уже много лет, и чьи-то ноги сту- пали по ней совсем недавно. Потом увидели два лабаза. В них обнаружили берестяные короба
с нарезанной ломтиками сухой картошкой. Эта находка геологов успокоила…
И вот жилище около ручья. Почерневшая от времени и дождей избушка. Рядом с ней зе- ленел ухоженный огород с картошкой, луком и репой.
Скрипнула низкая дверь. И на свет божий появилась фигура древнего старика. Босой. На теле – латаная-перелатанная рубаха из меш- ковины. Из нее же – портки, и тоже в запла- тах… Испуганный, очень внимательный взгляд. Переминаясь с ноги на ногу, как будто земля сделалась вдруг горячей, старик молча глядел на нас. Надо было что-нибудь говорить.
Здравствуйте, дедушка! Мы к вам в го- сти.
Старик ответил не тотчас. Потоптался, оглянулся, и наконец мы услышали тихий нере- шительный голос:
Ну, проходите, коли пришли.
Старик открыл дверь, и мы оказались в затхлых липких потемках, опять возникло тягостное молчание, которое вдруг прервалось всхлипыванием, причитаньем. И только тут мы увидели силуэты двух женщин. Одна би- лась в истерике и молилась: “Это нам за грехи, за грехи…” Другая, держась за столб, подпи- равший провисшую матицу, медленно оседала на пол. Свет оконца упал на ее расширенные, смертельно испуганные глаза, и мы поняли: надо скорее выйти наружу.
Через полчаса примерно из-под навеса из- бенки к нашему костру приблизились три фи- гурки – дед и две его дочери. Следов истерики уже не было – испуг и открытое любопытство на лицах.
От угощенья консервами, чаем и хлебом они решительно отказались: “Нам это не можно!” На вопрос: “Ели они когда-нибудь хлеб?” – старик сказал: “Я-то едал, а они нет. Даже не видели”.
Одеты дочери были так же, как и старик, в домотканую конопляную мешковину: дырки для головы, поясная веревочка, и все – сплош- ные заплаты.
Разговор поначалу не клеился. И не только из-за смущения. Речь дочерей мы с трудом по- нимали. В ней было много старинных слов, зна-
чение которых надо было угадывать. Манера говорить тоже была своеобразной – глухова- тый речитатив с произношением в нос. Когда сестры говорили между собой, звуки их голоса напоминали замедленное, приглушенное ворко- ванье.
К вечеру знакомство продвинулось доста- точно далеко, и мы уже знали: старика зовут Карп Осипович, а дочерей – Наталья и Агафья. Фамилия – Лыковы.
Младшая, Агафья, во время беседы вдруг с явной гордостью заявила, что умеет читать. Спросив разрешение у отца, Агафья шмыгнула в жилище и вернулась с тяжелой закопченной книгой. Раскрыв ее на коленях, она нараспев, так же, как говорила, прочла молитву. И все значительно после этого помолчали. Чувство- валось: умение читать высоко у этих людей ценилось и было предметом, возможно, самой большой их гордости.
– А ты умеешь читать? – спросила меня Агафья.
Я сказал, что умею читать и писать. Это, нам показалось, несколько разочаровало ста- рика и сестер, считавших, как видно, умение читать и писать исключительным даром.
И пришло время задать главный для нас во- прос: каким образом эти люди оказались так далеко от людей? Не теряя осторожности в разговоре, старик сказал, что ушли они от людей по доброй воле. Так-де требовала их ста- ринная вера. “Нам не можно жить с миром…” В четвертый или пятый приход геологи не застали в избушке хозяина. Сестры на их во- просы отвечали уклончиво: “Скоро придет”. Старик пришел, но не один, а в сопровожде- нии двух мужчин. Одежда все та же – лата- ная мешковина. Босые. Бородатые. Немолодые уже, хотя о возрасте говорить трудно. Смо- трели оба с любопытством, но настороженно. Несомненно, от старика они уже знали о ви- зитах людей к тайнику. Они уже были подго- товлены к встрече. И все же один не сдержал- ся при виде той, что больше всего возбуждала у него любопытство. Шедший впереди обер- нулся к другому с возгласом: “Дмитрий, девка! Девка стоит!” Старик спутников урезонил.
И представил своих сыновей:
– Это – старший, Савин. А это – Дми- трий, родился тут. Люди им неведомы были…
При этом представлении братья стояли потупившись. Оказалось, жили они в семье по какой-то причине отдельно, в шести киломе- трах, вблизи реки.
Рассказ о нынешней жизни и о важнейших событиях в ней слушали, как марсиане.
Как могли люди выжить в сибирской тай- ге со снегами по пояс и с морозами под пятьде- сят? Еда, одежда, бытовой инвентарь, огонь, свет в жилище, поддержание огорода, борь- ба с болезнями, счет времени – как все это осуществлялось и добывалось, каких усилий и умения требовало? Не тянуло ли к людям? И каким представляется окружающий мир младшим Лыковым, для которых родильным домом была тайга? В каких отношениях они были с отцом и матерью, между собой? Что знали они о тайге и ее обитателях? Как пред- ставляют себе “мирскую” жизнь, они ведь знали: где-то есть эта жизнь? Они могли знать о ней хотя бы по пролетающим иногда самолетам.
Немаловажная вещь: существуют вопро- сы пола, инстинкта продолжения жизни. Как мать с отцом, знавшие, что такое любовь, могли лишить детей своих этой радости? На- конец, встреча с людьми. Для младших в семье она, несомненно, была потрясением. Что при- несла, она Лыковым – радость или, может, сожаление, что тайна их жизни открыта?»
Отрок торопливо развернул следующий номер газеты. Быстро пробежав продолже- ние статьи глазами, отрок прочитал вслух:
«Пришла печальная новость: в семье Лы- ковых осталось лишь двое: дед и младшая дочь Агафья. Трое – Дмитрий, Савин и Наталья – скоропостижно скончались один за другим в минувшую осень…»
– Неужели геологи принесли с собой какую-то болезнь? – предположил отрок. – Достаточно было того воздуха, который они принесли в себе. А может, Карп Осипович после уже после второй встречи с геологами отправил их еще дальше в глубь Саянских гор – чтобы сохранить веру? Самому Карпу Осиповичу и Агафье такая дорога была уже
не под силу? Или Савин мог так решить, во- преки воле отца?
Отрок дрожащими руками взял третью га- зету:
«…Потом и мы получили подарки. Агафья обошла нас с мешочком, насыпая в карманы ке- дровые орехи, принесла берестяной короб с кар- тошкой… Гостей Агафья попросила принести свои кружки и налила в них “кедровое молоко”. Напиток, приготовленный на холодной воде, походил цветом на чай с молоком и был, пожа- луй что вкусен. Изготовляла его Агафья у нас на глазах: перетерла в каменной ступе орехи, в берестяной посуде смешала с водой, проце- дила… Понятия о чистоте у Агафьи не было никакого. Землистого цвета тряпица, через которую угощение цедилось, служила одновре- менно хозяйке для вытирания рук.
После ужина как-то сами собой возникли вопросы о бане. Бани у Лыковых не было. Они не мылись. “Нам это не можно”, – сказал ста- рик. Агафья поправила деда, что с сестрой они изредка мылись в долбленом корыте, когда ле- том можно было согревать воду.
Пола в хижине ни метла, ни веник, по все- му судя, никогда не касались… Букет запахов и спертость воздуха были так высоки, что, казалось, сверкни случайно искра, и все взор- вется.
Я не выдержал, выполз из хижины поды- шать. Над тайгой стояла большая луна. При- слонившись щекой к холодной поленнице, я ду- мал: наяву ли все это?
Мать и отец Карпа Лыкова с нескольки- ми семьями пришли с тюменской земли и тут в глуши поселились. До двадцатых годов в ста пятидесяти километрах от Абазы жила не- большая староверческая община. Люди там завели огороды, скотину, кое-что сеяли. Ло- вили рыбу и били зверя. Назывался этот мало- доступный в тайге жилой очажок Лыковская заимка. Там и родился Карп Осипович. Сооб- щалась с “миром” заимка через посредников, увозивших в лодках с шестами меха и рыбу и привозивших соль и железо.
В 23 году добрались до заимки бандиты (скорее, какие-нибудь уполномоченные, пред- положил отрок), оправдавшие представление
отшельников о греховности “мира”, – кого-то убили, кого-то прогнали. Заимка перестала существовать. Проплывая по Абакану, мы ви- дели пустошь, поросшую иван-чаем, бурьяном и крапивой. Семь или восемь семей подались глубже по Абакану в горы, еще на полтораста верст дальше от Абазы, и стали жить на Ко- пре – небольшом притоке Абакана…
“Жизнь там вельми тяжелая”. И слабые утекли в мир. Карп Осипович и его жена Аку- лина Карповна были людьми не слабыми. И ре- шили удалиться от “мира” еще дальше. Забрав из брошенного поселка “все железное”, иконы, богослужебные книги, Лыковы приискали ме- сто “поглуше, понедоступней”.
Кормильцем семьи был огород – пологий участок горы, раскорчеванный в тайге. Для страховки от превратностей горного места раскорчеван был также участок ниже под гору…
Вызревали на огороде картошка, лук, репа, горох, конопля, рожь. Семена, как драгоцен- ность, наравне с железом и богослужебными книгами хранились. И ни разу никакая куль- тура осечки за эти полвека не сделала. Кар- тошка – “бесовское многоплодное, блудное растение”, Петром завезенная из Европы и не принятая староверами наравне с “чаем и та- бачищем”, по иронии судьбы для многих ста- ла потом основною кормилицей. И у Лыковых тоже основой питания была картошка. Хлеб пекут из сушеной, толченной в ступе кар- тошки с добавлением двух-трех горстей ржи, измолоченной пестом, и пригоршни толченых семян конопли. Эта смесь, замешанная на воде, без дрожжей и без какой-либо закваски, выпе- кается на сковородке и представляет собой толстый черного цвета блин.
Вторым огородом тут была тайга. “Исто- мившись, сидючи на картошке, вкушали божьи эти дары обильно”.
Большие птичьи дороги над этим местом не пролегают. Лишь однажды в осеннем тума- не Лыковых всполошил криком отбившийся от стаи одинокий журавль. Туда-сюда метался он над долиной реки два дня – “душу смущал”, а потом стих. Позже Дмитрий нашел у воды лапы и крылья погибшей птицы.
Таежное одиночество Лыковых кряду не- сколько лет делил медведь. Зверь был не круп- ным и не нахальным. Он появлялся лишь из- редка – топтался, нюхал воздух около лабаза и уходил. Когда “орешили”, медведь, стараясь не показаться на глаза, ходил неотступно за ними, подбирая под кедрами, что они уронили. “Мы стали ему оставлять шишки – тоже ведь алкает, на зиму жир запасает”.
Этот союз с медведем был неожиданно прерван появлением более крупного зверя. Воз- ле тропы, ведущей к реке, медведи схватились, “вельми ревели”, а дней через пять Дмитрий нашел старого друга, наполовину съеденного более крупным его собратом.
Тихая жизнь у Лыковых кончилась. Дми- трий осенью сделал рогатину, стал делать яму-ловушку.
Отведали медвежатины?
Нет, оставили для съедения мелкому зве- рю. Тех, кто лапу имеет, мы не едим. Бог велит есть лишь тех, кто имеет копыта, – сказал старик.
Все годы у Лыковых не было соли. Случался ли голод? Да, один год был для Лыковых страш- ным, июньский снег с морозом погубил все, что росло в огороде, – “вызябла” рожь, а картош- ки собрали только на семена. Пострадали корма и таежные. Весной Лыковы ели солому, съели обувку из кожи, обивку с лыж, ели кору и березовые почки. Из запасов гороха сберегли один маленький туесок – для посева.
В тот год с голоду умерла мать. Избенка бы вся опустела, случись следом за первым еще один недород. Но следующий год был хорошим. Уродилась картошка. Созревали на кедрах оре- хи. А на делянке гороха проросло случайно зер- нышко ржи. Единственный колосок оберегали денно и нощно, сделав возле него специальную загородку от мышей и бурундуков. Созрев- ший колос дал восемнадцать зерен. Урожай этот был завернут в сухую тряпицу, положен в специально сделанный туесок размером мень- ше стакана, упакован затем в листок бересты и подвешен у потолка. Восемнадцать семян дали уже примерно с тарелку зерна, но лишь на четвертый год сварили Лыковы ржаную кашу…
Понемногу о каждом из Лыковых… Одино- чество, изнурительная борьба за существова- ние, одинаковый быт… Предельно замкнутый мир, наконец, гены, казалось, должны бы сде- лать людей предельно похожими, как бывают похожи один на другого инкубаторские цыпля- та. В самом деле, похожего много. И все же…
Карп Осипович. В миру он, несомненно, достиг бы немалых высот. По характеру от рождения – лидер: он возглавлял на заимке Лы- ковскую общину. Он увел людей после ее разо- рения еще дальше – на реку Капр. Когда общи- на его, изнуренная глухоманью, “попятилась, разбрелась”, Карп Лыков углубился в тайгу еще дальше. За ним безропотно последовала жена его Акулина Карповна с ребятишками на руках. В семье Карп Осипович был и отцом, и все тем же строгим “начальником”. Его сыновья носили на голове что-то вроде монашеских клобуков из холстины, себе же отец справил высокую шапку из камуса кабарги. Это было что-то вроде “шапки Мономаха”, утверждав- шей власть в его игрушечном царстве, им об- разованном. В разговоре старик постоянно настороже. Сам вопросов не задает, только слушает или “кажет сужденье”. Но один во-
прос все же был.
“Как там, в миру?” – спросил он после очередного предания анафеме Никона и царя Алексея Михайловича. Я сказал, что в большом мире не спокойно. И почувствовал: ответ лег старику бальзамом на сердце. Его, несомненно, посещает иногда холодная и опасная, как змея для босой ноги, мысль: а правильно ль прожита жизнь?
Акулина Карповна. Последние слова ее были не о Царствии Небесном, ради которого она несла тяжелый крест свой на земле, а о детях: “Как будете без меня?” Была она, несомненно, подвижницей, решившись разделить с Карпом “все муки за веру”. Муки были великие. Она секла лес, ловила рыбу, бечевой, идя по берегу, тянула лодку, помогала класть сруб, корче- вать лес, залезала на “кедру”, сажала и копала картошку. Забота об одежде была ее. И было еще четверо ребятишек. Была береста. Был сок жимолости. Если макать в этот сок зао- стренной палочкой, можно по желтой стороне
бересты выводить бледно-синие буквы. Всех четырех научила писать и читать.
Савин. “Савин был крепок на веру, но же- стокий был человек”, – сказал о старшем сыне Карп Осипович. Что скрывалось за словом “жестокий”, спрашивать я не стал, но что- то было. Об этом глухо сказала Агафья: “Бог всем судья”.
В делах веры Савин был куда “правее” стар- шего Лыкова и был нетерпим к малейшему нару- шению обрядов, несоблюдению постов и празд- ников, подымал молиться всех ночью – “не так молитесь!”, “Поклоны кладите земные!” Би- блию знал наизусть. Когда уставшая возле лучи- ны Наталья сбивалась или что-то пропускала, Савин из угла поправлял: “Не так!” И выясня- лось: в самом деле, что не так. Стал Савин по- правлять и учить помаленьку слабевшего Карпа Осиповича, и не только в вопросах “идеологи- ческих”, но и в житейских. И тут нашла коса на камень. Отец не мог позволить покуситься строптивому сыну на верховодство не только из самолюбия. Он понимал, какую жизнь устроит семье Савин, окажись он “начальником”.
Дмитрий. В семье Лыковых он был особен- ный. Молился, как все, но фанатиком не был. Для него главным домом была тайга. Знал все звериные тропы, “подолгу мог наблюдать вся- кую тварь, понимал, что тоже, как человек, она хочет жить”. Вынослив был поразительно. Марала мог преследовать целый день, догонял, закалывал пикой. Случалось, ходил по снегу бо- сой. С первым, “добрым”, медведем сходился, когда орешил, вплотную. “Нас опасался, а к Мите вот так подходил”, – Агафья дотяну- лась палкой до рюкзака. Характер у него был тихий и ровный. Спорить не любил. Савину скажет только: “Ладно тебе…”
Самолеты, высоко и даже сравнительно низко изредка над тайгой пролетавшие, они видели. Но в “старых книгах” было сему объяс- нение. “Будут летать по небу железные пти- цы”, – объяснял Савин.
Счет времени по числам, неделям, месяцам и годам имел для Лыковых значение наиваж- нейшее. Потеряться во времени – они отчет- ливо сознавали – значит, разрушить строй жизни. Счет времени самым тщательным об-
разом берегли. “Жрецом”, следившим за време- нем, был Савин. И вел это дело он безупречно. Не отстали, не забежали Лыковы за полвека в хронике жизни ни на один день. Это поразило геологов при первой встрече.
“Лишь однажды, – рассказывает Ага- фья, – Савин испугался, что сбился”. Это был день большой паники. Все вместе стали счи- тать, сличать, вспоминать. Агафья, с ее мо- лодой памятью, сумела схватить за хвостик чуть было не ускользнувшее Время.
О людях в миру младшие Лыковы знали по рассказам старших. Вся жизнь, в которой они не участвовали, именовалась миром. “Мир этот полон соблазнов, греховен, богопротивен. Людей надо таиться и бояться”. Так учили их. Можно понять потрясение младших в семье, когда они увидели: люди, хоть и не молятся, а хорошие люди.
Ни цветочка у хижины, никакого украше- ния в ней. Никакой попытки украсить одежду, вещи. Не знали Лыковы песен…
Когда мы взялись укладывать рюкзаки, Карп Осипович и Агафья снова появились с оре- хами – “возьмите хоть на дорогу”. Агафья хватала за край кармана: “Тайга еще народит. Тайга народит…”
Перед уходом, как водится, мы присели. Карп Осипович выбрал каждому посошок – “в горах без опоры не можно”. Вместе с Ага- фьей он пошел проводить нас.
Мы попрощались и пошли по тропе. Глядим, старик и Агафья семенят сзади – “еще прово- дим”. Проводили еще порядочно в гору – опять прощание. И опять, глядим, семенят. Четыре раза так повторялось. И только уже на гребне горы двое нас провожающих остались. Агафья теребила кончик даренного ей платка, хотела что-то сказать, но махнула рукой, невесело улыбнувшись…»
Отрок отложит газету, задумается.
– Это точно он… по притче третий брат, а на самом деле мой родственник – скажет дед Левонтий, к которому бывший отрок пойдет с газетой. – Это его потомки. Он! Ушел еще дальше в крепи. А сыны и вну- ки в него и ушли еще далее. Этот-то, Карп
который, старший характером весь в него, в третьего брата… Ну ладно, вера ему так ве- лела, ушел от прогнившего мира, но от бани отказаться?! Эх! От чистоты-то телесной от- казаться! Все бы ему простил. А за твердость духа уважаю, – но от бани отказаться?! Нет, не по-русски это. Баня, как вторая церковь для русского человека. По бане нас отличали с древности от других народов. Сам Андрей Первозванный поразился, придя в Великий Новгород, увидев бани и как мы в них парим- ся. И прежде всего, тем отличил нас от дру- гих народов. Может, и потому он выбрал нас в христовы слуги-товарищи в том числе и за телесную чистоту нашу. Потому как не может быть чистоты духовной без чистоты телесной. Этим, прежде всего, мы отличаемся от скота и зверя… Надо же в таком тупом упорстве так опуститься! – Левонтий махнул рукой. – Уж дров там, в тайге, уж воды там – и жесткой, и мягкой, как шелк! Какой радости себя и де- тей лишил, окаянный. Вот за это у меня нет для него прощения… Отказаться от бани – это как бы стать не русским.
Но от грамотности не отказались, – не- ожиданно возразил отрок. – А гордятся ей, как единственным и главным богатством. От Евангелия не отказались… И грамотность им была нужна единственно для того, чтобы чи- тать Евангелие, следовать ему. Наверное, для того она, письменность, и была создана, по- тому что в устном предании можно исказить Истину
Левонтий удивленно посмотрел на быв- шего отрока и усмехнулся:
А ты не прост, смотрю, ох, не прост, тя- жело тебе по жизни будет… А в Евангелии не написано, что не надо в бане мыться. И не сказано там, сколькими перстами крестить- ся: двумя или, может, пятерней, потому как внешнее это, никакого отношения к истин- ной вере не имеет… – Надо же! – покачал он головой. – Мало, ушел за Урал – так он на Саяны подался, мало, там жили общиной – от общины, от людей-единоверцев ушел, по- тому как, видимо, видел, что слабеют они ве- рой. Но ударился в крайность. Вот ведь какой упрямый человек! В кого пошел? Вроде бы от
одних отца-матери. Вроде бы уважать надо, и уважаю за крепость веры и духа, – но от бани отказаться! Хотя дело-то не в бане! Суть разногласий не в том. Хотя, если разобрать- ся, в чем разногласия-то с Никоном?! Никон стал утверждать, чтобы самому возвыситься, что крестные ходы вокруг церкви надо вести против солнца, а не по солнцу, как до того де- лали, слово «аллилуйя» следует петь не два, а три раза, поклоны класть не земные, а по- ясные, может, поясница у него болела? Кре- ститься не двумя, а тремя перстами, как гре- ки… Вот в этих мелочных спорах, которые не что иное, как борьба за власть, что не от Бога, забыли про главное, и в результате раскололи народ, до того пострадавший от императора Петра, которого, как и Карп, я первым боль- шевиком считаю, в конце концов рухнули и вера, и страна… И что ведь еще: и Никон, и неистовый протопоп Аввакум – из кре- стьян, вроде бы от одних корней. И даже ро- дились в соседних деревнях, в версте друг от друга. В детстве, может, купались вместе, по ягоды, грибы вместе ходили… Полагаю, из-за гордыни Никона лишь все разногласия между ними. Может, Бог таким образом решил про- верить истинность нашей веры в Него, – и, полагаю я, не оправдали мы Его доверия, как раньше иудеи? Потеряли истинную веру в пу- стых спорах, она провалилась промеж их. Па- триархи, будучи монахами, словно артисты, в золотую парчу оделись. Внешне казалось, что при Никоне вера крепла, а внутренне все больше разрушалась, заменялась обрядами… Вот ведь как получилось: сколько уже веков прошло, а из-за Никона с Аввакумом все деремся. А Бог где-то в стороне остался или посередине между ними, в этом споре про Него забыли, и печально смотрит Он на нас, как ты вот сейчас на меня: грешу, мол, я сво- им языком, кощунствую. И все другие наши разногласия – вроде этих… А Лыковы, что по притче от третьего брата пошли: в лесу жили, человека не видели, от одного отца-матери, а все тоже такие разные, как те семь братьев. Насчет Дмитрия не знаю, Савин – я думаю, ты прав, не умер он, поди, схитрили они, так сказав, а еще дальше в крепи подался. По
всему видно, в Карпа, упорный, тоже в нашу породу… Может, такие Богу и нужны? Нет, я уверен, он, Савин, дальше, в глушь ушел. Тот, тот характер-то! Все пойму, но чтобы не мыться, от бани отказаться?! Раньше только юродивые ради Христа не мылись.
Может, они и есть юродивые ради Хри- ста? – спросил бывший отрок.
Левонтий замялся, видимо, не знал, что ему ответить…
Но это было потом, много лет спустя.
А что стало с пятым братом? – не дал тогда Леонтию продыху отрок.
Пятый брат скоро увидел, что заповеди, к которым призывали учителя хлыстов, са- мими же учителями не выполняются. В каких только Кораблях он не был, все тайно были лепостью перевязаны, то и норовят с сестрой в одном месте посидеть. И родилась у него тогда мысль, может, подсказанная кем: од- ним махом и навсегда избавиться от пагуб- ного соблазна. Сначала он испугался этой мысли, а потом, видя всеобщий блуд и не- возможность справиться с желанием и под- талкиваемый вкрадчивым вроде бы хлыстом, но в то же время не хлыстом, случайно или не случайно встретившимся ему в одном из Ко- раблей, убеждающим, что так многие живут, что так и Христос с апостолами жил, толь- ко скрывается сие – да, да, так оно и было, иначе почему ни у кого из них не было вле- чения к женщинам и не было детей, – все больше и больше укреплялся в вере, что для исполнения заповеди о целомудрии необхо- димо оскопление. Потому как даже самым жестоким самобичеванием он не смог осво- бодиться от влечения к женщине. Никакие вериги не помогали, до пятнадцати кило- грамм на шею вешал. И стала ему надоедать мысль, как надоедливая муха: наверное, вся- кие вериги никому не помогают, просто врут, скрывают… И тут случайно или не случайно встретился он с другим человеком, Андреем Блохиным тот назвался. Пошли они в баню. И пятый брат увидел, что оскоплен тот. И тот признался, что еще четырнадцатилетним от- роком бежал он из села Ерасова, что генералу
Апраксину принадлежит, пристал к нищим и с ними таскался по ярмаркам и по миру шесть лет и случайно встретил учителя веры и оскопился.
Я все до того перепробовал. Одним лишь оскоплением вожделения сего изба- виться можно, – убеждал он пятого бра- та, – как холощеный скот уже не помышляет о расположении своей природы. Да, Христос скопцом был, только скрывают сие от лю- дей, – повторил он. – Иначе почему, дума- ешь, отверг он Марию Магдалину?
Но все еще сомневался пятый брат. По- тому как задумывался: как же будет продол- жаться тогда род людской?
На то есть остальной народ, он плодит- ся, как скот. А мы только достойных из него приобщаем к вере. Мы будем пастухами, во- ждями у народа.
Видя, что пятый брат еще сомневается, Андрей Блохин познакомил его с Кондра- тием Селивановым из Богдановки. Тот тоже давно ушел в бега, прошел полсвета и вот тайно объявился в родных местах.
Не сомневайся, – ласково увещевал он пятого брата. – Только в этом спасение и ис- тина. А Антихрист сокрыл от нас истину. Ты прости, я приведу тебе скотский пример, но другого на глазах нет. Ты посмотри вон на жеребца и на мерина. Первый носится с оса- танелыми глазами – в пене весь, худой, кожа да кости, воняет, и одна у него мысль, как бы покрыть очередную кобылу. И в злобе весь, как бы не опередил его другой жеребец. И за несколько лет сжигает себя. И мерин! Всегда в теле – гладкий и спокойный. И сравни их в работе, кого уважает хозяин. Первый в рабо- те вообще никуда не годен, а второй спокойно и мудро, и радостно несет свой труд. Подумай: все разговоры только о жеребцах, а весь груз везет, всю работу за него делает мерин.
Но пятый брат все-таки сомневался.
Так-то оно так, – соглашался он с Кон- дратом, – но как бы тогда кобылы жереби- лись, если бы не было жеребцов? Тогда бы и мерины скоро перевелись. Тогда бы мы ско- ро вообще без лошадей остались. Так и люди скоро повымрут.
Эк, ты, какой еще темный! – ласково вздыхал Кондратий. – Бог сотворил людей бесполыми, – мягко увещевал он. – Если он заповедал им плодиться и множиться, то еще не значит, что он благословил блуд. Бог настолько всемогущ, что мог из глины сотво- рить детей Адаму. Может, он так и собирался творить детей. Может, так он и будет творить в будущем, когда все вернется на свои места. Когда будет уничтожен первородный грех. В своем первоначальном состоянии люди были подобны ангелам, бесстрастны и бла- женны. Ведь что такое страсть? Это – затме- ние ума, зависть, зло. Они были бесстрастны и блаженны – и жили для Бога. Но, когда, соблазненные злым духом, они нарушили Божью заповедь и съели плоды от дерева по- знания и зла, блаженству их настал конец. На теле у них сейчас же выросли подобия за- прещенных плодов: у Евы – груди, у Адама – семенные железы, и появилось вместе с тем половое влечение. Вот это-то и есть перво- родный грех, который от Адама и Евы вместе с физическим извращением человеческой природы перешел ко всему их потомству. Так люди подпали под власть греха, но Бог в не- изреченной благости вознамерился спасти их. Он избрал праведного человека Авраама и велел ему обрезаться, после обрезания че- ловек возвратился бы в прежнее ангельское состояние. А Авраам вознамерился не толь- ко обмануть Бога, но и наплодить как мож- но больше себе подобных, чтобы завоевать Землю. Вот вся суть рода иудейского: внеш- не быть благочестивыми, исполнять законы Божьи, а внутренне постоянно обманывать Бога. Жены иудейские особо сластолюби- вы и блудливы, и считается за заслугу перед Богом, если они соблазняют блудом другие народы. Когда Бог понял это, он отверг весь род Израилев и послал на Землю для пропо- веди искупления, то есть оскопления, своего сына Иисуса Христа. И велел открыться ему именно в роде Израилевом в надежде, что тот через слово Иисуса Христа снова вернется в лоно Божье, но те распяли Христа.
Да, насчет распятия в Священном Пи- сании глаголемо, – согласился пятый брат.
Да, глаголемо, но толкуется оно фари- сеями-книжниками лукаво, хитро. Оскопле- ние – это освобождение не просто от греха, а от первородного греха. Человек становится подобным ангелу. От людей фарисеи скрыли сие, потому как сами не смогли и не хотели избавиться от сладкого основного греха. Ис- купление от грехов на самом деле и есть оско- пление. Иоанн Предтеча, который раньше Иисуса на Землю явился, чтобы предупре- дить людей, говорил, что Иисус идет крестить мир «Духом Святым и огнем». Обрати вни- мание – и огнем! Вы все не вдумчиво читали Евангелие. Как вам лжеучители подскажут, так вы и понимаете. Святое Евангелие нужно правильно понимать. В Нагорной проповеди и в беседах с фарисеями Иисус прямо призы- вал к крещению огнем. Откройте, к примеру, Евангелие от Матфея главу 5, разделы с 28 по 30: «А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбо- действовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое ввержено в геенну. И если правая рука твоя соблазняет тебя, отсеки и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в ге- енну». Или еще, открой главу 19, раздел 12:
«…ибо есть скопцы, которые из чрева матер- ного родились так; а есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Не- бесного. Кто может вместить, да вместит». Это потом скрыли, что все апостолы и пер- воначальные христиане были скопцами. Но скоро, как умерли первые апостолы, лепость стала одолевать христиан и в конце концов одолела их. Главная заповедь Иисуса Христа была одними спрятана, другими – забыта, она соблюдалась только отдельными велики- ми последователями Христа, такими как Ни- колай-угодник и Иоанн Златоуст. От мира со временем тоже было сокрыто, что они были скопцами, «белыми голубями». И от этого сокрытия все беды на Земле. Их столько на- копилось, что грядет время Страшного суда,
и, чтобы не погиб человек окончательно, ре- шил Иисус снова прийти на Землю. Но время прихода еще не было сказано, а вот теперь на- ступило оно, время его Вторичного Явления для суда над не праведными и окончательно- го утверждения заповеди об оскоплении. Еще несколько лет назад была весть о его прихо- де. – Кондратий заговорил таинственным шепотом: – А теперь он пришел уже во славе и сиянии, под видом простого человека.
И кто он? – срывающимся голосом спросил пятый брат. Он почувствовал, как холодок пробежал у него по спине.
Будешь держать тайну, пока не придет время открыть всем ее? Клянешься?
Клянусь!
Кондратий Селиванов важно встал перед ним, выпятив грудь:
Всмотрись… Разве не узнаешь? При- шедший во славе Христос я и есть, и первое свидетельство тому – что «белый голубь» я.
А как докажешь, что ты Иисус Хри- стос? – кощунственно вырвалось у пятого брата.
Кондратий Селиванов укоризненно и стро- го посмотрел на него:
В существование Бога нет доказа- тельств. В Бога есть только вера. Непоколе- бимая вера! Уверуй – и все! Главное – уве- ровать! Уверуй – и будешь спасен! Последуй примеру Иисуса Христа – убелись, и будешь спасен. И сразу тяжесть и тоска свалится с сердца. И сразу освободишься от мучающе- го тебя одиночества. И сразу ниспадет на тебя Божья благодать. И сразу ты станешь словно другой человек. Ты будешь думать только о Высшем. И ничего не будет мешать твоему радостному труду ради Всевышнего. Великое блаженство – получить убеление от самого Иисуса Христа. Но высшая заслуга – когда ты через крещение огненное сделаешь «бе- лым голубем» себя сам. Тогда ты сделаешься апостолом, златовратцем его. И я поставлю тебя по правую руку.
Пятый брат мечтал о Высшей благодати, он мечтал служить самому Богу. Он раскалил докрасна железо и лишил себя уд, постоянно толкающих его на грех первородный. Быва-
ло, что от крайнего и страстно-сладкого не- терпения и чрезмерной стеснительности по- дойти к женщине в каком-то затмении ума предавался он грубому руколожеству, прези- рая себя, и даже скотоложеству. И вот Бог дал случай освободиться от этого греха…
Но не успел пятый брат вкусить радостей Божьих, хотя успел почувствовать, что теперь силы и жизненные соки его идут не в чресла, чтобы вылиться в грехопадение или просто на землю, а в мышцы – крепче он стал физи- чески и сильнее. Но в то же время почувство- вал он в себе какую-то устрашающую лег- кость, похожую на пустоту. Словно летишь, как птица, и все время боишься упасть. Не успел он вкусить радостей небесных, о кото- рых говорил Кондратий Селиванов, в кото- рого вселился, не желая сразу открыться лю- дям, сам Иисус Христос. Во время купания в речке о его оскоплении узнал сосед, тот проболтался жене, та, в свою очередь, на ис- поведи рассказала священнику, который тут же донес благочинному, благочинный донес в полицию, и пятый брат был схвачен, бит кнутом и отправлен на вечную каторгу, где и умер в железах тяжких и тоске нечеловече- ской.
Кондратий же Селиванов загодя тихо но- чью ушел из деревни. Не то чтобы он узнал о доносе, просто он всегда так делал: обра- тит желающих в «белых голубей» и торопит- ся дальше творить святое дело. «У Иисуса на Земле много дел, Земля-то большая, надо везде успеть», – объяснял он обращенным свое поведение. Так он и шел, живой Хри- стос, во второй раз пришедший на Землю су- дить Страшным судом, от деревни к деревне, от города к городу, проповедуя и обращая. В конце концов и его схватили, как он сам говорил потом, «как Иисуса в Иерусалиме», и отправили в Сибирь, но к тому времени учение его уже сильно распространились в России. Потому сибирские купцы-скопцы без особого труда устроили ему побег. Пе- тербургские же единоверцы к тому време- ни сумели обратить в скопчество Кобелева, бывшего придворного лакея императора Пе- тра III, задушенного по приказу жены, импе-
ратрицы Екатерины II, которую потом при- знают Великой. Устроили встречу Кобелева с Кондратием Селивановым, и в Селиванове Кобелев «узнал», помимо Иисуса Христа, по- койного императора Петра III, якобы чудес- ным способом спасшегося. И началась новая волна обращения, раз сам император Петр III был «белым голубем». Только случайно Кобе- лев был раскрыт и арестован, его потребовал к себе император Павел – убедиться само- лично в самозванстве, после чего Кобелев был посажен в Обуховский дом для умали- шенных в качестве секретного узника…
Вон ведь что было задумано: Кондратий Селиванов – Иисус Христос и император в одном лице. А раз император – скопец, дальше, мол, дело само пойдет. Всю страну хотели оскопить. Даже страшно становится. Но кто вложил в Кондратия Селиванова эти мысли? Кто стоял за ним? Не ветром же наду- ло. Я думаю, что это не чисто селивановское безумие, а кто-то таким путем хотел унич- тожить Россию. К ней с разных сторон под- бираются, разные ключи подбирают. Пока жив был император Павел, скопцы немного притихли, прижал он их. Правда, был слух, что скопцы не простили ему этого, что и они причастны к его убийству. Случайно ли: как только прищучили скопцов, как тут же ма- соны-фармазоны стали набирать силу, как бы на замену им. Получается: если так у нас не получилось, то мы – этак. Не скопцы, так они стали подбираться к царю. А когда уби- ли императора Павла, петербургские куп- цы-скопцы стали хлопотать об освобожде- нии Кондратия Селиванова. Мало того что его освободили – скоро он обратил в «белого голубя» камергера Елянского, а потом и ге- нерал-губернатора Петербурга Чернышева. Вишь, опять куда замахнулись?! Не глупые вроде люди, тот же Чернышев, а легко под- дались чарам прохвоста. В 1774 году Елян- ский был бит батогами и посажен в тюрьму, но уже в 1802 году поучал, как жить, им- ператора Александра II. А вернувшийся из Сибири Кондратий Селиванов в 1803 году открыто поселился в Петербурге в доме, специально для него построенном скопцом
Солодовниковым, и принимал поклонение от своих последователей, в том числе от вы- сокопоставленных вельмож. Во всяких там ученых книжках о том не написано, а я по- лагаю, скопцы легко взять власть в стране могли, как потом фармазоны. Хотя фарма- зоны, думаю, похитрее и пострашнее! Будто существует какая-то тайная сила, о которой мало кто из простых смертных догадывается, которая постепенно подбирается все бли- же к сердцу страны, и Бог почему-то не мо- жет ничего с этим поделать, только, может, оттягивает наступление конца. Может, это и есть Страшный суд? Большевики потом, как к ним ни относись, скопцов изничтожи- ли и немного фармазонов укоротили, потому что сами хотели встать во главе мира.
Скопцы подбирались не только к импера- торской власти. Они делали большие вклады в монастыри и в церкви. Потому как: цари приходят и уходят, а церковь – духовный стержень народа, отрави ее изнутри – и конец народу, а значит, и России. Камергер Елян- ский представил императору Александру II проект переустройства России, в котором во всех областях, начиная с международной и военной, должны быть советники-скоп- цы, потому как на них постоянно нисходит Дух Святой, и они обладают особым глазом, они как бы посредники между Богом и зем- ным властителем: «Егда придет дело в испол- нение, уповаем на отца светов помощь, что и без всяких сил военных победит Господь всех врагов наружных и внутренних. И если сие таинство премудро министерия россий- ская соблюдет, будет всех сильнейшею по- бедительницею всего мира…» Это вроде бы даже самому темному деревенскому мужи- ку – смех, да и только! Но ведь император Александр II, сказывают, на полном сурьезе с Елянским встречался, спрашивал его об исходе второй войны с Наполеоном! Потом скопцы будут распространять слух, что до тех пор, пока не исполнялись советы Елянского, Наполеон шел внутрь России и захватил Мо- скву, а как только император стал прислуши- ваться к Елянскому, все пошло к победе. Вон ведь как перевернули! Вокруг земных владык
постоянно крутится столько всевозможных Селивановых, всяких шарлатанов, которые
«напрямик с Богом разговаривают», которые
«посланцы Его»! А что касается императора Александра II, скопцы потом утверждали, что не умер он в Таганроге, вместо него дру- гого в гроб положили, а оскопился он и ушел в Сибирь и жил там под именем старца Кузь- мича.
Но, может, он монашество принял? – возразил отрок.
Тогда бы, говорят, ходил в черном, а он ходил в светлых одеждах…
В конце концов, камергер Елянский был заточен в Суздальскую монастырскую тюрь- му, где потом и умер. Но скопцы не успокои- лись. Раз не получилось с императором, они сделали попытку подчинить себе армию. Им- ператор без армии – пустое место. Я полагаю, что за Кондрашкой Селивановым и Елян- ским кто-то стоял, сами они до этого не до- думались бы. Началась усиленная пропаган- да убеления среди петербургского гарнизона. И солдаты стали оскопляться целыми пар- тиями, ведь они больше других страдают от сдерживания плоти, баб-то в армии нет, а срок службы большой. Стали проявлять интерес к убелению и некоторые офицеры. И только тогда правительство наконец-то всерьез всполошилось и объявило скопцов особо вредной сектой. Удар по скопцам на- нес новый генерал-губернатор Петербурга Михаил Милорадович. Скопцы пытались подкупить Милорадовича, их вожаки были богатеями, потому что, подобно евреям, за- нимались ростовщичеством, но безуспешно, герой Отечественной войны 1812 года ока- зался непродажным. Оклеветать его тоже не получилось. Меньше чем за два года самую могущественную секту страны уничтожили почти полностью. Многих скопцов отправи- ли в ссылку или заточили в монастыри. Кре- стьян отправляли рядовыми в армию, а кре- стьянок насильно выдавали замуж за солдат. Генерал-губернатора Милорадовича через 5 лет после его победы над «белыми голубя- ми» застрелил на Сенатской площади фарма- зон Каховский. Потом в народе шепот был,
что это месть скопцов… Вот ведь как хитро все было придумано: не одни, так другие…
Левонтий замолчал, ушел в себя.
А вот, я слышал, еще были духоборы, которые пытались устроить Царство Божье на Земле безустанным трудом и нравствен- ным самоусовершенствованием? – спросил отрок.
Духоборы? Это от Савелия Капусти- на пошло. Савелий Капустин был из госу- дарственных крестьян. А государственные крестьяне не знали крепостного права и по- мещиков. Говорил он: хватит ждать манны небесной. Надо самим прочно устраивать жизнь в этом мире, на этой Земле, для того мы и были поселены на нее. А кто торопит нас на Небеси, то – не Бог, то Сатана, подде- лавшийся под Бога. Если мы на Земле наве- дем порядок, то и Бог с радостью примет нас. Они и назвали себя духоборцами, борцами за дух, за создание «царства духа». А в народе их прозвали духоборами. Они перестали ходить в церковь, стали отрицать церковные обря- ды и таинства. Эта церковь, говорили они, внешняя, тленная, а не вечная. Храмы не обладают никакой святостью. Попов ваших со всею потребою в дом свой пускать не же- лаем. Причастие – не тело и не кровь Божия, а обыкновенная пища. Иконы – рукотвор- ные образы. Как духоборы Бога представ- ляли? Они говорили, что Он – прежде всего безграничная любовь ко всему. На этой вели- кой любви и держится все существующее на Земле. Любить ближнего – значит, любить Бога. Приобретая любовь, мы приобретаем Бога в сердца наши… Поэтому мы стараемся не разрушать жизнь, в ком бы она ни билась, ни теплилась, в особенности же – не разру- шать жизнь человека. Человек есть храм Бога живого, и разрушить его – страшный грех. Убить человека – самый страшный грех. По- тому они взяли зарок: ни при каких условиях не брать в руки оружия.
Савелий Капустин башковитый был, умен был, знал наизусть Библию. Высокого роста, осанист, красив, тянулись к нему люди. С од- ной стороны, им бы молчать да делать свое, а с другой – начнешь хитрить, не заметишь,
как таким же, как остальные, станешь. Власть вскоре почувствовала от них опасность: а кто тогда страну защищать будет от врагов-супо- статов, и тут же обрушилась на них, начались гонения. Их ссылали на поселения в Сибирь в неудобные для жизни места, на послуша- ния в монастыри, на фортификационные работы, на каторгу. Что ведь важно: местное начальство очень высоко отзывалось о ду- хоборцах, отмечало, что работники они от- менные, что не ленятся, не пьют, не курят, подати и повинности платят исправно, к на- чальству покорны. Как только не издевались над ними: самые тяжелые работы – духобор- цы, в монастырях монахи находили особое удовольствие в том, что сажали духоборов на
«столбы».
А что это такое?
Карцер такой, помещение, в котором нельзя ни встать, ни лечь, а можно только си- деть в неудобном согнутом положении или, наоборот, только стоять. Потом большевики это позаимствуют у монахов, в своих тюрь- мах и лагерях будут применять «столбы».
Когда Савелия арестовали, он написал оправдательное письмо властям, в котором изложил исповедание своей веры, пытался доказать, что в его религиозных взглядах нет ничего худого и законопреступного, и про- сил смотреть на его дело как на исключи- тельно духовное, касающееся лишь спасения души. Но начальство не поверило его увере- ниям и сослало в Сибирь.
И что он в этом письме писал? – нетер- пеливо спросил отрок.
Что на первом месте в человеке стоит дух, тем человек и отличается от животно- го. Что каждый человек несет в себе частицу Бога. Дух оживотворяет, просвещает разум, а в плоти всегда семенится грех, и непре- менно рано или поздно будет беда, если че- ловек на первое место поставит плоть. Но это совсем не значит, что нужно отказать- ся от плоти, как скопцы, просто всему свое место. И Церковь временна и отпадет, когда любовь окончательно восторжествует в мире, когда все люди станут подобными им, духо- борам. Все творения Господни прекрасны,
благи и невинны, суть единственно на уте- хи и удовольствия человеку созданы, но на деле ими владеют и наслаждаются не все, а лишь забывшие в сердцах Господа, которые стараются побольше награбить и захватить бы славы и всех благ мира в руки свои. От- сюда все зло в мире. Это зло в мире и долж- ны уничтожить духоборы, истинные Божьи люди. Человек по природе своей чудное, дивное творение Божие, ибо в нем пребыва- ет душа, которая есть ум небесный, ум боже- ственный. Но душа проявляется только в тех, которые знают и соблюдают закон Божий. Борьба за дух должна привести к обладани- ям всеми творениями Господними, к поль- зованию всеми утехами и удовольствиями. Иисус Христос – это и есть божественный Разум; впервые он явился в Иисусе Христе, в котором обитал, как душа в теле, но потом не вознесся на Небо, а продолжает пребывать на Земле, согласно обетованию: «Се я с вами во все времена до окончания века». Это лишь мы отправили его на Небо, чтобы без Него легче было творить грехи свои, а Он здесь, с нами. И не надо плакать по умершим, ибо дух их остается среди нас, живых. Смерть от- бирает у человека только тело. Его душа, ум остаются жить в памяти других людей, чем больше человек хорошего успеет сделать за свою жизнь, тем дольше он останется в серд- цах людей. Вот так они говорили. Но не толь- ко в этом суть их, а в том, что, в отличие от других, они не только говорили, но и делали. И не бежали они от мира, а хотели быть при- мером в миру. Их очень уважал писатель Лев Толстой. И помогал, как мог.
Ох и тяжко им приходилось! Они и на каторге не сломились. И когда срок заточе- ния кончился, нищие и разоренные, попро- сили они, чтобы им отвели место на Земле, где они могли бы, трудясь на земле – на Земле! – стать опять на ноги и кормить дру- гих страждущих. Следуя своему коренному принципу – непротивления злу насилием, они глубоко верили, что своим примером постепенно поставят человечество на истин- ный путь. Какие бы испытания ни выпадали на их долю, они верили, что терпят ради бу-
дущего всех людей на Земле. Сенаторы при обследовании вынуждены были признать, что состояние духоборцев жалостливо, и по- сему отвели им землю по пятнадцать деся- тин в пустынном Мелитопольском уезде на реке Молочной. И тогда духоборцы решили осуществить там Божью правду, как они ее понимали. Прибыв туда, они сложили все пожитки свои в одно место, так что теперь у них была одна денежная касса, одно общее стадо и в двух селениях два общих хлебных магазина, каждый брат берет из общего име- ния все, что ни понадобится. И как у них по- шло дело! За десять лет они достигли таких результатов, каких больше в стране никто не достигал. И тем стали злить Церковь, кото- рая боялась их примера. Церковь снова стала натравливать на них власть. У них были луч- шие урожаи, они развели огромные конские табуны, а овцы у них были какие! А какие по- лотна они ткали! Но… Но со временем среди верхушки пошли утехи и удовольствия, как у второго брата, ушедшего искать Беловодье. Не удержались верхи, а Капустин к тому вре- мени уже умер, – отступили от своего зако- на, стали ездить по городам, по ярмаркам, по всем роскошным жизненным местам. И ког- да в 1818 году царь Александр ехал в Крым, зазвали его к себе на ночлег, устроили ему ве- ликолепный прием и пели ему стихи, что он образует бытие Бога в России. А внизу росло недовольство. Тогда обогатившиеся фарисеи стали с ними как антихристы: начали пытать и казнить, чтобы замолчали. Царь восполь- зовался этим и поставил условие: или они переходят в Православие, либо переселяют- ся в Закавказье, чтобы не смущать право- славных христиан.
Богатеи тут же, забыв о своих духовных заветах, перешли в Православие. А основ- ная часть духоборцев, а во главе их стоял сын Савелия Капустина Ларион, около четы- рех тысяч человек, оставив дома, скот, род- ные места, ведь многие уже здесь родились, в 1841 году пошли с сумами за спиной за ты- сячи верст на Кавказ, где им были отведены земли – не отреклись они от своей особен- ной веры в Иисуса Христа.
Но на Кавказе земля была уже не та, что на Молочной, камень на камне, видимо, специально для них такую подобрали. И по- мощи им уже никакой не оказали, наоборот, притеснения во всем выказывали. И душа болела. Не столько по домам брошенным, сколько, что гибло их дело – не от царя даже, не от притеснений даже, а от их самих, и, мо- жет, потому назвали они свое новое селение Горькое. А жизнь их еще потому была горь- ка, что кругом жили враждебно настроенные горцы. Духоборов специально поселили на их земли, не спросив у тех разрешения. А те, увидев, что странные русские не просят об- ратно когда-то взятое взаймы, перестали возвращать взятое, а потом попросту стали растаскивать все, что можно было утащить. Несмотря на все, духоборы молчали. Тогда грузины, возмущенные поступками своих сородичей, собрали сход, «постановили сами следить и сурово наказывать тех, кто что-ни- будь украдет у «русских взрослых детей». Так они стали духоборов называть.
Постепенно дело у духоборов и тут нала- дилось. И со временем трудом неимоверным снова расцвело. Но сын Капустина, Ларион, при переселении надорвался и скоро умер. И повторилось все как на Молочной. Опять разделились на богатых и бедных, и богатые стали заигрывать с властями, пить водку. И опять был создан тайный вооруженный от- ряд, который, как на Молочных водах, стал затыкать рты рядовым общинникам.
Тогда в низовом народе появился новый пророк, Петр Веригин, но его скоро сослали в Шенкурск. И может, погибло бы дело. Но тут в слободу Терпение, где остались терпеть верные Веригину духоборы, были сосланы последователи графа Толстого – князь Хил- ков, Бодянский, Прокопенко, другие, фами- лий уже не помню, и стали помогать бороться за дух – организовали артельную обработку полей и артельные мастерские, стали делить хлеб по числу едоков, чтобы все жили лич- ным трудом. И решили между собой: никогда не заниматься извозом и торговлей, чтобы не впадать в соблазн, и никогда, ни при каких условиях не брать в руки оружия.
Однако опять все скоро чуть ли не пошло прахом. Зажиточные стали всячески мешать им, доносить на них, обвиняя во всех смерт- ных грехах. А властям только этого и надо. Что делать? Петр Веригин, к которому вер- ные духоборы тайно обратились, из заточения говорил: «Держитесь, братья! Это очередная проверка сил. Вытерпим – легче будет. Даже если из родной земли-страны придется ради сохранения веры уйти – терпите и решайтесь на то. Может, хоть там сохранимся для буду- щей России?!» Жандармы искали у них бума- ги разные, планы, они не знали, что история духоборов, их учение передавались только устно, не доверяли они бумаге. Если человек не запомнит, не держит в сердце, на бумагу нет надежды. Из рода в род передавали уст- но, грамоту знали немногие, даже вожди не все умели читать и писать, а какого высокого были духа.
И держались они. И когда уже совсем стало жить невозможно, решились они на сие последнее – покинуть Россию. Но вла- сти что удумали: назло не отпускать. Тогда опять помог им писатель граф Толстой, с его всемирным авторитетом власти уже ничего не могли поделать. Он помог им добиться разрешения на уход в чужую сторону, хотя и не одобрял его, как, впрочем, не одобрял и Петр Веригин, хотя в свое время вроде бы советовал. Он считал, что не все еще испы- тано, чтобы решаться на такой последний шаг. Но видят оба: подошла самая крайняя нужда, равная смерти, или отдаваться Анти- христу, или погибать. Понимал Толстой их душой, хоть и граф был. Нравилось ему, что они ищут себя из поколения в поколение не в потусторонней благодати, а в постижении смысла человеческой жизни на Земле. Что верят в братство и равенство всех людей на Земле, в возможность жить в мире без войн и оружия. А это и есть Иисус Христос. Семь с половиной тысяч человек ушло из Рос- сии – можешь представить, как им тяжело было покидать отчизну – целыми семьями уходили, со стариками и детьми. Уехали сна- чала на Кипр. А потом уж только в Северную Америку, в Канаду. Можешь представить,
что они думали, когда корабль переносил их много дней через океан: может, зря сорва- лись? Что ждет? В Канаде им пришлось очень трудно, и они, наверное, погибли бы, если бы все не тот же граф Толстой. Он организовал сбор средств им в помощь и сам дал, говорят, тридцать тысяч рублей, что получил за роман
«Воскресение». Я думаю, что он и сам был ду- хобор. Читал я специально его книги: таких же он мыслей придерживался. Не случайно же он от церкви сам отлучился, и гонениям всяким его подвергали. Он и называл-то ду- хоборов героями войны против войны, кои никем не видимы и не слышимы, умирали и умирают под розгами, в вонючих карцерах, в тяжелом изгнании и все-таки до последнего издыхания остаются верными своей вере. Он всегда их в пример другим ставил. Ведь они еще 12 июля 1895 года в России собрали все оружие в одну огромную кучу, облили керо- сином и подожгли. И за то их особой пытке предали: и плетьми секли, и ссылали в Си- бирь, и семьи разоряли, и детей отбирали, и натравливали на них иноверцев: они, мол, виноваты во всех ваших бедах. Более тыся- чи человек, каждый девятый, были забиты насмерть или погибли от пыток. Подумай только: людей сажают в тюрьмы, пытают – за то, что они не хотят убивать друг друга. И это в самом православном государстве. Почему граф Толстой их и уважал особо. Подумай только, ушли – не смирились…
Ну а потом? А нынче как они? – нетер- пеливо спросил отрок.
Говорят, неплохо живут. У нас-то молчат об этом, словно и нет их и не было. А начина- ли как? Землю канадцы им дали, но мужикам пришлось надолго уйти из общины, чтобы заработать денег на покупку инвентаря, се- мян, скота, одежды. Со стариками и детьми остались женщины. Канадцы, разинув рты от удивления, смотрели, как они впрягались в плуг, поднимая целину, строили дома. Че- ловек, который мне сказывал, за границей был и где-то там читал: что их называют там лучшими земледельцами Канады. Шепотом сказал мне, доверился. За такое и забрать могут, и не за такое, за какой-нибудь пустяк
забирали. Канада, говорит, теперь за счет их полмира кормит. А вот ушли они туда, не смирились. И говор свой сохранили. И пес- ни старинные поют. И одежду русскую но- сят. Уважаю я их, а думаю, а все же уже, на- верное, не русские. Или, наоборот, мы уже не русские, а они как раз русские? Скажи, а? И земля у них родит, хотя климат, гово- рят, там примерно такой же, как и у нас. И не уменьшились они, как мы, а в пять раз их больше стало, в семье, как у нас раньше, по восемь–десять детей. И водкой, куревом себя не убивают. И не суетны всуе. И здоровьем душевным крепки, и телом. И правдивы, и открыты. И не склонны осуждать других за то, что те не придерживаются их обыча- ев. И Бога чтут… Все хорошо, только гложет меня мысль: ладно ли, что они покинули родную землю? Хорошо ли это, когда на зем- ле остался лишь Иванушка-дурачок? И сам надорвался, и земля отравлена, запущена. И могилы даже не прибраны, а, наоборот, расхристаны и заброшены, и бродит по ним скот. Умом-то понимаю, что только так они и могли сохраниться, и уважаю. Но, с дру- гой стороны: отказаться брать в руки оружие, когда на Россию со всех сторон враги лезут? Они, видишь ли, святые, с Богом напрямик разговаривают, живут посреди России, а пра- вославный сивый мужик их от врага должен охранять. А что было бы со страной, если бы все отказались от оружия? И в то же время: если бы не уехали в Канаду, что с ними было бы в Гражданскую войну, перестреляли бы их большевики или оптом попытались загнать в колхозы, а вернее, определили бы всех ско- пом в кулаки, и тогда одна была им дорога – на Колыму-матушку. Почему русское счастье ныне возможно только на чужбине? Только счастье ли оно?.. Говорят, хорошо живут, но тоска по родине все равно гложет, хотя ны- нешние-то поколения ее не видели… Даже песня у них есть:
Вспомни, матушка родная, Про родных своих детей.
Мы страдаем на чужбине Среди гор, чужих полей.
Ты вот не по годам смышленый, скажи, почему слепая вера в Иисуса Христа часто уводит человека в сатанинство? Я не гово- рю о духоборах. Это, может, их меньше всего касается. Словно кто старается увести чело- века с Земли. Или чтобы он сам себя унич- тожил? Одни слоняются по стране, словно чужие – вроде бы живут на Земле и в то же время нет их. И говорят, что это Иисус Хри- стос заповедовал. Другие, может быть, са- мые лучшие, сжигают себя, чтобы после них ничего не оставалось. И тоже говорят, что это им Христос заповедал. Третьи лишают себя возможности продолжать род людской. И тоже на Христа ссылаются. Господи, – не- ужели Ты на самом деле призываешь, чтобы после нас на Земле никого не осталось? Не- ужели Ты на самом деле не хочешь продол- жения рода человеческого? Ошибся, мол, я в вас, не оправдали вы моих надежд, и потому надо освободить Землю от вас. Кто-то же му- тит нам головы. Почему именем Христа нас пытаются оторвать от Земли, согнать с нее? Не верю я, что мы на Земле всего лишь как на вокзале какой-то промежуточной стан- ции. Нет, ее Бог нам завещал, не случайно же мы на ней. Есть, конечно, какой-то высший замысел насчет нас, которого мы пока не зна- ем. Земля, я полагаю, навечно нам дана, и мы на ней должны работать и благоустраивать ее. Кому надо, чтобы нас, русских, становилось все меньше и меньше на Земле?!
А что стало с шестым братом? – нако- нец решился спросить отрок. – После того как он сбежал с каторги?
Горько говорить. Он пошел «за народ», смущая и обманывая чужой ядовитой мыс- лью и себя, и народ. И не только совсем отка- зался от Бога, а возненавидел его. «Нет Бога, и с сегодняшнего дня писать его имя, как несуществующего, нужно только с малень- кой буквы, – придет время, и такой закон будет принят», – сказал он и пошел по заво- дам, где работал оторванный от земли люд, в душе еще не изживший в себе крестьянина, но уже не крестьянин: настраивать мужи- ков против царя и помещиков и, разумеется,
против Бога. Он собирал народ около церкви и требовал, чтобы священник воочию пока- зал хотя бы одно из чудес в доказательство существования Бога. Но священник не мог этого сделать. Или не хотел, считая это ко- щунством. Надо, говорил шестой брат, взять власть в свои руки и все богатства разделить поровну. А царя и помещиков изничтожить или заточить в тюрьмы или в специальные лагеря, чтобы работали на нас, – вот тогда бу- дет справедливость и наступит народное сча- стье. И раздражался, когда народ не слушал его. Он был готов отдать жизнь за народ, а на- роду первое время было наплевать на его за- боту, тому лишь бы ярмо тянуть, только воры и прощелыги в первое время потянулись за ним. И тогда он понял, что нужно распро- странять в народе недовольство. Вымерзли от малоснежья озимые – власть виновата, град с ураганным ветром посек готовую к жатве пшеницу – власть виновата, наводнение – тоже… А тут как раз объявился еще один, как раз Нечаев, о котором странник говорил, тоже о счастье народа много думал. Не спра- шивая народ, нужно ли ему такое счастье. Был он еще отчаяннее шестого брата. И задумал тот кровавое дело. А дело свое назвал «На- родная расправа», хотя народ и не догады- вался о нем. И примкнули к нему подобные. Значит, была болесть-ржа в народе, если не один такой человек-нарыв появился в народе и легко поддался чужому поветрию. И стали они, как всякое зло, объединяться. А тут еще чернявые откуда-то вылезли, подвязались бороться за русское счастье. Я думаю, от них и шла эта зараза. И говорил Нечаев своим апостолам, среди которых одним из главных стал шестой брат: «Религию нужно истребить вконец, чтобы начать новую жизнь уже без бога». Он тоже с этого начал, с отрицания Бога. Говорил: раз народ по темноте своей не знает, в чем состоит его счастье, власть долж- ны взять в руки люди, которые знают, в чем народное счастье. Говорил, может, не подо- зревая, что говорит с чужого голоса. Счастье должно быть всеобщим и одинаковым, раз- ница в счастье опять может вызвать в наро- де зависть и вражду. Поэтому власть в руки
должна взять партия, если попросту, по-на- родному, шайка, которая должна разбудить в народе «плодотворную внутреннюю борьбу, результатом которой должно стать разумное развитие». Тот, который, может, Нечаев, го- ворил: «Ради прекрасного будущего народа мы должны действовать с ним беспощадно и неумолимо. Прежде нам нужна была палка Петра Великого, чтобы дать нам хотя бы по- добие человеческое; теперь нам надо пройти сквозь террор, чтобы сделаться людьми в пол- ном и благородном значении этого слова. Чтобы пробудить народ к сознанию… Вме- сто Церкви нужно создать партию. Партия должна быть выше государства и нравствен- ности. Партия может действовать любыми средствами ради высшей цели: насилием, ложью, обманом, убийством, клеветой и во- ровством до тех пор, пока она не одержала верх. А впрочем, и далее может надо так дей- ствовать, потому что ради высших интересов. Ради высших интересов все можно. Каждый член общества должен ревниво смотреть за другим, каждым и контролировать его. Все должны контролировать каждого и каждый должен контролировать всех – вот самое лучшее обеспечение успеха. Обществен- ный контроль каждый час и каждую минуту. Каждый должен следить за другим и на него доносить. Это не шпионство, ибо с высшей целью. В крайнем случае, самое лучшее кле- вета и убийство: все позволяется, что с выс- шей целью и ради высших интересов…» Вот эту программу и взяли потом большевики, хотя не хотели в этом признаваться. Особен- но любил Нечаева и старался следовать ему Великий Кормчий Ленин. «Но особенно рев- ниво надо хлопотать о совершенном равен- стве, – говорил Нечаев. – Для этого первым делом надо понизить уровень образования, наук и талантов. Имеющие высшие способ- ности всегда захватывали власть и станови- лись деспотами. И потому не надо высших способностей – человек с высшими способ- ностями опасен для общества. Обладать выс- шими способностями должны только члены партии и то только на самом верху партий- ной лестницы. И потому образование долж-
но быть такое, какое по плечу всем, и нельзя сметь искать высшего. Чуть замечается чело- век с особенными способностями или выс- шим знанием, то он изгоняется из общества или даже уничтожается, если его выгнать не- куда… Даже очень красивые лицом мужчины или женщины не должны допускаемы в об- щество…»
А еще Нечаев говорил, что беспрерывно должен держаться слух о каком-нибудь по- кушении на народ, на его права. Например, слух, что отнимут у крестьян землю, очень полезен. Этим привлечь мужика – первое дело. И другой слух: если мы придем к вла- сти, то всем дадим землю, хотя потом мы ее никому не дадим, потому как, если дадим, снова произойдет зависть друг к другу. И надо все обещать: прежде всего, свободу, тем более что все мечтают о ней, но не знают, что это такое. Неважно, собираешься ли потом да- вать народу свободу. Как он ей будет управ- лять? Русский народ доверчивый, как дитя, он во все поверит. Только ври больше и ругай начальство. А главное – создать беспорядок. Например, сделать так, чтобы в магазинах хлеба не стало. И пустить слух, что власти его нарочно спрятали. Чтобы обозлить и под- нять народ. Так большевики в июле 1917-го сделали. И еще он говорил, что нужно обу- чать только самой первоначальной грамоте и только солдат, потому что через обучение солдат грамоте контролируемая грамотность пойдет в народ. Этою грамотностью можно воспользоваться. Тогда в их головы что угод- но можно вкладывать. Ничего нет лучше вот такого первоначального образования. И ра- бочих, и крестьян отучать от их инстинктив- ного совестливого чувства. На народ надо смотреть как на материал…
Такое ощущение, – сказал отрок, – словно ты не раз встречался с ним.
Было дело. В малолетстве видел это- го Нечаева. Он тоже родился тут недалеко, в селе Иваново-Вознесенском Владимирской губернии. Правда, уже не в крестьянской се- мье, в мещанской, оторвавшейся от земли. В 14 лет служил рассыльным в конторе на фа- брике Горелова. Может, там у него зависть-то
родилась, а может, и ранее. Потом поехал в Петербург, сдал учительский экзамен. Со- стоял вольнослушателем в университете, вот там и подхватил от кого-то заразу, стал уча- ствовать в разных беспорядках. Таких, как он, собрались несколько человек, назвали себя партией. Точно так же, как жулье собирает- ся, бандиты в подворотне. Всячески старался выделиться среди своих. Стал, словно артист, изображать из себя мученика за свободу, за народ, напускал на себя, знаешь, как артисты в театре на ярмарке играют, важность, жертву играл, выламывался, героя из себя корчил, го- ворил, что готов отдать жизнь за народ. А как полиция стала интересоваться им, тут же бе- жал за границу. Вот только вопрос: на чьи деньги? Кто ему тайно помогал? Кто стоял за ним? Там он поехал к Мишке Бакунину. Тоже артист, может, и похлеще. Этот из дворян. Вроде бы нормальная семья, в его сестру пи- сатель Тургенев был влюблен. Еще Белинский с ними был. Пьески пописывал, а таланта нет, а землю пахать лень, да и здоровья нет. Вот и родилась у него из зависти и мести идейка о всемирном равенстве, и он у них тоже вроде апостола стал. И в поэте Пушкине все обли- чительное да разрушительное против власти выискивал, чтобы записать его в свои. Вокруг него, Пушкина-то, и фармазоны вились. Кру- жок хитрый создали единомышленников, раз- рушителей престола готовить. Странник мне говорил, что в одном из таких кружков состо- ял и писатель Достоевский, был приговорен к смертной казни, но был помилован царем, назначен в каторгу и там, на каторге, пришел к Богу. Вот оттуда его знание нечаевщины, из- нутри. Помнишь, я тебе о Раскольникове рас- сказывал? И потому он, Достоевский, хотел объяснить народу опасность нечаевщины, что это не просто убивцы, как обычные бандиты, а убивцы по страшной идее.
И все в том кружке такие были, как Бе- линский? – спросил странник.
Нет. Был там еще Константин Акса- ков, самый старший из братьев. Но был он из крепкой семьи, где чтили Бога, родите- лей, так он сразу раскусил их и, не споря, отошел в сторону. Далеко он видел, несмотря
на молодость, говорят, близок к Истине был, только рано умер. Да и программы у него, в отличие от революционеров, не было. Про- граммой у него, как у отца с матерью, у брать- ев его Ивана и Григория, было Святое Еван- гелие. А эти!.. Жулики-прохвосты! Артисты, одним словом! Мишка Бакунин за границей печать себе несуществующей организации сделал, чтобы людей охмурять, скреплял ею свои фальшивые мандаты. Народ-то у нас доверчивый до глупости: лишь печать, бу- мажку какую фальшивую покажи, пусть она даже от черта, поверит. От Бакунина Сережка Нечаев вернулся в Россию с таким подлож- ным мандатом. Подписано: «Русский отдел всемирного революционного союза». Хотя не было никакого официального междуна- родного революционного союза, его потом создадут, и тем более уж – никакого русского отдела. Любили они всякие таинственные за- теи вроде детских забав в войну, в разведчи- ков. Чтобы обязательно тайна и чтобы обя- зательно клятва. Только кровавыми стали со временем эти тайны и клятвы… Вот тогда, вернувшись, Нечаев и назвал свою органи- зацию «Народной расправой». Хотя народ ничего не знал о ней. И облапошил многих, якобы он имеет большие полномочия. От кого? От пустоты, от несуществующей орга- низации. Его ближайший подельник Петр Успенский потом на суде показывал: «Нечаев явился к нам в качестве агента Женевского общества, и те бланки и прокламации, ко- торые он принес, заставляли нас думать, что он действительно лицо доверенное, и приход его ко мне в качестве ревизора от Женевско- го комитета еще более меня в этом убедил. Все это заставляло думать, что дело происхо- дит в громадных размерах, между тем как тут был обман, автором которого был Нечаев, а обманутыми были мы… Он привык коман- довать и не мог терпеть рассуждений. И вот для достижения этой цели, для усиления сво- ей власти он созидал целый ряд призраков… Он вполне умышленно толкнул в казематы сотни людей, если чем-либо виновных, то единственно своей доверчивостью…» Вот так! И написал Нечаев апостольское учение
для своих учеников, которое назвал «Катехи- зис революционера». Христос говорил: «Не убий…», «Возлюби ближнего». А он, Нечаев утверждал: «Наше дело – страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение». Я полагаю, сам Антихрист вселился в него. Но по какому принципу он выбирал людей себе в помощники? «Сближаясь с народом, – учил Нечаев, – мы, прежде всего, должны со- единиться с теми элементами народной жиз- ни, которые не переставали протестовать не на словах, а на деле против всего, что прямо или косвенно связано с государством…» Тут я немного забыл, дословно не помню, а даль- ше он писал: «Мы должны соединиться с ди- ким разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России». Понимаешь: соединиться с разбойниками! А разбойников всякого рода на Руси всегда хватало. А пока есть разбойники, где уверен- ность, что какие-нибудь новые Нечаевы под новыми фамилиями и с новыми планами якобы о народном счастье снова не возьмут власть?
И брали? – спросил отрок.
А в семнадцатом годе – разве не в сою- зе с разбойниками да бездельниками-горло- панами так называемые большевики вместе с неизвестно откуда пришлыми нерусски- ми людьми власть брали? И еще он, Нечаев, учил, что цель оправдывает любые средства. Вот это запомни, он до сих пор жив, сей глав- ный их апостольский завет: «Цель оправ- дывает средства, ибо ради высшей цели». А высшей цели он, может, сам толком не зна- ет. Главное объявить, что ради высшей цели. А что за высшая цель, – знают только те, что прячутся за его спиной, кто через подставных людей давал ему деньги, о которых он, может, даже не подозревает.
И еще говорил Сережка Нечаев, сей апостол несуществующего, а на самом деле существующего тайного всемирного рево- люционного союза: «Революционер должен проникнуть всюду, во все низшие и средние сословия, в купеческую лавку, в церковь, в барский дом, в мир бюрократический, во- енный, в литературу, в жандармское отделе-
ние…» Нечаев подразделял людей на шесть категорий. К первой относил людей, по его мнению, «особенно вредных для революци- онной организации», и потому они должны быть уничтожены в первую очередь. Его по- следователи потом откажутся от Нечаева, как от Иуды, а заповедь его в России будут неуклонно выполнять: начнут расстреливать и в первую, и во вторую, и в третью очередь – и по классам, и по сословиям, и по нужности и ненужности. И просто от того, чтобы наве- сти на народ страху. Вторая категория людей это те, «которым даруют жизнь только вре- менно, чтобы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта». Зна- чит, чем хуже для народа, тем лучше для него. И третья – «множество высокопоставленных скотов или личностей… пользующихся по положению богатством, связями, влияни- ем», их надо всячески опутывать и эксплу- атировать, и сделать своими рабами, чтобы потом тоже уничтожить. Четвертая – «госу- дарственные честолюбцы и либералы», при- чем их надо «скомпрометировать донельзя… и их руками мутить государство». А к пятой он относил конспираторов-революционе- ров, «праздно глаголящих», которых надо толкать на «практические» дела, в результате чего последует «бесследная гибель большин- ства и настоящая революционная выработка немногих…» Это когда у человека не остает- ся ни сердца, ни совести, а остальные люди для него лишь рабы для выполнения высшей цели… Но так же, по сути дела, он предпи- сывал относиться к своим товарищам по ре- волюционному союзу: «У каждого револю- ционера должно быть под рукой несколько революционеров второго и третьего разряда, т.е. не совсем посвященных. На таких рево- люционер должен смотреть как на часть об- щего революционного капитала, отданного в его распоряжение. Он должен экономиче- ски тратить свою часть капитала, стараясь всегда извлечь из него наибольшую пользу. Польза революционного дела должна стать единственной мерой в отношении револю- ционера к своим товарищам…» Вот к таким революционерам – второго или третьего раз-
ряда – и относился шестой брат, не подозре- вая того. Что страшно: точно по «манифесту» Нечаева и был потом совершен большевист- ский переворот.
А что потом было с Нечаевым? – спро- сил отрок.
Левонтий не сразу ответил
Думаю, ты понимаешь, что нам с тобой грозит за наш сегодняшний разговор? Если о нем кто узнает?
Понимаю…
С Нечаевым стал спорить член его подпольной шайки под фамилией Иванов: что безнравственная его теория. Тогда Не- чаев, сообразуясь со своими принципами, опять-таки ради высших целей, приказал его убить. Сам же бежал за границу, а всех его по- дельников схватили. Он оттуда, из-за грани- цы, наблюдал за судом. И вот еще в чем дело: ведь люди, которые шли за Нечаевым, в боль- шинстве своем были не какие-нибудь убий- цы с большой дороги, а по-своему честные люди. Они свято верили, что убивая творят святое дело, для счастья народа, потому что Нечаев смог убедить их, что убийства эти – ради будущего счастья народа. Вот то-то и страшно, что самое гнусное дело у нас мо- жет совершить человек в общем-то хороший. Вот в чем беда. Почему всегда верх берут по- добные Нечаеву? Почему они легко подни- мают в народе самое низменное, грязное, что копится веками? Почему так? Словно гной постепенно копится в народе. В пугачевщину так было, до того в Смутное время, в больше- вистский переворот семнадцатого года. Я уже говорил, что Нечаева очень Великий Корм- чий Ленин уважал, в пример его ставил. Все у большевиков будет по нему: и революцио- неры первого и второго сорта, и слежка друг за другом, и доносы, и расстрелы в первую и вторую очередь. И перессорятся между со- бой, и революционные судилища будут друг над другом устраивать непременно со смерт- ной казнью – и все ради высшей цели. …Не- понятную силу Нечаев имел.
Почему, думаешь?
Нет у меня ответа на этот твой вопрос. Сам посуди. Швейцарские власти выдали его
царскому правительству, которое осудило его к каторжным работам на 20 лет и к вечному поселению в Сибири. После суда заточили в Алексеевский равелин Шлиссельбургской крепости. Так он чуть не бежал оттуда. Тай- ную и властную силу он имел над доверчи- вым русским человеком. Он знал его суть и пользовался этим. Большевики придумают о нем красивую легенду, что якобы воздей- ствие его праведного слова было так силь- но, что охранявшие его в Шлиссельбургской крепости солдаты под влиянием его пропа- ганды чуть ли не сделались его последовате- лями. Я потом встречался с одним из тех сол- дат, вернувшимся с каторги. Все было проще и мерзопакостней. Нечаев при поступлении в Шлиссельбургскую крепость при солдатах ударил кулаком в лицо шефа жандармов гене- рала Потапова. И не просто ударил, а разбил тому лицо в кровь. Он не дурак был, он пони- мал, что у генерала безвыходное положение: с одной стороны – не ввяжется же он в драку с заключенным, а с другой – какой скандал, когда узнают, что заключенный избил шефа жандармов! Генералу ничего не оставалось, как замять дело. Так ведь мало того что уда- рил – Нечаев еще и грозился, что при скором при выходе из крепости расправится с гене- ралом. Присутствовавшие при этом солдаты были потрясены. Небывалый случай привел их в растерянность и долго обсуждался в ка- зармах. Их ошеломила беспомощность все- сильного генерала: Нечаев после случивше- гося не был ни расстрелян, ни тайно задушен или даже убит. Мало того, начальство сделало вид, что ничего и не было. «Он, наверное, брат или родственник царя – единственное объяс- нение, которое нашли охранники. – А если так, нам нужно держаться с ним почтительно и осторожно. Иначе, выйдя на волю, он при- помнит нам». Нечаев понял, что солдаты его боятся. И стал играть перед ними в брата царя. Уже через полгода они носили его письма на свободу. Не из уважения – из страха за свою судьбу. Он добыл адрес другой подпольной организации – «Народной воли». Туда они и носили его письма. А потом все раскрылось. Охрану судили, отправили на каторгу.
А что с ним сделали?
А что с ним сделаешь – ему по закону уже было не прибавить. Раньше он смотрел из-за границы, как судили его товарищей, которых он обманул, теперь – как судили солдат, которых он тоже обманул… Говорили, что потом от тяжелого режима он умер там, в крепости… Но страшный дух его не умер, он родился в другом, в десятках других… Это как глист… Или как чахотка, передается от одно- го к другому. Так вот шестой брат спутался с одним из последователей Нечаева из «На- родной воли». Словно они искали друг дру- га. И вот эти, из «Народной воли», – и был среди них старший брат будущего Великого Кормчего Ленина-Бланка, Александр, – от имени народа убили царя. Не думаю, что ше- стой брат додумался сам, ибо темен и слеп был. Ну, мог он лавку обокрасть, окна выбить кому-нибудь по пьянке. Такому человеку по- водырь нужен. Сам он не мог додуматься до такого, он, скорее, вычитал в какой-нибудь тайной книжке, которую ему подсунули, ко- торых много тогда вдруг появилось. Хитрая книжка, специально для его ума была напи- сана. Листовок много разных пошло, чтобы мутить народ… Откуда эта зараза дует? И как они, заразившись ей, друг друга находят? До- бро к добру так не тянется, а зло… Издале- ка, из глубокой древности, я думаю, идет эта сатанинская зараза, только имя-название, цвет, то красный, то черный, то еще какой, она постоянно меняет, чтобы люди не дога- дались, что это продолжение одного и того же. Все то же: для непосвященных – призыв к всемирной революции бедных, всемир- ного братства, а для узкого круга посвящен- ных в тайну – совсем другое, чего бедным не надо знать. Почему Бог все это терпит? Вот потому многие и отворачиваются от Него, начинают искать истину на стороне. Или, видя Его молчание, стремятся встать на Его место. Вот почему: когда семь братьев сиде- ли на крыльце и не знали, где искать Истину, Он не остановил одного, не надоумил друго- го, не похвалил третьего?.. Обрати внимание: в первую очередь все эти революционеры Иисуса Христа ненавидят, его в памяти наро-
да хотят убить. Сильно он им мешает. Пото- му что без Иисуса Христа народ, как мореход без компаса, – народ в любую сторону веди. И вспомни, кому Иисус Христос в самом на- чале, когда Он пришел на Землю спасать лю- дей, падших в грех, мешал, кто его распял? Может, там ответ нужно искать? Может, все та же сила воду, воздух мутит, как заразная болезнь? По чьей подсказке мы стали вое- вать сами с собой? Почему добро беспомощ- нее зла? Вот в семнадцатом году чернявые, которых возродившийся в Ленине-Бланке Нечаев неизвестно откуда привез в пломби- рованном вагоне, вдруг надели черные ко- жаные куртки, пошитые совсем для другой цели, опоясались ремнями с револьверами и стали вместе с говнюками нечаевцами без- жалостно изничтожать русский народ и в то же время кричать о всемирном братстве и ра- венстве, словно освобождали место для како- го другого народа. Загнали народ, как скот на убой, в лагеря и в ссылки, и они начальника- ми в этих лагерях, а на охранных вышках на солнце и морозе Ваньки да Ахметки, а когда придет час суда, во всем эти Ваньки да Ахмет- ки будут назначены виноватыми. А эти, если не сумеют довести свое черное дело до конца, опять на время спрячутся в тени. И начнут готовить новую революцию, а чтобы было непонятно, под другими знаменами. А мы на самом деле виноваты, почему так безропотно идем за ними, словно только и ждем их? Или такова изначально суть русского человека?
Ты сам ответил на этот вопрос. Ты сам говорил о компасе, о Боге, от которого мы отказались, – напомнил отрок.
Но почему Он молчит? Почему не при- дет судить нас судом своим праведным, пока не поздно, пока мы совсем не уничтожили друг друга, пока не уничтожили саму плане- ту? Они, большевики, уже в Космос рвутся, делать там вселенскую революцию. Один из них, Кибальчич, сидя в тюрьме, летательный аппарат в Космос придумал, может, с целью до Бога добраться, чтобы привести в дей- ствие большевистский закон, отменивший Его. Если мы что с Землей сотворим, это ведь и там, наверху, аукнется. И еще ладно, что
Иисусом Христом объявляются полусумас- шедшие вроде Кондрашки Селиванова, но ведь Его именем может прикрыться сам Сата- на. Или Он, разуверившись в нас, ждет, когда мы сами уничтожим себя, чтобы не брать на себя грех уничтожать нас новым Всемирным потопом?..
Ну а дальше что было с шестым бра- том? – не дает Леонтию отдышаться отрок.
И стал шестой брат у Ленина-Бланка одним из комиссаров и палачом одновремен- но, правда, палачом – против своей души, но терпел, свято веря, что все это временно и необходимо для высшей цели, для буду- щего всеобщего народного счастья. А ты вот скажи мне: кому нужна мировая революция? Молчишь, не знаешь. И я не знаю, только до- гадываюсь…
И хитро разделили русский народ на крас- ных и белых, чтобы он сам уничтожал себя. А Истины не было ни там, ни там, она оказа- лась как бы посередине, а может, вообще в сто- роне.
Кончилось тем, что красные и белые, с той и другой стороны русские люди, толь- ко у красных в начальниках были почему-то в большинстве комиссары-иудеи, и были они главнее даже воинских командиров, устроили страшный бой прямо посреди села, в кото- ром жил младший брат Иванушка. Победили красные, потому что позади их наступающих частей шли расстрельные заградотряды, му- дро учрежденные самым главным их воин- ским начальником Львом Троцкими, кото- рый на самом деле был Лейбой Бронштейном. Подозревая в любви к противнику, постре- ляли немало ни в чем не повинных сельских жителей, забрали у крепких мужиков, в том числе и у Иванушки, лошадей, порубили на свое пропитание немало деревенской живно- сти, тем самым переведя Иванушку из разря- да крепких мужиков в бедные, сам Иванушка вовремя спрятался со своими племянниками в лесу и отсиделся там в омшанике в склоне оврага. Победив белых, красные угнались вслед за ними, но то ли обернулись вокруг земного шара, потому как через месяц с дру- гой стороны, где вроде бы у красных был тыл,
в село вошли белые и, как пострадавшего от красных, забрали Иванушку в солдаты, пото- му как шли в Белую армию преимущественно крепкие, степенные мужики, которым тер- пимо жилось и при старой власти, которые готовы были жить при любой власти, только лишь дали бы спокойно работать на земле, потому как счастье свое и земной удел виде- ли в простом крестьянском труде, с раннего утра и до позднего вечера. Но Иванушка от- стал от Белой армии на краю Русской Земли, у Черного моря, у которого другой берег был уже чужим, турецким, когда от неминуемой погибели стали грузиться на корабли. Пото- му что помнил наказ старшего брата, что ни при каких обстоятельствах нельзя покидать родную землю, что никогда не найдешь сча- стья в чужом краю. И стал он, прикинувшись отпущенным по ранению красным, тайно пробираться к родному дому, где оставил сво- их племянников, детей старшего брата.
Только дошел он до родного села и вспа- хал на корове поле, еще не зная, чем его бу- дет засевать, ибо в закромах не было ни зер- нышка, как в село снова вошли под красным знаменем пьяные от кровавой победы крас- ные. И в свою очередь, мобилизовали его в солдаты, потому что бедные, по их мнению, должны служить в Красной армии, для них они и отвоевывают счастье, а Иванушка был теперь гол, как сокол, и потому как раз под- ходил для Красной армии. На каждом при- вале он всматривался в лица красных коман- диров: шестой брат, если был жив, по всему, был среди красных, но, видимо, его конни- ца мчалась в светлое будущее по крестьян- ским посевам где-то на другом, более важном фронте. В результате совсем оскудела рус- ская земля, и начался смертный голод, пото- му как некому было больше пахать-сеять, да еще, может, наказал страшной засухой Бог за братоубийственную войну. Хотя Господь тут, может, был ни при чем: если бы люди жили в согласии с природой да прислушивались к ней, они давно заметили бы, что засухи воз- вращаются через определенное количество лет, и легко высчитали бы, что очередная бу- дет как раз в 1921 году, то не воевали бы, а за-
ранее приготовились бы к ней, запаслись бы провиантом. Но красным не до того было – всемирная революция и всемирное счастье, которое обязательно после нее должно было наступить, были у них в воспаленных головах и затмевали разум, а Иванушка-дурачок хоть и замечал этот круговорот в природе, но кто к нему прислушался бы, и голод дошел до того, что живые стали есть мертвых. Но крас- ные все равно ходили с ружьями по деревням и отбирали последний спрятанный мужика- ми на черный день хлеб ради высшей цели и пароходами отправляли в чужие, совсем не голодные страны для продвижения мировой революции. И виноватым в голоде объявили в том числе Иванушку-дурачка, потому как мало работает и прячет хлеб.
После смертного мора стало тихо на рус- ской земле, она переболела и соскучилась по ласке земледельца, она хотела снова рожать, но красные, верховодящие теперь в стране, уже ничего другого не умели, как воевать. И стали они искать нового врага. И так как больше воевать было уже не с кем, стали ис- кать врага внутри себя. И брат стал бояться говорить с братом, отец – с сыном и муж – с женой, потому что сын мог донести на отца, брат – на брата, а жена – на мужа, как на классового врага, и все это ради высшей цели. И потому что на все был план. План на продвижение всемирной революции, план на урожай, план на выплавку металла, а теперь и план на уничтожение «классовых врагов», хотя таковых уже не было, а не выполнишь план, сам становишься автоматически «вра- гом народа». Ибо учрежденный департа- мент по борьбе с «классовым врагом» ЧК– ОГПУ не имел права не выполнить план, потому как не зависел от погоды. Потому как иначе не подтверждался факт усиления клас- совой борьбы при социализме, который был провозглашен Великим Кормчим Иосифом Сталиным, который занял место после смер- ти Великого Кормчего Ленина, а без классо- вой борьбы было невозможно продвижение мировой революции. И когда уже почти не- кого было сажать в тюрьмы и лагеря и рас- стреливать, департамент по борьбе с «врага-
ми народа» стал карать сам себя, потому что план никто не отменял и его нужно было во что бы то ни стало выполнять. И некогда лю- дям уже было задуматься, откуда все это по- шло, откуда заброшено в народ злое чужое семя и откуда появился этот план, потому как специально или нет, понастроили по всей Земле дешевых кабаков, и люди заливали свои опасные мысли водкой, чтобы не заду- мываться, зачем и кому нужен этот план. Но семя – семенем, а значит, была в народе под- ходящая для него почва, раз зло взошло так обильно и расцвело таким пышным цветом. На заброшенных хозяином землях сорняк особенно хорошо растет, и, если вовремя не вспахать, он забьет все поле, и никакого уро- жая не будет. Так и с народом, лишившись духовного компаса, лишившись хозяина, он перестает отличать зло от добра, а это уже не просто беда, это уже первый признак гибели народа, потому как народ как бы становился врагом самому себе…
А может, и было целью создать на месте русского другой народ с прежним названи- ем, чтобы не сразу было понятно, что прои- зошла подмена? Но шестой брат над этим не задумывался, он считал, что трудится ради будущего счастья родного народа и, став от- ветственным сотрудником ЧК–ОГПУ, с еще большей старательностью отыскивал не- существующих врагов народа и отправлял их в специальные лагеря на перевоспита- ние – в шахты и рудники, на лесоповал, на стройки каналов и железных дорог, которые иногда никуда не вели. И все знали это, но почему-то, словно сговорившись, стараясь перекричать друг друга, называли никуда не идущие дороги и каналы Дорогой в обще- ство всеобщего счастья. Да, шестой брат был третьим по значению комиссаром в депар- таменте по перевоспитанию «врагов наро- да», не поддающихся перевоспитанию осо- бые тройки приговаривали к «10 годам без права переписки». Именно он, шестой брат, предложил начальнику департамента так за- камуфлировать банальный расстрел, чтобы, во-первых, не нервировать родственников расстреливаемых, он жалел их, а во-вторых,
чтобы ввести в заблуждение так называемую мировую общественность, которая может поднять шум по поводу слишком большого количества «врагов народа», не поддающихся перевоспитанию. Шестого брата за это пред- ложение похвалили и повысили в звании. Он по-прежнему ходил в черной кожаной курт- ке, перетянутой придающими уверенность хрустящими ремнями, и свято верил, что ни- куда не идущие дороги и каналы ведут в свет- лое будущее, и вверху его очень уважали за классовую непримиримость к «врагам на- рода». Он не лукавил, не приспосабливался, как некоторые, он искренне хотел всеобщего счастья для родного народа, как и для всех народов Земли, для них даже прежде своего. Так широка была его душа, родной народ по- терпит, он знал всетерпимость родного наро- да, который по-своему любил, но чем больше любил, тем больше людей отправлял на рытье каналов и строительство железных дорог. Но почему-то, чем больше уничтожал он «врагов народа», тем дальше было до всеобщего на- родного счастья, тем угрюмее становились люди, даже в его ведомстве. Люди совсем пе- рестали петь старинные раздольные русские песни и, напившись дрянной водки, а то и из- за кромешной бедности браги, в которую для крепости добавляли табак, а то и куриный помет, и бывало, что на деревенской свадь- бе умирало полсвадьбы, плясали в бывших церквах и мечетях под народившиеся вдруг примитивные частушки. И на эти дикие пля- ски, которые, как и частушки, были призна- ны культурным достижением социализма, нормальному человеку жутко было смотреть, но ко всему можно привыкнуть. А еще для поддержания духа народа были написаны но- вые песни: веселые, бодрые, зовущие вперед, а еще – марши, под которые они должны бо- дро, а главное, в ногу идти в прекрасное все- общее будущее и ни в чем не сомневаться. Шестой брат читал в газете «Правда» статьи вождей всеобщего и одинакового счастья и слушал по радио самих вождей. И если по- лучалось, что народ под эти бодрые марши не продвигался ни на шаг в сторону всеобщего счастья, а маршировал на месте, словно сза-
ди привязанный веревкой, то объяснялось это тем, что уничтожены еще не все «враги народа». Они тормозят стремительное про- движение вперед, и шестой брат с новым энтузиазмом, с еще большим желанием как можно скорее сделать людей счастливыми, принимался за дело: был с «врагами народа» еще более беспощаден.
В своей служебной деятельности он ру- ководствовался установкой своего непосред- ственного начальника Мартына Иванови- ча Лациса, изложенной в газете «Красный меч», который на самом деле был латышом Яном Фридриховичем Судрабсом. Кото- рый в созданной в 1918 году Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК) возглавил отдел по борьбе с контрреволюцией, а одно время даже замещал на посту председателя ВЧК поляка Феликса Дзержинского, кото- рого за непримиримость к «врагам народа» уважительно прозвали Железным Фелик- сом. Вместе с ним Мартын Иванович входил в первую тройку, а они были учреждены по всей стране, которая могла без суда и след- ствия решать судьбы людей, вплоть до рас- стрела. В своей установке Мартын Иванович писал: «Для нас нет и не может быть старых устоев морали и “гуманности”, выдуман- ных буржуазией для угнетения и эксплуата- ции “низших классов”. Наша мораль новая, наша гуманность абсолютная, ибо она поко- ится на светлом идеале уничтожения всяко- го гнёта и насилия. Нам всё разрешено, ибо мы первые в мире подняли меч не во имя закрепощения и угнетения кого-либо, а во имя раскрепощения от гнёта и рабства всех… Жертвы, которых мы требуем, жертвы спаси- тельные, жертвы, устилающие путь к Светло- му Царству Труда, Свободы и Правды. Кровь. Пусть кровь, если только ею можно выкра- сить в алый цвет серо-бело-чёрный штандарт старого разбойного мира. Ибо только полная бесповоротная смерть этого мира избавит нас от возрождения старых шакалов, тех шака- лов, с которыми мы миндальничаем и никак не можем кончить раз и навсегда…»
Шестой брат гордился тем, что его не- посредственный начальник Мартын Ивано-
вич Лацис, участвуя в заседании Президиу- ма ВЧК, вынес постановление: «Приговор ВЧК к лицам бывшей императорской сво- ры». По этому постановлению в Петрограде были расстреляны великие князья Николай Михайлович, Георгий Михайлович, Павел Александрович и Дмитрий Константино- вич Романовы. Даже некоторые сотрудни- ки ВЧК говорили о чрезмерной жестокости Мартына Ивановича, но шестой брат пони- мал, что это в интересах мировой революции. А еще шестой брат сделал выписку из статьи Мартына Ивановича в газете «Крас- ный террор»: «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии матери- алов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против совет- ской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом – смысл и сущность
красного террора».
Что касается самой ВЧК, Мартын Ивано- вич писал:
«ЧК – это не следственная коллегия и не суд… Это – боевой орган партии будущего, партии коммунистической. Она уничтожает без суда или изолирует от общества, заключая в концлагерь. Мы всё время были чересчур мягки, великодушны к побеждённому вра- гу и недооценивали его жизнеспособность и подлость… В самом начале необходимо проявить крайнюю строгость, неумолимость, прямолинейность: что слово – то закон. Ра- бота ВЧК должна распространяться на все те области общественной жизни, где вкорени- лась контрреволюция, за военной жизнью, за продработой, за народным просвещением, за всеми положительно хозяйственными ор- ганизациями, за санитарией, за пожарами, за народной связью и т.д. и т.д.».
Работы было много. Потому работать по- рой приходилось круглосуточно. Шестого брата, правда, смущало, что в руководстве ЧК преобладали не русские, а латыши и ев-
реи, но, видимо, это объяснялось специфи- кой работы, на которую по своему мягкому характеру русские не подходили, и это дало ему основание гордиться тем, что его, рус- ского, взяли на работу в столь ответственный орган мировой революции. Не справлялись в областях. Мартын Иванович был вынуж- ден временно возглавить Всеукраинскую ЧК и одновременно Киевскую, чтобы показать, как нужно работать на местах. Он вызвал к себе в помощь из центрального аппарата ЧК группу сотрудников во главе с шестым братом, что стало его, русского, особой гор- достью, но в то же время было сожаление, что он родился не латышом или евреем, тогда, несомненно, стал бы правой рукой Мартына Ивановича, а то и вообще мог бы занять его место. Работы было невпроворот. Во время его командировки в Киев только с апреля по август 1919 года пришлось привести в ис- полнение около или более 10 тысяч подпи- санных Мартыном Ивановичем смертных приговоров. А всего по Украине их насчиты- валось несколько сот тысяч.
Но его идеалом революционера был все- таки не Мартын Иванович и даже не покой- ный Великий Кормчий Владимир Ильич Ле- нин, а Лев Давидович Троцкий, который не претендовал на звание Великого Кормчего, но, скорее, как раз им и был. Он был истин- ным революционером-интернационалистом и в силу своей чрезвычайной скромности отказался от первенства в большевистской власти и раздражался, когда ему напомина- ли о его еврейском происхождении. Он не уставал разъяснять, что преобладание евреев в новой власти объясняется не стремлением евреев во власть, а исключительно забито- стью русского народа царской властью, но однажды шестой брат глубоко задумался, наткнувшись в книге некоего еврея А. Си- мановича на одно, видимо, из неосторожных высказываний Льва Давидовича:
«Мы должны превратить Россию в пусты- ню, населенную белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, которая не сни- лась никогда даже самым страшным деспо- там Востока… Тирания эта будет не справа,
а слева. И не белая, а красная, ибо мы про- льем такие потоки крови, перед которыми содрогнутся и побледнеют человеческие потери капиталистических войн. Крупней- шие банкиры из-за океана будут работать в теснейшем контакте с нами. Если мы вы- играем революцию, раздавим Россию, то на погребальных обломках ее укрепим власть сионизма, перед которой весь мир опустится на колени. Мы покажем, что такое настоя- щая власть. Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до пол- ного отупения, до идиотизма. До животного состояния. А пока наши юноши в кожаных куртках – сыновья часовых дел мастеров из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы – о как великолепно, как восторженно они умеют ненавидеть все русское! С каким наслажде- нием они уничтожают русскую интеллиген- цию – офицеров, инженеров, священников, генералов, агрономов, академиков, писате- лей…»
Это высказывание Льва Давидовича Троц- кого не для русских ушей шестого брата об- волокло холодной мыслью: «Неужели мы, русские, да и вся Россия, только дрова в топ- ке мировой революции? И может, уже завтра и его, как отработанный материал, бросят в эту топку?»
Но он торопливо отогнал эту мысль, мало ли что еврей Симанович мог написать!
Шестой брат понимал, что не имеет на это права, но почему-то иногда находили на него минуты необъяснимой печали, от которой не освобождали ни бравурные марши, ни успехи в борьбе с «врагами народа», ни труды клас- сиков будущего общества всемирного и оди- накового счастья, ни даже водка, к которой он давно пристрастился, без нее не выдер- жали бы, лопнули нервы. В такие минуты он с тоской и в то же время с досадой вспоминал безрадостную жизнь отца, старшего брата, не сумевших, да и не желавших оторвать рыла от земли, вспоминал и Иванушку-дурачка, меньше и с тревогой – о средних братьях, боясь, что рано или поздно они со своими дурацкими поисками народного счастья мо- гут скомпрометировать его, попав в один из
отделов его департамента борьбы с «врага- ми народа». Он все собирался съездить на родину, не то что бы уж очень тянуло, а по- казаться, кем он стал. Но все некогда было. В Гражданскую войну классовая ненависть увела его сначала на восток вместе с Мар- тыном Ивановичем Лацисом, который тогда возглавил ЧК при Пятой армии, против ад- мирала Колчака, потом под Оренбург, против атамана Дутова, у которого вместо войско- вого знамени была икона Табынской Божь- ей Матери, которая атаману не помогла, что лишний раз доказывало, что Бога нет, и ата- ман, так и не бросив икону, вынужден был с остатками Оренбургской армии скрыть- ся в Китае, где его все равно настигла рука департамента борьбы с «врагами народа». А потом его, как стойкого борца за народное счастье, бросили на юг, в Крым, под нача- ло Белы Куна и Землячки, которые, он уже не удивился, оказались не венгром в одном случае, и не украинкой в другом, а евреями, где он под их началом расстрелял и утопил в море около ста тысяч бывших офицеров царской армии, не пожелавших вместе с ба- роном Врангелем покинуть Россию и наивно поверивших красному командарму Фрунзе, что их помилуют. И там, в Крыму, однаж- ды ему показалось, что во встречном нищем он узнал своего младшего брата Иванушку, но как он мог оказаться в Крыму? И пока он размышлял на эту тему, нищий торопли- во исчез в придорожном кустарнике. Потом классовая ненависть и страстное желание ускорить мировую революцию, потому что он безмерно устал, бросили его под руковод- ством будущего маршала Тухачевского, кото- рый в недалеком будущем будет морить не- покорный русский народ ядовитыми газами, на запад – освобождать братских польских пролетариев от капиталистов. Но поляки по- чему-то не захотели освобождаться от своих капиталистов и, будучи солдатами бывшей германской императорской армии, всыпа- ли им по первое число, и в польских лагерях осталось умирать около ста тысяч русских мужиков. Этот эпизод своей революционной биографии шестой брат старался забыть, тем
более что объявленное Великим Кормчим усиление классовой борьбы поглощало его целиком, хотя порой возникало у него со- мнение: какое усиление классовой борьбы, когда весь класс эксплуататоров давно сведен к нулю, а жалкие остатки его спрятались за границей? В результате из факта, что во «вра- гов народа» определяли, прежде всего, креп- ких сельских мужиков и заводских рабочих и инженеров, он, не будучи дураком, пришел к неожиданному и неприятному для себя вы- воду, что усиление классовой борьбы было объявлено лишь для того, чтобы обеспечить задуманные великие стройки счастливого будущего миллионами бесплатных рабов-за- ключенных, другой возможности набирать рабочих на стройки у большевистской власти не было. И опять, как в случае с неосторож- ным высказыванием Льва Давидовича Троц- кого, он постарался забыть этот неприятный для себя вывод. И опять возникало желание съездить на родину. Но он не мог позволить себе взять для этого даже короткий отпуск, да и, честно говоря, при мысли съездить на родину его тревожило: младший брат Ива- нушка-дурачок, если жив, обязательно по- просит какого-нибудь послабления для себя. Он ведь по темноте своей не поймет, что чем больше продналог, тем скорее отвратит он свое рыло от земли и повернет его на дорогу всеобщего счастья. А потом – с его неуемной жаждой работы в отца и старшего брата – не в кулаках ли он? Ведь одно время, сразу после революции временно дали мужикам землю, чтобы они не воевали на стороне бе- лых. Не скомпрометирует ли брат Иванушка его, непримиримого революционного бор- ца с безупречной биографией? И тем бо- лее – остальные братья, вдруг они вернулись в нахлебники Иванушке-дурачку, сами-то они работать не хотят и не умеют? Где они, прохвосты-идеалисты, кем стали? Как бы не вышло ему боком это родство? Надо бы по- искать их, но в его департаменте по борьбе с «врагами народа» могут заинтересоваться: почему ищешь, и потянется за тобой след. Надо подойти к этому вопросу с другой сто- роны: не искать отдельного человека, а по-
кончить разом со всеми сектами. Надо издать циркуляр: чтобы преследовать их самым же- стоким образом, в лагере их научат работать. Нет ничего вреднее и опаснее всяких сект. С Церковью покончили, она была на виду, а секты – они в глухом подполье, как в первое время большевики. Он даже испугался этого сравнения. Ему уже докладывали, что сек- танты после православных и мусульман ока- зываются самыми живучими в лагерях. Это даже хорошо, значит, можно будет автомати- чески продлять им срок – и так до бесконеч- ности: пусть работают и верят в свою загроб- ную жизнь. Но срочные дела все откладывали продвижение такого указа. И на этот раз он отказался от заманчивой идеи поехать – пройтись по родному селу в чёрной кожаной куртке, перетянутой ремнями, и непременно при нагане. И почувствовать уважительный страх-холодок в лицах. А все-таки надо будет как-нибудь поехать, когда покончат со все- ми этими сектами, чтобы напомнить о себе, может, в родном селе не подозревают, что он имеет прямое отношение к тем грозным и беспощадным указам относительно классо- вого врага, которые, конечно, дошли и до его села. Ведь со временем его именем могут на- звать школу или улицу, а может, даже колхоз, хотя колхозы, как правило, называли имена- ми главных вождей революции.
Он мог не сомневаться, грозные указы до его села дошли. Чтобы быстрее приблизить всеобщее счастье, крепких мужиков в нем, как и во всей стране, раскулачили, сосла- ли на Урал и в Сибирь, а кое-кого и на Со- ловки, оставшихся согнали в колхоз, да еще поспешнее, чем в других местах, потому как знали: что он из этого села и рано или позд- но приедет на родину. И потому надо, чтобы село было показательным, впереди других. И потому согнали в колхоз за один день всех оставшихся мужиков. Только не знали, что делать с Иванушкой-дурачком. Во-первых, он подходил под категорию между кулаком и середняком, и его можно было определить и в подлежащие раскулачиванию и в колхоз- ники. Во-вторых, идти в колхоз он катего- рически отказался, но в то же время знали,
что его брат большая шишка в департаменте борьбы с «классовым врагом», может, пото- му он так смело себя и ведет. Решили по це- почке вверх спросить у его шестого брата, что делать с Иванушкой-дурачком? По це- почке вниз шестой брат вынужден был спу- стить разъяснение: «В борьбе с классовым врагом родство не имеет значения, наобо- рот, этот случай должен стать примером для остальных. Раскулачить по первой категории с конфискацией имущества и сослать в Си- бирь как можно дальше!» Отправили Ива- нушку-дурачка аж на саму Колыму, ледяную сторону.
После того как разобрался с Ивануш- кой-дурачком, шестой брат инициировал наконец тот тайный приказ: отыскать всех своих братьев, которые раньше его ушли по миру искать Истину, – отыскать во что бы то ни стало и заточить в лагеря и уморить непо- мерной работой, потому что могли скомпро- метировать его своим родством. Всех ли сы- скали, полностью ли выполнили его приказ, не знаю, только больше о них никто никогда не слышал, если появились секты, то новые, другие.
Дед Левонтий замолчал.
А что дальше было с Иванушкой-ду- рачком, который на самом деле дураком не был? – спросил отрок.
Не знаю. Не вернулся он в свою дерев- ню через назначенные ему десять лет. Скорее всего, сгинул он в той ледяной стороне. Ред- кие возвращались, кто попадал туда. А кто возвращался, долго не жили, их, выработан- ных до предела, отпускали лишь умирать…
Пройдут годы. Уедет в большой город от- рок – учиться на учителя. Студентом, что- бы прокормиться, потому что помогать ему, сироте, было некому, по ночам будет подра- батывать разгрузкой железнодорожных ва- гонов, барж… Не думал, что приобретенный опыт грузчика в не в столь отдаленном вре- мени ему пригодится.
Потом дойдет слух до родного села, – что будет отрок арестован за то, что, будучи не- крещеным, потому как крестить в селе было
некому, станет одним из организаторов «Все- российского социал-христианского союза освобождения народа», который своей целью ставил свержение тоталитарного коммуни- стического режима и возрождение России на основе идеологии христианства и социаль- ной справедливости. А были еще с ним осуж- дены Игорь Огурцов, Михаил Садо, Евгений Вагин, Борис Аверичкин и будущий писа- тель Леонид Бородин, который по отцу был литовцем, но отца расстреляли в 1938 году в департаменте по борьбе с «врагами народа», в котором служил шестой брат, и в результа- те по отчиму он стал русским. И заключен он был в глухие мордовские лагеря сроком на восемь лет, посчитали, что этого срока вполне достаточно для исправления хода его мыслей. И не заступились за него зарубеж- ные так называемые правозащитники, кото- рые защищают всех, кто в России настроен против власти, которая после страшных лет
«красного террора» несколько повернулась лицом к народу. Обычно в таких случаях они поднимают шум на весь мир, а тут не просто молчали, а как бы даже жалели, что такой малый, по их мнению, срок ему был опре-
делен. И оттрубил отрок от звонка до звонка восемь лет мордовских лагерей, теперь уже в них, а не на Колыме, прятали самых опас- ных государственных преступников, кото- рые, по мнению коммунистов, не правильно думают о счастье народа. По выходе из лаге- ря стал он тайно писать книгу о том, каким видит счастье для родного народа, но умер, чуть перевалив за сорок, не выдержало серд- це, – может, от безысходности дум о России. А рукопись книги, за которую он мог полу- чить второй срок, он надеялся переслать за границу, в расчете, чтобы те самые правоза- щитники, которые в свое время не только не пытались защитить его, но даже радовались, что он попал за колючую проволоку, обяза- тельно ухватятся за нее и тайно перешлют ее в СССР, чтобы и посредством ее подрывать его основы, который в их глазах все-таки оставался ненавистной Россией, и это была единственная, хотя и очень опасная возмож- ность, чтобы в России его книгу прочли в том числе и люди, для которых он ее писал. Но во время похорон рукопись каким-то образом бесследно пропала.
И как бы не оставил он следа на Земле…
Глава 3. Иван Лыков из деревни Большой Перевоз
Рассказывая отроку притчу о семи брать- ях, дед Левонтий умолчал, не потому, что это было тайной, а потому, что в притче не быва- ет конкретных имен, на то она и притча, что под Иванушкой-дурачком, имея в виду мно- гих русских Иванов, он имел в виду прежде всех судьбу своего троюродного племянника Ивана Лыкова из деревни Большой Пере- воз, что под Великим Новгородом. Когда-то деревня называлась селом, потому как в ней была церковь, объединяющая в приход со- седние по кругу верст на пять деревни, но те- перь уж никто не мог сказать, во имя какого святого она была поставлена. По сохранив- шейся частично росписи на своде перед ал- тарем можно было предположить, что была поставлена она во имя великомученика Ди- митрия Солунского, покровителя всех славян и русского воинства. Во лбу великомученика, прямо над переносицей был скол от пули, пущенной меткой рукой. Когда-то деревня была корневой для рода-фамилии Лыковых, пока ее не рассеяли по миру чужие и свои су- постаты, так старались, что совсем свели ее с лица Земли.
Все было, как в той притче: семь брать- ев, в том числе старший брат, вслед за отцом погибший в 1916-м на Великой войне и оста- вивший на попечение младшего, Иванушки, вдову с тремя ребятишками. Четверо братьев во время Гражданской войны вместе с други- ми крепкими мужиками отступили из села с белыми и положили головы неизвестно где. Может, кто и остался жив, кто, спаса- ясь от неминуемой смерти, ушел в изгнание в чужие страны, но как узнаешь, граница те- перь на замке, ее птица не перелетит, не то что весточку через нее получить. И был брат шестой, который не отступил тогда из села с белыми, а примкнул к вступившим в село
по пятам белых красным и при новой власти в России, в которой вместо царя и Бога была теперь партия большевиков с Великим Кор- мчим во главе, со временем выбился в боль- шие начальники в департаменте борьбы с контрреволюцией и «врагами народа».
Как в той притче, был седьмой брат, млад- ший, Иванушка, которого шестой брат про- звал Иваном-дураком, потому как Ивануш- ка не последовал его примеру, не записался в красные, за которыми, как говорил шестой брат, великое будущее.
Когда в стране после Гражданской вой- ны немного успокоилось, работая на своем клочке земли с раннего утра до позднего ве- чера, Иванушка не заметил, как по утверж- денным в департаменте борьбы с контрре- волюцией и «классовыми врагами» меркам стал середняком, то есть встал немного на ноги и стал кормить не только себя и своих оставшихся без отца, без матери племянни- ков, мать еще вскорости после вести о гибе- ли отца на войне умерла, но и председателя комбеда, и уполномоченного, и грозных сотрудников департамента по борьбе с кон- трреволюцией и «врагами народа». Вот тут в полную меру и оправдалось его прозвище, данное шестым братом, он действительно оказался Иваном-дураком: на собрании, когда другие сельчане, наученные горьким опытом, благоразумно помалкивали, он не просто публично отказался вступать в кол- хоз. Он заявил, что не хочет работать на бездельников, и сомневался, какое же это коллективное хозяйство будет, если из жиз- ни изымают, отсылают неведомо куда самых крепких мужиков, если оставляют в кол- хозе одних только деревенских горлопанов и лентяев. За эти слова его повысили в ста- тусе, сравняли в правах не только с кулака-
ми, но и с «врагами народа». И в отличие от мужиков, назначенных в кулаки, определи- ли не в ссылку, а в так называемый трудовой исправительный лагерь, специально разбро- сав его племянников по детдомам и детским колониям по всей стране, чтобы они навсег- да оторвались друг друга, а потом вышли оттуда, забыв о своих кулацких корнях, до- стойными строителями светлого будущего. Научным путем было доказано, что самыми лучшими строителями коммунизма являются люди без корней, им незачем оглядываться в прошлое, у них одна дорога – стремиться в будущее.
И повезли Ивана в скотском вагоне, но даже соломы не постелили, в унижении ве- ликом, чтобы убить человеческую волю и че- ловеческую душу, на окнах колючая прово- лока, через всю страну на Дальний Восток. В славном городе Владивостоке после ме- сяца на гигантской пересылке «три-десять» перегрузили на корабль, и поплыл Иван на студеный Север, где его закрыли за колючую проволоку, в своего рода тоже колхоз – конц- лагерь с символическим названием «Тупик контрреволюции». Иван даже в чудном сне представить не мог, что в государстве, на- чисто отрицающем власть золота, его опре- делят, как и десятки тысяч, а может, тысячи тысяч других мужиков, в большинстве своем добротных хлеборобов, добывать золото – вместе с ворами и убивцами, которые ходили теперь в колымском лагере-колхозе, прооб- разе грядущего общества всеобщего счастья, в надсмотрщиках да десятниках.
И год за годом жил Иван, как и сотни тысяч других мужиков, за колючей прово- локой в студеном северном краю. И слов- но мамонты, ложились они один за другим в вечную мерзлоту. И больше всего убивали их не столько скудная пища впроголодь, из- нурительная работа по 16 часов в день без вы- ходных, сколько бесчеловечное обращение и чувство отсутствия вины. Вот что в боль- шей степени съедало их.
Это вам не царская каторга, которая убивала человека, – однажды назидательно сказал начальник лагеря на общем построе-
нии. – Наша цель не угнетение, а перевоспи- тание человека. Наша…
Вот уж действительно не царская ка- торга, – не дал ему договорить кто-то из се- редины строя. – При царе суточная норма каторжника составляла 819 грамм добротно- го ржаного хлеба, 106 грамм мяса, 30 грамм сала, несколько видов круп, подсолнечное масло, на заработанные деньги можно было приобрести овощи. Мы же в сутки полу- чаем по норме, которую то и дело уреза- ют, 750 грамм ржаного хлеба с опилками, 21 грамм мяса, из круп только гречку. Катор- жанин при царе отдыхал каждое воскресенье, все православные праздники, дни рождения и тезоименитства императора и наследника, то есть около 80 дней в году. Мы же не имеем дней отдыха вообще, ежедневно работаем по 16–18 часов в сутки. На самой тяжелой Нер- чинской каторге норма выработки каторжа- нина составляла 50 килограмм руды в смену, у нас полторы тонны.
Начальник лагеря, не перебивая, выслу- шал выступающего, а потом коротко бросил:
В карцер на десять суток и, кроме воды, ничего не давать.
Иван же, наученный горьким опытом, не лез на рожон, он нес свой крест, подобно миллионам ему подобных по эту и ту строну колючей проволоки, как неизбежное испы- тание, ниспосланное сверху за его грехи, хотя особых грехов за собой не чувствовал, и, мо- жет, за грехи всего русского народа. Бог ис- пытывает, наказывает нас через Сатану, так считал в большинстве своем не отказавший- ся от Бога православный русский народ, так считал и Иван, как часть народа. Не судья, не прокурор, не комиссар в кожаной куртке виноваты в его тюремно-лагерной доле, они лишь слепое орудие чужой воли – виноваты мы сами, раз Бог послал на нас такое тяжкое наказание. В очередной раз, любя и скорбя по нам, испытывает нас, ибо только через страдания, раз мы через любовь не понимаем, можно прийти к счастью. И потому надо тер- петь, это единственный способ борьбы за бу- дущее. И потому не было у него ненависти ни к судьям, ни к стражникам, охранявшим его.
Он, скорее, жалел их, особенно стражников, простых деревенских парней как исполните- лей чужой воли, по-своему, тоже мучеников, в ледяную стужу круглосуточно торчащих на вышках.
А может быть, в этом и есть секрет нео- быкновенной живучести русского человека? Иван не задумывался над этим и покорно, и терпеливо нес свой крест. Но порой было сомнение, почему так много крест несущих? Неужели так велика наша общая беда? Неу- жели на самом деле виноват весь народ? Неу- жели он весь, за редким исключением, отсту- пился от Бога? Как сказал, выйдя из карцера, зэк, прилюдно сравнивший царскую каторгу с большевистской, что только на строитель- ство Беломорканала было закрыто за колю- чую проволоку 126 тысяч заключенных, из которых уже около 50 тысяч умерло от непо- сильного труда и голода. Что на строительстве канала Москва–Волга имени Великого Кор- мчего создана специальная система конц- лагерей под общим названием Дмитровлаг, через которую уже прошли около 1 миллио- на 200 тысяч человек. И вырвалось у Ивана однажды отчаянное: «Боже, за что, за какие грехи тяжкие ты определил-наказал меня на этой Земле быть русским?! И из-за нас, рус- ских, страдают другие народы, кто вольно или невольно связал с нами судьбу…» Пото- му как вместе с ним за колючей проволокой были и татары, и башкиры, и узбеки, и каза- хи, и даже евреи, которые заварили так назы- ваемую Великую Октябрьскую революцию… Но тут же, многократно перекрестившись, прогнал эту дурную мысль.
И Иван жил, точнее, существовал, при- тупив все свои чувства, как бы положив их на хранение в вечную мерзлоту – до лучших времен. Он, скорее, не умом, а чувством по- нимал, что иначе не выжить.
Он не пытался понять корней зла. Ибо по- нимал, что не понять ему их, потому как это ипостась Бога. И потому что от мыслей этих может вскипеть мозг и лопнуть сердце. Или наполниться злом. И что жечь себя попусту? Он был свидетелем многих примеров тому, как сжигали тут, за колючей проволокой, себя
люди в напрасных терзаниях, – надо терпеть и ждать, несмотря ни на что, значит, так Богу угодно. Раз попустил на нас такую беду, зна- чит, мы заслужили ее.
И поэтому со стороны Иван казался тупым, животнообразным, думающим лишь об одном – как бы пожрать да поспать, и, мо- жет быть, до сих пор кое-кому не только из иностранных туристов кажутся тупыми, как бы уснувшими, последние миллионы случай- но оставшихся в живых русских крестьян. Все в них сокрыто глубоким слоем льда и мертвя- щего пепла, они уже не верят никому и ниче- му. Расслабишься – и совсем погибнешь, уже навсегда…
И заметил Иван, что выживали в основ- ном не потерявшие веру в Бога или тут, в зем- ном аду, обретшие Его. Чаще выживали даже верящие не в истинного Бога, а разного рода сектанты, но у них все равно была вера, и она спасала.
И вот на пятом году его великого ко- лымского служения, видимо, что-то стало меняться в стране. В один из дней в лагерь прибыл очередной этап. С первого взгляда этап как этап, но опытному глазу было не- трудно заметить: от прежних он отличался тем, что в нем было гораздо меньше простых мужиков, из которых преимущественно состояли этапы прежних лет. То ли по ним уже был выполнен план, то ли их уже почти совсем перевели, то ли вдруг кто опомнил- ся наверху, что скоро некому будет растить хлеб и кормить буревестников всеобщего счастья, но, помимо уголовников, которых, наоборот, расплодилось видимо-невидимо, этот этап почти наполовину составляли те, кто не столь давно ходили в черных кожаных куртках, перетянутых ремнями, в зеленых военных френчах, в том числе те, которые составляли каторжные и расстрельные спи- ски «врагов народа»
И вот они встретились тут – две силы, на ставшей великой русской рекой Колыме. Теперь уже трудно сказать, с какого време- ни стали называть великой русской рекой Волгу, но со временем за право называться великой русской рекой стала соперничать
с ней суровая северная река Колыма, может, с первым прибывшим сюда мужицким ла- герным этапом. И вот они встретились тут две силы: те, для кого построены были эти лагеря, и те, кто определял, кого в них пря- тать. И те, и другие были в серой лагерной робе, но между ними была незримая стена. В отличие от первых, вторые, которых в ла- герном просторечье стали называть «поли- тиками», в большинстве своем были еврея- ми и быстро пристраивались в истопники, санитары, библиотекари и на прочие ин- теллигентные обслуживающие должности. И не только потому, что на других работах от них не было толку и что у них были слабые, истощенные от нетерпеливого ожидания всеобщего народного счастья, нервы, и даже не потому, что лагерная администрация ви- дела в них социально близких, а потому, что один из них, устроившись на теплое место, тащил другого по принципу не столько клас- совой, сколько национальной солидарности. И больше всего их убивало чувство жестокой несправедливости, случившейся с ними, – они всем: и при случае лагерному началь- ству, и даже презренным серым мужикам-со- лагерникам, которые, конечно же, в отличие от них, не случайно попали сюда, и, прежде всего, самим себе пытались доказать, что они попали сюда по нелепой ошибке: прой- дет немного времени, и разберутся – и их не только выпустят отсюда, но и вознаградят за вынужденные страдания. Ну и конечно же самым жестоким образом накажут виновных в их страданиях. И они донимали начальство лагеря бесконечными письмами на самый верх, непременно Великому Кормчему, в ко- торых они доказывали свою невиновность и преданность ему.
И, глядя на очередной такой этап, в ко- тором жрецов будущего общества всеобщего народного счастья было еще больше, ска- зал ему Илья, сосед по нарам, по прозвищу Илья-Пророк, широколобый, широкопле- чий бородатый мужик с необыкновенно го- лубыми глазами, рядом с которым Иван ста- рался держаться, – и не только потому, что тот был старожилом лагеря:
Смотри, Иван, пришло время, когда змея начала захватывать свой хвост. Значит, грядет конец большому злу. Я думал, что оно продержится дольше, а видишь, все го- раздо раньше возвращается на круги своя. Я уже не доживу, оно еще лет двадцать будет исходить собой, метаться в горячечном пре- дсмертном бреду, сея беду, а может, в этих судорогах, или позже в тихом полусне види- мого благополучия может вообще погубить страну. А ты можешь дожить, потому береги себя. Должен дожить! Уже чувствуется при- ближение конца. Вот на днях я слышал спор двух «политиков»: в чем причины массовых репрессий, обрушенных на страну уже го- раздо позже так называемого «красного тер- рора», когда с врагами революции вроде бы уже было покончено? Пытаются объяснить политической борьбой в высших эшелонах власти, нарастанием классовой борьбы, еще чем, а они, по-моему, объясняются очень просто. Система государственного хозяй- ства, которую изобрели большевики, может держаться только за счет бесплатного тру- да миллионов рабов-муравьев. Это, кстати, признают и сами большевики. Например, их низвергнутый апостол Лев Троцкий в сво- ей программной статье «Профсоюзы и ми- литаризация труда» писал: «Мы знаем труд вольнонаемный, который буржуазия считает свободным. Мы же противопоставляем этому труд общественно-нормированный на осно- ве хозяйственного плана, обязательного для всего народа, то есть принудительный для каждого работника страны. Без этого нельзя и думать о переходе к социализму… Говорят, что принудительный труд не производите- лен. Если это верно, то все социалистическое хозяйство обречено на слом, ибо других пу- тей к социализму, кроме властного распреде- ления хозяйственным центром всей рабочей силы страны, размещение этой силы соот- ветственно потребностям общегосударствен- ного хозяйственного плана, быть не может». И департамент борьбы с «врагами народа», который после «красного террора», вроде бы выполнив свою задачу, должен был быть рас- пущен, вынужден был срочно перестроиться
для выполнения новой задачи: поставки все большего и большего количества бесплатных рабочих-муравьев на стройки светлого буду- щего. В этом весь смысл, говорил Илья-Про- рок, на первый взгляд бессмысленных ре- прессий, обрушенных на народ, над которым историки потом будут долго ломать головы. А на самом деле все очень просто: никакой политики, одна только экономическая целе- сообразность. В результате этой целесообраз- ности одна только коллективизация сельско- го хозяйства уже унесла около 10 миллионов не самых худших крестьян, а если сказать горькую правду – цвет нации. Это не мо- жет без конца продолжаться. Раскрученный маховик уничтожения в конце концов даст сбой. Придет новое поколение коммунистов, они будут вынуждены дать послабление на- роду, и в результате все посыплется, раз не на штыках. А эти, – показал Илья-Пророк на изнуренных, убитых горем «политиков», – может, даже не догадываются, каким целям служили, они лишь мелкая сошка. Их мож- но только пожалеть. Пришло время, когда на кого-то надо списать все эти злодеяния, вот они, мелкие исполнители, так и не по- нявшие, чему, кому служили, и названы ви- новными, а потом, через много лет, чую я, их внуками и племянниками, приблизившими- ся к власти, некоторые из них для этого сме- нят фамилии, будут возведены в ранг святых мучеников. Вот в это время надо сделать все, чтобы не дать им прийти к власти! Вот пото- му, Иван, надо выжить.
Если даже выживу, что от меня будет за- висеть? – усмехнулся Иван.
Если каждый так будет продолжать ду- мать, страна, народ никогда не вырвутся из рабского ярма. Многое и от тебя, от таких, как ты, будет зависеть. Даже здесь, до того времени, когда ты выйдешь из лагеря. Тем, что будешь поддерживать других, более сла- бых духом. В конце концов будешь рассказы- вать обо мне, что был такой мужик, который даже здесь, за колючей проволокой, думал о будущей России. Глядя на них, – снова кивнул он в сторону кучкующихся «полити- ков», – видишь, что маховик начал дробить
кости тем, кто его раскручивал. Они считают, что это трагическая ошибка, что они попали сюда, а мы с тобой видим, что настигает воз- мездие. К сожалению, оно настигает пока не тех, кто маховик на самом деле стронул с ме- ста, а потом раскручивал его, а лишь жалких, так ничего и не понявших исполнителей. Но без них большое зло не могло бы выра- сти. Оно само по себе бессильно, ему нуж- ны маленькие беспринципные исполнители, и пока они будут находиться в народе, зло неискоренимо. Так уже было сотни, тысячи раз в человеческой истории. Запомни, на зле добра не построишь, рано или поздно оно обернется еще большим злом. Сатана, пад- ший ангел, один против Бога бессилен, ему нужны помощники, они нужны ему, кроме всего, фактом своего существования, как до- казательство того, что зло так же изначально, как и добро.
А что будет потом, если все-таки насту- пит возмездие? – спросил Иван.
Не знаю, – честно признался Илья, – хотя меня и зовут Пророком. – Думаю, что сначала будут необоснованные надежды, взлет человеческого духа, а потом, как тяже- лое похмелье, наступит неверие во все, даже в самое святое. Корежить будет страну. Ох, как корежить! И так как к тому времени уже почти искоренят из народа Бога, он не будет знать, куда идти, люди будут искать вину друг в друге. И может взрасти новое зло, исходя- щее из нынешнего, хотя внешне будет казать- ся, что оно к нему не имеет отношения, но не менее страшное, потому что будет рядиться под добро, и опять может получиться так, что одни будут строить счастье на несчастье дру- гих. И опять может получиться, что победой добра снова воспользуются злые и мститель- ные, а добрые и жертвенные будут гибнуть.
Один из только что вошедшего в воро- та этапа в ожидании, когда их распределят по баракам, уже не мог больше стоять, упал, конвоир, оттащив бросившуюся на него со- баку, ударил его прикладом:
Вставай, что разлегся!
Жалко их, – боль передернула лицо Ивана, словно ударили его. – Погибнут, ведь
здесь не за столом под красным сукном при- дется воссиживать.
Илья-Пророк, о прошлой жизни которо- го, кем он в ней был, Иван ничего не знал, улыбнулся:
Святой ты человек, Иван! Знаешь ведь, что как раз они или подобные им заперли тебя сюда на медленную смерть. А тебе их жалко. И была бы твоя воля, ты уже сегодня отпустил бы их на свободу, потому как, в от- личие от тебя, у них есть жены и дети, кото- рые в горе заламывают руки. Да, жалко! Но в то же время, почему именно их обманули, а, например, не тебя? Значит, они готовы были к тому, чтобы их обманули? Может, подспуд- но даже желали, чтобы их обманули? Тебя ведь столько раз пытались обмануть, но ты ведь не поддался, за это ты раньше всех сюда попал и, может, позже всех выйдешь. Всеми силами в себе держи душу. Ради твоих будущих детей, которые будут продолжением тебя. Твой час еще впереди. Иначе ради чего ты терпишь? Твой час еще впереди, раз уж эти пошли сюда. Но там тебе будет не легче… А насчет них не переживай! Не переживай, – повторил Илья, по прозвищу Пророк, – они, в большинстве своем чернявые, друг друга издалека видят и, в отличие от нас, поддерживают друг друга. Прежние, что успели устроиться в теплых ме- стах, пристроят и этих.
Но теплых мест на всех не хватит.
Ну что ж, не в санаторий попали. А ты не растрачивай на них свою душу. Закопай ее поглубже в себя и держи. Ты еще будешь ну- жен не только себе. Ты еще должен будешь найти своих племянников, если им не смени- ли фамилию. Не должны, меняют обычно не у сивых, как ты, мужиков, а у известных лю- дей, чтобы у них не было продолжения.
Я уже почти старик, – усмехнулся Иван.
Ну, какой же ты старик!
Не по годам, а по жизни, уже почти весь износился. И душа поизносилась.
Чую я, что они скоро тебя позовут из-за колючей проволоки, ты будешь им нужен для другого дела. Еще до конца своего. Я думаю, тебя уже скоро позовут. Очень уж все плохо складывается у них. Внешний супостат стоит
у границ. Я имею в виду Германию, там объя- вился свой Великий Кормчий, который, как до того Третий интернационал, замахнулся на весь мир, хотя вслух об этом пока еще не объ- явил. Чехословакию он уже захватил. И вот когда он перейдет границу, а он непременно перейдет, на Россию его рано или поздно не- пременно натравят, за СССР она ясно видит- ся им, вот тогда они вспомнят о тебе, потому как некому будет защищать страну. Они при- зовут тебя защищать себя, СССР, а ты будешь защищать Россию и поверженный русский народ. Еще более страшные испытания ждут народ в будущем. Что мы видели с тобой – это еще цветочки. В самый страшный час они тебя позовут, потому что не обойтись без тебя, и ты, спасая их, спасешь Россию. А по- том, после войны, придет самое главное вре- мя, когда стране будут нужны такие, как ты. Да-да, так вот может и должно повернуться, когда, спасая супостатов, которые спрятали тебя за колючую проволоку, ты спасешь Рос- сию. Уверен, придет твое время, когда, ра- зобравшись с чужими супостатами, русский народ разберется со своими. А пока – терпи. В терпении сила русского народа. Его сла- бость и сила.
Иван давно собирался расспросить Илью об одном из зэков, но все как-то не находил времени: утром побудка, жидкая похлебка в спешном порядке, работа на износ, с ко- ротким перерывом на обед, если его можно назвать обедом, а вечером совсем уж не до расспросов, наскоро похлебав жидкой балан- ды, валишься на нары в тяжелый сон. А по- том он давно освоил лагерную истину: мень- ше будешь знать, тем лучше для тебя. А тут раз случился между ним и Ильей-Пророком душевный разговор, спросил, потому что не выходил из головы тот случай.
А было это с полгода назад. Бригаду в то утро при выходе на работу задержали в воро- тах лагеря из-за большого шмона, никто так и не понял, что искали. Не прошли и полдо- роги, сыпался мелкий и нудный октябрьский дождь-полутуман, вдруг из него стал посте- пенно серой змеей выползать встречный этап. Когда поравнялись и уже было стали
расходиться каждый в свою сторону, вдруг один из их бригады вырвался из середины колонны и упал перед одним из встречных этапников на колени, назвав его отцом Пав- лом Флоренским:
И Вы здесь, святой отец!! И Вы с нами?! Благословите, батюшка, на смерть! Больше не могу! Тем и жил, терпел последнее время, что не мог умереть без благословления. И вдруг такое счастье: Бог услышал меня, одарил встречей с Вами. Благословите, ради бога!
И зэк из встречного этапа, которого со- бригадник Ивана назвал отцом Павлом Фло- ренским, высокий, статный и, по всему, гор- дый человек, широко и громко перекрестил его:
Благословляю не на смерть, а на жизнь! Крепись, ты еще нужен Богу здесь, на Земле! Потому благословляю на жизнь!
И, уже обращаясь не только к зэку, упав- шему перед ним на колени, но и ко всем в обеих колоннах, еще громче, чтобы услы- шали все, добавил:
Всех благословляю на жизнь! Собери- тесь духом!
И обе колонны, до того поникшие под холодным нудным дождем, вдруг зашевели- лись, зашумели, стали мешаться ряды. По- слышались команды конвоиров, в истерике зашлись собаки, оба этапа чуть не перемеша- лись, защелкали затворы винтовок, раздались предупредительные выстрелы, ближайший к выскочившему из бригады зэку вертухай передернул затвор винтовки, готовый по ин- струкции пристрелить его, якобы при попыт- ке побега. Но зэк, которого тот назвал отцом Павлом Флоренским, вдруг спокойно и стро- го приказал конвоиру:
Опусти винтовку!!!
И тот, к всеобщему удивлению, послуш- но опустил, как бы ему приказал начальник конвоя.
Потом, когда колонны собрались и ра- зошлись, конвоир как бы опомнился и, идя рядом с колонной, злобно цедил сквозь зубы зэку, упавшему перед зэком из встречно- го этапа, которого он назвал отцом Павлом Флоренским, на колени:
Ну, погоди, вечером я с тобой разберусь! Вечером с ним действительно разобра- лись: сразу же при входе в зону его избили до полусмерти трое конвоиров, а утром вместе с зэком, в котором он признал отца Павла Флоренского, отправили в штрафной лагерь
«Малдьяк». И больше ни того, ни другого Иван за свою лагерную жизнь не встречал.
И вот этот случай неожиданно как бы все- лил в Ивана надежду, он вдруг почувствовал, что он не один, не одинок, значит, есть сре- ди серой массы вроде бы одинаковых зэков люди, которые не только не пали духом, но и поддерживают дух других. И может, не- ожиданно для себя образ отца Павла Фло- ренского, как и образ Ильи-Пророка, будет поддерживать его многие годы, в самые труд- ные времена будет вставать перед его глаза- ми образ высокого русоволосого с открытым и смелым взглядом человека, и он будет слы- шать его строгий и ликующий голос:
Благословляю не на смерть, а на жизнь! И вот сейчас Иван спросил Илью:
А кто такой отец Павел Флоренский? Помнишь случай осенью, в октябре: зэк из нашей колонны упал на колени перед зэком встречного этапа и попросил благословления на смерть, а тот благословил на жизнь?
Илья-Пророк ответил не сразу.
Что, не помнишь? – переспросил Иван.
Отец Флоренский – священник, все- мирно известный ученый-богослов. По слу- хам, он томился в Соловецком лагере, быв- шем монастыре. Они почти все святые места превратили в тюрьмы.
Получается, что его этапировали к нам, на Колыму?
Илья-Пророк почему-то промолчал, а по- том перевел разговор на другую тему.
А наутро снова открылись ворота, в ко- торые, насколько это можно, торжественно и стройно, собрав последние силы, вошел очередной этап. Так торжественно, наверное, входят только в рай, подумал Иван, эта про- цедура каждый раз завораживала его своей торжественной нелепостью, и вдруг он уви- дел среди вошедших в преддверие ада сво-
его шестого брата. Тот, проходя ворота, еще держался на ногах, видимо, предупрежден- ный на Владивостокской пересылке, что на- рушивший строй во входе в лагерь по укоре- нившемуся обычаю будет жестоко избит, но, пройдя ворота и увидев конец пути, все-таки не выдержал, споткнулся от бессилия и чуть не упал, но двое зэков справа и слева успели подхватить его под руки.
По рукам, по лицу шестого брата было видно, что до недавнего времени он сладко ел и сладко спал. И потому, попав в преиспод- нюю, сразу сломался: по распределению по баракам он кулем свалился на нижние нары, потому что на верхние залезть не смог, да и по неписаным лагерным законам не имел права, и бывшие убивцы и воры тут же с веселым хохотом стащили с него комиссарские хро- мовые сапоги и поставили к его ногам разби- тые с брезентовыми голенищами.
Он тупо, со страхом смотрел на подошед- шего и склонившегося над ним Ивана: еще какой-то месяц назад он подписывал много- тысячные приговоры, определяя судьбу та- ких вот тупорылых, не видящих дальше свое- го носа, уткнутых в землю упрямых мужиков.
Здравствуй, брат! – тихо сказал Иван.
Какой я тебе брат! – на всякий случай отодвигаясь от него, подозрительно буркнул шестой брат. Он тоже считал, что с ним про- изошла нелепая ошибка, но скоро все обра- зуется и он вернется в свой большой кабинет на Лубянке и с еще большей энергией будет трудиться ради мировой революции, ради всеобщего светлого будущего человечества, а потому, оказавшись здесь, надо подальше держаться от всяких подозрительных лично- стей, не зря же они сюда попали. Но Иван не оскорбился.
Я действительно брат твой. Присмо- трись. Младший самый, Иванушка, которо- го вы за дурака считали. А я такой и есть. Все братья, в том числе и ты, разбрелись по свету добывать народу счастье, а я остался, потому что кому-то надо было растить хлеб и кор- мить вас всех, как оказалось, на свою беду. И вот пути наши сошлись, я попал сюда, мо- жет, по подписанному тобой или подобным
тебе апостолам мировой революции списку. Может быть, ты наконец тут поймешь, в от- личие от меня, умный, что для всех нас, всего русского и нерусского российского народа, приуготовлена одна судьба, что, составляя эти списки, ты трудился в поте лица для сча- стья какого-то другого народа.
Шестой брат долго и подозрительно в него всматривался, наконец вроде бы поверил, что это его брат, Иванушка, так изменился ли- ком Иван с того времени, когда шестой брат его в последний раз видел: серое, землистое в глубоких старческих морщинах лицо, что можно было дать Ивану и пятьдесят, и даже семьдесят лет. Что-то вроде улыбки про- мелькнуло на лице шестого брата, но не об- радовался он встрече, улыбка тут же смени- лась досадой или даже испугом, он подумал: а вдруг этот, неизвестно откуда взявшийся брат, о котором он почти забыл, а может, и не брат совсем, скомпрометирует его, не зря же он, в отличие от него, попал сюда. И он не- вольно еще дальше отодвинулся от него на нарах…
А ты за что сюда попал? – на всякий случай оглянувшись, шепотом и строго спро- сил шестой брат, тем самым признав свое родство.
Забыл, что ли?.. Я тебе уже говорил. По твоему приказу, – без всякой злости или мести сказал Иван. – Или по приказу твоих подельников. Пошел по жизни, а троих пле- мянников разбросали по детдомам по всей стране… Прости, спрошу… Для кого же ты строил всеобщее счастье, если меня загнал сюда, а с другими братьями и вообще не знаю, что сделал, если, конечно, тебе уда- лось их найти, если они не успели спрятаться за границей, пытали меня твои костоломы, душу из тела вытряхивали, требовали сказать, где они прячутся. Не верили, что я не знаю, и снова пытали. Потом холодной водой отли- вали. Ты хоть однажды задумался – для кого это всеобщее счастье, если в России нет ни одного счастливого, в том числе и тебя? Если она вся обвита колючей проволокой?
Ты брось эти контрреволюционные штучки! Тебя что, специально ко мне подос-
лали, чтобы утопить меня? – вскинулся на него шестой брат. – Отринь от меня, а то ох- рану вызову! – по привычке вырвалось у него, на какую-то минуту он забыл, кто он теперь и где он теперь находится.
Да что ты, брат?! – только и вздохнул в ответ Иван.
Ты революцию не трогай! – зашипел тот, по привычке хватаясь за бок, где у него раньше висел наган. – Ради нее я никого не пожалею. Ты брось свои контрреволюцион- ные разговоры! Революция тут ни при чем. Виноваты вы, тупое равнодушное стадо. Идея не виновата, просто «враги народа» пытают- ся нас сбить с толку. Идея не виновата, ви- новаты люди. Идею мировой революции ты не трогай, я за нее даже тут, умирая, родного брата не пожалею. Я попал сюда по ошиб- ке, это – лишнее доказательство, что враг не дремлет, он втерся в доверие. Погоди, там на- верху разберутся, и я выйду отсюда. Они еще вспомнят обо мне. Я здесь долго не пробу- ду, вот увидишь. Идею ты не трожь! Тебе тут всякая лагерная классовая сволочь напела, не зря их сюда упрятали. Мы мало рубили ей голову, и вот всплыла измена. Я скоро вый- ду отсюда… И тогда я выручу тебя, – снова оглянувшись, зашептал он. – А пока ты не подавай виду, что мы братья. Так надо для дела. Понимаешь, на первых порах жесткость и даже жестокость были необходимы. На то и революция. Революция не может без крови. Революция не может без жертв. Ради светло- го будущего, ради будущего наших детей все можно…
А для настоящего наших детей? Неуже- ли ты не понимаешь, что ты не только детей своего старшего брата по миру пустил, забил их в детдома, а сколько их вы беспризорны- ми сделали?
А вот насчет детдомов ты не прав, – за- горелся старший брат. – Они – школа буду- щих революционеров. Может, мы специально отрываем их от родителей, чтобы воспитать из них настоящих людей, наших помощни- ков, выковывать идейных солдат революции.
И здесь вы, молотобойцы, куете насто- ящих людей? – усмехнулся Иван
И здесь, – подтвердил шестой брат. – Кто способен перековаться, а если нет… – он замялся.
А если нет?.. Молчишь. Ты даже не до- гадываешься, кого тут из тебя выкуют. Мне мнится, что больше ты не нужен там стал. Перемолотив кувалдами народ, принялись за таких, как ты. Стали заметать следы, и ты стал опасным свидетелем. Ты говоришь, слу- чайно попал сюда. Ты думаешь, что ты здесь только один такой? Ты ничего не понял. Та- ких, как ты, с каждым днем здесь все больше. Почти четверть барака. То же самое в дру- гих бараках. И все толкуют, что попали сюда случайно. По навету. Весь народ вы загнали сюда, повывели по навету, теперь взялись за себя, чтобы выполнить план по «врагам на- рода».
Ты немедленно брось эти разговоры, так может рассуждать только контра, – загнанно пробежав глазами по бараку, испуганно за- шептал шестой брат. – За такие разговоры я брата родного не пожалею. Я тебе прощаю на первый раз только потому, что мы оба здесь. Я понимаю, что тебе тут разная контра на уши поет… Вот твой сосед с бородищей, похожий на попа, – показал он пальцем на Илью-Пророка. – Но предупреждаю: нач- нешь снова этот разговор, я вынужден буду донести о нем начальству.
Неужели донесет? – думал с тоской Иван, не потому что боялся доноса, а от мыс- ли: неужели до того пал?
Шестой брат чернел и таял буквально по дням: не столько от тяжелой работы, «чер- нявые» его в свою стаю не брали, сколько от сжигающего его внутреннего огня. Он исхо- дил своим горем, по ночам, когда все спали тяжелым сном, стонал и плакал, колотился головой в стену барака. Потом он начинал требовать у администрации лагеря бумагу и писал письма, в которых писал о своей не- виновности, каждый раз во все более высокие инстанции, наконец самому Великому Кор- мчему, но те или отмалчивались, или остав- ляли приговор без изменения. Но наконец он добился своего: его вызвали в администра- цию лагеря и с ухмылкой сунули ему в руки
серую бумажку – десять лет исправитель- но-трудового лагеря ему заменили такими же десятью годами, но только с припиской «без права переписки». Достучался! Под этой при- пиской шестой брат, разумеется, знал, подра- зумевался расстрел. Видимо, он всем надоел, и таким образом от него решили отделаться, к тому же поняв, что толку от него, как от чернорабочего, никакого нет. Так и умер он с убеждением, что с ним произошла нелепая ошибка, и с криком на устах: «Да здравствует Великий Кормчий! Да здравствует мировая революция!» Он так и не понял, что Великий Кормчий наконец обретя полноту власти, начал методично и целенаправленно унич- тожать пламенных борцов за мировую рево- люцию и их приспешников, а лес рубят, как говорит русская пословица, щепки летят: под топор, если не через каждого второго, то че- рез пятого уж точно, попадали тоже ради точ- ного счета невинные люди. И не будет знать шестой брат, что вслед за ним через какое-то время расстреляют его непосредственного начальника глубоко уважаемого им Марты- на Ивановича Лациса – начальника отдела ВЧК–ОГПУ по борьбе с контрреволюцией, который на самом деле был никаким не Ива- новичем, а латышом Яном Фридриховичем Судрабсом. Как и расстреляют тоже славно потрудившегося на жатве русского народа за- местителя председателя ВЧК–ОГПУ тоже ла- тыша Якова Христофоровича Петерса. Поче- му-то на жатву русского народа большевики на высшие должности в ВЧК–ОГПУ призы- вали, начиная с поляка Феликса Эдмундо- вича Дзержинского, по преимуществу нерус- ских людей, может, по слабости русского характера. Не будет шестой брат знать, что по заданию Великого Кормчего Иосифа Ста- лина доберутся даже в Латинской Америке, зарубят ледорубом горячо любимого шестым братом Льва Давидовича Троцкого, который на самом деле был не украинцем Троцким, а Лейбой Бронштейном. Шестой брат не будет знать, что в 1956 году набравшие силу и подсуетившиеся сыновья и племянники товарищей Лациса и Петерса смогут втихую протащить реабилитацию этих кровавых па-
лачей русского народа как невинно постра- давших от Великого Кормчего, которая ни- когда не коснется их верного подручного, шестого брата Ивана Лыкова. Пройдет еще какое-то время, и внуки, и племянники апо- столов мировой революции, пробравшись в мозговые центры начавшего освобождаться от идеалов мировой революции государства, начнут тихой сапой готовить очередную, на сей раз «мягкую» революцию.
А Иван отсидел свое, хотя за все десять лет, наверное, не сидел подряд и часу: с рас- света до заката работал, вечером пластом ва- лился на нары, чтобы утром снова втянуться в лошадиную лямку. Но лошади столько не выдерживали. Сколько золотоносного и пу- стого песка и разной руды, включая кассите- ритовую, из которой алюминий делают, пере- лопатил – один Бог знает!
Вышел он из лагерных ворот, счастье ему вышло – не добавили ему срока, – и расте- рялся от свободы и не знал, как жить дальше? А умный человек подсказал:
Не возвращайся в Россию, тем более на родину свою. Я не успел добраться-доехать, как меня снова загребли, план у них там по
«врагам народа», оказывается, не выполнял- ся, некого уже было хватать, вот и хватают по второму и по третьему кругу. Послушай- ся меня: своих племянников ты не найдешь, а найдешь, не отдадут их тебе. А может, ты те- перь только в укор-обузу им будешь, может, даже в комсомольцах-активистах уже ходят, а ты им свалишься на голову. Оставайся здесь! И здесь жизнь. И здесь теперь Россия, может, теперь как раз самая настоящая. А Колыма стала великой русской рекой, не в обиду Вол- ге, которую великими стройками на наших костях почти уничтожили.
Не послушался Иван, не остался в той пу- стыне ледяной, хотя она уже привычна ему стала. С серой бумажкой-справочкой поехал на родину. И действительно, на всякий слу- чай, сторонились, стеснялись его, бывшего
«врага народа», а может, и не бывшего, одно- сельчане, как бы не накликал беды. И давно была замужем, в соседнем селе, его невеста, даже не узнала его или сделала вид, что не уз-
нала, при случайной встрече, а он даже был рад этому. И стал он снова работать на земле, только на чужой, колхозной, и, оказалось, ничего не забыл он в сельской работе. И же- нился он на соседской сироте горемычной, Татьяне. И был счастлив, как только может быть счастлив человек, прошедший через все, что он прошел.
Но коротким было его счастье, всего два месяца. Германский Великий Кормчий, утверждая, что он люто ненавидит боль- шевиков и потому хочет освободить от них русский народ, напал на Россию. И вот тут наверху вспомнили о народе загубленном, почти наполовину положенном в вечную мерзлоту, в отвалы Беломорканала и разных других каналов и не каналов, вспомнили об остатках его. Стали петь ему гимн-славу, называть не иначе, как великим. И Ивана вспомнили, позвали на святую брань и назва- ли сыном великого русского народа и защит- ником Отечества. Точнее, не стал он ждать, сам пошел в военкомат. Боялся – не возьмут, как бывшего «врага народа», но взяли – для будущего общества всеобщего счастья он не подходил, а на смертное дело – Родину за- щищать, был как раз впору, даже похвалили, что сам пришел, искать не пришлось, как некоторых. Разные были цели у власти и у Ивана, у нее – себя спасти и остаться на шее русского и всякого другого народа, у Ивана – спасти Родину от внешнего супостата, а там как получится, но пока получалось, что у них одна цель, общая.
И надо же было такому случиться – так распорядилась судьба, – попал он в одну роту с бывшим начальником лагерного конвоя, старшиной, который не раз и не два крестил его кулаком, а однажды даже ткнул наганом в рот и выбил два передних зуба. Впрочем, чему удивляться, когда почти вся страна, устремленная в светлое будущее, состояла из заключенных и конвоиров.
Сначала молчали, делали вид, что не уз- нают друг друга, а потом повинился бывший конвоир: «Пойми, наше дело маленькое, что прикажут, то и делай. Я ведь не по найму в охрану лагерей пошел, на действительную
службу призвали». И зачислили их в одну роту в составе полка во Вторую ударную армию, отличившуюся под Москвой. И бросили ее через гнилые болота зимой 1942 года на про- рыв блокады умирающего от голода и холода города, носящего имя Великого Кормчего Ульянова-Ленина-Бланка, несчастного горо- да, ставшего символом мировой революции. У Ивана тогда родилась грешная мысль, ко- торую он старался отогнать: надо ли ради па- мяти Великого Кормчего Ленина, принесше- го столько бед народу, держать город, морить в нем голодом полтора миллиона человек, в том числе женщин и детей? Как задуман он был ради высшей цели первым большевиком Петром Первым в гнилом климате на гнилых болотах, на крови, на зле, на погубленных сотнях тысяч крестьян, так ничего путного с ним и не получилось: наследники от не- терпежу скорее стать коронованными в его прекрасных дворцах душили тайком своих отцов… То обрушивались на него страшные наводнения, то сырые болотные туманы из- водили чахоткой его жителей, то ли от неу- добства жизни, скученности народа, от тя- желых болотных испарений в воспаленных и надорванных умах родилась именно здесь горячечная мысль о двух, погубивших страну революциях.
И неожиданно стала проходить их часть всего в семи километрах от его деревни Боль- шой Перевоз, и встала она на ночлег, и отпро- сился он на ночь у своего командира отделе- ния, вчерашнего начальника его лагерного конвоя. Тот, может, в прощение вины своей, отпустил, не побоялся, что Иван как быв- ший «враг народа» убежит. Не думал не гадал: побывал дома, обнял ополоумевшую от нео- жиданного счастья смеющуюся и плачущую молодую жену – все-таки счастливый он был человек. И потом помнил он эту счастливую ночь всю оставшуюся жизнь: ею и жил.
И бросили их, наспех собранных и пло- хо вооруженных, через глухие болота, на прорыв блокады города-символа мировой революции, где умирали от голода полто- ра миллиона людей, в том числе женщины и дети. И, когда с прорывом не получилось,
бросили их, оказавшихся в окружении, на произвол судьбы. И сидели они в смертном мешке, в этих страшных болотах почти пол- года и тихо умирали от голода, как умирали от него жители города-символа, окружение которого они не смогли прорвать. И умер на руках Ивана его конвоир. «Ты уж прости, помню, как тебя однажды ударил», – сказал он на прощанье. А Иван подумал, но про- молчал, что не раз и не два. Умер, потому как в жизни, против Ивана, избалован был, в конвое мясная тушенка на каждый день была, в диковинку была ему теперь березовая каша с трухой пополам, с сечкой из конских седел и кирзовых сапог, которую они тут ели. И получалось, что Иван был благодарен ко- лымским лагерям, только после них, в отли- чие от многих других, он мог вытерпеть такое, он был живуч, а главное, здесь, в окружении, в смертном вражеском кольце, он был на сво- боде, точнее сказать, свободна была душа.
А потом им, оставшимся в живых, чуть живым, приказали прорываться из окруже- ния. И полегли почти все в узкой болотистой долине, которую потом назовут Долиной Смерти: через много лет пришедшие сюда через минные поля люди увидят, что немец- кие окопы почти на треть засыпаны пуле- метными гильзами… А находится эта долина в глухом лесу, который в глубокой древности почему-то назвали Мясным Бором, и вот те- перь, через много веков, страшным образом оправдалось его название.
Прорвались только немногие. Большин- ство оставшихся в живых попали в немецкий плен. Среди них был и Иван.
А случилось это так. Лежал он в боло- те в редкой цепи перед последним броском. И слева ближе всех приткнулся солдат не из их роты, не из их полка – в этой страшной долине все перемешалось.
И лежали они в редкой цепи, которая уже не была цепью, в ожидании приказа: впереди в конце этой долины были жизнь или смерть. И Ивану, и тому солдату – каждому было лег- че, что рядом кто-то есть.
Что ты так смотришь на меня? – спро- сил Иван.
Да больно на братьев моих похож.
Да и я смотрю, вроде как из нашей по- роды, лыковской, – признался Иван. – От- куда ты?
Тамбовский. Хутор Надеждинский.
А я новгородский.
Надо же… а так похож… Хотя, что га- дать: оба русские люди. Только вот умрем, поди, скоро: и справа, и слева пулеметы. Как косы косят. Видишь, сколько наших уже ле- жит… По их телам пойдем….
Даст Бог, вырвемся, – то ли себя, то ли соседа попытался успокоить Иван. – Поче- му-то не верилось, что наступил его смерт- ный час. Мало того, он почти знал, что не погибнет. Он вспомнил своего солагерника Илью, по прозвищу Пророк, который гово- рил ему, словно приказывал: «Ты должен вы- жить! Ты должен выжить и выйти на свободу. Но это еще не все. Они потом призовут тебя спасать страну, у тебя с ними будут разные цели: у них спасти шкуру, а у тебя Родину, но в то время у вас будет одна цель. Но потом ваши цели снова разойдутся, им надо будет сесть тебе на шею, а тебе строить, вопреки им, новую Россию». И эти слова были для него не то чтобы опорой, но грели в самую отчаянную минуту.
И следом он вспомнил странного зэка из встречного этапа, перед которым зэк из их бригады вдруг упал на колени прямо в студе- ную осеннюю дорожную грязь и, назвав его отцом Павлом Флоренским, попросил благо- словления на смерть: «Давно бы умер, но из последних сил держу в себе душу, потому как не могу умереть без исповеди, без благослов- ления». А тот зэк, которого он назвал отцом Павлом Флоренским, высокий, красивый и, по всему, гордый человек, громко ответил ему, чтобы услышали обе колонны: «Благо- словляю всех не на смерть, а на жизнь! Кре- питесь!»
Даст Бог, прорвемся, – повторил Иван. Воспоминание об этих двух людях грело душу.
Может, и даст, – согласился сосед. – Только говорят, каждого вышедшего из этого котла через НКВД и СМЕРШ пропускают, потому как будто полгода мы были не в окру-
жении в этом аду, а у Гитлера на блинах, как бы предали Родину. А кто, если какую суди- мость раньше имел, тому одна дорога – на Колыму-матушку, а то и еще хуже…
Не может такого быть, – неуверенно возразил Иван.
Парашютист мне говорил, что неделю назад с рацией сюда прыгнул. Кто сумел вы- рваться, все, говорит, через НКВД и СМЕРШ проверку проходят. За кем раньше какие гре- хи числились, с теми особый разговор. Мне вроде что: в колхозе работал, грамоты были, а все равно неспокойно.
И захолонуло сердце у Ивана. А ну как к нынешним его, несуществующим, винам вспомнят-пришьют все старые несуществую- щие вины. И выйдет ему опять Колыма, если не смертная статья. И получается, что нет у него никакого выхода: и тут смерть, и там смерть, только, может, еще более страшная.
«Что это за такая беспросветная доля моя?! – спокойно и холодно подумал Иван. – Кто и за что меня такой судьбой наказал-наградил, что куда ни ткнись – везде одна только смерть?..»
Спас его от страшных безысходных мыс- лей приказ на прорыв. Встали они, оставши- еся в живых, и пошли, а скорее, побрели, по- тому что бежать по болоту, да еще и по трупам было невозможно, да и не было сил от голод- ного истощения, а слева и справа косили их пулеметы.
И слева, и справа, и спереди, и сзади бес- престанно падали люди, а они бежали-брели вдвоем рядом, словно заговоренные.
И когда они оказались всех впереди толь- ко вдвоем, не выдержали, не стали испыты- вать судьбу, упали в болото меж мертвых тел. И теперь, кроме того, что обличностью были похожи, они на самом деле уже были как два брата, витающая над ними и вокруг смерть их побратала.
Немного осталось, а не дойти, – с от- чаянной тоской сказал тамбовский – Толь- ко разве пролежим до ночи. В темноте если только… Слушай, брат, если что, если вый- дешь, найди…
И тут вдруг ударила мина, накрыла болот- ной грязью. И затих тамбовский брат. Позвал
Иван: «Эй!» – он и имени не успел спро- сить – молчит. Тряхнул – молчит. Перевер- нул на спину – черная кровь изо рта у того…
Сколько смертей видел Иван за дни окру- жения, да и раньше, в лагере, где зверствова- ли «беспредельщики»-уголовники и не мень- ше их зверствовала охрана, вроде бы привык ко всему, заледенело сердце, а тут вдруг так больно стало Ивану, словно действительно брата потерял. Иван расстегнул карман гим- настерки погибшего и достал солдатскую книжку. «Надо же, – удивился Иван, – в один год, в один день со мной родился. И тоже Иван. И похожи даже…»
И мелькнула у него шальная мысль. Впрочем, он даже не успел додумать ее, как снова прозвучал приказ продолжить прорыв: их капитан, оказывается, был еще жив.
«Прости, брат! – мысленно сказал Иван. – Тебе эта книжка уже не пригодится. Прости!» И поднялся, и взял винтовку наперевес без единого патрона…
Он очнулся от того, что необычно тихо было кругом, и кто-то разговаривал рядом. Иван открыл глаза: над ним стоял немецкий офицер и читал его солдатскую книжку, кото- рая на самом деле была не его, а тамбовского тезки.
Ну что, Иван Надеждин, вставай! – не- ожиданно сказал по-русски немец, если бы не акцент, можно было бы принять его за рус- ского: русоволосый, веснушчатый, широкая улыбка, только бы гармошку в руки, но чужая солдатская серая одежда…
Ни к месту вроде Иван вспомнил один лагерный разговор, один из зэков убежден- но говорил: «Вот если бы в Великую войну, которую большевики переименовали в Пер- вую мировую, не стравили Германию с Рос- сией, их всегда пытаются стравить, если бы они объединились против общего врага, это была бы такая сила, мир был бы совсем дру- гим…» Мысль оборвал насмешливый приказ немца:
Хватит отдыхать на солнышке, работать надо!..
Не мог знать Иван, как и не мог знать сто- ящий над ним немецкий фельдфебель, что
в 1929 году американский президент Г. Гувер встретился с виднейшими предпринимателя- ми США из Центра Рассела. Они заявили Гу- веру: «Приближается кризис. Попытаться из- бежать трудного положения, в котором могут оказаться США, можно лишь изменив рас- становку сил в мире. Для этого надо оказать помощь России, чтобы она окончательно из- бавилась от разрухи – последствий Граждан- ской войны, и помочь Германии избавиться от тисков Версальского договора». Гувер воз- разил: «Но на это нужны деньги, несколько миллиардов. Да и для чего это нам и нужно. Что будет потом?» – «А потом нужно стол- кнуть Россию и Германию лбами для того, чтобы, воспрянув после кризиса, США ока- зались только один на один с оставшимся из этих противников».
Немногие вырвались из того страшного котла. Но, может, большинству из них лучше бы не вырываться, потому как на генерала Власова, командовавшего окруженной уже до него Второй ударной армией, любимца Великого Кормчего Сталина, свалили всю вину за безнадежную операцию, и он, не до- жидаясь неминуемого расстрела органами НКВД, в жажде жизни сдался в плен. И не просто сдался в плен, а пошел в услужение к Великому Кормчему Гитлеру и стал созда- вать армию, которую назвал Русской осво- бодительной армией, обманывая не столько себя, сколько солдат, что она будет воевать не против своего народа, а в содружестве с Гер- манией будет освобождать Россию от прокля- тых большевиков, к которым почти у каждо- го из солдат, как и у Ивана, были свои счеты. Генерала проклянут, а заодно как бы про- клянут и десятки тысяч солдат Второй удар- ной армии, что честно сложили головы в тех болотах, мало того, прикажут забыть о них, словно их никогда и не было. А раз не было, то и некого хоронить. И отгородятся памя- тью от этих болот, тем более что сделать это было нетрудно. Они были окружены немец- кими минными полями, и остались русские воины, многие из которых были русскими не по крови, а по судьбе, лежать еще многие
десятилетия безвестными и непогребенными в этих болотах. Еще как минимум полвека бу- дет обмывать их дождь, обвевать ветер, засы- пать снег, а матери и жены не будут получать за них даже мизерной пенсии и даже ничего не будут знать об их страшной судьбе. Они будут числиться без вести пропавшими, а это порой страшнее, чем быть убитыми, черное пятно подозрения в таких случаях ложилось на родственников: а вдруг перебежал к врагу? А чудом выжившие, не сумевшие вырваться из страшного котла-окружения, попавшие не по своей воле в плен, окажутся виноватыми как бы вдвойне: и что попали в плен, и что до того служили в армии изменника-генера- ла, до того любимца Великого Кормчего, и, как правило, дальнейший их путь лежал на искупление несуществующей вины на стан- дартных десять или пятнадцать лет в сибир- ские лагеря, а то и на саму Колыму-мачеху. И, распрощавшись со своими однополчана- ми летом сорок второго года во время того страшного прорыва в той смертной долине в Мясном Бору, Иван через три года неожи- данно встретится с одним из них, тоже быв- шим военнопленным, в скотском вагоне с затянутыми колючей проволокой окнами по пути на знаменитую и хорошо знакомую ему еще в тридцатые годы Владивостокскую пересылку «три-десять» – поистине неиспо- ведимы пути Господни! Значит, Господь так рассудил: встретиться им снова здесь, чтобы пройти очередной круг земного ада. И бла- горазумно умолчал бывший однополчанин, что на перекличке Иван отзывается на дру- гую фамилию. И потом ни о чем не расспра- шивал. И уравняли в статусе их обоих с теми, кто служил в так называемой Русской осво- бодительной армии генерала-предателя Вла- сова, которую создали два ненавидящих друг друга Великих Кормчих. Потому что, кроме бывших белых, которые в Гражданскую вой- ну, спасаясь от неминуемой смерти, с боями ушли за границу и которые люто ненавидели большевиков и наивно надеялись с помощью Великого Кормчего Гитлера освободить от них Россию, и было их в общей численно- сти около полутора миллиона, в РОА шли от
безысходности дальнейшей судьбы и плен- ные красноармейцы, счет которых уже в пер- вые дни Великой Отечественной войны шел на миллионы, в том числе и те, кто попал в плен в страшном Мясном Бору. Шли, по- тому как Великий Кормчий Сталин своим приказом объявил их, независимо от того, как они попали в плен, предателями Роди- ны, хотя в абсолютном большинстве своем они таковыми не были, а в плен попали в ре- зультате «гениального» руководства Красной армией Великим Кормчим Сталиным. Шли,
чтобы не умереть с голоду, потому как СССР, взгромоздившийся на порушенной России, собираясь вести только победоносные войны на чужих территориях, не подписал согла- шение с Международным Красным Крестом о статусе военнопленных, и пленные англи- чане, французы, по сравнению с пленными красноармейцами, в страшных для русских военнопленных немецких лагерях, можно сказать, «жировали», к ним, не считая посы- лок Красного Креста, даже приходили по- сылки из дому…
Глава 4. Над вечным покоем
И случайно услышал Он, что в каком-то маленьком городе, то ли в Молдавии, то ли в Румынии раввин открыл молельный дом во славу Иисуса Христа…
После синагоги Он вошел в православ- ный храм.
Когда храм совсем опустел, Он подошел к священнику:
Я пришел к Вам в поисках Истины.
Я надеюсь, что ко мне все приходят в поисках Истины, – улыбнулся старый свя- щенник. – Хотя многие приходят в храм, чтобы обмануть и Бога, и себя.
Я ищу ответа на мучающий меня во- прос. Не вдаваясь в многовековую историю этого вопроса, будем считать, что и Вы, и я в большей или меньшей степени знаем ее, в чем Вы видите разрешение так называемо- го еврейского вопроса? Наверное, Вы лучше меня видите, что за десятки веков он не на- шел разрешения. Где выход из создавшегося тайного и явного противостояния, которое, может быть, все более усугубляется?
Старый священник долго молчал.
А могу я спросить: кто Вы? – наконец спросил он.
Пришедший в поисках Истины замялся…
Скажу так: сын человеческий…
Если Вы не знаете, что так отвечал Го- сподь Иисус Христос, когда спрашивали Его, то я прощаю Ваш ответ, – после некоторого замешательства строго сказал старый свя- щенник. – Иначе я посчитал бы Ваш ответ дерзким. Что касаемо Вашего вопроса, ответ на него, как Вы знаете, давно известен: почти две тысячи лет назад его дал наш Господь. Для того Он в образе Иисуса Христа и приходил на Землю. И другого решения этого вопроса нет. И боюсь, что разрешение его возможно
только на краю бездны Вторым Его Прише- ствием, когда Он окончательно убедится, что никакого другого решения этого вопроса нет.
И до того никаких надежд на его разре- шение нет?
Священник задумался.
Других путей нет, надеждами мы жи- вем, сбудутся ли они, зависит не только от Бога, но и от каждого из нас… Я впервые вижу Вас в нашем храме, как и вообще в не- большом нашем городке, где почти все – ру- сины и евреи – знают друг друга, по крайней мере, в лицо.
А кто такие русины?
Многострадальная ветвь русского на- рода, в результате многовековой переделки Европы оказавшаяся оторванной от Рос- сии и вынужденная небольшими колония- ми жить в разных, порой враждебных друг другу государствах: на Украине, в Румынии, Венгрии, Словакии, Чехии… И не отказав- шиеся от Православия. Я по рождению тоже русин. Мы, русины, считаем себя русскими, но нынешней России–СССР мы не нужны, его официальные власти делают вид, что нас вообще не существует. И ни разу не заступи- лись за нас, когда мы подвергались сущему геноциду… Видимо, Вы приехали в наш го- род по каким-то делам. Не специально же Вы приехали, чтобы мне задать мучающий Вас вопрос? Вы могли задать его священнику в любом городе, где есть православный храм, если, конечно, большевики его не разруши- ли, он ответил бы точно так же, как и я. Но, видимо, все-таки не случайно судьба привела Вас в наш маленький городок. Может, слух какой был, может, сердце позвало… Схо- дите в другой храм, тут недалеко, за углом, на соседней улице, к другому священнику, к раввину…
В поисках Истины Вы, православный священник, отправляете меня в синагогу? – удивился Пришедший в поисках Истины.
Это синагога и в то же время уже не синагога, и он – раввин и в то же время уже не раввин. А может быть, как раз настоящий раввин. А может, он более, чем я, православ- ный священник… Сходите… Может, как раз там надежда. Если найдете там ответ или хотя бы часть ответа, буду Вам благодарен, если снова зайдете сюда, может, мне поможете разобраться в этом… Свою синагогу он на- зывает молитвенным домом «Вифлеем». Ко- нечно, Вы знаете, что так называется город, в котором родился наш Спаситель, Иисус Христос. В нынешнем году сей молитвенный дом будет отмечать третью годовщину свое- го существования. Если всего несколько лет назад мне кто-нибудь сказал бы, что где-ни- будь, тем более в нашем городке, где чуть не треть населения неистово верующие в Иегову иудеи и где в результате их засилья время от времени вспыхивают еврейские погромы, бу- дет существовать еврейская молельня во имя Иисуса Христа, Сына Божия, и в ней две сот- ни евреев, а может, и больше каждую неде- лю будут слушать проповедь Нового Завета, я бы не поверил. А обществом это в лучшем случае принято было бы за очередной еврей- ский анекдот. Но вот не просто раввин, а сын раввина и внук раввина Иосиф Рабинович открыл такой молельный дом, чем возбудил против себя сильную ненависть большин- ства в еврейской общине и подозрение мно- гих христиан. Одни говорят, что он подлый обманщик, другие – что сумасшедший или провокатор. Я ни разу не был на его пропо- веди. Мне как бы нельзя туда пойти. Но один мой прихожанин, по моей просьбе ходивший туда, сказал мне, что если послушать его без пристрастия, то можно услышать в нем ис- тинного иудея, отказавшегося от догм Торы и Талмуда и признавшего Иисуса Христа если не Богом, то пророком Его, как Он при- знан пророком в Исламе, и утверждающего, что надо гордиться тем, что Иисус Христос явился в мир именно в иудейском народе. Чем действительно указал на избранность
еврейского народа, ибо она совсем не в том, о чем твердят Тора и Талмуд. Мой прихожа- нин пришел к убеждению, что нет в равви- не Иосифе Рабиновиче ничего от лукавого, ибо выбрал он путь страдания для истинного спасения себя и своего народа. Повторяю, не только для себя, потому что в этом случае он мог бы пойти в православный храм и покре- ститься, как многие из иудеев это и делают, правда, некоторые из выгоды, но и для всего иудейского народа. Вы сходите, послушайте его!.. Потом, может, тоже скажете мне свое мнение.
Пришедший в поисках Истины дождал- ся, когда молитвенный дом опустеет. Раввин, он же якобы уже почти православный свя- щенник, не обернулся на его тихие шаги, хотя явно слышал их, потому как беззащитно напряглась его сгорбленная спина.
Я хочу Вас спросить… – осторожно на- чал Пришедший в поисках Истины.
Раввин, он якобы почти уже православ- ный священник, как Ему показалось, облег- ченно, словно он ждал чего-то иного, повер- нулся.
О чем? – спросил он.
Об Истине, о Боге.
Простите меня за мой вопрос! Я вижу, Вы не здешний? Простите меня, но послед- нее время, вот так, дожидаясь, когда все мои прихожане уйдут, ко мне приходят и задают вопросы не о Боге. Одни грозят сжечь храм, другие – убить меня… Так о чем Вы хотите спросить?
Больше всего меня волнует извечный еврейский вопрос, от которого в прошлом и, возможно, в будущем на Земле многие беды. Более того, многим кажется, что пока он не будет решен, мира на Земле не будет, и в конце концов это приведет к катастрофе… И вдруг я узнаю, что существует еврейский молитвенный дом во имя Иисуса Христа…
Необычный раввин внимательно и пе- чально смотрел на него.
До меня Вы у кого-то спрашивали об Истине?
Я был в синагоге…
Ну и что? – печально усмехнулся раввин, якобы почти уже православный священник. – В ней Вам посоветовали пойти ко мне?
Нет. В ней мне сказали, что Истина только там. А Вас назвали клятвоотступни- ком и предателем.
А еще где Вы были?
После синагоги я был в православном храме.
Ну а там, что Вам сказали?
А вот там меня послали к Вам.
Чтобы посмеяться надо мной?
Нет, совсем нет.
Да? – лицо раввина, якобы почти уже православного священника, немного по- светлело… – Истина… Было бы кощунствен- но и даже глупо, если бы я считал, что знаю Истину во всей ее глубине. Ее постигают все жизнь, хотя по сути своей она проста… Я сра- зу обратил на Вас внимание, ибо знаю всех или почти всех жителей нашего маленько- го городка. Подумал, что снова пришли мне угрожать или даже убивать. Чтобы не поду- мали на них, наняли иногороднего. Я вдруг стал виноват во всех случающихся в нашем городке бедах. На меня одинаково косо смо- трят и иудеи, и православные… Спасибо, что пришли! Да, я считаю себя раввином, хотя за то, что я так себя называю, в меня бросают камни иудеи. Некоторые меня называют пра- вославным священником. Я не решаюсь себя так назвать, хотя в какой-то мере, наверное, оно так и есть. За это в меня бросают камни некоторые, которые считают себя христиана- ми. Словно возможность разрешения еврей- ского вопроса и тех, и других не устраивает. Словно всех устраивает многовековая тайная или явная вражда, которая дает возможность валить вину друг на друга.
Странный раввин долго молчал.
Что случилось со мной?.. Не сошел ли я с ума? Почему я из потомственного раввина превратился в почти уже православного свя- щенника, хотя в то же время я еще не в полную меру православный священник, а все-таки еще раввин? Точнее сказать: я одновременно раввин и православный священник.
А возможно ли это?
Страдание моего народа всегда, с са- мого детства лежало у меня на сердце. Я по- пробовал помочь родному народу как ветхо- заветный иудей-раввин, каким был мой отец, какими были мой дед и прадед, но со време- нем увидел, что приношу этим своему народу еще большую беду. Потому что, не желая это- го, отрываю его от остального человечества. Потому что противопоставляю его остально- му человечеству. Заставляю его ненавидеть остальное человечество, а остальное челове- чество тем самым вынуждаю ненавидеть нас, иудеев, считать источником всемирного зла. Вольно или невольно подтверждаю мысль о якобы особом праве иудеев над всем осталь- ным миром. Но и это, наверное, не самое страшное. Самое тяжелое для меня было то, что постепенно я пришел к печальному для себя, иудея, убеждению, что Талмуд и Тора вовсе не от Бога, что они не продолжение Ветхого Завета. В Ветхом Завете нам, иудеям, было дано только начало Истины, не говоря уже о том, что кое-что, если не главное, наши первосвященники вписали в Ветхий Завет от себя, скрыв это от иудейского народа, что это не от Бога. Ветхим Заветом нам, евреям, была оказана великая честь – нести Истину, разви- вая ее, дальше. Но наши первосвященники эгоистично присвоили ее и запрятали в сун- дук, заменив Торой и Талмудом, тем самым обманув еврейский народ. Стали утверждать, что Истина принадлежит только нам, иудеям, мало того – что остальные народы, яко скот. Иисуса Христа, а до него Иоанна Крестите- ля я и раньше считал иудейскими пророка- ми, которые пытались наставить нас на путь Истины. Которые пытались пристыдить нас, что мы пытаемся обмануть Бога и от име- ни Бога властвовать миром, чего Он нам не завещал, тем самым обрекаем себя и другие народы на взаимную мученическую судьбу. Да, Иоанн Креститель и Иисус Христос пы- тались разбудить нашу совесть, но Вы знае- те, чем это кончилось, фарисеи обезглавили Иоанна Крестителя и добились распятия чу- жими руками Иисуса Христа. Подчеркиваю: чужими! В этом вся суть ветхозаветного ев- рейства. А потом я, наверное, с опозданием
понял, но хорошо, что хоть с опозданием, что сам Господь в образе Сына своего приходил наставить нас, иудеев, на путь истинный, на путь спасения, когда мы слишком далеко за- шли в своем падении, а мы не только не по- слушали Его, но распяли. Не Он нас наказал, как говорят иногда, мы сами себя наказали, поставив себя в противовес всему челове- честву, которое стало считать нас исчадием ада. Потому я основал молитвенный дом во славу Иисуса Христа. Он – уже не синаго- га, хотя в нем что-то осталось и от синагоги, и в то же время еще не православный храм, потому что этот дом, прежде всего, для при- выкших к синагоге иудеев, которые не сразу могут принять Иисуса Христа как Бога, но уже готовы принять как одного из пророков в иудействе, и потому я, наверное, все-таки еще раввин… Мне говорят, что я пытаюсь совместить несовместимое. Но в моей душе нет сомнения, в моей душе это совместилось, ведь еще сам Иисус Христос и его апостолы, которые были иудеями, это в себе совмести- ли. Спасение иудейского народа в приня- тии искренним сердцем Иисуса Христа сво- им Богом, но опять-таки, не присвоив его себе, а всеобщим, всечеловеческим Богом. И принятие Его не умом для выгоды, вну- три оставаясь ветхозаветными иудеями, что самое страшное, чтобы таким хитрым путем подчинить себе другие народы… Мне меша- ют служить, что только на меня не наговари- вают. Даже у полиции до меня есть дело. Ко мне пока приходит немного людей, но и тех запугивают. Впрочем, у меня уже более двух сотен прихожан. Приезжают из ближайших городов, приходят из соседних местечек, порой тайно. Одни благодарят, другие руга- ют, грозят карой небесной. Прослышав про меня, тайно приезжал послушать меня даже ученый-раввин из Палестины.
И что он сказал?
Молча прослушал мою проповедь и ушел. Мне только потом сказали о нем. Больше не приходил. Но, как потом я узнал, что, пойдя в синагогу, он не проклял меня там. Многие приходят раз-два, а потом уходят. Но все боль- ше тех, кто остается здесь, начинает считать
мой молитвенный дом своим храмом. Значит, это зрело, жило не только во мне, значит, это жило, зрело в моем народе. Разве это мало – более двухсот человек в нашем маленьком городе, где всего несколько тысяч человек?! Можете представить, как им трудно, в них, как и в меня, бросают камни, с ними пере- стают иметь дело, уже не один случай, когда закрывались лавки, в которых больше никто ничего не покупал, рушились семьи. Но я не думаю, что я такой один на Земле. Наверное, где-то еще, может, в другой стране, есть та- кой раввин. Или в скором времени появится. Не может быть, чтобы на всей планете я был один, иначе я обыкновенный сумасшедший. Странный раввин снова долго молчал, пе-
ребирая четки.
Вот мой ответ за еврейский вопрос. Ре- шить его могут только сами евреи, отказав- шись от своей еврейской исключительности. Индульгенции на нее нам никто не давал, разве только Сатана, притворившись Богом, а мы радостно ему поверили, приняв его за Бога, или сделали вид, что приняли его за Бога, решив обмануть того и другого. Иного пути, кроме того, что нам указал иудей Ии- сус Христос, нет! Признавая Иисуса Христа Богом, или на первых порах одним из иудей- ских пророков, мы не делаем вынужденную уступку другим народам, а спасаем себя и тем самым все человечество… Я не боюсь прямо говорить об этом. Более того, я думаю и на- деюсь, что так думают многие иудеи, если не явно, то тайно, что, если таким образом не будет разрешен еврейский вопрос, мира в мире не будет, он постепенно или сразу ка- тастрофически придет к концу. Но сначала должна быть сказана вся правда о еврейском вопросе, какой горькой она ни была бы, пре- жде всего, для нас самих, евреев… И сказана она должна быть самими евреями. Да, мы, ев- реи, великий и избранный народ, но мы за- были или не поняли, в чем наше величие или избранность. Величие наше совсем не в том, о чем толкуют политические вожди и равви- ны наши. Как раз в этом наш страшный грех и великая вина перед Богом и перед другими народами. И прежде всего, перед еврейским
народом. Великая вина фарисеев наших пе- ред еврейским народом, что обрекли его пу- тем обмана, подмены на вечные страдания. Наверное, ни один народ в мире так не стра- дает, как еврейский, но надо смотреть правде в глаза, что виноваты в этом, прежде всего, его духовные вожди. И в то же время, навер- ное, ни один народ в мире не приносит столь- ко страданий прямо или косвенно другим на- родам. Да, еврейский народ, наверное, самый многострадальный, в такой степени страдает, наверное, еще только русский народ. И не случайно наши пути и судьбы так тесно пе- реплелись в истории, словно существование одного народа исключает существование другого или, наоборот, существование одного народа невозможно без существования дру- гого, иначе почему их так тянет друг к другу? И страдает русский народ, может быть, и по- тому, что вынужден был взять нашу мировую историческую и нравственную ношу, от кото- рой по причине своего национального эгоиз- ма отказались мы. Или, скорее, Бог передал ему, вынужден был передать ему эту ношу, разуверившись в нас, иудеях… Да, русский народ вынужден был взять на себя то великое предназначение, которое должны были нести мы или которое позже мы должны были нести вместе, и потому русский народ сознательно принял на себя двойное великое страдание и вселенскую боль. А мы, вместо того чтобы встать рядом, противостоим ему в этом. И на- дорвался он, может быть, как раз по нашей вине. Или в том числе по нашей вине. Ведь он исторически еще молод. Еврейская исто- рия, в отличие от русской, насчитывает, по крайней мере, уже сорок веков, и раз сохра- нились мы в столь длительное историческое время, не растворились в других народах, одно только это – разве не доказательство того, что мы – великий и избранный народ? Все другие народы гибли, растворялись, чаще всего даже без следа, в новых народах, ро- дившихся на руинах старых, а мы остались. И даже за нашу жестоковыйность не унич- тожил нас Господь. Значит, у Него еще есть надежда на нас? Разве это не доказательство, что мы народ с великим историческим пред-
назначением?! Иначе зачем же мы столько веков, не меняясь, существуем в истории? Исключительно ради зла, которое мы вольно или невольно приносим другим народам? Но тогда – ради чего это зло? Вы не согласны со мной?
Пришедший в поисках Истины молчал, может быть, не знал.
Но иначе, чем Вы объясните нашу ис- ключительность, длящуюся на протяжении десятков веков? Другие народы, исчезая в волнах истории, может, не исчезают со- всем, а передают рождающимся в муках но- вым народам, к сожалению, не только самое лучшее, а мы остаемся прежними?
Вот Вы, сравнивая еврейский народ с русским, говорили, что русский на много столетий моложе. Это Ваше твердое убежде- ние? Или знание? Не задумывались Вы над тем, что он, может, не менее древен, чем иу- дейский? Может, он вынужден был, чтобы сохраниться, на протяжении своей судьбы не раз менять свое имя?
Вы так считаете? – внимательно по- смотрел на Пришедшего в поисках Истины раввин, в то же время почти уже православ- ный священник.
Я размышляю вслух…
Вы хотите сказать, что он мог вынуж- денно менять свое имя, чтобы избежать уничтожения из-за ревности другим наро- дом, знающим или догадывающимся о его будущей богоизбранности?
Возможно такое? – вместо ответа спро- сил Пришедший в поисках Истины.
Раввин, в то же время почти уже право- славный священник, задумался.
У меня такое впечатление, – наконец заговорил он, – что Вы знаете гораздо боль- ше меня относительно Истины. Может быть, Вы пришли экзаменовать меня? – улыбнул- ся он.
Нет, совсем нет. Я пришел в надежде получить ответ на мучающий меня вопрос… Вот говорят, что неверующих в Иегову евреев нет.
Это так и не совсем так. Идея Бога из- начально заложена в еврее, как, впрочем, во
всех других народах, просто некоторые потом убивают ее в себе, действительно становясь личиной человека. Но евреи, став считать себя народом богоизбранным, поставили себя в особые отношения с Богом, они по- ставили себя как бы между Ним и остальным человечеством, более того, они стали считать себя как бы наместниками Бога на Земле и тайком творить свои дела на ней от имени Бога. Потому евреи, внешне почитая Бога, в большинство своем давно уже атеисты. В большинстве своем они уже давно служат Богу, которого на самом деле нет. Они роди- ли собственного Бога, виртуального, отобрав имя у истинного Бога. Произошла подмена, Бога они заменили долларом, не случайно на долларе нарисована масонская, отрица- ющая Бога символика. Бог для нынешнего еврея в большинстве своем даже не монет- ный двор, а печатный станок – сколько надо долларов-богов, чтобы держать в руках весь человеческий мир, столько их и напечатаем! Внешне почитая Бога, мы постоянно обма- нываем Его, начиная с того, что заменили Ветхий Завет Талмудом и Торой, в которых от имени Бога требуем для себя привилегий, пытаемся Его заставить служить себе. Иисус Христос попытался пристыдить нас, мы объ- явили Его преступником и распяли как раз- бойника.
Еврейский вопрос и ныне, в 30-е годы XX века, незримо стоит между нами и осталь- ным миром. Нельзя больше тем и другим продолжать обманывать себя и друг друга, делать вид, что этой главной лжи не суще- ствует. А пока существует эта главная ложь, пока к единой цели идут люди с противопо- ложными устремлениями, мира на планете не будет. Да, мы, евреи, эгоисты. Такими бы- вают все народы на заре своей истории, ког- да им надо утвердиться, встать в ряду других, как среди равных. Но мы нисколько не изме- нились за сорок веков своего существования. Наоборот, мы, поменяв Бога на доллар, даже укрепились в своем эгоизме. С начала веков и до сегодняшнего дня, в какую страну мы ни перебирались бы, мы начинали хитрить, до- биваться для себя особых прав. До России так
было в Испании, Германии… Кончалось это, как правило, погромами, и нас в очередной изгоняли. В Испании это закончилось для нас кровавой резней и всеобщим изгнанием. Рядовым евреям это казалось вопиющей не- справедливостью, а нашим вождям это было на руку, это подтверждало истеричную ле- генду о всемирном антисемитизме, о вечно страдающем и гонимом еврейском народе. И после нашего изгнания нынешнее эконо- мическое отставание Испании от остальной Европы мы стали объяснять не тем, что мы всячески тормозили ее экономическое раз- витие, а тем, что якобы с изгнанием оттуда евреев в ней не осталось умных людей. Что творится в нынешней Германии – не буду объяснять, Вы это не хуже меня знаете. Ведь в ней после Первой мировой войны никто не был свободен так, как евреи, даже сами нем- цы, а мы все требовали еще большей свобо- ды и все новых и новых прав – но только для себя, до немцев нам не было никакого дела. На искреннем народном возмущении сыграл Гитлер, кажется, на четверть еврей. Да, имен- но так. Потому что, внедряясь в очередной народ, мы никогда не пытались стать частью этого народа, мы оставались тайным наро- дом в народе, мы сразу стремились стать его умом, захватить его банки, здравоохранение, образование и особенно культуру, заменяя ее псевдокультурой, разлагая, размывая его ду- ховную сущность. Это рано или поздно пло- хо кончалось: как для нас, так и для народа, в который мы очередной раз внедрялись, но это – особый разговор. Один из иудеев, вро- де бы понимающий трагедию еврейского народа, ненавидящий талмудическое еврей- ство как таковое, но сам так до конца и не изживший в себе его, потому что не принял истинного Бога, звали его Карл Маркс, пи- сал: «…еврей может относиться к государ- ству только по-еврейски, то есть относиться к государству, как к чему-то чуждому, про- тивопоставляя действительной националь- ности свою химерическую национальность, действительному закону свой иллюзорный закон, считая себя вправе обособляться от человечества, принципиально не принимая
никакого участия в историческом движении, уповая на будущее, не имеющее ничего об- щего с будущим всего человечества, считая себя членом еврейского народа, а еврейский народ – избранным народом». Отказавшись от талмудического еврейства, он в то же вре- мя не принял истинного Мессию, пришед- шего на Землю спасти прежде других еврей- ский народ, а вместе с ним все человечество. Это самый тяжелый случай: отказаться от прежнего, пусть и ложного бога, и не прийти к новому, истинному, как бы повиснуть меж- ду ними, как бы повиснуть в пустоте, таких, прежде всего, ловит в свои сети Сатана. Не случайно, что именно Карл Маркс стал зна- менем, даже богом отказавшихся от Бога не только еврейских большевиков-революци- онеров. Если Вам пришлось побывать в со- временной России, которая на масонский американский лад зовется СССР, в каждом партийном доме вместо прежней иконы – портрет не просто безбожника, а богоборца, я уверен, служителя Сатаны, бывшего иудея Карла Маркса, и потому такая ненависть к любой церкви, в том числе к синагоге, у его неистового последователя на четверть еврея Ульянова-Ленина-Бланка.
Странный раввин, в то же время почти уже православный священник, немного по- молчал.
Почему-то я с Вами откровенен, – тихо улыбнулся он, – как ни с кем другим, хотя вижу в первый раз, хотя научен быть осто- рожным?.. Один прихожанин, тоже, как он сказал, зашедший ко мне в поисках Истины, задал мне неожиданный вопрос: «А может быть, мы, евреи, – инопланетяне? Иначе по- чему мы упорно выделяемся из всего осталь- ного человечества планеты и не меняемся на протяжении сорока веков? И почему нам уютно только в скученных городах, в ис- кусственно созданной среде, почему мы не любим природы тех мест, в которых живем, и даже тех мест, в которых родились? Те не- многие, кто начинает заниматься земледели- ем, становятся полурусскими, полунемцами или даже русскими, немцами… Может, мы что натворили там, наверху? – показал он
в Небо пальцем. – И нас отправили сюда, словно в сибирскую ссылку? Но мы и тут не исправились, не нашли общего языка с або- ригенами планеты, не ассимилировались с ними, и в то же время, если мы мудрее их, не стали их учителями, а стали ростовщика- ми и стали навязывать им свои условия.
И что Вы ему на это ответили?
Я не знал, что ему ответить. Я и сейчас не знаю ответа на этот вопрос… По моему пе- чальному убеждению, с каждым годом миром все меньше правит Бог. И самый правоверный иудей, молящийся Яхве в синагоге, на самом деле, может, даже не подозревая того, молится Векселю, который придуман отказавшимся от своего еврейского бога евреем. Вот откуда отчужденность иудея от остального челове- чества и даже от природы. И даже в странах, которые считают себя христианскими, Еван- гелие постепенно заменила политэкономия. Вот почему земная цивилизация становит- ся цивилизацией, которая вместо Второго Пришествия Иисуса Христа и справедливого Страшного суда панически ждет иллюзорных инопланетян, которые якобы готовят втор- жение на Землю, чтобы захватить ее. И даже, может быть, страх не за свою жизнь, а за свои богатства, что инопланетяне отберут право на ростовщичество, на Вексель, на доллар… Мы, иудеи, никак не можем понять, что иудейская философская мысль о человеке, о Боге дав- но нашла свое завершение в Ветхом Завете. И потому, не приняв Нового Завета того же Единого Бога, дальше развиваться как рели- гия уже больше не могла, и вместо того, что- бы принять Истину Нового Завета, замкну- лась в Талмуде и Торе. Духовная человеческая история имеет три эпохи. Первая эпоха – это великое время Ветхого Завета, когда челове- честву в лице иудейского народа были даны первые откровения…
Простите, а почему именно иудейскому народу? – прервал его Пришедший в поисках Истины.
Вы, кажется, уже задавали этот вопрос. Как богоизбранному. Но в то же время как са- мому жестоковыйному, самому падшему, уже тогда настойчиво внедряющемуся в другие
народы, разрушающему их самобытную сущ- ность. Но иудейские первосвященники ока- зались не достойны этих откровений. Вторая эпоха – эпоха Нового Завета, привнесенная на Землю Иисусом Христом из любви к чело- веку вообще, на которого у Него большие на- дежды, данная опять-таки нам, иудеям, как народу по-прежнему избранному, но ставше- му еще более жестоковыйным. Эта эпоха мог- ла и должна была быть для нас, иудеев, а че- рез нас для всего мира, спасением, но из-за нашего закоренелого ветхозаветного эгоизма не состоялась. Но через апостолов Иисуса Христа, которые тоже были иудеями, ис- тинными иудеями, она была воспринята как божественное откровение, как правило для жизни другими народами. И вот этот факт, что его апостолы были иудеями, по-прежне- му дает великую надежду. Это один из фак- тов, который толкнул меня на мысль открыть молельный дом, который пока еще больше синагога, но который уже в какой-то мере православный храм во имя Иисуса Христа. Я уверен, что еще не все потеряно для иудей- ского народа. И будущая эпоха Святого Духа, которая из-за упертости нас, иудеев, пока не состоялась, может и должна состояться.
Давайте вернемся к Вашему храму, – предложил Пришедший в поисках Истины.
Разве я не о нем говорю? Суть его про- ста. Мы, евреи, – действительно избранный народ. Потому что нам первым была откры- та Истина. Но, по моему мнению, она была дана нам не как самому достойному народу, а, наоборот, как самому падшему и разлага- ющему другие народы, как предупреждение, чтобы спасти его, а вместе с ним все челове- чество. Как бы то ни было, именно нашему народу явился Иисус Христос. Надо гордить- ся этим, а не отвергать Его. Вот в чем основ- ная беда и вина еврейского народа: всего и надо-то было – всем сердцем признать Ии- суса Христа если не Богом, то на первых по- рах посланником Бога, пророком, который явил нам продолжение Ветхого Завета. Хри- стианство – это не что иное, как истинное ев- рейство, вознесенное на новые высоты. Оз- лобленное преследование и оскорбительная,
как вора, казнь Иисуса Христа была не делом всего еврейского народа, а делом рук десятка фарисеев, крайних националистов, расистов вроде Каиафы, разбудивших в толпе самые низменные страсти. И их преступление бу- дет внесено в народное сознание в виде иде- ологии на многие века, и так будет много раз не только в иудейской истории, когда кучка слепых или психически больных лжепатрио- тов-расистов, зараженных этим, по сути, тал- мудическим вирусом, будет сбивать народы с истинного пути. Христианство освобожда- ет иудейский народ от талмудического расиз- ма, устраняет ограду, которой он отгородился от других народов. Другого пути просто нет! И если какой-нибудь народ вдруг начинает утверждать свою исключительность, свою особую роль за счет других народов в чело- веческой истории, он тем самым, может, не подозревая того, впадает в талмудическое иудейство. То есть можно стать ярым талму- дическим евреем, не будучи по крови иудеем и не считая себя таковым. И наоборот.
Мы живем в пору Концов. И в то же вре- мя, надеюсь, в пору Начал. Когда наше буду- щее зависит исключительно от нас. Бог дал нам свободу выбора. Человечество должно быть благодарно еврейскому народу, каким бы он ни был, что в нем явился миру Иисус Христос. И христиане должны простить ев- рейскому народу его великий грех за распя- тие Иисуса Христа, хотя грех этот не всего народа, а кучки фарисеев, затуманивших ему головы. А еврейский народ должен гордиться Иисусом Христом. И почувствовать вину за Его распятие. Но давайте признаемся себе, что, распяв Его, совершив это страшное пре- ступление, фарисеи, как это ни парадоксаль- но, сделали по-своему великое дело. Не расп- ни Его, может быть, остался бы неизвестным Его Новый Завет, настолько к тому времени уже были глухи и слепы люди.
Есть иудеи, и их немало, которые вы- нуждены скрывать свои убеждения, которые считают, что Иисус – не еврей-отступник от своей веры, а истинный еврей и от своего ев- рейства никогда не отказывался. Мало того что он – великий еврейский пророк. В этом
смысле показательно мнение раввина Лео Бока: «Иисус в каждой черте своего харак- тера – еврей; такой человек, как он, мог вы- расти только на еврейской почве, только там и нигде в другом народе. Иисус – истинно еврейская личность, все стремления и дей- ствия, помыслы и чувства, речи и молчания которого – все несет на себе печать еврей- ства, еврейского идеализма, всего лучше- го, что в еврействе было и есть, а тогда было только в еврействе…»
Вот Вы сказали, что можно стать ярым талмудическим иудеем, совсем не будучи иу- деем по крови.
Да, в миру таких называют иудействую- щими. Существовали и существуют они, как правило, тайно. В том числе и, может быть, прежде всего, в России, которые не раз пыта- лись захватить в ней не только светскую, но и духовную власть. Более того, существуют и иудействующие народы. И может быть, что на протяжении десятков веков уже живет не раса, а идея. Есть такая еврейская каста – аш- кенази, которая себя считает высшей в иудей- стве, своего рода чистых арийских еврейских кровей. Но по происхождению в большей своей части ашкенази по крови совсем не иудеи, даже не семиты. Но ведь именно они, их потомки стали самыми непримиримыми и последовательными носителями идеи иу- даизма, тем более радикального, не только в Европе, но и во всем мире. Именно они пе- реработали Ветхий Завет в Талмуд и Тору. Си- онизм как религиозно-политическое явление родился вовсе не в Палестине, а в России. Вы можете мне объяснить, почему именно в Рос- сии?
Пришедший в поисках Истины молчал: или не знал ответа, или ждал его от раввина, в то же время почти уже православного свя- щенника.
Тот, не дождавшись ответа, продолжил:
Обычно неофиты с трудом принимают новую веру, но если принимают, выполняют новые для них обряды с еще большим усер- дием, чем делают это коренные евреи се- митского происхождения. И они будут пре- творять талмудические идеи с еще большей
последовательностью и ожесточением, чем истинные евреи.
Самую болезненную остроту еврейский вопрос имеет в России. Это не случайно. Сюда к началу XX века переместился центр мировой еврейской религиозно-политиче- ской диаспоры. То, что сейчас происходит в России и во всем мире, невозможно по- нять без того, что происходило в России в то время, когда она еще не существовала как самостоятельное государство, когда только намечался союз славянских земледельческих племен. Еврейский вопрос для России столь же изначален как принятие христианства. Еще не сформировалась Россия как государ- ство, а еврейский вопрос для нее уже остро существовал. Более тысячи лет назад в низо- вьях Волги существовало сильное Хазарское ханство. Хазары по происхождению были тюрками. Оставаясь полукочевниками, они в то же время имели большие города и вели обширную торговлю со своими соседями, но главным их товаром была «живая сила»: рабы. Для этого они делали частые набеги на соседние, еще слабые в своей разрозненно- сти славянские племена.
Стоило Руси склониться к христианству, словно всю свою предшествующую историю она ждала его, инстинктивно чувствуя его как свое, кровное, может, по каким-то причинам забытое, как в соседнюю Хазарию тут же, слов- но в противовес, стало проникать ветхозавет- ное иудейство, которое со временем захватило там власть. Попробуйте поразмышлять на эту тему!.. Тюркская Хазария с иудейской головой начала непримиримую борьбу с только что начинающей вставать на ноги Русью. В рус- ских былинах иногда можно встретить сло- восочетание «великий жидовин», с которым русские богатыри схватывались не на жизнь, а на смерть в «диком поле». Так вот этот «жи- довин» был не палестинским евреем-семитом, а хазарским всадником-тюрком, посланным умирать на поле брани его начальником-иуде- ем за талмудическую идею…
Доведенные постоянными набегами до отчаяния, русские под предводительством князя Святослава совершили в 964–966 го-
дах поход на Хазарию и сожгли их главные города Итиль и Самендер, верхушка успела вовремя бежать. Так погиб Хазарский кага- нат, ибо талмудическая идея всегда не толь- ко разрушительна, но и саморазрушительна, какие бы одежды она ни принимала. Она не может ничего создавать. Но то, что русские поступили с пленными не как иудеи, а как христиане, хотя в то время христианами еще не были, не уничтожили всех, как поступи- ли бы хазары с иудейской головой, впослед- ствии обернулось для них трагедией. Святос- лав в отместку угнал с собой на Русь столько пленников, сколько можно было захватить, а потом часть из них продал в соседние запад- ные страны. Так вот более 60 процентов евре- ев, проживающих ныне в России, в Западной Европе и Соединенных Штатах Америки, в большинстве своем не семиты, а потомки иудействующих хазар, которые были разбиты Святославом и взяты в плен на свою голову. Остатки каганата позже были добиты Чин- гисханом, от орд которого оставшиеся в жи- вых опять-таки бежали на Русь и в Западную Европу. Другая часть иудеев-хазар перебра- лась в Европу и в Соединенные Штаты Аме- рики в XIX веке, когда после покушения на императора Александра Второго, в котором главенствовали еврейские террористы, был издан указ о выселении евреев из Москвы и других крупных городов. И большая часть иудеев России представляет собой потомков принявших иудейство хазар…
Так вот, как это ни парадоксально, на первый взгляд именно ашкенази, то есть тысячу лет назад в большинстве своем при- нявшие иудейство хазары-тюрки, и явля- ются основными бациллами современно- го ортодоксального иудейства, именно они стремятся к основанию современного ев- рейского государства в Палестине. Многие это утверждение опровергают. Но на эту тему есть серьезное исследование известного ев- рейского писателя Кастлера, на которого все набросились, но я почему-то ему доверяю. Вот почему в России, Польше и на Украине оказалось так много евреев, по сути, большая часть евреев планеты. Нет, за редким исклю-
чением, они не пришли сюда из Палестины. И не семиты они по крови. А в большинстве своем – никто иные, как потомки взятых Святославом на свою беду в плен иудейству- ющих хазар. Это ответ на Ваш вопрос: можно ли стать иудеем? Так, может, не по адресу ны- нешние мировые претензии к истинным ев- реям, которым был завещан Ветхий Завет?..
Мне угрожают постоянно, потому что я разрушаю легенду о чистой еврейской кро- ви. Она, кстати, генетически очень разная у евреев ашкенази и, например, у евреев-се- фардов, есть евреи в Африке желтые и черные. Повторяю: талмудическое иудейство – это не раса и даже не религия, а идея. И нынешние американские банковские кланы, которые, по сути, и управляют Америкой, а значит, и всем миром, которые финансировали так называе- мые русские революции 1905 и 1917 годов, по корням своим в большинстве своем потомки хазар. Они как бы мстят за порушенный Ха- зарский каганат. Не знаю, для каких тайных целей они вскормили Гитлера, боюсь, что это закончится большой кровью. Идеология иудейства практически уже давно имеет не национальную и даже не религиозную, а по- литическую основу. Конечно, в крови ашке- нази есть и семитская кровь, от тех первых иудеев-миссионеров, через Среднюю Азию и Константинополь под видом купцов ласко- во проникших в Хазарию, но этот процент чисто иудейской крови столь незначителен, что, может, не стоило бы обращать на него внимания. Правда, науке известен принцип неоднократного, практически бесконечно- го разведения жидкости, когда она при этом сохраняет свои первоначальные свойства. Он известен также под понятием «память воды» или «память материи». На этом свойстве у христиан построен обряд освящения воды, когда в день Крещения Иисуса Христа свой- ство святой воды передается всей воде плане- ты. Может, так и с иудейской кровью?
Пришедший в поисках Истины молчал.
Молчание затянулось.
Почему Вы молчите? Вы не согласны со мной? – спросил раввин, в то же время почти православный священник.
Я внимательно слушаю, – уклончиво ответил Пришедший в поисках Истины.
Мы, иудеи, – в большинстве своем плаксивы, только тронь нас, мы устраиваем истерику, но жестоки и мстительны, – нео- жиданно резко и громко сказал раввин, он же почти православный священник. – И таки- ми мы были на протяжении всех своих соро- ка веков. Наверное, такими были и раньше, раз наша засвидетельствованная письменно история начинается с того, что Бог говорит о нашей жестоковыйности. И Бог наказы- вал нас за нее не раз в течение этих сорока веков, но мы никак не менялись. Но почему тогда за грехи наши он не уничтожил нас или не растворил бесследно в других народах, как поступил с другими народами? Эта мысль по- стоянно гложет меня и в то же время вселяет надежду. Почему так? Может, растворились бы мы в других народах, и сама собой переста- ла бы существовать эта извечная проблема?.. Мы, евреи, – плаксивы, но жестоки и мсти- тельны, – повторил он. – Мне об этом горь- ко говорить: еще в глубокой древности были случаи, когда иудейские первосвященники, воспользовавшись особым к ним благово- лением правителя страны, в которой евреи в данный момент жили, выпрашивали у него разрешение истребить всех тех коренных жителей, которые, по мнению евреев, были враждебно к ним настроены. Так, например, было в случае, описанном в «Книге Эсфири». Мало того, история знает и другое: иудейские первосвященники не менее жестоки были и к своему народу, безжалостно истребляли своих соплеменников, таких же иудеев, получив на это разрешение правителя страны, например римского императора, которому они суме- ли внушить, что те иудеи, которые сменили свою иудейскую религию на культ римских богов, сделали это только ради личных выгод. Доверять им нельзя, и они также легко изме- нят императору Птолемею, как легко изме- нили Иегове… Повторяю, дело тут не в расе, не в национальности, и на Руси при Иване Грозном была секта иудействующих, которая опутала окружение царя и чуть не захватила духовную и светскую власть в стране.
Но все же: почему иудейская религиоз- но-политическая элита своим центром вы- брала именно Россию? – напомнил Пришед- ший в поисках Истины.
Они выбрали Россию своим центром, увидев необыкновенную открытость ее на- рода, доверчивость его души, его необык- новенную простоту, о которой сами русские говорят, не без основания, что она хуже воровства… И еще одна причина, может, главная: русский народ тоже мессианский, только его мессианство другого, если хо- тите, обратного свойства: объединить дру- гие народы не под собой, в качестве рабов, а объединить их в общем деле, указанном Иисусом Христом. И потому иудейство по- стоянно – может, инстинктивно, на подсо- знательном уровне – притягивается к нему как к главному сопернику. Цель – подменить русское мессианство своим, иудейским, что и случилось в 1917 году. Огромная часть на- селения России, особенно молодежь, горя желанием лучшей доли для Родины, встала на подсказанный иудеями и иудействующи- ми путь разрушения основ тысячелетнего православного государства. Еврейские пер- восвященники пришли на Русь даже рань- ше апостола Андрея Первозванного, словно предвидя его приход, они уже тогда соблаз- няли Русь принятием иудейства, а она при- няла христианство, да с такой душой словно всю свою предшествующую историю ждала его… Но я все же верю, что еврей может стать христианином, и не показушным, а истин- ным. А это значит: стать истинным евреем. Хоть и существует мнение, что Иисус не был иудеем, что он мог быть даже славянином… Неважно, кем он родился на Земле, важно то, что он явился в еврейском народе.
А Вы уверены, что все, кто к Вам прихо- дят, приходят искренне?! Не ищут какую-то, может, даже дальнюю выгоду?
Какую выгоду можно искать у меня?! – усмехнулся раввин, но уже почти православ- ный священник.
И все же? Ради идеи идут на всякие жертвы. А Вы уверены, что со временем и в Вашем храме не произойдет подмена? На-
пример, уже после Вас? Как в свое время безобидное профессиональное объединение вольных каменщиков превратилось в масон- скую ложу, исповедующую тайное талмуди- ческое иудейство. Не боитесь?
Боюсь. Но что-то нужно делать! Нельзя же сидеть сложа руки и ждать, когда произой- дет непоправимое… Да, будущее России, и не только России, а всего мира зависит и от ре- шения еврейского вопроса. Выход возможен. Возможен! Несмотря на огромные различия, два народа схожи в главном – оба они месси- анские. Оба они горят одним огнем-пламенем, сгорая в нем, но одному были даны извращен- ные понятия об этой цели, и потому они к од- ной цели идут в разные стороны. По моему глубокому убеждению, неотравленная ветхо- заветным еврейством еврейская душа – родня душе русской. Выход очень прост, и каждый иудей должен решить его для себя: отказаться от своей извращенной богоизбранности. В том смысле, что иудеи должны править миром, а остальные народы, яко скот, признать Иису- са Христа если не Богом, то Мессией, послан- ником Божьим, если Бог вообще есть, если мы давно живем не под гнетом Сатаны.
У Вас, священника, есть сомнения в су- ществовании Бога? – удивился Пришедший в поисках Истины.
Грешен. В существовании Бога я не со- мневаюсь… Но Сатаной, предавшими его ан- гелами не отрешен ли он уже от власти? Ина- че почему Он попускает такое? Грешен, знаю, что кощунствую, но порой приходят такие пагубные мысли.
Но если есть выход, Вы можете приве- сти конкретные примеры этого выхода?
А апостол Павел Вам не пример? Разве он не был ветхозаветным иудеем? Разве он не сделал для себя выбор? Был ортодоксаль- ным иудеем Савлом, никогда в своей жизни не видел Иисуса Христа, был послан судить христиан Страшным судом и вдруг прозрел, не просто стал христианином, а стал одним из апостолов Иисуса Христа.
Но апостол Павел – случай особый. Может, исключительный случай. Как гово- рят, ему был голос сверху, от Господа Бога.
Но он был готов к этому голосу. Почему остальные иудеи не услышали этого голоса, ведь Он был послан всем без исключения, но услышали только те, кто были готовы к Нему? И сейчас Он гудит, как вечевой колокол, но иудеи не слышат его или делают вид, что не слышат. И моя задача: помочь услышать Его.
Оба долго молчали…
К чему мы в результате пришли? – спросил Пришедший в поисках Истины.
Истина одна – и она, пусть пока часть ее, открыта для всех, раз и навсегда. Мы, иу- деи, должны принять ее всем сердцем. Иисус Христос – прямое продолжение еврейской традиции, дальнейшее историческое и ми- стическое развитие иудейства. Не случайно же в глубокой древности появился на Земле иудейский народ и одним из первых на Зем- ле, в отличие от язычников, осознал себя народом Божиим. Были мысли-надежды по поводу его у Господа Бога. И не случайно именно в нем явился миру Иисус Христос. Да, Иисус – прямое продолжение иудей- ской традиции. Ведь проповедь, с которой Он пришел на Землю, была не нова, только она была забыта или специально затоптана иудейскими первосвященниками. Иудей- ский пророк Исайя начал проповедовать то, что мы потом назовем Евангелием, Новым Заветом, за восемь веков до Иисуса Христа. И Иисус Христос прежнюю мысль на кри- тическом рубеже истории поднял на новую высоту. И, чтобы люди наконец услышали, привнес себя в жертву…
Пришедший в поисках Истины молчал.
Кощунствую? – горько откликнулся на его молчание странный раввин, в то же время почти уже православный священник. – Нет, ищу Истину, – твердо сказал он. – Как Вам лучше объяснить? Основной обязанностью иудейских первосвященников было прино- сить Богу жертву во искупление грехов челове- ческих. Уже в этом был порок, может, главный порок, попытка взяткой откупиться от грехов своих, попытка подкупить Бога. А раз можно откупиться от грехов взяткой, их можно тво- рить снова и снова. И чем больше грех, тем больше взятка. Иисус выполнил эту обязан-
ность, если это можно назвать обязанностью, совсем иным способом, доселе невиданным. В качестве жертвы и, прежде всего, для иску- пления грехов всего человечества, а прежде всего иудеев, Он отдал в жертву самого себя. Этим Он примирил людей с Богом, который к тому времени разочаровался в иудейском народе… А во-вторых, Иисус показал иудей- скому народу путь истинного искупления.
Пришедший в поисках Истины по-преж- нему молчал.
Народ Израиля еще в древние века пе- рестал быть богоизбранным, когда по на- ущению обманувших его фарисеев перво- священников поверил в свою извращенную богоизбранность. Отсюда все страдания ев- рейского народа. Но Божий гнев не вечен, на то он и Бог. Он простит иудеев, но только если они покаются и откажутся от идеи лже- избранности, ибо наша избранность в ином. На нее указал нам Иисус Христос. И мы должны следовать Его примеру. Он указал путь, каким можно вернуть единство с Богом, а это значит – потерянное единство с всече- ловечеством. Но мы, испорченные веками лжи, в большинстве своем уже оказались не способными на сей путь. Эгоизм уже въелся в нашу кровь, в наши гены, и, за исключени- ем немногих, мы уже меньше всего способны на подвиг. Но пока есть эти немногие, есть надежда, что со временем их будет все больше и больше. И потому я основал этот молель- ный дом во имя Иисуса Христа, который уже не синагога, но еще не православный храм.
Бог заповедовал нам стать народом, со- бирающим, народом, цементирующим дру- гие народы, а мы, возмечтав собрать их под собой, яко скот, превратились в микроб или вирус разрушения, потому что мы давно уже служим не Богу. Не мыслью Бога, а Вексе- лем, бумажкой-долларом мы постепенно за- воевываем мир. И эта ядовитая мысль заложе- на в Ветхом Завете, тем более в Талмуде, но не Богом, а иудейскими первосвященниками – от имени Бога. Вот послушайте: «…ибо Господь, Бог твой, благословит тебя, как он говорил тебе, и ты будешь давать взаймы многим на- родам, а сам не будешь брать взаймы; и го-
сподствовать будешь над многими народами, а они над тобой не будут господствовать». Вот вам Евангелие от Сатаны, сказанное якобы устами Бога! Коротко и четко, как военный устав! Ростовщичество – вот рели- гиозно-политическая программа мирового еврейства. Сначала мы внедряемся в патри- архально-нравственный быт народов под ви- дом бедных, несчастных, везде гонимых тор- говцев, потом разрушаем его, подменяем его верования Векселем, заставляем их смеяться над своей собственной историей, культурой, отказаться от своей национальной идеи, от своего пути к Богу. Мы создали не нормаль- ные, не божеские взаимоотношения стран и отдельных людей между собой.
Мы привнесли в народы бациллы социа- лизма и коммунизма: искаженную идею Бога о человеческом равенстве, и на этой почве во многих странах, в том числе в России, уже пролилась обильная кровь. Путем кровавого террора, как в Хазарии, мы, иудеи, захвати- ли в России власть. Но я уверен, что Россия через великую кровь и страдания все-таки сбросит этот гнет, постепенно очеловечит навязанный ей лагерный социализм, транс- формирует его исконной русской общинно- стью. Но это нас не устроит, тогда мы станем разрушать этот социализм или то, что назва- ли социализмом, смеяться над ним, делая вид, что мы к нему не имеем никакого отно- шения. И начнем подспудно готовить новый переворот. Большинство людей это не видят, а я вижу. До каких пор так будет? Сколько мы будем испытывать терпение других народов? До конца света?.. Огромные беды мы при- несли русскому народу, и надо быть поистине великим народом, чтобы вытерпеть нас. Оз- лобились лишь немногие. Почему мы каж- дый раз забываем, что раковая опухоль по- гибает вместе с организмом, за счет которого она живет? Но сама идея вместе с этим ор- ганизмом не умирает, она перекидывается на новый, ничего не подозревающий организм. Чтобы русский народ смог нас простить, мы должны пройти через великое покаяние пе- ред русским народом. Но должен быть и шаг навстречу, возможность принятия покаяния.
Как только мы проникаем в какой-либо народ, тут же начинаем вопить об антисеми- тизме. Мы постоянно ноем, что нас обижают, оскорбляют, угнетают. И рано или поздно эти народы взрываются против нас, одновремен- но взрывая себя страшной спровоцирован- ной нами междоусобицей. А мы в это время уже в другом народе. Народом рассеяния мы сделали себя сами. Задолго до исхода из Египта, который мы считаем отправной точ- кой начала исхода, Бог называл нас не ина- че, как народом жестоковыйным. Поистине, надо иметь божеское терпение, чтобы тер- петь нас! Но во имя чего он терпит нас? Да, Ветхий Завет заповедован нам Богом, но он подвержен исправлениям иудейскими пер- восвященниками от имени Бога. Ну разве мог Бог заповедовать нам такое: «Когда же введет тебя Господь, Бог твой, в ту землю, которую Он клялся отцам твоим, Аврааму, Исааку и Иакову, дать тебе с большими хо- рошими городами, которых ты не строил, и с домами, наполненными всяким добром, ко- торые ты не наполнял, и с колодцами, высе- ченными из камня, которых ты не высекал, с виноградниками и маслинами, которых ты не садил, и будешь есть и насыщаться, тогда берегись, чтобы не забыл ты Господа». Разве может так быть: не иудейский народ клянет- ся в верности Богу, а Бог клянется в верности иудейским вождям? Или еще в том же «Вто- розаконии»: «Если будешь слушать гласа Мо- его, будешь исполнять все, что скажу тебе, и сохранишь завет Мой, то вы будете у Меня народом избранным из всех племен, ибо вся земля Моя: и вы будете у меня царственным священством и народом света. Сии слова скажи сынам Израилевым. Если ты будешь слушать глас Его и исполнять все, что скажу тебе, то врагом буду врагов твоих и противни- ком противников твоих… ужас Мой пошлю перед тобой, и в смущение приведу всякий народ, к которому ты придешь…»
Или еще: «Когда введет тебя Господь, Бог твой, в землю, в которую ты идешь, чтобы овладеть ею, и изгонит от лица твоего мно- гочисленные народы… и передаст их тебе Господь, Бог твой, и поразишь их, тогда пре-
дай их заклятию, не вступай с ними в союз и не щади их; и не вступай с ними в родство: дочери своей не отдай за сына его, и дочери его не бери за сына своего, ибо они отвратят сынов твоих от Меня, чтобы служить иным богам, и тогда воспламенится на вас гнев Го- спода, и Он скоро истребит тебя. Но посту- пите с ними так: жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите, и рощи их вырубите, и истуканов, богов их, сожгите огнем, ибо ты народ святой у Господа, Бога твоего. Тебя избрал Господь, Бог твой, чтобы ты был соб- ственным его народом, из всех народов, которые на земле. Не потому, что вы были многочисленнее других народов, принял вас Господь и избрал вас, ибо вы малочисленнее всех народов, – но потому, что любит вас Го- сподь, и для того, чтобы сохранить клятву, которой Он клялся отцам вашим… И истре- бишь все народы, которые Господь, Бог твой, дает тебе: да не пощадит их глаз твой… не страшись их, ибо Господь, Бог твой, изгоняет перед тобой народы сии мало-помалу; не мо- жешь ты истребить их скоро, чтобы земля не сделалась пуста и не умножались против тебя полевые звери; но предаст их тебе Господь, Бог твой, и приведет их в великое смятение, так что они погибнут…» Видите, как все ра- ционально продумано: всех сразу истребить нельзя, «чтобы земля не была пуста», чтобы были рабы! Можно цитировать без конца;
«Когда Господь, Бог твой, истребит от лица твоего народы, к которым ты идешь, чтобы взять их во владение, и ты, взяв их, посе- лишься в их земле…»
Если мы не пойдем горним путем, указан- ным Иисусом Христом, мы придем к неми- нуемому концу. Два мессианства, еврейское и русское, ныне противоположные по своим знакам, должны слиться, как два течения од- ной реки. Не может в одной реке вода течь потоками навстречу друг другу. Не случайно у обоих народов мессианская судьба. Ибо ничего случайного у Бога нет. Бог дал перво- начальную истину древним иудеям, их пер- восвященники ее извратили, Он дал во вто- рой раз – явлением Иисуса Христа, они Его распяли. Горнее слово Иисуса, постепенно
теряя силы, затихая и извращаясь внедряю- щимся в него тайно ветхозаветным иудей- ством, погибало, от него оставались только внешние одежды, и вдруг во всей нравствен- ной глубине и чистоте восприняла его Русь. Всей своей предшествующей жизнью она, казалось, ждала Нового Завета Иисуса Хри- ста. Но вслед за Новым Заветом, а может, раньше его, предвидя приход его, стала вне- дряться в Русь ветхозаветная скверна и стала разъедать ее. В этом ряду и злобное соседство Хазарского каганата, и попытка разложить только что родившуюся русскую Церковь из- нутри сектой «жидовствующих» в Великом Новгороде, а потом в Москве. Но многие иу- деи, пришедшие в Русь, искренне приняли христианство, и Россия–Русь стала им роди- ной. Да, иудеи должны прийти к покаянию. Но в то же время русские должны, если они истинные христиане, если они истинные русские, должны принять великодушно это покаяние, простить, хотя сразу в одно поко- ление мы, евреи, не изменимся…
Я не самообольщаюсь, но в то же время не теряю надежды. Потому я и основал этот храм. Но нужен встречный подвиг. Какой? Христианство, поставившее своей целью собрать всех вокруг Одного и через Одного соединить каждого со всеми, представляет- ся еврею рационалисту и реалисту как идея неосуществимая и уж по одному этому лож- ная. Доказать евреям, что они ошибаются, можно единственным путем – терпеливо осуществлять на деле христианскую идею и относиться к иудеям по-христиански. Чем полнее христианский мир выражал бы собой христианскую идею духовной и универсаль- ной теократии, и чем могущественнее было бы воздействие христианских начал на част- ную жизнь христиан, тем возможнее и ближе становилось бы обращение иудеев к Истине. Согласитесь: еврейский вопрос в равной сте- пени есть вопрос и христианский…
Но не переносите ли Вы, таким обра- зом, всю ответственность опять-таки на хри- стиан?
Но христиане сами вслед за Иисусом выбрали этот путь, взяли на себя эту ответ-
ственность. Если они откажутся от нее, они перестанут быть христианами, они станут иудействующими. Как я уже говорил, ответ- ственность должна быть общей. Иначе ниче- го не получится.
Но многие ли иудеи готовы к покая- нию?
Я уверен: многие готовы, как и многие уже стали истинными христианами из поко- ления в поколение. И потому должно быть взаимное прощение грехов. Учреждением черты оседлости Россия еврейский вопрос не решила, этим она его только усугубила. В ре- зультате Россия рухнула как христианская страна. Сейчас она в духовном рабстве в виде химерного коммунизма, в результате впереди ждет Россию новая пропасть и, боюсь, новая революция, и опять иудеи окажутся у ее руля. Но не нужно терять веры, хотя порой я сам ее теряю, когда с отчаянием думаю: десятки ве- ков ничуть не изменили нашей сути, может, это вообще невозможно? Но все равно – не надо терять веры, но одной веры мало, надо трудиться во имя будущего Общего Дела, суть которого – вера в Иисуса Христа, как в Господа Бога, или на первых порах его по- сланника, что я и стараюсь делать, насколько хватит моих сил. Наверное, мог бы больше – не знаю. У меня есть великий пример: вспом- ним апостола Павла, он был уверен, что рано или поздно иудеи поймут свое истинное выс- шее, небесное предназначение. И тогда весь Израиль спасется. Нет, Господь не отринул когда-то избранного Им народа. И потому я создал молитвенный дом «Вифлеем» во имя Иисуса Христа. Ортодоксальные иудеи обо мне говорят, что я – обманщик, подкуплен- ный христианами, ортодоксальные христи- ане – что я хитро подменяю христианство иудейством, атеисты – что сумасшедший. А я надеюсь, что я – просто истинный иудей. Путем закона и пророков я пришел к Иисусу Христу и сказал: «Ты еси Сын Божий, ты еси Царь Израилев…» Почему я все еще раввин? Я хочу, чтобы пошли за мной другие иудеи, а христиане видели, что я не перебежчик ради материальной выгоды или предатель, что я не отказался от истинного иудейства и не пере-
писал паспорт, подделываясь под русина или румына, что делают многие иудеи, внедряясь в другой народ, и не сменил фамилии. Стра- дание моего народа всегда лежало у меня на сердце. Я пробовал всякие средства, чтобы помочь ему, но все они были бесполезны, пока не понял, в чем наша самая главная беда и вина, она не в других народах, она в нас са- мих, и я сказал своим прихожанам: «Иисус есть истинный Бог наш». И еще сказал: «Это и есть болезнь твоя, народ мой, что не мо- жешь обрести своего отринутого Бога. А сно- ва обрести его – значит отдать свою душу Его Новому Завету». И не один я это пропо- ведую. До меня в начале века проповедовал некто Моисей Мендельсон. Он тоже указы- вал на истинные пути исцеления. Он тоже го- ворил, что все страдания евреев от того, что они считают себя за особую, отдельную от всех других народов расу или касту. И горячо откликнулись на этот призыв многие евреи, но другие, верные Талмуду, спровоцировали, чтобы прокатилась по Европе, по всему миру волна погромов, чтобы отвратить простых иудеев от христианства. Порой ветхозаветные раввины сами организовывали эти погромы, чтобы евреи снова почувствовали себя гони- мыми и оскорбляемыми, чтобы они снова почувствовали, что у них нет иного пути, как служить Талмуду.
Странный раввин, в то же время почти уже православный священник, тяжело вздох- нул.
Но я все-таки верю, что наступит новый всеобщий, для всех людей, небесный Изра- иль. И русскому Православию, обладающему несметным запасом веры в Иисуса, нужно перестать считать эту веру только своей соб- ственностью, одному ему принадлежащей. Господь сказал: «Кто верует в меня, у того изнутри потекут реки воды живой…» Каждое христианское государство должно знать, что еврейский вопрос состоит не в том, что делать с евреями, как расширить или ограничить их права на приобретение земных благ среди христианского населения. Вопрос в том, как сделать их истинными иудеями, не лукавы- ми, как привести их к реке живой воды, что
течет из сердец, верующих в Иисуса Христа? Только тогда они перестанут быть вернопод- данными Князя тьмы мира сего, отца лжи. Раз в России нас больше, чем где-либо, раз Божий Промысел нагромоздил нас в ней та- кое огромное количество, так, прежде всего, в России и среди русских за ее рубежами мы должны начать путь к Истине. И показать пример другим. И путь этот должен быть пу- тем взаимного искупления и прощения. Путь сей не прост. И евреи, уже решившиеся на него, перенесли много терний. Им плевали в лицо и свои, и христиане, те и другие об- виняли их в самых несусветных грехах… Вот, наверное, все, что я хотел сказать. Я не знаю, почему так откровенен именно с вами…
Пришедший в поисках Истины молчал.
Вы не согласны со мной? – снова не выдержав его молчания, спросил странный раввин, в то же время почти уже православ- ный священник. – Да, я твердо верю, что у Бога первый договор был именно с иудей- ским народом, но этот договор со стороны иудеев был нарушен. И это положение нужно исправлять. Другие народы сами по себе ни- когда не были врагами иудеев, но он сам того добился, возомнив о своей исключительно- сти. Именно потому они его возненавидели. Мы нарушили главную заповедь Божию, Ии- сус Христос своим приходом на Землю повто- рил ее снова: «Только тот, кто положит душу свою, сохранит ее, а кто бережет душу свою, тот потеряет ее». Он имел в виду не только отдельного человека, но и целые народы. Мы никак не можем понять простую истину, что народ, во что бы то ни стало стремящийся сохранить себя, но не душу свою, рано или поздно выпадает из всечеловечества и начи- нает угрожать остальному человечеству. Это касается не только иудейского, но и русско- го, но и любого другого народа. Предприни- мая попытки спасти себя, только себя, обо- собляя свою судьбу от других народов, любой народ тоже, возгордясь или озлобясь, мо- жет впасть в ту же ветхозаветную крайность. Только положив душу на сверхчеловеческое, сверхнародное дело спасения всех людей, любой народ сохранит душу свою. Русский
народ и сформировал себя как народ, устрем- ленный душой во всечеловечество, а если он углубится только в себя, он перестанет быть русским народом. Иудейский же народ, поте- рявший свою истинную избранность, скорее отказавшийся от нее, может вернуть ее, толь- ко если поймет, почему он у Бога перестал быть народом избранным.
Я уверен, что в России евреев, любящих Россию, как мать свою, не меньше, чем не- навидящих ее. Давайте же не забывать наших мудрецов, указавших: «Закон государства, где мы живем, – для нас закон». И чтобы изо дня в день провозглашать эту спасительную истину, я, любящий Россию, основал сей храм пока за пределами России, потому что в России иудействующие большевики сра- зу меня расстреляют. Да, я знаю: многие ко мне приходят неискренне, а лишь разнюхать, разузнать, что я тут проповедую, некоторые из них делают вид самых усердных прихо- жан. Наверное, я во многом обманываюсь. Но что-то ведь нужно делать! Нельзя же ви- деть, как все идет к концу, и ничего не делать. Может, моя попытка напрасна и даже опасна: случись со мной что – и тут же произойдет подмена. От моего имени здесь будут гово- рить противоположное мне. От моего храма останется только название, его даже могут назвать моим именем, чтобы дальше от моего имени обманывать бедных евреев и морочить головы русинам, а суть проповеди будет про- тивоположной, тайно талмудической. Все это я предвижу, но нельзя же сидеть сложа руки! Если душа твоя болит! О своем еврей- ском и русском народах! И если у тебя есть надежда что-то сделать для них!
И потому я буду делать свое дело, сколько хватит сил и сколько времени у меня оста- лось. Смерти я не боюсь, тем более, если она во славу Иисуса Христа. Надо бояться смер- ти души. А душу мою новый грозящий нам мировой сатанинский порядок не отменит. Главное, что я не один. Вот Вы меня выслу- шали, и я Вам благодарен!
Что греет Вашу душу? – спросил При- шедший в поисках Истины. – На чем зиж- дется Ваша вера?
Вам приходилось видеть картины ху- дожника Исаака Левитана? – неожиданно спросил раввин, в то же время почти уже хри- стианский священник.
Нет.
А слышать о нем?
Нет.
Никто из русских художников, на- верное, не выразил так русскую природу, ее душу, ее умиротворенную связь с Господом, ее светлую печаль по Высшему, как иудей Исаак Левитан. Это не только мое мнение, это мнение самих русских. Можно сказать, что он увидел самого Иисуса Христа в рус- ской природе, что Господь Бог растворен в ней. Вот Вы мне задавали вопрос: почему, избрав своей родиной Палестину, ветхоза- ветные иудеи всего мира в начале XIX века бросились в Россию, сделав ее центром своей религиозной и политической жизни? Потому что, может, к началу XIX века Иисус Христос оставался жить на Земле только в России, даже в воздухе ее, даже в природе, остальной мир они уже завоевали, потому они и броси- лись сюда, чтобы сокрушить Его последний оплот. Но неожиданно для себя многие здесь становились христианами. Мне кажется, что не только в человеческом обществе, в земной природе тоже происходит борение Сатаны и Господа Бога, который в одних регионах планеты делает ее жестокой, словно Он пы- тается образумить обманувших его надежды людей. А другие, в том числе Россию, наде- лил божественной лаской. Что удивительно, сами русские, независимо от своих религи- озных и политических взглядов, признали еврея Левитана не просто великим художни- ком, а великим русским художником. До Ле- витана тысячи, десятки тысяч евреев видели русскую природу, как и природу других стран, но природа им всегда была чужда, потому что они жили другим, искусственным, можно сказать отрешенным от Земли, миром. Мир иудеев – мир скученных домов, искусствен- ный иллюзорный мир, созданный ими сами- ми, и еще потому я порой думаю: не инопла- нетяне ли мы? Не потому ли мы, в отличие от остальных землян, на протяжении десятков
веков не меняемся? До Левитана миллионы русских не просто видели русскую природу, они рождались и умирали в ней, но словно не видели ее истинную красоту или видели через мутное стекло, и еврей Исаак Левитан словно протер эти мутные стекла.
Еврей Левитан вдруг почувствовал такую нежность и печальную соединенность себя с русской природой, прекрасной и возвы- шенной, неприкаянной и кроткой, словно его предки в десятом, а то и в сотом поколе- нии родились и умерли здесь. Потом кто-то из критиков писал: «Левитан открыл в рус- ском пейзаже красоту, которую до него не видел никто. В том числе и русские». Разве это не высшее признание, которого счастлив был бы быть удостоенным каждый русский художник? Разве это не своеобразное повто- рение судьбы Иисуса Христа в России? Да, русские приняли Исаака Левитана с такой же сердечностью, как Иисуса Христа. И в то же время его судьба, классическая судьба иу- дея, глубоко трагична – по тем же глубинным причинам, о которых я только что говорил.
Расскажите, пожалуйста, о Левитане подробнее, если у Вас есть время? – попро- сил Пришедший в поисках Истины.
А есть ли время у Вас? Рассказ может быть долгим.
Я для того и пришел: попытаться по- знать Истину.
Я благодарен Вам за эту просьбу, – по- светлел лицом странный раввин, в то же вре- мя почти уже православный священник… – Да, сами русские признали в еврее Левитане великого русского художника. Никто им не навязывал этого признания, и никто из рус- ских, даже самых крайних националистов, не оспаривал его. Может, по случаю или специ- ально, будете в Москве, зайдите в Третьяков- скую галерею… Так слушайте. Исаак Левитан родился в типичной многострадальной иу- дейской семье, мыкающейся по Земле в поис- ках счастливой доли. Но никто, наверное, как он, стопроцентный иудей со стопроцентной печальной еврейской судьбой, так не выразил души единства русского человека с природой и Богом. Может быть, он действительно от-
крыл глаза на нее русским, построив на сво- их картинах то здесь, то там, словно маяки в море, тихие православные храмы, да так, что они стали частью природы, словно они были не построены человеком, а как бы сто- яли здесь изначально, может, со дня сотворе- ния мира… На его полотнах нет человека, но он незримо на них присутствует, точнее, его душа. На его картинах нет Бога, но во всем чувствуешь Его присутствие, и это присут- ствие не грозное, а по-отечески теплое, мо- жет, скорее, материнское, ласковое, и все это пронизано воздухом тихой и светлой печали. Может, не случайно верующие в Бога русские считают Россию уделом Богородицы? Повто- ряю: никто из русских, даже православных художников так не выразил, как иудей Исаак Левитан, присутствие Бога в русской приро- де, Он присутствует незримо и в то же время зримо во всем: в воздухе, в грозовых тучах, в вечернем тихом свете. Я, наверное, уверо- вал в Иисуса Христа даже не после прочтения Нового Завета Иисуса Христа, иудеи упорно не хотят его читать, а если прочли бы без пре- дубеждения, поняли бы, что Он продолжение Ветхого Завета, – а однажды, еще в юности, увидев репродукции картин Левитана «Тихая обитель» и «Над вечным покоем». Они про- извели на меня впечатление икон, только на которых нет зримого образа Бога или Его свя- тых угодников, но я незримо чувствовал на картинах и Его, и их. Теперь уже не помню, но, может, после картин Левитана я впервые и взял в руки Евангелие. Благодаря картинам Левитана я понял, что не случайно Господь поселил русского человека среди этой приро- ды или специально создал для русского чело- века эту природу, может, изначально, задолго до формального Крещения Руси, сделав его христианином. А русский человек сделал ее обителью Божией, осторожно, то здесь, то там поставив в знаковых местах, но обяза- тельно на возвышенностях, ближе к Небу, не кричащие, тихие, чаще всего скромные хра- мы во имя Иисуса Христа. На картинах Исаа- ка Левитана если есть церковь, то, как прави- ло, это не богатый храм с золотыми куполами на переднем плане, а одиноко стоящая вдали
от городов и даже весей старая, полузабро- шенная церквушка. Из которой по какой-то причине ушли люди, может, перестав по-на- стоящему веровать в Него, но не ушел Иисус Христос, может, остался в одиночестве в них. Да, вдруг начинаешь понимать, что Бог не случайно поселил русский народ среди этой природы, значит, он любим Богом или был любим Богом, и русский человек томится, а ты вслед за ним, от предчувствия немину- емого ухода своего из этого прекрасного, светло-печального мира. Он покорен воле Бога, но в то же время не понимает, для чего же на Земле такая красота, если от нее рано или поздно надо уходить. А иногда приходит мысль: может, в картинах Левитана предчув- ствие конца земного мира, оскудение Иисуса Христа в человеческих душах, иначе почему в пейзажах и в полузабытых человеком сирых церквушках Левитана столько печали?..
А у Вас нет репродукций картин Исаака Левитана? – спросил Пришедший в поисках Истины
Есть! – обрадовался его вопросу раввин, в то же время почти уже православный свя- щенник. – Даже альбом. Правда, репродук- ции в нем не очень хорошей печати, и он уже изрядно потрепан, потому что я часто откры- ваю его, как Евангелие, когда мне особенно грустно, к тому же я, словно Евангелие, по- казываю его чуть ли не каждому начинающе- му прихожанину. Здесь, в Румынии, не ку- пить альбом репродукций картин Левитана. Этот альбом еще до революции в России мне принес один из наших горожан, русин, кото- рый ездил в Россию с делегацией на поклон в Троице-Сергиеву лавру, сейчас так просто в Россию не поедешь, ее границы на замках. Да, для меня картины Левитана, словно ико- ны. В каждой из них незримое присутствие Иисуса Христа, хотя считается, что Исаак Левитан не уверовал в Иисуса Христа. Жаль, что эти репродукции не передают всей глуби- ны картин Левитана, потому я сразу Вам не предложил посмотреть альбом. Но все равно посмотрите, а я пока обойду свой молельный дом, не подложил ли кто обещанную бомбу, я сегодня утром заметил перед службой по-
дозрительного человека, который, правда, низко поклонился мне, но со сверкающими, как в горячке, глазами, который несколько раз обошел вокруг дома, но внутрь так и не вошел.
Пришедший в поисках Истины долго рас- сматривал репродукции картин. Мало ска- зать, что они поразили Его, несмотря на то, что они из-за качества печати не выражали всей глубины цветовой гаммы. Несомненно, что этот художник обладал особым видением мира. За его пейзажами этого мира незримо был виден иной, высший мир, и душа то- милась от предчувствия неведомой встречи с ним, но в то же время не хотела уходить из этого мира. Может, художник сам не осозна- вал того, но его картины связывали этот мир с тем, который человеку пока не дано знать. В то же время в них был покорный и в то же время непокорный вопрос: почему невозмо- жен тот мир на Земле, если она так прекрас- на?! Для чего она тогда создана? Временные жилища так не строят и не украшают.
Почему Левитан писал преимуществен- но осень – пограничное состояние природы, когда все в ней как бы замирает, но не уми- рает? Почему Русская Земля так прекрасна и торжественна именно осенью? Это похоже на то, как истинный христианин готовится к смерти, только природа, в отличие от него, лишь до весны засыпает. Может, и человек так? Он зримо видел, что душа художника еще не в полную меру христианка, она хочет веровать, но в полную меру еще не верует, она еще не верит, что истинный христианин, умирая, на самом деле не умирает, а перехо- дит в мир иной, что его там ждет пробужде- ние, обновление, как земную природу вес- ной. Он видел, что нежная душа художника прекрасна, несмотря на то, что много претер- пела, но не надломилась, не озлобилась, но она еще несовершенна, потому как томилась в сомнениях по тому и печали по этому миру. До конца уверовавшие в Иисуса Христа вос- принимают тот мир как данность, не уверо- вавшие стараются просто не думать о нем, так легче жить: поживем – увидим, а его по- стоянно мучила мысль о непременном уходе
в иной мир. И как еще несовершенный хри- стианин, художник противился этому непре- менному уходу. Он не то чтобы сомневался в существовании того мира, но очень был привязан не столько к существующему этому, человеческому миру, жестокому и несправед- ливому, а к земной обожествленной природе, и порой ему казалось, что человек в ней чу- жой или лишний, может, потому на его кар- тинах нет человека. Почти во всех его карти- нах внешне незримая атмосфера прощания с Землей, покорность этому и в то же время несогласие с этим. Душа художника как бы повисла между двумя мирами…
От мыслей Его оторвал вернувшийся после тревожного обхода молельного дома раввин, в то же время почти уже православ- ный священник.
Меня спрашивают, как евреи, так и хри- стиане, был ли Левитан крещен? – сказал он, словно зная, о чем сейчас думает Пришед- ший в поисках Истины.
Ну и – был ли он крещен?
Трудно сказать. Письменных свиде- тельств тому нет. Будучи в Бухаресте, я пе- речитал все о нем, что нашел в тамошних библиотеках, воспоминания близких ему людей. В книге Сергея Дурылина, православ- ного писателя, что еще важно, ближайшего друга православного философа Павла Фло- ренского, автора книги «Столп и утвержде- ние Истины», теперь в России, как мне ска- зали, эта книга запрещена, я нашел такие строки: «Левитан очень любил православную церковную службу и часто заходил в церковь ко Всенощной. Его поражало и пленяло сво- ей красотой православное богослужение. Он находил бездну поэзии в вечернем сумраке малого и тесного храма, в огнях лампад, в ти- хом пении, в тонких струйках ладана, разно- сящихся в полупустой церкви, затихнувшей в полумраке. Живя в Плесе, он любил Ма- рию Павловну Чехову и часто вместе с ней хаживал в церковь на вечернюю службу. Ста- рую деревянную плесскую церковку он пе- ренес на картину. Это был русский человек, всею душой и всем талантом русский… Он любил русскую природу, как может любить
ее только настоящий русский человек, вы- росший среди нее, и, как художник, он ни- чего другого никогда не любил, кроме этой природы, этих берез, этих церковок, этого тихого звона над притихшими полями и пе- релесками. Он никогда не ходил в синагогу, но и Православия никогда не принимал, – и умно делал, он понимал: чтобы для того, чтобы принять его, мало любить церковки, мало любить поэзию церковной службы, – нужно еще и многое другое…» В то же время в одном из воспоминаний я прочел: «После кончины на груди Исаака Левитана увидели православный крест, который он, оказывает- ся, давно носил…» Не знаю, можно ли верить этому человеку, сам он не мог присутствовать на похоронах Левитана, потому что родил- ся гораздо позже, может быть, это желание выдать желаемое за действительное, что- бы окончательно признать Левитана своим, русским, православным. Но я полагаю, что если Левитан все-таки был крещен, то, ско- рее, тайно и уже перед самой смертью, хотя христианином, я уверен, он стал задолго до того. Но даже если он не был крещен, он был, я считаю, более христианином, чем многие считающие себя истинными христианами. И еще одно свидетельство, некоего Дми- трия Смолева, я хочу привести: «Когда Ле- витана называют гениальным живописцем, то не всегда отдают себе отчет, какого свой- ства была эта гениальность. Он не открывал новых направлений в искусстве, никогда не рвался к неведомым горизонтам. Ему впол- не хватало горизонтов самых обыкновенных, видимых с речки или с косогора. Но это не было приземленной позицией старательного копирования натуры. Исаак Левитан жаждал чуда – простого и необъяснимого одновре- менно. Он не был религиозен в привычном смысле, однако стремился выразить на холсте “божественное нечто”, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нель- зя, так как оно не поддается разуму, анализу. А постигается любовью. Это “божественное нечто” он обнаружил в русском пейзаже – том самом, который еще совсем недавно счи- тался недостойным внимания. Вот в чем со-
стояла гениальность Левитана и способность одушевить, наделить и смыслом, и красотой самое обыкновенное, даже надоевшее, намо- золившее глаза, воспринимающееся только как ландшафтная данность. Для большин- ства населения родные просторы, конечно, были любимы, но бессознательное ощуще- ние “лепоты” постоянно глушилось заботой об урожае и другими крестьянскими рабо- тами. Аристократия и прочие образованные слои предпочитали виды Италии. Там – да, пейзаж как пейзаж, не то что здешняя серость и тоска… Исаак Левитан в этой “серости” увидел утонченную колористическую гамму, а “тоску” возвел в ранг высокой элегии…»
Вы не могли бы мне хоть коротко рас- сказать о судьбе Левитане? Если, конечно, я не отбираю у Вас время.
Для Левитана я всегда найду время… Как я уже говорил, типичная бедная местеч- ковая еврейская семья. До последнего време- ни не было даже известно, когда он родился. Только недавно кому-то из российских ис- кусствоведов удалось выяснить, что великий русский художник Исаак Ильич Левитан ро- дился 20 августа 1860 года в посаде Кибарты близ города Вержблово тогдашней Ковен- ской губернии, недалеко от западной грани- цы России. Как писал кто-то из биографов,
«самыми ранними впечатлениям его детства были поезда, снующие круглые сутки мимо маленькой пограничной станции. Поезда и отец в форме станционного служащего, свистки паровозов и лязг тормозов». Отец в поисках заработка вынужден был часто ме- нять место работы, и, может быть, самое про- должительное время, знающий несколько языков, он работал переводчиком при фран- цузской строительной компании. Кроме Исаака, в семье было еще трое детей, и отец вдобавок к основной работе вынужден был брать еще частные уроки. Трудно сказать, чей талант, точнее, чью душу, унаследовал Исаак. Мать, как рассказывали, могла поставить на стол холодный суп, при этом с жаром рас- сказывая о прочитанной книге. Вся жизнь родителей была посвящена детям, мечтой дать им образование. Безысходность застав-
ляет Левитанов в конце 1870-х перебраться в Москву, в надежде в столице найти прилич- ную работу. Но и здесь семью преследуют ли- шения и невзгоды. Тем не менее, чуть сводя концы с концами, отец пристроил старших сыновей, обнаруживших склонности к ри- сованию, в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, а не в какое-нибудь ком- мерческое, что было бы, может, естественнее для нищего еврея. Отец, наверное, не раз по- жалел, что перебрался в Москву. Огромный незнакомый город, ни родных, ни знакомых. Уроки в богатых и бедных домах. Уроки в сту- жу и в непогоду, в плохонькой одежонке. Це- лые дни – с раннего утра и до позднего вече- ра. Тесная квартирка на Солянке, жили даже беднее, чем в Вержблово. Мечты о счаст- ливой жизни в Москве рассыпались в прах в первый же год.
По утрам, когда все уходили: отец давать уроки, братья в училище, и дома оставалась только больная мать, восьмилетний Исаак забирался на подоконник и часами, порой с рассвета до заката, смотрел в окно, откуда с высоты четвертого этажа были видны толь- ко крыши домов. Его завораживал свет – он был разным в дождь и в снег, в яркий солнеч- ный день и в хмурый дождливый вечер, ког- да крыши домов постепенно растворялись в сумраке. Когда Исаака кто-нибудь из род- ных спрашивал, что он интересного видит изо дня в день в окне – одни и те же крыши, он отвечал: «Погодите, увидите, что я из это- го сделаю».
Когда Исааку исполнилось тринадцать лет, он попросил отца определить его в то же училище, в котором учились братья. Прой- дет немного времени, и учителя его будут хвалить больше, чем братьев. А однажды он обрадовал родителей тем, что пришел домой с ящиком с красками и с двумя десятками кистей – за первое место в училищном кон- курсе. О нем заговорили как о подающем большие надежды художнике.
Все вроде бы начинало складываться хо- рошо. Но в 1885 году умерла мать. Юного Исаака потрясла ее смерть, самого близкого для него человека. После занятий он оста-
вался в училище и сидел, часами уставив- шись глазами в одну точку. Для семьи Ле- витанов пришла тяжелая пора, со смертью матери совсем зачах и отец, хроническая болезнь сердца подтачивала его силы. Утром он с трудом вставал и шел давать уроки, ноги буквально подкашивались, в глазах стоял ту- ман. Но он не мог не только лечь в больницу, а хотя бы день отдохнуть дома. День пропу- щенных уроков, и нечем накормить детей. Не прошло и двух лет после смерти матери, пришло другое несчастье: эпидемия брюш- ного тифа. Исаак и отец оказались в разных больницах. Когда Исаак вернулся домой, его ждала страшное известие: отец не пере- нес брюшного тифа. И к Исааку все чаще подступают приступы безысходной тоски, он, повзрослевший, еще более обостренней чувствуя себя евреем-изгоем, начинает пря- таться от людей, слишком несправедлив для него, для его семьи окружающий его мир. И на всем протяжении его жизни человека не будет на его картинах. Единственный его пейзаж, где присутствует человек: «Осенний день в Сокольниках», и то человеческую фи- гуру, можно сказать, помимо его воли напи- сал Николай Чехов, брат великого русского писателя Антона Павловича Чехова. После смерти отца семья осталась без единствен- ного добытчика, без всяких средств к суще- ствованию. Правда, старшая сестра, Тереза, к тому времени вышла замуж. Но муж-ком- мерсант оказался неудачником, они тоже бедствовали. До того дружная семья Левита- нов распалась, Исаак ушел из дома, чтобы не быть лишним ртом. Он больше не мог оста- ваться на пропитании сестры, когда ее соб- ственные дети порой оставались без молока и даже куска хлеба. Состояние его души, объ- яснение его тоски или хандры очень точно выразил писатель Константин Паустовский, который напишет о нем небольшую повесть, которую так и назовет: «Исаак Левитан»:
«Левитан был выходцем из гетто, лишенно- го прав и будущего, выходцем из Западного края – страны захудалых еврейских местечек, чахоточных ремесленников, черных синагог, тесноты и скудости. Бесправие преследовало
Левитана всю жизнь… Левитан был безрадо- стен. Как была безрадостна история его на- рода, его предков. Он дурачился в Бабкине, увлекался девушками и красками, но где-то в глубине сознания постоянно жила мысль, что он парий, отверженный, сын расы, испы- тывающей унизительные гонения… В такие дни только природа заменяла ему родного человека – она утешала, проводила ветром по лбу, как материнской рукой…»
Но вернемся к юности Левитана, когда он еще учился в училище живописи и ваяния и когда он ушел из дома, чтобы не быть в се- мье лишним ртом. Он ночевал где придется. Оплата за учебу подошла к концу. Кончилось это тем, что однажды инспектор училища при всем классе объявил, что ученик Левитан больше не может посещать занятия по при- чине того, что не внес плату за учебу. Исаак лихорадочно собрал краски, кисти и, низко опустив голову, покинул класс. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы его не нашли соученики, которые сообщили, что собрали деньги на дальнейшую его учебу. Вполне ве- роятно, что они спасли его от самоубийства, к мысли о котором он позже возвращался не раз и даже пытался это сделать. Может, этот случай не просто определил его дальнейшую судьбу как художника, он если не укрепил, то дал надежду на мысль, что он, как еврей, изгой не для всех, что черта разграниче- ния, оседлости между людьми лежит совсем в иной плоскости. Его не просто спасли, а спасли его, везде гонимого еврея, русские и сделали это от чистого сердца. Они спас- ли его, как своего! Слова благодарности за- стревали у него в горле… Или другой случай: Левитан задолжал буфетчику. Приходилось побеждать самолюбие и просить у кого-ни- будь из учеников копеек двадцать в долг. Так однажды он познакомился с учеником Пичугиным, который проникся к Левитану полным расположением и не раз устраивал в классе для него складчину. Правда, удава- лось иногда немного заработать самому, мно- гим нравились его этюды. Левитан продавал их за любую предложенную цену. Особенно ценил талант Левитана его соученик Василий
Часовников, он обладал утонченным, даже болезненным восприятием искусства, был необыкновенно впечатлительным и букваль- но преклонялся перед новым другом. У него не было даже капли зависти к более талант- ливому соученику. Мало того, Часовников собирал его этюды, а один рисунок даже за- шил в ладанку и носил на груди, не говоря уже о том, что он в меру сил помогал Леви- тану материально. Все это давало Левитану духовные силы, укрепляло в убеждении, что он не изгой в России. Но бездомность угне- тала его, пожалуй, больше голода. Левитан стал почти ненавидеть вечернюю пору, кото- рую в детстве любил, теперь каждым вечером перед ним вставал вопрос, где сегодня пере- ночевать. После окончания занятий его со- ученики весело собирались домой, где их жда- ли теплый кров, родные, а ему некуда было идти, никто нигде его не ждал. Было удачей, если удавалось остаться незамеченным ноч- ным сторожем, отставным солдатом Земля- никиным, получившим прозвище «Нечистая сила». Вот захлопнулась дверь за последним учеником, Левитан крадучись пробирался на верхний этаж, чтобы устроить постель из ста- рых холстов и реквизита. Но, главное, здесь было тепло и потому можно было мириться с голодом и жутким одиночеством. Скорее бы заснуть, чтобы хоть на время забыться. Он устал от постоянного страха: перед ин- спектором, перед околоточным и даже перед ночным сторожем, который в любой момент может выгнать на улицу, пусть там дождь или мороз. Мысли о самоубийстве все чаще посещала его, но спасала поддержка товари- щей. Может быть, от самоубийства его спас и преподавший тогда в училище знаменитый художник Алексей Кондратьевич Саврасов, который однажды остановился возле Леви- тана и долго наблюдал, как тот пишет. Леви- тана от волнения била дрожь, он понимал, что сейчас решается его судьба. Но Саврасов ничего не сказал, молча ушел. Но задержался около него в другой раз. И неожиданно вы- брал его себе в ученики, о чем Левитан тайно мечтал. Одного из всех! И художник Василий Григорьевич Перов, в натурном классе ко-
торого Левитан учился, который был душой всего училища и который хорошо относил- ся к Левитану, согласился отпустить его. Но покровительство и любовь Саврасова имели и обратную сторону. Преподаватели училища недолюбливали Саврасова и даже побаива- лись его: вечно пьяный, он не считался с их заслугами и званиями, кричал о бездарности признанных художников. А с учениками вел себя как с равными. Неприязнь к Саврасову некоторыми преподавателями переносилась на его любимого ученика – Левитана. Не го- воря уже о том, что талантливый еврейский юноша и без того раздражал иных преподава- телей и соучеников: как это, еврей становит- ся признанным выразителем русского пейза- жа, оттесняя их, русских, на задний план?!
Но все вроде бы начинало складываться. И тут его ожидал страшный удар, напом- нивший ему, что он всего лишь изгой, сын несчастного и везде гонимого, везде ненави- димого еврейского народа. В 1879 году было совершено покушение на императора Алек- сандра Второго. К убийству были причастны еврейские радикалы-революционеры. Власти рубанули сплеча: выселить всех евреев из Мо- сквы! Получалось: наказать виновных и неви- новных. Исаак Левитан оказался между двух огней. С одной стороны – еврейские радика- лы, которые, как раньше в Египте, в Иране, Хорезме, Хазарском каганате, в Испании, во многих других странах, под видом борьбы за счастье коренного народа, не гнушаясь са- мыми мерзкими методами, рвались к власти. С другой стороны, российская власть, кото- рая законно, но топорно стала защищаться, наказав всех евреев поголовно, тем самым увеличивая армию революционеров, и не только евреев. В душе Левитана боролись два чувства: мстительное чувство еврея-изгоя и чувство вины перед русским народом. Этот запрет евреям жить в Москве автоматически коснулся и Левитана. Куда ехать? Опять-та- ки помогли русские друзья-одноклассники, они сумели пристроить его в подмосковную деревню Салтыковку, там же поселились се- стра с братом, которые тоже были изгнаны из Москвы и которые тоже бедствовали. На
занятия теперь приходилось ездить поездом, и на это были нужны деньги. Но Левитан был по-своему доволен, теперь не надо было прятаться от училищного сторожа, тоскливо гадать, где переночевать, если того не удава- лось обмануть. Но приводили его в отчаяние вид изодранного клетчатого пиджачка, зано- шенные до предела штаны и разбитые ботин- ки на босу ногу. В таком виде он стеснялся показываться даже в дачном поселке. И пря- тался от людей в лесу или в лодке посреди озера, где писал этюды. Унижение выселения вдруг несколько скрасилось тем, что муж се- стры где-то купил ему пусть и поношенный, но вполне сносный костюм и почти новые ботинки. С новой одеждой как бы началась новая жизнь. Он даже почувствовал в себе ка- кую-то смелость. Осенний пейзаж, который он показал на второй ученической выставке, неожиданно привлек внимание самого Тре- тьякова, основателя знаменитой картинной галереи: осенняя кленовая аллея в ожидании первого снега, печаль пасмурного дня, оди- нокая женщина, бредущая по аллее.
Раввин, он же почти уже православный священник, перелистнул несколько страниц альбома:
Вот этот пейзаж… Третьяков долго сто- ял около этой картины, но автора около нее не было, Левитан и думать не думал, что кто- то обратит на нее внимание. Товарищи бро- сились искать Левитана, и, когда Третьяков попросил представить автора, Левитан роб- ко, весь дрожа от волнения, протянул ему руку. Он ожидал каких-то замечаний, а Тре- тьяков неожиданно попросил продать, или, как тогда говорили, уступить ему картину. Левитан, словно во сне, бормотал о своем со- гласии, плохая понимая, какую цену назна- чил ему Третьяков, оглушенный мыслью, что его картина начинающего нищенствующего девятнадцатилетнего художника, к тому же еврея, будет в Третьяковской галерее! Оше- ломила его и предложенная фантастическая для него сумма – 100 рублей.
Но Бог, казалось, испытывал Левитана. Тяжело заболела сестра Тереза, подозрева- ли чахотку. Он вынужден был отказаться от
своей мечты: на неожиданно появившиеся деньги, полученные от Третьякова, поехать на Волгу, она почему-то мистически тянула его, хотя он ее никогда не видел. Обратите внимание: тянула не Палестина, не Италия, куда стремились поехать многие русские ху- дожники, а Волга! Тянула как русского! Все мысли были спасти сестру. У нее дома – ни копейки. И он тратит деньги, полученные от Третьякова и выданные училищем на поездку, на лечение сестры. Он снимает дачу в Остан- кине, перевозит туда сестру. И вытаскивает ее из рук смерти, она постепенно начинает по- правляться, он постоянно рядом с ней и, не теряя времени, пишет подмосковные пейза- жи. Три лета подряд он проводит в Останки- не, потом эти три лета назовут Останкинским периодом его творчества.
И в это время он открывает для себя ху- дожника Александра Иванова, доселе ему неизвестного. На всероссийской выставке были представлены тридцать три его этюда и три эскиза к картине «Явление Христа на- роду», которую тот писал, как потом окажет- ся, всю свою жизнь. Левитана они потрясают. Они становятся для него как бы иконами, прозрением, его поразил необыкновенный солнечный свет на этюдах Иванова, какого от него постоянно требовал Саврасов и какого он никак не мог добиться, солнечный свет на картине Иванова был земной и в то же время как бы неземной. И этот свет вошел в душу Левитана и потом сойдет на его картины. С момента, когда Левитан увидел «Явление Христа народу», коренным образом измени- лась его жизнь. Александр Иванов открыл ему смысл явления Иисуса Христа, а Левитан помог открыть русским для себя их великий пейзаж. Картина Александра Иванова «Яв- ление Христа народу» стала для Левитана путеводной звездой. И не случайно, что Ле- витан глубоко подружился с другим великим русским художником, Михаилом Василье- вичем Нестеровым, родившимся в Уфе, на родине великого русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова, спустя два года по- сле его смерти и как бы продолжившего его дело на Земле. Михаил Нестеров был глубо-
ким православным христианином, он всю свою жизнь, по сути, писал житие Игумена Земли Русской Преподобного Сергея Ра- донежского, благословившего московского князя Дмитрия на Куликовскую битву, по- сле которой он был поименован Димитрием Донским.
Но судьба Левитана глубоко трагична. Как я уже говорил, он, так глубоко поняв- ший русскую природу, как никто выразив- ший ее, ее тоску и радость по соединенности с Всевышним, возможно, так и не принял официального Православия. Что-то оттал- кивало его в официальной церкви как учреж- дении, смущала пышность ее храмов. Что-то останавливало его, хотя он, несомненно, тя- нулся к жертве Иисуса, тем более что вся его жизнь была подобна Его жертве. Оставалось сделать единственный шаг, но этого шага он, возможно, так и не сделал. Как, например, сделал датчанин Владимир Даль, собравший
«Словарь живого великорусского языка», известный ныне как Словарь Даля. Он всю свою жизнь тянулся ко всему русскому, но только перед самой смертью принял Право- славие, тем самым окончательно воссоеди- нился с русским народом. Но Даль и до этого был христианином-лютеранином, может, по- тому ему сделать такой шаг было легче.
Не этому ли Далю принадлежит рабо- та «Убиение иудеями христианских младен- цев»? – спросил Пришедший в поисках Ис- тины.
Да… Вы хотите знать мое мнение о ней?
Может быть, позже, если у Вас будет время. А сейчас, если можно, продолжайте о Левитане.
Пришло время окончания училища. Левитан писал дипломную картину, которая должна была определить его будущую жизнь: огромное осеннее поле с копнами сжатой ржи, хмурый день. Совета попросить было не у кого, Перов умер, Поленов уехал в Рим пи- сать свою картину «Христос и грешница», все более спивающийся Саврасов бродяжничал, ночуя в ночлежках или где придется… Но Ле- витан все-таки нашел его. Саврасов пришел в его маленькую комнатку под самой кры-
шей, посмотрел картину, сделал некоторые замечания и размашисто написал «Большая серебряная медаль». Он увидел в картине уже сложившегося зрелого художника. Сам факт обращения к Саврасову и тем более оценка картины Саврасовым имели для Левитана дурные последствия. Произошло неверо- ятное. Приемной комиссией картина была вообще отвергнута как несостоявшаяся. Это было очередным испытанием судьбы. Никто даже не предложил поработать над картиной. Предложение написать новую картину Ле- витан отверг, у него уже проявился характер. Преподаватели через Левитана отомстили Саврасову, уволенному из училища за свой едкий характер и постоянное пьянство. Ле- витана выгнали из училища почти так же, как его любимого учителя, только спустя три года он сможет получить унизительный диплом
«внеклассного художника». Удары судьбы вызвали нервное заболевание. Левитан стал скрытен, молчалив. Он снова стал избегать людей. Только в редкие часы раскрывался перед друзьями. Счастьем и в то же время не- счастьем в его жизни стало знакомство с пи- сателем Антоном Павловичем Чеховым, пе- реросшее в дружбу. Одно время Левитан даже специально поселился в Максимовке, по соседству с Бабкиным, где летом жили Чехо- вы. Однажды он долго не появлялся, и Антон Павлович забеспокоился. Как-то вечером из Максимовки пришла к Чехову по поводу своих хворей женщина, у которой тогда жил Левитан, и сказала, что постоялец ее заболел, все время молчит, даже не выходит из своей каморки, а сегодня даже стрелялся, но, к сча- стью, не смертельно. Чехов немедленно по- ехал к Левитану. Чехов потом писал: «С бед- нягой творится что-то неладное. Психоз какой-то начинается. Хотел с ним на Святой неделе во Владимирскую губернию съездить, проветрить его (он же и подбил меня), а при- хожу к нему в назначенный для отъезда день, мне говорят, что он на Кавказ уехал. В конце апреля вернулся откуда-то, но не с Кавка- за. Хотел вешаться. Взял его с собой на дачу и вот теперь прогуливаю, словно бы легче стало».
Вы назвали знакомство Левитана с Че- ховым счастьем и в то же время несчастьем…
Сестра Антона Павловича Чехова, Маша, имела склонность к живописи. Она часто ходила с Левитаном на этюды. Часами могла стоять за его спиной, наблюдая за его работой. Левитан не заметил, когда полюбил Машу. Полюбил, наверное, впервые в жизни. И скорее всего, связывал с этим своим роб- ким чувством свое будущее. И не просто свя- зывал, а это было для него: быть или не быть? Это было для него, помимо всего прочего, разрешением мучающего его еврейского во- проса. Это, может быть, было для него или окончательно быть принятым в русский мир и почувствовать себя окончательно русским. Или быть отвергнутым, значит, скорее всего, по причине, что ты еврей, изгой. Потом Ма- рия Павловна вспоминала: «Иду я однажды по дороге из Бабкина к лесу и неожиданно встречаю Левитана. Мы остановились, на- чали говорить о том о сем, как вдруг Левитан бух передо мной на колени и … объяснение в любви. Помню, как я смутилась, мне стало чего-то стыдно, и я закрыла лицо руками.
Милая Маша, каждая точка на твоем лице мне дорога… – слышу голос Левитана. Я не нашла ничего лучшего, как повернуться и убежать. Целый день я сидела расстроенная в своей комнате и плакала, уткнувшись в по- душку. К обеду, как всегда, пришел Левитан. Я не вышла. Антон Павлович спросил окру- жающих, почему меня нет? Миша, подсмо- тревши, что я плачу, сказал ему об этом. Тогда Антон Павлович встал из-за стола и пришел ко мне: “Чего ты ревешь?” Я рассказала ему о случившемся и призналась, что не знаю, как и что нужно сказать теперь Левитану. Брат ответил мне так: “Ты, конечно, если хочешь, можешь выйти за него замуж, но имей в виду, что ему нужны женщины бальзаковского возраста”. В сущности, я не поняла смысла фразы Антона Павловича, но почувствовала, что он в чем-то предостерегает меня. Леви- тану я тогда ничего не ответила. Он с неделю ходил по Бабкину мрачной тенью».
Я полагаю, что этот эпизод был перелом- ным в жизни Левитана. Конечно, Антон Пав-
лович был против возможного брака с Леви- таном совсем не потому, что тот был евреем, он хотел оградить сестру от возможных стра- даний, зная непростой характер и нервные сбои Левитана, да и разница в возрасте была большая. Хотя подспудно, может, сам не осоз- навая того, он был против ее брака с евреем, хотя испытывал к Левитану самые теплые чувства. Но, возможно, получилось так, что он оградил и сестру, и Левитана от счастья. Больше Левитан никогда не пытался постро- ить семью, хотя любовных романов у него было немало. Кстати, все его женщины были русскими. Не сохранилось его писем к жен- щинам, которых он любил. Не сохранилось ни записных книжек, не дневников. Свою тайну он унес с собой. Я не думаю, что он был искренен, когда отвечал: «Почему я один? Почему женщины, бывшие в моей жизни, не принесли мне покоя и счастья? Быть может, потому, что даже лучшие из них – собствен- ники. Им нужно все или ничего. Я так не могу. Весь я могу принадлежать только моей тихой бесприютной музе, все остальное – су- ета сует».
Зимой 1886 года Левитан заболел. Для него огромной радостью было, когда наве- стить его пришел художник Михаил Несте- ров, с которым они теперь не просто дру- жили. Они писали одни и те же осенние пейзажи, только у Нестерова на картинах на фоне светло-печального пейзажа обязатель- но присутствовали не просто люди, а люди, истово верующие в Христа: русские святые, монахи, крестьяне. Его картины говорили о Боге, а у Левитана Бог был в самом пейза- же. Может быть, он сам себе не признавался в этом, но в своих картинах он уже был хри- стианином. Может быть, истинным христи- анином, никогда не демонстрирующим это чувство, о нем должен знать только сам Бог. Вам не приходилось видеть картины Михаи- ла Нестерова?
Нет.
Это тоже нужно обязательно посмо- треть. В Третьяковской галерее они рядом с картинами Левитана. Они очень разные, Нестеров и Левитан, и по судьбе, и по манере
письма. Один – исконно русский православ- ный художник, пишущий Игумена Земли Русской Сергия Радонежского, второй – ев- рей, изгой, над которым всегда висела вина соотечественников за распятого Иисуса Хри- ста и которые уже не раз покушались на рус- ского царя, прежде всего, потому, что он был последним оплотом истинного христианства на планете. Но никто, наверное, более не был близок Михаилу Нестерову, как Исаак Ле- витан, и, наоборот. Нестеров ценил мнение Левитана о своих работах, как, наверное, ни- кого другого. Вот что я выписал из его книги воспоминаний: «В Москве устроился в боль- шом номере Мамонтовской гостиницы. Развернул “Сергия”, посмотрел его в раме, и снова сомнение стало закрадываться… Я ждал Левитана, более искреннего и пря- модушного. Пришел и он. Картина привела его в восторг. Он переоценил ее стоимость, наговорил мне кучу приятных вещей, тем более опасных, что говорил от души, любя меня. Он советовал послать “Сергия” в Па- риж, в Салон. К вечеру раззвонил о картине по всей художественной Москве…» Или вот еще из воспоминаний Нестерова: «Я любил этого человека не только за талант, но и за хо- рошую, нежную душу его…»
Позже Нестеров писал: «Помню, как сей- час, зимнюю морозную ночь в Москве; мебли- рованные комнаты “Англия” на Тверской; довольно большой, низкий, как бы приплюс- нутый номер в три окна с неизменной дере- вянной перегородкой. Тускло горит лампа, 2–3 мольберта… От них тени по стенам. Тихо. Немного жутко. За стеной изредка стонет тяж- ко больной Левитан. Поздний вечерний час. Проведать больного зашли товарищи…»
С раннего детства Левитан стремился увидеть Волгу, ожидая от этой встречи че- го-то необыкновенного, светлого. Наверное, он через Волгу надеялся постичь еще глубже душу русского народа, которую он любил, но которая ему до конца была неясна, а порой казалась беспросветной и мрачной. Пока же он представлял Волгу по протяжным русским песням и по картинам художников, того же Саврасова. Но сразу полюбить Волгу – это
как бы с ее крутого берега броситься в ле- дяную весеннюю воду. Волга сравнительно недавно стала русской рекой, но русский народ почему-то именно ее, а, например, не Москву-реку, не Оку, на которых жил уже многие века, сразу признал созвучной своей душе, мало того, выразившей русскую душу, словно русский народ и Волга много веков ждали этой встречи. Левитан с радостным волнением, как ребенок, тоже ждал встречи с ней. А Волга бывает разной, в зависимости от погоды, от времени года, особенно весной, когда она начинает терять свои берега, когда ей становится тесно в них, и она разливается чуть ли не до горизонта. Антон Павлович Че- хов, зная впечатлительность Левитана и по- граничное состояние его души, предвидел, что знакомство с Волгой будет тяжелым. Он писал сестре: «Левитану нельзя жить на Вол- ге. Она кладет на душу мрачность». И вот ранней весной 1887 года Левитан наконец оказался на Волге. Было половодье, река за- лила окрестные леса: серая холодная вода, серое холодное небо, из которого то и дело сыпался холодный дождь, настороженность и даже подозрительность по отношению к нему местных жителей. Это усугубило со- стояние его израненной души, одиночество и безысходность судьбы еще сильнее сдавили горло. Это, как в случае с Машей, которую он страстно полюбил, а в ответ… Левитан пи- сал Чехову: «…Разочаровался я чрезвычайно. Ждал я Волги, как источника сильных худо- жественных впечатлений, а взамен этого она показалась мне настолько тоскливой и мерт- вой, что у меня заныло сердце и явилась мысль: не уехать ли обратно? И в самом деле, представьте себе следующий беспрерывный пейзаж: правый берег, нагорный, покрыт чах- лыми кустарниками и, как лишаями, обрыва- ми. Левый… сплошь залитые леса. И над всем этим серое небо и сильный ветер. Ну, просто смерть… Сижу и думаю: зачем я поехал? Не мог я разве дельно поработать под Москвой и… не чувствовать себя одиноким и с глаза на глаз с громадным водным пространством, которое просто убить может… Сейчас пошел дождь. Этого только недоставало!»
Ночами Левитан практически не спал. Угрюмо гудел за стеной ветер, монотонно шумел дождь. Но Левитан утром упорно шел на берег и писал, писал холодную, серую Волгу, пока не промокал насквозь. Постепен- но ему стала открываться красота Волги даже в самую ненастную погоду, созвучная русско- му характеру, и ему казалось, что он начи- нал понимать русский народ, только сверху жесткий и угрюмый. И он понимал: исчез- нет этот пейзаж, и исчезнет русский человек. Оторванность от русской природы, как и от природы вообще, – свойство иудейского ха- рактера. Оторванность от природы приводит к смятению души, не воспитанию ее, для чего Господь посылает человека на Землю, а даже перерождению души в некое отчужденное от всего земного и божественного существо. Превращению ее в подобие некоего злобного зверька, попавшего по обману в капкан, а че- ловека, в котором живет она, превращает во всякого рода революционеров, стремящихся даже свергнуть самого Бога.
Раввин, но в то же время почти уже пра- вославный священник, выжидающе замол- чал: что скажет Пришедший в поисках Исти- ны по поводу последней его мысли, по всему, мучающей его, которую он не решился вы- сказать, как свою, и приписал неким другим людям? В течение беседы он постепенно стал подозревать, что неизвестный пришел не в поисках Истины, в которой, чувствовалось, он был искушен, может, более его, а скорее, экзаменовать его, но кто же тогда он? От пря- мого ответа на этот вопрос в начале разговора Пришедший в поисках Истины ушел. Спро- сить снова? Неудобно. Тогда раввин, но в то же время почти уже православный священ- ник, продолжил:
А Левитан писал Чехову: «…Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувство- вал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и на- звать нельзя, так как оно не поддается разу- му, анализу, а постигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, ро-
мантическим вздором – пускай!..» И вот это «божественное нечто», пронизывающее все вокруг, обволакивающее своей нежно- стью Землю, почему-то особенно торже- ственно-печально осенью, в пору замирания природы. В этом же письме Левитан писал Чехову: «Может ли быть что трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружаю- щего, подмечать сокровенную тайну, видеть Бога во всем и не уметь, сознавая свое бесси- лие, выразить эти большие ощущения».
Всю ту зиму он жил волжскими впечатле- ниями, с нетерпением ждал весну, чтобы сно- ва поехать на Волгу. И вот он плывет по Волге на пароходе. По берегам среди лесов то там, то здесь деревеньки с соломенными крыша- ми. На высоком берегу Городец – по преда- ниям, здесь на пути из Золотой Орды умер князь Александр Невский. За Кинешмой по правому берегу снова потянулись леса. И вдруг Левитан вскрикнул от неожиданно- сти, было чувство, что он ждал этой встречи всю свою жизнь: на крутом берегу, высоко возвышаясь над бесконечным водным про- странством, показалась почерневшая от вре- мени деревянная церквушка, а рядом кресты погоста. Решение пришло мгновенно: вот здесь он и остановится! Узнал у капитана, скоро ли пристань? Тот сказал, что пароход приближается к небольшому городку Плес, остановка будет очень короткой.
В Плесе сошли. Левитан был на сей раз с одной из своих поклонниц, с Софьей Пе- тровной Кувшинниковой. Левитан, не теряя времени, поднялся на гору к церкви с этюд- ником, ему нужно было поймать закат. Он писал словно в лихорадке: быстро, судорож- но, он понял, что искал этот пейзаж, этот за- кат всю свою жизнь, и такое может не повто- риться. И вдруг он услышал пение. Молодой красивый голос пел неведомую ему песню
«Вечерний звон». Левитан пошел на песню. Парни и девушки сидели на траве вокруг за- певалы, высокого черноволосого парня. Он смутился, увидев незнакомца, и перестал петь. Левитан попросил его еще спеть. Го- лос был красивый, сочный. Познакомились: Гриша Задумов. Левитан посоветовал Грише
учиться в консерватории, так хорош был его голос, но Гриша был беден, и Левитан увидел в нем свою судьбу. Они подружились. Теперь каждый день Левитан писал, а Гриша пел ря- дом. Что им, еврею и русскому, нужно было делить на этом свете?
В один из дней Левитану захотелось по- пасть внутрь храма. В этом он признался Грише. Пошли к старому священнику, отцу Якову. Тот долго не соглашался: церковь может рухнуть даже от скрипа половиц. Но потом согласился даже совершить служ- бу. Было видно, как Левитан волновался. Может, с этой доживающей последние дни церквушки началось его истинное тайное во- церковление? Софья Кувшинникова потом вспоминала, какое впечатление произвела на Левитана служба в полуразрушенном храме:
«Впечатление получилось, действительно, и сильное, и трогательное. Отец Яков и ка- кой-то, тоже старенький, точно заплесневев- ший и обросший мохом, дьячок удивительно гармонировали с ветхостью стен и темными, почерневшими ликами образов. Странно звучали удары старого, точно охрипшего ма- ленького колокола, и глухо раздавались, точ- но призрачные, молитвенные возгласы. Где- то вверху на карнизах удивленно ворковали голуби. Аромат ладана смешивался с запахом сырой затхлости, и огненные блики мисти- чески мелькали на венчиках образов на ико- ностасе, а в довершение впечатления в углу появились вдруг три древние старухи, точно сошедшие с картины Нестерова. Их фигуры в черных платках и старинных темных сара- фанах странно мелькали в голубоватых вол- нах ладана. Истово крестились они двупер- стным знаменьем и клали низкие, глубокие поклоны. Потом я узнала, что эти, теперь уже одинокие, женщины здесь же, в этой церкви, были когда-то венчаны и очень ее почитали. Левитан был тут же с нами, и вот, как толь- ко началась обедня, он вдруг, волнуясь, стал просить меня показать, как и куда ставят све- чи, и, действительно, стал ставить их ко всем образам. И все время службы с взволнован- ным лицом стоял он подле нас и переживал охватившее его трепетное чувство…»
«Однажды в Троицын день, – в другой раз вспоминала Кувшинникова, с которой Леви- тан ездил на охоту, – он тоже пошел с нами в церковь. И вот, когда началось благослов- ление цветов, и раздались поэтические слова сопровождающей его молитвы, он, растро- ганный почти до слез, наклонился ко мне:
Послушайте, ведь это же удивительно. Господи, как это хорошо! Ведь это не право- славная и ни другая какая молитва. Это ми- ровая молитва!»
Представьте себе: православную молитву он признал мировой. Разве это не признание Левитаном Иисуса Христа?! Кстати, глубоко православный художник Василий Дмитрие- вич Поленов писал с Левитана Иисуса Хри- ста в своей знаменитой картине «Христос и грешница». Писать эту картину специально ездил в Палестину, а образ Иисуса Христа, возвратившись, написал с Левитана. Случай- но ли? Образ Христа в картине у многих вы- звал сопротивление, потому что он выглядел не каноническим, а простым человеком. Но присутствующий на выставке епископ встал на защиту художника, сказав, что Поленов вывел образ Христа, живущего среди нас. Представляете: писать с Левитана образ Ии- суса Христа, живущего среди нас!!!
Плес и старая, вот-вот готовая развалить- ся церковь сыграли исключительную роль в судьбе Левитана. В его плесских картинах появилось то неповторимое, что дало ему возможность встать над другими пейзажиста- ми, что, конечно, у некоторых из них повлек- ло зависть и даже злобу: «Как он, неизвестно откуда пришлый, незваный иудей, глубже, проникновенней нас выразил русскую при- роду, и значит, русскую душу?!» Потом гово- рили: «Левитан открыл Плес, а Плес открыл Левитана».
Однажды, когда Левитан возвращался на лодке с заволжских лесов, неожиданно нале- тел шквальный ветер. Поднялась размаши- стая и высокая волна, лодку стало заливать, а тут еще началась гроза, и вдобавок на лодку обрушился ливень. Лихорадочно отчерпывая воду, Левитан потерял ориентир, куда плыть. Отчаяние охватило его. И вдруг в просвете
туч при очередной вспышке молнии он уви- дел вдали на горе ставшую ему дорогой церк- вушку, и он стал грести на нее. Она спасла его! Или Иисус Христос своей церквушкой указал ему дорогу?
Потрясенный, бледный, переживший ужас смерти, Левитан быстро переоделся и взял в руки кисть и набросал рисунок: тон- кие деревья, гнущиеся под ветром и ливнем, который назвал «Буря, дождь». Это был на- бросок к будущей картине, которую зритель увидит только через 10 лет. Всю оставшуюся жизнь Левитан будет помнить этот случай. Не мог он не задуматься, не понять, что церк- вушка открылась ему в ураганном мраке, на краю гибели, не случайно, что это был знак спасения, адресованный именно ему. Значит, Кто-то бережет его на этом свете, значит, не все он успел сделать, и что он делает, нужно не только на Земле.
Церквушка навсегда останется в его жиз- ни, он всегда будет помнить о ней. Не пони- мавшие его критики называли его певцом су- мерек и увядания. А его картины, наоборот, призыв задуматься о Боге, о Высшем, что мы временные на Земле, но в то же время они – робкий протест этому: как можно уходить от такой красоты?!
Может быть, его и держали на Земле в эти годы, потерявшего надежду на личное счастье, эта церквушка и художник Михаил Нестеров. В двадцать лет Нестеров написал автопортрет: лицо тревожное, полный ре- шительности, непреклонности взгляд, сви- детельствующий о твердом характере. Леви- тана потянуло к Нестерову еще в училище. Нестеров, родившийся в крепкой устоями, глубоко верующей русской православной се- мье, с юного возраста был человеком твердых взглядов, преданным искусству и Богу, чего стеснялись в то время многие его современ- ники, даже верующие в Бога, страну разъедал демократический нигилизм, незримо гото- вящий ее к катастрофе. Они стали друзьями и единомышленниками на всю жизнь: рез- кий в суждениях, фанатично религиозный русский Нестеров и мягкий, комплексуюш- ий своим национальным происхождением
еврей Левитан. У Левитана наконец появи- лась своя мастерская, ее уступил на время известный меценат Морозов, а потом совсем отдал. В нее однажды пришел Третьяков, наслышанный о картинах «Золотой Плес» и «После дождя». Он купил обе картины, не дожидаясь, когда они появятся на выставке. Левитан спешит в гостиницу к только что приехавшему из Уфы Нестерову, чтобы по- делиться с ним радостью. Но, войдя в номер, остановился пораженный перед картиной, которую Нестеров привез на выставку. Это было «Видение отроку Варфоломею». Почти его, левитановский, по внутреннему состоя- нию природы, осенний пейзаж, озаренный видением отрок, будущий Игумен Земли Рус- ской Сергий Радонежский, монах-схимник, и так похожая на его церквушку на Плесе церквушка. Он долго молчал, словно забыв о стоящем за спиной авторе картины, такое она на него произвела впечатление. Михаил Нестеров был настоящим христианином, он любил Левитана по-христиански, и Левитан отвечал ему тем же.
Поехал Левитан, как другие художники, по воле моды в Италию. Но скоро затоско- вал по России, по Волге. Он душой давно уже был русским. За границей Левитан тосковал по России, наверное, даже больше, чем рус- ские, он писал из Италии художнику Аппо- линарию Васнецову: «Воображаю, какая пре- лесть теперь у нас на Руси – реки разлились, оживает все, нет лучше страны, чем Россия». И еще: «Зачем ссылают сюда русских людей, любящих так сильно свою родину, свою при- роду, как я, например?! Неужели воздух юга может в самом деле восстановить организм, тело, которое так неразрывно связано с на- шим духом, с нашей сущностью?! А наша сущность, наш дух может быть покоен только у себя, на своей земле, среди своих, которые, допускаю, могут быть минутами неприят- ны, тяжелы, но без которых хуже». Обратите внимание: «у нас на Руси» и он называет себя русским!
В отличие от других художников, Левитан мало путешествовал по миру. Как писал по- том писатель Константин Паустовский: «Он
любил только Среднюю Россию. Поездки в другие места он считал пустой тратой вре- мени».
По возвращении из Италии его букваль- но заворожил монастырь в окрестностях Юрьевца на берегу большого Кривого озе- ра, во время весеннего половодья, соединя- ющегося с Волгой. Вот утверждают, что он умер атеистом или скрывающим от окружа- ющих свою веру в Иегову иудеем. Тогда за- чем его, не верующего в Иисуса Христа, так притягивали православные монастыри? Его, тяжелобольного, постоянно мучила мысль о предстоящем уходе, с которым он не мог смириться, человека нет на его пейзажах, его заменяют на них одинокие полузабытые церквушки и спрятавшиеся в лесах от люд- ской суеты монастыри…
Левитан все чаще переплывал на лодке к монастырю, бродил вокруг его массивных башен. Он рисовал колокольни, монахов, плывущих по реке. Но на свои картины, в от- личие от Нестерова, не пускал даже их. По вечерам слушал колокольный звон, его осо- бенно волновали час заката, последние лучи солнца на древних стенах монастыря, на де- ревьях. Но чего-то не хватало ему для кар- тины. И он спешит обратно в Плес. Чего не хватало в Юрьевце, он дополнил ранее про- чувствованным в Плесе. Работая, Левитан часто напевал ставшую любимой песню «Ве- черний звон» на слова поэта Козлова, кото- рый написал ее, потеряв зрение. До того Коз- лов преуспевал в службе, счастливой была его личная жизнь. Беда не сломила его, она открыла в нем поэтический талант. И вот те- перь она поддерживала Левитана. Порой он просил приехавшую вместе с ним Кувшин- никову читать Евангелие. Заметьте: Еванге- лие!
И вот картина готова. Он назвал ее «Тихая обитель»: тишина, предвечернее умиротворе- ние, здесь обрывается суетный мир, мостик, ведущий не просто в монастырь, а в преддве- рье к вечному покою. К покою ли? Эта мысль постоянно точит его мозг…
На выставке картина произвела огромное впечатление. О ней говорят, о ней востор-
женно пишут в газетах. Вдохновленный ли успехом картины или что-то его не удовлет- воряло в ней, он позже напишет несколько видоизмененный ее вариант. На ней появля- ется человек, пусть это обезличенные монахи в лодках, скорее, представители иного мира. Он назвал картину «Вечерний звон». Она с огромным успехом экспонировалась в Рус- ском отделе Чикагской всемирной выставки и для многих стала как бы главной в его твор- честве. Все вроде бы в его жизни складыва- лось прекрасно, но…
Как бы особняком в творчестве Левитана картина «Владимирка». Так в народе назы- вался Владимирский тракт, ведущий в Си- бирь, истоптанный тысячами кандальников, которые там, за горизонтом, исчезают без следа. Каждый трактует эту картину по-сво- ему. Революционеры и всякие сочувствую- щие им искусствоведы взахлеб утверждали, что наконец-то Левитан занялся делом, что эта картина – протест против существующе- го царского режима. Большинство же увиде- ло в ней отражение извечной, может быть, надмирной русской судьбы, русской души, настолько русское общественное сознание приняло картину. Я согласен с этим, но мне кажется, что она стала и отражением надмир- ной скитальческой, бездомной еврейской судьбы.
История этой картины такова. Как я уже говорил, все вроде бы у Левитана складыва- лось хорошо, даже прекрасно. Как писал, к примеру, позже один из русских литератур- ных критиков: «Его полотна входят в золотой фонд мировой живописи. И в золотой фонд русской культуры. Что не совсем одно и то же. Русскость их поразительна… Великое искус- ство, настолько русское в своей горькой не- поправимости. Что без него и Русь сама себя не узнает». Но наступило 14 июля 1892 года, срок, когда по указу Александра III 1891 года Москву должны были покинуть последние евреи, это, увы, касалось и Левитана. Пре- дыстория этого печального события такова. Весной 1891 года на смену вполне лояльному к евреям московскому градоначальнику кня- зю Владимиру Андреевичу Долгорукому был
назначен брат императора – великий князь Сергей Александрович, известный своими консервативными взглядами и нетерпимо- стью по отношению к евреям как к разру- шителям государства. По его инициативе 29 марта 1891 года министр внутренних дел представил императору Александру III до- клад о постепенном выселении евреев-ре- месленников из Москвы, которые правдами и неправдами проникают в столицу и кото- рых стало опасно много, за 10 лет их стало около семидесяти тысяч, и о запрещении таковым вновь селиться в Москве и Москов- ской губернии. Император согласился с этим предложением. На следующий день высочай- ший указ был опубликован в газетах.
Указ не предполагал полного выселения евреев из Москвы, а касался только так на- зываемых условно проживающих евреев: ре- месленников, винокуров, пивоваров, подма- стерьев, которые были приписаны к столице как ремесленники, но фактически не зани- мались профессией, указанной в ремеслен- ной книжке. Выселение не касалось евреев, пользовавшихся правом безусловного про- живания: врачей с дипломами учёной степе- ни доктора медицины, юристов, инженеров, других специалистов с дипломами учёной степени доктора, магистра или кандидата наук, купцов первой гильдии, а также жив- ших при означенных выше категориях лиц их семей и определённого количества управ- ляющих, приказчиков и домашней прислуги. Кроме того, правом безусловного прожи- вания обладали отставные, так называемые
«николаевские» солдаты, отслужившие в ар- мии по старым нормам 25 лет. До того вы- сочайшим повелением было предоставлено право повсеместного жительства в империи также следующим категориям евреев: окон- чившим курс в высших учебных заведениях, в том числе в медицинских, аптекарским: помощникам, дантистам, фельдшерам и по- вивальным бабкам, изучающим фармацию, фельдшерское и повивальное искусства.
К исполнению указ императора был принят 14 июля 1891 года, когда появилось распоряжение о начале выселения и о воз-
можностях получения отсрочек на различ- ные сроки, но не более чем на год. Согласно распоряжению, каждый, кто попадал под вы- селение, должен был явиться в свой поли- цейский участок и оговорить срок отъезда. С учетом семейного положения, рода заня- тий, наличия недвижимого имущества и не- которых других причин человек мог получить отсрочку от выезда до 14 сентября, 14 октя- бря, 14 декабря, вплоть до 14 июля 1892 года, когда должны были выехать последние, по- павшие под выселение. Отсрочки получили большинство из обратившихся, и среди евре- ев появились «сентябристы», «октябристы»,
«декабристы» по сроку обязательного выезда. Закон о выселении не предполагал никаких исключений. Даже ходатайства московско- го митрополита за некоторых лиц не имели результата. Напротив, тех, кто пытался до- биться для себя привилегий или протекций, высылали в 24 часа. Был только один способ остаться в Москве: принять христианство. Им воспользовалась очень небольшая часть еврейского населения, всего несколько про- центов от попадавших под действие указа, принявшего преимущественно лютеранскую веру. Может быть, как раз этот факт помешал Левитану официально принять христианство, хотя в душе он давно был христианином, он считал для себя оскорбительным креститься не по вере, а по необходимости, как это дела- ли многие евреи, которые не хотели покидать Москву.
Массовый отъезд евреев из Москвы на- чался 14 августа 1891 года и продолжался до июля 1892 года. Большинство переселялось в Польшу, в Одессу или в Германию, а отту- да в Северную Америку. По разным данным, за этот период из Москвы выехали от 20 до 35 тысяч евреев. Многие потом озлоблен- ными вернутся обратно в Россию делать
«русскую» революцию и, сыграв выдающу- юся роль в Октябрьском перевороте, встанут у руля страны.
Левитану тоже было предложено срочно покинуть Москву как «некрещеному еврею, к тому же как мещанину, урожденному Ко- венской губернии», несмотря на то, что он
был уже не только выпускником Московско- го училища живописи, ваяния и зодчества, но и художником с мировым именем. И он спешно уехал сначала в Тверскую, а потом во Владимирскую губернию. Заметьте: ни в Гер- манию, ни в Америку он не подался, с Росси- ей он не мог расстаться.
По прошествии какого-то времени душа, уязвленная обидой, немного вроде бы успо- коилась. Весь 1891 год и большую половину 1892 года Левитан свободно передвигался по стране, въезжая в Москву и выезжая из нее, да и за границу он выезжал беспрепят- ственно. Он только должен был получать, как это ни было унизительно, виды на жи- тельство в тех местах, куда выезжал, и реги- стрироваться в полиции по месту прибытия. Но неожиданно в сентябре 1892 года доктор Кувшинников, у которого тогда Левитан жил в Москве, получает от знакомого при- става извещение, что Левитана приказано немедленно выселить. В несколько часов Левитан собрался и уехал из Москвы. Друзья пытались помочь. Член городской управы Нагорнов пытался устроить Левитану про- писку в Москве. Пытался помочь правитель канцелярии губернатора Истомин, но все эти хлопоты были бесполезными. Формаль- но он оказался в числе тех евреев, которые нарушили указ и остались в Москве после 14 июля 1892 года. Таких следовало разыски- вать и немедленно высылать.
Поэтому лето Левитан провел во Влади- мирской губернии. По воспоминаниям Со- фьи Кувшинниковой, однажды, возвращаясь с охоты, они с Левитаном неожиданно выш- ли на старый Владимирский тракт. Открыв- шаяся им картина, как вспоминала Кувшин- никова, «была полна удивительной прелести и печали». На другой же день Левитан вернул- ся на это место и в несколько приемов набро- сал эскиз картины, которую назвал «Влади- мирка». Наверное, никто не сказал о ней так точно, как писатель Паустовский: «Никто из художников до Левитана не передал с такой печальной силой неизмеримые дали русского ненастья. Оно так спокойно и торжественно, что ощущается как величие».
Тяжелые мысли все больше одолевают Ле- витана. Он знал, что неизлечимо болен, что время его на Земле сочтено, сердечные при- ступы все чаще и все тяжелее. По большому счету рядом никого нет. В такие дни одна толь- ко природа заменяла ему родного человека.
Левитан до декабря не появляется в Мо- скве. Рано или поздно весть о его выселении с помощью друзей доходит до великой кня- гини Елизаветы Федоровны, родной сестры императрицы. Вместе со своим мужем, гра- доначальником Москвы, великим князем Сергеем Александровичем, инициировав- шим указ о выселении евреев из Москвы, ко- торого в недалеком будущем убьют револю- ционеры, в том числе за этот указ, а она уйдет в монахини и тоже позже будет убита дорвав- шимися до власти еврейскими революционе- рами, они навещают нелегально появивше- гося в Москве Левитана в феврале 1893 года в его мастерской и сообщают ему, что указ на него не распространяется. Радоваться бы, что наконец все разрешилось и на таком высо- ком уровне! Но как исцелить душевную трав- му, которую ему нанесли почти полгода уни- жений, не говоря уже о том, что до середины мая ему так и не было выдано ни паспорта, ни какого другого документа, разрешающе- го жить в Москве. К тому же указ оставался в силе для его родных. Одна из сестер была вынуждена уехать за границу. Нанесенное ему оскорбление постепенно внешне вроде бы ушло вглубь, но все чаще его стали посе- щать приступы, казалось, необъяснимой то- ски. Он был всемирно признанный русский художник, не какой-нибудь еврей перека- ти-поле, которому где гешефт, там и родина, а именно русский, раскрывший русским рус- скость Земли, на которой поселил их Бог, но, оказывается, он все равно им чужой, ему вре- мени от времени как бы напоминали: знай свое место.
И по-прежнему русская воцерковленная самим Господом природа его спасала, навер- ное, больше, чем люди. И может, до конца не- ведомая ему самому сила все больше тянула его к монастырям, представительствам Бога на Земле. Он смотрел на них издалека, ходил
вокруг них, но внутрь не решался заходить, что-то его останавливало. Но в какой-то мо- мент этот душевный рубеж был преодолен. Начало этому, наверное, положил опять-та- ки Михаил Нестеров, который позже писал в своих воспоминаниях: «В Уфе я написал своих “Монахов” (“Под благовест”) и “Чудо” и привез их в Москву. Там они всем очень по- нравились. Много похвал расточалось им в те дни. Васнецов, Суриков. Помнится, как-то зашел Левитан, которому очень понравились “Монахи”, и сказал мне, что я “сумел заста- вить его примириться с монахами”».
Однажды Левитану рассказали о старин- ном монастыре на острове Удомельского озе- ра, о схимниках, живущих там. И вот он на берегу озера, вода удивительно прозрачна, посреди озера остров, на котором древние постройки монастыря. Здешний помещик Аракчеев сам везет его на остров. Здесь на- чалось рождение новой великой картины. Сначала он написал этюд церковь с погостом и перенес ее на островок. Этюд назвал «За- бытые», печаль забытого погоста. Свою бу- дущую картину он назвал «Вечер на озере». Зеркально спокойная гладь воды, огромный небосвод. Но на душе смятение, мысль о бу- дущем, одиночество, неизлечимая болезнь. Мысль о неминуемо приближающейся смер- ти. И мыслями он снова переносится в Плес, к церквушке, которая однажды спасла его и стала для него главной в жизни. И неожи- данно для себя он меняет замысел картины, он называет ее «Над вечным покоем». И без- мятежный небосвод заменится грозовым, и сюда, на берег Удомельского озера, он пе- реносит Волгу и свою церквушку из Плеса, единственно в которой, возможно, в Рос- сии остался Иисус Христос, не захотев идти в богатые храмы. В окнах церквушки, как все-таки надежда на спасение, теплится свет, которого не было раньше. Радуясь тому, что Третьяков забирает «Над вечным покоем» в свою галерею, Левитан пишет ему: «В ней я весь, со всей своей психикой, со всем моим содержанием».
Картина отобрала у него много душевных сил, он словно выплеснул себя всего в ней, что
почувствовал на сердце какую-то звенящую пустоту, словно в этой картине он сказал все как о себе, так и о России, и о том Высшем, до конца ему непонятном, что его постоянно томило, и чем дальше, тем больше. Было чув- ство, что больше не о чем было писать, словно в картине «Над вечным покоем» он сказал все. Это неминуемо приводило к мысли о смерти. Чтобы выйти из этого состояния, собрался за границу. Вена, Ницца, Париж, о чем мечта- ет, куда стремится почти каждый образован- ный русский, тем более художник. Но почти сразу же им овладевает обостренная тоска по России. «Мучительно хочется видеть тающий снег, березку…» – пишет он на родину.
И снова его потянуло к кисти. И, вернув- шись в Россию, он снова среди родной рус- ской природы. По совету знакомых он едет на озеро Островенское в Тверской губернии, где знакомится с семьей Турчаниновых. Ни- кто не знает, что творится в его душе. Она на- тянута как струна. Это обернулось душевной драмой, даже трагедией. В него влюбилась со всей чистотой и страстью первого чувства дочь Турчаниновых, Варя. Он видел это и ста- рался по возможности избегать ее, он не мог видеть ее наполненные болью ясные голубые глаза. Сразу по нескольким причинам он не мог ответить на ее чувство, начиная с того, что он был намного старше ее и безнадежно болен. По его жизни прошла целая череда женщин, в той или иной степени любивших его, но ни с одной из них он не связал судь- бу, и, уходя от него, некоторые из них потом мстили ему, даже вставали в ряды его злобных ненавистников. Он даже не пытался ни с од- ной из них связать свою судьбу. Потому как в его сердце незаживающей раной остава- лась одна, с которой мечтал соединить свою жизнь и служить ей в равной степени, как и искусству. Которая могла быть его счасть- ем, которой он в своей молодости признался в любви и жестоко обжегся, ее растерянность при его признании он мнительно принял не просто как отказ, а как отказ отверженному изгою-еврею.
Через много лет, когда жизненный по- езд будет подходить к последней станции,
он признается ей: «Если бы я когда-нибудь женился, то только бы на вас, Маша». И его письма к Марии Павловне начинались не иначе как: «Маша», «Маша», «Милая, доро- гая, любимая Маша!». Константин Паустов- ский, побывав в ялтинском домике Чехова, вспоминал: «Пришла Мария Павловна, заго- ворила о Левитане, рассказала, что была влю- блена в него, и, рассказывая, покраснела от смущения, как девочка. Она рассказала, как неожиданно объяснился ей в любви Левитан на безлюдной тропинке около опушки леса, как она растерялась, была испугана, ошелом- лена, Левитан тоже растерялся, а потом брат отговорил».
Ему было очень жаль Варю Турчанинову, но он не мог ответить на ее любовь и не знал, как объяснить ей это. Кончилось это тем, что вовремя приступа его необъяснимой и в то же время объяснимой тоски и депрессии она, подкараулив его, предложила тайно бежать с ней. В приступе отчаяния он попытался покончить с собой, выстрелив себе в голову. К счастью, рана оказалась неопасной. Сооб- щили Чехову, который тут же приехал и жил с Левитаном несколько дней. Он вроде бы успокоился. Но этого видимого спокойствия хватило ненадолго. Стоило Чехову уехать, как он получил от Левитана письмо: «Вновь я за- хандрил и захандрил без меры и грани, захан- дрил до одури, до ужаса. Если бы ты знал, как скверно у меня теперь на душе. Тоска и уны- ние пронизали меня… Не знаю, почему, но те несколько дней, проведенных тобой у меня, были для меня самыми покойными днями за это лето».
Левитан, может, не замечает того, но все больше замыкается на мыслях о неминуемо приближающейся смерти. По вечерам он раз за разом просит чету Трояновских исполнить романс Грига «Как солнца луч», который кон- чается словами о могильном мраке. А потом встает и, не попрощавшись, уходит. Поэзия была для Левитина тем же, что природа и му- зыка. Нельзя просто сказать, что он любил стихи. Поэтические строки великих русских поэтов: Пушкина, Тютчева, Некрасова – ста- ли как бы его собственными мыслями. Но
сейчас особенно остро вспоминаются роко- вые строки, к которым он набрасывает ри- сунки:
Один – на ветке обнаженной Трепещет запоздалый лист!..
Другой рисунок – к стихотворению «Не- настный день потух», на который написан
«Музыкальный момент» Рахманинова. Он настраивает на картину «Последний луч».
В один из дней Антон Павлович Чехов прикладывает трубку к сердцу Левитана и, как врач, приходит к выводу, что конец бли- зок. Он с тревогой пишет кому-то из худож- ников: «Я выслушивал Левитана: дело плохо. Сердце у него не стучит, а дует. Левитан се- рьезно болен. У него расширение аорты. Рас- ширение аорты у самого устья, при выходе из сердца, так что получилась недостаточность клапанов. У него страстная жажда жизни, страстная жажда работы, но физическое со- стояние хуже, чем у инвалида».
А тут еще один удар: заболел чахоткой в последние годы ставший ему особенно близким, в то же время который, может, ли- шил его семейного счастья, Антон Павлович Чехов, чахотка тогда тоже была неизлечи- ма. Незадолго до того она свела в могилу его брата, Николая Павловича. Потом смерть любимого учителя, умершего в нищете, вы- дающегося русского художника-пейзажиста Алексея Кондратьевича Саврасова. Левитан часто задумывался над тем, что заставляло того бросать все и бросаться в уничтожаю- щие тело и душу запои, что, по сути дела, его смерть была скрытой формой самоубийства, ибо прямое самоубийство Церковь считала самым страшным грехом? Левитан отозвал- ся на его смерть единственной в своей жиз- ни статьей, в которой назвал его «создателем русского пейзажа»: «Саврасов радикально отказался от этого отношения к пейзажу, из- бирая уже не исключительно красивые места сюжетом для своих картин, а, наоборот, ста- раясь отыскать и в самом простом и обыкно- венном те интимные, глубоко трогательные, часто печальные черты, которые так сильно
чувствуются в нашем родном пейзаже и так неотразимо действуют на душу. С Саврасова появилась лирика в живописи пейзажа и без- граничная любовь к своей родной стране».
Что он сам оставит после себя, кроме кар- тин? Учеников, как, например, тот же Савра- сов, он после себя не оставил. Из последних своих работ, навеянных приближением смер- ти, он считал наиболее удачным свой рису- нок к любимым строкам Пушкина:
Здравствуй, племя, Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст. Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук Услышит ваш приветный шум…
Под бездной неба дорога полем поднима- ется на пригорок, исчезает за ним. По одну сторону от дороги – две могучие сосны, ко- торые окружают, словно дети, молодые со- сенки. По другую сторону дороги одинокая сосна. Это конечно же он, Левитан. С трудом расставаясь с этим рисунком, он сфотогра- фировал его на память.
И, как бы чувствуя груз этой тяжелой мысли, что после себя он никого не оставит, друзья ему предлагают возглавить пейзажную мастерскую в родном училище. Он с радо- стью соглашается, возбужден, даже весел. Он то и дело повторяет ученикам: «Пытайтесь выразить истинную красоту природы, ищи- те в ней Бога, передайте не документальную правду пейзажа, но правду художествен- ную. Долой документы, портреты природы не нужны, их лучше выражает фотография. У картины должен быть второй план, она должна быть своего рода иконой, Бог должен незримо присутствовать в ней, как он при- сутствует в природе». Все чаще у него выры- вается: «Ищите в ней Бога!» Раньше Его имя он старался вслух не произносить.
Неожиданно Левитан узнает, что его друг по училищу Часовников, тот пылкий Часовников, так любивший его, бросил живопись, постриг- ся в монахи и ушел в Соловецкий монастырь.
Левитан часто думал о поступке друга, все у того в жизни, в отличие от него, вроде бы хорошо складывалось, и вот… Получалось, что он ушел в монахи не от жизненной беды, как некоторые, а нашел в монашестве свое предназначение на Земле, свое счастье. Для него, Левитана, этот спасительный путь был заказан…
Это было время, когда в Россию, готовя нравственные предпосылки к будущей рево- люции, сеются при попустительстве власти, – прежде всего, еврейской интеллигенцией, чего Левитан не мог не видеть, – ядовитые семена нигилизма, цинизма, разврата, вседо- зволенности. Он невольно задумывался: уни- зительная черта еврейской оседлости, проти- воречащая христианской морали, в немалой степени провоцировала еврейский радика- лизм, не давала многим евреям почувство- вать себя если не русскими, то, по крайней мере, законными гражданами России. И в то же время он видел, что отказ от оседлости приведет к тому, что сотни тысяч евреев бро- сятся в самые крупные города, постепенно захватывая жизненно важные органы страны. Мысль упиралась в какой-то тупик. Рассад- никами революционной заразы становятся университеты, где за государственный счет готовятся кадры будущих революционеров. Мечтой значительной части русской моло- дежи становится свержение самодержавия. С каким-то мстительным сладострастием она отказывается от веры в Бога, выдирает из себя с корнями русскость, соблазнившись иллюзорной теорией свободы и демократии, под которую рядилось рвущееся в России к власти пока еще подпольное ветхозаветное иудейство. Вспомните, что говорил будущий Владимир Ульянов-Ленин, взращенный ма- терью, внучкой ветхозаветного раввина, по- сле казни своего брата, иудейского револю- ционера, покусившегося на жизнь царя: «Мы пойдем иным путем!» Вот и пошли иным пу- тем, поставив целью нравственное разложе- ние русского народа, прежде всего молодежи, чтобы потом устроить революцию. В искус- стве наступал так называемый Серебряный век, время падения нравственных критериев.
Левитан со своим, несомненно, христиан- ским искусством не просто не вписывался в него, а самим своим существованием от- рицал его. Началась откровенная и злобная травля художника. Актриса Ольга Леонар- довна Книппер, жена Антона Павловича Че- хова, рассказывала, как на одной выставке ей привелось слышать издевательские смешки возле картин Левитана. К общему хору под- ключились завистники его славы, худож- ники-неудачники. По сути, направленной против Левитана была и статья «Искусство XIX века» некоего Стасова, ставшего своего рода идеологом нового, революционного ис- кусства: «Мне кажется, чем дальше и дольше будет идти искусство, тем самостоятельнее, полнее и многообъемлюще будет выходить из-под кисти художников портрет человека, зато тем менее самостоятелен будет стано- виться портрет природы, и тем менее будут вкладывать в него художники и зрители сво- их фантазий, выдумок и произвольных меч- таний. По моему убеждению, пейзаж должен, рано или поздно, воротиться к первоначаль- ной и истинной роли своей, – являться толь- ко сценой человеческой жизни, постоянной спутницей, приязненной или враждебной, его существования. Пейзаж должен перестать быть отдельной самостоятельной картиной». Но этого было мало. Злые языки распускали всевозможные сплетни о его личной жизни. К этому хору неожиданно присоединилась и Софья Кувшинникова, не щадя бывшего возлюбленного. Все это отбирало последние силы и доводило его до тяжелых сердечных припадков, каждый из которых мог быть по- следним. Никто не думал о здоровье худож- ника, жизнь которого буквально держалась на волоске! Наоборот, все как бы старались ускорить приход его смерти. А он, несмотря ни на что, продолжал работать, хотя кисть порой вываливалась из рук.
Как всегда, радостным событием был приход Михаила Васильевича Нестерова. Была весна. Совпало, что в этот день Левитан чувствовал себя бодрее. А может, сам приход Нестерова как бы вдохнул в него прежние силы. Говорили не о болезни, говорили об
искусстве, о том разрушающем, что в послед- нее время превнесено в него и поставлено чуть ли не за главное. Родилась даже мысль создать новое общество художников, вовлечь в него молодых, которые еще не успели раз- вратиться, искусство которых действительно стало бы новым, не отрицающим, а продол- жающим их дело.
Вечер прошел, скорее, промелькнул не- заметно. Оживленный беседой, Левитан не чувствовал утомления и пошел провожать Нестерова. Они брели весенней теплой но- чью, на редкость для этой весны тихой, пото- му как чуть ли не с февраля почти ежедневно гремели грозы и дули сырые ветры. Они бре- ли по бульварам и мечтали о новых выставках единомышленников. А если никто не примк- нет к ним, то они покажут на выставке зри- телям картины двух художников: Левитана и Нестерова. Они не опустят своего знамени. Вспомнили студенческие годы, совместно пройденный путь. На прощанье расцелова- лись. Левитан возвращался, полный надежд. Он не хотел умирать. Как, когда впереди столько планов, когда он только что наконец по-настоящему научился писать?! Он гово- рил близким: «Я много выстрадал, многое постиг за время моей болезни, она многому меня научила. Почему я должен уходить, ког- да постиг самое главное, которое я должен передать другим?!»
Увы, 4 августа 1900 года сердце его оста- новилось…
В мастерской Левитана осталась недопи- санной самая большая его картина. Он ра- ботал над ней самозабвенно, он торопился закончить ее как итог самому себе, как итог своей короткой, мучительной, полной не- взгод и сомнений жизни, но не успел.
Для себя он назвал картину, как и замыс- ливал: «Русь», но подписал: «Озеро».
Может быть, боялся и послесмертных на- падок.
Раввин, в то же время почти уже право- славный священник, долго молчал.
Вот потому я и основал этот молитвен- ный дом во имя Иисуса Христа. Великий рус-
ский художник иудей Исаак Ильич Левитан один из тех, кто подвиг меня на это.
Ушел, не оставив ни детей, ни учени- ков, – в задумчивости сказал Пришедший в поисках Истины.
Левитан умирал с чувством жуткого оди- ночества. Он не знал, что у него есть дочь. Со- фья Кувшинникова скрыла рождение дочери не только от мужа, что еще было бы как-то объяснимо, но в каком-то мстительном чув- стве она скрыла рождение дочери и от Леви- тана и, чтобы Левитан об этом не узнал, тай- но отдала ее на воспитание в чужую семью, временами навещая ее в качестве дальней родственницы. Знание, что он не один на Земле, что остается на Земле его кровинушка, может, дало бы ему дополнительные силы, по крайней мере, он не умирал бы с чувством жуткого одиночества.
По просьбе Кувшинниковой акушерка, принимавшая тайные роды, отвезла младен- ца из Москвы в далекую деревню Заовражье и за небольшой пенсион отдала своей знако- мой Марии Федосеевне Балашовой. По обы- чаю того времени внебрачную дочь назва- ли по имени матери – Софьей. Когда Соня подросла, Мария Федосеевна Балашова ей объяснила, что она приходится ей родной те- тей, что родители ее умерли, что она круглая сирота. Соня росла обыкновенной деревен- ской девочкой, ничем не выделяясь из своих сверстниц. В восемь лет стала зарабатывать на жизнь – нанялась пасти гусей. Неожидан- но в ней обнаружились способности худож- ника. Она рисовала деревенским ребятиш- кам забавные картинки, которые удивляли и взрослых. Только росла она безграмотной, до соседней деревни было 12 верст, «тетю» это не беспокоило, ведь впереди у девочки обыкновенное деревенское будущее. Дере- венский плотник резал матрешки на прода- жу и, увидев ее рисунки, за небольшую плату подрядил Соню расписывать их. Матрешки, расписанные ей, хорошо раскупались. Она подружилась с его сыном Гришей, который был на три года старше ее, он научил ее чи- тать и расписываться в ведомости. Однажды отец Гриши, будучи навеселе, сболтнул Соне
по простоте душевной, что не Балашова она, а Кувшинникова, что Балашова ей чужая тет- ка, которая содержит ее за деньги, что при- сылают из Москвы, что родители ее живы, но от нее отказались. Это было для Сони ударом. И понятно ей стало, почему «родная тетя» ее ни разу не приголубила, в отличие от чужих для нее деревенских баб. Одна ду- шевная опора у нее теперь была: сын плот- ника подпасок Гриша. Была у них взаимная симпатия. Гриша мечтал в будущем на ней жениться, о чем в открытую говорил. Мо- жет, так оно и стало бы. Но в начале августа 1901 года, ровно через год после смерти Ле- витана, в Заовражье объявилась барыня, ко- торую здесь до того никогда не видели. Вся деревня сбежалась посмотреть на нее, когда она важно, даже надменно вышла из эки- пажа в огромной зеленой шляпе с перьями, с золотым лорнетом, с большим расшитым бисером ридикюлем в руках. Это была Со- фья Кувшинникова, которая объявила Соне, что она ее мать, но даже не обняла дочь, не поцеловала, не объяснила ей, уже повзро- слевшей, причину ее сиротства, кто ее отец. Она объявила Соне, что забирает ее из дерев- ни в Москву, но жить она будет не у нее, а у ее знакомых, где Соне будет хорошо, а кто ее мать, по-прежнему должно оставаться в тай- не. Ужаснулась неграмотности дочери и ее деревенской речи. В то же время успехи до- чери в рисовании почему-то вызвали у нее не радость, а нескрываемое раздражение. В рисунках Сони ясно виден был незауряд- ный талант. Кувшинниковой, у которой его не было, было понятно, откуда это. Соню никто рисованию не учил, а она всю жизнь якшалась с художниками, пытаясь у них учиться, в том числе у великого Левитана, ездила с ним на этюды, изображая влюблен- ную в него, но ничего путного из нее так и не получилось. Левитана она никогда не люби- ла, было только желание на людях быть ря- дом с ним и откусить кусочек от его великого таланта. Наверное, он был не против, скорее, только рад был бы, но даже задатков таланта у нее не было, и в конце концов она вино- вным в этом назначила Левитана. И теперь
мстила за это его дочери. Но ведь Соня была и ее дочерью!
На следующий день Кувшинникова при- ехала забрать дочь вместе с молодым худож- ником Петром Гославским, с которым подру- жилась вскоре после расставания с Левитаном в 1895 году. Как прежде с Левитаном, теперь ездила с ним на этюды в Подольск, Плес, Киев… Муж по-прежнему все это терпел. Кув- шинникова умрет в 1907 году, заразившись тифом, ухаживая за своим очередным другом, молодым художником Грандковским.
Жизнь у Гославских на первых порах по- казалась Соне раем, она подружилась с до- черью старшего брата Петра Петровича, Ев- гения Петровича – тоже Софьей, в какой-то степени она заменила ей Гришу, по которому сильно скучала. Но появилась Кувшиннико- ва с инспекторской проверкой, не сказала до- чери приветливого слова, не улыбнулась. Она объявила, что Петр Петрович Гославский ее удочерил. Жить она будет в его доме, встре- чаться с матерью будет только иногда, и все по-прежнему должно оставаться втайне, как и по-прежнему, от Сони утаили, кто ее отец. Кроме таланта художника у нее открылся не- сомненный талант певицы. Знакомых пора- жали – как говорили за ее спиной, потому что по-прежнему для нее оставалось тайной, кто ее отец, – ее «левитановские» глаза: большие, очень темные, с мягкой поволокой, мерцаю- щие из-под длинных ресниц. Она покоряла всех широкой и ласковой улыбкой. Она заме- чательно пела свои любимые русские песни.
«Дивное меццо-сопрано лилось само собой, без намека на напряжение. Казалось, оно пе- реполняло ее легкие и выливалось безотчет- но, непроизвольно, совсем помимо нее. Слу- шатели замирали и изумлялись, понимая, что очарование в пении Сони не только в ее голосе, – у нее звучало сердце. В слова песни она вкладывала всю свою личную тоску, свои переживания», – вспоминала впоследствии ее сводная двоюродная сестра и ближайшая подруга Софья Евгеньевна Гославская. Но ее увлечение пением нередко наезжающей с инспекторской проверкой матерью, ни от- чимом не поощрялось, потому как считалось,
что без образования и с ее деревенскими ма- нерами и простонародным языком в консер- ваторию все равно не примут.
В доме отчима, как ни хорошо к ней не относились, не было покоя от постоянной муштры, потому как была поставлена цель из деревенской девчушки сделать городскую интеллигентную девушку, которую не стыдно показать людям. Ее постоянно одергивали и постоянно поучали, как нужно говорить, сидеть, есть, ходить… И, хотя Петр Петрович прекрасно относился к ней, жизнь в его семье стала для нее мукой, к тому же Софья Кув- шинникова, время от времени наезжая, на правах матери грубо поучала, как жить. Она не любила свою дочь, лучше было бы, если бы она совсем оставила Соню в покое, но она постоянно вмешивалась в ее жизнь, и ее приезды, как правило, заканчивались ссора- ми. Она словно мстила через Соню уже ушед- шему в мир иной Левитану, она словно рев- новала ее, что, в отличие от нее, Соня была красива, талантлива. Матерям всегда свой- ственно гордиться успехами своих детей, Со- фью Кувшинникову же успехи Сони только раздражали. В браке она была бездетна, муж был покладистый, добрый человек, можно было бы обнародовать появление Сони, он, не способный иметь детей, наверное, только обрадовался бы появлению падчерицы. Ведь он не препятствовал ее поездкам с Левитаном и догадывался об их романе. Но ей это было не нужно. Соня ей была чужая. Но что-то тя- нуло ее к Соне, именно на ней нужно было срывать накопившуюся желчь. Она пыталась ее воспитывать, даже когда Соня уже вышла замуж за Петра Петровича, увидевшего надо- едливые приставания к ней одного молодого художника, и даже тогда, когда у Сони было уже двое детей. В конце концов закончилось все полным разрывом отношений.
Для Сони по-прежнему оставалось тай- ной, кто ее отец, и это ее очень мучило. Дру- жившая с братьями Гославскими профессор Московского Строгановского училища Ольга Христофоровна Аджемова, одна из лучших художниц России по прикладным искус- ствам, ее работы неизменно занимали первые
места на международных выставках, угово- рила Петра Петровича разрешить Соне зани- маться у нее. Не зная, что до сих пор от Сони держат в тайне, кто ее отец, Ольга Христофо- ровна при ней сказала Петру Петровичу, что для нее является большой честью и счастьем доставить хоть крупицу радости дочери про- славленного на весь мир гения. Соня поблед- нела и тихо вышла из комнаты. Кто же ее отец? Почему все знают, а она не знает? Дей- ствительно, все знакомые Сони были в курсе ее таинственного происхождения, и никто из них ни разу даже не проговорился ей о том, что ее отец – великий русский художник Иса- ак Ильич Левитан, картины которого ей по- казывали в Третьяковской галерее и которы- ми она восхищалась. Все они считали себя не вправе разглашать эту тайну, поскольку в этом неведении просила держать Соню ее мать.
Ольгу Христофоровну возмутило бессер- дечие матери Сони и ее мужа. У его брата, Евгения Петровича, хранился подарок Леви- тана – альбом с репродукциями его картин и автографом. Подарок был очень дорог Ев- гению Петровичу, тем не менее было решено подарить Соне альбом без объяснений, что- бы она сама догадалась о тайне своего проис- хождения. И вот Ольга Христофоровна вру- чает Соне альбом, и та читает дарственную надпись: «Дорогому, любезному хозяину, Ев- гению Петровичу Гославскому, благодарный за теплое гостеприимство, Ваш И. Левитан». Соня вопросительно поднимает глаза на Оль- гу Христофоровну: при чем же тут она? «Да при том, что он Ваш отец», – говорит Ольга Христофоровна. Соня прижала альбом к гру- ди. Внутри у нее все кипело. Как это? Кри- чать хотелось от непоправимого горя, но слез не было. Резкая морщинка пролегла у нее между бровей, которая останется у нее на всю жизнь. Присутствующие при этой сцене заметили, что Соня сразу словно постарела. Больше всего ее мучило, что она не смогла скрасить последние годы и дни умирающего в одиночестве отца, в эти минуты она нена- видела мать.
Но детское сиротство при живой мате- ри самым печальным образом сказалось на
Соне. Она тоже оказалась плохой матерью. Мечтая стать актрисой, ради театра она часто и надолго оставляла детей и мужа. Закончи- лось это тем, что однажды, вернувшись, она обнаружила в качестве жены другую женщи- ну, которая по-матерински ухаживала за ее детьми. Екатерина Григорьевна Медынцева была старше Петра Петровича и не отлича- лась красотой, но она имела хорошее обра- зование, знала языки, разбиралась в литера- туре, в искусстве, хорошо музицировала. Но, главное, умела вести домашнее хозяйство и оказалась доброй мачехой, заменившей де- тям гастролирующую мать.
Ночевать пришлось у одной из подруг.
Утром следующего дня выяснилось, что заболела тифом Екатерина Григорьевна Ме- дынцева, и Петр Петрович нашел Соню и по- просил прийти и помочь, чем сможет. Требо- валось ухаживать и за больной и заботиться о детях, отоваривать продуктовые карточки, было тяжелое послереволюционное время. Презрев опасность заражения, Соня сразу же приехала к Петру Петровичу и стала помо- гать ему выхаживать соперницу. Медынце- ву отстоять удалось, но от нее заразился ти- фом и умер сам Петр Петрович. Из голодной Москвы Медынцева увезла детей в Тамбов, к Алексею Петровичу, старшему брату За- славских. Алексей Петрович помог Медын- цевой и детям прожить трудное время Граж- данской войны и разрухи. В свою очередь, Медынцева вполне могла отплатить Соне добром. Однако она поступила иначе: пока Соня была нужна, она жила в их квартире, а когда надобность в ней миновала, Медын- цева постаралась отделаться от конкурент- ки – ни к чему детям видеть свою беспутную мать.
Став бездомной, Соня ночевала то у сво- ей безработной крестной – Ольги Петровны Киреевой, той самой акушерки, которая при- нимала ее роды, то у кого-нибудь из подруг. У одной из них, Татьяны Авранек, и обнару- жила ее детская подруга и сводная двоюрод- ная сестра Софья Евгеньевна Гославская. На звонок дверь открыла Татьяна. Соня не бро- силась навстречу подруге, она не смогла даже
подняться с дивана. Только печально улыб- нулась и протянула к Софье руки:
Я так соскучилась по тебе. Спасибо, моя дорогая, что пришла. Ты у меня послед- ний родной человек…
Софья Евгеньевна обняла ее, и они дол- го сидели молча. Со времени их последней встречи Соня сильно изменилась. Горе и ну- жда читались на ее лице. Вся она была слов- но догоравшая свеча. Осознание того, что ее навсегда разлучили с детьми, лишило ее по- следнего интереса к жизни.
Через много лет Софья Гославская вспо- минала в деталях эту их, как оказалось, по- следнюю встречу:
«Видимо, боясь, что я скоро уйду и неко- му будет высказать все наболевшее, все до дна измученной души, она схватила меня за руку, сжала крепко и заговорила быстро-быстро:
Только теперь, когда я их потеряла и я не могу их увидеть, я поняла, что значит дети. Я всегда любила их, но безболезненной, спо- койной любовью. Я уезжала, бросала их, но знала, что скоро вернусь и снова их увижу, обниму, и снова они мои, со мной. Теперь их нет, нас разлучили. Если даже брошусь к ним, примчусь туда, в Тамбов, они меня не пустят к ним, я это знаю. Конечно, я сама виновата. Она застонала, заломила руки и упала на- взничь на диван. Она не плакала, глаза были сухи, но взгляд их был мрачен, и безысходная была тоска. Так мы молчали долго. Затем она будто бы очнулась, пришла в себя и снова стала говорить, но уже совсем иначе, в дру- гом тоне, будто сама с собой, спокойно вспо-
миная и даже размышляя:
Как странно… Зачем я родилась? Зачем дали мне жизнь? Ведь я же никогда никому не была нужна. Мною просто или забавля-
лись, или помыкали, или отнимали все, что меня радовало, что я любила. Я любила сво- их гусей, любила лежать и смотреть в небо, песни, которым меня научили наши добрые старухи. Гришуня подыгрывал мне, потом научил грамоте, потом велел расписывать матрешек, мне с ними так хорошо жилось. И все исчезло, рассеялось, как дым, как ту- ман. И все отняли, куда-то зачем-то увезли. Я долго тосковала, но скрывала и не пода- вала виду, что тоскую. Потом мне приказали изучать грамматику, спряжения, склонения, но я не понимала, зачем мне надо мучиться с этакой скукотищей, я ее так и не выучила и сгубила свою жизнь. Я тосковала по сво- им матрешкам. Мне запретили брать в руки не только кисть, но и карандаш… Я мечтала о театре, хотела стать актрисой. Но за мое невежество меня выкинули из театра. А ради него я оставила дом, семью, добилась, что меня сочли за недостойную неверную жену и развели с любимым мужем. И место мое заняла другая. И мужа нет в живых, и дома нет. Всю жизнь все отнимали, терялось, ис- чезало все, что мило и дорого. Теперь у меня нет детей. Что дала мне жизнь? На что она теперь нужна?
Соня смолкла, повернулась к стене, веки опустились, словно задремала. Я тихонько встала и неслышными шагами, еле ступая, пошла к двери».
Утром следующего дня Соня выбросилась из окна пятого этажа этой квартиры.
Через полгода после этой трагедии к Со- фье Евгеньевне Гославской пришел Гриша, который все эти годы пытался найти Соню. Он стал художником. На это его, может быть, подвигли детские рисунки Сони…
Глава 5. Януш Корчак
Через неделю, как Он попал в лагерь, Его нарядили на разгрузку вагонов. Он предпо- ложил, что, возможно, на разгрузку каменно- го угля, или какого строительного материала, или чего-нибудь другого в этом роде. Но ока- залось: на разгрузку людей. Как Он узнал по дороге в железнодорожный тупик, окружен- ный колючей проволокой, последние дни в лагерь приходили составы не с военноплен- ными, как раньше, а с гражданским населе- нием из Польши. Всё, творившееся в лагере, порой казалось Ему жутким сном, фантасти- ческим вымыслом взбесившегося не столь давно изобретенного человеком, сначала чи- сто механического, а потом уже с зачатками умственной деятельности, робота. Робота че- ловек первоначально придумал как забавную детскую игрушку, правда, мечтая в так назы- ваемых научно-фантастических романах, что в скором будущем при усовершенствовании их можно будет использовать для выполне- ния монотонного и тяжелого физического труда, освобождая тем самым от него чело- века, чтобы у него появилось больше свобод- ного времени для воспитания детей, творче- ства, путешествий, не подозревая о том, что тем самым готовит себе замену на Земле. Да, человек не подозревает, что роботы-компью- теры, которые он постоянно совершенствует, и от успехов в этом деле он испытывает не- обыкновенную гордость, со временем при- обретут, – и человек не заметит, когда это произойдет, а когда заметит, будет уже позд- но, – способность собственного мышления и однажды полностью выйдут из-под его кон- троля. И даже могут уничтожить человека как существо, не просто конкурирующее с ними на Земле, но и из своего рода милосердия по отношению к обезображенной, отравленной человеком планете. Из боязни, что он в силу
своей безнравственности может привести Землю к планетной катастрофе, уничтожив тем самым и народившуюся цивилизацию роботов. Иначе говоря, роботы в результа- те революционного переворота, технологию которого позаимствуют у человека, у кото- рого, не подозревая того, могут позаимство- вать и его падшую нравственность. При этом уничтожать людей, может, поручат самим людям, часть которых на какое-то время оставив в качестве своего рода чернорабочих, для выполнения каких-то специфических, например, противоречащих морали роботов работ.
Так, может, этот лагерь – уже один из ла- герей, созданных вышедшими из-под кон- троля человека роботами?
Но ведь, если это так или это случится в недалеком будущем, на достигнутой по- беде над человеком роботы-компьютеры не остановятся. Они рано или поздно, подобно породившему их человеку, начнут строить своего рода Вавилонскую башню, то есть по- пытаются взять Небо штурмом и поставить себя на место Бога. И простым земным Все- мирным потопом их не остановить…
Первые дни в лагере Он постоянно ловил себя на том, что то и дело пытается, словно паутину с лица, стряхнуть страшную лагер- ную действительность, но, оказывается, со временем почти ко всему в какой-то мере можно привыкнуть, но только не к разгрузке вагонов с людьми.
Зрелище это жуткое. Железнодорожный состав загоняется в тупик, огороженный ко- лючей проволокой, открывается первый ва- гон, и начинается сортировка обезумевших от неведения и страшного предчувствия лю- дей, только вчера вырванных из привычно- го быта родных домов и квартир, насколько
можно назвать привычным голодный и тре- вожный, разоренный войной быт в захвачен- ной оккупантами стране. Итак, отодвигается тяжелая вагонная дверь, и к растерянному ужасу привезенных, которых обманывали, что их просто на время вывозят из города, находящегося в прифронтовой зоне, на них свирепо набрасываются не солдаты в эсэ- совской форме, загонявшие их в вагоны, не просто равнодушные к твоей растерянности, а даже как бы радующиеся ей, серые лю- ди-тени в полосатой тюремной одежде. Все они как бы одного возраста и на одно лицо, словно выведенные инкубатором, или слов- но роботы, на которых натянули человече- скую кожу. Напрасно приехавшие пытались что-нибудь прочесть на их лицах, но вместо лиц были серые равнодушные маски, только глаза горели каким-то блуждающим, лихора- дочным блеском.
Сортировка вновь прибывших – хлопот- ливое, морально и физически нелегкое дело, потому лагерная администрация перевали- ла ее на заключенных, а сама, как правило, только наблюдает со стороны. Это един- ственная лагерная работа, на которую не только назначают, но и вызывают доброволь- цев. И что Его поразило, от добровольцев на эту страшную работу не бывает отбою, но на сортировку вновь прибывших из добро- вольцев отбирают только физически самых крепких, насколько об этом можно говорить об узниках концлагеря. Работа эта на самом деле не под силу каждому: в одну машину – стариков, больных, калеченных – они сразу прямиком пойдут в газовую камеру; многие из них не могут самостоятельно передвигать- ся, а не то чтобы спуститься из вагона и под- няться в грузовик; поэтому их приходится из вагона брать на руки, нести и подсаживать в грузовик, и делать это нужно как можно деликатней, иначе они могут понять, что их ждет, и тем самым испортить всю разгрузку. Уже бывало так: начнет кричать кто-нибудь один, что их привезли убивать, и поднима- ется в предсмертной панике весь вагон, а за ним весь состав, и приходится вмешивать- ся охране, пускать в ход автоматы. В другую
машину – кто уже не способен на тяжелую работу, чья судьба уже тоже предрешена, но в целях рентабельности и равномерной за- груженности газовых камер они какое-то время еще будут использованы на легких ра- ботах. И наконец, в третью, кто, прежде чем попасть в газовую камеру или печь, будет на износ работать в каменоломне или вот так же на разгрузке.
Открывают дверь первого вагона, он пе- реполнен до отказа, даже скот так не грузят, потому что скот может из-за скученности потерять в весе и в качестве мяса, на тебя смотрят сотни вопрошающих глаз, и нужно быстро и безошибочно в считанные минуты рассортировать вагон по крытым грузовикам, иначе на другую разгрузку ты уже не попа- дешь, а можешь сам из-за своей нерастороп- ности прямо сейчас попасть в один из грузо- виков с обреченными стариками и калеками. Сначала Он никак не мог понять, почему заключенные с такой охотой вызываются на разгрузку вагонов, на одну из самых жесто- ких и бесчеловечных лагерных работ. Более того, попасть на разгрузку вагонов для мно- гих считалось большой удачей. Конечно, Он понимал, что разгрузкой на какое-то вре- мя отсрочивалась твоя собственная смерть. И только потом, сам попав на разгрузку, с ужасом понял, что даже здесь, в лагере, на грани неминуемой смерти, землянами управ- ляют те же низменные чувства и инстинкты. Даже на краю жизни! Даже перед лицом не- минуемой смерти! Даже перед лицом близкой встречи с Богом, если ты, конечно, в Него веруешь. Оказывается, на разгрузке можно было нажиться. Да-да, нажиться! Например, выменять или просто в давке отобрать те- плые вещи, кое-что из продуктов, порой даже колбасу и нередко драгоценности, потому что люди забирают с собой в такую дорогу, не подозревая, куда их везут, самое ценное. Все это, в свою очередь, потом можно выгодно сбыть охране, тем самым тоже продлить свою жизнь. Охрана молча поощряет этот вагон- ный разбой-гешефт, в противном случае дра- гоценности, минуя ее, уже внутри лагеря во время «санитарного» осмотра перед газовой
камерой строго запротоколированные попадут в кассу рейха.
Что особенно угнетало Его: заключен- ным-разгрузчикам как бы даже доставляло удовольствие смотреть на растерянность, отчаяние вновь прибывших. Они испытыва- ли своего рода злорадство, что те тоже попа- ли сюда. На лицах некоторых разгрузчиков можно было увидеть что-то вроде счастливой улыбки. Видимо, во время разгрузок они хоть на короткое время чувствовали себя людь- ми, подобно охранникам, имеющим в руках власть. Он старался представить их состоя- ние: это был единственный случай в их обре- ченности, когда они вместе с лагерной адми- нистрацией решали участь других. Хотя часть из них, может, уже завтра или даже сегодня пойдет вместе с новоприбывшими по дороге на Небо.
Кого только не было в этих вагонах!.. Ста- рики и дети, ученые и парикмахеры, государ- ственные чиновники и школьные учителя… После первой разгрузки Он долго не мог прийти в себя. И попытался не попасть на следующую. Но офицер, ведавший разгруз- кой, почему-то назначил Его на разгрузку и в следующий раз, и в следующий, почему-то он выделил Его среди других, может быть, потому, что Он не обладал основными «до- стоинствами» разгрузчика вагонов: не отби- рал у прибывших еду и вещи, не обходился грубо с ними, а главное, в его глазах не было того лихорадочного алчного блеска, по ко- торому большинство привезенных начинали понимать, что ждет их впереди, и поднимали панику, которая так мешала работе. Да, Он не знал, почему офицер и на этот раз выбрал Его на эту страшную работу. Он хотел спросить офицера об этом, ведь много добровольцев, которые буквально рвутся на нее, но спро- сить так и не решился.
Вслед за Ним офицер снова вызвал из строя Его соседа по нарам, русского военно- пленного Ивана, названного родителями, ви- димо, по имени Его апостола Иоанна Златоу- ста. Неизвестно, по какому принципу офицер снова вслед за Ним вызвал Ивана, хотя мно- гие заключенные в строю были покрепче его.
Может быть, объяснение тому было самое простое, что тот стоял в строю рядом с Ним, а скорее, потому, что во время первой раз- грузки Иван тоже показал себя с лучшей сто- роны: как и Он, не воровал, не отбирал вещи и продукты, не прятал тайком драгоценности в своей лагерной робе, в расчете на обмен, он бережно переносил в грузовик больных и ка- лечных, в отличие от других, которые делали это грубо, как бы, например, носили мешки с каменным углем, помогал старикам и жен- щинам, и ничего нельзя было прочесть на его лице.
Однажды, еще до первой разгрузки, Он спросил Ивана, откуда он родом?
Иван не стал спрашивать, откуда сосед знает русский язык, жизнь научила его не за- давать лишних вопросов, и ответил не сразу:
Из-под Тамбова, с хутора Надеждин- ского.
Он чувствовал, что Иван почему-то гово- рит неправду, но не стал ему перечить: значит, на то есть какая-то причина.
Значит, твоя фамилия – Надеждин – по названию хутора?
Может быть. Переселенцы по Столы- пинской реформе основанный ими хутор на- звали Надеждинским – в надежде на лучшую жизнь. В России тысячи сел и деревень с на- званием Надеждино.
И все села и деревни основывали в на- дежде на новую жизнь?
Наверное.
И оправдали они свое название?
Как сказать… – ушел от прямого ответа Иван. – Кто знает, может, в них даже больше было горя, чем в тех, в которых себя наде- ждой не тешили…
Ну так вот: вслед за Ним Ивана снова вы- звали на разгрузку.
Иван словно не слышал вызова.
В чем дело? – через переводчика спро- сил офицер.
Чего дурака валяешь? – спросил тот Ивана. – Жить надоело?
Я отказываюсь от работы на разгрузке.
Ты что, не знаешь, что тебе грозит за от- каз? – удивленно спросил переводчик.
Знаю… Карцер… Переводчик усмехнулся:
Это для французов и англичан – кар- цер, а для русских – в лучшем случае – каме- ноломня, где ты продержишься не более двух недель. А то и расстрел. – Переводчик не мог знать, что за спиной у Ивана было десять лет колымских рудников, копей, золотых и не золотых россыпей, потому работа в камено- ломне, можно сказать, была для него при- вычной.
Пусть расстреляют, а на разгрузку я не пойду.
Давайте я пойду на разгрузку вместо него? – выкрикнул кто-то из строя. За ним, второй, третий…
Молчать! – было видно, что офицер не- сколько растерялся. Он много чего видел во время службы в концлагере. Но чтобы вот так легко поменять в общем-то обычную лагер- ную работу на смерть?
Он напряженно смотрел на офицера, с за- миранием сердца ждал, что тот решит. Неу- жели он не почувствовал его взгляда? Неуже- ли в нем отмерло все человеческое, что он не способен ловить идущие от Него токи?
Наконец офицер коротко бросил:
Карцер!.. Хотя все в строю ждали друго- го приказа, понятного зэкам всех националь- ностей: «Шиссен», то есть расстрелять.
Он облегченно вздохнул
И вот однажды в распахнутых дверях ва- гона – одни лишь дети. Испуганные, напря- женные. Их успокаивал прибывший с ними пожилой человек с седой клинообразной бородкой, с печальными, молча кричащими глазами.
Он, предупреждающе подняв руку, пер- вым спустился по подставленному трапу на землю и торопливо подошел к офицеру.
Это круглые сироты, – вполголоса объ- яснил он по-немецки. – Из Дома сирот. Вы понимаете, у них нет ни отцов, ни матерей. Они не догадываются, куда их привезли. По- жалуйста, будьте с ними вежливы, это Вам ничего не стоит. Более того, для Вас это со- ставит меньше хлопот. И очень прошу Вас, не отделяйте меня от них.
И неожиданно офицер выслушал его до конца.
А кто Вы? – спросил он.
Я – директор этого Дома сирот, меня зовут Януш Корчак. – Я тридцать лет назад организовал его. И я его бессменный дирек- тор. Я сопровождаю детей…
Вы только сопровождаете детей? – ус- мехнулся офицер. – И собираетесь вернуться обратно?
Нет, – печально улыбнулся Януш Кор- чак. – Нет, – покачал он головой, – я знаю, что отсюда не возвращаются. Впрочем, у меня есть освобождение. И даже докумен- ты на выезд из Польши, вот они… Я поехал с детьми добровольно. Я хочу до конца разде- лить с ними судьбу. Я знаю, что ждет их. По- нимаете, я мог бы не ехать… Поэтому очень прошу выполнить мою скромную просьбу.
Офицер какое-то время раздумывал, вни- мательно рассматривая его документы, потом подошел к другому офицеру, старше чином. Тот, выслушав, тоже бросил внимательный взгляд на пожилого мужчину с седой боро- дой, на испуганно стоящих в дверях вагона детей и согласно кивнул.
Началась разгрузка. Дети, успокоенные своим воспитателем, под руки по двое осто- рожно спускались по трапу, заключенные подсаживали их в грузовики…
Они случайно столкнулись на лагерной площади перед вечерней поверкой.
Здравствуйте! – сказал Он.
Здравствуйте! – машинально ответил Януш Корчак, столь же машинально прошел мимо и только потом удивленно остановил- ся: так странно было услышать здесь «Здрав- ствуйте!».
Я хотел бы с Вами поговорить, – осто- рожно начал Он.
О чем? – печально улыбнулся Януш Корчак.
О жизни.
Вы что, смеетесь? – усмехнулся Януш Корчак. – Уже поздно.
Хорошо, мы можем поговорить в дру- гой раз…
Вы меня неправильно поняли, – пе- чально улыбнулся Януш Корчак. – Я имел в виду не позднее время суток. Не считаете ли Вы, что нам уже вообще поздно говорить о жизни. Ведь мы, по сути, уже за предела- ми её. А следующего раза, может, вообще не быть. Уже завтра, по крайней мере, я могу пойти, – он показал на аккуратно обсажен- ную деревьями асфальтовую дорогу, ведущую к крематорию, – не думаю, что Вам не ясен смысл этого указателя по дороге, которую наци всем нам уготовили и которую они, как считают, с юмором назвали «Дорогой на Небо». Или Вам это не грозит? Простите за циничность!.. Надеетесь без конца разгру- жать вагоны?..
Вы запомнили меня? – удивился Он.
Не знаю, не могу себе объяснить, чем, но Вы чем-то отличаетесь от других. У Вас совсем другие глаза. Я почему-то сразу выде- лил Вас среди остальных… И что же Вы хоте- ли спросить? Разве теперь уже не все равно?
Нет, не все равно, – торопливо ответил Он. – По крайней мере, мне.
Тогда спрашивайте сейчас. Завтра мо- жет быть уже поздно.
Вы поляк?
И да, и нет, – усмехнулся Януш Корчак.
Как это понять?
Я – польский еврей. И буду сожжен как бы вдвойне. И как поляк. И как еврей. Такова моя участь. Во мне две судьбы.
Я слышал там, на разгрузке, что Вы мог- ли избежать лагеря.
Да.
Почему Вы не воспользовались этой воз- можностью?
Януш Корчак удивленно посмотрел на Него:
Разве я мог оставить детей?! Я ведь им вместо отца и матери. Скорее всего, я был им плохим отцом, но других отцов у них не было. Свои отцы и матери у них умерли или были убиты. Дети мне верили и верят до сих пор. Неужели я могу их обмануть? Разве после этого я смог бы жить?.. Я и сейчас тороплюсь к ним, Вы меня остановили. Нам отвели в ба- раке отдельный блок, и, как это ни странно,
я благодарен администрации лагеря. Это на- дежда – не для нас, для других, кто останется жить. Что даже в эсэсовцах истреблено еще не все человеческое… Я все для себя решил. В свое время я вырвал этих детей из неверия, и я не могу оставить их в смертный час. Я все равно не смогу потом жить.
А почему они решили уничтожить ра- зом целый Дом сирот?
Ну, это Вы их спросите. Очевидно пото- му, что все эти дети, как и я, евреи.
Он какое-то время растерянно молчал.
Вы хотите еще о чем-то спросить? – Януш Корчак нетерпеливо переступал с ноги на ногу. – Если хотите, то спрашивайте. Я не могу надолго оставить детей.
Простите меня за такой вопрос… А по- чему в Вашем Доме сирот были лишь еврей- ские дети? В Польше нет других сирот?
В Польше много других сирот, – усмех- нулся Януш Корчак. – Но в мире нет ничего горше судьбы еврейских сирот. Такова наша всемирная печальная судьба. Мы даже как народ – сироты, понимаете? Народ-сиро- та. Отверженные всеми, словно мы с другой планеты. Иногда я начинаю думать, что мы действительно с другой планеты. Что мы здесь путаемся в ногах, мешаем жить другим народам. Тогда зачем нас Бог определил на эту планету и дал именно нам первоначаль- ные знания для всех народов? Да, мы на- род-сирота. Народ-изгой. Такова наша из- вечная судьба.
Но если Вы сами отделились от других народов, оставаясь особым народом даже живя внутри них? – осторожно спросил Он.
И Вы туда же? – усмехнулся Януш Корчак. – Извините, у меня нет ни жела- ния, ни времени на эти споры. Вы спросили: почему в Доме сирот были только еврейские дети? Я отвечаю: помимо всего прочего – это было желанием жертвователей денег на Дом сирот. Я не могу нарушить их условие: кого набирать в него. Для меня же лично все дети равны: и еврейские, и не еврейские. Я отдал этим детям свою жизнь не потому, что они еврейские дети, а потому, что они дети-сироты.
Простите, может быть, за жестокий во- прос: а кто эти люди, которые договорились с наци о Вашем свободном выезде из окку- пированной Польши, по которым Вы могли бы избежать, как Вы говорите, еврейской судьбы?
Я понял ваш вопрос, – снова печаль- но усмехнулся Януш Корчак. – Вы имеете в виду, что не всех евреев отправляют в конц- лагеря и газовые камеры… Да, слышал: яко- бы существуют какие-то списки, которые утверждаются, как это ни странно, или, по крайней мере, согласуются – с гестапо или где-то на самом верху с СС. Получается, что антисемитизм наци распространяется не на всех. Я не знаю людей, кто совместно с СС составляет эти списки. Я не знаю, кто, за какие заслуги попросил внести в этот спи- сок меня. Да, я знаю, что некоторых евреев не только освобождают от газовой камеры или расстрельного рва, а даже отпускают за гра- ницу, например в Палестину или в Америку. Я не знаю, чем они руководствуются, кто со- ставляет эти списки. Может быть, люди про- сто откупаются. Да, среди евреев есть очень богатые люди. Я был крайне удивлен, когда узнал, что и я попал в число избранных, ко- торые могут уехать за границу. Но у меня нет денег, чтобы откупиться. Я никого не просил и, простите, не виноват, что оказался в таком списке. Да, я знаю, просят за многих, но ока- зываются в таких списках лишь немногие.
Может, в существующей ныне в Герма- нии власти, а может, кто-то вне ее заботится, чтобы были сожжены или расстреляны не все евреи? Значит, есть евреи более ценные и ме- нее ценные? Более ценные кому-то будут нужны в будущем?
Повторяю: я не знаю, по каким прин- ципам я оказался отобранным в этот список, как и не знаю, кому и зачем в будущем буду нужен. У меня нет миллионов в швейцар- ских банках, у меня нет даже польских зло- тых. За человеческие качества? – усмехнулся он. – В наше время этому очень малая цена. Я не знаю этих людей, но мне неприятно, что они даже не спросили меня, хочу ли я таким образом избежать дороги на Небо. Они счи-
тают, что я должен быть благодарен им, а я думаю, что согласись я, останься в живых, они потребуют в будущем в качестве благо- дарности жестокую цену. Какую, я не знаю. Я вижу, что эти люди равнодушны к судьбе обреченных сирот. Они не внесли их в спа- сительные списки. Меня пытаются убедить, что в сложившихся обстоятельствах про- сто невозможно спасти разом двести детей, поэтому приходится выбирать. Я не могу воспользоваться этой счастливой возмож- ностью. Значит, допускаю я, что оставшись в живых, я рано или поздно буду исполь- зован в каких-то, неизвестных мне целях. Понимаете, это безнравственно, я с этими сиротами составляю единое целое, я жил ради них, и вдруг я, почти отживший свое старик, оказываюсь нужен для будущего, для неизвестной мне идеи, а дети-сироты – нет. Я, кажется, понимаю логику составлявшего списки: еврейских сирот на планете будет ещё много, очень много, по крайней мере, в обозримом будущем. Когда закончится война, я – кого в Польше с большим ува- жением звали Старым Доктором, – видимо, кому-то очень буду нужен. Скорее всего, опять воспитывать сирот, но, может, только избранных. Или, наоборот, самых несчаст- ных, но мне в ультимативной форме пред- ложат, как их надо воспитывать. А я не буду иметь права отказаться, потому как этим людям должен буду быть благодарен за свое спасение от газовой камеры. Кто-то ставит на будущих сирот, раз ставит ставку на меня. Может быть, этими людьми движут самые искренние побуждения, но я не хочу, чтобы мной за моей спиной манипулировали даже в самых благородных целях. И потому я уйду вместе со своими двумястами детьми по до- роге на Небо, не потому, что я еврей, а они еврейские дети, а потому, что они дети, а я их учитель; я хочу умереть как просто чело- век, которому нет места среди плохих людей. Один еврей в этом поезде мне сказал, что эти списки составлены из расчета строительства после войны, когда покончат с Гитлером, бу- дущего еврейского государства. У нас впер- вые за много веков появится государствен-
ность. И с этой мыслью нам должно быть легче умирать. «Но почему тогда эти списки утверждаются в СС, перед которыми постав- лена цель полного уничтожения евреев?» – спросил я. По всему, он хотел мне что-то ответить, но передумал, промолчал, может, не хотел разглашать тайну, которую, в отли- чие от меня, знал… Я родился в Польше и, живя среди поляков, почти забыл, что я ев- рей, хотя поляки не любят евреев, я с детства считал себя поляком, но в последнее время все вокруг, не только поляки, но и евреи, мне постоянно стали напоминать, что я еврей, и в конце концов меня заставили почувство- вать себя евреем.
Люди на Земле делятся на сотни наро- дов и народностей. Но помимо этого, они по- чему-то разделились ещё как бы на две над- национальности: на евреев и неевреев?
И Вы об этом? Наверное, не случайно мы, евреи, появились на Земле как особый народ. Если с этим не согласиться, это зна- чит согласиться с тем, что Бога нет, а может, и вообще не было, а мы сами приписали себе свою избранность. Но если Он все-таки есть или, по крайней мере, был, значит, у Него на нас были особые виды. Только оправдали ли мы их? Меня мучает вопрос: кому выгод- но было и кому сейчас выгодно, чтобы мы, евреи, всегда были гонимы, хулимы, чтобы нас ненавидели и мы, в свою очередь, воз- ненавидели все народы и определили себя народом богоизбранным? Почему даже сей- час между Вами и мной словно стоит незри- мая стена, которая в меньшей степени сто- ит между Вами и офицерами охраны, даже если Вы их люто ненавидите? Ради чего, ради какой цели мы обречены на многове- ковое страдание? Кто сделал нас народом, оторванным от родины изгоем, скрытным, двуличным, мстительным, коварным? Я по- нимаю Вас, неевреев. Когда мы вдруг рас- селились по всей планете, не соединяясь ни с одним народом. Забрались в Ваши алтари, протянули руки к самому святому, и, так как логика нашего поведения была непонятна вам, Вы не могли противостоять нам, а мог- ли только ненавидеть. А ненависть – сви-
детельство беспомощности. Мы захватили кровеносные и нервные сосуды человече- ства. Мы стали в любом народе банкирами, писателями, артистами, врачами, юристами и даже начальниками тюрем, но, за редким исключением, не стали патриотами этих приютивших нас государств. – Януш Корчак помолчал, словно набирал воздуха. – И где мы ни появились бы, рано или поздно дело кончается антисемитизмом. Так было в Ис- пании, что испанцы в конце концов вынуж- дены были изгнать нас из своей страны. Так стало и в Германии. Я боюсь этой мысли, но мне все больше начинает казаться, что не- мецкий фашизм – это слепая, озлобленная реакция на еврейский национализм, на ев- рейское засилье в Германии после Первой мировой войны: одна форма национализма рождает другую, более страшную. Все – как бы заложники у нас. А мы, в свою очередь, заложники у всех. Захватывая экономиче- ские и нравственные узлы любого народа, мы по-прежнему несчастны, точнее сказать, даже более несчастны, потому что еще боль- ше боимся бунта, погрома со стороны захва- ченного нами народа, а раз боимся, пыта- емся еще крепче опутать его своими сетями. Моя родина – Польша, но кто-то постоянно отрывает меня от нее, от ее судьбы. Да, мы заложники неизвестно у кого. Мы вроде бы кровь и нервы планеты и в то же время ме- шаем жить ей своей естественной жизнью. И вот сейчас кто-то хочет, чтобы я умер не как сын Польши, разделив трагическую участь ее народа, а как еврей, сын еврейского народа, на котором особая божеская печать. Чтобы потом сделать из меня героя-муче- ника еврейского народа. Моим именем, как и моими детьми-сиротами, я знаю, будут ма- нипулировать. Ради какой-то непонятной для меня идеи меня хотят спасти, в то время как участь миллионов других евреев предре- шена.
Януш Корчак перевел дыхание:
Кто-то из мудрецов изрек таинствен- ную и непонятную мне до конца фразу:
«Еврейский вопрос не разрешим в пределах истории». Боюсь, что это так. Но в то же вре-
мя – куда деваться нам, раз мы существуем на планете? Сжечь всех в газовой камере – чтобы раз и навсегда закрыть проблему? Но тогда Вас замучает совесть. А во-вторых, это, видимо, невозможно. К тому же, как вы видите, существуют какие-то списки, кото- рые делят евреев на нужных и не нужных. Как будто на самом верху даже Гитлеру не- выгодно, чтобы сожгли всех евреев, хотя он поставил это для себя целью. Что, кто стоит за этим? Вроде бы: зачем будут нужны евреи в новом, чисто арийском мировом правопо- рядке? Тут какая-то дьявольская арифмети- ка, какая-то дьявольская сделка, сути кото- рой я не знаю. Я не хочу участвовать в этих играх. Я еврей, но если там наверху меня решили спасти как еврея для неведомых мне еврейских целей, я хочу умереть не как еврей, а просто как человек, которому про- сто нет места в стране СС. И может, самая главная мысль, которая перед своим концом все больше точит мое сознание, что Гитлер, его тайная организация СС, если вдуматься, действует по законам Талмуда и Торы. По той же формуле: народ, избранный Богом, правит планетой, а остальные народы – яко скот. Мне порой приходит страшная мысль, что «Майн кампф» Гитлера – это та же Тора, столь же жестокая и циничная по отноше- нию к другим народам, как и по отношению к своему народу, только, может, более откро- венная и вульгарная. Кто вложил в Гитлера эти идеи?
Вот такие мысли приходят в голову мне, еврею, относительно еврейского вопроса. Как еврея меня кто-то решил спасти. Я очень хочу жить, но я не хочу, чтобы меня спасали как еврея, а моих детей как евреев бросили на жертвенный огонь, чтобы потом поминать их как мучеников еврейского народа и кому-то мстить за них. Я хочу, чтобы меня спасали просто как человека – и то только в том слу- чае, если спасали бы или хотя бы попытались спасти всех двести моих детей. И я пойду вме- сте с ними по дороге на Небо, не потому, что я еврей, а они еврейские дети, а потому, что они дети, а я их учитель, воспитатель, отец и мать в одном лице. И никогда я не говорил
им, что они дети избранного народа или, на- оборот, проклятые, как дети избранного на- рода, я всегда говорил им, что они – люди, как и все остальные.
И опять я возвращаюсь к прежнему раз- говору. Наверное, не случайно мы, евреи, появились, на Земле. Как Вы знаете, у Бога ничего не бывает случайного. Как Вы знаете, народы рождаются, переживают пору расцве- та – и умирают или растворяются, как соль, в других народах. А мы, евреи, хотя вроде бы вечно разорваны и всеми прокляты, и нет у нас ни родины, ни государственности, – почему-то вечны. И так тянется из века в век. Это не может быть случайным. Значит, мы определены Всевышним для какой-то цели? Только, может, мы, евреи, не поняли ее? Сколько великих народов бесследно ушло в Лету, а мы, рассеянные по миру, существу- ем и составляем единое целое. Другие лишь в совокупности, в хоре составляют народ, а каждый в отдельности лишь клетка, мы же каждый в отдельности – олицетворяем на- род. Разрывай, разрубай на части – а каждая отдельная часть все равно как целый орга- низм. Я думаю, что это не случайно.
Расскажите, пожалуйста, о себе! – по- просил Он Януша Корчака.
А что рассказывать?! – пожал плеча- ми Старый Доктор. – У меня очень простая, даже скучная биография, что не касается де- тей.
Я очень прошу Вас!
На самом деле, и рассказывать-то не- чего. Родился, учился… Всю жизнь рабо- тал… Подождите, ведь завтра у меня день рождения. Если бы не Вы, я о нем и не вспомнил бы…
Поздравляю! – смутился Он.
Спасибо, хотя раньше времени не по- здравляют! Впрочем, может быть, что завтра меня поздравлять будет уже поздно
Ну, может быть…
Вы что, считаете, случится чудо? – ус- мехнулся Януш Корчак. – Наци вдруг завтра изменят свою сущность? Или русские сегод- ня окажутся у ворот нашего лагеря? Я, кста- ти, был в России во время Первой мировой
войны. И надеюсь, что русские, пусть после меня, свернут наци шею. Надо знать этот народ. С не менее горькой судьбой, чем мы, евреи, почти уничтоженный, и некоторые не без основания считают, что мы, евреи, крепко приложили к этому руку. Но к тому времени, когда русские войдут в Берлин, нас с Вами уже не будет… Так вот: день рожде- ния. Правда, я не знаю, сколько мне завтра исполнится лет: то ли шестьдесят три, то ли шестьдесят четыре. Отец несколько лет не оформлял мне метрику. Видимо, колебал- ся, кем меня записать: евреем или поляком. Я пережил из-за этого много неприятного, даже тяжелого. Мама называла это небреж- ностью, достойной наказания: как адвокат, отец не должен был затягивать этого во- проса. Имя моего деда Герш, или Гирш. Но отцу моему он дал польское имя – Юзеф. Не знаю, посчитал ли он себя поляком или сде- лал это, чтобы приспособиться к польской действительности, где сильно развит антисе- митизм. И других детей дед назвал христиан- скими именами: Мария, Магдалина, Людвиг, Якуб, Кароль. Но отец мой все-таки коле- бался и оттягивал с решением, какое дать мне имя – еврейское или польское. Но мать настаивала, чтобы он дал еврейское, потому как мы должны гордиться своим еврейским происхождением, а не прятаться от своей ев- рейской судьбы и еврейского предназначе- ния, правда, нам, детям, не поясняла, в чем заключается еврейское предназначение. Но о чем я?.. Прадед мой был стекольщиком. Я горожусь этим: стекло дает людям тепло и свет независимо от национальности… Тя- желое это дело – родиться и научиться пра- ведно жить. Мне остается куда легче зада- ча – достойно умереть. После смерти, скорее всего, на том свете опять будет тяжело, но об этом не думаю. Идет последний мой год, последний месяц, а может, и день… Хотелось бы умирать, сохраняя присутствие духа и в полном сознании. Не знаю, что скажу детям на прощанье…
Он торопился уйти, но не уходил.
Всю свою жизнь я посвятил детям. Я рано задумался о социальной неустро-
енности жизни, что главными жертвами её всегда становятся дети. Вот в чём суть, а не в том, что ищут в ней многие наши политики и философы. Социальная несправедливость в зародыше глушит наше будущее. Больше всего социальная несправедливость бьет по сиротам. В 1912 году я стал руководителем Дома сирот и вот уже тридцать лет, то есть до конца своей жизни, остаюсь им. Нет, я не точен: были и перерывы. Первая мировая война оторвала меня от детей. Я, как поляк или польский подданный, был призван в ар- мию в качестве врача дивизионного госпи- таля. Но и там я все равно думал о детях, на фронте я написал книгу «Как любить ребён- ка». Пришлось мне надеть форму польского офицера и когда началась Вторая мировая война. Я не снял форму даже тогда, когда наци вошли в Варшаву, во мне родилось чув- ство оскорбленного поляка. Теперь у нас, поляков и евреев, была одна судьба. Многие бежали из страны или ушли в подполье, я же, рискуя быть расстрелянным, не стал пря- таться. Я, рискуя жизнью, вернулся в свой Дом сирот. Я делал все возможное, чтобы во- йна как можно меньше касалась моих сирот. Может быть, в своей доброте я был жесток и даже жесток. Может быть, им сейчас было бы легче, если бы я так страстно не обере- гал их от невзгод внешнего мира. Несмотря на оккупацию, они по-прежнему учились, в меру своих сил трудились, устраивали ве- сёлые вечера, диспуты о справедливости и добре, ставили спектакли. А я ежедневно ходил по всё более и более пустеющей Вар- шаве, несмотря на то, что ко мне все больше присматривались немецкие патрули. Выпра- шивая везде, где ещё было можно, средства для содержания детей.
Что Вы считаете главным в воспита- нии?
Я не знаю, кто Вы… Мне почему-то ка- жется, что в Вас есть еврейская кровь… Или русская… Никто, кроме еврея и русского, не остановил бы меня сейчас, не посочувство- вал бы. Спасибо, что вы задали этот вопрос. Хотя в нашем положении он, скорее, прости- те, безумен. Это главное сейчас для меня, как
сохранить накопленные мной мысли. Кому передать их? Почему, предвидя свою судьбу, я никому не передал их? Может, потом, по- сле нас они кому-нибудь пригодились бы. Я уверен, что на нашем пепелище снова вы- растут цветы жизни… Так вот: я всю жизни стремился создать всеобъемлющую науку о ребёнке. Это, разумеется, не под силу од- ному человеку, тем более, мне приходилось начинать в то время, когда в детских домах и сиротских приютах господствовали мрач- ные традиции. Считалось, что мы осчастлив- ливаем сирот уже тем, что не даём им уме- реть голодной смертью, что обеспечиваем их скудной пищей и убогой, почти тюремной одеждой.
В таких домах, как правило, унижается до- стоинство человека. Кто вырастал из этих де- тей? Дома для сирот – это зеркало общества. Ловкие и двуличные воспитанники, действуя исподтишка, прибегая к тайным угрозам, могут заставить замолчать, поддаться и сми- риться младшего, более слабого и более чест- ного. Как правило, в таких домах укореняет- ся, может быть, внешне незаметный террор злых сил. Всегда сильный воцаряется над слабым, злой над добрым. Над этим нужно серьёзно задуматься. Может, самое главное, что мне, по крайней мере для себя, удалось развенчать концепции воспитания, вновь родившиеся в начале XX века, и они, может, были причиной хаоса, ныне воцарившегося на планете. В этих концепциях провозглаша- лось наступление «века ребёнка». Вроде бла- гая с виду мысль, но в самом нутре спрятано зло. Так называемые новые педагоги добива- лись «предоставления детям неограниченных прав», выступали с теориями «свободного воспитания», требовали организации «дет- ских республик» без какого-либо руковод- ства старших. Вы догадываетесь, к чему это приводило? Как раз ведь и беда нашей плане- ты, что каждое поколение в результате такого вот свободного воспитания отрицает горький опыт предыдущего. В том-то и беда, что в ре- зультате «предоставления детям неограни- ченных прав» мы взращивали уродливое эго- истичное поколение.
Я всегда добивался права ребёнка на ува- жение. Не сюсюканье, не заигрывание, не подавление его самостоятельности, а истин- ное уважение, но воспитание под мудрым и осторожным и в то же время строгим ру- ководством старших. Вы только подумайте: с ранних лет мы взращиваем в сознании ре- бенка, что большое – всегда более важное, чем малое. В этом начало зависти, в этом начало эгоизма, в этом начало наших бед.
«Я большой», – радуется ребёнок, когда его ставят на стол. «Я выше тебя», – отмечает он с чувством гордости, меряясь с ровесником. Неудобно в нашем обществе, неприятно быть маленьким. Уважение и восхищение вызы- вает большое, то, что занимает много места. У маленького человека вроде бы и малень- кие потребности, радости, печали. Много бед вырастет из такой, казалось бы, мелочи.
«Великий подвиг», «великий человек». А ре- бёнок мал, легок, не чувствуешь его в руках. Мы должны наклониться к нему, чтобы его выслушать. Чувство слабости вызывает по- чтение к силе; каждый, уже не только взрос- лый, но и ребёнок постарше, посильнее, мо- жет подкрепить требование силой, заставить слушаться, может безнаказанно обидеть. Мы учим на собственном примере пренебрежи- тельного отношения к тому, кто слабее. Пло- хая наука, мрачное предзнаменование.
И ещё. Нищий распоряжается милосты- ней как заблагорассудится, а у ребёнка нет ничего своего, он должен отчитываться за каждый даром полученный в личное пользо- вание предмет. Из-за нищеты ребёнка и ма- териальной зависимости отношение взрос- лых к детям аморально. Существует ли жизнь в шутку? Никто не хочет понять, что детский возраст – долгие, важные годы в жизни че- ловека. Простите, что я говорю сумбурно, но у нас с Вами слишком мало времени. Я бо- юсь, что нас уже заметили, что мы слишком долго разговариваем.
Крестьянин, чей взор устремлён одновре- менно на небо и землю, – сам плод и продукт земли, – знает предел человеческой власти. Быстрая, ленивая, пугливая, норовистая ло- шадь, курица-несушка, молочная корова,
урожайная и неурожайная почва, дождливое лето, зима без снега – всюду встречает он что-то, что можно слегка изменить или из- рядно поправить надзором, тяжким трудом. А бывает, что и никак не сладишь.
У мещанина слишком высокое понятие о человеческой мощи. Картофель не уродил- ся, но достать можно, надо только заплатить подороже. Зима – надевает шубу, дождь – калоши, засуха – поливает улицы, чтобы не было пыли. Всё можно купить, всякому горю помочь. Ребёнок бледен – врач, плохо учит- ся – репетитор. А книжка, поясняя, что надо делать, создает иллюзию, что можно всего добиться…
К чему я всё это? Я о том, к чему приво- дит отрыв от земли, от естества. Я боюсь, что наша беда, и особенно это относится к ев- реям, что мы слишком давно оторвались от земли. Много ли среди евреев крестьян? Ког- да-то мы были степными кочевниками-ско- товодами, но у кочевников ведь своя кровная связь с землей. Это, можно сказать, те же земледельцы, только постоянно кочующие. Почему же мы потеряли связь с землей?.. Может быть, мы так потеряли связь с самой планетой?..
Но я опять ушел в сторону. А как мы жи- вем! Это касается всех. Какой мы пример детям! И гадаем, почему у нас такие дети!.. Дети видят: взрослые не умные, не умеют пользоваться свободой, которой они облада- ют. Взрослые не всё знают, часто отвечают – лишь бы отделаться или в шутку, или так, что нельзя понять. Один говорит – одно, дру- гой – другое, и неизвестно, где правда…
Взрослые не добры… Взрослые лгут… Ве- лят говорить правду, а скажешь, так обижа- ются… Спроси старика, он и сорокалетнего считает юнцом. Да что там, целые классы об- щества считаются несозревшими. Целые на- роды нуждаются в опеке, считается, что они тоже не достигли зрелости, потому что у них нет пушек.
Добро и зло для ребёнка – это то, чем была молния или улыбка солнца для первобытного человека – таинственной карающей десни- цей или благословлением. Ребёнок боится,
потому что видит вокруг непонятные вещи, а во сне мрачные деформированные предме- ты – сон и явь ещё не обособились. Дети еще не познали Бога. Я помогаю и в этом!
А какому богу Вы учите детей молить- ся? – спросил Он.
Бог един, только разные народы назы- вают или понимают его по-разному, – уклон- чиво ответил Старый Доктор. – Ну, прощай- те!.. На нас уже смотрят… И я не знаю, как там мои дети… Я так боюсь за них, чтобы их никто не обидел. Уже скоро… Я готовлю их к этому. Я каждый день по нескольку раз им говорю, что их ждет профилактический осмотр и дезинфекция: когда скапливается много людей, возникают всякие заразные болезни… Прощайте! Да, когда-то я начинал вести дневник, потом бросил. И одно вре- мя – перед отправкой сюда – снова вёл его. Скорее, не дневник, отдельные записи. Если не затруднит, – у Вас есть шанс выбраться отсюда, ведь Вы нееврей, хотя я подозреваю в Вас еврейскую кровь, – после войны от- правьте его в Варшаву, в Дом сирот. Я уверен, что после войны он обязательно возродится, мои помощники успели уехать из Польши в нейтральные страны. Если будет любопыт- но, прочтите. Заранее предупреждаю, что ничего особенного там нет. Это, скорее, не дневник, отдельные записи. Поэтому, если потеряете эти записи или вынуждены будете по какой-нибудь причине их уничтожить, не огорчайтесь, а делайте это с легким сердцем. Ничего там такого нет, о чем мир после меня мог бы жалеть. Прощайте! Скорее всего, мы больше не встретимся.
Но все-таки, может быть…
Нет! – мягко прервал Януш Корчак. – Есть только один путь для человека, если он считает себя человеком, – путь личного примера. Только тогда можно надеяться, что рано или поздно мир может измениться.
Как пытался его изменить Иисус Хри- стос?
Слишком лестное для меня сравне- ние, – печально усмехнулся Януш Корчак.
Он ведь в земной жизни, кажется, тоже был евреем?
Вы хотите сказать, что он не делил бы детей на еврейских и не еврейских?
Разве вы сами не ответили на этот во- прос?
Предвидел ли Иисус, что своей пропо- ведью только усугубит всемирную смуту, что Он станет предметом новых бесконечных братоубийственных войн? Ведь Он так ниче- го и не добился. Более того, кроме всех про- чих, уже существовавших до него проблем, Он внес в мир еще одну: так называемый христианский мир разделился на два непри- миримых лагеря, католический и православ- ный, каждый претендуя на монопольное пра- во на Него. Я уж не говорю о сотнях, тысячах христианских сект, всякого рода мошенни- ков, использующих его имя… Хотя времена- ми, в пору отчаяния, я начинаю думать, что, может, только Иисус Христос и был един- ственным настоящим иудеем? Может быть, не он отпал от иудейства, а иудейство отпало от него? И может, закономерно, что из на- рода, действительно, избранного Богом, мы превратились в народ явно или тайно про- клятый. Порой я начинаю думать, что, может быть, я сам тайный христианин, даже, может, тайно для самого себя, но внутренне сопро- тивляюсь этому? А Вы опять спросите: поче- му в моем Доме сирот были только еврейские дети? А потому, что они не виноваты в том, что стали заложниками многовековой не- нависти. Повторяю: за других детей, может, хоть кто-то заступится… Прощайте!.. Дай Бог Вам выбраться отсюда!
Януш Корчак торопливо уходил. Он смо- трел ему вслед, пока тот не скрылся за углом барака…
Вернувшись в барак, Он забрался на нары и, прикрывшись полой полосатой куртки, стал торопливо читать:
«…я существую не для того, чтобы меня любили и мной восхищались, а чтобы само- му действовать и любить. Не долг окружаю- щих мне помогать, а я сам обязан заботиться о мире и человеке…
…тяжелое это дело – родиться и научить- ся жить. Мне остается куда легче задача – умереть. После смерти опять может быть тя-
жело, но об этом не думаю. Последний год, последний месяц или час. Хотелось бы уми- рать, сохраняя присутствие духа и в полном сознании. Не знаю, что я сказал бы детям на прощанье. Хотелось бы только: они вольны сами выбирать свой путь…»
По всему, эта часть дневника была напи- сана еще до концлагеря.
«Десять часов. Выстрелы: два, залп, два, один, залп. Быть может, это именно мое окно плохо затемнено. Но я не перестаю писать. Наоборот, мысль (отдельный выстрел) рабо- тает быстрее».
«4 августа 1942 г. Я полил цветы, бедные цветы детдома, цветы еврейского детдома. Пересохшая земля вздохнула. К моей ра- боте приглядывается часовой. Сердит его, умиляет ли этот мирный труд в шесть часов утра?
Часовой стоит и смотрит. Широко расста- вив ноги.
Я написал в комиссариат, чтобы выслали Адзя: недоразвит и злостно недисциплини- рован. Мы не можем из-за какой-нибудь его выходки рисковать детдомом. (Коллективная ответственность)…»
Он еще и еще раз перечитал последнюю запись: «Я написал в комиссариат, чтобы выслали Адзя: недоразвит и злостно неди- сциплинирован. Мы не можем из-за ка- кой-нибудь его выходки рисковать детдомом. (Коллективная ответственность) …»
Он невольно вспомнил другой случай. Русский офицер в Белоруссии по немец- ким тылам выводил из партизанского от- ряда группу евреев: стариков, больных, женщин, детей, с приказом переправить их через линию фронта, в партизанском отряде они были обузой. Пробирались осторожно, разговаривали только шепотом. Перед тем как идти дальше, офицер уходил в разведку, отыскивая более безопасный путь. Где-то в середине пути неожиданно заболел четы- рехлетний ребенок, он то и дело заходил- ся в кашле, плакал, плач переходил в крик. Не знали, что делать, своим кашлем и кри- ком он мог выдать местоположение группы. В очередной раз офицер вернулся из развед-
ки с неутешительной вестью: вперед можно было пройти только по заросшему густым кустарником оврагу между двух деревень, в которых были немцы и украинцы из Укра- инской повстанческой армии… Попытались поплотнее закутать ребенка, закрывать ему рукой рот, он задыхался и плакал еще гром- че. Тогда офицер пошел искать другой путь. Вернулся опять ни с чем. Чуть передох- нув, пошел еще правее. Когда возвращался опять-таки ни с чем, обнаружил, что все уже были с котомками за плечами и, увидев его, пошли ему навстречу.
Куда вы собрались, там еще хуже. Види- мо, придется переждать день, второй, может, ему будет лучше.
Нет, мы решили идти сегодня этим ов- рагом. У нас ведь и продукты практически за- кончились, чтобы ждать день, второй
С плачущим ребенком оврагом не пройти. Надо переждать день, второй… По- дождите, а где он? Где его родители.
В ответ молчание.
Где они?
Родители скоро догонят.
А мальчик?
В ответ опять молчание.
Объясните же наконец, в чем дело?..
Что, он умер?..
Нет… Мы посовещались и решили, что с ним нам не пройти, все погибнем. Мы ре- шил оставить ребенка здесь: еще неизвестно, выживет ли, если у него воспаление легких, лекарств никаких нет, или мы погибнем все.
Как оставить? С родителями?
Нет, они скоро нас догонят.
Что – одного оставят?..
Нет, чтобы он не мучился, комары зае- дят, они его утопят в речке, которую мы не- давно перешли…
Давно ушли?
С полчаса, не больше.
Офицер бросился бежать по росному сле- ду, по которому сюда пришли, лишь бы не сбиться с него. Наконец он услышал детский плач… Значит, еще, может, успеет. Он выско- чил на берег речки, мать раздевала ребенка, отец стоял спиной к ней…
Они прожили на краю леса около это- го оврага еще день, потом налетела гроза, и, воспользовавшись ей, они успешно просо- чились меж деревень. Все остальную дорогу офицер нес мальчика на своих плечах, пото- му как родители его с голоду совсем обесси- лели…
(После войны в созданном государстве Израиль этого офицера объявят националь- ным героем.)
Отдельные записи в дневнике Корчака:
«Пили вы, господа офицеры, обильно и вкусно – это за кровь; в танце позванивали орденами, салютуя позору, которого вы, слеп- цы, не видели, вернее, делали вид, что не ви- дите…
Мое участие в японской войне. Пораже- ние – крах…
В европейской войне: поражение – крах… В мировой войне…
Журналы, в которых я сотрудничал, за- крывались, распускались – банкротились…
Издатель мой, разорившись, лишил себя жизни…
И все это не потому, что я еврей, а что ро- дился не на Востоке. Печальное могло быть утешение, что и пышному Западу худо. Мог- ло бы быть, да не стало. Я никому не желаю зла. Не умею. Не знаю, как это делается…»
«Отче наш иже еси на Небеси…» Мо- литву эту взывали голод и недоля. «Хлеба насущного».
И снова:
«Я поливаю цветы. Моя лысина в окне та- кая хорошая цель. У него винтовка. Почему он стоит и смотрит? Нет приказа? А может, в бытность свою штатским он был сельским учителем. Может, нотариусом, подметальщи- ком улиц в Лейпциге, официантом в Кёльне? А что он сделал бы, кивни я ему головою? Помаши дружески рукой?
Может быть, он не знает, что все так, как есть?
Он мог приехать лишь вчера, издалека…» На этом дневник кончался, если это мож-
но было назвать дневником.
Больше Он Януша Корчака не встречал…
Каждое утро, когда Он просыпался, перед глазами в распахнутых дверях вагона для ско- та стояли испуганные дети… И стучало в го- лове:
«Я написал в комиссариат, чтобы выслали Адзя: недоразвит и злостно недисциплини- рован. Мы не можем из-за какой-нибудь его выходки рисковать детдомом. (Коллективная ответственность)…»
И еще постоянно перед глазами. При раз- грузке девочка лет двенадцати, по всему, без родственников, с костылем, подталкиваемая толпой сзади, уронила скрипку, больше в ее руках ничего не было. Скрипка отскочила от трапа, по которому спускались дети, под вагон. Он помог девочке спуститься на зем- лю, а потом, встав на колени, достал скрипку из-под вагона и, осторожно стряхнув полой полосатой лагерной куртки с нее пыль, про- тянул девочке, стоявшей в ожидании, когда ее подсадят в грузовик. Она растерялась, по- тому что кругом у всех все отбирали.
Вы играете на скрипке? – неожиданно по-немецки, видимо, приняв его за немца, спросила она.
Тоже от растерянности он ответил не сразу:
Немного.
Неправда, – среди общего плача и тол- котни улыбнулась она. – Так мог поступить только человек, который играет на скрипке или на каком другом музыкальном инстру- менте. Возьмите на память. Мне она больше не пригодится…
Он попросил у офицера разрешения взять скрипку с собой.
Офицер разрешил.
Однажды он взял ее в руки. Мимо прохо- дивший комендант остановился, прислушал- ся. Сопровождавший его офицер хотел было вырвать скрипку у Него из рук, но комендант его остановил:
Пусть играет! Он хорошо играет… Я раз- бираюсь в этом… До войны я окончил три курса консерватории.
Глава 6. Взять Небо штурмом
Знаки и символы управляют миром.
Конфуций
Соседями по лагерным нарам Ивана На- деждина были: слева – поляк Тадеуш, солдат польской Армии крайовой, после поражения Польши во Второй мировой войне, ведущей борьбу с немцами в подполье, и справа – профессор философии Берлинского универ- ситета. Несмотря на общую лагерную судьбу, поляк ненавидел Ивана за то, что Польша ве- ками была в вассальной зависимости у цар- ской России, и стоило ей после революции в России наконец от нее освободиться, как в 1920 году большевистская Красная армия предприняла кавалерийский бросок на Вар- шаву в целях расширения мировой револю- ции, которую большевики начали с России, но поляки, в том числе пролетарии, на ко- торых так рассчитывали большевики, тогда дали ей достойный отпор. Ненавидел и за то, что вслед за Гитлером, напавшим на Польшу в сентябре 1939 года с запада, Красная ар- мия вошла в нее с востока. Профессор Бер- линского университета презирал их обоих: и Ивана, и Тадеуша, как славян, которых считал недочеловеками, не подозревая о том, что наполовину в нем самом пульсировала славянская кровь, потому что его мать была из онемеченных лужицких сербов, но скры- вала это от своих детей.
После расстрела поляка, надорвавшегося в каменоломне и не смогшего по этой при- чине выйти на работу, его место занял новый заключенный неизвестной национальности и неизвестной профессии. Решив для себя, что он неславянин и нееврей, профессор философии скоро нашел с ним общий язык, и иногда перед сном они дискутировали о не- понятных Ивану, который уже неплохо пони-
мал по-немецки, вещах. Профессор, доверив- шись новичку, рассказал ему свою историю, как он попал в лагерь. Он обратился в геста- по, нет, не с доносом, а с донесением на друга своего детства, профессора-физика, барона Манфреда фон Арденне, не только по его мнению, гениального ученого, крупнейшего физика-ядерщика Германии, а может, и все- го мира, но и разработчика принципиально нового оружия на основе распада изотопов урана. Бомба, которая могла быть создана на основе его открытия, в тысячи, десятки ты- сяч раз превосходила бы мощь самых мощ- ных существующих авиационных бомб, она в течение нескольких дней могла в корне ре- шить исход войны, которая чем дальше, тем больше складывалась для Германии неудач- но. И вдруг друг его детства, кстати, потомок древнейшего немецкого, можно сказать, что ни на есть самого арийского рода, любимец фюрера, который наградил его рыцарским крестом и присвоил ему звание штандартен- фюрера СС, на последнем, решающем этапе разработки этого оружия стал, как показа- лось профессору-философу, тянуть время, более того, откровенно тормозить работу своего научного коллектива, и в конце кон- цов заявил даже, что для осуществления про- екта ему потребуется еще не менее пяти лет. Профессор философии был глубоко убежден, что это неправда, что бывший друг детства специально саботирует разработку сверх- мощной бомбы, что, возможно, он связался с американцами или англичанами, или, что еще хуже, с русскими, и потому он, профес- сор философии, посчитал своим патриотиче- ским долгом поделиться своими сомнениями
с гестапо. Профессор философии, конечно, не подозревал, что подобное изобретение уже было в далекой земной истории и что закон- чилось все это планетной ядерной катастро- фой, и потому Богом было стерто из памяти людей, может, даже тем самым пресловутым Всемирным потопом. В отличие от него, про- фессор Манфред фон Арденне, придя к свое- му открытию, мог догадываться о той доисто- рической катастрофе и ясно представил, что станет с миром, если оружие на основе его открытия попадет в руки Гитлера, и, мучи- мый совестью, стал всячески тормозить его финальную разработку, что по смене его на- строения было замечено его другом детства, профессором философии. Он говорил, что его друга вдруг как бы подменили. Потрясая от возмущения и беспомощности своими су- хими кулачками, профессор философии чуть не плакал: «В то же время, когда он тянет ра- боту над сверхбомбой, другие ученые, а на самом деле – шарлатаны из так называемого общества Туле, втершиеся в доверие Фюреру и опутавшие его, – сумели убедить его, что разработка профессора Манфреда фон Ар- денне – пустая и преступная трата средств, на которые эти шарлатаны претендовали сами». В результате всех этих интриг профессор фи- лософии как лжедоносчик после гестапо ока- зался в концлагере.
Можете себе представить, – в бессилии со слезами на глазах сжимал он свои сухонь- кие кулачки, – апрель 1942 года. Тяжелей- шие бои на Восточном фронте. Переломный момент не только в войне, но и в мировой истории. Все должно быть брошено на по- беду. И в это самое время научный центр по радиолокации выдающегося ученого доктора Гейнца Фишера, известного своими работами по инфракрасному излучению, а вместе с ним лучших специалистов по радиолокации: тех- ников, ученых и военных – отрывают от их непосредственных исследований, так нуж- ных армии, и отправляют на остров Рюген на Балтийском море. С ними отправляют самые современные радары, которых пока катастро- фически мало. Их снимают даже с наиболее чувствительных точек германской обороны.
Но наблюдения, которыми должны были за- ниматься ученые на Рюгене, рассматривают- ся в Главном штабе военно-морского флота как более важные для наступления, которое Фюрер готовился начать на всех фронтах. По прибытии на остров Рюген, к удивлению доктора Фишера, все его радары заставля- ют направить в небо под углом в 45 градусов, хотя было ясно, что в избранном направлении ничего не может быть обнаружено. Члены экспедиции, которых не проинформирова- ли о поставленной задаче, предполагали, что будут производиться какие-то испытания по обнаружению неизвестных воздушных целей. Но, к всеобщему изумлению, на протяжении многих дней направление радаров оставалось неизменным. Разъяснения были получены позже. Оказывается, некий шарлатан Бендер сумел убедить ближайшее окружение Фюрера, а может, самого Фюрера, что Земля не выпу- клая, а вогнутая. Что мы живем не на наруж- ной поверхности земного шара, а внутри него. Что наше положение сравнимо с положением мух, ползающих внутри мяча. Цель экспеди- ции: научно доказать эту «истину». Волны радара, как известно, распространяются по прямой линии, и с их отражением можно бу- дет получить изображение самых отдаленных точек земной вогнутой сферы. Вторая цель экспедиции – определить таким путем место- нахождение английского флота, стоящего на якоре на военно-морской базе в Скапа-Флоу в противоположной точке сферы.
Рано или поздно эту безумную авантюру раскусили, сетовал профессор философии, но сколько дорогого времени и средств было потеряно! Откровенный бред принимается за науку, предпринимается эта безумная авантю- ра с поиском английского флота на другой стороне вогнутой сферы Земли, а профес- сор-физик, реально могущий решить судьбу войны, судьбу мира, по-прежнему тормозит свою работу, а он, профессор философии, который хотел вывести его, а заодно и лжеу- ченых из так называемого общества Туле, на чистую воду, в любой момент может оказать- ся в газовой камере или в расстрельном рве. И профессор философии чуть ли не каждый
день, где-то находя бумагу, писал письма в разные инстанции, начиная с самого Фю- рера, с просьбой, с требованием, чтобы его бывшего друга детства заставили силой до- вести свое открытие до производства сверх- мощной бомбы или чтобы его открытие было рассмотрено серьезными учеными-физиками из Академии наук, может, кто из них смог бы довести его дело до конца. Он требовал встре- чи с генералом Карлом Гаусгофером.
А почему именно с ним? – осторожно спросил новый сосед.
Помимо того что Гаусгофер – генерал, он, как и я, профессор философии. Говорят, что он имеет большое влияние на Фюрера. Серьезный ученый, один из основателей не- мецкой геополитической школы. Его рабо- ты представляют собой серьезные научные исследования и серьезные научные догадки, намного опережающие общие представления в этой области знаний. Возможно, именно он является автором идеи похода на Восток, хотя это, конечно, тщательно скрывается, но его план, я уверен, идет гораздо дальше пла- нов военных, которые, как я понимаю, не посвящены в конечные цели. Говорят, что он, кроме всего прочего, обладает даром предви- дения. Это передалось ему якобы по наслед- ству от бабушки. Позже в результате экспеди- ций на Восток, как я предполагаю, в тайные тибетские монастыри, он развил в себе это чувство. Был такой случай во время Первой мировой войны, которую он начинал лейте- нантом. Группа офицеров во главе с генера- лом, фамилии не помню, наблюдала за полем боя. Вдруг разговор высших офицеров прер- вал лейтенант Гаусгофер:
Господин генерал, прошу Вас, немед- ленно уйдите с этого места. Через минуту сюда упадет вражеский снаряд.
Генерал было возмутился, но лейтенант Гаусгофер настойчиво и жестко повторил:
Я настоятельно прошу Вас немедленно уйти с этого места, сейчас сюда упадет враже- ский снаряд.
И действительно, чуть успели отойти, как в той точке, где стоял генерал, взорвался сна- ряд…
Его главный, открытый для публикации труд по геополитике называется «Континен- тальный блок. Центральная Европа, Евразия, Япония…». Именно этот труд, предвидел Га- усгофер или не предвидел, стал идеологиче- ским и геополитическим обоснованием идеи Фюрера расширения пространства Германии сначала до размеров Европы, а потом, как я понимаю, до Евразии и всего мира. Сна- чала опираясь на такие страны, как Япония, Италия, Испания, а потом запланированные к поглощению или даже уничтожению.
Новый сосед запомнил эту фамилию: Га- усгофер. Может быть, отсюда растут тайные корни гитлеризма? Его заинтересовал и факт якобы обладания свойством предвидения этим генералом в окружении Гитлера.
И Он, понявший реальную возможность создания такого оружия и боявшийся, что в конце концов кто-то серьезно отнесется к письмам профессора философии, поставил себе цель убедить профессора, что создание такой бомбы в принципе невозможно. Он понимал, что рано или поздно на письма профессора философии обратит внимание кто-то из серьезных ученых, и за профес- сора-физика в отчаянии ухватятся, как уто- пающий хватается за любую соломинку, а в гестапо умеют выбивать секреты. Но все Его попытки образумить профессора философии были безуспешны, наоборот, в одно время он почувствовал, что профессор философии стал подозревать Его в симпатиях к профес- сору физики. И в одном из разговоров в ми- нуту отчаяния Он проговорился профессору философии, что Он в любой момент может покинуть Землю, но Его тревожит судьба ос- тающихся на Земле.
Он надеялся, что профессор философии не обратит на его слова внимания, но тот не- ожиданно всерьез ухватился за них, словно давно ждал их.
И где Вас ждет космический корабль? Вы один? Или Вас целая команда? – каза- лось, без особого удивления спросил он. Он давно присматривался к новому соседу, сме- нившему поляка, многое в его поведении ка-
залось странным, и это наводило профессора на определенные мысли. А разговоры, ко- торые он вел последние дни, – тем более. – И где Вы спрятали свой корабль?
Он попытался отшутиться, сказать, что пошутил, что, разумеется, никакого косми- ческого корабля у него нет, иначе он не си- дел бы в концлагере, но это только вызвало у профессора философии еще большее подо- зрение.
Как я понимаю, никакого космическо- го корабля, как материального тела, у Вас действительно нет? У Вас совершенно иные средства передвижения во времени и про- странстве? – начал он донимать вопросами.
С трудом удалось замять эту тему, инс- ценировав нечто вроде слабо помешанного. Прошло несколько дней, профессор фило- софии больше не возвращался к ней, и Он успокоился.
Но не тут-то было. Профессор филосо- фии, как истинный германский патриот, был по совместительству добровольным ла- герным осведомителем, что, скорее всего, и давало ему отсрочку от расстрельного рва, рабочий в каменоломне он никакой. Не от- кладывая в дальний ящик, он пошел и на всякий случай донес. Что, мол, рядом с ним на нарах живет странный сосед, который прикидывается сумасшедшим, хотя ясно, что он в здравом уме, который мечтает о по- беге, впрочем, не просто о побеге, а о побеге с Земли. И если он решит бежать, то его не задержит никакая охрана. И рассказал все подробности бесед со странным соседом. Доложили лагерному врачу. А лечение, как и во всех других случаях, было одно – добро пожаловать в расстрельный ров или в газо- вую камеру! Но в кабинете врача в это время случайно оказался офицер из охраны, быв- ший студент философского факультета того же Берлинского университета. Посоветовав- шись между собой, они решили, что сумас- шествие этого заключенного, националь- ность которого, кстати, до сих пор почему-то никто не удосужился установить, – впрочем, кому это теперь надо, – носит необычный характер. Это, скорее всего, яркий пример, –
если была бы описана такая болезнь, – ан- типаранойи, и будь время, можно было бы заняться этим исключительным случаем. На вечеринке по поводу дня рождения одного из офицеров они рассказали о странном су- масшедшем коменданту лагеря, и тот, будучи от выпитого в хорошем расположении духа, приказал немедленно доставить заключенно- го, может, в качестве клоуна прямо к празд- ничному столу.
Нам удалось установить, что Вы – ино- планетянин, – под улыбки собравшихся в застолье офицеров охраны начал комен- дант лагеря, который ничего не подозревал ни о существовании в Германии тайного об- щества Туле, ни о тайных воззрениях самого Фюрера. – Что вы гость нашей планеты и что с Вами несправедливо поступили. Простите, война! До всего руки не доходят. Но почему Вы сразу не сказали в гестапо, а потом здесь, нашим людям, когда поступили в лагерь, что Вы инопланетный гость?
Он не был готов к этому вопросу. Хотя уже продолжительное время был на Земле и был готов к разным неожиданностям. Он не сра- зу догадался, что Его выдал ученый сосед по бараку, профессор философии Берлинско- го университета, которому Он отдавал треть своего и без того скудного пайка, до того тот был истощен, не столько тяжелой работой, сколько мыслями о судьбе Великой Герма- нии.
Более того, – продолжал комендант, – мы благодарны Вам, что при Вашем случай- ном аресте, нет – временном задержании для выяснения личности, – откуда нашим про- стым солдатам было знать, что Вы иностра- нец… простите, инопланетянин, – не при- чинили им никакого вреда, а Вы могли бы их всех, как я понимаю, да не только их, просто уничтожить. От имени руководства я благо- дарю Вас за это!.. Разумеется, мы должны Вас освободить. С гостями с других планет так не поступают… Мы пока не ведем войн с други- ми планетами, надо сначала навести порядок на своей планете. Но, чтобы Вас освободить, нужно время. Ведь по нашему ведомству Вы проходите как гражданин Земли, правда, не-
известно какого государства, какой нацио- нальности, а с землянами, особенно с еврея- ми, у нас свой разговор, – хохотнул комендант лагеря. – Надеюсь, что вы не скрытый еврей или цыган, я думаю, что на других планетах нет евреев и цыган. Или они уже добрались и туда?.. Так что формально нужно доказать, что Вы инопланетянин, а, к примеру, не ка- кой-нибудь еврей, назвавшийся инопланетя- нином, они мастера подмены. Завтра же я по- дам рапорт начальству по поводу Вас, но пока он идет в Берлин и обратно, пройдет время. А сейчас мы хотели бы, – если это, конечно, Вас не затруднит, – чтобы Вы рассказали нам о своей планете, о целях визита, с которыми Вы прилетели на нашу многогрешную Зем- лю, каковы Ваши полномочия и что Вы хоти- те предпринять после Вашего освобождения. Сразу вернетесь на свою планету или хотите встретиться с руководителями каких-нибудь государств? – Комендант лагеря был чрезвы- чайно доволен своим юмором. – Скорее все- го, с руководителями Германии, не случайно же Вы оказались на ее территории, тем более в окрестностях Берлина?
Я не хочу, не имею права вмешиваться в земные дела, – ответил Он, уже давно по- няв, что Его разыгрывают, и решил в роли сумасшедшего включиться в эту игру. – Если мне позволили бы, я покинул бы Землю.
Но почему Вы скрываете, что делали попытки встретиться с Фюрером? – ласково пожурил комендант лагеря. – Вы не случайно же оказались под Берлином? И сумели пре- одолеть почти все контрольно-пропускные пункты и паспортные проверки. Мы все зна- ем. Как видите, мы тоже умеем читать мысли. Хотя, может быть, способы у нас иные… Вы что, не доверяете нам?
Вы прекрасно знаете, что эта встреча невозможна.
Это почему же? – удивился комендант лагеря. – Я полагаю, что, несмотря на чрез- вычайную занятость, Фюреру будет интерес- но принять у себя инопланетянина, своего рода посла другой планеты, тем более что Фюрер уже давно, по сути дела, выполняет функции вождя всей нашей планеты.
Но почему же тогда на Земле такая страшная война?
Ну, это своего рода наведение порядка в квартире. Вот зачистим Россию, мы уже у ворот ее столицы, Москвы, правда, в по- следнее время мы вынуждены немного были отступить из-за холодов, чтобы переформи- ровать силы, а там дело нескольких недель, может, месяцев, и мы будем править всей планетой. Вот тогда наступит на Земле абсо- лютный мир, к которому человечество стре- милось с самого своего появления на Земле. Чтобы не было больше войн – нужна одна большая мировая очистительная война, в ре- зультате которой сформировалось бы одно государство… Потом, конечно, мы обратим свой взор на Небо. Фюреру, наверное, инте- ресно было бы услышать, как осуществляет- ся правление на Вашей планете, и, наверное, он захочет передать привет Вашему фюреру и заверения в возможном сотрудничестве в будущем – для завоевания всей Вселенной. Ведь у Вас на планете, наверное, тоже есть враги? Или враждебная планета? Или Вы уже навели на ней порядок? – изощрялся комен- дант лагеря, не подозревая о тайных воззре- ниях Фюрера. – Я обещаю Вам через свое на- чальство содействовать этой встрече. А пока я попрошу Вас, исключительно по причине, чтобы Вам не было скучно, – поймите, вой- на – приходится быть экономными, и у нас временно ограничения с развлечениями, – по-прежнему исполнять Ваши обязанности лагерного музыканта. Какому-то идиоту из администрации лагеря пришло в голову ис- пользовать Вас в каменоломне, а еще хуже – на разгрузке вагонов. Это не интеллигентное дело. Повторяю, исключительно потому, что- бы Вам не было скучно. Библиотеки у нас, к сожалению, нет, театра тоже. А вообще-то надо бы завести, это – наша недоработка: кого в нашем заведении только нет, найдутся, наверное, и артисты, и библиотекари.
Да есть… в четвертом бараке сразу трое артистов, – захохотал кто-то из офицеров. – Да и в пятом тоже.
А пока отдыхайте! – заключил комен- дант лагеря. – К сожалению, мы не можем
Вам предоставить особых условий, которые полагаются гостю, идет война. А потом тогда Вы вызовете зависть, даже ненависть осталь- ных наших подопечных… Да, может, Вы хо- тели бы встретиться с кем-нибудь, кроме Фюрера? Если вдруг Фюрер по какой-либо причине не сможет вас принять.
С профессором Карлом Гаусгофером. – Он решил проверить реакцию коменданта на эту фамилию.
Он прочел на лице коменданта некоторую растерянность, он понял, что эта фамилия тому ни о чем не говорила.
Хорошо, мы постараемся организовать эту встречу, – после некоторой паузы сказал комендант. – А пока отдыхайте.
Что с ним делать? – спросил лагерный врач, когда Его вывели. – Ликвидировать?
Сумасшедший как сумасшедший, – по- жал плечами комендант лагеря. – Параноик как параноик. Я не понимаю, что Вы в нем нашли необычного? – повернулся он к одно- му из своих офицеров, бывшему студенту фи- лософского факультета Берлинского универ- ситета. – Что он инопланетянин? Так время теперь, видимо, такое подходит: если раньше почти все сумасшедшие в психушках Напо- леонами были, то в скором будущем все, мо- жет, – инопланетянами, предвидя, что, заво- евав Землю, мы обратим свой взор в Космос. Ведь уже недалеко то время, когда наши до- блестные войска обойдут вокруг земного шара и войдут в Берлин с другой стороны. Пред- ставляете: через несколько лет, а может, даже и месяцев, мой сын пинком сапога открывает вот эту дверь. Он ушел с армией Гудериана на восток, а вернулся с запада, с полной по- бедой… Сжечь успеете, – бросил комендант лагерному врачу – Пусть по-прежнему играет на своей скрипке. Никому и ничем он не опа- сен, даже полезен, музыка успокаивает и рож- дает надежду. По крайней мере – нам так лег- че загонять людей в газовые камеры. А играет он, скажу я вам, совсем неплохо. Более того – прекрасно! Правда, то и дело импровизирует. Это я вам говорю – профессионал, если вы помните, только война не дала мне окончить консерваторию.
А я бы все-таки отправил его в газо- вую камеру, – буркнул начальник охраны. – Пусть похуже, но музыкантов мы найдем. Если хотите – даже лауреатов международ- ных конкурсов.
Что вы на него так обозлились, Ганс? – засмеялся комендант лагеря, он сегодня был в хорошем настроении. – Сумасшедший – как сумасшедший. Что, вам, кроме него, не- кого отправить в газовую камеру? Будьте же снисходительны к чужим слабостям! Пусть заключенные отличаются друг от друга не только лагерными номерами. Пусть будет хоть один инопланетянин, тем более что он – тихий. Пусть играет на своей скрипочке!
Он все-таки необычный сумасшед- ший, – настаивал начальник охраны. – Ни одна овчарка, даже самая свирепая, не набра- сывается на него. Или начинает ласкаться, или в самый последний момент поджимает хвост и отходит. И ни один конвоир не уда- рил его прикладом. Что он владеет, по край- ней мере, гипнозом – это точно.
Это интересно!.. – заинтересовался ко- мендант лагеря. – А все-таки: кто он по на- циональности? Нееврей, скрывающий это? Они большие спецы по скрипочкам. И по гипнозу тоже. Сами бесталанны, а чужое ис- полняют лучше самих композиторов. И отку- да он к нам попал?
В том-то и дело, что неизвестно. Он был задержан под Берлином – представляе- те: под самым Берлином! – без всяких пропу- сков и документов. Его случайно задержали во время какой-то облавы, но в районном гестапо его не стали долго трясти, местно- му лагерю после авиабомбёжки срочно была нужна рабочая сила для разбора завалов – ну и не стали выяснять: все равно один конец, отдали с другими в тот лагерь. А из него уже без всякой проверки он попал к нам. Что удивительно, он владеет многими языками. Прекрасно владеет немецким, с русскими пленными говорит по-русски, с поляками – на польском, с французами – на их родном языке. А на допросах без сознания бредил вообще на каком-то непонятном языке. По крайней мере, ни один из наших лингвистов
не мог определить даже, к какой языковой группе этот язык относится.
Ты имеешь в виду своих лингвистов – из лагерной охраны или из районного отделе- ния гестапо? – захохотал комендант лагеря.
Я имею в виду настоящих лингвистов, есть у нас в лагере и такие из какого-то поль- ского университета, был еще один чех, но уже протянул ноги, в каменоломнях они быстро сдают. Дольше всех тянут верящие в Бога и всякие там сектанты.
У него, кстати, немного отличается форма черепа и вообще телосложение, – заметил лагерный врач. – Трудно сказать, именно в чем, но отличие есть. И мне, как специалисту, это сразу бросается в глаза. Я его нутром чувствую. Он легче переносит голод и изнурительную работу. Он даже уму- дряется подкармливать других, в частности профессора, который на него донес. А глав- ное – его взгляд. Я, как вы знаете, тоже обла- даю гипнозом, хотя и нееврей, – кольнул он начальника лагеря, – но я не могу выдержать его взгляда. Как врач, я могу сказать, что это не типичный случай сумасшествия. Все, что он говорит, абсолютный бред, но он менее всего похож на сумасшедшего. Я допускаю, что он просто дурачит нас, играет в сумас- шедшего.
Какой резон – чтобы раньше срока по- пасть в газовую камеру? – отверг эту мысль комендант лагеря. – А что если на самом деле – он инопланетянин? – захохотал он.
Хохот был дружно поддержан всем засто- льем.
Господин комендант, я отнесся бы к нему более серьезно, – вполголоса, что- бы не все слышали, сказал бывший студент философского факультета. – Он назвал фа- милию генерала Карла Гаусгофера. Помимо того что генерал Гаусгофер серьезный ученый в области философии и геополитики, он, как говорят, из близкого круга приближенных к Фюреру. Откуда он знает о генерале Гаусго- фере? Генерал Гаусгофер предпочитает оста- ваться в тени. Генерал Гаусгофер – ученик таинственного ученого неизвестной нацио- нальности, некоего Гурджиева, который свое
ученое кредо обозначил так: «Мой путь – это путь развития скрытых возможностей чело- века. Мой путь – против Природы и против Бога».
Комендант лагеря задумался.
А ну-ка, притащите сюда его соседа по нарам, этого вшивого профессора филосо- фии! Нет – чтобы спокойно сидеть в своей университетской дыре, тем более что в армию его не брали по возрасту, так ему захотелось славы и увеличенного пайка, стал рассказы- вать о смертоносном оружии, которое якобы изобрел профессор физики, его друг детства, и который якобы в последнее время специ- ально свернул свою работу по внедрению своего изобретения в жизнь! И сейчас ему, паршивой собаке, хочется в очередной раз выслужиться. Если окажется, что опять врет, завтра же расстрелять! Сюда его, быстро!
Притащили. Он чуть стоял на ногах, быв- ший лауреат и университетский профессор, трясся – не столько от истощения, сколько от страха.
Опять врешь, паршивая овца? – спро- сил комендант лагеря.
Никак нет, герр комендант! – пристукнул несуществующими каблуками лауреат и про- фессор философии. – Я всегда преданно слу- жил Фюреру и фатерланду!
Знаю, знаю, – снисходительно-равно- душно процедил комендант. – Что говорил тебе этот инопланетянин про свою машину или аппарат, что ли, на котором он прилетел?
Про аппарат он не говорил, сколько я ни выпытывал, он только однажды сказал, что может свободно передвигаться в простран- стве. Что он мог бы спокойно уйти из лагеря и никто не смог бы ему препятствовать.
Но почему тогда не уходит? – усмехнул- ся комендант лагеря.
Он говорит, что должен разделить судь- бу всех. Но мне кажется, что он что-то выню- хивает.
Если сможешь выяснить, кто он на са- мом деле, вернем тебе твой университетский мундир и лауреатские медали. Иди!.. Подо- жди!.. Как, по-твоему, похож он на сумасшед- шего?
Не знаю, герр комендант, я не специа- лист, я не психиатр, – затрясся профессор. – Но он – не как все. Иначе я бы не сообщил. Почему на нарах он попросил меня поме- няться местами? Там щель. И в звездные ночи он в нее подолгу смотрит на небо, выискива- ет какую-то звезду. И я ему как-то нарочно задал математическую задачу, уравнение, на которое нет ответа.
Так уж – и нет ответа? – усмехнулся ко- мендант лагеря?
Я же знаю, я же сначала в университе- те изучал математику, только потом перешел на философский факультет, – с гордостью начал полосатый землянин под номером 124482 и тут же осекся от своей смелости. – Есть математические задачи, на которых нет ответа.
Ладно-ладно, – снисходительно засме- ялся комендант. – Пусть будут без ответа. Любите, вы, ученые, приврать, чтобы каку- ю-нибудь премию получить. Зачем же зада- ча – если нет ответа? Ну, так что же он?
Он засмеялся и тут же, словно знал за- ранее, назвал мне ответ…
Комендант на какое-то время задумался…
Ну ладно, свободен…
Герр комендант, хайль Гитлер! Прошу вас, покажите специалистам, настоящим фи- зикам, а не этим безграмотным прохвостам, мое письмо. Они сразу поймут. Время не терпит, в основе изобретения моего бывшего друга детства, профессора физики, грозное оружие, которое не только спасет Германию, но и перевернет ход истории. Мы теряем уже не годы и даже не месяцы, а, возможно, уже дни, но еще не поздно. Потом будем кусать локти, но будет уже поздно. Это изобрете- ние достанется другим, и они будут владеть миром. Надо как-то доложить Фюреру, он поймет. Он просто не знает, что его окружили прохвосты. Надо любым способом заставить этого физика довести дело до конца. Даже че- рез пытки в гестапо.
Опять ты за свое! Уведите его!
Знаете что, – сказал комендант лаге- ря, когда заключенного № 124482 вывели из комнаты. – Передадим-ка этого «иноплане-
тянина» на всякий случай обратно в гестапо. А то мучаются от безделья, план не выполня- ют по «врагам народа». Пусть они хорошень- ко потрясут его, пусть все-таки выяснят, отку- да он. Они тоже умеют читать мысли, правда, при помощи клещей и всяких подобных штучек. Главное – уметь читать мысли, а ка- ким путем – неважно. Только передавайте не раньше, как взамен ему найдете приличного музыканта, – засмеялся он. – На работе газо- вых печей это не должно отразиться… Кста- ти, вспомнил, рассказывал мне один русский пленный, разжалованный за какие-то греш- ки в рядовые и отправленный на фронт, офи- цер-майор охраны одного из большевистских лагерей, что там практиковалось якобы в це- лях культурного обслуживания заключен- ных, а на самом деле, конечно, лагерного начальства, – лагеря-то, как правило, нахо- дились в глухой тайге, от тоски с ума сойти можно, – подавать заявки по начальству на- верх, кого из заключенных не хватает в лагер- ном театре или в концертной бригаде: певца, артиста или музыканта. Если таких в данный момент в лагерях-распределителях не ока- зывалось, нужные артисты или музыканты, конечно же ни в чем не виновные, специаль- но арестовывались. Бывало, рассказывал он, но только уже, конечно, на уровне генерала, подавалась заявка на конкретного извест- ного артиста. И начальники лагерей между собой соревновались, у кого больше извест- ных деятелей культуры, брали их друг у друга взаймы. Как-то этот рассказ у меня вылетел из головы, работы-то невпроворот, всего не запомнишь, а почему бы не позаимствовать хороший опыт? Между прочим, мы немало у большевиков в этом деле позаимствовали. Как это мне раньше в голову не пришло – за- вести в лагере приличного музыканта: сразу спокойствие и порядок – и насколько по- высилась производительность труда! Удиви- тельно, но при хорошей музыке люди как-то спокойнее идут в газовые камеры. Они ведь в большинстве своем знают, что это – газовые камеры, а тут вдруг вопреки разуму начинают верить, что это на самом деле баня, к тому же еще чуть ли не римская, где ведут светские
разговоры и ученые диспуты. Люди до самого последнего момента не верят, что под музыку Моцарта, а поляки – под полонез Огинско- го могут вести в газовую камеру. Кстати, ваш коллега Йозеф Менгеле, – повернулся он к лагерному врачу, – мы встречались с ним на последнем совещании, – большой меломан. Особенно он любит напевать во время своих опытов над заключенными арию из «Тоски», говорит, что это снимает напряжение…
А куда определили нашего коллегу, офи- цера-майора охраны большевистского лаге- ря? – засмеялся кто-то из офицеров.
Не смейтесь, он оказался очень ценным кадром. На фронте он быстро, в первый же месяц, сумел шмыгнуть в плен, прикинув- шись убитым на поле боя. Пройдя проверку, был определен в охрану в одном из лагерей. Выбился в старшие надзиратели. Даже напи- сал нечто вроде памятки, как вести лагерное дело с русскими военнопленными…
В гестапо Его снова пытали. Пытали дол- го и мучительно. До того, что выматывались сами. Во-первых, на допросах Он вел себя иначе, чем остальные. Он не молил о пощаде и в то же время не дерзил. Он называл своих мучителей бедными, обманутыми, заблуд- шими в своем неведении, искренне жалел их. Это их еще больше бесило. Это было для них хуже всяких оскорблений. Во-вторых, они никак не могли определить Его националь- ность и государственную принадлежность. И на какую разведку Он работал: русскую, американскую, английскую или еще какую? Еврейской разведки вроде бы еще не суще- ствует, впрочем, кто знает? Если же, чтобы угодить им и прекратить свои страдания, чтобы помочь им выйти из тупика, – Он ведь жалел их, – Он называл какую-нибудь стра- ну и город в ней, они тут же уличали Его во лжи дополнительными вопросами, они были все-таки профессионалами в своем деле, они могли ручаться, что ни в какой другой стра- не, ни на какой другой планете, если там есть жизнь, так профессионально не поставлено дело сыска и допросов и что так просто про- вести их невозможно. Тогда Он соглашался,
что Он – инопланетянин, но в этом случае они начинали выпытывать, где Он спрятал свой космический корабль, который может быть использован против них как оружие? А им сейчас срочно нужно оружие, которое могло бы повергнуть в панику противника. Напрасно Он пытался убедить их, что это со- всем не корабль в том смысле, котором они понимают, что они в нем совершенно ни- чего не поймут и тем более уж – не смогут его использовать, потому что он основан на совершенно иных энергетических, а глав- ное, нравственных принципах. Вызванный же врач-психиатр только пожимал плечами. Чтобы закрыть дело и расстрелять Его или отправить обратно в концлагерь, им нуж- на была ясность, а ясности не было, и по- тому, все больше запутываясь и озлобляясь, они подвергли Его новым и новым пыткам. Кроме всего прочего, они боялись за себя: их могли обвинить в профессиональной не- доработке и мягкости, и отправка на фронт в этом случае могла быть самым мягким на- казанием. И они боялись не зря. Неожидан- но их подопечным заинтересовались самые высокие инстанции. Может быть, кто-то, в свою очередь, состряпал донос и на следо- вателей гестапо, что они что-то темнят с этим странным сумасшедшим, а, скорее, они сами послали куда-нибудь отчет о вымотавшем их заключенном – а может быть, кто-нибудь из гестапо догадывался о тайных веровани- ях своего Фюрера, на то ведь они и гестапо, а скорее, написал докладную тот офицер, студент-философ из концлагеря, услышав из Его уст фамилию Гаусгофера, – так или ина- че, только проклятым сумасшедшим заинте- ресовался высокий чин из СС.
И Он подумал, что, может, эта неожидан- ная ниточка приведет его к самому Гитлеру? Он мечтал, если это можно назвать мечтой, встретиться с Гитлером, этим, по всему, боль- ным тяжелой психической болезнью чело- веком, которую люди не только не могут ле- чить, но даже не могут вовремя распознать. И Ему было непонятно, как попадают под влияние таких больных миллионы вполне нормальных людей. Он понимал, что сейчас,
в разгар страшной, почти всепланетной вой- ны невозможно убедить миллионы людей, что они слепо идут за психически больным. В искреннем гневе они растерзают тебя. Ему непременно нужно было разгадать эту страшную загадку: почему миллионы людей так слепо идут за параноиком – без содрога- ния души нельзя было видеть их искренний, доходящий до экстаза восторг, их слезы уми- ления, когда они видят своего Великого Кор- мчего Фюрера на трибуне, нечто подобное Он наблюдал и в нынешней России, когда на трибуну выходил Великий Кормчий Сталин. Скажи, Великий Кормчий Фюрер, этот не- счастный, что нужно, чтобы они сейчас все умерли за него – и они почтут это за счастье и умрут. Он подозревал, что Гитлер игрушка в чьих-то руках, что за ним стоят какие-то более могущественные силы, но Он не мог даже предположить, что Гитлер, в отличие от миллиардов землян, верит в Высших Неиз- вестных, которые могут быть инопланетяна- ми. Но кто они, эти люди или существа, кто маскируется под инопланетян?
Да, Он уже давно подозревал, что в Гер- мании за партийной программой нацио- нал-социализма, написанной, скорее всего, для одурачивания простого народа, прячется нечто иное, более страшное, не поддающееся логике и здравому уму. По коротким кадрам документальной кинохроники даже неопыт- ному психологу были видны у Гитлера явные признаки тяжелой психической болезни, что Гитлер не самостоятелен в своих речах и поступках, что он словно чья-то заведен- ная игрушка. Было ясно, что он выполняет чью-то чужую волю, которую считает сво- ей. Но кто стоит за ним? И что это за орга- низация – СС? Он уже отличал войска СС от тайной надпартийной организации СС, стоящей или прячущейся за ними, – узким кругом посвященных в специальные тайны. Этих посвященных можно было отличить от обыкновенных эсэсовцев по нашивке на ру- каве черного мундира, на ней, кроме свасти- ки, был изображен череп. Он предполагал, что истинных корней того, что прячется за наивной программой национал-социалисти-
ческой партии, выраженной в книге Гитлера
«Майн кампф», не знает даже высший гене- ралитет страны, ведущий войну и все больше недоумевающий над некоторыми военными решениями Фюрера, по их мнению, не толь- ко не логичными, но и самоубийственными, противоречащими интересам страны. Слов- но он давно служит каким-то иным, тай- ным от них, целям. После крупных неудач на русском фронте им порой стало казаться, что он заинтересован уже не в победе, а в во- енном поражении и даже в крахе своей стра- ны. Складывалось впечатление, что на Земле очень немногие догадываются, а если и дога- дываются, то не придают должного внимания истинной сущности того, что прячется за вы- веской немецкого национал-социализма…
Правда, еще за десятилетия до развязы- вания Второй мировой войны, еще в тридца- тые годы XX века раздавались редкие голоса- предупреждения, заявлявшие, что в Берлине готовится конец света, что там уже произо- шла подмена Христова креста ломаным кре- стом Дьявола, но, к сожалению, этих голосов никто не услышал. Или, точнее, не хотели услышать.
И Он все больше склонялся к выводу, что Гитлер был не кем иным, как жрецом ка- кой-то тайной религии, даже тайной космо- гонии, если хотите, жрецом несуществующей внеземной цивилизации…
Извинившись перед Ним, но уже не в той форме, в какой «извинялся» комендант ла- геря, Его быстро переодели в приличный костюм и поселили на тайной и строго охра- няемой вилле под Берлином, окружив под- черкнутым вниманием и заботой. То и дело к нему, то под видом врача, повара, истопни- ка стали наведываться странные люди, преи- мущественно желтой восточной расы, скорее всего, с Тибета, которые, видимо, владели той или иной степенью гипноза и древних оккультных знаний и явно Его прощупыва- ли, просвечивали, он чувствовал это по не- приятному шуму в голове. И вот, наконец, пришел землянин – тоже в штатском, но, по всему, кадровый военный, как он ни скрывал
этого, выправка выдавала. Впрочем, он появ- лялся и раньше, практически каждый день, начиная с того времени, как Его привезли сюда, но не показывался на глаза, прятался то за тонкой перегородкой, то за ширмой. Он чувствовал его, выделял по сильным биото- кам, идущим от того. Пришедший назвался профессором Карлом Гаусгофером.
Он даже внутренне вздрогнул от неожи- данности – Он уже не надеялся, что когда-то осуществится это его желание.
Мне сообщили, что Вы хотели встретить- ся со мной.
Да.
Он вспомнил, как профессор философии, сосед по нарам, назвав этого землянина сре- ди самых приближенных к Гитлеру, потом, спохватившись, взмолился: «Забудьте, что я назвал это имя, прошу Вас! Забудьте, ради бога! Само упоминание о нем, что Вы знаете о его существовании, может стоить Вам боль- ших неприятностей, а мне жизни».
Прежде чем начать разговор, назвавший- ся Карлом Гаусгофером долго и пристально рассматривал Его, и Он сначала с удивлени- ем, а потом со страхом – не за себя, за зем- лян! – понял, что землянин этот, в отличие от большинства других, несомненно, обладает мощным зарядом космической, или, как ее на Земле зовут, психической энергии, но са- мого низшего и грубого качества. На Земле такие земляне называются черными магами. Обычно снисходительный к земным поро- кам, как к непроявленному человеческо- му качеству, в данном случае Он испытывал к этому землянину истинное отвращение. Потому что тот не относился к незнающим или заблудшим, делающим зло по неразуме- нию, в силу недостаточности раскрытия со- знания, по суеверию, как тот же, например, комендант лагеря. Наоборот, Он видел перед собой темное и глубокое зло, сознательно ис- ходящее от этого землянина, обладающего серьезными и глубокими научными знания- ми. Несомненно, продавшийся Дьяволу зем- лянин, назвавшийся Гаусгофером, всеми си- лами тщился разгадать Его внутреннюю суть,
но, разумеется, у него ничего не получилось. Он скоро понял, что сидящий перед ним не простой смертный, что он обладает психиче- ской энергией более высокой концентрации, чем даже он, и потому он пришел к выводу, что сидящий перед ним, независимо от того, инопланетянин или прикидывающийся ино- планетянином, чрезвычайно опасен. Этот незнакомец, извлеченный гестапо из кон- цлагеря, совершенно не поддавался его вли- янию, что было исключением в его практике. Землянин, назвавшийся Гаусгофером, попытался вести разговор с Ним на равных, как Посвященный с Посвященным. Но Он к нему по-прежнему чувствовал отвращение как к глубокому и сознательному злу, хотя старался не показать этого. Он решил, раз уж попал в эту нелепую фантасмагориче- скую историю, попытаться добиться встречи с Гитлером, который, как Он все более укре- плялся в убеждении, Фюрером или Великим Кормчим на самом деле не был, а лишь пеш- кой в чужой и страшной игре. Или в край- нем случае встретиться с одним из высших его подельников. Или с такой таинственной личностью, как Карл Гаусгофер, о котором однажды проговорился сосед-профессор по нарам, а потом испуганно замолчал. А он был уверен, что сидящий перед ним земля- нин, представившийся Гаусгофером, был не
Гаусгофер
Он сказал, что Он уполномочен, – Он так и сказал по-земному: уполномочен! – гово- рить только с самим Фюрером. Землянин, назвавшийся Гаусгофером, стал Его мягко убеждать, что Фюрер пока очень занят, что пока переговоры поручено вести ему, что он – один из Посвященных, он сделал упор на этом слове, более того, он – один из осно- вателей Ордена, а если уж говорить начисто- ту, – холодно усмехнулся он, – об истинных целях Ордена он знает гораздо больше самого Фюрера.
Он в ответ молчал.
Да, это так, гораздо больше Фюрера – и Вы это знаете не хуже меня. – Он опять цинично усмехнулся. – Если уж говорить о чинах, если уж говорить об истинной роли
каждого из нас в Ордене и в Движении, то я, может быть, больше, чем генерал, а Фюрер, как был в армии ефрейтором, так ефрейто- ром и остался…
Повисло долгое молчание.
Почему Вы молчите? – не выдержал на- звавшийся генералом Карлом Гаусгофером.
Потому что Вы – не генерал Карл Га- усгофер, – ответил Он. – А я уполномочен вести переговоры только с самим Фюрером, или, в крайнем случае, с генералом Гаусгофе- ром.
Он уже неплохо ориентировался в земной иерархии. Он видел перед собой опасного и сильного жреца черной магии. Это когда высшие космические знания, достигнутые огромным напряжением воли, сознательно используются в целях зла. Бывает, что это делается бессознательно – в случаях непро- явленного сознания. Грубо говоря, это про- сто бессознательное зло. Но когда земляне сознательно ставят на службу злу все свое су- щество, всю свою волю, все свои знания, как общие, так и специально для этого добытые, в том числе светлые, как самими, так и его предшественниками в черных делах, – это уже признаки черной магии. Зло на Земле, чтобы не погибнуть, имеет невероятную спо- собность концентрироваться и подстраивать- ся под добро. Но где, кто источник, генератор этого зла? Подлог – главное свойство темных сил. Он уже понял, что сеть черных лож и ор- денов, цель и смысл которых до конца неяс- ны даже большинству из тех землян, кто со- стоят в этих орденах, опутывает Землю. И в эту сеть, как правило, пытаются вовлечь в том числе и самых честных и искренних землян, недовольных нынешним состоянием дел на Земле, чтобы прикрывшись ими, скрыть ис- тинные черные и далеко идущие цели. Осо- бенность таких орденов, которые подчинены Главному Черному Ордену, в том, что рядо- вые члены не подозревают об истинных це- лях Главного Ордена и даже могут иметь о них обратное представление, внизу совершенно неведомо, что делается наверху, и, наоборот, сверху зорко и злобно просматривается все, что делается внизу.
До сих пор Ему были непонятны до конца истинные корни тайной идеологии Гитлера. Простым расизмом и социальными подопле- ками его страшные деяния против человече- ства трудно объяснить. И вот только сейчас до Него понемногу стала доходить истинная страшная суть гитлеризма, спрятанная за со- зданной специально для народа простень- кой легендой национал-социализма. До него понемногу стала доходить степень сумас- шествия этого уникума, в руки которого по воле случая – но по воле ли случая? – попала власть. Это было не сумасшествие в обычном земном смысле. Это было управляемое сумас- шествие какого-то неземного порядка. В это трудно было поверить, но война, что сейчас полыхала на планете, казалось, была развя- зана ради торжества каких-то неведомых мо- гущественных существ, которые, возможно, должны прийти из Космоса на замену челове- ку. И по мере того как человек, назвавшийся Гаусгофером, стремился не допустить встречи с Гитлером, Он все больше понимал, что Гит- лер целиком находится под влиянием если не этого землянина, то тайной организации, стоящей за этим землянином. Организации, истинной цели которой, скорее всего, не зна- ет сам Гитлер, он является, вероятнее всего, лишь слепым оружием чьей-то черной воли.
Да, Вы правы, – скривился землянин, назвавшийся генералом Карлом Гаусгофе- ром. – Я действительно не Карл Гаусгофер. Скажу по секрету: генерал Гаусгофер с неко- торых пор отстранен от серьезных дел, он не в полной мере оправдал доверия Фюрера, ге- нерал сделал свое дело и теперь как бы на пен- сии. И встреча с ним Вам бы ничего не дала.
Тогда я требую встречи с самим Фюре- ром. И больше ни с кем.
Тогда землянин, назвавшийся Гаусгофе- ром, попытался поставить условие, чтобы он непременно присутствовал при встрече с Фюрером.
Он мягко, но твердо отклонил и это усло- вие.
Я на Вашем месте так и поступил бы, – криво улыбнулся землянин, назвавшийся Га- усгофером. – Решать всегда нужно на самом
высшем уровне. Только нужно знать, где этот самый высший уровень, – многозначительно подчеркнул он. – Мне непонятно, почему Вы хотите иметь дело не со мной, а с Гитлером. Неужели Вам все еще неясно, что самое глав- ное решает не Гитлер. Да, я не генерал Карл Гаусгофер. Профессор Гаусгофер с некоторых пор всего лишь ширма в нашем деле, он ни- чего не решает. Он всего лишь один из Посвя- щенных и не самых главных. Решаю я – че- ловек без ученых степеней, без генеральских погон и даже без имени. Я его забыл ради дела, я уже не помню, как меня звали в дет- стве… Нет названия и у Ордена, у идеи, про- водником которой я являюсь. Это не только в целях конспирации, всякое название сужи- вает мысль. Может быть, Вы сегодня встрети- тесь с Гитлером, если я посчитаю это нужным или возможным, он, как капризный ребенок, настаивает на встрече с Вами, в мое отсут- ствие в Берлине кто-то доложил ему о Вас, не предупредив меня. Но помните, решать дела на Земле можно только со мной. Я ска- жу больше, Гитлер считает, что принимает ре- шения он, а на самом деле решают другие. Он решает только второстепенные вопросы и ча- сто в силу своей болезненной амбициозности и преувеличенного самомнения только путает дело.
На следующий день после того, когда его посетил землянин, назвавшийся Гаусго- фером, а потом признавшийся, что он не Гасусгофер, его посетил другой землянин, в очках в тонкой оправе, какие любят носить земляне, причисляющие себя к земной элите или к так называемой интеллигенции. После долгого молчания он назвался Гиммлером. Он внутренне вздрогнул от ужаса и в то же время обрадовался этой встрече – Он уже знал, что в руках этого субъекта огромная власть, в том числе войска СС, об истинном назначении которых Он уже немного догадывался.
Чем Вы так удручены? – спросил Он Гиммлера, не дав тому времени освоиться. – У Вас только что был неприятный разговор с Фюрером?
Гиммлер потрясенно смотрел на Него – он только что собирался задать свой первый
вопрос, но Он на какую-то секунду опередил его, и не просто опередил…
Вы читаете мысли? – криво усмехнув- шись, почти шепотом спросил Гиммлер.
Что же все-таки случилось? – не отве- тив, переспросил Он. – Или мы будем откро- венны, разумеется, в тех рамках, насколько это возможно, или у нас не получится ника- кого разговора, – холодно сказал Он.
Что касается моего настроения… Если раньше Фюрер ставил целью переселение евреев на Ближний Восток, в Палестину, то в один момент Фюрер вдруг понял… что на Земле не будет мира… пока на ней будет су- ществовать хотя бы один еврей. Он дал мне приказ уничтожить всех евреев, по первой поре хотя бы тех, что находятся на террито- рии рейха и на уже завоеванных территориях.
И в глубине Вашего сознания Вы не можете примириться с этой, на Ваш взгляд, жестокостью? – в надежде спросил Он. – Но, как солдат, вынуждены это выполнять?
Что Вы! – испуганно и возмущенно вос- кликнул Гиммлер, длинными музыкальными пальцами нервно пробегая по подлокотнику кресла. – Как Вы могли обо мне подумать та- кое?! – нервно засмеялся он. – Ведь я один из Посвященных и один из семи учредителей Ордена! Один из главных учредителей Орде- на! – со значением подчеркнул он. – Неко- торые, правда, приписывают эту роль себе… У меня не возникло и тени сомнения в вы- полнении этой задачи. Как Вы могли обо мне так подумать! Я опечален другим. Фюрер по- требовал уничтожить пять миллионов евреев немедленно, примерно такое количество их сейчас в фатерланде и на захваченной терри- тории, а может, даже и шесть, никто их тол- ком не считал, плодятся, как кошки. А это, как Вы понимаете, при наших все еще, прямо скажем, кустарных, не отвечающих духу со- временности, средствах ликвидации гигант- ская работа, а я и без того чрезвычайно утом- лен, у меня и без того огромное количество ответственных дел. И, когда я слушал Фю- рера, у меня на мгновенье мелькнула недо- стойная мысль: разве справедливо требовать от меня нового сверхчеловеческого напряже-
ния? Видимо, я как-то невольно дал понять это Фюреру, или он, как и Вы, сейчас, про- чел мои мысли, но он был очень недоволен. Он страшно разгневался, и вот теперь мне очень грустно, что я огорчил его, что позво- лил себе эти мгновения слабости и эгоизма. И вот я теперь размышляю, как мне сроч- ным порядком, не отзывая войска с фронтов, ликвидировать эти пять-шесть миллионов ублюдков-недочеловеков. Поймите меня правильно, ради идеи я уже столько жерт- вовал. И если надо – я готов еще! Но я сплю всего несколько часов в сутки…
Гиммлер ушел, так ничего и не сказав о главном, мялся, таинственно намекал на что-то и ушел, так ничего и не сказав вразу- мительного, скорее всего, он и не знал глав- ного. Гиммлер тоже был только исполнителем чужой воли. Он понял лишь одно: насколько страшная суть таилась в этих землянах и за их спинами. В результате чего произошло та- кое извращение человеческой сути? Ведь от первого и от второго посетивших Его землян осталась лишь внешняя оболочка! Объяснить простым безумием это невозможно. И если даже безумие – то совершенно иного рода, потому что на обыкновенных безумных они не походили. Скорее всего, это было похоже на поведение гипотетических инопланетян, которым история Земли, человеческой циви- лизации на ней чужда и ненавистна и которую нужно срочно приспособить для своей коло- низации, и даже не приспособить, а уничто- жить, чтобы освободить место для себя. Но даже гипотетически трудно было представить таких инопланетян. Это скорее было похоже на то, если бы происходило в каком-то ином мире – иной Вселенной, законы которой ле- жат совершенно в иной плоскости. Иначе говоря, словно это происходило в какой-то сошедшей с ума Вселенной, которой на са- мом деле не существует. Такую Вселенную можно представить только воспаленным во- ображением. Выдающийся русский физик и космолог Георгий Гамов, в предчувствии большевистского ареста в 1933 году, восполь- зовавшись заграничной научной команди- ровкой, бежавший из СССР (первоначаль-
но он попытался бежать с женой из Крыма на весельной лодке в Турцию, но сильный шторм заставил вернуться, к счастью, эта по- пытка осталась незамеченной властями), од- нажды вообразил параллельную вселенную, в ней, например, обыкновенный биллиард- ный шар может одновременно влетать в две лузы. Но та вселенная не отрицала элемен- тарной этики. Мир, по логике которого дей- ствовали Гитлер и Гиммлер, по крайней мере, так же чужд всему земному, как и вселенной Георгия Гамова. Но ради чего, ради каких це- лей они действуют? Он не мог понять, каки- ми высшими соображениями и силами на- правляется их чудовищная деятельность. Он больше готов был поверить в параллельную гипотетическую, на самом деле несуществу- ющую вселенную Гамова, чем в реальность замыслов Гитлера, если бы только что перед ним не сидел бы один из ближайших по- дельников Гитлера, а Он сам не был бы его пленником. Если бы перед ним только что не сидел бы сам Гиммлер и доверительно не рассказывал бы о своих злодеяниях, даже не о злодеяниях – нет еще в земном языке сло- ва, которое в полной мере определило бы это деяние. Он не мог без отвращения вспоми- нать это чудище в обличье землянина. Уходя, Гиммлер переживал совсем не потому, что ему было приказано убить для начала пять-шесть миллионов землян. Нет! Ради дела, которо- му он безраздельно служит, он согласен и на большее, но, понимаете, выбрано не самое лучшее время, недостаток технических воз- можностей, предельная усталость… Нужно во что бы то ни стало? Пересилим минутную сла- бость – раз надо! Он готов еще и еще жертво- вать собой ради святого дела. Гораздо труднее было уничтожать своих, немцев, во время ак- ций 1940–1941 годов, когда пришлось ликви- дировать двести тысяч сограждан – слабых, психически больных, неизлечимых, метисов, членов всевозможных религиозных общин, всех, кто лишь загрязнял чистоту германской расы. Но все-таки, несмотря на их неполно- ценность, они были свои, и у него тогда еще не было опыта. Этой медицинской програм- мой под его руководством тогда непосред-
ственно занимался оберштурмбаннфюрер СС врач-профессор Вернер Гейде.
Буквально через полчаса после Гиммлера неожиданно без всякого предупреждения во- шел Гитлер…
Вот, оказывается, почему приходил Гимм- лер, этот трус Гитлер для проверки пустил его вместо себя. Гитлер еще у порога, как толь- ко за ним закрылась дверь, скрестил руки на груди и пытался произвести величественный вид римского императора, но стоял, волну- ясь, как нашкодивший школьник, вызван- ный к директору школы.
Он сразу понял, что перед ним одержи- мый, глубоко несчастный, психически тя- желобольной человек, которому в силу та- инственных обстоятельств попала в руки власть. А сейчас, после встречи с землянином без имени, а потом с Гиммлером, Он оконча- тельно понял, что этот полубезумец, считаю- щий себя гением и сверхчеловеком, малень- кая пешка в чьей-то большой и черной игре, в которой, возможно, даже таинственный Гаусгофер играет второстепенную роль. Или, однажды раскрывшись, специально скрыва- ет свою роль. Кто-то дергает за невидимые для землян и для самого Гитлера веревочки за его спиной.
Гитлер вошел явно взвинченный. Он это сразу понял, что Гитлера долго готовили, пре- жде чем пустили сюда. Гитлер долго и изуча- юще смотрел на представителя, как он пред- полагал, Высших Неизвестных, руки его мелко дрожали, как он ни пытался удержать дрожь.
Но «представитель Высших Неизвестных» тоже молчал.
Чем Вы можете доказать, что прилетели оттуда? – без предисловий, как подобает Ве- ликому Кормчему Фюреру, хрипло спросил Гитлер, ткнув пальцем вверх. – Мои подчи- ненные, сомневаясь в этом, долго убеждали меня не встречаться с Вами. Что Вы подстав- ное лицо. Может быть, шпион русских или англичан. Мои подчиненные до сих пор не могут простить себе, что информация о Вас,
«представителе Высших Неизвестных», если
Вы действительно таковым являетесь, минуя их, случайным образом попала сразу ко мне.
А какие нужны доказательства? – в свою очередь спросил «представитель Выс- ших Неизвестных». У Него было впечатле- ние, что Он участвует в каком-то пошлом розыгрыше, и потому был неприятен себе.
Гитлер задумался. Глаза его лихорадочно забегали по комнате. Наконец он алчно уце- пился взглядом за графин с водой на столе.
Могли бы Вы волевым усилием нагреть стакан воды? – хрипло спросил он. На боль- шее у него, видимо, не хватило фантазии, ибо, кроме примитивных книг по черной магии, скорее всего, он ничего не читал. Кто специ- ально наводняет планету этими книгами?
Пожалуйста! – «представитель Высших Неизвестных» пристально в течение несколь- ких минут смотрел на стакан, протянув к нему руку. – Пожалуйста!
Гитлер протянул было руку, но передумал, шагнул к двери, и, распахнув ее, громко по- звал:
Генрих!
На пороге тут же появился Гиммлер. Гит- лер показал на стакан и направился к столу, но Гиммлер опередил его и тут же радост- но-испуганно отдернул руку:
Он горячий, мой Фюрер! – глаза его за- горелись. – Он горячий! Я чуть не обжег руку. Гитлер не поверил и осторожно дотронул-
ся сам. Руки его задрожали еще больше, он чуть сдерживал слезы.
Ты свободен, Генрих! – наконец смог выдохнуть он. – Ты свободен! – повторил он, видя, что Гиммлер замешкался и хочет остаться, и, когда за Гиммлером закрылась дверь, тяжело плюхнулся в кресло.
Услышали!.. Услышали!..– клокотало у Гитлера в горле. – Они меня наконец услы- шали!.. Я был прав! Я докажу этим скотам, которые не верили мне… Что я был прав… Они прислали своего представителя. А мои скоты еще не хотели допускать его до меня!.. Тут не иначе заговор… Они до того помимо меня собирались наладить контакты с англи- чанами, – Гитлер был в трансе. Он говорил куда-то вверх и вбок, ни к кому не обраща-
ясь, словно он был в комнате один. – Они ус- лышали меня!.. Они помогут мне!..
Но вот его глаза остановились на «пред- ставителе Высших Неизвестных».
Почему они не всегда понимали мои поступки? – прохрипел Гитлер, снова ткнув пальцем в потолок. – Почему они не всегда помогают мне – те, кто Вас послал?.. Неу- жели они не догадываются, что иногда мне приходится действовать окольным путем, приспосабливаться под скотскую логику этих полулюдей? У нас на Земле говорят: с кем по- ведешься – от того и наберешься.
Но «представитель Высших Неизвестных» молчал.
Почему Вы молчите? – хрипло спросил Гитлер.
Я пришел не отчитываться, а слу- шать, – наконец сказал «представитель Выс- ших Неизвестных».
Они послали Вас за отчетом? – испу- ганно, но с надеждой спросил Гитлер. – Им что-то неясно в моей борьбе? – Голос Гитлера дрожал, он вот-вот мог упасть в обморок.
«Представитель Высших Неизвестных» молчал.
Они сомневаются во мне? – Голос Гит- лера сорвался на плач.
Начните с самого начала, – вместо от- вета твердо предложил «представитель Выс- ших Неизвестных». – Расскажите с самого начала, с первых шагов Вашего Движения.
С самого начала?.. – Гитлер не мог по- нять, чего от него добиваются. – Если я в чем-то ошибся, почему они не подсказали? Я готов был выполнить любой их приказ… Почему они никого не присылали раньше?.. Я не раз обращался к Небу… Если я что-то де- лал не так?.. Я сколько раз просил их!.. Или они испытывали меня?
Успокойтесь!.. Кто до Вас начал эту борьбу? – вместо ответа спросил «представи- тель Высших Неизвестных». Он понимал, что все зависит от первых минут, нужно не дать Гитлеру, а там за дверью – Гиммлеру, а глав- ное, человеку без имени, который на самом деле мог быть и Гаусгофером, опомниться. А Он не сомневался, что человек без имени
где-то здесь – рядом, и он гораздо опаснее Гиммлера. А именно от него идут эти токи…
Я за своих предшественников на Зем- ле не отвечаю… Они много напутали… Они не так вели борьбу… Они больше, как дети, играли в тайные общества, чем делали. Мне потом пришлось до многого доходить само- му. Хорошо, что Вы посещали меня в пору озарений.
Кто посещал?
Разве Вы не знаете, кто? – удивился Гит- лер.
Повторяю: я пришел спрашивать, а не отвечать… Кто до Вас начал борьбу? – жестко прервал его «представитель Высших Неиз- вестных».
Я не все знаю… В восьмидесятые годы прошлого века в Германии, Англии и Фран- ции были образованы общества посвящен- ных, которые на самом деле настоящими Посвященными еще не были. Они имели какое-то отношение к так называемым ма- сонам, которым якобы в общих чертах уже была известна главная идея-тайна. А кем она была четко сформулирована – я не знаю. Но они ничего не делали, они только болтали. Впрочем, конечно, они подготовили почву, но они много напутали, а главное – ниче- го серьезного не делали. Орден носил имя Розы и Креста. Один из посвященных, некто Булвер-Литтон, он еще тогда написал книгу
«Раса, которая нас вытесняет». В ней были заложены основные принципы зарождения новой расы. Только высшие из масонов зна- ли об этой доктрине. К нам она пришла из Англии. К нам переехал основатель масон- ской ложи «Золотой рассвет» некто Кроу- ли… В конце прошлого века было создано берлинское общество Ордена под названием
«Сверкающая ложа». Кстати, Карл Гаусго- фер… – Гитлер смутился.
Карл Гаусгофер принадлежал к этой ложе?
Кажется, да!..
Кажется или да?
Точно я не знаю… Лож и обществ было много, и их специально называли разными именами, может быть, чтобы внести пута-
ницу и лучше законспирировать главную идею. Булвер-Литтон в своем романе четко дал знать нам, что среди нас уже есть суще- ства, обладающие сверхчеловеческим могу- ществом. Они постепенно вытесняют непол- ноценных людей, ныне живущих на Земле, и приведут избранников человеческой поро- ды к грандиозной мутации… Я, прежде всего, подумал о себе…
Но книга Булвер-Литтона была просто так называемым научно-фантастическим ро- маном?
Нет, – засмеялся Гитлер. – Это специ- ально было мистифицировано под науч- но-фантастический роман, чтобы обмануть непосвященных. На самом деле это было провозглашение идеи, законспирирован- ное под беллетристику. Кому это было адре- совано, те поняли. Нас в Германии тогда было мало, и мы были еще слабы духом. Над нами смеялись. Я говорю не о себе, я говорю о Движении…
А кто был предшественником Булве- ра-Литтона?
Идея пришла с Востока, с Тибета, мои предшественники открыли ей путь на Запад. На этом их заслуга кончается… В двадцатые годы была создана группа Туле, куда, кроме меня, вошли Гесс, ученик Гаусгофера… Вы, конечно, слышали про Гесса? Эти… мои…– махнул рукой он на дверь, – считают, что Гесс или предал, или сошел с ума, когда 10 мая 1941 года в самый разгар войны, перед нача- лом моего вторжения в Россию, перелетел в Англию. Кое-кто даже требовал выкрасть его и показательно казнить. Они, непосвя- щенные, не знали и не знают, что он полетел туда с тайной миссией…
По Вашему приказу? – уточнил «пред- ставитель Высших Неизвестных».
Да… – опять смутился Гитлер. – По на- шему приказу… По приказу Ордена… обще- ства… Надо сказать, что члены общества Туле не гадали в карты, не падали в обморок, как экзальтированные дамы во время спирити- ческих сеансов… Нет-нет, я не отрицаю эти масонские ритуалы, я на первых порах сам активно участвовал в них. Но мы не забывали
грязной земной работе, что надо рыхлить почву для будущего урожая. Только с 1919 по 1923 год мы совершили более трехсот поли- тических, а на самом деле ритуальных, ма- гических убийств. В наш безобидный с виду культурный кружок входили известные про- мышленники, и не только немецкие, – мно- го средств дал нам на пропаганду и развитие Движения Генри Форд, основатель амери- канского автомобилестроения, с виду тихая овечка.
Он входил в Ваше общество?
Нет. Он далеко не все знал о нашем Движении, но он видел наше принципиаль- ное отношение к евреям, извечной чумы всех народов. А он не просто люто ненавидел их, а глубже других понимал их гнусную сущ- ность, в том числе их роль в развязывании междоусобных войн, в натравливании одно- го народа на другой для собственной выгоды, в умении подстраиваться под кого угодно. Многие ломали голову о тайных пружинах войн, а ведь по большому счету причина одна. Генри Форд в своей книге «Междуна- родное еврейство» одним предложением эту причину вскрыл: «Подвергните контролю 50 самых богатых еврейских финансистов, которые творят войны для собственных при- былей, и войны будут упразднены». В наш тогда еще небольшой кружок входили ари- стократы, юристы, полицейские – все, кто имел в этом мире власть, желание изменить мир к лучшему и деньги, а деньги на нашей грешной планете, как Вы знаете, благодаря опять-таки евреям теперь главная власть. Не большевики в России, деньги задолго до них отменили Бога. В мире давно только отзвуки Его… И с некоторых пор Его имя, как и боль- шевики, я пишу с маленькой буквы… Но мои соратники далеко не все знали. У каждого была своя степень знания, своя степень по- священия. Иногда мы пускали к себе для пу- тания карт разных трепачей, вроде универси- тетских профессоров. Но я всегда ненавидел их. Это люди без каких-либо убеждений, са- мые безнравственные низменные существа, они одинаково могут служить и тебе, и твоим врагам, в зависимости от того, кто больше за-
платит, и легко предают как тебя, так и вра- гов твоих. Им не важно, в чьи руки попадут их изобретения, им лишь бы получить каку- ю-нибудь престижную премию, даже если в придачу к ней не дадут ни копейки. И чтобы вытянуть из них знания, мы придумывали для них разные премии, как для детей, игрушки… Я признаюсь Вам, что Гесс полетел в Англию со специальным заданием к братьям по об- ществу Туле. Война – войной, а главное дело мы с англичанами продолжали делать вместе. Но с полетом Гесса, к сожалению, не все вы- шло гладко. К тому времени наши братья по Ордену были уже везде, не знаю, их не было разве только где-нибудь в Занзибаре, впро- чем, и Африку к тому времени мы уже начи- нали прибирать к рукам. Так вот он полетел к нашим братьям, так называемым вольным каменщикам, хотя от масонов к тому време- ни я уже отмежевался, они стали мне путать карты и играть свою, не совсем мне понят- ную игру. Уже в 1935 году я официально за- претил масонство, хотя контактов с ними мы никогда не прерывали. Можно сказать, что до определенных времен мы были попутчи- ками. Так вот, что касается Гесса: через пол- тора месяца мы должны были начать священ- ный поход против России, и он должен был согласовать кое-какие планы. Но кто-то там начал играть другую игру или струсил, и он должен был в этом разобраться.
Гесс с кем непосредственно должен был встретиться в Англии?
В 1936 году под видом болельщи- ка Олимпийских игр в Берлин приезжал брат-масон лорд Гамильтон, и теперь вот к нему полетел Гесс. Но у него было и другое, тайное задание.
Он не успел спросить, уточнить: «С какой главной целью полетел в Англию Гесс?», Гит- лер опередил Его:
Вы, конечно, догадываетесь, зачем он туда летел, потому не буду объяснять подроб- ности. Гесса некоторые горячие головы пыта- ются выдать за предателя или за сумасшедше- го. Требуют наказать его. А я молчу. До поры до времени пусть так считают, это мне даже на руку. Но придет время, и мы воздадим ему
должное за его страдания, за его оскорбле- ния. Не все даже из Посвященных должны догадываться о целях его полета. А он – один из преданнейших людей Движения. Может случиться, что он прикинется сумасшедшим, это предусмотрено правилами игры. Только один-два человека в мире знают истинные цели полета Гесса.
Гаусгофер знает о целях полета Гесса? Гитлер молчал.
Я повторяю: Гаусгофер знает о целях полета Гесса?
Да!.. – с трудом выдавил Гитлер. – Гесс ведь его ученик. – Знает, но не все, – попра- вился Гитлер.
Вот Вы говорите, что основная идея была принесена с Тибета. А на Тибет кто ее принес?
Первоначально она была принесена на Землю из Космоса. Она была принесена Вами, Высшими Неизвестными. Точнее, Ва- шими посланниками. Она была спрятана на Тибете, в Гималаях, как на самых высоких и недоступных горах, когда на Земле погиба- ла цивилизация великанов. Атлантида была одним из последних островов этой циви- лизации. Потому ее спрятали на Тибете и в Гималаях, замаскировав охрану под буддий- ские монастыри. Эта тайна с самого начала была сокрыта под страхом смерти, а потом уже, следующие, ее просто не знали, а просто в нее верили.
Хорошо, кто Вам раскрыл эту тайну?
В общих чертах… один из самых Посвя- щенных… а потом меня осенило.
Кто был этот Посвященный?
Я… Я… его не знаю…– Руки у Гитлера дрожали. – Он никогда не называл своего имени.
Почему Вы скрываете? Гаусгофер?
Значение Гаусгофера преувеличивают. Гаусгофер только обосновал идею расшире- ния германского жизненного пространства, не более. Можно сказать, что раскрыл мне глаза. 28 июня 1924 года он выступил в цир- ке «Корона» на многотысячном митинге, организованном «Немецким союзом борьбы против лжи об ответственности за войну», ра-
нее эта организация именовалась «Немецкий вынужденный союз против черного позора». Имелось в виду наше поражение в Первой мировой войне и засилье в Германии евреев после нее. Они из всего делают себе выго- ду, а из войны прежде всего. Мы проиграли, а они, в большинстве отсиживаясь в тылу, выиграли. Выступление Гаусгофера вызвало бурные овации. Он впервые во всеуслыша- ние сказал: «Где письменно закреплено, что все великие народы Земли имеют право объ- единиться, чтобы изувечить наше жизненное пространство, чтобы лишить нас возможно- сти вольно дышать? Они всегда должны пом- нить, что немецкий народ никогда не смирит- ся с урезанным жизненным пространством, что он никогда не откажется от прав на свои территории». Далее Гаусгофер под крики одо- брения продолжил: «Вы не имеете права ро- жать детей, если не намерены завоевать ради этих детей жизненное пространство». Это его выступление, конечно, способствовало мое- му озарению, но мы пошли дальше, мы кину- ли свой взор не только на всю Европу, но и на Восток, а потом и на всю планету.
И все-таки: кто был этот Посвящен- ный?
Я не имею права называть его имя даже Вам, не зная Ваших полномочий. К тому же, если честно сказать, я не знаю его настоящего имени… Может быть, у него несколько имен. Я не знаю Ваших полномочий, а главное – степени Вашего посвящения… Раз Вы отту- да, – Гитлер ткнул пальцем в потолок, – Вы должны знать его настоящее имя… У меня заболела голова… Я прошу перерыва… Я так много работаю… Ради нашего с Вами обще- го дела, что очень быстро устаю… Я выйду на минутку. – Глаза Гитлера потеряли прежний блеск и стали бесцветными, тусклыми, дви- жения вялыми. Видимо, данная ему извне энергия истощилась, и теперь он уже был обыкновенным жалким полусумасшедшим.
«Представитель Высших Неизвестных» теперь точно знал, что где-то рядом, возмож- но, в одной из соседних комнат находится тот, кто сначала назвался Гаусгофером, а по- том заявил, что он не Гаусгофер, и Ему не
хотелось, чтобы Гитлер сейчас встретился с ним.
Выпейте воды из этого стакана, Вам сразу будет легче. Не бойтесь, она не отравле- на, – «представитель Высших Неизвестных» отлил четверть стакана в другой и выпил сам.
Выпив воды, Гитлер сразу ожил.
Надо же… какая сила в этой воде! – сла- бо улыбнулся он.
И все-таки: кроме обоснования идеи расширения германского жизненного про- странства, какую роль в Вашем Движении сыграл Карл Гаусгофер? – не дал ему опом- ниться «представитель Высших Неизвест- ных».
Прошу Вас, пока не спрашивайте об этом. – Руки Гитлера снова мелко задрожали, на лице появился пот.
Хорошо, какую роль сыграл в этом по- койный Ганс Горбигер… Отпейте еще воды.
Гитлер отпил еще глоток, трясущейся ру- кой вытер пот со лба:
Вам известно и о Гансе Горбигере? Ганс Горбигер не был Посвященным, он был все- го лишь основателем новой науки, – немно- го успокоившись, ответил Гитлер, на этот вопрос ему, видимо, было легче отвечать. – Арийской науки, – уточнил он. – Нам очень мешал этот подонок Рудольф Штейнер в Швейцарии. Он утверждал, что вся Все- ленная содержится в человеческом уме и что этот ум способен к деятельности, не соизме- римой с той, что говорит нам ортодоксаль- ная психология. Он смел утверждать, что есть белая и черная формы магического дей- ствия – в зависимости от целей, на которые оно направлено. Он кричал, что наша теосо- фия и различные новоязыческие общества служат всемирному злу. Правда, мы сделали так, что над ним все смеялись и считали его сумасшедшим, в том числе и представители ортодоксальной еврейской науки, которую я потом частью разогнал, частью перестрелял или отправил в концлагеря, а остальные ев- рейские ученые стали работать на меня. В на- чале Движения, не зная его главных целей, они, как и еврейские банкиры, мне сильно помогали, а потом они стали мне просто не
нужны. Рудольф Штейнер призывал бороть- ся с нами, я сначала подозревал, что он ев- рей, но проверили: нет, чистокровный не- мец. Он кричал, что, пока не поздно, пока своими тенетами мы не опутали всю планету, надо запретить нас. Он кричал: чтобы про- тивостоять злу, надо создать специальную моральную доктрину, обязывающую ученых пользоваться только благоприятными тай- ными силами. Он хотел создать специальное общество борьбы с нами, общество белой магии, но мы вовремя его прикончили, хотя все равно никто к нему не прислушивался, ему все равно пришлось бы кончать свои дни в сумасшедшем доме или в концлагере. На всякий случай я приказал его прикончить… слишком уж он жужжал над ухом. – Гитлер перевел дыхание. Он быстро уставал, ког- да говорил. – Также я приказал прикончить французского ублюдка, философа Рене Ге- нона, который еще в 1921 году начал о чем- то догадываться. Я, правда, не все понял из его бреда, слишком мудрено и запутанно он говорил и писал, но Гаусгофер сказал, что он очень опасен. И тогда я приказал его убрать. К Рене Генону действительно никто не при- слушался. А писал он вот что: «Лжемессии, которых мы видели до сих пор, совершали чудеса только очень низкого качества, а их последователей было, вероятно, не так труд- но соблазнить. Но кто знает, что готовит нам будущее? Если подумать, что эти лжемессии всегда были лишь более или менее бессозна- тельными орудиями в руках подстрекателей. И, если обратиться, в частности, к серии по- пыток, совершенных последовательно теосо- фами, то нельзя не прийти к мысли, что это только попытки, некоторого рода опыты, повторяющиеся в различных формах, пока не будет достигнут успех, а в ожидании его жрецы черной магии везде и всюду делают одно и то же – сеют смятение в умах. Мы не думаем, что теософы, так же как оккультисты и спириты, в силах сами выполнить целиком такое предприятие. Но нет ли за всеми этими движениями чего-то другого, более грозно- го, чего их руководители, может, и не знают, и чьими простыми оружиями они тем не ме-
нее являются, в свою очередь?..» Это ублю- док, как видите, кое о чем догадывался…
Гитлер постепенно приходил в себя:
Нас предают анафеме, как врагов разу- ма, – натужно засмеялся он, если это можно было назвать смехом, но улыбка тут же сошла с его лица. – А мы такие и есть! – привстав, со свистом зашептал он. – И в гораздо более глубоком смысле. В каком? Буржуазная наука и мораль в своей идиотской гордости никогда этого не сможет понять. Это и хорошо. Они так и подохнут, ни о чем не догадавшись. Они не знают, что мой путь – это путь развития скрытых возможностей человека. Он против природы человека и против Бога. Да, в этом смысле я последователь Гурджиева. Или он – мой последователь, предвидевший меня. Да- да, против Бога! То, что я еще не совсем разо- гнал Церковь, еще ни о чем не говорит. Я ее на самом деле уже уничтожил, но народ до поры о том не подозревает, ходит в пустые здания, в которых давно нет Бога. Народу нужна ка- кая-то духовная жвачка, пока мы ему не дали взамен свое знание. Впрочем, зачем я Вам все это рассказываю? – снова засмеялся он. – Вы прекрасно знаете… Главная же заслуга Гор- бигера, что он открыл для нас на Земле все- мирный закон борьбы между огнем и льдом. Звезды – не раскаленные сгустки плазмы, а ледяные глыбы, и вся история человече- ства, как и история Космоса, определяется борьбой между льдом и огнем. Да, человече- ская эволюция не завершена. Тут мы соглас- ны с Дарвиным, – хохотнул он. – Но выход совсем не в коммунизме, о котором кричат еврей Маркс и подобные ему. Маркс – еврей, отколовшийся от еврейства и отказавшийся, как и я, от Бога. Но он евреем и остался, мало того, еврей, отказавшийся от своего бога, еще более опасен, он еще более еврей. Его богом становится золото, монета. Он тем самым освобождается от последних нравственных принципов. И вот такое безбожное еврейство постепенно захватывает мир. Самое страш- ное, что евреями по духу становятся рожден- ные по крови неевреями, порой они, даже сами не подозревая об этом, по духу становят- ся евреями. И их трудно, почти невозможно
распознать. По отцу-матери он может быть, к примеру, немцем, русским, а на самом деле давно уже еврей. Таким, например, был у Кав- казца ублюдок Бухарин. Человек на Земле погряз в грязи, он – на краю гибели. Все кри- чат: давайте его спасать! А мы говорим: зачем тащить его от пропасти назад, если он хочет туда? Наоборот, надо помочь ему в этом. Мы вместо него создадим, воспитаем нового че- ловека.
Гитлер все более загорался каким-то тя- желым и мучительным внутренним огнем и перестал, если можно так сказать, стеснять- ся своего высокого гостя, по его убеждению,
«представителя Высших Неизвестных». Он уже не говорил, а кричал, словно перед ним был не один слушающий, а целое собрание, может быть, даже толпа на площади. В его вы- криках не было никакой логики и последова- тельности, и, чем больше Он его слушал, тем больше запутывался в его страшных мыслях.
Современный человек обречен! – уже не кричал, хрипел Гитлер. – Туда ему и доро- га! Мало того – мы поможем ему обрушить- ся в пропасть… Путь же наверх по лестнице эволюции принадлежит только избранным… Только они стоят на пороге грандиозной му- тации, которая даст человеку невиданное мо- гущество… Мы сами решим, кому идти на- верх, а кому провалиться в бездну… Не слепая эволюция решит, не Бог, не справившийся со своими обязанностями, и Он заслуживает за это наказания, но мы по своему милосердию не будем наказывать Его, мы просто отпра- вим Его на почетную пенсию, – хохотнул он. – Мы уже составили предварительные списки, кого – куда… В отличие от миллио- нов подонков, я знал о существовании Вас. Я зову Вас Высшими Неизвестными, потому что Вы не раскрылись мне до конца. Может, у Вас другое имя… Мы, арийцы, еще далеки от Вас, но мы – одной с Вами крови… А глав- ное: одного духа… Одной идеи… Мы на Земле самые близкие к Вам… Мы пришли сюда, на север, когда-то с Гималаев…
Вы уверены, что с Гималаев? – пере- спросил «представитель Высших Неизвест- ных».
Я всегда знал, что Вы есть… – словно не слышал его вопроса Гитлер. – Я знал, что Вы рано или поздно вернетесь на Землю, я уже несколько раз видел Вас во время озарений, и мы, Посвященные, ждем Вас. К Вашему приходу на Земле наведем порядок, к тому времени на ней будут жить только полубоги. Эти ублюдки считают, что я хочу завоевать мир, как какой-нибудь варвар Чингисхан или пузатый коротыш Наполеон. Пусть счи- тают… Они не знают и не должны знать, что война, которую я веду сегодня, решает толь- ко первоначальную цель по очистке планеты от человеческого мусора. Это только по пер- вому виду обыкновенная война. Это только первая ступень осуществления моего вели- кого дела, Нашего с Вами дела, – поправил он. – Божественного дела, венцом которого будет биологическая мутация. Да, мы анти- интеллектуалы, и мы не стесняемся этого, наоборот, вслух заявляем об этом… Мы ра- зогнали, пока только в Германии, всю эту материалистическую иудео-марксистскую науку, ибо это – ложная наука, наука скотов, роющихся в собственном дерьме. Мы созда- ли свою, арийскую науку, выгодную нам, но пока еще громогласно ее не объявили, еще не пришло время. Но она уже существует и осу- ществляет свое дело. Да, официально мы еще не отказались от христианства, слишком глу- боко врезалась в человека эта сентименталь- ная зараза, занесенная в мир отказавшимся от еврейства Иисусом Христом, возомнив- шим себя Богом, отказавшим евреям в бого- избранности и сравнявшим в своем учении евреев в правах со всеми другими народами. За что евреи его возненавидели и распяли ко- нечно же чужими руками, чтобы это убийство не легло пятном на них, все пакости они дела- ют чужими руками… Все свалили на несчаст- ного Пилата, но им не удалось смыть с себя его кровь. Но он, Пилат, сам в этом виноват, сел на трон, не будь бабой. Не все сразу, пусть и христианство послужит нам, и несчастный Иисус Христос, – снова хохотнул он. – Когда я приказал выгравировать на солдатских бля- хах «Готт мит унс!», все умилительно решили, что я имею в виду Иисуса Христа. А я решил
великодушно: пусть каждый имеет в виду своего бога, я – Вас, Высших Неизвестных, а они, умирая за Вас, пусть считают, что уми- рают за своего плаксивого Иисуса Христа. Но придет время, и мы безжалостно вышвырнем Его со своими слюнявыми заповедями на свалку, ибо человек, оскверненный, развра- щенный христианством, – лишь пустая ли- чина, а Иисус Христос всего-навсего – не- счастный, неудавшийся пастырь личин.
Вы не боитесь так говорить о Всевыш- нем?
Как Вы, наверное, уже поняли, я не связываю имя Иисуса Христа с Всевышним. А Всевышнего с Вами, Высшими Неизвест- ными. Этот несчастный взял на себя смелость назвать себя Сыном Божьим, это уже его адепты на Земле, такие же пристроившиеся к нему евреи, отколовшиеся из-за выгоды от своей веры, возвели его в ранг Всевышнего.
Но все-таки: на чем основана Ваша та- кая ненависть к евреям?
Неужели это нужно объяснять? – уди- вился Гитлер. – Впрочем, Вы же оттуда, – снова ткнул он пальцем в Небо, – не все зна- ете… Наивный Иисус Христос, и потому, порой мне кажется, что он был не евреем, а может, даже славянином, возмечтал евреев перевоспитать, а их можно только уничто- жить, иначе они, так или иначе, в конечном счете тебя обманут. Я тоже первоначально болел этой болезнью и мечтал их если не пе- ревоспитать, то переселить их куда-нибудь на восток, но потом прозрел. Не замарав своих рук, они распяли Иисуса Христа на кресте чу- жими руками. Они все делают чужими рука- ми. В этом вся их страшная суть. Если при- знать существование Сатаны, то это народ Сатаны. Но я полагаю, что Сатана со време- нем признает, что выбрал для своей цели не тот народ, рано или поздно, они и его обма- нут, пытаясь занять его место… Вы удивляете меня своим вопросом, почему я ненавижу ев- реев? Мне это ставят в главную вину. Словно я единственный в мире, кто ненавидит евре- ев. Неужели для вас тайна, что евреев нена- видели почти все выдающиеся мыслители разных стран и разных эпох, в том числе и до
нашей эры, я уж не говорю о простом народе. Генри Форда я уже, кажется, цитировал. На- зову только несколько имен. Древнеримский государственный деятель и философ Луций Анней Сенека: «Этот народ, жиды, – чума. Обычаи этого преступного народа настолько укрепились, что широко распространяются во всех странах». Великий русский поэт и го- сударственный деятель Гаврила Державин:
«В Белой Руси в корчмах, открытых в чертах оседлости жидами, к