Михаил Чванов

Роман-эссе М.Чванова «Вышедший из бурана. Книга Бытия»

Посвящаю Вадиму Ивановичу Туманову.

Но есть еще, будем еще мы – в этом мире Божьем…
Надпись на праславянском языке на Фестском диске, VII век до н.э.(о. Крит)

Не следует слишком рассчитывать на Бога: может быть, Бог рассчитывает на нас…
Жак Бержье, выдающийся ученый в области химии и электроники, участник французского Сопротивления, один из тех, кто разрушил ракетную базу гитлеровцев в Пенемюнде. Последние слова перед
смертью в ночь с 23 на 24 ноября 1973 года

Глава 1. Странник

Так тяжело им жилось!.. Так тяжело!..
Но вот пришел день, когда Кормщик Корабля – свою духовную общину он назвал Кораблем – сказал:
– Через семь дней – вознесение… Бог забирает нас с этой Земли, где несправедливо, не праведно все… Пришел этот счастливый день… Было мне откровение…
Долго Кормщик ждал этого часа, и вот – наконец! – сверху позвали, правда, неясно как-то, как бы приснилось, как бы почудилось – но это от долгого ожидания. Терпеть было больше невозможно. И без того тяжело жилось, а тут неизвестно откуда взявшиеся чернявые коммунисты-большевики, смутив народ, легко захватили власть в России, убили царя, помазанника Божия, и, мечтая захватить власть на всей планете, начали строить свой рай без Бога на Земле, начиная с России, избрав ее простодушный народ исключительно в качестве подопытного материала. И Великим Кормчим сначала у них был Ульянов-Бланк, который скрывался под фамилией Ленин, хотя на самом деле Великим Кормчим был некто Бронштейн, который скрывался под фамилией Троцкий, а имени главного, тайного Кормщика, наверное, не знали даже они. После смерти Ленина-Бланка, в думах о мировой революции на- дорвался он головой, Великим Кормчим стал Сталин, который на самом деле был Джу- гашвили, осетины и грузины никак не могли между собой его поделить, скорее всего, он все-таки был осетином, но так как родился в Грузии, грузины присвоили его себе и очень гордились этим и имели большое послабление в жизни. Он утверждал, что продолжает дело великого Ленина, и приказал везде развесить его портреты вместо икон, но, укрепившись во власти, почему-то расстрелял или сгноил в лагерях за колючей проволокой почти всех верных ленинцев и троцкистов, но простому народу от этого не стало легче, но, может, если не расстрелял бы ленинцев и троцкистов, русского народа вообще в скором времени не стало бы, перевели бы его вместо дров в топке мировой революции… Больше терпеть было невмоготу, бежать же было некуда, многие, спасаясь от смерти, бежали за границу во время хитро развязанной Гражданской войны, целью которой было как можно больше извести русского народа его же руками, теперь все границы были на крепких замках…
Нет, он точно слышал голос сверху, может, только беззвучный. И Кормщик объявил, что долгожданный час наконец пришел, он сверху определен, для сборов и завершения земных дел дается семь дней.
В деревне началось смятение. Столько лет ждали этого дня, изнемогая от всякого рода комиссаров и уполномоченных, никаких сил уже не было ждать, все чаще спрашивали Кормщика, когда он наступит, этот долгожданный день, а тут вдруг – всего через семь дней… И смятение, и страх напали на деревню, как перед бедой, как перед войной, хотя вроде надо бы радоваться: ведь впереди, наконец, было долгожданное счастье. Так нет, вдруг захотелось отсрочки. Ну, хотя бы через полгода! Ну, хотя бы через месяц!..
И так горько и тяжело вдруг стало расставаться с этой проклятой Землей, на которую неизвестно за какие грехи их Бог или кто другой поселил, с домом, пусть плохоньким, но своим, с коровой-спасительницей, обложенной коммунистами, строящими рай на Земле, сначала продразверсткой, а потом десятерным налогом, с тихой речкой, с березовым лесом за ней. С людьми, что оставались здесь, что отказались покинуть Землю. Еще труднее им будет на ней. И потому, что не выдали тех, кто вот таким неожиданным для коммунистов образом решился бежать из общества будущего всеобщего благоденствия; и потому, что теперь еще меньше будет на Земле добрых людей и соответственно больше плохих.
А может быть, остаться тайком от других? Но как жить дальше? Сил нет больше. Тем более что нет пути назад: рано или поздно вызнает кто или проговорится – а за несовершенные грехи особые судебные тройки суди- ли не менее страшно, чем за совершенные. Некоторые, кто похитрее, специально совершали какое-нибудь незначительное преступление, например какое-нибудь маленькое воровство, чтобы попасть под обычный суд и затеряться на небольшой срок в одном из лагерей, а не под страшную расстрельную тройку.
А как мы вознесемся? – растерянно спрашивали мужики и бабы Кормщика. – Как это будет? Что-то будет вроде самолета или воздушного шара?
Мы все взойдем вон на ту самую высокую гору над деревней, мы теперь в память о себе назовем ее Вознесенской, – каждому терпеливо объяснял Кормщик. – Бог увидит нас и заберет: мы вознесемся как птицы, как весенние жаворонки с ликующей в небеса песней, что снова вернулись на родину, ведь мы родом изначально оттуда.
А если не вознесемся? – сомневались некоторые, слабые верой.
Как это не вознесемся?! – Кормщика в таких случаях трясло от возмущения. Он всегда выходил из себя, когда кто-нибудь проявлял сомнение. В такие минуты он, не подозревая о том, походил на Великого Кормчего. – Нет ничего хуже полуверы, верить нужно до конца. Еще Иисус Христос сказал:
«Верующий да спасется!»
А что делать с нашим скудным скарбом, нажитым кровью и потом? Со скотом, который коммунисты собираются отобрать в общее, в результате никому не принадлежащее стадо? – спрашивали его тогда. В последний день тайно, чтобы большевики-коммунисты не узнали, раздайте соседям, родственникам, чтобы им хоть на какое-то время было легче оставаться здесь, чтобы они помянули нас добрым словом.
А может, продать? – снова сомневались они. – Какие-никакие деньги…
Но как вы не можете понять, что там не существует денег! – возмущался Кормщик. – Нельзя осквернять себя никаким земным грузом, тем более греховодными деньгами, от которых на Земле все беды.
Но тайком все-таки продавали – кто знает, что там, может, деньги тоже в ходу, в конце концов – можно выбросить.
И вдруг почти все поняли, что улетать с Земли – не хочется! Как ни тяжело на ней жить, как ни безрадостно… Как ни безысходно…
Батюшка, – набравшись смелости, по привычке обратилась к Кормщику одинокая старушка Пахомовна, как раньше обращалась по любому вопросу к священнику, но священника, отменив Бога, большевики расстреляли, – а нельзя, чтобы и коза моя вознеслась? Больно уж она у меня удойная, да и сам знаешь, ею только и живу-существую. Я бы там и вас молочком попользовала. Ангелов бы угостила.
Ты что, сестра, с ума сошла?! Сколько я тебе объяснял!
А пчел? – пришел, долго мялся у порога брат Федор.
Отдай соседу!
У соседа они пропадут. Он ведь ленивый, неумеха, а потому у коммунистов в почете, активист. За пчелами душевный уход нужен. Когда помещика разоряли, чего он только от него не натащил, через полгода – в доме пусто. Все проклинал убиенного царя, что помещиков после себя мало оставил, больше некого было разорять. Когда большевики-коммунисты стали раскулачивать крепких мужиков – опять верховодил, о справедливости кричал, опять себе нахапал чужого добра. А через полгода – снова голь перекатная. Да и пьет. А пчелы запаха винного и всякого другого не терпят, чистая тварь, за ними уход надо да ласку. Они ведь почти святые, Божьи, райские твари. Им как раз там, наверху, место.
Кормщик от возмущения не нашелся что ответить, лишь покрутил пальцем у виска…
И началась на деревне незаметная для чужого взгляда – не дай Бог, коммунисты учуют – суматоха: подготовка к Великому переселению.
Коров-то все-таки надо взять, – уставший отговаривать беглецов с Земли от безумной идеи, советовал, не поймешь в шутку, всерьез ли, отправляющимся на Небеса дед Левонтий, остающийся на Земле, но из великого уважения к нему посвященный в тайну. Никто толком не знал, сколько ему лет, а может, он и сам не знал, сколько помнили, был он словно одного возрасту. Говорили, что в отрочестве на сенокосе прошла через него, стоящего высоко на стогу, сухая одинокая молния, двух мужиков, бросающих ему снизу на ноги сено, убила, а его лишь на какое-то время оглушила, и с того времени как бы за- медлился бег его времени на Земле.
Некоторые побаивались лезть к Кормщику со скользкими вопросами и, в отсутствие священника, шли советоваться к нему, Левонтию, хоть он и не состоял в Корабле. К нему шли не потому, что он был на дерев- не самый старый, а потому что в свое время тоже уходил из деревни в поисках свободной земли и вольной жизни в Сибирь-матушку. Тогда еще можно было бежать в Сибирь на вольные земли. А теперь и в Сибири не спрячешься, теперь большевики сделали Сибирь страшной тюрьмой…
Коров надо взять, – советовал Левонтий, не поймешь, то ли в шутку, то ли всерьез. – Мало ли что вам Кормщик присоветует, по всему, хитрый или больной человек, свой ум тоже не помешает. Вон в Сибирь мы уходили, свободную землю искали. Кто ничего с собой не взял – ох, как трудно там пришлось! Многие протянули ноги по доро- ге. Это потом, при Петре Аркадьевиче Столыпине, в этом деле порядок навели, за что его коммунисты убили, Царство ему Небесное. Потому есть у меня некоторое сомнение насчет последнего царя нашего, не жаловал, не берег он Петра Аркадьевича и в результате сам себя не сберег и страну погубил… Почему не взять?! Я полагаю, там, – ткнул он большим корявым батогом в Небо, – тоже травка зеленая есть. А коли нет там землицы, которую можно возделывать сохой или плугом, значит, нет для нас там места наверху, значит, хитрый обман, чтобы с Земли нас увести, кому-то освободить место. Я думаю, сатанинство это, а в Кормщике вашем бес или, еще страшнее, коммунист поселился, который ему диктует, что делать. Коров, я полагаю, надо взять и семян – ржи, пшеницы. Потому как ни на этом, ни на том свете русский человек без земли не может, потому как имя его от самого Иисуса Христа идет: крестьянин. Гордое имя! Или тогда он нерусский. Или сопьется. Кто же вы тогда будете, если на земле не будете работать?! Я вот что думаю: Бог спустил Адама с Евой на Землю не для того, чтобы мы, их дети, с нее сломя голову бежали.
Но ведь Бог сам нас забирает, – возражали ему.
Но это еще неизвестно, забирает или попускает так легко отказавшимся от Него.
А ты, дед Левонтий, почему тогда из Сибири вернулся? – спрашивали, примеряя на себя, мало ли что. – Говорят, кто дошел, тот хорошо там устроился. Хоть через страдания, через труд великий, но хорошо, главное – вольготно. Потому как над душой, кроме Бога, никто не стоял. Или болтают больше? Или нет больше на Земле вольного угла?
Нет, не зря уходили! – решительно стучал своим суковатым батогом о землю дед Левонтий. – И земля там богатая, и воздух вольный. Там душа, как в горних местах Божиих, высоко дышит. Тут уж не люди, личины одни. Только там еще, по глухим углам, словно уголья от костра, сохранился истинный русский человек и истинная русская вера.
Дак почему же вернулся, коли так хорошо там было?
Да ведь что, – несуразно возрасту смущался дед Левонтий, – потянуло назад. Я ведь еще холостой был, когда уходил. Матрена-то моя тут оставалась. Ее родители сначала тоже собирались в переселение, а тут отец у них захворал. Вот, поди-ка ты, из-за нее и вернулся.
А у нас Ленька Горбунов тоже вон норовит остаться, зазноба-то у него не из наших, не из Корабля. А отец ни в какую: «Полетишь с нами!» Как бы дело до худа не дошло.
Переселение – дело серьезное, скажу я вам, – вздыхал дед Левонтий. – Ох, взвоете вы там от тоски по Земле, если, конечно, у вас что получится. Только там, полагаю, не Сибирь, оттуда обратно не убежишь. Чем слаще вино, тем горше похмелье… А я не жалею, что вернулся. И благодарю Бога, что Он через Матрену-покойницу сюда вернул. Конечно, тяжело было, но коренная родительская земля не должна погибнуть от запустения. Это самый большой грех. Уходить на новые земли можно, когда кто-нибудь на родной земле остается, когда на родительской земле уже тесно и ты спокоен за нее. Я как думаю: если каждый жил бы на своей земле, никуда не бегал, на чужую землю не зарился, не было бы никаких войн. Сам подумай: дана тебе земля – и работай на ней, каждый на своей. Так нет: кто-то постоянно толкает человека друг на друга – немца на Русь, турка на болгарина, землю друг у друга отнять. А социалисты да коммунисты, одна зараза, так совсем – одного мужика на другого натравливают, брата на брата. Да еще вот кто-то, хитрый, подговаривает уходить с родной земли, а теперь не куда-нибудь, а аж на Небо.
Да, есть сомнение, – у пришедших за советом сердце замирало от такого его напутствия. – У многих есть сомнение, но больно уж тут стало тяжело. А с Кормщиком стало трудно говорить, серчает больно, все больше походит на Великого Кормчего, что у большевиков-коммунистов. Говорит: не веруете… А потом: не думали, что так ско- ро вознесение-то. Мы уже просили: может, перенесешь срок немного, хорошо бы чуть попозже? Может, на другой год? С духом бы собрались. Но он уперся: а вдруг коммунисты узнают, тогда погибель – в Сибирь, только не на вольные земли, а в страшные лагеря. Нет, говорит, временить нельзя. Он у нас мужик суровый.
Вот и подумайте, есть ли выгода? – загадочно говорил дед Левонтий. – От сурового мужика, Великого Кормчего, улететь хотите и лететь собираетесь с суровым. А там он, когда совсем над вами власть возьмет, еще неизвестно какой будет. Шли бы лучше в Сибирь без всяких Кормщиков, есть там еще, я думаю, вольные места. Не дело это: Землю, обетованную нам Богом, покидать. Супротив это замысла Бога о человеке. Отказались мы от Бога, от этого все наши беды.
Да как теперь в Сибирь-то?! Не старое время! – вздыхали пришедшие за советом, словно не слышав его последних слов. – Без паспорта куда сунешься. А паспортов не дают. Говорят, при помещиках было кре- постное право, а ныне разве не крепостное? В прежнее время в город на заработки отпускали, ты сам не раз ходил, а теперь? В Сибирь сейчас только один путь, по этапу – и оттуда мало кто возвращается, кроме воров да убивцев, которым везде лафа. Кормщик-то и говорит: надо улетать, пока коммунисты не разузнали.
А по-моему, в Сибири еще можно найти вольные места, – настаивал на своем дед Левонтий. – Есть еще там скиты и целые деревни старой веры. Могу подсказать, где их искать, какими путями до них идти.
Рано или поздно, коммунисты и до них доберутся, – возражали ему, раз они на всей Земле запланировали всех привести к одному знаменателю, больно уж они настырны!
Дело ваше, коли так твердо решили. Значит, суждено вам испытать судьбу, которую вы себе определили. А я думаю, жить надо, где Бог дал. Не зря Он нас определил христианами-крестьянами. Терпеть! Я думаю, не зря терпим. Надо заглянуть внутрь себя. Я думаю, что не зря попустил он наши страдания. Может, за все страдания еще воздастся нам? Может, они как проверка нам? А если нет, – махнул он рукой, – нечего и туда лететь… Что меня еще в смущение приводит – со всеми своими грехами туда по- пасть норовите… А туда чистыми душой надо лететь, а не только в белых рубахах, которые легко замарать…

И вот пришел день вознесения.
Еще накануне с вечера разными дорогами, чтобы большевики-коммунисты вдруг не догадались и не задержали, потянулись «братья» и «сестры» на гору, которую заповедовали остающимся на Земле называть Вознесенской, потому что вознесение должно случиться на рассвете, на восходе солнца: кто семьями, кто поодиночке. Почти все шли с мешками за плечами, с торбами, хотя Кормщик строго-настрого наказал ничего не брать с собой.
А вдруг там что-то вроде карантина или следственного изолятора, – ждать придется! – возразил Кормщику, когда тот стал его стыдить, незадолго до того не по своей воле на пять лет ходивший на Соловки, которые большевиками из монастыря были превращены в показательный трудовой исправительный лагерь, прообраз будущего общества всеобщего и обязательного счастья, и списанный оттуда по состоянию здоровья «брат» Пафнутий, первым поднявшийся в гору, и Кормщик лишь в отчаянии махнул рукой.
Некоторые поднимались на гору необыкновенно толстыми – всего лишь вчера от постоянного недоедания были худыми, а за ночь вдруг располнели, словно с Божьей благодати, хотя на лицах была прежняя землистость, пытаясь обмануть его, догадался Кормщик, надевали на себя все, что было дома более-менее добротного, даже посуду под одежду толкали.
Ночь выдалась ясной, но студеной, с северным ветром, и скоро тех, кто послушался Кормщика и легко оделся, стало пробирать, особенно детей – неласково провожала Земля отказавшихся от нее сыновей и дочерей.
Зажгите костры! – разрешил Кормщик. – Чтобы не простыли дети. И так нас Бог скорее увидит.
Вершина горы была голой, и за дровами пришлось спускаться вниз, почти к подножию ее. Ветер рвал в небо пламя десятка костров. Снизу из деревни на них странно и жутковато было смотреть.
Дед Левонтий стоял на задах своего огорода, опершись на клюку, и задумчиво смотрел вверх, на гору.
Дедушка, думаешь, вознесутся? – подошел тоже посвященный в тайну соседский отрок.
А кто их знает! – вздохнул дед Левонтий. – Скорее, видимость только делают. Что- бы не искали. А сами в Сибирь или еще куда подадутся. Может, удастся пропасть в неизвестности. Есть еще тайные места, я знаю, Сибирь она – и страх смертный, и надежда. В России кто-то совсем нас, русских, кончить решил, план, видимо, такой. Иначе не объяснишь, что деют с нами. Может, хоть там кто останется. Мнится мне, что на Небо тоже хитрованы, как коммунисты в несуществую- щий коммунизм, по какому-то хитрому плану зовут, лучших людей изводят…
А костры на горе полыхали – таинственно и жутко. Ушедший за дровами Ленька Горбунов не вернулся на гору, он убежал обратно в деревню – на грешную и горькую Землю – к зазнобе, Машке Калининой. Попробуй, найди их там сейчас, без присмотру, наверно, уже впавших в блуд, да и нет уже времени искать их – начинало светать, и родители Леньки и Машки вместе с Кормщиком и прокля- ли, и пожалели их.
Чтобы не соблазнился еще кто-нибудь побегом на грешную Землю и чтобы подготовиться к вознесению, Кормщик начал радение.
Братья и сестры! – торжественно произнес он. – Вот и пришел светлый час. Сколько лет-веков страдали мы – и муками завоевали это право. Очистимся же от всего земного, грешного!..
Странная и жуткая со стороны была это картина. Горели костры на голой и студеной рассветной горе, ветер рвал пламя в небо, и вокруг костров со счастливыми улыбками на лицах плясали и кричали люди, старые и молодые, совсем отроки и отроковицы (потому на Земле за эти пляски их и называли прыгунами, а может, за то, что хотели упрыгнуть в небо с проклятой Земли), – и плакали, и смеялись, и хлестали друг друга прутьями. Они все более входили в сладост- ный экстаз. Все неистовее становились их прыжки и пляска. И взоры были обращены в бездонное, начинающее призывно голубеть Небо.
Но Бог все еще не брал их к себе… Но вот уже солнце взошло…
Но вот уже силы кончились… один за другим «божьи люди» падали на студеную простудную землю, и вот уже один Кормщик стоял на вершине горы, распростерши руки к Небу, а вокруг него около потухших чадящих костров лежали люди – одни все еще смеялись, другие уже стонали и плакали.
Мы уже на Небе!.. Мы вознеслись!.. Какая благодать!.. – сладко стонала какая-то толстая, тайно обмотанная разным тряпьем баба, и многие стали оглядывать себя и, в отличие от нее, увидели, что они по-прежнему на этой проклятой Земле.
Когда же мы вознесемся?! – моляще и в то же время грозно спросил, от священной пляски уже не в силах встать, на коленях наступая на Кормщика, лохматый бородатый мужик.
Вы сами виноваты! Натащили с собой барахла!.. Меня хотели обмануть – ладно! Вы же Бога хотели обмануть! А Он же все видит. Я говорил вам, что ничего брать нельзя?! Бог не возьмет нас к себе с земными грехами. А вы натащили с собой барахла, не говоря уже о грехах. А эта старая дура даже козу с собой притащила. Значит, и духовно не очистились, притворялись только. В штаны, под юбки барахла напрятали.
Мы уже вознеслись!.. Какая благодать!.. – продолжала в экстазе вопить катающаяся по студеным камням, вдруг потолстевшая за один день баба.
Вставай! – пнул ее в бок сапогом лохматый мужик, ее муж. – Вставай, мать-перемать, «божья сестра». Вознеслись, мать-перемать, втянула ты меня в это сатанинское болото… Обманул он нас!
Как обманул?! – не поняла, села, стала озираться по сторонам баба.
Вот так и обманул!.. Мать-перемать!.. Вознеслись!.. Пошли скорее к Пахомовым свинью забирать, пока не продали или не зарезали… Обманул, прохвост-сладкопевец!..
Обманул? – неуверенно переспросил кто-то и, помедлив, отчаянно взвопил: – Об-манул!.. Обману-у-ул!
Обману-у-ул!.. Обману-у-ул!.. – под- хватили сразу несколько голосов.
Погодите! Еще утро не совсем насту- пило! – пытался остановить их Кормщик, не менее, а может, более потрясенный несостоявшимся вознесением:
Бог уже на нас смотрит… Смотрит, решает: брать или не брать таких… Я же слышал… Мне сверху сказано было… Бог на нас смотрит… Скажет: «Кого я беру к себе?!» И может раздумать…
Но уже было поздно. На деревенской улице проснулось радио: зазвучал гимн страны, созданной на месте поверженной России, которую большевики определили Союзом Советских Социалистических Республик, или кратко СССР, по примеру США, сюда, до вершины горы доносились только рваные клочья гимна, за ним понеслись бравурные звуки утренней гимнастики, а потом стали передавать последние известия, то и дело до вершины горы долетало имя Великого Кормчего.
Обма-а-а-нул! – снова заревел, потрясая кулаками, лохматый мужик. – Меня уже ищут, мне же в семь часов на ферме движок надо было пущать. Мне же пятьдесят восьмую статью теперь, вредительство припишут: десять лет – и с концом…
Обма-а-нул! – слышалось со всех сторон.
Бей его! – закричал кто-то.
И все словно только и ждали этого крика.
Братья, сестры, опомнитесь! – вознес руки к Небу Кормщик.
Бей его, антихриста! – все смелее раздавалось на горе. – Что теперь с нами будет?! Круг с занесенными над головами кулаками и даже палками сужался.
Кормщику ничего не оставалось, как спасаться бегством.
В деревню бежать ему было нельзя, и он ударился в другую сторону, в болото. Только на краю болота, в трясине от него и отстали. Не до него было: все бросились в деревню – возвращать так глупо раздаренное добро.
Страшно было смотреть: с горы и, может быть, с самих Небес, молча, выбиваясь из сил, бежали потные мужики и бабы, распахивали чужие ворота и начинали выводить своих овец, коров, ловить своих кур. Хозяева молча и скорбно смотрели из окон или с крылец, другие пытались препятствовать разбою, они уже справедливо считали подаренный или купленный скот своим и уже имели на него свои планы, третьи уже успели зарезать какого-нибудь куренка – и то там, то здесь вспыхивали ссоры.
Уже к вечеру из района приехал оперуполномоченный с милицией. Они и выловили на болоте Кормщика. Он, видимо, совсем поме- шался. Вымазанный в тине, связанный, он сидел в телеге и плакал. Рядом стояли несколько мужиков, «братьев», которые не знали, в ка- честве свидетелей или уже арестованных идут они за Кормщиком в райцентр. Плакал не о себе:
Эх вы!.. Как же вам, таким, на Небо?! Не подождали несколько часов, а может, и нескольких минут. Бог таким образом решил нас проверить… А вы туда со всем барахлом, с деньгами, от чего и хотели убежать. Как же нам на Небо?! – горько рыдал он.
Будет нам теперь небо через колючую проволоку! А то и вообще каменное в шахте, – сжав кулаки, отчаянно выматерился себе под ноги один из «небесных братьев».
Телега медленно громыхала по деревенской улице. Встречные молча провожали ее взглядом. Или отворачивались, делая вид, что не видят или не знают Кормчего. Один из «братьев», выскочивший из переулка, хотел его ударить, но милицейские ему не дали, тогда он плюнул Кормчему в лицо.
Спасибо! – покорно ответил он. – Спа-си вас Бог, неразумных!.. – только повторил он, вперемешку с болотной тиной размазывая плевок по лицу.
Эх ты, посланник Божий!.. – скорбно покачал головой стоящий у околицы с непокрытой головой дед Левонтий, единственный
осмелившийся выйти проводить Кормщика в дальний, не небесный путь. – Сколько беды-то от тебя! В Сибирь ты теперь, за колючую проволоку. Сгинешь там… Хрен бы с тобой, но ведь других за собой потянешь. Я тебе сколько раз говорил: в Сибирь надо собственной волей идти, бегами, там еще воздух есть, места, где никто не найдет. Так тебе, окаянному, сразу на Небеси запрыгнуть захотелось. Чтобы рядом с Богом сесть, по правую руку, может, даже за стол, покрытый, как у большевиков, красным сукном. Эк, какие нетерпеливые! Одним не терпится мировую революцию по всей Земле, словно холеру, распустить. Другим – на Небо запрыгнуть… Ведь вас в народе так – прыгунами – и зовут.
Дак ведь терпежу больше не было! – в оправдание крикнул Кормщик. – Каждый день жди конца света. Вот-вот придут за тобой. Вот и заторопились. Каждый день жди суда не Всевышнего, а земного. И не знаешь, за какие грехи.
Бил бы я вас, как в старые времена, батогами окаянных больно, – говорил Левонтий. – Сколько я тебя вразумить пытался! А ведь, пишут, и в других землях есть тоже прыгуны, только называются иначе. Вот это меня и смущает, значит, есть какая-то причина или общая болезнь, как чума или холера, раз люди в разных странах, не подозревая друг о друге, ей заболевают… Сколько ты душ загубил, окаянно-святой человек!
Разве я не добра им хотел?! Разве о себе думал?! – вскричал, потянулся к нему с телеги Кормщик.
У околицы телега остановилась. Милиционеры ждали одетого в кожаную куртку и в кожаные штаны чернявого оперуполно- моченного, который задержался в сельсовете, выясняя размеры контрреволюционного мятежа.
Разве я о себе думал! – в отчаянии повторял Кормщик.
Это верно, – согласился Левонтий. – Другие Кормщики, к примеру беспоповцы, вон в той же Денисовке, ни о каком Небе не помышляют, живут припеваючи, как баре, как попы раньше, за счет своей паствы, ты у них был словно бельмо в глазу, гол, как сокол, последнее другим отдавал… Они на тебя небось и донесли. Больно уж быстро уполномоченный приехал, не успели вы с горы свалиться. А то, кто бы знал про ваш шабаш-отлет на горе, разошлись бы по домам, морды друг другу набив, – и все. А тут, видишь, уполномоченный, словно за кустом сидел, а может, так и было: выжидал, чтобы с поличным арестовать. Ты у нас праведник, то верно. Только ведь, если разобраться, кто больше людям горя принес?.. Разные праведники да правдоискатели! Несть вам числа, бездельникам! Как только кому лень работать – они давай правду искать, и ей простому, смирному народу голову мутить.
Почему бездельники? – снова вскинулся Кормщик.
Почему бездельники? От трудов, от грехов своих убежать норовите. Ну, от трудов еще ладно, а от грехов не убежишь, нет… На Небо все зовете! Сатанинство это – раньше времени рваться на Небеси… Это еще в Ветхом Завете были обещаны небесные райские кущи. Мечта для бездельников. Не мечтают вознестись на Небеса и работать там, помогая Богу. Нет, вознестись и лежать там на пуховой перине и жрать готовое.
Да мы не собирались бы туда, если бы тут хоть немного дали передохнуть. В твои годы хоть Сибирь была. И то, – вдруг оживился Кормщик, – вспомни семь своих дядей, семь братьев! Нашли они счастье на этой Земле?! А, нашли? Что молчишь? Вот потому мы и решили на Небо, потому что на Земле уже никуда не убежишь. Хочешь не хочешь – рано или поздно к Небу голову подымешь. Ты вот разбрось мозгами, Левонтий. У нас другой дороги как бы и нет. Или в землю, или на Небеси проситься, раз не дают нам жить на Земле…
Все равно – здесь наша доля, здесь! – с силой ткнул Левонтий посохом в землю. – Другой доли и правды нет! А Небо – только Бог знает, когда нас туда взять. Если Он вообще не передумал, брать ли нас. Все началось с того, что отказалась Россия от истинного Бога. Все началось от Никона-отступни ка, возомнившего себя чуть ли не Богом. За грехи наши тяжкие эта славная, но трудная землица дана: исправляйтесь на ней трудом да благочестием, сделайте раем, и мы примем вас обратно в семью свою небесную, может быть, даже не забирая с Земли. Вот наш удел и единственная возможность воз- нестись на Небеса, может быть, не возносясь на них, а на Земле став частью их. А не бежать воровски с нее. Дела вам нет, что пустеет Русь. И даже имя-то у нее чужое. Ее, может, специально опустошают, а вы с нее еще добровольно бежать хотите. Я, может, потому и вернулся из Сибири, – я ведь мог потом и с Матреной туда обратно уйти, меня не удержишь, если захочу, но корни мои тут, кто-то должен остаться здесь… Ты хоть, ладно, Иисусом Христом не назвался, хотя тоже вон куда метил: Кормщиком назвал себя, наподобие того, что в Кремле, который Великим Кормчим назвался. Не думал ты, когда брал на себя такое имя, что оно боком тебе выйдет. Не простит он тебе этого, мужику сиволапому, что ты рядом с ним себя поставил, хотя и сам сиволапый, из простых семинаристов. Он и то на Земле по своему понятию царство взялся строить. Но мнится мне, что не из ленинцев он, только вид до поры до времени де- лает, пока полную силу не набрал… – Левонтий опасливо посмотрел на милиционеров, но те стояли, хоронясь от ветра, в сторонке, за углом крайней избы, курили. – А ты дальше, выше его захотел – сразу махом на Небо. Помнишь, дед твой про Иллариона Побирихина рассказывал. Тоже вроде бы святое дело затевал, да поумнее тебя – но не собирался бежать с Земли, а тут, на Земле, думал Царство Божье построить, потому и назвал общинников своих духоборцами, то есть борцами за Божий Дух на Земле. Люди поверили ему, так истосковались по Истине. Но чем это кончилось? Стыдобушкой. Хотя доброе дело вроде бы начинал. Не удержался, тоже назвал себя Иисусом Христом. Мало того – выбрал себе из мужиков 12 апостолов. И тут уж жажда славы совсем затмила ему разум. Надо же, что удумал, назвал себя Иисусом Христом! Дурил народ…

Он не обманывал! Он обманывался! – вскричал Кормщик.
Как и ты! А какая разница – обманывал или обманывался. Может, второе еще хуже?! Значит, тоже не верил в Бога. Верю, что не из корысти ты, в отличие от Побирихина, начал свой Корабль строить. А его толкнула на это не вера, а жажда славы, на этом и совсем умом свихнулся. Помнишь, чем это кончилось? Во главе своих двенадцати апостолов он торжественно вступил в Тамбов, объявляя, что идет судить даже не всех на Земле, а всю Вселенную. Не в этом беда, что все потешались над ним…
Над Иисусом Христом тоже потешались, – перебил, вскричал Кормщик.
Эк, сравнил!.. На каторге кончили свой век сбитые Побирихиным с толку его апостолы, а у них жены, ребятишки остались, а сколько смиренных людей сбил он с толку! Потом, смеясь, говорили: «Сумасшедший!» Но как получилось, что пошли за сумасшедшим? А почему люди идут за сумасшедшими? Ты задумывался над этим, окаянно-святой ты человек? Ты посмотри вон, в любом сумас- шедшем доме: все Христы, да Александры Македонские, да еще Наполеоны. Никто не сошел с ума от мечты стать пахарем, плот- ником. Все сошли с ума от натуги заиметь власть над другим. Вот мой диагноз, а не тот, что ставят врачи. Врачебный диагноз – лишь последствия, вызванные жаждой славы…
Кормщика уже увезли, а дед Левонтий все говорил собравшимся на росстани отрокам да нескольким заплаканным бабам, бабы они всегда смелее и вера у них крепче, мужики побоялись прийти проводить своего духовного вождя.
А то еще был Лукьяшка Петров. Сначала удрал от помещика, отлынивал от работы. То ли не легче – бегать по лесам, чем барщину тянуть? Потом тоже назвался Иисусом Христом, тоже хотел лучшей доли народу и стал звать народ с собой на Кавказ основывать там тысячелетнее царство. Теперь догадывайся: самообманывался или просто обманывал? И пошли люди за ним. Русские люди ведь, как дети, готовы пойти за кем угодно: толь ко посули всеобщее счастье, не только для себя, но и обязательно для других, только обмани счастьем. Тем и коммунисты-большевики русский народ купили, но эти по-своему честны, не прикидывались Христами, не скрывали того, что антихристы, даже гордились этим, а им все равно поверили, разинув рты, пошли за ними, убивая не поверивших брат брата…
Видимо, эти мысли постоянно точили мозг Левонтия, готовые слететь с языка, но до сих пор удавалось их в тайне держать, а тут невольно вырвались на волю, на вольный ветер, за них запросто вслед за Кормщиком можно было загреметь в Сибирь, а то и дальше, точнее, выше, куда звал, торопил людей Кормщик, но было уже поздно, слово не воробей, не поймаешь, обратно в рот не затолкаешь, оставалось верить, что не выдадут бабы, а вот в отроках-пионерах он не был уверен.
Почему мы, русский народ, – такой? – уже не мог остановиться Левонтий, словно дурного вина выпил, – понесло его. – Ну, эти Лукьяшки, ладно, свои, доморощенные: один смех. Но ведь и за ними идет народ. А то ведь чужие, чернявые, те похитрей, поизворотистей, пользуясь нашей открытостью и простотой, которая, как известно, хуже воровства, пытаются под видом дороги к всеобщему счастью увести нас с Земли. Мало того: чтобы мы по пути туда полмира извели и чтобы потом на нас все свалить. А мы, разинув рты, бежим за ними, а то и впереди их, не ведая, куда и зачем они ведут. Этих сразу не раскусишь…Не наши дурачки. А из наших: был еще Аксашка Никитин. Он говорил, что горе ниспослано Богом за грехи наши. То ли не правда? Но ведь он, в конце концов, помешался на этом. Как он решил искупить грехи свои? Он сжег свой дом и, взяв двух малолет- них детей, взошел с женой на соседнюю гору, вроде нашей, теперь Вознесенской, чтобы быть ближе к Богу, чтобы Бог его увидел. Там баба его читала молитвы, а он зарезал обоих детей. Так он решил искупить вину перед Богом: приношением в жертву собственных детей, как то в свое время сделал Авраам, царь иудейский. И пошел в Сибирь с грехами своими тяжкими. Но и там он не успокоился. Там он решил пожертвовать собой за все грехи мира: в лесу зимой устроил крест, надел на себя терновый венец, разделся догола, а мороз был крепкий, и распял себя на этом кресте. Вот вам наш русский Христос, богохульство одно! Его успели снять живым, но он так и умер, не просветлев умом… Долго я думал. Больно мы хватки на всякую заразу. Бежим за ней, как дети за конфеткой, про отца-мать забудем. И бродят по миру сотни Христов помимо истинного Иисуса Христа…
Левонтий, словно запутавшись в своих мыслях, замолчал.
Бабы же, убоявшись такого разговора, да и нечего больше им было тут делать, подвода с Кормщиком уже давно скрылась за лесом, торопливо и неслышно разошлись. Разошлись и отроки, странно и скучно было им слушать его речи, и лишь один, соседский, худой и бледный, остался: и с широко рас- крытыми глазами внимал его речам.
Дед Левонтий, расскажи о семи братьях, дядьях твоих, о коих упомянул Кормщик, которые каждый, по-своему, правду искали.
Зачем тебе? – отмахнулся было Левонтий, все еще не остыв от только что вырвавшихся, постоянно точащих душу мыслей. – Да и не дядья мне они, так, к слову сказано было, они и всем другим, как и тебе, такие же родственники.
Хочу знать, какие дороги искать счастье уже заказаны.
Левонтий удивленно посмотрел на него:
И ты туда же?! И ты в Христы?!
Почему именно в Христы? – не обиделся отрок. – Надо знать, какие пути к Истине уже заказаны, какие ложны.
Все равно в Христы, если о славе мечтаешь, о людской благодарности. А где славы ищут, те пути черные. Вот путь истинный! – ударил он в землю посохом. – Сколько я вам всем говорю – землю пахать, заботиться о ней, как о дите малом. И в то же время слушать ее, как мать родную. Вот путь истинный, заповеданный нам Богом, – и нет для нас другого пути. Разорил Батый – мы на пепелище с Божьей помощью посеяли, старики рассказывали, последнюю горсть зерна. На коре, на траве сидели, а снова выжили. Пришел француз, разорил – а мы опять, словно трава после покосу, поднялись. Что касается немца в четырнадцатом году, мы и с ним бы расправились, но нас изнутри к тому времени гниль-ржа изъела. Чужие чернявые люди соблазнили нас на сатанинские пути.
Но, если у нас не будет своих поводырей, вождей, нас снова какие-нибудь чернявые или свои придурки по подсказке чернявых на чужие пути утянут, – вдруг возразил отрок. – Почему мы во все времена норовим не брать власть в свои руки, а потом под чужой стонем? Вот ты сравнивал с покосом. Если каждый раз траву косить раньше времени, семена несозревшими в землю падают, а потому не взрастают, а гниют. И после каждого такого покоса трава все реже и ниже. Так и мы после каждого чужого покоса на нашей земле.
Левонтий внимательно посмотрел на отрока.
Не по годам ты, смотрю, серьезен, парень… Откуда это в тебе взросло? Надо же! Пошли. Не дело рассуждать об этом на ветру, на продувной дороге…
Дед Левонтий разжег самовар.
Небось продуло на ветру-то? Одежонка-то у тебя плохая, да откуда ее взять хорошую-то. Другие-то отроки скоро разбежались, слава Богу, не все слышали, что я мел… Ну, так слушай: притча о семи братьях.
Почему притча? – удивился отрок. – Ведь давеча Кормщик сказал, что они дядья тебе, и ты вроде бы не противоречил ему.
Какая разница – дядья или не дядья. Все люди на Земле родственники, только почему-то забыли об этом. Или заставили их забыть. Главное, все это было. Ну, так слушай!.. До тебя я рассказывал ее только одному человеку. Странному страннику. До сих пор себе удивляюсь: как язык развязался. Как вспомню: надо же – первому встречному так раскрыться! Но почему-то был уверен, что не выдаст он. Словно загипнотизировал он меня. Не выходит он у меня из головы… По всему, непростой человек… Но как он у меня на покосе оказался?..

Тогда прежде о нем расскажи!
О нем? О нем непросто рассказать… Сено я тогда косил, в меру сил своих, Матрена еще жива была, корову еще держали, – издалека начал Левонтий. – Смотрю, идет человек. Я сначала испугался: не уполномоченный ли какой, партейное разрешение на сенокос еще не вышло. А потом смотрю: строгости во взгляде нету, у тех ведь глаза го- рят или как шилья. Но странно: мимо меня никаких дорог, путей, малозаметная тропинка только. Попросил попить. Я предложил квасу, холодный, всю ночь в ручье студеном стоял. А потом думаю: по тропе, по которой он ко мне пришел, – родник на роднике, а он ко мне воды попросить?
Знатный напиток! – похвалил он. – Как называется?
Квас…
Удивился я про себя – на Руси не знать кваса?
Благодать, – говорит, – какая! Травы как пахнут!
Да, – соглашаюсь, – благодать Божья.
Божья? – переспрашивает. – В Бога веруешь?
Кто-то же создал всю эту благодать, всю эту соразмерность, – ушел я от прямого ответа, да и не люблю я разговоры на эту тему, да и опасны они по нашим временам. – Не само же собой все родилось, появилось. Или только задумал, но до конца не успел создать, иначе почему мы все друг другу враги на Земле? Или кто помешал замыслу? Или специ- ально так задумано – но зачем тогда? Кто-то же есть, кто поселил нас, грешных, на Земле – может, для искупления грехов, а мы их лишь преумножаем? Потому, может, и махнул он там, наверху, на нас рукой?
Ты об Иисусе Христе? – спрашивает.
А что – Иисус Христос? – говорю осторожно, потому как думаю: «Неужели все-таки из уполномоченных? Но не похож вроде». И такое чувство, что я его когда-то где-то встречал, но спросить не решаюсь. – Тоже счастья для людей хотел. Только чем кончилось его Пришествие?! Вроде как бы тоже обманул. Люди ведь, как избалованные дети: им немедленно Царствие Божье подавай, завтра к обеду или даже сегодня к вечеру. И всяк понимает его по-своему. Но больше толкуют, что Царствие Божье на Небесах. А он говорил, что нам надо сначала измениться и что Царствие Божие искать надо, прежде всего, в нас самих, а уж во вторую очередь на Небеса стремиться. И казнили Его как вора. Потому как не хотели меняться. А потом друг друга страшной пыткой Его именем стали казнить. И по сей день, столько веков, его именем казнят. И тут из меня вырвалось: – А теперь вот большевики русский народ особой карой казнят за то, что больше других народов в Него поверил, словно хотят нас за это совсем с Земли извести… И почти всяк, кто в Него верует, или делает вид, что в Него верует, по сей день норовит утащить Его в свою сторону. Все вроде бы веруют во Иисуса Христа, а между собой – не то что общего языка найти не могут, а хуже, чем враги. У каждого Иисус Христос свой.
И чем это, по-твоему, кончится?
А ничем хорошим не кончится. И сейчас спорят. И воюют между собой, и каждый с именем Христа. И вроде разменной монеты Он стал. И чуть ли не каждый десятый – сам Иисус Христос. А мусульмане, понизив звание Иисуса Христа на одного из пророков, тоже не могут найти между собой общего языка. И те и другие ждут Второго Его Пришествия, кто с надеждой, но больше – со страхом.
А ищут ли Иисуса Христа каждый в себе?
В том-то и дело, что ищут вне себя… Ищут больше не Его, а, как я уже говорил, Царствие Божие, обещанное им, где кисельные берега. Ты обещал нам, вот и дай! Или: ты, мол, указал путь-дорогу, и больше нам не нужен. Ищут чистую горницу, а лезут в нее в грязных сапогах, а главное, с грязной душой. И единственной целью: забраться туда и лежать, ничего не делая… Обещанного ждут, как подарка. Нет, даже не как подарка. Как должного – и рано или поздно начинают торопиться, требовать его. И приходит раздражение, что его все нет и нет, обещанного Царствия Божьего. И какого-либо мира на Земле. И сроки разные начинают назначать. И начинают верить в эти сроки, словно они были названы сверху. И в результате не просто теряют веру, а озлобляются, вырывают ее из себя, начинают оскорблять Бога, искать себе другого бога или кричать, что Его вообще нет, и поднимают руку на Него и друг на друга… А по указанному пути сами должны идти. И на пути этом очищаться от скверны. Медленно, постепенно. И винить тогда некого, кроме самих себя, что до сих пор не достигли Царства Божьего. Только вот скажи ты мне, мил-человек, раз странствуешь, больше меня должен знать, почему он указал путь так, что всяк понимает его по-своему? И оттого всякие секты, самозваные Христы, междоусобные свары. Может, Его апостолы после Его смерти-Вознесения что напутали, что не так до нас донесли?
А как ты сам мыслишь?
Уходишь от ответа? Или сам не знаешь? – Тогда скажи вот что, хороший человек: почему Царство Божие показано нам царством-государством, где никто ничего не делает? Только едят да пьют? Где молочные реки да кисельные берега? Где лежат пузом на солнышко – и все. Разве в этом счастье? Не потому ли соблазняются Царствием Божьим, прежде всего, разные бездельники? Может, оно бездельниками и придумано? А дельные мужики сомневаются, потому как не могут ни на этом, ни на том свете без работы, без дела. А нас соблазняют хрустальными палатами, окруженными садами с благоухающими цветами и райскими птицами. Обещают конец скорбей и печалей, что будет вечное веселье и радость; наденут вчерашние обездоленные золотые ризы, будут есть слад- кие яства и спать на пуховых перинах. И ни слова в помощь Господу в труде Его неустанном, который настоящему мужику в радость. Я вот задумался: почему никому не пришло в голову, что толковому, работящему, то есть настоящему мужику, там скучно будет, изведется он там от безделья и обратно попросится. А назад пути нет. И кабака там нет, чтобы душу залить. Куда ему тогда? И снова я задаю
этот вопрос: не для бездельников и не бездельниками ли оно придумано, Царство Божие, теми, кому на земле ни сеять, ни пахать не хочется? Бездельникам легче тысячу лет ждать готовенького или отобрать его у кого-нибудь, чем самим палец о палец ударить. На этом чувстве и играют разные большевики-партейцы.
Не боишься мимо идущему страннику такое говорить?
Мнится мне, что не из этих ты. Прости, если из этих, если обидел. Но чую сердцем, что не из них. Пришли неизвестно откуда – отобрали землю у помещиков, у крепких мужиков, отобрали дома, одежу, поделили поровну между бездельниками, себя не забыли, – и думали, наступило Царство Божье. Я, может, ничего не имею против, что ото- брали землю у помещиков, но раз отобрали, на ней работать надо. А они уселись, стол красным сукном накрыли – Бога отменили, Евангелие на свой лад переписали, назвали его манифестом – и ничего не делают. Одежу скоро износили, запасы сожрали, землю всякими там декретами испохабили: в январе сеять, в мае хлеб убирать – и в обиде давай мужика еще больше драть, на него вину свалили, что на Земле с Царствием Божьим ничего не получается.
Иисус Христос звал с собой не бездельников, а обездоленных.
А если они обездоленными от лени стали? Ведь многие обездолены потому, что сами отказались от своей доли. И второй, объявившийся в Германии почти через тысячу лет после Иисуса Христа, той же иудейской национальности, который стал у коммунистов-прощелыг вместо Бога, написал свое Евангелие, своего рода Новый Завет, «Весь мир насилья мы разрушим!», в котором, начисто отрицая Иисуса Христа, тоже воззвал за собой самых обездоленных, оторвавшихся от земли-матушки, самых завистливых, разевающих рот на чужой кусок. И апостолов по всему свету набрал, опять-таки в большинстве своем из иудеев, не только не принявших, но возненавидящих Иисуса Христа, из хитрости сменивших свои имена.

Тогда скажи, – говорит, – каковы, на твой взгляд, истинные пути?
О другом скажу. Моя истина проста: вот эта земля, хоть она теперь общая, но все равно моя, обрабатывай ее в меру своих сил, лелей, все время оглядываясь на Бога, но не из страха, а из веры в Него…
Спасибо, добрый человек за квас! – взглянув на солнце, заторопился вдруг странник. – Никогда такого напитка не пивал. Запомню: квас… Не буду задерживать тебя разговорами. Смотрю, тоже все на солныш- ко посматриваешь, ждешь, когда уйду, хорошую погоду боишься упустить. Да и мне надо дальше путь держать… Хотя очень-то не рви себя на покосе, ни сегодня, ни завтра дождя не будет.
И тут я наконец решился спросить:
Прости меня, мил-человек, я вот все думаю: ни дорог, ни путей через мой покос, только тропа чуть заметна. Как тебя ко мне занесло?
Да немного сбился с пути, – неопределенно ответил странник. – Да увидел вдруг человека, дай, думаю, загляну к нему, да заодно и водицы испью. Не может быть, чтобы около него родничка не было. Спасибо тебе, добрый человек, порадовал ты меня и словом, и квасом! Квас у тебя действительно замечательный, никогда ничего подобного не пробовал.
Перекрестился на восток и пошел себе напрямик поперек моей тропы прямо по покосу.
Так туда давно никакой ни дороги, ни тропы нет, – решился я его вслед предупредить.
Раньше в той стороне вроде деревня должна была быть.
Да, Михайловка, – немало удивился я такому ответу. – Так давно уж заброшена. Одни мужики с Германской не вернулись, другие с Гражданской: одни в России погиб-ли, другие, спасаясь от большевиков, ушли за рубежи России, крепкие хозяйственные были, если остались бы, непременно в кулаки, во «враги народа» зачислены были бы.
И церковь была там, – говорит.
Как же, была, во имя Вознесения Господня. Большевики пытались разобрать на кирпичи, чтобы клуб в честь Третьего интернационала в райцентре строить, не смогли, потому как раствор на куриных яйцах был. В свое время со всей округи мужики на подводах яйца на ее строительство подвозили. Можешь представить, сколько их надо было! Но на века строили. Тогда большевики из злости решили взорвать ее, раскололась она при взрыве на три части, две стены отошли, но купол на других двух удержался. А в куполе Иисус Христос, а так как теперь после взрыва к нему никак не подобраться, они стреляли в него из винтовок и наганов, соревновались, кто метче, все в глаза целились. Так он там теперь с выстрелянными глазами. На куполе березки выросли, Божьи птицы церковь не оставляют, землицы принесли.
А священник?
А священника они задолго до взрыва расстреляли, прямо на паперти. Поставили напротив попадью с шестью детьми и говорят: «Отрекись от Иисуса Христа, тогда мы тебя в коммунисты возьмем». «Нет, не от- рекусь, дайте только помолиться». Не дали даже помолиться, застрелили прямо на глазах у детей, а попадью с детьми из поповского дома выгнали, и неизвестно, куда они потом подались.
А могилка-то его сохранилась?
Нет. Похоронили его бабы, стоящих-то мужиков-то к тому времени в деревне не было, тайно на деревенском кладбище и крест поставили. А потом пришли комсомольцы, собрали все кресты на кладбище без разбору и сожгли в костре, теперь разберись, где чья могила, одно только можно сказать, что все христиане, все православные.
Поник странник головой в задумчивости, а я, выждав немного, говорю:
Так что нет дороги туда.
А он поднял голову – и мне в ответ:
Тем более туда надо путь держать. И собрался идти.
А я вдруг неожиданно для себя спрашиваю, уже в спину ему:
Уж не сам ли Иисус Христос будешь?

Почему так спросил? – остановился странник, спросил строго.
Сам не знаю… Очень ты мне по сердцу пришелся. Может, идешь по Земле, странником прикидываешься, говоришь с одним, с другим, чтобы решить: приходить ли к нам Вторым своим Пришествием? Или совсем махнуть на нас рукой
Странник вдруг спросил:
Назовись я Иисусом Христом – поверишь?
Я не поверю, а другой, может, поверит. Потому что ждут все его: кто со страхом, кто с надеждой.
Потому не задавай первому встречному таких вопросов! Откликнется вдруг на твой вопрос какой прощелыга, соблазнишься – и образуете еще одну секту, якобы Христову.
А если все-таки допустить, что ты Иисус Христос, скажи внятно, не через апостолов, которые, может, не поняли, переврали тебя, и не притчами, сам скажи, напрямую: так, мол, и так, и не иначе, чтобы не метался народ, не искал тебя там, где тебя нет или где противу тебя, а то и вовсе Дьявол. Ведь люди, как дети, им разжевать надо… Словно разлюбил Он нас. Вижу, не нравятся ему таковы мои слова, они мне и самому не нравятся, но вылетели, обратно не заглотишь, – хмурится, словно чем обидел его.
Прости ради бога за мои дурные слова! – говорю.
Бог простит! Если разлюбил бы, после Первого потопа, когда вы дошли до края самого, натесал бы из палестинских камней, налепил бы из глины новое человечество, более послушное, а Он снова и снова терпеливо нянчится с вами на краю пропасти, не дает окончательно упасть… Не жалеете вы Его.
С тем и ушел…

Глава 2. Притча о семи братьях

Ты обещал рассказать притчу о семи братьях, что искали пути к Истине, – напом- нил Леонтию отрок.
Устал я очень сегодня. Может, в дру- гой раз. Долгий рассказ будет. Хотя друго- го случая может не случиться. Неизвестно, чем еще история с Кормщиком закончится, болтнет кто-нибудь из сверстников твоих, пионеров-ленинцев на меня за мой длинный язык. – А в причте той все – правда… Только предупреждаю, отрок, не короткий это рас- сказ. Готов ли?
Готов… – поспешно ответил отрок.
Ну, так слушай! Жили-были семь брать- ев. Жили-были семь братьев от одного отца и от одной матери, но такие разные все. Как семь нот. В музыке – знаешь ноты? Если все звуки-ноты были бы одинаковыми, не было бы музыки. Но разность нот – для гармонии, для взаимообогащения друг друга, для рожде- ния музыки. Почему же у людей иначе?
Жили семь братьев у одних отца и мате- ри. Отец всю свою жизнь работал от рассвета и до заката, чтобы прокормить семью. Кро- ме жены и сыновей он кормил царя, судью, попа, мытаря, полицейского, еврея-трактир- щика…
Нет правды на Земле, – сказал он, ухо- дя на турецкую войну защищать братьев-сла- вян, потому что, кроме России, их некому было защитить.
Спаси Бог! – перекрестила его в смерт- ную дорогу жена.
Бог… Супостат идет на нас тоже с име- нем Бога, – усмехнулся отец. – И его жена благословит именем Бога, чтобы он убил меня. Именем единого Бога благословляют нас обоих. Я начинаю подозревать, что Бога вообще нет. Страшно мне от мысли, что обе- здоленные придумали Его для обмана, чтобы
легче было мыкать жизнь, а главное – чтобы легче было умирать.
Матери страшно стало от его слов, но пе- речить не стала, только еще раз перекрестила его. Отец сезонно на зиму после полевых ра- бот ходил в город на заработки, оттуда при- нес в себе сомнение насчет существования Бога.
Отец сложил голову на войне. Бог не спас его, может, потому, что отец уже не твердо ве- ровал в Него или вообще уже не веровал. Мо- жет, больше веровал в Него тот, который его убил, а может, погиб по простой причине, что на войне кто-то должен погибать, иначе что это за война, если на ней не погибают.
Потом тяжело заболела мать, надорвав- шаяся на непосильной работе: нужно было поставить на ноги семерых.
У нее рак, – сказал старшему сыну врач. – Очень редкая болезнь, я впервые встречаюсь с ней, хотя врачи говорят, что с каждым годом она встречается все чаще. Медицина бессильна перед ней, одна наде- жда на Бога… – Врач помолчал и добавил: – если Он, конечно, есть. – Врач учился в уни- верситете и после него уже не знал, верует ли он в Бога. – Не всегда, но иногда кому-то Он помогает, по какому принципу выбирает человека, не знаю. Если Он, конечно, есть, – добавил врач, – если это не случайность.
Сыновья молились за нее впятером, два младших были еще несмышленыши. Моли- лись не потому, что так сказал врач, а пото- му, что веровали в Бога или хотели веровать. Раньше мать говорила, когда они отлынива- ли от церковной службы: «Я думаю, что ваш отец погиб, оставил нас сиротами, потому что потерял веру в Бога. Сосед же пришел и первым делом пошел в церковь – благода- рить Бога. Кто верил, тот вернулся с войны».

Она, за полгода высохшая от постоянной мучительной боли и мысли о будущем детей, пока могла ходить, не пропускала ни одной службы в церкви, в последние месяцы, уже чуть вставая с постели, беспрестанно моли- лась дома:
Боже милосердный, дай поставить их на ноги, хотя бы двух старших, чтобы они для остальных были вместо отца и матери.
Но с каждым днем ей становилось все хуже, Бог то ли не слышал ее, много у него было таких, то ли по какой-то причине бес- силен был помочь.
На тебя вся надежда, – говорила она старшему сыну, – ты остаешься за отца и мать.
Старший сын обликом и характером был не в отца, а в нее, и потому она любила его особенной любовью. А еще любила потому, что, кроме того, что он был тружеником, он был еще и молитвенником, с малых лет без принуждения не пропускал ни одной церков- ной службы, – чуть ходить стал, ухватится за подол юбки и семенит за ней в церковь, не считая времени, когда одно время тяжело бо- лел и чуть не умер, она считала, что вымолила его у Бога. Разумеется, любила и всех осталь- ных, ну и, как водится, самого младшего – Иванушку.
Почитай Господа Бога! – наставляла она старшего. – Он не оставит в беде, больше надеяться не на кого.
Боже, не оставь их! – умирая в страш- ных муках, повторяла мать. – У меня вся на- дежда на Тебя. Господи, не оставь их одних! Не лишай их разума!
С каждым днем ее голос слабел, а в по- следние дни она только шептала, а потом даже шептать перестала, только шевелила гу- бами, но с губ чуть слышно слетало имя Го- спода…
Бога нет? – однажды в отчаянии по- думал старший сын, больше не в силах смо- треть на ее муки. – Бога нет! Или Он не для нас! – После этого он опасливо оглянулся: не слышали ли его младшие братья, для ко- торых он теперь будет вместо отца и матери, потому как ему показалось, что он сказал
вслух, даже закричал? Не слышал ли его сам Бог, который читает мысли человеков? Тогда Он не медля должен его наказать, поразить громом, но браться не слышали, потому как, он только подумал, но не сказал вслух, а Бог промолчал – или тоже не слышал, или про- стил ему его кощунство, понимая, что оно от отчаяния.
«Бога нет?..» – вскричал старший брат внутренне на отпевании в церкви над гробом матери при торжественных словах священни- ка, когда забили последний гвоздь в крышку гроба: «Славен Бог!..»
«Славен Бог, не спасший ни их отца, ни матери?!»
«Пустивший их, семь братьев, один вто- рого меньше, сиротами по миру?!»
«И все равно славен Он?!»
«А если Ты есть, – поднял старший брат, который был теперь остальным вместо отца и матери, свой взор вверх, где в куполе храма был образ Вседержителя, – то убей и меня, потому что мне не в силах прокормить их, а если ты меня убьешь, они прокормятся ми- лостыней Тебя ради!!!» – Так снова внутренне вскричал он и испугался своих немых слов, словно они громким эхом отразились в купо- ле храма, но было уже поздно, казалось, что от немого крика закачались прощальные све- чи.
Но никакой кары или какого другого от- вета от Него не последовало.
С этого дня старший брат стал ходить в церковь все реже и больше не принуждал ходить в церковь младших, словно какой-то червь поселился в нем. Он знал, что Бог есть, но почему-то он уже не чувствовал Его за- щиты, он не знал, простил ли Он его кощун- ственные мысли во время отпевания матери. Как они росли-жили, я не буду тебе рас- сказывать… Но выжили. Младшему стало уже шестнадцать. И работали они, все семь братьев, на земле, каждый в меру своих сил. И не то чтобы очень уж в достатке стали жить, но и царю, судье, прокурору, попу, мы- тарю, еврею-трактирщику от них перепада- ло. Но томились братья – кроме куска хлеба, который иногда теперь был даже с маслом,

чем дальше, тем больше чего-то не хватало. А чего – не знали, потому что были словно слепые или глухие. Словно звучала где в вы- шине для них музыка, которая в то же время была музыка для всех на Земле, независимо от языка и национальности человека, но они не слышали ее, лишь иногда долетали до них отдельные звуки, и потому они раздражались от этой неясности! И почему-то без причины стали ссориться между собой.
Сердце томилось по чему-то высшему, не- известному. Казалось – чего бы проще: жить, как жили – пусть трудно, но без разъедающих душу сомнений, словом, как черви, те ведь тоже не напрасно на Земле живут-существу- ют, те ведь тоже рыхлят почву, может, улучша- ют ее специально для человека, – разве это не Божья воля? – но жить, как черви, они поче- му-то больше не могли, не хотели. Что-то ме- шало им жить так, а подсказать путь истин- ный и объяснить смысл жизни было некому. Отец погиб на войне, мать умерла, съедаемая раком, в страшных муках, для какой цели они родили их, оставив одних на Земле, а если без цели, то какой смысл их жизни, как и жизни вообще? К Богу у братьев были не то чтобы претензии, что оставил их на Земле одних, отобрав отца и мать, а сомнения, что Он во- обще есть, если даже суждено было матери умереть, то почему надо было растянуть ее смерть на несколько лет и в таких страшных муках? В чем она провинилась перед Ним, если такое страшное наказание? И в то же время не наказал Он старшего брата в церкви перед ее гробом, когда тот от отчаяния, про- стерши вверх руки, немо вскричал-спросил, а они немо услышали: «Нет Бога?»
И решили братья искать Бога или Исти- ну помимо церкви. Сами к Истине решили дорогу искать – без попов-посредников, ко- торых, помимо всего прочего, надо кормить. И каждый из братьев еще не подозревал о том, уже создал в себе свою церковь, считая ее единственно праведной.
И вот сели они уже не в первый раз на со- вет на крыльце родного дома, жить по-преж- нему – больше не могут. И чувствуют: вот- вот встанет между ними вражда. Они боялись
этого, они не знали, почему, но с каждым днем им становилось в спорах все труднее пе- реносить друг друга. И все чаще то у одного, то у другого вырывалось:
Нечего сидеть вот так! Пока не передра- лись, надо идти каждому по своему пути, искать дорогу к Истине без посредников, в церкви Бога нет, иначе он услышал бы мать. И кто найдет путь к Истине или к Богу пер- вым, сообщит другим.
Надо искать путь не к Богу, а к Прав- де, – судорожно сжимая кулаки, однажды пе- ребил старших братьев брат предпоследний, шестой, уже не помнивший отца, тот ушел на войну, когда ему не было года… – Надо ис- кать путь к всеобщему народному счастью, а не только к своему. Отдельного счастья не построить. Отдельного счастья в принципе не может быть. Ты был прав, когда над гро- бом матери молча в душе вскричал: «Бога нет!» – повернулся он к старшему брату. Ты думал, что никто не услышал, а я прочел этот крик в твоих глазах.
Я вскричал сгоряча, от великого горя, – стал оправдываться старший брат. – И я не утверждал, а спрашивал.
Что сгоряча – это как раз от сердца, – утвердил свою мысль шестой брат. – Да-да, Бога нет!!! Иначе не было бы нищих и бога- тых. Не убивали бы люди друг друга, не мучи- лись в страшных болезнях.
Старшие братья от неожиданности расте- рялись, самый старший жалел о вылетевших тогда из него сгоряча словах, раньше он каж- дый день ждал за них кары, но Бог молчал, то ли простил, сделав вид, что не слышал, то ли на самом деле Его нет, и теперь старший брат все реже вспоминал о тех своих кощун- ственных мыслях. Кто-то из средних братьев попытался предпоследнему, шестому, возра- зить, но он от этого лишь пришел в еще боль- шее неистовство:
Нет Бога! Вы думаете, что от того, что изобьете или даже убьете меня, Он появится? Его бедные придумали от собственного бес- силья. От своего сиротства, а богатые с радо- стью это подхватили, чтобы держать бедных в узде, чтобы они в конце концов не взбун-

товались, не устроили бы какую революцию. Надо уничтожить всех богачей-кровопийцев, и тогда наступит всеобщее счастье. Народ, как стадо баранов, кто-то должен просветить его и повести за собой. Все средства хороши для достижения счастья… Есть люди, кото- рые готовы, жертвуя собой, повести народ к народному счастью… Если нужно будет, даже через кровь… Я знаю такого человека. Есть такие книги…
Средние братья пытались с предпослед- ним, шестым, братом спорить, но спорить с ним было бесполезно, он сразу приходил в ярость:
Дураки вы! Стадо баранов, уткнувшихся носом в навоз! Надо бороться за свое и всеоб- щее счастье, а не сидеть на крыльце и ныть.
Начитавшись подложных книг, которые неизвестно откуда появлялись то на базаре, то в еврейской корчме, старший брат пожа- лел, что научил его грамоте, шестой, пред- последний, брат теперь не только не верил в Бога – с каким исступлением он раньше, в малые годы, верил в Него, подозревая своих братьев в неверии, с таким же исступленным ожесточением он теперь презирал их за веру в Него.
Только молчал брат старший. Земля не терпела пустых разговоров, время шло сво- им чередом: сошел снег, упусти день – будет поздно пахать, упусти час – будет поздно се- ять, а потом приходил покос, за ним – уборка урожая, а потом заготовка дров. А у братьев все больше времени уходило на споры, а есть они по-прежнему хотели, и работы у него в результате этого все добавлялось и добавля- лось. И он понимал: что-то упустил он в вос- питании братьев, но было уже поздно – они уже не слушали его… Ему не давала покоя мысль, что все началось с того его неистов- ства в храме, и глубоко это переживал, хотя теперь не знал, верует ли он сам в Бога или только старается веровать.
Не вступал в споры только младший брат, Иванушка, и потому, что был младшим и пи- тал к старшим уважение, и потому, что его считали дураком. Когда подрос, стал для старшего брата первым помощником.
Ну что ты молчишь, как пень?! – при- ставали к нему средние братья, каждый тай- ком надеясь перетянуть его на свою сторо- ну. – Пошли искать Правду! Помнишь, что мать наказывала?
Мать наказывала искать не Правду, а Бога, – поправлял их младший брат, Ива- нушка. – А искать Бога – незачем для этого идти за тридевять земель. Она имела в виду: надо искать Бога в себе. Сами подумайте: от себя никуда не убежишь. Потом: как говорит старший брат, нельзя оставлять землю-кор- милицу. На кого мы ее оставим?
На старшего брата, – почти хором гово- рили они.
Разве старшему брату одному под силу? – не соглашался он. – Везде едино, когда в себе покоя нет. Нельзя оставлять ро- дительские могилы. Скажи, брат? – обратил- ся он к старшему брату.
И неожиданно услышал:
Если уж собрались, пусть идут, пока не передрались! Только идите вместе, мне покойнее и вам легче, в обиду себя не дади- те. – Старший брат уже не уговаривал боль- ше средних братьев не уходить, он уже устал от их споров и порой даже уже мечтал, чтобы они поскорее ушли, да и в доме не повернуть- ся, а уйдут – можно будет наконец жениться, о детях подумать, продолжить род.
Если пойдем вместе, наоборот, так мы скорее совсем перессоримся, – не согла- сился с ним второй брат. – Тут хоть ты нас сдерживаешь, останавливаешь. А так: встре- тится первая развилка дорог, один будет го- ворить – туда, другой – сюда. Да и много ли обойдешь вместе, страна большая. Надо идти каждый своей дорогой, как кто свое счастье разумеет. И если кто первый найдет, звать остальных.
Другие братья поддержали его. Оказалось, что только в этом были они едины.
Только младший, Иванушка-дурачок, молчал, лишь печально по-матерински улы- бался, и улыбка эта их раздражала.
Сели братья на пороге родного дома пе- ред дорогой и впервые за последние месяцы были согласны и ласковы друг с другом.

И собрались они наутро идти в разные стороны, по разным дорогам. Но дали они себе слово: кто найдет первым Истину или Правду, вернется домой и даст весточку остальным. И остались дома лишь старший, потому как не на кого было землю оставить, и самый младший, Иванушка, которого сред- ние братья звали дурачком. И может быть, не совсем и дурачок, но так уж в сказке го- ворится, и так братья считали, потому что моложе всех был и больше молчал, чем го- ворил. И потому что ни к чему высокому не стремился, тем более к всеобщему счастью. В разговоры о Боге не встревал, хулы о Нем не терпел, сразу уходил в сторону.
Лучше нигде не будет, – говорил он. – Я не был во всех тех краях, куда вы собираетесь идти, но знаю. – Этими словами он и вызвал у остальных братьев смех. – Как не поймете: до вас сколько людей ходило всеобщее сча- стье искать, и никто его на чужой стороне не нашел. Потому как не помимо нас беда, а в самих нас, внутри. Лучше нигде не будет. Да и за домом, за отцовским, пусть плохоньким, надо присмотреть, брату старшему помогать, вдруг что – куда вернетесь, когда досыта набе- гаетесь и лучшей доли не найдете? Кто-то дол- жен будет, если не накормить, то подать вам кусок хлеба. Кто-то дома обязательно должен остаться, на отцовской земле, чтобы не дать ей запустеть. Вот в чем долг наш перед Богом и перед собой: не для того дана Им нам зем- ля, чтобы ее бросить и разевать рот на чужую. Никуда я не пойду. А Бога не хулите, не берите грех на душу! Не веруете, ваше дело, но не ху- лите, Он до поры до времени терпит…
Дурак! – говорил ему на это второй брат. – Обрекаешь себя на муку вечную, на жизнь скотскую, глаза в небо поднять бо- ишься, от пуповины оторваться не можешь. Старший брат, как мы уйдем, женится, мы ему только мешаем, детей наплодит на беду себе и им, как наши отец с матерью. И ты окажешься тут лишним. Не будет тебе тут счастья. Пошли со мной!
Нет, не пойду, – решительно мотал го- ловой Иванушка-дурачок. – Если старший брат из дома не выгонит, никуда не пойду…
Жалко мне тебя, может, никогда не увидимся, – покачал головой второй брат. – Хотя, может, и хорошо, что остаешься с бра- том… До утра думай, Царство Божье не на Небесах, а на Земле, в дальних землях оно, Беловодьем называется. Там все праведно и чисто. Только надо найти туда дорогу. А я знаю… Мне сказывали… Мимо Казани, по- том на Пермь, а можно и на Уфу, потом вверх по Белой-реке, которую Белой-Воложкой зовут, там, в неприступной пещере жил Ан- тоний-отшельник, у него древние книги. Он знал дорогу через Камень-гору, через Урал. Его разбойники пришли убивать, думали, что он пугачевское золото хранит, а его там нет. А он за день до того, видели мужики, на вос- ход солнца ушел, может, как раз в Беловодье. И древние рукописные книги с собой унес, в которых предсказано, что с человеком на Земле будет. Дорога правильно показана. До Алтайских гор правильно. А дальше никакая карта, человеком нарисованная, не поможет, потому как в Беловодье можно только по ду- шевным знакам выйти… Как поколеблешься в вере, так туманом справедливую Беловод- скую землю накроет… Если разыщу, я найду способ тебе весточку дать… Три года жди. Если не будет вести, значит, пропал я. Зна- чит, не нашел дороги в Беловодье. Значит, не суждено мне было. Тогда ты иди… Других не слушай, в обмане душевном они. Сам иди. Твердо знай: есть такая страна, Беловодьем называется. Тибетцы и прочие восточные люди зовут ее Шамбалой.
Дурак! – на сей раз третий брат обозвал так не младшего, Иванушку, а второго бра- та. – Беловодье твое – сказка для дураков и для малых детей. Обман, так легче жить. Надо вообще уходить из этого царства Ан- трихриста в крепи северные, где никого нет, где еще осквернения не было. Как призывал сожженный в огне протопоп Аввакум. Где сам воздух еще не испорчен. Пошли со мной в далекие северные леса, вне пределов сата- нинской досягаемости…
Сам ты дурак! – сказал ему на то чет- вертый брат. – Уходи со мной! – говорил он младшему брату. – Родное гнездо нам дано

лишь для того, чтобы опериться, набраться сил. Вон и у птиц – выросли, и все разлете- лись.
Но и у птиц – кто-нибудь да остается – или в самом гнезде или около гнезда, – с по- корной улыбкой отвечал младший, Ивануш- ка-дурачок. – По весне возвращаются. Иначе все птицы давно бы перевелись или куда-ни- будь перелетели.
Ты меня слушай! – говорил четвертый брат. – Они все чушь плетут. На Земле наста- ло время Антихриста. Все окутано ложными, богопреступными указами. И – что ни делай, служишь Антихристу: добро ли, зло ли. Что де- лать человеку, который хочет спастись? Одно лишь: уйти от мира, где царствует Антихрист, где все опутано им. Один только путь спа- стись от пут льстивого врага – таитися и бе- гати. Вроде бы жить в этом мире, а на самом деле – в другом. Всякий, кто хочет спастись, не должен принимать печати Антихриста, то есть иметь паспорт, не должен иметь ни гра- да, ни села, ни дома, а вечно бегати-стран- ствовать. И в скиту, и в монастыре нет спа- сения, только в прекрасной матери-пустыни убежище и духовный покой. Там легче найти дорогу в Царство Божие. Ты же видишь, что возвышаются на церковных кафедрах лжеу- чители. Но скоро все пророчества свершатся, предсказания сбудутся, и будет скоро Второе Пришествие Иисуса Христа и суд его правед- ный. И придется тогда вопиять насильникам, смолу и огонь они будут пить за прегордую жизнь свою. Зато страдальцы попадут в рай.
Что-то мутное, жутковатое было в сло- вах брата четвертого. Концы не сходились с концами, чувствовалось, что сам он смутно понимал им же сказанное, по всему, с чужих слов. Где только успел наслушаться?
А кто кормить-поить страну будет, если все будут бегати?! – спрашивал Ивануш- ка-дурачок. – Все ведь тогда перемрут с голо- ду. И рая не дождутся. Может, для того такое учение хитро придумано, чтобы так разорить страну, чтобы все бегали, таились, а на зем- лю нашу тем временем придет какой-нибудь очередной супостат, а у нас и защитить стра- ну некому.
Дурак он и есть дурак! – замахал на его него руками четвертый брат, жалея, что начал этот разговор. – Я ему про Дух Святой, а он опять про брюхо.
Нет, брат, – смиренно отвечал ему Ива- нушка-дурачок. – Прости меня, но я никуда не пойду. Я не препятствую вам, идите, если уж совсем невтерпеж. Но ты ведь сам гово- ришь, что бегати – это временно, а там бу- дет война с войском Антихристовым. Не ду- маешь, что сие как раз от Антихриста – без конца бегати? Я вот что думаю: одни анти- христы-убивцы разоряют землю, другие – оставшихся, обездоленных, мучеников обма- нывают, отрывают от нее, зовут неизвестно куда, даже с жизнью собственной покончить, не есть ли сие разные стороны одной сата- нинской медали? И те, и другие опустошают землю. Посмотри на старшего брата! Нахлеб- ников: царь, судья, мытарь, поп, еврей-трак- тирщик… А теперь вот еще вы все, каждый по-своему ищущие Бога, Правду или Исти- ну, словно это разные вещи, словно это не суть одного. Вас тоже кормить надо. Ты вот подумай: призываешь к добру, а врагам сво- им обещаешь самые страшные кары – смолу и огонь пить. Нельзя бороться со злом по- средством зла, так ты только умножишь зло.
Ну, если не можешь порвать с миром, будь странноприимцем, – примирительно говорил четвертый брат. – К тебе будут при- ходить такие, как я, бегуны, идущие по на- шей тайной дороге, а ты прячь их от мира.
А где я их буду прятать?
Бегуны мирские или жиловые специ- ально для лучшего укрывательства устраива- ют в своих домах подполья с тайными вхо- дами. Вдоль всего их пути так. Есть целые деревни, которые состоят сплошь из мирских бегунов. Свят ты будешь этим делом. Но что- бы окончательно спастись, странноприи- мец должен умереть настоящим странником Божьим. Когда он почувствует, что к нему пришла смерть, родные его должны дать знать в полицию, что он пропал неизвестно куда, ушел в бега, а не умер. А сам он уходит умирать в лес, и если совсем уж нет сил, в со- седний дом. И тогда ты будешь после смерти

причислен к настоящим странникам. Ибо в этой жизни подвиг не каждому под силу – быть всю жизнь в бегах, в северных, ураль- ских или сибирских лесах. И так можно. Тем более что нам, бегунам, невозможно быть без вашей помощи странноприимцев или при- станодержателей.
Хитро вы хотите устроиться, – захох- отал подслушивавший шестой брат, пред- последний, – кроме царя, мытаря, попа, еврея-трактирщика, еще вас корми и анти- христов-стражников, что будут за вами го- няться по стране.
Иди отсюда, не подслушивай! – недо- бро замахал на него руками четвертый брат. – Уйди, добром прошу!..
Вот и получается, что не проживете вы без меня, – вздохнул Иванушка, – а значит, и без земли. Бросать землю грех!
А ты возьми и брось, уйди от все- го этого, – настойчиво убеждал четвертый брат, – и тебе сразу станет легче. О чем ты говоришь – о каком грехе?! Вспомни, ведь сам Иисус Христос говорил: «Не ищите пло- дов от земли…» Он ведь прямо намекал. Ведь сам Бог позвал нас туда, к себе, в Царство Божье. Но только вот ясного пути почему-то не указал. А может, попы его от нас этот путь спрятали? Втемяшил себе в башку: грех зем- лю бросать. Какой грех – давно махнул Бог рукой на Землю нашу. Более того, Бог к себе зовет. И может, не Антихристовы слуги, а по Его намеку разоряют ее без конца, чтобы мы не врастали корнями в нее, потому что наше место не на Земле, мы тут только временные. Он зовет нас, знаки подает, а мы вцепились в нее и сидим, вместо того, чтобы пойти за ним…
От себя никуда не убежишь, ни в какие северные леса, обман сие, прав ты, Иван, – сказал пятый брат, впервые назвав его взрос- лым именем. – Одно только может спасти от первородного греха, в чем были виноваты первые человеки на Земле. Это – отказаться от плоти. Человек не должен, не может жить, яко скот. У него другое, высшее предназна- чение. Он рожден для духовной жизни. Бо- жественный Дух не может сойти на человека
нечистого. Плоть человека сама по себе суть зло, от нее происходит искушение и грех. Вспомни Адама и Еву. Для получения духов- ной радости нужно очистить плоть. Хмельно- го не пить, плотского греха не творить, не же- ниться, а если жениться, жить с женой, как с сестрой, чтобы только духовная связь была. Не женимые не должны жениться, женимые должны разжениться.
Насчет хмельного я согласен, беды от него только, – согласился Иванушка-дура- чок. – А грех первородный… А как же тогда дальше будет продолжаться род людской?
А зачем он должен продолжаться? – вскричал пятый брат. – Чтобы расплодилось нас на Земле без счету, видимо-невидимо, чтобы тесно нам стало, чтобы умерли потом все с голоду, передравшись из-за последнего куска хлеба? И так нас уже лишнего на Зем- ле. От этого все беды. Войны всякие. Хватит! Надо остановиться и строить счастье небес- ное с теми, кто уже есть… Близок конец све- та, все неправедные погибнут, а праведные вечно будут блаженствовать вместе с Богом на седьмом небе. Уже сейчас Иисус Христос воплощается в каждом из нас.
Глаза у пятого брата горели, как у боль- ного, хотя он был совершенно здоров. Ива- нушка замечал это и у других братьев: как бы отрубало у них что-то в голове, как бы закли- нивались они болезненно на одной мысли и ничего другого не хотели, а может быть, не могли слышать. Может быть, на самом деле есть такая болезнь, о которой только анти- христовы слуги знают? Когда заклинивает человека на одной несуразной мысли. Но это еще не самое страшное. Страшное самое, когда от него начинают как бы заболевать другие – словно холера, чума ли набрасыва- ется от одного человека на другого, а потом, может, на целый народ.
А почему ваших зовут хлысты? – спро- сил Иванушка.
Не хлысты, а христы! – возмутился пя- тый брат. – Потому что мы телом, духом чи- сты, как Иисус Христос.
Но, говорят, у вас есть обряд так на- зываемой «христовой любви»? – осторожно

спросил Иван. – Что не все держат обет воз- держания. Когда во время так называемого радения повальный грех и хлещут друг дру- га хлыстами, потому вас и зовут хлыстами, и никакие вы не христы?
– Это врут! – вскричал пятый брат. – Это специально наговаривают, чтобы опорочить нас. Это, наверное, он, – показал он на пред- последнего, шестого брата? – Да, есть такие, которые не выдерживают, – согласился он. – Гореть им всем в геенне огненной! А этот – только рад! – снова показал он пальцем в сторону предпоследнего брата.
Предпоследний, шестой, брат незаметно усмехнулся: засмейся открыто – пятый брат может и за топор схватиться. Предпоследний брат был книжник. К тому времени, когда он родился, старшие братья уже подросли и ра- ботали вместе с отцом по хозяйству и в поле, и он, единственный в семье, смог учиться в церковно-приходской школе, и отец, мо- жет, сам не замечая того, баловал его, питая на него тайные надежды. Но учение не всегда свет, как это утверждают, порой это еще боль- ше тьма, стали попадаться ему книги, слов- но кто-то специально подсовывал ему их, из которых он познал тайный закон достижения всеобщего счастья, который удовлетворил его, потом он уже сам искал такие книги.
В отличие от остальных, неграмотных братьев, шестой брат после неизвестно откуда взявшихся у него тайных книг изучил Еванге- лие, но исключительно для того, чтобы опро- вергнуть, разоблачить его, еще не читая его, он знал, что это всего лишь хитрая и опасная сказка, придуманная для одурманивания лю- дей, и смеялся над коллективными радения- ми хлыстов, в которых тайно участвовал пя- тый брат. «Они не христы, – говорил он об Аввакуме Копылове, руководителе хлыстов- ской общины, и его последователях, – они – наивные прохвосты, погрязшие в грехе и са- мообмане и обманывающие других».
Но Аввакум Копылов, как и Иисус Христос, страдал, – возражал ему пятый брат. – Во время сорокадневного поста тоже не пил воды и говорит, что после всего этого был взят на седьмое небо и там был удостоен
чести беседовать с самим Господом Богом из уст в уста…
Если не врет, то это галлюцинации от истощения мозга, – захохотал шестой брат. – А Писание-Евангелие, – сказал он почему-то хриплым шепотом, – сказка. Да-да! – с ус- мешкой бросал он в испуганные Иванушки- ны глаза… Живем мы все в обмане… Стар- ший брат, бездумно работающий с рассвета и до заката, раньше времени загнется от не- посильного труда… А они, – показал он на остальных братьев, – все вернутся ни с чем, чтобы повторить или его участь, или спить- ся из-за несбывшейся мечты. Они вернутся совсем озлобленные, если их не сгноят как опасных сектантов на каторге. И сядут тебе на шею. И вот тогда я поведу их за собой. Мне как раз и нужны озлобленные.
А что ты скажешь об Антонии Савиц- ком, что из Михайловского? – осторожно спрашивал Иванушка.
Который перепутал Христа с Антихри- стом? – усмехнулся брат шестой. – Объявил себя Антихристом, разумея под этим именем агнца Христа, якобы пришедшего судить мир по пророчеству Апокалипсиса. Дальше тако- го невежества уже некуда. Я думал, мужики прибьют его, когда он назвался Антихристом. А им, оказывается, все равно: Христос или Антихрист, главное, куда-то зовет. В этом вся Россия! Одни непременно стремятся стать христами, другие безоглядно идти за этими прохвостами. Вот этим-то мы и воспользуемся.
Каков дальнейший жизненный план твой? – ради потехи спрашивал всякий раз шестой брат идущего мимо их деревни на ба- зар или в Денисовку Антония Савицкого.
Я начну войну со всеми царями земны- ми и побежу их, – напуская на себя значи- мость, важно говорил тот. – А тех, кто и после победы не уверует в меня и не будет покло- няться мне, отдам на муки вечные. С верны- ми же я буду царствовать не только над Зем- лей, но и над всей Вселенной, сам буду царем, а жена моя будущая, Домна, дочь дьякона из Денисовки, будет царицей небесной.
А если дьякон не отдаст ее за тебя, ведь он православный, в церкви служит.

Отдаст, куда денется, если не захочет гореть в геенне огненной.
Антоний уходил лицезреть свою будущую царицу, а шестой брат от души до слез хохотал ему вслед.
Обрати внимание, – говорил он брату Иванушке, – и он: «Отдам на муки вечные тех, кто не уверует в меня». Савицкий, ко- нечно, просто свихнутый, ему место в сумас- шедшем доме, но посмотри, за ним толпы идут, которые вроде в здравом уме. И братья твои – то же самое, как один: «Отдам на муки вечные…», другого они не знают. Все их до- роги в Царствие Небесное, которого нет, – та же наивная сказка, и все эти христы рано или поздно за мной пойдут, а обманутые ими – тем более. – И глаза шестого брата, блеска которых Иванушка почему-то побаивался, суживались до узкой щелочки. Иванушка, первый раз столкнувшись с этим блеском, внутренне содрогнулся: от кого это у него – только ни от отца, ни от матери.
Пятый брат, каждый раз увидев, что ше- стой брат ведет долгий и тихий, чтобы никто не мог подслушать, разговор с Иванушкой, после такого разговора перехватывал его:
Не слушай ты его, он злой. Мне ка- жется, что ему ничего не стоит человека убить. Но сам он не будет убивать, угово- рит на это кого-нибудь другого, простачка, вроде тебя. – И опять начинал сманивать его в хлысты: – У нас тихо, спокойно, все по-доброму, по согласию, – ласково начинал он. – Только я кое-что в нашем учении изме- нил бы. Нет, я не отвергаю всякие там кол- лективные молитвы и радения. Но рано или поздно они кончаются одним – раздором. Один – глупее, другой – умнее. Один – урод, другой – завистливый. Тебя, как ты говорил, смущает свальный грех. Я против свального греха. Рано или поздно нагрянет полиция – кто-нибудь да проговорится, кто-нибудь да свидетель. Я за то, чтобы радеть поодиноч- но: сегодня с одной сестрой, завтра или через час, если найдет Дух Святой, с другой, с тре- тьей… Я заметил, даже на общих радениях: Дух исходит не на каждого, а выборочно, кого Христос выбрал, остальные ему подра-
жают, делают вид, что и на них Дух Божий со- шел. Потому откровение должно быть строго особливым. Дух исходит не на всякого хри- ста, но только на того, который таинственно умер и таинственно воскрес.
А что значит: таинственно умер? – не понимая, испуганно спрашивал Иванушка. – Смерть, какая она ни будь, таинственная или нетаинственная, все равно смерть.
Обыкновенная смерть – это смерть об Адаме, это следствие первородного прароди- тельского греха. Такие смертные не воскреса- ют. Они отходят в землю, из которой взяты. Таинственная смерть… как это тебе сказать… состояние бесстрастия и святости. Она до- стигается, во-первых, постоянным «вопле- нием» молитвы «Господи Иисусе, помилуй мя, грешного!»
Но эту молитву постоянно читают в церкви, на каждой службе – пытался осмыс- лить этот бред младший брат, Иванушка, ко- торого остальные братья дурачком считали.
И пятый брат раздраженно шептал ему:
В церкви нет святости. Иисуса Христа там нет давно. А может, Он туда вообще ни- когда не заходил. Церковь ведь появилась после его Воскрешения. Церковь давно пре- вратилась в контору, где на вере зарабатывают деньги. Это, во-первых. А во-вторых, она дав- но служит властям, чтобы народ не бунтовал. Чтобы был как скот: «Всякая власть от Бога…» Это в церкви повторяют как попугаи, не вни- кая в суть сказанного. Повторять и попугай может. Главное – вникнуть в суть, отрешить- ся. Чтобы Иисус Христос заметил и выделил тебя. – При этом его глаза начинали гореть как у шестого брата так, что Иванушка боялся встретиться с ними и не поднимал своих.
Да, через Иисусову молитву человек может таинственно умереть и таинственно воскреснуть, но это еще не окончательная духовная смерть, а временная. Совершенная таинственная смерть – смерть не об Адаме, а смерть о Христе – полное самоотречение и полное самоотвержение от всего земного и даже небесного. Кто хочет истинного, свято пожити, тому должно забыть о себе и отнюдь ничего не бояться, крайнее беспопечение

плоти во всем, единой воли Божией желати, в каком бы виде она на тебя ни исполнилась: покоем ли, великим ли страданием.
Младший брат не понимал всего, о чем горячечно шептал пятый брат, но почему-то страшно ему было от всего, что тот пропове- довал, и противилась тому душа.
А тот, все более возбуждаясь, продол- жал – еще более замысловато и непонятно:
Крайнее отвержение от всего сие есть: обнажиться, открыться должно мне все – тварное, земное, и должны мне обнажиться все богатства, слава, честь и прочее. И дол- жен я буду отказаться от всего земного, естественного, от памяти, разума, желания, воли, приобретенного просвещения, всей собственности своей, своего самолюбия; от добродетельных упражнений отрешиться, от всех уставов и правил, но только следовать вожделению Духа Святого. Что Дух Святой сверху подскажет. И когда отвергнувший себя почувствует Дух Божий в себе, он не подле- жит греху, он уже безгрешен, ему не нужно исполнять заповеди, обязательные для дру- гих, ибо праведнику закон не лежит, он – уже избранный, он уже от Бога, ему все можно…
И страшно стало Иванушке, потому как явственно увидел в пятом брате не просто психически больного, а, если его не оста- новить, будущего разбойника, и не просто разбойника, а разбойника по идее, за сча- стье народное. Откуда это в нем? Словно че- рез поветрие какое-то поймал он заразную страшную болезнь, что подобно чуме или холере по воздуху распространяются, иначе откуда это в нем, дальше уездного села нигде не бывал? Значит, еще где-то есть такие? Что будет, если они объединятся?
Дед Левонтий замолчал…

А дальше? – осторожно и в то же время нетерпеливо спросил отрок.
Знаешь, – наконец заговорил Левон- тий. – Было не раз, когда такие люди доры- вались до власти и, что страшно, с помощью вполне здоровых психически людей. Несчаст- ного на первых порах всерьез не принимали. Может, даже смеялись над ним, использова-
ли в своих целях, а он собирал со временем вокруг себя таких же, к ним присоединились просто разбойники, а за его спиной, увидев его стремление к власти, тайно встанет Кто- кто, скорее, от Дьявола или сам Дьявол и, по- такая ему, будет вкладывать в его голову свои мысли, и напишут ему партийный манифест для обмана народа, чтобы непременно землю раздать всем поровну: и работягам, и лен- тяям, на самом деле заставит его служить совсем другой цели, и до последнего своего часа он не будет подозревать об этом, под его пятой окажутся миллионы, полпланеты будет ввергнуто в войну, и будет он со време- нем низвергнут с трона и проклят, но через какое-то время возродится в новом обличье в другом месте. Не раз в мир придет такой че- ловек, который будет властвовать почти всей планетой, пока люди не опомнятся через большую, вселенскую кровь… У пятого бра- та те же мысли, тот же план, что и у шестого, только другими словами сказанный, может, более простыми, всяким бездельникам со- блазнительный, но в основе тот же самый!.. Очень большое зло, как и от шестого, может быть от пятого брата.
И что дальше было с пятым братом? – нетерпеливо спросил отрок.
Хлысты-христы проповедуют общее, а пятый брат вроде бы и хлыст, а проповедо- вал единоличное, и хитро так, что сразу не поймешь, и постепенно он со временем верх в их хлыстовской общине взял. Он у них хуже помещика, хуже жандарма стал. Они стали жить у него как в тюрьме. Он говорил: «По требованию духовно воскресшего – а таким он определил только себя – иди с ним, куда он пошлет! И что сделать велит, сделай без размышления! Что потребует от твоей соб- ственности – без сожаления отдавай. У мужа берут жену, а мужа сводят с другой; если хо- чет лишить целомудрия девушку или чести вдову – и это от Духа Святого. Ибо это не он сам, а Дух Святой хочет. Беречь в сем случае целомудрие – крайнее безумие. Напротив, надо волю давать Духу действовати – лучше Дух сделает, что самое негодное, нежели мы самое хорошее. Кто себя бережет, хотят быть

умнее Бога и делают убыток душам своим». Он стал царем и богом у них. И ведь слуша- лись они его. Не пойму, чем он действовал на них. Ни закона, ни полицейского не было у него, а слушались. Конечно, он дурак, но, если разобраться, большевики, чтобы прий- ти к власти, разве проповедовали не подоб- ное. Это одна и та же зараза, только личину меняет… Меня и тот странник, который ко мне на покос забредал, когда я ему эту прит- чу, можно сказать, против своей воли расска- зал, спрашивал:
Как ты думаешь, в пятом брате, как и в шестом, это зло изначально было заложено или принес кто со стороны?
Я мыслю, – говорю ему, – что шестой брат прав: пятый брат рано или поздно к нему прибьется, вместе они будут, хотя ненавидеть друг друга по-прежнему будут. Я вот сколько ни ломаю голову, а ответ на твой вопрос дать не могу: кто посеял в них зло или в каждом из- начально это семя? Оттого ли, что отец в Бога не веровал? Но ведь мать веровала. Самые большие беды в России будут от этих братьев. Если привнес кто зло со стороны – страшно, если в самих них родилось – еще страшнее: значит, изначально этот порок в человеке… А ты как думаешь? – спрашиваю его.
Ты не слышал, случаем, о Нечаеве? – вместо ответа спросил меня странник.
Нечаевых много, может, чуть помень- ше, чем Ивановых…
Суд в Петербурге был?..
Нет, не слыхал. Мы – люди темные, Петербург далеко от нас. Да и не Петербург он теперь… По христу или хлысту большеви- ков-коммунистов город переименовали.
А о Раскольникове?
Из раскольников, что ли?
Не совсем так. Фамилия это. На самом деле не было такого человека, в книге сво- ей провидческой писатель Достоевский под этой фамилией Нечаева и, может, твоих ше- стого и пятого брата вывел. Чтобы предупре- дить людей, что таких, как Нечаев, в России уже много и с каждым годом их становится все больше. И не только в России, и, может, прежде всего, не в России, и твои братья,
шестой и пятый, непременно с ними будут, если уже не присоединились к ним. Пока они в тайне между собой отношения выясняют, а потом раскроются, и каждый из них прооб- раз Антихриста…
Левонтий с тревогой посмотрел в окно, на краю деревни показались два всадника: не уполномоченные ли?.. Нет, слава богу: про- скакали мимо…

А что дальше с братьями стало? – спро- сил отрок.
А что? Как только разбрелись они в раз- ные стороны в поисках Царства Божьего, Правды или Истины, каждый искал свое, началась очередная война, словно кто толь- ко и ждал, когда они из дома уйдут. Старший брат, как пахал, так и приткнул соху к плетню своей избенки и ушел защищать Отечество и, как и отец, сгинул там, оставив землю и хо- зяйство на Иванушку, которого остальные братья считали дурачком, а еще вдову с тремя ребятишками и долги, а главное – не сказал, не успел сказать, как жить дальше. Да и знал ли – до этого ли ему было! От земли глаз ото- рвать не мог, жил и жил. На прощанье вздох- нул только:
Одна надежда, если вернется третий брат, если не сгинет где. На него лишь наде- жда. Дай Бог, вернулся бы, он хоть и духобор какой-то, но к земле привязанный. Осталь- ные, считай, отрезанный ломоть. Да беды еще какой наделают. И тебе ее принесут. И тебе еще за них ответ держать придется, не говоря уже о том, что кормить их надо будет. А третий… Он должен вернуться. И даже если не вернется, – может найти дорогу, где воздух на Земле еще чист, крепко осядет на земле. Хороший хозяин из него может получиться.
Левонтий вздохнул, замолчал…

А что дальше было с братьями? – не терпится узнать отроку.
Через три года на четвертый забрел ни- щий-побирушка. Исхудалый, оборванный, кашляет кровью. Подал ему Иван ломоть хле- ба. – Можно сказать, свой, последний, попо- лам разделил.

От брата твоего второго весть принес, – жадно съев ломоть, сказал тот. – Привет от твоего брата принес, – повторил странник, жадно оглядывая пустые кухонные полки. – От того, который Беловодье ушел искать. Вместе мы с ним от Урала-Камня дальше шли. Ох, и тяжелый путь был! Дороги-то тол- ком не знаем, в одну сторону ткнемся, в дру- гую полтыщи верст отмахаем, и ни у кого не спросишь, в тайне приходится держать, куда идем, стражники везде. Вот время-то и потеряли. Через горы Алтай до зимы не успели перейти. Зима застала неожиданно. Да и душа почему-то не подсказывает, куда дальше идти, какой долиной, каким перева- лом. Каждый тайно о своем спутнике думает: неужели у него помыслы нечисты, раз не от- крывается путь в Беловодье? У одного душа подсказывает: что через горы этой долиной идти надо, у другого – той. Того гляди, до свары дойдет, от чего из мира уходили. А по- том в одной долине решили: чем не Белово- дье: земля – лучше не надо, такой – мы и не видели, воздуха-климаты – тоже, хоть и су- ровые, но нам привычные. А главное – царя нет, помещиков нет, полицейских нет, попов нет, еврея-трактирщика тоже нет, сами себе хозяева. И земли – сколько глаз охватит. И от северного ветра горы охраняют. До того небольшими группами шли, таились, а тут собрались вместе. Сложили мы пожитки в одно место, так что теперь все у нас было общее, и, выкопав временные землянки, стали строить первый дом, куда малых де- тей с матерями собрали. И посеяли общее поле, рожь. Трудно было, голодно, холодно, кору ели, но радостно: все равные, все сво- бодные. С весны стали строить новые дома уже каждой семье, у кого она была. Стали прибредать новые люди, не спрашивали их, кто, откуда, – брали, рабочей силы не хва- тало. Трудились славно, никто тебя не по- гоняет, а хочется работать еще и еще, только день короткий. Постепенно обзаводиться хозяйством стали. Развели табуны конские. Выборные регулируют производство и по- требление. Чем не Беловодье? – пришедший блеснул воспаленными глазами. – Только
вот и не заметили, когда случилось: выбор- ные стали богатеями. Что помещики, на работу уже не ходят, только указывают дру- гим. И брат твой, который был душой у нас, спутался с бабой выборного Матвея. Краси- вая баба, ничего не скажешь, и моложе на- много Матвея. Господская дочь в монашки сначала уходила, а потом с ним в Беловодье пошла. Никак себя на Земле найти не могла. А Матвей еще в дороге, а потом на стройке надорвался. Сохнуть стал. А брат твой в са- мой силе. И пошло. Кончилось тем, что сно- ва разделились на бедных и богатых – и раз- валили все, хоть полицейских зови навести порядок. Уж, гляди, колом друг друга при- бьют. Вот я и вернулся.
А брат? – нетерпеливо спросил Ива- нушка.
Брат твой – упорный. Как стало ру- шиться все, почернел он лицом. Развала пол- ного он уже не видел, раньше ушел. Говорит:
«Так случилось, потому что не Беловодье это». Не дошли мы тогда до него. Пойду, говорит, искать истинную Беловодскую землицу. Все равно, говорит, найду, а глаза уже потухли. Пошел больше из принципу, думаю, а не из веры. В китайскую сторону. И жена Матвея пошла за ним. За самые высокие горы, еще дальше за Китаем. Все равно есть она, гово- рит, земля Беловодская. Только она от нас, неправедных, все дальше уходит. Теперь она где-то на Тибете, за Китаем. Уходит она от нас, грешных, все дальше, в непроходимые поднебесные горы, чтобы мы не замарали ее. Чтобы только самые упорные ее достигали. В тех краях ее еще Шамбалой зовут. С тех пор от него никакой вести нет. Вот до тебя дошел, а идти дальше некуда.
С месяц кормился он около Иванушки, у Иванушки совести не хватает прогнать его, пока тот сам не догадался, не понял, что тут ему не только счастья, судьбы не будет, что в обузу он.
Вторая весть пришла о четвертом брате, который решил спастись от Антихриста, не имея ни града, ни села, ни дома. Который особым образом решил противиться воле Антихриста и исполнению его законов: всю

жизнь бегати. И таких кормил Иван по завету брата. А сам брат переходил из города в го- род, из села в село, обойдя так уж полстраны, иногда давал весточку, и прошло так много лет… И силы его истощились, но он шел от пристанища к пристанищу, успокаивая себя и других тем, что нынешнее состояние стра- ны и мира всего временно, пока нельзя всту- пать в открытую войну с Антихристом. Будет дан сигнал, убеждал других. И неизвестно, ждал ли сам этого сигнала.
И вот передали ему тайно уже затертое от множества рук его державших, зачитанное
«Разглагольствие тюменского странника», написанное неким Василием Москвиным. И отрицало сие писание все земные пути Антихристовы: присягу, ревизию душ или перепись, оброки, паспорта, рекрутчину. Пи- салось в нем, что бороться с Антихристом от- крытым путем по-прежнему невозможно, но время борьбы уже близко. «Я уже вижу духом искушения, сходящего с Небес: Бог на белом коне вскоре соберет всех бегунов в свое воин- ство и сотворит брань с воинством Антихри- ста. После победы начнется царство бегунов на Земле, столицею же будет Новый Иеруса- лим у Каспийского моря…» Несказанно об- радовался четвертый брат: наконец-то было названо время брани с Антихристом, сколь- ко можно смиренно бегати, мыкаться беспа- спортной тенью, обрадованный, потащился и он к Каспийскому морю.
Ему уже казалось, что он сам написал
«Разглагольствие тюменского странника», а не какой-то Василий Москвин, и он тоже призвал к борьбе, хотя это первоначально су- против его души было. И стал переписывать
«Разглагольствие…», так как грамоте немного научен был, и распространять его. И потяну- лись к Каспийскому морю такие же набегав- шиеся, отчаявшиеся, самые нетерпения на- бравшиеся.
По пути: на перекрестках дорог и в стран- ноприимных домах четвертый брат много проповедовал – убеждал, уговаривал тех, кто по-прежнему был против всякого насилия, кто по-прежнему говорил, что жить по-преж- нему вне мира надо, но мирно. Нет, говорил
четвертый брат, наконец пришло время борь- бы, не начнем сейчас, можем время упустить. И Бог не спускается на белом коне потому, что мы бездействуем.
С каждым днем за четвертым братом шло все больше и больше людей. Шли вроде бы вместе, к одной цели, а сторонясь друг дру- га – привыкли жить поодиночке тихой без- ымянной мышью по тайным приютам. А с другой стороны – боялись стражников, ко- торые могут помешать затеянному. Вместо разговора у них было «Разглагольствие тю- менского странника». Прочитает человек, которому его дадут прочесть или прослу- шать, если неграмотен, возгорится общим делом – и идет.
И с каждым днем все больше их было. И с каждым днем все суровей, угрюмей станови- лась природа, хотя шли они на юг. И некото- рые начали сомневаться. Но четвертый брат терпеливо и со светлым ликом увещевал их:
«Вот придем, и воссияет над нами благодать… Не перетерпишь, не получишь счастья…»
И вот пришли… Пустынный песчаный берег… Холодный ветер больно сек лицо – то студеной соленой водой, то песком. Тогда пошли вдоль берега моря дальше на юг. Но чем дальше шли, тем бесприютнее становил- ся берег моря обещанного. И не было на пути ни деревца – укрыться от солнца, ни прес- ной водицы – напиться. И несусветная жара стала печь. И не сходил с Неба Бог на белом коне. И не было тут никаких странноприим- цев, которые накормили бы за ласковое сло- во, и странноприимных домов, где дали бы ночлег, одни лишь казахи да калмыки в ко- чевых юртах, которые смотрели на странных пришельцев с подозрением. В конце концов, наступил голод. И поняли они, что нельзя собираться стольким бегунам вместе. Ока- зывается, они были едины, пока были врозь. Кончилось тем, что, обвинив четвертого брата в обмане, они переругались, передра- лись и не заметили, как во время ссоры уби- ли его, а увидев это, скорее пошли в разные стороны… Слыхивал я, ученые говорили, что бегунство, как и большинство других сект, родилось как попытка освобождения от кре-

постной зависимости. Когда один человек делает другого рабом. Но отменили крепост- ное право, а количество сект только увели- чилось. Освободить внешне – еще не значит освободить внутренне. Можно быть внешне свободным, а внутри находиться в страшной крепости. И наоборот… Вот так-то.

А как сложилась судьба третьего бра- та? – напомнил отрок. – Который ушел в да- лекие северные леса? Который остался верен старой дониконовской вере?
От него позже, после вести о смерти четвертого брата до Иванушки весть дошла. Потому что он строже других вынужден был таиться. Только устроят они в великом труде свое убогое жилье в лесных крепях и болотах, где хлеб не растет и питаться на первых порах приходится травой да корой, как надо сно- ва поспешно уходить дальше – всесильный царь, опутанный лукавым Никоном, а за ним и другие цари не могли простить им, сирым и убогим, что они в своих молитвах не толь- ко не признают их, но и называют слугами Антихриста, и посылали стражников карать их. От Никона на Руси пошло большое зло, может, пострашнее новгородской ереси жи- довствующих, и конца этому злу нет. И, спа- саясь от стражников, они забивались все дальше и дальше на север и восход – в самые жизнепротивные крепи. И чем больше пре- следовали их, тем крепла и ожесточалась их вера, может, постепенно теряя Истину. Вся сила уходила в сопротивление и ожесточе- ние. Вселенная раздвоилась, говорил чернец Данила, с которым третий брат встретился в студеном зимнем лесу после очередного разорения стражниками. Данила позвал его идти еще дальше на восход и север, чуть ли уже не в ледяную полярную пустыню, потому что южнее прятаться было уже негде, только разве за Камнем-хребтом в чужих народах. И шли они, и строили новые жилища. И ве- ликая печаль и сомнение со временем посе- лились в Даниле. Он все чаще стал говорить:
«С одной стороны – Антихрист, с другой – мы, верные Господу, которых Антихрист го- нит и гонит и которые вынуждены все даль-
ше бежать от него. Но сколько мы ни бежали бы, от него не убежишь, печать Антихристова уже на нас самих. Уже в нас самих Антихрист давно поселился. Мы боремся с ним и не по- дозреваем, что он уже внутри нас, в поступ- ках наших. Если весь мир заражен злою пор- чей, то порча есть и на верных Богу, и потому им, несмотря на все их старания, не видеть Царства Божьего, не вознесясь на Небо…» Видишь, наш Кормщик был не первым, кто мечтал вознестись на Небо. Получается, су- ществует оно, Небесное Царство, раз люди за тысячи километров друг от друга и, не зная друг о друге, в беде своей начинают мечтать о нем?
Что же делать тогда? – спрашивал чер- неца Данилу третий брат.
Бегство от мира в пустыню – это лишь первый шаг к спасению от Антихриста. Но если только бегати, рано или поздно он тебя настигнет. Мы боремся с Антихристом его же способами. Куда дальше бежать? И вот ког- да уже больше некуда бежать, как последнее средство, чтобы спастись, чтобы очиститься полностью, чтобы не погибнуть во зле духом своим, можно искупиться и очиститься толь- ко огнем.
Как – огнем? – не понял третий брат.
Да, иного пути больше нет. Но это ис- купительное священнодействие имеет силу только тогда, когда оно совершается своею волею, не по принуждению. Когда нас сжи- гают стражники, Святой Дух покидает нас, и мы, как и все, попадаем в геенну огненную, как простые преступники. Потому надо са- мим предаться крещению огнем.
Это что – самосожжению? – потрясен- но воскликнул третий брат
Да! Да! Самосожжению… Да! Да! Но ни- кого не надо принуждать, даже близких сво- их. Но это единственная возможность спа- стись. Я решился. И ты подумай. Я не зову тебя с собой, но ты подумай…
И стали стекаться к Даниле те, кто твер- до решил остаться в истинной вере, – сла- ва о нем быстро пошла, и третий брат стал правой рукой его. Стали стекаться со всей России ямщики, пашенные и оброчные кре-

стьяне с женами и детьми, бросая дворы свои и животы. И все они шли к нему в лесные болотные студеные крепи, и никто не гнал их, сами шли. А знаешь ведь, как крестья- нину решиться на такое – чтобы сняться навсегда со своего кровного родового места! Это иудей везде дома и везде в гостях. Как и бегуны, с которыми спутался четвертый брат. А тут: подумать страшно, как с детьми малыми, да жёнами, да стариками решить- ся на такое! И жили они на новом месте не- сколько лет в трудах праведных, и вроде бы усмирился духом даже чернец Данила. И не поминал более о святом самосожжении. Но и там рано или поздно настигли их царевы соглядатаи-стражники. И тогда собравшиеся к Даниле в пустыне добродетельные мужья, девы и отрочата сами просили у него второе неоскверняемое крещение огнем, чтобы так, единственным способом спастись.
Подумайте еще раз, – сказал Данила, – может, лучше предаться Антихристу? Но бе- жати больше некуда. Дальше на север ледя- ная безжизненная пустыня и ледяной океан. Дальше на восток – чужие страны. Все другие пути перекрыты стражниками.
И подумали все еще раз и сказали ему:
Хотим принять второе неоскверняемое крещение! Не отдадимся Антихристу!
А стражники уже колотятся в ворота.
И вздохнул тогда тяжело Данила. И вдруг – воссиял темным от горя и студеного ветра ли- ком. И высек огонь…
И сгорели-вознеслись с ним вместе, ска- зывают, ни много ни мало тысяча семьсот со- рок человек, не самые худшие, а может, луч- шие на Руси. И попятились в ужасе и страхе стражники: потому как сначала слышали из огня стройное пение, а потом взметнулось к небу пламя и будто видели они в огне воз- несшихся в Небо людей. Потому как на пепе- лище потом даже костей не нашли. И попя- тились, и побежали они в страхе… Не знаю, правда ли, но говорят, что некоторые страж- ники после увиденного перешли в старую веру… Странник, который забрел ко мне на покос и которому я рассказал эту историю, ссутулился и потускнел глазами.
Тысяча семьсот сорок человек? – глухо за мной повторил он. – Тысяча семьсот сорок душ!..
Но на этом не закончилось! – усмехнулся я… – То на Тоболе-реке было. А было и в дру- гих местах. В Тюмени чернец Иванищев кре- стил огнем, в Пошехонье – Иван Десяткин, в Новоторжском уезде – Петр, под Великим Новгородом – какой-то Тимошка. А что дале было – в Олонецком крае и за Камнем-хреб- том, который еще Уралом зовут? И все горели своей волей. Горели сотнями и тысячами: опу- стошалась Земля Русская. И все, по-моему, не самые худшие люди горели… Когда слух дошел до правительства, что таким образом уходят люди от его приказа и подданства, снарядило оно в северные леса сыщиков и новые воин- ские команды для разыскания раскольничьих пристанищ. Начальники отрядов получили инструкции: «Если раскольники засядут в ски- те, или церкви, или деревне и запрутся там, то помощь должна стоять около того их при- станища денно и нощно и смотреть, и беречь их накрепко и жечься им отнюдь не давать… А буде они свои воровские пристанища или церковь сожгут, то вам бы со стрельцами и по- нятыми людьми те пристанища заливать во- дою и, вырубя или выломав двери и окна, вы- волачивать их живыми». Но не помогала сия царская ласковая забота, само появление око- ло раскольничьих убежищ стражников обык- новенно было сигналом к самосожжению…
Что ты думаешь о них? – спросил меня странник.
Я уже говорил: не худшие, а может, луч- шие были на Руси люди. Крепкие, сильные духом. Вот к чему привела сатанинская, иначе не назовешь, прости господи, Никонова ре- форма, который сам себя определил на Руси наместником Божьим, а может, тайно самим Иисусом Христом. Только вот задумаюсь: с другой стороны – не враги, сами изничто- жали себя, опустошали Русскую Землю. Одно дело – враги войной идут, а тут – сами себя уничтожают, словно специально врагам помо- гают. От Бога ли это? Когда накладывают на себя руки самые сильные духом, самые рабо- тящие?

Значит, так погиб третий брат! – горько вздохнул странник.
Может, погиб, а может, и не погиб, – постарался я его успокоить.
Но ты же сам сказал, что принял он вто- рое неоскверняемое крещение!
Я разве так сказал? Я сказал, что он стал вроде правой руки у Данилы-чернеца. Сказы- вали, якобы, что в последний момент перед самосожжением он ушел от Данилы еще куда дальше – в сибирские леса и крепи. Я думаю, может, от второго брата знал он первона- чальную дорогу до Алтайских гор в Белово- дье-страну и воспользовался ею. А может, сво- им, ведомым только его сердцем путем ушел? Как неоскверненная душа подсказала. А что касаемо второго брата, слух был, что в китай- ской стране русское поселение появилось, Ал- базином называлось, и старой русской веры люди жили в нем. Что китайские цари силой оружия взять его не смогли, а потом, видя их мужество, позвали их в свою охрану.
Может, все же весть от третьего брата была или только предполагаешь, что не при- нял он второе неоскверненное крещение? – не отступал от меня странник.
И предполагаю, и вроде бы как весть была, что в самый последний момент ушел он от Данилы-чернеца с молодой беремен- ной женой еще дальше на восток, и след его потеряли. А недавно, да где недавно, поди, лет десять уже назад, человек, вот как ты сейчас, приходил, – говорю страннику. – Ученым назвался: сказки, песни старинные записывал. «Зачем?» – спрашиваю. «А это, – говорит, – наши корни, забывать о них грех». Сначала я ему не поверил: кому в наше время надо это, когда, наоборот, уничтожается вся- кая память, когда историю нашу определили только с семнадцатого года, а до того мы как вроде обезьянами были. Подумал я: «За ду- рачка, за дитя малое, что ли, меня принимает, и пришел совсем по другой причине-нужде, может, выведать о братьях, осторожно с ним надо». А потом оказалось, действительно та- кая наука есть – сказки собирать.
А по фамилии ты чей будешь? – меня переспрашивает.
Лыковы мы.
Лыковы? – как бы удивился он.
Да. Лыковы.
Переселенцы откуда или всегда тут жили?
И отец, и дед тут родились. А прадеды из-под Великого Новгорода.
Не из старообрядцев будешь?
Прадеды были старой веры, но в севера не прятались, второе неоскверненное кре- щение не принимали, потому как считали, что нельзя самим опустошать Русскую Зем- лю, а веру и тут можно тайно в себе хранить, потом очередной царь, видимо, одумавшись и смирившись, загнал их в единоверцев, это как бы посередине между староверами и ни- конянами. А я вроде бы уже православный, хотя в душе больше той, древней веры, прав- ды в ней больше, а блеска-золота в храмах и одеждах меньше. А самосожжение, я по- лагаю, кто-то, хитрый, со стороны, видя их упорство в вере, специально подсказал, что- бы уничтожать Россию с двух концов, может, с какого и получится. Правда, вспоминаю, двоюродный брат прадеда от никоновской веры тоже на севера ушел, больше от него ве- стей не знали.
Так вот после этого говорит мне ученый, что сказки собирает:
Можешь себе представить, встречал мой сын, геолог, в крепи сибирской таеж- ной, в Западных Саянах Лыковых-старове- ров. Старик да сын с дочерью, жена у него не столь давно умерла, то ли от болезни, то ли от трудов неимоверных. Говорят, предок их и еще несколько семей никоновских ре- форм не приняли, но и не приняли второе неоскверненное крещение, пришли на это тайное место в несколько переселений от- куда-то с Тобола, а их предок в свое время туда, на Тобол, пришел откуда-то из-под Ве- ликого Новгорода. Но в двадцатые годы и на Алтае до них стали добираться, теперь уже не царские стражники, а комиссары в черных кожаных куртках. Спасаясь от них, Лыко- вы и еще несколько семей ушли еще дальше в сибирские крепи. А потом Лыковы рассо- рились со своими – говорят, опять из-за ка-

ких-то правил веры – и одной семьей ушли еще дальше…
Почему так непримиримы между со- бой, прежде всего, единоверцы? – спраши- вает меня странник. – Ведь те и другие вроде христиане?
А почему в одной семье, от одного отца, от одной матери кровные братья порой врага- ми становятся? – в ответ спрашиваю. – Мо- жет, ты знаешь на это ответ?
Странник промолчал, то ли не хотел, то ли не знал, что ответить.
Говорю ему:
Раз идешь странником по свету, боль- ше меня должен знать. По виду, не от безде- лья странствуешь… вижу, смысл в этом ка- кой-то есть, о котором не спрашиваю… Ведь по большому счету во времена Никона из-за чего перессорились-то: совсем не из главно- го – а какую молитву вперед читать или как поклон класть, двумя или тремя перстами креститься. В этих спорах, я полагаю, Бога забыли. А Он смотрит и… – махнул я рукой на Небо, – как из-за него воюют, ненавидят друг друга. Сын с отцом насмерть – вот ведь как. Ты подумай только: сначала христиа- не разделились на католиков и православ- ных. Католики разделились на разных там протестантов и черт знает на кого, всех и не упомнишь и не поймешь, чем они разнятся. Баптисты еще есть. А православные, кроме как на старообрядцев и никонян, на мно- жество разных других вер – молокане, суб- ботники, еноховцы, малеванцы, пашковцы, постники, акинфьевцы, анисимовцы, бегуны и прыгуны, беспоповцы и дырники, имяс- лавцы и перемазанцы… – и конца-краю нет, и каждый отрицает другого, и каждый счита- ет, что только у него Истина, что только с ним Иисус Христос, а к ним все еще разные шар- латаны пристраиваются под видом пророков Христовых, чтобы шальную деньгу без труда зашибить. Даже старообрядцы разделились на несколько ветвей, и даже в одной семье отец с сыном в вере разошлись, разбежались по тайге в разные стороны – и десятки лет не идут друг к другу, как наипервейшие вра- ги. Получается, с врагом легче договориться.
Получается: сколько людей – столько и вер. Скоро каждый человек станет отдельной сек- той-религией. Вот тогда, наверное, и насту- пит конец света. И тогда, наверное, наступит новый Всемирный потоп или что-то вроде него.
Я ждал какого-нибудь ответа, но стран- ник молчал.
А то вот еще недавно молчальники объ- явились, раньше так монахов звали, давших обет молчания. А это миряне, в основном женщины, совсем недавно объявились в Там- бовской области. Они говорят, что получить Спасение можно лишь в том случае, если окончательно порвать с миром, превратиться в живой труп. Они перестали говорить с од- носельчанами, перестали работать, живут по- луголодными. И даже окна на улицу заложи- ли кирпичом и глиной замазали, и на воздух выходят только по ночам. А то вон еще объя- вились: пещеры в земле, в овраге копать, туда от света земного с детьми малыми пересели- лись, Второго Пришествия Иисуса Христа ждать, недавно вон полиция их оттуда выку- ривала…
Что еще сказал ученый, что сказки со- бирает, об ушедших из мира Лыковых? – спросил странник.
То и сказал, что живут там в глуши беспросветной. За много-много лет, что они там живут, мой сын – первый, кто на них вышел. Как при царе Горохе живут, по край- ней мере, как во времена, когда от Никона ушли: и все у них самотканое да деревянное, и разговор старинный, не все поймешь. И не знают даже, что большая германская война по миру прокатилась, что в России учини- ли кровавую большевистскую революцию, которая потом была превращена в кровавую Гражданскую войну, когда брат шел на брата, сын на отца. Не знают, что потомков креп- ких мужиков, не убежавших в свое время от Никона, через несколько веков сошлют в ту же сибирскую глушь, а оставшихся ленивых сгонят в колхозы, в результате потеряет Русь народу не меньше, чем в мировой войне. Все их стороной обошло. И не знаю, кто счастли- вее, мы или они…

Дед Левонтий помолчал:
И только тут меня стукнуло: погоди, не внуки ли, не правнуки ли это третьего бра- та, моего теперь уже дальнего родственника, который ушел от нас еще из-под Великого Новгорода?! Не мог он сжечь себя. Не пото- му, что духом был слаб. А потому, что крепко привязан был к Земле. Ученый по сказкам что-то еще мне говорит, а я не слышу. Ну вот, думаю, чем это кончилось. Ну, хорошо, ушел в крепи, спасся от Антихриста, душу свою спас, жил, как хотел, – но во что это вылилось? Неужели в этом Истина – спря- тать себя в крепи каменной да лесной от об- щих людских бед и радостей? Правда, радо- стей-то у нас тут немного было. Но их ли это вина, что они вынуждены были спрятаться от остального народа? И какой была бы Русь, если бы не этот проклятый раскол?! Может, не было бы никаких большевиков, если бы не устроил тогда Никон трещину в народе, которая потом все ширилась и ширилась и в конце концов превратилась в пропасть, ко- торую устроили большевики-коммунисты? Конечно, природы не губили, себе подобных не убивали… Может, только они там в глуши, отгородившись от остального мира, и заслу- жили рая, Царствия Небесного? Только я по- чему-то сомневаюсь… Почему ты молчишь, скажи? – спрашиваю странника.
Слушаю тебя, чувствую, не все ты ска- зал.
Уходишь от ответа?.. С другой сторо- ны – не просто на него ответить. Да, душу свою для Бога спасли, не о себе думали. Да, не отравляли Землю, не увеличивали на ней зла. А геолог тот, хоть и ученый, – он не по- нял их, он и не мог понять их, он видел внеш- нее, а внутреннее осталось сокрыто от него. Он увидел лишь одежды ветхие да тяжелый труд, может, бедой посчитал, грубо скажу, что тарелки-радио у них нет. Он не ведает, что че- ловек на Земле живет, может, лишь для спа- сения души, а он все счастья ищет. Видишь, пожалел их, что все самодельное у них, что оторваны они от мира, что трудом великим даже самое малое им достается. Но от какого мира они оторваны? От праведного, что ли?
Может, таким образом душу они спасли?.. Да, трудна была их жизнь, но, может, на душе был покой? Они ведь так и сказали геоло- гу: «Жили в великих трудах, но покойно…» И главное, до прихода геолога не сомнева- лись они ни в чем. Спокойно и неустанно трудились ради спасения души, – и ничего не требовали в награду. И не угнетены они были быстробегущим временем. Не сжиралась их душа им, яко грызущим зверем, в ожидании неминуемой смерти. Ведь какое основное зло человека: своей суетой, которую он и соз- дает лишь для суеты, постоянной мыслью о неминуемо грядущей смерти он съедает отпущенное ему на Земле время и гнетется этим, думая, что время съедает его. В резуль- тате только у ребенка жизнь течет в согласии со временем, а чем взрослее человек, оно бе- жит все быстрее и быстрее, сначала начина- ют мелькать дни, а потом и годы. Вот в этом страшном, с каждым днем сужающемся кру- гу он и мечется, боясь приближения немину- емого конца. Он начинает бороться со вре- менем, а время в ответ начинает еще быстрее съедать его. А суть в другом. Истинно верую- щий человек не боится времени, как не бо- ится смерти. Но в то же время: подумай: нет у них продолжения в земной жизни, на них в роду все закончится. Неужели в этом весь смысл: чтобы спасти свою душу для Бога, а на Земле все на них закончилось?.. Я все-таки полагаю, что каждый человек обязан тянуть на Земле продолжение своего рода, иначе – это преступление.
Дед Левонтий подтянул гирьку настенных часов-ходиков:
И на этот вопрос мой промолчал стран- ник. На том и закончилась наша беседа с ним, хотя какая беседа, больше я говорил, словно выплеснулось из меня, как из ведра, что копилось годами, а он больше слушал. Чувствую, не все ему понравилось в моих ре- чах, но не стал спорить, промолчал. Побла- годарил меня еще раз за квас и ушел прямо поперек тропы. Не выходит он у меня из го- ловы…
А что еще рассказал о Лыковых тот уче- ный-геолог? – не терпелось узнать отроку

Вернувшись, он даже отцу не назвал места их жительства на Земле, потому как беззащитны они перед нынешним земным миром. Что даже воздух наш может быть для них смертельным, простой грипп может их убить, потому как не защищены они ни от какой нашей заразы. И боится он, что они ему и его товарищам не поверили, что они не выдадут их, и что забросят Лыковы и это свое тайное жилище и опять начнут переселяться куда дальше, хотя на это сил у них уже нет, настолько немощные они уже, и что уже нет в Сибири, да и на всей Земле, такого тайно- го места, куда можно было бы тайно пересе- литься.
А давно тот геолог был у Лыковых? – спросил отрок
Да теперь уже, наверное, лет десять, как его отец, ученый по сказкам, ко мне забредал. А это было, наверное, за год-два до того.
Через много лет отроку попадет газета со статьей Василия Пескова «Таежный тупик»:
«…В горной Хакасии, в глухом малодо- ступном районе Западного Саяна, обнаруже- ны люди, совершенно оторванные от мира. Небольшая семья. В ней выросли четверо де- тей, с рождения не видевшие никого, кроме родителей, и имеющие представление о чело- веческом мире только по их рассказам. Огонь добывают кресалом… Лучина. Летом – бо- сые, зимой – обувка из бересты. Живут без соли. Не знают хлеба. Язык не утратили… При слове Никон плюются и осеняют себя двуперстием, о Петре I говорят, как о лич- ном враге. События жизни недавней были им неизвестны.
Обнаружили их летчики, забросившие в горы геологов, заметив на склоне горы в трех- стах пятидесяти километрах от ближайшего жилья огород… В тайге безопаснее встретить зверя, чем незнакомого человека. И чтобы не теряться в догадках, геологи решили без про- медления прояснить обстановку. На всякий случай проверили и взяли с собой пистолет.
Вышли на тропу. Видно было, что тропой пользуются уже много лет, и чьи-то ноги сту- пали по ней совсем недавно. Потом увидели два лабаза. В них обнаружили берестяные короба
с нарезанной ломтиками сухой картошкой. Эта находка геологов успокоила…
И вот жилище около ручья. Почерневшая от времени и дождей избушка. Рядом с ней зе- ленел ухоженный огород с картошкой, луком и репой.
Скрипнула низкая дверь. И на свет божий появилась фигура древнего старика. Босой. На теле – латаная-перелатанная рубаха из меш- ковины. Из нее же – портки, и тоже в запла- тах… Испуганный, очень внимательный взгляд. Переминаясь с ноги на ногу, как будто земля сделалась вдруг горячей, старик молча глядел на нас. Надо было что-нибудь говорить.
Здравствуйте, дедушка! Мы к вам в го- сти.
Старик ответил не тотчас. Потоптался, оглянулся, и наконец мы услышали тихий нере- шительный голос:
Ну, проходите, коли пришли.
Старик открыл дверь, и мы оказались в затхлых липких потемках, опять возникло тягостное молчание, которое вдруг прервалось всхлипыванием, причитаньем. И только тут мы увидели силуэты двух женщин. Одна би- лась в истерике и молилась: “Это нам за грехи, за грехи…” Другая, держась за столб, подпи- равший провисшую матицу, медленно оседала на пол. Свет оконца упал на ее расширенные, смертельно испуганные глаза, и мы поняли: надо скорее выйти наружу.
Через полчаса примерно из-под навеса из- бенки к нашему костру приблизились три фи- гурки – дед и две его дочери. Следов истерики уже не было – испуг и открытое любопытство на лицах.
От угощенья консервами, чаем и хлебом они решительно отказались: “Нам это не можно!” На вопрос: “Ели они когда-нибудь хлеб?” – старик сказал: “Я-то едал, а они нет. Даже не видели”.
Одеты дочери были так же, как и старик, в домотканую конопляную мешковину: дырки для головы, поясная веревочка, и все – сплош- ные заплаты.
Разговор поначалу не клеился. И не только из-за смущения. Речь дочерей мы с трудом по- нимали. В ней было много старинных слов, зна-

чение которых надо было угадывать. Манера говорить тоже была своеобразной – глухова- тый речитатив с произношением в нос. Когда сестры говорили между собой, звуки их голоса напоминали замедленное, приглушенное ворко- ванье.
К вечеру знакомство продвинулось доста- точно далеко, и мы уже знали: старика зовут Карп Осипович, а дочерей – Наталья и Агафья. Фамилия – Лыковы.
Младшая, Агафья, во время беседы вдруг с явной гордостью заявила, что умеет читать. Спросив разрешение у отца, Агафья шмыгнула в жилище и вернулась с тяжелой закопченной книгой. Раскрыв ее на коленях, она нараспев, так же, как говорила, прочла молитву. И все значительно после этого помолчали. Чувство- валось: умение читать высоко у этих людей ценилось и было предметом, возможно, самой большой их гордости.
– А ты умеешь читать? – спросила меня Агафья.
Я сказал, что умею читать и писать. Это, нам показалось, несколько разочаровало ста- рика и сестер, считавших, как видно, умение читать и писать исключительным даром.
И пришло время задать главный для нас во- прос: каким образом эти люди оказались так далеко от людей? Не теряя осторожности в разговоре, старик сказал, что ушли они от людей по доброй воле. Так-де требовала их ста- ринная вера. “Нам не можно жить с миром…” В четвертый или пятый приход геологи не застали в избушке хозяина. Сестры на их во- просы отвечали уклончиво: “Скоро придет”. Старик пришел, но не один, а в сопровожде- нии двух мужчин. Одежда все та же – лата- ная мешковина. Босые. Бородатые. Немолодые уже, хотя о возрасте говорить трудно. Смо- трели оба с любопытством, но настороженно. Несомненно, от старика они уже знали о ви- зитах людей к тайнику. Они уже были подго- товлены к встрече. И все же один не сдержал- ся при виде той, что больше всего возбуждала у него любопытство. Шедший впереди обер- нулся к другому с возгласом: “Дмитрий, девка! Девка стоит!” Старик спутников урезонил.
И представил своих сыновей:
– Это – старший, Савин. А это – Дми- трий, родился тут. Люди им неведомы были…
При этом представлении братья стояли потупившись. Оказалось, жили они в семье по какой-то причине отдельно, в шести киломе- трах, вблизи реки.
Рассказ о нынешней жизни и о важнейших событиях в ней слушали, как марсиане.
Как могли люди выжить в сибирской тай- ге со снегами по пояс и с морозами под пятьде- сят? Еда, одежда, бытовой инвентарь, огонь, свет в жилище, поддержание огорода, борь- ба с болезнями, счет времени – как все это осуществлялось и добывалось, каких усилий и умения требовало? Не тянуло ли к людям? И каким представляется окружающий мир младшим Лыковым, для которых родильным домом была тайга? В каких отношениях они были с отцом и матерью, между собой? Что знали они о тайге и ее обитателях? Как пред- ставляют себе “мирскую” жизнь, они ведь знали: где-то есть эта жизнь? Они могли знать о ней хотя бы по пролетающим иногда самолетам.
Немаловажная вещь: существуют вопро- сы пола, инстинкта продолжения жизни. Как мать с отцом, знавшие, что такое любовь, могли лишить детей своих этой радости? На- конец, встреча с людьми. Для младших в семье она, несомненно, была потрясением. Что при- несла, она Лыковым – радость или, может, сожаление, что тайна их жизни открыта?»
Отрок торопливо развернул следующий номер газеты. Быстро пробежав продолже- ние статьи глазами, отрок прочитал вслух:
«Пришла печальная новость: в семье Лы- ковых осталось лишь двое: дед и младшая дочь Агафья. Трое – Дмитрий, Савин и Наталья – скоропостижно скончались один за другим в минувшую осень…»
– Неужели геологи принесли с собой какую-то болезнь? – предположил отрок. – Достаточно было того воздуха, который они принесли в себе. А может, Карп Осипович после уже после второй встречи с геологами отправил их еще дальше в глубь Саянских гор – чтобы сохранить веру? Самому Карпу Осиповичу и Агафье такая дорога была уже

не под силу? Или Савин мог так решить, во- преки воле отца?
Отрок дрожащими руками взял третью га- зету:
«…Потом и мы получили подарки. Агафья обошла нас с мешочком, насыпая в карманы ке- дровые орехи, принесла берестяной короб с кар- тошкой… Гостей Агафья попросила принести свои кружки и налила в них “кедровое молоко”. Напиток, приготовленный на холодной воде, походил цветом на чай с молоком и был, пожа- луй что вкусен. Изготовляла его Агафья у нас на глазах: перетерла в каменной ступе орехи, в берестяной посуде смешала с водой, проце- дила… Понятия о чистоте у Агафьи не было никакого. Землистого цвета тряпица, через которую угощение цедилось, служила одновре- менно хозяйке для вытирания рук.
После ужина как-то сами собой возникли вопросы о бане. Бани у Лыковых не было. Они не мылись. “Нам это не можно”, – сказал ста- рик. Агафья поправила деда, что с сестрой они изредка мылись в долбленом корыте, когда ле- том можно было согревать воду.
Пола в хижине ни метла, ни веник, по все- му судя, никогда не касались… Букет запахов и спертость воздуха были так высоки, что, казалось, сверкни случайно искра, и все взор- вется.
Я не выдержал, выполз из хижины поды- шать. Над тайгой стояла большая луна. При- слонившись щекой к холодной поленнице, я ду- мал: наяву ли все это?
Мать и отец Карпа Лыкова с нескольки- ми семьями пришли с тюменской земли и тут в глуши поселились. До двадцатых годов в ста пятидесяти километрах от Абазы жила не- большая староверческая община. Люди там завели огороды, скотину, кое-что сеяли. Ло- вили рыбу и били зверя. Назывался этот мало- доступный в тайге жилой очажок Лыковская заимка. Там и родился Карп Осипович. Сооб- щалась с “миром” заимка через посредников, увозивших в лодках с шестами меха и рыбу и привозивших соль и железо.
В 23 году добрались до заимки бандиты (скорее, какие-нибудь уполномоченные, пред- положил отрок), оправдавшие представление
отшельников о греховности “мира”, – кого-то убили, кого-то прогнали. Заимка перестала существовать. Проплывая по Абакану, мы ви- дели пустошь, поросшую иван-чаем, бурьяном и крапивой. Семь или восемь семей подались глубже по Абакану в горы, еще на полтораста верст дальше от Абазы, и стали жить на Ко- пре – небольшом притоке Абакана…
“Жизнь там вельми тяжелая”. И слабые утекли в мир. Карп Осипович и его жена Аку- лина Карповна были людьми не слабыми. И ре- шили удалиться от “мира” еще дальше. Забрав из брошенного поселка “все железное”, иконы, богослужебные книги, Лыковы приискали ме- сто “поглуше, понедоступней”.
Кормильцем семьи был огород – пологий участок горы, раскорчеванный в тайге. Для страховки от превратностей горного места раскорчеван был также участок ниже под гору…
Вызревали на огороде картошка, лук, репа, горох, конопля, рожь. Семена, как драгоцен- ность, наравне с железом и богослужебными книгами хранились. И ни разу никакая куль- тура осечки за эти полвека не сделала. Кар- тошка – “бесовское многоплодное, блудное растение”, Петром завезенная из Европы и не принятая староверами наравне с “чаем и та- бачищем”, по иронии судьбы для многих ста- ла потом основною кормилицей. И у Лыковых тоже основой питания была картошка. Хлеб пекут из сушеной, толченной в ступе кар- тошки с добавлением двух-трех горстей ржи, измолоченной пестом, и пригоршни толченых семян конопли. Эта смесь, замешанная на воде, без дрожжей и без какой-либо закваски, выпе- кается на сковородке и представляет собой толстый черного цвета блин.
Вторым огородом тут была тайга. “Исто- мившись, сидючи на картошке, вкушали божьи эти дары обильно”.
Большие птичьи дороги над этим местом не пролегают. Лишь однажды в осеннем тума- не Лыковых всполошил криком отбившийся от стаи одинокий журавль. Туда-сюда метался он над долиной реки два дня – “душу смущал”, а потом стих. Позже Дмитрий нашел у воды лапы и крылья погибшей птицы.

Таежное одиночество Лыковых кряду не- сколько лет делил медведь. Зверь был не круп- ным и не нахальным. Он появлялся лишь из- редка – топтался, нюхал воздух около лабаза и уходил. Когда “орешили”, медведь, стараясь не показаться на глаза, ходил неотступно за ними, подбирая под кедрами, что они уронили. “Мы стали ему оставлять шишки – тоже ведь алкает, на зиму жир запасает”.
Этот союз с медведем был неожиданно прерван появлением более крупного зверя. Воз- ле тропы, ведущей к реке, медведи схватились, “вельми ревели”, а дней через пять Дмитрий нашел старого друга, наполовину съеденного более крупным его собратом.
Тихая жизнь у Лыковых кончилась. Дми- трий осенью сделал рогатину, стал делать яму-ловушку.
Отведали медвежатины?
Нет, оставили для съедения мелкому зве- рю. Тех, кто лапу имеет, мы не едим. Бог велит есть лишь тех, кто имеет копыта, – сказал старик.
Все годы у Лыковых не было соли. Случался ли голод? Да, один год был для Лыковых страш- ным, июньский снег с морозом погубил все, что росло в огороде, – “вызябла” рожь, а картош- ки собрали только на семена. Пострадали корма и таежные. Весной Лыковы ели солому, съели обувку из кожи, обивку с лыж, ели кору и березовые почки. Из запасов гороха сберегли один маленький туесок – для посева.
В тот год с голоду умерла мать. Избенка бы вся опустела, случись следом за первым еще один недород. Но следующий год был хорошим. Уродилась картошка. Созревали на кедрах оре- хи. А на делянке гороха проросло случайно зер- нышко ржи. Единственный колосок оберегали денно и нощно, сделав возле него специальную загородку от мышей и бурундуков. Созрев- ший колос дал восемнадцать зерен. Урожай этот был завернут в сухую тряпицу, положен в специально сделанный туесок размером мень- ше стакана, упакован затем в листок бересты и подвешен у потолка. Восемнадцать семян дали уже примерно с тарелку зерна, но лишь на четвертый год сварили Лыковы ржаную кашу…
Понемногу о каждом из Лыковых… Одино- чество, изнурительная борьба за существова- ние, одинаковый быт… Предельно замкнутый мир, наконец, гены, казалось, должны бы сде- лать людей предельно похожими, как бывают похожи один на другого инкубаторские цыпля- та. В самом деле, похожего много. И все же…
Карп Осипович. В миру он, несомненно, достиг бы немалых высот. По характеру от рождения – лидер: он возглавлял на заимке Лы- ковскую общину. Он увел людей после ее разо- рения еще дальше – на реку Капр. Когда общи- на его, изнуренная глухоманью, “попятилась, разбрелась”, Карп Лыков углубился в тайгу еще дальше. За ним безропотно последовала жена его Акулина Карповна с ребятишками на руках. В семье Карп Осипович был и отцом, и все тем же строгим “начальником”. Его сыновья носили на голове что-то вроде монашеских клобуков из холстины, себе же отец справил высокую шапку из камуса кабарги. Это было что-то вроде “шапки Мономаха”, утверждав- шей власть в его игрушечном царстве, им об- разованном. В разговоре старик постоянно настороже. Сам вопросов не задает, только слушает или “кажет сужденье”. Но один во-
прос все же был.
“Как там, в миру?” – спросил он после очередного предания анафеме Никона и царя Алексея Михайловича. Я сказал, что в большом мире не спокойно. И почувствовал: ответ лег старику бальзамом на сердце. Его, несомненно, посещает иногда холодная и опасная, как змея для босой ноги, мысль: а правильно ль прожита жизнь?
Акулина Карповна. Последние слова ее были не о Царствии Небесном, ради которого она несла тяжелый крест свой на земле, а о детях: “Как будете без меня?” Была она, несомненно, подвижницей, решившись разделить с Карпом “все муки за веру”. Муки были великие. Она секла лес, ловила рыбу, бечевой, идя по берегу, тянула лодку, помогала класть сруб, корче- вать лес, залезала на “кедру”, сажала и копала картошку. Забота об одежде была ее. И было еще четверо ребятишек. Была береста. Был сок жимолости. Если макать в этот сок зао- стренной палочкой, можно по желтой стороне

бересты выводить бледно-синие буквы. Всех четырех научила писать и читать.
Савин. “Савин был крепок на веру, но же- стокий был человек”, – сказал о старшем сыне Карп Осипович. Что скрывалось за словом “жестокий”, спрашивать я не стал, но что- то было. Об этом глухо сказала Агафья: “Бог всем судья”.
В делах веры Савин был куда “правее” стар- шего Лыкова и был нетерпим к малейшему нару- шению обрядов, несоблюдению постов и празд- ников, подымал молиться всех ночью – “не так молитесь!”, “Поклоны кладите земные!” Би- блию знал наизусть. Когда уставшая возле лучи- ны Наталья сбивалась или что-то пропускала, Савин из угла поправлял: “Не так!” И выясня- лось: в самом деле, что не так. Стал Савин по- правлять и учить помаленьку слабевшего Карпа Осиповича, и не только в вопросах “идеологи- ческих”, но и в житейских. И тут нашла коса на камень. Отец не мог позволить покуситься строптивому сыну на верховодство не только из самолюбия. Он понимал, какую жизнь устроит семье Савин, окажись он “начальником”.
Дмитрий. В семье Лыковых он был особен- ный. Молился, как все, но фанатиком не был. Для него главным домом была тайга. Знал все звериные тропы, “подолгу мог наблюдать вся- кую тварь, понимал, что тоже, как человек, она хочет жить”. Вынослив был поразительно. Марала мог преследовать целый день, догонял, закалывал пикой. Случалось, ходил по снегу бо- сой. С первым, “добрым”, медведем сходился, когда орешил, вплотную. “Нас опасался, а к Мите вот так подходил”, – Агафья дотяну- лась палкой до рюкзака. Характер у него был тихий и ровный. Спорить не любил. Савину скажет только: “Ладно тебе…”
Самолеты, высоко и даже сравнительно низко изредка над тайгой пролетавшие, они видели. Но в “старых книгах” было сему объяс- нение. “Будут летать по небу железные пти- цы”, – объяснял Савин.
Счет времени по числам, неделям, месяцам и годам имел для Лыковых значение наиваж- нейшее. Потеряться во времени – они отчет- ливо сознавали – значит, разрушить строй жизни. Счет времени самым тщательным об-
разом берегли. “Жрецом”, следившим за време- нем, был Савин. И вел это дело он безупречно. Не отстали, не забежали Лыковы за полвека в хронике жизни ни на один день. Это поразило геологов при первой встрече.
“Лишь однажды, – рассказывает Ага- фья, – Савин испугался, что сбился”. Это был день большой паники. Все вместе стали счи- тать, сличать, вспоминать. Агафья, с ее мо- лодой памятью, сумела схватить за хвостик чуть было не ускользнувшее Время.
О людях в миру младшие Лыковы знали по рассказам старших. Вся жизнь, в которой они не участвовали, именовалась миром. “Мир этот полон соблазнов, греховен, богопротивен. Людей надо таиться и бояться”. Так учили их. Можно понять потрясение младших в семье, когда они увидели: люди, хоть и не молятся, а хорошие люди.
Ни цветочка у хижины, никакого украше- ния в ней. Никакой попытки украсить одежду, вещи. Не знали Лыковы песен…
Когда мы взялись укладывать рюкзаки, Карп Осипович и Агафья снова появились с оре- хами – “возьмите хоть на дорогу”. Агафья хватала за край кармана: “Тайга еще народит. Тайга народит…”
Перед уходом, как водится, мы присели. Карп Осипович выбрал каждому посошок – “в горах без опоры не можно”. Вместе с Ага- фьей он пошел проводить нас.
Мы попрощались и пошли по тропе. Глядим, старик и Агафья семенят сзади – “еще прово- дим”. Проводили еще порядочно в гору – опять прощание. И опять, глядим, семенят. Четыре раза так повторялось. И только уже на гребне горы двое нас провожающих остались. Агафья теребила кончик даренного ей платка, хотела что-то сказать, но махнула рукой, невесело улыбнувшись…»

Отрок отложит газету, задумается.
– Это точно он… по притче третий брат, а на самом деле мой родственник – скажет дед Левонтий, к которому бывший отрок пойдет с газетой. – Это его потомки. Он! Ушел еще дальше в крепи. А сыны и вну- ки в него и ушли еще далее. Этот-то, Карп

который, старший характером весь в него, в третьего брата… Ну ладно, вера ему так ве- лела, ушел от прогнившего мира, но от бани отказаться?! Эх! От чистоты-то телесной от- казаться! Все бы ему простил. А за твердость духа уважаю, – но от бани отказаться?! Нет, не по-русски это. Баня, как вторая церковь для русского человека. По бане нас отличали с древности от других народов. Сам Андрей Первозванный поразился, придя в Великий Новгород, увидев бани и как мы в них парим- ся. И прежде всего, тем отличил нас от дру- гих народов. Может, и потому он выбрал нас в христовы слуги-товарищи в том числе и за телесную чистоту нашу. Потому как не может быть чистоты духовной без чистоты телесной. Этим, прежде всего, мы отличаемся от скота и зверя… Надо же в таком тупом упорстве так опуститься! – Левонтий махнул рукой. – Уж дров там, в тайге, уж воды там – и жесткой, и мягкой, как шелк! Какой радости себя и де- тей лишил, окаянный. Вот за это у меня нет для него прощения… Отказаться от бани – это как бы стать не русским.
Но от грамотности не отказались, – не- ожиданно возразил отрок. – А гордятся ей, как единственным и главным богатством. От Евангелия не отказались… И грамотность им была нужна единственно для того, чтобы чи- тать Евангелие, следовать ему. Наверное, для того она, письменность, и была создана, по- тому что в устном предании можно исказить Истину
Левонтий удивленно посмотрел на быв- шего отрока и усмехнулся:
А ты не прост, смотрю, ох, не прост, тя- жело тебе по жизни будет… А в Евангелии не написано, что не надо в бане мыться. И не сказано там, сколькими перстами крестить- ся: двумя или, может, пятерней, потому как внешнее это, никакого отношения к истин- ной вере не имеет… – Надо же! – покачал он головой. – Мало, ушел за Урал – так он на Саяны подался, мало, там жили общиной – от общины, от людей-единоверцев ушел, по- тому как, видимо, видел, что слабеют они ве- рой. Но ударился в крайность. Вот ведь какой упрямый человек! В кого пошел? Вроде бы от
одних отца-матери. Вроде бы уважать надо, и уважаю за крепость веры и духа, – но от бани отказаться! Хотя дело-то не в бане! Суть разногласий не в том. Хотя, если разобрать- ся, в чем разногласия-то с Никоном?! Никон стал утверждать, чтобы самому возвыситься, что крестные ходы вокруг церкви надо вести против солнца, а не по солнцу, как до того де- лали, слово «аллилуйя» следует петь не два, а три раза, поклоны класть не земные, а по- ясные, может, поясница у него болела? Кре- ститься не двумя, а тремя перстами, как гре- ки… Вот в этих мелочных спорах, которые не что иное, как борьба за власть, что не от Бога, забыли про главное, и в результате раскололи народ, до того пострадавший от императора Петра, которого, как и Карп, я первым боль- шевиком считаю, в конце концов рухнули и вера, и страна… И что ведь еще: и Никон, и неистовый протопоп Аввакум – из кре- стьян, вроде бы от одних корней. И даже ро- дились в соседних деревнях, в версте друг от друга. В детстве, может, купались вместе, по ягоды, грибы вместе ходили… Полагаю, из-за гордыни Никона лишь все разногласия между ними. Может, Бог таким образом решил про- верить истинность нашей веры в Него, – и, полагаю я, не оправдали мы Его доверия, как раньше иудеи? Потеряли истинную веру в пу- стых спорах, она провалилась промеж их. Па- триархи, будучи монахами, словно артисты, в золотую парчу оделись. Внешне казалось, что при Никоне вера крепла, а внутренне все больше разрушалась, заменялась обрядами… Вот ведь как получилось: сколько уже веков прошло, а из-за Никона с Аввакумом все деремся. А Бог где-то в стороне остался или посередине между ними, в этом споре про Него забыли, и печально смотрит Он на нас, как ты вот сейчас на меня: грешу, мол, я сво- им языком, кощунствую. И все другие наши разногласия – вроде этих… А Лыковы, что по притче от третьего брата пошли: в лесу жили, человека не видели, от одного отца-матери, а все тоже такие разные, как те семь братьев. Насчет Дмитрия не знаю, Савин – я думаю, ты прав, не умер он, поди, схитрили они, так сказав, а еще дальше в крепи подался. По

всему видно, в Карпа, упорный, тоже в нашу породу… Может, такие Богу и нужны? Нет, я уверен, он, Савин, дальше, в глушь ушел. Тот, тот характер-то! Все пойму, но чтобы не мыться, от бани отказаться?! Раньше только юродивые ради Христа не мылись.
Может, они и есть юродивые ради Хри- ста? – спросил бывший отрок.
Левонтий замялся, видимо, не знал, что ему ответить…

Но это было потом, много лет спустя.
А что стало с пятым братом? – не дал тогда Леонтию продыху отрок.
Пятый брат скоро увидел, что заповеди, к которым призывали учителя хлыстов, са- мими же учителями не выполняются. В каких только Кораблях он не был, все тайно были лепостью перевязаны, то и норовят с сестрой в одном месте посидеть. И родилась у него тогда мысль, может, подсказанная кем: од- ним махом и навсегда избавиться от пагуб- ного соблазна. Сначала он испугался этой мысли, а потом, видя всеобщий блуд и не- возможность справиться с желанием и под- талкиваемый вкрадчивым вроде бы хлыстом, но в то же время не хлыстом, случайно или не случайно встретившимся ему в одном из Ко- раблей, убеждающим, что так многие живут, что так и Христос с апостолами жил, толь- ко скрывается сие – да, да, так оно и было, иначе почему ни у кого из них не было вле- чения к женщинам и не было детей, – все больше и больше укреплялся в вере, что для исполнения заповеди о целомудрии необхо- димо оскопление. Потому как даже самым жестоким самобичеванием он не смог осво- бодиться от влечения к женщине. Никакие вериги не помогали, до пятнадцати кило- грамм на шею вешал. И стала ему надоедать мысль, как надоедливая муха: наверное, вся- кие вериги никому не помогают, просто врут, скрывают… И тут случайно или не случайно встретился он с другим человеком, Андреем Блохиным тот назвался. Пошли они в баню. И пятый брат увидел, что оскоплен тот. И тот признался, что еще четырнадцатилетним от- роком бежал он из села Ерасова, что генералу
Апраксину принадлежит, пристал к нищим и с ними таскался по ярмаркам и по миру шесть лет и случайно встретил учителя веры и оскопился.
Я все до того перепробовал. Одним лишь оскоплением вожделения сего изба- виться можно, – убеждал он пятого бра- та, – как холощеный скот уже не помышляет о расположении своей природы. Да, Христос скопцом был, только скрывают сие от лю- дей, – повторил он. – Иначе почему, дума- ешь, отверг он Марию Магдалину?
Но все еще сомневался пятый брат. По- тому как задумывался: как же будет продол- жаться тогда род людской?
На то есть остальной народ, он плодит- ся, как скот. А мы только достойных из него приобщаем к вере. Мы будем пастухами, во- ждями у народа.
Видя, что пятый брат еще сомневается, Андрей Блохин познакомил его с Кондра- тием Селивановым из Богдановки. Тот тоже давно ушел в бега, прошел полсвета и вот тайно объявился в родных местах.
Не сомневайся, – ласково увещевал он пятого брата. – Только в этом спасение и ис- тина. А Антихрист сокрыл от нас истину. Ты прости, я приведу тебе скотский пример, но другого на глазах нет. Ты посмотри вон на жеребца и на мерина. Первый носится с оса- танелыми глазами – в пене весь, худой, кожа да кости, воняет, и одна у него мысль, как бы покрыть очередную кобылу. И в злобе весь, как бы не опередил его другой жеребец. И за несколько лет сжигает себя. И мерин! Всегда в теле – гладкий и спокойный. И сравни их в работе, кого уважает хозяин. Первый в рабо- те вообще никуда не годен, а второй спокойно и мудро, и радостно несет свой труд. Подумай: все разговоры только о жеребцах, а весь груз везет, всю работу за него делает мерин.
Но пятый брат все-таки сомневался.
Так-то оно так, – соглашался он с Кон- дратом, – но как бы тогда кобылы жереби- лись, если бы не было жеребцов? Тогда бы и мерины скоро перевелись. Тогда бы мы ско- ро вообще без лошадей остались. Так и люди скоро повымрут.

Эк, ты, какой еще темный! – ласково вздыхал Кондратий. – Бог сотворил людей бесполыми, – мягко увещевал он. – Если он заповедал им плодиться и множиться, то еще не значит, что он благословил блуд. Бог настолько всемогущ, что мог из глины сотво- рить детей Адаму. Может, он так и собирался творить детей. Может, так он и будет творить в будущем, когда все вернется на свои места. Когда будет уничтожен первородный грех. В своем первоначальном состоянии люди были подобны ангелам, бесстрастны и бла- женны. Ведь что такое страсть? Это – затме- ние ума, зависть, зло. Они были бесстрастны и блаженны – и жили для Бога. Но, когда, соблазненные злым духом, они нарушили Божью заповедь и съели плоды от дерева по- знания и зла, блаженству их настал конец. На теле у них сейчас же выросли подобия за- прещенных плодов: у Евы – груди, у Адама – семенные железы, и появилось вместе с тем половое влечение. Вот это-то и есть перво- родный грех, который от Адама и Евы вместе с физическим извращением человеческой природы перешел ко всему их потомству. Так люди подпали под власть греха, но Бог в не- изреченной благости вознамерился спасти их. Он избрал праведного человека Авраама и велел ему обрезаться, после обрезания че- ловек возвратился бы в прежнее ангельское состояние. А Авраам вознамерился не толь- ко обмануть Бога, но и наплодить как мож- но больше себе подобных, чтобы завоевать Землю. Вот вся суть рода иудейского: внеш- не быть благочестивыми, исполнять законы Божьи, а внутренне постоянно обманывать Бога. Жены иудейские особо сластолюби- вы и блудливы, и считается за заслугу перед Богом, если они соблазняют блудом другие народы. Когда Бог понял это, он отверг весь род Израилев и послал на Землю для пропо- веди искупления, то есть оскопления, своего сына Иисуса Христа. И велел открыться ему именно в роде Израилевом в надежде, что тот через слово Иисуса Христа снова вернется в лоно Божье, но те распяли Христа.
Да, насчет распятия в Священном Пи- сании глаголемо, – согласился пятый брат.
Да, глаголемо, но толкуется оно фари- сеями-книжниками лукаво, хитро. Оскопле- ние – это освобождение не просто от греха, а от первородного греха. Человек становится подобным ангелу. От людей фарисеи скрыли сие, потому как сами не смогли и не хотели избавиться от сладкого основного греха. Ис- купление от грехов на самом деле и есть оско- пление. Иоанн Предтеча, который раньше Иисуса на Землю явился, чтобы предупре- дить людей, говорил, что Иисус идет крестить мир «Духом Святым и огнем». Обрати вни- мание – и огнем! Вы все не вдумчиво читали Евангелие. Как вам лжеучители подскажут, так вы и понимаете. Святое Евангелие нужно правильно понимать. В Нагорной проповеди и в беседах с фарисеями Иисус прямо призы- вал к крещению огнем. Откройте, к примеру, Евангелие от Матфея главу 5, разделы с 28 по 30: «А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбо- действовал с нею в сердце своем. Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое ввержено в геенну. И если правая рука твоя соблазняет тебя, отсеки и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в ге- енну». Или еще, открой главу 19, раздел 12:
«…ибо есть скопцы, которые из чрева матер- ного родились так; а есть скопцы, которые оскоплены от людей; и есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Не- бесного. Кто может вместить, да вместит». Это потом скрыли, что все апостолы и пер- воначальные христиане были скопцами. Но скоро, как умерли первые апостолы, лепость стала одолевать христиан и в конце концов одолела их. Главная заповедь Иисуса Христа была одними спрятана, другими – забыта, она соблюдалась только отдельными велики- ми последователями Христа, такими как Ни- колай-угодник и Иоанн Златоуст. От мира со временем тоже было сокрыто, что они были скопцами, «белыми голубями». И от этого сокрытия все беды на Земле. Их столько на- копилось, что грядет время Страшного суда,

и, чтобы не погиб человек окончательно, ре- шил Иисус снова прийти на Землю. Но время прихода еще не было сказано, а вот теперь на- ступило оно, время его Вторичного Явления для суда над не праведными и окончательно- го утверждения заповеди об оскоплении. Еще несколько лет назад была весть о его прихо- де. – Кондратий заговорил таинственным шепотом: – А теперь он пришел уже во славе и сиянии, под видом простого человека.
И кто он? – срывающимся голосом спросил пятый брат. Он почувствовал, как холодок пробежал у него по спине.
Будешь держать тайну, пока не придет время открыть всем ее? Клянешься?
Клянусь!
Кондратий Селиванов важно встал перед ним, выпятив грудь:
Всмотрись… Разве не узнаешь? При- шедший во славе Христос я и есть, и первое свидетельство тому – что «белый голубь» я.
А как докажешь, что ты Иисус Хри- стос? – кощунственно вырвалось у пятого брата.
Кондратий Селиванов укоризненно и стро- го посмотрел на него:
В существование Бога нет доказа- тельств. В Бога есть только вера. Непоколе- бимая вера! Уверуй – и все! Главное – уве- ровать! Уверуй – и будешь спасен! Последуй примеру Иисуса Христа – убелись, и будешь спасен. И сразу тяжесть и тоска свалится с сердца. И сразу освободишься от мучающе- го тебя одиночества. И сразу ниспадет на тебя Божья благодать. И сразу ты станешь словно другой человек. Ты будешь думать только о Высшем. И ничего не будет мешать твоему радостному труду ради Всевышнего. Великое блаженство – получить убеление от самого Иисуса Христа. Но высшая заслуга – когда ты через крещение огненное сделаешь «бе- лым голубем» себя сам. Тогда ты сделаешься апостолом, златовратцем его. И я поставлю тебя по правую руку.
Пятый брат мечтал о Высшей благодати, он мечтал служить самому Богу. Он раскалил докрасна железо и лишил себя уд, постоянно толкающих его на грех первородный. Быва-
ло, что от крайнего и страстно-сладкого не- терпения и чрезмерной стеснительности по- дойти к женщине в каком-то затмении ума предавался он грубому руколожеству, прези- рая себя, и даже скотоложеству. И вот Бог дал случай освободиться от этого греха…
Но не успел пятый брат вкусить радостей Божьих, хотя успел почувствовать, что теперь силы и жизненные соки его идут не в чресла, чтобы вылиться в грехопадение или просто на землю, а в мышцы – крепче он стал физи- чески и сильнее. Но в то же время почувство- вал он в себе какую-то устрашающую лег- кость, похожую на пустоту. Словно летишь, как птица, и все время боишься упасть. Не успел он вкусить радостей небесных, о кото- рых говорил Кондратий Селиванов, в кото- рого вселился, не желая сразу открыться лю- дям, сам Иисус Христос. Во время купания в речке о его оскоплении узнал сосед, тот проболтался жене, та, в свою очередь, на ис- поведи рассказала священнику, который тут же донес благочинному, благочинный донес в полицию, и пятый брат был схвачен, бит кнутом и отправлен на вечную каторгу, где и умер в железах тяжких и тоске нечеловече- ской.
Кондратий же Селиванов загодя тихо но- чью ушел из деревни. Не то чтобы он узнал о доносе, просто он всегда так делал: обра- тит желающих в «белых голубей» и торопит- ся дальше творить святое дело. «У Иисуса на Земле много дел, Земля-то большая, надо везде успеть», – объяснял он обращенным свое поведение. Так он и шел, живой Хри- стос, во второй раз пришедший на Землю су- дить Страшным судом, от деревни к деревне, от города к городу, проповедуя и обращая. В конце концов и его схватили, как он сам говорил потом, «как Иисуса в Иерусалиме», и отправили в Сибирь, но к тому времени учение его уже сильно распространились в России. Потому сибирские купцы-скопцы без особого труда устроили ему побег. Пе- тербургские же единоверцы к тому време- ни сумели обратить в скопчество Кобелева, бывшего придворного лакея императора Пе- тра III, задушенного по приказу жены, импе-

ратрицы Екатерины II, которую потом при- знают Великой. Устроили встречу Кобелева с Кондратием Селивановым, и в Селиванове Кобелев «узнал», помимо Иисуса Христа, по- койного императора Петра III, якобы чудес- ным способом спасшегося. И началась новая волна обращения, раз сам император Петр III был «белым голубем». Только случайно Кобе- лев был раскрыт и арестован, его потребовал к себе император Павел – убедиться само- лично в самозванстве, после чего Кобелев был посажен в Обуховский дом для умали- шенных в качестве секретного узника…
Вон ведь что было задумано: Кондратий Селиванов – Иисус Христос и император в одном лице. А раз император – скопец, дальше, мол, дело само пойдет. Всю страну хотели оскопить. Даже страшно становится. Но кто вложил в Кондратия Селиванова эти мысли? Кто стоял за ним? Не ветром же наду- ло. Я думаю, что это не чисто селивановское безумие, а кто-то таким путем хотел унич- тожить Россию. К ней с разных сторон под- бираются, разные ключи подбирают. Пока жив был император Павел, скопцы немного притихли, прижал он их. Правда, был слух, что скопцы не простили ему этого, что и они причастны к его убийству. Случайно ли: как только прищучили скопцов, как тут же ма- соны-фармазоны стали набирать силу, как бы на замену им. Получается: если так у нас не получилось, то мы – этак. Не скопцы, так они стали подбираться к царю. А когда уби- ли императора Павла, петербургские куп- цы-скопцы стали хлопотать об освобожде- нии Кондратия Селиванова. Мало того что его освободили – скоро он обратил в «белого голубя» камергера Елянского, а потом и ге- нерал-губернатора Петербурга Чернышева. Вишь, опять куда замахнулись?! Не глупые вроде люди, тот же Чернышев, а легко под- дались чарам прохвоста. В 1774 году Елян- ский был бит батогами и посажен в тюрьму, но уже в 1802 году поучал, как жить, им- ператора Александра II. А вернувшийся из Сибири Кондратий Селиванов в 1803 году открыто поселился в Петербурге в доме, специально для него построенном скопцом
Солодовниковым, и принимал поклонение от своих последователей, в том числе от вы- сокопоставленных вельмож. Во всяких там ученых книжках о том не написано, а я по- лагаю, скопцы легко взять власть в стране могли, как потом фармазоны. Хотя фарма- зоны, думаю, похитрее и пострашнее! Будто существует какая-то тайная сила, о которой мало кто из простых смертных догадывается, которая постепенно подбирается все бли- же к сердцу страны, и Бог почему-то не мо- жет ничего с этим поделать, только, может, оттягивает наступление конца. Может, это и есть Страшный суд? Большевики потом, как к ним ни относись, скопцов изничтожи- ли и немного фармазонов укоротили, потому что сами хотели встать во главе мира.
Скопцы подбирались не только к импера- торской власти. Они делали большие вклады в монастыри и в церкви. Потому как: цари приходят и уходят, а церковь – духовный стержень народа, отрави ее изнутри – и конец народу, а значит, и России. Камергер Елян- ский представил императору Александру II проект переустройства России, в котором во всех областях, начиная с международной и военной, должны быть советники-скоп- цы, потому как на них постоянно нисходит Дух Святой, и они обладают особым глазом, они как бы посредники между Богом и зем- ным властителем: «Егда придет дело в испол- нение, уповаем на отца светов помощь, что и без всяких сил военных победит Господь всех врагов наружных и внутренних. И если сие таинство премудро министерия россий- ская соблюдет, будет всех сильнейшею по- бедительницею всего мира…» Это вроде бы даже самому темному деревенскому мужи- ку – смех, да и только! Но ведь император Александр II, сказывают, на полном сурьезе с Елянским встречался, спрашивал его об исходе второй войны с Наполеоном! Потом скопцы будут распространять слух, что до тех пор, пока не исполнялись советы Елянского, Наполеон шел внутрь России и захватил Мо- скву, а как только император стал прислуши- ваться к Елянскому, все пошло к победе. Вон ведь как перевернули! Вокруг земных владык

постоянно крутится столько всевозможных Селивановых, всяких шарлатанов, которые
«напрямик с Богом разговаривают», которые
«посланцы Его»! А что касается императора Александра II, скопцы потом утверждали, что не умер он в Таганроге, вместо него дру- гого в гроб положили, а оскопился он и ушел в Сибирь и жил там под именем старца Кузь- мича.
Но, может, он монашество принял? – возразил отрок.
Тогда бы, говорят, ходил в черном, а он ходил в светлых одеждах…
В конце концов, камергер Елянский был заточен в Суздальскую монастырскую тюрь- му, где потом и умер. Но скопцы не успокои- лись. Раз не получилось с императором, они сделали попытку подчинить себе армию. Им- ператор без армии – пустое место. Я полагаю, что за Кондрашкой Селивановым и Елян- ским кто-то стоял, сами они до этого не до- думались бы. Началась усиленная пропаган- да убеления среди петербургского гарнизона. И солдаты стали оскопляться целыми пар- тиями, ведь они больше других страдают от сдерживания плоти, баб-то в армии нет, а срок службы большой. Стали проявлять интерес к убелению и некоторые офицеры. И только тогда правительство наконец-то всерьез всполошилось и объявило скопцов особо вредной сектой. Удар по скопцам на- нес новый генерал-губернатор Петербурга Михаил Милорадович. Скопцы пытались подкупить Милорадовича, их вожаки были богатеями, потому что, подобно евреям, за- нимались ростовщичеством, но безуспешно, герой Отечественной войны 1812 года ока- зался непродажным. Оклеветать его тоже не получилось. Меньше чем за два года самую могущественную секту страны уничтожили почти полностью. Многих скопцов отправи- ли в ссылку или заточили в монастыри. Кре- стьян отправляли рядовыми в армию, а кре- стьянок насильно выдавали замуж за солдат. Генерал-губернатора Милорадовича через 5 лет после его победы над «белыми голубя- ми» застрелил на Сенатской площади фарма- зон Каховский. Потом в народе шепот был,
что это месть скопцов… Вот ведь как хитро все было придумано: не одни, так другие…
Левонтий замолчал, ушел в себя.
А вот, я слышал, еще были духоборы, которые пытались устроить Царство Божье на Земле безустанным трудом и нравствен- ным самоусовершенствованием? – спросил отрок.
Духоборы? Это от Савелия Капусти- на пошло. Савелий Капустин был из госу- дарственных крестьян. А государственные крестьяне не знали крепостного права и по- мещиков. Говорил он: хватит ждать манны небесной. Надо самим прочно устраивать жизнь в этом мире, на этой Земле, для того мы и были поселены на нее. А кто торопит нас на Небеси, то – не Бог, то Сатана, подде- лавшийся под Бога. Если мы на Земле наве- дем порядок, то и Бог с радостью примет нас. Они и назвали себя духоборцами, борцами за дух, за создание «царства духа». А в народе их прозвали духоборами. Они перестали ходить в церковь, стали отрицать церковные обря- ды и таинства. Эта церковь, говорили они, внешняя, тленная, а не вечная. Храмы не обладают никакой святостью. Попов ваших со всею потребою в дом свой пускать не же- лаем. Причастие – не тело и не кровь Божия, а обыкновенная пища. Иконы – рукотвор- ные образы. Как духоборы Бога представ- ляли? Они говорили, что Он – прежде всего безграничная любовь ко всему. На этой вели- кой любви и держится все существующее на Земле. Любить ближнего – значит, любить Бога. Приобретая любовь, мы приобретаем Бога в сердца наши… Поэтому мы стараемся не разрушать жизнь, в ком бы она ни билась, ни теплилась, в особенности же – не разру- шать жизнь человека. Человек есть храм Бога живого, и разрушить его – страшный грех. Убить человека – самый страшный грех. По- тому они взяли зарок: ни при каких условиях не брать в руки оружия.
Савелий Капустин башковитый был, умен был, знал наизусть Библию. Высокого роста, осанист, красив, тянулись к нему люди. С од- ной стороны, им бы молчать да делать свое, а с другой – начнешь хитрить, не заметишь,

как таким же, как остальные, станешь. Власть вскоре почувствовала от них опасность: а кто тогда страну защищать будет от врагов-супо- статов, и тут же обрушилась на них, начались гонения. Их ссылали на поселения в Сибирь в неудобные для жизни места, на послуша- ния в монастыри, на фортификационные работы, на каторгу. Что ведь важно: местное начальство очень высоко отзывалось о ду- хоборцах, отмечало, что работники они от- менные, что не ленятся, не пьют, не курят, подати и повинности платят исправно, к на- чальству покорны. Как только не издевались над ними: самые тяжелые работы – духобор- цы, в монастырях монахи находили особое удовольствие в том, что сажали духоборов на
«столбы».
А что это такое?
Карцер такой, помещение, в котором нельзя ни встать, ни лечь, а можно только си- деть в неудобном согнутом положении или, наоборот, только стоять. Потом большевики это позаимствуют у монахов, в своих тюрь- мах и лагерях будут применять «столбы».
Когда Савелия арестовали, он написал оправдательное письмо властям, в котором изложил исповедание своей веры, пытался доказать, что в его религиозных взглядах нет ничего худого и законопреступного, и про- сил смотреть на его дело как на исключи- тельно духовное, касающееся лишь спасения души. Но начальство не поверило его увере- ниям и сослало в Сибирь.
И что он в этом письме писал? – нетер- пеливо спросил отрок.
Что на первом месте в человеке стоит дух, тем человек и отличается от животно- го. Что каждый человек несет в себе частицу Бога. Дух оживотворяет, просвещает разум, а в плоти всегда семенится грех, и непре- менно рано или поздно будет беда, если че- ловек на первое место поставит плоть. Но это совсем не значит, что нужно отказать- ся от плоти, как скопцы, просто всему свое место. И Церковь временна и отпадет, когда любовь окончательно восторжествует в мире, когда все люди станут подобными им, духо- борам. Все творения Господни прекрасны,
благи и невинны, суть единственно на уте- хи и удовольствия человеку созданы, но на деле ими владеют и наслаждаются не все, а лишь забывшие в сердцах Господа, которые стараются побольше награбить и захватить бы славы и всех благ мира в руки свои. От- сюда все зло в мире. Это зло в мире и долж- ны уничтожить духоборы, истинные Божьи люди. Человек по природе своей чудное, дивное творение Божие, ибо в нем пребыва- ет душа, которая есть ум небесный, ум боже- ственный. Но душа проявляется только в тех, которые знают и соблюдают закон Божий. Борьба за дух должна привести к обладани- ям всеми творениями Господними, к поль- зованию всеми утехами и удовольствиями. Иисус Христос – это и есть божественный Разум; впервые он явился в Иисусе Христе, в котором обитал, как душа в теле, но потом не вознесся на Небо, а продолжает пребывать на Земле, согласно обетованию: «Се я с вами во все времена до окончания века». Это лишь мы отправили его на Небо, чтобы без Него легче было творить грехи свои, а Он здесь, с нами. И не надо плакать по умершим, ибо дух их остается среди нас, живых. Смерть от- бирает у человека только тело. Его душа, ум остаются жить в памяти других людей, чем больше человек хорошего успеет сделать за свою жизнь, тем дольше он останется в серд- цах людей. Вот так они говорили. Но не толь- ко в этом суть их, а в том, что, в отличие от других, они не только говорили, но и делали. И не бежали они от мира, а хотели быть при- мером в миру. Их очень уважал писатель Лев Толстой. И помогал, как мог.
Ох и тяжко им приходилось! Они и на каторге не сломились. И когда срок заточе- ния кончился, нищие и разоренные, попро- сили они, чтобы им отвели место на Земле, где они могли бы, трудясь на земле – на Земле! – стать опять на ноги и кормить дру- гих страждущих. Следуя своему коренному принципу – непротивления злу насилием, они глубоко верили, что своим примером постепенно поставят человечество на истин- ный путь. Какие бы испытания ни выпадали на их долю, они верили, что терпят ради бу-

дущего всех людей на Земле. Сенаторы при обследовании вынуждены были признать, что состояние духоборцев жалостливо, и по- сему отвели им землю по пятнадцать деся- тин в пустынном Мелитопольском уезде на реке Молочной. И тогда духоборцы решили осуществить там Божью правду, как они ее понимали. Прибыв туда, они сложили все пожитки свои в одно место, так что теперь у них была одна денежная касса, одно общее стадо и в двух селениях два общих хлебных магазина, каждый брат берет из общего име- ния все, что ни понадобится. И как у них по- шло дело! За десять лет они достигли таких результатов, каких больше в стране никто не достигал. И тем стали злить Церковь, кото- рая боялась их примера. Церковь снова стала натравливать на них власть. У них были луч- шие урожаи, они развели огромные конские табуны, а овцы у них были какие! А какие по- лотна они ткали! Но… Но со временем среди верхушки пошли утехи и удовольствия, как у второго брата, ушедшего искать Беловодье. Не удержались верхи, а Капустин к тому вре- мени уже умер, – отступили от своего зако- на, стали ездить по городам, по ярмаркам, по всем роскошным жизненным местам. И ког- да в 1818 году царь Александр ехал в Крым, зазвали его к себе на ночлег, устроили ему ве- ликолепный прием и пели ему стихи, что он образует бытие Бога в России. А внизу росло недовольство. Тогда обогатившиеся фарисеи стали с ними как антихристы: начали пытать и казнить, чтобы замолчали. Царь восполь- зовался этим и поставил условие: или они переходят в Православие, либо переселяют- ся в Закавказье, чтобы не смущать право- славных христиан.
Богатеи тут же, забыв о своих духовных заветах, перешли в Православие. А основ- ная часть духоборцев, а во главе их стоял сын Савелия Капустина Ларион, около четы- рех тысяч человек, оставив дома, скот, род- ные места, ведь многие уже здесь родились, в 1841 году пошли с сумами за спиной за ты- сячи верст на Кавказ, где им были отведены земли – не отреклись они от своей особен- ной веры в Иисуса Христа.
Но на Кавказе земля была уже не та, что на Молочной, камень на камне, видимо, специально для них такую подобрали. И по- мощи им уже никакой не оказали, наоборот, притеснения во всем выказывали. И душа болела. Не столько по домам брошенным, сколько, что гибло их дело – не от царя даже, не от притеснений даже, а от их самих, и, мо- жет, потому назвали они свое новое селение Горькое. А жизнь их еще потому была горь- ка, что кругом жили враждебно настроенные горцы. Духоборов специально поселили на их земли, не спросив у тех разрешения. А те, увидев, что странные русские не просят об- ратно когда-то взятое взаймы, перестали возвращать взятое, а потом попросту стали растаскивать все, что можно было утащить. Несмотря на все, духоборы молчали. Тогда грузины, возмущенные поступками своих сородичей, собрали сход, «постановили сами следить и сурово наказывать тех, кто что-ни- будь украдет у «русских взрослых детей». Так они стали духоборов называть.
Постепенно дело у духоборов и тут нала- дилось. И со временем трудом неимоверным снова расцвело. Но сын Капустина, Ларион, при переселении надорвался и скоро умер. И повторилось все как на Молочной. Опять разделились на богатых и бедных, и богатые стали заигрывать с властями, пить водку. И опять был создан тайный вооруженный от- ряд, который, как на Молочных водах, стал затыкать рты рядовым общинникам.
Тогда в низовом народе появился новый пророк, Петр Веригин, но его скоро сослали в Шенкурск. И может, погибло бы дело. Но тут в слободу Терпение, где остались терпеть верные Веригину духоборы, были сосланы последователи графа Толстого – князь Хил- ков, Бодянский, Прокопенко, другие, фами- лий уже не помню, и стали помогать бороться за дух – организовали артельную обработку полей и артельные мастерские, стали делить хлеб по числу едоков, чтобы все жили лич- ным трудом. И решили между собой: никогда не заниматься извозом и торговлей, чтобы не впадать в соблазн, и никогда, ни при каких условиях не брать в руки оружия.

Однако опять все скоро чуть ли не пошло прахом. Зажиточные стали всячески мешать им, доносить на них, обвиняя во всех смерт- ных грехах. А властям только этого и надо. Что делать? Петр Веригин, к которому вер- ные духоборы тайно обратились, из заточения говорил: «Держитесь, братья! Это очередная проверка сил. Вытерпим – легче будет. Даже если из родной земли-страны придется ради сохранения веры уйти – терпите и решайтесь на то. Может, хоть там сохранимся для буду- щей России?!» Жандармы искали у них бума- ги разные, планы, они не знали, что история духоборов, их учение передавались только устно, не доверяли они бумаге. Если человек не запомнит, не держит в сердце, на бумагу нет надежды. Из рода в род передавали уст- но, грамоту знали немногие, даже вожди не все умели читать и писать, а какого высокого были духа.
И держались они. И когда уже совсем стало жить невозможно, решились они на сие последнее – покинуть Россию. Но вла- сти что удумали: назло не отпускать. Тогда опять помог им писатель граф Толстой, с его всемирным авторитетом власти уже ничего не могли поделать. Он помог им добиться разрешения на уход в чужую сторону, хотя и не одобрял его, как, впрочем, не одобрял и Петр Веригин, хотя в свое время вроде бы советовал. Он считал, что не все еще испы- тано, чтобы решаться на такой последний шаг. Но видят оба: подошла самая крайняя нужда, равная смерти, или отдаваться Анти- христу, или погибать. Понимал Толстой их душой, хоть и граф был. Нравилось ему, что они ищут себя из поколения в поколение не в потусторонней благодати, а в постижении смысла человеческой жизни на Земле. Что верят в братство и равенство всех людей на Земле, в возможность жить в мире без войн и оружия. А это и есть Иисус Христос. Семь с половиной тысяч человек ушло из Рос- сии – можешь представить, как им тяжело было покидать отчизну – целыми семьями уходили, со стариками и детьми. Уехали сна- чала на Кипр. А потом уж только в Северную Америку, в Канаду. Можешь представить,
что они думали, когда корабль переносил их много дней через океан: может, зря сорва- лись? Что ждет? В Канаде им пришлось очень трудно, и они, наверное, погибли бы, если бы все не тот же граф Толстой. Он организовал сбор средств им в помощь и сам дал, говорят, тридцать тысяч рублей, что получил за роман
«Воскресение». Я думаю, что он и сам был ду- хобор. Читал я специально его книги: таких же он мыслей придерживался. Не случайно же он от церкви сам отлучился, и гонениям всяким его подвергали. Он и называл-то ду- хоборов героями войны против войны, кои никем не видимы и не слышимы, умирали и умирают под розгами, в вонючих карцерах, в тяжелом изгнании и все-таки до последнего издыхания остаются верными своей вере. Он всегда их в пример другим ставил. Ведь они еще 12 июля 1895 года в России собрали все оружие в одну огромную кучу, облили керо- сином и подожгли. И за то их особой пытке предали: и плетьми секли, и ссылали в Си- бирь, и семьи разоряли, и детей отбирали, и натравливали на них иноверцев: они, мол, виноваты во всех ваших бедах. Более тыся- чи человек, каждый девятый, были забиты насмерть или погибли от пыток. Подумай только: людей сажают в тюрьмы, пытают – за то, что они не хотят убивать друг друга. И это в самом православном государстве. Почему граф Толстой их и уважал особо. Подумай только, ушли – не смирились…
Ну а потом? А нынче как они? – нетер- пеливо спросил отрок.
Говорят, неплохо живут. У нас-то молчат об этом, словно и нет их и не было. А начина- ли как? Землю канадцы им дали, но мужикам пришлось надолго уйти из общины, чтобы заработать денег на покупку инвентаря, се- мян, скота, одежды. Со стариками и детьми остались женщины. Канадцы, разинув рты от удивления, смотрели, как они впрягались в плуг, поднимая целину, строили дома. Че- ловек, который мне сказывал, за границей был и где-то там читал: что их называют там лучшими земледельцами Канады. Шепотом сказал мне, доверился. За такое и забрать могут, и не за такое, за какой-нибудь пустяк

забирали. Канада, говорит, теперь за счет их полмира кормит. А вот ушли они туда, не смирились. И говор свой сохранили. И пес- ни старинные поют. И одежду русскую но- сят. Уважаю я их, а думаю, а все же уже, на- верное, не русские. Или, наоборот, мы уже не русские, а они как раз русские? Скажи, а? И земля у них родит, хотя климат, гово- рят, там примерно такой же, как и у нас. И не уменьшились они, как мы, а в пять раз их больше стало, в семье, как у нас раньше, по восемь–десять детей. И водкой, куревом себя не убивают. И не суетны всуе. И здоровьем душевным крепки, и телом. И правдивы, и открыты. И не склонны осуждать других за то, что те не придерживаются их обыча- ев. И Бога чтут… Все хорошо, только гложет меня мысль: ладно ли, что они покинули родную землю? Хорошо ли это, когда на зем- ле остался лишь Иванушка-дурачок? И сам надорвался, и земля отравлена, запущена. И могилы даже не прибраны, а, наоборот, расхристаны и заброшены, и бродит по ним скот. Умом-то понимаю, что только так они и могли сохраниться, и уважаю. Но, с дру- гой стороны: отказаться брать в руки оружие, когда на Россию со всех сторон враги лезут? Они, видишь ли, святые, с Богом напрямик разговаривают, живут посреди России, а пра- вославный сивый мужик их от врага должен охранять. А что было бы со страной, если бы все отказались от оружия? И в то же время: если бы не уехали в Канаду, что с ними было бы в Гражданскую войну, перестреляли бы их большевики или оптом попытались загнать в колхозы, а вернее, определили бы всех ско- пом в кулаки, и тогда одна была им дорога – на Колыму-матушку. Почему русское счастье ныне возможно только на чужбине? Только счастье ли оно?.. Говорят, хорошо живут, но тоска по родине все равно гложет, хотя ны- нешние-то поколения ее не видели… Даже песня у них есть:

Вспомни, матушка родная, Про родных своих детей.
Мы страдаем на чужбине Среди гор, чужих полей.
Ты вот не по годам смышленый, скажи, почему слепая вера в Иисуса Христа часто уводит человека в сатанинство? Я не гово- рю о духоборах. Это, может, их меньше всего касается. Словно кто старается увести чело- века с Земли. Или чтобы он сам себя унич- тожил? Одни слоняются по стране, словно чужие – вроде бы живут на Земле и в то же время нет их. И говорят, что это Иисус Хри- стос заповедовал. Другие, может быть, са- мые лучшие, сжигают себя, чтобы после них ничего не оставалось. И тоже говорят, что это им Христос заповедал. Третьи лишают себя возможности продолжать род людской. И тоже на Христа ссылаются. Господи, – не- ужели Ты на самом деле призываешь, чтобы после нас на Земле никого не осталось? Не- ужели Ты на самом деле не хочешь продол- жения рода человеческого? Ошибся, мол, я в вас, не оправдали вы моих надежд, и потому надо освободить Землю от вас. Кто-то же му- тит нам головы. Почему именем Христа нас пытаются оторвать от Земли, согнать с нее? Не верю я, что мы на Земле всего лишь как на вокзале какой-то промежуточной стан- ции. Нет, ее Бог нам завещал, не случайно же мы на ней. Есть, конечно, какой-то высший замысел насчет нас, которого мы пока не зна- ем. Земля, я полагаю, навечно нам дана, и мы на ней должны работать и благоустраивать ее. Кому надо, чтобы нас, русских, становилось все меньше и меньше на Земле?!

А что стало с шестым братом? – нако- нец решился спросить отрок. – После того как он сбежал с каторги?
Горько говорить. Он пошел «за народ», смущая и обманывая чужой ядовитой мыс- лью и себя, и народ. И не только совсем отка- зался от Бога, а возненавидел его. «Нет Бога, и с сегодняшнего дня писать его имя, как несуществующего, нужно только с малень- кой буквы, – придет время, и такой закон будет принят», – сказал он и пошел по заво- дам, где работал оторванный от земли люд, в душе еще не изживший в себе крестьянина, но уже не крестьянин: настраивать мужи- ков против царя и помещиков и, разумеется,

против Бога. Он собирал народ около церкви и требовал, чтобы священник воочию пока- зал хотя бы одно из чудес в доказательство существования Бога. Но священник не мог этого сделать. Или не хотел, считая это ко- щунством. Надо, говорил шестой брат, взять власть в свои руки и все богатства разделить поровну. А царя и помещиков изничтожить или заточить в тюрьмы или в специальные лагеря, чтобы работали на нас, – вот тогда бу- дет справедливость и наступит народное сча- стье. И раздражался, когда народ не слушал его. Он был готов отдать жизнь за народ, а на- роду первое время было наплевать на его за- боту, тому лишь бы ярмо тянуть, только воры и прощелыги в первое время потянулись за ним. И тогда он понял, что нужно распро- странять в народе недовольство. Вымерзли от малоснежья озимые – власть виновата, град с ураганным ветром посек готовую к жатве пшеницу – власть виновата, наводнение – тоже… А тут как раз объявился еще один, как раз Нечаев, о котором странник говорил, тоже о счастье народа много думал. Не спра- шивая народ, нужно ли ему такое счастье. Был он еще отчаяннее шестого брата. И задумал тот кровавое дело. А дело свое назвал «На- родная расправа», хотя народ и не догады- вался о нем. И примкнули к нему подобные. Значит, была болесть-ржа в народе, если не один такой человек-нарыв появился в народе и легко поддался чужому поветрию. И стали они, как всякое зло, объединяться. А тут еще чернявые откуда-то вылезли, подвязались бороться за русское счастье. Я думаю, от них и шла эта зараза. И говорил Нечаев своим апостолам, среди которых одним из главных стал шестой брат: «Религию нужно истребить вконец, чтобы начать новую жизнь уже без бога». Он тоже с этого начал, с отрицания Бога. Говорил: раз народ по темноте своей не знает, в чем состоит его счастье, власть долж- ны взять в руки люди, которые знают, в чем народное счастье. Говорил, может, не подо- зревая, что говорит с чужого голоса. Счастье должно быть всеобщим и одинаковым, раз- ница в счастье опять может вызвать в наро- де зависть и вражду. Поэтому власть в руки
должна взять партия, если попросту, по-на- родному, шайка, которая должна разбудить в народе «плодотворную внутреннюю борьбу, результатом которой должно стать разумное развитие». Тот, который, может, Нечаев, го- ворил: «Ради прекрасного будущего народа мы должны действовать с ним беспощадно и неумолимо. Прежде нам нужна была палка Петра Великого, чтобы дать нам хотя бы по- добие человеческое; теперь нам надо пройти сквозь террор, чтобы сделаться людьми в пол- ном и благородном значении этого слова. Чтобы пробудить народ к сознанию… Вме- сто Церкви нужно создать партию. Партия должна быть выше государства и нравствен- ности. Партия может действовать любыми средствами ради высшей цели: насилием, ложью, обманом, убийством, клеветой и во- ровством до тех пор, пока она не одержала верх. А впрочем, и далее может надо так дей- ствовать, потому что ради высших интересов. Ради высших интересов все можно. Каждый член общества должен ревниво смотреть за другим, каждым и контролировать его. Все должны контролировать каждого и каждый должен контролировать всех – вот самое лучшее обеспечение успеха. Обществен- ный контроль каждый час и каждую минуту. Каждый должен следить за другим и на него доносить. Это не шпионство, ибо с высшей целью. В крайнем случае, самое лучшее кле- вета и убийство: все позволяется, что с выс- шей целью и ради высших интересов…» Вот эту программу и взяли потом большевики, хотя не хотели в этом признаваться. Особен- но любил Нечаева и старался следовать ему Великий Кормчий Ленин. «Но особенно рев- ниво надо хлопотать о совершенном равен- стве, – говорил Нечаев. – Для этого первым делом надо понизить уровень образования, наук и талантов. Имеющие высшие способ- ности всегда захватывали власть и станови- лись деспотами. И потому не надо высших способностей – человек с высшими способ- ностями опасен для общества. Обладать выс- шими способностями должны только члены партии и то только на самом верху партий- ной лестницы. И потому образование долж-

но быть такое, какое по плечу всем, и нельзя сметь искать высшего. Чуть замечается чело- век с особенными способностями или выс- шим знанием, то он изгоняется из общества или даже уничтожается, если его выгнать не- куда… Даже очень красивые лицом мужчины или женщины не должны допускаемы в об- щество…»
А еще Нечаев говорил, что беспрерывно должен держаться слух о каком-нибудь по- кушении на народ, на его права. Например, слух, что отнимут у крестьян землю, очень полезен. Этим привлечь мужика – первое дело. И другой слух: если мы придем к вла- сти, то всем дадим землю, хотя потом мы ее никому не дадим, потому как, если дадим, снова произойдет зависть друг к другу. И надо все обещать: прежде всего, свободу, тем более что все мечтают о ней, но не знают, что это такое. Неважно, собираешься ли потом да- вать народу свободу. Как он ей будет управ- лять? Русский народ доверчивый, как дитя, он во все поверит. Только ври больше и ругай начальство. А главное – создать беспорядок. Например, сделать так, чтобы в магазинах хлеба не стало. И пустить слух, что власти его нарочно спрятали. Чтобы обозлить и под- нять народ. Так большевики в июле 1917-го сделали. И еще он говорил, что нужно обу- чать только самой первоначальной грамоте и только солдат, потому что через обучение солдат грамоте контролируемая грамотность пойдет в народ. Этою грамотностью можно воспользоваться. Тогда в их головы что угод- но можно вкладывать. Ничего нет лучше вот такого первоначального образования. И ра- бочих, и крестьян отучать от их инстинктив- ного совестливого чувства. На народ надо смотреть как на материал…
Такое ощущение, – сказал отрок, – словно ты не раз встречался с ним.
Было дело. В малолетстве видел это- го Нечаева. Он тоже родился тут недалеко, в селе Иваново-Вознесенском Владимирской губернии. Правда, уже не в крестьянской се- мье, в мещанской, оторвавшейся от земли. В 14 лет служил рассыльным в конторе на фа- брике Горелова. Может, там у него зависть-то
родилась, а может, и ранее. Потом поехал в Петербург, сдал учительский экзамен. Со- стоял вольнослушателем в университете, вот там и подхватил от кого-то заразу, стал уча- ствовать в разных беспорядках. Таких, как он, собрались несколько человек, назвали себя партией. Точно так же, как жулье собирает- ся, бандиты в подворотне. Всячески старался выделиться среди своих. Стал, словно артист, изображать из себя мученика за свободу, за народ, напускал на себя, знаешь, как артисты в театре на ярмарке играют, важность, жертву играл, выламывался, героя из себя корчил, го- ворил, что готов отдать жизнь за народ. А как полиция стала интересоваться им, тут же бе- жал за границу. Вот только вопрос: на чьи деньги? Кто ему тайно помогал? Кто стоял за ним? Там он поехал к Мишке Бакунину. Тоже артист, может, и похлеще. Этот из дворян. Вроде бы нормальная семья, в его сестру пи- сатель Тургенев был влюблен. Еще Белинский с ними был. Пьески пописывал, а таланта нет, а землю пахать лень, да и здоровья нет. Вот и родилась у него из зависти и мести идейка о всемирном равенстве, и он у них тоже вроде апостола стал. И в поэте Пушкине все обли- чительное да разрушительное против власти выискивал, чтобы записать его в свои. Вокруг него, Пушкина-то, и фармазоны вились. Кру- жок хитрый создали единомышленников, раз- рушителей престола готовить. Странник мне говорил, что в одном из таких кружков состо- ял и писатель Достоевский, был приговорен к смертной казни, но был помилован царем, назначен в каторгу и там, на каторге, пришел к Богу. Вот оттуда его знание нечаевщины, из- нутри. Помнишь, я тебе о Раскольникове рас- сказывал? И потому он, Достоевский, хотел объяснить народу опасность нечаевщины, что это не просто убивцы, как обычные бандиты, а убивцы по страшной идее.
И все в том кружке такие были, как Бе- линский? – спросил странник.
Нет. Был там еще Константин Акса- ков, самый старший из братьев. Но был он из крепкой семьи, где чтили Бога, родите- лей, так он сразу раскусил их и, не споря, отошел в сторону. Далеко он видел, несмотря

на молодость, говорят, близок к Истине был, только рано умер. Да и программы у него, в отличие от революционеров, не было. Про- граммой у него, как у отца с матерью, у брать- ев его Ивана и Григория, было Святое Еван- гелие. А эти!.. Жулики-прохвосты! Артисты, одним словом! Мишка Бакунин за границей печать себе несуществующей организации сделал, чтобы людей охмурять, скреплял ею свои фальшивые мандаты. Народ-то у нас доверчивый до глупости: лишь печать, бу- мажку какую фальшивую покажи, пусть она даже от черта, поверит. От Бакунина Сережка Нечаев вернулся в Россию с таким подлож- ным мандатом. Подписано: «Русский отдел всемирного революционного союза». Хотя не было никакого официального междуна- родного революционного союза, его потом создадут, и тем более уж – никакого русского отдела. Любили они всякие таинственные за- теи вроде детских забав в войну, в разведчи- ков. Чтобы обязательно тайна и чтобы обя- зательно клятва. Только кровавыми стали со временем эти тайны и клятвы… Вот тогда, вернувшись, Нечаев и назвал свою органи- зацию «Народной расправой». Хотя народ ничего не знал о ней. И облапошил многих, якобы он имеет большие полномочия. От кого? От пустоты, от несуществующей орга- низации. Его ближайший подельник Петр Успенский потом на суде показывал: «Нечаев явился к нам в качестве агента Женевского общества, и те бланки и прокламации, ко- торые он принес, заставляли нас думать, что он действительно лицо доверенное, и приход его ко мне в качестве ревизора от Женевско- го комитета еще более меня в этом убедил. Все это заставляло думать, что дело происхо- дит в громадных размерах, между тем как тут был обман, автором которого был Нечаев, а обманутыми были мы… Он привык коман- довать и не мог терпеть рассуждений. И вот для достижения этой цели, для усиления сво- ей власти он созидал целый ряд призраков… Он вполне умышленно толкнул в казематы сотни людей, если чем-либо виновных, то единственно своей доверчивостью…» Вот так! И написал Нечаев апостольское учение
для своих учеников, которое назвал «Катехи- зис революционера». Христос говорил: «Не убий…», «Возлюби ближнего». А он, Нечаев утверждал: «Наше дело – страшное, полное, повсеместное и беспощадное разрушение». Я полагаю, сам Антихрист вселился в него. Но по какому принципу он выбирал людей себе в помощники? «Сближаясь с народом, – учил Нечаев, – мы, прежде всего, должны со- единиться с теми элементами народной жиз- ни, которые не переставали протестовать не на словах, а на деле против всего, что прямо или косвенно связано с государством…» Тут я немного забыл, дословно не помню, а даль- ше он писал: «Мы должны соединиться с ди- ким разбойничьим миром, этим истинным и единственным революционером в России». Понимаешь: соединиться с разбойниками! А разбойников всякого рода на Руси всегда хватало. А пока есть разбойники, где уверен- ность, что какие-нибудь новые Нечаевы под новыми фамилиями и с новыми планами якобы о народном счастье снова не возьмут власть?
И брали? – спросил отрок.
А в семнадцатом годе – разве не в сою- зе с разбойниками да бездельниками-горло- панами так называемые большевики вместе с неизвестно откуда пришлыми нерусски- ми людьми власть брали? И еще он, Нечаев, учил, что цель оправдывает любые средства. Вот это запомни, он до сих пор жив, сей глав- ный их апостольский завет: «Цель оправ- дывает средства, ибо ради высшей цели». А высшей цели он, может, сам толком не зна- ет. Главное объявить, что ради высшей цели. А что за высшая цель, – знают только те, что прячутся за его спиной, кто через подставных людей давал ему деньги, о которых он, может, даже не подозревает.
И еще говорил Сережка Нечаев, сей апостол несуществующего, а на самом деле существующего тайного всемирного рево- люционного союза: «Революционер должен проникнуть всюду, во все низшие и средние сословия, в купеческую лавку, в церковь, в барский дом, в мир бюрократический, во- енный, в литературу, в жандармское отделе-

ние…» Нечаев подразделял людей на шесть категорий. К первой относил людей, по его мнению, «особенно вредных для революци- онной организации», и потому они должны быть уничтожены в первую очередь. Его по- следователи потом откажутся от Нечаева, как от Иуды, а заповедь его в России будут неуклонно выполнять: начнут расстреливать и в первую, и во вторую, и в третью очередь – и по классам, и по сословиям, и по нужности и ненужности. И просто от того, чтобы наве- сти на народ страху. Вторая категория людей это те, «которым даруют жизнь только вре- менно, чтобы они рядом зверских поступков довели народ до неотвратимого бунта». Зна- чит, чем хуже для народа, тем лучше для него. И третья – «множество высокопоставленных скотов или личностей… пользующихся по положению богатством, связями, влияни- ем», их надо всячески опутывать и эксплу- атировать, и сделать своими рабами, чтобы потом тоже уничтожить. Четвертая – «госу- дарственные честолюбцы и либералы», при- чем их надо «скомпрометировать донельзя… и их руками мутить государство». А к пятой он относил конспираторов-революционе- ров, «праздно глаголящих», которых надо толкать на «практические» дела, в результате чего последует «бесследная гибель большин- ства и настоящая революционная выработка немногих…» Это когда у человека не остает- ся ни сердца, ни совести, а остальные люди для него лишь рабы для выполнения высшей цели… Но так же, по сути дела, он предпи- сывал относиться к своим товарищам по ре- волюционному союзу: «У каждого револю- ционера должно быть под рукой несколько революционеров второго и третьего разряда, т.е. не совсем посвященных. На таких рево- люционер должен смотреть как на часть об- щего революционного капитала, отданного в его распоряжение. Он должен экономиче- ски тратить свою часть капитала, стараясь всегда извлечь из него наибольшую пользу. Польза революционного дела должна стать единственной мерой в отношении револю- ционера к своим товарищам…» Вот к таким революционерам – второго или третьего раз-
ряда – и относился шестой брат, не подозре- вая того. Что страшно: точно по «манифесту» Нечаева и был потом совершен большевист- ский переворот.
А что потом было с Нечаевым? – спро- сил отрок.
Левонтий не сразу ответил
Думаю, ты понимаешь, что нам с тобой грозит за наш сегодняшний разговор? Если о нем кто узнает?
Понимаю…
С Нечаевым стал спорить член его подпольной шайки под фамилией Иванов: что безнравственная его теория. Тогда Не- чаев, сообразуясь со своими принципами, опять-таки ради высших целей, приказал его убить. Сам же бежал за границу, а всех его по- дельников схватили. Он оттуда, из-за грани- цы, наблюдал за судом. И вот еще в чем дело: ведь люди, которые шли за Нечаевым, в боль- шинстве своем были не какие-нибудь убий- цы с большой дороги, а по-своему честные люди. Они свято верили, что убивая творят святое дело, для счастья народа, потому что Нечаев смог убедить их, что убийства эти – ради будущего счастья народа. Вот то-то и страшно, что самое гнусное дело у нас мо- жет совершить человек в общем-то хороший. Вот в чем беда. Почему всегда верх берут по- добные Нечаеву? Почему они легко подни- мают в народе самое низменное, грязное, что копится веками? Почему так? Словно гной постепенно копится в народе. В пугачевщину так было, до того в Смутное время, в больше- вистский переворот семнадцатого года. Я уже говорил, что Нечаева очень Великий Корм- чий Ленин уважал, в пример его ставил. Все у большевиков будет по нему: и революцио- неры первого и второго сорта, и слежка друг за другом, и доносы, и расстрелы в первую и вторую очередь. И перессорятся между со- бой, и революционные судилища будут друг над другом устраивать непременно со смерт- ной казнью – и все ради высшей цели. …Не- понятную силу Нечаев имел.
Почему, думаешь?
Нет у меня ответа на этот твой вопрос. Сам посуди. Швейцарские власти выдали его

царскому правительству, которое осудило его к каторжным работам на 20 лет и к вечному поселению в Сибири. После суда заточили в Алексеевский равелин Шлиссельбургской крепости. Так он чуть не бежал оттуда. Тай- ную и властную силу он имел над доверчи- вым русским человеком. Он знал его суть и пользовался этим. Большевики придумают о нем красивую легенду, что якобы воздей- ствие его праведного слова было так силь- но, что охранявшие его в Шлиссельбургской крепости солдаты под влиянием его пропа- ганды чуть ли не сделались его последовате- лями. Я потом встречался с одним из тех сол- дат, вернувшимся с каторги. Все было проще и мерзопакостней. Нечаев при поступлении в Шлиссельбургскую крепость при солдатах ударил кулаком в лицо шефа жандармов гене- рала Потапова. И не просто ударил, а разбил тому лицо в кровь. Он не дурак был, он пони- мал, что у генерала безвыходное положение: с одной стороны – не ввяжется же он в драку с заключенным, а с другой – какой скандал, когда узнают, что заключенный избил шефа жандармов! Генералу ничего не оставалось, как замять дело. Так ведь мало того что уда- рил – Нечаев еще и грозился, что при скором при выходе из крепости расправится с гене- ралом. Присутствовавшие при этом солдаты были потрясены. Небывалый случай привел их в растерянность и долго обсуждался в ка- зармах. Их ошеломила беспомощность все- сильного генерала: Нечаев после случивше- гося не был ни расстрелян, ни тайно задушен или даже убит. Мало того, начальство сделало вид, что ничего и не было. «Он, наверное, брат или родственник царя – единственное объяс- нение, которое нашли охранники. – А если так, нам нужно держаться с ним почтительно и осторожно. Иначе, выйдя на волю, он при- помнит нам». Нечаев понял, что солдаты его боятся. И стал играть перед ними в брата царя. Уже через полгода они носили его письма на свободу. Не из уважения – из страха за свою судьбу. Он добыл адрес другой подпольной организации – «Народной воли». Туда они и носили его письма. А потом все раскрылось. Охрану судили, отправили на каторгу.
А что с ним сделали?
А что с ним сделаешь – ему по закону уже было не прибавить. Раньше он смотрел из-за границы, как судили его товарищей, которых он обманул, теперь – как судили солдат, которых он тоже обманул… Говорили, что потом от тяжелого режима он умер там, в крепости… Но страшный дух его не умер, он родился в другом, в десятках других… Это как глист… Или как чахотка, передается от одно- го к другому. Так вот шестой брат спутался с одним из последователей Нечаева из «На- родной воли». Словно они искали друг дру- га. И вот эти, из «Народной воли», – и был среди них старший брат будущего Великого Кормчего Ленина-Бланка, Александр, – от имени народа убили царя. Не думаю, что ше- стой брат додумался сам, ибо темен и слеп был. Ну, мог он лавку обокрасть, окна выбить кому-нибудь по пьянке. Такому человеку по- водырь нужен. Сам он не мог додуматься до такого, он, скорее, вычитал в какой-нибудь тайной книжке, которую ему подсунули, ко- торых много тогда вдруг появилось. Хитрая книжка, специально для его ума была напи- сана. Листовок много разных пошло, чтобы мутить народ… Откуда эта зараза дует? И как они, заразившись ей, друг друга находят? До- бро к добру так не тянется, а зло… Издале- ка, из глубокой древности, я думаю, идет эта сатанинская зараза, только имя-название, цвет, то красный, то черный, то еще какой, она постоянно меняет, чтобы люди не дога- дались, что это продолжение одного и того же. Все то же: для непосвященных – призыв к всемирной революции бедных, всемир- ного братства, а для узкого круга посвящен- ных в тайну – совсем другое, чего бедным не надо знать. Почему Бог все это терпит? Вот потому многие и отворачиваются от Него, начинают искать истину на стороне. Или, видя Его молчание, стремятся встать на Его место. Вот почему: когда семь братьев сиде- ли на крыльце и не знали, где искать Истину, Он не остановил одного, не надоумил друго- го, не похвалил третьего?.. Обрати внимание: в первую очередь все эти революционеры Иисуса Христа ненавидят, его в памяти наро-

да хотят убить. Сильно он им мешает. Пото- му что без Иисуса Христа народ, как мореход без компаса, – народ в любую сторону веди. И вспомни, кому Иисус Христос в самом на- чале, когда Он пришел на Землю спасать лю- дей, падших в грех, мешал, кто его распял? Может, там ответ нужно искать? Может, все та же сила воду, воздух мутит, как заразная болезнь? По чьей подсказке мы стали вое- вать сами с собой? Почему добро беспомощ- нее зла? Вот в семнадцатом году чернявые, которых возродившийся в Ленине-Бланке Нечаев неизвестно откуда привез в пломби- рованном вагоне, вдруг надели черные ко- жаные куртки, пошитые совсем для другой цели, опоясались ремнями с револьверами и стали вместе с говнюками нечаевцами без- жалостно изничтожать русский народ и в то же время кричать о всемирном братстве и ра- венстве, словно освобождали место для како- го другого народа. Загнали народ, как скот на убой, в лагеря и в ссылки, и они начальника- ми в этих лагерях, а на охранных вышках на солнце и морозе Ваньки да Ахметки, а когда придет час суда, во всем эти Ваньки да Ахмет- ки будут назначены виноватыми. А эти, если не сумеют довести свое черное дело до конца, опять на время спрячутся в тени. И начнут готовить новую революцию, а чтобы было непонятно, под другими знаменами. А мы на самом деле виноваты, почему так безропотно идем за ними, словно только и ждем их? Или такова изначально суть русского человека?
Ты сам ответил на этот вопрос. Ты сам говорил о компасе, о Боге, от которого мы отказались, – напомнил отрок.
Но почему Он молчит? Почему не при- дет судить нас судом своим праведным, пока не поздно, пока мы совсем не уничтожили друг друга, пока не уничтожили саму плане- ту? Они, большевики, уже в Космос рвутся, делать там вселенскую революцию. Один из них, Кибальчич, сидя в тюрьме, летательный аппарат в Космос придумал, может, с целью до Бога добраться, чтобы привести в дей- ствие большевистский закон, отменивший Его. Если мы что с Землей сотворим, это ведь и там, наверху, аукнется. И еще ладно, что
Иисусом Христом объявляются полусумас- шедшие вроде Кондрашки Селиванова, но ведь Его именем может прикрыться сам Сата- на. Или Он, разуверившись в нас, ждет, когда мы сами уничтожим себя, чтобы не брать на себя грех уничтожать нас новым Всемирным потопом?..
Ну а дальше что было с шестым бра- том? – не дает Леонтию отдышаться отрок.
И стал шестой брат у Ленина-Бланка одним из комиссаров и палачом одновремен- но, правда, палачом – против своей души, но терпел, свято веря, что все это временно и необходимо для высшей цели, для буду- щего всеобщего народного счастья. А ты вот скажи мне: кому нужна мировая революция? Молчишь, не знаешь. И я не знаю, только до- гадываюсь…
И хитро разделили русский народ на крас- ных и белых, чтобы он сам уничтожал себя. А Истины не было ни там, ни там, она оказа- лась как бы посередине, а может, вообще в сто- роне.
Кончилось тем, что красные и белые, с той и другой стороны русские люди, толь- ко у красных в начальниках были почему-то в большинстве комиссары-иудеи, и были они главнее даже воинских командиров, устроили страшный бой прямо посреди села, в кото- ром жил младший брат Иванушка. Победили красные, потому что позади их наступающих частей шли расстрельные заградотряды, му- дро учрежденные самым главным их воин- ским начальником Львом Троцкими, кото- рый на самом деле был Лейбой Бронштейном. Подозревая в любви к противнику, постре- ляли немало ни в чем не повинных сельских жителей, забрали у крепких мужиков, в том числе и у Иванушки, лошадей, порубили на свое пропитание немало деревенской живно- сти, тем самым переведя Иванушку из разря- да крепких мужиков в бедные, сам Иванушка вовремя спрятался со своими племянниками в лесу и отсиделся там в омшанике в склоне оврага. Победив белых, красные угнались вслед за ними, но то ли обернулись вокруг земного шара, потому как через месяц с дру- гой стороны, где вроде бы у красных был тыл,

в село вошли белые и, как пострадавшего от красных, забрали Иванушку в солдаты, пото- му как шли в Белую армию преимущественно крепкие, степенные мужики, которым тер- пимо жилось и при старой власти, которые готовы были жить при любой власти, только лишь дали бы спокойно работать на земле, потому как счастье свое и земной удел виде- ли в простом крестьянском труде, с раннего утра и до позднего вечера. Но Иванушка от- стал от Белой армии на краю Русской Земли, у Черного моря, у которого другой берег был уже чужим, турецким, когда от неминуемой погибели стали грузиться на корабли. Пото- му что помнил наказ старшего брата, что ни при каких обстоятельствах нельзя покидать родную землю, что никогда не найдешь сча- стья в чужом краю. И стал он, прикинувшись отпущенным по ранению красным, тайно пробираться к родному дому, где оставил сво- их племянников, детей старшего брата.
Только дошел он до родного села и вспа- хал на корове поле, еще не зная, чем его бу- дет засевать, ибо в закромах не было ни зер- нышка, как в село снова вошли под красным знаменем пьяные от кровавой победы крас- ные. И в свою очередь, мобилизовали его в солдаты, потому что бедные, по их мнению, должны служить в Красной армии, для них они и отвоевывают счастье, а Иванушка был теперь гол, как сокол, и потому как раз под- ходил для Красной армии. На каждом при- вале он всматривался в лица красных коман- диров: шестой брат, если был жив, по всему, был среди красных, но, видимо, его конни- ца мчалась в светлое будущее по крестьян- ским посевам где-то на другом, более важном фронте. В результате совсем оскудела рус- ская земля, и начался смертный голод, пото- му как некому было больше пахать-сеять, да еще, может, наказал страшной засухой Бог за братоубийственную войну. Хотя Господь тут, может, был ни при чем: если бы люди жили в согласии с природой да прислушивались к ней, они давно заметили бы, что засухи воз- вращаются через определенное количество лет, и легко высчитали бы, что очередная бу- дет как раз в 1921 году, то не воевали бы, а за-
ранее приготовились бы к ней, запаслись бы провиантом. Но красным не до того было – всемирная революция и всемирное счастье, которое обязательно после нее должно было наступить, были у них в воспаленных головах и затмевали разум, а Иванушка-дурачок хоть и замечал этот круговорот в природе, но кто к нему прислушался бы, и голод дошел до того, что живые стали есть мертвых. Но крас- ные все равно ходили с ружьями по деревням и отбирали последний спрятанный мужика- ми на черный день хлеб ради высшей цели и пароходами отправляли в чужие, совсем не голодные страны для продвижения мировой революции. И виноватым в голоде объявили в том числе Иванушку-дурачка, потому как мало работает и прячет хлеб.
После смертного мора стало тихо на рус- ской земле, она переболела и соскучилась по ласке земледельца, она хотела снова рожать, но красные, верховодящие теперь в стране, уже ничего другого не умели, как воевать. И стали они искать нового врага. И так как больше воевать было уже не с кем, стали ис- кать врага внутри себя. И брат стал бояться говорить с братом, отец – с сыном и муж – с женой, потому что сын мог донести на отца, брат – на брата, а жена – на мужа, как на классового врага, и все это ради высшей цели. И потому что на все был план. План на продвижение всемирной революции, план на урожай, план на выплавку металла, а теперь и план на уничтожение «классовых врагов», хотя таковых уже не было, а не выполнишь план, сам становишься автоматически «вра- гом народа». Ибо учрежденный департа- мент по борьбе с «классовым врагом» ЧК– ОГПУ не имел права не выполнить план, потому как не зависел от погоды. Потому как иначе не подтверждался факт усиления клас- совой борьбы при социализме, который был провозглашен Великим Кормчим Иосифом Сталиным, который занял место после смер- ти Великого Кормчего Ленина, а без классо- вой борьбы было невозможно продвижение мировой революции. И когда уже почти не- кого было сажать в тюрьмы и лагеря и рас- стреливать, департамент по борьбе с «врага-

ми народа» стал карать сам себя, потому что план никто не отменял и его нужно было во что бы то ни стало выполнять. И некогда лю- дям уже было задуматься, откуда все это по- шло, откуда заброшено в народ злое чужое семя и откуда появился этот план, потому как специально или нет, понастроили по всей Земле дешевых кабаков, и люди заливали свои опасные мысли водкой, чтобы не заду- мываться, зачем и кому нужен этот план. Но семя – семенем, а значит, была в народе под- ходящая для него почва, раз зло взошло так обильно и расцвело таким пышным цветом. На заброшенных хозяином землях сорняк особенно хорошо растет, и, если вовремя не вспахать, он забьет все поле, и никакого уро- жая не будет. Так и с народом, лишившись духовного компаса, лишившись хозяина, он перестает отличать зло от добра, а это уже не просто беда, это уже первый признак гибели народа, потому как народ как бы становился врагом самому себе…
А может, и было целью создать на месте русского другой народ с прежним названи- ем, чтобы не сразу было понятно, что прои- зошла подмена? Но шестой брат над этим не задумывался, он считал, что трудится ради будущего счастья родного народа и, став от- ветственным сотрудником ЧК–ОГПУ, с еще большей старательностью отыскивал не- существующих врагов народа и отправлял их в специальные лагеря на перевоспита- ние – в шахты и рудники, на лесоповал, на стройки каналов и железных дорог, которые иногда никуда не вели. И все знали это, но почему-то, словно сговорившись, стараясь перекричать друг друга, называли никуда не идущие дороги и каналы Дорогой в обще- ство всеобщего счастья. Да, шестой брат был третьим по значению комиссаром в депар- таменте по перевоспитанию «врагов наро- да», не поддающихся перевоспитанию осо- бые тройки приговаривали к «10 годам без права переписки». Именно он, шестой брат, предложил начальнику департамента так за- камуфлировать банальный расстрел, чтобы, во-первых, не нервировать родственников расстреливаемых, он жалел их, а во-вторых,
чтобы ввести в заблуждение так называемую мировую общественность, которая может поднять шум по поводу слишком большого количества «врагов народа», не поддающихся перевоспитанию. Шестого брата за это пред- ложение похвалили и повысили в звании. Он по-прежнему ходил в черной кожаной курт- ке, перетянутой придающими уверенность хрустящими ремнями, и свято верил, что ни- куда не идущие дороги и каналы ведут в свет- лое будущее, и вверху его очень уважали за классовую непримиримость к «врагам на- рода». Он не лукавил, не приспосабливался, как некоторые, он искренне хотел всеобщего счастья для родного народа, как и для всех народов Земли, для них даже прежде своего. Так широка была его душа, родной народ по- терпит, он знал всетерпимость родного наро- да, который по-своему любил, но чем больше любил, тем больше людей отправлял на рытье каналов и строительство железных дорог. Но почему-то, чем больше уничтожал он «врагов народа», тем дальше было до всеобщего на- родного счастья, тем угрюмее становились люди, даже в его ведомстве. Люди совсем пе- рестали петь старинные раздольные русские песни и, напившись дрянной водки, а то и из- за кромешной бедности браги, в которую для крепости добавляли табак, а то и куриный помет, и бывало, что на деревенской свадь- бе умирало полсвадьбы, плясали в бывших церквах и мечетях под народившиеся вдруг примитивные частушки. И на эти дикие пля- ски, которые, как и частушки, были призна- ны культурным достижением социализма, нормальному человеку жутко было смотреть, но ко всему можно привыкнуть. А еще для поддержания духа народа были написаны но- вые песни: веселые, бодрые, зовущие вперед, а еще – марши, под которые они должны бо- дро, а главное, в ногу идти в прекрасное все- общее будущее и ни в чем не сомневаться. Шестой брат читал в газете «Правда» статьи вождей всеобщего и одинакового счастья и слушал по радио самих вождей. И если по- лучалось, что народ под эти бодрые марши не продвигался ни на шаг в сторону всеобщего счастья, а маршировал на месте, словно сза-

ди привязанный веревкой, то объяснялось это тем, что уничтожены еще не все «враги народа». Они тормозят стремительное про- движение вперед, и шестой брат с новым энтузиазмом, с еще большим желанием как можно скорее сделать людей счастливыми, принимался за дело: был с «врагами народа» еще более беспощаден.
В своей служебной деятельности он ру- ководствовался установкой своего непосред- ственного начальника Мартына Иванови- ча Лациса, изложенной в газете «Красный меч», который на самом деле был латышом Яном Фридриховичем Судрабсом. Кото- рый в созданной в 1918 году Всероссийской чрезвычайной комиссии (ВЧК) возглавил отдел по борьбе с контрреволюцией, а одно время даже замещал на посту председателя ВЧК поляка Феликса Дзержинского, кото- рого за непримиримость к «врагам народа» уважительно прозвали Железным Фелик- сом. Вместе с ним Мартын Иванович входил в первую тройку, а они были учреждены по всей стране, которая могла без суда и след- ствия решать судьбы людей, вплоть до рас- стрела. В своей установке Мартын Иванович писал: «Для нас нет и не может быть старых устоев морали и “гуманности”, выдуман- ных буржуазией для угнетения и эксплуата- ции “низших классов”. Наша мораль новая, наша гуманность абсолютная, ибо она поко- ится на светлом идеале уничтожения всяко- го гнёта и насилия. Нам всё разрешено, ибо мы первые в мире подняли меч не во имя закрепощения и угнетения кого-либо, а во имя раскрепощения от гнёта и рабства всех… Жертвы, которых мы требуем, жертвы спаси- тельные, жертвы, устилающие путь к Светло- му Царству Труда, Свободы и Правды. Кровь. Пусть кровь, если только ею можно выкра- сить в алый цвет серо-бело-чёрный штандарт старого разбойного мира. Ибо только полная бесповоротная смерть этого мира избавит нас от возрождения старых шакалов, тех шака- лов, с которыми мы миндальничаем и никак не можем кончить раз и навсегда…»
Шестой брат гордился тем, что его не- посредственный начальник Мартын Ивано-
вич Лацис, участвуя в заседании Президиу- ма ВЧК, вынес постановление: «Приговор ВЧК к лицам бывшей императорской сво- ры». По этому постановлению в Петрограде были расстреляны великие князья Николай Михайлович, Георгий Михайлович, Павел Александрович и Дмитрий Константино- вич Романовы. Даже некоторые сотрудни- ки ВЧК говорили о чрезмерной жестокости Мартына Ивановича, но шестой брат пони- мал, что это в интересах мировой революции. А еще шестой брат сделал выписку из статьи Мартына Ивановича в газете «Крас- ный террор»: «Мы не ведём войны против отдельных лиц. Мы истребляем буржуазию как класс. Не ищите на следствии матери- алов и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против совет- ской власти. Первый вопрос, который мы должны ему предложить, – к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого. В этом – смысл и сущность
красного террора».
Что касается самой ВЧК, Мартын Ивано- вич писал:
«ЧК – это не следственная коллегия и не суд… Это – боевой орган партии будущего, партии коммунистической. Она уничтожает без суда или изолирует от общества, заключая в концлагерь. Мы всё время были чересчур мягки, великодушны к побеждённому вра- гу и недооценивали его жизнеспособность и подлость… В самом начале необходимо проявить крайнюю строгость, неумолимость, прямолинейность: что слово – то закон. Ра- бота ВЧК должна распространяться на все те области общественной жизни, где вкорени- лась контрреволюция, за военной жизнью, за продработой, за народным просвещением, за всеми положительно хозяйственными ор- ганизациями, за санитарией, за пожарами, за народной связью и т.д. и т.д.».
Работы было много. Потому работать по- рой приходилось круглосуточно. Шестого брата, правда, смущало, что в руководстве ЧК преобладали не русские, а латыши и ев-

реи, но, видимо, это объяснялось специфи- кой работы, на которую по своему мягкому характеру русские не подходили, и это дало ему основание гордиться тем, что его, рус- ского, взяли на работу в столь ответственный орган мировой революции. Не справлялись в областях. Мартын Иванович был вынуж- ден временно возглавить Всеукраинскую ЧК и одновременно Киевскую, чтобы показать, как нужно работать на местах. Он вызвал к себе в помощь из центрального аппарата ЧК группу сотрудников во главе с шестым братом, что стало его, русского, особой гор- достью, но в то же время было сожаление, что он родился не латышом или евреем, тогда, несомненно, стал бы правой рукой Мартына Ивановича, а то и вообще мог бы занять его место. Работы было невпроворот. Во время его командировки в Киев только с апреля по август 1919 года пришлось привести в ис- полнение около или более 10 тысяч подпи- санных Мартыном Ивановичем смертных приговоров. А всего по Украине их насчиты- валось несколько сот тысяч.
Но его идеалом революционера был все- таки не Мартын Иванович и даже не покой- ный Великий Кормчий Владимир Ильич Ле- нин, а Лев Давидович Троцкий, который не претендовал на звание Великого Кормчего, но, скорее, как раз им и был. Он был истин- ным революционером-интернационалистом и в силу своей чрезвычайной скромности отказался от первенства в большевистской власти и раздражался, когда ему напомина- ли о его еврейском происхождении. Он не уставал разъяснять, что преобладание евреев в новой власти объясняется не стремлением евреев во власть, а исключительно забито- стью русского народа царской властью, но однажды шестой брат глубоко задумался, наткнувшись в книге некоего еврея А. Си- мановича на одно, видимо, из неосторожных высказываний Льва Давидовича:
«Мы должны превратить Россию в пусты- ню, населенную белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, которая не сни- лась никогда даже самым страшным деспо- там Востока… Тирания эта будет не справа,
а слева. И не белая, а красная, ибо мы про- льем такие потоки крови, перед которыми содрогнутся и побледнеют человеческие потери капиталистических войн. Крупней- шие банкиры из-за океана будут работать в теснейшем контакте с нами. Если мы вы- играем революцию, раздавим Россию, то на погребальных обломках ее укрепим власть сионизма, перед которой весь мир опустится на колени. Мы покажем, что такое настоя- щая власть. Путем террора, кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до пол- ного отупения, до идиотизма. До животного состояния. А пока наши юноши в кожаных куртках – сыновья часовых дел мастеров из Одессы и Орши, Гомеля и Винницы – о как великолепно, как восторженно они умеют ненавидеть все русское! С каким наслажде- нием они уничтожают русскую интеллиген- цию – офицеров, инженеров, священников, генералов, агрономов, академиков, писате- лей…»
Это высказывание Льва Давидовича Троц- кого не для русских ушей шестого брата об- волокло холодной мыслью: «Неужели мы, русские, да и вся Россия, только дрова в топ- ке мировой революции? И может, уже завтра и его, как отработанный материал, бросят в эту топку?»
Но он торопливо отогнал эту мысль, мало ли что еврей Симанович мог написать!
Шестой брат понимал, что не имеет на это права, но почему-то иногда находили на него минуты необъяснимой печали, от которой не освобождали ни бравурные марши, ни успехи в борьбе с «врагами народа», ни труды клас- сиков будущего общества всемирного и оди- накового счастья, ни даже водка, к которой он давно пристрастился, без нее не выдер- жали бы, лопнули нервы. В такие минуты он с тоской и в то же время с досадой вспоминал безрадостную жизнь отца, старшего брата, не сумевших, да и не желавших оторвать рыла от земли, вспоминал и Иванушку-дурачка, меньше и с тревогой – о средних братьях, боясь, что рано или поздно они со своими дурацкими поисками народного счастья мо- гут скомпрометировать его, попав в один из

отделов его департамента борьбы с «врага- ми народа». Он все собирался съездить на родину, не то что бы уж очень тянуло, а по- казаться, кем он стал. Но все некогда было. В Гражданскую войну классовая ненависть увела его сначала на восток вместе с Мар- тыном Ивановичем Лацисом, который тогда возглавил ЧК при Пятой армии, против ад- мирала Колчака, потом под Оренбург, против атамана Дутова, у которого вместо войско- вого знамени была икона Табынской Божь- ей Матери, которая атаману не помогла, что лишний раз доказывало, что Бога нет, и ата- ман, так и не бросив икону, вынужден был с остатками Оренбургской армии скрыть- ся в Китае, где его все равно настигла рука департамента борьбы с «врагами народа». А потом его, как стойкого борца за народное счастье, бросили на юг, в Крым, под нача- ло Белы Куна и Землячки, которые, он уже не удивился, оказались не венгром в одном случае, и не украинкой в другом, а евреями, где он под их началом расстрелял и утопил в море около ста тысяч бывших офицеров царской армии, не пожелавших вместе с ба- роном Врангелем покинуть Россию и наивно поверивших красному командарму Фрунзе, что их помилуют. И там, в Крыму, однаж- ды ему показалось, что во встречном нищем он узнал своего младшего брата Иванушку, но как он мог оказаться в Крыму? И пока он размышлял на эту тему, нищий торопли- во исчез в придорожном кустарнике. Потом классовая ненависть и страстное желание ускорить мировую революцию, потому что он безмерно устал, бросили его под руковод- ством будущего маршала Тухачевского, кото- рый в недалеком будущем будет морить не- покорный русский народ ядовитыми газами, на запад – освобождать братских польских пролетариев от капиталистов. Но поляки по- чему-то не захотели освобождаться от своих капиталистов и, будучи солдатами бывшей германской императорской армии, всыпа- ли им по первое число, и в польских лагерях осталось умирать около ста тысяч русских мужиков. Этот эпизод своей революционной биографии шестой брат старался забыть, тем
более что объявленное Великим Кормчим усиление классовой борьбы поглощало его целиком, хотя порой возникало у него со- мнение: какое усиление классовой борьбы, когда весь класс эксплуататоров давно сведен к нулю, а жалкие остатки его спрятались за границей? В результате из факта, что во «вра- гов народа» определяли, прежде всего, креп- ких сельских мужиков и заводских рабочих и инженеров, он, не будучи дураком, пришел к неожиданному и неприятному для себя вы- воду, что усиление классовой борьбы было объявлено лишь для того, чтобы обеспечить задуманные великие стройки счастливого будущего миллионами бесплатных рабов-за- ключенных, другой возможности набирать рабочих на стройки у большевистской власти не было. И опять, как в случае с неосторож- ным высказыванием Льва Давидовича Троц- кого, он постарался забыть этот неприятный для себя вывод. И опять возникало желание съездить на родину. Но он не мог позволить себе взять для этого даже короткий отпуск, да и, честно говоря, при мысли съездить на родину его тревожило: младший брат Ива- нушка-дурачок, если жив, обязательно по- просит какого-нибудь послабления для себя. Он ведь по темноте своей не поймет, что чем больше продналог, тем скорее отвратит он свое рыло от земли и повернет его на дорогу всеобщего счастья. А потом – с его неуемной жаждой работы в отца и старшего брата – не в кулаках ли он? Ведь одно время, сразу после революции временно дали мужикам землю, чтобы они не воевали на стороне бе- лых. Не скомпрометирует ли брат Иванушка его, непримиримого революционного бор- ца с безупречной биографией? И тем бо- лее – остальные братья, вдруг они вернулись в нахлебники Иванушке-дурачку, сами-то они работать не хотят и не умеют? Где они, прохвосты-идеалисты, кем стали? Как бы не вышло ему боком это родство? Надо бы по- искать их, но в его департаменте по борьбе с «врагами народа» могут заинтересоваться: почему ищешь, и потянется за тобой след. Надо подойти к этому вопросу с другой сто- роны: не искать отдельного человека, а по-

кончить разом со всеми сектами. Надо издать циркуляр: чтобы преследовать их самым же- стоким образом, в лагере их научат работать. Нет ничего вреднее и опаснее всяких сект. С Церковью покончили, она была на виду, а секты – они в глухом подполье, как в первое время большевики. Он даже испугался этого сравнения. Ему уже докладывали, что сек- танты после православных и мусульман ока- зываются самыми живучими в лагерях. Это даже хорошо, значит, можно будет автомати- чески продлять им срок – и так до бесконеч- ности: пусть работают и верят в свою загроб- ную жизнь. Но срочные дела все откладывали продвижение такого указа. И на этот раз он отказался от заманчивой идеи поехать – пройтись по родному селу в чёрной кожаной куртке, перетянутой ремнями, и непременно при нагане. И почувствовать уважительный страх-холодок в лицах. А все-таки надо будет как-нибудь поехать, когда покончат со все- ми этими сектами, чтобы напомнить о себе, может, в родном селе не подозревают, что он имеет прямое отношение к тем грозным и беспощадным указам относительно классо- вого врага, которые, конечно, дошли и до его села. Ведь со временем его именем могут на- звать школу или улицу, а может, даже колхоз, хотя колхозы, как правило, называли имена- ми главных вождей революции.
Он мог не сомневаться, грозные указы до его села дошли. Чтобы быстрее приблизить всеобщее счастье, крепких мужиков в нем, как и во всей стране, раскулачили, сосла- ли на Урал и в Сибирь, а кое-кого и на Со- ловки, оставшихся согнали в колхоз, да еще поспешнее, чем в других местах, потому как знали: что он из этого села и рано или позд- но приедет на родину. И потому надо, чтобы село было показательным, впереди других. И потому согнали в колхоз за один день всех оставшихся мужиков. Только не знали, что делать с Иванушкой-дурачком. Во-первых, он подходил под категорию между кулаком и середняком, и его можно было определить и в подлежащие раскулачиванию и в колхоз- ники. Во-вторых, идти в колхоз он катего- рически отказался, но в то же время знали,
что его брат большая шишка в департаменте борьбы с «классовым врагом», может, пото- му он так смело себя и ведет. Решили по це- почке вверх спросить у его шестого брата, что делать с Иванушкой-дурачком? По це- почке вниз шестой брат вынужден был спу- стить разъяснение: «В борьбе с классовым врагом родство не имеет значения, наобо- рот, этот случай должен стать примером для остальных. Раскулачить по первой категории с конфискацией имущества и сослать в Си- бирь как можно дальше!» Отправили Ива- нушку-дурачка аж на саму Колыму, ледяную сторону.
После того как разобрался с Ивануш- кой-дурачком, шестой брат инициировал наконец тот тайный приказ: отыскать всех своих братьев, которые раньше его ушли по миру искать Истину, – отыскать во что бы то ни стало и заточить в лагеря и уморить непо- мерной работой, потому что могли скомпро- метировать его своим родством. Всех ли сы- скали, полностью ли выполнили его приказ, не знаю, только больше о них никто никогда не слышал, если появились секты, то новые, другие.
Дед Левонтий замолчал.
А что дальше было с Иванушкой-ду- рачком, который на самом деле дураком не был? – спросил отрок.
Не знаю. Не вернулся он в свою дерев- ню через назначенные ему десять лет. Скорее всего, сгинул он в той ледяной стороне. Ред- кие возвращались, кто попадал туда. А кто возвращался, долго не жили, их, выработан- ных до предела, отпускали лишь умирать…

Пройдут годы. Уедет в большой город от- рок – учиться на учителя. Студентом, что- бы прокормиться, потому что помогать ему, сироте, было некому, по ночам будет подра- батывать разгрузкой железнодорожных ва- гонов, барж… Не думал, что приобретенный опыт грузчика в не в столь отдаленном вре- мени ему пригодится.
Потом дойдет слух до родного села, – что будет отрок арестован за то, что, будучи не- крещеным, потому как крестить в селе было

некому, станет одним из организаторов «Все- российского социал-христианского союза освобождения народа», который своей целью ставил свержение тоталитарного коммуни- стического режима и возрождение России на основе идеологии христианства и социаль- ной справедливости. А были еще с ним осуж- дены Игорь Огурцов, Михаил Садо, Евгений Вагин, Борис Аверичкин и будущий писа- тель Леонид Бородин, который по отцу был литовцем, но отца расстреляли в 1938 году в департаменте по борьбе с «врагами народа», в котором служил шестой брат, и в результа- те по отчиму он стал русским. И заключен он был в глухие мордовские лагеря сроком на восемь лет, посчитали, что этого срока вполне достаточно для исправления хода его мыслей. И не заступились за него зарубеж- ные так называемые правозащитники, кото- рые защищают всех, кто в России настроен против власти, которая после страшных лет
«красного террора» несколько повернулась лицом к народу. Обычно в таких случаях они поднимают шум на весь мир, а тут не просто молчали, а как бы даже жалели, что такой малый, по их мнению, срок ему был опре-
делен. И оттрубил отрок от звонка до звонка восемь лет мордовских лагерей, теперь уже в них, а не на Колыме, прятали самых опас- ных государственных преступников, кото- рые, по мнению коммунистов, не правильно думают о счастье народа. По выходе из лаге- ря стал он тайно писать книгу о том, каким видит счастье для родного народа, но умер, чуть перевалив за сорок, не выдержало серд- це, – может, от безысходности дум о России. А рукопись книги, за которую он мог полу- чить второй срок, он надеялся переслать за границу, в расчете, чтобы те самые правоза- щитники, которые в свое время не только не пытались защитить его, но даже радовались, что он попал за колючую проволоку, обяза- тельно ухватятся за нее и тайно перешлют ее в СССР, чтобы и посредством ее подрывать его основы, который в их глазах все-таки оставался ненавистной Россией, и это была единственная, хотя и очень опасная возмож- ность, чтобы в России его книгу прочли в том числе и люди, для которых он ее писал. Но во время похорон рукопись каким-то образом бесследно пропала.
И как бы не оставил он следа на Земле…

Глава 3. Иван Лыков из деревни Большой Перевоз

Рассказывая отроку притчу о семи брать- ях, дед Левонтий умолчал, не потому, что это было тайной, а потому, что в притче не быва- ет конкретных имен, на то она и притча, что под Иванушкой-дурачком, имея в виду мно- гих русских Иванов, он имел в виду прежде всех судьбу своего троюродного племянника Ивана Лыкова из деревни Большой Пере- воз, что под Великим Новгородом. Когда-то деревня называлась селом, потому как в ней была церковь, объединяющая в приход со- седние по кругу верст на пять деревни, но те- перь уж никто не мог сказать, во имя какого святого она была поставлена. По сохранив- шейся частично росписи на своде перед ал- тарем можно было предположить, что была поставлена она во имя великомученика Ди- митрия Солунского, покровителя всех славян и русского воинства. Во лбу великомученика, прямо над переносицей был скол от пули, пущенной меткой рукой. Когда-то деревня была корневой для рода-фамилии Лыковых, пока ее не рассеяли по миру чужие и свои су- постаты, так старались, что совсем свели ее с лица Земли.
Все было, как в той притче: семь брать- ев, в том числе старший брат, вслед за отцом погибший в 1916-м на Великой войне и оста- вивший на попечение младшего, Иванушки, вдову с тремя ребятишками. Четверо братьев во время Гражданской войны вместе с други- ми крепкими мужиками отступили из села с белыми и положили головы неизвестно где. Может, кто и остался жив, кто, спаса- ясь от неминуемой смерти, ушел в изгнание в чужие страны, но как узнаешь, граница те- перь на замке, ее птица не перелетит, не то что весточку через нее получить. И был брат шестой, который не отступил тогда из села с белыми, а примкнул к вступившим в село
по пятам белых красным и при новой власти в России, в которой вместо царя и Бога была теперь партия большевиков с Великим Кор- мчим во главе, со временем выбился в боль- шие начальники в департаменте борьбы с контрреволюцией и «врагами народа».
Как в той притче, был седьмой брат, млад- ший, Иванушка, которого шестой брат про- звал Иваном-дураком, потому как Ивануш- ка не последовал его примеру, не записался в красные, за которыми, как говорил шестой брат, великое будущее.
Когда в стране после Гражданской вой- ны немного успокоилось, работая на своем клочке земли с раннего утра до позднего ве- чера, Иванушка не заметил, как по утверж- денным в департаменте борьбы с контрре- волюцией и «классовыми врагами» меркам стал середняком, то есть встал немного на ноги и стал кормить не только себя и своих оставшихся без отца, без матери племянни- ков, мать еще вскорости после вести о гибе- ли отца на войне умерла, но и председателя комбеда, и уполномоченного, и грозных сотрудников департамента по борьбе с кон- трреволюцией и «врагами народа». Вот тут в полную меру и оправдалось его прозвище, данное шестым братом, он действительно оказался Иваном-дураком: на собрании, когда другие сельчане, наученные горьким опытом, благоразумно помалкивали, он не просто публично отказался вступать в кол- хоз. Он заявил, что не хочет работать на бездельников, и сомневался, какое же это коллективное хозяйство будет, если из жиз- ни изымают, отсылают неведомо куда самых крепких мужиков, если оставляют в кол- хозе одних только деревенских горлопанов и лентяев. За эти слова его повысили в ста- тусе, сравняли в правах не только с кулака-

ми, но и с «врагами народа». И в отличие от мужиков, назначенных в кулаки, определи- ли не в ссылку, а в так называемый трудовой исправительный лагерь, специально разбро- сав его племянников по детдомам и детским колониям по всей стране, чтобы они навсег- да оторвались друг друга, а потом вышли оттуда, забыв о своих кулацких корнях, до- стойными строителями светлого будущего. Научным путем было доказано, что самыми лучшими строителями коммунизма являются люди без корней, им незачем оглядываться в прошлое, у них одна дорога – стремиться в будущее.
И повезли Ивана в скотском вагоне, но даже соломы не постелили, в унижении ве- ликом, чтобы убить человеческую волю и че- ловеческую душу, на окнах колючая прово- лока, через всю страну на Дальний Восток. В славном городе Владивостоке после ме- сяца на гигантской пересылке «три-десять» перегрузили на корабль, и поплыл Иван на студеный Север, где его закрыли за колючую проволоку, в своего рода тоже колхоз – конц- лагерь с символическим названием «Тупик контрреволюции». Иван даже в чудном сне представить не мог, что в государстве, на- чисто отрицающем власть золота, его опре- делят, как и десятки тысяч, а может, тысячи тысяч других мужиков, в большинстве своем добротных хлеборобов, добывать золото – вместе с ворами и убивцами, которые ходили теперь в колымском лагере-колхозе, прооб- разе грядущего общества всеобщего счастья, в надсмотрщиках да десятниках.
И год за годом жил Иван, как и сотни тысяч других мужиков, за колючей прово- локой в студеном северном краю. И слов- но мамонты, ложились они один за другим в вечную мерзлоту. И больше всего убивали их не столько скудная пища впроголодь, из- нурительная работа по 16 часов в день без вы- ходных, сколько бесчеловечное обращение и чувство отсутствия вины. Вот что в боль- шей степени съедало их.
Это вам не царская каторга, которая убивала человека, – однажды назидательно сказал начальник лагеря на общем построе-
нии. – Наша цель не угнетение, а перевоспи- тание человека. Наша…
Вот уж действительно не царская ка- торга, – не дал ему договорить кто-то из се- редины строя. – При царе суточная норма каторжника составляла 819 грамм добротно- го ржаного хлеба, 106 грамм мяса, 30 грамм сала, несколько видов круп, подсолнечное масло, на заработанные деньги можно было приобрести овощи. Мы же в сутки полу- чаем по норме, которую то и дело уреза- ют, 750 грамм ржаного хлеба с опилками, 21 грамм мяса, из круп только гречку. Катор- жанин при царе отдыхал каждое воскресенье, все православные праздники, дни рождения и тезоименитства императора и наследника, то есть около 80 дней в году. Мы же не имеем дней отдыха вообще, ежедневно работаем по 16–18 часов в сутки. На самой тяжелой Нер- чинской каторге норма выработки каторжа- нина составляла 50 килограмм руды в смену, у нас полторы тонны.
Начальник лагеря, не перебивая, выслу- шал выступающего, а потом коротко бросил:
В карцер на десять суток и, кроме воды, ничего не давать.
Иван же, наученный горьким опытом, не лез на рожон, он нес свой крест, подобно миллионам ему подобных по эту и ту строну колючей проволоки, как неизбежное испы- тание, ниспосланное сверху за его грехи, хотя особых грехов за собой не чувствовал, и, мо- жет, за грехи всего русского народа. Бог ис- пытывает, наказывает нас через Сатану, так считал в большинстве своем не отказавший- ся от Бога православный русский народ, так считал и Иван, как часть народа. Не судья, не прокурор, не комиссар в кожаной куртке виноваты в его тюремно-лагерной доле, они лишь слепое орудие чужой воли – виноваты мы сами, раз Бог послал на нас такое тяжкое наказание. В очередной раз, любя и скорбя по нам, испытывает нас, ибо только через страдания, раз мы через любовь не понимаем, можно прийти к счастью. И потому надо тер- петь, это единственный способ борьбы за бу- дущее. И потому не было у него ненависти ни к судьям, ни к стражникам, охранявшим его.

Он, скорее, жалел их, особенно стражников, простых деревенских парней как исполните- лей чужой воли, по-своему, тоже мучеников, в ледяную стужу круглосуточно торчащих на вышках.
А может быть, в этом и есть секрет нео- быкновенной живучести русского человека? Иван не задумывался над этим и покорно, и терпеливо нес свой крест. Но порой было сомнение, почему так много крест несущих? Неужели так велика наша общая беда? Неу- жели на самом деле виноват весь народ? Неу- жели он весь, за редким исключением, отсту- пился от Бога? Как сказал, выйдя из карцера, зэк, прилюдно сравнивший царскую каторгу с большевистской, что только на строитель- ство Беломорканала было закрыто за колю- чую проволоку 126 тысяч заключенных, из которых уже около 50 тысяч умерло от непо- сильного труда и голода. Что на строительстве канала Москва–Волга имени Великого Кор- мчего создана специальная система конц- лагерей под общим названием Дмитровлаг, через которую уже прошли около 1 миллио- на 200 тысяч человек. И вырвалось у Ивана однажды отчаянное: «Боже, за что, за какие грехи тяжкие ты определил-наказал меня на этой Земле быть русским?! И из-за нас, рус- ских, страдают другие народы, кто вольно или невольно связал с нами судьбу…» Пото- му как вместе с ним за колючей проволокой были и татары, и башкиры, и узбеки, и каза- хи, и даже евреи, которые заварили так назы- ваемую Великую Октябрьскую революцию… Но тут же, многократно перекрестившись, прогнал эту дурную мысль.
И Иван жил, точнее, существовал, при- тупив все свои чувства, как бы положив их на хранение в вечную мерзлоту – до лучших времен. Он, скорее, не умом, а чувством по- нимал, что иначе не выжить.
Он не пытался понять корней зла. Ибо по- нимал, что не понять ему их, потому как это ипостась Бога. И потому что от мыслей этих может вскипеть мозг и лопнуть сердце. Или наполниться злом. И что жечь себя попусту? Он был свидетелем многих примеров тому, как сжигали тут, за колючей проволокой, себя
люди в напрасных терзаниях, – надо терпеть и ждать, несмотря ни на что, значит, так Богу угодно. Раз попустил на нас такую беду, зна- чит, мы заслужили ее.
И поэтому со стороны Иван казался тупым, животнообразным, думающим лишь об одном – как бы пожрать да поспать, и, мо- жет быть, до сих пор кое-кому не только из иностранных туристов кажутся тупыми, как бы уснувшими, последние миллионы случай- но оставшихся в живых русских крестьян. Все в них сокрыто глубоким слоем льда и мертвя- щего пепла, они уже не верят никому и ниче- му. Расслабишься – и совсем погибнешь, уже навсегда…
И заметил Иван, что выживали в основ- ном не потерявшие веру в Бога или тут, в зем- ном аду, обретшие Его. Чаще выживали даже верящие не в истинного Бога, а разного рода сектанты, но у них все равно была вера, и она спасала.
И вот на пятом году его великого ко- лымского служения, видимо, что-то стало меняться в стране. В один из дней в лагерь прибыл очередной этап. С первого взгляда этап как этап, но опытному глазу было не- трудно заметить: от прежних он отличался тем, что в нем было гораздо меньше простых мужиков, из которых преимущественно состояли этапы прежних лет. То ли по ним уже был выполнен план, то ли их уже почти совсем перевели, то ли вдруг кто опомнил- ся наверху, что скоро некому будет растить хлеб и кормить буревестников всеобщего счастья, но, помимо уголовников, которых, наоборот, расплодилось видимо-невидимо, этот этап почти наполовину составляли те, кто не столь давно ходили в черных кожаных куртках, перетянутых ремнями, в зеленых военных френчах, в том числе те, которые составляли каторжные и расстрельные спи- ски «врагов народа»
И вот они встретились тут – две силы, на ставшей великой русской рекой Колыме. Теперь уже трудно сказать, с какого време- ни стали называть великой русской рекой Волгу, но со временем за право называться великой русской рекой стала соперничать

с ней суровая северная река Колыма, может, с первым прибывшим сюда мужицким ла- герным этапом. И вот они встретились тут две силы: те, для кого построены были эти лагеря, и те, кто определял, кого в них пря- тать. И те, и другие были в серой лагерной робе, но между ними была незримая стена. В отличие от первых, вторые, которых в ла- герном просторечье стали называть «поли- тиками», в большинстве своем были еврея- ми и быстро пристраивались в истопники, санитары, библиотекари и на прочие ин- теллигентные обслуживающие должности. И не только потому, что на других работах от них не было толку и что у них были слабые, истощенные от нетерпеливого ожидания всеобщего народного счастья, нервы, и даже не потому, что лагерная администрация ви- дела в них социально близких, а потому, что один из них, устроившись на теплое место, тащил другого по принципу не столько клас- совой, сколько национальной солидарности. И больше всего их убивало чувство жестокой несправедливости, случившейся с ними, – они всем: и при случае лагерному началь- ству, и даже презренным серым мужикам-со- лагерникам, которые, конечно же, в отличие от них, не случайно попали сюда, и, прежде всего, самим себе пытались доказать, что они попали сюда по нелепой ошибке: прой- дет немного времени, и разберутся – и их не только выпустят отсюда, но и вознаградят за вынужденные страдания. Ну и конечно же самым жестоким образом накажут виновных в их страданиях. И они донимали начальство лагеря бесконечными письмами на самый верх, непременно Великому Кормчему, в ко- торых они доказывали свою невиновность и преданность ему.
И, глядя на очередной такой этап, в ко- тором жрецов будущего общества всеобщего народного счастья было еще больше, ска- зал ему Илья, сосед по нарам, по прозвищу Илья-Пророк, широколобый, широкопле- чий бородатый мужик с необыкновенно го- лубыми глазами, рядом с которым Иван ста- рался держаться, – и не только потому, что тот был старожилом лагеря:
Смотри, Иван, пришло время, когда змея начала захватывать свой хвост. Значит, грядет конец большому злу. Я думал, что оно продержится дольше, а видишь, все го- раздо раньше возвращается на круги своя. Я уже не доживу, оно еще лет двадцать будет исходить собой, метаться в горячечном пре- дсмертном бреду, сея беду, а может, в этих судорогах, или позже в тихом полусне види- мого благополучия может вообще погубить страну. А ты можешь дожить, потому береги себя. Должен дожить! Уже чувствуется при- ближение конца. Вот на днях я слышал спор двух «политиков»: в чем причины массовых репрессий, обрушенных на страну уже го- раздо позже так называемого «красного тер- рора», когда с врагами революции вроде бы уже было покончено? Пытаются объяснить политической борьбой в высших эшелонах власти, нарастанием классовой борьбы, еще чем, а они, по-моему, объясняются очень просто. Система государственного хозяй- ства, которую изобрели большевики, может держаться только за счет бесплатного тру- да миллионов рабов-муравьев. Это, кстати, признают и сами большевики. Например, их низвергнутый апостол Лев Троцкий в сво- ей программной статье «Профсоюзы и ми- литаризация труда» писал: «Мы знаем труд вольнонаемный, который буржуазия считает свободным. Мы же противопоставляем этому труд общественно-нормированный на осно- ве хозяйственного плана, обязательного для всего народа, то есть принудительный для каждого работника страны. Без этого нельзя и думать о переходе к социализму… Говорят, что принудительный труд не производите- лен. Если это верно, то все социалистическое хозяйство обречено на слом, ибо других пу- тей к социализму, кроме властного распреде- ления хозяйственным центром всей рабочей силы страны, размещение этой силы соот- ветственно потребностям общегосударствен- ного хозяйственного плана, быть не может». И департамент борьбы с «врагами народа», который после «красного террора», вроде бы выполнив свою задачу, должен был быть рас- пущен, вынужден был срочно перестроиться

для выполнения новой задачи: поставки все большего и большего количества бесплатных рабочих-муравьев на стройки светлого буду- щего. В этом весь смысл, говорил Илья-Про- рок, на первый взгляд бессмысленных ре- прессий, обрушенных на народ, над которым историки потом будут долго ломать головы. А на самом деле все очень просто: никакой политики, одна только экономическая целе- сообразность. В результате этой целесообраз- ности одна только коллективизация сельско- го хозяйства уже унесла около 10 миллионов не самых худших крестьян, а если сказать горькую правду – цвет нации. Это не мо- жет без конца продолжаться. Раскрученный маховик уничтожения в конце концов даст сбой. Придет новое поколение коммунистов, они будут вынуждены дать послабление на- роду, и в результате все посыплется, раз не на штыках. А эти, – показал Илья-Пророк на изнуренных, убитых горем «политиков», – может, даже не догадываются, каким целям служили, они лишь мелкая сошка. Их мож- но только пожалеть. Пришло время, когда на кого-то надо списать все эти злодеяния, вот они, мелкие исполнители, так и не по- нявшие, чему, кому служили, и названы ви- новными, а потом, через много лет, чую я, их внуками и племянниками, приблизившими- ся к власти, некоторые из них для этого сме- нят фамилии, будут возведены в ранг святых мучеников. Вот в это время надо сделать все, чтобы не дать им прийти к власти! Вот пото- му, Иван, надо выжить.
Если даже выживу, что от меня будет за- висеть? – усмехнулся Иван.
Если каждый так будет продолжать ду- мать, страна, народ никогда не вырвутся из рабского ярма. Многое и от тебя, от таких, как ты, будет зависеть. Даже здесь, до того времени, когда ты выйдешь из лагеря. Тем, что будешь поддерживать других, более сла- бых духом. В конце концов будешь рассказы- вать обо мне, что был такой мужик, который даже здесь, за колючей проволокой, думал о будущей России. Глядя на них, – снова кивнул он в сторону кучкующихся «полити- ков», – видишь, что маховик начал дробить
кости тем, кто его раскручивал. Они считают, что это трагическая ошибка, что они попали сюда, а мы с тобой видим, что настигает воз- мездие. К сожалению, оно настигает пока не тех, кто маховик на самом деле стронул с ме- ста, а потом раскручивал его, а лишь жалких, так ничего и не понявших исполнителей. Но без них большое зло не могло бы выра- сти. Оно само по себе бессильно, ему нуж- ны маленькие беспринципные исполнители, и пока они будут находиться в народе, зло неискоренимо. Так уже было сотни, тысячи раз в человеческой истории. Запомни, на зле добра не построишь, рано или поздно оно обернется еще большим злом. Сатана, пад- ший ангел, один против Бога бессилен, ему нужны помощники, они нужны ему, кроме всего, фактом своего существования, как до- казательство того, что зло так же изначально, как и добро.
А что будет потом, если все-таки насту- пит возмездие? – спросил Иван.
Не знаю, – честно признался Илья, – хотя меня и зовут Пророком. – Думаю, что сначала будут необоснованные надежды, взлет человеческого духа, а потом, как тяже- лое похмелье, наступит неверие во все, даже в самое святое. Корежить будет страну. Ох, как корежить! И так как к тому времени уже почти искоренят из народа Бога, он не будет знать, куда идти, люди будут искать вину друг в друге. И может взрасти новое зло, исходя- щее из нынешнего, хотя внешне будет казать- ся, что оно к нему не имеет отношения, но не менее страшное, потому что будет рядиться под добро, и опять может получиться так, что одни будут строить счастье на несчастье дру- гих. И опять может получиться, что победой добра снова воспользуются злые и мститель- ные, а добрые и жертвенные будут гибнуть.
Один из только что вошедшего в воро- та этапа в ожидании, когда их распределят по баракам, уже не мог больше стоять, упал, конвоир, оттащив бросившуюся на него со- баку, ударил его прикладом:
Вставай, что разлегся!
Жалко их, – боль передернула лицо Ивана, словно ударили его. – Погибнут, ведь

здесь не за столом под красным сукном при- дется воссиживать.
Илья-Пророк, о прошлой жизни которо- го, кем он в ней был, Иван ничего не знал, улыбнулся:
Святой ты человек, Иван! Знаешь ведь, что как раз они или подобные им заперли тебя сюда на медленную смерть. А тебе их жалко. И была бы твоя воля, ты уже сегодня отпустил бы их на свободу, потому как, в от- личие от тебя, у них есть жены и дети, кото- рые в горе заламывают руки. Да, жалко! Но в то же время, почему именно их обманули, а, например, не тебя? Значит, они готовы были к тому, чтобы их обманули? Может, подспуд- но даже желали, чтобы их обманули? Тебя ведь столько раз пытались обмануть, но ты ведь не поддался, за это ты раньше всех сюда попал и, может, позже всех выйдешь. Всеми силами в себе держи душу. Ради твоих будущих детей, которые будут продолжением тебя. Твой час еще впереди. Иначе ради чего ты терпишь? Твой час еще впереди, раз уж эти пошли сюда. Но там тебе будет не легче… А насчет них не переживай! Не переживай, – повторил Илья, по прозвищу Пророк, – они, в большинстве своем чернявые, друг друга издалека видят и, в отличие от нас, поддерживают друг друга. Прежние, что успели устроиться в теплых ме- стах, пристроят и этих.
Но теплых мест на всех не хватит.
Ну что ж, не в санаторий попали. А ты не растрачивай на них свою душу. Закопай ее поглубже в себя и держи. Ты еще будешь ну- жен не только себе. Ты еще должен будешь найти своих племянников, если им не смени- ли фамилию. Не должны, меняют обычно не у сивых, как ты, мужиков, а у известных лю- дей, чтобы у них не было продолжения.
Я уже почти старик, – усмехнулся Иван.
Ну, какой же ты старик!
Не по годам, а по жизни, уже почти весь износился. И душа поизносилась.
Чую я, что они скоро тебя позовут из-за колючей проволоки, ты будешь им нужен для другого дела. Еще до конца своего. Я думаю, тебя уже скоро позовут. Очень уж все плохо складывается у них. Внешний супостат стоит
у границ. Я имею в виду Германию, там объя- вился свой Великий Кормчий, который, как до того Третий интернационал, замахнулся на весь мир, хотя вслух об этом пока еще не объ- явил. Чехословакию он уже захватил. И вот когда он перейдет границу, а он непременно перейдет, на Россию его рано или поздно не- пременно натравят, за СССР она ясно видит- ся им, вот тогда они вспомнят о тебе, потому как некому будет защищать страну. Они при- зовут тебя защищать себя, СССР, а ты будешь защищать Россию и поверженный русский народ. Еще более страшные испытания ждут народ в будущем. Что мы видели с тобой – это еще цветочки. В самый страшный час они тебя позовут, потому что не обойтись без тебя, и ты, спасая их, спасешь Россию. А по- том, после войны, придет самое главное вре- мя, когда стране будут нужны такие, как ты. Да-да, так вот может и должно повернуться, когда, спасая супостатов, которые спрятали тебя за колючую проволоку, ты спасешь Рос- сию. Уверен, придет твое время, когда, ра- зобравшись с чужими супостатами, русский народ разберется со своими. А пока – терпи. В терпении сила русского народа. Его сла- бость и сила.
Иван давно собирался расспросить Илью об одном из зэков, но все как-то не находил времени: утром побудка, жидкая похлебка в спешном порядке, работа на износ, с ко- ротким перерывом на обед, если его можно назвать обедом, а вечером совсем уж не до расспросов, наскоро похлебав жидкой балан- ды, валишься на нары в тяжелый сон. А по- том он давно освоил лагерную истину: мень- ше будешь знать, тем лучше для тебя. А тут раз случился между ним и Ильей-Пророком душевный разговор, спросил, потому что не выходил из головы тот случай.
А было это с полгода назад. Бригаду в то утро при выходе на работу задержали в воро- тах лагеря из-за большого шмона, никто так и не понял, что искали. Не прошли и полдо- роги, сыпался мелкий и нудный октябрьский дождь-полутуман, вдруг из него стал посте- пенно серой змеей выползать встречный этап. Когда поравнялись и уже было стали

расходиться каждый в свою сторону, вдруг один из их бригады вырвался из середины колонны и упал перед одним из встречных этапников на колени, назвав его отцом Пав- лом Флоренским:
И Вы здесь, святой отец!! И Вы с нами?! Благословите, батюшка, на смерть! Больше не могу! Тем и жил, терпел последнее время, что не мог умереть без благословления. И вдруг такое счастье: Бог услышал меня, одарил встречей с Вами. Благословите, ради бога!
И зэк из встречного этапа, которого со- бригадник Ивана назвал отцом Павлом Фло- ренским, высокий, статный и, по всему, гор- дый человек, широко и громко перекрестил его:
Благословляю не на смерть, а на жизнь! Крепись, ты еще нужен Богу здесь, на Земле! Потому благословляю на жизнь!
И, уже обращаясь не только к зэку, упав- шему перед ним на колени, но и ко всем в обеих колоннах, еще громче, чтобы услы- шали все, добавил:
Всех благословляю на жизнь! Собери- тесь духом!
И обе колонны, до того поникшие под холодным нудным дождем, вдруг зашевели- лись, зашумели, стали мешаться ряды. По- слышались команды конвоиров, в истерике зашлись собаки, оба этапа чуть не перемеша- лись, защелкали затворы винтовок, раздались предупредительные выстрелы, ближайший к выскочившему из бригады зэку вертухай передернул затвор винтовки, готовый по ин- струкции пристрелить его, якобы при попыт- ке побега. Но зэк, которого тот назвал отцом Павлом Флоренским, вдруг спокойно и стро- го приказал конвоиру:
Опусти винтовку!!!
И тот, к всеобщему удивлению, послуш- но опустил, как бы ему приказал начальник конвоя.
Потом, когда колонны собрались и ра- зошлись, конвоир как бы опомнился и, идя рядом с колонной, злобно цедил сквозь зубы зэку, упавшему перед зэком из встречно- го этапа, которого он назвал отцом Павлом Флоренским, на колени:
Ну, погоди, вечером я с тобой разберусь! Вечером с ним действительно разобра- лись: сразу же при входе в зону его избили до полусмерти трое конвоиров, а утром вместе с зэком, в котором он признал отца Павла Флоренского, отправили в штрафной лагерь
«Малдьяк». И больше ни того, ни другого Иван за свою лагерную жизнь не встречал.
И вот этот случай неожиданно как бы все- лил в Ивана надежду, он вдруг почувствовал, что он не один, не одинок, значит, есть сре- ди серой массы вроде бы одинаковых зэков люди, которые не только не пали духом, но и поддерживают дух других. И может, не- ожиданно для себя образ отца Павла Фло- ренского, как и образ Ильи-Пророка, будет поддерживать его многие годы, в самые труд- ные времена будет вставать перед его глаза- ми образ высокого русоволосого с открытым и смелым взглядом человека, и он будет слы- шать его строгий и ликующий голос:
Благословляю не на смерть, а на жизнь! И вот сейчас Иван спросил Илью:
А кто такой отец Павел Флоренский? Помнишь случай осенью, в октябре: зэк из нашей колонны упал на колени перед зэком встречного этапа и попросил благословления на смерть, а тот благословил на жизнь?
Илья-Пророк ответил не сразу.
Что, не помнишь? – переспросил Иван.
Отец Флоренский – священник, все- мирно известный ученый-богослов. По слу- хам, он томился в Соловецком лагере, быв- шем монастыре. Они почти все святые места превратили в тюрьмы.
Получается, что его этапировали к нам, на Колыму?
Илья-Пророк почему-то промолчал, а по- том перевел разговор на другую тему.

А наутро снова открылись ворота, в ко- торые, насколько это можно, торжественно и стройно, собрав последние силы, вошел очередной этап. Так торжественно, наверное, входят только в рай, подумал Иван, эта про- цедура каждый раз завораживала его своей торжественной нелепостью, и вдруг он уви- дел среди вошедших в преддверие ада сво-

его шестого брата. Тот, проходя ворота, еще держался на ногах, видимо, предупрежден- ный на Владивостокской пересылке, что на- рушивший строй во входе в лагерь по укоре- нившемуся обычаю будет жестоко избит, но, пройдя ворота и увидев конец пути, все-таки не выдержал, споткнулся от бессилия и чуть не упал, но двое зэков справа и слева успели подхватить его под руки.
По рукам, по лицу шестого брата было видно, что до недавнего времени он сладко ел и сладко спал. И потому, попав в преиспод- нюю, сразу сломался: по распределению по баракам он кулем свалился на нижние нары, потому что на верхние залезть не смог, да и по неписаным лагерным законам не имел права, и бывшие убивцы и воры тут же с веселым хохотом стащили с него комиссарские хро- мовые сапоги и поставили к его ногам разби- тые с брезентовыми голенищами.
Он тупо, со страхом смотрел на подошед- шего и склонившегося над ним Ивана: еще какой-то месяц назад он подписывал много- тысячные приговоры, определяя судьбу та- ких вот тупорылых, не видящих дальше свое- го носа, уткнутых в землю упрямых мужиков.
Здравствуй, брат! – тихо сказал Иван.
Какой я тебе брат! – на всякий случай отодвигаясь от него, подозрительно буркнул шестой брат. Он тоже считал, что с ним про- изошла нелепая ошибка, но скоро все обра- зуется и он вернется в свой большой кабинет на Лубянке и с еще большей энергией будет трудиться ради мировой революции, ради всеобщего светлого будущего человечества, а потому, оказавшись здесь, надо подальше держаться от всяких подозрительных лично- стей, не зря же они сюда попали. Но Иван не оскорбился.
Я действительно брат твой. Присмо- трись. Младший самый, Иванушка, которо- го вы за дурака считали. А я такой и есть. Все братья, в том числе и ты, разбрелись по свету добывать народу счастье, а я остался, потому что кому-то надо было растить хлеб и кор- мить вас всех, как оказалось, на свою беду. И вот пути наши сошлись, я попал сюда, мо- жет, по подписанному тобой или подобным
тебе апостолам мировой революции списку. Может быть, ты наконец тут поймешь, в от- личие от меня, умный, что для всех нас, всего русского и нерусского российского народа, приуготовлена одна судьба, что, составляя эти списки, ты трудился в поте лица для сча- стья какого-то другого народа.
Шестой брат долго и подозрительно в него всматривался, наконец вроде бы поверил, что это его брат, Иванушка, так изменился ли- ком Иван с того времени, когда шестой брат его в последний раз видел: серое, землистое в глубоких старческих морщинах лицо, что можно было дать Ивану и пятьдесят, и даже семьдесят лет. Что-то вроде улыбки про- мелькнуло на лице шестого брата, но не об- радовался он встрече, улыбка тут же смени- лась досадой или даже испугом, он подумал: а вдруг этот, неизвестно откуда взявшийся брат, о котором он почти забыл, а может, и не брат совсем, скомпрометирует его, не зря же он, в отличие от него, попал сюда. И он не- вольно еще дальше отодвинулся от него на нарах…
А ты за что сюда попал? – на всякий случай оглянувшись, шепотом и строго спро- сил шестой брат, тем самым признав свое родство.
Забыл, что ли?.. Я тебе уже говорил. По твоему приказу, – без всякой злости или мести сказал Иван. – Или по приказу твоих подельников. Пошел по жизни, а троих пле- мянников разбросали по детдомам по всей стране… Прости, спрошу… Для кого же ты строил всеобщее счастье, если меня загнал сюда, а с другими братьями и вообще не знаю, что сделал, если, конечно, тебе уда- лось их найти, если они не успели спрятаться за границей, пытали меня твои костоломы, душу из тела вытряхивали, требовали сказать, где они прячутся. Не верили, что я не знаю, и снова пытали. Потом холодной водой отли- вали. Ты хоть однажды задумался – для кого это всеобщее счастье, если в России нет ни одного счастливого, в том числе и тебя? Если она вся обвита колючей проволокой?
Ты брось эти контрреволюционные штучки! Тебя что, специально ко мне подос-

лали, чтобы утопить меня? – вскинулся на него шестой брат. – Отринь от меня, а то ох- рану вызову! – по привычке вырвалось у него, на какую-то минуту он забыл, кто он теперь и где он теперь находится.
Да что ты, брат?! – только и вздохнул в ответ Иван.
Ты революцию не трогай! – зашипел тот, по привычке хватаясь за бок, где у него раньше висел наган. – Ради нее я никого не пожалею. Ты брось свои контрреволюцион- ные разговоры! Революция тут ни при чем. Виноваты вы, тупое равнодушное стадо. Идея не виновата, просто «враги народа» пытают- ся нас сбить с толку. Идея не виновата, ви- новаты люди. Идею мировой революции ты не трогай, я за нее даже тут, умирая, родного брата не пожалею. Я попал сюда по ошиб- ке, это – лишнее доказательство, что враг не дремлет, он втерся в доверие. Погоди, там на- верху разберутся, и я выйду отсюда. Они еще вспомнят обо мне. Я здесь долго не пробу- ду, вот увидишь. Идею ты не трожь! Тебе тут всякая лагерная классовая сволочь напела, не зря их сюда упрятали. Мы мало рубили ей голову, и вот всплыла измена. Я скоро вый- ду отсюда… И тогда я выручу тебя, – снова оглянувшись, зашептал он. – А пока ты не подавай виду, что мы братья. Так надо для дела. Понимаешь, на первых порах жесткость и даже жестокость были необходимы. На то и революция. Революция не может без крови. Революция не может без жертв. Ради светло- го будущего, ради будущего наших детей все можно…
А для настоящего наших детей? Неуже- ли ты не понимаешь, что ты не только детей своего старшего брата по миру пустил, забил их в детдома, а сколько их вы беспризорны- ми сделали?
А вот насчет детдомов ты не прав, – за- горелся старший брат. – Они – школа буду- щих революционеров. Может, мы специально отрываем их от родителей, чтобы воспитать из них настоящих людей, наших помощни- ков, выковывать идейных солдат революции.
И здесь вы, молотобойцы, куете насто- ящих людей? – усмехнулся Иван
И здесь, – подтвердил шестой брат. – Кто способен перековаться, а если нет… – он замялся.
А если нет?.. Молчишь. Ты даже не до- гадываешься, кого тут из тебя выкуют. Мне мнится, что больше ты не нужен там стал. Перемолотив кувалдами народ, принялись за таких, как ты. Стали заметать следы, и ты стал опасным свидетелем. Ты говоришь, слу- чайно попал сюда. Ты думаешь, что ты здесь только один такой? Ты ничего не понял. Та- ких, как ты, с каждым днем здесь все больше. Почти четверть барака. То же самое в дру- гих бараках. И все толкуют, что попали сюда случайно. По навету. Весь народ вы загнали сюда, повывели по навету, теперь взялись за себя, чтобы выполнить план по «врагам на- рода».
Ты немедленно брось эти разговоры, так может рассуждать только контра, – загнанно пробежав глазами по бараку, испуганно за- шептал шестой брат. – За такие разговоры я брата родного не пожалею. Я тебе прощаю на первый раз только потому, что мы оба здесь. Я понимаю, что тебе тут разная контра на уши поет… Вот твой сосед с бородищей, похожий на попа, – показал он пальцем на Илью-Пророка. – Но предупреждаю: нач- нешь снова этот разговор, я вынужден буду донести о нем начальству.
Неужели донесет? – думал с тоской Иван, не потому что боялся доноса, а от мыс- ли: неужели до того пал?
Шестой брат чернел и таял буквально по дням: не столько от тяжелой работы, «чер- нявые» его в свою стаю не брали, сколько от сжигающего его внутреннего огня. Он исхо- дил своим горем, по ночам, когда все спали тяжелым сном, стонал и плакал, колотился головой в стену барака. Потом он начинал требовать у администрации лагеря бумагу и писал письма, в которых писал о своей не- виновности, каждый раз во все более высокие инстанции, наконец самому Великому Кор- мчему, но те или отмалчивались, или остав- ляли приговор без изменения. Но наконец он добился своего: его вызвали в администра- цию лагеря и с ухмылкой сунули ему в руки

серую бумажку – десять лет исправитель- но-трудового лагеря ему заменили такими же десятью годами, но только с припиской «без права переписки». Достучался! Под этой при- пиской шестой брат, разумеется, знал, подра- зумевался расстрел. Видимо, он всем надоел, и таким образом от него решили отделаться, к тому же поняв, что толку от него, как от чернорабочего, никакого нет. Так и умер он с убеждением, что с ним произошла нелепая ошибка, и с криком на устах: «Да здравствует Великий Кормчий! Да здравствует мировая революция!» Он так и не понял, что Великий Кормчий наконец обретя полноту власти, начал методично и целенаправленно унич- тожать пламенных борцов за мировую рево- люцию и их приспешников, а лес рубят, как говорит русская пословица, щепки летят: под топор, если не через каждого второго, то че- рез пятого уж точно, попадали тоже ради точ- ного счета невинные люди. И не будет знать шестой брат, что вслед за ним через какое-то время расстреляют его непосредственного начальника глубоко уважаемого им Марты- на Ивановича Лациса – начальника отдела ВЧК–ОГПУ по борьбе с контрреволюцией, который на самом деле был никаким не Ива- новичем, а латышом Яном Фридриховичем Судрабсом. Как и расстреляют тоже славно потрудившегося на жатве русского народа за- местителя председателя ВЧК–ОГПУ тоже ла- тыша Якова Христофоровича Петерса. Поче- му-то на жатву русского народа большевики на высшие должности в ВЧК–ОГПУ призы- вали, начиная с поляка Феликса Эдмундо- вича Дзержинского, по преимуществу нерус- ских людей, может, по слабости русского характера. Не будет шестой брат знать, что по заданию Великого Кормчего Иосифа Ста- лина доберутся даже в Латинской Америке, зарубят ледорубом горячо любимого шестым братом Льва Давидовича Троцкого, который на самом деле был не украинцем Троцким, а Лейбой Бронштейном. Шестой брат не будет знать, что в 1956 году набравшие силу и подсуетившиеся сыновья и племянники товарищей Лациса и Петерса смогут втихую протащить реабилитацию этих кровавых па-
лачей русского народа как невинно постра- давших от Великого Кормчего, которая ни- когда не коснется их верного подручного, шестого брата Ивана Лыкова. Пройдет еще какое-то время, и внуки, и племянники апо- столов мировой революции, пробравшись в мозговые центры начавшего освобождаться от идеалов мировой революции государства, начнут тихой сапой готовить очередную, на сей раз «мягкую» революцию.
А Иван отсидел свое, хотя за все десять лет, наверное, не сидел подряд и часу: с рас- света до заката работал, вечером пластом ва- лился на нары, чтобы утром снова втянуться в лошадиную лямку. Но лошади столько не выдерживали. Сколько золотоносного и пу- стого песка и разной руды, включая кассите- ритовую, из которой алюминий делают, пере- лопатил – один Бог знает!
Вышел он из лагерных ворот, счастье ему вышло – не добавили ему срока, – и расте- рялся от свободы и не знал, как жить дальше? А умный человек подсказал:
Не возвращайся в Россию, тем более на родину свою. Я не успел добраться-доехать, как меня снова загребли, план у них там по
«врагам народа», оказывается, не выполнял- ся, некого уже было хватать, вот и хватают по второму и по третьему кругу. Послушай- ся меня: своих племянников ты не найдешь, а найдешь, не отдадут их тебе. А может, ты те- перь только в укор-обузу им будешь, может, даже в комсомольцах-активистах уже ходят, а ты им свалишься на голову. Оставайся здесь! И здесь жизнь. И здесь теперь Россия, может, теперь как раз самая настоящая. А Колыма стала великой русской рекой, не в обиду Вол- ге, которую великими стройками на наших костях почти уничтожили.
Не послушался Иван, не остался в той пу- стыне ледяной, хотя она уже привычна ему стала. С серой бумажкой-справочкой поехал на родину. И действительно, на всякий слу- чай, сторонились, стеснялись его, бывшего
«врага народа», а может, и не бывшего, одно- сельчане, как бы не накликал беды. И давно была замужем, в соседнем селе, его невеста, даже не узнала его или сделала вид, что не уз-

нала, при случайной встрече, а он даже был рад этому. И стал он снова работать на земле, только на чужой, колхозной, и, оказалось, ничего не забыл он в сельской работе. И же- нился он на соседской сироте горемычной, Татьяне. И был счастлив, как только может быть счастлив человек, прошедший через все, что он прошел.
Но коротким было его счастье, всего два месяца. Германский Великий Кормчий, утверждая, что он люто ненавидит боль- шевиков и потому хочет освободить от них русский народ, напал на Россию. И вот тут наверху вспомнили о народе загубленном, почти наполовину положенном в вечную мерзлоту, в отвалы Беломорканала и разных других каналов и не каналов, вспомнили об остатках его. Стали петь ему гимн-славу, называть не иначе, как великим. И Ивана вспомнили, позвали на святую брань и назва- ли сыном великого русского народа и защит- ником Отечества. Точнее, не стал он ждать, сам пошел в военкомат. Боялся – не возьмут, как бывшего «врага народа», но взяли – для будущего общества всеобщего счастья он не подходил, а на смертное дело – Родину за- щищать, был как раз впору, даже похвалили, что сам пришел, искать не пришлось, как некоторых. Разные были цели у власти и у Ивана, у нее – себя спасти и остаться на шее русского и всякого другого народа, у Ивана – спасти Родину от внешнего супостата, а там как получится, но пока получалось, что у них одна цель, общая.
И надо же было такому случиться – так распорядилась судьба, – попал он в одну роту с бывшим начальником лагерного конвоя, старшиной, который не раз и не два крестил его кулаком, а однажды даже ткнул наганом в рот и выбил два передних зуба. Впрочем, чему удивляться, когда почти вся страна, устремленная в светлое будущее, состояла из заключенных и конвоиров.
Сначала молчали, делали вид, что не уз- нают друг друга, а потом повинился бывший конвоир: «Пойми, наше дело маленькое, что прикажут, то и делай. Я ведь не по найму в охрану лагерей пошел, на действительную
службу призвали». И зачислили их в одну роту в составе полка во Вторую ударную армию, отличившуюся под Москвой. И бросили ее через гнилые болота зимой 1942 года на про- рыв блокады умирающего от голода и холода города, носящего имя Великого Кормчего Ульянова-Ленина-Бланка, несчастного горо- да, ставшего символом мировой революции. У Ивана тогда родилась грешная мысль, ко- торую он старался отогнать: надо ли ради па- мяти Великого Кормчего Ленина, принесше- го столько бед народу, держать город, морить в нем голодом полтора миллиона человек, в том числе женщин и детей? Как задуман он был ради высшей цели первым большевиком Петром Первым в гнилом климате на гнилых болотах, на крови, на зле, на погубленных сотнях тысяч крестьян, так ничего путного с ним и не получилось: наследники от не- терпежу скорее стать коронованными в его прекрасных дворцах душили тайком своих отцов… То обрушивались на него страшные наводнения, то сырые болотные туманы из- водили чахоткой его жителей, то ли от неу- добства жизни, скученности народа, от тя- желых болотных испарений в воспаленных и надорванных умах родилась именно здесь горячечная мысль о двух, погубивших страну революциях.
И неожиданно стала проходить их часть всего в семи километрах от его деревни Боль- шой Перевоз, и встала она на ночлег, и отпро- сился он на ночь у своего командира отделе- ния, вчерашнего начальника его лагерного конвоя. Тот, может, в прощение вины своей, отпустил, не побоялся, что Иван как быв- ший «враг народа» убежит. Не думал не гадал: побывал дома, обнял ополоумевшую от нео- жиданного счастья смеющуюся и плачущую молодую жену – все-таки счастливый он был человек. И потом помнил он эту счастливую ночь всю оставшуюся жизнь: ею и жил.
И бросили их, наспех собранных и пло- хо вооруженных, через глухие болота, на прорыв блокады города-символа мировой революции, где умирали от голода полто- ра миллиона людей, в том числе женщины и дети. И, когда с прорывом не получилось,

бросили их, оказавшихся в окружении, на произвол судьбы. И сидели они в смертном мешке, в этих страшных болотах почти пол- года и тихо умирали от голода, как умирали от него жители города-символа, окружение которого они не смогли прорвать. И умер на руках Ивана его конвоир. «Ты уж прости, помню, как тебя однажды ударил», – сказал он на прощанье. А Иван подумал, но про- молчал, что не раз и не два. Умер, потому как в жизни, против Ивана, избалован был, в конвое мясная тушенка на каждый день была, в диковинку была ему теперь березовая каша с трухой пополам, с сечкой из конских седел и кирзовых сапог, которую они тут ели. И получалось, что Иван был благодарен ко- лымским лагерям, только после них, в отли- чие от многих других, он мог вытерпеть такое, он был живуч, а главное, здесь, в окружении, в смертном вражеском кольце, он был на сво- боде, точнее сказать, свободна была душа.
А потом им, оставшимся в живых, чуть живым, приказали прорываться из окруже- ния. И полегли почти все в узкой болотистой долине, которую потом назовут Долиной Смерти: через много лет пришедшие сюда через минные поля люди увидят, что немец- кие окопы почти на треть засыпаны пуле- метными гильзами… А находится эта долина в глухом лесу, который в глубокой древности почему-то назвали Мясным Бором, и вот те- перь, через много веков, страшным образом оправдалось его название.
Прорвались только немногие. Большин- ство оставшихся в живых попали в немецкий плен. Среди них был и Иван.
А случилось это так. Лежал он в боло- те в редкой цепи перед последним броском. И слева ближе всех приткнулся солдат не из их роты, не из их полка – в этой страшной долине все перемешалось.
И лежали они в редкой цепи, которая уже не была цепью, в ожидании приказа: впереди в конце этой долины были жизнь или смерть. И Ивану, и тому солдату – каждому было лег- че, что рядом кто-то есть.
Что ты так смотришь на меня? – спро- сил Иван.
Да больно на братьев моих похож.
Да и я смотрю, вроде как из нашей по- роды, лыковской, – признался Иван. – От- куда ты?
Тамбовский. Хутор Надеждинский.
А я новгородский.
Надо же… а так похож… Хотя, что га- дать: оба русские люди. Только вот умрем, поди, скоро: и справа, и слева пулеметы. Как косы косят. Видишь, сколько наших уже ле- жит… По их телам пойдем….
Даст Бог, вырвемся, – то ли себя, то ли соседа попытался успокоить Иван. – Поче- му-то не верилось, что наступил его смерт- ный час. Мало того, он почти знал, что не погибнет. Он вспомнил своего солагерника Илью, по прозвищу Пророк, который гово- рил ему, словно приказывал: «Ты должен вы- жить! Ты должен выжить и выйти на свободу. Но это еще не все. Они потом призовут тебя спасать страну, у тебя с ними будут разные цели: у них спасти шкуру, а у тебя Родину, но в то время у вас будет одна цель. Но потом ваши цели снова разойдутся, им надо будет сесть тебе на шею, а тебе строить, вопреки им, новую Россию». И эти слова были для него не то чтобы опорой, но грели в самую отчаянную минуту.
И следом он вспомнил странного зэка из встречного этапа, перед которым зэк из их бригады вдруг упал на колени прямо в студе- ную осеннюю дорожную грязь и, назвав его отцом Павлом Флоренским, попросил благо- словления на смерть: «Давно бы умер, но из последних сил держу в себе душу, потому как не могу умереть без исповеди, без благослов- ления». А тот зэк, которого он назвал отцом Павлом Флоренским, высокий, красивый и, по всему, гордый человек, громко ответил ему, чтобы услышали обе колонны: «Благо- словляю всех не на смерть, а на жизнь! Кре- питесь!»
Даст Бог, прорвемся, – повторил Иван. Воспоминание об этих двух людях грело душу.
Может, и даст, – согласился сосед. – Только говорят, каждого вышедшего из этого котла через НКВД и СМЕРШ пропускают, потому как будто полгода мы были не в окру-

жении в этом аду, а у Гитлера на блинах, как бы предали Родину. А кто, если какую суди- мость раньше имел, тому одна дорога – на Колыму-матушку, а то и еще хуже…
Не может такого быть, – неуверенно возразил Иван.
Парашютист мне говорил, что неделю назад с рацией сюда прыгнул. Кто сумел вы- рваться, все, говорит, через НКВД и СМЕРШ проверку проходят. За кем раньше какие гре- хи числились, с теми особый разговор. Мне вроде что: в колхозе работал, грамоты были, а все равно неспокойно.
И захолонуло сердце у Ивана. А ну как к нынешним его, несуществующим, винам вспомнят-пришьют все старые несуществую- щие вины. И выйдет ему опять Колыма, если не смертная статья. И получается, что нет у него никакого выхода: и тут смерть, и там смерть, только, может, еще более страшная.
«Что это за такая беспросветная доля моя?! – спокойно и холодно подумал Иван. – Кто и за что меня такой судьбой наказал-наградил, что куда ни ткнись – везде одна только смерть?..»
Спас его от страшных безысходных мыс- лей приказ на прорыв. Встали они, оставши- еся в живых, и пошли, а скорее, побрели, по- тому что бежать по болоту, да еще и по трупам было невозможно, да и не было сил от голод- ного истощения, а слева и справа косили их пулеметы.
И слева, и справа, и спереди, и сзади бес- престанно падали люди, а они бежали-брели вдвоем рядом, словно заговоренные.
И когда они оказались всех впереди толь- ко вдвоем, не выдержали, не стали испыты- вать судьбу, упали в болото меж мертвых тел. И теперь, кроме того, что обличностью были похожи, они на самом деле уже были как два брата, витающая над ними и вокруг смерть их побратала.
Немного осталось, а не дойти, – с от- чаянной тоской сказал тамбовский – Толь- ко разве пролежим до ночи. В темноте если только… Слушай, брат, если что, если вый- дешь, найди…
И тут вдруг ударила мина, накрыла болот- ной грязью. И затих тамбовский брат. Позвал
Иван: «Эй!» – он и имени не успел спро- сить – молчит. Тряхнул – молчит. Перевер- нул на спину – черная кровь изо рта у того…
Сколько смертей видел Иван за дни окру- жения, да и раньше, в лагере, где зверствова- ли «беспредельщики»-уголовники и не мень- ше их зверствовала охрана, вроде бы привык ко всему, заледенело сердце, а тут вдруг так больно стало Ивану, словно действительно брата потерял. Иван расстегнул карман гим- настерки погибшего и достал солдатскую книжку. «Надо же, – удивился Иван, – в один год, в один день со мной родился. И тоже Иван. И похожи даже…»
И мелькнула у него шальная мысль. Впрочем, он даже не успел додумать ее, как снова прозвучал приказ продолжить прорыв: их капитан, оказывается, был еще жив.
«Прости, брат! – мысленно сказал Иван. – Тебе эта книжка уже не пригодится. Прости!» И поднялся, и взял винтовку наперевес без единого патрона…
Он очнулся от того, что необычно тихо было кругом, и кто-то разговаривал рядом. Иван открыл глаза: над ним стоял немецкий офицер и читал его солдатскую книжку, кото- рая на самом деле была не его, а тамбовского тезки.
Ну что, Иван Надеждин, вставай! – не- ожиданно сказал по-русски немец, если бы не акцент, можно было бы принять его за рус- ского: русоволосый, веснушчатый, широкая улыбка, только бы гармошку в руки, но чужая солдатская серая одежда…
Ни к месту вроде Иван вспомнил один лагерный разговор, один из зэков убежден- но говорил: «Вот если бы в Великую войну, которую большевики переименовали в Пер- вую мировую, не стравили Германию с Рос- сией, их всегда пытаются стравить, если бы они объединились против общего врага, это была бы такая сила, мир был бы совсем дру- гим…» Мысль оборвал насмешливый приказ немца:
Хватит отдыхать на солнышке, работать надо!..
Не мог знать Иван, как и не мог знать сто- ящий над ним немецкий фельдфебель, что

в 1929 году американский президент Г. Гувер встретился с виднейшими предпринимателя- ми США из Центра Рассела. Они заявили Гу- веру: «Приближается кризис. Попытаться из- бежать трудного положения, в котором могут оказаться США, можно лишь изменив рас- становку сил в мире. Для этого надо оказать помощь России, чтобы она окончательно из- бавилась от разрухи – последствий Граждан- ской войны, и помочь Германии избавиться от тисков Версальского договора». Гувер воз- разил: «Но на это нужны деньги, несколько миллиардов. Да и для чего это нам и нужно. Что будет потом?» – «А потом нужно стол- кнуть Россию и Германию лбами для того, чтобы, воспрянув после кризиса, США ока- зались только один на один с оставшимся из этих противников».

Немногие вырвались из того страшного котла. Но, может, большинству из них лучше бы не вырываться, потому как на генерала Власова, командовавшего окруженной уже до него Второй ударной армией, любимца Великого Кормчего Сталина, свалили всю вину за безнадежную операцию, и он, не до- жидаясь неминуемого расстрела органами НКВД, в жажде жизни сдался в плен. И не просто сдался в плен, а пошел в услужение к Великому Кормчему Гитлеру и стал созда- вать армию, которую назвал Русской осво- бодительной армией, обманывая не столько себя, сколько солдат, что она будет воевать не против своего народа, а в содружестве с Гер- манией будет освобождать Россию от прокля- тых большевиков, к которым почти у каждо- го из солдат, как и у Ивана, были свои счеты. Генерала проклянут, а заодно как бы про- клянут и десятки тысяч солдат Второй удар- ной армии, что честно сложили головы в тех болотах, мало того, прикажут забыть о них, словно их никогда и не было. А раз не было, то и некого хоронить. И отгородятся памя- тью от этих болот, тем более что сделать это было нетрудно. Они были окружены немец- кими минными полями, и остались русские воины, многие из которых были русскими не по крови, а по судьбе, лежать еще многие
десятилетия безвестными и непогребенными в этих болотах. Еще как минимум полвека бу- дет обмывать их дождь, обвевать ветер, засы- пать снег, а матери и жены не будут получать за них даже мизерной пенсии и даже ничего не будут знать об их страшной судьбе. Они будут числиться без вести пропавшими, а это порой страшнее, чем быть убитыми, черное пятно подозрения в таких случаях ложилось на родственников: а вдруг перебежал к врагу? А чудом выжившие, не сумевшие вырваться из страшного котла-окружения, попавшие не по своей воле в плен, окажутся виноватыми как бы вдвойне: и что попали в плен, и что до того служили в армии изменника-генера- ла, до того любимца Великого Кормчего, и, как правило, дальнейший их путь лежал на искупление несуществующей вины на стан- дартных десять или пятнадцать лет в сибир- ские лагеря, а то и на саму Колыму-мачеху. И, распрощавшись со своими однополчана- ми летом сорок второго года во время того страшного прорыва в той смертной долине в Мясном Бору, Иван через три года неожи- данно встретится с одним из них, тоже быв- шим военнопленным, в скотском вагоне с затянутыми колючей проволокой окнами по пути на знаменитую и хорошо знакомую ему еще в тридцатые годы Владивостокскую пересылку «три-десять» – поистине неиспо- ведимы пути Господни! Значит, Господь так рассудил: встретиться им снова здесь, чтобы пройти очередной круг земного ада. И бла- горазумно умолчал бывший однополчанин, что на перекличке Иван отзывается на дру- гую фамилию. И потом ни о чем не расспра- шивал. И уравняли в статусе их обоих с теми, кто служил в так называемой Русской осво- бодительной армии генерала-предателя Вла- сова, которую создали два ненавидящих друг друга Великих Кормчих. Потому что, кроме бывших белых, которые в Гражданскую вой- ну, спасаясь от неминуемой смерти, с боями ушли за границу и которые люто ненавидели большевиков и наивно надеялись с помощью Великого Кормчего Гитлера освободить от них Россию, и было их в общей численно- сти около полутора миллиона, в РОА шли от

безысходности дальнейшей судьбы и плен- ные красноармейцы, счет которых уже в пер- вые дни Великой Отечественной войны шел на миллионы, в том числе и те, кто попал в плен в страшном Мясном Бору. Шли, по- тому как Великий Кормчий Сталин своим приказом объявил их, независимо от того, как они попали в плен, предателями Роди- ны, хотя в абсолютном большинстве своем они таковыми не были, а в плен попали в ре- зультате «гениального» руководства Красной армией Великим Кормчим Сталиным. Шли,
чтобы не умереть с голоду, потому как СССР, взгромоздившийся на порушенной России, собираясь вести только победоносные войны на чужих территориях, не подписал согла- шение с Международным Красным Крестом о статусе военнопленных, и пленные англи- чане, французы, по сравнению с пленными красноармейцами, в страшных для русских военнопленных немецких лагерях, можно сказать, «жировали», к ним, не считая посы- лок Красного Креста, даже приходили по- сылки из дому…

Глава 4. Над вечным покоем

И случайно услышал Он, что в каком-то маленьком городе, то ли в Молдавии, то ли в Румынии раввин открыл молельный дом во славу Иисуса Христа…

После синагоги Он вошел в православ- ный храм.
Когда храм совсем опустел, Он подошел к священнику:
Я пришел к Вам в поисках Истины.
Я надеюсь, что ко мне все приходят в поисках Истины, – улыбнулся старый свя- щенник. – Хотя многие приходят в храм, чтобы обмануть и Бога, и себя.
Я ищу ответа на мучающий меня во- прос. Не вдаваясь в многовековую историю этого вопроса, будем считать, что и Вы, и я в большей или меньшей степени знаем ее, в чем Вы видите разрешение так называемо- го еврейского вопроса? Наверное, Вы лучше меня видите, что за десятки веков он не на- шел разрешения. Где выход из создавшегося тайного и явного противостояния, которое, может быть, все более усугубляется?
Старый священник долго молчал.
А могу я спросить: кто Вы? – наконец спросил он.
Пришедший в поисках Истины замялся…
Скажу так: сын человеческий…
Если Вы не знаете, что так отвечал Го- сподь Иисус Христос, когда спрашивали Его, то я прощаю Ваш ответ, – после некоторого замешательства строго сказал старый свя- щенник. – Иначе я посчитал бы Ваш ответ дерзким. Что касаемо Вашего вопроса, ответ на него, как Вы знаете, давно известен: почти две тысячи лет назад его дал наш Господь. Для того Он в образе Иисуса Христа и приходил на Землю. И другого решения этого вопроса нет. И боюсь, что разрешение его возможно
только на краю бездны Вторым Его Прише- ствием, когда Он окончательно убедится, что никакого другого решения этого вопроса нет.
И до того никаких надежд на его разре- шение нет?
Священник задумался.
Других путей нет, надеждами мы жи- вем, сбудутся ли они, зависит не только от Бога, но и от каждого из нас… Я впервые вижу Вас в нашем храме, как и вообще в не- большом нашем городке, где почти все – ру- сины и евреи – знают друг друга, по крайней мере, в лицо.
А кто такие русины?
Многострадальная ветвь русского на- рода, в результате многовековой переделки Европы оказавшаяся оторванной от Рос- сии и вынужденная небольшими колония- ми жить в разных, порой враждебных друг другу государствах: на Украине, в Румынии, Венгрии, Словакии, Чехии… И не отказав- шиеся от Православия. Я по рождению тоже русин. Мы, русины, считаем себя русскими, но нынешней России–СССР мы не нужны, его официальные власти делают вид, что нас вообще не существует. И ни разу не заступи- лись за нас, когда мы подвергались сущему геноциду… Видимо, Вы приехали в наш го- род по каким-то делам. Не специально же Вы приехали, чтобы мне задать мучающий Вас вопрос? Вы могли задать его священнику в любом городе, где есть православный храм, если, конечно, большевики его не разруши- ли, он ответил бы точно так же, как и я. Но, видимо, все-таки не случайно судьба привела Вас в наш маленький городок. Может, слух какой был, может, сердце позвало… Схо- дите в другой храм, тут недалеко, за углом, на соседней улице, к другому священнику, к раввину…

В поисках Истины Вы, православный священник, отправляете меня в синагогу? – удивился Пришедший в поисках Истины.
Это синагога и в то же время уже не синагога, и он – раввин и в то же время уже не раввин. А может быть, как раз настоящий раввин. А может, он более, чем я, православ- ный священник… Сходите… Может, как раз там надежда. Если найдете там ответ или хотя бы часть ответа, буду Вам благодарен, если снова зайдете сюда, может, мне поможете разобраться в этом… Свою синагогу он на- зывает молитвенным домом «Вифлеем». Ко- нечно, Вы знаете, что так называется город, в котором родился наш Спаситель, Иисус Христос. В нынешнем году сей молитвенный дом будет отмечать третью годовщину свое- го существования. Если всего несколько лет назад мне кто-нибудь сказал бы, что где-ни- будь, тем более в нашем городке, где чуть не треть населения неистово верующие в Иегову иудеи и где в результате их засилья время от времени вспыхивают еврейские погромы, бу- дет существовать еврейская молельня во имя Иисуса Христа, Сына Божия, и в ней две сот- ни евреев, а может, и больше каждую неде- лю будут слушать проповедь Нового Завета, я бы не поверил. А обществом это в лучшем случае принято было бы за очередной еврей- ский анекдот. Но вот не просто раввин, а сын раввина и внук раввина Иосиф Рабинович открыл такой молельный дом, чем возбудил против себя сильную ненависть большин- ства в еврейской общине и подозрение мно- гих христиан. Одни говорят, что он подлый обманщик, другие – что сумасшедший или провокатор. Я ни разу не был на его пропо- веди. Мне как бы нельзя туда пойти. Но один мой прихожанин, по моей просьбе ходивший туда, сказал мне, что если послушать его без пристрастия, то можно услышать в нем ис- тинного иудея, отказавшегося от догм Торы и Талмуда и признавшего Иисуса Христа если не Богом, то пророком Его, как Он при- знан пророком в Исламе, и утверждающего, что надо гордиться тем, что Иисус Христос явился в мир именно в иудейском народе. Чем действительно указал на избранность
еврейского народа, ибо она совсем не в том, о чем твердят Тора и Талмуд. Мой прихожа- нин пришел к убеждению, что нет в равви- не Иосифе Рабиновиче ничего от лукавого, ибо выбрал он путь страдания для истинного спасения себя и своего народа. Повторяю, не только для себя, потому что в этом случае он мог бы пойти в православный храм и покре- ститься, как многие из иудеев это и делают, правда, некоторые из выгоды, но и для всего иудейского народа. Вы сходите, послушайте его!.. Потом, может, тоже скажете мне свое мнение.

Пришедший в поисках Истины дождал- ся, когда молитвенный дом опустеет. Раввин, он же якобы уже почти православный свя- щенник, не обернулся на его тихие шаги, хотя явно слышал их, потому как беззащитно напряглась его сгорбленная спина.
Я хочу Вас спросить… – осторожно на- чал Пришедший в поисках Истины.
Раввин, он якобы почти уже православ- ный священник, как Ему показалось, облег- ченно, словно он ждал чего-то иного, повер- нулся.
О чем? – спросил он.
Об Истине, о Боге.
Простите меня за мой вопрос! Я вижу, Вы не здешний? Простите меня, но послед- нее время, вот так, дожидаясь, когда все мои прихожане уйдут, ко мне приходят и задают вопросы не о Боге. Одни грозят сжечь храм, другие – убить меня… Так о чем Вы хотите спросить?
Больше всего меня волнует извечный еврейский вопрос, от которого в прошлом и, возможно, в будущем на Земле многие беды. Более того, многим кажется, что пока он не будет решен, мира на Земле не будет, и в конце концов это приведет к катастрофе… И вдруг я узнаю, что существует еврейский молитвенный дом во имя Иисуса Христа…
Необычный раввин внимательно и пе- чально смотрел на него.
До меня Вы у кого-то спрашивали об Истине?
Я был в синагоге…

Ну и что? – печально усмехнулся раввин, якобы почти уже православный священник. – В ней Вам посоветовали пойти ко мне?
Нет. В ней мне сказали, что Истина только там. А Вас назвали клятвоотступни- ком и предателем.
А еще где Вы были?
После синагоги я был в православном храме.
Ну а там, что Вам сказали?
А вот там меня послали к Вам.
Чтобы посмеяться надо мной?
Нет, совсем нет.
Да? – лицо раввина, якобы почти уже православного священника, немного по- светлело… – Истина… Было бы кощунствен- но и даже глупо, если бы я считал, что знаю Истину во всей ее глубине. Ее постигают все жизнь, хотя по сути своей она проста… Я сра- зу обратил на Вас внимание, ибо знаю всех или почти всех жителей нашего маленько- го городка. Подумал, что снова пришли мне угрожать или даже убивать. Чтобы не поду- мали на них, наняли иногороднего. Я вдруг стал виноват во всех случающихся в нашем городке бедах. На меня одинаково косо смо- трят и иудеи, и православные… Спасибо, что пришли! Да, я считаю себя раввином, хотя за то, что я так себя называю, в меня бросают камни иудеи. Некоторые меня называют пра- вославным священником. Я не решаюсь себя так назвать, хотя в какой-то мере, наверное, оно так и есть. За это в меня бросают камни некоторые, которые считают себя христиана- ми. Словно возможность разрешения еврей- ского вопроса и тех, и других не устраивает. Словно всех устраивает многовековая тайная или явная вражда, которая дает возможность валить вину друг на друга.
Странный раввин долго молчал.
Что случилось со мной?.. Не сошел ли я с ума? Почему я из потомственного раввина превратился в почти уже православного свя- щенника, хотя в то же время я еще не в полную меру православный священник, а все-таки еще раввин? Точнее сказать: я одновременно раввин и православный священник.
А возможно ли это?
Страдание моего народа всегда, с са- мого детства лежало у меня на сердце. Я по- пробовал помочь родному народу как ветхо- заветный иудей-раввин, каким был мой отец, какими были мой дед и прадед, но со време- нем увидел, что приношу этим своему народу еще большую беду. Потому что, не желая это- го, отрываю его от остального человечества. Потому что противопоставляю его остально- му человечеству. Заставляю его ненавидеть остальное человечество, а остальное челове- чество тем самым вынуждаю ненавидеть нас, иудеев, считать источником всемирного зла. Вольно или невольно подтверждаю мысль о якобы особом праве иудеев над всем осталь- ным миром. Но и это, наверное, не самое страшное. Самое тяжелое для меня было то, что постепенно я пришел к печальному для себя, иудея, убеждению, что Талмуд и Тора вовсе не от Бога, что они не продолжение Ветхого Завета. В Ветхом Завете нам, иудеям, было дано только начало Истины, не говоря уже о том, что кое-что, если не главное, наши первосвященники вписали в Ветхий Завет от себя, скрыв это от иудейского народа, что это не от Бога. Ветхим Заветом нам, евреям, была оказана великая честь – нести Истину, разви- вая ее, дальше. Но наши первосвященники эгоистично присвоили ее и запрятали в сун- дук, заменив Торой и Талмудом, тем самым обманув еврейский народ. Стали утверждать, что Истина принадлежит только нам, иудеям, мало того – что остальные народы, яко скот. Иисуса Христа, а до него Иоанна Крестите- ля я и раньше считал иудейскими пророка- ми, которые пытались наставить нас на путь Истины. Которые пытались пристыдить нас, что мы пытаемся обмануть Бога и от име- ни Бога властвовать миром, чего Он нам не завещал, тем самым обрекаем себя и другие народы на взаимную мученическую судьбу. Да, Иоанн Креститель и Иисус Христос пы- тались разбудить нашу совесть, но Вы знае- те, чем это кончилось, фарисеи обезглавили Иоанна Крестителя и добились распятия чу- жими руками Иисуса Христа. Подчеркиваю: чужими! В этом вся суть ветхозаветного ев- рейства. А потом я, наверное, с опозданием

понял, но хорошо, что хоть с опозданием, что сам Господь в образе Сына своего приходил наставить нас, иудеев, на путь истинный, на путь спасения, когда мы слишком далеко за- шли в своем падении, а мы не только не по- слушали Его, но распяли. Не Он нас наказал, как говорят иногда, мы сами себя наказали, поставив себя в противовес всему челове- честву, которое стало считать нас исчадием ада. Потому я основал молитвенный дом во славу Иисуса Христа. Он – уже не синаго- га, хотя в нем что-то осталось и от синагоги, и в то же время еще не православный храм, потому что этот дом, прежде всего, для при- выкших к синагоге иудеев, которые не сразу могут принять Иисуса Христа как Бога, но уже готовы принять как одного из пророков в иудействе, и потому я, наверное, все-таки еще раввин… Мне говорят, что я пытаюсь совместить несовместимое. Но в моей душе нет сомнения, в моей душе это совместилось, ведь еще сам Иисус Христос и его апостолы, которые были иудеями, это в себе совмести- ли. Спасение иудейского народа в приня- тии искренним сердцем Иисуса Христа сво- им Богом, но опять-таки, не присвоив его себе, а всеобщим, всечеловеческим Богом. И принятие Его не умом для выгоды, вну- три оставаясь ветхозаветными иудеями, что самое страшное, чтобы таким хитрым путем подчинить себе другие народы… Мне меша- ют служить, что только на меня не наговари- вают. Даже у полиции до меня есть дело. Ко мне пока приходит немного людей, но и тех запугивают. Впрочем, у меня уже более двух сотен прихожан. Приезжают из ближайших городов, приходят из соседних местечек, порой тайно. Одни благодарят, другие руга- ют, грозят карой небесной. Прослышав про меня, тайно приезжал послушать меня даже ученый-раввин из Палестины.
И что он сказал?
Молча прослушал мою проповедь и ушел. Мне только потом сказали о нем. Больше не приходил. Но, как потом я узнал, что, пойдя в синагогу, он не проклял меня там. Многие приходят раз-два, а потом уходят. Но все боль- ше тех, кто остается здесь, начинает считать
мой молитвенный дом своим храмом. Значит, это зрело, жило не только во мне, значит, это жило, зрело в моем народе. Разве это мало – более двухсот человек в нашем маленьком городе, где всего несколько тысяч человек?! Можете представить, как им трудно, в них, как и в меня, бросают камни, с ними пере- стают иметь дело, уже не один случай, когда закрывались лавки, в которых больше никто ничего не покупал, рушились семьи. Но я не думаю, что я такой один на Земле. Наверное, где-то еще, может, в другой стране, есть та- кой раввин. Или в скором времени появится. Не может быть, чтобы на всей планете я был один, иначе я обыкновенный сумасшедший. Странный раввин снова долго молчал, пе-
ребирая четки.
Вот мой ответ за еврейский вопрос. Ре- шить его могут только сами евреи, отказав- шись от своей еврейской исключительности. Индульгенции на нее нам никто не давал, разве только Сатана, притворившись Богом, а мы радостно ему поверили, приняв его за Бога, или сделали вид, что приняли его за Бога, решив обмануть того и другого. Иного пути, кроме того, что нам указал иудей Ии- сус Христос, нет! Признавая Иисуса Христа Богом, или на первых порах одним из иудей- ских пророков, мы не делаем вынужденную уступку другим народам, а спасаем себя и тем самым все человечество… Я не боюсь прямо говорить об этом. Более того, я думаю и на- деюсь, что так думают многие иудеи, если не явно, то тайно, что, если таким образом не будет разрешен еврейский вопрос, мира в мире не будет, он постепенно или сразу ка- тастрофически придет к концу. Но сначала должна быть сказана вся правда о еврейском вопросе, какой горькой она ни была бы, пре- жде всего, для нас самих, евреев… И сказана она должна быть самими евреями. Да, мы, ев- реи, великий и избранный народ, но мы за- были или не поняли, в чем наше величие или избранность. Величие наше совсем не в том, о чем толкуют политические вожди и равви- ны наши. Как раз в этом наш страшный грех и великая вина перед Богом и перед другими народами. И прежде всего, перед еврейским

народом. Великая вина фарисеев наших пе- ред еврейским народом, что обрекли его пу- тем обмана, подмены на вечные страдания. Наверное, ни один народ в мире так не стра- дает, как еврейский, но надо смотреть правде в глаза, что виноваты в этом, прежде всего, его духовные вожди. И в то же время, навер- ное, ни один народ в мире не приносит столь- ко страданий прямо или косвенно другим на- родам. Да, еврейский народ, наверное, самый многострадальный, в такой степени страдает, наверное, еще только русский народ. И не случайно наши пути и судьбы так тесно пе- реплелись в истории, словно существование одного народа исключает существование другого или, наоборот, существование одного народа невозможно без существования дру- гого, иначе почему их так тянет друг к другу? И страдает русский народ, может быть, и по- тому, что вынужден был взять нашу мировую историческую и нравственную ношу, от кото- рой по причине своего национального эгоиз- ма отказались мы. Или, скорее, Бог передал ему, вынужден был передать ему эту ношу, разуверившись в нас, иудеях… Да, русский народ вынужден был взять на себя то великое предназначение, которое должны были нести мы или которое позже мы должны были нести вместе, и потому русский народ сознательно принял на себя двойное великое страдание и вселенскую боль. А мы, вместо того чтобы встать рядом, противостоим ему в этом. И на- дорвался он, может быть, как раз по нашей вине. Или в том числе по нашей вине. Ведь он исторически еще молод. Еврейская исто- рия, в отличие от русской, насчитывает, по крайней мере, уже сорок веков, и раз сохра- нились мы в столь длительное историческое время, не растворились в других народах, одно только это – разве не доказательство того, что мы – великий и избранный народ? Все другие народы гибли, растворялись, чаще всего даже без следа, в новых народах, ро- дившихся на руинах старых, а мы остались. И даже за нашу жестоковыйность не унич- тожил нас Господь. Значит, у Него еще есть надежда на нас? Разве это не доказательство, что мы народ с великим историческим пред-
назначением?! Иначе зачем же мы столько веков, не меняясь, существуем в истории? Исключительно ради зла, которое мы вольно или невольно приносим другим народам? Но тогда – ради чего это зло? Вы не согласны со мной?
Пришедший в поисках Истины молчал, может быть, не знал.
Но иначе, чем Вы объясните нашу ис- ключительность, длящуюся на протяжении десятков веков? Другие народы, исчезая в волнах истории, может, не исчезают со- всем, а передают рождающимся в муках но- вым народам, к сожалению, не только самое лучшее, а мы остаемся прежними?
Вот Вы, сравнивая еврейский народ с русским, говорили, что русский на много столетий моложе. Это Ваше твердое убежде- ние? Или знание? Не задумывались Вы над тем, что он, может, не менее древен, чем иу- дейский? Может, он вынужден был, чтобы сохраниться, на протяжении своей судьбы не раз менять свое имя?
Вы так считаете? – внимательно по- смотрел на Пришедшего в поисках Истины раввин, в то же время почти уже православ- ный священник.
Я размышляю вслух…
Вы хотите сказать, что он мог вынуж- денно менять свое имя, чтобы избежать уничтожения из-за ревности другим наро- дом, знающим или догадывающимся о его будущей богоизбранности?
Возможно такое? – вместо ответа спро- сил Пришедший в поисках Истины.
Раввин, в то же время почти уже право- славный священник, задумался.
У меня такое впечатление, – наконец заговорил он, – что Вы знаете гораздо боль- ше меня относительно Истины. Может быть, Вы пришли экзаменовать меня? – улыбнул- ся он.
Нет, совсем нет. Я пришел в надежде получить ответ на мучающий меня вопрос… Вот говорят, что неверующих в Иегову евреев нет.
Это так и не совсем так. Идея Бога из- начально заложена в еврее, как, впрочем, во

всех других народах, просто некоторые потом убивают ее в себе, действительно становясь личиной человека. Но евреи, став считать себя народом богоизбранным, поставили себя в особые отношения с Богом, они по- ставили себя как бы между Ним и остальным человечеством, более того, они стали считать себя как бы наместниками Бога на Земле и тайком творить свои дела на ней от имени Бога. Потому евреи, внешне почитая Бога, в большинство своем давно уже атеисты. В большинстве своем они уже давно служат Богу, которого на самом деле нет. Они роди- ли собственного Бога, виртуального, отобрав имя у истинного Бога. Произошла подмена, Бога они заменили долларом, не случайно на долларе нарисована масонская, отрица- ющая Бога символика. Бог для нынешнего еврея в большинстве своем даже не монет- ный двор, а печатный станок – сколько надо долларов-богов, чтобы держать в руках весь человеческий мир, столько их и напечатаем! Внешне почитая Бога, мы постоянно обма- нываем Его, начиная с того, что заменили Ветхий Завет Талмудом и Торой, в которых от имени Бога требуем для себя привилегий, пытаемся Его заставить служить себе. Иисус Христос попытался пристыдить нас, мы объ- явили Его преступником и распяли как раз- бойника.
Еврейский вопрос и ныне, в 30-е годы XX века, незримо стоит между нами и осталь- ным миром. Нельзя больше тем и другим продолжать обманывать себя и друг друга, делать вид, что этой главной лжи не суще- ствует. А пока существует эта главная ложь, пока к единой цели идут люди с противопо- ложными устремлениями, мира на планете не будет. Да, мы, евреи, эгоисты. Такими бы- вают все народы на заре своей истории, ког- да им надо утвердиться, встать в ряду других, как среди равных. Но мы нисколько не изме- нились за сорок веков своего существования. Наоборот, мы, поменяв Бога на доллар, даже укрепились в своем эгоизме. С начала веков и до сегодняшнего дня, в какую страну мы ни перебирались бы, мы начинали хитрить, до- биваться для себя особых прав. До России так
было в Испании, Германии… Кончалось это, как правило, погромами, и нас в очередной изгоняли. В Испании это закончилось для нас кровавой резней и всеобщим изгнанием. Рядовым евреям это казалось вопиющей не- справедливостью, а нашим вождям это было на руку, это подтверждало истеричную ле- генду о всемирном антисемитизме, о вечно страдающем и гонимом еврейском народе. И после нашего изгнания нынешнее эконо- мическое отставание Испании от остальной Европы мы стали объяснять не тем, что мы всячески тормозили ее экономическое раз- витие, а тем, что якобы с изгнанием оттуда евреев в ней не осталось умных людей. Что творится в нынешней Германии – не буду объяснять, Вы это не хуже меня знаете. Ведь в ней после Первой мировой войны никто не был свободен так, как евреи, даже сами нем- цы, а мы все требовали еще большей свобо- ды и все новых и новых прав – но только для себя, до немцев нам не было никакого дела. На искреннем народном возмущении сыграл Гитлер, кажется, на четверть еврей. Да, имен- но так. Потому что, внедряясь в очередной народ, мы никогда не пытались стать частью этого народа, мы оставались тайным наро- дом в народе, мы сразу стремились стать его умом, захватить его банки, здравоохранение, образование и особенно культуру, заменяя ее псевдокультурой, разлагая, размывая его ду- ховную сущность. Это рано или поздно пло- хо кончалось: как для нас, так и для народа, в который мы очередной раз внедрялись, но это – особый разговор. Один из иудеев, вро- де бы понимающий трагедию еврейского народа, ненавидящий талмудическое еврей- ство как таковое, но сам так до конца и не изживший в себе его, потому что не принял истинного Бога, звали его Карл Маркс, пи- сал: «…еврей может относиться к государ- ству только по-еврейски, то есть относиться к государству, как к чему-то чуждому, про- тивопоставляя действительной националь- ности свою химерическую национальность, действительному закону свой иллюзорный закон, считая себя вправе обособляться от человечества, принципиально не принимая

никакого участия в историческом движении, уповая на будущее, не имеющее ничего об- щего с будущим всего человечества, считая себя членом еврейского народа, а еврейский народ – избранным народом». Отказавшись от талмудического еврейства, он в то же вре- мя не принял истинного Мессию, пришед- шего на Землю спасти прежде других еврей- ский народ, а вместе с ним все человечество. Это самый тяжелый случай: отказаться от прежнего, пусть и ложного бога, и не прийти к новому, истинному, как бы повиснуть меж- ду ними, как бы повиснуть в пустоте, таких, прежде всего, ловит в свои сети Сатана. Не случайно, что именно Карл Маркс стал зна- менем, даже богом отказавшихся от Бога не только еврейских большевиков-революци- онеров. Если Вам пришлось побывать в со- временной России, которая на масонский американский лад зовется СССР, в каждом партийном доме вместо прежней иконы – портрет не просто безбожника, а богоборца, я уверен, служителя Сатаны, бывшего иудея Карла Маркса, и потому такая ненависть к любой церкви, в том числе к синагоге, у его неистового последователя на четверть еврея Ульянова-Ленина-Бланка.
Странный раввин, в то же время почти уже православный священник, немного по- молчал.
Почему-то я с Вами откровенен, – тихо улыбнулся он, – как ни с кем другим, хотя вижу в первый раз, хотя научен быть осто- рожным?.. Один прихожанин, тоже, как он сказал, зашедший ко мне в поисках Истины, задал мне неожиданный вопрос: «А может быть, мы, евреи, – инопланетяне? Иначе по- чему мы упорно выделяемся из всего осталь- ного человечества планеты и не меняемся на протяжении сорока веков? И почему нам уютно только в скученных городах, в ис- кусственно созданной среде, почему мы не любим природы тех мест, в которых живем, и даже тех мест, в которых родились? Те не- многие, кто начинает заниматься земледели- ем, становятся полурусскими, полунемцами или даже русскими, немцами… Может, мы что натворили там, наверху? – показал он
в Небо пальцем. – И нас отправили сюда, словно в сибирскую ссылку? Но мы и тут не исправились, не нашли общего языка с або- ригенами планеты, не ассимилировались с ними, и в то же время, если мы мудрее их, не стали их учителями, а стали ростовщика- ми и стали навязывать им свои условия.
И что Вы ему на это ответили?
Я не знал, что ему ответить. Я и сейчас не знаю ответа на этот вопрос… По моему пе- чальному убеждению, с каждым годом миром все меньше правит Бог. И самый правоверный иудей, молящийся Яхве в синагоге, на самом деле, может, даже не подозревая того, молится Векселю, который придуман отказавшимся от своего еврейского бога евреем. Вот откуда отчужденность иудея от остального челове- чества и даже от природы. И даже в странах, которые считают себя христианскими, Еван- гелие постепенно заменила политэкономия. Вот почему земная цивилизация становит- ся цивилизацией, которая вместо Второго Пришествия Иисуса Христа и справедливого Страшного суда панически ждет иллюзорных инопланетян, которые якобы готовят втор- жение на Землю, чтобы захватить ее. И даже, может быть, страх не за свою жизнь, а за свои богатства, что инопланетяне отберут право на ростовщичество, на Вексель, на доллар… Мы, иудеи, никак не можем понять, что иудейская философская мысль о человеке, о Боге дав- но нашла свое завершение в Ветхом Завете. И потому, не приняв Нового Завета того же Единого Бога, дальше развиваться как рели- гия уже больше не могла, и вместо того, что- бы принять Истину Нового Завета, замкну- лась в Талмуде и Торе. Духовная человеческая история имеет три эпохи. Первая эпоха – это великое время Ветхого Завета, когда челове- честву в лице иудейского народа были даны первые откровения…
Простите, а почему именно иудейскому народу? – прервал его Пришедший в поисках Истины.
Вы, кажется, уже задавали этот вопрос. Как богоизбранному. Но в то же время как са- мому жестоковыйному, самому падшему, уже тогда настойчиво внедряющемуся в другие

народы, разрушающему их самобытную сущ- ность. Но иудейские первосвященники ока- зались не достойны этих откровений. Вторая эпоха – эпоха Нового Завета, привнесенная на Землю Иисусом Христом из любви к чело- веку вообще, на которого у Него большие на- дежды, данная опять-таки нам, иудеям, как народу по-прежнему избранному, но ставше- му еще более жестоковыйным. Эта эпоха мог- ла и должна была быть для нас, иудеев, а че- рез нас для всего мира, спасением, но из-за нашего закоренелого ветхозаветного эгоизма не состоялась. Но через апостолов Иисуса Христа, которые тоже были иудеями, ис- тинными иудеями, она была воспринята как божественное откровение, как правило для жизни другими народами. И вот этот факт, что его апостолы были иудеями, по-прежне- му дает великую надежду. Это один из фак- тов, который толкнул меня на мысль открыть молельный дом, который пока еще больше синагога, но который уже в какой-то мере православный храм во имя Иисуса Христа. Я уверен, что еще не все потеряно для иудей- ского народа. И будущая эпоха Святого Духа, которая из-за упертости нас, иудеев, пока не состоялась, может и должна состояться.
Давайте вернемся к Вашему храму, – предложил Пришедший в поисках Истины.
Разве я не о нем говорю? Суть его про- ста. Мы, евреи, – действительно избранный народ. Потому что нам первым была откры- та Истина. Но, по моему мнению, она была дана нам не как самому достойному народу, а, наоборот, как самому падшему и разлага- ющему другие народы, как предупреждение, чтобы спасти его, а вместе с ним все челове- чество. Как бы то ни было, именно нашему народу явился Иисус Христос. Надо гордить- ся этим, а не отвергать Его. Вот в чем основ- ная беда и вина еврейского народа: всего и надо-то было – всем сердцем признать Ии- суса Христа если не Богом, то на первых по- рах посланником Бога, пророком, который явил нам продолжение Ветхого Завета. Хри- стианство – это не что иное, как истинное ев- рейство, вознесенное на новые высоты. Оз- лобленное преследование и оскорбительная,
как вора, казнь Иисуса Христа была не делом всего еврейского народа, а делом рук десятка фарисеев, крайних националистов, расистов вроде Каиафы, разбудивших в толпе самые низменные страсти. И их преступление бу- дет внесено в народное сознание в виде иде- ологии на многие века, и так будет много раз не только в иудейской истории, когда кучка слепых или психически больных лжепатрио- тов-расистов, зараженных этим, по сути, тал- мудическим вирусом, будет сбивать народы с истинного пути. Христианство освобожда- ет иудейский народ от талмудического расиз- ма, устраняет ограду, которой он отгородился от других народов. Другого пути просто нет! И если какой-нибудь народ вдруг начинает утверждать свою исключительность, свою особую роль за счет других народов в чело- веческой истории, он тем самым, может, не подозревая того, впадает в талмудическое иудейство. То есть можно стать ярым талму- дическим евреем, не будучи по крови иудеем и не считая себя таковым. И наоборот.
Мы живем в пору Концов. И в то же вре- мя, надеюсь, в пору Начал. Когда наше буду- щее зависит исключительно от нас. Бог дал нам свободу выбора. Человечество должно быть благодарно еврейскому народу, каким бы он ни был, что в нем явился миру Иисус Христос. И христиане должны простить ев- рейскому народу его великий грех за распя- тие Иисуса Христа, хотя грех этот не всего народа, а кучки фарисеев, затуманивших ему головы. А еврейский народ должен гордиться Иисусом Христом. И почувствовать вину за Его распятие. Но давайте признаемся себе, что, распяв Его, совершив это страшное пре- ступление, фарисеи, как это ни парадоксаль- но, сделали по-своему великое дело. Не расп- ни Его, может быть, остался бы неизвестным Его Новый Завет, настолько к тому времени уже были глухи и слепы люди.
Есть иудеи, и их немало, которые вы- нуждены скрывать свои убеждения, которые считают, что Иисус – не еврей-отступник от своей веры, а истинный еврей и от своего ев- рейства никогда не отказывался. Мало того что он – великий еврейский пророк. В этом

смысле показательно мнение раввина Лео Бока: «Иисус в каждой черте своего харак- тера – еврей; такой человек, как он, мог вы- расти только на еврейской почве, только там и нигде в другом народе. Иисус – истинно еврейская личность, все стремления и дей- ствия, помыслы и чувства, речи и молчания которого – все несет на себе печать еврей- ства, еврейского идеализма, всего лучше- го, что в еврействе было и есть, а тогда было только в еврействе…»
Вот Вы сказали, что можно стать ярым талмудическим иудеем, совсем не будучи иу- деем по крови.
Да, в миру таких называют иудействую- щими. Существовали и существуют они, как правило, тайно. В том числе и, может быть, прежде всего, в России, которые не раз пыта- лись захватить в ней не только светскую, но и духовную власть. Более того, существуют и иудействующие народы. И может быть, что на протяжении десятков веков уже живет не раса, а идея. Есть такая еврейская каста – аш- кенази, которая себя считает высшей в иудей- стве, своего рода чистых арийских еврейских кровей. Но по происхождению в большей своей части ашкенази по крови совсем не иудеи, даже не семиты. Но ведь именно они, их потомки стали самыми непримиримыми и последовательными носителями идеи иу- даизма, тем более радикального, не только в Европе, но и во всем мире. Именно они пе- реработали Ветхий Завет в Талмуд и Тору. Си- онизм как религиозно-политическое явление родился вовсе не в Палестине, а в России. Вы можете мне объяснить, почему именно в Рос- сии?
Пришедший в поисках Истины молчал: или не знал ответа, или ждал его от раввина, в то же время почти уже православного свя- щенника.
Тот, не дождавшись ответа, продолжил:
Обычно неофиты с трудом принимают новую веру, но если принимают, выполняют новые для них обряды с еще большим усер- дием, чем делают это коренные евреи се- митского происхождения. И они будут пре- творять талмудические идеи с еще большей
последовательностью и ожесточением, чем истинные евреи.
Самую болезненную остроту еврейский вопрос имеет в России. Это не случайно. Сюда к началу XX века переместился центр мировой еврейской религиозно-политиче- ской диаспоры. То, что сейчас происходит в России и во всем мире, невозможно по- нять без того, что происходило в России в то время, когда она еще не существовала как самостоятельное государство, когда только намечался союз славянских земледельческих племен. Еврейский вопрос для России столь же изначален как принятие христианства. Еще не сформировалась Россия как государ- ство, а еврейский вопрос для нее уже остро существовал. Более тысячи лет назад в низо- вьях Волги существовало сильное Хазарское ханство. Хазары по происхождению были тюрками. Оставаясь полукочевниками, они в то же время имели большие города и вели обширную торговлю со своими соседями, но главным их товаром была «живая сила»: рабы. Для этого они делали частые набеги на соседние, еще слабые в своей разрозненно- сти славянские племена.
Стоило Руси склониться к христианству, словно всю свою предшествующую историю она ждала его, инстинктивно чувствуя его как свое, кровное, может, по каким-то причинам забытое, как в соседнюю Хазарию тут же, слов- но в противовес, стало проникать ветхозавет- ное иудейство, которое со временем захватило там власть. Попробуйте поразмышлять на эту тему!.. Тюркская Хазария с иудейской головой начала непримиримую борьбу с только что начинающей вставать на ноги Русью. В рус- ских былинах иногда можно встретить сло- восочетание «великий жидовин», с которым русские богатыри схватывались не на жизнь, а на смерть в «диком поле». Так вот этот «жи- довин» был не палестинским евреем-семитом, а хазарским всадником-тюрком, посланным умирать на поле брани его начальником-иуде- ем за талмудическую идею…
Доведенные постоянными набегами до отчаяния, русские под предводительством князя Святослава совершили в 964–966 го-

дах поход на Хазарию и сожгли их главные города Итиль и Самендер, верхушка успела вовремя бежать. Так погиб Хазарский кага- нат, ибо талмудическая идея всегда не толь- ко разрушительна, но и саморазрушительна, какие бы одежды она ни принимала. Она не может ничего создавать. Но то, что русские поступили с пленными не как иудеи, а как христиане, хотя в то время христианами еще не были, не уничтожили всех, как поступи- ли бы хазары с иудейской головой, впослед- ствии обернулось для них трагедией. Святос- лав в отместку угнал с собой на Русь столько пленников, сколько можно было захватить, а потом часть из них продал в соседние запад- ные страны. Так вот более 60 процентов евре- ев, проживающих ныне в России, в Западной Европе и Соединенных Штатах Америки, в большинстве своем не семиты, а потомки иудействующих хазар, которые были разбиты Святославом и взяты в плен на свою голову. Остатки каганата позже были добиты Чин- гисханом, от орд которого оставшиеся в жи- вых опять-таки бежали на Русь и в Западную Европу. Другая часть иудеев-хазар перебра- лась в Европу и в Соединенные Штаты Аме- рики в XIX веке, когда после покушения на императора Александра Второго, в котором главенствовали еврейские террористы, был издан указ о выселении евреев из Москвы и других крупных городов. И большая часть иудеев России представляет собой потомков принявших иудейство хазар…
Так вот, как это ни парадоксально, на первый взгляд именно ашкенази, то есть тысячу лет назад в большинстве своем при- нявшие иудейство хазары-тюрки, и явля- ются основными бациллами современно- го ортодоксального иудейства, именно они стремятся к основанию современного ев- рейского государства в Палестине. Многие это утверждение опровергают. Но на эту тему есть серьезное исследование известного ев- рейского писателя Кастлера, на которого все набросились, но я почему-то ему доверяю. Вот почему в России, Польше и на Украине оказалось так много евреев, по сути, большая часть евреев планеты. Нет, за редким исклю-
чением, они не пришли сюда из Палестины. И не семиты они по крови. А в большинстве своем – никто иные, как потомки взятых Святославом на свою беду в плен иудейству- ющих хазар. Это ответ на Ваш вопрос: можно ли стать иудеем? Так, может, не по адресу ны- нешние мировые претензии к истинным ев- реям, которым был завещан Ветхий Завет?..
Мне угрожают постоянно, потому что я разрушаю легенду о чистой еврейской кро- ви. Она, кстати, генетически очень разная у евреев ашкенази и, например, у евреев-се- фардов, есть евреи в Африке желтые и черные. Повторяю: талмудическое иудейство – это не раса и даже не религия, а идея. И нынешние американские банковские кланы, которые, по сути, и управляют Америкой, а значит, и всем миром, которые финансировали так называе- мые русские революции 1905 и 1917 годов, по корням своим в большинстве своем потомки хазар. Они как бы мстят за порушенный Ха- зарский каганат. Не знаю, для каких тайных целей они вскормили Гитлера, боюсь, что это закончится большой кровью. Идеология иудейства практически уже давно имеет не национальную и даже не религиозную, а по- литическую основу. Конечно, в крови ашке- нази есть и семитская кровь, от тех первых иудеев-миссионеров, через Среднюю Азию и Константинополь под видом купцов ласко- во проникших в Хазарию, но этот процент чисто иудейской крови столь незначителен, что, может, не стоило бы обращать на него внимания. Правда, науке известен принцип неоднократного, практически бесконечно- го разведения жидкости, когда она при этом сохраняет свои первоначальные свойства. Он известен также под понятием «память воды» или «память материи». На этом свойстве у христиан построен обряд освящения воды, когда в день Крещения Иисуса Христа свой- ство святой воды передается всей воде плане- ты. Может, так и с иудейской кровью?
Пришедший в поисках Истины молчал.
Молчание затянулось.
Почему Вы молчите? Вы не согласны со мной? – спросил раввин, в то же время почти православный священник.

Я внимательно слушаю, – уклончиво ответил Пришедший в поисках Истины.
Мы, иудеи, – в большинстве своем плаксивы, только тронь нас, мы устраиваем истерику, но жестоки и мстительны, – нео- жиданно резко и громко сказал раввин, он же почти православный священник. – И таки- ми мы были на протяжении всех своих соро- ка веков. Наверное, такими были и раньше, раз наша засвидетельствованная письменно история начинается с того, что Бог говорит о нашей жестоковыйности. И Бог наказы- вал нас за нее не раз в течение этих сорока веков, но мы никак не менялись. Но почему тогда за грехи наши он не уничтожил нас или не растворил бесследно в других народах, как поступил с другими народами? Эта мысль по- стоянно гложет меня и в то же время вселяет надежду. Почему так? Может, растворились бы мы в других народах, и сама собой переста- ла бы существовать эта извечная проблема?.. Мы, евреи, – плаксивы, но жестоки и мсти- тельны, – повторил он. – Мне об этом горь- ко говорить: еще в глубокой древности были случаи, когда иудейские первосвященники, воспользовавшись особым к ним благово- лением правителя страны, в которой евреи в данный момент жили, выпрашивали у него разрешение истребить всех тех коренных жителей, которые, по мнению евреев, были враждебно к ним настроены. Так, например, было в случае, описанном в «Книге Эсфири». Мало того, история знает и другое: иудейские первосвященники не менее жестоки были и к своему народу, безжалостно истребляли своих соплеменников, таких же иудеев, получив на это разрешение правителя страны, например римского императора, которому они суме- ли внушить, что те иудеи, которые сменили свою иудейскую религию на культ римских богов, сделали это только ради личных выгод. Доверять им нельзя, и они также легко изме- нят императору Птолемею, как легко изме- нили Иегове… Повторяю, дело тут не в расе, не в национальности, и на Руси при Иване Грозном была секта иудействующих, которая опутала окружение царя и чуть не захватила духовную и светскую власть в стране.
Но все же: почему иудейская религиоз- но-политическая элита своим центром вы- брала именно Россию? – напомнил Пришед- ший в поисках Истины.
Они выбрали Россию своим центром, увидев необыкновенную открытость ее на- рода, доверчивость его души, его необык- новенную простоту, о которой сами русские говорят, не без основания, что она хуже воровства… И еще одна причина, может, главная: русский народ тоже мессианский, только его мессианство другого, если хо- тите, обратного свойства: объединить дру- гие народы не под собой, в качестве рабов, а объединить их в общем деле, указанном Иисусом Христом. И потому иудейство по- стоянно – может, инстинктивно, на подсо- знательном уровне – притягивается к нему как к главному сопернику. Цель – подменить русское мессианство своим, иудейским, что и случилось в 1917 году. Огромная часть на- селения России, особенно молодежь, горя желанием лучшей доли для Родины, встала на подсказанный иудеями и иудействующи- ми путь разрушения основ тысячелетнего православного государства. Еврейские пер- восвященники пришли на Русь даже рань- ше апостола Андрея Первозванного, словно предвидя его приход, они уже тогда соблаз- няли Русь принятием иудейства, а она при- няла христианство, да с такой душой словно всю свою предшествующую историю ждала его… Но я все же верю, что еврей может стать христианином, и не показушным, а истин- ным. А это значит: стать истинным евреем. Хоть и существует мнение, что Иисус не был иудеем, что он мог быть даже славянином… Неважно, кем он родился на Земле, важно то, что он явился в еврейском народе.
А Вы уверены, что все, кто к Вам прихо- дят, приходят искренне?! Не ищут какую-то, может, даже дальнюю выгоду?
Какую выгоду можно искать у меня?! – усмехнулся раввин, но уже почти православ- ный священник.
И все же? Ради идеи идут на всякие жертвы. А Вы уверены, что со временем и в Вашем храме не произойдет подмена? На-

пример, уже после Вас? Как в свое время безобидное профессиональное объединение вольных каменщиков превратилось в масон- скую ложу, исповедующую тайное талмуди- ческое иудейство. Не боитесь?
Боюсь. Но что-то нужно делать! Нельзя же сидеть сложа руки и ждать, когда произой- дет непоправимое… Да, будущее России, и не только России, а всего мира зависит и от ре- шения еврейского вопроса. Выход возможен. Возможен! Несмотря на огромные различия, два народа схожи в главном – оба они месси- анские. Оба они горят одним огнем-пламенем, сгорая в нем, но одному были даны извращен- ные понятия об этой цели, и потому они к од- ной цели идут в разные стороны. По моему глубокому убеждению, неотравленная ветхо- заветным еврейством еврейская душа – родня душе русской. Выход очень прост, и каждый иудей должен решить его для себя: отказаться от своей извращенной богоизбранности. В том смысле, что иудеи должны править миром, а остальные народы, яко скот, признать Иису- са Христа если не Богом, то Мессией, послан- ником Божьим, если Бог вообще есть, если мы давно живем не под гнетом Сатаны.
У Вас, священника, есть сомнения в су- ществовании Бога? – удивился Пришедший в поисках Истины.
Грешен. В существовании Бога я не со- мневаюсь… Но Сатаной, предавшими его ан- гелами не отрешен ли он уже от власти? Ина- че почему Он попускает такое? Грешен, знаю, что кощунствую, но порой приходят такие пагубные мысли.
Но если есть выход, Вы можете приве- сти конкретные примеры этого выхода?
А апостол Павел Вам не пример? Разве он не был ветхозаветным иудеем? Разве он не сделал для себя выбор? Был ортодоксаль- ным иудеем Савлом, никогда в своей жизни не видел Иисуса Христа, был послан судить христиан Страшным судом и вдруг прозрел, не просто стал христианином, а стал одним из апостолов Иисуса Христа.
Но апостол Павел – случай особый. Может, исключительный случай. Как гово- рят, ему был голос сверху, от Господа Бога.
Но он был готов к этому голосу. Почему остальные иудеи не услышали этого голоса, ведь Он был послан всем без исключения, но услышали только те, кто были готовы к Нему? И сейчас Он гудит, как вечевой колокол, но иудеи не слышат его или делают вид, что не слышат. И моя задача: помочь услышать Его.
Оба долго молчали…
К чему мы в результате пришли? – спросил Пришедший в поисках Истины.
Истина одна – и она, пусть пока часть ее, открыта для всех, раз и навсегда. Мы, иу- деи, должны принять ее всем сердцем. Иисус Христос – прямое продолжение еврейской традиции, дальнейшее историческое и ми- стическое развитие иудейства. Не случайно же в глубокой древности появился на Земле иудейский народ и одним из первых на Зем- ле, в отличие от язычников, осознал себя народом Божиим. Были мысли-надежды по поводу его у Господа Бога. И не случайно именно в нем явился миру Иисус Христос. Да, Иисус – прямое продолжение иудей- ской традиции. Ведь проповедь, с которой Он пришел на Землю, была не нова, только она была забыта или специально затоптана иудейскими первосвященниками. Иудей- ский пророк Исайя начал проповедовать то, что мы потом назовем Евангелием, Новым Заветом, за восемь веков до Иисуса Христа. И Иисус Христос прежнюю мысль на кри- тическом рубеже истории поднял на новую высоту. И, чтобы люди наконец услышали, привнес себя в жертву…
Пришедший в поисках Истины молчал.
Кощунствую? – горько откликнулся на его молчание странный раввин, в то же время почти уже православный священник. – Нет, ищу Истину, – твердо сказал он. – Как Вам лучше объяснить? Основной обязанностью иудейских первосвященников было прино- сить Богу жертву во искупление грехов челове- ческих. Уже в этом был порок, может, главный порок, попытка взяткой откупиться от грехов своих, попытка подкупить Бога. А раз можно откупиться от грехов взяткой, их можно тво- рить снова и снова. И чем больше грех, тем больше взятка. Иисус выполнил эту обязан-

ность, если это можно назвать обязанностью, совсем иным способом, доселе невиданным. В качестве жертвы и, прежде всего, для иску- пления грехов всего человечества, а прежде всего иудеев, Он отдал в жертву самого себя. Этим Он примирил людей с Богом, который к тому времени разочаровался в иудейском народе… А во-вторых, Иисус показал иудей- скому народу путь истинного искупления.
Пришедший в поисках Истины по-преж- нему молчал.
Народ Израиля еще в древние века пе- рестал быть богоизбранным, когда по на- ущению обманувших его фарисеев перво- священников поверил в свою извращенную богоизбранность. Отсюда все страдания ев- рейского народа. Но Божий гнев не вечен, на то он и Бог. Он простит иудеев, но только если они покаются и откажутся от идеи лже- избранности, ибо наша избранность в ином. На нее указал нам Иисус Христос. И мы должны следовать Его примеру. Он указал путь, каким можно вернуть единство с Богом, а это значит – потерянное единство с всече- ловечеством. Но мы, испорченные веками лжи, в большинстве своем уже оказались не способными на сей путь. Эгоизм уже въелся в нашу кровь, в наши гены, и, за исключени- ем немногих, мы уже меньше всего способны на подвиг. Но пока есть эти немногие, есть надежда, что со временем их будет все больше и больше. И потому я основал этот молель- ный дом во имя Иисуса Христа, который уже не синагога, но еще не православный храм.
Бог заповедовал нам стать народом, со- бирающим, народом, цементирующим дру- гие народы, а мы, возмечтав собрать их под собой, яко скот, превратились в микроб или вирус разрушения, потому что мы давно уже служим не Богу. Не мыслью Бога, а Вексе- лем, бумажкой-долларом мы постепенно за- воевываем мир. И эта ядовитая мысль заложе- на в Ветхом Завете, тем более в Талмуде, но не Богом, а иудейскими первосвященниками – от имени Бога. Вот послушайте: «…ибо Господь, Бог твой, благословит тебя, как он говорил тебе, и ты будешь давать взаймы многим на- родам, а сам не будешь брать взаймы; и го-
сподствовать будешь над многими народами, а они над тобой не будут господствовать». Вот вам Евангелие от Сатаны, сказанное якобы устами Бога! Коротко и четко, как военный устав! Ростовщичество – вот рели- гиозно-политическая программа мирового еврейства. Сначала мы внедряемся в патри- архально-нравственный быт народов под ви- дом бедных, несчастных, везде гонимых тор- говцев, потом разрушаем его, подменяем его верования Векселем, заставляем их смеяться над своей собственной историей, культурой, отказаться от своей национальной идеи, от своего пути к Богу. Мы создали не нормаль- ные, не божеские взаимоотношения стран и отдельных людей между собой.
Мы привнесли в народы бациллы социа- лизма и коммунизма: искаженную идею Бога о человеческом равенстве, и на этой почве во многих странах, в том числе в России, уже пролилась обильная кровь. Путем кровавого террора, как в Хазарии, мы, иудеи, захвати- ли в России власть. Но я уверен, что Россия через великую кровь и страдания все-таки сбросит этот гнет, постепенно очеловечит навязанный ей лагерный социализм, транс- формирует его исконной русской общинно- стью. Но это нас не устроит, тогда мы станем разрушать этот социализм или то, что назва- ли социализмом, смеяться над ним, делая вид, что мы к нему не имеем никакого отно- шения. И начнем подспудно готовить новый переворот. Большинство людей это не видят, а я вижу. До каких пор так будет? Сколько мы будем испытывать терпение других народов? До конца света?.. Огромные беды мы при- несли русскому народу, и надо быть поистине великим народом, чтобы вытерпеть нас. Оз- лобились лишь немногие. Почему мы каж- дый раз забываем, что раковая опухоль по- гибает вместе с организмом, за счет которого она живет? Но сама идея вместе с этим ор- ганизмом не умирает, она перекидывается на новый, ничего не подозревающий организм. Чтобы русский народ смог нас простить, мы должны пройти через великое покаяние пе- ред русским народом. Но должен быть и шаг навстречу, возможность принятия покаяния.

Как только мы проникаем в какой-либо народ, тут же начинаем вопить об антисеми- тизме. Мы постоянно ноем, что нас обижают, оскорбляют, угнетают. И рано или поздно эти народы взрываются против нас, одновремен- но взрывая себя страшной спровоцирован- ной нами междоусобицей. А мы в это время уже в другом народе. Народом рассеяния мы сделали себя сами. Задолго до исхода из Египта, который мы считаем отправной точ- кой начала исхода, Бог называл нас не ина- че, как народом жестоковыйным. Поистине, надо иметь божеское терпение, чтобы тер- петь нас! Но во имя чего он терпит нас? Да, Ветхий Завет заповедован нам Богом, но он подвержен исправлениям иудейскими пер- восвященниками от имени Бога. Ну разве мог Бог заповедовать нам такое: «Когда же введет тебя Господь, Бог твой, в ту землю, которую Он клялся отцам твоим, Аврааму, Исааку и Иакову, дать тебе с большими хо- рошими городами, которых ты не строил, и с домами, наполненными всяким добром, ко- торые ты не наполнял, и с колодцами, высе- ченными из камня, которых ты не высекал, с виноградниками и маслинами, которых ты не садил, и будешь есть и насыщаться, тогда берегись, чтобы не забыл ты Господа». Разве может так быть: не иудейский народ клянет- ся в верности Богу, а Бог клянется в верности иудейским вождям? Или еще в том же «Вто- розаконии»: «Если будешь слушать гласа Мо- его, будешь исполнять все, что скажу тебе, и сохранишь завет Мой, то вы будете у Меня народом избранным из всех племен, ибо вся земля Моя: и вы будете у меня царственным священством и народом света. Сии слова скажи сынам Израилевым. Если ты будешь слушать глас Его и исполнять все, что скажу тебе, то врагом буду врагов твоих и противни- ком противников твоих… ужас Мой пошлю перед тобой, и в смущение приведу всякий народ, к которому ты придешь…»
Или еще: «Когда введет тебя Господь, Бог твой, в землю, в которую ты идешь, чтобы овладеть ею, и изгонит от лица твоего мно- гочисленные народы… и передаст их тебе Господь, Бог твой, и поразишь их, тогда пре-
дай их заклятию, не вступай с ними в союз и не щади их; и не вступай с ними в родство: дочери своей не отдай за сына его, и дочери его не бери за сына своего, ибо они отвратят сынов твоих от Меня, чтобы служить иным богам, и тогда воспламенится на вас гнев Го- спода, и Он скоро истребит тебя. Но посту- пите с ними так: жертвенники их разрушьте, столбы их сокрушите, и рощи их вырубите, и истуканов, богов их, сожгите огнем, ибо ты народ святой у Господа, Бога твоего. Тебя избрал Господь, Бог твой, чтобы ты был соб- ственным его народом, из всех народов, которые на земле. Не потому, что вы были многочисленнее других народов, принял вас Господь и избрал вас, ибо вы малочисленнее всех народов, – но потому, что любит вас Го- сподь, и для того, чтобы сохранить клятву, которой Он клялся отцам вашим… И истре- бишь все народы, которые Господь, Бог твой, дает тебе: да не пощадит их глаз твой… не страшись их, ибо Господь, Бог твой, изгоняет перед тобой народы сии мало-помалу; не мо- жешь ты истребить их скоро, чтобы земля не сделалась пуста и не умножались против тебя полевые звери; но предаст их тебе Господь, Бог твой, и приведет их в великое смятение, так что они погибнут…» Видите, как все ра- ционально продумано: всех сразу истребить нельзя, «чтобы земля не была пуста», чтобы были рабы! Можно цитировать без конца;
«Когда Господь, Бог твой, истребит от лица твоего народы, к которым ты идешь, чтобы взять их во владение, и ты, взяв их, посе- лишься в их земле…»
Если мы не пойдем горним путем, указан- ным Иисусом Христом, мы придем к неми- нуемому концу. Два мессианства, еврейское и русское, ныне противоположные по своим знакам, должны слиться, как два течения од- ной реки. Не может в одной реке вода течь потоками навстречу друг другу. Не случайно у обоих народов мессианская судьба. Ибо ничего случайного у Бога нет. Бог дал перво- начальную истину древним иудеям, их пер- восвященники ее извратили, Он дал во вто- рой раз – явлением Иисуса Христа, они Его распяли. Горнее слово Иисуса, постепенно

теряя силы, затихая и извращаясь внедряю- щимся в него тайно ветхозаветным иудей- ством, погибало, от него оставались только внешние одежды, и вдруг во всей нравствен- ной глубине и чистоте восприняла его Русь. Всей своей предшествующей жизнью она, казалось, ждала Нового Завета Иисуса Хри- ста. Но вслед за Новым Заветом, а может, раньше его, предвидя приход его, стала вне- дряться в Русь ветхозаветная скверна и стала разъедать ее. В этом ряду и злобное соседство Хазарского каганата, и попытка разложить только что родившуюся русскую Церковь из- нутри сектой «жидовствующих» в Великом Новгороде, а потом в Москве. Но многие иу- деи, пришедшие в Русь, искренне приняли христианство, и Россия–Русь стала им роди- ной. Да, иудеи должны прийти к покаянию. Но в то же время русские должны, если они истинные христиане, если они истинные русские, должны принять великодушно это покаяние, простить, хотя сразу в одно поко- ление мы, евреи, не изменимся…
Я не самообольщаюсь, но в то же время не теряю надежды. Потому я и основал этот храм. Но нужен встречный подвиг. Какой? Христианство, поставившее своей целью собрать всех вокруг Одного и через Одного соединить каждого со всеми, представляет- ся еврею рационалисту и реалисту как идея неосуществимая и уж по одному этому лож- ная. Доказать евреям, что они ошибаются, можно единственным путем – терпеливо осуществлять на деле христианскую идею и относиться к иудеям по-христиански. Чем полнее христианский мир выражал бы собой христианскую идею духовной и универсаль- ной теократии, и чем могущественнее было бы воздействие христианских начал на част- ную жизнь христиан, тем возможнее и ближе становилось бы обращение иудеев к Истине. Согласитесь: еврейский вопрос в равной сте- пени есть вопрос и христианский…
Но не переносите ли Вы, таким обра- зом, всю ответственность опять-таки на хри- стиан?
Но христиане сами вслед за Иисусом выбрали этот путь, взяли на себя эту ответ-
ственность. Если они откажутся от нее, они перестанут быть христианами, они станут иудействующими. Как я уже говорил, ответ- ственность должна быть общей. Иначе ниче- го не получится.
Но многие ли иудеи готовы к покая- нию?
Я уверен: многие готовы, как и многие уже стали истинными христианами из поко- ления в поколение. И потому должно быть взаимное прощение грехов. Учреждением черты оседлости Россия еврейский вопрос не решила, этим она его только усугубила. В ре- зультате Россия рухнула как христианская страна. Сейчас она в духовном рабстве в виде химерного коммунизма, в результате впереди ждет Россию новая пропасть и, боюсь, новая революция, и опять иудеи окажутся у ее руля. Но не нужно терять веры, хотя порой я сам ее теряю, когда с отчаянием думаю: десятки ве- ков ничуть не изменили нашей сути, может, это вообще невозможно? Но все равно – не надо терять веры, но одной веры мало, надо трудиться во имя будущего Общего Дела, суть которого – вера в Иисуса Христа, как в Господа Бога, или на первых порах его по- сланника, что я и стараюсь делать, насколько хватит моих сил. Наверное, мог бы больше – не знаю. У меня есть великий пример: вспом- ним апостола Павла, он был уверен, что рано или поздно иудеи поймут свое истинное выс- шее, небесное предназначение. И тогда весь Израиль спасется. Нет, Господь не отринул когда-то избранного Им народа. И потому я создал молитвенный дом «Вифлеем» во имя Иисуса Христа. Ортодоксальные иудеи обо мне говорят, что я – обманщик, подкуплен- ный христианами, ортодоксальные христи- ане – что я хитро подменяю христианство иудейством, атеисты – что сумасшедший. А я надеюсь, что я – просто истинный иудей. Путем закона и пророков я пришел к Иисусу Христу и сказал: «Ты еси Сын Божий, ты еси Царь Израилев…» Почему я все еще раввин? Я хочу, чтобы пошли за мной другие иудеи, а христиане видели, что я не перебежчик ради материальной выгоды или предатель, что я не отказался от истинного иудейства и не пере-

писал паспорт, подделываясь под русина или румына, что делают многие иудеи, внедряясь в другой народ, и не сменил фамилии. Стра- дание моего народа всегда лежало у меня на сердце. Я пробовал всякие средства, чтобы помочь ему, но все они были бесполезны, пока не понял, в чем наша самая главная беда и вина, она не в других народах, она в нас са- мих, и я сказал своим прихожанам: «Иисус есть истинный Бог наш». И еще сказал: «Это и есть болезнь твоя, народ мой, что не мо- жешь обрести своего отринутого Бога. А сно- ва обрести его – значит отдать свою душу Его Новому Завету». И не один я это пропо- ведую. До меня в начале века проповедовал некто Моисей Мендельсон. Он тоже указы- вал на истинные пути исцеления. Он тоже го- ворил, что все страдания евреев от того, что они считают себя за особую, отдельную от всех других народов расу или касту. И горячо откликнулись на этот призыв многие евреи, но другие, верные Талмуду, спровоцировали, чтобы прокатилась по Европе, по всему миру волна погромов, чтобы отвратить простых иудеев от христианства. Порой ветхозаветные раввины сами организовывали эти погромы, чтобы евреи снова почувствовали себя гони- мыми и оскорбляемыми, чтобы они снова почувствовали, что у них нет иного пути, как служить Талмуду.
Странный раввин, в то же время почти уже православный священник, тяжело вздох- нул.
Но я все-таки верю, что наступит новый всеобщий, для всех людей, небесный Изра- иль. И русскому Православию, обладающему несметным запасом веры в Иисуса, нужно перестать считать эту веру только своей соб- ственностью, одному ему принадлежащей. Господь сказал: «Кто верует в меня, у того изнутри потекут реки воды живой…» Каждое христианское государство должно знать, что еврейский вопрос состоит не в том, что делать с евреями, как расширить или ограничить их права на приобретение земных благ среди христианского населения. Вопрос в том, как сделать их истинными иудеями, не лукавы- ми, как привести их к реке живой воды, что
течет из сердец, верующих в Иисуса Христа? Только тогда они перестанут быть вернопод- данными Князя тьмы мира сего, отца лжи. Раз в России нас больше, чем где-либо, раз Божий Промысел нагромоздил нас в ней та- кое огромное количество, так, прежде всего, в России и среди русских за ее рубежами мы должны начать путь к Истине. И показать пример другим. И путь этот должен быть пу- тем взаимного искупления и прощения. Путь сей не прост. И евреи, уже решившиеся на него, перенесли много терний. Им плевали в лицо и свои, и христиане, те и другие об- виняли их в самых несусветных грехах… Вот, наверное, все, что я хотел сказать. Я не знаю, почему так откровенен именно с вами…
Пришедший в поисках Истины молчал.
Вы не согласны со мной? – снова не выдержав его молчания, спросил странный раввин, в то же время почти уже православ- ный священник. – Да, я твердо верю, что у Бога первый договор был именно с иудей- ским народом, но этот договор со стороны иудеев был нарушен. И это положение нужно исправлять. Другие народы сами по себе ни- когда не были врагами иудеев, но он сам того добился, возомнив о своей исключительно- сти. Именно потому они его возненавидели. Мы нарушили главную заповедь Божию, Ии- сус Христос своим приходом на Землю повто- рил ее снова: «Только тот, кто положит душу свою, сохранит ее, а кто бережет душу свою, тот потеряет ее». Он имел в виду не только отдельного человека, но и целые народы. Мы никак не можем понять простую истину, что народ, во что бы то ни стало стремящийся сохранить себя, но не душу свою, рано или поздно выпадает из всечеловечества и начи- нает угрожать остальному человечеству. Это касается не только иудейского, но и русско- го, но и любого другого народа. Предприни- мая попытки спасти себя, только себя, обо- собляя свою судьбу от других народов, любой народ тоже, возгордясь или озлобясь, мо- жет впасть в ту же ветхозаветную крайность. Только положив душу на сверхчеловеческое, сверхнародное дело спасения всех людей, любой народ сохранит душу свою. Русский

народ и сформировал себя как народ, устрем- ленный душой во всечеловечество, а если он углубится только в себя, он перестанет быть русским народом. Иудейский же народ, поте- рявший свою истинную избранность, скорее отказавшийся от нее, может вернуть ее, толь- ко если поймет, почему он у Бога перестал быть народом избранным.
Я уверен, что в России евреев, любящих Россию, как мать свою, не меньше, чем не- навидящих ее. Давайте же не забывать наших мудрецов, указавших: «Закон государства, где мы живем, – для нас закон». И чтобы изо дня в день провозглашать эту спасительную истину, я, любящий Россию, основал сей храм пока за пределами России, потому что в России иудействующие большевики сра- зу меня расстреляют. Да, я знаю: многие ко мне приходят неискренне, а лишь разнюхать, разузнать, что я тут проповедую, некоторые из них делают вид самых усердных прихо- жан. Наверное, я во многом обманываюсь. Но что-то ведь нужно делать! Нельзя же ви- деть, как все идет к концу, и ничего не делать. Может, моя попытка напрасна и даже опасна: случись со мной что – и тут же произойдет подмена. От моего имени здесь будут гово- рить противоположное мне. От моего храма останется только название, его даже могут назвать моим именем, чтобы дальше от моего имени обманывать бедных евреев и морочить головы русинам, а суть проповеди будет про- тивоположной, тайно талмудической. Все это я предвижу, но нельзя же сидеть сложа руки! Если душа твоя болит! О своем еврей- ском и русском народах! И если у тебя есть надежда что-то сделать для них!
И потому я буду делать свое дело, сколько хватит сил и сколько времени у меня оста- лось. Смерти я не боюсь, тем более, если она во славу Иисуса Христа. Надо бояться смер- ти души. А душу мою новый грозящий нам мировой сатанинский порядок не отменит. Главное, что я не один. Вот Вы меня выслу- шали, и я Вам благодарен!
Что греет Вашу душу? – спросил При- шедший в поисках Истины. – На чем зиж- дется Ваша вера?
Вам приходилось видеть картины ху- дожника Исаака Левитана? – неожиданно спросил раввин, в то же время почти уже хри- стианский священник.
Нет.
А слышать о нем?
Нет.
Никто из русских художников, на- верное, не выразил так русскую природу, ее душу, ее умиротворенную связь с Господом, ее светлую печаль по Высшему, как иудей Исаак Левитан. Это не только мое мнение, это мнение самих русских. Можно сказать, что он увидел самого Иисуса Христа в рус- ской природе, что Господь Бог растворен в ней. Вот Вы мне задавали вопрос: почему, избрав своей родиной Палестину, ветхоза- ветные иудеи всего мира в начале XIX века бросились в Россию, сделав ее центром своей религиозной и политической жизни? Потому что, может, к началу XIX века Иисус Христос оставался жить на Земле только в России, даже в воздухе ее, даже в природе, остальной мир они уже завоевали, потому они и броси- лись сюда, чтобы сокрушить Его последний оплот. Но неожиданно для себя многие здесь становились христианами. Мне кажется, что не только в человеческом обществе, в земной природе тоже происходит борение Сатаны и Господа Бога, который в одних регионах планеты делает ее жестокой, словно Он пы- тается образумить обманувших его надежды людей. А другие, в том числе Россию, наде- лил божественной лаской. Что удивительно, сами русские, независимо от своих религи- озных и политических взглядов, признали еврея Левитана не просто великим художни- ком, а великим русским художником. До Ле- витана тысячи, десятки тысяч евреев видели русскую природу, как и природу других стран, но природа им всегда была чужда, потому что они жили другим, искусственным, можно сказать отрешенным от Земли, миром. Мир иудеев – мир скученных домов, искусствен- ный иллюзорный мир, созданный ими сами- ми, и еще потому я порой думаю: не инопла- нетяне ли мы? Не потому ли мы, в отличие от остальных землян, на протяжении десятков

веков не меняемся? До Левитана миллионы русских не просто видели русскую природу, они рождались и умирали в ней, но словно не видели ее истинную красоту или видели через мутное стекло, и еврей Исаак Левитан словно протер эти мутные стекла.
Еврей Левитан вдруг почувствовал такую нежность и печальную соединенность себя с русской природой, прекрасной и возвы- шенной, неприкаянной и кроткой, словно его предки в десятом, а то и в сотом поколе- нии родились и умерли здесь. Потом кто-то из критиков писал: «Левитан открыл в рус- ском пейзаже красоту, которую до него не видел никто. В том числе и русские». Разве это не высшее признание, которого счастлив был бы быть удостоенным каждый русский художник? Разве это не своеобразное повто- рение судьбы Иисуса Христа в России? Да, русские приняли Исаака Левитана с такой же сердечностью, как Иисуса Христа. И в то же время его судьба, классическая судьба иу- дея, глубоко трагична – по тем же глубинным причинам, о которых я только что говорил.
Расскажите, пожалуйста, о Левитане подробнее, если у Вас есть время? – попро- сил Пришедший в поисках Истины.
А есть ли время у Вас? Рассказ может быть долгим.
Я для того и пришел: попытаться по- знать Истину.
Я благодарен Вам за эту просьбу, – по- светлел лицом странный раввин, в то же вре- мя почти уже православный священник… – Да, сами русские признали в еврее Левитане великого русского художника. Никто им не навязывал этого признания, и никто из рус- ских, даже самых крайних националистов, не оспаривал его. Может, по случаю или специ- ально, будете в Москве, зайдите в Третьяков- скую галерею… Так слушайте. Исаак Левитан родился в типичной многострадальной иу- дейской семье, мыкающейся по Земле в поис- ках счастливой доли. Но никто, наверное, как он, стопроцентный иудей со стопроцентной печальной еврейской судьбой, так не выразил души единства русского человека с природой и Богом. Может быть, он действительно от-
крыл глаза на нее русским, построив на сво- их картинах то здесь, то там, словно маяки в море, тихие православные храмы, да так, что они стали частью природы, словно они были не построены человеком, а как бы сто- яли здесь изначально, может, со дня сотворе- ния мира… На его полотнах нет человека, но он незримо на них присутствует, точнее, его душа. На его картинах нет Бога, но во всем чувствуешь Его присутствие, и это присут- ствие не грозное, а по-отечески теплое, мо- жет, скорее, материнское, ласковое, и все это пронизано воздухом тихой и светлой печали. Может, не случайно верующие в Бога русские считают Россию уделом Богородицы? Повто- ряю: никто из русских, даже православных художников так не выразил, как иудей Исаак Левитан, присутствие Бога в русской приро- де, Он присутствует незримо и в то же время зримо во всем: в воздухе, в грозовых тучах, в вечернем тихом свете. Я, наверное, уверо- вал в Иисуса Христа даже не после прочтения Нового Завета Иисуса Христа, иудеи упорно не хотят его читать, а если прочли бы без пре- дубеждения, поняли бы, что Он продолжение Ветхого Завета, – а однажды, еще в юности, увидев репродукции картин Левитана «Тихая обитель» и «Над вечным покоем». Они про- извели на меня впечатление икон, только на которых нет зримого образа Бога или Его свя- тых угодников, но я незримо чувствовал на картинах и Его, и их. Теперь уже не помню, но, может, после картин Левитана я впервые и взял в руки Евангелие. Благодаря картинам Левитана я понял, что не случайно Господь поселил русского человека среди этой приро- ды или специально создал для русского чело- века эту природу, может, изначально, задолго до формального Крещения Руси, сделав его христианином. А русский человек сделал ее обителью Божией, осторожно, то здесь, то там поставив в знаковых местах, но обяза- тельно на возвышенностях, ближе к Небу, не кричащие, тихие, чаще всего скромные хра- мы во имя Иисуса Христа. На картинах Исаа- ка Левитана если есть церковь, то, как прави- ло, это не богатый храм с золотыми куполами на переднем плане, а одиноко стоящая вдали

от городов и даже весей старая, полузабро- шенная церквушка. Из которой по какой-то причине ушли люди, может, перестав по-на- стоящему веровать в Него, но не ушел Иисус Христос, может, остался в одиночестве в них. Да, вдруг начинаешь понимать, что Бог не случайно поселил русский народ среди этой природы, значит, он любим Богом или был любим Богом, и русский человек томится, а ты вслед за ним, от предчувствия немину- емого ухода своего из этого прекрасного, светло-печального мира. Он покорен воле Бога, но в то же время не понимает, для чего же на Земле такая красота, если от нее рано или поздно надо уходить. А иногда приходит мысль: может, в картинах Левитана предчув- ствие конца земного мира, оскудение Иисуса Христа в человеческих душах, иначе почему в пейзажах и в полузабытых человеком сирых церквушках Левитана столько печали?..
А у Вас нет репродукций картин Исаака Левитана? – спросил Пришедший в поисках Истины
Есть! – обрадовался его вопросу раввин, в то же время почти уже православный свя- щенник. – Даже альбом. Правда, репродук- ции в нем не очень хорошей печати, и он уже изрядно потрепан, потому что я часто откры- ваю его, как Евангелие, когда мне особенно грустно, к тому же я, словно Евангелие, по- казываю его чуть ли не каждому начинающе- му прихожанину. Здесь, в Румынии, не ку- пить альбом репродукций картин Левитана. Этот альбом еще до революции в России мне принес один из наших горожан, русин, кото- рый ездил в Россию с делегацией на поклон в Троице-Сергиеву лавру, сейчас так просто в Россию не поедешь, ее границы на замках. Да, для меня картины Левитана, словно ико- ны. В каждой из них незримое присутствие Иисуса Христа, хотя считается, что Исаак Левитан не уверовал в Иисуса Христа. Жаль, что эти репродукции не передают всей глуби- ны картин Левитана, потому я сразу Вам не предложил посмотреть альбом. Но все равно посмотрите, а я пока обойду свой молельный дом, не подложил ли кто обещанную бомбу, я сегодня утром заметил перед службой по-
дозрительного человека, который, правда, низко поклонился мне, но со сверкающими, как в горячке, глазами, который несколько раз обошел вокруг дома, но внутрь так и не вошел.
Пришедший в поисках Истины долго рас- сматривал репродукции картин. Мало ска- зать, что они поразили Его, несмотря на то, что они из-за качества печати не выражали всей глубины цветовой гаммы. Несомненно, что этот художник обладал особым видением мира. За его пейзажами этого мира незримо был виден иной, высший мир, и душа то- милась от предчувствия неведомой встречи с ним, но в то же время не хотела уходить из этого мира. Может, художник сам не осозна- вал того, но его картины связывали этот мир с тем, который человеку пока не дано знать. В то же время в них был покорный и в то же время непокорный вопрос: почему невозмо- жен тот мир на Земле, если она так прекрас- на?! Для чего она тогда создана? Временные жилища так не строят и не украшают.
Почему Левитан писал преимуществен- но осень – пограничное состояние природы, когда все в ней как бы замирает, но не уми- рает? Почему Русская Земля так прекрасна и торжественна именно осенью? Это похоже на то, как истинный христианин готовится к смерти, только природа, в отличие от него, лишь до весны засыпает. Может, и человек так? Он зримо видел, что душа художника еще не в полную меру христианка, она хочет веровать, но в полную меру еще не верует, она еще не верит, что истинный христианин, умирая, на самом деле не умирает, а перехо- дит в мир иной, что его там ждет пробужде- ние, обновление, как земную природу вес- ной. Он видел, что нежная душа художника прекрасна, несмотря на то, что много претер- пела, но не надломилась, не озлобилась, но она еще несовершенна, потому как томилась в сомнениях по тому и печали по этому миру. До конца уверовавшие в Иисуса Христа вос- принимают тот мир как данность, не уверо- вавшие стараются просто не думать о нем, так легче жить: поживем – увидим, а его по- стоянно мучила мысль о непременном уходе

в иной мир. И как еще несовершенный хри- стианин, художник противился этому непре- менному уходу. Он не то чтобы сомневался в существовании того мира, но очень был привязан не столько к существующему этому, человеческому миру, жестокому и несправед- ливому, а к земной обожествленной природе, и порой ему казалось, что человек в ней чу- жой или лишний, может, потому на его кар- тинах нет человека. Почти во всех его карти- нах внешне незримая атмосфера прощания с Землей, покорность этому и в то же время несогласие с этим. Душа художника как бы повисла между двумя мирами…
От мыслей Его оторвал вернувшийся после тревожного обхода молельного дома раввин, в то же время почти уже православ- ный священник.
Меня спрашивают, как евреи, так и хри- стиане, был ли Левитан крещен? – сказал он, словно зная, о чем сейчас думает Пришед- ший в поисках Истины.
Ну и – был ли он крещен?
Трудно сказать. Письменных свиде- тельств тому нет. Будучи в Бухаресте, я пе- речитал все о нем, что нашел в тамошних библиотеках, воспоминания близких ему людей. В книге Сергея Дурылина, православ- ного писателя, что еще важно, ближайшего друга православного философа Павла Фло- ренского, автора книги «Столп и утвержде- ние Истины», теперь в России, как мне ска- зали, эта книга запрещена, я нашел такие строки: «Левитан очень любил православную церковную службу и часто заходил в церковь ко Всенощной. Его поражало и пленяло сво- ей красотой православное богослужение. Он находил бездну поэзии в вечернем сумраке малого и тесного храма, в огнях лампад, в ти- хом пении, в тонких струйках ладана, разно- сящихся в полупустой церкви, затихнувшей в полумраке. Живя в Плесе, он любил Ма- рию Павловну Чехову и часто вместе с ней хаживал в церковь на вечернюю службу. Ста- рую деревянную плесскую церковку он пе- ренес на картину. Это был русский человек, всею душой и всем талантом русский… Он любил русскую природу, как может любить
ее только настоящий русский человек, вы- росший среди нее, и, как художник, он ни- чего другого никогда не любил, кроме этой природы, этих берез, этих церковок, этого тихого звона над притихшими полями и пе- релесками. Он никогда не ходил в синагогу, но и Православия никогда не принимал, – и умно делал, он понимал: чтобы для того, чтобы принять его, мало любить церковки, мало любить поэзию церковной службы, – нужно еще и многое другое…» В то же время в одном из воспоминаний я прочел: «После кончины на груди Исаака Левитана увидели православный крест, который он, оказывает- ся, давно носил…» Не знаю, можно ли верить этому человеку, сам он не мог присутствовать на похоронах Левитана, потому что родил- ся гораздо позже, может быть, это желание выдать желаемое за действительное, что- бы окончательно признать Левитана своим, русским, православным. Но я полагаю, что если Левитан все-таки был крещен, то, ско- рее, тайно и уже перед самой смертью, хотя христианином, я уверен, он стал задолго до того. Но даже если он не был крещен, он был, я считаю, более христианином, чем многие считающие себя истинными христианами. И еще одно свидетельство, некоего Дми- трия Смолева, я хочу привести: «Когда Ле- витана называют гениальным живописцем, то не всегда отдают себе отчет, какого свой- ства была эта гениальность. Он не открывал новых направлений в искусстве, никогда не рвался к неведомым горизонтам. Ему впол- не хватало горизонтов самых обыкновенных, видимых с речки или с косогора. Но это не было приземленной позицией старательного копирования натуры. Исаак Левитан жаждал чуда – простого и необъяснимого одновре- менно. Он не был религиозен в привычном смысле, однако стремился выразить на холсте “божественное нечто”, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нель- зя, так как оно не поддается разуму, анализу. А постигается любовью. Это “божественное нечто” он обнаружил в русском пейзаже – том самом, который еще совсем недавно счи- тался недостойным внимания. Вот в чем со-

стояла гениальность Левитана и способность одушевить, наделить и смыслом, и красотой самое обыкновенное, даже надоевшее, намо- золившее глаза, воспринимающееся только как ландшафтная данность. Для большин- ства населения родные просторы, конечно, были любимы, но бессознательное ощуще- ние “лепоты” постоянно глушилось заботой об урожае и другими крестьянскими рабо- тами. Аристократия и прочие образованные слои предпочитали виды Италии. Там – да, пейзаж как пейзаж, не то что здешняя серость и тоска… Исаак Левитан в этой “серости” увидел утонченную колористическую гамму, а “тоску” возвел в ранг высокой элегии…»
Вы не могли бы мне хоть коротко рас- сказать о судьбе Левитане? Если, конечно, я не отбираю у Вас время.
Для Левитана я всегда найду время… Как я уже говорил, типичная бедная местеч- ковая еврейская семья. До последнего време- ни не было даже известно, когда он родился. Только недавно кому-то из российских ис- кусствоведов удалось выяснить, что великий русский художник Исаак Ильич Левитан ро- дился 20 августа 1860 года в посаде Кибарты близ города Вержблово тогдашней Ковен- ской губернии, недалеко от западной грани- цы России. Как писал кто-то из биографов,
«самыми ранними впечатлениям его детства были поезда, снующие круглые сутки мимо маленькой пограничной станции. Поезда и отец в форме станционного служащего, свистки паровозов и лязг тормозов». Отец в поисках заработка вынужден был часто ме- нять место работы, и, может быть, самое про- должительное время, знающий несколько языков, он работал переводчиком при фран- цузской строительной компании. Кроме Исаака, в семье было еще трое детей, и отец вдобавок к основной работе вынужден был брать еще частные уроки. Трудно сказать, чей талант, точнее, чью душу, унаследовал Исаак. Мать, как рассказывали, могла поставить на стол холодный суп, при этом с жаром рас- сказывая о прочитанной книге. Вся жизнь родителей была посвящена детям, мечтой дать им образование. Безысходность застав-
ляет Левитанов в конце 1870-х перебраться в Москву, в надежде в столице найти прилич- ную работу. Но и здесь семью преследуют ли- шения и невзгоды. Тем не менее, чуть сводя концы с концами, отец пристроил старших сыновей, обнаруживших склонности к ри- сованию, в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, а не в какое-нибудь ком- мерческое, что было бы, может, естественнее для нищего еврея. Отец, наверное, не раз по- жалел, что перебрался в Москву. Огромный незнакомый город, ни родных, ни знакомых. Уроки в богатых и бедных домах. Уроки в сту- жу и в непогоду, в плохонькой одежонке. Це- лые дни – с раннего утра и до позднего вече- ра. Тесная квартирка на Солянке, жили даже беднее, чем в Вержблово. Мечты о счаст- ливой жизни в Москве рассыпались в прах в первый же год.
По утрам, когда все уходили: отец давать уроки, братья в училище, и дома оставалась только больная мать, восьмилетний Исаак забирался на подоконник и часами, порой с рассвета до заката, смотрел в окно, откуда с высоты четвертого этажа были видны толь- ко крыши домов. Его завораживал свет – он был разным в дождь и в снег, в яркий солнеч- ный день и в хмурый дождливый вечер, ког- да крыши домов постепенно растворялись в сумраке. Когда Исаака кто-нибудь из род- ных спрашивал, что он интересного видит изо дня в день в окне – одни и те же крыши, он отвечал: «Погодите, увидите, что я из это- го сделаю».
Когда Исааку исполнилось тринадцать лет, он попросил отца определить его в то же училище, в котором учились братья. Прой- дет немного времени, и учителя его будут хвалить больше, чем братьев. А однажды он обрадовал родителей тем, что пришел домой с ящиком с красками и с двумя десятками кистей – за первое место в училищном кон- курсе. О нем заговорили как о подающем большие надежды художнике.
Все вроде бы начинало складываться хо- рошо. Но в 1885 году умерла мать. Юного Исаака потрясла ее смерть, самого близкого для него человека. После занятий он оста-

вался в училище и сидел, часами уставив- шись глазами в одну точку. Для семьи Ле- витанов пришла тяжелая пора, со смертью матери совсем зачах и отец, хроническая болезнь сердца подтачивала его силы. Утром он с трудом вставал и шел давать уроки, ноги буквально подкашивались, в глазах стоял ту- ман. Но он не мог не только лечь в больницу, а хотя бы день отдохнуть дома. День пропу- щенных уроков, и нечем накормить детей. Не прошло и двух лет после смерти матери, пришло другое несчастье: эпидемия брюш- ного тифа. Исаак и отец оказались в разных больницах. Когда Исаак вернулся домой, его ждала страшное известие: отец не пере- нес брюшного тифа. И к Исааку все чаще подступают приступы безысходной тоски, он, повзрослевший, еще более обостренней чувствуя себя евреем-изгоем, начинает пря- таться от людей, слишком несправедлив для него, для его семьи окружающий его мир. И на всем протяжении его жизни человека не будет на его картинах. Единственный его пейзаж, где присутствует человек: «Осенний день в Сокольниках», и то человеческую фи- гуру, можно сказать, помимо его воли напи- сал Николай Чехов, брат великого русского писателя Антона Павловича Чехова. После смерти отца семья осталась без единствен- ного добытчика, без всяких средств к суще- ствованию. Правда, старшая сестра, Тереза, к тому времени вышла замуж. Но муж-ком- мерсант оказался неудачником, они тоже бедствовали. До того дружная семья Левита- нов распалась, Исаак ушел из дома, чтобы не быть лишним ртом. Он больше не мог оста- ваться на пропитании сестры, когда ее соб- ственные дети порой оставались без молока и даже куска хлеба. Состояние его души, объ- яснение его тоски или хандры очень точно выразил писатель Константин Паустовский, который напишет о нем небольшую повесть, которую так и назовет: «Исаак Левитан»:
«Левитан был выходцем из гетто, лишенно- го прав и будущего, выходцем из Западного края – страны захудалых еврейских местечек, чахоточных ремесленников, черных синагог, тесноты и скудости. Бесправие преследовало
Левитана всю жизнь… Левитан был безрадо- стен. Как была безрадостна история его на- рода, его предков. Он дурачился в Бабкине, увлекался девушками и красками, но где-то в глубине сознания постоянно жила мысль, что он парий, отверженный, сын расы, испы- тывающей унизительные гонения… В такие дни только природа заменяла ему родного человека – она утешала, проводила ветром по лбу, как материнской рукой…»
Но вернемся к юности Левитана, когда он еще учился в училище живописи и ваяния и когда он ушел из дома, чтобы не быть в се- мье лишним ртом. Он ночевал где придется. Оплата за учебу подошла к концу. Кончилось это тем, что однажды инспектор училища при всем классе объявил, что ученик Левитан больше не может посещать занятия по при- чине того, что не внес плату за учебу. Исаак лихорадочно собрал краски, кисти и, низко опустив голову, покинул класс. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы его не нашли соученики, которые сообщили, что собрали деньги на дальнейшую его учебу. Вполне ве- роятно, что они спасли его от самоубийства, к мысли о котором он позже возвращался не раз и даже пытался это сделать. Может, этот случай не просто определил его дальнейшую судьбу как художника, он если не укрепил, то дал надежду на мысль, что он, как еврей, изгой не для всех, что черта разграниче- ния, оседлости между людьми лежит совсем в иной плоскости. Его не просто спасли, а спасли его, везде гонимого еврея, русские и сделали это от чистого сердца. Они спас- ли его, как своего! Слова благодарности за- стревали у него в горле… Или другой случай: Левитан задолжал буфетчику. Приходилось побеждать самолюбие и просить у кого-ни- будь из учеников копеек двадцать в долг. Так однажды он познакомился с учеником Пичугиным, который проникся к Левитану полным расположением и не раз устраивал в классе для него складчину. Правда, удава- лось иногда немного заработать самому, мно- гим нравились его этюды. Левитан продавал их за любую предложенную цену. Особенно ценил талант Левитана его соученик Василий

Часовников, он обладал утонченным, даже болезненным восприятием искусства, был необыкновенно впечатлительным и букваль- но преклонялся перед новым другом. У него не было даже капли зависти к более талант- ливому соученику. Мало того, Часовников собирал его этюды, а один рисунок даже за- шил в ладанку и носил на груди, не говоря уже о том, что он в меру сил помогал Леви- тану материально. Все это давало Левитану духовные силы, укрепляло в убеждении, что он не изгой в России. Но бездомность угне- тала его, пожалуй, больше голода. Левитан стал почти ненавидеть вечернюю пору, кото- рую в детстве любил, теперь каждым вечером перед ним вставал вопрос, где сегодня пере- ночевать. После окончания занятий его со- ученики весело собирались домой, где их жда- ли теплый кров, родные, а ему некуда было идти, никто нигде его не ждал. Было удачей, если удавалось остаться незамеченным ноч- ным сторожем, отставным солдатом Земля- никиным, получившим прозвище «Нечистая сила». Вот захлопнулась дверь за последним учеником, Левитан крадучись пробирался на верхний этаж, чтобы устроить постель из ста- рых холстов и реквизита. Но, главное, здесь было тепло и потому можно было мириться с голодом и жутким одиночеством. Скорее бы заснуть, чтобы хоть на время забыться. Он устал от постоянного страха: перед ин- спектором, перед околоточным и даже перед ночным сторожем, который в любой момент может выгнать на улицу, пусть там дождь или мороз. Мысли о самоубийстве все чаще посещала его, но спасала поддержка товари- щей. Может быть, от самоубийства его спас и преподавший тогда в училище знаменитый художник Алексей Кондратьевич Саврасов, который однажды остановился возле Леви- тана и долго наблюдал, как тот пишет. Леви- тана от волнения била дрожь, он понимал, что сейчас решается его судьба. Но Саврасов ничего не сказал, молча ушел. Но задержался около него в другой раз. И неожиданно вы- брал его себе в ученики, о чем Левитан тайно мечтал. Одного из всех! И художник Василий Григорьевич Перов, в натурном классе ко-
торого Левитан учился, который был душой всего училища и который хорошо относил- ся к Левитану, согласился отпустить его. Но покровительство и любовь Саврасова имели и обратную сторону. Преподаватели училища недолюбливали Саврасова и даже побаива- лись его: вечно пьяный, он не считался с их заслугами и званиями, кричал о бездарности признанных художников. А с учениками вел себя как с равными. Неприязнь к Саврасову некоторыми преподавателями переносилась на его любимого ученика – Левитана. Не го- воря уже о том, что талантливый еврейский юноша и без того раздражал иных преподава- телей и соучеников: как это, еврей становит- ся признанным выразителем русского пейза- жа, оттесняя их, русских, на задний план?!
Но все вроде бы начинало складываться. И тут его ожидал страшный удар, напом- нивший ему, что он всего лишь изгой, сын несчастного и везде гонимого, везде ненави- димого еврейского народа. В 1879 году было совершено покушение на императора Алек- сандра Второго. К убийству были причастны еврейские радикалы-революционеры. Власти рубанули сплеча: выселить всех евреев из Мо- сквы! Получалось: наказать виновных и неви- новных. Исаак Левитан оказался между двух огней. С одной стороны – еврейские радика- лы, которые, как раньше в Египте, в Иране, Хорезме, Хазарском каганате, в Испании, во многих других странах, под видом борьбы за счастье коренного народа, не гнушаясь са- мыми мерзкими методами, рвались к власти. С другой стороны, российская власть, кото- рая законно, но топорно стала защищаться, наказав всех евреев поголовно, тем самым увеличивая армию революционеров, и не только евреев. В душе Левитана боролись два чувства: мстительное чувство еврея-изгоя и чувство вины перед русским народом. Этот запрет евреям жить в Москве автоматически коснулся и Левитана. Куда ехать? Опять-та- ки помогли русские друзья-одноклассники, они сумели пристроить его в подмосковную деревню Салтыковку, там же поселились се- стра с братом, которые тоже были изгнаны из Москвы и которые тоже бедствовали. На

занятия теперь приходилось ездить поездом, и на это были нужны деньги. Но Левитан был по-своему доволен, теперь не надо было прятаться от училищного сторожа, тоскливо гадать, где переночевать, если того не удава- лось обмануть. Но приводили его в отчаяние вид изодранного клетчатого пиджачка, зано- шенные до предела штаны и разбитые ботин- ки на босу ногу. В таком виде он стеснялся показываться даже в дачном поселке. И пря- тался от людей в лесу или в лодке посреди озера, где писал этюды. Унижение выселения вдруг несколько скрасилось тем, что муж се- стры где-то купил ему пусть и поношенный, но вполне сносный костюм и почти новые ботинки. С новой одеждой как бы началась новая жизнь. Он даже почувствовал в себе ка- кую-то смелость. Осенний пейзаж, который он показал на второй ученической выставке, неожиданно привлек внимание самого Тре- тьякова, основателя знаменитой картинной галереи: осенняя кленовая аллея в ожидании первого снега, печаль пасмурного дня, оди- нокая женщина, бредущая по аллее.
Раввин, он же почти уже православный священник, перелистнул несколько страниц альбома:
Вот этот пейзаж… Третьяков долго сто- ял около этой картины, но автора около нее не было, Левитан и думать не думал, что кто- то обратит на нее внимание. Товарищи бро- сились искать Левитана, и, когда Третьяков попросил представить автора, Левитан роб- ко, весь дрожа от волнения, протянул ему руку. Он ожидал каких-то замечаний, а Тре- тьяков неожиданно попросил продать, или, как тогда говорили, уступить ему картину. Левитан, словно во сне, бормотал о своем со- гласии, плохая понимая, какую цену назна- чил ему Третьяков, оглушенный мыслью, что его картина начинающего нищенствующего девятнадцатилетнего художника, к тому же еврея, будет в Третьяковской галерее! Оше- ломила его и предложенная фантастическая для него сумма – 100 рублей.
Но Бог, казалось, испытывал Левитана. Тяжело заболела сестра Тереза, подозрева- ли чахотку. Он вынужден был отказаться от
своей мечты: на неожиданно появившиеся деньги, полученные от Третьякова, поехать на Волгу, она почему-то мистически тянула его, хотя он ее никогда не видел. Обратите внимание: тянула не Палестина, не Италия, куда стремились поехать многие русские ху- дожники, а Волга! Тянула как русского! Все мысли были спасти сестру. У нее дома – ни копейки. И он тратит деньги, полученные от Третьякова и выданные училищем на поездку, на лечение сестры. Он снимает дачу в Остан- кине, перевозит туда сестру. И вытаскивает ее из рук смерти, она постепенно начинает по- правляться, он постоянно рядом с ней и, не теряя времени, пишет подмосковные пейза- жи. Три лета подряд он проводит в Останки- не, потом эти три лета назовут Останкинским периодом его творчества.
И в это время он открывает для себя ху- дожника Александра Иванова, доселе ему неизвестного. На всероссийской выставке были представлены тридцать три его этюда и три эскиза к картине «Явление Христа на- роду», которую тот писал, как потом окажет- ся, всю свою жизнь. Левитана они потрясают. Они становятся для него как бы иконами, прозрением, его поразил необыкновенный солнечный свет на этюдах Иванова, какого от него постоянно требовал Саврасов и какого он никак не мог добиться, солнечный свет на картине Иванова был земной и в то же время как бы неземной. И этот свет вошел в душу Левитана и потом сойдет на его картины. С момента, когда Левитан увидел «Явление Христа народу», коренным образом измени- лась его жизнь. Александр Иванов открыл ему смысл явления Иисуса Христа, а Левитан помог открыть русским для себя их великий пейзаж. Картина Александра Иванова «Яв- ление Христа народу» стала для Левитана путеводной звездой. И не случайно, что Ле- витан глубоко подружился с другим великим русским художником, Михаилом Василье- вичем Нестеровым, родившимся в Уфе, на родине великого русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова, спустя два года по- сле его смерти и как бы продолжившего его дело на Земле. Михаил Нестеров был глубо-

ким православным христианином, он всю свою жизнь, по сути, писал житие Игумена Земли Русской Преподобного Сергея Ра- донежского, благословившего московского князя Дмитрия на Куликовскую битву, по- сле которой он был поименован Димитрием Донским.
Но судьба Левитана глубоко трагична. Как я уже говорил, он, так глубоко поняв- ший русскую природу, как никто выразив- ший ее, ее тоску и радость по соединенности с Всевышним, возможно, так и не принял официального Православия. Что-то оттал- кивало его в официальной церкви как учреж- дении, смущала пышность ее храмов. Что-то останавливало его, хотя он, несомненно, тя- нулся к жертве Иисуса, тем более что вся его жизнь была подобна Его жертве. Оставалось сделать единственный шаг, но этого шага он, возможно, так и не сделал. Как, например, сделал датчанин Владимир Даль, собравший
«Словарь живого великорусского языка», известный ныне как Словарь Даля. Он всю свою жизнь тянулся ко всему русскому, но только перед самой смертью принял Право- славие, тем самым окончательно воссоеди- нился с русским народом. Но Даль и до этого был христианином-лютеранином, может, по- тому ему сделать такой шаг было легче.
Не этому ли Далю принадлежит рабо- та «Убиение иудеями христианских младен- цев»? – спросил Пришедший в поисках Ис- тины.
Да… Вы хотите знать мое мнение о ней?
Может быть, позже, если у Вас будет время. А сейчас, если можно, продолжайте о Левитане.
Пришло время окончания училища. Левитан писал дипломную картину, которая должна была определить его будущую жизнь: огромное осеннее поле с копнами сжатой ржи, хмурый день. Совета попросить было не у кого, Перов умер, Поленов уехал в Рим пи- сать свою картину «Христос и грешница», все более спивающийся Саврасов бродяжничал, ночуя в ночлежках или где придется… Но Ле- витан все-таки нашел его. Саврасов пришел в его маленькую комнатку под самой кры-
шей, посмотрел картину, сделал некоторые замечания и размашисто написал «Большая серебряная медаль». Он увидел в картине уже сложившегося зрелого художника. Сам факт обращения к Саврасову и тем более оценка картины Саврасовым имели для Левитана дурные последствия. Произошло неверо- ятное. Приемной комиссией картина была вообще отвергнута как несостоявшаяся. Это было очередным испытанием судьбы. Никто даже не предложил поработать над картиной. Предложение написать новую картину Ле- витан отверг, у него уже проявился характер. Преподаватели через Левитана отомстили Саврасову, уволенному из училища за свой едкий характер и постоянное пьянство. Ле- витана выгнали из училища почти так же, как его любимого учителя, только спустя три года он сможет получить унизительный диплом
«внеклассного художника». Удары судьбы вызвали нервное заболевание. Левитан стал скрытен, молчалив. Он снова стал избегать людей. Только в редкие часы раскрывался перед друзьями. Счастьем и в то же время не- счастьем в его жизни стало знакомство с пи- сателем Антоном Павловичем Чеховым, пе- реросшее в дружбу. Одно время Левитан даже специально поселился в Максимовке, по соседству с Бабкиным, где летом жили Чехо- вы. Однажды он долго не появлялся, и Антон Павлович забеспокоился. Как-то вечером из Максимовки пришла к Чехову по поводу своих хворей женщина, у которой тогда жил Левитан, и сказала, что постоялец ее заболел, все время молчит, даже не выходит из своей каморки, а сегодня даже стрелялся, но, к сча- стью, не смертельно. Чехов немедленно по- ехал к Левитану. Чехов потом писал: «С бед- нягой творится что-то неладное. Психоз какой-то начинается. Хотел с ним на Святой неделе во Владимирскую губернию съездить, проветрить его (он же и подбил меня), а при- хожу к нему в назначенный для отъезда день, мне говорят, что он на Кавказ уехал. В конце апреля вернулся откуда-то, но не с Кавка- за. Хотел вешаться. Взял его с собой на дачу и вот теперь прогуливаю, словно бы легче стало».

Вы назвали знакомство Левитана с Че- ховым счастьем и в то же время несчастьем…
Сестра Антона Павловича Чехова, Маша, имела склонность к живописи. Она часто ходила с Левитаном на этюды. Часами могла стоять за его спиной, наблюдая за его работой. Левитан не заметил, когда полюбил Машу. Полюбил, наверное, впервые в жизни. И скорее всего, связывал с этим своим роб- ким чувством свое будущее. И не просто свя- зывал, а это было для него: быть или не быть? Это было для него, помимо всего прочего, разрешением мучающего его еврейского во- проса. Это, может быть, было для него или окончательно быть принятым в русский мир и почувствовать себя окончательно русским. Или быть отвергнутым, значит, скорее всего, по причине, что ты еврей, изгой. Потом Ма- рия Павловна вспоминала: «Иду я однажды по дороге из Бабкина к лесу и неожиданно встречаю Левитана. Мы остановились, на- чали говорить о том о сем, как вдруг Левитан бух передо мной на колени и … объяснение в любви. Помню, как я смутилась, мне стало чего-то стыдно, и я закрыла лицо руками.
Милая Маша, каждая точка на твоем лице мне дорога… – слышу голос Левитана. Я не нашла ничего лучшего, как повернуться и убежать. Целый день я сидела расстроенная в своей комнате и плакала, уткнувшись в по- душку. К обеду, как всегда, пришел Левитан. Я не вышла. Антон Павлович спросил окру- жающих, почему меня нет? Миша, подсмо- тревши, что я плачу, сказал ему об этом. Тогда Антон Павлович встал из-за стола и пришел ко мне: “Чего ты ревешь?” Я рассказала ему о случившемся и призналась, что не знаю, как и что нужно сказать теперь Левитану. Брат ответил мне так: “Ты, конечно, если хочешь, можешь выйти за него замуж, но имей в виду, что ему нужны женщины бальзаковского возраста”. В сущности, я не поняла смысла фразы Антона Павловича, но почувствовала, что он в чем-то предостерегает меня. Леви- тану я тогда ничего не ответила. Он с неделю ходил по Бабкину мрачной тенью».
Я полагаю, что этот эпизод был перелом- ным в жизни Левитана. Конечно, Антон Пав-
лович был против возможного брака с Леви- таном совсем не потому, что тот был евреем, он хотел оградить сестру от возможных стра- даний, зная непростой характер и нервные сбои Левитана, да и разница в возрасте была большая. Хотя подспудно, может, сам не осоз- навая того, он был против ее брака с евреем, хотя испытывал к Левитану самые теплые чувства. Но, возможно, получилось так, что он оградил и сестру, и Левитана от счастья. Больше Левитан никогда не пытался постро- ить семью, хотя любовных романов у него было немало. Кстати, все его женщины были русскими. Не сохранилось его писем к жен- щинам, которых он любил. Не сохранилось ни записных книжек, не дневников. Свою тайну он унес с собой. Я не думаю, что он был искренен, когда отвечал: «Почему я один? Почему женщины, бывшие в моей жизни, не принесли мне покоя и счастья? Быть может, потому, что даже лучшие из них – собствен- ники. Им нужно все или ничего. Я так не могу. Весь я могу принадлежать только моей тихой бесприютной музе, все остальное – су- ета сует».
Зимой 1886 года Левитан заболел. Для него огромной радостью было, когда наве- стить его пришел художник Михаил Несте- ров, с которым они теперь не просто дру- жили. Они писали одни и те же осенние пейзажи, только у Нестерова на картинах на фоне светло-печального пейзажа обязатель- но присутствовали не просто люди, а люди, истово верующие в Христа: русские святые, монахи, крестьяне. Его картины говорили о Боге, а у Левитана Бог был в самом пейза- же. Может быть, он сам себе не признавался в этом, но в своих картинах он уже был хри- стианином. Может быть, истинным христи- анином, никогда не демонстрирующим это чувство, о нем должен знать только сам Бог. Вам не приходилось видеть картины Михаи- ла Нестерова?
Нет.
Это тоже нужно обязательно посмо- треть. В Третьяковской галерее они рядом с картинами Левитана. Они очень разные, Нестеров и Левитан, и по судьбе, и по манере

письма. Один – исконно русский православ- ный художник, пишущий Игумена Земли Русской Сергия Радонежского, второй – ев- рей, изгой, над которым всегда висела вина соотечественников за распятого Иисуса Хри- ста и которые уже не раз покушались на рус- ского царя, прежде всего, потому, что он был последним оплотом истинного христианства на планете. Но никто, наверное, более не был близок Михаилу Нестерову, как Исаак Ле- витан, и, наоборот. Нестеров ценил мнение Левитана о своих работах, как, наверное, ни- кого другого. Вот что я выписал из его книги воспоминаний: «В Москве устроился в боль- шом номере Мамонтовской гостиницы. Развернул “Сергия”, посмотрел его в раме, и снова сомнение стало закрадываться… Я ждал Левитана, более искреннего и пря- модушного. Пришел и он. Картина привела его в восторг. Он переоценил ее стоимость, наговорил мне кучу приятных вещей, тем более опасных, что говорил от души, любя меня. Он советовал послать “Сергия” в Па- риж, в Салон. К вечеру раззвонил о картине по всей художественной Москве…» Или вот еще из воспоминаний Нестерова: «Я любил этого человека не только за талант, но и за хо- рошую, нежную душу его…»
Позже Нестеров писал: «Помню, как сей- час, зимнюю морозную ночь в Москве; мебли- рованные комнаты “Англия” на Тверской; довольно большой, низкий, как бы приплюс- нутый номер в три окна с неизменной дере- вянной перегородкой. Тускло горит лампа, 2–3 мольберта… От них тени по стенам. Тихо. Немного жутко. За стеной изредка стонет тяж- ко больной Левитан. Поздний вечерний час. Проведать больного зашли товарищи…»
С раннего детства Левитан стремился увидеть Волгу, ожидая от этой встречи че- го-то необыкновенного, светлого. Наверное, он через Волгу надеялся постичь еще глубже душу русского народа, которую он любил, но которая ему до конца была неясна, а порой казалась беспросветной и мрачной. Пока же он представлял Волгу по протяжным русским песням и по картинам художников, того же Саврасова. Но сразу полюбить Волгу – это
как бы с ее крутого берега броситься в ле- дяную весеннюю воду. Волга сравнительно недавно стала русской рекой, но русский народ почему-то именно ее, а, например, не Москву-реку, не Оку, на которых жил уже многие века, сразу признал созвучной своей душе, мало того, выразившей русскую душу, словно русский народ и Волга много веков ждали этой встречи. Левитан с радостным волнением, как ребенок, тоже ждал встречи с ней. А Волга бывает разной, в зависимости от погоды, от времени года, особенно весной, когда она начинает терять свои берега, когда ей становится тесно в них, и она разливается чуть ли не до горизонта. Антон Павлович Че- хов, зная впечатлительность Левитана и по- граничное состояние его души, предвидел, что знакомство с Волгой будет тяжелым. Он писал сестре: «Левитану нельзя жить на Вол- ге. Она кладет на душу мрачность». И вот ранней весной 1887 года Левитан наконец оказался на Волге. Было половодье, река за- лила окрестные леса: серая холодная вода, серое холодное небо, из которого то и дело сыпался холодный дождь, настороженность и даже подозрительность по отношению к нему местных жителей. Это усугубило со- стояние его израненной души, одиночество и безысходность судьбы еще сильнее сдавили горло. Это, как в случае с Машей, которую он страстно полюбил, а в ответ… Левитан пи- сал Чехову: «…Разочаровался я чрезвычайно. Ждал я Волги, как источника сильных худо- жественных впечатлений, а взамен этого она показалась мне настолько тоскливой и мерт- вой, что у меня заныло сердце и явилась мысль: не уехать ли обратно? И в самом деле, представьте себе следующий беспрерывный пейзаж: правый берег, нагорный, покрыт чах- лыми кустарниками и, как лишаями, обрыва- ми. Левый… сплошь залитые леса. И над всем этим серое небо и сильный ветер. Ну, просто смерть… Сижу и думаю: зачем я поехал? Не мог я разве дельно поработать под Москвой и… не чувствовать себя одиноким и с глаза на глаз с громадным водным пространством, которое просто убить может… Сейчас пошел дождь. Этого только недоставало!»

Ночами Левитан практически не спал. Угрюмо гудел за стеной ветер, монотонно шумел дождь. Но Левитан утром упорно шел на берег и писал, писал холодную, серую Волгу, пока не промокал насквозь. Постепен- но ему стала открываться красота Волги даже в самую ненастную погоду, созвучная русско- му характеру, и ему казалось, что он начи- нал понимать русский народ, только сверху жесткий и угрюмый. И он понимал: исчез- нет этот пейзаж, и исчезнет русский человек. Оторванность от русской природы, как и от природы вообще, – свойство иудейского ха- рактера. Оторванность от природы приводит к смятению души, не воспитанию ее, для чего Господь посылает человека на Землю, а даже перерождению души в некое отчужденное от всего земного и божественного существо. Превращению ее в подобие некоего злобного зверька, попавшего по обману в капкан, а че- ловека, в котором живет она, превращает во всякого рода революционеров, стремящихся даже свергнуть самого Бога.
Раввин, но в то же время почти уже пра- вославный священник, выжидающе замол- чал: что скажет Пришедший в поисках Исти- ны по поводу последней его мысли, по всему, мучающей его, которую он не решился вы- сказать, как свою, и приписал неким другим людям? В течение беседы он постепенно стал подозревать, что неизвестный пришел не в поисках Истины, в которой, чувствовалось, он был искушен, может, более его, а скорее, экзаменовать его, но кто же тогда он? От пря- мого ответа на этот вопрос в начале разговора Пришедший в поисках Истины ушел. Спро- сить снова? Неудобно. Тогда раввин, но в то же время почти уже православный священ- ник, продолжил:
А Левитан писал Чехову: «…Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувство- вал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и на- звать нельзя, так как оно не поддается разу- му, анализу, а постигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, ро-
мантическим вздором – пускай!..» И вот это «божественное нечто», пронизывающее все вокруг, обволакивающее своей нежно- стью Землю, почему-то особенно торже- ственно-печально осенью, в пору замирания природы. В этом же письме Левитан писал Чехову: «Может ли быть что трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружаю- щего, подмечать сокровенную тайну, видеть Бога во всем и не уметь, сознавая свое бесси- лие, выразить эти большие ощущения».
Всю ту зиму он жил волжскими впечатле- ниями, с нетерпением ждал весну, чтобы сно- ва поехать на Волгу. И вот он плывет по Волге на пароходе. По берегам среди лесов то там, то здесь деревеньки с соломенными крыша- ми. На высоком берегу Городец – по преда- ниям, здесь на пути из Золотой Орды умер князь Александр Невский. За Кинешмой по правому берегу снова потянулись леса. И вдруг Левитан вскрикнул от неожиданно- сти, было чувство, что он ждал этой встречи всю свою жизнь: на крутом берегу, высоко возвышаясь над бесконечным водным про- странством, показалась почерневшая от вре- мени деревянная церквушка, а рядом кресты погоста. Решение пришло мгновенно: вот здесь он и остановится! Узнал у капитана, скоро ли пристань? Тот сказал, что пароход приближается к небольшому городку Плес, остановка будет очень короткой.
В Плесе сошли. Левитан был на сей раз с одной из своих поклонниц, с Софьей Пе- тровной Кувшинниковой. Левитан, не теряя времени, поднялся на гору к церкви с этюд- ником, ему нужно было поймать закат. Он писал словно в лихорадке: быстро, судорож- но, он понял, что искал этот пейзаж, этот за- кат всю свою жизнь, и такое может не повто- риться. И вдруг он услышал пение. Молодой красивый голос пел неведомую ему песню
«Вечерний звон». Левитан пошел на песню. Парни и девушки сидели на траве вокруг за- певалы, высокого черноволосого парня. Он смутился, увидев незнакомца, и перестал петь. Левитан попросил его еще спеть. Го- лос был красивый, сочный. Познакомились: Гриша Задумов. Левитан посоветовал Грише

учиться в консерватории, так хорош был его голос, но Гриша был беден, и Левитан увидел в нем свою судьбу. Они подружились. Теперь каждый день Левитан писал, а Гриша пел ря- дом. Что им, еврею и русскому, нужно было делить на этом свете?
В один из дней Левитану захотелось по- пасть внутрь храма. В этом он признался Грише. Пошли к старому священнику, отцу Якову. Тот долго не соглашался: церковь может рухнуть даже от скрипа половиц. Но потом согласился даже совершить служ- бу. Было видно, как Левитан волновался. Может, с этой доживающей последние дни церквушки началось его истинное тайное во- церковление? Софья Кувшинникова потом вспоминала, какое впечатление произвела на Левитана служба в полуразрушенном храме:
«Впечатление получилось, действительно, и сильное, и трогательное. Отец Яков и ка- кой-то, тоже старенький, точно заплесневев- ший и обросший мохом, дьячок удивительно гармонировали с ветхостью стен и темными, почерневшими ликами образов. Странно звучали удары старого, точно охрипшего ма- ленького колокола, и глухо раздавались, точ- но призрачные, молитвенные возгласы. Где- то вверху на карнизах удивленно ворковали голуби. Аромат ладана смешивался с запахом сырой затхлости, и огненные блики мисти- чески мелькали на венчиках образов на ико- ностасе, а в довершение впечатления в углу появились вдруг три древние старухи, точно сошедшие с картины Нестерова. Их фигуры в черных платках и старинных темных сара- фанах странно мелькали в голубоватых вол- нах ладана. Истово крестились они двупер- стным знаменьем и клали низкие, глубокие поклоны. Потом я узнала, что эти, теперь уже одинокие, женщины здесь же, в этой церкви, были когда-то венчаны и очень ее почитали. Левитан был тут же с нами, и вот, как толь- ко началась обедня, он вдруг, волнуясь, стал просить меня показать, как и куда ставят све- чи, и, действительно, стал ставить их ко всем образам. И все время службы с взволнован- ным лицом стоял он подле нас и переживал охватившее его трепетное чувство…»
«Однажды в Троицын день, – в другой раз вспоминала Кувшинникова, с которой Леви- тан ездил на охоту, – он тоже пошел с нами в церковь. И вот, когда началось благослов- ление цветов, и раздались поэтические слова сопровождающей его молитвы, он, растро- ганный почти до слез, наклонился ко мне:
Послушайте, ведь это же удивительно. Господи, как это хорошо! Ведь это не право- славная и ни другая какая молитва. Это ми- ровая молитва!»
Представьте себе: православную молитву он признал мировой. Разве это не признание Левитаном Иисуса Христа?! Кстати, глубоко православный художник Василий Дмитрие- вич Поленов писал с Левитана Иисуса Хри- ста в своей знаменитой картине «Христос и грешница». Писать эту картину специально ездил в Палестину, а образ Иисуса Христа, возвратившись, написал с Левитана. Случай- но ли? Образ Христа в картине у многих вы- звал сопротивление, потому что он выглядел не каноническим, а простым человеком. Но присутствующий на выставке епископ встал на защиту художника, сказав, что Поленов вывел образ Христа, живущего среди нас. Представляете: писать с Левитана образ Ии- суса Христа, живущего среди нас!!!
Плес и старая, вот-вот готовая развалить- ся церковь сыграли исключительную роль в судьбе Левитана. В его плесских картинах появилось то неповторимое, что дало ему возможность встать над другими пейзажиста- ми, что, конечно, у некоторых из них повлек- ло зависть и даже злобу: «Как он, неизвестно откуда пришлый, незваный иудей, глубже, проникновенней нас выразил русскую при- роду, и значит, русскую душу?!» Потом гово- рили: «Левитан открыл Плес, а Плес открыл Левитана».
Однажды, когда Левитан возвращался на лодке с заволжских лесов, неожиданно нале- тел шквальный ветер. Поднялась размаши- стая и высокая волна, лодку стало заливать, а тут еще началась гроза, и вдобавок на лодку обрушился ливень. Лихорадочно отчерпывая воду, Левитан потерял ориентир, куда плыть. Отчаяние охватило его. И вдруг в просвете

туч при очередной вспышке молнии он уви- дел вдали на горе ставшую ему дорогой церк- вушку, и он стал грести на нее. Она спасла его! Или Иисус Христос своей церквушкой указал ему дорогу?
Потрясенный, бледный, переживший ужас смерти, Левитан быстро переоделся и взял в руки кисть и набросал рисунок: тон- кие деревья, гнущиеся под ветром и ливнем, который назвал «Буря, дождь». Это был на- бросок к будущей картине, которую зритель увидит только через 10 лет. Всю оставшуюся жизнь Левитан будет помнить этот случай. Не мог он не задуматься, не понять, что церк- вушка открылась ему в ураганном мраке, на краю гибели, не случайно, что это был знак спасения, адресованный именно ему. Значит, Кто-то бережет его на этом свете, значит, не все он успел сделать, и что он делает, нужно не только на Земле.
Церквушка навсегда останется в его жиз- ни, он всегда будет помнить о ней. Не пони- мавшие его критики называли его певцом су- мерек и увядания. А его картины, наоборот, призыв задуматься о Боге, о Высшем, что мы временные на Земле, но в то же время они – робкий протест этому: как можно уходить от такой красоты?!
Может быть, его и держали на Земле в эти годы, потерявшего надежду на личное счастье, эта церквушка и художник Михаил Нестеров. В двадцать лет Нестеров написал автопортрет: лицо тревожное, полный ре- шительности, непреклонности взгляд, сви- детельствующий о твердом характере. Леви- тана потянуло к Нестерову еще в училище. Нестеров, родившийся в крепкой устоями, глубоко верующей русской православной се- мье, с юного возраста был человеком твердых взглядов, преданным искусству и Богу, чего стеснялись в то время многие его современ- ники, даже верующие в Бога, страну разъедал демократический нигилизм, незримо гото- вящий ее к катастрофе. Они стали друзьями и единомышленниками на всю жизнь: рез- кий в суждениях, фанатично религиозный русский Нестеров и мягкий, комплексуюш- ий своим национальным происхождением
еврей Левитан. У Левитана наконец появи- лась своя мастерская, ее уступил на время известный меценат Морозов, а потом совсем отдал. В нее однажды пришел Третьяков, наслышанный о картинах «Золотой Плес» и «После дождя». Он купил обе картины, не дожидаясь, когда они появятся на выставке. Левитан спешит в гостиницу к только что приехавшему из Уфы Нестерову, чтобы по- делиться с ним радостью. Но, войдя в номер, остановился пораженный перед картиной, которую Нестеров привез на выставку. Это было «Видение отроку Варфоломею». Почти его, левитановский, по внутреннему состоя- нию природы, осенний пейзаж, озаренный видением отрок, будущий Игумен Земли Рус- ской Сергий Радонежский, монах-схимник, и так похожая на его церквушку на Плесе церквушка. Он долго молчал, словно забыв о стоящем за спиной авторе картины, такое она на него произвела впечатление. Михаил Нестеров был настоящим христианином, он любил Левитана по-христиански, и Левитан отвечал ему тем же.
Поехал Левитан, как другие художники, по воле моды в Италию. Но скоро затоско- вал по России, по Волге. Он душой давно уже был русским. За границей Левитан тосковал по России, наверное, даже больше, чем рус- ские, он писал из Италии художнику Аппо- линарию Васнецову: «Воображаю, какая пре- лесть теперь у нас на Руси – реки разлились, оживает все, нет лучше страны, чем Россия». И еще: «Зачем ссылают сюда русских людей, любящих так сильно свою родину, свою при- роду, как я, например?! Неужели воздух юга может в самом деле восстановить организм, тело, которое так неразрывно связано с на- шим духом, с нашей сущностью?! А наша сущность, наш дух может быть покоен только у себя, на своей земле, среди своих, которые, допускаю, могут быть минутами неприят- ны, тяжелы, но без которых хуже». Обратите внимание: «у нас на Руси» и он называет себя русским!
В отличие от других художников, Левитан мало путешествовал по миру. Как писал по- том писатель Константин Паустовский: «Он

любил только Среднюю Россию. Поездки в другие места он считал пустой тратой вре- мени».
По возвращении из Италии его букваль- но заворожил монастырь в окрестностях Юрьевца на берегу большого Кривого озе- ра, во время весеннего половодья, соединя- ющегося с Волгой. Вот утверждают, что он умер атеистом или скрывающим от окружа- ющих свою веру в Иегову иудеем. Тогда за- чем его, не верующего в Иисуса Христа, так притягивали православные монастыри? Его, тяжелобольного, постоянно мучила мысль о предстоящем уходе, с которым он не мог смириться, человека нет на его пейзажах, его заменяют на них одинокие полузабытые церквушки и спрятавшиеся в лесах от люд- ской суеты монастыри…
Левитан все чаще переплывал на лодке к монастырю, бродил вокруг его массивных башен. Он рисовал колокольни, монахов, плывущих по реке. Но на свои картины, в от- личие от Нестерова, не пускал даже их. По вечерам слушал колокольный звон, его осо- бенно волновали час заката, последние лучи солнца на древних стенах монастыря, на де- ревьях. Но чего-то не хватало ему для кар- тины. И он спешит обратно в Плес. Чего не хватало в Юрьевце, он дополнил ранее про- чувствованным в Плесе. Работая, Левитан часто напевал ставшую любимой песню «Ве- черний звон» на слова поэта Козлова, кото- рый написал ее, потеряв зрение. До того Коз- лов преуспевал в службе, счастливой была его личная жизнь. Беда не сломила его, она открыла в нем поэтический талант. И вот те- перь она поддерживала Левитана. Порой он просил приехавшую вместе с ним Кувшин- никову читать Евангелие. Заметьте: Еванге- лие!
И вот картина готова. Он назвал ее «Тихая обитель»: тишина, предвечернее умиротворе- ние, здесь обрывается суетный мир, мостик, ведущий не просто в монастырь, а в преддве- рье к вечному покою. К покою ли? Эта мысль постоянно точит его мозг…
На выставке картина произвела огромное впечатление. О ней говорят, о ней востор-
женно пишут в газетах. Вдохновленный ли успехом картины или что-то его не удовлет- воряло в ней, он позже напишет несколько видоизмененный ее вариант. На ней появля- ется человек, пусть это обезличенные монахи в лодках, скорее, представители иного мира. Он назвал картину «Вечерний звон». Она с огромным успехом экспонировалась в Рус- ском отделе Чикагской всемирной выставки и для многих стала как бы главной в его твор- честве. Все вроде бы в его жизни складыва- лось прекрасно, но…
Как бы особняком в творчестве Левитана картина «Владимирка». Так в народе назы- вался Владимирский тракт, ведущий в Си- бирь, истоптанный тысячами кандальников, которые там, за горизонтом, исчезают без следа. Каждый трактует эту картину по-сво- ему. Революционеры и всякие сочувствую- щие им искусствоведы взахлеб утверждали, что наконец-то Левитан занялся делом, что эта картина – протест против существующе- го царского режима. Большинство же увиде- ло в ней отражение извечной, может быть, надмирной русской судьбы, русской души, настолько русское общественное сознание приняло картину. Я согласен с этим, но мне кажется, что она стала и отражением надмир- ной скитальческой, бездомной еврейской судьбы.
История этой картины такова. Как я уже говорил, все вроде бы у Левитана складыва- лось хорошо, даже прекрасно. Как писал, к примеру, позже один из русских литератур- ных критиков: «Его полотна входят в золотой фонд мировой живописи. И в золотой фонд русской культуры. Что не совсем одно и то же. Русскость их поразительна… Великое искус- ство, настолько русское в своей горькой не- поправимости. Что без него и Русь сама себя не узнает». Но наступило 14 июля 1892 года, срок, когда по указу Александра III 1891 года Москву должны были покинуть последние евреи, это, увы, касалось и Левитана. Пре- дыстория этого печального события такова. Весной 1891 года на смену вполне лояльному к евреям московскому градоначальнику кня- зю Владимиру Андреевичу Долгорукому был

назначен брат императора – великий князь Сергей Александрович, известный своими консервативными взглядами и нетерпимо- стью по отношению к евреям как к разру- шителям государства. По его инициативе 29 марта 1891 года министр внутренних дел представил императору Александру III до- клад о постепенном выселении евреев-ре- месленников из Москвы, которые правдами и неправдами проникают в столицу и кото- рых стало опасно много, за 10 лет их стало около семидесяти тысяч, и о запрещении таковым вновь селиться в Москве и Москов- ской губернии. Император согласился с этим предложением. На следующий день высочай- ший указ был опубликован в газетах.
Указ не предполагал полного выселения евреев из Москвы, а касался только так на- зываемых условно проживающих евреев: ре- месленников, винокуров, пивоваров, подма- стерьев, которые были приписаны к столице как ремесленники, но фактически не зани- мались профессией, указанной в ремеслен- ной книжке. Выселение не касалось евреев, пользовавшихся правом безусловного про- живания: врачей с дипломами учёной степе- ни доктора медицины, юристов, инженеров, других специалистов с дипломами учёной степени доктора, магистра или кандидата наук, купцов первой гильдии, а также жив- ших при означенных выше категориях лиц их семей и определённого количества управ- ляющих, приказчиков и домашней прислуги. Кроме того, правом безусловного прожи- вания обладали отставные, так называемые
«николаевские» солдаты, отслужившие в ар- мии по старым нормам 25 лет. До того вы- сочайшим повелением было предоставлено право повсеместного жительства в империи также следующим категориям евреев: окон- чившим курс в высших учебных заведениях, в том числе в медицинских, аптекарским: помощникам, дантистам, фельдшерам и по- вивальным бабкам, изучающим фармацию, фельдшерское и повивальное искусства.
К исполнению указ императора был принят 14 июля 1891 года, когда появилось распоряжение о начале выселения и о воз-
можностях получения отсрочек на различ- ные сроки, но не более чем на год. Согласно распоряжению, каждый, кто попадал под вы- селение, должен был явиться в свой поли- цейский участок и оговорить срок отъезда. С учетом семейного положения, рода заня- тий, наличия недвижимого имущества и не- которых других причин человек мог получить отсрочку от выезда до 14 сентября, 14 октя- бря, 14 декабря, вплоть до 14 июля 1892 года, когда должны были выехать последние, по- павшие под выселение. Отсрочки получили большинство из обратившихся, и среди евре- ев появились «сентябристы», «октябристы»,
«декабристы» по сроку обязательного выезда. Закон о выселении не предполагал никаких исключений. Даже ходатайства московско- го митрополита за некоторых лиц не имели результата. Напротив, тех, кто пытался до- биться для себя привилегий или протекций, высылали в 24 часа. Был только один способ остаться в Москве: принять христианство. Им воспользовалась очень небольшая часть еврейского населения, всего несколько про- центов от попадавших под действие указа, принявшего преимущественно лютеранскую веру. Может быть, как раз этот факт помешал Левитану официально принять христианство, хотя в душе он давно был христианином, он считал для себя оскорбительным креститься не по вере, а по необходимости, как это дела- ли многие евреи, которые не хотели покидать Москву.
Массовый отъезд евреев из Москвы на- чался 14 августа 1891 года и продолжался до июля 1892 года. Большинство переселялось в Польшу, в Одессу или в Германию, а отту- да в Северную Америку. По разным данным, за этот период из Москвы выехали от 20 до 35 тысяч евреев. Многие потом озлоблен- ными вернутся обратно в Россию делать
«русскую» революцию и, сыграв выдающу- юся роль в Октябрьском перевороте, встанут у руля страны.
Левитану тоже было предложено срочно покинуть Москву как «некрещеному еврею, к тому же как мещанину, урожденному Ко- венской губернии», несмотря на то, что он

был уже не только выпускником Московско- го училища живописи, ваяния и зодчества, но и художником с мировым именем. И он спешно уехал сначала в Тверскую, а потом во Владимирскую губернию. Заметьте: ни в Гер- манию, ни в Америку он не подался, с Росси- ей он не мог расстаться.
По прошествии какого-то времени душа, уязвленная обидой, немного вроде бы успо- коилась. Весь 1891 год и большую половину 1892 года Левитан свободно передвигался по стране, въезжая в Москву и выезжая из нее, да и за границу он выезжал беспрепят- ственно. Он только должен был получать, как это ни было унизительно, виды на жи- тельство в тех местах, куда выезжал, и реги- стрироваться в полиции по месту прибытия. Но неожиданно в сентябре 1892 года доктор Кувшинников, у которого тогда Левитан жил в Москве, получает от знакомого при- става извещение, что Левитана приказано немедленно выселить. В несколько часов Левитан собрался и уехал из Москвы. Друзья пытались помочь. Член городской управы Нагорнов пытался устроить Левитану про- писку в Москве. Пытался помочь правитель канцелярии губернатора Истомин, но все эти хлопоты были бесполезными. Формаль- но он оказался в числе тех евреев, которые нарушили указ и остались в Москве после 14 июля 1892 года. Таких следовало разыски- вать и немедленно высылать.
Поэтому лето Левитан провел во Влади- мирской губернии. По воспоминаниям Со- фьи Кувшинниковой, однажды, возвращаясь с охоты, они с Левитаном неожиданно выш- ли на старый Владимирский тракт. Открыв- шаяся им картина, как вспоминала Кувшин- никова, «была полна удивительной прелести и печали». На другой же день Левитан вернул- ся на это место и в несколько приемов набро- сал эскиз картины, которую назвал «Влади- мирка». Наверное, никто не сказал о ней так точно, как писатель Паустовский: «Никто из художников до Левитана не передал с такой печальной силой неизмеримые дали русского ненастья. Оно так спокойно и торжественно, что ощущается как величие».
Тяжелые мысли все больше одолевают Ле- витана. Он знал, что неизлечимо болен, что время его на Земле сочтено, сердечные при- ступы все чаще и все тяжелее. По большому счету рядом никого нет. В такие дни одна толь- ко природа заменяла ему родного человека.
Левитан до декабря не появляется в Мо- скве. Рано или поздно весть о его выселении с помощью друзей доходит до великой кня- гини Елизаветы Федоровны, родной сестры императрицы. Вместе со своим мужем, гра- доначальником Москвы, великим князем Сергеем Александровичем, инициировав- шим указ о выселении евреев из Москвы, ко- торого в недалеком будущем убьют револю- ционеры, в том числе за этот указ, а она уйдет в монахини и тоже позже будет убита дорвав- шимися до власти еврейскими революционе- рами, они навещают нелегально появивше- гося в Москве Левитана в феврале 1893 года в его мастерской и сообщают ему, что указ на него не распространяется. Радоваться бы, что наконец все разрешилось и на таком высо- ком уровне! Но как исцелить душевную трав- му, которую ему нанесли почти полгода уни- жений, не говоря уже о том, что до середины мая ему так и не было выдано ни паспорта, ни какого другого документа, разрешающе- го жить в Москве. К тому же указ оставался в силе для его родных. Одна из сестер была вынуждена уехать за границу. Нанесенное ему оскорбление постепенно внешне вроде бы ушло вглубь, но все чаще его стали посе- щать приступы, казалось, необъяснимой то- ски. Он был всемирно признанный русский художник, не какой-нибудь еврей перека- ти-поле, которому где гешефт, там и родина, а именно русский, раскрывший русским рус- скость Земли, на которой поселил их Бог, но, оказывается, он все равно им чужой, ему вре- мени от времени как бы напоминали: знай свое место.
И по-прежнему русская воцерковленная самим Господом природа его спасала, навер- ное, больше, чем люди. И может, до конца не- ведомая ему самому сила все больше тянула его к монастырям, представительствам Бога на Земле. Он смотрел на них издалека, ходил

вокруг них, но внутрь не решался заходить, что-то его останавливало. Но в какой-то мо- мент этот душевный рубеж был преодолен. Начало этому, наверное, положил опять-та- ки Михаил Нестеров, который позже писал в своих воспоминаниях: «В Уфе я написал своих “Монахов” (“Под благовест”) и “Чудо” и привез их в Москву. Там они всем очень по- нравились. Много похвал расточалось им в те дни. Васнецов, Суриков. Помнится, как-то зашел Левитан, которому очень понравились “Монахи”, и сказал мне, что я “сумел заста- вить его примириться с монахами”».
Однажды Левитану рассказали о старин- ном монастыре на острове Удомельского озе- ра, о схимниках, живущих там. И вот он на берегу озера, вода удивительно прозрачна, посреди озера остров, на котором древние постройки монастыря. Здешний помещик Аракчеев сам везет его на остров. Здесь на- чалось рождение новой великой картины. Сначала он написал этюд церковь с погостом и перенес ее на островок. Этюд назвал «За- бытые», печаль забытого погоста. Свою бу- дущую картину он назвал «Вечер на озере». Зеркально спокойная гладь воды, огромный небосвод. Но на душе смятение, мысль о бу- дущем, одиночество, неизлечимая болезнь. Мысль о неминуемо приближающейся смер- ти. И мыслями он снова переносится в Плес, к церквушке, которая однажды спасла его и стала для него главной в жизни. И неожи- данно для себя он меняет замысел картины, он называет ее «Над вечным покоем». И без- мятежный небосвод заменится грозовым, и сюда, на берег Удомельского озера, он пе- реносит Волгу и свою церквушку из Плеса, единственно в которой, возможно, в Рос- сии остался Иисус Христос, не захотев идти в богатые храмы. В окнах церквушки, как все-таки надежда на спасение, теплится свет, которого не было раньше. Радуясь тому, что Третьяков забирает «Над вечным покоем» в свою галерею, Левитан пишет ему: «В ней я весь, со всей своей психикой, со всем моим содержанием».
Картина отобрала у него много душевных сил, он словно выплеснул себя всего в ней, что
почувствовал на сердце какую-то звенящую пустоту, словно в этой картине он сказал все как о себе, так и о России, и о том Высшем, до конца ему непонятном, что его постоянно томило, и чем дальше, тем больше. Было чув- ство, что больше не о чем было писать, словно в картине «Над вечным покоем» он сказал все. Это неминуемо приводило к мысли о смерти. Чтобы выйти из этого состояния, собрался за границу. Вена, Ницца, Париж, о чем мечта- ет, куда стремится почти каждый образован- ный русский, тем более художник. Но почти сразу же им овладевает обостренная тоска по России. «Мучительно хочется видеть тающий снег, березку…» – пишет он на родину.
И снова его потянуло к кисти. И, вернув- шись в Россию, он снова среди родной рус- ской природы. По совету знакомых он едет на озеро Островенское в Тверской губернии, где знакомится с семьей Турчаниновых. Ни- кто не знает, что творится в его душе. Она на- тянута как струна. Это обернулось душевной драмой, даже трагедией. В него влюбилась со всей чистотой и страстью первого чувства дочь Турчаниновых, Варя. Он видел это и ста- рался по возможности избегать ее, он не мог видеть ее наполненные болью ясные голубые глаза. Сразу по нескольким причинам он не мог ответить на ее чувство, начиная с того, что он был намного старше ее и безнадежно болен. По его жизни прошла целая череда женщин, в той или иной степени любивших его, но ни с одной из них он не связал судь- бу, и, уходя от него, некоторые из них потом мстили ему, даже вставали в ряды его злобных ненавистников. Он даже не пытался ни с од- ной из них связать свою судьбу. Потому как в его сердце незаживающей раной остава- лась одна, с которой мечтал соединить свою жизнь и служить ей в равной степени, как и искусству. Которая могла быть его счасть- ем, которой он в своей молодости признался в любви и жестоко обжегся, ее растерянность при его признании он мнительно принял не просто как отказ, а как отказ отверженному изгою-еврею.
Через много лет, когда жизненный по- езд будет подходить к последней станции,

он признается ей: «Если бы я когда-нибудь женился, то только бы на вас, Маша». И его письма к Марии Павловне начинались не иначе как: «Маша», «Маша», «Милая, доро- гая, любимая Маша!». Константин Паустов- ский, побывав в ялтинском домике Чехова, вспоминал: «Пришла Мария Павловна, заго- ворила о Левитане, рассказала, что была влю- блена в него, и, рассказывая, покраснела от смущения, как девочка. Она рассказала, как неожиданно объяснился ей в любви Левитан на безлюдной тропинке около опушки леса, как она растерялась, была испугана, ошелом- лена, Левитан тоже растерялся, а потом брат отговорил».
Ему было очень жаль Варю Турчанинову, но он не мог ответить на ее любовь и не знал, как объяснить ей это. Кончилось это тем, что вовремя приступа его необъяснимой и в то же время объяснимой тоски и депрессии она, подкараулив его, предложила тайно бежать с ней. В приступе отчаяния он попытался покончить с собой, выстрелив себе в голову. К счастью, рана оказалась неопасной. Сооб- щили Чехову, который тут же приехал и жил с Левитаном несколько дней. Он вроде бы успокоился. Но этого видимого спокойствия хватило ненадолго. Стоило Чехову уехать, как он получил от Левитана письмо: «Вновь я за- хандрил и захандрил без меры и грани, захан- дрил до одури, до ужаса. Если бы ты знал, как скверно у меня теперь на душе. Тоска и уны- ние пронизали меня… Не знаю, почему, но те несколько дней, проведенных тобой у меня, были для меня самыми покойными днями за это лето».
Левитан, может, не замечает того, но все больше замыкается на мыслях о неминуемо приближающейся смерти. По вечерам он раз за разом просит чету Трояновских исполнить романс Грига «Как солнца луч», который кон- чается словами о могильном мраке. А потом встает и, не попрощавшись, уходит. Поэзия была для Левитина тем же, что природа и му- зыка. Нельзя просто сказать, что он любил стихи. Поэтические строки великих русских поэтов: Пушкина, Тютчева, Некрасова – ста- ли как бы его собственными мыслями. Но
сейчас особенно остро вспоминаются роко- вые строки, к которым он набрасывает ри- сунки:

Один – на ветке обнаженной Трепещет запоздалый лист!..

Другой рисунок – к стихотворению «Не- настный день потух», на который написан
«Музыкальный момент» Рахманинова. Он настраивает на картину «Последний луч».
В один из дней Антон Павлович Чехов прикладывает трубку к сердцу Левитана и, как врач, приходит к выводу, что конец бли- зок. Он с тревогой пишет кому-то из худож- ников: «Я выслушивал Левитана: дело плохо. Сердце у него не стучит, а дует. Левитан се- рьезно болен. У него расширение аорты. Рас- ширение аорты у самого устья, при выходе из сердца, так что получилась недостаточность клапанов. У него страстная жажда жизни, страстная жажда работы, но физическое со- стояние хуже, чем у инвалида».
А тут еще один удар: заболел чахоткой в последние годы ставший ему особенно близким, в то же время который, может, ли- шил его семейного счастья, Антон Павлович Чехов, чахотка тогда тоже была неизлечи- ма. Незадолго до того она свела в могилу его брата, Николая Павловича. Потом смерть любимого учителя, умершего в нищете, вы- дающегося русского художника-пейзажиста Алексея Кондратьевича Саврасова. Левитан часто задумывался над тем, что заставляло того бросать все и бросаться в уничтожаю- щие тело и душу запои, что, по сути дела, его смерть была скрытой формой самоубийства, ибо прямое самоубийство Церковь считала самым страшным грехом? Левитан отозвал- ся на его смерть единственной в своей жиз- ни статьей, в которой назвал его «создателем русского пейзажа»: «Саврасов радикально отказался от этого отношения к пейзажу, из- бирая уже не исключительно красивые места сюжетом для своих картин, а, наоборот, ста- раясь отыскать и в самом простом и обыкно- венном те интимные, глубоко трогательные, часто печальные черты, которые так сильно

чувствуются в нашем родном пейзаже и так неотразимо действуют на душу. С Саврасова появилась лирика в живописи пейзажа и без- граничная любовь к своей родной стране».
Что он сам оставит после себя, кроме кар- тин? Учеников, как, например, тот же Савра- сов, он после себя не оставил. Из последних своих работ, навеянных приближением смер- ти, он считал наиболее удачным свой рису- нок к любимым строкам Пушкина:

Здравствуй, племя, Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст. Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук Услышит ваш приветный шум…

Под бездной неба дорога полем поднима- ется на пригорок, исчезает за ним. По одну сторону от дороги – две могучие сосны, ко- торые окружают, словно дети, молодые со- сенки. По другую сторону дороги одинокая сосна. Это конечно же он, Левитан. С трудом расставаясь с этим рисунком, он сфотогра- фировал его на память.
И, как бы чувствуя груз этой тяжелой мысли, что после себя он никого не оставит, друзья ему предлагают возглавить пейзажную мастерскую в родном училище. Он с радо- стью соглашается, возбужден, даже весел. Он то и дело повторяет ученикам: «Пытайтесь выразить истинную красоту природы, ищи- те в ней Бога, передайте не документальную правду пейзажа, но правду художествен- ную. Долой документы, портреты природы не нужны, их лучше выражает фотография. У картины должен быть второй план, она должна быть своего рода иконой, Бог должен незримо присутствовать в ней, как он при- сутствует в природе». Все чаще у него выры- вается: «Ищите в ней Бога!» Раньше Его имя он старался вслух не произносить.
Неожиданно Левитан узнает, что его друг по училищу Часовников, тот пылкий Часовников, так любивший его, бросил живопись, постриг- ся в монахи и ушел в Соловецкий монастырь.
Левитан часто думал о поступке друга, все у того в жизни, в отличие от него, вроде бы хорошо складывалось, и вот… Получалось, что он ушел в монахи не от жизненной беды, как некоторые, а нашел в монашестве свое предназначение на Земле, свое счастье. Для него, Левитана, этот спасительный путь был заказан…
Это было время, когда в Россию, готовя нравственные предпосылки к будущей рево- люции, сеются при попустительстве власти, – прежде всего, еврейской интеллигенцией, чего Левитан не мог не видеть, – ядовитые семена нигилизма, цинизма, разврата, вседо- зволенности. Он невольно задумывался: уни- зительная черта еврейской оседлости, проти- воречащая христианской морали, в немалой степени провоцировала еврейский радика- лизм, не давала многим евреям почувство- вать себя если не русскими, то, по крайней мере, законными гражданами России. И в то же время он видел, что отказ от оседлости приведет к тому, что сотни тысяч евреев бро- сятся в самые крупные города, постепенно захватывая жизненно важные органы страны. Мысль упиралась в какой-то тупик. Рассад- никами революционной заразы становятся университеты, где за государственный счет готовятся кадры будущих революционеров. Мечтой значительной части русской моло- дежи становится свержение самодержавия. С каким-то мстительным сладострастием она отказывается от веры в Бога, выдирает из себя с корнями русскость, соблазнившись иллюзорной теорией свободы и демократии, под которую рядилось рвущееся в России к власти пока еще подпольное ветхозаветное иудейство. Вспомните, что говорил будущий Владимир Ульянов-Ленин, взращенный ма- терью, внучкой ветхозаветного раввина, по- сле казни своего брата, иудейского револю- ционера, покусившегося на жизнь царя: «Мы пойдем иным путем!» Вот и пошли иным пу- тем, поставив целью нравственное разложе- ние русского народа, прежде всего молодежи, чтобы потом устроить революцию. В искус- стве наступал так называемый Серебряный век, время падения нравственных критериев.

Левитан со своим, несомненно, христиан- ским искусством не просто не вписывался в него, а самим своим существованием от- рицал его. Началась откровенная и злобная травля художника. Актриса Ольга Леонар- довна Книппер, жена Антона Павловича Че- хова, рассказывала, как на одной выставке ей привелось слышать издевательские смешки возле картин Левитана. К общему хору под- ключились завистники его славы, худож- ники-неудачники. По сути, направленной против Левитана была и статья «Искусство XIX века» некоего Стасова, ставшего своего рода идеологом нового, революционного ис- кусства: «Мне кажется, чем дальше и дольше будет идти искусство, тем самостоятельнее, полнее и многообъемлюще будет выходить из-под кисти художников портрет человека, зато тем менее самостоятелен будет стано- виться портрет природы, и тем менее будут вкладывать в него художники и зрители сво- их фантазий, выдумок и произвольных меч- таний. По моему убеждению, пейзаж должен, рано или поздно, воротиться к первоначаль- ной и истинной роли своей, – являться толь- ко сценой человеческой жизни, постоянной спутницей, приязненной или враждебной, его существования. Пейзаж должен перестать быть отдельной самостоятельной картиной». Но этого было мало. Злые языки распускали всевозможные сплетни о его личной жизни. К этому хору неожиданно присоединилась и Софья Кувшинникова, не щадя бывшего возлюбленного. Все это отбирало последние силы и доводило его до тяжелых сердечных припадков, каждый из которых мог быть по- следним. Никто не думал о здоровье худож- ника, жизнь которого буквально держалась на волоске! Наоборот, все как бы старались ускорить приход его смерти. А он, несмотря ни на что, продолжал работать, хотя кисть порой вываливалась из рук.
Как всегда, радостным событием был приход Михаила Васильевича Нестерова. Была весна. Совпало, что в этот день Левитан чувствовал себя бодрее. А может, сам приход Нестерова как бы вдохнул в него прежние силы. Говорили не о болезни, говорили об
искусстве, о том разрушающем, что в послед- нее время превнесено в него и поставлено чуть ли не за главное. Родилась даже мысль создать новое общество художников, вовлечь в него молодых, которые еще не успели раз- вратиться, искусство которых действительно стало бы новым, не отрицающим, а продол- жающим их дело.
Вечер прошел, скорее, промелькнул не- заметно. Оживленный беседой, Левитан не чувствовал утомления и пошел провожать Нестерова. Они брели весенней теплой но- чью, на редкость для этой весны тихой, пото- му как чуть ли не с февраля почти ежедневно гремели грозы и дули сырые ветры. Они бре- ли по бульварам и мечтали о новых выставках единомышленников. А если никто не примк- нет к ним, то они покажут на выставке зри- телям картины двух художников: Левитана и Нестерова. Они не опустят своего знамени. Вспомнили студенческие годы, совместно пройденный путь. На прощанье расцелова- лись. Левитан возвращался, полный надежд. Он не хотел умирать. Как, когда впереди столько планов, когда он только что наконец по-настоящему научился писать?! Он гово- рил близким: «Я много выстрадал, многое постиг за время моей болезни, она многому меня научила. Почему я должен уходить, ког- да постиг самое главное, которое я должен передать другим?!»
Увы, 4 августа 1900 года сердце его оста- новилось…
В мастерской Левитана осталась недопи- санной самая большая его картина. Он ра- ботал над ней самозабвенно, он торопился закончить ее как итог самому себе, как итог своей короткой, мучительной, полной не- взгод и сомнений жизни, но не успел.
Для себя он назвал картину, как и замыс- ливал: «Русь», но подписал: «Озеро».
Может быть, боялся и послесмертных на- падок.

Раввин, в то же время почти уже право- славный священник, долго молчал.
Вот потому я и основал этот молитвен- ный дом во имя Иисуса Христа. Великий рус-

ский художник иудей Исаак Ильич Левитан один из тех, кто подвиг меня на это.
Ушел, не оставив ни детей, ни учени- ков, – в задумчивости сказал Пришедший в поисках Истины.
Левитан умирал с чувством жуткого оди- ночества. Он не знал, что у него есть дочь. Со- фья Кувшинникова скрыла рождение дочери не только от мужа, что еще было бы как-то объяснимо, но в каком-то мстительном чув- стве она скрыла рождение дочери и от Леви- тана и, чтобы Левитан об этом не узнал, тай- но отдала ее на воспитание в чужую семью, временами навещая ее в качестве дальней родственницы. Знание, что он не один на Земле, что остается на Земле его кровинушка, может, дало бы ему дополнительные силы, по крайней мере, он не умирал бы с чувством жуткого одиночества.
По просьбе Кувшинниковой акушерка, принимавшая тайные роды, отвезла младен- ца из Москвы в далекую деревню Заовражье и за небольшой пенсион отдала своей знако- мой Марии Федосеевне Балашовой. По обы- чаю того времени внебрачную дочь назва- ли по имени матери – Софьей. Когда Соня подросла, Мария Федосеевна Балашова ей объяснила, что она приходится ей родной те- тей, что родители ее умерли, что она круглая сирота. Соня росла обыкновенной деревен- ской девочкой, ничем не выделяясь из своих сверстниц. В восемь лет стала зарабатывать на жизнь – нанялась пасти гусей. Неожидан- но в ней обнаружились способности худож- ника. Она рисовала деревенским ребятиш- кам забавные картинки, которые удивляли и взрослых. Только росла она безграмотной, до соседней деревни было 12 верст, «тетю» это не беспокоило, ведь впереди у девочки обыкновенное деревенское будущее. Дере- венский плотник резал матрешки на прода- жу и, увидев ее рисунки, за небольшую плату подрядил Соню расписывать их. Матрешки, расписанные ей, хорошо раскупались. Она подружилась с его сыном Гришей, который был на три года старше ее, он научил ее чи- тать и расписываться в ведомости. Однажды отец Гриши, будучи навеселе, сболтнул Соне
по простоте душевной, что не Балашова она, а Кувшинникова, что Балашова ей чужая тет- ка, которая содержит ее за деньги, что при- сылают из Москвы, что родители ее живы, но от нее отказались. Это было для Сони ударом. И понятно ей стало, почему «родная тетя» ее ни разу не приголубила, в отличие от чужих для нее деревенских баб. Одна ду- шевная опора у нее теперь была: сын плот- ника подпасок Гриша. Была у них взаимная симпатия. Гриша мечтал в будущем на ней жениться, о чем в открытую говорил. Мо- жет, так оно и стало бы. Но в начале августа 1901 года, ровно через год после смерти Ле- витана, в Заовражье объявилась барыня, ко- торую здесь до того никогда не видели. Вся деревня сбежалась посмотреть на нее, когда она важно, даже надменно вышла из эки- пажа в огромной зеленой шляпе с перьями, с золотым лорнетом, с большим расшитым бисером ридикюлем в руках. Это была Со- фья Кувшинникова, которая объявила Соне, что она ее мать, но даже не обняла дочь, не поцеловала, не объяснила ей, уже повзро- слевшей, причину ее сиротства, кто ее отец. Она объявила Соне, что забирает ее из дерев- ни в Москву, но жить она будет не у нее, а у ее знакомых, где Соне будет хорошо, а кто ее мать, по-прежнему должно оставаться в тай- не. Ужаснулась неграмотности дочери и ее деревенской речи. В то же время успехи до- чери в рисовании почему-то вызвали у нее не радость, а нескрываемое раздражение. В рисунках Сони ясно виден был незауряд- ный талант. Кувшинниковой, у которой его не было, было понятно, откуда это. Соню никто рисованию не учил, а она всю жизнь якшалась с художниками, пытаясь у них учиться, в том числе у великого Левитана, ездила с ним на этюды, изображая влюблен- ную в него, но ничего путного из нее так и не получилось. Левитана она никогда не люби- ла, было только желание на людях быть ря- дом с ним и откусить кусочек от его великого таланта. Наверное, он был не против, скорее, только рад был бы, но даже задатков таланта у нее не было, и в конце концов она вино- вным в этом назначила Левитана. И теперь

мстила за это его дочери. Но ведь Соня была и ее дочерью!
На следующий день Кувшинникова при- ехала забрать дочь вместе с молодым худож- ником Петром Гославским, с которым подру- жилась вскоре после расставания с Левитаном в 1895 году. Как прежде с Левитаном, теперь ездила с ним на этюды в Подольск, Плес, Киев… Муж по-прежнему все это терпел. Кув- шинникова умрет в 1907 году, заразившись тифом, ухаживая за своим очередным другом, молодым художником Грандковским.
Жизнь у Гославских на первых порах по- казалась Соне раем, она подружилась с до- черью старшего брата Петра Петровича, Ев- гения Петровича – тоже Софьей, в какой-то степени она заменила ей Гришу, по которому сильно скучала. Но появилась Кувшиннико- ва с инспекторской проверкой, не сказала до- чери приветливого слова, не улыбнулась. Она объявила, что Петр Петрович Гославский ее удочерил. Жить она будет в его доме, встре- чаться с матерью будет только иногда, и все по-прежнему должно оставаться втайне, как и по-прежнему, от Сони утаили, кто ее отец. Кроме таланта художника у нее открылся не- сомненный талант певицы. Знакомых пора- жали – как говорили за ее спиной, потому что по-прежнему для нее оставалось тайной, кто ее отец, – ее «левитановские» глаза: большие, очень темные, с мягкой поволокой, мерцаю- щие из-под длинных ресниц. Она покоряла всех широкой и ласковой улыбкой. Она заме- чательно пела свои любимые русские песни.
«Дивное меццо-сопрано лилось само собой, без намека на напряжение. Казалось, оно пе- реполняло ее легкие и выливалось безотчет- но, непроизвольно, совсем помимо нее. Слу- шатели замирали и изумлялись, понимая, что очарование в пении Сони не только в ее голосе, – у нее звучало сердце. В слова песни она вкладывала всю свою личную тоску, свои переживания», – вспоминала впоследствии ее сводная двоюродная сестра и ближайшая подруга Софья Евгеньевна Гославская. Но ее увлечение пением нередко наезжающей с инспекторской проверкой матерью, ни от- чимом не поощрялось, потому как считалось,
что без образования и с ее деревенскими ма- нерами и простонародным языком в консер- ваторию все равно не примут.
В доме отчима, как ни хорошо к ней не относились, не было покоя от постоянной муштры, потому как была поставлена цель из деревенской девчушки сделать городскую интеллигентную девушку, которую не стыдно показать людям. Ее постоянно одергивали и постоянно поучали, как нужно говорить, сидеть, есть, ходить… И, хотя Петр Петрович прекрасно относился к ней, жизнь в его семье стала для нее мукой, к тому же Софья Кув- шинникова, время от времени наезжая, на правах матери грубо поучала, как жить. Она не любила свою дочь, лучше было бы, если бы она совсем оставила Соню в покое, но она постоянно вмешивалась в ее жизнь, и ее приезды, как правило, заканчивались ссора- ми. Она словно мстила через Соню уже ушед- шему в мир иной Левитану, она словно рев- новала ее, что, в отличие от нее, Соня была красива, талантлива. Матерям всегда свой- ственно гордиться успехами своих детей, Со- фью Кувшинникову же успехи Сони только раздражали. В браке она была бездетна, муж был покладистый, добрый человек, можно было бы обнародовать появление Сони, он, не способный иметь детей, наверное, только обрадовался бы появлению падчерицы. Ведь он не препятствовал ее поездкам с Левитаном и догадывался об их романе. Но ей это было не нужно. Соня ей была чужая. Но что-то тя- нуло ее к Соне, именно на ней нужно было срывать накопившуюся желчь. Она пыталась ее воспитывать, даже когда Соня уже вышла замуж за Петра Петровича, увидевшего надо- едливые приставания к ней одного молодого художника, и даже тогда, когда у Сони было уже двое детей. В конце концов закончилось все полным разрывом отношений.
Для Сони по-прежнему оставалось тай- ной, кто ее отец, и это ее очень мучило. Дру- жившая с братьями Гославскими профессор Московского Строгановского училища Ольга Христофоровна Аджемова, одна из лучших художниц России по прикладным искус- ствам, ее работы неизменно занимали первые

места на международных выставках, угово- рила Петра Петровича разрешить Соне зани- маться у нее. Не зная, что до сих пор от Сони держат в тайне, кто ее отец, Ольга Христофо- ровна при ней сказала Петру Петровичу, что для нее является большой честью и счастьем доставить хоть крупицу радости дочери про- славленного на весь мир гения. Соня поблед- нела и тихо вышла из комнаты. Кто же ее отец? Почему все знают, а она не знает? Дей- ствительно, все знакомые Сони были в курсе ее таинственного происхождения, и никто из них ни разу даже не проговорился ей о том, что ее отец – великий русский художник Иса- ак Ильич Левитан, картины которого ей по- казывали в Третьяковской галерее и которы- ми она восхищалась. Все они считали себя не вправе разглашать эту тайну, поскольку в этом неведении просила держать Соню ее мать.
Ольгу Христофоровну возмутило бессер- дечие матери Сони и ее мужа. У его брата, Евгения Петровича, хранился подарок Леви- тана – альбом с репродукциями его картин и автографом. Подарок был очень дорог Ев- гению Петровичу, тем не менее было решено подарить Соне альбом без объяснений, что- бы она сама догадалась о тайне своего проис- хождения. И вот Ольга Христофоровна вру- чает Соне альбом, и та читает дарственную надпись: «Дорогому, любезному хозяину, Ев- гению Петровичу Гославскому, благодарный за теплое гостеприимство, Ваш И. Левитан». Соня вопросительно поднимает глаза на Оль- гу Христофоровну: при чем же тут она? «Да при том, что он Ваш отец», – говорит Ольга Христофоровна. Соня прижала альбом к гру- ди. Внутри у нее все кипело. Как это? Кри- чать хотелось от непоправимого горя, но слез не было. Резкая морщинка пролегла у нее между бровей, которая останется у нее на всю жизнь. Присутствующие при этой сцене заметили, что Соня сразу словно постарела. Больше всего ее мучило, что она не смогла скрасить последние годы и дни умирающего в одиночестве отца, в эти минуты она нена- видела мать.
Но детское сиротство при живой мате- ри самым печальным образом сказалось на
Соне. Она тоже оказалась плохой матерью. Мечтая стать актрисой, ради театра она часто и надолго оставляла детей и мужа. Закончи- лось это тем, что однажды, вернувшись, она обнаружила в качестве жены другую женщи- ну, которая по-матерински ухаживала за ее детьми. Екатерина Григорьевна Медынцева была старше Петра Петровича и не отлича- лась красотой, но она имела хорошее обра- зование, знала языки, разбиралась в литера- туре, в искусстве, хорошо музицировала. Но, главное, умела вести домашнее хозяйство и оказалась доброй мачехой, заменившей де- тям гастролирующую мать.
Ночевать пришлось у одной из подруг.
Утром следующего дня выяснилось, что заболела тифом Екатерина Григорьевна Ме- дынцева, и Петр Петрович нашел Соню и по- просил прийти и помочь, чем сможет. Требо- валось ухаживать и за больной и заботиться о детях, отоваривать продуктовые карточки, было тяжелое послереволюционное время. Презрев опасность заражения, Соня сразу же приехала к Петру Петровичу и стала помо- гать ему выхаживать соперницу. Медынце- ву отстоять удалось, но от нее заразился ти- фом и умер сам Петр Петрович. Из голодной Москвы Медынцева увезла детей в Тамбов, к Алексею Петровичу, старшему брату За- славских. Алексей Петрович помог Медын- цевой и детям прожить трудное время Граж- данской войны и разрухи. В свою очередь, Медынцева вполне могла отплатить Соне добром. Однако она поступила иначе: пока Соня была нужна, она жила в их квартире, а когда надобность в ней миновала, Медын- цева постаралась отделаться от конкурент- ки – ни к чему детям видеть свою беспутную мать.
Став бездомной, Соня ночевала то у сво- ей безработной крестной – Ольги Петровны Киреевой, той самой акушерки, которая при- нимала ее роды, то у кого-нибудь из подруг. У одной из них, Татьяны Авранек, и обнару- жила ее детская подруга и сводная двоюрод- ная сестра Софья Евгеньевна Гославская. На звонок дверь открыла Татьяна. Соня не бро- силась навстречу подруге, она не смогла даже

подняться с дивана. Только печально улыб- нулась и протянула к Софье руки:
Я так соскучилась по тебе. Спасибо, моя дорогая, что пришла. Ты у меня послед- ний родной человек…
Софья Евгеньевна обняла ее, и они дол- го сидели молча. Со времени их последней встречи Соня сильно изменилась. Горе и ну- жда читались на ее лице. Вся она была слов- но догоравшая свеча. Осознание того, что ее навсегда разлучили с детьми, лишило ее по- следнего интереса к жизни.
Через много лет Софья Гославская вспо- минала в деталях эту их, как оказалось, по- следнюю встречу:
«Видимо, боясь, что я скоро уйду и неко- му будет высказать все наболевшее, все до дна измученной души, она схватила меня за руку, сжала крепко и заговорила быстро-быстро:
Только теперь, когда я их потеряла и я не могу их увидеть, я поняла, что значит дети. Я всегда любила их, но безболезненной, спо- койной любовью. Я уезжала, бросала их, но знала, что скоро вернусь и снова их увижу, обниму, и снова они мои, со мной. Теперь их нет, нас разлучили. Если даже брошусь к ним, примчусь туда, в Тамбов, они меня не пустят к ним, я это знаю. Конечно, я сама виновата. Она застонала, заломила руки и упала на- взничь на диван. Она не плакала, глаза были сухи, но взгляд их был мрачен, и безысходная была тоска. Так мы молчали долго. Затем она будто бы очнулась, пришла в себя и снова стала говорить, но уже совсем иначе, в дру- гом тоне, будто сама с собой, спокойно вспо-
миная и даже размышляя:
Как странно… Зачем я родилась? Зачем дали мне жизнь? Ведь я же никогда никому не была нужна. Мною просто или забавля-
лись, или помыкали, или отнимали все, что меня радовало, что я любила. Я любила сво- их гусей, любила лежать и смотреть в небо, песни, которым меня научили наши добрые старухи. Гришуня подыгрывал мне, потом научил грамоте, потом велел расписывать матрешек, мне с ними так хорошо жилось. И все исчезло, рассеялось, как дым, как ту- ман. И все отняли, куда-то зачем-то увезли. Я долго тосковала, но скрывала и не пода- вала виду, что тоскую. Потом мне приказали изучать грамматику, спряжения, склонения, но я не понимала, зачем мне надо мучиться с этакой скукотищей, я ее так и не выучила и сгубила свою жизнь. Я тосковала по сво- им матрешкам. Мне запретили брать в руки не только кисть, но и карандаш… Я мечтала о театре, хотела стать актрисой. Но за мое невежество меня выкинули из театра. А ради него я оставила дом, семью, добилась, что меня сочли за недостойную неверную жену и развели с любимым мужем. И место мое заняла другая. И мужа нет в живых, и дома нет. Всю жизнь все отнимали, терялось, ис- чезало все, что мило и дорого. Теперь у меня нет детей. Что дала мне жизнь? На что она теперь нужна?
Соня смолкла, повернулась к стене, веки опустились, словно задремала. Я тихонько встала и неслышными шагами, еле ступая, пошла к двери».
Утром следующего дня Соня выбросилась из окна пятого этажа этой квартиры.

Через полгода после этой трагедии к Со- фье Евгеньевне Гославской пришел Гриша, который все эти годы пытался найти Соню. Он стал художником. На это его, может быть, подвигли детские рисунки Сони…

Глава 5. Януш Корчак

Через неделю, как Он попал в лагерь, Его нарядили на разгрузку вагонов. Он предпо- ложил, что, возможно, на разгрузку каменно- го угля, или какого строительного материала, или чего-нибудь другого в этом роде. Но ока- залось: на разгрузку людей. Как Он узнал по дороге в железнодорожный тупик, окружен- ный колючей проволокой, последние дни в лагерь приходили составы не с военноплен- ными, как раньше, а с гражданским населе- нием из Польши. Всё, творившееся в лагере, порой казалось Ему жутким сном, фантасти- ческим вымыслом взбесившегося не столь давно изобретенного человеком, сначала чи- сто механического, а потом уже с зачатками умственной деятельности, робота. Робота че- ловек первоначально придумал как забавную детскую игрушку, правда, мечтая в так назы- ваемых научно-фантастических романах, что в скором будущем при усовершенствовании их можно будет использовать для выполне- ния монотонного и тяжелого физического труда, освобождая тем самым от него чело- века, чтобы у него появилось больше свобод- ного времени для воспитания детей, творче- ства, путешествий, не подозревая о том, что тем самым готовит себе замену на Земле. Да, человек не подозревает, что роботы-компью- теры, которые он постоянно совершенствует, и от успехов в этом деле он испытывает не- обыкновенную гордость, со временем при- обретут, – и человек не заметит, когда это произойдет, а когда заметит, будет уже позд- но, – способность собственного мышления и однажды полностью выйдут из-под его кон- троля. И даже могут уничтожить человека как существо, не просто конкурирующее с ними на Земле, но и из своего рода милосердия по отношению к обезображенной, отравленной человеком планете. Из боязни, что он в силу
своей безнравственности может привести Землю к планетной катастрофе, уничтожив тем самым и народившуюся цивилизацию роботов. Иначе говоря, роботы в результа- те революционного переворота, технологию которого позаимствуют у человека, у кото- рого, не подозревая того, могут позаимство- вать и его падшую нравственность. При этом уничтожать людей, может, поручат самим людям, часть которых на какое-то время оставив в качестве своего рода чернорабочих, для выполнения каких-то специфических, например, противоречащих морали роботов работ.
Так, может, этот лагерь – уже один из ла- герей, созданных вышедшими из-под кон- троля человека роботами?
Но ведь, если это так или это случится в недалеком будущем, на достигнутой по- беде над человеком роботы-компьютеры не остановятся. Они рано или поздно, подобно породившему их человеку, начнут строить своего рода Вавилонскую башню, то есть по- пытаются взять Небо штурмом и поставить себя на место Бога. И простым земным Все- мирным потопом их не остановить…
Первые дни в лагере Он постоянно ловил себя на том, что то и дело пытается, словно паутину с лица, стряхнуть страшную лагер- ную действительность, но, оказывается, со временем почти ко всему в какой-то мере можно привыкнуть, но только не к разгрузке вагонов с людьми.
Зрелище это жуткое. Железнодорожный состав загоняется в тупик, огороженный ко- лючей проволокой, открывается первый ва- гон, и начинается сортировка обезумевших от неведения и страшного предчувствия лю- дей, только вчера вырванных из привычно- го быта родных домов и квартир, насколько

можно назвать привычным голодный и тре- вожный, разоренный войной быт в захвачен- ной оккупантами стране. Итак, отодвигается тяжелая вагонная дверь, и к растерянному ужасу привезенных, которых обманывали, что их просто на время вывозят из города, находящегося в прифронтовой зоне, на них свирепо набрасываются не солдаты в эсэ- совской форме, загонявшие их в вагоны, не просто равнодушные к твоей растерянности, а даже как бы радующиеся ей, серые лю- ди-тени в полосатой тюремной одежде. Все они как бы одного возраста и на одно лицо, словно выведенные инкубатором, или слов- но роботы, на которых натянули человече- скую кожу. Напрасно приехавшие пытались что-нибудь прочесть на их лицах, но вместо лиц были серые равнодушные маски, только глаза горели каким-то блуждающим, лихора- дочным блеском.
Сортировка вновь прибывших – хлопот- ливое, морально и физически нелегкое дело, потому лагерная администрация перевали- ла ее на заключенных, а сама, как правило, только наблюдает со стороны. Это един- ственная лагерная работа, на которую не только назначают, но и вызывают доброволь- цев. И что Его поразило, от добровольцев на эту страшную работу не бывает отбою, но на сортировку вновь прибывших из добро- вольцев отбирают только физически самых крепких, насколько об этом можно говорить об узниках концлагеря. Работа эта на самом деле не под силу каждому: в одну машину – стариков, больных, калеченных – они сразу прямиком пойдут в газовую камеру; многие из них не могут самостоятельно передвигать- ся, а не то чтобы спуститься из вагона и под- няться в грузовик; поэтому их приходится из вагона брать на руки, нести и подсаживать в грузовик, и делать это нужно как можно деликатней, иначе они могут понять, что их ждет, и тем самым испортить всю разгрузку. Уже бывало так: начнет кричать кто-нибудь один, что их привезли убивать, и поднима- ется в предсмертной панике весь вагон, а за ним весь состав, и приходится вмешивать- ся охране, пускать в ход автоматы. В другую
машину – кто уже не способен на тяжелую работу, чья судьба уже тоже предрешена, но в целях рентабельности и равномерной за- груженности газовых камер они какое-то время еще будут использованы на легких ра- ботах. И наконец, в третью, кто, прежде чем попасть в газовую камеру или печь, будет на износ работать в каменоломне или вот так же на разгрузке.
Открывают дверь первого вагона, он пе- реполнен до отказа, даже скот так не грузят, потому что скот может из-за скученности потерять в весе и в качестве мяса, на тебя смотрят сотни вопрошающих глаз, и нужно быстро и безошибочно в считанные минуты рассортировать вагон по крытым грузовикам, иначе на другую разгрузку ты уже не попа- дешь, а можешь сам из-за своей нерастороп- ности прямо сейчас попасть в один из грузо- виков с обреченными стариками и калеками. Сначала Он никак не мог понять, почему заключенные с такой охотой вызываются на разгрузку вагонов, на одну из самых жесто- ких и бесчеловечных лагерных работ. Более того, попасть на разгрузку вагонов для мно- гих считалось большой удачей. Конечно, Он понимал, что разгрузкой на какое-то вре- мя отсрочивалась твоя собственная смерть. И только потом, сам попав на разгрузку, с ужасом понял, что даже здесь, в лагере, на грани неминуемой смерти, землянами управ- ляют те же низменные чувства и инстинкты. Даже на краю жизни! Даже перед лицом не- минуемой смерти! Даже перед лицом близкой встречи с Богом, если ты, конечно, в Него веруешь. Оказывается, на разгрузке можно было нажиться. Да-да, нажиться! Например, выменять или просто в давке отобрать те- плые вещи, кое-что из продуктов, порой даже колбасу и нередко драгоценности, потому что люди забирают с собой в такую дорогу, не подозревая, куда их везут, самое ценное. Все это, в свою очередь, потом можно выгодно сбыть охране, тем самым тоже продлить свою жизнь. Охрана молча поощряет этот вагон- ный разбой-гешефт, в противном случае дра- гоценности, минуя ее, уже внутри лагеря во время «санитарного» осмотра перед газовой

камерой строго запротоколированные попадут в кассу рейха.
Что особенно угнетало Его: заключен- ным-разгрузчикам как бы даже доставляло удовольствие смотреть на растерянность, отчаяние вновь прибывших. Они испытыва- ли своего рода злорадство, что те тоже попа- ли сюда. На лицах некоторых разгрузчиков можно было увидеть что-то вроде счастливой улыбки. Видимо, во время разгрузок они хоть на короткое время чувствовали себя людь- ми, подобно охранникам, имеющим в руках власть. Он старался представить их состоя- ние: это был единственный случай в их обре- ченности, когда они вместе с лагерной адми- нистрацией решали участь других. Хотя часть из них, может, уже завтра или даже сегодня пойдет вместе с новоприбывшими по дороге на Небо.
Кого только не было в этих вагонах!.. Ста- рики и дети, ученые и парикмахеры, государ- ственные чиновники и школьные учителя… После первой разгрузки Он долго не мог прийти в себя. И попытался не попасть на следующую. Но офицер, ведавший разгруз- кой, почему-то назначил Его на разгрузку и в следующий раз, и в следующий, почему-то он выделил Его среди других, может быть, потому, что Он не обладал основными «до- стоинствами» разгрузчика вагонов: не отби- рал у прибывших еду и вещи, не обходился грубо с ними, а главное, в его глазах не было того лихорадочного алчного блеска, по ко- торому большинство привезенных начинали понимать, что ждет их впереди, и поднимали панику, которая так мешала работе. Да, Он не знал, почему офицер и на этот раз выбрал Его на эту страшную работу. Он хотел спросить офицера об этом, ведь много добровольцев, которые буквально рвутся на нее, но спро- сить так и не решился.
Вслед за Ним офицер снова вызвал из строя Его соседа по нарам, русского военно- пленного Ивана, названного родителями, ви- димо, по имени Его апостола Иоанна Златоу- ста. Неизвестно, по какому принципу офицер снова вслед за Ним вызвал Ивана, хотя мно- гие заключенные в строю были покрепче его.
Может быть, объяснение тому было самое простое, что тот стоял в строю рядом с Ним, а скорее, потому, что во время первой раз- грузки Иван тоже показал себя с лучшей сто- роны: как и Он, не воровал, не отбирал вещи и продукты, не прятал тайком драгоценности в своей лагерной робе, в расчете на обмен, он бережно переносил в грузовик больных и ка- лечных, в отличие от других, которые делали это грубо, как бы, например, носили мешки с каменным углем, помогал старикам и жен- щинам, и ничего нельзя было прочесть на его лице.
Однажды, еще до первой разгрузки, Он спросил Ивана, откуда он родом?
Иван не стал спрашивать, откуда сосед знает русский язык, жизнь научила его не за- давать лишних вопросов, и ответил не сразу:
Из-под Тамбова, с хутора Надеждин- ского.
Он чувствовал, что Иван почему-то гово- рит неправду, но не стал ему перечить: значит, на то есть какая-то причина.
Значит, твоя фамилия – Надеждин – по названию хутора?
Может быть. Переселенцы по Столы- пинской реформе основанный ими хутор на- звали Надеждинским – в надежде на лучшую жизнь. В России тысячи сел и деревень с на- званием Надеждино.
И все села и деревни основывали в на- дежде на новую жизнь?
Наверное.
И оправдали они свое название?
Как сказать… – ушел от прямого ответа Иван. – Кто знает, может, в них даже больше было горя, чем в тех, в которых себя наде- ждой не тешили…
Ну так вот: вслед за Ним Ивана снова вы- звали на разгрузку.
Иван словно не слышал вызова.
В чем дело? – через переводчика спро- сил офицер.
Чего дурака валяешь? – спросил тот Ивана. – Жить надоело?
Я отказываюсь от работы на разгрузке.
Ты что, не знаешь, что тебе грозит за от- каз? – удивленно спросил переводчик.

Знаю… Карцер… Переводчик усмехнулся:
Это для французов и англичан – кар- цер, а для русских – в лучшем случае – каме- ноломня, где ты продержишься не более двух недель. А то и расстрел. – Переводчик не мог знать, что за спиной у Ивана было десять лет колымских рудников, копей, золотых и не золотых россыпей, потому работа в камено- ломне, можно сказать, была для него при- вычной.
Пусть расстреляют, а на разгрузку я не пойду.
Давайте я пойду на разгрузку вместо него? – выкрикнул кто-то из строя. За ним, второй, третий…
Молчать! – было видно, что офицер не- сколько растерялся. Он много чего видел во время службы в концлагере. Но чтобы вот так легко поменять в общем-то обычную лагер- ную работу на смерть?
Он напряженно смотрел на офицера, с за- миранием сердца ждал, что тот решит. Неу- жели он не почувствовал его взгляда? Неуже- ли в нем отмерло все человеческое, что он не способен ловить идущие от Него токи?
Наконец офицер коротко бросил:
Карцер!.. Хотя все в строю ждали друго- го приказа, понятного зэкам всех националь- ностей: «Шиссен», то есть расстрелять.
Он облегченно вздохнул
И вот однажды в распахнутых дверях ва- гона – одни лишь дети. Испуганные, напря- женные. Их успокаивал прибывший с ними пожилой человек с седой клинообразной бородкой, с печальными, молча кричащими глазами.
Он, предупреждающе подняв руку, пер- вым спустился по подставленному трапу на землю и торопливо подошел к офицеру.
Это круглые сироты, – вполголоса объ- яснил он по-немецки. – Из Дома сирот. Вы понимаете, у них нет ни отцов, ни матерей. Они не догадываются, куда их привезли. По- жалуйста, будьте с ними вежливы, это Вам ничего не стоит. Более того, для Вас это со- ставит меньше хлопот. И очень прошу Вас, не отделяйте меня от них.
И неожиданно офицер выслушал его до конца.
А кто Вы? – спросил он.
Я – директор этого Дома сирот, меня зовут Януш Корчак. – Я тридцать лет назад организовал его. И я его бессменный дирек- тор. Я сопровождаю детей…
Вы только сопровождаете детей? – ус- мехнулся офицер. – И собираетесь вернуться обратно?
Нет, – печально улыбнулся Януш Кор- чак. – Нет, – покачал он головой, – я знаю, что отсюда не возвращаются. Впрочем, у меня есть освобождение. И даже докумен- ты на выезд из Польши, вот они… Я поехал с детьми добровольно. Я хочу до конца разде- лить с ними судьбу. Я знаю, что ждет их. По- нимаете, я мог бы не ехать… Поэтому очень прошу выполнить мою скромную просьбу.
Офицер какое-то время раздумывал, вни- мательно рассматривая его документы, потом подошел к другому офицеру, старше чином. Тот, выслушав, тоже бросил внимательный взгляд на пожилого мужчину с седой боро- дой, на испуганно стоящих в дверях вагона детей и согласно кивнул.
Началась разгрузка. Дети, успокоенные своим воспитателем, под руки по двое осто- рожно спускались по трапу, заключенные подсаживали их в грузовики…

Они случайно столкнулись на лагерной площади перед вечерней поверкой.
Здравствуйте! – сказал Он.
Здравствуйте! – машинально ответил Януш Корчак, столь же машинально прошел мимо и только потом удивленно остановил- ся: так странно было услышать здесь «Здрав- ствуйте!».
Я хотел бы с Вами поговорить, – осто- рожно начал Он.
О чем? – печально улыбнулся Януш Корчак.
О жизни.
Вы что, смеетесь? – усмехнулся Януш Корчак. – Уже поздно.
Хорошо, мы можем поговорить в дру- гой раз…

Вы меня неправильно поняли, – пе- чально улыбнулся Януш Корчак. – Я имел в виду не позднее время суток. Не считаете ли Вы, что нам уже вообще поздно говорить о жизни. Ведь мы, по сути, уже за предела- ми её. А следующего раза, может, вообще не быть. Уже завтра, по крайней мере, я могу пойти, – он показал на аккуратно обсажен- ную деревьями асфальтовую дорогу, ведущую к крематорию, – не думаю, что Вам не ясен смысл этого указателя по дороге, которую наци всем нам уготовили и которую они, как считают, с юмором назвали «Дорогой на Небо». Или Вам это не грозит? Простите за циничность!.. Надеетесь без конца разгру- жать вагоны?..
Вы запомнили меня? – удивился Он.
Не знаю, не могу себе объяснить, чем, но Вы чем-то отличаетесь от других. У Вас совсем другие глаза. Я почему-то сразу выде- лил Вас среди остальных… И что же Вы хоте- ли спросить? Разве теперь уже не все равно?
Нет, не все равно, – торопливо ответил Он. – По крайней мере, мне.
Тогда спрашивайте сейчас. Завтра мо- жет быть уже поздно.
Вы поляк?
И да, и нет, – усмехнулся Януш Корчак.
Как это понять?
Я – польский еврей. И буду сожжен как бы вдвойне. И как поляк. И как еврей. Такова моя участь. Во мне две судьбы.
Я слышал там, на разгрузке, что Вы мог- ли избежать лагеря.
Да.
Почему Вы не воспользовались этой воз- можностью?
Януш Корчак удивленно посмотрел на Него:
Разве я мог оставить детей?! Я ведь им вместо отца и матери. Скорее всего, я был им плохим отцом, но других отцов у них не было. Свои отцы и матери у них умерли или были убиты. Дети мне верили и верят до сих пор. Неужели я могу их обмануть? Разве после этого я смог бы жить?.. Я и сейчас тороплюсь к ним, Вы меня остановили. Нам отвели в ба- раке отдельный блок, и, как это ни странно,
я благодарен администрации лагеря. Это на- дежда – не для нас, для других, кто останется жить. Что даже в эсэсовцах истреблено еще не все человеческое… Я все для себя решил. В свое время я вырвал этих детей из неверия, и я не могу оставить их в смертный час. Я все равно не смогу потом жить.
А почему они решили уничтожить ра- зом целый Дом сирот?
Ну, это Вы их спросите. Очевидно пото- му, что все эти дети, как и я, евреи.
Он какое-то время растерянно молчал.
Вы хотите еще о чем-то спросить? – Януш Корчак нетерпеливо переступал с ноги на ногу. – Если хотите, то спрашивайте. Я не могу надолго оставить детей.
Простите меня за такой вопрос… А по- чему в Вашем Доме сирот были лишь еврей- ские дети? В Польше нет других сирот?
В Польше много других сирот, – усмех- нулся Януш Корчак. – Но в мире нет ничего горше судьбы еврейских сирот. Такова наша всемирная печальная судьба. Мы даже как народ – сироты, понимаете? Народ-сиро- та. Отверженные всеми, словно мы с другой планеты. Иногда я начинаю думать, что мы действительно с другой планеты. Что мы здесь путаемся в ногах, мешаем жить другим народам. Тогда зачем нас Бог определил на эту планету и дал именно нам первоначаль- ные знания для всех народов? Да, мы на- род-сирота. Народ-изгой. Такова наша из- вечная судьба.
Но если Вы сами отделились от других народов, оставаясь особым народом даже живя внутри них? – осторожно спросил Он.
И Вы туда же? – усмехнулся Януш Корчак. – Извините, у меня нет ни жела- ния, ни времени на эти споры. Вы спросили: почему в Доме сирот были только еврейские дети? Я отвечаю: помимо всего прочего – это было желанием жертвователей денег на Дом сирот. Я не могу нарушить их условие: кого набирать в него. Для меня же лично все дети равны: и еврейские, и не еврейские. Я отдал этим детям свою жизнь не потому, что они еврейские дети, а потому, что они дети-сироты.

Простите, может быть, за жестокий во- прос: а кто эти люди, которые договорились с наци о Вашем свободном выезде из окку- пированной Польши, по которым Вы могли бы избежать, как Вы говорите, еврейской судьбы?
Я понял ваш вопрос, – снова печаль- но усмехнулся Януш Корчак. – Вы имеете в виду, что не всех евреев отправляют в конц- лагеря и газовые камеры… Да, слышал: яко- бы существуют какие-то списки, которые утверждаются, как это ни странно, или, по крайней мере, согласуются – с гестапо или где-то на самом верху с СС. Получается, что антисемитизм наци распространяется не на всех. Я не знаю людей, кто совместно с СС составляет эти списки. Я не знаю, кто, за какие заслуги попросил внести в этот спи- сок меня. Да, я знаю, что некоторых евреев не только освобождают от газовой камеры или расстрельного рва, а даже отпускают за гра- ницу, например в Палестину или в Америку. Я не знаю, чем они руководствуются, кто со- ставляет эти списки. Может быть, люди про- сто откупаются. Да, среди евреев есть очень богатые люди. Я был крайне удивлен, когда узнал, что и я попал в число избранных, ко- торые могут уехать за границу. Но у меня нет денег, чтобы откупиться. Я никого не просил и, простите, не виноват, что оказался в таком списке. Да, я знаю, просят за многих, но ока- зываются в таких списках лишь немногие.
Может, в существующей ныне в Герма- нии власти, а может, кто-то вне ее заботится, чтобы были сожжены или расстреляны не все евреи? Значит, есть евреи более ценные и ме- нее ценные? Более ценные кому-то будут нужны в будущем?
Повторяю: я не знаю, по каким прин- ципам я оказался отобранным в этот список, как и не знаю, кому и зачем в будущем буду нужен. У меня нет миллионов в швейцар- ских банках, у меня нет даже польских зло- тых. За человеческие качества? – усмехнулся он. – В наше время этому очень малая цена. Я не знаю этих людей, но мне неприятно, что они даже не спросили меня, хочу ли я таким образом избежать дороги на Небо. Они счи-
тают, что я должен быть благодарен им, а я думаю, что согласись я, останься в живых, они потребуют в будущем в качестве благо- дарности жестокую цену. Какую, я не знаю. Я вижу, что эти люди равнодушны к судьбе обреченных сирот. Они не внесли их в спа- сительные списки. Меня пытаются убедить, что в сложившихся обстоятельствах про- сто невозможно спасти разом двести детей, поэтому приходится выбирать. Я не могу воспользоваться этой счастливой возмож- ностью. Значит, допускаю я, что оставшись в живых, я рано или поздно буду исполь- зован в каких-то, неизвестных мне целях. Понимаете, это безнравственно, я с этими сиротами составляю единое целое, я жил ради них, и вдруг я, почти отживший свое старик, оказываюсь нужен для будущего, для неизвестной мне идеи, а дети-сироты – нет. Я, кажется, понимаю логику составлявшего списки: еврейских сирот на планете будет ещё много, очень много, по крайней мере, в обозримом будущем. Когда закончится война, я – кого в Польше с большим ува- жением звали Старым Доктором, – видимо, кому-то очень буду нужен. Скорее всего, опять воспитывать сирот, но, может, только избранных. Или, наоборот, самых несчаст- ных, но мне в ультимативной форме пред- ложат, как их надо воспитывать. А я не буду иметь права отказаться, потому как этим людям должен буду быть благодарен за свое спасение от газовой камеры. Кто-то ставит на будущих сирот, раз ставит ставку на меня. Может быть, этими людьми движут самые искренние побуждения, но я не хочу, чтобы мной за моей спиной манипулировали даже в самых благородных целях. И потому я уйду вместе со своими двумястами детьми по до- роге на Небо, не потому, что я еврей, а они еврейские дети, а потому, что они дети, а я их учитель; я хочу умереть как просто чело- век, которому нет места среди плохих людей. Один еврей в этом поезде мне сказал, что эти списки составлены из расчета строительства после войны, когда покончат с Гитлером, бу- дущего еврейского государства. У нас впер- вые за много веков появится государствен-

ность. И с этой мыслью нам должно быть легче умирать. «Но почему тогда эти списки утверждаются в СС, перед которыми постав- лена цель полного уничтожения евреев?» – спросил я. По всему, он хотел мне что-то ответить, но передумал, промолчал, может, не хотел разглашать тайну, которую, в отли- чие от меня, знал… Я родился в Польше и, живя среди поляков, почти забыл, что я ев- рей, хотя поляки не любят евреев, я с детства считал себя поляком, но в последнее время все вокруг, не только поляки, но и евреи, мне постоянно стали напоминать, что я еврей, и в конце концов меня заставили почувство- вать себя евреем.
Люди на Земле делятся на сотни наро- дов и народностей. Но помимо этого, они по- чему-то разделились ещё как бы на две над- национальности: на евреев и неевреев?
И Вы об этом? Наверное, не случайно мы, евреи, появились на Земле как особый народ. Если с этим не согласиться, это зна- чит согласиться с тем, что Бога нет, а может, и вообще не было, а мы сами приписали себе свою избранность. Но если Он все-таки есть или, по крайней мере, был, значит, у Него на нас были особые виды. Только оправдали ли мы их? Меня мучает вопрос: кому выгод- но было и кому сейчас выгодно, чтобы мы, евреи, всегда были гонимы, хулимы, чтобы нас ненавидели и мы, в свою очередь, воз- ненавидели все народы и определили себя народом богоизбранным? Почему даже сей- час между Вами и мной словно стоит незри- мая стена, которая в меньшей степени сто- ит между Вами и офицерами охраны, даже если Вы их люто ненавидите? Ради чего, ради какой цели мы обречены на многове- ковое страдание? Кто сделал нас народом, оторванным от родины изгоем, скрытным, двуличным, мстительным, коварным? Я по- нимаю Вас, неевреев. Когда мы вдруг рас- селились по всей планете, не соединяясь ни с одним народом. Забрались в Ваши алтари, протянули руки к самому святому, и, так как логика нашего поведения была непонятна вам, Вы не могли противостоять нам, а мог- ли только ненавидеть. А ненависть – сви-
детельство беспомощности. Мы захватили кровеносные и нервные сосуды человече- ства. Мы стали в любом народе банкирами, писателями, артистами, врачами, юристами и даже начальниками тюрем, но, за редким исключением, не стали патриотами этих приютивших нас государств. – Януш Корчак помолчал, словно набирал воздуха. – И где мы ни появились бы, рано или поздно дело кончается антисемитизмом. Так было в Ис- пании, что испанцы в конце концов вынуж- дены были изгнать нас из своей страны. Так стало и в Германии. Я боюсь этой мысли, но мне все больше начинает казаться, что не- мецкий фашизм – это слепая, озлобленная реакция на еврейский национализм, на ев- рейское засилье в Германии после Первой мировой войны: одна форма национализма рождает другую, более страшную. Все – как бы заложники у нас. А мы, в свою очередь, заложники у всех. Захватывая экономиче- ские и нравственные узлы любого народа, мы по-прежнему несчастны, точнее сказать, даже более несчастны, потому что еще боль- ше боимся бунта, погрома со стороны захва- ченного нами народа, а раз боимся, пыта- емся еще крепче опутать его своими сетями. Моя родина – Польша, но кто-то постоянно отрывает меня от нее, от ее судьбы. Да, мы заложники неизвестно у кого. Мы вроде бы кровь и нервы планеты и в то же время ме- шаем жить ей своей естественной жизнью. И вот сейчас кто-то хочет, чтобы я умер не как сын Польши, разделив трагическую участь ее народа, а как еврей, сын еврейского народа, на котором особая божеская печать. Чтобы потом сделать из меня героя-муче- ника еврейского народа. Моим именем, как и моими детьми-сиротами, я знаю, будут ма- нипулировать. Ради какой-то непонятной для меня идеи меня хотят спасти, в то время как участь миллионов других евреев предре- шена.
Януш Корчак перевел дыхание:
Кто-то из мудрецов изрек таинствен- ную и непонятную мне до конца фразу:
«Еврейский вопрос не разрешим в пределах истории». Боюсь, что это так. Но в то же вре-

мя – куда деваться нам, раз мы существуем на планете? Сжечь всех в газовой камере – чтобы раз и навсегда закрыть проблему? Но тогда Вас замучает совесть. А во-вторых, это, видимо, невозможно. К тому же, как вы видите, существуют какие-то списки, кото- рые делят евреев на нужных и не нужных. Как будто на самом верху даже Гитлеру не- выгодно, чтобы сожгли всех евреев, хотя он поставил это для себя целью. Что, кто стоит за этим? Вроде бы: зачем будут нужны евреи в новом, чисто арийском мировом правопо- рядке? Тут какая-то дьявольская арифмети- ка, какая-то дьявольская сделка, сути кото- рой я не знаю. Я не хочу участвовать в этих играх. Я еврей, но если там наверху меня решили спасти как еврея для неведомых мне еврейских целей, я хочу умереть не как еврей, а просто как человек, которому про- сто нет места в стране СС. И может, самая главная мысль, которая перед своим концом все больше точит мое сознание, что Гитлер, его тайная организация СС, если вдуматься, действует по законам Талмуда и Торы. По той же формуле: народ, избранный Богом, правит планетой, а остальные народы – яко скот. Мне порой приходит страшная мысль, что «Майн кампф» Гитлера – это та же Тора, столь же жестокая и циничная по отноше- нию к другим народам, как и по отношению к своему народу, только, может, более откро- венная и вульгарная. Кто вложил в Гитлера эти идеи?
Вот такие мысли приходят в голову мне, еврею, относительно еврейского вопроса. Как еврея меня кто-то решил спасти. Я очень хочу жить, но я не хочу, чтобы меня спасали как еврея, а моих детей как евреев бросили на жертвенный огонь, чтобы потом поминать их как мучеников еврейского народа и кому-то мстить за них. Я хочу, чтобы меня спасали просто как человека – и то только в том слу- чае, если спасали бы или хотя бы попытались спасти всех двести моих детей. И я пойду вме- сте с ними по дороге на Небо, не потому, что я еврей, а они еврейские дети, а потому, что они дети, а я их учитель, воспитатель, отец и мать в одном лице. И никогда я не говорил
им, что они дети избранного народа или, на- оборот, проклятые, как дети избранного на- рода, я всегда говорил им, что они – люди, как и все остальные.
И опять я возвращаюсь к прежнему раз- говору. Наверное, не случайно мы, евреи, появились, на Земле. Как Вы знаете, у Бога ничего не бывает случайного. Как Вы знаете, народы рождаются, переживают пору расцве- та – и умирают или растворяются, как соль, в других народах. А мы, евреи, хотя вроде бы вечно разорваны и всеми прокляты, и нет у нас ни родины, ни государственности, – почему-то вечны. И так тянется из века в век. Это не может быть случайным. Значит, мы определены Всевышним для какой-то цели? Только, может, мы, евреи, не поняли ее? Сколько великих народов бесследно ушло в Лету, а мы, рассеянные по миру, существу- ем и составляем единое целое. Другие лишь в совокупности, в хоре составляют народ, а каждый в отдельности лишь клетка, мы же каждый в отдельности – олицетворяем на- род. Разрывай, разрубай на части – а каждая отдельная часть все равно как целый орга- низм. Я думаю, что это не случайно.
Расскажите, пожалуйста, о себе! – по- просил Он Януша Корчака.
А что рассказывать?! – пожал плеча- ми Старый Доктор. – У меня очень простая, даже скучная биография, что не касается де- тей.
Я очень прошу Вас!
На самом деле, и рассказывать-то не- чего. Родился, учился… Всю жизнь рабо- тал… Подождите, ведь завтра у меня день рождения. Если бы не Вы, я о нем и не вспомнил бы…
Поздравляю! – смутился Он.
Спасибо, хотя раньше времени не по- здравляют! Впрочем, может быть, что завтра меня поздравлять будет уже поздно
Ну, может быть…
Вы что, считаете, случится чудо? – ус- мехнулся Януш Корчак. – Наци вдруг завтра изменят свою сущность? Или русские сегод- ня окажутся у ворот нашего лагеря? Я, кста- ти, был в России во время Первой мировой

войны. И надеюсь, что русские, пусть после меня, свернут наци шею. Надо знать этот народ. С не менее горькой судьбой, чем мы, евреи, почти уничтоженный, и некоторые не без основания считают, что мы, евреи, крепко приложили к этому руку. Но к тому времени, когда русские войдут в Берлин, нас с Вами уже не будет… Так вот: день рожде- ния. Правда, я не знаю, сколько мне завтра исполнится лет: то ли шестьдесят три, то ли шестьдесят четыре. Отец несколько лет не оформлял мне метрику. Видимо, колебал- ся, кем меня записать: евреем или поляком. Я пережил из-за этого много неприятного, даже тяжелого. Мама называла это небреж- ностью, достойной наказания: как адвокат, отец не должен был затягивать этого во- проса. Имя моего деда Герш, или Гирш. Но отцу моему он дал польское имя – Юзеф. Не знаю, посчитал ли он себя поляком или сде- лал это, чтобы приспособиться к польской действительности, где сильно развит антисе- митизм. И других детей дед назвал христиан- скими именами: Мария, Магдалина, Людвиг, Якуб, Кароль. Но отец мой все-таки коле- бался и оттягивал с решением, какое дать мне имя – еврейское или польское. Но мать настаивала, чтобы он дал еврейское, потому как мы должны гордиться своим еврейским происхождением, а не прятаться от своей ев- рейской судьбы и еврейского предназначе- ния, правда, нам, детям, не поясняла, в чем заключается еврейское предназначение. Но о чем я?.. Прадед мой был стекольщиком. Я горожусь этим: стекло дает людям тепло и свет независимо от национальности… Тя- желое это дело – родиться и научиться пра- ведно жить. Мне остается куда легче зада- ча – достойно умереть. После смерти, скорее всего, на том свете опять будет тяжело, но об этом не думаю. Идет последний мой год, последний месяц, а может, и день… Хотелось бы умирать, сохраняя присутствие духа и в полном сознании. Не знаю, что скажу детям на прощанье…
Он торопился уйти, но не уходил.
Всю свою жизнь я посвятил детям. Я рано задумался о социальной неустро-
енности жизни, что главными жертвами её всегда становятся дети. Вот в чём суть, а не в том, что ищут в ней многие наши политики и философы. Социальная несправедливость в зародыше глушит наше будущее. Больше всего социальная несправедливость бьет по сиротам. В 1912 году я стал руководителем Дома сирот и вот уже тридцать лет, то есть до конца своей жизни, остаюсь им. Нет, я не точен: были и перерывы. Первая мировая война оторвала меня от детей. Я, как поляк или польский подданный, был призван в ар- мию в качестве врача дивизионного госпи- таля. Но и там я все равно думал о детях, на фронте я написал книгу «Как любить ребён- ка». Пришлось мне надеть форму польского офицера и когда началась Вторая мировая война. Я не снял форму даже тогда, когда наци вошли в Варшаву, во мне родилось чув- ство оскорбленного поляка. Теперь у нас, поляков и евреев, была одна судьба. Многие бежали из страны или ушли в подполье, я же, рискуя быть расстрелянным, не стал пря- таться. Я, рискуя жизнью, вернулся в свой Дом сирот. Я делал все возможное, чтобы во- йна как можно меньше касалась моих сирот. Может быть, в своей доброте я был жесток и даже жесток. Может быть, им сейчас было бы легче, если бы я так страстно не обере- гал их от невзгод внешнего мира. Несмотря на оккупацию, они по-прежнему учились, в меру своих сил трудились, устраивали ве- сёлые вечера, диспуты о справедливости и добре, ставили спектакли. А я ежедневно ходил по всё более и более пустеющей Вар- шаве, несмотря на то, что ко мне все больше присматривались немецкие патрули. Выпра- шивая везде, где ещё было можно, средства для содержания детей.
Что Вы считаете главным в воспита- нии?
Я не знаю, кто Вы… Мне почему-то ка- жется, что в Вас есть еврейская кровь… Или русская… Никто, кроме еврея и русского, не остановил бы меня сейчас, не посочувство- вал бы. Спасибо, что вы задали этот вопрос. Хотя в нашем положении он, скорее, прости- те, безумен. Это главное сейчас для меня, как

сохранить накопленные мной мысли. Кому передать их? Почему, предвидя свою судьбу, я никому не передал их? Может, потом, по- сле нас они кому-нибудь пригодились бы. Я уверен, что на нашем пепелище снова вы- растут цветы жизни… Так вот: я всю жизни стремился создать всеобъемлющую науку о ребёнке. Это, разумеется, не под силу од- ному человеку, тем более, мне приходилось начинать в то время, когда в детских домах и сиротских приютах господствовали мрач- ные традиции. Считалось, что мы осчастлив- ливаем сирот уже тем, что не даём им уме- реть голодной смертью, что обеспечиваем их скудной пищей и убогой, почти тюремной одеждой.
В таких домах, как правило, унижается до- стоинство человека. Кто вырастал из этих де- тей? Дома для сирот – это зеркало общества. Ловкие и двуличные воспитанники, действуя исподтишка, прибегая к тайным угрозам, могут заставить замолчать, поддаться и сми- риться младшего, более слабого и более чест- ного. Как правило, в таких домах укореняет- ся, может быть, внешне незаметный террор злых сил. Всегда сильный воцаряется над слабым, злой над добрым. Над этим нужно серьёзно задуматься. Может, самое главное, что мне, по крайней мере для себя, удалось развенчать концепции воспитания, вновь родившиеся в начале XX века, и они, может, были причиной хаоса, ныне воцарившегося на планете. В этих концепциях провозглаша- лось наступление «века ребёнка». Вроде бла- гая с виду мысль, но в самом нутре спрятано зло. Так называемые новые педагоги добива- лись «предоставления детям неограниченных прав», выступали с теориями «свободного воспитания», требовали организации «дет- ских республик» без какого-либо руковод- ства старших. Вы догадываетесь, к чему это приводило? Как раз ведь и беда нашей плане- ты, что каждое поколение в результате такого вот свободного воспитания отрицает горький опыт предыдущего. В том-то и беда, что в ре- зультате «предоставления детям неограни- ченных прав» мы взращивали уродливое эго- истичное поколение.
Я всегда добивался права ребёнка на ува- жение. Не сюсюканье, не заигрывание, не подавление его самостоятельности, а истин- ное уважение, но воспитание под мудрым и осторожным и в то же время строгим ру- ководством старших. Вы только подумайте: с ранних лет мы взращиваем в сознании ре- бенка, что большое – всегда более важное, чем малое. В этом начало зависти, в этом начало эгоизма, в этом начало наших бед.
«Я большой», – радуется ребёнок, когда его ставят на стол. «Я выше тебя», – отмечает он с чувством гордости, меряясь с ровесником. Неудобно в нашем обществе, неприятно быть маленьким. Уважение и восхищение вызы- вает большое, то, что занимает много места. У маленького человека вроде бы и малень- кие потребности, радости, печали. Много бед вырастет из такой, казалось бы, мелочи.
«Великий подвиг», «великий человек». А ре- бёнок мал, легок, не чувствуешь его в руках. Мы должны наклониться к нему, чтобы его выслушать. Чувство слабости вызывает по- чтение к силе; каждый, уже не только взрос- лый, но и ребёнок постарше, посильнее, мо- жет подкрепить требование силой, заставить слушаться, может безнаказанно обидеть. Мы учим на собственном примере пренебрежи- тельного отношения к тому, кто слабее. Пло- хая наука, мрачное предзнаменование.
И ещё. Нищий распоряжается милосты- ней как заблагорассудится, а у ребёнка нет ничего своего, он должен отчитываться за каждый даром полученный в личное пользо- вание предмет. Из-за нищеты ребёнка и ма- териальной зависимости отношение взрос- лых к детям аморально. Существует ли жизнь в шутку? Никто не хочет понять, что детский возраст – долгие, важные годы в жизни че- ловека. Простите, что я говорю сумбурно, но у нас с Вами слишком мало времени. Я бо- юсь, что нас уже заметили, что мы слишком долго разговариваем.
Крестьянин, чей взор устремлён одновре- менно на небо и землю, – сам плод и продукт земли, – знает предел человеческой власти. Быстрая, ленивая, пугливая, норовистая ло- шадь, курица-несушка, молочная корова,

урожайная и неурожайная почва, дождливое лето, зима без снега – всюду встречает он что-то, что можно слегка изменить или из- рядно поправить надзором, тяжким трудом. А бывает, что и никак не сладишь.
У мещанина слишком высокое понятие о человеческой мощи. Картофель не уродил- ся, но достать можно, надо только заплатить подороже. Зима – надевает шубу, дождь – калоши, засуха – поливает улицы, чтобы не было пыли. Всё можно купить, всякому горю помочь. Ребёнок бледен – врач, плохо учит- ся – репетитор. А книжка, поясняя, что надо делать, создает иллюзию, что можно всего добиться…
К чему я всё это? Я о том, к чему приво- дит отрыв от земли, от естества. Я боюсь, что наша беда, и особенно это относится к ев- реям, что мы слишком давно оторвались от земли. Много ли среди евреев крестьян? Ког- да-то мы были степными кочевниками-ско- товодами, но у кочевников ведь своя кровная связь с землей. Это, можно сказать, те же земледельцы, только постоянно кочующие. Почему же мы потеряли связь с землей?.. Может быть, мы так потеряли связь с самой планетой?..
Но я опять ушел в сторону. А как мы жи- вем! Это касается всех. Какой мы пример детям! И гадаем, почему у нас такие дети!.. Дети видят: взрослые не умные, не умеют пользоваться свободой, которой они облада- ют. Взрослые не всё знают, часто отвечают – лишь бы отделаться или в шутку, или так, что нельзя понять. Один говорит – одно, дру- гой – другое, и неизвестно, где правда…
Взрослые не добры… Взрослые лгут… Ве- лят говорить правду, а скажешь, так обижа- ются… Спроси старика, он и сорокалетнего считает юнцом. Да что там, целые классы об- щества считаются несозревшими. Целые на- роды нуждаются в опеке, считается, что они тоже не достигли зрелости, потому что у них нет пушек.
Добро и зло для ребёнка – это то, чем была молния или улыбка солнца для первобытного человека – таинственной карающей десни- цей или благословлением. Ребёнок боится,
потому что видит вокруг непонятные вещи, а во сне мрачные деформированные предме- ты – сон и явь ещё не обособились. Дети еще не познали Бога. Я помогаю и в этом!
А какому богу Вы учите детей молить- ся? – спросил Он.
Бог един, только разные народы назы- вают или понимают его по-разному, – уклон- чиво ответил Старый Доктор. – Ну, прощай- те!.. На нас уже смотрят… И я не знаю, как там мои дети… Я так боюсь за них, чтобы их никто не обидел. Уже скоро… Я готовлю их к этому. Я каждый день по нескольку раз им говорю, что их ждет профилактический осмотр и дезинфекция: когда скапливается много людей, возникают всякие заразные болезни… Прощайте! Да, когда-то я начинал вести дневник, потом бросил. И одно вре- мя – перед отправкой сюда – снова вёл его. Скорее, не дневник, отдельные записи. Если не затруднит, – у Вас есть шанс выбраться отсюда, ведь Вы нееврей, хотя я подозреваю в Вас еврейскую кровь, – после войны от- правьте его в Варшаву, в Дом сирот. Я уверен, что после войны он обязательно возродится, мои помощники успели уехать из Польши в нейтральные страны. Если будет любопыт- но, прочтите. Заранее предупреждаю, что ничего особенного там нет. Это, скорее, не дневник, отдельные записи. Поэтому, если потеряете эти записи или вынуждены будете по какой-нибудь причине их уничтожить, не огорчайтесь, а делайте это с легким сердцем. Ничего там такого нет, о чем мир после меня мог бы жалеть. Прощайте! Скорее всего, мы больше не встретимся.
Но все-таки, может быть…
Нет! – мягко прервал Януш Корчак. – Есть только один путь для человека, если он считает себя человеком, – путь личного примера. Только тогда можно надеяться, что рано или поздно мир может измениться.
Как пытался его изменить Иисус Хри- стос?
Слишком лестное для меня сравне- ние, – печально усмехнулся Януш Корчак.
Он ведь в земной жизни, кажется, тоже был евреем?

Вы хотите сказать, что он не делил бы детей на еврейских и не еврейских?
Разве вы сами не ответили на этот во- прос?
Предвидел ли Иисус, что своей пропо- ведью только усугубит всемирную смуту, что Он станет предметом новых бесконечных братоубийственных войн? Ведь Он так ниче- го и не добился. Более того, кроме всех про- чих, уже существовавших до него проблем, Он внес в мир еще одну: так называемый христианский мир разделился на два непри- миримых лагеря, католический и православ- ный, каждый претендуя на монопольное пра- во на Него. Я уж не говорю о сотнях, тысячах христианских сект, всякого рода мошенни- ков, использующих его имя… Хотя времена- ми, в пору отчаяния, я начинаю думать, что, может, только Иисус Христос и был един- ственным настоящим иудеем? Может быть, не он отпал от иудейства, а иудейство отпало от него? И может, закономерно, что из на- рода, действительно, избранного Богом, мы превратились в народ явно или тайно про- клятый. Порой я начинаю думать, что, может быть, я сам тайный христианин, даже, может, тайно для самого себя, но внутренне сопро- тивляюсь этому? А Вы опять спросите: поче- му в моем Доме сирот были только еврейские дети? А потому, что они не виноваты в том, что стали заложниками многовековой не- нависти. Повторяю: за других детей, может, хоть кто-то заступится… Прощайте!.. Дай Бог Вам выбраться отсюда!
Януш Корчак торопливо уходил. Он смо- трел ему вслед, пока тот не скрылся за углом барака…
Вернувшись в барак, Он забрался на нары и, прикрывшись полой полосатой куртки, стал торопливо читать:
«…я существую не для того, чтобы меня любили и мной восхищались, а чтобы само- му действовать и любить. Не долг окружаю- щих мне помогать, а я сам обязан заботиться о мире и человеке…
…тяжелое это дело – родиться и научить- ся жить. Мне остается куда легче задача – умереть. После смерти опять может быть тя-
жело, но об этом не думаю. Последний год, последний месяц или час. Хотелось бы уми- рать, сохраняя присутствие духа и в полном сознании. Не знаю, что я сказал бы детям на прощанье. Хотелось бы только: они вольны сами выбирать свой путь…»
По всему, эта часть дневника была напи- сана еще до концлагеря.
«Десять часов. Выстрелы: два, залп, два, один, залп. Быть может, это именно мое окно плохо затемнено. Но я не перестаю писать. Наоборот, мысль (отдельный выстрел) рабо- тает быстрее».
«4 августа 1942 г. Я полил цветы, бедные цветы детдома, цветы еврейского детдома. Пересохшая земля вздохнула. К моей ра- боте приглядывается часовой. Сердит его, умиляет ли этот мирный труд в шесть часов утра?
Часовой стоит и смотрит. Широко расста- вив ноги.
Я написал в комиссариат, чтобы выслали Адзя: недоразвит и злостно недисциплини- рован. Мы не можем из-за какой-нибудь его выходки рисковать детдомом. (Коллективная ответственность)…»
Он еще и еще раз перечитал последнюю запись: «Я написал в комиссариат, чтобы выслали Адзя: недоразвит и злостно неди- сциплинирован. Мы не можем из-за ка- кой-нибудь его выходки рисковать детдомом. (Коллективная ответственность) …»
Он невольно вспомнил другой случай. Русский офицер в Белоруссии по немец- ким тылам выводил из партизанского от- ряда группу евреев: стариков, больных, женщин, детей, с приказом переправить их через линию фронта, в партизанском отряде они были обузой. Пробирались осторожно, разговаривали только шепотом. Перед тем как идти дальше, офицер уходил в разведку, отыскивая более безопасный путь. Где-то в середине пути неожиданно заболел четы- рехлетний ребенок, он то и дело заходил- ся в кашле, плакал, плач переходил в крик. Не знали, что делать, своим кашлем и кри- ком он мог выдать местоположение группы. В очередной раз офицер вернулся из развед-

ки с неутешительной вестью: вперед можно было пройти только по заросшему густым кустарником оврагу между двух деревень, в которых были немцы и украинцы из Укра- инской повстанческой армии… Попытались поплотнее закутать ребенка, закрывать ему рукой рот, он задыхался и плакал еще гром- че. Тогда офицер пошел искать другой путь. Вернулся опять ни с чем. Чуть передох- нув, пошел еще правее. Когда возвращался опять-таки ни с чем, обнаружил, что все уже были с котомками за плечами и, увидев его, пошли ему навстречу.
Куда вы собрались, там еще хуже. Види- мо, придется переждать день, второй, может, ему будет лучше.
Нет, мы решили идти сегодня этим ов- рагом. У нас ведь и продукты практически за- кончились, чтобы ждать день, второй
С плачущим ребенком оврагом не пройти. Надо переждать день, второй… По- дождите, а где он? Где его родители.
В ответ молчание.
Где они?
Родители скоро догонят.
А мальчик?
В ответ опять молчание.
Объясните же наконец, в чем дело?..
Что, он умер?..
Нет… Мы посовещались и решили, что с ним нам не пройти, все погибнем. Мы ре- шил оставить ребенка здесь: еще неизвестно, выживет ли, если у него воспаление легких, лекарств никаких нет, или мы погибнем все.
Как оставить? С родителями?
Нет, они скоро нас догонят.
Что – одного оставят?..
Нет, чтобы он не мучился, комары зае- дят, они его утопят в речке, которую мы не- давно перешли…
Давно ушли?
С полчаса, не больше.
Офицер бросился бежать по росному сле- ду, по которому сюда пришли, лишь бы не сбиться с него. Наконец он услышал детский плач… Значит, еще, может, успеет. Он выско- чил на берег речки, мать раздевала ребенка, отец стоял спиной к ней…
Они прожили на краю леса около это- го оврага еще день, потом налетела гроза, и, воспользовавшись ей, они успешно просо- чились меж деревень. Все остальную дорогу офицер нес мальчика на своих плечах, пото- му как родители его с голоду совсем обесси- лели…
(После войны в созданном государстве Израиль этого офицера объявят националь- ным героем.)
Отдельные записи в дневнике Корчака:
«Пили вы, господа офицеры, обильно и вкусно – это за кровь; в танце позванивали орденами, салютуя позору, которого вы, слеп- цы, не видели, вернее, делали вид, что не ви- дите…
Мое участие в японской войне. Пораже- ние – крах…
В европейской войне: поражение – крах… В мировой войне…
Журналы, в которых я сотрудничал, за- крывались, распускались – банкротились…
Издатель мой, разорившись, лишил себя жизни…
И все это не потому, что я еврей, а что ро- дился не на Востоке. Печальное могло быть утешение, что и пышному Западу худо. Мог- ло бы быть, да не стало. Я никому не желаю зла. Не умею. Не знаю, как это делается…»
«Отче наш иже еси на Небеси…» Мо- литву эту взывали голод и недоля. «Хлеба насущного».
И снова:
«Я поливаю цветы. Моя лысина в окне та- кая хорошая цель. У него винтовка. Почему он стоит и смотрит? Нет приказа? А может, в бытность свою штатским он был сельским учителем. Может, нотариусом, подметальщи- ком улиц в Лейпциге, официантом в Кёльне? А что он сделал бы, кивни я ему головою? Помаши дружески рукой?
Может быть, он не знает, что все так, как есть?
Он мог приехать лишь вчера, издалека…» На этом дневник кончался, если это мож-
но было назвать дневником.

Больше Он Януша Корчака не встречал…

Каждое утро, когда Он просыпался, перед глазами в распахнутых дверях вагона для ско- та стояли испуганные дети… И стучало в го- лове:
«Я написал в комиссариат, чтобы выслали Адзя: недоразвит и злостно недисциплини- рован. Мы не можем из-за какой-нибудь его выходки рисковать детдомом. (Коллективная ответственность)…»
И еще постоянно перед глазами. При раз- грузке девочка лет двенадцати, по всему, без родственников, с костылем, подталкиваемая толпой сзади, уронила скрипку, больше в ее руках ничего не было. Скрипка отскочила от трапа, по которому спускались дети, под вагон. Он помог девочке спуститься на зем- лю, а потом, встав на колени, достал скрипку из-под вагона и, осторожно стряхнув полой полосатой лагерной куртки с нее пыль, про- тянул девочке, стоявшей в ожидании, когда ее подсадят в грузовик. Она растерялась, по- тому что кругом у всех все отбирали.
Вы играете на скрипке? – неожиданно по-немецки, видимо, приняв его за немца, спросила она.
Тоже от растерянности он ответил не сразу:
Немного.
Неправда, – среди общего плача и тол- котни улыбнулась она. – Так мог поступить только человек, который играет на скрипке или на каком другом музыкальном инстру- менте. Возьмите на память. Мне она больше не пригодится…
Он попросил у офицера разрешения взять скрипку с собой.
Офицер разрешил.
Однажды он взял ее в руки. Мимо прохо- дивший комендант остановился, прислушал- ся. Сопровождавший его офицер хотел было вырвать скрипку у Него из рук, но комендант его остановил:
Пусть играет! Он хорошо играет… Я раз- бираюсь в этом… До войны я окончил три курса консерватории.

Глава 6. Взять Небо штурмом

Знаки и символы управляют миром.
Конфуций

Соседями по лагерным нарам Ивана На- деждина были: слева – поляк Тадеуш, солдат польской Армии крайовой, после поражения Польши во Второй мировой войне, ведущей борьбу с немцами в подполье, и справа – профессор философии Берлинского универ- ситета. Несмотря на общую лагерную судьбу, поляк ненавидел Ивана за то, что Польша ве- ками была в вассальной зависимости у цар- ской России, и стоило ей после революции в России наконец от нее освободиться, как в 1920 году большевистская Красная армия предприняла кавалерийский бросок на Вар- шаву в целях расширения мировой револю- ции, которую большевики начали с России, но поляки, в том числе пролетарии, на ко- торых так рассчитывали большевики, тогда дали ей достойный отпор. Ненавидел и за то, что вслед за Гитлером, напавшим на Польшу в сентябре 1939 года с запада, Красная ар- мия вошла в нее с востока. Профессор Бер- линского университета презирал их обоих: и Ивана, и Тадеуша, как славян, которых считал недочеловеками, не подозревая о том, что наполовину в нем самом пульсировала славянская кровь, потому что его мать была из онемеченных лужицких сербов, но скры- вала это от своих детей.
После расстрела поляка, надорвавшегося в каменоломне и не смогшего по этой при- чине выйти на работу, его место занял новый заключенный неизвестной национальности и неизвестной профессии. Решив для себя, что он неславянин и нееврей, профессор философии скоро нашел с ним общий язык, и иногда перед сном они дискутировали о не- понятных Ивану, который уже неплохо пони-
мал по-немецки, вещах. Профессор, доверив- шись новичку, рассказал ему свою историю, как он попал в лагерь. Он обратился в геста- по, нет, не с доносом, а с донесением на друга своего детства, профессора-физика, барона Манфреда фон Арденне, не только по его мнению, гениального ученого, крупнейшего физика-ядерщика Германии, а может, и все- го мира, но и разработчика принципиально нового оружия на основе распада изотопов урана. Бомба, которая могла быть создана на основе его открытия, в тысячи, десятки ты- сяч раз превосходила бы мощь самых мощ- ных существующих авиационных бомб, она в течение нескольких дней могла в корне ре- шить исход войны, которая чем дальше, тем больше складывалась для Германии неудач- но. И вдруг друг его детства, кстати, потомок древнейшего немецкого, можно сказать, что ни на есть самого арийского рода, любимец фюрера, который наградил его рыцарским крестом и присвоил ему звание штандартен- фюрера СС, на последнем, решающем этапе разработки этого оружия стал, как показа- лось профессору-философу, тянуть время, более того, откровенно тормозить работу своего научного коллектива, и в конце кон- цов заявил даже, что для осуществления про- екта ему потребуется еще не менее пяти лет. Профессор философии был глубоко убежден, что это неправда, что бывший друг детства специально саботирует разработку сверх- мощной бомбы, что, возможно, он связался с американцами или англичанами, или, что еще хуже, с русскими, и потому он, профес- сор философии, посчитал своим патриотиче- ским долгом поделиться своими сомнениями

с гестапо. Профессор философии, конечно, не подозревал, что подобное изобретение уже было в далекой земной истории и что закон- чилось все это планетной ядерной катастро- фой, и потому Богом было стерто из памяти людей, может, даже тем самым пресловутым Всемирным потопом. В отличие от него, про- фессор Манфред фон Арденне, придя к свое- му открытию, мог догадываться о той доисто- рической катастрофе и ясно представил, что станет с миром, если оружие на основе его открытия попадет в руки Гитлера, и, мучи- мый совестью, стал всячески тормозить его финальную разработку, что по смене его на- строения было замечено его другом детства, профессором философии. Он говорил, что его друга вдруг как бы подменили. Потрясая от возмущения и беспомощности своими су- хими кулачками, профессор философии чуть не плакал: «В то же время, когда он тянет ра- боту над сверхбомбой, другие ученые, а на самом деле – шарлатаны из так называемого общества Туле, втершиеся в доверие Фюреру и опутавшие его, – сумели убедить его, что разработка профессора Манфреда фон Ар- денне – пустая и преступная трата средств, на которые эти шарлатаны претендовали сами». В результате всех этих интриг профессор фи- лософии как лжедоносчик после гестапо ока- зался в концлагере.
Можете себе представить, – в бессилии со слезами на глазах сжимал он свои сухонь- кие кулачки, – апрель 1942 года. Тяжелей- шие бои на Восточном фронте. Переломный момент не только в войне, но и в мировой истории. Все должно быть брошено на по- беду. И в это самое время научный центр по радиолокации выдающегося ученого доктора Гейнца Фишера, известного своими работами по инфракрасному излучению, а вместе с ним лучших специалистов по радиолокации: тех- ников, ученых и военных – отрывают от их непосредственных исследований, так нуж- ных армии, и отправляют на остров Рюген на Балтийском море. С ними отправляют самые современные радары, которых пока катастро- фически мало. Их снимают даже с наиболее чувствительных точек германской обороны.
Но наблюдения, которыми должны были за- ниматься ученые на Рюгене, рассматривают- ся в Главном штабе военно-морского флота как более важные для наступления, которое Фюрер готовился начать на всех фронтах. По прибытии на остров Рюген, к удивлению доктора Фишера, все его радары заставля- ют направить в небо под углом в 45 градусов, хотя было ясно, что в избранном направлении ничего не может быть обнаружено. Члены экспедиции, которых не проинформирова- ли о поставленной задаче, предполагали, что будут производиться какие-то испытания по обнаружению неизвестных воздушных целей. Но, к всеобщему изумлению, на протяжении многих дней направление радаров оставалось неизменным. Разъяснения были получены позже. Оказывается, некий шарлатан Бендер сумел убедить ближайшее окружение Фюрера, а может, самого Фюрера, что Земля не выпу- клая, а вогнутая. Что мы живем не на наруж- ной поверхности земного шара, а внутри него. Что наше положение сравнимо с положением мух, ползающих внутри мяча. Цель экспеди- ции: научно доказать эту «истину». Волны радара, как известно, распространяются по прямой линии, и с их отражением можно бу- дет получить изображение самых отдаленных точек земной вогнутой сферы. Вторая цель экспедиции – определить таким путем место- нахождение английского флота, стоящего на якоре на военно-морской базе в Скапа-Флоу в противоположной точке сферы.
Рано или поздно эту безумную авантюру раскусили, сетовал профессор философии, но сколько дорогого времени и средств было потеряно! Откровенный бред принимается за науку, предпринимается эта безумная авантю- ра с поиском английского флота на другой стороне вогнутой сферы Земли, а профес- сор-физик, реально могущий решить судьбу войны, судьбу мира, по-прежнему тормозит свою работу, а он, профессор философии, который хотел вывести его, а заодно и лжеу- ченых из так называемого общества Туле, на чистую воду, в любой момент может оказать- ся в газовой камере или в расстрельном рве. И профессор философии чуть ли не каждый

день, где-то находя бумагу, писал письма в разные инстанции, начиная с самого Фю- рера, с просьбой, с требованием, чтобы его бывшего друга детства заставили силой до- вести свое открытие до производства сверх- мощной бомбы или чтобы его открытие было рассмотрено серьезными учеными-физиками из Академии наук, может, кто из них смог бы довести его дело до конца. Он требовал встре- чи с генералом Карлом Гаусгофером.
А почему именно с ним? – осторожно спросил новый сосед.
Помимо того что Гаусгофер – генерал, он, как и я, профессор философии. Говорят, что он имеет большое влияние на Фюрера. Серьезный ученый, один из основателей не- мецкой геополитической школы. Его рабо- ты представляют собой серьезные научные исследования и серьезные научные догадки, намного опережающие общие представления в этой области знаний. Возможно, именно он является автором идеи похода на Восток, хотя это, конечно, тщательно скрывается, но его план, я уверен, идет гораздо дальше пла- нов военных, которые, как я понимаю, не посвящены в конечные цели. Говорят, что он, кроме всего прочего, обладает даром предви- дения. Это передалось ему якобы по наслед- ству от бабушки. Позже в результате экспеди- ций на Восток, как я предполагаю, в тайные тибетские монастыри, он развил в себе это чувство. Был такой случай во время Первой мировой войны, которую он начинал лейте- нантом. Группа офицеров во главе с генера- лом, фамилии не помню, наблюдала за полем боя. Вдруг разговор высших офицеров прер- вал лейтенант Гаусгофер:
Господин генерал, прошу Вас, немед- ленно уйдите с этого места. Через минуту сюда упадет вражеский снаряд.
Генерал было возмутился, но лейтенант Гаусгофер настойчиво и жестко повторил:
Я настоятельно прошу Вас немедленно уйти с этого места, сейчас сюда упадет враже- ский снаряд.
И действительно, чуть успели отойти, как в той точке, где стоял генерал, взорвался сна- ряд…
Его главный, открытый для публикации труд по геополитике называется «Континен- тальный блок. Центральная Европа, Евразия, Япония…». Именно этот труд, предвидел Га- усгофер или не предвидел, стал идеологиче- ским и геополитическим обоснованием идеи Фюрера расширения пространства Германии сначала до размеров Европы, а потом, как я понимаю, до Евразии и всего мира. Сна- чала опираясь на такие страны, как Япония, Италия, Испания, а потом запланированные к поглощению или даже уничтожению.
Новый сосед запомнил эту фамилию: Га- усгофер. Может быть, отсюда растут тайные корни гитлеризма? Его заинтересовал и факт якобы обладания свойством предвидения этим генералом в окружении Гитлера.

И Он, понявший реальную возможность создания такого оружия и боявшийся, что в конце концов кто-то серьезно отнесется к письмам профессора философии, поставил себе цель убедить профессора, что создание такой бомбы в принципе невозможно. Он понимал, что рано или поздно на письма профессора философии обратит внимание кто-то из серьезных ученых, и за профес- сора-физика в отчаянии ухватятся, как уто- пающий хватается за любую соломинку, а в гестапо умеют выбивать секреты. Но все Его попытки образумить профессора философии были безуспешны, наоборот, в одно время он почувствовал, что профессор философии стал подозревать Его в симпатиях к профес- сору физики. И в одном из разговоров в ми- нуту отчаяния Он проговорился профессору философии, что Он в любой момент может покинуть Землю, но Его тревожит судьба ос- тающихся на Земле.
Он надеялся, что профессор философии не обратит на его слова внимания, но тот не- ожиданно всерьез ухватился за них, словно давно ждал их.
И где Вас ждет космический корабль? Вы один? Или Вас целая команда? – каза- лось, без особого удивления спросил он. Он давно присматривался к новому соседу, сме- нившему поляка, многое в его поведении ка-

залось странным, и это наводило профессора на определенные мысли. А разговоры, ко- торые он вел последние дни, – тем более. – И где Вы спрятали свой корабль?
Он попытался отшутиться, сказать, что пошутил, что, разумеется, никакого косми- ческого корабля у него нет, иначе он не си- дел бы в концлагере, но это только вызвало у профессора философии еще большее подо- зрение.
Как я понимаю, никакого космическо- го корабля, как материального тела, у Вас действительно нет? У Вас совершенно иные средства передвижения во времени и про- странстве? – начал он донимать вопросами.
С трудом удалось замять эту тему, инс- ценировав нечто вроде слабо помешанного. Прошло несколько дней, профессор фило- софии больше не возвращался к ней, и Он успокоился.
Но не тут-то было. Профессор филосо- фии, как истинный германский патриот, был по совместительству добровольным ла- герным осведомителем, что, скорее всего, и давало ему отсрочку от расстрельного рва, рабочий в каменоломне он никакой. Не от- кладывая в дальний ящик, он пошел и на всякий случай донес. Что, мол, рядом с ним на нарах живет странный сосед, который прикидывается сумасшедшим, хотя ясно, что он в здравом уме, который мечтает о по- беге, впрочем, не просто о побеге, а о побеге с Земли. И если он решит бежать, то его не задержит никакая охрана. И рассказал все подробности бесед со странным соседом. Доложили лагерному врачу. А лечение, как и во всех других случаях, было одно – добро пожаловать в расстрельный ров или в газо- вую камеру! Но в кабинете врача в это время случайно оказался офицер из охраны, быв- ший студент философского факультета того же Берлинского университета. Посоветовав- шись между собой, они решили, что сумас- шествие этого заключенного, националь- ность которого, кстати, до сих пор почему-то никто не удосужился установить, – впрочем, кому это теперь надо, – носит необычный характер. Это, скорее всего, яркий пример, –
если была бы описана такая болезнь, – ан- типаранойи, и будь время, можно было бы заняться этим исключительным случаем. На вечеринке по поводу дня рождения одного из офицеров они рассказали о странном су- масшедшем коменданту лагеря, и тот, будучи от выпитого в хорошем расположении духа, приказал немедленно доставить заключенно- го, может, в качестве клоуна прямо к празд- ничному столу.
Нам удалось установить, что Вы – ино- планетянин, – под улыбки собравшихся в застолье офицеров охраны начал комен- дант лагеря, который ничего не подозревал ни о существовании в Германии тайного об- щества Туле, ни о тайных воззрениях самого Фюрера. – Что вы гость нашей планеты и что с Вами несправедливо поступили. Простите, война! До всего руки не доходят. Но почему Вы сразу не сказали в гестапо, а потом здесь, нашим людям, когда поступили в лагерь, что Вы инопланетный гость?
Он не был готов к этому вопросу. Хотя уже продолжительное время был на Земле и был готов к разным неожиданностям. Он не сра- зу догадался, что Его выдал ученый сосед по бараку, профессор философии Берлинско- го университета, которому Он отдавал треть своего и без того скудного пайка, до того тот был истощен, не столько тяжелой работой, сколько мыслями о судьбе Великой Герма- нии.
Более того, – продолжал комендант, – мы благодарны Вам, что при Вашем случай- ном аресте, нет – временном задержании для выяснения личности, – откуда нашим про- стым солдатам было знать, что Вы иностра- нец… простите, инопланетянин, – не при- чинили им никакого вреда, а Вы могли бы их всех, как я понимаю, да не только их, просто уничтожить. От имени руководства я благо- дарю Вас за это!.. Разумеется, мы должны Вас освободить. С гостями с других планет так не поступают… Мы пока не ведем войн с други- ми планетами, надо сначала навести порядок на своей планете. Но, чтобы Вас освободить, нужно время. Ведь по нашему ведомству Вы проходите как гражданин Земли, правда, не-

известно какого государства, какой нацио- нальности, а с землянами, особенно с еврея- ми, у нас свой разговор, – хохотнул комендант лагеря. – Надеюсь, что вы не скрытый еврей или цыган, я думаю, что на других планетах нет евреев и цыган. Или они уже добрались и туда?.. Так что формально нужно доказать, что Вы инопланетянин, а, к примеру, не ка- кой-нибудь еврей, назвавшийся инопланетя- нином, они мастера подмены. Завтра же я по- дам рапорт начальству по поводу Вас, но пока он идет в Берлин и обратно, пройдет время. А сейчас мы хотели бы, – если это, конечно, Вас не затруднит, – чтобы Вы рассказали нам о своей планете, о целях визита, с которыми Вы прилетели на нашу многогрешную Зем- лю, каковы Ваши полномочия и что Вы хоти- те предпринять после Вашего освобождения. Сразу вернетесь на свою планету или хотите встретиться с руководителями каких-нибудь государств? – Комендант лагеря был чрезвы- чайно доволен своим юмором. – Скорее все- го, с руководителями Германии, не случайно же Вы оказались на ее территории, тем более в окрестностях Берлина?
Я не хочу, не имею права вмешиваться в земные дела, – ответил Он, уже давно по- няв, что Его разыгрывают, и решил в роли сумасшедшего включиться в эту игру. – Если мне позволили бы, я покинул бы Землю.
Но почему Вы скрываете, что делали попытки встретиться с Фюрером? – ласково пожурил комендант лагеря. – Вы не случайно же оказались под Берлином? И сумели пре- одолеть почти все контрольно-пропускные пункты и паспортные проверки. Мы все зна- ем. Как видите, мы тоже умеем читать мысли. Хотя, может быть, способы у нас иные… Вы что, не доверяете нам?
Вы прекрасно знаете, что эта встреча невозможна.
Это почему же? – удивился комендант лагеря. – Я полагаю, что, несмотря на чрез- вычайную занятость, Фюреру будет интерес- но принять у себя инопланетянина, своего рода посла другой планеты, тем более что Фюрер уже давно, по сути дела, выполняет функции вождя всей нашей планеты.
Но почему же тогда на Земле такая страшная война?
Ну, это своего рода наведение порядка в квартире. Вот зачистим Россию, мы уже у ворот ее столицы, Москвы, правда, в по- следнее время мы вынуждены немного были отступить из-за холодов, чтобы переформи- ровать силы, а там дело нескольких недель, может, месяцев, и мы будем править всей планетой. Вот тогда наступит на Земле абсо- лютный мир, к которому человечество стре- милось с самого своего появления на Земле. Чтобы не было больше войн – нужна одна большая мировая очистительная война, в ре- зультате которой сформировалось бы одно государство… Потом, конечно, мы обратим свой взор на Небо. Фюреру, наверное, инте- ресно было бы услышать, как осуществляет- ся правление на Вашей планете, и, наверное, он захочет передать привет Вашему фюреру и заверения в возможном сотрудничестве в будущем – для завоевания всей Вселенной. Ведь у Вас на планете, наверное, тоже есть враги? Или враждебная планета? Или Вы уже навели на ней порядок? – изощрялся комен- дант лагеря, не подозревая о тайных воззре- ниях Фюрера. – Я обещаю Вам через свое на- чальство содействовать этой встрече. А пока я попрошу Вас, исключительно по причине, чтобы Вам не было скучно, – поймите, вой- на – приходится быть экономными, и у нас временно ограничения с развлечениями, – по-прежнему исполнять Ваши обязанности лагерного музыканта. Какому-то идиоту из администрации лагеря пришло в голову ис- пользовать Вас в каменоломне, а еще хуже – на разгрузке вагонов. Это не интеллигентное дело. Повторяю, исключительно потому, что- бы Вам не было скучно. Библиотеки у нас, к сожалению, нет, театра тоже. А вообще-то надо бы завести, это – наша недоработка: кого в нашем заведении только нет, найдутся, наверное, и артисты, и библиотекари.
Да есть… в четвертом бараке сразу трое артистов, – захохотал кто-то из офицеров. – Да и в пятом тоже.
А пока отдыхайте! – заключил комен- дант лагеря. – К сожалению, мы не можем

Вам предоставить особых условий, которые полагаются гостю, идет война. А потом тогда Вы вызовете зависть, даже ненависть осталь- ных наших подопечных… Да, может, Вы хо- тели бы встретиться с кем-нибудь, кроме Фюрера? Если вдруг Фюрер по какой-либо причине не сможет вас принять.
С профессором Карлом Гаусгофером. – Он решил проверить реакцию коменданта на эту фамилию.
Он прочел на лице коменданта некоторую растерянность, он понял, что эта фамилия тому ни о чем не говорила.
Хорошо, мы постараемся организовать эту встречу, – после некоторой паузы сказал комендант. – А пока отдыхайте.
Что с ним делать? – спросил лагерный врач, когда Его вывели. – Ликвидировать?
Сумасшедший как сумасшедший, – по- жал плечами комендант лагеря. – Параноик как параноик. Я не понимаю, что Вы в нем нашли необычного? – повернулся он к одно- му из своих офицеров, бывшему студенту фи- лософского факультета Берлинского универ- ситета. – Что он инопланетянин? Так время теперь, видимо, такое подходит: если раньше почти все сумасшедшие в психушках Напо- леонами были, то в скором будущем все, мо- жет, – инопланетянами, предвидя, что, заво- евав Землю, мы обратим свой взор в Космос. Ведь уже недалеко то время, когда наши до- блестные войска обойдут вокруг земного шара и войдут в Берлин с другой стороны. Пред- ставляете: через несколько лет, а может, даже и месяцев, мой сын пинком сапога открывает вот эту дверь. Он ушел с армией Гудериана на восток, а вернулся с запада, с полной по- бедой… Сжечь успеете, – бросил комендант лагерному врачу – Пусть по-прежнему играет на своей скрипке. Никому и ничем он не опа- сен, даже полезен, музыка успокаивает и рож- дает надежду. По крайней мере – нам так лег- че загонять людей в газовые камеры. А играет он, скажу я вам, совсем неплохо. Более того – прекрасно! Правда, то и дело импровизирует. Это я вам говорю – профессионал, если вы помните, только война не дала мне окончить консерваторию.
А я бы все-таки отправил его в газо- вую камеру, – буркнул начальник охраны. – Пусть похуже, но музыкантов мы найдем. Если хотите – даже лауреатов международ- ных конкурсов.
Что вы на него так обозлились, Ганс? – засмеялся комендант лагеря, он сегодня был в хорошем настроении. – Сумасшедший – как сумасшедший. Что, вам, кроме него, не- кого отправить в газовую камеру? Будьте же снисходительны к чужим слабостям! Пусть заключенные отличаются друг от друга не только лагерными номерами. Пусть будет хоть один инопланетянин, тем более что он – тихий. Пусть играет на своей скрипочке!
Он все-таки необычный сумасшед- ший, – настаивал начальник охраны. – Ни одна овчарка, даже самая свирепая, не набра- сывается на него. Или начинает ласкаться, или в самый последний момент поджимает хвост и отходит. И ни один конвоир не уда- рил его прикладом. Что он владеет, по край- ней мере, гипнозом – это точно.
Это интересно!.. – заинтересовался ко- мендант лагеря. – А все-таки: кто он по на- циональности? Нееврей, скрывающий это? Они большие спецы по скрипочкам. И по гипнозу тоже. Сами бесталанны, а чужое ис- полняют лучше самих композиторов. И отку- да он к нам попал?
В том-то и дело, что неизвестно. Он был задержан под Берлином – представляе- те: под самым Берлином! – без всяких пропу- сков и документов. Его случайно задержали во время какой-то облавы, но в районном гестапо его не стали долго трясти, местно- му лагерю после авиабомбёжки срочно была нужна рабочая сила для разбора завалов – ну и не стали выяснять: все равно один конец, отдали с другими в тот лагерь. А из него уже без всякой проверки он попал к нам. Что удивительно, он владеет многими языками. Прекрасно владеет немецким, с русскими пленными говорит по-русски, с поляками – на польском, с французами – на их родном языке. А на допросах без сознания бредил вообще на каком-то непонятном языке. По крайней мере, ни один из наших лингвистов

не мог определить даже, к какой языковой группе этот язык относится.
Ты имеешь в виду своих лингвистов – из лагерной охраны или из районного отделе- ния гестапо? – захохотал комендант лагеря.
Я имею в виду настоящих лингвистов, есть у нас в лагере и такие из какого-то поль- ского университета, был еще один чех, но уже протянул ноги, в каменоломнях они быстро сдают. Дольше всех тянут верящие в Бога и всякие там сектанты.
У него, кстати, немного отличается форма черепа и вообще телосложение, – заметил лагерный врач. – Трудно сказать, именно в чем, но отличие есть. И мне, как специалисту, это сразу бросается в глаза. Я его нутром чувствую. Он легче переносит голод и изнурительную работу. Он даже уму- дряется подкармливать других, в частности профессора, который на него донес. А глав- ное – его взгляд. Я, как вы знаете, тоже обла- даю гипнозом, хотя и нееврей, – кольнул он начальника лагеря, – но я не могу выдержать его взгляда. Как врач, я могу сказать, что это не типичный случай сумасшествия. Все, что он говорит, абсолютный бред, но он менее всего похож на сумасшедшего. Я допускаю, что он просто дурачит нас, играет в сумас- шедшего.
Какой резон – чтобы раньше срока по- пасть в газовую камеру? – отверг эту мысль комендант лагеря. – А что если на самом деле – он инопланетянин? – захохотал он.
Хохот был дружно поддержан всем засто- льем.
Господин комендант, я отнесся бы к нему более серьезно, – вполголоса, что- бы не все слышали, сказал бывший студент философского факультета. – Он назвал фа- милию генерала Карла Гаусгофера. Помимо того что генерал Гаусгофер серьезный ученый в области философии и геополитики, он, как говорят, из близкого круга приближенных к Фюреру. Откуда он знает о генерале Гаусго- фере? Генерал Гаусгофер предпочитает оста- ваться в тени. Генерал Гаусгофер – ученик таинственного ученого неизвестной нацио- нальности, некоего Гурджиева, который свое
ученое кредо обозначил так: «Мой путь – это путь развития скрытых возможностей чело- века. Мой путь – против Природы и против Бога».
Комендант лагеря задумался.
А ну-ка, притащите сюда его соседа по нарам, этого вшивого профессора филосо- фии! Нет – чтобы спокойно сидеть в своей университетской дыре, тем более что в армию его не брали по возрасту, так ему захотелось славы и увеличенного пайка, стал рассказы- вать о смертоносном оружии, которое якобы изобрел профессор физики, его друг детства, и который якобы в последнее время специ- ально свернул свою работу по внедрению своего изобретения в жизнь! И сейчас ему, паршивой собаке, хочется в очередной раз выслужиться. Если окажется, что опять врет, завтра же расстрелять! Сюда его, быстро!
Притащили. Он чуть стоял на ногах, быв- ший лауреат и университетский профессор, трясся – не столько от истощения, сколько от страха.
Опять врешь, паршивая овца? – спро- сил комендант лагеря.
Никак нет, герр комендант! – пристукнул несуществующими каблуками лауреат и про- фессор философии. – Я всегда преданно слу- жил Фюреру и фатерланду!
Знаю, знаю, – снисходительно-равно- душно процедил комендант. – Что говорил тебе этот инопланетянин про свою машину или аппарат, что ли, на котором он прилетел?
Про аппарат он не говорил, сколько я ни выпытывал, он только однажды сказал, что может свободно передвигаться в простран- стве. Что он мог бы спокойно уйти из лагеря и никто не смог бы ему препятствовать.
Но почему тогда не уходит? – усмехнул- ся комендант лагеря.
Он говорит, что должен разделить судь- бу всех. Но мне кажется, что он что-то выню- хивает.
Если сможешь выяснить, кто он на са- мом деле, вернем тебе твой университетский мундир и лауреатские медали. Иди!.. Подо- жди!.. Как, по-твоему, похож он на сумасшед- шего?

Не знаю, герр комендант, я не специа- лист, я не психиатр, – затрясся профессор. – Но он – не как все. Иначе я бы не сообщил. Почему на нарах он попросил меня поме- няться местами? Там щель. И в звездные ночи он в нее подолгу смотрит на небо, выискива- ет какую-то звезду. И я ему как-то нарочно задал математическую задачу, уравнение, на которое нет ответа.
Так уж – и нет ответа? – усмехнулся ко- мендант лагеря?
Я же знаю, я же сначала в университе- те изучал математику, только потом перешел на философский факультет, – с гордостью начал полосатый землянин под номером 124482 и тут же осекся от своей смелости. – Есть математические задачи, на которых нет ответа.
Ладно-ладно, – снисходительно засме- ялся комендант. – Пусть будут без ответа. Любите, вы, ученые, приврать, чтобы каку- ю-нибудь премию получить. Зачем же зада- ча – если нет ответа? Ну, так что же он?
Он засмеялся и тут же, словно знал за- ранее, назвал мне ответ…
Комендант на какое-то время задумался…
Ну ладно, свободен…
Герр комендант, хайль Гитлер! Прошу вас, покажите специалистам, настоящим фи- зикам, а не этим безграмотным прохвостам, мое письмо. Они сразу поймут. Время не терпит, в основе изобретения моего бывшего друга детства, профессора физики, грозное оружие, которое не только спасет Германию, но и перевернет ход истории. Мы теряем уже не годы и даже не месяцы, а, возможно, уже дни, но еще не поздно. Потом будем кусать локти, но будет уже поздно. Это изобрете- ние достанется другим, и они будут владеть миром. Надо как-то доложить Фюреру, он поймет. Он просто не знает, что его окружили прохвосты. Надо любым способом заставить этого физика довести дело до конца. Даже че- рез пытки в гестапо.
Опять ты за свое! Уведите его!
Знаете что, – сказал комендант лаге- ря, когда заключенного № 124482 вывели из комнаты. – Передадим-ка этого «иноплане-
тянина» на всякий случай обратно в гестапо. А то мучаются от безделья, план не выполня- ют по «врагам народа». Пусть они хорошень- ко потрясут его, пусть все-таки выяснят, отку- да он. Они тоже умеют читать мысли, правда, при помощи клещей и всяких подобных штучек. Главное – уметь читать мысли, а ка- ким путем – неважно. Только передавайте не раньше, как взамен ему найдете приличного музыканта, – засмеялся он. – На работе газо- вых печей это не должно отразиться… Кста- ти, вспомнил, рассказывал мне один русский пленный, разжалованный за какие-то греш- ки в рядовые и отправленный на фронт, офи- цер-майор охраны одного из большевистских лагерей, что там практиковалось якобы в це- лях культурного обслуживания заключен- ных, а на самом деле, конечно, лагерного начальства, – лагеря-то, как правило, нахо- дились в глухой тайге, от тоски с ума сойти можно, – подавать заявки по начальству на- верх, кого из заключенных не хватает в лагер- ном театре или в концертной бригаде: певца, артиста или музыканта. Если таких в данный момент в лагерях-распределителях не ока- зывалось, нужные артисты или музыканты, конечно же ни в чем не виновные, специаль- но арестовывались. Бывало, рассказывал он, но только уже, конечно, на уровне генерала, подавалась заявка на конкретного извест- ного артиста. И начальники лагерей между собой соревновались, у кого больше извест- ных деятелей культуры, брали их друг у друга взаймы. Как-то этот рассказ у меня вылетел из головы, работы-то невпроворот, всего не запомнишь, а почему бы не позаимствовать хороший опыт? Между прочим, мы немало у большевиков в этом деле позаимствовали. Как это мне раньше в голову не пришло – за- вести в лагере приличного музыканта: сразу спокойствие и порядок – и насколько по- высилась производительность труда! Удиви- тельно, но при хорошей музыке люди как-то спокойнее идут в газовые камеры. Они ведь в большинстве своем знают, что это – газовые камеры, а тут вдруг вопреки разуму начинают верить, что это на самом деле баня, к тому же еще чуть ли не римская, где ведут светские

разговоры и ученые диспуты. Люди до самого последнего момента не верят, что под музыку Моцарта, а поляки – под полонез Огинско- го могут вести в газовую камеру. Кстати, ваш коллега Йозеф Менгеле, – повернулся он к лагерному врачу, – мы встречались с ним на последнем совещании, – большой меломан. Особенно он любит напевать во время своих опытов над заключенными арию из «Тоски», говорит, что это снимает напряжение…
А куда определили нашего коллегу, офи- цера-майора охраны большевистского лаге- ря? – засмеялся кто-то из офицеров.
Не смейтесь, он оказался очень ценным кадром. На фронте он быстро, в первый же месяц, сумел шмыгнуть в плен, прикинув- шись убитым на поле боя. Пройдя проверку, был определен в охрану в одном из лагерей. Выбился в старшие надзиратели. Даже напи- сал нечто вроде памятки, как вести лагерное дело с русскими военнопленными…

В гестапо Его снова пытали. Пытали дол- го и мучительно. До того, что выматывались сами. Во-первых, на допросах Он вел себя иначе, чем остальные. Он не молил о пощаде и в то же время не дерзил. Он называл своих мучителей бедными, обманутыми, заблуд- шими в своем неведении, искренне жалел их. Это их еще больше бесило. Это было для них хуже всяких оскорблений. Во-вторых, они никак не могли определить Его националь- ность и государственную принадлежность. И на какую разведку Он работал: русскую, американскую, английскую или еще какую? Еврейской разведки вроде бы еще не суще- ствует, впрочем, кто знает? Если же, чтобы угодить им и прекратить свои страдания, чтобы помочь им выйти из тупика, – Он ведь жалел их, – Он называл какую-нибудь стра- ну и город в ней, они тут же уличали Его во лжи дополнительными вопросами, они были все-таки профессионалами в своем деле, они могли ручаться, что ни в какой другой стра- не, ни на какой другой планете, если там есть жизнь, так профессионально не поставлено дело сыска и допросов и что так просто про- вести их невозможно. Тогда Он соглашался,
что Он – инопланетянин, но в этом случае они начинали выпытывать, где Он спрятал свой космический корабль, который может быть использован против них как оружие? А им сейчас срочно нужно оружие, которое могло бы повергнуть в панику противника. Напрасно Он пытался убедить их, что это со- всем не корабль в том смысле, котором они понимают, что они в нем совершенно ни- чего не поймут и тем более уж – не смогут его использовать, потому что он основан на совершенно иных энергетических, а глав- ное, нравственных принципах. Вызванный же врач-психиатр только пожимал плечами. Чтобы закрыть дело и расстрелять Его или отправить обратно в концлагерь, им нуж- на была ясность, а ясности не было, и по- тому, все больше запутываясь и озлобляясь, они подвергли Его новым и новым пыткам. Кроме всего прочего, они боялись за себя: их могли обвинить в профессиональной не- доработке и мягкости, и отправка на фронт в этом случае могла быть самым мягким на- казанием. И они боялись не зря. Неожидан- но их подопечным заинтересовались самые высокие инстанции. Может быть, кто-то, в свою очередь, состряпал донос и на следо- вателей гестапо, что они что-то темнят с этим странным сумасшедшим, а, скорее, они сами послали куда-нибудь отчет о вымотавшем их заключенном – а может быть, кто-нибудь из гестапо догадывался о тайных веровани- ях своего Фюрера, на то ведь они и гестапо, а скорее, написал докладную тот офицер, студент-философ из концлагеря, услышав из Его уст фамилию Гаусгофера, – так или ина- че, только проклятым сумасшедшим заинте- ресовался высокий чин из СС.
И Он подумал, что, может, эта неожидан- ная ниточка приведет его к самому Гитлеру? Он мечтал, если это можно назвать мечтой, встретиться с Гитлером, этим, по всему, боль- ным тяжелой психической болезнью чело- веком, которую люди не только не могут ле- чить, но даже не могут вовремя распознать. И Ему было непонятно, как попадают под влияние таких больных миллионы вполне нормальных людей. Он понимал, что сейчас,

в разгар страшной, почти всепланетной вой- ны невозможно убедить миллионы людей, что они слепо идут за психически больным. В искреннем гневе они растерзают тебя. Ему непременно нужно было разгадать эту страшную загадку: почему миллионы людей так слепо идут за параноиком – без содрога- ния души нельзя было видеть их искренний, доходящий до экстаза восторг, их слезы уми- ления, когда они видят своего Великого Кор- мчего Фюрера на трибуне, нечто подобное Он наблюдал и в нынешней России, когда на трибуну выходил Великий Кормчий Сталин. Скажи, Великий Кормчий Фюрер, этот не- счастный, что нужно, чтобы они сейчас все умерли за него – и они почтут это за счастье и умрут. Он подозревал, что Гитлер игрушка в чьих-то руках, что за ним стоят какие-то более могущественные силы, но Он не мог даже предположить, что Гитлер, в отличие от миллиардов землян, верит в Высших Неиз- вестных, которые могут быть инопланетяна- ми. Но кто они, эти люди или существа, кто маскируется под инопланетян?
Да, Он уже давно подозревал, что в Гер- мании за партийной программой нацио- нал-социализма, написанной, скорее всего, для одурачивания простого народа, прячется нечто иное, более страшное, не поддающееся логике и здравому уму. По коротким кадрам документальной кинохроники даже неопыт- ному психологу были видны у Гитлера явные признаки тяжелой психической болезни, что Гитлер не самостоятелен в своих речах и поступках, что он словно чья-то заведен- ная игрушка. Было ясно, что он выполняет чью-то чужую волю, которую считает сво- ей. Но кто стоит за ним? И что это за орга- низация – СС? Он уже отличал войска СС от тайной надпартийной организации СС, стоящей или прячущейся за ними, – узким кругом посвященных в специальные тайны. Этих посвященных можно было отличить от обыкновенных эсэсовцев по нашивке на ру- каве черного мундира, на ней, кроме свасти- ки, был изображен череп. Он предполагал, что истинных корней того, что прячется за наивной программой национал-социалисти-
ческой партии, выраженной в книге Гитлера
«Майн кампф», не знает даже высший гене- ралитет страны, ведущий войну и все больше недоумевающий над некоторыми военными решениями Фюрера, по их мнению, не толь- ко не логичными, но и самоубийственными, противоречащими интересам страны. Слов- но он давно служит каким-то иным, тай- ным от них, целям. После крупных неудач на русском фронте им порой стало казаться, что он заинтересован уже не в победе, а в во- енном поражении и даже в крахе своей стра- ны. Складывалось впечатление, что на Земле очень немногие догадываются, а если и дога- дываются, то не придают должного внимания истинной сущности того, что прячется за вы- веской немецкого национал-социализма…
Правда, еще за десятилетия до развязы- вания Второй мировой войны, еще в тридца- тые годы XX века раздавались редкие голоса- предупреждения, заявлявшие, что в Берлине готовится конец света, что там уже произо- шла подмена Христова креста ломаным кре- стом Дьявола, но, к сожалению, этих голосов никто не услышал. Или, точнее, не хотели услышать.
И Он все больше склонялся к выводу, что Гитлер был не кем иным, как жрецом ка- кой-то тайной религии, даже тайной космо- гонии, если хотите, жрецом несуществующей внеземной цивилизации…

Извинившись перед Ним, но уже не в той форме, в какой «извинялся» комендант ла- геря, Его быстро переодели в приличный костюм и поселили на тайной и строго охра- няемой вилле под Берлином, окружив под- черкнутым вниманием и заботой. То и дело к нему, то под видом врача, повара, истопни- ка стали наведываться странные люди, преи- мущественно желтой восточной расы, скорее всего, с Тибета, которые, видимо, владели той или иной степенью гипноза и древних оккультных знаний и явно Его прощупыва- ли, просвечивали, он чувствовал это по не- приятному шуму в голове. И вот, наконец, пришел землянин – тоже в штатском, но, по всему, кадровый военный, как он ни скрывал

этого, выправка выдавала. Впрочем, он появ- лялся и раньше, практически каждый день, начиная с того времени, как Его привезли сюда, но не показывался на глаза, прятался то за тонкой перегородкой, то за ширмой. Он чувствовал его, выделял по сильным биото- кам, идущим от того. Пришедший назвался профессором Карлом Гаусгофером.
Он даже внутренне вздрогнул от неожи- данности – Он уже не надеялся, что когда-то осуществится это его желание.
Мне сообщили, что Вы хотели встретить- ся со мной.
Да.
Он вспомнил, как профессор философии, сосед по нарам, назвав этого землянина сре- ди самых приближенных к Гитлеру, потом, спохватившись, взмолился: «Забудьте, что я назвал это имя, прошу Вас! Забудьте, ради бога! Само упоминание о нем, что Вы знаете о его существовании, может стоить Вам боль- ших неприятностей, а мне жизни».

Прежде чем начать разговор, назвавший- ся Карлом Гаусгофером долго и пристально рассматривал Его, и Он сначала с удивлени- ем, а потом со страхом – не за себя, за зем- лян! – понял, что землянин этот, в отличие от большинства других, несомненно, обладает мощным зарядом космической, или, как ее на Земле зовут, психической энергии, но са- мого низшего и грубого качества. На Земле такие земляне называются черными магами. Обычно снисходительный к земным поро- кам, как к непроявленному человеческо- му качеству, в данном случае Он испытывал к этому землянину истинное отвращение. Потому что тот не относился к незнающим или заблудшим, делающим зло по неразуме- нию, в силу недостаточности раскрытия со- знания, по суеверию, как тот же, например, комендант лагеря. Наоборот, Он видел перед собой темное и глубокое зло, сознательно ис- ходящее от этого землянина, обладающего серьезными и глубокими научными знания- ми. Несомненно, продавшийся Дьяволу зем- лянин, назвавшийся Гаусгофером, всеми си- лами тщился разгадать Его внутреннюю суть,
но, разумеется, у него ничего не получилось. Он скоро понял, что сидящий перед ним не простой смертный, что он обладает психиче- ской энергией более высокой концентрации, чем даже он, и потому он пришел к выводу, что сидящий перед ним, независимо от того, инопланетянин или прикидывающийся ино- планетянином, чрезвычайно опасен. Этот незнакомец, извлеченный гестапо из кон- цлагеря, совершенно не поддавался его вли- янию, что было исключением в его практике. Землянин, назвавшийся Гаусгофером, попытался вести разговор с Ним на равных, как Посвященный с Посвященным. Но Он к нему по-прежнему чувствовал отвращение как к глубокому и сознательному злу, хотя старался не показать этого. Он решил, раз уж попал в эту нелепую фантасмагориче- скую историю, попытаться добиться встречи с Гитлером, который, как Он все более укре- плялся в убеждении, Фюрером или Великим Кормчим на самом деле не был, а лишь пеш- кой в чужой и страшной игре. Или в край- нем случае встретиться с одним из высших его подельников. Или с такой таинственной личностью, как Карл Гаусгофер, о котором однажды проговорился сосед-профессор по нарам, а потом испуганно замолчал. А он был уверен, что сидящий перед ним земля- нин, представившийся Гаусгофером, был не
Гаусгофер
Он сказал, что Он уполномочен, – Он так и сказал по-земному: уполномочен! – гово- рить только с самим Фюрером. Землянин, назвавшийся Гаусгофером, стал Его мягко убеждать, что Фюрер пока очень занят, что пока переговоры поручено вести ему, что он – один из Посвященных, он сделал упор на этом слове, более того, он – один из осно- вателей Ордена, а если уж говорить начисто- ту, – холодно усмехнулся он, – об истинных целях Ордена он знает гораздо больше самого Фюрера.
Он в ответ молчал.
Да, это так, гораздо больше Фюрера – и Вы это знаете не хуже меня. – Он опять цинично усмехнулся. – Если уж говорить о чинах, если уж говорить об истинной роли

каждого из нас в Ордене и в Движении, то я, может быть, больше, чем генерал, а Фюрер, как был в армии ефрейтором, так ефрейто- ром и остался…
Повисло долгое молчание.
Почему Вы молчите? – не выдержал на- звавшийся генералом Карлом Гаусгофером.
Потому что Вы – не генерал Карл Га- усгофер, – ответил Он. – А я уполномочен вести переговоры только с самим Фюрером, или, в крайнем случае, с генералом Гаусгофе- ром.
Он уже неплохо ориентировался в земной иерархии. Он видел перед собой опасного и сильного жреца черной магии. Это когда высшие космические знания, достигнутые огромным напряжением воли, сознательно используются в целях зла. Бывает, что это делается бессознательно – в случаях непро- явленного сознания. Грубо говоря, это про- сто бессознательное зло. Но когда земляне сознательно ставят на службу злу все свое су- щество, всю свою волю, все свои знания, как общие, так и специально для этого добытые, в том числе светлые, как самими, так и его предшественниками в черных делах, – это уже признаки черной магии. Зло на Земле, чтобы не погибнуть, имеет невероятную спо- собность концентрироваться и подстраивать- ся под добро. Но где, кто источник, генератор этого зла? Подлог – главное свойство темных сил. Он уже понял, что сеть черных лож и ор- денов, цель и смысл которых до конца неяс- ны даже большинству из тех землян, кто со- стоят в этих орденах, опутывает Землю. И в эту сеть, как правило, пытаются вовлечь в том числе и самых честных и искренних землян, недовольных нынешним состоянием дел на Земле, чтобы прикрывшись ими, скрыть ис- тинные черные и далеко идущие цели. Осо- бенность таких орденов, которые подчинены Главному Черному Ордену, в том, что рядо- вые члены не подозревают об истинных це- лях Главного Ордена и даже могут иметь о них обратное представление, внизу совершенно неведомо, что делается наверху, и, наоборот, сверху зорко и злобно просматривается все, что делается внизу.
До сих пор Ему были непонятны до конца истинные корни тайной идеологии Гитлера. Простым расизмом и социальными подопле- ками его страшные деяния против человече- ства трудно объяснить. И вот только сейчас до Него понемногу стала доходить истинная страшная суть гитлеризма, спрятанная за со- зданной специально для народа простень- кой легендой национал-социализма. До него понемногу стала доходить степень сумас- шествия этого уникума, в руки которого по воле случая – но по воле ли случая? – попала власть. Это было не сумасшествие в обычном земном смысле. Это было управляемое сумас- шествие какого-то неземного порядка. В это трудно было поверить, но война, что сейчас полыхала на планете, казалось, была развя- зана ради торжества каких-то неведомых мо- гущественных существ, которые, возможно, должны прийти из Космоса на замену челове- ку. И по мере того как человек, назвавшийся Гаусгофером, стремился не допустить встречи с Гитлером, Он все больше понимал, что Гит- лер целиком находится под влиянием если не этого землянина, то тайной организации, стоящей за этим землянином. Организации, истинной цели которой, скорее всего, не зна- ет сам Гитлер, он является, вероятнее всего, лишь слепым оружием чьей-то черной воли.
Да, Вы правы, – скривился землянин, назвавшийся генералом Карлом Гаусгофе- ром. – Я действительно не Карл Гаусгофер. Скажу по секрету: генерал Гаусгофер с неко- торых пор отстранен от серьезных дел, он не в полной мере оправдал доверия Фюрера, ге- нерал сделал свое дело и теперь как бы на пен- сии. И встреча с ним Вам бы ничего не дала.
Тогда я требую встречи с самим Фюре- ром. И больше ни с кем.
Тогда землянин, назвавшийся Гаусгофе- ром, попытался поставить условие, чтобы он непременно присутствовал при встрече с Фюрером.
Он мягко, но твердо отклонил и это усло- вие.
Я на Вашем месте так и поступил бы, – криво улыбнулся землянин, назвавшийся Га- усгофером. – Решать всегда нужно на самом

высшем уровне. Только нужно знать, где этот самый высший уровень, – многозначительно подчеркнул он. – Мне непонятно, почему Вы хотите иметь дело не со мной, а с Гитлером. Неужели Вам все еще неясно, что самое глав- ное решает не Гитлер. Да, я не генерал Карл Гаусгофер. Профессор Гаусгофер с некоторых пор всего лишь ширма в нашем деле, он ни- чего не решает. Он всего лишь один из Посвя- щенных и не самых главных. Решаю я – че- ловек без ученых степеней, без генеральских погон и даже без имени. Я его забыл ради дела, я уже не помню, как меня звали в дет- стве… Нет названия и у Ордена, у идеи, про- водником которой я являюсь. Это не только в целях конспирации, всякое название сужи- вает мысль. Может быть, Вы сегодня встрети- тесь с Гитлером, если я посчитаю это нужным или возможным, он, как капризный ребенок, настаивает на встрече с Вами, в мое отсут- ствие в Берлине кто-то доложил ему о Вас, не предупредив меня. Но помните, решать дела на Земле можно только со мной. Я ска- жу больше, Гитлер считает, что принимает ре- шения он, а на самом деле решают другие. Он решает только второстепенные вопросы и ча- сто в силу своей болезненной амбициозности и преувеличенного самомнения только путает дело.
На следующий день после того, когда его посетил землянин, назвавшийся Гаусго- фером, а потом признавшийся, что он не Гасусгофер, его посетил другой землянин, в очках в тонкой оправе, какие любят носить земляне, причисляющие себя к земной элите или к так называемой интеллигенции. После долгого молчания он назвался Гиммлером. Он внутренне вздрогнул от ужаса и в то же время обрадовался этой встрече – Он уже знал, что в руках этого субъекта огромная власть, в том числе войска СС, об истинном назначении которых Он уже немного догадывался.
Чем Вы так удручены? – спросил Он Гиммлера, не дав тому времени освоиться. – У Вас только что был неприятный разговор с Фюрером?
Гиммлер потрясенно смотрел на Него – он только что собирался задать свой первый
вопрос, но Он на какую-то секунду опередил его, и не просто опередил…
Вы читаете мысли? – криво усмехнув- шись, почти шепотом спросил Гиммлер.
Что же все-таки случилось? – не отве- тив, переспросил Он. – Или мы будем откро- венны, разумеется, в тех рамках, насколько это возможно, или у нас не получится ника- кого разговора, – холодно сказал Он.
Что касается моего настроения… Если раньше Фюрер ставил целью переселение евреев на Ближний Восток, в Палестину, то в один момент Фюрер вдруг понял… что на Земле не будет мира… пока на ней будет су- ществовать хотя бы один еврей. Он дал мне приказ уничтожить всех евреев, по первой поре хотя бы тех, что находятся на террито- рии рейха и на уже завоеванных территориях.
И в глубине Вашего сознания Вы не можете примириться с этой, на Ваш взгляд, жестокостью? – в надежде спросил Он. – Но, как солдат, вынуждены это выполнять?
Что Вы! – испуганно и возмущенно вос- кликнул Гиммлер, длинными музыкальными пальцами нервно пробегая по подлокотнику кресла. – Как Вы могли обо мне подумать та- кое?! – нервно засмеялся он. – Ведь я один из Посвященных и один из семи учредителей Ордена! Один из главных учредителей Орде- на! – со значением подчеркнул он. – Неко- торые, правда, приписывают эту роль себе… У меня не возникло и тени сомнения в вы- полнении этой задачи. Как Вы могли обо мне так подумать! Я опечален другим. Фюрер по- требовал уничтожить пять миллионов евреев немедленно, примерно такое количество их сейчас в фатерланде и на захваченной терри- тории, а может, даже и шесть, никто их тол- ком не считал, плодятся, как кошки. А это, как Вы понимаете, при наших все еще, прямо скажем, кустарных, не отвечающих духу со- временности, средствах ликвидации гигант- ская работа, а я и без того чрезвычайно утом- лен, у меня и без того огромное количество ответственных дел. И, когда я слушал Фю- рера, у меня на мгновенье мелькнула недо- стойная мысль: разве справедливо требовать от меня нового сверхчеловеческого напряже-

ния? Видимо, я как-то невольно дал понять это Фюреру, или он, как и Вы, сейчас, про- чел мои мысли, но он был очень недоволен. Он страшно разгневался, и вот теперь мне очень грустно, что я огорчил его, что позво- лил себе эти мгновения слабости и эгоизма. И вот я теперь размышляю, как мне сроч- ным порядком, не отзывая войска с фронтов, ликвидировать эти пять-шесть миллионов ублюдков-недочеловеков. Поймите меня правильно, ради идеи я уже столько жерт- вовал. И если надо – я готов еще! Но я сплю всего несколько часов в сутки…
Гиммлер ушел, так ничего и не сказав о главном, мялся, таинственно намекал на что-то и ушел, так ничего и не сказав вразу- мительного, скорее всего, он и не знал глав- ного. Гиммлер тоже был только исполнителем чужой воли. Он понял лишь одно: насколько страшная суть таилась в этих землянах и за их спинами. В результате чего произошло та- кое извращение человеческой сути? Ведь от первого и от второго посетивших Его землян осталась лишь внешняя оболочка! Объяснить простым безумием это невозможно. И если даже безумие – то совершенно иного рода, потому что на обыкновенных безумных они не походили. Скорее всего, это было похоже на поведение гипотетических инопланетян, которым история Земли, человеческой циви- лизации на ней чужда и ненавистна и которую нужно срочно приспособить для своей коло- низации, и даже не приспособить, а уничто- жить, чтобы освободить место для себя. Но даже гипотетически трудно было представить таких инопланетян. Это скорее было похоже на то, если бы происходило в каком-то ином мире – иной Вселенной, законы которой ле- жат совершенно в иной плоскости. Иначе говоря, словно это происходило в какой-то сошедшей с ума Вселенной, которой на са- мом деле не существует. Такую Вселенную можно представить только воспаленным во- ображением. Выдающийся русский физик и космолог Георгий Гамов, в предчувствии большевистского ареста в 1933 году, восполь- зовавшись заграничной научной команди- ровкой, бежавший из СССР (первоначаль-
но он попытался бежать с женой из Крыма на весельной лодке в Турцию, но сильный шторм заставил вернуться, к счастью, эта по- пытка осталась незамеченной властями), од- нажды вообразил параллельную вселенную, в ней, например, обыкновенный биллиард- ный шар может одновременно влетать в две лузы. Но та вселенная не отрицала элемен- тарной этики. Мир, по логике которого дей- ствовали Гитлер и Гиммлер, по крайней мере, так же чужд всему земному, как и вселенной Георгия Гамова. Но ради чего, ради каких це- лей они действуют? Он не мог понять, каки- ми высшими соображениями и силами на- правляется их чудовищная деятельность. Он больше готов был поверить в параллельную гипотетическую, на самом деле несуществу- ющую вселенную Гамова, чем в реальность замыслов Гитлера, если бы только что перед ним не сидел бы один из ближайших по- дельников Гитлера, а Он сам не был бы его пленником. Если бы перед ним только что не сидел бы сам Гиммлер и доверительно не рассказывал бы о своих злодеяниях, даже не о злодеяниях – нет еще в земном языке сло- ва, которое в полной мере определило бы это деяние. Он не мог без отвращения вспоми- нать это чудище в обличье землянина. Уходя, Гиммлер переживал совсем не потому, что ему было приказано убить для начала пять-шесть миллионов землян. Нет! Ради дела, которо- му он безраздельно служит, он согласен и на большее, но, понимаете, выбрано не самое лучшее время, недостаток технических воз- можностей, предельная усталость… Нужно во что бы то ни стало? Пересилим минутную сла- бость – раз надо! Он готов еще и еще жертво- вать собой ради святого дела. Гораздо труднее было уничтожать своих, немцев, во время ак- ций 1940–1941 годов, когда пришлось ликви- дировать двести тысяч сограждан – слабых, психически больных, неизлечимых, метисов, членов всевозможных религиозных общин, всех, кто лишь загрязнял чистоту германской расы. Но все-таки, несмотря на их неполно- ценность, они были свои, и у него тогда еще не было опыта. Этой медицинской програм- мой под его руководством тогда непосред-

ственно занимался оберштурмбаннфюрер СС врач-профессор Вернер Гейде.

Буквально через полчаса после Гиммлера неожиданно без всякого предупреждения во- шел Гитлер…
Вот, оказывается, почему приходил Гимм- лер, этот трус Гитлер для проверки пустил его вместо себя. Гитлер еще у порога, как толь- ко за ним закрылась дверь, скрестил руки на груди и пытался произвести величественный вид римского императора, но стоял, волну- ясь, как нашкодивший школьник, вызван- ный к директору школы.
Он сразу понял, что перед ним одержи- мый, глубоко несчастный, психически тя- желобольной человек, которому в силу та- инственных обстоятельств попала в руки власть. А сейчас, после встречи с землянином без имени, а потом с Гиммлером, Он оконча- тельно понял, что этот полубезумец, считаю- щий себя гением и сверхчеловеком, малень- кая пешка в чьей-то большой и черной игре, в которой, возможно, даже таинственный Гаусгофер играет второстепенную роль. Или, однажды раскрывшись, специально скрыва- ет свою роль. Кто-то дергает за невидимые для землян и для самого Гитлера веревочки за его спиной.
Гитлер вошел явно взвинченный. Он это сразу понял, что Гитлера долго готовили, пре- жде чем пустили сюда. Гитлер долго и изуча- юще смотрел на представителя, как он пред- полагал, Высших Неизвестных, руки его мелко дрожали, как он ни пытался удержать дрожь.
Но «представитель Высших Неизвестных» тоже молчал.
Чем Вы можете доказать, что прилетели оттуда? – без предисловий, как подобает Ве- ликому Кормчему Фюреру, хрипло спросил Гитлер, ткнув пальцем вверх. – Мои подчи- ненные, сомневаясь в этом, долго убеждали меня не встречаться с Вами. Что Вы подстав- ное лицо. Может быть, шпион русских или англичан. Мои подчиненные до сих пор не могут простить себе, что информация о Вас,
«представителе Высших Неизвестных», если
Вы действительно таковым являетесь, минуя их, случайным образом попала сразу ко мне.
А какие нужны доказательства? – в свою очередь спросил «представитель Выс- ших Неизвестных». У Него было впечатле- ние, что Он участвует в каком-то пошлом розыгрыше, и потому был неприятен себе.
Гитлер задумался. Глаза его лихорадочно забегали по комнате. Наконец он алчно уце- пился взглядом за графин с водой на столе.
Могли бы Вы волевым усилием нагреть стакан воды? – хрипло спросил он. На боль- шее у него, видимо, не хватило фантазии, ибо, кроме примитивных книг по черной магии, скорее всего, он ничего не читал. Кто специ- ально наводняет планету этими книгами?
Пожалуйста! – «представитель Высших Неизвестных» пристально в течение несколь- ких минут смотрел на стакан, протянув к нему руку. – Пожалуйста!
Гитлер протянул было руку, но передумал, шагнул к двери, и, распахнув ее, громко по- звал:
Генрих!
На пороге тут же появился Гиммлер. Гит- лер показал на стакан и направился к столу, но Гиммлер опередил его и тут же радост- но-испуганно отдернул руку:
Он горячий, мой Фюрер! – глаза его за- горелись. – Он горячий! Я чуть не обжег руку. Гитлер не поверил и осторожно дотронул-
ся сам. Руки его задрожали еще больше, он чуть сдерживал слезы.
Ты свободен, Генрих! – наконец смог выдохнуть он. – Ты свободен! – повторил он, видя, что Гиммлер замешкался и хочет остаться, и, когда за Гиммлером закрылась дверь, тяжело плюхнулся в кресло.
Услышали!.. Услышали!..– клокотало у Гитлера в горле. – Они меня наконец услы- шали!.. Я был прав! Я докажу этим скотам, которые не верили мне… Что я был прав… Они прислали своего представителя. А мои скоты еще не хотели допускать его до меня!.. Тут не иначе заговор… Они до того помимо меня собирались наладить контакты с англи- чанами, – Гитлер был в трансе. Он говорил куда-то вверх и вбок, ни к кому не обраща-

ясь, словно он был в комнате один. – Они ус- лышали меня!.. Они помогут мне!..
Но вот его глаза остановились на «пред- ставителе Высших Неизвестных».
Почему они не всегда понимали мои поступки? – прохрипел Гитлер, снова ткнув пальцем в потолок. – Почему они не всегда помогают мне – те, кто Вас послал?.. Неу- жели они не догадываются, что иногда мне приходится действовать окольным путем, приспосабливаться под скотскую логику этих полулюдей? У нас на Земле говорят: с кем по- ведешься – от того и наберешься.
Но «представитель Высших Неизвестных» молчал.
Почему Вы молчите? – хрипло спросил Гитлер.
Я пришел не отчитываться, а слу- шать, – наконец сказал «представитель Выс- ших Неизвестных».
Они послали Вас за отчетом? – испу- ганно, но с надеждой спросил Гитлер. – Им что-то неясно в моей борьбе? – Голос Гитлера дрожал, он вот-вот мог упасть в обморок.
«Представитель Высших Неизвестных» молчал.
Они сомневаются во мне? – Голос Гит- лера сорвался на плач.
Начните с самого начала, – вместо от- вета твердо предложил «представитель Выс- ших Неизвестных». – Расскажите с самого начала, с первых шагов Вашего Движения.
С самого начала?.. – Гитлер не мог по- нять, чего от него добиваются. – Если я в чем-то ошибся, почему они не подсказали? Я готов был выполнить любой их приказ… Почему они никого не присылали раньше?.. Я не раз обращался к Небу… Если я что-то де- лал не так?.. Я сколько раз просил их!.. Или они испытывали меня?
Успокойтесь!.. Кто до Вас начал эту борьбу? – вместо ответа спросил «представи- тель Высших Неизвестных». Он понимал, что все зависит от первых минут, нужно не дать Гитлеру, а там за дверью – Гиммлеру, а глав- ное, человеку без имени, который на самом деле мог быть и Гаусгофером, опомниться. А Он не сомневался, что человек без имени
где-то здесь – рядом, и он гораздо опаснее Гиммлера. А именно от него идут эти токи…
Я за своих предшественников на Зем- ле не отвечаю… Они много напутали… Они не так вели борьбу… Они больше, как дети, играли в тайные общества, чем делали. Мне потом пришлось до многого доходить само- му. Хорошо, что Вы посещали меня в пору озарений.
Кто посещал?
Разве Вы не знаете, кто? – удивился Гит- лер.
Повторяю: я пришел спрашивать, а не отвечать… Кто до Вас начал борьбу? – жестко прервал его «представитель Высших Неиз- вестных».
Я не все знаю… В восьмидесятые годы прошлого века в Германии, Англии и Фран- ции были образованы общества посвящен- ных, которые на самом деле настоящими Посвященными еще не были. Они имели какое-то отношение к так называемым ма- сонам, которым якобы в общих чертах уже была известна главная идея-тайна. А кем она была четко сформулирована – я не знаю. Но они ничего не делали, они только болтали. Впрочем, конечно, они подготовили почву, но они много напутали, а главное – ниче- го серьезного не делали. Орден носил имя Розы и Креста. Один из посвященных, некто Булвер-Литтон, он еще тогда написал книгу
«Раса, которая нас вытесняет». В ней были заложены основные принципы зарождения новой расы. Только высшие из масонов зна- ли об этой доктрине. К нам она пришла из Англии. К нам переехал основатель масон- ской ложи «Золотой рассвет» некто Кроу- ли… В конце прошлого века было создано берлинское общество Ордена под названием
«Сверкающая ложа». Кстати, Карл Гаусго- фер… – Гитлер смутился.
Карл Гаусгофер принадлежал к этой ложе?
Кажется, да!..
Кажется или да?
Точно я не знаю… Лож и обществ было много, и их специально называли разными именами, может быть, чтобы внести пута-

ницу и лучше законспирировать главную идею. Булвер-Литтон в своем романе четко дал знать нам, что среди нас уже есть суще- ства, обладающие сверхчеловеческим могу- ществом. Они постепенно вытесняют непол- ноценных людей, ныне живущих на Земле, и приведут избранников человеческой поро- ды к грандиозной мутации… Я, прежде всего, подумал о себе…
Но книга Булвер-Литтона была просто так называемым научно-фантастическим ро- маном?
Нет, – засмеялся Гитлер. – Это специ- ально было мистифицировано под науч- но-фантастический роман, чтобы обмануть непосвященных. На самом деле это было провозглашение идеи, законспирирован- ное под беллетристику. Кому это было адре- совано, те поняли. Нас в Германии тогда было мало, и мы были еще слабы духом. Над нами смеялись. Я говорю не о себе, я говорю о Движении…
А кто был предшественником Булве- ра-Литтона?
Идея пришла с Востока, с Тибета, мои предшественники открыли ей путь на Запад. На этом их заслуга кончается… В двадцатые годы была создана группа Туле, куда, кроме меня, вошли Гесс, ученик Гаусгофера… Вы, конечно, слышали про Гесса? Эти… мои…– махнул рукой он на дверь, – считают, что Гесс или предал, или сошел с ума, когда 10 мая 1941 года в самый разгар войны, перед нача- лом моего вторжения в Россию, перелетел в Англию. Кое-кто даже требовал выкрасть его и показательно казнить. Они, непосвя- щенные, не знали и не знают, что он полетел туда с тайной миссией…
По Вашему приказу? – уточнил «пред- ставитель Высших Неизвестных».
Да… – опять смутился Гитлер. – По на- шему приказу… По приказу Ордена… обще- ства… Надо сказать, что члены общества Туле не гадали в карты, не падали в обморок, как экзальтированные дамы во время спирити- ческих сеансов… Нет-нет, я не отрицаю эти масонские ритуалы, я на первых порах сам активно участвовал в них. Но мы не забывали
грязной земной работе, что надо рыхлить почву для будущего урожая. Только с 1919 по 1923 год мы совершили более трехсот поли- тических, а на самом деле ритуальных, ма- гических убийств. В наш безобидный с виду культурный кружок входили известные про- мышленники, и не только немецкие, – мно- го средств дал нам на пропаганду и развитие Движения Генри Форд, основатель амери- канского автомобилестроения, с виду тихая овечка.
Он входил в Ваше общество?
Нет. Он далеко не все знал о нашем Движении, но он видел наше принципиаль- ное отношение к евреям, извечной чумы всех народов. А он не просто люто ненавидел их, а глубже других понимал их гнусную сущ- ность, в том числе их роль в развязывании междоусобных войн, в натравливании одно- го народа на другой для собственной выгоды, в умении подстраиваться под кого угодно. Многие ломали голову о тайных пружинах войн, а ведь по большому счету причина одна. Генри Форд в своей книге «Междуна- родное еврейство» одним предложением эту причину вскрыл: «Подвергните контролю 50 самых богатых еврейских финансистов, которые творят войны для собственных при- былей, и войны будут упразднены». В наш тогда еще небольшой кружок входили ари- стократы, юристы, полицейские – все, кто имел в этом мире власть, желание изменить мир к лучшему и деньги, а деньги на нашей грешной планете, как Вы знаете, благодаря опять-таки евреям теперь главная власть. Не большевики в России, деньги задолго до них отменили Бога. В мире давно только отзвуки Его… И с некоторых пор Его имя, как и боль- шевики, я пишу с маленькой буквы… Но мои соратники далеко не все знали. У каждого была своя степень знания, своя степень по- священия. Иногда мы пускали к себе для пу- тания карт разных трепачей, вроде универси- тетских профессоров. Но я всегда ненавидел их. Это люди без каких-либо убеждений, са- мые безнравственные низменные существа, они одинаково могут служить и тебе, и твоим врагам, в зависимости от того, кто больше за-

платит, и легко предают как тебя, так и вра- гов твоих. Им не важно, в чьи руки попадут их изобретения, им лишь бы получить каку- ю-нибудь престижную премию, даже если в придачу к ней не дадут ни копейки. И чтобы вытянуть из них знания, мы придумывали для них разные премии, как для детей, игрушки… Я признаюсь Вам, что Гесс полетел в Англию со специальным заданием к братьям по об- ществу Туле. Война – войной, а главное дело мы с англичанами продолжали делать вместе. Но с полетом Гесса, к сожалению, не все вы- шло гладко. К тому времени наши братья по Ордену были уже везде, не знаю, их не было разве только где-нибудь в Занзибаре, впро- чем, и Африку к тому времени мы уже начи- нали прибирать к рукам. Так вот он полетел к нашим братьям, так называемым вольным каменщикам, хотя от масонов к тому време- ни я уже отмежевался, они стали мне путать карты и играть свою, не совсем мне понят- ную игру. Уже в 1935 году я официально за- претил масонство, хотя контактов с ними мы никогда не прерывали. Можно сказать, что до определенных времен мы были попутчи- ками. Так вот, что касается Гесса: через пол- тора месяца мы должны были начать священ- ный поход против России, и он должен был согласовать кое-какие планы. Но кто-то там начал играть другую игру или струсил, и он должен был в этом разобраться.
Гесс с кем непосредственно должен был встретиться в Англии?
В 1936 году под видом болельщи- ка Олимпийских игр в Берлин приезжал брат-масон лорд Гамильтон, и теперь вот к нему полетел Гесс. Но у него было и другое, тайное задание.
Он не успел спросить, уточнить: «С какой главной целью полетел в Англию Гесс?», Гит- лер опередил Его:
Вы, конечно, догадываетесь, зачем он туда летел, потому не буду объяснять подроб- ности. Гесса некоторые горячие головы пыта- ются выдать за предателя или за сумасшедше- го. Требуют наказать его. А я молчу. До поры до времени пусть так считают, это мне даже на руку. Но придет время, и мы воздадим ему
должное за его страдания, за его оскорбле- ния. Не все даже из Посвященных должны догадываться о целях его полета. А он – один из преданнейших людей Движения. Может случиться, что он прикинется сумасшедшим, это предусмотрено правилами игры. Только один-два человека в мире знают истинные цели полета Гесса.
Гаусгофер знает о целях полета Гесса? Гитлер молчал.
Я повторяю: Гаусгофер знает о целях полета Гесса?
Да!.. – с трудом выдавил Гитлер. – Гесс ведь его ученик. – Знает, но не все, – попра- вился Гитлер.
Вот Вы говорите, что основная идея была принесена с Тибета. А на Тибет кто ее принес?
Первоначально она была принесена на Землю из Космоса. Она была принесена Вами, Высшими Неизвестными. Точнее, Ва- шими посланниками. Она была спрятана на Тибете, в Гималаях, как на самых высоких и недоступных горах, когда на Земле погиба- ла цивилизация великанов. Атлантида была одним из последних островов этой циви- лизации. Потому ее спрятали на Тибете и в Гималаях, замаскировав охрану под буддий- ские монастыри. Эта тайна с самого начала была сокрыта под страхом смерти, а потом уже, следующие, ее просто не знали, а просто в нее верили.
Хорошо, кто Вам раскрыл эту тайну?
В общих чертах… один из самых Посвя- щенных… а потом меня осенило.
Кто был этот Посвященный?
Я… Я… его не знаю…– Руки у Гитлера дрожали. – Он никогда не называл своего имени.
Почему Вы скрываете? Гаусгофер?
Значение Гаусгофера преувеличивают. Гаусгофер только обосновал идею расшире- ния германского жизненного пространства, не более. Можно сказать, что раскрыл мне глаза. 28 июня 1924 года он выступил в цир- ке «Корона» на многотысячном митинге, организованном «Немецким союзом борьбы против лжи об ответственности за войну», ра-

нее эта организация именовалась «Немецкий вынужденный союз против черного позора». Имелось в виду наше поражение в Первой мировой войне и засилье в Германии евреев после нее. Они из всего делают себе выго- ду, а из войны прежде всего. Мы проиграли, а они, в большинстве отсиживаясь в тылу, выиграли. Выступление Гаусгофера вызвало бурные овации. Он впервые во всеуслыша- ние сказал: «Где письменно закреплено, что все великие народы Земли имеют право объ- единиться, чтобы изувечить наше жизненное пространство, чтобы лишить нас возможно- сти вольно дышать? Они всегда должны пом- нить, что немецкий народ никогда не смирит- ся с урезанным жизненным пространством, что он никогда не откажется от прав на свои территории». Далее Гаусгофер под крики одо- брения продолжил: «Вы не имеете права ро- жать детей, если не намерены завоевать ради этих детей жизненное пространство». Это его выступление, конечно, способствовало мое- му озарению, но мы пошли дальше, мы кину- ли свой взор не только на всю Европу, но и на Восток, а потом и на всю планету.
И все-таки: кто был этот Посвящен- ный?
Я не имею права называть его имя даже Вам, не зная Ваших полномочий. К тому же, если честно сказать, я не знаю его настоящего имени… Может быть, у него несколько имен. Я не знаю Ваших полномочий, а главное – степени Вашего посвящения… Раз Вы отту- да, – Гитлер ткнул пальцем в потолок, – Вы должны знать его настоящее имя… У меня заболела голова… Я прошу перерыва… Я так много работаю… Ради нашего с Вами обще- го дела, что очень быстро устаю… Я выйду на минутку. – Глаза Гитлера потеряли прежний блеск и стали бесцветными, тусклыми, дви- жения вялыми. Видимо, данная ему извне энергия истощилась, и теперь он уже был обыкновенным жалким полусумасшедшим.
«Представитель Высших Неизвестных» теперь точно знал, что где-то рядом, возмож- но, в одной из соседних комнат находится тот, кто сначала назвался Гаусгофером, а по- том заявил, что он не Гаусгофер, и Ему не
хотелось, чтобы Гитлер сейчас встретился с ним.
Выпейте воды из этого стакана, Вам сразу будет легче. Не бойтесь, она не отравле- на, – «представитель Высших Неизвестных» отлил четверть стакана в другой и выпил сам.
Выпив воды, Гитлер сразу ожил.
Надо же… какая сила в этой воде! – сла- бо улыбнулся он.
И все-таки: кроме обоснования идеи расширения германского жизненного про- странства, какую роль в Вашем Движении сыграл Карл Гаусгофер? – не дал ему опом- ниться «представитель Высших Неизвест- ных».
Прошу Вас, пока не спрашивайте об этом. – Руки Гитлера снова мелко задрожали, на лице появился пот.
Хорошо, какую роль сыграл в этом по- койный Ганс Горбигер… Отпейте еще воды.
Гитлер отпил еще глоток, трясущейся ру- кой вытер пот со лба:
Вам известно и о Гансе Горбигере? Ганс Горбигер не был Посвященным, он был все- го лишь основателем новой науки, – немно- го успокоившись, ответил Гитлер, на этот вопрос ему, видимо, было легче отвечать. – Арийской науки, – уточнил он. – Нам очень мешал этот подонок Рудольф Штейнер в Швейцарии. Он утверждал, что вся Все- ленная содержится в человеческом уме и что этот ум способен к деятельности, не соизме- римой с той, что говорит нам ортодоксаль- ная психология. Он смел утверждать, что есть белая и черная формы магического дей- ствия – в зависимости от целей, на которые оно направлено. Он кричал, что наша теосо- фия и различные новоязыческие общества служат всемирному злу. Правда, мы сделали так, что над ним все смеялись и считали его сумасшедшим, в том числе и представители ортодоксальной еврейской науки, которую я потом частью разогнал, частью перестрелял или отправил в концлагеря, а остальные ев- рейские ученые стали работать на меня. В на- чале Движения, не зная его главных целей, они, как и еврейские банкиры, мне сильно помогали, а потом они стали мне просто не

нужны. Рудольф Штейнер призывал бороть- ся с нами, я сначала подозревал, что он ев- рей, но проверили: нет, чистокровный не- мец. Он кричал, что, пока не поздно, пока своими тенетами мы не опутали всю планету, надо запретить нас. Он кричал: чтобы про- тивостоять злу, надо создать специальную моральную доктрину, обязывающую ученых пользоваться только благоприятными тай- ными силами. Он хотел создать специальное общество борьбы с нами, общество белой магии, но мы вовремя его прикончили, хотя все равно никто к нему не прислушивался, ему все равно пришлось бы кончать свои дни в сумасшедшем доме или в концлагере. На всякий случай я приказал его прикончить… слишком уж он жужжал над ухом. – Гитлер перевел дыхание. Он быстро уставал, ког- да говорил. – Также я приказал прикончить французского ублюдка, философа Рене Ге- нона, который еще в 1921 году начал о чем- то догадываться. Я, правда, не все понял из его бреда, слишком мудрено и запутанно он говорил и писал, но Гаусгофер сказал, что он очень опасен. И тогда я приказал его убрать. К Рене Генону действительно никто не при- слушался. А писал он вот что: «Лжемессии, которых мы видели до сих пор, совершали чудеса только очень низкого качества, а их последователей было, вероятно, не так труд- но соблазнить. Но кто знает, что готовит нам будущее? Если подумать, что эти лжемессии всегда были лишь более или менее бессозна- тельными орудиями в руках подстрекателей. И, если обратиться, в частности, к серии по- пыток, совершенных последовательно теосо- фами, то нельзя не прийти к мысли, что это только попытки, некоторого рода опыты, повторяющиеся в различных формах, пока не будет достигнут успех, а в ожидании его жрецы черной магии везде и всюду делают одно и то же – сеют смятение в умах. Мы не думаем, что теософы, так же как оккультисты и спириты, в силах сами выполнить целиком такое предприятие. Но нет ли за всеми этими движениями чего-то другого, более грозно- го, чего их руководители, может, и не знают, и чьими простыми оружиями они тем не ме-
нее являются, в свою очередь?..» Это ублю- док, как видите, кое о чем догадывался…
Гитлер постепенно приходил в себя:
Нас предают анафеме, как врагов разу- ма, – натужно засмеялся он, если это можно было назвать смехом, но улыбка тут же сошла с его лица. – А мы такие и есть! – привстав, со свистом зашептал он. – И в гораздо более глубоком смысле. В каком? Буржуазная наука и мораль в своей идиотской гордости никогда этого не сможет понять. Это и хорошо. Они так и подохнут, ни о чем не догадавшись. Они не знают, что мой путь – это путь развития скрытых возможностей человека. Он против природы человека и против Бога. Да, в этом смысле я последователь Гурджиева. Или он – мой последователь, предвидевший меня. Да- да, против Бога! То, что я еще не совсем разо- гнал Церковь, еще ни о чем не говорит. Я ее на самом деле уже уничтожил, но народ до поры о том не подозревает, ходит в пустые здания, в которых давно нет Бога. Народу нужна ка- кая-то духовная жвачка, пока мы ему не дали взамен свое знание. Впрочем, зачем я Вам все это рассказываю? – снова засмеялся он. – Вы прекрасно знаете… Главная же заслуга Гор- бигера, что он открыл для нас на Земле все- мирный закон борьбы между огнем и льдом. Звезды – не раскаленные сгустки плазмы, а ледяные глыбы, и вся история человече- ства, как и история Космоса, определяется борьбой между льдом и огнем. Да, человече- ская эволюция не завершена. Тут мы соглас- ны с Дарвиным, – хохотнул он. – Но выход совсем не в коммунизме, о котором кричат еврей Маркс и подобные ему. Маркс – еврей, отколовшийся от еврейства и отказавшийся, как и я, от Бога. Но он евреем и остался, мало того, еврей, отказавшийся от своего бога, еще более опасен, он еще более еврей. Его богом становится золото, монета. Он тем самым освобождается от последних нравственных принципов. И вот такое безбожное еврейство постепенно захватывает мир. Самое страш- ное, что евреями по духу становятся рожден- ные по крови неевреями, порой они, даже сами не подозревая об этом, по духу становят- ся евреями. И их трудно, почти невозможно

распознать. По отцу-матери он может быть, к примеру, немцем, русским, а на самом деле давно уже еврей. Таким, например, был у Кав- казца ублюдок Бухарин. Человек на Земле погряз в грязи, он – на краю гибели. Все кри- чат: давайте его спасать! А мы говорим: зачем тащить его от пропасти назад, если он хочет туда? Наоборот, надо помочь ему в этом. Мы вместо него создадим, воспитаем нового че- ловека.
Гитлер все более загорался каким-то тя- желым и мучительным внутренним огнем и перестал, если можно так сказать, стеснять- ся своего высокого гостя, по его убеждению,
«представителя Высших Неизвестных». Он уже не говорил, а кричал, словно перед ним был не один слушающий, а целое собрание, может быть, даже толпа на площади. В его вы- криках не было никакой логики и последова- тельности, и, чем больше Он его слушал, тем больше запутывался в его страшных мыслях.
Современный человек обречен! – уже не кричал, хрипел Гитлер. – Туда ему и доро- га! Мало того – мы поможем ему обрушить- ся в пропасть… Путь же наверх по лестнице эволюции принадлежит только избранным… Только они стоят на пороге грандиозной му- тации, которая даст человеку невиданное мо- гущество… Мы сами решим, кому идти на- верх, а кому провалиться в бездну… Не слепая эволюция решит, не Бог, не справившийся со своими обязанностями, и Он заслуживает за это наказания, но мы по своему милосердию не будем наказывать Его, мы просто отпра- вим Его на почетную пенсию, – хохотнул он. – Мы уже составили предварительные списки, кого – куда… В отличие от миллио- нов подонков, я знал о существовании Вас. Я зову Вас Высшими Неизвестными, потому что Вы не раскрылись мне до конца. Может, у Вас другое имя… Мы, арийцы, еще далеки от Вас, но мы – одной с Вами крови… А глав- ное: одного духа… Одной идеи… Мы на Земле самые близкие к Вам… Мы пришли сюда, на север, когда-то с Гималаев…
Вы уверены, что с Гималаев? – пере- спросил «представитель Высших Неизвест- ных».
Я всегда знал, что Вы есть… – словно не слышал его вопроса Гитлер. – Я знал, что Вы рано или поздно вернетесь на Землю, я уже несколько раз видел Вас во время озарений, и мы, Посвященные, ждем Вас. К Вашему приходу на Земле наведем порядок, к тому времени на ней будут жить только полубоги. Эти ублюдки считают, что я хочу завоевать мир, как какой-нибудь варвар Чингисхан или пузатый коротыш Наполеон. Пусть счи- тают… Они не знают и не должны знать, что война, которую я веду сегодня, решает толь- ко первоначальную цель по очистке планеты от человеческого мусора. Это только по пер- вому виду обыкновенная война. Это только первая ступень осуществления моего вели- кого дела, Нашего с Вами дела, – поправил он. – Божественного дела, венцом которого будет биологическая мутация. Да, мы анти- интеллектуалы, и мы не стесняемся этого, наоборот, вслух заявляем об этом… Мы ра- зогнали, пока только в Германии, всю эту материалистическую иудео-марксистскую науку, ибо это – ложная наука, наука скотов, роющихся в собственном дерьме. Мы созда- ли свою, арийскую науку, выгодную нам, но пока еще громогласно ее не объявили, еще не пришло время. Но она уже существует и осу- ществляет свое дело. Да, официально мы еще не отказались от христианства, слишком глу- боко врезалась в человека эта сентименталь- ная зараза, занесенная в мир отказавшимся от еврейства Иисусом Христом, возомнив- шим себя Богом, отказавшим евреям в бого- избранности и сравнявшим в своем учении евреев в правах со всеми другими народами. За что евреи его возненавидели и распяли ко- нечно же чужими руками, чтобы это убийство не легло пятном на них, все пакости они дела- ют чужими руками… Все свалили на несчаст- ного Пилата, но им не удалось смыть с себя его кровь. Но он, Пилат, сам в этом виноват, сел на трон, не будь бабой. Не все сразу, пусть и христианство послужит нам, и несчастный Иисус Христос, – снова хохотнул он. – Когда я приказал выгравировать на солдатских бля- хах «Готт мит унс!», все умилительно решили, что я имею в виду Иисуса Христа. А я решил

великодушно: пусть каждый имеет в виду своего бога, я – Вас, Высших Неизвестных, а они, умирая за Вас, пусть считают, что уми- рают за своего плаксивого Иисуса Христа. Но придет время, и мы безжалостно вышвырнем Его со своими слюнявыми заповедями на свалку, ибо человек, оскверненный, развра- щенный христианством, – лишь пустая ли- чина, а Иисус Христос всего-навсего – не- счастный, неудавшийся пастырь личин.
Вы не боитесь так говорить о Всевыш- нем?
Как Вы, наверное, уже поняли, я не связываю имя Иисуса Христа с Всевышним. А Всевышнего с Вами, Высшими Неизвест- ными. Этот несчастный взял на себя смелость назвать себя Сыном Божьим, это уже его адепты на Земле, такие же пристроившиеся к нему евреи, отколовшиеся из-за выгоды от своей веры, возвели его в ранг Всевышнего.
Но все-таки: на чем основана Ваша та- кая ненависть к евреям?
Неужели это нужно объяснять? – уди- вился Гитлер. – Впрочем, Вы же оттуда, – снова ткнул он пальцем в Небо, – не все зна- ете… Наивный Иисус Христос, и потому, порой мне кажется, что он был не евреем, а может, даже славянином, возмечтал евреев перевоспитать, а их можно только уничто- жить, иначе они, так или иначе, в конечном счете тебя обманут. Я тоже первоначально болел этой болезнью и мечтал их если не пе- ревоспитать, то переселить их куда-нибудь на восток, но потом прозрел. Не замарав своих рук, они распяли Иисуса Христа на кресте чу- жими руками. Они все делают чужими рука- ми. В этом вся их страшная суть. Если при- знать существование Сатаны, то это народ Сатаны. Но я полагаю, что Сатана со време- нем признает, что выбрал для своей цели не тот народ, рано или поздно, они и его обма- нут, пытаясь занять его место… Вы удивляете меня своим вопросом, почему я ненавижу ев- реев? Мне это ставят в главную вину. Словно я единственный в мире, кто ненавидит евре- ев. Неужели для вас тайна, что евреев нена- видели почти все выдающиеся мыслители разных стран и разных эпох, в том числе и до
нашей эры, я уж не говорю о простом народе. Генри Форда я уже, кажется, цитировал. На- зову только несколько имен. Древнеримский государственный деятель и философ Луций Анней Сенека: «Этот народ, жиды, – чума. Обычаи этого преступного народа настолько укрепились, что широко распространяются во всех странах». Великий русский поэт и го- сударственный деятель Гаврила Державин:
«В Белой Руси в корчмах, открытых в чертах оседлости жидами, крестьяне развращаются, истощают свою жизнь. Из 1650 питейных за- ведений 1548 принадлежит жидам. Из 1297 та- бачных лавок 1293 также были собственно- стью жидов». Когда Державин, будучи сенатором, попытался покончить с жидов- ской кабалой, евреи, не сумев подкупить его самого, стали собирать деньги по всей Рос- сии, чтобы подкупить придворных чиновни- ков для того, чтобы те настроили против него императрицу Екатерину. И добились своего, что Державин лишился должности, а на ме- стах все осталось, как было. Президент Сое- диненных Штатов Америки Бенджамин Франклин при обсуждении Конституции США в 1787 году сказал: «Во всех странах, где евреи поселились в большом количестве, они понизили их нравственный уровень, коммерческую честность, изолируют себя и не поддаются ассимиляции. Они осмеива- ли и пытались подорвать христианскую ре- лигию. Они учредили государство в государ- стве и в случае оппозиции к ним стремятся смертельно задушить страну в финансовом отношении. Если мы путём Конституции не исключим их из Соединённых Штатов, то менее чем через двести лет они ринутся в большом количестве, возьмут верх, про- глотят страну и изменят форму нашего прав- ления. Если Вы не исключите их, то менее чем через двести лет наши потомки будут ра- ботать на их полях, чтобы снабжать их про- питанием, в то время как евреи будут поти- рать себе руки в меняльных конторах. Я Вас предупреждаю, господа, что если вы не ис- ключите евреев навсегда, Ваши дети будут проклинать вас в ваших гробах!» Скажите, уважаемый, разве не только на 100, а на

200 процентов не оправдалось его предупре- ждение? Не надо было ждать 200 лет, Амери- ка уже ныне полностью в руках евреев. Про- должу. Австрийская императрица Мария Терезия: «Настанет момент, когда все христи- анские нации, среди которых живут евреи, поставят вопрос, терпеть ли их дальше или депортировать. И этот вопрос по своему зна- чению так же важен, как вопрос о том, хотим ли мы жизнь или смерть, здоровье или бо- лезнь, социальный покой или постоянное волнение». Не дура была императрица Тере- зия, только вот не подсказала, куда их депор- тировать, – усмехнулся Гитлер. – Куда их де- портировать, если ненавидят их все? На Луну? На другую планету? Так, может, там они уже есть. Может быть, они прибыли к нам на Землю оттуда? Или самим туда от них бежать? Слушайте дальше: русский исто- рик, академик Сергей Соловьев: «Евреи не замедлили воспользоваться радушным госте- приимством, нахлынув из Германии и Ав- стрии целыми потоками в пределы Польши и подвластных ей западнорусских земель. Изучив все слабости польского народа, при- шельцы в скором времени захватили в свои руки не только всю торговлю и промышлен- ность, но успели завладеть и карманами, и душой польских панов. Еврейский эле- мент – самый опасный, самый вредный для жизни и благоустройства всякого государ- ства, ибо элемент этот, как древоточивый червь, подтачивает основы государства, со- ставляя притом государство в государстве. Государство, принимающее в свой состав ев- рейское племя, надеясь ассимилировать его со своим коренным населением, жестоко ошибается, ибо в этом случае оно принимает на себя непосильный, сизифов труд и подоб- но человеку, проглотившему камень, думает, что его организм переварит этот камень. Ев- реи достались нам от Польши, и России, мо- жет быть в далеком будущем, предстоит не- мало труда, усилий и неприятности в борьбе с еврейством, действующим тлетворно и па- губно на русский народ». Разве не печально свершилось для России предсказание Соло- вьева? Сумела Россия переварить этот камень,
который покрепче гранита? Она подавилась им. Разве не они устроили большевистский переворот в 1917-м году? Вы, кстати, не быва- ли в России? Имейте в виду, евреи-больше- вики в первую очередь не просто отменили, а запретили Иисуса Христа. – Гитлер усмех- нулся: – Они рвутся в Небо, стараясь опере- дить меня. Вслед за мной посылают экспеди- ции на Тибет, на Гималаи, а где и опережают… Правда, когда мои войска оказались под Мо- сквой, и хитрый Кавказец не на шутку труха- нул, он, лицемеря, вспомнил о Иисусе Хри- сте. Выпустил из концлагерей нескольких епископов, запел соловьем о великом рус- ском народе, который до того держал вроде безропотного раба, а несколько миллионов гнобил в Сибири и на Севере за колючей проволокой, определив во «враги народа». И милостиво разрешил этим «врагам наро- да», выпущенным на время из-за колючей проволоки, взять в руки оружие и умирать непременно с его именем на устах. Но они, умирая, кричали, кроме комиссаров, кото- рые, как правило, прятались за наступающи- ми цепями, не его имя, а – «За Родину!». Признаюсь, порой думаю: «А может, тогда, под Москвой, Кавказцу помог избежать клет- ки, в какой в свое время везли в Москву Пу- гачева, отмененный большевиками Иисус Христос?» Не Кавказцу, конечно, а русскому народу, над которым большевики ради миро- вой революции измывались. Странный на- род, эти русские! Я думал, что они, ненавидя Кавказца и его еврейскую банду, толпами бу- дет переходить на мою сторону, но они нео- жиданно для меня уперлись перед Москвой. Ведь мои генералы в бинокль уже видели Кремль. А еще тут эти страшные холода! И я все не мог понять, почему я не могу их оста- новить. Может, потому я не смог остановить холода, что мне помешал Иисус Христос, от- мененный большевиками, но не отмененный русским народом?.. Но я ушел в сторону от заданного Вами вопроса. Я могу цитировать мнения о евреях без конца. Французский историк и философ Эрнест Ренан, великий немецкий поэт Иоганн Вольфганг Гёте, гол- ландский учёный эпохи Возрождения Эразм

Роттердамский, великий венгерский компо- зитор Ференц Лист, французский писатель Эмиль Золя, император Франции Наполеон Бонапарт, русский император Николай Пер- вый… А вот послушайте, что сказал о евреях премьер-министр единственной страны, где евреев вроде бы до сих пор нет, японец Моб- учум Окума Сигэнобу: «Это племя не имеет отечества и повсюду, куда оно ни приходит, старается разрушить чувство патриотизма, растлевая человеческие умы. Евреи стре- мятся создать всемирную республику, тогда они будут властелинами мира. Мы более всего на свете боимся евреев и не пускаем их к себе. Мы видим, как они завладели Америкой и Европой. Можно сказать, что в их руках скопились все богатства мира. Война в значительной степени зависит от евреев благодаря скоплению капиталов в их руках. Они играют мировыми рынками, как мячиками. Мы это увидели во время Пер- вой мировой войны. Россия была сильна и крепка духом, пока её не расшатали евреи; евреи разрушают Россию, они расшатали её устой патриотизма. Они разрушили и Фран- цию, и другие европейские государства». Эта цитата во многом объясняет то, что сей- час происходит в несчастной России. Это объясняет и то, почему я воюю против нее. Я воюю не против России. Я воюю против евреев, захвативших ее. Не русские, а евреи, поработившие их и сделавшие Россию пла- цдармом для утверждения мировой револю- ции, стоят на моем пути к мировому господ- ству. А вот что сказал, кстати, ненавидящий меня, премьер-министр Англии Уинстон Черчилль: «Нет надобности преувеличивать роль, сыгранную в создании большевизма и подлинного участия в русской революции, интернациональных евреев-атеистов. Более того, главное вдохновение и движущая сила исходят от еврейских вождей. В советских уч- реждениях преобладание евреев более чем удивительно. И главная часть в проведении системы террора, учреждённого ЧК, была осуществлена евреями и в некоторых случаях еврейками. Такая же дьявольская известность была достигнута евреями в период террора,
когда Венгрией правил еврей Бела Кун». А что он творил в России, куда поехал делать русскую революцию. Они ведь у нас в Герма- нии чуть не захватили власть, мы вовремя опомнились, остановили их.
Особо хочу отметить мнение по этому во- просу русского писателя Федора Достоевско- го. Лично мне он как писатель не нравится: слезлив, многословен, скучен, занудлив, но его мысли по еврейскому вопросу застави- ли меня серьезно задуматься, и в этом я ему благодарен. Вот послушайте: «Европа сто- ит на пороге ужасной катастрофы… Все эти Бисмарки, Биконсфильды, Гамбетты и дру- гие, все они для меня только тени… Их хо- зяином, владыкой всего без изъятия и целой Европы является еврей и его банк… Иудей- ство и банки управляют теперь всем и вся, как Европой, так и социализмом, так как с его помощью иудейство выдернет с корня- ми христианство и разрушит христианскую культуру. И даже если ничего, как только анархия будет уделом, то и она будет контро- лируемая евреем. Так как, хотя он и пропо- ведует социализм, тем не менее он остается со своими сообщниками-евреями вне соци- ализма. Так что, когда все богатство Европы будет опустошено, останется один еврейский банк. Революция жидовская должна начать- ся с атеизма, так как евреям надо низложить ту веру, ту религию, из которой вышли нрав- ственные основания, сделавшие Россию и святой и великой!»
Гитлер перевел дыхание:
– Увы, она уже давно не святая и не вели- кая, по сути, ее уже нет. Поэтому мне ее уже не жалко, потому она для меня давно уже только как территория, порабощенная евреями. По- чему я считаю русских недочеловеками? По- тому что они так легко дали разрушить свою страну, пасть в еврейское рабство. Еще одно высказывание, касающееся России, кажется, того же Достоевского: «Укажите на какое-ни- будь другое племя из русских инородцев, ко- торое бы, по ужасному своему влиянию, мог- ло бы равняться в этом смысле с евреем. Не найдете такого; в этом смысле евреи сохра- няют всю свою оригинальность перед дру-

гими русскими инородцами, а причина тому, конечно, этот “статус ин стату” (государство в государстве) его, дух которого дышит имен- но этой безжалостностью ко всему, что не есть еврей, этим неуважением ко всякому на- роду и племени, и ко всякому человеческому существу, кто не есть еврей». И еще: «Евреи всегда живут ожиданием чудесной револю- ции, которая даст им свое “жидовское цар- ство”. Выйди из народов и… знай, что с сих пор ты един у Бога, остальных истреби или в рабов обрети, или эксплуатируй. Верь в по- беду над всем миром, верь, что все покорится тебе. Строго всем гнушайся и ни с кем в быту своем не сообщайся. И даже когда лишишься земли своей, даже когда рассеян будешь по лицу всей земли, между всеми народами – все равно верь всему тому, что тебе обещано раз и навсегда, верь тому, что все сбудется, а пока живи, гнушайся, единись и эксплуа- тируй и – ожидай, ожидай».
Гитлер снова стал уставать, испарина сно- ва стала покрывать его лоб.
«Представитель Высших Неизвестных» показал ему на стакан.
Гитлер судорожно сделал несколько глот- ков, отдышался:
– Я Вас не утомил? Или Вы можете мне возразить? Как я уже говорил, эти высказы- вания можно продолжать без конца. Но все эти люди только говорили, так называемая христианская нравственность не позволяла им приступить к осуществлению решитель- ных мер, а эти высказывания были только на руку евреям, они давали им возможность везде и всюду вопить, что они везде гони- мы и потому несчастны. А я засучил рукава и принялся за грязное дело, за что меня так ненавидят не только евреи, но всякого рода чистоплюи-гуманисты. Почему в мире не существует другой всеобщей ненависти ни к какому другому народу? Даже к цыганам, нравственная суть которых обворовать, об- мануть, но все это на бытовом уровне, я не знаю цыгана, который в чужой стране рвал- ся бы к власти. Я не сразу понял, в чем их, евреев, страшная сила. Бог не избирал, не назначал их народом избранным. Они сами
себя избрали, назначили, в то время когда все другие народы, не помышляя о том, жили заботой о хлебе насущном. Евреи пришли к этой мысли в результате якобы озарения. И остальные народы наивно поверили в это, а потом, спохватившись, стали искать спа- сения от евреев у Иисуса Христа, а евреи его распяли чужими руками, и до сих пор кор- чится в огне невинный Пилат. Я, в отличие от иудеев-большевиков, не совсем отменил Бога. Пока! Но если Он есть: у меня есть во- прос к нему: почему Он попустил всемирное иудейское иго, почему Он терпит его все это десятки, сотни веков? Или это каким-то об- разом входит в Его планы? Может, евреи на самом деле до сих пор у Него народ избран- ный? Может, по Его воле они издеваются над всеми народами планеты, стравливая их меж- ду собой? Тогда какова Его конечная цель? Или Он бессилен против них? Тогда какой же он бог? И, не найдя ответы на эти вопро- сы, я перестал верить в Бога. А потом совсем исключил Его из своей жизни и из жалости к человеку взял Его обязанности на себя, в том числе освободить мир от этих крово- пийц. Первоначально люди не могли понять, почему евреи себя так ведут? И жалели их, потому что евреи везде и всегда претворялись несчастными, везде гонимыми, а потом было уже поздно, они захватили весь мир. Они пу- тем обмана стали непобедимой силой. Взяли и решили, что они избранный Богом народ. А Бог смотрел на все это и молчал. А мое озарение было истинным. Оно было другого свойства. Высшие небесные силы дали мне его, чтобы я в ряду других дел покарал евреев за их ложную избранность, может, их же сред- ствами. Потому как другие средства против них бессильны. Куда бы они ни проникали, а их вожди специально в древности несколь- ко раз устроили самим евреям резню чужими руками, чтобы они рассеялись, разбежались по всему свету, возненавидев все другие наро- ды и тайно, и явно стали мстить им за это. Им бы раствориться среди этих народов, стать частью их, ан нет, освоившись в народе, они начинают посредством денег, которые ставят во главе угла, захватывать мозг народа, стано-

вятся как бы кровеносными сосудами любого государства. Сначала под видом униженных и изгнанных проникают в какую-нибудь страну, какое-то время живут, затаившись, потом начинают ныть, что их притесняют и в этой стране, потом начинают требовать себе особых прав, собирать вокруг себя не- довольных из местных, бездельников всяких, одним словом, баламутить народ, что в кон- це концов кончается кровавой революцией, смысл которой: через подставных дураков стать властью в стране. Но в конце концов кончается тем, что народ восстает против них и изгоняет из своей страны, тогда они начинают плести свои сети в другой стране, в очередной раз изображая из себя унижен- ных и оскорбленных. Так было везде, по все- му миру. Вслед за разгромом в конце X века и изгнанием иудейского синедриона из Ва- вилона вся Европа постепенно охватывается и захватывается цепкими щупальцами иу- даизма, и целые государства на многие века попадают под тяжелое иудейское засилье. Средние века – XI, XII, XIII – были поистине веками фактического владычества евреев над Европой. Единственной силой, которая пы- талась противостоять этому, была тогда еще сильная Церковь. Папа Римский и христи- анское духовенство вели тяжелую борьбу как с сектами, порожденными еврейством, так и с самими евреями-ростовщиками. Борьба в условиях Средневековья в связи с насили- ем и фанатизмом жидовствующих сектантов, доходила до ожесточения и особенно сильно выразилась в Испании, куда переместился после Вавилона главный центр всемирного еврейства. Кстати, о вавилонском плене, не помню, у кого из древних вычитал: «Лишь незначительная часть евреев вернулась из Вавилонского плена, многие остались в Ва- вилоне, не желая оставить имущество». Так-то вот, значит, не так плохо им жилось в вавилонском плену, имущество накопили, а имущество – это главное для еврея, только часть евреев чуть ли не силой выгнали из ва- вилонского плена. И эта малая часть пошла по миру, рассказывая сказку о «страшном» вавилонском плене. Только суровыми, даже
жестокими мерами инквизиции удалось ис- панцам, а за ними и другим государствам Ев- ропы, отстоять свою народность и свою веру и разбить оплоты воинствующего иудаизма. Временно побежденное еврейство как буд- то смирилось. Множество евреев притворно приняли христианство, в действительности оставаясь фанатическими исповедниками иудаизма, что в конце концов привело к от- ходу католиков от истинного христианства…
Гитлер снова перевел дыхание.
Вы думаете, почему именно Россию с ее холодным, вроде бы крайне неудобным для жизни климатом евреи решили сделать для себя как бы новой землей обетованной? – спросил он.
«Представитель Высших Неизвестных» не- определенно пожал плечами.
А потому, что русские, наверное, самый простодушный и доверчивый в мире народ, только, может, кроме каких-нибудь афри- канских полудиких племен. Но это не глав- ное. В нем глубоко укоренились занесенные Иисусом Христом, а может, занесенные даже до Иисуса Христа, бациллы, если можно так назвать, иудейского мессианства с обратным знаком – осчастливить во всемирном брат- стве все человечество. И русский народ лег- ко зажечь любой идеей, даже глубоко чуждой его русской сути, но внешне похожей на христианскую, и потому большевики-иудеи сделали его не просто народом-рабом, а зара- женным чужим мессианством. А так как рус- ские по своей природе прекрасные и стойкие солдаты, пожалуй, не хуже немецких, они героически, самоотверженно, будучи всего лишь дровами в топке жидовской мировой революции, будут сражаться за эту идею, свя- то считая, что воюют и умирают за свою ве- ликую Россию. Вот потому я считаю славян, особенно русских, неполноценными! Пол- ноценный народ не позволил бы столько ве- ков, с самого начала своей истории садиться на свою шею всяким варягам, а потом евре- ям. Столько безропотно их терпеть. А потом страдать от этого. Словно им это нравится. Словно их это историческое предназначение. Они даже гордятся этим, что они не госу-

дарственный народ. Рассказывали мне, был у них юный талантливый философ с легко ранимой душой, кажется, Константин Акса- ков, рано умер, не перенес смерти отца, ко- торый возводил это рабское свойство русско- го народа в великое достоинство, за что был очень уважаем… Беда русского народа, как, впрочем, и немецкого, в том, что оба довер- чивы, как дети. И воспользовавшись этим, евреи сделали русский народ своим рабом. Его только похваливай время от времени, на- зывай великим народом и высасывай из него последнюю кровь. И надорвали его духовные и умственные силы. Часть русского наро- да, отказавшаяся от Бога, а русский человек не может без Бога, тогда он перестает быть русским, превратилась в сброд, недовольная своим мягкотелым царем, пошла за полуев- реем, внуком раввина Ульяновым-Бланком, который спрятался за фамилией Ленин, в ре- зультате развалили некогда великую страну. Евреи так хитро облапошили русский народ, что он даже не догадался, что через него, через его страшные лишения претворяется в жизнь древняя иудейская идея захвата мира. Захватив Россию, они попытались поднять восстание в Польше, в Германии, в Венгрии. И когда Польша первоначально не поддалась им, организовали против нее поход Красной армии под руководством Тухачевского. Но поляки всыпали им, потому что основу поль- ской армии составляли солдаты бывшей гер- манской императорской армии. Иудеи везде кричат об интернационализме, в Германии – еврейка Роза Люксембург, прикинувшаяся немкой. В Венгрии – еврей Бела Кун, кстати, натворивший столько бед в России… Чтобы обмануть наивных аборигенов, они на время маскируются под немцев, венгров, поляков, разумеется, под русских, от имени которых потом совершают свои злодеяния, чтобы, если вдруг не получится, свалить вину на них. И везде навязывают ему идею иудейской ми- ровой революции, которую пытаются распро- странить по всему миру, и вот тут я встал на их пути. Если путем обмана, заговора, подку- па моих соратников они сумеют убить меня, планету ждет самое ужасное, что можно толь-
ко представить. Мы поднялись, когда больше терпеть стало уже невозможно. Иначе могло стать поздно. Если уже не поздно. Я все чаще задумываюсь над этим, в их сетях уже давно весь мир. Надо было начинать раньше. Но никто, кроме меня, не начал. Может быть, я уже подписал себе приговор? Может быть, некоторые мои решения уже подсказаны ими? Порой я с ужасом думаю, что, может, я уже давно работаю на них? И может, мы уже зря проливаем человеческую кровь? Мо- жет, теперь у меня надежда только на Вас?.. Вот нас обвиняют в создании концлагерей, а мы только использовали опыт большевист- ских концлагерей в России, мы только сде- лали их концлагеря более упорядоченными, рентабельными, мы, немцы, изо всего извле- каем рентабельность. Мы лишь ввели в это дело прирожденную немецкую аккуратность. А все остальное мы взяли у них, у так назы- ваемых русских большевиков. Был у меня со- ветник, можно сказать, друг детства, который меня убеждал, что немцам и русским нужно объединяться перед общим врагом, тогда мы были бы непобедимой силой. Большое ко- личество немцев со времен Екатерины жи- вут в России и прекрасно находят с русски- ми общий язык, и немцы в России не рвутся к политической власти, хотя, в соответствии с умом и организованностью, занимают там, как правило, высокие должности, даже в ар- мии, становятся истинными русскими па- триотами. Я почти соглашался с утвержде- нием моего советника, но меня смущало его утверждение, что мы, немцы и русские, гене- тически одной расы, одной крови. Что нем- цы в большинстве своем онемеченные славя- не, взять вон лужицких сербов, они ничем от немцев не отличаются. Он приводил научные доказательства в пользу этой гипотезы, но это в корне расходилось с нашей арийской доктриной. В боязни, что в конце концов он меня убедит, люди из общества Туле за моей спиной устроили ему автомобильную ката- строфу. Я до сих пор жалею о нем.
В чем отличие евреев от других народов? Они везде, в любом народе стремятся стать расой избранных. Что касается России, от

нее осталось лишь название. Впрочем, и на- звания-то не осталось, лишь аббревиатура по американскому масонскому типу. Она стала очень опасной страной. Все помысли истин- ных ее нынешних руководителей, хотя они уже оттеснили евреев от власти, но остались верными их идеологии, о мировой револю- ции, о захвате мира, когда свой народ прозя- бает в бедности и погибает в лагерях. Потому я начал с Россией войну.
Меня обвиняют в антисемитизме. Но сколько можно было терпеть этой лжи. В соб- ственной стране мы перестали быть хозяева- ми. По всему миру, как исчадие ада, повторя- ют мое имя. Потому что обмануты еврейской плаксивой ложью, потому что не понимают моей борьбы. Но разве я первый сказал исти- ну о евреях? Ведь это идет из глубины веков. Просто люди из-за сентиментальной доброты преступно забывают предостережения своих великих. Вспомните араба Адб-аль-Каддира аль Жиляни: «Иудеи, которые живут рассе- янными по всему миру, но все же крепко дер- жатся друг друга, – хитрые, полные ненави- сти к людям и опасные существа, с которыми надо обращаться как с ядовитой змеей, так как если позволить ей хотя бы на мгновение поднять голову, то она непременно укусит, а укус ее безусловно смертелен». Вот именно это и произошло с Россией. Русская интелли- генция и литература сыграли для своего на- рода плохую роль. Вместо того чтобы указать на опасность, они разлагали народ пустой болтовней, разыскивали в родном народе отрицательные стороны, по подсказке евре- ев смеялись над положительными. Они спо- собствовали тому, что змея беспрепятственно обвилась вокруг шеи и укусила, лишив народ исторической памяти, традиций. Змея не умертвила народ совсем, потому что ей было нужно рабочее быдло, и народ, на который, в случае провала, все можно было свалить. Клещ не может жить без того, в кого он впи- вается и сосет. Трагедия России в том, что она быстро забывает предупреждения, пророче- ства своих великих. В свое время известный государственный деятель, тайный советник Василий Татищев предупреждал, обращаясь
к правителям России: «А поскольку ни сове- сти, ни чести, ни правды у жидов и в помине нет, то впускать их обратно в Россию – дея- ние, много хуже государственной измены».
Так оно и случилось. Впустили их обрат- но в Россию, что, по определению Татищева, было деянием много хуже государственной измены, и нет больше России, осталось толь- ко жизненное пространство. Так что воюю я не с Россией, а с очередным Хазарским каганатом. Ведь до России они таким же образом уничтожили Хазарский каганат, за- хватив в нем власть, а все свои деяния, в том числе против тогдашней Руси, творили раба- ми-тюрками и от имени тюрков.
Меня обвиняют в антисемитизме. Обо мне по всему миру распускают слухи как об исча- дии ада: полусумасшедший фельдфебель. Но каковы корни антисемитизма? Если Сенека, Джордано Бруно, Вольтер, Достоевский – для Вас не авторитеты, послушаем самих евре- ев, есть же среди них здравомыслящие люди, по-настоящему болеющие за судьбу своего народа. К примеру, Бернар Лазар, еврейский ученый и писатель, автор двухтомного сочи- нения по еврейскому вопросу: «Из того факта, что враги евреев принадлежали к самым раз- нообразным племенам, что они жили в стра- нах, весьма друг от друга отдаленных, что они подчинялись разным законам и управлялись противоположными принципами, что они не имели ни одинаковых нравов, ни одинаковых обычаев, что они были движимы отличными друг от друга психологиями, не позволяющи- ми им судить одинаково обо всем, – вытекает заключение, что общие причины антисеми- тизма всегда коренились в самих евреях, а не у тех, с кем они боролись». Или взять идео- лога еврейства Теодора Герцля: «Еврейский вопрос существует во всех местах, где евреи проживают в значительном числе. Туда, где он существует, приносят его евреи во время своих странствий. Само собой понятно, что мы переселяемся туда, где нас не преследуют. Но там наше присутствие вызывает преследо- вание».
Каждый народ в своем эпосе отражает лучшие черты и чаяния своего народа: му-

жество, доброту, бескорыстность. Возьмите наш, германский, героический эпос. Русские былины, сказки и предания других народов. И возьмите Ветхий Завет, который приписы- вается Богу, Книгу Эсфирь, к примеру. Вот ее героиня: уничтожить безнаказанно 76 тысяч персов только потому, что, по мнению ев- реев, персы против них якобы зло замысли- ли, но ничего не сделали. И в случае победы большевиков надо мной, – Гитлер нервно хохотнул, – они поставят памятники Эсфи- ри в главных русских городах в образе Роди- ны-матери с мечом, и русские не будут даже подозревать, кому они будут поклоняться, кому будут нести цветы. Русские будут ду- мать, что это символ их победы надо мной, а это символ победы Эсфири одновременно над Германией и Россией. И миллионы рус- ских положат за нее головы. Чего я боюсь, что они, евреи, обведут меня вокруг пальца.
Вот говорят, что причина антисемитизма в том, что евреи распяли своего Иисуса Хри- ста. Да ерунда это! Еврейский писатель Со- ломон Лурье откровенно признается: «Уже в эпоху Вавилонского плена, а вероятно даже раньше, евреи по преимуществу были наро- дом рассеяния. Палестина была только ре- лигиозным и отчасти культурным центром с ничтожным экономическим потенциа- лом, – а родина евреев – весь населенный ими мир».
Кто бы специально занялся исследовать, как они без войн и революций, без пушек и снарядов заняли Россию. Это все из-за сле- поты, недальновидности российских пра- вителей, из ложного христианского чувства. Иудей Иисус Христос морально разложил русских, сделал их беззащитными перед иу- деями. Иудеи ненавидят Его, а Он, не соби- раясь этого делать, помог им. Россия, как Вы знаете, в свое время пережила страшное монгольское нашествие. Но еврейское на- шествие намного страшнее. Монголы по- сягали на все, но не посягали на веру, евреи же в первую очередь посягнули на веру. Они в свое время пытались, как монголы, про- никнуть в Россию с востока, но князь Свя- тослав их разбил. Тогда они, соблазнив неда-
леких российских царей, – хотя в них текла немецкая кровь, но разбавленная славян- ской кровью, – захватить Польшу, проник- ли в Россию с запада. Жадность российских царей Россию погубила. Вместо того чтобы заботиться о благосостоянии своего народа, они старались расширять границы и без того огромного и потому плохо управляемого го- сударства.
И все-таки: почему, по-вашему, евре- ям нужна была именно Россия? – спросил
«представитель Высших Неизвестных».
Я разве не ответил на этот вопрос? – усмехнулся Гитлер. – Потому, что она в тот момент оставалась самой христианской из стран, на Западе к тому времени осталась от христианства благодаря внедренному в него еврейству лишь внешняя обрядовость. Рос- сия оставалась последней на пути религи- озного завоевания всего мира. Что касается русской революции, на самом деле она была еврейской. Например, Якоб де Хаас, еврей- ский публицист, откровенно писал: «Рус- ская революция – революция еврейская, ибо она знаменует поворотный пункт в истории еврейства. Основная причина революции в России, это факт, что Россия является роди- ной приблизительно половины всех евреев, населяющих земной шар… Кроме того, ре- волюция в России еще и потому революция еврейская, что евреи были самыми актив- ными революционерами царской России». Или другой еврейский публицист, некто Левин, в сборнике статей «Россия и евреи» в 1924 году писал: «Не подлежит никакому сомнению, что число евреев, участвовавших в партии большевиков, а также во всех других партиях, столь способствовавших так назы- ваемому углублению революции, – меньше- виков, эсеров и так далее, как по количеству, так и по выпавшей на них роли руководите- лей, не находится ни в каком соответствии в процентном отношении евреев ко всему населению России. Этот факт бесспорный, который надлежит объяснить, но который бессмысленно и бесполезно отрицать». А что представляет собой их социалистическая те- ория, внедряемая в Россию? Большевик Буб-

нов, расстрелянный Кавказцем в 1938 году, откровенно писал: «Оторванный от источни- ков еврейской культуры идеолог социал-де- мократии и не подозревал, что сам пользу- ется частью великого духовного наследия древнего еврейства и проповедует при помо- щи новой терминологии социалистические идеалы древних еврейских пороков».
Русские в России стали рабами. Русское еврейство в начале двадцатого века стало тем центром еврейской религиозной мыс- ли, который давал направление жизни и де- ятельности всем евреям мира. Евреи или их подставные лица заняли руководящие долж- ности России, такого еще не было в истории мирового человечества, за исключением, пожалуй, Хазарского каганата. Но на месте столицы Хазарского каганата сейчас гуляет ветер, гоняет пыль. Они завоевали в России государственную власть, суд, культуру, меди- цину, торговлю, международные отношения и по-прежнему плачут, что они угнетены. Ни в одной стране, ни в одном народе за все свое двухтысячелетнее пребывание в рассея- нии евреи не имели таких возможностей и не достигали такого положения, как в России, где они стали правящим классом. Принцип правления в России стал расовым. Роберт Вильямс, корреспондент газеты «Таймс», который 17 лет прожил в России и имел воз- можность наблюдать все, что там происходи- ло в годы революции, писал, что из 556 лиц, занявших руководящие посты во всех отрас- лях администрации, 447 были евреи. В самом Петрограде правительственный аппарат со- стоял из 16 русских и 371 еврея, причем 265 из этого числа прибыли из Нью-Йорка. Это не я придумал. Сотни комиссаров срочно были выписаны из-за рубежа, они надели кожаные куртки, сшитые для мотоциклетных частей русской императорской армии, которые вме- сте с револьвером на боку стали их нацио- нальной одеждой, и начали целенаправленно уничтожать русский народ. А свою Красную армию обрядили в так называемые буденнов- ки, суконные шлемы по типу древних рус- ских шлемов, сшитые для конницы русской императорской армии по проекту русского
художника Васнецова. Вождь так называемой русской революции Владимир Ульянов-Ле- нин, с большой примесью еврейской крови, с гордостью говорил: «Большое значение для революции имело то обстоятельство, что в годы войны в русских городах осело много еврейских интернационалистов. Они ликви- дировали тот всеобщий саботаж, на который мы натолкнулись после Октябрьской рево- люции. Еврейские элементы были мобили- зованы против саботажа и тем самым спасли революцию в тяжелую минуту. Нам удалось овладеть государственным аппаратом исклю- чительно благодаря этому запасу разумной и грамотной рабочей силы…» Надеюсь, что Вы поняли, что с евреями может быть только один разговор. На их языке. Другим языком с ними говорить бесполезно…
В чем Вы видите решение мирового ев- рейского вопроса? Спросил «представитель Высших Неизвестных».
А он не еврейский. Они свой вопрос давно уже решили. Он немецкий, русский, английский, он касается судьбы всего чело- вечества. Он наш с Вами. Если раньше я ви- дел выход в депортации евреев из Германии, а потом и из всей Европы, то теперь вижу вы- ход в полном уничтожении евреев. Или как выразилась хитрая австрийская императри- ца Терезия, не беря на себя ответственность, но подав подсказку: выход в депортации. Так вот «депортировать» за пределы плане- ты приходится мне. Все другие выходы давно испробованы, в каждом случае евреи исполь- зовали их в пользу себя… Некто Барух Леви писал одному из главных апостолов мирово- го еврейства Карлу Марксу, портрет которо- го в качестве иконы в обязательном порядке висит в кабинете любого даже непартийного чиновника в России: «Еврейский народ, взя- тый в целом, сам будет своим Мессией. Его власть распространится на весь мир через соединение всех прочих человеческих рас, устранения границ и монархий, которые яв- ляются твердынями патриотизма, через уста- новление мировой республики, которая даст евреям гражданские права повсюду. В этой новой организации человечества сыны Из-

раиля, которые ныне рассеяны по всей по- верхности планеты, будут везде ведущим элементом и не будут встречать сопротив- ления, в особенности в том случае, если им удастся захватить рабочие массы под креп- кое руководство нескольких своих прави- тельств народов, которые создадут мировую республику, при помощи победы пролетари- ата без всяких усилий попадут в еврейские руки. Тогда правители еврейской крови могут уничтожить частную собственность, так как они повсюду будут управлять государствен- ным достоянием. Таким образом исполнится пророчество Талмуда о том, что евреи, ког- да придут времена Мессии, будут обладать ключами и богатствами всех народов Земли». В России они с того и начали, что отменили частную собственность. Русские думают, что я завоевываю их. Я освобождаю их от евреев. Я теперь понял свою ошибку. Начиная вой- ну с Россией я не разграничил русских и си- дящих у них на шее евреев, их господ. В ре- зультате русские мою войну против России поняли не как освободительную, а как Оте- чественную, как при нашествии Наполеона, и мужественно, из последних сил сопротив- ляются. Они не догадываются, что воюют не за себя, не за свою родину, что, конечно, свято, а за гнездо мирового еврейства. Прав- да, Кавказец, в конце концов кое-что понял, перед войной каким-то образом, каким-то чудом вывернулся из-под них, тут невольно поверишь в берегущего русских Иисуса Хри- ста. Главных большевиков-евреев, в том чис- ле и военачальников, он частью перестрелял, частью закрыл в тюрьмы, когда увидел, что они его все больше опутывают и готовят во- енный переворот. Отсюда его патологическая подозрительность, в результате которой по- страдали и верные ему люди. Но основного жала он так и не выдрал.
Кстати, о Карле Марксе. Будучи неверу- ющим евреем, хотя, наверное, неверующих евреев нет, он раскрыл суть еврейства, отка- завшегося от Бога: «Какая основа мирово- го еврейства? – писал он. – Практическая потребность, своекорыстие. Каков мировой культ еврея? Торгашество. Кто его мировой
бог? Деньги. Деньги – это ревнивый бог Из- раиля, перед лицом которого не должно быть никакого другого бога. Деньги низводят все богов человека с высоты и обращают их в то- вар. Деньги – это всеобщая, установившаяся как нечто самостоятельное, стоимость всех вещей. Они потому лишили весь мир – как человеческий мир, так и природу – их соб- ственной стоимости. Деньги – это отчуж- денная от человека сущность его труда и его бытия; и эта чуждая сущность повелевает че- ловеком, и человек поклоняется ей. Бог евре- ев сделался мирским, стал мировым богом. Вексель – это действительный бог евреев».
И еще Маркс, еврей из евреев, предки ко- торого по отцу и по матери были раввинами, писал, что эмансипация евреев в ее конечном значении есть эмансипация человечества от еврейства. Так что можно сказать, – ус- мехнулся Гитлер, – этой доктриной я и ру- ководствуюсь. Можно сказать, что я самый последовательный марксист. Я уже говорил, что в России его портрет висит в обязатель- ном порядке в кабинете каждого партийного чиновника. Русские люди, вынужденные по- клоняться ему, но не имеющие возможность читать его в оригинале, не подозревают, что он глубоко ненавидел Россию. Он призывал европейские страны разрушить Севастополь, захватить Крым, оккупировать Одессу, Шве- цию заставить захватить принадлежащую тогда России Финляндию. Он говорил, что без Петербурга и Одессы Россия представ- ляла бы великана с отрубленными руками. А еще он призывал оттеснить Россию в Азию. Так что получается, что я выполняю его заве- ты, – хихикнул Гитлер.
Эмансипируете в том числе концлаге- рями?
В том числе концлагерями. Но, как я уже говорил, концлагеря придумал не я. Я только их усовершенствовал. Всю систему концлагерей мы заимствовали у российских большевиков-евреев. Охранка большевиков, пока ее немного не пошерстил обхитривший их Кавказец, была в руках Гершеля Ягоды и его заместителя Агранова. Но они, случись вдруг, что я не возьму Москву, рано или позд-

но все равно его обхитрят, мне порой жал- ко его. Делами сыска ведал Лев Беленький. Я иногда даже начинаю путаться, какие-то подозрительные аналогии. К примеру, у меня Борман. И вдруг выясняю, что у Кавказца концлагерями заведует Берман, ближайши- ми помощниками у которого были Яков Рап- попорт, Лазарь Коган, Семен Фирин. Всеми тюрьмами страны заведовал Хаим Анешер, политуправление Красной армии было в ру- ках Янкеля Гамарника, который и готовил военный заговор против Кавказца, встал он у них на пути продвижения мировой револю- ции.
Кое-кто утверждает, что Ваша кни- га-программа «Майн кампф» – как бы каль- ка с еврейской Торы? – неожиданно спросил
«представитель Высших Неизвестных».
Гитлера этот вопрос не то, чтобы смутил или поставил в тупик, но какое-то время он молчал, а потом усмехнулся в усы:
Я же говорил, что с евреями можно бороться только их же средствами. Другие средства бесполезны… Евреи были лучшей защитой для Германии. Евреи – это залог, га- рантировавший в начале нашего движения, что заграница не мешала Германии идти сво- им путем. Я заявил тогда: «Если демократы не прекратят бойкотировать Германию, я воз- мещу весь ущерб, нанесенный бойкотом, конфисковав часть имущества германских евреев». В результате даже сейчас многие из них помалкивают, когда я взял курс на пря- мое уничтожение евреев. Получается, что это можно считать счастьем, что у нас в Германии в начале нашего движения было много евре- ев, – снова усмехнулся он. – Когда-нибудь еврейское имущество, конечно, иссякнет, но у меня в руках останутся их жизни – драго- ценные еврейские жизни. Однажды Штрайхер мне предложил гнать их на Восточном фронте перед нашими стрелковыми цепями. Но мы пока не прибегали к такому средству. Маркс прав, когда говорит, что еврей, отказавшийся от Иеговы, – больше, чем еврей. Все счита- ют, что я борюсь с Карлом Марксом. Совсем нет. Как я уже говорил, я еще и выполняю его заветы, – снова засмеялся Гитлер. – Да-да,
я многому научился у марксистов. Я призна- юсь Вам в этом. Но я не учился их занудному обществоведению, историческому материа- лизму и всякой там «предельной полезности». Я учился их методам.
Но ведь это похоже на большевизм.
Нет, не совсем, – возразил Гитлер. – Вы повторяете распространенную ошибку. Разница – в созидательной революционной воле, которая уже не нуждается в идеологи- ческих подпорках и сама создаст себе аппарат непоколебимой власти, с помощью которого она способна добиться успеха в народе и во всем мире.
И какова же конечная цель этой рево- люционной воли?
Никакой раз и навсегда установленной цели не существует. Мы – Движение. Ни одно слово не выразит нашу сущность. Мы счита- ем, что мир изменяется в результате глобаль- ных катаклизмов. Тысячелетний рейх сошел с Небес, как небесный Иерусалим. После этого всемирная история должна прекратить- ся. Развития больше не будет. Повсюду воца- рится порядок. Пастырь пасет своих овец. Разумеется, мы знаем, что не существует ко- нечного состояния, не существует вечности – есть только вечные превращения. Только то, что умерло, свободно от превращений. Про- шлое – неизменно. Но будущее – неистощи- мый и бесконечный поток возможностей для создания новых творений.
Безусловно, на первых порах антисеми- тизм был наиболее ценной частью моего пропагандистского арсенала, оказывающе- го верное действие почти везде, потому как евреи везде надоели. Но это было только на- чалом безжалостной борьбы за мировое го- сподство. Ибо борьба за мировое господство ведется между двумя нациями – между нем- цами и евреями. Все остальное – не в счет, лишь обман зрения. Евреи стоят за спиной Англии, Франции, США. Теперь и России. Даже если мы изгоним евреев из Германии, они все равно останутся нашим противни- ком в мировом масштабе.
Так как же вы хотите их сразу и всех уничтожить?

Не всех! И не сразу! В таком случае их пришлось бы снова изобрести. Гитлер нерв- но засмеялся. – Людям нужен зримый образ врага, а не только воображаемый. Католи- ческая церковь тоже не довольствуется од- ним лишь дьяволом. Ей тоже нужны зримые враги, чтобы не ослаблять борьбу. Еврей уже давно сидит во всех нас внутри. Гораздо лег- че бороться с живыми евреями, чем с этим незримым демоном внутри каждого из нас. Еврей был врагом всего человечества уже во времена Римской империи. Он был врагом даже во времена Египта и Вавилона. Но лишь я борюсь с ним по-настоящему, всерьез…
Гитлер отдышался.
Я почему-то с Вами откровенен, – до- верчиво, почти по-детски улыбнулся он, – пожалуй, даже больше, чем сам с собой. Порой с тревогой задумываюсь: почему ев- реи в начале моего движения были готовы помочь мне в моей политической борьбе? В начале нашего движения некоторые из них даже сами предлагали мне финансовую поддержку, без которой, может быть, я не смог бы встать на ноги. И вот сейчас думаю: может, тогда они еще не понимали конеч- ной цели моего движения, а может, хотели, обведя вокруг своего жидовского пальца, использовать меня в своих целях? Может, каждый из нас играл свою игру, втайне на- деясь обмануть другого? И еще неизвестно, кто кого в конечном счете обманул? Гложет меня порой тревога: не обманули ли они уже меня, как обманывали всех во всей прежней истории? Но меня не обмануть, – попытал- ся он сам себя успокоить. – Я знаю всех их уловки. Я всегда действую на опережение. Есть одна до конца мне непонятная загадка. Очень часто самыми непримиримыми анти- семитами становятся чистые евреи. Я могу привести кучу примеров, но не буду у Вас отбирать на то время. Современная мировая экономика – создание евреев. И владеют ею исключительно евреи. Это их сверхдержа- ва, которую они развернули поверх власти всех государств мира. Но именно мы, с на- шим вечно эволюционирующим мировоз- зрением, способны не просто составить им
конкуренцию. В свое время я был потрясен, прочитав «Протоколы сионских мудрецов». Какая дьявольская программа! Какой опас- ный, вездесущий, скрытный враг! До этого я недооценивал их. И в то же время понял, что можно взять у них – конечно, перерабо- тав по-своему.
А что если «Протоколы…» – всего лишь фальшивка?
Ну и что? Меня совершенно не волну- ет, являются ли «Протоколы…» подлинны- ми или гениальной подделкой. Даже допу- скаю, что написаны они не евреями, какой смысл им открывать свои тайные планы все- му миру? Но ведь все в мире происходит по этому страшному плану, один к одному. Зна- чит, кто-то гениально проник в сущность ев- рейства и в боязни за свою жизнь предпочел остаться неизвестным или представить свой труд как подделку. Для меня неважно, истин- ными ли являются эти «Протоколы…». Важна их страшная суть, тысячи раз подтвержден- ная жизнью. Тем более убедительна для меня их внутренняя истинность. Евреев можно уничтожать только их же собственным ору- жием. Я еще больше убедился в этом, когда прочел «Протоколы…». И еще раз убедил- ся, на какой опасный, можно сказать, смер- тельный путь встал я. Я чрезвычайно многое почерпнул из этих «Протоколов…». Я всегда учился у своих противников. Я изучал рево- люционную технику Ленина, Троцкого, про- чих марксистов. А у католической церкви и у масонов я частично приобрел идеи, которых не мог найти ни у кого другого. Только ду- рак не учится у своих врагов. Только слабый человек боится потерять при этом свое соб- ственное «я».
Католическая церковь и масоны? – за- сомневался «представитель Высших Неиз- вестных». – Мне казалось, что они далеки друг от друга, если не противоположны.
Вовсе нет. Католическая церковь и ста- ла католической, отколовшись от основной, когда стала исповедовать принципы ма- сонства. Прежде всего, я учился у иезуитов. Впрочем, насколько я помню, и большевик Ульянов-Ленин-Бланк занимался тем же

самым. Мир еще не создавал ничего более стройного, чем иерархическая структура ка- толической церкви. Многое я прямо пере- нес оттуда в структуру моего Ордена. Ведь Церковь продержалась почти две тысячи лет среди всеобщих перемен – а это что-ни- будь да значит. Католическая церковь мо- жет служить образцом любой организации, прежде всего, из-за своей необыкновенно мудрой тактики и своего знания человече- ской природы, из-за мудрого использова- ния человеческих слабостей для управления верующими. И я, разрабатывая нашу про- грамму – вечно действующий основопола- гающий принцип нашего Ордена, – строго придерживался образца церковного симво- ла веры. Как обращаются с ним церковни- ки? Они никогда не позволят вносить в него изменения. Они сумели предугадать все же- лания сменяющихся времен, отразить все атаки логической критики на полтора тыся- челетия вперед. Они знали, что в таком сим- воле веры можно отыскать любые противо- речивые и взаимоисключающие места – и не придали этому ни малейшего значения. Ве- рующий народ никогда не принимает близ- ко к сердцу логических противоречий. Но верующих легко можно смутить изменением торжественных формул – даже если в них не осталось ничего, соответствующего реальной жизни, даже если они превратились в памят- ник прошлого. Пример тому никоновские церковные реформы в России. Практически с них начался духовный развал России. Ни- кона можно считать первым большевиком. Только, в отличие от большевиков-иудеев, он не уничтожил Церковь физически, а из- вратил ее изнутри. Кстати, до сих пор неиз- вестно, кому он на самом деле служил.
Что же вы взяли у масонов?
Многое… В свое время я приказал, что- бы мне составили доклад об их деятельности. Я просмотрел «Большую книгу расследова- ния» и свободный доклад. Все «ужасы», упо- минающиеся там, все эти скелеты и черепа, гробы и таинственные церемонии – пугало для малых детей, иначе говоря, маскировка. Опасно в них другое – и именно это я пере-
нял от масонов. Они образуют нечто вроде элиты священнослужителей. Они отгоражи- ваются от остального мира с помощью осо- бых обрядов. Они разработали тайное учение, которое не формулируется в словах, а посте- пенно, с помощью символов и таинствен- ных ритуалов дает все более и более высокую степень осознания. Иерархическое строение и воспитание символами и ритуалами – это то, что я перенимаю у них. В какой-то степе- ни наш Орден напоминает масонский. Но на этом сравнение заканчивается. В остальном: либо мы – либо масоны и Церковь. Никако- го сосуществования быть не может.
У Церкви Вы взяли иерархию, у масо- нов – орден с нерушимым обетом покорности и молчания и тайным учением, постепенно передаваемым в виде символов. А что же вы взяли из «Протоколов сионских мудрецов»?
Политическую интригу, технику кон- спирации, революционное разложение, ка- муфляж и обманные маневры. Покамест мы говорили о евреях лишь как о хозяевах все- мирной экономической империи. Теперь мы говорим о евреях как о нашем политическом противнике. В глубинной борьбе за новую историческую эпоху два народа не могут быть избранными одновременно. С избранно- стью евреев покончено. Сейчас мы – народ избранный, но не Богом, которого больше- вики отменили, и это, наверное, единствен- ное, в чем мы согласны с ними. А народ, из- бранный Вами, Высшими Неизвестными! Я надеюсь, что к концу нашего разговора Вы назовете свое истинное имя? Точнее, мы сами себя назначили народом избранным, согласуясь с Вашей волей. Два мира вступи- ли в противоборство! Еврей – это враг рода человеческого, античеловек в человеческом образе. Еврей – создание какого-то иного бога. Он вырос из другого корня человече- ства. Ариец и еврей: я противопоставляю их друг другу; и если первого я зову человеком, то второго я должен назвать иначе, я даже не нахожу слова… Еврей – это существо, враж- дебное истинной человеческой природе.
Гитлер хотел добавить еще что-то, но с ним случилась странная вещь: как будто волна об-

разов, поднявшаяся в его душе, лишила его речи. Его лицо исказилось судорогой. Гит- лер на несколько мгновений замолчал, чтобы перехватить воздух, на лбу у него выступила нездоровая, дурно пахнущая даже на рассто- янии, испарина, трясущимися руками он до- стал огромный носовой платок и приложил его к лицу.
«Представитель Высших Неизвестных» подождал, когда он немного успокоится:
Позвольте один личный вопрос?
Да, конечно.
Некоторые утверждают, что в Вас самих есть еврейская кровь?..
Вы и это знаете, – криво усмехнулся Гитлер. – Я не буду этого отрицать… Да, ка- жется, на треть… Но я ненавижу ее… Я давно изжил в себе еврейство. Но она дает мне воз- можность знать еврея изнутри.
Но некоторые утверждают и говорят, что они опираются на документы, что Вы чи- стокровный еврей. Что Вашим дедом по отцу был еврей Франкенбергер, который платил алименты вашей бабушке госпоже Шикль- грубер за Вашего отца Алоиза. А по матери Вашим предком был некто Иоганн Соломон.
Гитлер снова покрылся холодным потом:
Но я… совсем другое дело. Я… Мой случай исключительный. Мало сказать, что я изжил еврейство в себе всей своей жизнью, своей борьбой, в том числе сотнями тысяч уничтоженных мною евреев. Но это не глав- ное. Всевышний не случайно предписал мне родиться в еврействе, он как бы заслал меня в еврейство как разведчика, чтобы я изнутри распознал его гнусную сущность и навсегда с ним, как с главным злом на Земле, покон- чил. Иисус Христос ведь тоже порвал с ев- рейством, изжил его из себя, – нервно хи- хикнул он. – Всевышний допустил ошибку, поселив евреев на Земле. Даже две ошибки: не просто поселил, а сделал их народом бо- гоизбранным, а они не только не оправдали его надежд, но, перетянув одеяло на себя, от- казались от него, отсюда весь земной бардак. И мне Всевышним предназначена великая роль – исправить эти две его ошибки. Я это назвал «делом Господним».
Но вы же Всевышнего вслед за больше- виками отменили.
Отменил я его уже позже, когда пове- рил в Вас, когда услышал Ваш голос.
Вы говорите, что Ваш случай исключи- тельный, имея в виду Ваши еврейские корни. Но сошлюсь на чрезвычайно интересное ис- следование преподавателя Берлинской выс- шей школы Дитриха Брондера, кстати еврея, которое им было сделано еще до начала Вто- рой мировой войны, допускаю даже, что им владело чувство гордости за еврейское и по- луеврейское окружение фюрера. Так вот он писал: «Сами были евреями или находились в еврейском родстве: фюрер и рейхсканцлер Адольф Гитлер, его заместители: рейхсми- нистр Рудольф Гесс и рейхсмаршал Герман Ге- ринг, рейхсляйтеры НДСАП Грегор Штрассер, доктор Йозеф Геббельс, Альфред Розенберг, кстати, с ним Вы писали в тюрьме программу “Майн кампф”, Ганс Франк и Генрих Гимм- лер, рейхсминистры фон Риббентроп, генерал Гаусгофер…» Мне известно, что евреями или полуевреями являются активнейшие истре- бители евреев, гауляйтеры Глобчик, Иордан и Вильгельм Кубе. Впрочем, трудно найти ис- полнителей «дела Господня», которые не были бы еврейского происхождения. Принимали самое активное участие в уничтожении евро- пейских евреев имеющие еврейские корни высшие руководители СС Рейнхард Гейдрих, Эрих фон дем Бах-Зелевский и фон Кейтель. У всех трех наместников на оккупированных восточных территориях, на которых осущест- влялось полное уничтожение евреев, тоже были еврейские корни. Главным же Вашим помощником, как вы выразились, в «деле Го- споднем», по уничтожению евреев является чистокровный еврей Адольф Эйхман.
Гитлер криво усмехнулся, рот у него пое- хал набок:
Я как-то не задумывался над этим…
Получается, что евреев уничтожают сами евреи?
– …
Тогда ради какой цели?
Гитлер снова судорожно полез в карман за носовым платком, чтобы вытереть обильно

выступивший холодный пот, его стало бить, словно в ознобе…
Выпейте еще воды, – предложил «пред- ставитель Высших Неизвестных».
Но, даже отпив воды, Гитлер не сразу при- шел в себя. Наконец он виновато улыбнулся:
Простите, нервы!.. Сплю всего по не- скольку часов в сутки…
Вы не ответили на мой вопрос. Гитлера снова стала бить нервная дрожь
Было ясно, что повторение этого вопро- са его снова приведет к нервному припадку. А может, он имитировал его, чтобы уйти от вопроса, на который не хотел отвечать или, возможно, не знал ответа…
Наконец он снова взял себя в руки:
Да. Всевышний не справился со сво- ими обязанностями. – Гитлер повел себя так, словно не было предыдущего вопро- са. – И потому Его функции управлять ми- ром взяли на себя Вы, Высшие Неизвестные. Так сказать, отправили Его на пенсию, на заслуженный отдых, в силу гуманности не применяя к Нему строгой, высшей меры на- казания. А я?.. – Отпив еще глоток воды, Гит- лер наконец немного успокоился: – Я всегда знал, что Вы вернетесь на Землю… Что где- то в Гималаях уже существует Ваш форпост. Тайный город, который называется Шамба- лой. В России большевики-иудеи, захватив- шие власть, за спиной Кавказца тоже орга- низовали несколько экспедиций на Тибет, в Гималаи, пытаясь опередить нас. Кавказец вовремя раскусил их, прихлопнул на радость нам. Кавказец, в отличие от меня, грубый прагматик, не верящий в сверхъестественные чудеса, он решил, что сам может их создавать посредством безропотного русского наро- да, например, Беломоро-Балтийский канал, соединивший северные реки с южными, за- копав при это в канал около двухсот тысяч русских мужиков. Отменив Бога, он сам себе назначил Богом. Но прихлопнуть удалось не всех, например, бездарного маляра Констан- тина Рериха, объявленного международным масонством великим художником, интел- лектуального прохвоста, вместе со своей же- нушкой-авантюристкой Шапошниковой, на-
писавшей якобы от живущих на Гималаях так называемых Махатм, Старших Братьев чело- вечества, сущностей иного мира, книгу-ми- стификацию «Живая этика, или Агни-йога». В ней она провозгласила саму себя Матерью
«Агни-йоги». Почуяв, чем пахнет, когда в Мо- скве начались аресты его подельников, он убежал в Америку, где начал создавать IV, уже чисто масонский Интернационал, который должен мирным, «культурным» путем заво- евать власть на планете. В России масоны за спиной Кавказца организовали свой тайный центр, и не где-нибудь, а чуть ли не под серд- цем Кавказца, в большевистском гестапо, в так называемом ОГПУ, его возглавлял один из главных еврейских палачей, некто Глеб Бокий, в свое время вместе с евреями Белой Куном и Землячкой командовавший в Крыму расстрелом сдавшихся на милость победите- лей белых офицеров. Кавказец расстрелял его вместе с Александром Барченко, создавшим в недрах ОГПУ масонское гнездо под назва- нием «Единое трудовое братство». Мы узна- ли, что до этого, в 1926 году Рерих приезжал с Гималаев в Москву якобы с посланием Со- ветскому правительству этих самых Махатм, Старших Братьев человечества, якобы зем- ных представителей Высших космических правителей. Прямо с Казанского вокзала его повезли на «паккарде», предоставленном са- мим председателем ОГПУ, сначала на Лубян- ку, а оттуда к наркому по иностранным делам Чичерину, и он вручает Чичерину это самое послание: «На Гималаях мы знаем совершае- мое Вами. Вы упразднили церковь, ставшую рассадником лжи и суеверий, Вы уничтожили мещанство, ставшее проводником предрас- судков. Вы разрушили тюрьму воспитания. Вы уничтожили семью лицемерия…» Рерих также передал Чичерину ларец с гималай- ской землей с сопроводительной запиской:
«На могилу брата нашего Махатмы Ленина. Не было больше такого, кто ради общего бла- га мог принять большую тяготу…»
И вдруг лицо Гитлера передернула судо- рога, он привстал с кресла, руки его тряслись:
Неужели они опередили нас? Все эти годы меня убеждали, что большевики ни-

чего не добились на Тибете, что это пошлая мистификация… Неужели большевики опе- редили нас? Неужели они уже заключили договор с Вами, Высшими Неизвестными?.. Неужели потому захлебнулось мое насту- пление на Восточном фронте?.. Скажите?.. Неужели они опередили нас?.. Неужели Вы выбрали их?..
«Представитель Высших Неизвестных» молчал.
Скажите!.. Почему Вы молчите?.. Я не могу допустить даже мысли, что они опере- дили меня и вступили в контакт с Вами?
«Представитель Высших Неизвестных» молчал.
Почему Вы молчите?.. Нет, такого не может быть!.. Скажите же наконец, что нет?..
Нет, – сказал «представитель Высших Неизвестных».
Гитлер облегченно плюхнулся в кресло.
Да, я всегда знал, что Ваш форпост есть где-то в Гималаях. Нет, большевики не могли раньше нас добраться до него! – успокаивал Гитлер сам себя. – Нет, Вы не могли пойти на контакт с ними, это против Вашей сути… Мы постоянно организуем туда тайные экспеди- ции, только вот военные трудности послед- него года немного нас притормозили. Мы ор- ганизовали несколько экспедиций на поиски Святого Грааля…
А это что такое? – осторожно спросил
«представитель Высших Неизвестных».
А Вы разве не знаете? – подозрительно посмотрел на него Гитлер.
Возможно, что я не знаю его земного названия.
Это как раз тот черный камень, кото- рый в древности был послан на Землю с да- лекой звезды, мы полагаем, что с Сириуса, и который время от времени появляется в различных странах мира перед событиями большой исторической значимости, – успо- коившись, пояснил Гитлер. – Камень обыч- но приносится перед этими событиями со- вершенно неизвестными лицами из тех, кто знает высшую весть. И так же неожиданно исчезает, чтобы в сужденный час появиться в совершенно другом месте. Этим камнем
якобы в разные времена владели великий Тимур, Александр Македонский, а еще рань- ше, как утверждают, – царь Соломон. Этот блуждающий камень воспел наш знамени- тый мейстерзингер Вольфрам фон Эшенбах. Его песня так и оканчивалась: «И этот ка- мень называется Грааль!..» – Гитлер оглянул- ся, словно хотел убедиться, что больше нико- го нет в комнате, и заговорщицки свистяще зашептал: – Я держал его в руках, правда, не весь, только осколок этого священного кам- ня! – Глаза Гитлера снова загорелись. – Глав- ная часть его находится в Гималаях, в закры- том городе.
В Шамбале?
Да, хотя у этой тайной страны есть и дру- гие названия. У нее специально для конспи- рации несколько названий. Людям в свое время выдан, или они сами захватили, лишь небольшой кусок этого священного камня, который и блуждает по всей планете, – про- должал Гитлер, – сохраняя магнитную, маги- ческую связь с Главным Камнем. Кто владеет этим камнем, тот владеет планетой…
И вы хотите захватить Главный Камень? Для этого вы посылали экспедиции на Тибет?
В том числе, – как бы удивляясь не- сообразительности «представителя Высших Неизвестных», воскликнул Гитлер.
Вы же имели кусок этого камня!..
Но мне его только показали… Но было бы лучше, если бы весь Грааль был у нас, – признался Гитлер. – Пока до него не добра- лись большевики. У кого этот камень, тот владеет всей планетой… И мы, арийцы, ждем Вас! Живя среди этого человеческого сброда, мы постепенно стали терять свои качества. Но я вовремя понял: если к Вашему приходу мы не заключим с Вами священного союза, то окажемся тоже среди навоза, среди рабов. Поэтому и был заключен священный союз, поэтому я и встал на этот путь: подготовить планету к Вашему приходу. Вы не могли его заключить одновременно с двумя сторонами. Нет-нет! Это исключено!
Но каким образом был заключен этот союз?
Как – каким? – не понял Гитлер.

С кем Вы встречались? С кем конкрет- но заключили договор? Он имел форму пись- менного или какого другого документа?
Вы, конечно, шутите? – засмеялся – Гитлер. – Какой письменный документ мо- жет быть между мной и Вами? Бумагу в любой момент можно изорвать, словно ее и не было. Между нами может быть только магический договор на уровне озарения… Я слышал го- лос… Я не раз слышал голос сверху, – Гитлер испуганно ткнул пальцем вверх. – Может, это еще не договор в полном смысле этого понятия, а лишь наброски к нему. Может, Вас и послали обсудить его окончательные условия? – уцепился он за мысль.
И Вы действуете от имени Высших Не- известных, когда не оговорены даже предва- рительные условия? – жестко спросил «пред- ставитель Высших Неизвестных».
Но я же явственно слышал голос… Бо- лее того: я часто его слышу. Время от времени он подсказывает мне мои решения. Но мы же готовим Вам почву, – испуганно залепетал Гитлер. – Мы делаем за Вас черную работу…
Ну, хорошо, хорошо, успокойтесь… А как Вы представляете Высших Неизвест- ных, с которыми заключили магический до- говор?
Гитлер мялся, пальцы его нервно бегали по подлокотникам кресла.
Вы что, даже не имеете представления о тех, с кем заключили договор? – повторил вопрос «представитель Высших Неизвест- ных».
Гитлер испуганно огляделся, прохрипел срывающимся шепотом:
Ваш представитель, новый человек уже живет среди нас!.. Да-да! Уже живет! – воз- бужденно, уже громче воскликнул Гитлер. Он, казалось, совсем забыл о только что пережи- том страхе. – Он здесь – на Земле!.. Я видел его уже несколько раз!.. Он смел и жесток! – Мне каждый раз было страшно в его присут- ствии. Вы… Вы… – замялся Гитлер.
Ну, говорите, говорите!
Но разве Вы не встречались с ним здесь, на Земле?.. Или Вы из разных ведомств?.. Странно… – взгляд Гитлера стал насторо-
женно подозрительным. – Вы меня извини- те, но ведь никакого свидетельства, что Вы оттуда, кроме того, что вы беспрепятственно проникли в окрестности Берлина без всяких документов и были задержаны только слу- чайно, у нас нет. Как и не знаем, какие у Вас полномочия?
Я прибыл сюда не для того, чтобы от- читываться перед Вами! – «представитель Высших Неизвестных» понял, что любая не- осторожность и он может упустить иници- ативу и погубить все дело. – Я однажды уже сказал, что вопросы задаю я, а не Вы, – со всей жесткостью, на какую был способен, по- вторил Он. – Как выглядел он? Может, я хочу убедиться, не был ли он самозванцем.
Как и Вы, с виду обычным человеком… Но я его видел только несколько раз и на рас- стоянии. Но его взгляд… Я не мог выдержать его, он пронзал меня насквозь…
Расскажите подробно, как и при каких обстоятельствах Вы его видели?
Я не имею права… – Гитлер снова полез за носовым платком.
Вы хотите, чтобы на этом наш разговор закончился и в результате я сделал бы свои выводы?
Гитлер нервно вытер со лба пот.
По поводу тайного представителя, на которого я ссылаюсь и от которого я получил мудрость второй степени, я ничего Вам не смогу сказать по той причине, что, повторяю, я видел его всего несколько раз и только из- дали. Я даже не знаю его земного имени. Он назначал мне встречу несколько раз в неого- воренное заранее время и в не условленном месте. Думаю, что это человеческое суще- ство, живущее на этой Земле, но обладающее ужасным сверхчеловеческим могуществом… Неужели здесь, на Земле, Вы не встречались с ним? – опять подозрительно посмотрел Гитлер на «представителя Высших Неизвест- ных».
Но «представитель Высших Неизвест- ных» не ответил и на этот его вопрос.
Я понял, насколько трудно смертно- му, как бы духовно развит он ни был, даже такому, как я, переносить его присутствие.

Я не хочу сказать, что во время встреч с ним действие, производимое на меня, состояло в сильной физической депрессии. Наобо- рот, я чувствовал себя в творческом контакте с этой ужасной силой, которую я могу срав- нить только с близким ударом молнии во время сильной грозы. И тогда я понял, что родственен с Ними. Я… Мне… Я…
Гитлер вдруг снова покрылся липким потом, левая щека его нервно задергалась, на носу повисла не соответствующая его ве- личию капля, и весь он затрясся, казалось, в ознобе. Стало ясно, что дальше бессмыс- ленно было говорить с ним на эту тему. Слов- но перед воспаленным сознанием Гитлера опустилась какая-то шторка. Видимо, были силы, при одном воспоминании о которых его охватывает страх. Но что это за силы? Ка- кая-нибудь пошлая гипнотическая мистифи- кация реальных земных сил, людей, стремя- щихся овладеть планетой? Не инопланетяне же, на самом деле? Но зачем им, этим тайным земным силам, нужно действовать через по- лусумасшедшего?
Выпейте воды! – как можно мягче предложил «представитель Высших Неиз- вестных», чтобы Гитлер пришел в себя. – Да- вайте переведем разговор на другую тему. Вы не закончили рассказ о Горбигере.
Горб… Горбигер… Гитлер действительно постепенно стал приходить в себя, его лицо стало принимать естественный цвет. – Я уже говорил: Ганс Горбигер – основатель новой науки, которая совершит мутацию избран- ного народа… Сначала Горбигер вынужден был действовать тайно, его считали шарлата- ном… Но когда мы почувствовали силу, летом 1925 года все эти вшивые ученые Германии и Австрии получили письмо-ультиматум Гор- бигера: «Пришла пора выбирать, с нами вы или против нас. В то время как Гитлер будет расчищать политику, Ганс Горбигер выметет ложные науки. Доктрина вечного льда будет знаком возрождения германского народа. Берегитесь! Становитесь в наши ряды, пока еще не поздно!» Так он действовал. Ему было тогда уже шестьдесят пять, но он был еще по-молодому непримирим. Славный был бо-
рец! Он сформулировал основной принцип нашей науки: «Вопрос, предшествующий всякой научной деятельности, состоит в том, чтобы знать, кто и что хочет знать». Иначе го- воря, что я хочу узнать в результате озарения, то и докажет наука…
Постепенно Гитлер окончательно пришел в себя:
Только Посвященный может претен- довать на научность, потому что он в силу озарения поднимается на высший уровень сознания. Наука без высшего сознания – только развалина души. Послание высшего сознания подло подделали в пользу мелкого, примитивного, так называемого гуманисти- ческого сознания. Вспомните пророков древ- ности. Мы до сих пор живем их мудростью. Когда пророк что-то хочет знать – тогда мо- жет идти речь о науке, но совсем другое дело, когда имеется в виду то, что сейчас называ- ется наукой. Такую науку нужно безжалостно уничтожать. Ортодоксальные ученые верили всяким там уравнениям, всяким Ньютону и Эйнштейну, который признан великим за такую чушь, что заявил, что две параллельные прямые рано или поздно пересекаются. Тогда какие же они параллельные? Эти ученые ве- рили им, а не мне и Горбигеру, и поплатились за это. Они никак не могли понять, что ма- тематика – ложь, не имеющая никакой цены. Складывать и отнимать можно что угодно, но истины этим не добудешь. Поэтому од- них мы выгнали, другие сбежали сами. Тре- тьих отправили в концлагеря. То же самое мы сделали с гнилой буржуазной культурой. Лет- чик Геринг по этому поводу однажды очень остроумно сказал: «Когда я слышу о культуре, я хватаюсь за пистолет»… Мы первоначаль- но, конечно, скрывали свою связь с Горбиге- ром – слишком косным, отсталым было тогда сознание народа. Когда же мы пришли к вла- сти, мы ввели в науку методы партии, методы политики. Черт знает до чего могут докопать- ся эти паршивые ученые, если дать им бес- контрольно возиться в своих лабораториях, а большинство в них были евреи! Мы сделали науку такой, какая она нам выгодна. Поэтому научные теории мы излагаем с помощью на-

учно-политического аппарата. Ну а тогда – на первых порах тысячи наших юных функ- ционеров, разумеется, не понимающих сути дела, развешивали на стенах домов листовки:
«Долой ортодоксальных ученых! Следуйте за Горбигером!» Когда это не помогало, вшивых профессоров подкарауливали на улицах и из- бивали, а дома их к тому же ждала красивая открытка: «Когда мы победим, вы и вам по- добные пойдете просить милостыню». Но это еще мягко было сказано, милостыню просить им не пришлось – потому что мы отправили их в концлагеря. А еще мы издали циркуляр, согласно которому каждый поступающий на работу должен был подписывать заявление:
«Клянусь, что верю в теорию вечного льда!» Самым непокорным ортодоксальным уче- ным писал сам Горбигер: «Либо вы научитесь верить в меня, либо с вами будет обращение, как с врагами народа». Мы стали издавать ежемесячный журнал «Ключ к мировым со- бытиям»…
А как вы убедились, что теория вечного льда – единственно верная?
А зачем убеждаться, когда это – яснее ясного, – удивился его непониманию Гит- лер. – К тому же такая теория нам очень вы- годна. Наши северные предки обрели силу в снегу и во льдах, – убежденно продолжал он. – Вот почему вера в мировой лед – есте- ственное наследие нордического человека. – Гитлер, видимо, забыл, что цитировал одну из листовок, вышедших в свое время из-под пера Горбигера и расклеенных по всем забо- рам Берлина. – Германский народ был отрав- лен западной наукой, узкой, расслабляющей, лишенной тела и души. Недавние еврейские выдумки вроде психоанализа и какой-то тео- рии относительности, – это опять придумал полусумасшедший Эйнштейн – в свободное от поганой науки время он играл на скрипоч- ке, – это грязное оружие, направленное про- тив духа Персиваля. Доктрина мирового льда дает необходимое противоядие. Эта доктрина разрушила общепринятую астрономию, ко- торая не дала человеку ощущения силы, уве- ренности, а, наоборот, прижала его к Земле, он вынужден был все время со страхом смо-
треть в небо и ждать, что оттуда упадет тебе на голову, например, метеорит. Остаток этого здания рухнет сам, и нужно, чтобы он обру- шился как можно скорее ради возрождения магии, единственной динамической ценно- сти на Земле, да и во всей Вселенной.
Гитлер снова возбудился, глаза его забле- стели:
Когда я пришел к власти, теоретик веч- ного льда Горбигер и теоретик национал-со- циализма Розенберг, с которым мы в тюрь- ме от безделья писали «Майн кампф» – эту сладкую сказку для униженного народа, что- бы народ до поры до времени не знал наших истинных целей, – стали проводить совмест- ные совещания рабочих аппаратов. Мне эту мысль подсказал Карл Гаусгофер. – Гитлер вдруг запнулся. – Я пришел к этой мысли сам, еще до Гаусгофера, – торопливо попра- вился он. – Эти подлые ученые додумались до того, что люди произошли от обезьяны. А за это их великое открытие я теперь из них самих делаю обезьян, концлагеря Гиммлера – чем не обезьяньи питомники? – хохотнул он. – Горбигер описал историю человечества с ее потопами и великими восхождениями духа, с ее людьми-исполинами и рабами, он выявил историческое предначертание арийской расы, а единственным ее наслед- ником на Земле является германский народ. Но даже Горбигеру не все сразу стало ясно. На первых порах кое-где и у него концы не схо- дились с концами, но постепенно в соответ- ствии с видениями Ницше и вагнеровской мифологией – был у нас такой гениальный композитор, как бы предвосхитивший суть нашего Движения, – было установлено бо- жественное происхождение арийской расы, спустившейся с гималайских гор, где раньше обитали мы с Вами и где и сейчас есть Ваш тайный город. Могу предположить, что Вы прибыли оттуда, как с промежуточной базы на Земле. Арийской расе, если она докажет борьбой свое божественное предназначение, предначертано управлять планетой и даже звездами… Разумеется, вместе с Вами, – по- правился Гитлер. – Разумеется, под Вашим руководством…

Но почему Вы решили, что Высшие Не- известные беспрекословно согласились с Ва- шими научными изысканиями и приняли Ваши условия? Ведь Вы, по сути, все решили за них!..
Если они были бы не согласны, они дали бы знать об этом. После каждого своего важного шага я поднимал свой взор к Небу: в ответ было молчание, я расценивал его как согласие. А потом ведь я регулярно встре- чался с Вашим представителем. Конечно, не напрямую как сейчас с Вами… Конечно, воз- можны ошибки. Но мы ведь делаем черную работу и впервые в мире!.. Но мы ведь гото- вим почву для Вас! – Гитлер снова покрылся потом, лицо его снова побледнело. – Вы хо- тите сказать, Высшие не приняли наших ус- ловий? Мы тут совершаем подвиги, очищая планету от нечисти, от мусора, а потом нас что – тоже туда… в мусор, в печи? – Гитлер был на грани припадка.
Выпейте воды!.. Еще глоток!.. Вот так… Гитлер снова ожил.
Что с нами потом – в наши печи? – нервно повторил он. – В благодарность… Но мы же заключили договор!.. Но я же слы- шал!.. Их представитель на Земле не однаж- ды приходил ко мне!.. Или Вы там, навер- ху, перерешили? Сделали ставку на кого-то другого? Может быть, все-таки на Кавказца, вознесенного во власть жидами? Правда, по- том, в 1937-м, он немного пошерстил их, стал играть свою игру. Но рано или поздно они его обманут. Не было еще в мировой истории случая, чтобы они кого не обманули.
Продолжайте о Горбигере! – строго на- помнил ему «представитель Высших Неиз- вестных».
Они что-нибудь перерешили? – словно не слышал его Гитлер.
Успокойтесь! Я не говорил этого. Про- должайте о Горбигере!
Но…
Я вас прошу, продолжайте о Горбиге- ре! – уже жестко повторил «представитель Высших Неизвестных».
Горбигер открыл нам глаза на проис- хождение человека и на его будущее. Это
гениальный открыватель, благословенный Высшими. Когда он умер, мы так и написа- ли на его святой могиле…Учение Горбигера черпает свою силу во всеохватывающем ви- дении истории и эволюции Космоса. Оно объясняет не только образование Солнечной системы, Земли, жизни и Духа, оно описыва- ет все прошлое Вселенной и возвещает ее бу- дущие превращения. Но самое великое – оно отвечает на три главных вопроса: кто мы та- кие, откуда мы пошли? Куда идем? За нами, и только за нами – будущее Вселенной!
Гитлер, забыв, что он только что дрожал в страхе, вскочил и, скрестив руки на живо- те, возбужденно зашагал из угла в угол. Таким его земляне привыкли видеть на трибунах во время всяких торжеств.
Во Вселенной существует вечная борьба между льдом и огнем, между силами отталки- вания и притяжения. Эта борьба определяет и историю человечества. Горбигер зачеркнул ортодоксальную историю цивилизаций, по- явления и развития человека. Человек пе- режил не длительное восхождение от рыб и животных, а целую серию взлетов и паде- ний. Люди-боги, гиганты, пришедшие из Космоса, – вот кто наши предки! Вы – наши предки! И Вы – наше будущее! Вы предше- ствовали нам сотни тысяч лет назад на Зем- ле!.. Потом по какой-то причине Вы поки- нули Землю. Но Вы снова вернетесь. И мы вновь станем такими, как Вы, пройдя через борьбу, жертвы и необыкновенные мутации. Вот это и доказали Горбигер и нордическая национал-социалистическая наука, проти- востоящая науке иудейско-либеральной, ко- торая вместе с иудео-христианской религи- ей – только лишь заговор против эпического и магического чувства, живущего в сердце сильного человека. Иудейская наука и рели- гия – недочеловеков, полуобезьян. И этот за- говор мы раздавим. – Гитлер так сжал кулаки, что на его глазах выступили слезы. – Разда- вим!.. Раздавим!.. – стал кричать он, разма- хивая здоровой рукой. В трансе он нечаянно задел за стол, отчего звякнул стакан на под- носе, Гитлер от этого звука вздрогнул и осек- ся, со страхом посмотрел на космического

гостя и тяжело плюхнулся в кресло, голова его задрожала и съехала набок, глаза стали пустыми, стеклянными.
Что с Вами? – встревоженно спросил
«представитель Высших Неизвестных».
Голова! Болит голова!.. Что я сейчас го- ворил? – Зубы Гитлера стучали, глаза закати- лись, он стал как парализованный.
«Представитель Высших Неизвестных» прыснул ему в лицо воды из стакана, отчего Гитлер сразу успокоился и мгновенно заснул. В комнату тотчас же ворвались несколько верзил. Прячась за их спинами, крадучись, вошел Гиммлер. Было ясно, что в какое-то специальное отверстие он следил за разгово-
ром.
Ничего страшного. Он утомился и ус- нул, – как можно спокойнее сказал «предста- витель Высших Неизвестных» Гиммлеру. – Пусть отдохнет. Вы что, подсматривали? – ус- мехнувшись, в упор спросил Гиммлера.
Я… Они… Я выполнял его приказ, – на- конец нашелся Гиммлер, показывая на Гитлера.
Дайте ему отдохнуть… Ради здоровья Фюрера прошу всех выйти.
А Вы? – настороженно спросил Гимм- лер.
Я тоже. Перед этим пусть войдет лишь его личный врач.
Нервный обморок, – объяснил он смот- рящему на него со страхом врачу, когда все вышли. – Подобное часто с ним бывает?
Не часто, но бывает, – осторожно, убедившись, что никого больше рядом нет, сказал врач. – Однажды Фюрер проснул- ся ночью, издавая судорожные крики. Ког- да я вбежал, он сидел на краю кровати, звал о помощи и был как парализованный. Он был охвачен такой паникой и так дрожал, что тряслась кровать! Он задыхался и издавал не- понятные звуки. Мне с величайшим трудом удалось его успокоить. Другой раз, всего ме- сяц назад, он поднял меня ночью звонком. Когда я вошел, он стоял, шатаясь, оглядыва- ясь, и испуганно кричал: «Это он! Это он! Он пришел сюда!» Его губы побелели, лоб был в крупных каплях пота. Он произносил ку- да-то в угол без всякой связи обрывки фраз,
отдельные слова, цифры. Как будто говорил на другом языке, по крайней мере, смысла этих фраз понять было нельзя. Потом силы его как бы иссякли, он лишь продолжал без- звучно шевелить губами. Я с трудом заставил выпить успокаивающее, растер его. Когда он немного пришел в себя, то неожиданно снова закричал: «Там! Там! В углу! Он там! Предста- витель Высших Неизвестных! Он пришел за отчетом!» Он топал по полу ногами и кричал. Опять-таки с большим трудом мне удалось его успокоить. Затем он очень долго спал и проснулся вполне нормальным, и, каза- лось, даже не помнил о происшедшем. А я не решился его расспрашивать.
Пусть немного поспит, – на немой во- прос врача ответил «представитель Высших Неизвестных». – Ничего страшного не слу- чилось. Очередной нервный припадок. Пусть поспит с час, и мы продолжим разговор. Этот приступ, в отличие от предыдущих, о кото- рых вы рассказали, будет коротким. А я пока выйду на балкон.
«Представителю Высших Неизвестных» было необходимо немного отойти от это- го кошмара. Ему необходимо было схватить хотя бы несколько глотков свежего, не от- равленного злобой воздуха. К тому же надо было убедиться, что в Его отсутствие Гитлера немедленно посетит тот, кто первоначально назвался Гаусгофером, а потом стал убеж- дать, что он не Гаусгофер, Он был уверен, тот скрывается где-то рядом, в одной из соседних комнат. Он постоянно чувствовал его присут- ствие – где-то за стеной – и жалкие потуги того воздействовать на Его мозг…

Как Вы себя чувствуете? – вернувшись, спросил Он Гитлера. Он знал, что тот уже дав- но пришел в себя и что они с кем-то вдвоем следили за ним в окно.
Спасибо, хорошо! – промямлил Гитлер.
Вы в состоянии вести разговор? Я не могу перенести его на другое время.
Давайте продолжим. Дело – прежде всего! – поспешно ответил Гитлер.
Давайте закончим наш разговор об уче- нии Горбигера. – «Представитель Высших

Неизвестных», чтобы сразу не напугать Гит- лера, начал разговор не о субъекте, прячу- щемся за личностью Гаусгофера.
На расстоянии, равном трехкратному расстоянию Земли от Нептуна, находится огромное ледяное кольцо, – осторожно на- чал Гитлер. – Иудео-марксистские астроно- мы все еще упрямятся, считая его скоплени- ем звезд и называют Млечным Путем, и все потому, что несколько звезд, похожих на Солнце, просвечивают сквозь прозрачный лед. Эти подонки в качестве аргумента подсо- вывают нам фотографии звезд, якобы являю- щихся, подобно Солнцу, центром отдельных созвездий, но это не больше чем подлые под- делки, за которые они свое еще получат. Они все гадают, что это за пятна, которые каж- дые одиннадцать лет появляются на Солнце. Они не могут понять, что пятна происходят от падения ледяных глыб, оторвавшихся от Юпитера. Вы можете спросить, как мы уз- нали, что именно от Юпитера? Очень про- сто, потому что именно Юпитер совершает свой оборот вокруг Солнца за одиннадцать лет… Все кончится тем, что Луна постепен- но будет приближаться к Земле. Огромная волна цунами сметет гнилую современную цивилизацию… Останутся только самые вы- сокие горы. Оставшиеся живые существа облегчат свой вес, поэтому они увеличатся. И люди снова станут гигантами. А вот мы и решим, кто останется, чтобы жить на этих горах, скорее всего, Гималаях… Жить вместе с Вами на этих горах, – торопливо поправил- ся он. – Космические излучения станут более интенсивными. Действуя на гены и хромосо- мы, они создадут мутации. Появятся новые животные, растения, новая раса людей-ги- гантов! В истории планеты насчитывается четыре геологические эпохи, потому что уже было три луны. Да-да! Всякие там Наполео- ны и Македонские не видели дальше своего носа, они и не подозревали о геологии и кос- мологии. А я, благодаря этим наукам, взгля- нул за пределы планеты… Когда очередная луна по мере приближения к Земле, наконец, обрушивается, она сперва взрывается и, вра- щаясь все быстрее, превращается в кольцо из
скал, льда и газа. Это кольцо и падает на Зем- лю, покрывая собой планету и заставляя все на ней окаменевать. В нормальный период организмы, находящиеся на Земле, не окаме- невают, они гниют. Окаменение происходит только в момент, когда обрушивается очеред- ная луна. Вот поэтому у нас на Земле только отрывочные свидетельства об истории жизни на планете, только о периодах лунных ката- строф. Другие породы животных и растений могли появляться и исчезать без следа в про- межутках между падающих лун, но их тела сгнивали, и мы о них ничего не знаем. Так вот, в течение периода, когда очередная луна приближается к Земле, прежде чем ей упасть, наступает момент, длящийся несколько сот лет, когда она вращается вокруг нашей пла- неты на расстоянии всего четырех–шести земных радиусов. И гравитация, как Вы сами понимаете, оказывается значительно изме- ненной, и, как следствие, вот как раз в это время наступает период гигантизма. Наш предок-великан появился на Земле в резуль- тате мутации во вторичный геологический период, то есть около пятнадцати миллионов лет назад. Книга Бытия говорит, что гиганты жили от пятисот до девятисот лет – потому что облегчение веса уменьшает изнашивание организма…
Гитлер снова говорил с воодушевлени- ем, он стоял у окна, опять скрестив руки на груди, словно и не было недавнего припадка, словно кто-то подзарядил его до того оконча- тельно севшие «аккумуляторы».
Когда появилась третичная луна, – продолжал он, – сформировались средние люди – меньше ростом и менее разумные – наши прямые предки. И великаны, пережив- шие катаклизм, еще существуют на Земле, как я уже говорил, скорее всего, где-то на Тибете. Но они живут – по крайней мере, появляются среди нас, замаскировавшись под обычных людей, – почти шепотом за- кончил он, и руки его опять задрожали. – Не каждому дано их видеть… только Посвящен- ным. И я их видел… Всего несколько раз, но видел… Вот как Вас сейчас. И я думаю, что Вы – один из них, только не выдаете себя…

Успокойтесь, пока не надо о них, – оста- новил его «представитель Высших Неизвест- ных», боясь, что тот снова впадет в припа- док. – Давайте закончим с учением Горбигера.
Третичная луна, сужая свою спираль, постепенно приближалась к Земле. Воды поднялись, притягиваемые гравитацией спут- ника, и люди вместе с великанами, своими владыками, более девятисот тысяч лет назад ринулись к высочайшим горам, оставшимся торчать из океана. Так была создана мировая морская цивилизация – Атлантида. Нет-нет, это не та Атлантида, о которой знали древ- ние греки. Атлантида существовала сотни тысяч лет, пока пятнадцать тысяч лет назад не произошел великий катаклизм, когда луна сорвалась с орбиты, и ее масса оскол- ками обрушилась на Землю, все погребая под собой и превращая в камень. И что по- лучилось: притяжение луны прекратилось, вал океанов разом ринулся вниз. Вершины, служившие морскими портами, оказались отрезанными друг от друга громадными бо- лотами. Атлантида погибла не в волнах, а как раз наоборот, оставленная ими. Цивилиза- ция погибла, ничего не передав потомкам, и потому мы ничего не знаем о ней… Люди, происшедшие от средних людей, одичали и вместе со своими последними Богами опу- стились в вонючие болота. Таким образом, великаны, миллионы лет назад жившие на Земле, подобно Богам, сохранились лишь в древних легендах. Люди, над которыми они раньше властвовали, выйдя из-под кон- троля великанов, вновь одичали. И забыли о своем прошлом. Они лишь смутно догады- вались о нем, отсюда у них инстинктивная любовь к всевозможным властителям и ца- рям, к сильным личностям, к диктаторам и недоверие к демократии, которая рано или поздно везде и всегда загнивает, потому что она для человека неестественна. Падшее че- ловечество ордами и племенами стало рас- ползаться по илистым пустыням. Это прои- зошло сто пятьдесят тысяч лет назад, после чего сто тридцать восемь тысяч лет Земля жила без луны. За это время в речных доли- нах под руководством последних великанов
возродилась человеческая цивилизация, а на пяти вершинах третичного периода осталось кое-что от времен золотого века. Двенадцать тысяч лет назад Земля приобрела четвертую Луну, нынешнюю – и произошла новая ка- тастрофа. Земной шар принял свою форму, раздутую у тропиков. Северные и южные моря в результате этого стеклись к экватору, а их место занял лед и вторая атлантическая цивилизация – вот о ней-то и упоминает Платон – исчезла в одну ночь в этих хлынув- ших от полюсов морях. Это и был Великий потоп, о котором говорит Библия. Но Вы же все это знаете…
«Представитель Высших Неизвестных» молчал.
В период новой луны последние вели- каны деградировали и выродились, не зря древние мифологии полны сражающихся между собой великанов, а также войнами между великанами и обыкновенными людь- ми. Те, кто были владыками и Богами, пода- вленные теперь неожиданно увеличившимся весом, становились беспомощными уродами. Это была трагическая эпоха Гибели Богов. И теперь везде люди инстинктивно повторя- ют черты великанов угасших цивилизаций, воздвигают гигантские монументы, не пони- мая, зачем они это делают. Это поклонение их прежним владыкам…
Гитлер замолчал, чтобы остановить одышку:
В некоторых местах: в Египте, в Ки- тае, а позже – в Греции, потому что она была ближе к Атлантиде, возникали человеческие цивилизации, которые смутно помнили об исчезнувших Высших. И вот после многих ступеней вырождения на Земле сложилась существующая ныне омерзительная циви- лизация. Цивилизация самоуверенных вар- варов-ублюдков, оторванных от своего бо- жественного прошлого, ограниченная во времени и пространстве… Мы приближаемся к новой космической эпохе. И мы в Герма- нии своими как бы встречными действиями приближаем ее. Произойдут мутации. Впро- чем, они уже происходят. По мере того как нынешняя Луна все ближе к Земле, люди постепенно крупнеют – вот вам объяснение

акселерации, о причине которой бесполезно гадают врачи. Будущее протянет руку само- му отдаленному прошлому. Земля вновь уви- дит великанов, и они очистят от скверны, от ублюдков всю планету, как от саранчи, как от крыс и мышей. И я на Земле иду Вам на- встречу! И завоюю арийскому народу соглас- но заключенному с Вами магическому дого- вору право жить вместе с Вами. Я знал, что тогда Вы не все погибли, а улетели в Космос.
Но если все биологические мутации происходят под влиянием Космоса, как Вы на них собираетесь влиять? – спросил «пред- ставитель Высших Неизвестных». – Тем бо- лее остановить, когда они пойдут в ненужном направлении?
То, что происходит на Небе, опреде- ляет и происходящее на Земле. Но эта зави- симость может быть и обратной. Так что мы тоже можем воздействовать на Космос.
Навязать ему свои условия? – удивился
«представитель Высших Неизвестных».
Нет, – замялся Гитлер. – Я уже говорил: согласно заключенному с Вами договору, мы поможем Космосу в индивидуальной и кол- лективной душе человечества повторить взлеты, а если нужно, и падения прошлого, подготавливать апокалипсисы и восхожде- ния будущего. Мы ведь теперь знаем, что вся история Вселенной состоит в борьбе меж- ду льдом и пламенем и что эта борьба имеет могучее отражение здесь, внизу. Делами на Земле можно воздействовать и на Космос. – Гитлер привстал, судорожно сжал кулаки. – Если постараться, можно заставить Космос содрогнуться.
Иначе говоря, вы хотите взять Небо штурмом?
Ну, не совсем так, – вновь замялся Гит- лер. – Мы хотим вместе с Вами управлять Космосом. К этому времени мы завоюем это право, наведя порядок на Земле.
А если потом попытаетесь отобрать у Высших это право? – усмехнулся «предста- витель Высших Неизвестных». – Как Вы уже отменили Бога?
Но у нас же заключен договор! – напы- щенно воскликнул Гитлер.
Но Вы же знаете, что стоят на Земле всевозможные договоры. Это не больше чем тактический ход. Вы заключили пакт о нена- падении с Россией, а что за этим последова- ло? Вероломно напали на нее.
Ну – это совсем другой случай. Они же – не боги, они – даже не люди в истинном значе- нии этого слова… Они когда-то были людьми, когда ими властвовали пришедшие с севера варяги, а не жиды.
Но почему вы скрываете от меня, что хотите стать на место Богов? – жестко спро- сил «представитель Высших Неизвестных».
Гитлер долго молчал.
Что же вы молчите?
Однажды мне показалось… Что во вре- мя последней земной катастрофы Вы, Выс- шие, все погибли… Что Вас больше нет… И тогда я подумал… Нет, мне пришло озаре- ние… Что я должен взять на себя ответствен- ность за весь Космос, встать на Ваше место… Когда мне однажды показалось, что Вы боль- ше не слышите меня… Что Вас больше нет и в мире наступит хаос.
Говорите только правду! – предупредил
«представитель Высших Неизвестных».
Раз Вы молчите, я подумал, что Вас больше нет. – Гитлер не мог выдержать взгляда Космического гостя. – Я жертвую собой ради идеи, ради нации, ради будуще- го и, прежде всего, ради Вас… Вы не пред- ставляете, какую аскетическую жизнь я веду. Говорят, только Кавказец ведет такой образ жизни. У него из одежды всего лишь одна шинель и одни сапоги… Я всегда думаю о Вас… Но мне нужно, чтобы связь была дву- сторонней, чтобы я Вас постоянно чувство- вал за своей спиной, чтобы я на Вас всегда мог опереться… Чтобы я Вас в любой мо- мент мог спросить, а не гадать… Наверное, иногда, боясь Вашей мести, я делаю во вред себе. А я знаю, что Вы жестоки в своей ме- сти… Но я не обвиняю Вас, – заторопился он. – Это свойство Высшего человека. Это свойство великанов. Жестокость – высшее проявление доброты. Я знаю об этом, я сам давно следую этому правилу. Чтобы угодить Вам, я приостановил на некоторое время

испытание ракет ФАУ-2, не зная, как будут реагировать на них космические простран- ства, вечный лед, хотя ракеты мне срочно были нужны для бомбардировки Англии. Я приказал генералу Вальтеру Дорнбергеру, чтобы он предварительно сделал доклад об этом изобретении в ведомстве Горбигера. Мои недалекие генералы и ученые готовы были обвинить меня, своего Фюрера, чуть ли не в измене или в сумасшествии – ина- че, чем, на их взгляд, объяснить этот мой шаг по остановке испытания ракет ФАУ-2, когда они решали судьбу войны. Но, видя, что Вы молчите, я остановил эти испытания еще на два месяца. А я хотел, я должен был согласовать с Вами этот вопрос, а Вы мол- чали… – Гитлер снова замолчал, чтобы за- глушить одышку. – Земная цивилизация на краю гибели. Она только болтает вот уже не- сколько веков о грозящей опасности, но ни- чего не делает для своего спасения. И кто-то должен ее спасти, лучшую часть. Добротой, как свидетельствует наша история, ее не спасти. Доброта, как она ныне понимается на Земле, – не для Земли. Человечество Зем- ли само виновато в том, что с ним происхо- дит, потому что хамеет и киснет от этой до- броты. Вечная война сделала человечество могущественным, вечный мир может погу- бить его. Путь к счастью, к Небу идет через борьбу, с отряхивания высшей расой сквер- ны христианства. Не только евреи, все чело- вечество ждало мессию, чтобы он повел его к спасению, а когда Иисус Христос пришел, оно за ним не пошло. А он был нужен лю- дям только для того, чтобы кто-то пожалел их, чтобы простил их, и постоянно прощал, списывал все их грехи и, главное, страдал за них. И еще больше стали грешить, убедив- шись, что Он все прощает. Он был роман- тиком, пытающимся исправить сгнившие человеческие души, люди за это распяли Его на кресте, как разбойника, чтобы Он веч- но и беспомощно страдал за их грехи. Но Он приходил на Землю все-таки не зря. Его печальный опыт меня многому научил, как не надо поступать, и за это я ему благода- рен. Иисус распустил слюни. Ему нравилось
страдать за других, за все человечество. Это опять приводит меня к мысли, что Он по ро- ждению был славянином. А надо было взять кнут, автомат, иначе говоря, создать органи- зацию вроде СС. Людям на Земле нужен та- кой мессия. Евреи, в отличие от остальных, именно такого мессию ждали, – жестокого, решительного, а пришел слюнтяй… Почему они еще меня ненавидят, что вместо их мес- сии пришел я. Вы можете мне ответить на один, может, главный вопрос, или Вы тоже не знаете на него ответа: «Евреи – что это за народ, отличный от всех других народов? Кто и с какой целью заслал их на Землю. Или эта тайна скрыта даже от Вас?»
«Представитель Высших Неизвестных» молчал.
Вот видите, – усмехнулся Гитлер, – вы молчите. Значит, и Вы не знаете»
«Представитель Высших Неизвестных» молчал.
Не дождавшись ответа, Гитлер вскочил и нервно заходил по комнате.
И мессия пришел, жесткий и властный. Еще более властный, чем тот, о котором меч- тают иудеи. Он не будет с людьми заигры- вать, уговаривать, как плаксивый и сенти- ментальный Иисус Христос. Я уже говорил, что жестокость – это высшее проявление доброты, и придет мессия не с Неба, как они ждут, а выйдет из народа, и не просто из на- рода, а из арийского народа. Мне было виде- ние, что таким мессией буду я, – несколько застеснялся Гитлер. – Мое явление Германии и всему миру предсказал, не зная еще моего имени, потому что к тому времени я еще не родился, еще Эверс, гениальный писатель, ясновидящий, астролог. Его книгу мне при- нес Гаусгофер. Эверс писал: «Тысячи душ вы- рывает он из тысячи тел – и в пламени своих речей сплавляет их воедино. Вот стоят они – мужчины, женщины, дети, каждый сам по себе: смехотворная, жалкая картина! И вот он хватает их и мнет как глину, и создает из них Великое – единую мощную массу – огром- ного безумного зверя. Вот каково его творе- ние, вот что он создает!» Прочитав это, я сра- зу понял, что это обо мне.

Гитлер остановился напротив «представи- теля Высших Неизвестных», ожидая, как тот прореагирует на сказанное, но тот молчал.
И поведет он за собой не всех, а толь- ко избранных. И будут у него, как у Иисуса Христа верные апостолы, вернее соратники и продолжатели учения, когда мессия, на- дорвавшись от великих дел, уйдет. Я не верю в вечную жизнь. Иоанном Крестителем моей веры был Горбигер. А Гиммлер, – нервно хо- хотнул Гитлер, довольный своей шуткой, – чем не апостол Лука? Но в то же время може- те мне посочувствовать: кто со мною рядом в моей великой борьбе? Только два-три че- ловека, на которых можно абсолютно поло- житься: Геббельс, Гиммлер, Борман… Хотя последний – темная лошадка. А другие? Они и прелюбодействуют, и приворовывают у партии, и покрасоваться любят, как Геринг. Он, как ребенок, придумал себе особый ду- рацкий мундир, обязательно, как не у всех, ну чем не ребенок? И доносят друг на друга, но я им пока вынужден прощать эти мелкие слабости. Они еще – непосвященные в выс- шем смысле. Они – лишь тянутся, чтобы стать людьми. И им еще не чужды человече- ские пороки. Пожалуй, Геббельс да Гиммлер своей постоянной жертвой приблизились к Посвященным. Особенно Гиммлер, хотя череп у него не совсем арийский, остальные ему завидуют за близость ко мне и однаж- ды подсмотрели в туалете и даже сняли на кинопленку, что он занимается онанизмом, и притащили эту пленку мне в дополнение к досье. Но как достойно он мне ответил! Как настоящий мужчина! Вы только послушайте, я даже прослезился от гордости за него: «Мой Фюрер, я слишком предан делу, и у меня не хватает времени, чтобы найти себе женщи- ну». Пришлось мне самому подыскать ему хорошую арийскую жену. Но и Гиммлеру еще присущи слабости. Мне с ними предстоит еще много работать…
Гитлер снова перевел дыхание.
Человечество… Не всему, конечно, а лишь лучшим из него, тем, предки кото- рых в древности спустились с гор, уготова- но чудесное будущее. Однажды в молодости
я вдруг понял, что явился в этот мир, чтобы осуществить предначертание этой боже- ственной судьбы. Мое предначертание, как Вы понимаете, и об этом знают только не- многие, выходит далеко за пределы политики и патриотизма. Вы спросите, к чему этот наи- вный и грубый национал-социализм? Идеей нации я должен был воспользоваться лишь из соображений удобства и только до опреде- ленного момента, я с самого начала знал, что она имеет лишь временную ценность. Пусть большевики и иудеи думают, что «Майн кампф» – главное в моем учении, пусть пока так думает и германский народ, который еще надо воспитывать, который еще не дошел до понимания своей исторической и вселен- ской роли, он еще, по сути дела, ребенок. Да, он испорчен от общения с другими народа- ми, особенно с евреями, кровосмешением. Для тех и для других мы с Розенбергом и Гес- сом написали эту книгу, пусть, дураки, счи- тают, что я действительно так думаю. Придет день, когда от того, что сейчас называют на- ционал-социализмом, не многое останется даже у нас в Германии. На Земле возникнет всемирное братство Учителей и Господ. По- литика – только внешнее проявление кос- мического видения законов жизни на Земле и на Небе. Будущее человечества непостижи- мо для обыкновенных людей, поэтому они будут знать только сегодняшние цели. Оно доступно только Посвященным. Политика – только практическая и фрагментарная форма этой судьбы.
Гитлер снова вошел в экстаз, глаза его снова возбужденно разгорелись, он кричал куда-то вбок и верх:
Как Космос действует на нас, так и мы можем действовать на Космос. И даже Солнце может остановиться по воле мессии. В конце концов, Вселенная – лишь иллю- зия, и ее строение может быть изменено дей- ственной мыслью Посвященных, я чувствую в себе силу великана низкой луны, когда она вот-вот упадет… Но в чем слабость великанов прошлых эпох? Они не сумели предотвра- тить падение луны. А я… в отличие от них, я чувствую это – в силах предотвратить ка-

тастрофу. Древние великаны не смогли, а я – в силах: чтобы Луна так и держалась на опре- деленном расстоянии от Земли – и новая эпоха богов-людей тогда может продолжать- ся бесконечно. Это – моя главная функция: поддерживать Небо! В известной мере мес- сия может удерживать на месте Солнечную систему. Он создает свое мощное энергети- ческое поле, равное энергии Солнца и даже превосходящее его. Он управляет суммарной психической энергостанцией миллионов ве- ликанов – и в этом состоит его власть. И ду- маю, что монументальный календарь инков Тиагунако третичной эпохи, воздвигнутый во время цивилизации великанов, создан не только для измерения времени. Он был соз- дан для того, чтобы родить время и поддер- живать его. То есть для максимального прод- ления периода, в котором Луна находится от Земли на расстоянии всего нескольких ее ра- диусов. И вся деятельность человечества под руководством великанов будет работой по концентрации психической энергии, чтобы оставить Луну на прежней орбите. Челове- ческое общество, вдохновленное великана- ми, представляет собой что-то вроде единой динамо-машины. Оно производит силы, ко- торые играют роль в равновесии всемирных законов. Посвященный и, в особенности, великан, Человек-Бог несет ответственность за всю Вселенную. Но у великанов прошлой эпохи это почему-то не получилось, поче- му-то у них получился сбой. Почему, вы ду- маете?.. Я постоянно ломаю над этим голову.
«Представитель Высших Неизвестных» молчал.
Мне кажется, объяснение простое, что они тоже увлеклись своего рода демократи- ей и разными там философскими спорами. Скорее всего, они были недостаточно жестки со своими подчиненными и рабами. Длин- ная эра благополучия расслабила их. У них не было моего Гиммлера, – опять, нервно потирая руки, хохотнул Гитлер. – Да, скорее всего, их погубила демократия! Я вот думаю: неужели уже тогда были евреи?
«Представитель Высших Неизвестных» с ужасом слушал все это. Порой Ему каза-
лось, что Его просто разыгрывают. А порой Ему казалось, что сам Он сходит с ума. В го- лове этого полусумасшедшего, получившего в руки огромную, почти вселенскую власть, нового Нерона, самым невероятным образом перемешались отрывки истинных космиче- ских знаний, дикий невежественный бред, лютая ненависть к человечеству планеты, к его прошлому и будущему, словно он ни- каким образом не принадлежал ему. И было еще что-то, чего Он не в состоянии был по- нять. Можно верить или не верить в теорию четырех лун, в конце концов это вопрос чи- сто астрономический, но какой ненавистью к землянам была полна эта теория, словно сам Гитлер не принадлежал к ним, словно он служил совсем иной, враждебной Земле и земному человечеству, Вселенной. Но допу- стить такое – значит признать сумасшедшим самого себя. Но кто стоит за Гитлером? Он все больше убеждался – по алогичности поступ- ков даже для сумасшедшего, по алогичности мыслей, часто в корне противоречащих друг другу, – что Гитлер является аккумулятором чужих мыслей, чужого образа мышления, в основе своей непонятного самому Гитлеру, сквозь который иногда проскальзывают его собственные маленькие и низменные мыс- лишки, вполне соответствующие его фельд- фебельскому уровню.
В борьбе между льдом и пламенем, яв- ляющейся ключом к жизни Вселенной, есть циклы, – с пафосом продолжал Гитлер. – Земля каждые шесть тысяч лет подвергается наступлению холода и льда. В человечестве же каждые семьсот лет имеет место наступле- ние огня. Иначе говоря, каждые семьсот лет к человеку возвращается сознание его ответ- ственности в космической борьбе. Его душа расширяется до размеров Вселенной. Он вновь находит смысл всемирной эпопеи. Он снова способен делать различие между тем, что идет от Человека-Бога, и отбрасывать из практики человечества то, что принадлежит осужденным на смерть народам. Он вновь становится верным той функции, до которой поднимались великаны. Забота о диалектиче- ской связи – смертельный грех. Мы – против

диалектики. Имеет значение только то, что вызывает движение. Преступление – тоже движение, а преступление против материа- листического ума – даже благодеяние. Вот в чем суть. Вы думаете, откуда я знаю о семи- сотлетнем цикле? Опять-таки – путем озаре- ния, – с гордостью сказал он. – В нашей Все- ленной авторитет озарения выше авторитета рассуждения, выше авторитета ума…
Гитлер перевел дыхание.
Последняя вспышка активности чело- веческого огня имела место во время появ- ления тевтонских рыцарей, – напыщенно продолжил он. – Но они тоже не сумели под- няться до должного уровня. Скорее всего, по- тому, что у них не было такого провидца, как Горбигер, а главное – не было достойного во- ждя. Мое провидение вслед за провидением Горбигера предсказало, что сейчас начался период новой вспышки активности челове- ческого огня. Да, сейчас начался период но- вой вспышки! Он совпал с созданием наше- го Ордена. Даже в моем правительственном аппарате мало кто подозревает, что за Орден я создал. Они, по сути дела, ничего не знают обо мне. Мои товарищи по партии не имеют никакого представления о снах и видениях, терзающих меня, о том грандиозном здании, к созданию которого я приступил. Только его фундамент будет создан, очевидно, когда я уже умру…
Гитлер внимательно и выжидающе посмо- трел на «представителя Высших Неизвест- ных», надеясь, видимо, что тот заверит, успо- коит его, что он, Гитлер, будет жить долго, а возможно, и вечно, – вместе с вернувши- мися на Землю великанами-Богами, вместе с которыми он не только остановит падение Луны, но и остановит само время, а может, даже повернет его вспять. Но «представитель Высших Неизвестных» молчал, и Гитлер про- должил дальше, но уже с меньшим пылом:
Бывают решающие повороты в мировой истории, и мы сейчас как раз стоим перед та- ким поворотом времени. То, что происходит сейчас… это даже больше, чем рождение но- вой религии. Мои товарищи по партии, в сущ- ности, не подозревают о сущности нашего
Ордена и о его истинных учредителях. Да, наши корни надо искать на Тибете. Никто не знает нашей клятвы… Тридцать или сорок ве- ков назад в Гоби существовала высокая циви- лизация. Вследствие катастрофы, может быть, в результате применения какого-то сверх- мощного оружия, она погибла, а оставшиеся в живых мигрировали – кто в Северную Евро- пу, кто – на Кавказ. Гаусгофер предсказал… – Гитлер замялся… – Я чувствую необходимость возвращения к истокам, для этого нужно за- воевать сначала Восточную Европу, потом – Туркестан, Памир, Гоби и Тибет. Эти терри- тории – сердце Земли, и кто контролирует этот район, контролирует всю планету. Россия нам нужна постольку, что она лежит на этом пути. Поэтому она, как и Польша, будет унич- тожена. В соратники Россия, к сожалению, из-за ее мягкости души не годна. Наш Орден должен получить материальную власть над миром, наша деятельность должна длиться тысячи лет, вплоть до будущего потопа, если мы вдруг ослабим волю. Но… – Гитлер встал, вытянувшись в струнку, как солдат перед гене- ралом. – Я скажу Вам сейчас главное – в до- казательство верности Вам. Законы нашего Ордена – жестоки. Мы обязаны умереть от собственной руки, если совершим ошибку, разрывающую договор с Вами. Так я заверяю: если мы не выполним своих договорных обя- зательств, мы так и поступим…
Последние слова Гитлера заставили «пред- ставителя Высших Неизвестных» вздрогнуть. Он понял, что это были не пустые слова и сказаны не ради красного словца. Они за- ставляли задуматься. Что за тайные и страш- ные силы стояли за этим Орденом?

После поражения Германии почти все, по крайней мере, известные учредители Черного Ордена, главная тайна которого так и оста- лась тайной, покончили самоубийством, пе- ред этим, как правило, убив свои семьи: Гит- лер, Геббельс, Гиммлер. Они не позволили себе дожить до Нюрнбергского процесса, как Ге- ринг, Кейтель и другие – высшие военные чины рейха, но непосвященные тайного Ордена. Даже Карл Гаусгофер, попавший в опалу Гит-

леру, уже после смерти Гитлера и краха Герма- нии покончит с собой. В предсмертной записке он напишет «Я не хочу, чтобы меня погребли по какому-либо официальному или церковному обряду. Я не желаю, чтобы имелось надгробие с эпитафией. Я хочу всё забыть и быть забы- тым».

– Согласно договору, – Гитлер снова во- шел в какой-то жуткий экстаз, – мы при- носили человеческие жертвы… – широко расширенными, выпученными глазами, не мигая, он смотрел, какое впечатление это произведет на «представителя Высших Неиз- вестных». – Большинство даже близких моих подчиненных считало, что это – политиче- ские убийства. Но это были не чисто полити- ческие убийства, даже – более того, это были не политические, а ритуальные убийства. Мы совершили семьсот пятьдесят тысяч ритуаль- ных жертвоприношений. Я, разумеется, не засчитываю сюда убитых во время военных действий. Главным ритуальным убийцей, священным палачом мы назначили полков- ника СС Вольфрама Зиверса.
Для чего вы это делали? – скованный ужасом, спросил «представитель Высших Не- известных». Он все еще до конца не верил, что это правда, Он все еще надеялся, что это – бред сумасшедшего. Но, по всему, это была правда – жуткая, не подчиняющаяся никакой логике, правда.
Вы же прекрасно знаете! – искренне удивился Гитлер. – Вы же прекрасно пони- маете! Вы же сами дали мне знак! Вы меня постоянно удивляете тем, что делаете вид, что ничего не знаете. Как будто Вы прибыли не оттуда… Смотрите, – нервно захихикал он, шутливо грозя потным пальцем, – я могу засомневаться, что Вы оттуда… Простите мою невинную шутку, – поторопился он из- виниться. – Зачем мы это делали и делаем? Разумеется, чтобы победить Ваше равноду- шие. Чтобы Вы наконец обратили внимание на нас! Что мы идем на любые жертвы ради будущего! И готовы пойти еще на большие… Чтобы Вы поняли: что окончательный до- говор надо заключать именно с нами. Что
Вы без нас не обойдетесь! Что мы достойны этого. Чтобы Вам не пришло в голову заклю- чать его с кем-нибудь другим, с Кавказцем, например. Он стар, болен и опутан евреями, которые его в конце концов уничтожат. Или с христианами. С ними Вы каши не сварите, Вы скоро убедитесь, что они очень ненадеж- ны, много болтают о милосердии, а мало де- лают и постоянно обманывают себя и свое- го Иисуса Христа, натворят грехов и просят прощения, зная, что по слабости души своей Он простит, – а время потеряете. Мы это де- лаем, чтобы Вы поняли, что мы – люди кон- кретного дела, что на Земле на нас и только на нас можно положиться… Вы, конечно, сами можете навести на Земле порядок. Но зачем Вам марать руки о земную грязь, об этих ублюдков? Не с евреями же вам заклю- чать договор. Вы их плохо знаете, рано или поздно они Вас обманут. Согласно договору, мы берем эту грязную часть работы на себя. И мы это сделаем лучше Вас, поверьте мне. В конце концов – это не божественное дело. На это есть Гиммлер и его ведомство. Если Вы создадите подобное ведомство – Вы мо- жете скомпрометировать себя. Божественное дело – только указывать путь. А Вы его указа- ли… Вы сделали свое дело… Если кто и дога- дывается о повороте времен, то ждет его при- хода с Небес, а он придет отсюда, с Земли, мы заварили эту кашу здесь…
«Представитель высших Неизвестных» уже давно устал от этого бреда, но Он терпе- ливо слушал, надеясь, что вдруг в безумных речах земного Фюрера, а в мечтах – будущего Фюрера Вселенной, как он ни старался это скрывать, это так и лезло наружу, – промель- кнет то самое тайное, самое важное.
Род человеческий с самого своего про- исхождения испытывал чудесный цикли- ческий опыт. Нынешний лунный период, то есть период, находящийся под влиянием Луны, когда она приближается к Земле, – подходит к своему концу. Уже можно разли- чить первые черты сверхчеловека. Уже сейчас намечается новая порода, которая должна оттеснить прежнее человечество. Позвольте, я еще выпью вашей чудесной воды? – попро-

сил Гитлер. – После нее я очень хорошо себя чувствую.
Да-да, конечно.
Следуя бессмертной мудрости древних нордических народов, мир должен постоян- но омолаживаться посредством крушения отжившего и Сумерек Богов. Творение че- ловека не завершено. Прежняя человеческая порода уже вошла в стадию гибели, лишь немногие выживут. Вся творческая сила бу- дет сконцентрирована в новой породе. Две разновидности будут быстро эволюциони- ровать, противостоя друг другу. Одна – по- гибнет, другая – разовьется. Она бесконечно далеко превзойдет современного человека. Вы-то, надеюсь, понимаете глубокий смысл нашего так называемого социал-национали- стического движения! Тот, кто понимает со- циал-национализм только как политическое движение, тот не очень-то много знает… Да, у нас еще много работы… Земной и космиче- ский период, в котором мы сейчас находим- ся в ожидании нового цикла, определит на Земле пересортировку пород и возвращение к великану-магу – на земном шаре сейчас со- существуют народы, возникшие в различные фазы вторичной, третичной и четвертичной лун или эпохи…
Гитлер опять заговорил бессвязно, то и дело повторяясь и возвращаясь к прежнему:
Есть настоящее человечество, при- званное пережить будущий цикл, озаренное психическими органами, нужными ему для того, чтобы играть роль в уравновешивании космических сил, и предназначенное для эпопеи во главе с Высшими Неизвестными будущего. И есть другое человечество, это люди только по видимости, не заслуживаю- щие этого названия. Эти народы уже сейчас отмечены вырождением. И мы должны по- мочь этому вырождению. Они родились на Земле в низкие и темные эпохи, когда, после крушения очередной луны, огромные части земного шара были только сплошной пу- стынной болотной лужей. Они, несомненно, были созданы вместе с ползучими и мерзки- ми существами, выражавшими жизнь пав- ших. Цыгане, негры, евреи – не люди в дей-
ствительном смысле слова. Чуть выше их всякие там славяне. Они сами в этом винова- ты, они не смогли удержаться на высоте сво- его предназначения, еще в древности переру- гались между собой и разбежались в разные стороны и до сих пор выясняют между собой отношения. Родившиеся после обрушения третичной луны в результате неожиданной мутации, в порядке наказания, как бы по причине несчастного заикания генетической силы, эти новые народы, я имею в виду по времени создания, подражают истинному человеку, ревнуют его, особенно евреи, что не принадлежат к его породе, мстят ему. Они так же далеки от нас, как породы животных – от подлинной человеческой породы. Это не значит, что я называю евреев животными. Они гораздо дальше от животного, чем мы. Уничтожить их – поэтому вовсе не значит, совершить преступление против человече- ства, так как они не составляют части чело- вечества. Когда я говорю об этом своим под- чиненным из непосвященных, они не всегда меня понимают, как, например, Герман Ра- ушнинг. Неплохой был малый, я любил его, но совершенно погрязший в ортодоксальной философии и ортодоксальном гуманизме, что его развратило и погубило. После нашей оглушительной победы в мае 1932 года на выборах в Данцигский сенат я назначил его, молодого перспективного члена партии, воз- лагая на него большие надежды, президентом Данцигского сената, вопреки мнению старых товарищей по партии, они даже обиделись на меня. Но он испугался, когда стал догады- ваться об истинной сути нашего Движения, его мягкая душа и нравственность не выдер- жали нордического напряжения, и он подло изменил мне и бежал в Швейцарию и сейчас везде поносит меня и даже написал книжон- ку, в которой раскрыл многие наши тайны, ведь я доверял ему. Но это не страшно, потому что никто ему не верит, потому что большин- ство нынешних людей принимает его книгу за бредовый вымысел помешанного, потому как не могут допустить, что такое возможно на Земле в XX веке, его даже намеревались поместить в психиатричку. Он не понимает,

что этим подписал приговор себе, у Гиммле- ра он в особом списке. Но я дал приказ его не трогать, потому как в противном случае мо- гут поверить, что его книжонка – правда.
Гитлер помолчал, руки его вновь задрожа- ли, на лбу появилась испарина, глаза стали жалкими и испуганными. Было видно, что его «аккумуляторы» вновь подсели.
Молчал и «представитель Высших Неиз- вестных».

Действительно, книгу Германа Раушнинга
«Зверь из бездны. Разговоры с Гитлером», из- данную в 1940 году в Цюрихе, большинство лю- дей приняли за вымысел. А некоторые после пу- бликации этой книги приняли за сумасшедшего самого Раушнинга. Именно по этой причине позже некоторые заседания суда в Нюрнберге заходили в тупик. Потому что судьи не могли понять глубинной сути явления, которое они судили, и, разумеется, не могли иметь ника- кого диалога с ответственными за содеянное, которые к тому же в большинстве своем, на- чиная с Гитлера, избежали суда, покончив са- моубийством. А может, на время спрятались в мире ином, соединенные страшной тайной клятвой, о которой «представителю Высших Неизвестных» намекал Гитлер. На скамье под- судимых сидели лишь жалкие исполнители их воли, которые далеко не все понимали в своих страшных деяниях. И тем более не могли по- нять судьи, потому как многое из содеянного было за гранью объяснимого человеческой ло- гикой. Но судей не могло не удивить равноду- шие преступников, которые все-таки попали на скамью подсудимых, при перечислении со- вершенных ими злодеяний. Складывалось впе- чатление, что два мира присутствовали на суде, совершенно не понимая друг друга. Если перейти на земные аналогии, то это было бы то же самое, если пытаться судить гиен или, допустим, шакалов, исходя из моральных основ или юридических законов человеческой цивили- зации. Или на скамье подсудимых сидели своего рода инопланетяне, логика поведения и нрав- ственность которых была вне земных юриди- ческих и нравственных законов. Это как бы были представители цивилизации, полностью
отличной от того, что принято называть ци- вилизацией. А нюрнбергские судьи даже не до- гадывались об этом и пытались судить по зем- ным законам. Иначе говоря, как бы какая-то сумасшедшая цивилизация из другой Вселенной в короткое время захватила власть в одной из стран Земли, в Германии. В то время как люди, в том числе в Германии, даже не догадывались об этом и старались жить по земным законам. И она не просто упрочилась в одной стране, а поставила своей целью непременно завоевать всю планету. Их духовные вожди не имели с зем- ной цивилизацией никакой интеллектуальной, моральной или духовной связи. Иначе говоря, подсудимые, кроме внешних форм, как бы уже не имели ничего общего с людьми и служили совсем совершенно непонятным людям целям. И нюрнбергские судьи, вместо того, чтобы взглянуть страшной правде в глаза, в неволь- ной растерянности старались сделать вид, будто они не споткнулись об эту пугающую ре- альность. И в какой-то степени деятельность судей свелась к тому, осознавали они это или не осознавали, чтобы набросить покрывало тай- ны на эту пугающую реальность, чтобы она ис- чезла под ним, как во время фокуса иллюзиони- ста. Чтобы поддержать, прежде всего в своих глазах, идею единства земной цивилизации, судьи вольно или невольно старались втиснуть эти злодеяния в рамки пусть страшных, но привычных земных понятий, то есть следова- ли принципу: пусть поганая история – но своя, земная, пусть страшные преступления – но свои, в привычных земных рамках. И это по- нятно. Земное сознание было не готово к вос- приятию этого жуткого и неожиданного дея- ния, хотя готовилось оно не исподволь, а у всех на глазах. На Нюрнбергском суде были вскры- ты далеко не все и, самое страшное, не главные корни зла, которое принесло людям столько ужаса и страданий, и пугающей растерянно- сти не только в душе отдельного человека, но и во всей мировой душе. А раз не вскрыты – то до поры до времени эти силы могут где-то та- иться, чтобы неожиданно всплыть в другом месте и под другим именем. Ум людей отка- зался допустить, что нацистская Германия воплотила в себе цивилизацию, не имеющую

никакой связи с земной, более того, что она была представителем несуществующей циви- лизации несуществующей Вселенной, но деяния ее были как реально существующей. И именно эта, несуществующая цивилизация развяза- ла на Земле Вторую мировую войну, которая была не просто войной государств или разных общественно-политических систем, как до того на Земле было, это, по сути, была вой- на несуществующей цивилизации за овладение планетой. Но в то же время эта выдуманная больным воспаленным сознанием и подогретая каким-то злобным земным умом цивилизация существует – раз от ее имени перекраивались границы государств, гибли или становились несчастными миллионы и даже миллиарды лю- дей, приостановлено, а может, даже повер- нуто вспять развитие объективно существу- ющей человеческой цивилизации. К счастью, люди сумели, пусть на короткое время, но объ- единиться в борьбе против в корне чуждой им цивилизации, когда земной цивилизации ста- ла угрожать реальная угроза уничтожения. Но, к сожалению, только на короткое время. И что самое страшное: при германском нациз- ме древний магический дух захватил рукоятки материального прогресса. Можно сказать, что гитлеризм – духовное варварство, внедряемое на планете при помощи самых современных бронированных дивизий, оснащенных самой но- вейшей технологией. И невероятнейшим обра- зом переплелись, соединились цели магического расизма, цели несуществующей Вселенной, цели жителей и идеологов миража – с промышлен- ным милитаризмом, явлением глубоко земным, реальным, прямо связанным с научно-техниче- ским прогрессом и далеким от какой-либо фан- тастики. Казалось бы, вещи совершенно несо- вместимые. Но они легко пошли навстречу друг другу, ища в этом молчаливом договоре каждый свои цели, выгоды, каждый надеясь обмануть другого, тайно презирая друг друга, намерева- ясь использовать другого в качестве временной цели. К сожалению, земляне и сейчас в полной мере не осознали этой опасности. Сугубо тех- нологическая цивилизация с каждым годом все больше попадает в сети мировой магической антисистемы в лице всевозможных оккульт-
ных обществ, за которыми, может, глубоко законспирированный, прячется всепланетный Черный Орден. Может, им и был придуман Гитлер? И им же на время спрятан, чтобы со временем объявиться в другом нравственном чудовище? Скорее всего, вместе с Гитлером Орден не погиб, наоборот, только набрал силу. Орден вполне земной, с вполне земными целями, своего рода тайное мировое правительство. На первый взгляд странным образом перепле- лись интересы тайных магических обществ и интересы военно-промышленного комплекса. Но это – опять-таки брак по расчету, в ко- тором каждый презрительно посматривает на другого, выискивая свои временные выгоды. И с каждым годом этот союз двух ненавидя- щих друг друга сторон становится все цинич- нее и страшнее…

Гитлер, вжавшись в кресло, не мигая смо- трел на «представителя Высших Неизвест- ных». Его молчание стало Гитлера угнетать.
Что Вы молчите? – не выдержал он, не в силах подавить дрожь
Выпейте воды, – предложил «предста- витель Высших Неизвестных». – Успокой- тесь… Вы хотели сказать мне что-то очень важное.
Напомните.
О представителе Высших Неизвестных, который живет среди вас. Кто он?
Я уже говорил Вам, что видел всего не- сколько раз и издалека… Он не разрешает подойти ближе… Он постоянно пытается на меня давить, навязывать свои решения, ссы- лаясь на Вас, в то же время прямо не называ- ет Вас… Пугает!.. Скажите ему, что иногда он мне только мешает… Скажите ему, что я Вам верно служу. Возможно, он произвольно ме- няет Ваши приказы. Возможно, он самозва- нец. Я хочу ясности… Вы улетите, а он оста- нется здесь. – Гитлер испуганно оглянулся.
Каким образом происходят Ваши встречи? – спросил «представитель Высших Неизвестных».
Гитлер вновь испуганно оглянулся, кив- нул на дверь.
Потом… – зашептал он.

– Хорошо, – согласился «представитель Высших Неизвестных». – Выпейте еще воды. Всего глоток. В излишке она может быть для вас вредной. Может вызвать расстройство желудка.
Отпив из стакана, Гитлер резко встал:
Я хочу еще раз подтвердить… – свистя- щим шепотом начал он, – я убежден в своем мессианстве… Там, где я продвигаюсь впе- ред, холод отступает… Но иногда меня по- стигало сомнение… Вот об этом я хочу сей- час с Вами поговорить… Почему Вы мне не помогли под Москвой?.. Почему Вы молча- ли, когда я обращался к Вам?.. Почему Вы и сейчас молчите?.. Почему Вы только слу- шаете, никоим образом не показывая свое- го отношения?.. Я что-то делаю неверно?.. Или, действительно, Вы уже делаете ставку на кого-то другого? Или виноват народ? Мо- жет, по-вашему, он не достаточно арийский, засоренный другими народами?.. Не доста- точно жертвует собой? И потому обречен на гибель?.. А я сделал на него ставку? Я уже не раз задумывался над этим. Я понимаю сам, что немецкий народ мог быть лучше, но что делать?! Его испортили в течение веков. Иногда я тоже сомневаюсь в немецком наро- де. Имей я в распоряжении народ, который более, чем немцы, годился бы для претворе- ния моей высшей задачи, я не задумываясь выкинул бы Германию на свалку. Недавно министр вооружений Шпеер спросил меня:
«Что будет с немецким народом, если мы потерпим катастрофу?» Я не стал скрывать, я прямо ему ответил: «Если мы погибнем – народ тоже должен погибнуть. Не нужно за- ботиться о том, что потребуется немецкому народу, чтобы влачить примитивное суще- ствование в будущем. Наоборот, все лучше уничтожить». Да, ибо немецкий народ ока- зался слабым, и будущее будет принадлежать исключительно другому народу, более силь- ному. Что касается немецкого народа, уце- лели в борьбе только неполноценные, луч- шие пали. К сожалению, таков закон войны. Я разочаровался в немецком народе. Под- скажите тогда, какой народ мне выбрать?.. Может, еврейский? – усмехнулся он.
«Представитель Высших Неизвестных» молчал.
Горбигер предсказал, что в случае невы- полнения нами вселенской задачи, если мы не выиграем эту войну, нас ждет новый Все- мирный потоп, который должен уничтожить не оправдавшее надежд Всевышних земное человечество. Я морально подготовил себя к этому. Если невозможно изменить положе- ние вещей человеческими средствами, оста- ется возможность вызвать Сумерки Богов или даже Суд Высших Неизвестных. Потоп придет как наказание всему человечеству. Ночь окутает земной шар, и все утонет под водой и градом…

Рейхсминистр вооружений и военной про- мышленности Германии Альберт Шпеер потом с ужасом будет говорить, что Гитлер перед окончательным крахом Германии «совершен- но сознательно пытался добиться, чтобы вместе с ним погибло все. Он уже был только человеком, для которого конец его собствен- ной жизни – это конец всего». Геббельс в сво- их последних редакционных статьях будет приветствовать вражеские бомбардировки, разрушающие страну: «Под обломками наших уничтоженных городов будут погребены до- стижения дурацкого XX века». Гитлер издаст приказ казнить всех пленных и заключенных, прикажет расстрелять даже своего двою- родного брата. Когда дальнейшее сопротивле- ние будет бесполезно, он принесет в жертву свои последние войска, снова и снова бросая их в бой. «Гитлер и Геббельс, – напишет не- кто Тревор Ропер, – призовет германский на- род разрушить свои города и заводы, взрывать свои плотины и мосты, железные дороги и весь подвижной состав – и все это во имя легенды под названием “Сумерки Богов”. Гитлер будет бросать в недоуменные глаза своих генералов: “Я никак не могу признать потери достаточ- но большими. Но враги Германии побеждают, и надо все силы пустить в ход, чтобы утопить землю и наказать человечество, потому что оно позволило льду победить огонь. Небо ото- мстит за себя”. Он на самом деле призовет на помощь великий потоп, какой будет в его

возможностях: прикажет затопить берлин- ское метро, где погибнут 200 000 человек, спа- савшихся в подземельях. Геббельс, прежде чем убить в бункере свою жену, детей и себя само- го, напишет последнюю, прощальную статью под заглавием “И все-таки это будет!”. Он на прощание скажет, что драма разыгрывается не на земном, а на космическом уровне. “Наш конец будет концом Вселенной!”»

Вот вы сказали, что в случае вашей ги- бели будущее будет принадлежать исключи- тельно восточному народу. Вы имели в виду русских, Россию? – спросил «представитель Высших Неизвестных».
Нет. Она слишком сентиментальна для этого и слишком испорчена христианством… Нет, – Гитлер сжал кулаки, при этом отвер- нулся к окну, – это будет, скорее, жестокий восточный народ, даже смесь, конгломерат народов, отказавшихся от национальности и от Корана, как христиане, разочаровав- шись, постепенно отказываются от Еванге- лия, потому что в Коран тоже специально напичкано много еврейского. Они по-сво- ему истолкуют Коран. И начнут завоевание мира… Все повторится, только под другими знаменами. Под красными – уже было, зна- чит – под черными. И я восторжествую, по- тому как явлюсь миру самым неожиданным образом в их самом жестоком правителе. Он, не думая обо мне, жестоко отомстит за меня. Я бессмертен, я могу претерпеть множество превращений, но суть останется одна, пока не будет завоевана планета.
«Представитель Высших Неизвестных» молчал.
– И все-таки почему Вы мне не помог- ли под Москвой? – резко повернулся к нему Гитлер. – А я так рассчитывал на Вас! Я не начал бы русскую кампанию, если не был бы уверен в Вашей поддержке. Или начал бы ее в другое время, сначала поставив на колени Англию и Америку. Я бы иначе одел свои армии. А я был совершенно уверен, что снега и морозы русских не смогут задержать мое наступление, потому как мировой лед подвластен мне. Мои военные меня за моей
спиной потом обвиняли в том, что, обычно уделяя исключительное внимание матери- альному снабжению войск, я дал солдатам в русской кампании в дополнение к шинели и ботинкам лишь шарф да перчатки, когда русские были одеты в валенки и овчинные шубы, хотя в первую пору у них не хватало даже винтовок. Мои генералы видели в этом стратегический просчет. Но я ведь был уве- рен, что холод отступит передо мной. Пото- му что до тех пор холод был моей стихией, он был подвластен мне. Почему Вы тогда отвернулись от меня – в самый решающий момент? Или Вы, действительно, решили сделать ставку на русских, провозгласить их арийской нацией? Но их слишком трудно организовать, в них слишком много толстов- ства и достоевщины. Неужели Вы решили сделать ставку на этого Кавказца? Или на ев- реев? Не молчите же! Я должен знать правду… Я оказался тогда в большой растерянности. Гороскопы и предчувствия тогда тоже пред- сказывали теплую зиму, хотя, прежде всего, конечно, я верил в себя. И когда страшная стужа еще в начале зимы стала губить мои до этого непобедимые дивизии, я чуть не впал в отчаяние. Я ночи напролет ломал голо- ву, почему Вы отвернулись от меня. Решили проверить, выдержу ли я это испытание?.. Но я выдержал! Выдержал!..
Гитлер стал стучать своим потным кулаком по столу так, что стали подпрыгивать стаканы:
– И вы не можете не признать этого… Но тогда, тогда лед вышел у меня из подчинения, я готов был впасть в отчаяние. Мои дивизии гибли… Лучшие дивизии, сцементированные из солдат, несущих в себе задатки сверхче- ловека. Автоматическое оружие отказывало, смазка замерзала. Синтетическое горючее под действием холода разлагалось в баках бо- евых машин на два бесполезных компонента. Солдаты жестоко мерзли под шинелью и в летних ботинках. Легкое ранение оборачива- лось смертью. Тысячи солдат, присев, чтобы удовлетворить нужду, отмораживали зады. Я не знал, что делать. Я чувствовал, что Небо отказывается от меня. Когда ко мне с фрон- та прилетел Гудериан, верный мне и обычно

исполнительный, и послушный, и, рискуя быть разжалованным и даже казненным, стал просить приказ об отступлении – а это один из лучших моих генералов, – отчаяние подступило к моему горлу. Пересилив себя, я сказал ему: «Холод – это мое дело. А ваше дело – наступать. Холод я остановлю». Я ви- дел, что Гудериан не понимал меня. Ведь он был непосвященным, он был доблестным, но простым солдатом. Я повторил ему, видя, что он не верит, что холода на днях прекра- тятся, и отправил его к своим дивизиям. Но холода не прекратились, несмотря на все мои старания и обращения к Вам. Так моя брони- рованная армада, победившая Польшу за де- вятнадцать дней, Францию – за месяц: армии Гудериана, Геппнера и Рейнгардта, которых для поддержки боевого духа я называл непо- бедимыми, – а они до этого такими и были, – погибали в снежной пустыне, но я все еще верил, что, в конце концов, магическое выше действительного. Но холод так и не отступал передо мной, и только по этой причине мои армии не могли взять Москву. А ведь это не просто столица. Это, в отличие от города, названного в честь двух большевиков Петра Первого и Ульянова-Ленина-Бланка сначала Петербургом, а потом Ленинградом, где ради памяти второго морили в городе в окруже- нии более полутора миллиона человек, в том числе женщин и детей, магический город, го- род тысячи церквей, пусть даже частью сне- сенных большевиками. Москва развязала бы мне руки. Тогда я в два счета рассчитался бы с Англией и двинулся бы на восток. Почему Вы тогда отвернулись от меня? Почему? По- чему Вы молчите?.. Чем я провинился перед Вами?..
«Представитель Высших Неизвестных» молчал.
И потому, когда мы следующим летом захватили Кавказ, я послал специальную альпинистскую экспедицию на Эльбрус. На- шлись идиоты даже в рейхе, которые под оде- ялами ехидно посмеивались надо мной, что в разгар страшной битвы я занялся спортив- ными восхождениями. Они своими кислы- ми мозгами не могли понять, что Эльбрус –
священная гора арийцев, одна из колыбелей древней цивилизации, магическая вершина общества «Друзья Люцифера». Трое моих парней из СС водрузили там знамя со сва- стикой, благословенное в соответствии с ри- туалом Ордена. Священное знамя на верши- не Эльбруса должно было положить начало новой эре, оно должно было дать знать Вам, что, несмотря ни на что, я продолжаю борь- бу, несмотря ни на что, я продолжаю служить нашей с Вами общей цели. Что Вам без меня не обойтись. Я понял: да, в прошлом меня ждало тяжкое испытание, но это – времен- ная неудача, это было не чем иным, как про- веркой меня – перед моей главной жертвой и победой. А теперь времена года будут под- чиняться мне. И я убедился, что теперь Вы окончательно поверили в меня. Ведь не зря же Вас прислали ко мне, и холод навсегда от- ступит перед моими дивизиями.
Гитлер опять выжидающе – со страхом и надеждой смотрел на «представителя Выс- ших Неизвестных», но тот по-прежнему мол- чал.
После Москвы я начал наступление на этот проклятый город на Волге, переимено- ванный большевиками в честь Кавказца. Но и там меня ждали холод и поражение. Как Вы позволили, чтобы эти люди без огня в душе, полулюди без священной безмерности, без божественного продолжения восторжество- вали?! Почему они оказались храбрее моих солдат? Понимаю: их вели дикие инстин- кты – но все же? Неужели инстинкты выше идеи? Я вынужден был объявить националь- ный траур. Германский народ еще ничего не понимал. Он думал, что это было простое военное поражение. А я понимал, что это Боги-великаны отказались от меня. Я много думал: кто виноват в этом? И понял: виноват народ, еще не готовый в общей массе своей к божественному предназначению. Над ним еще надо очень много работать. Я и до это- го-то его не очень идеализировал, слишком много за века в него было намешано чужого, но все-таки надеялся на его арийские корни, а он погряз в скотском. Сколько я ни вытяги- вал его из низменного материалистического

навоза – он тайком от меня опять стремился туда. Но Вы сверху сквозь лед хорошо виде- ли это. А мне некогда было, мне даже спать по-настоящему некогда было, так я был занят борьбой, а Вы видели сверху – и не предупредили. Иудеи – те последовательнее в своих целях. Может, действительно, мне надо было начать эту дорогу наверх с ними? Скажите!.. Или Вы уже заключили с ними до- говор? Они ведь, захватив Россию, тоже орга- низовали не одну экспедицию на Тибет в по- исках высших знаний, в поисках контактов с Вами. Неужели они меня опередили? Неу- жели Вы заключили договор с ними? Что вы молчите? Сорок веков они ведут свою тихую войну с человечеством, не собираясь полно- стью уничтожать его, потому что им нужны будут рабы, ведут войну, не смешиваясь ни с кем, и постепенно завоевывают мир.
Гитлер с трудом перевел дыхание.
– Это было страшно, – вздрогнул он от воспоминаний, – когда мои лучшие дивизии гибли в этом ледяном котле на Волге. «От- дайте себе отчет, – писал в те трудные дни Геббельс, один из Посвященных, – что вся идейная сущность, вся концепция Вселен- ной потерпела поражение. Духовные силы раздавлены, приближается час суда!» Мои генералы еще не понимали, что поражение на Волге – это начало конца. Потом они все свалят на меня, они считали, что это просто военное поражение, и, может, еще, изме- нив тактику и стратегию, коренным образом можно все изменить. И они устроили на меня покушение. А я понимал, что все кончено, что Высшие почему-то отвернулись от меня. И все потуги напрасны, если Вы снова не вернете свое расположение ко мне.
– Но почему же Вы не прекратили вой- ну, если поняли, что это – конец? – нарушил молчание «представитель Высших Неизвест- ных». – Почему продолжаете способствовать гибели сотням тысяч не только чужих, но и своих солдат?
– Вы призываете, чтобы я капитулиро- вал? – чуть ли не вскричал Гитлер, голова его снова нервно затряслась. – Я не капи- тулирую никогда! Может быть, я погибну.
Но тогда я возьму с собой весь мир!.. Я от- вечу на Ваш вопрос, почему я не жалел ни чужих, ни своих. Если, в конце концов, на- верх не ведет путь побед, то туда есть другой путь… мне недавно о нем было откровение. Это путь искупления грехов. Мне было дано знать, что, если нельзя изменить положение вещей человеческими средствами, остается вызвать Суд Богов. Не ждать его, а вызвать самому. Ведь Горбигер в свое время предска- зал, что придет новый Всемирный потоп, как наказание всему человечеству, если оно не пойдет по верному пути. Ночь окутает земной шар, и все утонет под водой и гра- дом. И возможно, что это время пришло. Но я все же полагаю, что Вы не допустите этого. Мне недавно было видение, что последние испытания, которые выпали на мою долю, – последняя проверка меня. – Гитлер снова загорелся. – И что в меня теперь оконча- тельно поверили. И как доказательство, – в надежде посмотрел он на «представителя Высших Неизвестных», – они послали ко мне своего представителя. Скажите что-ни- будь наконец! Сколько вы будете мол- чать?.. – Нервно застучал он пальцами по подлокотнику кресла.
Я буду молчать до тех пор, пока Вы не будете до конца искренним, – жестко сказал
«представитель Высших Неизвестных».
В чем я неискренен? – Губы Гитлера снова жалко задрожали.
Я хочу знать, кто непосредственно сто- ит за Вами? Кто истинный руководитель Ор- дена?
Я не могу этого сказать… Я… – он по- трясенно и испуганно посмотрел на «пред- ставителя Высших Неизвестных», – Вы это лучше меня должны знать. Ведь это Вы дава- ли ему приказы, которые он передавал мне. Ведь Вы сверху видите все. Почему же Вы за- даете мне такие вопросы?
А если на Земле произошла подмена? И от имени Высших Неизвестных действу- ют какие-то другие силы? Вы не допускаете этого?
Этого не может быть! – выдохнул Гит- лер.

От кого Вы получали тайные приказы? С кем Вы встречаетесь накануне своих виде- ний?
– Я не знаю его. – Гитлер трясся, словно в жестокой лихорадке. – Я действительно не знаю его. Я видел его всего несколько раз… И то на расстоянии и короткое время… Он не подпускал меня ближе. От него исходила страшная сила… Я бываю в его присутствии словно загипнотизированный… Его действие на меня даже больше, чем Ваше…
– С ним свел Вас Гаусгофер? Или это был сам Гаусгофер?
– Нет…Гаусгофера не было на этих встре- чах. – Он сделал свое дело и давно отошел в сторону. Или его оттеснили, вопреки моей воле… – Чудовищные гримасы стали перека- шивать лицо Гитлера.
– Где сейчас Гаусгофер?
– Не знаю… где-то в Берлине.
– С кем Вы встречались сейчас, когда я выходил в сад?
Это был не Гаусгофер.
Тогда – кто здесь был?
Это был он, о ком сейчас говорим, – почти шепотом выдохнул Гитлер… – Он всег- да говорит со мной на расстоянии… я не знаю его имени… Это он… – Руки Гитлера судо- рожно сжимались, разжимались. Он дрожал и жалко вжимался в кресло. – Это как раз он… Это он посещает меня иногда, не пока- зывая своего лица… Спасите меня от него!.. Он жесток со мной… Он ведет себя со мной так, словно я непосвященный, а какой-ни- будь мальчишка, его раб.
Он понял, что Гитлер действительно не знает того, кто время от времени потрясает его жалкую душу.
Не может быть, чтобы там, наверху, не знали его… – затравленно твердил Гитлер. – Вы ведете себя не как посланник Богов-вели- канов.
Да, я не посланник Высших Неизвест- ных или Богов-великанов! – не выдержал Он. – Потому что их нет. Понимаете, не су- ществует вообще – по крайней мере, тех, ко- торым Вы служите. Это мираж, созданный Вашим больным воображением, усиленный
употреблением наркотиков, которыми Вас на протяжении многих лет пичкает Ваш личный врач… Дело, которому Вы служите, на са- мом деле – мираж, кем-то хитро подсунутый Вам, чтобы вы, земляне, как можно больше уничтожали друг друга в междоусобной вой- не – и чтобы потом воспользоваться этим. Чтобы немцы уничтожили как можно боль- ше русских, французов, англичан, а русские, французы и англичане – немцев. Вы – слу- жители миража, понимаете Вы это?! Служи- тели страшной, несуществующей Вселенной! Нет их, Богов-великанов!.. Нет!.. Поймите Вы это!..
Зачем Вы провоцируете меня? – хрипло выдохнул Гитлер. – Неужели Вы до сих пор не поверили мне?.. Нежели до сих пор прове- ряете меня? Неужели Вы не видите мою лю- бовь к Вам?..
Это – не любовь! Это – страх! А вся- кая любовь, в которой есть страх, – рано или поздно становится безобразной! Рано или поздно она становится рабством!
Тогда кто Вы? – выдохнул Гитлер.
Я скажу Вам только, что не представи- тель Высших Неизвестных, которым Вы слу- жите, но на самом деле которых нет.
Гитлер пустыми, потерявшими смысл гла- зами смотрел на Него. А Он понимал, что на- прасно говорит тому все это, потому что Гит- лер – теперь Он точно знал – лишь жалкая игрушка в чьих-то страшных руках, но уже не мог сдержаться:
А если кто есть там, – показал Он паль- цем в потолок, – а Он на самом деле там есть, он смотрит на Ваши деяния с отвращением и ужасом, потому что самое страшное зло – это пытаться взять Небо штурмом. Любое зло – страшно, но в большинстве своем оно от непроявленного сознания. Простой убий- ца – в этом смысле еще не обязательно греш- ник. Зачастую его судьба кем-то исковеркана. Самый страшный грех состоит в стремлении проникнуть запретным способом в другую, Высшую, запретную для человека сферу, ко- торой безнравственно даже сметь касаться, тогда это всем приносит страшное зло. Под- линное зло – это экстаз души, ускользнувшей

от сознания. И поймите, я говорю Вам это с полной ответственностью: что все Ваши по- туги напрасны – Вы никогда не сможете взять Небо штурмом и встать на место богов. Пото- му что Вам это не дано, а богов, которым Вы служите, нет. Бог один, но Вы давно от Него отвернулись, отменили. Но Бога нельзя отме- нить, он не отменяем. И спасение Ваше в од- ном – хоть в малой степени искупить вину перед своим народом, перед всеми народами планеты. Все попытки взять Небо штурмом бессмысленны – это никому никогда не уда- валось. А главное – преступны, потому они всегда карались. Во всех случаях Вы сами себя карали. Все, кто пытались это делать, тем са- мым лишь опрокидывали себя в небытие. По- вторяю, если Вы не попытаетесь, насколько это еще возможно в то время, которое у Вас еще осталось, искупить хотя бы часть своей вины, прежде всего, перед своим народом, Ваше будущее – провалится в ничто, на Зем- ле Вы это называете адом, куда, впрочем, Вы сами стремитесь, но, не обольщайтесь, там Вас ждет не вечный покой, а вечные муки. Да, надо тянуться в Небо, но путь туда один – нравственное самосовершенствование и ис- купление грехов. Другого пути туда нет. И нет там никаких Высших Неизвестных, по край- ней мере, тех, которым Вы служите…
Но есть предание… – робко попытался его прервать Гитлер, он, видимо, все еще счи- тал, что его просто проверяют на верность, как в каком-нибудь отделении гестапо. – В старой тибетской книге описаны особые физические приметы Высших правителей…

В это время дверь с шумом распахну- лась – и вошел Гиммлер.
Простите, мой Фюрер, что я без пре- дупреждения! – Гиммлер своим телом засло- нил Гитлера от Него. – Мой Фюрер, как я и подозревал, и предупреждал Вас, произошла ошибка. Если бы эти костоломы из гестапо, каким-то образом в обход меня, не доложи- ли о нем Вам, этого бы не случилось. Не зря я протестовал против Вашей встречи с ним. Этот тип – не посланец Богов-великанов, а жалкий мистификатор, подосланный на-
шими врагами. Они боятся тебя, мой Фюрер, и подослали этого агента, чтобы смутить твою душу, это лишний раз доказывает приближе- ние нашей неминуемой победы. Я вам сейчас легко докажу, что он – не оттуда. – Гиммлер махнул рукой, и в дверь ввалились два здоро- вых охранника. Первым делом они набросили на голову «представителю Высших Неизвест- ных» плотный черный мешок, скрутили по рукам и ногам, привязали к креслу, на кото- ром Он сидел. – А теперь, мой Фюрер, я про- шу Вас уйти. Видите, он совершенно беспо- мощен. Если бы он был оттуда, – ткнул он пальцем в потолок, – то, разумеется, мы не смогли бы справиться с ним. Да, если он был бы оттуда, он не попал бы в концлагерь. Надо всех наказать снизу доверху. И выяснить, от- куда действительно он.
Внезапно обессилевшего Гитлера бук- вально под руки вывели из комнаты.
Всех свидетелей – убрать! – вполголоса сказал Гиммлер. – Его в бункер-одиночку!..

К Нему в одиночную камеру-мешок без окон почти бесшумно вошел человек. Над- зиратель следом занес табуретку, на которую тот сел в тень электрической лампы. Но Он успел заметить, что пришедший был ниже среднего роста, лет шестидесяти, может, чуть старше, в неприметном цивильном костюме, в больших роговых очках, с обликом провин- циального профессора или даже сельского учителя. Впрочем, он мог не скрывать сво- его лица, настолько оно было обыкновен- ным, среднестатистическим, что, к примеру, завтра, встретив его на улице в толпе, можно было его не узнать. Пришедший долго молча и внимательно рассматривал Его.
Как Вы себя чувствуете? – наконец спро- сил он.
Спасибо, хорошо!
С Вашего позволения, я не буду назы- вать себя. Представьте, что перед Вами чело- век без имени. Впрочем, Гитлер так и пред- ставил меня Вам, ибо не знает моего имени… Можете называть меня господин Никто. Или товарищ Никто, как Вам больше нравится. Позвольте, я буду с Вами, как с обыкновен-

ным смертным, из особого уважения на Вы, хотя принято к Вам обращаться на Ты? Я с начала до конца прослушал Ваш замечатель- ный разговор с Гитлером… Мне было ис- кренне жалко Вас: даже такая малая ложь, на которую Вы вынуждены были пойти, чтобы не открыться, претила Вам. Признаюсь, что я не сразу понял, кто Вы, – показал господин или товарищ Никто пальцем в каменный по- толок. – Сначала думал, что обыкновенный мистификатор. Потом допускал даже мысль, что на самом деле инопланетянин, крутятся же вокруг нас какие-то летающие тарелки, мне не раз докладывали…
Господин или товарищ Никто долго мол- чал.
Я, наверное, стал бы Вас более уважать, если, снова став человеком, при задержании Вы попытались бы оказать сопротивление, используя свои сверхъестественные способ- ности, – наконец он снова заговорил. – Я ду- маю, что для Вас нет проблемы выбраться из этого каменного мешка, несмотря на проч- ные запоры и многочисленную охрану, но я уверен, что Вы даже не попытаетесь сде- лать этого. Вы ведь хотите непременно до- копаться до нашей сути, так сказать, раску- сить нас… Конечно, плохо, что эти скоты из гестапо, минуя Гиммлера, по своим каналам, в надежде получить награду, напрямик до- ложили о Вас Гитлеру, а меня в это время не было в Берлине. А когда я узнал, было уже поздно, Гитлер уже принял решение о встре- че. Сначала я не на шутку испугался, что это могла быть одна из попыток на его покуше- ние, потому как на него покушались даже его генералы. Но, когда я понял, кто Вы, я уже не боялся оставить Вас наедине с Гитлером, потому что был уверен, дальше слов дело не пойдет, что Вы не решитесь на его ликвида- цию. Это против Вашей сути. Иначе Вы пе- рестанете быть тем, кто Вы на самом деле есть. Вот в этом и отличие Вас от нас, если хотите, Низших Неизвестных. И потому мы в конечном счете сильнее Вас, по крайней мере, здесь на Земле. Пора бы Вам оставить нас на Земле в покое, так как своим Первым Пришествием Вы не внесли в земную жизнь
какую-нибудь стройность, наоборот, только один разлад. Твоим именем обманывают друг друга, Твоим именем разбивают друг другу головы, начинают малые и большие войны, с Твоим именем совершались страшные кре- стовые походы. Прости, что я невольно пере- шел на Ты, как, впрочем, и подобает к Тебе обращаться! Да и вообще, неужели Ты не чув- ствуешь вину перед нами, что сотворил нас с такими изъянами? Конечно, своим Первым Пришествием Ты наивно попытался простым увещеванием нас исправить свою ошибку, но это Тебе оказалось не под силу. Ты только разделил нас на два непримиримых лагеря. Ты, и никто иной, виноват, что мы такие. Та- кими Ты нас создал. Потому люди на Земле, в том числе Гитлер, этот несчастный, стали искать других богов, которые заменили бы Тебя, бессильного что-либо изменить в на- шей природе. Мы, а я представляю не Чер- ный Орден СС, не общество Туле, в отличие от Высших Неизвестных Гитлера, создали, если хотите, своего бога, земного. Мы сами себя назначили богами. Наш Орден поисти- не Посвященных – это не тот Черный Ор- ден СС, о котором Тебе рассказывал Гитлер. Наш Орден, более тайный и могуществен- ный, которому Гитлер на самом деле служит, но о котором даже не догадывается, как и не догадывается о нем Черный Орден СС. Если хотите, наш Орден прячется в тени Ордена СС, но в корне противоречит ему, у него со- всем другие цели. Тем не менее Орден СС, не подозревая о том, работает на него. Видишь, в какой степени я с Тобой откровенен.
Конечно, Гитлер теперь какое-то время будет не в себе, но, если, рассказав о Тебе, мы отклонили бы встречу с Тобой, он не успоко- ился бы, заподозрил бы, что мы опять что-то затеваем за его спиной, а мы на самом деле за его спиной затеяли большое, даже гран- диозное дело в размерах всей планеты. Если хотите: по исправлению Твоих ошибок, Тво- ей основной ошибки… Мы, как и Ты, мечта- ем создать на Земле общество, в котором все будут одинаково счастливы. Но мы в своей борьбе за будущее земного человечества исхо- дим из принципов, противоположных Твоим

моральным принципам. В чем отличие нас от Тебя? В том, что мы отбросили нормы Твоей морали. По этой причине Ты никогда нас не победишь. Невозможно моралью победить аморальных. А других средств у Тебя нет. А если будешь действовать нашими способа- ми, превратишься в одного из нас. По этой причине Твое Добро никогда не победит на Земле. Наше Добро совсем другого свойства, но, в отличие от Твоего, оно даст, оно уже дает конкретные результаты… Да, Тебе ничто не стоит уничтожить Гитлера, но Ты, дав че- ловеку свободу воли, никогда не отступишь от своих принципов, и потому Ты не можешь изменить суть изначально падшего по Тво- ей вине человека. И напрасно Ты пытался что-нибудь выпытать из этого несчастного. Он ничего не знает. Легенду о Высших Неиз- вестных, впрочем, так далеко в своих планах о нем мы не заходили, мы вбили в его голову, чтобы скрыть истинные цели нашего Движе- ния, о котором он даже не догадывается. Еще в его молодости мы подсунули ему личным врачом еврея Морелля, который многие годы пичкает его наркотиками, вызывая у него фантастические видения. Уверен, что позже, после смерти Гитлера, так до конца и не рас- крыв нашей главной тайны, этого Морелля назовут борцом Сопротивления. Гитлер не знает самого главного. И потому я предлагаю начать переговоры со мной. Потому как Гит- лер только лишь исполняет музыку, которую написал я. Хотя я, может, самоуверен в этом заявлении. Мой предшественник и учитель некто Дитрих Эккарт тоже самоуверенно пе- ред смертью заявлял: «Следуйте за Гитлером! Он будет танцевать, но музыку для него на- писал именно я. Мы снабдили его средствами связи с Ними. Не скорбите по мне: я оказал на историю большее влияние, нежели кто-то из немцев». Но и Дитрих Эккарт, скорее все- го, не знал главного.
Вы не Гаусгофер?
Нет, – засмеялся господин или това- рищ Никто. – Я не Гаусгофер… Дался Вам этот Гаусгофер! Опять я невольно перешел на Вы. Я буду с Тобой откровенен, насколь- ко я на это имею право, не нарушая клятвы.
Скажу даже, что с Тобой более откровенен, как ни с кем другим… Гаусгофер, будучи уче- ным и обладая всеми слабостями ученого, однажды проявил неуверенность в следова- нии нашей стратегической линии. И он вы- нужден был отойти в сторону. Да, говорят, что именно Гаусгофера Эккарт оставил на Земле наставником после себя. Отчасти это так, хотя Эккарт и Гаусгофер, кажется, даже не были лично знакомы. Но в нашем случае это совсем не обязательно. Не говоря уже о том, что Эккарт тоже был всего лишь рупо- ром чужой воли. Истинного Великого Корм- чего, назовем его условно так, – Господин или товарищ Никто снова усмехнулся, – Га- усгофер тоже не знал. Так же утверждают, что именно Гаусгофер посвятил Гитлера в тайные науки. Да, Гаусгофер своими статьями о ге- ополитике расшевелил мозги Гитлера, но не более. Раскрыть истинные цели Движения он не имел права. Да он в полном объеме и не знал их. Он был лишь связующим звеном между Черным Орденом СС и нашим Орде- ном поистине Посвященных. Гаусгофер, ко- нечно, обладает даром предвидения, а такой дар даром не дается. Так, например, во время Первой мировой войны командуя резервом армии, он смог поменять расписание движе- ния железнодорожных воинских эшелонов, на одном из которых должна была быть пе- реброшена воинская часть, с которой он дол- жен был ехать сам. Перед поездкой Гаусгофе- ра, как он потом признался, угнетало тяжкое и тревожное чувство. Когда же ему удалось изменить расписание движения эшелонов, то это ощущение исчезло. Через день Гаусгофер во время движения своего поезда натолкнул- ся на воинский эшелон, который он поменял со своим местами. В результате страшного взрыва, устроенного партизанами, тот сошел с рельсов, многие вагоны были покорежены, а офицерский вагон был разорван в клочья, ни одного живого. То есть если бы Гаусгофер не изменил расписание движения поездов, то непременно погиб бы… Ученик Гаусгофе- ра, Рудольф Гесс, который в так называемую
«эпоху борьбы» в 20-е годы постоянно сопро- вождал Гитлера в многочисленных поездках,

начиная с 1928 года, втолковывал ему мысль:
«Германии предстоит тяжелая, требующая многих жертв борьба. Она будет вестись до тех пор, пока не сформируются предпосыл- ки для пространственной политики, которая необходима, если мы хотим сохранить жизнь нашей нации. Эта политика расширения жизненного пространства является самой важной задачей Движения – все остальное можно рассматривать лишь в качестве под- готовки и средств для достижения цели». Так мы постепенно расшевелили Гитлера. Но, как Вы, наверное, догадываетесь, рас- ширение жизненного пространства Герма- нии – это не главная цель нашего Движения. Более того, она – только прикрытие другой цели. Да, мысль о расширении жизненно- го пространства Германии вложил в Фюрера Гаусгофер. Гитлер был твердо намерен по- сле Польши покончить сначала с Англией и Францией, но мы его повернули на восток. Признаюсь, при этом уверенные, что русские рано или поздно переломят ему хребет и даже победят. Потому как Гитлер нам более уже бу- дет не нужен. Он сделал свое дело, остальное мы доделаем без него. Да, мы не планируем победы Гитлера над Россией, мы планируем истощение сил и Германии, и России, при этом одновременно немного тряхнув Англию с Францией. Все эти три страны, особен- но Россия, которая внесет в победу главную роль и понесет самые большие потери, будут ликовать в великой и святой радости, не заду- мываясь, что главная победа, на которую они положат десятки миллионов жизней, будет не за ними. Вы, наверное, уже догадались, за кем? Да, за нами, если хотите, Низшими Не- известными, которые, в отличие от Высших Неизвестных Гитлера, не в пустом Космосе, а здесь, на Земле. Но я забежал вперед. Тог- да, в 20-е годы, Гитлера только ограниченно посвятили в наши внешние тайны, помогли ему написать книжонку «Майн кампф». Но не думали, что идея расширения жизненно- го пространства Германии и собственного величия у него со временем станет настоль- ко навязчивой и маниакальной, что расши- рится в его кислых мозгах до объема Вселен-
ной, а он возомнит себя не только Фюрером Великой Германии, но и Великим Кормчим Вселенной. Мы, в отличие от сумасшедшего Гитлера, в Космос не рвемся. Задача, кото- рую мы перед собой поставили, установить порядок на Земле – раз и навсегда. Как ви- дите, я открыл перед Вами некоторые тайны, в которые, рассчитывая на наш доверитель- ный разговор, не посвящены даже некоторые поистине Посвященные нашего Ордена.
Господин или товарищ Никто опять долго молчал.
Ты никогда не сможешь понять силы, которые я олицетворяю на Земле. И не пы- тайся телепатически действовать на мой мозг. Это Тебе тоже ничего не даст. Потому что этот случай нами тоже предусмотрен. Экра- ном, отгораживающим меня от Тебя, служит отсутствие у меня морали. Потому Тебе все равно ничего не узнать. И напрасно Ты пы- тался что-нибудь выпытать у Гитлера, этого несчастного, он все равно ничего не знает, не говоря уж о главном. И от меня Ты ниче- го не узнаешь. По той, может быть, простой причине, что я тоже только в общих чертах знаю конечные цели нашего Движения. Так оно законспирировано: кто ниже, не знает, что делается выше, и тем более уж – что за- мышлено на самом верху. Сейчас мне при- шла мысль: если мы с Тобой найдем общий язык, создать под прикрытием мифа о Выс- ших Неизвестных, даже втайне от Главного Ордена свой Орден, вполне земной и вполне реальный. Я твердо знаю, что то, что я де- лаю на Земле, что Ты считаешь Злом, в ко- нечном смысле Добро. И не просто Добро, а которое единственно нужно человечеству, чтобы покончить с войнами, а не провалить- ся в бездну будущей, еще более страшной войны, ведь не только в Германии вплотную подошли к созданию сверхмощной, по сути, дьявольской бомбы. Ты безнадежный идеа- лист, безнадежный в двух смыслах. Спустись наконец по-настоящему на Землю! Откажись от своей сентиментальной идеи, которая ни- чего хорошего людям не принесла. Твоим Добром на Земле ничего не изменить, пре- жде всего, сути человека. К этому выводу

приходили все, кто на планете до меня ломал над этим головы. И в отчаянии придумыва- ли сказки, вроде той, которую написал при- падочный русский картежник Достоевский, тоже претендующий на роль пророка: «Кра- сота спасет мир!» Я предлагаю Тебе отказать- ся от Твоих иллюзий на наш счет и вступить в союз со мной. А Гитлера мы убедим, что Ты в самом деле представитель Высших Неиз- вестных. То, что Вы сгоряча наговорили ему, можно представить как один из вариантов его проверки. Он даже на грани катастрофы, которую уже чувствует, не хочет расстать- ся со своим мессианством! Пусть еще более укрепится в нем. Какое-то время он нам еще нужен. Объясню ему, что Ты своим якобы от- кровением еще раз проверил его на верность. Отказавшись от своей надмирной идеи, Ты сможешь жить на Земле более чем прекрас- но в роли Бога-великана. А можешь при- думать какой другой титул. Суть не в этом. Суть в том, что вместе мы с Твоими сверхъ- естественными способностями смогли бы творить великие дела. И спасти миллионы и даже миллиарды человеческих жизней, от- менив со временем войны. Впрочем, лишние миллиарды нам будут не нужны, с ними будет слишком много хлопот, да и Земля их про- сто не прокормит. Подумай серьезно о моем предложении! И мне поможешь, и будешь на Земле первым великаном-магом. А главное, реально поможешь горячо любимому Тобой земному человечеству. Ради него откажись от своего божественного мессианства, тем более что оно иллюзорно. Что самое главное добро для человека на Земле? Чтобы прекратились на Земле войны, а они с каждым разом все страшнее и страшнее. А чтобы добиться это- го, нужна единая власть и воля и, как след- ствие, уничтожение национальных различий, государственных и иных границ, религий, языков, обычаев. На первом этапе – непре- менное уничтожение религий! В этом смысле большевики в России на верном пути. Прав- да, в последнее время они теряют позиции. Можно сказать, перерождаются. Мы не учли, что в опущенном ниже плинтуса русском на- роде проснется его древний свободный дух,
но мы с этим со временем без особого труда покончим. Только уничтожением на Земле религий, национальных различий и прочего прекратятся на Земле войны. Вы пытались убедить этого недоноска, что нет Высших Неизвестных, Богов-великанов, по крайней мере, тех, которым он служит. Как будто он знает, каким богам служит! – усмехнулся го- сподин или товарищ Никто. – И богам ли! Вы считаете, что Высших Неизвестных мы придумали. Да, заставили придумать. Но раз мы их придумали – значит, они стали суще- ствовать. В этом я согласен с Гитлером. Как может существовать несуществующее? Раз от его имени мы перекроили уже половину планеты, а вторая в ужасе трясется в ожи- дании нас – значит, оно существует. И если мы с Твоей помощью завоюем всю планету – значит, Высшие Неизвестные на самом деле будут существовать. В конце концов, и хоро- шо, что на самом деле Богов-великанов нет, нам не придется делить с кем-то власть, еще неизвестно, как они поступили бы с нами, зато мы сами можем стать Богами-велика- нами, нам никто и ничто не мешает. Раз мы сказали «а», значит, мы можем и должны ска- зать и «б». Иначе не было никакого смысла начинать. В Космосе есть и обратная связь, и Ты это знаешь лучше меня и не сможешь мне возразить. В Космосе, кроме Тебя, суще- ствует еще Сатана-Люцифер, тоже Твое необ- думанное произведение, тоже Твоя ошибка. Получается, что от Тебя на Земле все беды. Но Сатана уже давно наш соратник. Или мы его соратники. Космос повлиял на нашу мысль, не родилась же она случайно, и мы, в свою очередь, повлияем на него обратным действием. Теория Горбигера не так уж безум- на, как кажется на первый взгляд. Мы созда- дим свою маленькую Вселенную в пределах Земли, и нет нам дела до остального Космо- са, и он не сможет воздействовать на нас. Мы создадим своеобразный защитный экран. Я знаю логику Космоса. Средствами Добра нас не возьмешь, мы хорошо защищены от него своей антиморалью, это и есть, как я уже говорил, наш защитный экран. У нас к Добру стойкий иммунитет, и, если Добро начнет

действовать против нас силой, – а против нас действенна только сила, – оно перестанет быть Добром, то есть вольно или невольно станет нашим союзником. Кроме всего, мы всегда и везде будем Тебя подменять собой. Мы всегда будем рядиться в Твои одежды. Мы будем действовать от Твоего имени
Господин или товарищ Никто замолчал, слово ждал ответа, но Он молчал. Тогда го- сподин или товарищ Никто продолжил:
Ты, разумеется, откажешься от моего предложения, – усмехнулся он. – Но знай, что в этом случае все в дальнейшей в челове- ческой истории будет на Твоей совести. Но убивать мы Тебя в образе человека не станем, не дадим Тебе возможности Второго Воскре- шения. Но, милый мой, Ты сам виноват, не надо было лезть к нам. Ну ладно, сошел на нашу планету, так сказать, не знали, что у нас тут на самом деле делается. Ну попал по слу- чайности в нашу заварушку, в концлагерь, ну понял, что это такое, так надо было, исполь- зуя свои сверхъестественные возможности, попросту-поздорову убираться восвояси, а не лезть в уже чужие для тебя дела. Ты тут убе- ждал, что не надо брать Небо штурмом, так вот я, в свою очередь, могу сказать Тебе, что не надо брать Землю штурмом, потеряв ее од- нажды. Она уже давно живет по другим, сво- им, отличным от остального Космоса, зако- нам. И Твои контакты с ней ничем хорошим для Тебя не обернутся: не просто замараешь- ся, а заразишься страшной для Тебя земной болезнью. Ты можешь от нас только отго- родиться, а нам только этого и надо. Нечего лезть к нам со своей благотворительностью, мы не нуждаемся в ней. Ты не думаешь, что
своими поступками провоцируешь нас? Не потому ли мы хотим штурмом взять Небо, до которого нам на самом деле нет дела, что бо- имся, что Ты вперед нас попытаешься взять штурмом Землю? Что касается Гитлера, его в скором времени ждет неминуемый крах, но свою, несомненно, великую роль в на- шем Движении он сполна выполнил. Может получиться так, что со временем в наконец созданном на развалинах пошлой гитлеров- ской империи и нынешней гнилой земной цивилизации едином государстве, с единым мировым правительством Гитлеру будет по- ставлен памятник на одной из главных пло- щадей планеты, и женщины всего мира бу- дут благодарны нам, потому что их сыновья больше не будут погибать в междоусобных войнах. Ну, что – молчите?..
Но Он молчал.
А мы Тебя отпустим, – наконец нарушил молчание господин или товарищ Никто. – Нам ни к чему ссориться, лучше разойтись миром. К тому же нам хватит одного Твое- го Воскрешения! Эти идиоты, религиозные фанатики в свое время распяли Тебя, вместо того, чтобы отпустить с миром, много тогда подобных пророков шлялось по Иудее, и сей- час о Тебе, как и о них, никто знать бы не знал. Так что мученика за веру из Тебя снова делать не будем. Все равно Ты ничем не сможешь нам помешать. Это против Твоей сентименталь- ной сущности. А Гитлера я успокою, что Твое последнее заявление было не чем иным, как последней проверкой его. Скажу, что он про- шел проверку, и Ты с благоприятным для него отчетом отбыл обратно на доклад к Высшим Неизвестным, великанам-магам…

Глава 7. Рене Лекомб

Видавший виды, доживающий свой век пароход-сухогруз неторопливо пересекал Ат- лантику…
Кроме команды на борту был единствен- ный пассажир. Матросы между собой про- звали его странным пассажиром, потому как почти одновременно с сухогрузом из порта отходил скоростной комфортабельный пас- сажирский лайнер, на котором можно было выбрать каюту соответственно вкусу и де- нежному кошельку. На лайнере было не- сколько ресторанов с разнообразной кухней, кинозал, врач и прочее. Но странный госпо- дин упросил хозяина сухогруза взять его на самый тихоходный грузовой пароход, как он объяснил: он никуда не торопится, и ему хотелось бы тишины и уединения. Действи- тельно, он имел вид беспредельно уставшего, даже измученного человека. Он не был похож на бедняка, который пытается сэкономить на проездном билете, хотя одет был чрезвычай- но скромно, более того, уговаривая хозяина сухогруза, он предложил ему сумму, превы- шающую стоимость каюты первого класса на комфортабельном лайнере. Ему пытались объяснить, что на сухогрузе нет никаких ус- ловий, нет не только комфортабельной, но даже отдельной каюты, непритязательную и однообразную пищу готовит один из матро- сов. В конце концов, уступив его просьбе, ему предложили каюту старшего помощника, но он отказался от нее, объяснив, что будет чув- ствовать себя крайне неловко, стеснив того, и попросил оборудовать под каюту будку для старых канатов, которую успел присмотреть, и поставить туда какой-нибудь топчан…
Океан в день отплытия был прекрасен. Над ним висели легкие облака. Над ними еще выше, еще легче и невесомее, висели другие, почти прозрачные, на рассвете переливаю-
щие перламутром. Обнаружившие их ученые, ломающие головы над их природой и над тем, появились ли они над Землей недавно или недавно были замечены, романтично на- звали их серебристыми.
Океан дышал легко и свободно. И дыша- лось в нем легко и свободно. И как бы рас- крывалась, освобождаясь от наболевшего душа. И мысли тут были светлые и свободные. И глаза легко перебегали от ближней волны до бескрайности горизонта и тоже отдыхали.
Океан был прекрасен. И было видно, как легко и свободно разговаривал он с Космо- сом.
Но, присмотревшись, нетрудно было за- метить, что океан, как и все на Земле, уже был тяжело болен. То здесь, то там покрывала его поверхность радужная нефтяная пленка, ме- шала ему дышать. То здесь, то там бороздили его целые потоки отравленной воды, насы- щенной нечистотами и ядами, приносимыми реками. Пока океан еще справлялся с ними, многократно разбавляя их собой до безопас- ных концентраций, то же самое он вынужден был делать и с воздухом, но было видно, что делать ему это становится все труднее и труд- нее…
Странный пассажир целый день стоял на носу или на корме парохода, всматриваясь в океан, прерываясь лишь на обед и ужин, которые он просил приносить в его импро- визированную каюту. С членами экипажа при встрече молча раскланивался, уступая дорогу и не вступая в разговор, если они сами не на- чинали разговора, а они не начинали, заметив его странность и стараясь его не тревожить.
Кто он был? Никто не решался спросить. О чем думал долгими часами, всматриваясь в океан, то с носа корабля, то с кормы, как бы вглядываясь то в будущее, то в прошлое?

Кого-то он мне напоминает, – однажды за обедом сказал старший помощник, от ка- юты которого странный пассажир отказался, боясь его стеснить. – Священника, что ли?..
Как оказалось, не только его мучил этот вопрос.
А мне он напоминает Иисуса Христа на картине в нашей пароходной конторе, – от- кликнулся один из матросов.
От кого Иисус Христос может прятать- ся на нашей старой калоше? – засмеялся дру- гой. – Только разве от Сатаны, который ни- где не дает ему покоя?
Капитан одернул его:
Шутки по поводу Господа Бога неу- местны! Под Ним ходим…
И матрос, торопливо потушив улыбку, ут- кнулся в свою тарелку.
На этом обед закончился. Но оказалось, что капитана, в недавнем прошлом команди- ра подводной лодки, как все моряки, челове- ка суеверного, поразило сравнение матросом странного пассажира с Иисусом Христом, хотя он приравнивал эту мысль к кощунству. Он и сам не раз ловил себя на мысли, что странный пассажир ему кого-то напомина- ет, и матрос неожиданно ответил на этот во- прос…
Капитан, понимая, что поступает, мягко говоря, не совсем хорошо, время от времени стал со своего капитанского мостика наво- дить бинокль на странного пассажира, ког- да тот стоял на носу, порой поворачиваясь в профиль. Ничего нельзя было прочесть на его как бы застывшем лице, но порой на нем проступала такая боль, мука, и он, словно па- утину, сгребал ее рукой. А что, если это дей- ствительно сам Иисус Христос, снова при- нявший облик человека, сошел судить нас на грани катастрофы? Как в недалеком про- шлом командир подводной лодки, капитан знал, как хрупок мир и на какой грани без- дны он ежедневно находится. Он решительно отгонял эту дурацкую мысль, но она упорно приставала к нему… Капитан думал: «Зачем я согласился взять на борт этого странного пассажира, который странным образом бере- дит душу?»
На второй день начался шторм. На дожи- вающем свой век пароходе все заскрипело, угрожающе загудело и застонало. Капитан несколько раз посылал к странному пас- сажиру матроса с настоятельной просьбой спуститься в кают-компанию или хотя бы спрятаться за какой-нибудь палубной над- стройкой. Но странный пассажир, поблаго- дарив за заботу и заверив, что с ним ничего не случится, так и остался стоять на носу па- рохода, крепко держась за натянутые канаты. Шторм стал затихать только на третьи сутки. Он настолько вымотал капитана, что, зайдя в свою каюту, он рухнул на койку, не
раздеваясь, и провалился в тяжелый сон.

…Он сам не знал, зачем отправился в это плавание. Да, Он надеялся в океане, в этой зыбкой водной бескрайности, покрывающей собой большую часть планеты, найти хоть ка- кое-то успокоение… Наверное, нигде больше на Земле, как здесь, посреди живого океана, вокруг тебя смыкающегося с небом и разго- варивающего с ним, так не ощутима связь с иным миром.
После всего увиденного на Земле Он на- ходился на грани срыва, земного сумасше- ствия, порой даже думалось о самоубийстве, если оно было возможно для Него, если остаться человеком – страшно было поду- мать, что за этим последует… Ему все настой- чивее приходила мысль о новом – и послед- нем! – Всемирном потопе, во время которого Он уже никого не спасет, как спас в Ноевом ковчеге нескольких людей, стерев у них па- мять о прошлом, во время прошлого Всемир- ного потопа, в надежде, что вместе с памятью о прошлом сотрется и их страшная нрав- ственная болезнь, которой заразил их Сата- на. Но, увы, все повторилось.
Хватить экспериментировать! Идею че- ловека (на Земле это назвали бы проектом) можно окончательно признать неудачной. С осуществления ее Он собирался вместе с человеком начать переустройство мира. Без человека же его впереди ждет одиночество. Но нельзя допустить, чтобы эта страшная нравственная болезнь вырвалась за пределы

Земли! Человек, зараженный этой болезнью, подойдя к последней грани нравственного разложения, за которой следовало самоунич- тожение, превратил планету, на которую был первоначально поселен и которая первона- чально была не менее прекрасна, чем Зем- ля, в безжизненную космическую пустыню. Потом он, не подозревая, что раньше жил на ней, однажды как бы заново увидев ее с Зем- ли в изобретенный телескоп, не нашел ниче- го более подходящего, как назвать Марсом, именем придуманного им Бога войны.
Тогда Он не уничтожил человека, а, ли- шив памяти о прошлом, в надежде, что од- новременно с памятью о прошлом будет уничтожена и страшная болезнь, переселил его на Землю. Но, увы, все повторилось. Но и тогда он не уничтожил человека, но уже не стал переселять ни на какую другую планету, боясь ее заразить, а несколько человек поса- дил в Ноев ковчег, опять-таки лишив памяти о прошлом, остальных погубил Всемирным потопом, оставив у спасенных смутную па- мять о нем, как грозное предупреждение. Но оказалось, что фантомы этой страшной болезни вкрались в саму суть человека. Пре- давший его в свое время Сатана и заразившей этой страшной болезнью человека, и тут ока- зался сильнее его.
Он сам не знал, зачем отправился в это плавание простым человеком. В своих стран- ствиях по Земле однажды вечером в великой грусти он оказался на берегу океана. Еще в прошлое Пришествие на Землю его по- трясло многое из созданного Им на Земле. Многое оказалось даже прекрасней, чем Он замышлял: рассвет в горах, шорох золотого березового и багряного осинового листопа- да, эти же белые березы в ослепительно-бе- лом снегу, в который зимой превращалась вода, окутывающем теплым белым одеялом полпланеты… «И увидел он, что сделанное им прекрасно…» Но, наверное, больше всего его потряс океан. И когда ему теперь стало на Земле невыносимо тяжело, Он захотел ощу- тить себя посреди океана.
Он с рассвета до заката стоял на носу или на корме парохода и во время шторма смо-
трел, как океан тщательно перемешивает воду с воздухом, насыщая ее кислородом. Неужели земляне, сами на 90 процентов состоящие из воды, до сих пор не понимают, что такое вода, что без воды жизнь на планете вообще невоз- можна? Для чего нужна эта огромная работа океана совместно с облаками, которые небес- ная часть океана? Это огромное накопление энергии! Он специально открыл человеку удивительные свойства воды, создал особые родники, вырывающиеся из Земли, где вода обладает этими удивительными свойствами в большей степени. Человек по чудодействен- ному воздействию их на себя определил воду этих родников как святую, но человек не хо- чет понять, что этими свойствами обладает в той и или иной степени вся вода на планете, что она вся святая. Вода, может, самое гени- альное и дорогое его детище после человека. Все гениальное просто: на первый взгляд все- го лишь простое соединение кислорода и во- дорода. Самая быстрая связь: информация, заложенная в капле воды, тут же передается всему живому Мировому океану, всему живо- му, а раз человек на 90 процентов состоит из воды, то и ему, но он это перестал слышать, она для него уже словно мертвая. А она жи- вая, вторая Его, после человека, идея все объ- единяющей доброй материи. Но что человек делает с родниками, реками, озерами, моря- ми, а теперь и с облаками?!
Может, признав свое поражение, шагнуть в океан и раствориться в нем, как в частице своего любимого детища?..
Капитан проснулся в холодном поту:
«Приснится же!..»
Он, не умываясь, торопливо вышел на палубу. Странный пассажир стоял на своем привычном месте, на носу парохода и напря- женно вглядывался в океан…

Потом наступил штиль. Полыхало синью небо, воздух, насыщенный кислородом, ка- залось, был густ и неподвижен, но поверх- ность океана еще долго качало медленной, уматывающей землян зыбью…
И в этой зыби странный пассажир вдруг увидел маленькое суденышко: странное со-

четание плота и яхты. Он всмотрелся: на па- русе было начертано: «1000 вех», на странном судне был лишь один человек.
Смотрите, – показал он мимо проходя- щему матросу.
Матрос поднял бинокль к глазам.
Одинокий моряк! – воскликнул он. – Надо же, сколько слышал о нем, первый раз вижу.
В том-то и дело, что один… На ка- ком-то странном плоту… Может, кораблекру- шение?.. Наверное, ему нужна помощь?..
Нет, – покачал головой матрос. – Вы меня неправильно поняли. Он всегда один, он круглый год почти не выходит на берег, бороздит моря и океаны, потому его так и зо- вут: Одинокий моряк… Это у него уже вместо имени. В то же время он не спортсмен, кото- рый ставит рекорды, он живет в океане.
Как это? – не понял странный пасса- жир.
Ушел от людей в океан. Француз, звать его Рене Лекомб. Так и живет. Время от вре- мени его встречают в морях. То в одной газе- те появится сообщение о нем, то в другой. То сообщат, что он погиб, а потом вдруг снова его кто-то встречает.
Крохотное суденышко тем временем при- ближалось – оно было по курсу парохода. В сильный бинокль было хорошо видно: за- горелый, обнаженный по пояс человек лежал на животе на толстых бревнах, перед ним на короткой бечеве, привязанной к якорю, би- лась птица, кажется, чайка.
Человек на плоту наконец увидел корабль.
Он встал и стал размахивать руками.
Наверное, все-таки просит помощи? – предположил странный пассажир.
Нет, скорее всего, просит сообщить ко- ординаты.
Пароход сбавил ход и стал приближаться к странному суденышку.
Человек стоял и ждал, птица еще сильнее заметалась у его ног.
Помощь нужна? – в мегафон спросил с мостика капитан.
Простите, что отбираю у вас время.
В шторм у меня разбило компас…
Рады будем помочь… Не хотите под- няться на борт? Может, принять душ из прес- ной воды? Не беспокойтесь, что задерживаете нас, мы идем с опережением графика… – Ка- питан говорил неправду, на самом деле из-за шторма они опаздывали.
Нет, спасибо за любезность, но я ни- когда не поднимаюсь на борт встречающихся мне кораблей, – человек на плоту виновато улыбнулся.
Почему? – спросил его странный пас- сажир.
Может, чтобы избежать соблазнов.
Сейчас вам спустят компас, пресную воду и кое-что из продуктов, – прокричал капитан. – Какая еще нужна помощь?
Нет, спасибо!.. Вы даже не можете пред- ставить, как я благодарен вам! После шторма я встретил более пятидесяти кораблей, но только пять подошли ко мне. Кстати, четыре из них были русские.
Плот терся о борт сухогруза, и на сухо- грузе, чтобы говорить с Одиноким моряком, вынуждены были перегибаться через борт, а, ему, наоборот, запрокидывать голову. Птица билась у его ног.
Почему вы ее привязали? – с болью спросил странный пассажир.
Она ранена. Упала ко мне на плот во время последнего шторма. У нее сломано крыло, без привязи она погибнет… Види- те, как потрепало мое судно. Когда океан окончательно утихнет, постараюсь подла- тать его. А чтобы привести его в полный порядок, нужно добраться до каких-нибудь островов.
Не одиноко вам одному? – спросил странный пассажир.
Нас двое, – улыбнулся Одинокий мо- ряк, показав на чайку. – Когда штиль, я лежу и разговариваю с ней…
Чайка выздоровеет, улетит…
Дай бы Бог, крыло поранено серьезно, я наложил на него шину. Ну, улетит, тогда у меня останется океан… С ним мы всегда вместе, он меня не предаст, он настоящий и вечный мой друг, – грустно улыбнулся Оди- нокий моряк.

Но он ведь мог разбить в щепки ваш плот. Вы сами сказали, что шторм был жесто- кий… Какой же он тогда друг?
Но не убил же он меня! Наоборот, не дал раскиснуть, впасть в отчаяние, напом- нил, что я не один, заставил бороться. Океан живет свой внутренней жизнью, он ведь жи- вой, только не все это понимают, когда я ко- му-нибудь говорю об этом, меня принимают за сумасшедшего. Он штормит, значит, это нужно ему. Да не только ему, но в том числе и человеку. Не было бы штормов, наверное, не было бы плодородных дождей. Он штор- мит, значит, это нужно Земле, я подозреваю, что она тоже живая.
Простите за повторный вопрос: почему вы плаваете один?
Одинокий моряк неопределенно пожал плечами…
Можете не отвечать… – отказался от своего вопроса странный пассажир.
Почему же?.. – Одинокий моряк помол- чал. – Если честно, сам не знаю… Что может быть лучше, когда перед тобой расстилается безбрежный океан, а над головой бездонное синее небо! – ушел он от прямого ответа, ко- торого, может, действительно не знал. – Я чув- ствую себя здесь свободным и сильным. И ни- кто здесь меня не обманет, как там, на берегу, среди людей. Но в то же время вы правы: пла- вать и жить одному – ох как трудно! Взять хотя бы такой пример: во время прошлого шторма лопнула ванта, удерживающая мачту. Она со свистом, как хлыст, рассекала воздух. Она могла запросто убить меня или, ранив, вы- бросить в океан. Как ее ухватить и закрепить? Если был бы товарищ, он мог подстраховать, когда я шел к ней. Пришлось привязываться веревкой. Но где найти такого товарища, – ус- мехнулся Одинокий моряк, – который разде- лял бы все твои мысли и желания?
Неужели не нашлось ни одного из не- скольких миллиардов, живущих на Земле?
Есть, наверное, но как найти его среди этих миллиардов? Даже если он живет в со- седнем доме. Кричать на площади? Люди, как корабли в океане: на встречных и даже на параллельных курсах боятся столкнуться, это
грозит конфликтом или даже катастрофой. Я расскажу вам один случай. Это не выдумка, это было на самом деле. Самый простенький пример. Группа студентов собиралась про- плыть на плоту от Филиппинских островов до Мексики. Уже через несколько дней все перессорились и – каждый на своем брев- не – поплыли в разные стороны. К счастью, в скором времени их подобрали рыбаки.
Но ведь есть примеры другого рода. На- пример, путешествия Тура Хейердала.
Ну, во-первых, Хейердал – ученый- океанолог, он готовился к плаванию специ- ально, на плоту он постоянно занят работой, и, главное, он уходит в океан только на время. На берегу его ждут семья, друзья. Понимае- те, чтобы отправиться в путешествие двоим в одной лодке, нужно готовиться специаль- но, проходить психологическую подготовку… А во-вторых, что касается меня, мне нужен спутник на всю жизнь, а не на несколько ме- сяцев. Я ведь не собираюсь порывать с океа- ном. И не собираюсь возвращаться на берег. И на берегу меня никто не ждет.
В это время ему на плот на веревке спусти- ли в сетке компас, несколько упаковок с прес- ной водой и консервами.
Огромное спасибо! Простите, что за- держал вас!.. – Одинокий моряк дал понять, что разговор окончен. Было видно, что он не хотел, чтобы ему лезли в душу. – Счастливого Вам плавания!..
А что у вас с рукой? – в последний мо- мент заметил странный пассажир.
Ободрало бревном во время шторма.
Еще прошлого, не этого.
Давайте, я обработаю рану, – предложил странный пассажир. – Это же постоянно при- чиняет вам боль. Соленая вода разъедает рану.
Я уже говорил вам, что дал себе слово, не подниматься ни на какие суда, – улыбнул- ся Одинокий моряк. – Чтобы не обременять людей… И чтобы избежать соблазна остаться на них.
Я спущусь к вам вниз.
Но тогда я задержу судно. Переглянувшись со странным пассажи-
ром, капитан посмотрел на часы:

У нас еще есть время.
Мне не хотелось бы кому-нибудь быть обузой.
Ну, какая же это обуза.
Одинокий моряк, несколько поколебав- шись, согласился.
Ну, доберетесь вы до ближайших остро- вов, почините плот, а дальше? – обрабатывая рану, спросил странный пассажир.
Постараюсь пройти севернее Азорских островов.
А дальше?
А там видно будет…
Ну а дальше? Я имею в виду не кон- кретные маршруты…
Не знаю… Пока океан не разобьет этот плот – мой дом.
А разобьет? – упорствовал странный пассажир. – Конечно, не дай Бог!
Так уже было, – улыбнулся Одинокий моряк. – Разобьет, на том берегу, куда выбросит его, начну зарабатывать деньги на новый плот.
Простите, можно задать еще один во- прос? Если посчитаете его некорректным, можете не отвечать.
Задавайте.
Почему вы ушли в океан? Как мне объ- яснили, это ведь не спортивное путешествие ради рекорда? Как я понимаю, Вы принци- пиально ушли от людей? Кто-то на Земле обидел, предал Вас?
Это долго рассказывать, – горько ус- мехнулся Одинокий моряк.
Если вас удерживает только эта причина, не беспокойтесь, у нас еще есть время. Капи- тан подтвердил это… Мне важно это знать… – мягко настаивал странный пассажир. – И не из простого любопытства. Мне это вам трудно объяснить, но мне это важно знать.
Вам это на самом деле важно знать? – переспросил Одинокий моряк. – Да.
И вы не журналист? Я не люблю жур- налистов. Они любят все превратить в сенса- цию, при этом все переврав.
Нет, – торопливо сказал странный пас- сажир. – И я даю вам слово, что я не буду пи- сать в газетах об этой встрече. И если хотите, никому не расскажу.
Вы, случаем, не русский? – улыбнулся Одинокий моряк.
Нет, – растерянно покачал головой странный пассажир. – Почему Вы так решили?
Как я уже говорил, из пяти судов, по- дошедших ко мне с предложением помочь, четыре были русские. Меня интересуют эти люди, хотя об этой стране рассказывают мно- го плохого. Я думаю, это делается не зря, ко- му-то очень не нравятся русские. Я ничего не знаю о них, но, повторяю, из пятидесяти судов, встретившихся мне в последнее время в океане, только пять подошли ко мне, и че- тыре из них были русские…
Давайте, я обработаю другую рану.
Эта рана не так опасна. Она уже поч- ти зарубцевалась. При моей жизни на такие раны я просто не обращаю внимания.
Я искренне хочу помочь вам…
Странно, в этом мире кого-то еще инте- ресует судьба другого человека, – усмехнулся Одинокий моряк. – Если говорить о реаль- ной опасности, которая мне угрожает, то это в большей степени погибнуть не во время шторма или на рифах, а под днищем како- го-нибудь судна, когда оно идет прямо на тебя, ты сигналишь, а на нем не обращают на твои сигналы никакого внимания, даже если видят их. Судов в океане с каждым годом все больше и больше и с каждым годом они все меньше обращают внимание друг на друга и тем более на такое крошечное судно. Для них оно просто не существует. В этом мире, чем дальше, тем больше никому нет дела до другого. Может, Вы инопланетянин? – печально улыбнулся он. – Или все-таки русский?
Вы говорите, никого не интересует судьба другого. Но Вы только что рассказы- вали, что Вам не дают покоя журналисты. Что они Вас находят даже на вертолетах.
Это – совсем другое. За это им платят. Чем невероятнее весть, тем больше. Их инте- ресует сенсация: жив я еще или уже не жив? Сошел с ума или еще нет? Представьте, ка- кой шум они поднимут, стараясь опередить друг друга, когда я погибну. Но уже на другой день все меня забудут. Уже на другой день они начнут искать другого «сумасшедшего». Лю-

дей, вроде тараканов, похожих друг на друга, интересуют, а точнее, раздражают люди, вы- ломившиеся из их тараканьей жизни. И в то же время они испытывают удовлетворение: раз человек вдруг стал жить не как все, зна- чит, он, в отличие от них, ненормальный или даже сумасшедший.
В чем Вы видите основное зло на Земле?
Ну, на такие глобальные вопросы не мне отвечать! – усмехнулся Одинокий мо- ряк… – От чего все беды? От чего в конце концов мы погибнем? Я не знаю, откуда это в нас: но мир с некоторых пор стал делиться на тех, кто сильнее, и тех, кто слабее… И сла- бый стремится встать на место сильного. Скорее всего, что я чего-то не понимаю… Не знаю… – Он махнул рукой. – Я стараюсь не думать об этом.
Вы не могли бы хоть немного расска- зать о себе? Если это, конечно, не против Ва- шей воли…
У нас есть еще время? – Судя по всему, Одинокий моряк колебался, может, втайне от себя надеясь, что времени у них нет.
Есть.
Не знаю, почему, но я Вам доверяю, – почти по-детски улыбнулся Одинокий мо- ряк. – И наверное, первому, кому попыта- юсь рассказать о себе… Вам, наверное, это трудно представить, но я человек сугубо де- ревенский. Да-да! И может, в этом моя беда. Я до двадцати лет не видел моря. Я родился в глухой французской деревеньке в депар- таменте Дордонь. Смутно помню, в детстве я очень любил собирать гербарии. Почему-то особенно любил осенние ивы. Ивовые ли- стья были заложены во все мои книги. Толь- ко меня огорчало, что листья в книгах скоро блекли, из них уходил тот особенный свет, из-за которого я их собирал, и они станови- лись серыми. Да, я любил плакучие ивы над водой и тихие печальные дни с низкими об- лаками. И облака эти словно звали меня за собой. Может, они меня и увели? В школе я был лучшим учеником. Больше всего лю- бил литературу. Учителя и родители прочили меня в университет, я послушался их. В уни- верситете я познакомился с русской литера-
турой, к сожалению, мое знакомство с ней было коротким… Признаюсь, мне очень не хотелось уезжать из деревни. – Взгляд его затуманился. – Сейчас вот думаю, не уедь я тогда, жизнь моя сложилась бы счастливее. В деревне еще осталось настоящее. Впрочем, в армию меня забрали бы и из деревни… Так вот из университета меня призвали в армию и отправили в джунгли Индокитая, где наше правительство вело тогда грязную войну, нам ведь где-нибудь да надо вести войну, чтобы считаться великой страной. Считалось, что Франция несла в темный Индокитай свободу и демократию, – усмехнулся он. – Франция ведь всем пыталась навязать свою свободу и демократию, как нынче Америка. Прости- те, я не знаю, зачем Вы в этот гадюшник плы- вете. Эта страна не для нормальных людей…
Мы плывем не в Америку, как раз на- оборот, – возразил странный пассажир. – Просто мы развернулись, увидев Вас.
В Индокитае я, кроме всего прочего, был тяжело ранен и на всю жизнь остался калекой… Может быть, еще поэтому я стал моряком. На суше я стал неповоротливым, как тюлень. Вы, наверное, можете представить, что значит в молодости стать не просто хромым, а ходить, переваливаясь, словно утка? В мире, где все делится на тех, кто сильнее и кто слабее, кто внешне красивее, а кто урод…
На какое-то время он замолчал.
В университете у меня была девушка. Она ждала меня, героя войны, и гордилась мной. И вот я хромой, и не просто хромой, а извиваясь, как червяк, всем телом, иду ей навстречу. И вижу ужас в ее глазах. Она за- плакала и убежала. Я не стал искушать судь- бу, я сделал все, чтобы больше с ней никог- да не встретиться, даже случайно. Я бросил университет и уехал в Африку. – Он криво улыбнулся. – Один журналист-романтик пи- сал потом: «Жизнь тихая и спокойная была не по душе Лекомбу. Вдохновленный при- мером своего героя, Хемингуэя, Лекомб от- правляется в джунгли Африки. Как говорил потом, африканское сафари Лекомба было весьма необычно. Он решил разыскать в Аф- рике находившегося там Хемингуэя, а заодно

вдосталь насладиться опасной охотой на сло- нов». Потом эту чушь перепечатывали много раз. После Вьетнама, где на меня самого охо- тились как на слона, а точнее, как на кроли- ка, я возненавидел оружие и ни о какой охо- те на слонов не помышлял. А вот Хемингуэя действительно пытался разыскать. Но не по- тому, чтобы охотиться с ним на слонов. А по- тому, что он написал роман «Прощай, ору- жие!» о таких изувеченных, как я, и потому, что хотел спросить, как после всей правды, написанной им о войне, он может охотиться на слонов? И еще я его хотел спросить: как он может восхищаться такой гнусностью, как коррида?
А что это такое? – осторожно спросил странный пассажир.
Вы не знаете, что такое коррида? – уди- вился Рене Лекомб. – Вы что, разыгрываете меня? Или на самом деле инопланетянин? Или все-таки русский? Тогда зачем это скры- вать? Не стесняйтесь быть русским! Прави- тельство России не дает русским выезжать за границу, это у нас называют железным зана- весом, и они о Западе, о нашей вонючей де- мократии мало что знают, судят о ней по яр- кой оберточной шелухе, которая туда иногда попадает. И многие мечтают о Западе, чуть ли не как о земном рае, запретный плод сладок, пока его не надкусишь, а он оказывается не просто горьким, а вонючим дерьмом. Может, и хорошо, что им не дают выезжать, чтобы не заразились нашей заразой. А может, и наобо- рот: если бы выпускали, они скоро разочаро- вались бы в прогнившем Западе… Коррида! Это гнусное зрелище широко пропагандиру- ется всеми видами искусства и информации. Вы что, ни разу не слышали пошлую опер- ную арию «О, тореадор!». Включите радио – и на любой волне воспевается, как высшая доблесть, убийство на арене беззащитного быка… – Он внимательно посмотрел на сво- его собеседника, не разыгрывает ли он его, говоря, что не знает, что такое коррида?
Но тот не смеялся, внимательно слушал.
Не верьте тому, что обо мне писали в журналах и газетах падкие на сенсации жур- налисты: «жажда приключений… манящая
звезда…» Все это красивая и пошлая ложь… Потом было время, когда мне казалось, что я нашел свое счастье… Я женился, я любил. Любил беззаветно и безоглядно. Потому, на- верное, так горько было, когда все это рассы- палось в прах… Я снова остался один. Мне не хотелось жить. На последние деньги я метал- ся по стране: на поездах, на автобусах. И вот однажды, оказавшись в одной маленькой де- ревушке, я увидел океан. И почему-то сразу почувствовал общность с ним. Я поселился в этой маленькой рыбацкой деревушке на бе- регу Бискайского залива, где впервые встре- тился с ним. Я даже толком не помню, как я очутился в ней. Кажется, сел в первый по- павший автобус, и конечная остановка была там. Океан медленно ворочался передо мной, как ласковое живое существо, и он был пре- красен. Я завороженно смотрел на него, как ребенок, и странно: боль, накопившаяся во мне за долгие годы, утихала. Она не уходи- ла, а именно утихала. Если бы не эта встреча, я тогда, наверное, покончил бы с собой… По- том я узнал, что океан бывает угрюм и стра- шен, словно его тоже кто-то предал, может, даже человек. Но так мне казалось в первую пору, пока я его хорошо не узнал. А потом я убедился: ничто, наверное, не успокаивает так, не соединяет с вечностью, как штормя- щий океан… Не знаю, как сложилась бы моя судьба, не окажись я тогда случайно на его берегу. Океан спас меня. Ему я обязан своей жизнью. Другое дело – зачем? Я уже был чу- жой среди людей. И раз он меня спас, я связал свою оставшуюся жизнь с океаном. Может быть, и даже, скорее всего, что я обманывал себя, но мне казалось, что я почему-то нужен ему. Порой мне казалось, что мы разговари- ваем с ним на одном, только нам понятном языке. Скорее всего, это не так, но порой мне так казалось. Так или иначе, я связал с ним свою судьбу. Просто больше мне не с кем было ее связать. Скорее всего, он меня совсем заберет, рано или поздно разбив о рифы плот или просто сбросив за борт во время шторма, ведь я так неповоротлив. И сделает он это не со зла, просто однажды я случайно оступлюсь или выпущу из рук веревку. Но тогда океан

спас меня. Своим неумолчным прибоем он навеял мне мысль уйти в него, соединиться с ним. Другие, путешествуя на плотах и ях- тах, ставят перед собой цель: переплыть ка- кой-нибудь пролив, какое-нибудь море, или, например, достичь Австралии, или, наконец, проплыть вокруг света. У меня нет спортив- ной цели. Я здесь, в океане, живу. Это, если хотите, мой дом. И другого дома у меня нет. Иногда я выхожу на берег, чаще всего после очередного кораблекрушения и лишь для того, чтобы поскорее построить новый плот и снова уйти в океан. В какой-то газете я о себе прочел: «Я выбираю путешествия как способ самовыражения. Точно так же, как другие выбирают музыку и рисование». Яко- бы это тоже я сказал. И якобы это моя самая дорогая и любимая мысль. Конечно, в этом утверждении что-то есть от истины, но все-та- ки это не истина. Ну, хотя бы потому, что для истины, для правды это слишком красиво. Удивительно, каждый из журналистов, что хотел видеть во мне, то мне и приписывал. До меня настоящего им не было никакого дела. Им нужна была сенсация.
Да, шум Биская подсказал мне выход: об- рести почву под собой мне дал возможность океан. И я решил для начала переплыть через Атлантику. Я не собирался ставить какой-ни- будь рекорд, мне нужно был куда-нибудь приплыть. Чтобы оттуда куда-нибудь снова плыть.
Но яхта, даже самая маленькая, стоит боль- ших денег, и я отправился в Бордо. Я брался за любую работу: грузил суда, как это было мне ни трудно, мыл посуду в ресторанах и маши- ны. Часто, чтобы положить в заветную копил- ку очередной франк, голодал по нескольку дней. Но мне все равно было легче. Потому что у меня была цель, ради которой стоило жить. Потом я увидел, что мне понадобится много лет, чтобы собрать денег на яхту. А тер- пение могло вот-вот лопнуть. В один прекрас- ный вечер я мог покончить с собой. Никому вокруг не было до меня дела. Тогда я решил построить простой сосновый плот. Больше риска, но меньше денег, и не надо столько лет ждать.
Так родилось мое первое судно – тринад- цатитонный плот «Пот-о-Нуар» – грубое, неуклюжее, похожее на меня, сооружение, оснащенное плохо управляемым квадратным парусом. Вместо кок-пита я пристроил на него обычный ящик. Но я так любил его и го- рел нетерпением выйти в море. И вот нако- нец он спущен на воду. Как сейчас помню, это было ранним летним утром. Можете предста- вить, как я был счастлив, тем более что я был не один, у меня был спутник. Ко мне присо- единился Ги Гуттепифер. Не беда, что ни я, ни он совершенно были не искушены в морском деле, я тогда даже плавать не умел. Впрочем, и сейчас я плаваю не так уж хорошо. По ка- ким-то случайным книжкам изучали нави- гацию. Слонялись по портовым забегалов- кам, слушали рассказы бывалых моряков, не подозревая, что в их полупьяных рассказах было больше вымысла. Тем не менее первое двенадцатидневное плавание вдоль бере- гов Франции закончилось успешно. Правда, в конце его меня ждал удар: мой спутник за- явил, что он убедился: море не его стихия, и я остался один. Немного поколебавшись, я ре- шил дальше плыть один. Нелегко было на это решиться, но я решился. Я не спал от волне- ния всю ночь. Грохотал шторм. Можете пред- ставить, о чем я тогда думал. И я решил тогда, что больше не буду искать себе спутников.
А утром меня ждал новый удар. Шторм унес в океан плот: или по неопытности я сла- бо его закрепил, или кто специально отвязал его… Можете представить мое отчаяние?! Пришлось все начинать сначала. И только через два года я спустил на воду свой новый плот. Я назвал его в память о первом, кото- рому отдал столько сил и души, «Пот-о-Ну- ар II». И опять, казалось, все было против меня. Пять дней я не мог отойти от берега, ветер прижимал меня к скалам. Или, может, океан таким образом проверял меня? Или земля не отпускала меня? Только зачем я ей? Лишь на шестой день ветер наконец сме- нился и наполнил мои паруса. Берег быстро скрылся вдали.
И тут я понял, что такое настоящее оди- ночество. Я всегда был одинок, я сам бежал

в океан от людей и тут вдруг стал страдать именно от одиночества. Я и плакал, и кричал в пустоту. Пытался петь, но ничего не помо- гало. Видимо, нужно было пережить и это. А океан, казалось мне, равнодушно молчал. Я стал писать письма: друзьям, знакомым, – Одинокий моряк улыбнулся, – которые я так и не отправил. Сначала это невозмож- но было сделать, а потом уже не хотел этого делать. Кому они нужны! Да все равно – мои бывшие друзья не поняли бы меня. Или на- чали бы меня спасать в океане… А я не хотел никого обременять собой. А потом начался очередной шторм. Сначала я ему обрадовал- ся, но ветер все сильнее и сильнее завывал в снастях, плот бросало из стороны в сторону, поднимало вверх и обрушивало вниз, он весь скрипел и, казалось, что он вот-вот развалит- ся, глаза и рот забивало соленой пеной. Ви- димо, океан все еще проверял меня.
За штормом пришел штиль, и какое-то время я блаженствовал отдыхая. А потом стал сходить с ума от штиля. Казалось, все в мире застыло. Даже время. Одни лишь облака ино- гда медленно ползли по небу. Но особенно тяжело было, когда у меня кончились про- дукты, а рыба никак не ловилась, кончилась пресная вода, а дождя не было. Я плакал и хохотал от бессилия. Кругом океан воды, а я умираю от жажды. Но я выдержал и это – начал пить понемногу соленую воду, когда не было подолгу дождей. Пятьдесят суток дли- лось это плавание, но я выдержал. Я доплыл до Антильских островов. И, починив плот, пошел по Карибскому морю к острову Гва- делупа. Я не мог больше жить на одном ме- сте – тоска и воспоминания съедали меня. Это плавание было сравнительно легким, после того, что я пережил, и душа моя ста- ла немного успокаиваться, и мне стало ка- заться, что мы с океаном уже понимаем друг друга. Но судьба вскоре наказала меня за эту самоуспокоенность и неизвестно еще за что. Уж слишком часто она меня наказывала. Уже на самом подходе к острову неожиданно на- летел шторм и разбил плот, как игрушечный, о береговые скалы. Только чудом или во- лей случая я остался жив. Помню, я открыл
глаза: надо мной стоит какая-то женщина, дети… Три года я жил на Антильских остро- вах. Преподавал в школе литературу этим самым детям, что нашли меня без сознания на берегу, – пригодился университет. Я чи- тал им и русскую сказку «Аленький цвето- чек» и поэта Александра Пушкина «Я помню чудное мгновенье…», все, что успел выучить в университете, не зная языка, но меня всегда очаровывала музыкальность и певучесть рус- ской речи… И все это время собирал деньги на свою новую посудину. Я уже не мог без океана жить. Среди людей мне было поче- му-то тоскливо, я так больше и не поверил им. Они напоминали мне о прошлом. Они снова могли меня обмануть. Правда, из-за моего уродства они уже не могли меня снова заставить воевать. Порой я ненавидел оке- ан, от ожидания плавания, от предчувствия нового одиночества мне становилось плохо, но все равно я уже не мог без океана. И вот наконец я построил посудину, на которой вы сейчас у меня в качестве гостя, нечто сред- нее между плотом и яхтой. Это самое дорогое для меня детище. И снова я в море – до но- вого кораблекрушения. На берегу я чувствую себя скверно, видимо, точно так же, как ста- рая птица, привыкшая к простору и полетам, чувствует себя со связанными лапами в клет- ке. Словно вот эта чайка, привязанная к мо- ему плоту. Но я ее отпущу, как только у нее окрепнет крыло. Вот в чем наша с ней раз- ница. Но какая сила и радость поднимается во мне, когда я в шторм снова рискую своей шкурой в открытом море! Может быть, это звучит и глупо, может, это самообман, но это прекрасно…
Я соврал бы, если сказал бы, что ощущаю полное единство с океаном, но я уже, кажет- ся, близок к тому. Океан влияет на человека благотворно. По крайней мере, здесь я не ис- пытываю такого одиночества, как на суше. Хотя на первый взгляд здесь одиночество переносить труднее. В чем разница? В лесах и в горах одиночество никогда не бывает пол- ным: каждое дерево, каждая былинка, каж- дый камушек – это как бы живое существо, близкое вам, а отдаленные вершины гор,

словно храмы. В океане одиночество – окно, открывающееся в бездну. Ты видишь небо, облака, монотонно раскачивающие тебя изо дня в день волны, в океане в небо смотришь совсем иначе, чем на суше. И приходишь вдруг к мысли, что это не бездна, а что там, всего в нескольких милях от тебя, начинается новый мир. А может, это старый мир, в кото- рый мы потеряли дорогу?
Я мечтаю вернуться домой, во Францию, но лишь для того, чтобы я мог по-настояще- му достроить и дооборудовать свою посуди- ну. Мне хочется увидеть своих родных. Но там я не задержусь долго. Главное, мне успо- коить их, чтобы обо мне не беспокоились. Убедить, что у меня все хорошо. Как это Вам объяснить? У меня теперь уже больше об- щего с океаном, чем с людьми. Иногда мне кажется, что мы с ним прекрасно понимаем друг друга, как понимаем друг друга с небом, на земле у меня этого единства с небом нет. Понимаете, мне кажется, что когда-то мы жили в согласии, в единстве со всем этим, но потом, к сожалению, это согласие, это един- ство порастеряли. И может быть, тогда мы больше были настоящими людьми. Но что- то увело нас в сторону, и мы словно чужие на собственной планете. И, словно чужие, меж- ду собой. Иначе почему мне легче в океане, чем на земле? Или только мне? Почему мне легче с птицами, чем с людьми? Или, может, я действительно ненормальный?
Одинокий моряк помолчал, потом как бы виновато продолжил:
Я чувствую, что Вы не все поняли. Сей- час я дам Вам прочитать отрывок из дневника другого человека, ушедшего в океан. Я ведь не один такой. Уходят в океан и другие, прав- да, в отличие от меня, не насовсем. Впрочем, может быть, и я не насовсем. Дай бы Бог! Того звали Роберт Уиллис. Да, он погиб в океане. Опять-таки именно русские подобрали его разбитую яхту. Незадолго до своей смерти он написал: «Человек часто ищет одиночества, чтобы разрешить Тайну Бытия, но неизбеж- но возвращается к людям. Смертный не мо- жет долго оставаться один, чтобы не поте- рять рассудок. Он нуждается в обществе себе
подобных. Каждую секунду своей жизни он что-то получает от других людей и что-то им отдает. С момента появления человека про- исходил и происходит непрерывный обмен, который служит целью, связывающей всех людей воедино. Даже отшельник, укрываю- щийся в пещере, не теряет этой связи, все его помыслы направлены к человеку. Чувствуя рядом присутствие другого, человек легче идет на смерть. Человек не может без людей, и если он когда-нибудь достигнет других пла- нет, то и там скоро появятся ему подобные. В одиночестве человек не может найти спа- сения: нирвана – это прибежище слабых. Это я понял, находясь в океане, на пороге беско- нечности, может быть, на пороге вечности…» Видите, он уже готов был вернуться к людям, но не успел.
В чем-то я согласен с ним. Но в чем мы разные? Он так и не понял океана, он так и не почувствовал полного единства с ним, потому его одиночество было безнадежно. И в то же время уже на берегу он, как и я, не мог жить спокойно, как другие. Так и метал- ся между землей и океаном, между людьми и священным одиночеством. Может быть, в океане он лишь обманывал себя? А может, наоборот, я обманываю себя? А на самом деле я всю жизнь свою ищу человека? Вот расста- немся мы через несколько минут, но Вы есть где-то – и мне уже легче. И когда-то, может, в самую трудную минуту, может, перед смер- тью я вспомню Вас, что Вы обработали мою рану, а может, пытались врачевать душу мою, выслушав мою исповедь, что Вам не безраз- лична моя судьба. Кто знает, может, здесь я даже ближе к людям, чем там, на берегу?
Но все равно, если я доберусь до Фран- ции, там я долго не задержусь. Дострою свою посудину и сразу же уйду в кругосветное пла- вание: непременно хочется обогнуть штор- мовой мыс Горн… Впрочем, не знаю, я порой сам не знаю, зачем начинаю ставить перед собой, подобно другим, чуть ли не спортив- ные цели. Впрочем, сначала нужно добраться до Франции.
Я вижу, у вас даже нет радиостанции, – заметил странный пассажир.

Я принципиально ее не имею. Чтобы никто не переживал, если от меня вдруг долго не будет вестей. Чтобы никто не ждал от меня вестей! Чтобы никто не тревожился обо мне. Если между людьми нет истинной связи, за- чем связь такого рода?! Можете смеяться надо мной, но знаете, к какому я пришел выводу в результате многолетней жизни в океане? Что океан хочет подчиниться человеку. Каждое его движение сопровождается контрдвижением в пользу человека. Я полагаю, что так и Земля. И ей хочется подчиниться человеку. А человек этого никак не может понять. Он стремится ее завоевать. Мне кажется, что человек был заду- ман как ее заботливый добрый хозяин. Нет, не хозяин, для определения этого понятия нужно другое слово, которое, видимо, боясь, что до конца нашей встречи уже не остается времени, я не сразу могу найти. А человек ведет себя на ней, как завоеватель. Но ведь даже завоеватель порой относится к завоеванному бережно, как уже к своему. А человек ведет себя так, словно он завоевывает чужую планету… Верите, я по- нял это только в океане, а на земле над этим почему-то не задумывался. Может, кому-то эта мысль покажется сумасшедшей, но я все больше склоняюсь к тому, что сама Вселен- ная хочет подчиниться человеку. Может, для того он и был задуман? А может, эта только на первый взгляд сумасшедшая мысль относит- ся к таким понятиям, как смерть и вечность? Может быть, они тоже стремятся попасть под власть человека?.. Прощайте, вас ждут! – Оди- нокий моряк печально улыбнулся. – Спасибо вам!.. Подумайте над моими последними сло- вами!.. – Он взял в руки шест, чтобы оттол- кнуться от парохода.
Простите, последний вопрос, – остано- вил его странный пассажир. – Вот Вы сказа- ли, даже несколько раз повторили: человек был задуман… А кем, по-вашему?
Одинокий моряк усмехнулся:
Легче всего сказать, что Господом Бо- гом. Я знаю, что Вы сейчас думаете обо мне, но из деликатности не решаетесь сказать. Что многие в подобном мне случае находят спасе- ние, даже счастье, в служении Богу, в мона- шестве. Я знаю, что Он есть, но скорее умом,
чем сердцем, и, может, потому не чувствую Его участия в своей судьбе. И если Он все-та- ки есть, то виноват в этом не Он, а я. Может, потому и мечусь, что не чувствую Его опоры. Может, именно в этом моя беда? Пытаться силой заставить себя служить Ему – врать Ему и себе… А может, природа сама, исчерпав свои возможности эволюции, создала челове- ка, чтобы он продолжил дело ее, а получилось, создала на свою беду?.. Не знаю… Прощайте!.. Еще раз огромное спасибо! – запрокинув го- лову, крикнул он вверх, капитану…
Странный пассажир долго не уходил с кор- мы парохода, даже долго после того, как плот Одинокого моряка растворился в нечеткой полосе, разделяющей или, наоборот, соединя- ющей океан и небо…

Через пару дней пароход втянулся в порт шведского города Гетеборга, к которому он был приписан. Его пришвартовали рядом с еще более обшарпанным сухогрузом, на борту которого было написано «Уралмаш». Среди красивых свежеокрашенных кораблей он смотрелся как усталая ломовая лошадь среди породистых ухоженных скакунов.
Русский, – пояснил странному пасса- жиру капитан. – Теперь, правда, страну на- зывают не Россией, а аббревиатурой СССР, наподобие США. А самих русских теперь по- ложено называть советскими.
Странный пассажир распрощался с ко- мандой сухогруза, сойдя на берег, он остано- вился около расписания пароходов, хотя не знал, воспользуется ли им.
Рядом остановилась группа моряков с русского, или теперь, как ему сказали, со- ветского, сухогруза.
Какой-то пожилой моряк из другой, сто- ящей тут же группы моряков спросил по-рус- ски, вроде бы ни к кому конкретно не обра- щаясь, но так громко, чтобы слышали моряки с советского сухогруза
Интересно, это чья такая обшарпанная колоша? Как ее пустили сюда? Ей давно ме- сто на свалке.
Неважно, какой у парохода вид, – тоже громко, чтобы слышали другие, ответил ему

один из моряков советского сухогруза, хо- рошо сложенный широкоплечий парень лет двадцати с немногим. – Зато он под флагом самого прекрасного в мире государства!
Пожилой моряк, скорее всего, русский, в Гражданскую войну вынужденный поки- нуть Россию, уже серьезно спросил его:
Ты это говоришь на полном серьезе?..
Кто это вбил тебе в голову?
Ответ не пришлось долго ждать:
Это не надо вбивать в голову, это во всем мире прекрасно знают, и Вы, я думаю, тоже, но боитесь это признать!
Почему же у самого прекрасного в мире государства самые обшарпанные в мире ко- рабли? – усмехнулся пожилой моряк, скорее всего, русский, в Гражданскую войну вынуж- денный покинуть Россию.
Это временно, после навязанной нам войны, не все сразу.
Взгляд пожилого моряка, скорее всего, русского, был долгим, сочувственным. Так смотрят на тяжелобольного, не имеющего никаких шансов на выздоровление, но не по- дозревающего об этом.
Как звать тебя, если это не секрет? – спросил он молодого моряка с советского су- хогруза. – У вас ведь теперь все под секретом.
Никакого секрета нет, – вызывающе от- ветил молодой моряк с советского сухогруза, – Вадим Туманов, третий помощника капитана.
Конечно же комсомолец?
Конечно, – с гордостью заявил моло- дой моряк с советского сухогруза. – Я очень люблю свою Родину. И если понадобится, го- тов умереть за нее и за советскую власть.
Многим из вас придется умирать совсем не при тех обстоятельствах, которые ты себе воображаешь в своей юношеской наивности. Надеюсь, что все, что ты сказал – искренне, а не под контролем энкавэдэшника, в обяза- тельном порядке внедренного в экипаж вашего замечательного судна и сейчас стоящего среди вас. Дай Бог тебе не разочароваться в сказан- ном! Чую: ой, не легко тебе в жизни придется!
Я искренне желаю тебе всего лучшего, только скажу, что умирают за Родину, а не за власть, какой прекрасной она тебе ни казалась бы.
Странный пассажир запомнил, как звали молодого человека: Вадим Туманов. Он видел, что душа его была чиста, как первый снег. Он видел, что все, что говорил молодой человек, было искренне. Молодой человек, возможно, слышал о ночных арестах людей. И среди них были знакомые или даже друзья его родите- лей, но он не мучился сомнениями по поводу этих арестов: значит, так надо для будущего страны, значит, это действительно «враги на- рода». У него не было и малейшего представ- ления о глубине пропасти, которая разделяет страну ударных пятилеток и страну неведо- мых ему концлагерей и ссылок, которые как раз и ковали эти пятилетки. Мир казался ему предельно ясным. Он действительно был го- тов умереть за Родину и за власть Советов, эти понятия для него были неразделимы, оба они были для него одинаково святы.
Странный пассажир видел, что по жизни молодому человеку уже в ближайшее время с его бескомпромиссностью и прямотой, от- крытостью и доверчивостью придется жестко столкнуться с существующей в России дей- ствительностью.
Он еще раз повторил про себя, чтобы за- помнить его имя: Вадим Туманов.

Через какое-то время в газетах промель- кнуло мелким шрифтом сообщение, что Одинокого моряка 27 мая видели с греческо- го парохода севернее Азорских островов. Ма- ленькое судно, отчаянно борясь с волнами, медленно продвигалось на восток.
А всего через месяц в газетах появилось другое сообщение, что португальские моря- ки на скалистом побережье острова Флориш нашли разбитое суденышко странной кон- струкции и обезображенный труп человека. В металлическом пенале, обнаруженном на его теле, были документы. По ним установи- ли, что погибшего звали Рене Лекомб…

Глава 8. Восточный экспресс

«4 октября 1883 года впервые отправил- ся в путь знаменитый поезд “Восточный экспресс”. Это поезд класса люкс компании “Orient-Express Hotels”, который связывает Европу и Азию. Восточный экспресс изначально планировался не просто как средство передви- жения, а как средство для путешествия с ком- фортом. За более чем столетнюю историю легендарный поезд был неоднократно описан в литературе и кино. Чего стоит одно только знаменитое “Убийство в восточном экспрессе” Агаты Кристи.
Этот экспресс существует и сегодня. Вот некоторые цифры и факты этого замечатель- ного поезда. Поезд составлен из оригинальных вагонов 1920-х годов – времени расцвета же- лезнодорожных путешествий класса “люкс”. Вы всегда будете находиться под ненавязчи- вой “опекой” стюарда. Все блюда готовятся французскими поварами из самых изысканных и свежих продуктов. Ланчи и ужины подаются итальянскими официантами в одном из трех вагонов-ресторанов, выполненных в разных стилях – Lalique (Лалик), Etoile du Nord (Се- верная звезда) или Chinoise (Китаянка), – а за- втрак и послеобеденный чай будут поданы Вам в купе. В каждом купе имеется оригинальная раковина с горячей и холодной водой, а в ноч- ное время оно превращается в комфортабель- ную спальную комнату с мягкими полотенцами и накрахмаленным постельным бельем.
Гостям на выбор предлагаются два вида купе: на двоих и на одного. За считанные секун- ды купе превращается из гостиной (в дневное время) в комфортабельную спальню (ночью). Круглосуточные услуги стюардов доступны при помощи звонков, расположенных в каждом купе. В каждом купе электрические розет- ки международного стандарта на 230 вольт и 115 вольт (для электрических бритв) и инди-
видуальное отопление. Некоторые купе осна- щены персональным сейфом.
Курение в поезде запрещено». Из Википедии

Сидя на корточках в ожидании погрузки в окружении автоматчиков с собаками на- против железнодорожного состава с опле- тенными колючей проволокой окнами, на втором вагоне за паровозом, – первый, как и последний, в отличие от остальных, был пассажирским, для охраны, – Иван от нече- го делать читал-перечитывал крупно мелом выведенную каким-то шутником надпись:
«Восточный экспресс», а ниже в скобках:
«Берлин–Магадан». Иван по своему опыту знал, что железная дорога тянется через всю Россию только до Владивостока. Но также по своему опыту знал, что во Владивостоке путь большинства пассажиров подобных поездов не заканчивается.
Надпись, раскрывающую тайну необыч- ного маршрута поезда, увидел кто-то из стар- ших офицеров охраны, послышался мат: «Не- медленно стереть!» Суматошно стали искать тряпку или швабру и что-то вроде лестницы, потому что надпись была сделана высоко, почти у самой крыши вагона, наконец нашли два каких-то ящика, но надпись никак не сти- ралась, въевшись в шершавые доски вагона, пришлось затирать ее грязью, благо, что толь- ко что прошел дождь.
Иван был почти счастлив, он удачно про- шел через решето НКВД и СМЕРШа, кото- рые как на лотке золотоискателя отсеивали, кого куда определить: кого сразу в расход, кого на 10 или 25 лет лагерей, а кого отправить в Москву, на Лубянку, чтобы еще раз потря- сти на более частом решете – лотке судьбы. Офицеры так называемой Русской освободи-

тельной армии (РОА) и других русских фор- мирований в немецкой армии, численность которых, как потом Иван узнает, составляла около полутора миллиона человек, разумеет- ся, не дожили до «восточного экспресса», их расстреливали на месте. Но рядом с Иваном ожидали возвращения на Родину несколько уже пожилых офицеров и даже один генерал бывшей Белой армии, ушедших в вынужден- ную эмиграцию во время Гражданской войны и не воевавших на стороне Гитлера. Они не предполагали, что большевики так злопамят- ны, что будут сводить счеты через 20 с лиш- ним лет, им и в голову не пришло бежать куда подальше от победоносной Красной армии, которой даже сочувствовали. Так что почти счастлив был Иван: не определили в расход, не отправили на Лубянку, откуда, как гово- рят, мало кто возвращается, не дали 25 лет, а всего лишь 10.
Но все равно Ивана глодало беспокой- ство: скорее бы погрузили в «восточный экс- пресс», вдруг передумают, вдруг что всплы- вет из далекого прошлого, вдруг определят на Лубянку. И он, можно сказать, действи- тельно счастливо вздохнул, когда наконец их между двух рядов рвущихся с поводков овчарок одного за другим, подгоняя при- кладами автоматов, стали загонять в вагоны:
«Первый пошел!», «Второй пошел!»… Как-то непривычно, нет, не телятник, нормальный пассажирский вагон, даже на полках жидкие тюфяки, наподобие лагерных, набитые не- известно чем, может, на самом деле из эко- номии взятые из какого-нибудь брошенно- го немецкого лагеря. Пахло свежей хлоркой и еще каким-то густым химическим запахом, значит, обработали от вшей и блох и всякой другой заразы, значит, заботятся о них, зна- чит, нужны они Родине.
Вот и долгожданная Россия! Никому в мыслях не приходило называть ее СССР, только разве вслух. Все старались прильнуть к окнам, через которые мало что было можно увидеть, закопченным паровозным дымом, а может, специально замазанным. Отталки- вали друг друга, ничего не увидев, разочаро- ванно уступали место другим. Россия–СССР
мало отличалась от Польши, которая вслед за Германией осталась позади: порушенные войной дома, развороченная воронками от взрывов земля, бредущие с опущенной го- ловой люди, одни в одну сторону, другие на- встречу в другую, редкие железнодорожные ремонтные бригады…
Поезд монотонно постукивал на стыках рельс, не торопился, на больших станциях подолгу стоял в тупиках, ждал пополнения. А то перед последним вагоном с охраной подцепляли новый вагон, теперь уж обыкно- венный телятник с нарами и соломой, теперь грузились уже больше бывшие полицаи, свя- щенники, не оставившие службы при нем- цах, уголовники, бытовики, отдельный вагон был женский, куда попадали молодые жен- щины, сожительствовавшие с немцами или вынужденные работать в оккупационных ад- министрациях, в создаваемых немцами мест- ных органах власти.
Поезд монотонно постукивал на стыках рельс, не торопился. Иван тоже не торопил- ся: приговор ему зачитали за день до погрузки в «восточный экспресс», и теперь он своим убаюкивающим постуком через всю страну уже вел отсчет этим десяти годам, назначен- ным Ивану на искупление его не существу- ющих грехов… Несмотря на плохую даже по немецким лагерным меркам кормежку, это был словно курорт: никто никуда не гнал, не подгонял, не выматывал душу допросами, лежи себе и – в ус не дуй. С каждым часом, с каждым днем лагерный срок сокращался, было приятно осознавать, что впереди уже не 10, а всего уже 9 лет, 11 месяцев и 15 дней.
Так они и ехали вместе: бывшие красно- армейцы, виноватые в том, что попали в не- мецкий плен, одни, как и Иван, из Второй ударной армии того времени под Великим Новгородом; бывшие солдаты РОА, в боль- шинстве своем тоже бывшие красноармейцы, пошедшие в РОА из безнадеги, в противном случае умирай в лагере от голода; рядовые других русских частей, воевавших на сторо- не немцев; рядовые так называемой Украин- ской повстанческой армии, участь ее офице- ров не отличалась от участи офицеров РОА;

их сразу же расстреливали без суда и след- ствия, солдаты и офицеры Красной армии, за какие-то провинности осужденные военным трибуналом; рядовые казаки из так называе- мого Казачьего стана. Эти в Гражданскую во- йну, спасаясь от кровавого большевистского расказачивания, уходили за границу целы- ми семьями, хуторами. Люто ненавидя жи- дов-большевиков, они добровольно пошли воевать против Красной армии. И для них
«восточный экспресс», в отличие от Ива- на, не был «курортом», они не знали судьбу оставшихся в австрийском Линце своих жен и детей, которых при их аресте грузили в па- раллельные грузовики.

Только через месяц «восточный экспресс» достучал до Владивостока…
Иван впереди конвоира шел по гулкому ночному коридору владивостокской тюрьмы, его почему-то в числе двух десятков заключен- ных отделили от железнодорожного этапа. По- чему, оставалось только гадать, остальной этап сразу отконвоировали на пересылку «три-де- сять» на Второй Речке. Об этой пересылке, – Иван прошел через нее во время своей первой, довоенной ходки на Колыму, – своим попут- чикам «новобранцам» он рассказал много по- лезного, чтобы были ко всему готовы, вряд ли с того времени там что изменилось к лучшему, если не стало хуже, хотя хуже – некуда. Под сердцем снова засосало: раз в тюрьму, значит, какая-то неясность с ним, какие-то вопросы к его биографии, что его больше всего тре- вожило, значит, предстоят очередные допро- сы-вопросы, уточнения, и, как бы не залететь, как бы не подловили на чем.
В тюрьме их распределили по разным эта- жам, распихали по разным камерам, в конце концов Иван остался один. Он шел впереди конвоира по гулкому длинному слабоосве- щенному коридору. Где-то в конце его кто- то истошно кричал. При приближении Иван стал различать слова. Человек отчаянно и устало, – видимо, кричал давно, – с не- большими интервалами выкрикивал: «Ле- нин!.. – Сталин!..», «Ленин!.. – Сталин!..». От этого хриплого жуткого, усталого крика му-
рашки побежали по спине. Но ни Ленин, ни Сталин не слышали кричащего. Один боль- шевистскими мощами лежал в Мавзолее ря- дом с Кремлем, хотя завещал похоронить его рядом с матерью в Петрограде на Волковом кладбище, но его адепты были жестоки не только к своему народу, но даже к своему во- ждю, они обязали себя и всех в стране время от времени ходить к его трупу, как в церковь на исповедь, и посвящать около них в свою большевистскую веру юное поколение. Це- лый научно-исследовательский институт ра- ботал, чтобы как можно дольше сохранить драгоценный труп. Другой в этот момент раздумчиво курил трубку за высокой Крем- левской стеной, он любил работать ноча- ми, не давая спать всем своим сверху донизу подчиненным, которым мог в любой момент позвонить или даже затребовать к себе. И по- тому даже допросы заключенных в самых дальних от Кремля тюрьмах большей частью по заведенной традиции проводились преи- мущественно тоже ночами.
Конвоир открыл скрипучую железную дверь. Одиночка. Старый, видавший виды, набитый соломой, матрац, это уже родное. На столе кусок круто просоленной кеты или гор- буши. Надо же: эта традиция не изменилась с довоенной поры. Чтобы с голоду с непри- вычки наелся человек соленой рыбы, а потом мучился без воды, это простой и изощрен- ный метод пытки перед допросом…
Следователь задавал дежурные вопросы, шел по биографии до конца, потом неожи- данно повторял какой-нибудь вопрос из се- редины, потом выхватывал сначала. Потом опять откуда-нибудь из середины, пытаясь запутать Ивана, что-то смущало следовате- ля в его биографии. Но Иван четко и с виду равнодушно отвечал на вопросы, в резуль- тате не сбился, не залетел, не проговорился и был отправлен на пересылку «три-десять» по-прежнему Иваном Надеждиным. И тем самым еще больше сроднился с покойным тамбовским Иваном Надеждиным и как бы еще меньше стал чувствовать себя Иваном Лыковым, а иногда казалось: а может, он им никогда и не был.

И неожиданно на очередном кругу пред- лагерного ада, на очередной пересылке в порту Ванино, тоже являющейся своео- бразной станцией «восточного экспресса», тоже хорошо памятной ему, снова приближа- ющей его к великой русской реке-матушке Колыме, Иван встретил своего старого сола- герника – из тех первоначальных довоенных лагерных лет. Почти год работали они тогда в одной бригаде на вскрытии золотых россы- пей и спали на одних нарах.
И вот снова встретились. А было это так. Их этап подогнали к железным воротам Ва- нинской пересылки. Этап поджидало лагер- ное начальство в щеголеватой новенькой форме, в начищенных яловых сапогах, слов- но готовилось принимать парад или дорогих гостей, и так называемая комендатура, со- стоящая, как правило, из зэков, сотруднича- ющих с лагерной администрацией, на лагер- ном языке – «ссученных», или, еще короче:
«сук». Этап – около или больше пяти тысяч заключенных – окриком опустили на студе- ную осеннюю землю на корточки, шорох вол- ной с первых до последних рядов прокатился по колонне. Дождавшись, когда он стихнет, офицеры спецчасти стали неторопливо ко- паться в бумагах, своего рода накладных: сдал – принял. Из-за их спин неожиданно вышел человек тоже в новенькой щеголева- той офицерской форме, но без погон, тоже в начищенных яловых сапогах и громко на- звался комендантом пересылки. Обычно ко- мендант назначается тоже из заключенных, так легче управлять ими, и обычно он бывает одет как заключенный, но в этом заключен- ном Иван, к своему удивлению, узнал отпе- того бандита по кличке Фунт, знакомого ему по страшной Владивостокской пересылке
«три-десять», на которую его два месяца на- зад отправили из владивостокской тюрьмы.
«Надо же: раньше меня здесь оказался!» – про себя усмехнулся Иван. Он и раньше слы- шал об этом, теперь же у Ивана не было со- мнений, что Фунт с бригадой «ссученных» воров был одним из важных звеньев дальне- восточной системы лагерей. На пересылке
«три-десять» рассказывали, что Фунта с его
бандой переводят из лагеря в лагерь, чтобы он кровавыми методами, вплоть до массовых убийств, наводил там, особенно в штрафных лагерях, нужный администрации порядок. Прежде всего, «ссучивал» так называемых
«честных» воров, которые по своему неписа- ному воровскому закону не шли ни на какое сотрудничество с лагерной администрацией. Не выдержав издевательств, «честные» воры время от времени поднимали свирепые ско- ротечные бунты, кончающиеся, как правило, большой кровью. Порой к ним присоединя- лись, а иногда даже возглавляли эти отчаян- ные бунты, еще не потерявшие чувство соб- ственного достоинства вчерашние боевые офицеры, попавшие сюда прямо из окопов Великой Отечественной войны и только что закончившейся войны с Японией, у многих на гимнастерках еще не выцвели места от бо- евых наград и нашивок от тяжелых ранений. Меньше всего хлопот у лагерной власти было с политическими: бывшими партийными и советскими функционерами разных зве- ньев, или как их тут полупрезрительно назы- вали, «политиками». Они в большинстве сво- ем были безропотны, старались кучковаться отдельно от уголовников и всяких приспеш- ников немцев и прочего сомнительно люда, не вмешиваясь ни в какие разборки, правда, иногда устраивая между собой жаркие идео- логические диспуты. Редкие из них, оказав- шись в лагере, быстро прозревали и стано- вились обыкновенными советскими зэками, в остальной массе же «политики» по-преж- нему верили в идеалы мировой революции, как и в то, что они попали сюда по ошибке.
«Лес рубят – щепки летят», – оправдывали они свое нынешнее местонахождение: рано или поздно разберутся и выпустят их отсю- да и не просто выпустят, но и вернут преж- ние награды, и они снова встанут в боевые революционные ряды. Они никак не хотели поверить, что никакой ошибки тут нет, что Великий Кормчий, набрав силу, начал це- ленаправленно уничтожать ленинско-троц- кистскую гвардию, он или прозрел, или ему всегда были чужды идеалы мировой револю- ции, но до поры до времени он вынужден был

это скрывать. У него были свои планы на бу- дущее России, в которые он никого до поры до времени не собирался посвящать, и с эти- ми тайными мыслями, так до конца не разга- данный, а может, наоборот, как раз разгадан- ный, он умрет, или, как некоторые полагают, будет отравлен, по случайному совпадению в веселый еврейский праздник Пурим. Его положат в Мавзолей рядом с Великим Корм- чим Ульяновым-Лениным, но то ли Бог так рассудит, то ли адепты мировой революции отгадают его тайные мысли о будущем Рос- сии, только через какое-то время его с позо- ром вынесут из Мавзолея, как недостойного лежать рядом с вождем мировой революции и похоронят по-человечески рядом с Крем- левской стеной.

В свите Фунта Иван увидел тех же бан- дитов, которые были с ним на пересылке
«три-десять», где одновременно находились около 50 тысяч заключенных, прибывающих составами «восточного экспресса» со всей страны, здесь они сортировались, часть рас- пределялась по объектам побережья Охот- ского моря и Сахалина, другая часть уплы- вала на пароходах «восточного экспресса» в Магадан, на Чукотку, не случайно же на ва- гоне «восточного экспресса» было написано:
«Берлин–Магадан». Получалось, что, наве- дя порядок на Владивостокской пересылке, Фунт теперь находился в «служебной коман- дировке» в порту Ванино, чтобы, может, по- том отправиться для наведения порядка по другим пересылкам и лагерям северо-востока страны.
По спискам в первую очередь стали вы- крикивать «честных» воров. Первое, что Ивану пришло в голову: может, из уважения что изменилось с довоенного времени? Их оказалось одиннадцать. Их построили в ряд перед сидящим на корточках этапом около свежеврытого столба, на котором на толстой проволоке висел кусок железнодорожного рельса. По приказу Фунта к построенным по- дошел один из бандитов, держа в опущенной руке нож. Этап – около или более пяти тысяч зэков, – сидя в неудобной позе на корточ-
ках, и человек двадцать офицеров молча на- блюдали за происходящим. Назвали первого. К нему вальяжно подошел один из бандитов:
Звони в колокол! – приказал он.
Это была уже знакомая Ивану по довоен- ным временам процедура по «ссучиванию» так называемых «честных» воров – согласиться ударить по рельсу, значит, перейти из разряда никаким образом ни сотрудничающих с адми- нистрацией лагеря «честных» воров в разряд
«ссученных», или «сук», гласных и негласных помощников лагерного начальства.
Не буду!
Звони, падла! – бандит с размаху уда- рил парня кулаком в лицо. Рукавом телогрей- ки тот вытер кровь с разбитых губ:
Не буду!
Тогда бандит ударил парня ножом в жи- вот. Тот согнулся, упал под ноги бандиту, в конвульсиях дергаясь в луже крови. Офице- ры лагерной охраны невозмутимо наблюдают за этим.
Бандит, с ножа у него капает кровь, под- ходит к следующему:
Звони в колокол, «сука»!
Не буду!
Бандит ударяет парня кулаком, сбивает с ног, топчет сапогами, пока тот не перестает даже шевелиться, другие бандиты оттаскива- ют его, полуживого-полумертвого, в сторону.
Бандит подходит к третьему:
Звони в колокол!
Третий, опустив голову, побрел к столбу и ударил в рельс, за ним четвертый, пятый…
Ну вот, – усмехнулся Фунт, – а то же- манились, как девушки на выданье. Это вам словно крещенье Господне. Поздравляю!.. Потом спасибо мне скажете…
Только часа через три, пока всех не пере- считали – затекали ноги, холод полз из сту- деной осенней земли под телогрейку, – этап подняли и повели в зону, где опять по пе- рекличке разделили на две колонны. Иван оказался во второй.
К стоящему впереди Ивана крепко сбитому молодому парню лет двадцати подошел Фунт:
Старый знакомый! – усмехнулся он. – Я тебе на «три-десять» предлагал. Во второй

раз предлагаю, может, одумался, войдешь в комендантскую команду? Проживешь на- значенный срок хозяином своего положения, у тебя не будет другого начальства, кроме меня. Хочешь, будешь нарядчиком, хочешь – заведуй столовой.
Мы с Вами на эту тему уже говорили, – спокойно ответил парень. Ивана удивило его обращение на Вы. – Как Вы знаете, я – не вор, но я не смогу и не буду работать на тех, кто меня сюда посадил.
Иван ждал страшной разборки, как у столба с рельсом, за Фунтом стояли демон- стративно с ножами наготове двое бандитов… Но неожиданно разборки не последовало.
Наоборот, Ивану даже показалось, что Фунт те- перь смотрел на парня чуть ли не с уважением. Иван слышал, что когда-то Фунта самого, из- вестного по всем лагерям как «честного» вора, долгие годы не могли сломать, но кто знает, через что ему пришлось пройти, чтобы в конце концов согласиться стать «ссученным».
Но Фунт не отходил от парня:
Подумай, еще есть время, пока я здесь. Ты же подохнешь на Колыме, куда тебя от- правят. А тебя отправят не просто на Колыму, а за твою попытку побега из поезда в один из самых страшных штрафных лагерей. Оттуда мало кто живым выходит. Я видел списки. Еще можно списки переписать… Скажу по секрету: перед твоей фамилией галочка, что означает не только при попытке побега, при любом неподчинении стрелять без предупре- дительного выстрела.
Парень пожал плечами:
Спасибо за предупреждение, гражда- нин начальник! Как Вы знаете, я не вор, но работать на тех, кто меня сюда ни за что ни про что посадил, не могу.
Какое-то время помедлив, Фунт, хмыкнув, отошел от парня.
«Значит, снова Колыма», – с холодком по спине подумал Иван, хотя других вариантов вроде бы и не предполагалось.
Их колонну загнали в огромный длинный полутемный барак с нарами в три яруса, ко- торый не только за свои размеры получил на- звание «вокзал». Он на самом деле выполнял
функции вокзала: здесь распределяли заклю- ченных по лагерям по всему Охотскому побе- режью – вплоть до Магадана и даже севернее. В проходе между нарами, высоко, почти под самым потолком, висели на проволоках, слегка покачиваясь семь каких-то мешков. Иван не сразу сообразил, что это повешен- ные. Их головы, словно в задумчивости, были склонены набок, выпученные глаза равно- душно смотрели на проходящих под ними. Иван сразу понял, что это не самоубийцы. Это опередивший его Иван Фунт наводил тут в предыдущем, вчерашнем, – трупы еще не начали пахнуть – этапе порядок, «крестил» отказавшихся «ссучиваться», а не убирали их, видимо, в воспитательных целях, как для сегодняшнего, так и, возможно, для завтраш-
него или послезавтрашнего этапов.
И тут Иван увидел своего старого солагер- ника. Видимо, тот впереди его, предыдущим этапом снова, как и он, шел на Колыму, и вот Иван догнал его.
И обрадовался Иван неожиданной встре- че, словно брата родного встретил, в голове застучало: значит, выживают некоторые?.. А то все мелькают, мелькают лица – лишь за одно уцепишься, смотришь, на месте его об- ладателя на нарах другой, а тот уже где-ни- будь в приисковом отвале, в вечной мерзлоте, в лучшем случае, если летом, колышек с но- мером на прилагерном кладбище… А тут – надо же: жив! – с той довоенной поры, когда Иван только еще впервые, как говорят в про- стом народе, «пошел по жизни». Только со- всем поседел. Надо же: он, Иван, за это вре- мя навоеваться успел, в чужих лагерях, так похожих порядками на свои, родные, словно их одни и те же люди придумали, четыре года отчебучить. Порой утром проснешься и не сразу сообразишь, в каком раю пребываешь, в своем или чужом, пока не вернет тебя в ре- альность немецкая речь. Где тоже чуть ли не каждый день менялись соседи по нарам, и ни разу не было, чтобы вдруг однажды вернул- ся прежний сосед, – и вот надо же! И обра- довался Иван, и успокоился даже: будто бы домой вернулся, и надежда в беспросветном мраке засветилась, ведь выживают некото-

рые… Иван даже помнил его имя – надо же, столько лет прошло, да каких лет, наверное, каждый год был равен веку, – чего он толь- ко за эти годы-века видел-перевидел, словно в страшном сне, сколько людей за эти годы мимо него прошло, и все в одну сторону, а вот надо же – помнил!
Этап размещался, перемешивался с преж- ними, утрясался на новом временном жилье. То там, то здесь вспыхивали короткие вспыш- ки-ссоры из-за лучших мест. Иван заметил свободное место рядом со своим бывшим собригадником, может, потому никто его не успел занять, что как раз над ним висел, время от времени поворачиваясь из стороны в сторону, один из повешенных. И, стараясь никого не задевать, стал пробираться к нему.
Здесь свободно? – спросил Иван.
Свободно, – не взглянув на Ивана, бур- кнул его бывший собригадник.
Иван бросил на нары свой немудрый скарб, поскорее забрался на них, чтобы ни- кто из идущих по проходу следом не поза- рился на это место. Заметил, что недалеко от него, через проход наискосок, устроился парень, которого Фунт упорно агитировал в свою «ссученную» команду.
Здравствуй, Илья! – осторожно оклик- нул Иван своего бывшего собригадника.
Тот то ли не услышал, то ли сделал вид, что не услышал.
Они так и сидели какое-то время молча вполоборота друг к другу.
Здравствуй, Илья! – повторил Иван громче.
Тот настороженно слегка повернул голову на его радостную улыбку, ибо радостно улы- бались тут лишь сумасшедшие или «ссучен- ные» стукачи-провокаторы, промолчал.
Не узнаешь?.. До войны, семнадцать лет назад… В одной бригаде на золотой рос- сыпи…
Но и на этот раз хмуро отмолчался Илья, только вечером, после ужина, если его мож- но назвать ужином: пустая похлебка с куском хлеба, мало похожего на хлеб, заговорил:
С той поры не семнадцать лет прошло… Можно сказать, семнадцать веков. Напугал
ты меня, Иван. Я уж подумал, что ты с того света – за мной пришел. Я ведь думал, что ты давно уже сгнил в приисковом отвале, хоть на Колыме и не гниют. Может, в час Страш- ного суда нас и воскрешать легче будет: у дру- гих там, в теплых местах, одни кости, и тех, может, не осталось, а мы в полном ажуре, це- лехоньки, при мясе и прочем, только отогрей нас около какой-нибудь печи-буржуйки да в костюм определи непременно с галстуком. Может, при коммунизме торжественно отко- пают, правда, они воскрешения не обещают. Померещилось, думаю. Неужто за мной при- шел с того света: пора, мол, и тебе?.. Ведь как: месяц – и из бригады в сорок человек двое- трое остаются, среди них обязательно – я.
«Бессмертный, ты, что ли? – однажды в оче- редном лагере пришел на меня посмотреть даже начальник лагеря, полковник, и не пой- мешь, рад он или не рад этому, видимо, не вписывался я в какую-то их арифметику. – Ну, прямо как не вымерший, последний ма- монт!» С тех пор две кликухи, как два ордена, имею: Илья-Пророк и Последний Мамонт.
Последнего Мамонта помню, а кликуху Ильи-Пророка, видимо, уже после меня за- служил?
Нет, Иван. Кликуху Илья-Пророк я еще до лагеря получил, на Лубянке.
За что?
За неосторожные пророчества по поводу мировой революции, что она рано или позд- но закончится вот этими лагерями. Видимо, до сих пор помнят, простить не могут, сроки автоматически набрасывают. Не расстреляли, потому что в 31-м еще всех подряд не расстре- ливали, а когда начали расстреливать подряд, какой-то сатанинский план выполнять, я уже спрятался в лагере на Колыме в шахтном за- бое. Хорошо помню взгляд того гражданина полковника, благодаря которому я получил кликуху Последний Мамонт. Словно прочи- тал я его мысли: «Слишком много живешь, слишком много знаешь, вдруг времена пере- менятся, слишком опасный свидетель при земном Страшном суде будешь…» Боялся я, что устроят мне какой-нибудь обвал породы в шахте или пристрелят якобы при попыт-

ке побега, а то просто ночью «ссученные» или «беспредельщики» по заказу прирежут… А увидел тебя, и похолодело внутри. Поверье не только в колымских лагерях такое: помере- щится кто с того света, значит, весточку пода- ет – значит, твой черед пришел… А ты как вы- жил? Я, конечно, не забыл тебя, но думал, что ты давно в рудничном отвале…
Иван неопределенно пожал плечами:
Да вот – выжил… Они помолчали.
Значит, ты сегодня с пересылки
«три-десять» власовским да бендеровским этапом пришел? – не то спросил, не то утвер- дил Илья.
С ним, – подтвердил Илья.
Потому тут с утра такая торжествен- ность, начальство суетилось, готовилось, словно дорогих гостей встречать собралось.
Знаешь, Илья, хочу предупредить. Ты помнишь мою фамилию?
Как же, помню…
Теперь у меня другая фамилия, Илья. Будет перекличка, не удивляйся. Теперь На- деждин я. Имя – прежнее. Почему – не спра- шивай. Будет время, сам расскажу.
Понял…
Повешенный над ними от дыхания сотен тяжело дышащих людей вдруг медленно стал поворачиваться на проволоке вокруг своей оси в одну сторону, потом в другую, наконец остановился, и, скосив голову, так синич- ки по осени при первых холодах заглядыва- ют в окна, стал смотреть на Илью с Иваном, словно по заданию администрации пересыл- ки или просто из любопытства подслушивал их разговор.
Вчера утром повесили, – пояснил Илья. – Комендант Иван Фунт перед вашим этапом наводил порядок, чтобы знали, куда попали. Слышал о таком?
Как же! Знаком с ним по пересылке
«три-десять».
От спертого смрадного воздуха подташ- нивало.
А как ты к Власову попал?.. По убежде- нию, что ли? – В голосе у Ильи появились отчужденные нотки.
У Власова я был в Красной армии, пока он не сдался в плен. Потому меня тут, види- мо, не разобравшись, к власовцам и подвер- стали… Я в сорок первом в лагере записался добровольцем на фронт. В штрафбат, если помнишь, зэков набирали: искупать вину.
Меня не взяли, видимо, боялись, что к немцам перебегу.
Вспомнили тогда о нас без вины вино- ватых: о сидящих в лагерях, о раскулачен- ных, о так называемых спецпереселенцах, лишенцах, о всяком кулачьем и купеческом и другом классовом отродье… Оказалось, что все мы не такие уж враги, а частички велико- го русского народа: братья и сестры. Вели- кий Кормчий так назвал нас, когда прижало. За Кремлевской стеной от Гитлера не отси- дишься, вот он и призвал нас под ружье, хотя порой и ружей не хватало, не говоря о более серьезном оружии. Ну, что такое штрафбат, наверное, не надо объяснять, слышал, навер- ное?
Не надо…Наслышан…
Попал в плен. Работал в каменоломнях. Без колымской закваски, наверное, не вы- держал бы. Так что нет худа без добра.
Пригодилось?
Еще как пригодилось!
Значит, у Власова в так называемой Русской освободительной армии ты не был, не воевал? – вернулся к прежнему вопросу Илья. Видно было, что ему хотелось это вы- яснить до конца.
Звали, не пошел. Пригрозили расстре- лом, но я все равно не пошел. Немецкий офицер из лагерной охраны спас, что-то стал объяснять тем, что с Власовым приехали, в результате меня вернули в прежний строй. Как потом мне перевели, он сказал Власову:
«Ценный рабочий, таких мало, двойную нор- му выполняет». А как не выполнишь, ина- че с голоду помрешь, а так прибавка в виде дополнительного куска эрзац-хлеба, то ли опилки в нем, впрочем, что на «три-десять» выдавали, не намного лучше. Между прочим, власовскую РОА вместе с Великим Кормчим Гитлером наш Великий Кормчий создал, не- известно еще, у кого больше заслуг в этом

деле, объявив всех попавших в плен измен- никами Родины, независимо от того, как че- ловек попал в плен, может, тяжело раненный, без сознания, а может, по глупости генера- лов. А к тому еще: всякие ссыльные, раскула- ченные, как ты, понимаешь, мягко говоря, не очень-то его любили, многие из них добро- вольно пошли к Власову… Так в этом лагере до сорок четвертого и проработал, все в тех же каменоломнях. Только в начале сорок пятого меня перевели в другой лагерь, подальше от приближающегося фронта, почти на границу с Австрией. В апреле сорок пятого англича- не нас освободили. Некоторые, кто поумнее, в неразберихе смогли на Запад перебежать, кто потом в Уругвай, кто в Парагвай уплыли, кто еще куда дальше подался, чтобы замести свои следы, даже в Австралию. А я не пытал- ся: как это – Родину предать?! А оказалось, что по Колыме соскучился. И почти сразу, из Берлина напрямик, через всю страну «вос- точным экспрессом», во владивостокскую тюрьму, а из нее на пересылку «три-десять».
Что за «восточный экспресс»? – спро- сил Илья.
Видимо, какой-то шутник из охраны мелом на боку вагона крупно написал: «Вос- точный экспресс. Берлин–Магадан». Перед самой нашей погрузкой офицер энкавэдэш- ник, увидев, орал на своих подчиненных:
«Кто написал, мать-перемать? Узнаю, отдам под трибунал». И заставил солдат стереть. А написано высоко, с земли не достанешь, пока нашли на станции какие-то ящики вме- сто лестницы. Но уже весь состав знал, что едем «восточным экспрессом» и куда.
Да, раньше был такой комфортабель- ный поезд из Европы в Азию, – засмеялся Илья. – Еще в прошлом веке. – Толстосумы на нем катались.
А перед «восточным экспрессом» сна- чала СМЕРШ, а потом ребята из НКВД тряс- ли. Выясняли, не английский ли я шпион, хотя мы вроде бы на тот момент с англичана- ми вместе против немцев воевали.
А почему – английский?
Тебе, что ли, рассказывать, – на сей раз усмехнулся Иван, – как еще до войны дела
шили для отчетности, словно с потолка бра- ли, придумывали: кто немецкий, кто япон- ский шпион. Что первое в голову придет. Ну а насчет меня и придумывать не надо было: при освобождении из лагеря подарил мне ан- глийский солдат куртку, видел, что я в одной полосатой робе замерзаю, и зажигалку в при- дачу, отец у него до революции, видишь ли, в Россию, в Архангельск, матросом плавал. А я, дурак, ни куртку, ни тем более зажигал- ку не выбросил, с какими-никакими тро- феями домой приеду, у нас в России все это ведь в диковинку. Ребята из НКВД нашли ее у меня. Дождался я, дурак, в освобожденном лагере, пока его по согласованию с англича- нами энкавэдэшники оцепят. И началось. Думал, забьют насмерть, не выживу. Давно в душе согласился быть шпионом, а никаких доказательств привести не могу, чтобы пере- стали мордовать. И получил к прежнему, до- военному сроку еще десятку.
Дорого тебе обошлась английская до- брота! – недобро усмехнулся Илья.
Но ведь на самом деле: добра хотел ан- глийский солдат, пожалел, – как бы даже оби- делся Иван за английского солдата. – Про- стой рабочий, отец матрос.
Дорого обошлась России эта извечная английская «доброта»! – снова усмехнулся Илья. – И в революцию, и раньше от души при любой возможности России пакостила. И в эту войну союзнички до последнего дня тянули с открытием второго фронта. Откры- ли, когда мы уже сами справились, к дележу успели, боялись опоздать. Конечно, пода- ривший тебе зажигалку солдат, скорее, об этой грязной возне знать не знает. Но Англия по большому счету та еще сука. Англия всегда была главным врагом России. Сама с Росси- ей старалась не воевать, но натравливала на нее других. В том числе, подозреваю, и Гер- манию, как в Первую, так и в эту войну. А до того в результате дворцовых интриг подсуну- ла малахольному царевичу Николаю, буду- щему Николаю Второму, в невесты малахоль- ную немецкую принцессу с гемофилийной наследственностью по мужской линии. И уже этим был поставлен крест на романовской ди-

настии, а как потом оказалось, и на России. Дорого обошлась России его романтическая любовь. В свое время Англия организовала убийство императора Павла Первого, поз- же – убийство Григория Распутина, который предупреждал Николая Второго, что вступле- ние России в войну с Германией закончится для России катастрофой. Есть предположе- ние, что, видя неизбежность краха, Григорий Распутин готовил военный переворот, чтобы ради спасения России заключить с Германи- ей сепаратный мир, но за несколько дней до переворота его застрелил английский агент Освальд Рейнер при содействии российских масонов, махровых патриотов из Государ- ственной думы и некоторых родственничков царя, настаивающих на продолжении войны до победного конца. Тоже малахольный, но, в отличие от Николая Второго, хитрожопый английский король Георг под напором своего антироссийского окружения после Февраль- ской революции отказался принять, спасти от неминуемой гибели своего малахольно- го двоюродного брата Николашу… Англия и сейчас пакостит. Насколько я знаю, имен- но в Англии, не успела закончиться война, был разработан тайный план атомной бом- бардировки Советского Союза, масон Уин- стон Черчилль подталкивал к этому Америку. Мировое осиное гнездо, кажется, до сих пор находится в Англии. Если со временем оно и переместится куда, например, в Америку, Англия по-прежнему будет пакостить Рос- сии, как бы она ни называлась.
Может, ты и прав относительно ан- гличан, – помолчав, откликнулся Иван. – В зону английской оккупации, спасаясь от Красной армии, вышел так называемый Ка- зачий стан – казачий корпус вместе с семья- ми, который воевал на стороне Гитлера. Нет, не власовцы, этих он преимущественно на- бирал в лагерях военнопленных, утверждая, что РОА воюет не против России, а против большевиков за свободную Россию.
Но ты не пошел? – усмехнулся Илья. Иван тоже усмехнулся:
Некоторые пошли, чтобы не умереть с го- лоду или чтобы не быть расстрелянными. Я их
не осуждаю, тем более что Великий Корм- чий Сталин, как я уже говорил, объявил всех пленных, независимо от того, как они попали в плен, «врагами народа». Какая освободи- тельная армия, когда Власов приехал в наш лагерь с офицерами СС и хвалил Гитлера, а вчера еще командовал армией в Советском Союзе и был любимчиком у Великого Кор- мчего? Кстати, кто служил у него в Красной армии, а в немецких лагерях было немало таких, говорили, что солдата он в Красной армии не жалел, когда при отступлении, оставшись по разным причинам без коман- диров, солдаты выходили в тыл поодиночке или разрозненными группами на поставлен- ные им заслоны, их по его приказу без вся- кого разбора тут же расстреливали… Нет, Ка- зачий стан – это те казаки, что вынуждены были уйти в большинстве с семьями от вер- ной смерти за границу в Гражданскую войну, ты же знаешь, что их по приказу Троцкого уничтожали поголовно. Несмотря на то что они никогда не были гражданами Советско- го Союза и потому формально не подлежали выдаче, англичане, специально под каким-то предлогом придержав, сдали их Великому Кормчему. А ведь могли бы пропустить их дальше на запад, в американскую зону ок- купации, помочь перебраться куда-нибудь в Латинскую Америку. Казачий стан сво- им многотысячным табором: с семьями, со стариками, с малыми детьми расположился в ожидании судьбы в Австрии около города Лиенца. И англичане тайно от казаков сдали их. Конечно, неизвестно, как повели бы себя американцы. А казаки поверили, стояли, ждали. Вон, напротив, на третьих нарах казак с Кубани. В одном вагоне со мной сюда ехал. Жутко было слушать, что он рассказывал. В один день неожиданно окружили лагерь части НКВД вместе с армейскими частями. Рядовых казаков в одну сторону, офицеров в другую, семьи разлучали, детей буквально отдирали от матерей, многие офицеры стре- лялись, чтобы не попасть в большевистский плен, женщины с грудными детьми броса- лись с моста в бурную горную реку. Видя это, сдался НКВД командовавший Казачьим кор-

пусом немецкий генерал-лейтенант Гельмут фон Панвиц.
Немец? – удивился Илья.
Немец.
Надо же… А у Англии всегда одна зада- ча: любым способом как можно больше све- сти на тот свет русских, не важно, красных, белых ли, а еще лучше – русскими же рука- ми. И не раз у нее получалось.
Они долго молчали.
Ну и как, – усмехнулся Илья, – чьи ла- геря слаще?
И там, и тут сладко… Хотя, пожалуй, их против наших слабоваты, да в них, чужих, вро- де как сидеть и умирать не обидно, вроде как за Родину страдаешь. А тут – за кого?.. Прав- да, у немцев порядку больше. Первый лагерь, полевой, сразу после окружения, понятно: наскоро огородили предварительно выкопан- ное картофельное поле, конец сентября, спа- ли прямо на земле, хорошо, у кого шинелька или телогрейка, вроде нашей лагерной, только цвета зеленого. Было, неделю совсем не кор- мили, так мы все поле как свиньи перерыли в поисках остатков картошки. Вода – только дождь. Каждый день дождь, но никакой по- суды. А когда привезли в настоящий лагерь, идти мы уже от истощения не могли: все у них по линеечке. Что у меня было в нашей красно- армейской книжке: фамилия, имя, отчество, рядовой, размер шапки, сапог, выданы кальсо- ны, даже фотографии не было. А у них: фото- карточка, разумеется, фамилия, имя, отчество, но и место рождения, профессия, домашний адрес, имена жены, отца и матери, какими бо- лезнями болел. Немцы – народ аккуратный, хозяйственный, умерших с голоду, расстре- лянных так просто, как скот, не закапывают, где попало и как попало. На золу, на удобре- ния, на мыло перерабатывают, женскими во- лосами матрацы набивают. А если могилки, то обязательно нумеруют, в книгу учета заносят. Так что, в будущем, может, внуки и правнуки наших заморенных там солдат могилки своих дедов и прадедов посетить смогут. А у нас?!
А ты миновал, значит, этой судьбы?
Миновал, дал Бог! Впрочем, после Ко- лымы – чего не выжить?! Только вот что меня
гложет: больно уж похожи друг на друга те и другие лагеря – хоть в немецких и поряд- ка больше, и климат в Германии помягче, – словно один человек их придумал, может, тот, кто стравил немцев с нами, второй раз за полвека. Только, как понимаю, у нас лаге- ря немного раньше появились, может, пото- му у немцев порядка и больше, было, у кого опыт перенимать. Есть тут какая-то загадка.
Выходит, Колыма тебе нипочем, в огне не горишь, в кислоте не растворяешься. Ни пуля, ни снаряд на фронте тебя не взяли, а у немцев вообще, как в санатории жил?
Выходит так. Бог миловал. – Ивана стала раздражать полунасмешливая манера Ильи говорить.
В Бога веруешь, раз Его то и дело поми- наешь? Или так, вроде присказки?
Какая разница: верую – не верую, – нахмурился Иван. Не любил он таких разго- воров. Тем более что сам не знал, верует он или не верует. Хотя иконку-ладанку с неко- торых пор при себе держал: Николы-угод- ника, как потом выяснил. Был секрет у него по поводу этой иконки. От рожденья он был некрещеный, мать пыталась, а отец не дал. В комсомольцах ходил, не запишешь- ся в комсомол, никакого хода в жизни. Так Ивану жить и умереть бы некрещеным, толь- ко тогда, в Мясном Бору, шаря по мертво- му Ивану Надеждину, единственно в поис- ках документов, которые, как ему казалось, могли его спасти, наткнулся на эту ладанку. Он вздрогнул тогда, на какое-то мгновение замер и, без всякого сомнения, осторожно снял ее с убитого, боясь порвать тонкую нит- ку, которая оказалась очень крепкой, только годы спустя он узнает, что называется она гайтаном. И, обмыв ладанку в студеной бо- лотной воде, в которой они оба лежали, не- ожиданно поцеловал ее и надел на себя и пе- рекрестился, хотя до того ни разу в жизни не делал этого, а того, с кого снял ладанку, тоже перекрестил. Он сумел сохранить ее все эти неполных четыре немецких года, каких толь- ко шмонов не было. Было однажды: потерял сознание от побоев, что не выполнил днев- ную норму из-за простуды, очнулся под ле-

дяной водой из брандспойта, хватился, а на шее ее нет, и захолонула душа, даже жутко стало, а потом оказалось, что она – в сжатом кулаке. Он не знал ни одной молитвы, шеп- тал в самые тяжелые времена слова, которые сами шли на сердце, и все эти годы сомне- вался, правильно ли он тогда поступил. Пока не столкнулся на последнем году немецкого плена с таким же пленным, как оказалось, бывшим священником, которому почему-то сразу доверился и который сказал ему: «За всю свою жизнь впервые встречаю человека, который, сам окрестил себя. Но, учитывая особые твои обстоятельства, и за то, что не бросил ты его, забрав ладанку, а перекрестил на прощанье, как бы сделал его своим крест- ником, Бог давно простил тебя и принял к Себе. Но, чтобы не сомневался ты, давай еще покрестим: выйдем из барака под пер- вый дождь, дождь – он ведь из самого глав- ного святого источника на нас посылается. Это потом вода в Землю уйдет, чтобы святы- ми источниками и реками вернуться к нам. Бог так, дождями, каждый раз смывает с нас накопившиеся грехи, а мы не понимаем это- го. И, если уж не смывают грехи с нас дожди, так много их накопилось, тогда уж, разгне- ванный, посылает Он на нас ураганы. По- втори за мной три раз с поклоном: “Боже, милостив буди мне грешному!” И повторяй эту молитву как можно чаще, только с серд- цем, всякий раз, когда только возможно бу- дет. А другие молитвы сами на душу придут. Самые верные молитвы это те, которые не заучиваются, а идут из глубины сердца. Так ты теперь что ни на есть самый настоящий православный христианин. Даст Бог, встре- тимся, я тебя другим молитвам научу». Но не встретились. Жив ли? Может, сам Бог свя- щенника того к нему присылал?
Молчание затянулось.
Обиделся, что ли? – прервал молчание Илья. – Спросил потому, что заметил: здесь, за колючей проволокой, больше те выжи- вают, кто в Бога верует, независимо от того, есть Он или нет Его, или придумали Его для самообмана. Православные ли, мусульмане, буддисты, даже сектанты разные, особенно
же старообрядцы. Этим даже как бы в ра- дость лагерная пытка. Потому она как бы ни от сатанинской ленинской партии и Велико- го Кормчего Сталина, а как бы от Бога через партию и правительство, как бы таким обра- зом Он особую им любовь выказывает, чтобы потом, на том свете, наградить раем.
А ты? – в свою очередь спросил Иван.
Что – я?
Веруешь в Бога? Ведь тоже выжил. Даже кликуху Последний Мамонт заслужил.
А я?..– задумался Илья. – Не знаю. На Бога не надеюсь, потому как безмерно вино- ват перед Ним. Наверное, больше из любо- пытства живу. Что дальше будет? Хотя имею мечту насчет себя и насчет страны. И хранит, меня, наверное, не Бог, слишком много гре- хов за мной. Я, скорее, – результат биологи- ческого отбора, по Дарвину, хотя в теорию Дарвина не очень-то верю. Иногда думаю, может, по-разному: кто от Адама и Евы, а кто от обезьяны произошел, потому у нас на Зем- ле порядка и нет, потому во всем противосто- яние… У нас в роду все крепкие были, что по отцу, что по матери. Хотя тут много крепких не выдержало, куда крепче меня. А может, действительно, кто-то меня бережет? Иногда задумаюсь: а кому, кроме Бога, меня беречь? Только зачем, если я в Него не очень верую? Или Бог таким образом наказывает меня за грехи мои, что я тут обретаюсь уж который срок? И может, за то, что в Него безогляд- но не верую, Он не берет меня к Себе, таких Ему там не надо. Ведь я, наверное, один из десятков, сотен тысяч выжил, а может, из миллионов, если всех по всем лагерям да тюрьмам, да ссылкам посчитать. Это потом узнают, может быть, какие-нибудь археологи откопают, подсчитают, сейчас-то это под се- кретом, сколько нас через лагеря, через свои и чужие, а для нас они все свои, прошло, че- рез это чистилище. А еще через всякие ссыл- ки и спецпоселения… Меня, может, давно в специальных институтах, как Ульянова-Ле- нина-Бланка, изучать надо. Ведь здоровья тут мало, чтобы выжить. Большинство ведь тут как, кроме уголовников да бытовиков: «Меня осудили по ошибке…» – и ждут, когда с ними

разберутся, извинятся перед ними, снова по- садят за стол под красным сукном – и рвут себе нервы. А я знал, что никакой ошибки нет, давно все к этому шло, случайного ни- чего не бывает, тем более у нас, в России, из белены не вырастет пшеница, хотя порой бе- лена заменяет нам пшеницу, чтобы не поме- реть с голоду, и из нее пекут хлеб. Я с самого первого дня, как меня в первый раз взяли, а может, и раньше, понял, что долго терпеть придется, эта власть не на пару лет Россию накрыла крылом кроваво-красного цвета. Потому, в отличие от большинства попав- ших сюда, не изматывал себя надеждой или обидой, тем укорачивая себе жизнь. Не давал слабину душе, жене сразу же написал, что- бы с сыном отказались от меня. Я давно по- нял, что нынешняя государственная власть в России лишь бутафория. Может, сама того не подозревая, она всего лишь вроде наше- го лагерного начальства, исполняющего чу- жую волю. Попробуй оно, дай нам слабину, тут же окажется на одних с нами нарах. Вот, подозреваю, что и нынешняя власть в стране всего лишь вроде вертухаев на вышках, ведь даже название страны отменили, она теперь не Россией зовется, а вроде США, аббреви- атурой: СССР. Поделили страну, народы по живому на куски, потом, после этой власти, которой рано или поздно все равно конец придет, это ох какой большой кровью обер- нется! Икаться будет десятилетиями, а может, и столетиями. Ты думаешь, зачем нарезали из России пятнадцать или шестнадцать союз- ных республик? Чтобы в случае, если СССР будет помирать в агонии, можно было разо- рвать его на пятнадцать-шестнадцать неза- висимых опереточных государств, обману- тые народы которых будут видеть свои беды в России и ненавидеть русских. Я давно по- нял, что за нынешней властью стоит другая, тайная власть, а эта специально поставлена для сживания со света последнего настоя- щего русского мужика, чтобы от русского народа осталось лишь название, одни ош- метки, а под его именем жил совсем другой народ с вырванным русским сердцем. Вот ты рассказал, как англичане после войны сдали
Великому Кормчему Казачий стан. Кого не расстреляли, разбросали с большими срока- ми по лагерям, детям в детсадах и яслях дали другие фамилии, чтобы они забыли своих ро- дителей. Вчера отсюда морским «восточным экспрессом» ушел этап в Магадан, почти все с двадцатипятилетними сроками, там много было и казаков. И тут, среди нас, наверное, их немало. Ну, ладно, кто воевали вместе с Гит- лером против большевиков. Но, оказывается, уже во время войны НКВД вместе со СМЕРШ отлавливали по всей Европе русских бежен- цев времен Гражданской войны, которые не воевали в гитлеровских формированиях, по- рой даже тех, кто в подполье, в партизанских отрядах воевал против Гитлера. И вся Европа беспрекословно, даже с радостью их сдавала, мужественно отказалось выдавать, кажется, только маленькое государство Лихтенштейн. На Владивостокской пересылке я встретил человека, который попал туда после Тай- шетлага на строящейся Байкало-Амурской железнодорожной магистрали. Он рассказы- вал, что встретил там многих бывших русских офицеров, участвовавших в Гражданской войне, которых хватали в Югославии, Бол- гарии, Польше, Румынии, Китае, я не гово- рю уж о Германии. Заранее были составлены списки якобы опасных эмигрантов, по ним и работали ищейки. Некоторых расстрелива- ли прямо на месте: в Праге, Белграде, Софии, Берлине, Варшаве… Других этапировали с большими сроками в концлагеря в СССР. В лагере под Тайшетом он встретил бывшего генерал-лейтенанта Белой армии Сергея Ни- колаевича Войцеховского, который в Граж- данскую войну после смерти легендарного генерала Владимира Оскаровича Каппеля возглавил белые войска Восточного фронта в самую трагическую их пору, во время Си- бирского ледяного похода, о котором ты, конечно, не слышал, будет время, расскажу. В эмиграции, в Чехословакии ему, имеюще- му огромный опыт Первой мировой и Граж- данской войн, была вверена самая крупная группировка чехословацкой армии, которую он переформировал по своему усмотрению и усиленно обучал. В результате Чехосло-

вакия к 1938 году, к Мюнхенскому сговору, имела отмобилизованную, обученную и хо- рошо вооруженную армию, численностью в 1,6 миллиона человек, а с учетом резер- вов – до двух миллионов. Германия имела превосходство только в самолетах. В это вре- мя обстановка в Европе уже стала накалять- ся, реально запахло войной. Войцеховский начинает форсировать строительство оборо- нительных фортификационных сооружений вдоль чешско-германской границы. В ре- зультате на границе с рейхом Чехословакия стала иметь полосу мощных железобетонных укреплений. Пограничные укрепления были совершеннее хваленой немецкой линии Зи- гфрида или знаменитой французской линии Мажино. Гитлеровский фельдмаршал Кей- тель, который к началу Второй мировой во- йны возглавил верховное командование вер- махта, потом признавал, что на преодоление этой оборонительной полосы немцы могли бы потратить полгода, и неизвестно, прео- долели ли бы они ее вообще. Войцеховский предлагал дать военный отпор Германии, но правительство Чехословакии струсило.
Так вот что касается РОА: Гитлер перво- начально предложил возглавить ее не генера- лу-предателю Власову. Гитлер долго не согла- шался утвердить бывшего любимца Великого Кормчего на должность командующего РОА, резонно отвечая суетящемуся по этому по- воду Геббельсу: «Предавший один раз, пре- даст и во второй». И даже в конце концов поддавшийся на уговоры и подписав приказ о назначении Власова командующим РОА, категорически отказался от встречи с ним. Первоначально предложение возглавить РОА было сделано как раз Сергею Николае- вичу Войцеховскому, который, как и генерал Деникин, отказался сотрудничать с Гитле- ром. Ответ генерала Войцеховского был ре- зок и короток: «Я большевиков ненавижу, но воевать против русского солдата никогда не буду», за что он, живущий тогда в Праге, стал поднадзорным гестапо. А ищейки НКВД и СМЕРШ, вошедшие в Прагу вслед за по- бедоносной Красной армией в мае 45-го, несмотря на то что Войцеховский был воен-
ным министром подпольного правительства Чехословакии, по-большевистски отблагода- рили его за этот отказ: арестовали и теперь со сроком 10 лет гноят в концлагере под Тайше- том. А у него еще с Первой мировой войны язва желудка. Из-за нее он не может работать на так называемых общих работах. Сочув- ствующие ему врачи, такие же лагерники, и кое-кто из лагерной администрации – не все же они звери, и мы с тобой встречали разных, хотя всех их старались сделать зверя- ми, – его, как инвалида, пристроили санита- ром в лагерную санчасть. Мне говорили, что мечтает, несмотря ни на что, выйти на волю, не подозревая, что, если и вытянет свою де- сятку, ему автоматически добавят новый срок, таких коммунисты не выпускают.
На БАМе же, в другом лагере, он встретил бывшего врангелевского генерала Бредова, который в Болгарии был директором прию- та русских беженцев. История этого прию- та такова. Молодые прапорщики, поручики в составе русской армии воевали на Шипке в 1877 году, по призыву Ивана Сергеевича Аксакова освобождая Болгарию от многове- кового османского ига, и уже полковниками и генералами после Гражданской войны, спа- саясь от большевиков, страшным Русским исходом, вернулись сюда и доживали здесь свой век. Благодарная Болгария приютила их. Генерала Кутепова они выкрали в Пари- же, генерала Врангеля отравили в Брюсселе… Порой начинаю думать, что главная власть, которая прячется за большевиками, находит- ся даже не на Земле. Может, за ней стоит сам Сатана, если веровать в Бога? А может, Бога давно уже нет? Может, там, как у нас в Рос- сии, тоже произошла революция, может, еще раньше нашей, когда против Бога восстали соблазненные Сатаной ангелы, и Бога там тоже давно отменили, и на Его престоле си- дит Сатана? Или Бога ритуально убили, как последнего русского царя, а в Него на Зем- ле все еще продолжают веровать? Его давно уже нет, или Он томится в каком небесном концлагере вроде нашего с названием «Же- ланный», был такой, если помнишь, может, и сейчас ждет нас. Может, Бог бессрочный

срок тянет на каком небесном лесоповале или в шахте, а в Него на Земле все еще ве- руют? Иначе как бы Он мог попустить на Земле такое? Кощунствую, конечно, значит, по-настоящему не верую. Но хочу веровать. Страшно ни во что не верить и ни в кого не веровать. Страшно, если все на Земле разом узнают, что Бога давно нет. Что Его отменили большевики-ангелы во главе с Сатаной. И по инерции какое-то время Земля еще крутится, вертится, а потом все разом рухнет… Прости, Господи! – Илья трижды перекрестился.
На самом деле, странно как-то получа- ется, – усмехнулся Иван. – Русского мужика как бы с двух сторон уничтожают. С одной стороны Гитлер, а с другой – Великий Корм- чий, или кто стоит за ним, силой русского мужика покончив с Гитлером. Я надеялся, что после войны что-то изменится… Кончи- ли бы уж разом!
Войнами, убедились, нас не возьмешь. И тевтонцы, и Наполеон, и теперь вот Гитлер, и до них не раз пытались. Потому нас будут изводить по-другому, изнутри: самых силь- ных – лагерями, ссылками, остальных, уже слабых духом, уже оторванных от корней, уже нерусских по духу, как бы бывших русских, будут соблазнять из-за забора сладко ядови- тыми конфетками в блестящих обертках, как когда-то папуасов. А разом кончать нельзя! Может, по плану нас в несколько десятков лет изводить будут, постепенно. Кому-то ме- шаем мы на планете. А разом – нет! Ведь всех враз сведешь, даже сапоги новым барам чи- стить некому будет… А ведь кому-то надо зо- лото бесплатно добывать, тот же алюминий, на котором мы с тобой тоже корячились, лес рубить… Это потом нас постепенно будут за- менять узбеками, таджиками, китайцами вся- кими. Потому мы, как народ, потеряем жажду жизни, равнодушие к будущей русской судь- бе серым туманом обволокет нас, женщины престанут выходить замуж и рожать переста- нут, и убывать мы будем по миллиону в год… Еще в тридцать первом, когда меня в первый раз взяли, совершенно невиновного, мне все стало ясно. Впрочем, еще раньше. Вот я и приготовился жить, по крайней мере, сто лет,
а может, и больше. Я знал, что кончится один мой срок – добавят другой, третий, пока не загнусь. Так и случилось. Меня даже на пере- суд в Москву только вот в этот раз вызвали, чтобы там без суда в кабинете начальника Бутырки зачитать новую бумажку. Правда, не зря в Москву съездил, потому как с сосе- дями по камере мне повезло: за три месяца, можно сказать, прослушал целый ряд лекций по разным наукам. Одно только знакомство с профессором науки кибернетики, которую большевики определили в разряд буржуаз- ной, чего стоило! Его незадолго до этого из- за границы выманили. Он ввел меня в курс последних и не последних событий и веяний в стране и в мире, я как бы курсы повышения квалификации прошел. По многим вопросам он меня просветил, жизнь его тоже заставила тренировать память, многое помнить наиз- усть. Да и другие соседи были не из дураков, со светлыми головами. Так что не зря в Мо- скву съездил. Да еще прокатился бесплатно, как ты точно определил, в «восточном экс- прессе» до Москвы и обратно, на станциях в мутное окно старался увидеть, что в стране изменилось. А в ней ничего не изменилось, по крайней мере, почти все в черных лагер- ных телогрейках ходят, отличаются только те, кто не износил до конца военную форму А так все в черном. Словно вся страна в тра- уре. Так что хорошо съездил, благодарен на- чальству. А обычно: подходит очередной срок к концу, меня вызывают в лагерную контору, в руки суют очередную бумажку, уважительно так, обязательно на Вы: «Распишитесь! Вам три года добавили». Потом пять. Потом снова три… Потому как они знают, что исправить, перевоспитать меня невозможно. Заклинило кого-то на мне. Потому я не рву себе душу, как большинство. А сжал ее в комок. И по- тому я не соблазнялся, как большинство: выполнишь, надрываясь, в день две нормы – скосят срок. Не курил, не переедал, не чифи- рил, мухомором не травился, писем родным не писал и писем от них не ждал. Очень мне хочется увидеть, чем это, в конце концов, кончится? И может, уже недолго ждать? За- мечаю, суетливы стали лагерные начальни-

ки в последнее время, чуть ли не вежливы. Чуют: что-то непрочно наверху. Бога-то они отменили, а смерть все равно им не подвласт- на. Я думал, что они покрепче, что на дольше их хватит. Лишь бы меня, как многолетнего свидетеля, втихомолку не убрали.
Вот ты говоришь: не переедал. Разве тут можно переесть? – усмехнулся Иван. – Или тут что-то изменилось?
Как будто ты раньше ни разу не видел: выпустят из-под земли, из забоя доходяг в так называемый санаторий, перед тобой куча мерзлой брюквы или пересоленной рыбы – ешь до отвала. И набрасывались. И раздувало животы. А я знал – мне надо выжить. Во что бы то ни стало выжить! Кто-то же должен вы- жить, хотя бы для того, чтобы рассказать обо всем этом!
Кому? – усмехнулся Иван.
Да если на Земле уже некому, просто за- драть голову в небо и закричать, может, где-то там, далеко-далеко, кто услышит. Что есть та- кая планета Земля, что творится на ней такое, оберегитесь, пока не поздно, что-нибудь де- лайте, стройте какой-нибудь заслон, китай- скую стену, пока эта зараза не добралась до вас… Умереть легче всего. Того они и добива- ются. А ты вот назло им выживи! Чем меньше надежды, тем больше надо стараться выжить. С кого-то же должен начинаться будущий русский народ. А я верю в него, несмотря ни на что. Выжили же после монгольского ига, но это пострашнее. Монголы обложили на- род тяжелой данью, но не трогали душу, а эти, наоборот, в первую очередь уничтожают душу. Я ж тебе говорю, суетливы они стали, нервные какие-то. Вроде война кончилась, радоваться бы, а они… Чую, скоро там, наверху, начнут уничтожать друг друга, как в двадцатые, а по- том в тридцатые годы. Словно чуют конец свой. Нет, не вина, не совесть их прижимает к земле, такого чувства они лишены. А чуют они приближение конца своего. И одни еще больше звереют. Другие, наоборот, начина- ют заигрывать с зэками, с народом на всякий случай. А вдруг: все перевернется, если не до обратного, то хотя бы повернется другим боком? Я смотрю на все это и злорадствую,
чувствую, что чего-то они не учли. И до это- го времени, во что бы то ни стало, нужно до- жить. И не просто любопытно увидеть, чем это закончится, а увидеть, что после этого будет. И не просто посмотреть со стороны. А может, встать в ряды проснувшихся остав- шихся русских и нерусских и будить других. Может, начнется что-то настоящее, если сно- ва не подсунут народу какого-нибудь Ульяно- ва-Бланка в кепочке. Вот моя вера. Вот по- чему я живу до сих пор. И почему собираюсь жить дальше. Понятно я тебе объяснил? Хотя раз ты выжил, не хуже меня знаешь. Вый- дешь отсюда, обязательно женись, несмотря на твои годы. Тебе еще не поздно. Будут доче- ри, не останавливайся, дождись сына, хотя бы одного. И вложи в него свою душу… Выжить надо, несмотря ни на что. Я, конечно, не тол- стовец, но иду я как-то в культпросветчасть, после шахты чуть ноги волочу, грязный, за- росший: дай, думаю, газетку почитаю, там между строк можно кое-что важное вычитать. На пороге – блатарь-«беспредельщик». Ни с того ни с сего – меня ногой в грудь. Я не стал отвечать, хотя мог убить его одним ударом, и молча уползать не стал. Поднялся и спра- шиваю: «За что? Давай поговорим». Удиви- тельно: послушал. Разговорились – и поняли друг друга. И даже следователи в первый мой арест – девять из тринадцати, которые бились со мной, вынуждены были передо мной пасо- вать. Конечно, знаешь, был такой великий русский писатель Лев Николаевич Толстой, он поставил себя умнее Иисуса Христа и даже пытался заменить Его собой и проповедовал теорию непротивления злу насилием. Я да- леко не сторонник его теории, даже, может, наоборот, но не всегда нужно лезть на рожон. Иногда ради будущего и через себя нужно пе- реступить, вытереть о себя ноги, только душу надо свою спасти.
Ты помнишь отца Павла Флоренского, перед которым заключенный из встречно- го этапа встал на колени? – спросил Иван, сколько времени прошло, а не давал ему по- коя тот случай. – Кажется, году в 40-м, уже перед войной. Вырвался из колонны, упал перед ним прямо в грязь на колени, не обра-

щая внимания на бросившегося к нему кон- воира: «Благослови, батюшка, отец Павел Флоренский, если не на жизнь, то на смерть! Без покаяния умереть страшно…» Я тебя еще спросил: «Что, его с Соловков к нам на Ко- лыму этапировали». А ты отмолчался.
Запомнил ты его? – улыбнулся Илья.
Как не запомнить?! Все эти годы перед глазами.
Илья помолчал.
Может, не надо тебе этого говорить. Но это был не отец Павел, а если и отец Павел, то не Флоренский. Скорее, обыкновенный, как мы с тобой, зэк, не отказавшийся от его име- ни. Может, даже и священник отец Павел, но не Флоренский. Это легенда: что то один, то другой якобы встречал его на Колыме. На самом деле никогда не был он на Колыме. В Сибири был, южнее нас, на строительстве Байкало-Амурской железной дороги, кото- рую тоже наш брат-зэк строит, а оттуда его прямиком этапировали на Соловки. Осенью 1937-го его с Соловков выдернули на пересуд в славный город Петербург, который в патри- отическом раже в Первую мировую войну переименовали в Петроград, а большевики потом в Ленинград, и оттуда на Соловки он уже не вернулся. На Соловки лишь пришла бумага, что на пересуде он был приговорен к высшей мере наказания и что приговор сра- зу же был приведен в исполнение. Тоже сво- его рода ритуальное убийство, могли бы на Соловках расстрелять, нет, в Ленинград по- тащили. Петербург–Петроград не случайно в Ленинград переименовали, может, потому в войну ему такая страшная доля досталась, да и сам Петербург на костях встал… Отца Павла Флоренского расстреляли в Петрогра- де–Ленинграде в декабре 1937-го.
Но, может, это слух? – с надеждой спросил Иван.
Нет, Иван. На одной из пересылок я встретил человека, которому доверяю боль- ше, чем себе, с которым отца Павла Флорен- ского этапировали с Соловков и который в Петербурге–Петрограде–Ленинграде был с ним в одной камере, ему на пересуде 8 лет добавили. И был свидетелем, когда отца Пав-
ла вызвали на пересуд, с которого тот в каме- ру не вернулся. И надзиратель потом сказал, забирая его вещи, что прямо тут в тюрьме со- стоялось заседание тройки, в три минуты ре- шили, зачитали приговор и тут же, не заводя в камеру, расстреляли… А перед этим, пред- видя свое будущее, отец Павел Флоренский посвятил того человека в великую тайну, ко- торую, кроме него, знали еще только трое, и этот человек не знал, живы ли еще те трое. Отца Павла расстреляли еще в 1937-м, но народ не мог смириться с этим, потому что нужен он был людям, особенно здесь, за ко- лючей проволокой, и родилась легенда, что не расстреляли его в Ленинграде, а этапиро- вали на Колыму. Может, даже, что в НКВД эту легенду запустили, чтобы скрыть расстрел перед Западом, перед которым большевики время от времени книксены делают. Если в Москве на Лубянке или в Петербурге на Гороховой, когда годовую бухгалтерию под- водили, и выходило, что слишком много на местах за год палачи-стахановцы перестре- ляли, в раже перевыполнили план, надеясь на премии или даже на награды, излишки начинали раскидывать по статьям и по го- дам. Одни якобы умерли по болезни, другие переведены в другие лагеря и еще здравству- ют, где запланированы умереть на следую- щий год, третьи – еще через год или даже через несколько лет. Не знаю, как на самом деле было, только пошла по стране легенда: что якобы то в одном, то в другом лагере его видели, и уже не только на Колыме, но и в других местах и даже одновременно в разных местах. Уже давно отправленный в мир иной, он все еще поддерживал дух в людях. И види- мо, находились люди, которые, рискуя, брали на себя его имя, зная, что его здесь, на Земле, давно нет. И никакой выгоды в этом само- званстве не было, наоборот, была большая вероятность, если не получить пулю за такое самозванство, то увеличить срок. Или, по крайней мере, не отказывались, когда в них признавали отца Павла. А признать было не- сложно, потому как большинство зэков ни- когда не видело его в лицо, как и редко кто видел его фотографию. Вот и ты без всякого

сомнения поверил, что встретил отца Павла Флоренского, признал его в том человеке, перед которым другой, рискуя быть пристре- ленным, вырвавшись из колонны, опустился в дорожную грязь на колени, а тот, которого приняли за отца Павла, не стал отмахивать- ся от него, не стал убеждать, что он совсем не отец Павел Флоренский и что даже не свя- щенник, а тоже, рискуя быть пристреленным на дорожной обочине, на время вошел в его образ и, перекрестив, укрепил в духе не толь- ко опустившегося перед ним на колени…
Но он же назвал его не просто отцом Павлом, а отцом Павлом Флоренским. И по- том после карцера говорил мне, что это – не кто иной, как Павел Флоренский, что он сра- зу узнал его, что раньше он видел его на од- ной из пересылок.
А ты вот помнишь его, этого отца Павла Флоренского, как он выглядел?
Ну как же: высокий, статный, открытое русское лицо, русые волосы, рыжая борода…
Вот в том-то и дело, что не рыжая. Па- вел Флоренский был невысокого роста, и об- личьем нерусский. Потому как был полуар- мянином, и волосы, и борода были у него темные, если не сказать, смоляные.
А у меня, как сейчас, перед глазами, – вспоминал сразу поникший духом Иван, – холодный моросящий дождь-полутуман, вдруг вытянувшаяся из него встречная ко- лонна таких же заключенных поравнялась с нами, и шедший впереди меня мужик вдруг вырвался из нашей колонны и опустился пря- мо в грязь перед ним на колени. Произошло замешательство, обе колонны остановились. Охрана заволновалась, ближайший конвоир сорвал с плеча винтовку, дернул затвором, но «отец Павел» прикрыл собой вставшего перед ним на колени. «Убери!» – негромко, но строго сказал он вертухаю, и тот неожи- данно послушал его. «Отец Павел» поднял на ноги опустившегося перед ним в грязь быв- шего человека: «Благословляю на жизнь! Бог давно простил твои грехи. Крепись духом, выживешь!» – и толкнул обратно в нашу ко- лонну. – Крепитесь! Выживем!..» – крикнул
«отец Павел» уже всем в обеих колоннах.
Орали начальники конвоев: почему встали колонны, заходились в лае овчарки, прозвуча- ло несколько предупредительных выстрелов в воздух. Спрятав подальше в середину опу- стившегося на колени, тронулась наша колон- на, за ней и встречная, наконец разошлись, и все улеглось. Растерянно-злобно шел ря- дом с нашей колонной с винтовкой наготове вертухай, проворонивший выскочившего из колонны доходягу, все выискивал его глазами среди нас, наконец нашел: «Ну, погоди, мать твою, вечером поговорим…» И, по всему, не мог объяснить и простить себе своей расте- рянности перед тем зэком из встречного эта- па, перед которым доходяга, рискуя жизнью, упал на колени: почему он, старый служака, сержант-сверхсрочник, беспрекословно под- чинился, словно начальнику конвоя, его спо- койному требованию опустить винтовку, хотя имел право пристрелить и того и другого, но он тогда, словно загипнотизированный, опу- стил винтовку и сделал несколько шагов на несколько шагов в сторону.
Павел Флоренский не просто священ- ник, – сказал Илья, – а выдающийся бого- слов, то есть церковный ученый, основной его труд, сделавший его всемирно известным
«Столп и утверждение истины». Иначе гово- ря, это философия всеединства мира. Хотя, еще не закончив эту работу, он уже считал ее пройденным и в какой-то мере, может, даже ошибочным этапом в своей жизни. У него даже были мысли вообще не публиковать ее. Но хорошо, что этого не случилось. Через эту его работу многие и многие из нашей гнилой интеллигенции пришли к Богу. Он предварил ее эпиграфом: «Познание делается любо- вью». Он и меня, тогда, можно сказать, еще полного атеиста, приблизил к вере.
Как-то странно: столб и утверждение истины, – засмеялся Иван. – Что за столб? Не телеграфный же или тот, на который крепят колючую проволоку? Который та- ким образом вместе с колючей проволокой утверждает истину?
А ты не без юмора, – тоже засмеялся Илья. – Ты недалек от истины. Наши столбы с колючей проволокой утверждают истину

коммунизма: все вместе, все равные и потому счастливые за колючей проволокой. А вожди коммунизма по ту сторону колючей проволо- ки, и они по-своему тоже привязаны к ней, тоже по-своему, заключенные… Столп, в от- личие от столба, пишется через «п», грубо – это тот же столб, только большей величины, это, скорее, колонна, башня. Например, у Пушкина: «Вознесся выше он (памятник) главою непокорной Александрийского стол- па». И человек может быть столпом. Сам Па- вел Флоренский как личность своего рода был столпом, который, даже мертвый, явля- ется опорой для многих. У Флоренского же столп – это, скорее, непоколебимые основы веры. Но, повторяю, нельзя судить об отце Павле Флоренском только по этой работе, она родила в нем мысли, которые он не успел до нас донести. Название «Столп и утверж- дение истины» отец Павел взял из Еванге- лия, из Первого послания к Тимофею свя- того Апостола Павла. Ты когда-нибудь читал Евангелие?
А где и когда я мог его читать?!
Да, за чтение его до сих пор сажают за колючую проволоку, хотя уже не расстрели- вают. Так они его боятся. Чтение Евангелия, или Библии, у многих переворачивает жизнь. Для многих же вроде меня, испорченных рационализмом, это до поры была, скорее, великая художественная литература. Об- раз Христа: то ли был Он, то ли не был, для меня до недавнего времени был, может, все- го лишь художественный образ, на который нужно равняться, своего рода жизненный идеал, выраженный через Него. Но кто выра- зил через Него этот идеал? Как ни крутись, за ним встает образ Бога… Но что самое порази- тельное: отец Павел, Павел Александрович Флоренский, был выдающимся математи- ком, инженером, искусствоведом.
Но нас столько убеждали, что наука противоречит Церкви.
Церкви, как административному орга- ну, она, может, и противоречит, но не Богу. Павел Александрович Флоренский мог избе- жать лагерной судьбы. И соответственно рас- стрела. В отличие от нас, сирых, мог спокой-
но уехать за границу, как сделали многие из его окружения. Но он остался. Остался с то- бой и со мной. По его мнению, кто-то должен был остаться, чтобы не образовалась духов- ная пустота. А во скольких он укрепил наде- жду, даже уже будучи в ином мире, даже если и нет того мира. И, как выясняется, и тебя если не держал, то поддерживал на этом свете. Мое сознание где-то на грани миров, атеист во мне не перестает бороться с челове- ком безусловной веры… Другие уехали, а он остался с родным народом. Я их не осуждаю, их здесь ждала та же смертная участь, а там они продолжали работать на будущую Рос- сию, в которую продолжали верить. Но, как бы то ни было, они уехали. Один из них, за- мечательный русский философ Сергей Нико- лаевич Булгаков, испивший до дна горькую чашу изгнания, писал об отце Павле, Павле Александровиче Флоренском: «Не умею пе- редать словами то чувство Родины, России, великой и могучей в судьбах своих, при всех грехах и падениях, но и в испытаниях сво- ей избранности, как оно жило в отце Павле. И, разумеется, это было не случайно, что он не выехал за границу, где могла, конечно, ожидать его блестящая научная будущность и, вероятно, мировая слава, которая для него и вообще, кажется, не существовала. Конеч- но, он знал, что может его ожидать, не мог не знать, слишком неумолимо говорили об этом судьбы Родины, сверху донизу… Можно ска- зать, что жизнь ему как бы предлагала выбор между Соловками и Парижем, но он избрал Родину, хотя то были и Соловки, он восхотел до конца разделить судьбу со своим народом. Отец Павел органически не мог и не хотел стать эмигрантом в смысле вольного или не- вольного отрыва от Родины, и сам он и судь- ба его – есть слава и величие России, хотя вместе с тем и величайшее ее преступление».
А откуда ты здесь знаешь, что он там, заграницей, сказал? – не то удивился, не то засомневался Иван.
Илья внимательно, даже настороженно посмотрел на него, но потом улыбнулся:
Столько лет по лагерям и нарам и не зна- ешь, что не надо задавать подобных вопросов.

Так я могу, черт знает, что о тебе подумать, за стукача принять… Я же тебе говорил, что три месяца в Бутырке, куда меня этапировали на пересуд, не прошли для меня даром благодаря соседям по камере. Я не знаю, поймешь ли, но слушай, если интересно… Честно гово- ря, я сам не все понимаю. Время от времени мне нужно это кому-то объяснять, на самом деле повторять себе, чтобы не забыть, чтобы не свихнуться умом. В чем, например, состо- яло главное открытие Павла Александровича Флоренского как математика? Он предложил разместить мнимые числа, а мнимой едини- цей называется число, квадрат которого равен единице, на обратной стороне плоскости… Можешь это представить?
Да ты что?! – усмехнулся Иван. – У меня за спиной четыре класса, и то – когда…
Это на самом деле трудно представить, даже с самым высшим образованием. «Но- вая интерпретация мнимостей, – писал Фло- ренский, заключается в открытии оборотной стороны плоскости и приурочении к этой стороне области мнимых чисел». Там, на об- ратной стороне плоскости как бы находится своя, обратная координатная система. Не по- нял? Честно говоря, я и сам не все понимаю. Словно у всего на Земле существует как бы двойник, что ли, может, даже за ее пределами. Более того, как бы существует другой мир, противоположный нашему. Противополож- ный, но не враждебный. И наш мир без того существовать не может.
И там есть свои зэки? – усмехнулся Иван.
Может быть, – вполне серьезно ответил Илья. – Может, подобный лагерь на том све- те называется адом.
Илья! Можно тебе один вопрос задать?
Задай, если смогу на него ответить.
А кем ты был в той жизни? До лагеря? Вот уже второй раз по жизни пересекаем- ся, а я о тебе ничего не знаю. Помню, я еще в первую свою ходку однажды спросил тебя, но ты отмолчался, сделал вид, что не услы- шал. А второй раз я не решился спрашивать.
Кем я был в той жизни? – усмехнул- ся Илья. – Имеет ли теперь значение, кем
он был еще вчера в той жизни? – кивнул он на покачивающегося над ними повешенно- го, который, казалось, продолжал прислу- шиваться к их разговору. Которого никто не собирался убирать, видимо, уже завтра или послезавтра ожидался еще один этап, в ко- тором нужно было навести порядок, и по- вешенный нужен был в качестве наглядно- го пособия. – Я уже почти забыл, кем я был в прошлой жизни. Порой мне кажется, что я родился рабочим-зэком первой категории: шахты, рудники, золотые россыпи, лесопо- вал. Но я помню. Не поверишь, в прошлой жизни я был молодым, подающим надежды профессором философии. Преподавал фило- софию и не где-нибудь, а в Московском уни- верситете… Что молчишь, удивлен? Самый что ни на есть гнилой интеллигент, из тех, ко- торые и погубили Россию. Но вот видишь: из профессоров философии иногда получаются неплохие зэки – рабочие первой категории. Может, это единственное оправдание их су- ществованию. Слышал такой анекдот? Спра- шивает нарядчик новобранца-зэка, бывшего студента: «На кого учился?» Студент отвеча- ет: «На философа». «Ах, это те, кто не может соединить категорию времени с категорией пространства? У меня это просто: бери лом с лопатой и копай траншею от забора и до вечера». У меня, как у философа, – впрочем, это еще Достоевский предсказал, правда, он, кажется, большевистских концлагерей не предвидел, но к смертной казни был приго- ворен, – не было никаких иллюзий насчет так называемой большевистской власти. Я ясно видел, что нас ждет в будущем: государствен- ное насилие, которое захлестнуло страну, не временно, может, только оно со временем примет несколько цивилизованную форму, чтобы палачи могли соблюсти лицо. А потом придет время, которым заканчивается всякая революция, когда палачи в борьбе за усколь- зающую власть схватятся между собой, как это было у них один раз уже в 20-е годы, и это обернется новой волной уничтожения наро- да. Потому большой трагедии для меня не было, когда я оказался за колючей проволо- кой, я только не знал, когда конкретно меня

возьмут. Я уже на воле чувствовал себя зэком. Привыкал к этой новой, полезной для фи- лософа, социально-политической ипостаси. В этом смысле в моей жизни ничего не из- менилось. Они считали, что за колючей про- волокой я перестану думать. Я отличаюсь от других зэков тем, что в моей жизни с арестом принципиально ничто не изменилось, как был философом, так и остался философом, только из кресла профессора переселился на нары. И как философ, я ясно вижу, что рано или поздно все это кончится. Ради мнения так называемого мирового сообщества власть вынуждена будет дать народу маленькое по- слабление, а народ примет его всерьез, пусть на маленькие должности на уровне района, завода, колхоза – то там, то здесь, судя по газетам, уже стали приходить национально мыслящие люди, неважно, русские они или нет, которые вынужденно носят большевист- ский партийный билет. Просто нормальные люди, специалисты. И большевики вынужде- ны с этим смириться, иначе все просто оста- новится. Потому я спокойно жду их конца. В отличие от других, не рву нервы, жду. По- тому живу долго. Может, еще книгу напишу. Только боюсь, что на кровавом изломе време- ни забугорные кукловоды нынешнюю власть хитро заменят другой, более гибкой, но не менее сволочной, опять-таки нацеленной на мировую революцию только другого цвета, а по сути та и другая – одно и то же… Ну, да ладно! Что же касается Павла Александро- вича Флоренского. Признаюсь, я встречался с ним, уже после большевистского переворо- та, в короткий промежуток между арестами, но не был близко знаком. Ничего не знаю о судьбе другого выдающегося ученого, Алек- сандра Леонидовича Чижевского. Слышал, что и его не обошло. Где он, в каком лагере, в тюрьме ли, если вообще не расстреляли? Может, где рядом? Ты только послушай, кого они сажают, рубят под собой сук. Междуна- родный конгресс по биологической физике и биологической космологии, проходивший в 1939 году в Нью-Йорке, в своем итоговом документе констатировал: «Александр Лео- нидович Чижевский олицетворяет для жи-
вущих в XX веке монументальную личность Леонардо да Винчи». Так можно, наверное, сказать только еще об академике Вернад- ском, которого они по каким-то причинам побоялись тронуть. Запомни эти имена… Ты задумайся, Павел Александрович Флорен- ский обосновал теорию мнимых чисел, о ко- торой я тебе говорил, еще в конце прошлого, XIX века, когда еще не были открыты так называемые античастицы, когда не были раз- работаны принципы квантовой физики, на основании которых произошло, если можно так сказать, опознание «антиматерии». Ты понимаешь, он на много десятилетий рань- ше астрономов математически предвосхитил открытие во Вселенной черных и белых дыр, предсказал существование зеркальной Все- ленной, сопряженной с нашей.
И в то же время был священником?
И в то же время был священником. Я тебе уже говорил, что наука ни в коей мере не противоречит Богу. Она только откры- вает Его законы. Бог – создатель не только нашей Земли, но и всей Вселенной. Это – простая истина и в то же время великая не- постижимая тайна. И наука крохами малы- ми постигает ее, к сожалению, чаще самым безнравственным образом, и вот тогда она становится противоречащей Богу. Вселенная бесконечна, и это непостижимо человече- скому разуму, как и непостижимо полное по- знание Бога. Если человек окончательно Его познает, то обязательно попытается Его свер- гнуть и занять Его место. Так вышел из-под Его власти Сатана, до того самый любимый Его ангел… Даже в лагере на Соловках Павел Александрович Флоренский тайком, урыв- ками работал над книгой, которую считал главной в своей жизни. Он и жил только ею. Но рукопись пропала при этапировании его в Ленинград, и никто никогда не узнает, что было в ней. Может, из-за нее его и расстреля- ли, чтобы его мыслей никогда никто не узнал, а рукопись уничтожили? А перед этим у него дома уничтожили библиотеку, архив, все ру- кописи. Когда он узнал об этом, он написал в НКВД: «Уничтожение результатов работы моей жизни для меня гораздо хуже физиче-

ской смерти…» Ну, они как бы прислушались к его заявлению и самого уничтожили. Они знали, кого уничтожают. Понятно, почему я здесь? Я им опасен, потому что, как фило- соф, отрицаю их право на существование. Со мной все ясно. Я вот только не могу понять, почему ты тут, ты им должен быть нужен там, как безропотный кормилец, страна-то по- сле войны голодает, большинство крепких мужиков полегло на войне. Они рубят сук, на котором сидят. А Флоренский – они зна- ли, кого убивали. Они убивали опасную для них мысль. И даже гадать невозможно – что за мысль о человеке, о Боге, о Вселенной со- жгли они в его рукописи. И может быть, свой главный концлагерь устроили на Соловках, в одном из самых святых мест России, специ- ально ради того, чтобы в том числе убить его мысль, как и мысль ему подобных? Это толь- ко потом они додумались до рентабельного рабовладельческого хозяйства, когда во главе всего лагерного хозяйства страны Великий Кормчий поставил социально близкого боль- шевикам международного уголовника Наф- талия Френкеля. Этот факт, может, хотя бы немного приоткрывает тайну, прячущуюся за их спиной. И когда уничтоженная мысль Флоренского придет другому человеку? И придет ли? А сколько в лагерях и тюрьмах погибло и томится подобных Флоренскому? С которыми мы с тобой жили на одних нарах, встречались на пересылках, в студеных ба- нях, в которых специально не было не только горячей, но даже теплой воды, но о которых мы с тобой даже не догадывались! Лучшие сыны России безвестно погибают здесь, пре- жде всего, русское крестьянство, которого ты частица… Кто придумал тебе такое наказа- ние?! Мы ещё поговорим с тобой на эту тему, если у нас будет время. Нас могут уже завтра погрузить на морской «восточный экспресс», а можем проторчать здесь день, другой, а то и неделю. А то погрузят на разные парохо- ды… Знаешь, в чем еще особенность Фло- ренского-философа? Ты прости меня, если не все поймешь. Но мне надо выговориться, высказать, что во мне накопилось. Тетради у меня хитро отбирают, подговаривают ка-
кого-нибудь зэка-«беспредельщика», и он на моих глазах рвет их и говорит: «Иди – пожа- луйся!» Да с некоторых пор и боюсь я их за- водить, это снова привлечь к себе внимание, что до сих пор они не выбили из меня фило- софскую дурь, а это значит: новый пересуд, который может быть последним.
Илья помолчал.
Знаешь, Иван, ты первый, кто спросил у меня о Павле Александровиче Флорен- ском, и для меня это очень дорого. И очень важно. Ты увидел его в образе другого, тоже, по всему, сильного духом человека, ты не за- был его, пройдя через десятилетия страшных испытаний: и здесь, и на войне, и в немецком плену. Значит, ты хотя бы кое-что да должен понять. Они специально делают, чтобы мы ничего не понимали или забыли. Чтобы мы были рабами, скотом. Так в чем особенность Флоренского-философа? В том, что он был не отвлеченным мыслителем, а философом жизни и практики. Этим он отличается от своих предшественников и, прежде всего, от своего учителя Владимира Соловьева, о кото- ром ты, конечно, даже не слышал.
Иван только усмехнулся в ответ.
Флоренский во всех вопросах был, пре- жде всего, практик. И физикой он занимался не отвлеченно, как большинство физиков: «я изобрел, а там думайте, для чего употребить, для ада или рая», а конкретным, добрым при- менением её в жизни. Но я ушел от главной своей мысли. Я хотел сказать, что отличает Флоренского-философа. Может быть, в фи- лософии с него, как в естественных науках с Вернадского, начался поворот человече- ского сознания в сторону соучастия человека в деле мирозданья, то есть соучастия его в де- лах Бога. Что для того Бог и создал человека. Мы много говорим о добре и зле, но все более отвлеченно. Флоренский же и в философии, и в прикладной науке стремился конкретным делом утверждать добро. По Флоренскому, мир мудр и весь устроен по мудрым зако- нам природы. И нужно содействовать этой мудрости, а не противостоять, не бороться с ней. Такой подход – чисто русский. Пото- му его и запрятали в лагерь. Но потом и этого

им показалось мало: его убили. В свое время его единомышленников: Булгакова и Бердя- ева большевики выслали за границу и теперь, видимо, очень жалеют об этом: надо было тоже сгноить их здесь или расстрелять. Ибо, несмотря на все заслоны, доносятся оттуда их голоса, а в России находятся люди, которые прислушиваются к ним… Ты меня прости, что я тебя в такие ученые дебри затащил! Но чтобы точнее сформулировать даже для себя какую-то мысль, нужно кому-то ее расска- зать, а рассказать было некому. И ты вот, вы- живший самым невероятным образом, про- шедший все круги земного ада, спросил вдруг о Павле Александровиче Флоренском.
Но, может, тогда на дороге все-таки был он, отец Павел Флоренский? – Ивану, поте- рявшему в жизни все или почти все, не хоте- лось расставаться со спасительной легендой, она грела его многие годы. Однажды в немец- ком плену ему причудилось, что он встретил во встречном этапе отца Павла Флоренского, так он был похож на зэка из встречного этапа, в котором зэк из его этапа признал отца Пав- да Флоренского и опустился перед ним на колени прямо в дорожную грязь, прося бла- гословления. Так похож, что Ивану хотелось его окликнуть, тоже опуститься перед ним на колени. Но то ли тот дал ему, Ивану, какой неведомый знак, остановивший его, но что- то Ивана тогда остановило. Неужели тогда, в немецком плену, он встретился с тем зэком, не отказавшимся от имени отца Павла Фло- ренского? Если это так, то кто он? Почему он встретился ему во второй раз? Так в жизни не бывает. Но встретился же он вновь с Ильей…
Прости, что убил в тебе эту легенду, но нет, не он, не отец Павел Флоренский. Я тебе уже говорил, что встречался с ним, хорошо знал его в лицо, узнал бы, как ни изменила бы его лагерная жизнь… И еще о Павле Алек- сандровиче Флоренском. Соединив в себе богослова-философа и математика, он по- нял, что пространство сжимаемо и расширя- емо, что, в зависимости от этого, оно может иметь разную структуру. Ведь это математи- ческое доказательство Чуда, о котором нам говорит религия. Порой ведь математики не
знают, даже не догадываются, что они до- казывают, их мир чисел отвлечен от жизни. Например, в математике есть учение о мно- жествах. Павел Александрович Флоренский математическим путем объяснил древний интуитивный религиозный обряд. Нет аб- солютного пространства. Оно всегда разное. Причем одна и та же вещь в одном простран- стве имеет один объем, в другом – иной, а в третьем, может, и вообще теряет его. У Фло- ренского мы находим совмещение чистой математики и чистого пространства. Для Флоренского математика – не отвлеченная наука, а бытие. Все чудеса, если можно так сказать, которые творятся в математических формулах, в такой же степени творятся во времени и пространстве. Если кратко охарак- теризовать открытия Павла Александровича Флоренского в области духа, то это, прежде всего, – неразличимое тождество идеи и ма- терии, воспринимаемое чувственными дан- ными. Тождество философии и математики. Для него бесконечность – понятие не только идеальное или материальное, но и живое, то есть оно одновременно одно и другое. Эти две науки: философия и математика – никог- да не умирают, так как касаются Вселенной в целом. Отсюда связь Флоренского с ис- кусствознанием, его занятие иконописью. Как раз в иконе дается то общее, что по сути своей математично, но на самом деле изобра- жается в виде живого существа. Бесконеч- ность, как живое существо, воспринимаемое чувственно – вот в чем новизна мысли Фло- ренского. В 1929 году он писал академику Вернадскому о существовании в биосфере особой части вещества, вовлеченной чело- веком в круговорот культуры или, точнее, в круговорот духа. Вернадский уже после его гибели развил эту мысль. Он писал об особой стойкости вещественных образований, про- работанных духом, например, предметов ис- кусства, это придает культуроохранительной деятельности планетарный смысл. Ты прости меня, что я тебе устроил лекцию по филосо- фии, что ты не все понимаешь! Получилось, что я рассказываю больше себе, чем тебе… Владимир Иванович Вернадский продолжил

Флоренского, и его пока, кажется, убоялись арестовать, слишком большая величина. Впрочем, не убоялись арестовать великого русского ученого академика Вавилова, кото- рый умер во время войны от голода, кажется, в саратовской тюрьме. Ненавидя большеви- ков, Владимир Иванович Вернадский был истинным патриотом России. Один человек из его окружения, которого он не смог спасти от ареста, мне говорил, как радовался Вер- надский, когда немцев погнали сначала под Москвой, потом под Сталинградом. Говорил, что, «перегорев в горниле страшной войны, в горниле страшной русской беды, мы еще можем вернуться к всечеловеческой доброте, к Иисусу Христу. Что, исчерпав себя, ниги- лизм докажет свое ничтожество, всем надо- ест, вызовет ненависть к себе и тогда, после краха всей этой мерзости, сердца и умы уже не по-прежнему, вяло и с оглядкой, а наголо- давшись обратятся к православию, к русской идее, к идее России…».
Помимо повешенного, со средних нар, све- сился, стал прислушиваться к их разговору зэк, так и не снявший на ночь шапку-ушанку.
Нас слушают, – насторожился Иван.
Идем, покурим, – предложил Илья, хотя Иван знал, что Илья раньше не курил.
Они вышли в тесный тамбур-курилку за парашей и бочкой с водой для окурков, сво- его рода прихожую. Вечером и ночью выхо- дить из барака категорически запрещалось.
Слушай, Илья, а ты не знаешь того парня, что напротив нас на нарах, которого, как я тебе говорил, Фунт пытался уговорить перейти в «ссученные» и отступил ни с чем? Я думал, что они его тоже зарежут, а Фунт вдруг отступил.
Знаю, что зовут его Вадим Туманов. Еще не успел услышать о нем? Присмотрись к нему. По первому кругу идет, может, пото- му отчаянный. За полгода после ареста уже много чего успел, за что могли не раз при- стрелить, а словно кто отводит смерть от него в последний момент, невольно поверишь, что он Богу угоден. Если попадешь с ним в один лагерь, держись за него. В прошлой жизни третий помощник капитана дальнего плава-
ния. Призвали служить срочную. С детства мечтал о море, мечта сбылась, взяли во флот.
«Деды» хотели его испытать, не зная, что он боксер. Своего рода крещенье, так заведено было. Вызвался самый сильный. Туманов первым же ударом отправил его в нокаут, а тот, падая, головой пробил стоящий у сте- ны огромный портрет Великого Кормчего. К этому еще добавили, что при обыске нашли у него грампластинки певца-эмигранта Пе- тра Лещенко, а еще кто-то донес, что любит Туманов стихи Есенина и не любит «велико- го пролетарского поэта» Маяковского, более того – называет его говнюком. Присмотрись к нему, несгибаемый человек, и есть в нем какая-то внутренняя сила, если уж Иван Фунт от него отступился. И не дал на растер- занье своим бандитам, увидев в нем особого человека. Во Владивостокской пересылке отправил в нокаут старшего надзирателя за то, что тот ударил его ни за что ни про что по лицу связкой ключей. От удивления даже не стали его бить, другого в этом случае забили бы насмерть. Потом пытался бежать из ла- геря строгого режима на Диомиде. Там били до того, что полмесяца не мог встать. И вот уж по дороге сюда побег из поезда, слышал, наверное, – семерых уложили из автоматов, а его пуля мимо прошла, и потом не забили. Ему без вопросов грозит штрафной лагерь. Хорошо, если бы ты попал с ним в один этап, а потом – в лагерь. По твоим статьям и тебе, скорее всего, дорога в штрафняк. Может, дей- ствительно, его Бог бережет? Для будущего России, которое Он знает лучше нас и лучше Туманова. Легенда о Туманове уже впереди его из лагеря в лагерь идет, хотя он в лагерях всего полгода. Не только заключенные, все начальство собирается посмотреть на него, когда его привозят в очередной лагерь. Вот и сегодня. Начальство надеялось, что Фунт натравит на него своих бандитов, может, тут ему и конец будет, предвидят, что с ним хло- пот много будет, а Фунт почему-то спасовал, может, по-своему уважает его. Или все-та- ки надеется завербовать его в свою команду. Если окажешься с Тумановым в одном лаге- ре, держись его, хотя боюсь я за него, боль-

но уж резкий. Но если он рано или поздно выйдет на волю, если его, конечно, не убьют, очень много желающих, почему-то многим, даже зэкам, он поперек горла, прежде всего лагерной администрации, за ним может быть большое будущее. Такие люди смогут выта- щить страну из болота, в которое ее завели товарищи большевики. Одна из задач лагер- ной администрации – нейтрализовать таких, как Туманов, по возможности ни при каких условиях не выпускать на волю. Поэтому не знаешь, что лучше тебе советовать: держаться ближе к нему или, наоборот, подальше…
Илья помолчал.
Все-таки, наверное, не случайно мы с тобой снова встретились. Как не случай- но ты затеял разговор об отце Павле Фло- ренском! Я понял, как дорого тебе это имя. Я, конечно, Последний Мамонт, но рано или поздно, сколько ни духарись, моему бессмер- тию в любой момент может прийти конец. Да и старше я тебя на полтора десятка лет. Я давно мечтал встретить такого человека, как ты. Теперь я знаю, кого искал, с кем ждал встречи. Конечно, можно было поговорить с Вадимом Тумановым. Но он слишком за- метен, и неизвестно, что с ним будет завтра, слишком независимо по отношению ко всем: к тем и другим ворам, к администрациям ла- герей он себя ведет. Это не может без конца продолжаться, да и срок он только начал тя- нуть. А нам с тобой, чую, скоро снова расста- ваться. Слышал я вчера мельком, что, может, уже завтра отправят на этап бригаду из зэков первой категории. Видимо, какой-то новый лагерь затевают. Может, новое золотоносное месторождение открыли… Прости ты меня, но я хочу тебя, Иван, посвятить в тайну, свя- занную с отцом Павлом Флоренским. Надо же: я годами присматривался к людям, кому можно довериться, и вдруг ты заговорил об отце Павле Флоренском! Нет, это не может быть случайным. Не иначе, как Бог нас снова свел. Я хочу посвятить тебя, можно сказать, в великую тайну. Ее знают, кроме меня, все- го двое. Во всей стране, во всем мире – все- го трое. И я не знаю, живы ли на сегодня те двое. Может так быть, что я уже единствен-
ный, кто хранит эту тайну. И это меня посто- янно гложет. Может получиться так, что на мне оборвется эта тайна. Тогда не будет мне оправдания на этом, тем более на том свете. И я хочу посвятить тебя в нее, если ты, ко- нечно, не откажешься. И потому, что тебе верю. И потому, что больше некого в нее по- святить. И еще: зная эту тайну, ты не будешь иметь права умереть, по крайней мере до того времени, когда ее можно будет раскрыть или передать другому надежному человеку, мо- жет, со временем тому же Туманову. Ты тоже должен стать бессмертным, более бессмерт- ным, чем я. Не говори: ни нет, ни да. В прин- ципе тебе ничем знание этой тайны не грозит. Никогда ни на каком допросе тебя о ней не спросят, потому что уже нет в живых челове- ка, который передал мне ее. Прости, но мне больше некому ее передать! Если бы знать, что жив хоть один из тех двоих!..
Иван молчал, напряженно ждал. После всего пережитого не хотелось никаких под- вигов.
Ты, конечно, слышал о великом рус- ском святом, Преподобном Сергии Радонеж- ском? Не надо, не отвечай. Он подвиг князя Дмитрия на спасительную для России Кули- ковскую битву, после которой народ назвал его Дмитрием Донским. Сергей Радонеж- ский основал главную святыню России – Троице-Сергиеву лавру. В народе его еще при жизни называли Игуменом всея Руси, что, может, быть выше, чем быть Патриархом всея Руси. Так вот его нетленные мощи хранились в Троице-Сергиевой лавре. Пришли к вла- сти эти изверги и стали уничтожать все, что связано с верой, прежде всего самые великие святыни. В лучшем случае передавать в му- зеи, как экспонаты, доказывающие, что Бога нет. Несомненно, что они надругались бы над святыми мощами Преподобного Сергия. Не просто надругались бы, а уничтожили бы. В 1919 году, до того, как быть арестованным, отец Павел Флоренский, не как священник, а как ученый, большевиками был включен в Комиссию по охране памятников искусства и старины Троице-Сергиевой лавры. Поняв, что он включен в нее только для того, чтобы,

используя его имя, скрыть истинные цели этой комиссии, он предпринял отчаянный шаг. Втайне от других членов Комиссии, пре- жде всего от большевистских представителей, он однажды через Успенские ворота тайком прошел в лавру, а затем в келью наместника. Можно только догадываться, о чём говорили они на тайной вечере, еще с архимандритом Кронидом. Потом они тайно прошли в Тро- ицкий собор и, сотворив молитву у раки с мощами Преподобного Сергия, вскрыли раку и изъяли главу Преподобного, а на её место положили голову погребенного в лавре князя Трубецкого. Главу Преподобного вре- менно схоронили в ризнице и покинули лав- ру, дав обет молчания, какие испытания ни обрушились бы на них. Время показало, что их опасения были не напрасными. В начале 30-х годов накатилась новая волна уничтоже- ния святынь Церкви и арестов священнос- лужителей, в 1933 году снова был арестован Павел Александрович Флоренский. Один из посвященных, видя грозящую опасность, фамилию его я не знаю, да и если знал бы, не назвал бы, тайно забрал ковчег с главой Пре- подобного Сергия из ризницы Троицкого собора и схоронил его в окрестностях Нико- ло-Угрешского монастыря под Люберцами, есть такой городок под Москвой. Знаешь, где это? Ничего, по карте найдешь. Вскоре он также был арестован, а из заключения, как и ты, добровольцем напросился на фронт, решив, что на фронте, может, больше шансов выжить, чем в лагере. Не знаю, вернулся ли он с войны. Не знаю судьбу и второго. И я тебе назову место, где спрятан этот ковчег. Нари- сую схему, а ты, запомнив, сожги ее. Время от времени, чтобы не забыть, рисуй ее на снегу, на песке, а затем стирай. Главное проверить, есть ли там ковчег с главой Святителя, если он там, то ждать лучших времен, когда мож- но будет вернуть ее в лавру. Если ее там нет, то все в порядке, значит, ее взял оттуда кто-то из двоих посвященных и устроил в другое на- дежное место, может быть, посвятив в тайну кого другого. А если она там, ждать лучших времен. А лучшие времена обязательно при- дут, скорее всего, уже после меня. А может,
глава уже на месте. Ведь, испугавшись, когда Гитлер оказался под Москвой, Великий Кор- мчий открыл многие храмы, вернул многих священников из тюрем и лагерей, вернул па- триаршество… Исполнишь?
Буду жив, исполню, – твердо сказал Иван. – Если, конечно, раньше тебя выйду отсюда. Но и ты еще крепок. Можешь рань- ше меня выйти.
Может, ее там уже и нет. Значит, она уже на месте. Исключено, что ее могли най- ти другие. Тогда можешь считать твою задачу наполовину выполненной. Почему наполо- вину? Я видел сон. Якобы тот из двоих, что спрятал главу под Люберцами, который ушел добровольцем на фронт из лагеря, по ранению демобилизовался и перенёс ковчег с главой в Москву, в квартиру племянницы третьего из посвященных, и она хранит ковчег на подо- коннике, поставив на него для конспирации цветочный горшок. Конечно, это всего лишь сон. Но если не окажется ковчега в тайном месте, попробуй найти в Москве в высотном доме на Пресне, которую теперь конечно же зовут Красной, квартиру Екатерины Павлов- ны Васильчиковой. Это племянница одного из посвященных. Вот такую задачу ставлю я перед тобой, которая ставит перед тобой другую задачу, несмотря ни на что, выжить, иначе говоря, стать бессмертным. Кроме тебя, я пока не вижу надежного человека.
Спасибо, что поверил в меня. Жив буду, выполню. Можно сказать, у меня появилась цель в жизни. А то я ее совсем потерял, даже такую цель, как просто выжить.
Вот такую тайну хранил все годы тюрем и лагерей отец Павел Флоренский. Он тайно хранил, оберегал одну из главных святынь России, которую тем самым не дал осквернить или даже уничтожить. Быть может, в этом и состояло его главное не церковное служе- ние в этой жизни. В этой тайной его жизни не было места страху, унынию, отчаянию. Он и в лагере продолжал общаться с близкими через молитву и продолжает общаться с нами и сейчас – через Господне посредничество.
«Я принимал … удары за вас, так хотел и так просил Высшую Волю», – писал отец Павел

жене и детям 18 марта 1934 года… Пошли, а то и сюда уже не раз заглядывал этот, види- мо, «ссученный» с третьих нар, выяснял, что мы здесь так долго делаем.
Они вернулись в барак. Здесь, под пока- чивающимися под самым потолком пове- шенными, оказывается, шел спор об Иисусе Христе.
Иисус Христос все видит! – сипло сквозь надрывный кашель, скорее, шептал, чем кри- чал, размазывая по щекам слезы, стоящий на коленях между нар прямо на студеном полу человек неопределенного возраста, старик не старик, но, скорее, все-таки старик, но в то же время зачем, вроде бы не рентабельно тащить старика на Колыму, не дотянет он до нее. – За наши смертные грехи мы и попали сюда. Он испытует нас, и рано или поздно придет судить нас своим Страшным судом…
Так, получается, что Иисус Христос нас испытывает тут, а не фараоны из НКВД по приказу Великого Кормчего? – приподнялся на нарах до того дремавший угрюмого вида зэк на нижних нарах напротив. – Получает- ся, они – слуги его? Если так, то пусть идет он подальше, твой Иисус Христос! На хрен мне ваш рай, если дорога в него идет через этот «вокзал», который пострашнее ада?..
Что касаемо НКВД: да, действительно Он наказует нас и через него, – уточнил че- ловек неопределенного возраста, старик не старик, но, скорее, все-таки старик.
Вы укоротите языки-то! – кто-то фаль- цетом прокричал из темноты. – А то услышат или донесут, и нас заодно укоротят только за то, что слушали. Дайте поспать!
Опять про своего Христа, мать-пере- мать!.. – продолжил угрюмого вида зэк с ниж- них нар напротив. – Толку-то от него! Царь Николашка вон, во всепрощающего Христа играл, таскался по монастырям, бил поклоны Ему, вместо того, чтобы страной заниматься, давить эту заразу на корню, выжигать кале- ным железом, в результате страну, себя и се- мью погубил. И почему Иисус Христос, если Он так любит нас, не заступился за нас в сем- надцатом году, а отдал на мучение этим извер- гам?
Ты Христа не трожь! – тихо, но твердо повторил человек неопределенного возраста, но, скорее, все-таки старик. – Тем более ма- том. Потому мы и здесь, что отвернулись от Него, все – сверху донизу, кроме царя-стра- стотерпца. Ты его не трожь, он – святой, за всех нас на Голгофу пошел. Ты можешь не ве- ровать в Иисуса Христа, дело твое окаянное, но не трожь, кого не познал.
А что его познавать-то! Баба он, что ли? – хохотнул кто-то из «ссученных».
Иисуса Христа не троньте, бесстыд- ники! – тонко, как подстреленный заяц на исходе, закричал человек неопределенного возраста, но, скорее, все-таки старик. – За то и терпите!
А ты за что терпишь, если такой свя- той? – спросил зэк угрюмого вида напротив. – Ты замолчи! Не поймешь, старик ты или не старик, не трави душу, иначе раздавлю, как вошь, мокрого места не останется.
Я, может, моложе тебя. Ты, наверное, в подвалах НКВД не бывал, там быстро ста- рят. Ты можешь меня убить, я, может, тебе только благодарен буду, что прекратишь мои мучения, но прошу: Христа не трожь! – бес- страшно ответил старик или человек, кото- рого раньше времени сделали стариком, что угрюмого вида зэк от удивления приподнял- ся на локоть, усмехнулся, но вставать с нар не стал, может быть, просто жаль было нагрето- го места.
«Христа не трожь!» – усмехнулся зэк, так и не снявший на ночь шапку-ушанку, снова свесившись со своих средних нар, кото- рого Илья было принял за «ссученного» сту- кача. – Другой вон: «Вождя, Великого Корм- чего не трожь!» Вождь его сюда засадил, а он за него в горло готов вцепиться. «Вождь, – говорит, – не виноват, его обманули. Он, вождь, даже не догадывается, что мы здесь. Если бы знал, он сразу бы всех выпустил. И всем бы по прянику дал». И тоже рубаху на себе рвет: «Можешь меня убить, а вождя не трожь!» И трясется весь. А его и посадили-то за то, что мухи обсидели портрет Великого Кормчего в его кабинете, он стал соскабли- вать ножичком и нечаянно проколол бумагу.

А его заместитель, чтобы сесть на его место, а заодно, может, смежную его комнату в ком- муналке, в отобранной в свое время у буржу- ев квартире, прихватить, на него донос напи- сал, что он злобно колол холодным оружием портрет вождя. Кто больше над нами издева- ется, того больше и любим. Такова, к сожале- нию, вся русская история. А если уж вообще изверг, то души в нем не чаем. Вождь-то – он хоть есть, за кремлевскими стенами от народа спрятавшийся, любовь его к нам мы постоян- но ощущаем, а Иисуса Христа нет и не было. Сказка это. Чтобы народ легче было обманы- вать. И чтобы легче было умирать. А сколь- ко страстей вокруг Него, не существующе- го! Сколько судеб Его именем исковеркано! Миллионы! Сколько войн из-за Него затеяно было и сколько, наверное, еще будет. А по- том, может, против его другого бога поставят, именем которого будут уничтожать уже мил- лиарды.
Господи, прости ты их, неразумных, за их богохульные речи! – шептал, крестясь в темный, поросший плесенью угол, старик или человек, которого раньше времени сде- лали стариком, так и стоящий на коленях на студеном полу. – Не ведают, что говорят. Прости им, Господи, от злобы злоба рождает- ся, другого быть не может… Был Иисус Хри- стос, был! А главное – есть! И наказует нас за грехи наши! – со слезами шептал он, руки его тряслись.
Был-то он был! – подтвердил зэк, так и не снявший на ночь шапку-ушанку. – Дей- ствительно, жил-был такой человек на Земле, это давно доказано. Но только кем он был – вот вопрос?
И кем же? – переспросил доселе мол- чавший, до пояса обнаженный зэк, стара- ющийся выжить из своей рубахи вшей: он держал ее на вытянутых руках перед топкой железной печи, те, не выдержав жары, лаская слух обладателя рубахи, потрескивая, уми- рали, и сам же ответил: – Революционером. Да-да, революционером. Просто нынешние революционеры, большевики, почему-то бо- ятся этой параллели. Иначе говоря, ревнуют. И если бы не расстреливали священников,
идя на поводу у ненавидящих Его евреев, хотя Он сам был евреем, а взяли бы его на вооружение, может, народ не смотрел бы на них, мягко говоря, искоса… Да, он был рево- люционером.
Таким, как, например, Великий Корм- чий Ульянов-Ленин? – усмехнулся зэк в шап- ке-ушанке, свесившийся со средних нар. – Впрочем, может, Вы и правы. У них можно найти много общего.
Да, революционером! – твердо повто- рил философ, выжаривающий вшей из своей беловатой от соленого пота и торчащей ко- лом рубахи, словно она была накрахмалена или была из брезента. – Все это знают, но боятся себе признаться. Это Толстой изо- бразил его сусальным непротивленцем, тем самым в корне исказив. Да еще хотел встать на его место. А Христос был совсем иной – не бестелесный и безвременный, а суровый и сильный, грозный боец, политический вождь, человек действия и силы. Да, он был настоящим революционером. И не просто революционером, а может, даже первым настоящим революционером, безгранично верящим в свое дело и в свои цели, не оста- навливающимся ни перед чем, даже перед собственной смертью. Таким, что вся после- дующая история мирового революционного движения вплоть до наших дней является лишь продолжением его деятельности и его учения. Только, может, в искаженном или даже перевернутом виде. Марксизм, по сути дела, это то же самое Евангелие, написан- ное атеистическим шрифтом, своего рода плагиат, только последователи Маркса по своей необразованности этого не понимают. Другие лукавят, делают вид, что не понима- ют. Третьи хитрят, когда противопоставляют марксизм Евангелию Иисуса Христа, как и вообще религии. Те идеи, которые марк- сизм проповедует и в которые, я уверен, сам мало верит: идеи братства, бесклассового общества грядущего будущего, где нам всем будет так хорошо, как в раю, а, может, даже лучше – разве это не учение Иисуса Христа о всечеловеческом братстве и рае? Я пола- гаю, что Маркс просто переписал Иисуса

Христа, как еврей, ненавидя его, предавше- го еврейство, на свой лад. И оба призывают за собой лишь униженных и обездоленных. Вы не задумывались над этим? А униженные и обездоленные ничего не умеют, кроме как хвататься за оружие и свергать очередную власть.
И озлобленных, – добавил со средних нар зэк-философ, так и не снявший на ночь шапку-ушанку.
Да, и озлобленных! – повернув рубаху другой стороной к огнедышащей топке, со- гласился философ, охотник за вшами и бло- хами. – Именно он задолго до Маркса неод- нократно предупреждал: «Горе вам, богатые!» Разве не по этой формуле грабили и убивали большевики в 1917 году? И в 1929-м, ког- да приступили к так называемой коллекти- визации. Иисус Христос неоднократно го- ворил о трудности и даже невозможности богатым попасть в рай. Нынешние револю- ционеры-большевики пошли еще дальше: если Христос призывал богатых опроститься, то большевики просто уничтожили богатых, хотя могли бы сделать их из гуманности бед- ными, дать им возможность по-толстовски опроститься. Впрочем, для этой цели они организовали Соловки, осквернив самое свя- тое для русского народа место. Только вот не смогли на Соловках остановиться, приведя к нулю богатых, принялись и за небогатых, а потом и за чуть сводящих концы с концами. И так как Соловки не могли всех вместить, то расползлись они островами по всей стра- не, превратились в архипелаг ГУЛАГ – стра- ну в стране. У Иисуса Христа каждый ищет и находит то, что хочет. Его можно предста- вить, придумать и таким, и этаким. А он был истинным революционером.
Я не понимаю, вы одобряете или осу- ждаете революционеров, – засмеялся зэк, так и не снявший на ночь шапку-ушанку, хотя на средних нарах, в отличие от нижних, было не так холодно. – У вас проскальзывает то одна интонация, то другая.
Осуждает тройка, – отрезал философ, жестоко, по-революционному расправля- ющийся со своими вшами и блохами. – А у
вас проскальзывает интонация стукача-про- вокатора, без которых ни одна тройка не мо- жет обойтись. Правда, по отношению к вам я почему-то не допускаю этой человеческой слабости, ныне возведенной в человеческое достоинство, потому тем более не надо зада- вать подобных вопросов.
Спасибо за урок!
Пожалуйста! Учиться никогда не поздно.
Иисус Христос вербовал учеников из простых рыбаков, которые, по сути, не пони- мали его программу, – продолжил философ, с азартом охотника или революционера охо- тившийся на вшей.
Повешенные, казалось, прислушивались к философской дискуссии, под дуновением теплого воздуха от печки поворачивались к дискутирующим то одним, то другим ухом.
И бездельников, – добавил сверху фи- лософ, даже на ночь не снявший шапки- ушанки.
И бездельников, – согласился фило- соф, охотящийся на вшей. – Чем ученики охочее до чужого добра, тем лучше. Тогда в их головы можно вложить что угодно…
И про «врагов народа», и про «мировую революцию», – добавил со средних нар фи- лософ в шапке-ушанке.
И про «врагов народа», и про «миро- вую революцию», – согласился, не стал спо- рить философ, объявивший непримиримую борьбу своим вшам и блохам. – А программа его, если прочесть без предвзятости и задан- ности его речи, чисто революционная. В ней нет и тени смирения, которое Иисусу Христу приписывают. Он ведь прямо говорил, что пришел принести на землю «не мир, но меч».
Ну, тут уж вы, мягко говоря, немно- го перегнули, – не согласился философ, так и не снявший на ночь шапку-ушанку.
При чем тут я?! – усмехнулся фило- соф, выживающий из своего философского одеяния вшей и блох. – Мнения, что Иисус Христос был революционером, придержи- вались даже некоторые служители Церкви. К тому же вы, может, знаете, что в XIX веке в Западной Европе родилось учение, осно- ванное никем другим, а католическим свя-

щенником, которое так и называется «хри- стианский социализм». Сей святой муж считал, что сущность христианства исклю- чительно в перестройке общества на началах справедливости, все остальное – разные там мистические штучки, вроде разных чудес: Вознесения, Страшного суда придуманы Его суеверными, немного психически больными апостолами. Или взять английского священ- ника Джонсона. Он считает, что нынешнее строительство так называемого социализма в России полностью соответствует духу Еван- гелия Христа.
И наш «вокзал» органично туда вписы- вается, как символ счастливого социалисти- ческого, а потом и коммунистического буду- щего, – хохотнул философ в рваной ушанке на средних нарах. – Вот сюда хотя бы на сут- ки этого Джонсона.
Ну, о нашем «вокзале» этот Джонсон, наверное, и не подозревает, – не поддержал его шутки упорный борец с насекомыми. – А если и слышал, то ему втолковали, что это распределитель в климатологические санато- рии, где лечат посильным трудом и холодом, закаливанием. Джонсон и его единомыш- ленники даже утверждали, что настоящими последователями Иисуса Христа теперь яв- ляются лишь коммунисты и их сторонники, хотя коммунисты упорно отказываются от Иисуса Христа. Джонсон в этом никакого парадокса не видел, по нему получается, что большевики являются тайными или сами не подозревающими того, христианами.
А не думаете ли вы, что после этого пусто- порожнего трепа вас всех могут переаттесто- вать, философы драные? – спустился, видимо, по нужде худой зэк с верхних нар. – А заодно и всех нас, – показал он на спящих, – вынуж- денных слушать вашу галиматью. Неважно, слушали ли они вас, или спали. И откуда вас, гнилых интеллигентов, столько набралось в одном бараке? Скорее бы рассортировали по лагерям. Там эту интеллигентскую дурь бы- стро выбьют из ваших голов. Ведь уже завтра кто-нибудь настучит, и не исключено, что как раз кто-нибудь из вас, из-за идейных разногла- сий. Пустобрехи! Страну проболтали, погуби-
ли, и даже здесь не могут угомониться, – он взял ватник и пошел в курилку-предбанник, где была и параша.
А если Иисуса Христа специально при- думали, чтобы через великий обман завоевать мир? – снова свесился со средних нар фило- соф в шапке-ушанке. – Хитро сотворив из него борца с ветхозаветным еврейством? А на самом деле он был и есть его тайным агентом?
Вот в этом вы, пожалуй, правы, – всту- пил в разговор до того молчавший зэк в жен- ской кофте. – Я все больше прихожу к мыс- ли, что христианство – это не что иное, как искусно скроенная ширма изо лжи и обмана. И обмана очень хитрого и весьма наглого. Стало аксиомой, что христианство противо- стоит иудаизму. А что если это только хитро замаскированная форма иудаизма? Куда лов- чей: вроде бы бороться с иудаизмом, а на са- мом деле решать его стратегические задачи, морально разлагая врага! И если разобраться, Иисус Христос на самом деле – всего лишь один из иудейских даже не пророков, а тай- ных агентов, засланный в стан врага, чтобы разложить его непротивлением злу насилием.
Господи, что он говорит?! – заплакал так и не поднявшийся с колен и не перестаю- щий креститься старик или, скорее, человек, которого раньше времен сделали стариком. – Куда завели нас грехи наши?!
Помолчи, старик! – холодно, без со- чувствия остановил его философ в женской кофте. – Это не я придумал. Знаменитый теоретик иудаизма Мартин Бубер писал, что он еще с юности рассматривал Иисуса Хри- ста как своего великого брата, потому что он сумел объединить под коренными началами Ветхого Завета почти весь остальной мир. Кстати, ветхозаветные иудейские пророки предсказывали появление Иисуса Христа – как Мессии. А он явился в лице великой под- мены, внешне противостоя иудаизму, а на са- мом деле служа ему?
Как ты можешь? – плача, протянул к нему руки старик или человек, которого раньше времени сделали стариком. – Госпо- ди, останови его неразумного! Он сам не ве- дает, что говорит. Как может он?..

А так и могу, – усмехнулся философ в женской кофте, казалось, ему доставляло удовольствие терзать человека. – Мне жалко тебя, не знаю, старик ты или не старик, или прикидываешься стариком, но ты хотя бы перед концом своим должен узнать правду. Например, раввин Лео Бок совсем недав- но писал: «Иисус в каждой черте своего ха- рактера – еврей; такой человек, как он, мог вырасти только на еврейской почве, только там, и нигде в другом народе. Иисус – истин- но еврейская личность, все его стремления и действия, помыслы и чувства, речи и мол- чания, – все несет на себе печать еврейства, еврейского идеализма, всего лучшего, что в еврействе было и есть, а тогда было только в еврействе…»
С Лео Боком трудно не согласиться, – неожиданно вступил в разговор Илья, чему Иван не просто удивился, а забеспокоился за него, вдруг завтра донесет кто, с его тайной ему нельзя вступать в подобные разговоры. И раньше, как Иван знал от Ильи, он ста- рался избегать их. – Его утверждение можно понимать как раз в пользу христианства. Что Иисус, выразив в себе все лучшее в еврей- стве, но отвергнув расистскую идеологию талмудического иудаизма, таким образом ро- дил христианство. То есть христианство – это не что иное, как истинное предназначение иудейства, его историческое и мистическое продолжение, для этой цели Бог первона- чально и определил иудеев избранным на- родом, чтобы они объединили все народы, не выделяя из них ни одного. Для того Он и послал Иисуса Христа на Землю, видя, что избранный Им народ уходит с начертанно- го Им пути. Да, христианство – это высшая ступень в развитии иудейства. Но впавшие в ересь иудейские первосвященники не уви- дели или принципиально не хотели увидеть в Нем Мессию, которого они столько веков ждали. Потому не просто отвергли, а рас- пяли Иисуса Христа как преступника, но в Его лице распяли и обрекли на муки и весь еврейский народ. В своей злобе они не по- няли, что своим злодеянием они и родили христианство, а вся дальнейшая история иу-
даизма представляет собой борьбу с Иисусом Христом, то есть борьбу со своим истинным предназначением.
Конечно, можно понимать сущность Иисуса Христа и так, – вроде бы не стал спо- рить с Ильей философ в женской кофте. – Именно так трактуют Иисуса Христа христиа- не, якобы его последователи. Но, уважаемый, вы мне не дали до конца высказать мысль Лео Бока. Из всего, что он сказал ранее, он дела- ет вывод, что Иисус Христос никакого отно- шения к христианству не имеет. Да, Лео Бок, как и некоторые другие идеологи иудаизма, даже предлагает очистить еврейского Иисуса Христа от так называемого христианства, что у нынешнего христианства с Иисусом Хри- стом столь же мало общего, как у созвездия Большой Медведицы мало общего с живот- ным того же наименования. Особенно у Пра- вославия. Православие – это противополож- ность Иисусу Христу, утверждает Лео Бок. Он, может быть, не подозревая того, откры- вает завесу над истинным предназначением Иисуса Христа, что до сих пор тщательно скрывалось. Лео Бок недалек от мысли, что Иисус Христос – тайный агент иудаизма, но не высказал ее вслух. И Лео Бок допускает мысль, что Иисус Христос, может, сам того не подозревал.
В мыслях Лео Бока я солидарен толь- ко с одним утверждением, – не согласился Илья. – Что Иисус – действительно еврей среди евреев, что он вобрал в себя все лучшее в еврействе, или, точнее, выразил собой его лучшие качества. И из этого органично выте- кает мысль, что он выразил в себе истинную избранность еврейского народа…
Простите, а вот вы что думаете по это- му вопросу, – обратился философ в женской кофте к устроившемуся на нарах рядом с Ва- димом Тумановым мужчине лет шестидесяти, по обличью явно еврею.
Не хотелось бы мне вступать в подобно- го рода дебаты, тем более здесь…
Но все-таки? – настаивал философ в женской кофте.
Я, пожалуй, соглашусь вот с Вами, – повернулся мужчина, по обличью явно ев-

рей, к Илье: – Хотя я, как вы понимаете, не христианин. Но в синагогу тоже не хожу…
Потому что ее, как и церковь, больше- вики закрыли?
За границей синагоги не закрыли, – от- ветил мужчина, не ставший отрицать, что он еврей. – Можно сказать, что я на распутье… Имея в виду корни христианства и в попыт- ках найти пути разрешения так называемого еврейского вопроса некоторые раввины, по крайней мере, я встречал таких, призывают к сближению иудаизма с христианством, – как двух братьев одной матери, разругавших- ся между собой по пустяку или по недоразуме- нию и разбредшихся по миру; и пора им, наконец, снова объединиться в одну семью ради общей цели. Например, известный ев- рейский публицист Клод Монтефьоре писал, что Евангелие от Иисуса Христа следует рас- сматривать как часть иудаизма, а Христа – как одного из иудейских пророков. В насто- ящее время в Соединенных Штатах Америки даже создан специальный институт, который ставит своей целью воссоединение иудаизма и христианства. И уж совсем недавно в швей- царском городе Зелисберге учреждено обще- ство иудео-христианской дружбы, которое ведет активную пропаганду единства иудеев и христиан.
Можно подумать, что Вы только что из Швейцарии? – усмехнулся философ в жен- ской кофте. – Рано или поздно во главе этого института или любой другой подобной орга- низации явно или тайно встанут иудеи. Как некогда случилось с безобидным профсою- зом вольных каменщиков, который в резуль- тате подмены со временем стал масонским орденом, и они поставят эту организацию на службу иудаизму, а рядовые ее члены даже не будут подозревать о ее целях.
А я на самом деле сравнительно недав- но из Швейцарии, – не стал спорить мужчи- на, по обличью явно еврей. – Я жил там бе- женцем с нансеновским паспортом двадцать пять лет после Гражданской войны. Заметьте, я не остался с евреями-большевиками, устро- ившими в России революцию и мечтающими устроить мировую революцию, а ушел с бе-
лыми, являясь, хочет этого русский народ или не хочет, его частью, в то же время оставаясь евреем. Теперь вот после Великой Отече- ственной войны решил вернуться в Россию, на Родину. Меня еще до войны большевист- ские дипломаты несколько лет обхаживали, уговаривая вернуться, я держался, а тут раз- весил уши, да и ностальгия замучила.
Простите, а кто Вы по профессии? – спросил его Илья. И уточнил: – В той жиз- ни? И почему они стремились Вас вытащить в Россию? Вы представляли для них какую-то опасность? Или ценность?
До революции я был довольно-таки известным журналистом, освещающим уго- ловно-политические процессы. Я видел, куда страна катится, я писал, что власть не видит или не хочет видеть, как страус, затолкав го- лову в песок, всей опасности всякого рода нарождающихся революционеров. Мои ста- тьи очень не нравились революционерам, од- нажды в меня даже стреляли: евреи – в еврея. За границей я по горячим следам написал еще несколько резких статей по поводу так называемой русской революции, об участии в ней евреев, статьи решились опубликовать только белоэмигрантские журналы. Но надо было на что-то жить. Я ушел от политики и занялся преподавательской деятельностью. Кстати, мой сын в Париже женился на дочери русского офицера, убежденного монархиста. Надеюсь, что со временем мои внуки вер- нутся в освобожденную от большевиков Рос- сию… И, когда через полтора десятка лет мне неожиданно предложили вернуться в Россию и возглавить юридическую кафедру в одном из университетов, я наивно решил, что боль- шевики простили меня или забыли мои дав- нишние выпады против них. А они, оказыва- ется, ничего не забывают. Вернулся – меня прямо с поезда пересадили на поезд, правда, с короткой остановкой на Лубянке – и сюда. Позвольте представиться: агент швейцарской разведки, которая, кстати, кажется, вообще не существует, – спустил он ноги с нар.
Но, может, ты на самом деле шпион? – снова вскинул руки старик или человек, ко- торого раньше времени сделали стариком. –

Как можно соединять несоединимое: Христа с Антихристом?
Как Вы знаете, отец, почти все мы тут
«шпионы», «изменники Родины» да «вра- ги народа», – засмеялся «агент швейцар- ской разведки». – Насколько я знаю, сами вы «японский шпион». Слышал, как вы ко- му-то рассказывали, что работали паромщи- ком на уральской реке Юрюзани и якобы по ней в пустых водочных бутылках отправляли в Японию донесения о надоях молока в кол- хозе, а коровы надаивали в вашем колхозе молока меньше козы. Может, не хотели они отдавать свое молоко большевикам. Бутылки по Юрюзани попадали в Печору, а по Печо- ре уплывали в Ледовитый океан, вмерзали в лед, оттуда их весной течением через Бе- рингов пролив выносило к берегам Японии. Неважно, что Юрюзань не впадает в Печо- ру и соответственно в Северный Ледовитый океан. Ее воды через Каму и Волгу попада- ют в Каспийское море и никуда дальше не текут, потому что Каспий, по сути, большое озеро, но это не имеет никакого значения, просто нужно было срочно выполнить план по «шпионам» и «врагам народа», а крепких мужиков в районе уже всех пересажали… Не смотрите на меня, как на врага, отец. Оба мы
«враги народа»… Хорошо, что веруете, в этом ваше спасение, но нет ничего страшней сле- пой веры. Они ведь тоже, как вы в Бога, слепо веруют в Карла Маркса и в победу мировой революции, те, что посадили нас сюда и ко- торые нашими руками построили для нас вот этот «вокзал», который ведет в коммунисти- ческое никуда. Это разновидность какой-то психической болезни, потому что они даже в общих чертах не могут представить свое коммунистическое завтра, оно так же вирту- ально, как вам обещанный рай. Потому они называют его неопределенно: светлое буду- щее. И всегда оно даже не на горизонте, а за горизонтом. И многие из них не подозрева- ют, чему, кому служат. То, что я сказал и что задело вас, отец, далеко не значит, что это мое убеждение. Я только констатировал факт, что на самом деле существует такое общество иу- део-христианской дружбы. И это общество
возникло неслучайно, – продолжил «агент швейцарской разведки». – В Германии не- ким Эдвардом Майером написан трехтомный труд «Происхождение христианства». Этот Майер весьма убедительно доказывает, что религиозное мировоззрение Иисуса Христа нисколько не выходило за рамки современ- ных ему еврейских фарисеев. Он так же, как они, верил в Царство Божье, населенное ан- гелами, и противопоставлял его царству Са- таны с его бесами. Он, как и фарисеи, верил в загробную жизнь и в посмертное воздаяние людям райскими блаженствами или адскими мучениями. Да и все остальное: и воскреше- ние мертвых, и Страшный суд…
Да, эти истины были открыты до Него, – подтвердил старик или человек, ко- торого раньше времени сделали стариком. – Но эти истины были открыты евреям, чтобы они потом открыли их всем народам, а они сокрыли их только для себя, и потому истины перестали быть истинами, а Он воспротивил- ся и понес их ко всем народам.
Я не собираюсь вам противоречить. Я хочу только сказать, что Иисус Христос всецело находился на почве иудейства и ни- когда не выходил за его пределы. Как и у вет- хозаветных пророков, язычники у него явля- ются только привеском к иудейскому миру, как нечто третьесортное, более того, мешаю- щее, враждебное… Почему-то никто не хочет заметить, что Иисус не рассматривал свою миссию как всемирную. И он наставлял сво- их апостолов вести проповедь только среди евреев: «На путь язычников не ходите и в го- род самарянский не ходите; а идите наипаче к погибшим овцам Дома Израилева». Это уже его апостолы, видя безуспешность сво- ей пропаганды среди евреев, пошли в другие народы. Это они, а не Он, родили христиан- ство.
Но вы не задумывались, почему другие народы, в противовес иудеям, оказались вос- приимчивы к проповеди Иисуса Христа? – спросил «агента швейцарской разведки» зэк в женской кофте.
«Агент швейцарской разведки» не успел ответить

Извините! – неожиданно вступил в раз- говор, спустившись с верхних нар курчавый зэк с черной, как смоль, бородой. – В вашей теории, конечно, есть своя логика, по кото- рой, опять получается, что во всех бедах мира виноваты евреи. И в том, что вы сейчас на- ходитесь в этом «вокзале». И я, еврей, вместе с вами. А евреи, извините, больше других по- страдали из-за вашего Иисуса Христа.
Вашего! – с удовольствием, с нажимом поправил его философ в шапке-ушанке. – Он ваш, но вы Его сделали нашим, может, на свою беду.
Вот-вот, укоренилась легенда, более того, считается не подлежащим сомнению, что Иисус был по рождению евреем, – не со- гласился курчавый зэк с черной, как смоль, бородой – Но Иисус Христос родился в Гали- лее, в области, где основное население было не иудейским. Он вполне мог быть и славяни- ном. Может, потому славяне, а особенно рус- ские, можно сказать, на генетическом уровне так привержены ему. Потом: есть серьезные ученые, которые считают, что он был, изви- ните… душевнобольным, простите… грубо говоря, сумасшедшим. А сумасшедший уже не принадлежит какому-нибудь одному на- роду, он уже теряет национальные свойства. Загляните в любой сумасшедший дом, почти в каждом наряду с Наполеоном Бонапартом есть свой Иисус Христос. Вопрос в другом: почему люди так тянутся к сумасшедшим и идут за сумасшедшими? Это очень серьез- ный вопрос. За ним кроется какая-то страш- ная, может быть, главная тайна человечества. Но никто над этим почему-то серьезно не задумывался. Возьмите Нерона. Возьмите Гитлера, ведь это был тип классического су- масшедшего, но целый народ первоначально совсем не по принуждению, разинув рты, по- шел за ним, увидев в нем своего рода мессию. И его сознанием, скорее, манипулировали другие люди. Как и в случае с Иисусом Хри- стом. Но…
Все правильно! – не дал ему договорить философ в женской кофте. – Народ пошел за ним в том числе потому, что надеялся, что Гитлер освободит его от засилия евреев в Гер-
мании после Первой мировой войны, они тогда буквально сели немецкому народу на шею, подобное сейчас происходит в России. Это – во-первых. А во-вторых: Гитлер сам наполовину или на четверть был евреем, вот откуда в нем такая тяга к мессианству, к ми- ровому господству. И я согласен с вами, что за ним, скорее, тоже стояли совсем другие люди, о которых он, может, и не догадывал- ся. Только вот кто они? Это большая, может, главная тайна. А по поводу национальности Иисуса Христа…
Как вы можете?! – снова заплакал ста- рик или человек, которого, возможно, рань- ше времени сделали стариком, страдающий за Иисуса Христа. – Как вы можете?! Разве может Бог иметь национальность?! Вы суди- те о Нем как о простом человеке! Вы, иудеи, не увидели или не захотели увидеть в Нем ис- тинного Мессию, которого вы ждали столько веков и ждете напрасно до сих пор. Он уже приходил, а вы Его не узнали. Не захотели узнавать. Не изменили вас и последующие века. Вам страшно, что Он отобрал у вас на- роды, которые вы, сославшись на Бога, хоте- ли сделать рабами своими, и ненавидите Его за это.
Уймись, отец! – остановил старика или человека, которого раньше времени сделали стариком, философ в женской кофте. – Ото- брал ли? – усмехнулся он. – У них отберешь?! Уймись, не рви себе душу, да и нам тоже… Ну и вы, – повернулся он к курчавому зэку с черной, как смоль, бородой, – чего трави- те человека. Верует и хорошо… Кем вы были, если не секрет, в прошлой жизни?
Здесь это имеет какое-то значение?
Но все-таки? – настаивал философ в женской кофте.
Ну, главным бухгалтером строительно- го треста.
Ну, тогда все понятно.
Что понятно?
Что вы попали сюда не из-за идейных разногласий с властью. Так что, не травите человека, который попал сюда, скорее всего, не за растрату казенных денег или стройма- териалов.

Извините, а я не травлю, – вежливо ответил курчавый зэк с черной, как смоль, бородой. – Не я первым начал разговор, что Иисус Христос был типичным сумасшедшим. Тут до меня уже говорили об этом. К при- веденным ранее примерам я могу привести еще один. В конце ХVII – начале ХVIII века во Франции жил католический священник Жак Мелье. После его смерти обнаружили завещание, в котором он на основе много- летнего изучения Библии пришел к выводу, извините, что Иисус Христос был простым сумасшедшим. Мелье пришлось всю жизнь держать свои убеждения при себе и при этом выполнять обязанности сельского священ- ника. В своем завещании Мелье приводит три основных аргумента, которые свидетель- ствуют, простите, что Иисус Христос был обыкновенным душевнобольным. В Еванге- лии Мелье наглядно показывает много мест, из которых следует, что окружающие призна- вали Христа не иначе, как одержимым. Об этом говорили, извините, не только фарисеи, но и его ученики и родственники. Однажды, можно прочитать в Евангелии, они отпра- вились за ним, чтобы увести его домой, «ибо говорили, что он впал в безумие». А сцена свидания Иисуса с Иродом Антипой – изви- ните, он ведет себя в ней как ненормальный. Способ, которым Иисус Христос толковал ветхозаветные пророчества, в частности тек- сты пророка Исаии, по мнению Мелье, так же свидетельствуют о его сумасшествии.
Он сам сумасшедший, этот Мелье! – всхлипывал, рукавом растирая слезы, старик или человек, которого раньше времени сде- лали стариком. – Нет страшнее греха челове- ка, служившего Богу и предавшего его…
Извините, уважаемый, но если к Мелье пришло прозрение. Вы ведь тоже ссылаетесь на прозрение. Почему ваше прозрение ис- тиннее его прозрения? Но, как Мелье, дума- ли и думают, как уже здесь говорили, многие другие врачи-психиатры. Иисус проповедо- вал любовь к людям и в то же время требовал, чтобы его последователи ради Него возне- навидели своих братьев, сестер, родителей. Или он, или они! Разве это не противоесте-
ственно, разве нельзя одновременно любить и Бога, и близких? Все это есть в Евангелии, если вы его внимательно читали. Почему христиане не видят этих противоречий, обхо- дят их стороной или пытаются сомнительно их толковать. В своих призывах и доводах он, извините, настолько непоследователен! А не задумывались вы: не потому ли он до сих пор и не разгадан, что в его мыслях и поступках не было никакой логики, а не потому, что он был не по-человечески гениален? Если бы в настоящее время на Земле появился че- ловек, который стал бы действовать и гово- рить как Иисус, то его, извините, несомнен- но, признали бы сумасшедшим. Известный врач-психиатр Бинэ Сангле – а в психиа- трии это, уважаемый, громкое имя – написал двухтомное исследование «Безумие Христа». А в 1927 году русский врач Минц опублико- вал статью «Иисус Христос как тип душевно- больного»…
«Русский» врач»… – усмехнулся фи- лософ в женской кофте. – Он такой же рус- ский, как я француз. Ну и что сказал «рус- ский» врач Минц и, как я понимаю, не менее
«русский» врач Бинэ Сангле?
Я понимаю Ваш нажим на слово «рус- ский», что они оба были евреями. Да, они оба были евреями, но это ничего не меняет. Иисус Христос, как вы утверждаете, тоже был евреем. Минц, как и Бинэ Сангле, исходит из данных об Иисусе, изложенных в Еванге- лии. Оба, независимо друг от друга, приходят к единому выводу, что Иисус Христос был, извините, не просто сумасшедшим, а пара- ноиком.
Повисло напряженное молчание. Плачу- щий старик или человек, которого раньше времени сделали стариком, попытался было что-то сказать, но зэк в женской кофте его остановил:
Подожди, отец. Помолчи… Ну и даль- ше? – повернулся он к курчавому зэку с чер- ной, как смоль, бородой.
Что такое паранойя? Это не простое сумасшествие. Паранойю не так просто ди- агностировать. Особенность паранойи по сравнению с другими психическими забо-

леваниями заключается в том, что больной в течение длительного времени после начала заболевания сохраняет последовательность и силу умственной деятельности. Во всех остальных ее областях, кроме той, на кото- рую распространяется болезнь, он действу- ет и мыслит логично и, в общем, разумно. Поэтому, в отличие от страдающих другими психическими заболеваниями, параноик мо- жет долгое время, а в некоторых случаях и до конца жизни, оставаться нераспознанным. Бредовые представления параноиков обычно бывают сосредоточены вокруг какой-нибудь навязчивой идеи и, как правило, связаны с собственной личностью. Она представля- ется больному центром всего происходящего в мире. Объектом всевозможных преследова- ний, интриг и козней, а чаще всего – носите- лем величайшей и высочайшей миссии, име- ющей решающее значение для всей мировой истории. Возможно, сейчас мы наблюдаем в одной стране явление такой личности, не буду называть имени. Ну и опять вспомним Гитлера. Что касается Иисуса Христа, то он, по мнению многих врачей-психиатров, был одержим, извините, классическим паранои- дальным синдромом, содержанием которого была мания величия, связанная с самообо- жествлением и представлением о том, что он как раз тот мессия, которого столько веков ждали иудеи. А он был обыкновенным, не- счастным, больным человеком. Не исклю- чено, что и не совсем здоровы душевно были и его апостолы. Психически больные тянут- ся друг к другу, словно чувствуют друг друга на расстоянии. Иисус беспрестанно говорит о своей высокой миссии. Бред величия со- единяется с манией преследования, он по- стоянно говорит о неизбежном для него му- ченичестве. А приступ тоски, напавший на Иисуса в Гефсиманском саду? Он может быть классическим примером для медицинской энциклопедии. Это, простите, типичный для параноиков приступ меланхолии, который нередко сменяется приступом возбуждения. А чудеса, якобы творившиеся вокруг Иисуса? Это разве не яркий пример галлюцинаций? Я глубоко уважаю вашу веру, – обратился
он к старику или человеку, которого рань- ше времени сделали стариком, – без веры нельзя, пусть даже не истинная, вера порой спасает. – И уже, подняв голову, обратился к философу, так и не снявшему на ночь шап- ку-ушанку: – Но утверждать, что Иисус был чуть ли не иудейским агентом-шпионом, засланным в другие народы для их разложе- ния идеей непротивления злу насилием, это, извините, бред. А такая гипотеза бытует сре- ди русских патриотов-язычников, впрочем, тоже отрицающих Иисуса, как Бога. Есть еще одно важное доказательство его глубо- кой душевной болезни – его физическая не- мощность. Помните, он даже не мог донести крест до Голгофы. Волнуясь, он всегда обиль- но потел, даже кровью. Это очень ярко выра- женный симптом. Доказательством того, что он был душевнобольным, служит и факт, что у него не было детей, скорее всего, он был, извините, импотентом. Вспомните, он жил в доме родителей до тридцати лет, и те даже не пытались его женить. А ведь по законам иудаизма это считалось тяжелым грехом! По- тому он и отверг Марию, что не был спосо- бен на создание семьи. Кстати, и у Гитлера по этой самой причине не было детей, хотя, про- стите, сравнение с Гитлером тут, наверное, не совсем уместно. Более того, вы посчитаете его кощунственным. Да что я говорю! Вспом- ните Евангелие от Марка: «И услышавши ближние его, пошли взять его, ибо говорили, что он вышел из себя». А Евангелие от Иоан- на: «Многие из них говорили – он одержим бесом и безумствует».
Стало тихо, только было слышно, как плакал старик или человек, которого раньше времени сделали стариком.
Это еще не все, – вдруг снова заговорил курчавый зэк с черной, как смоль, бородой, – не только Иисус был параноиком. Паранои- ками были и Будда, и Заратуштра, и Магомет, и Кришна. Или взять другой ряд: Александр Македонский, Цезарь, Наполеон… Гитлер, которого тут уже не раз упоминали. И никто над этим серьезно не задумался. Что история религии, более того, история человечества является историей совращения миллионов,

а теперь уже, может, миллиардов людей оди- ночками-сумасшедшими. Как правило, не- образованными, не грамотными, в общепри- нятом значении этих понятий. Может быть, кто-нибудь и догадывается об этом, но чело- вечество в целом боится себе признаться, что оно идет за сумасшедшими. На людей, на це- лые страны, континенты нападает как бы пси- хическая эпидемия, или люди как бы впадают в массовый гипноз. Иначе чем объяснить, что уже столько веков миллионы людей, в том чис- ле умных, талантливых, даже гениальных, идут за сумасшедшими?! Понимаете, никто над этим всерьез не задумывался. Только в мире немного утрясется, как появляется новый па- раноик с манией величия, и миллионы людей, вопреки Богу, вдруг превращаются в послуш- ное стадо… Так и с Иисусом Христом! Только в отличие от других: он давно умер, а гипноз, психическая эпидемия, вызванная им, про- должает на нас действовать. Кому это угодно? Неужели Всевышнему? Мне не просто это го- ворить. Я, можно сказать, из христианской се- мьи. У меня дед был крещен.
Философ, так и не снявший на ночь шап- ку-ушанку, снова свесился с нар:
Простите, а дед ваш крестился, пото- му что уверовал в Иисуса Христа или чтобы перескочить через черту оседлости, которая существовала в России до большевистского переворота, а потом перебраться в Москву?
По воскресеньям дед регулярно ходил в церковь.
Ну, в церковь для показу можно ходить, как выпущенным из лагеря на поселение предписано ходить отмечаться в комендату- ру. А вы, следуя дедушке, крестились?
А кто в советское время крестится?
Хитро вы уходите от заданного вопроса. Кто уверовал в Иисуса Христа, тот тайком да крестился.
Ну а вы-то, сами, например, крести- лись? – в ответ спросил курчавый зэк с чер- ной, как смоль, бородой.
Философ, так и не снявший на ночь шап- ки-ушанки, спустил ноги с нар:
Мать, несмотря на запрет большевиков, тайком крестила. Уж не знаю, у каких попов,
их к тому времени почти всех перестреляли да пересажали. Скорее всего, с бабками в бане. Простая баня порой заменяла тогда русскому человеку церковь. Может, потому я получил- ся такой непутевый. А вам креститься после большевистского переворота было не толь- ко не надо, вы запретили это делать русским и бросились оккупировать в буквальном смысле этого слова Москву, Петербург, дру- гие крупные города. Но зато черту оседлости, можно сказать, учредили для русских. Может быть, в отместку. Более того, за так называе- мый антисемитизм, который своей оккупа- цией вы вызвали сами, учредили расстрель- ную статью.
Старик или человек, которого раньше времени сделали стариком, единственно за- щищавший Иисуса Христа, как единосущ- ного не только для всей планеты, но и для всей Вселенной Бога, от переживаний заснул прямо на студеном полу. Илья позвал Вадима Туманова, и они осторожно водрузили его на нижние нары рядом с Иваном, повешенные продолжали напряженно прислушиваться к разговору, хотя он их уже вроде бы не ка- сался, или, наоборот, они там наверху под сводами «вокзала» успели постигнуть часть вселенской истины, и разговоры внизу под ними казались им пустыми.
Хитро вы устроились на планете, – про- должил, свесивший с нар для удобства разго- вора ноги, философ в шапке-ушанке, – если еврей оказался в России, то он, оставаясь ев- реем, – уже русский, да еще непременно рус- ский интеллигент, а переедет завтра во Фран- цию, будет французом, например, Клодом Мантефьоре, перебравшись в Польшу, он будет поляком, и опять-таки непременно пи- сателем, банкиром, юристом, политиком, но не слесарем, не землекопом… И везде он бу- дет тайно или явно ненавидеть Иисуса Хри- ста. И везде он будет маленькими шажками пробиваться к экономической власти стра- ны, чтобы потом взять страну за горло. И для конспирации прячетесь за чужими фамилия- ми, у вас чаще всего рыбьи, птичьи фамилии. Если не секрет, какая у вас фамилия?
Окунев.

Ну вот: в Германии вы были бы Фишма- ном.
Да, дед мой в Австрии носил фамилию Фишман. Такой конспирации нас научили века гонений, геноцид, погромы…
А почему не громят татар, башкир, чу- вашей? – усмехнулся, свесивший с нар для удобства разговора ноги, философ в шапке- ушанке. – Итальянцев, греков? Арабов, хотя они, как и вы, тоже семиты? Даже цыган – один только действительно сумасшедший ев- рей или полуеврей Гитлер, борясь за чистоту немецкой нации, приказал их уничтожить. Почему во всем мире нет ни одного антина- ционального движения, кроме так называе- мого антисемитизма? Ваш главный козырь – без конца повторяющееся утверждение, что на всемирное рассеяние вас вынудил под страхом смерти исход из Египта, что он заста- вил вас начать сиротами скитаться по миру. Но это хитрая ложь, которую, боясь вашего истеричного воя, боятся опровергать. Вы на- чали ядовито внедряться в другие народы за- долго до этого события. Вы сумели внедрить в сознание человечества, что многовековое еврейское рассеяние началось с разрушения Иерусалима Титом в 70 году до Рождества Христова, что насильственно лишенные род- ной земли, вы с тех пор вынуждены скитаться по всему свету. Но нет, вы начали расползать- ся по планете гораздо раньше, уже в эпоху так называемого вавилонского плена, а это VI век до Рождества Христова, вы уже тогда были по преимуществу народом рассеяния. Палестина была только вашим религиозным центром, вы принципиально не хотели устра- ивать своего собственного государства. Па- раллельно вы создали другую легенду и при- писали рассеяние воле Бога, якобы он сделал это потому, что другие народы не могут жить без вас. Что вы им нужны в качестве забот- ливых пастухов. Из Ветхого Завета, данного вам Богом, ваши религиозные вожди выкова- ли Талмуд, сознательную антихристианскую идеологию, вычистив из Ветхого Завета все уже исполнившиеся предсказания пророков о Иисусе Христе. При этом Божьи заповеди по отношению к ближнему стали применять
только по отношению к своим соплеменни- кам… Правда, позже появились смягченные варианты Талмуда, из которых были убра- ны самые оскорбительные для христиан места. Это было сделано папской цензурой в 1581 году, множество талмудических книг по этой причине было сожжено и самими иу- дейскими раввинами для утаивания подлин- ного текста, сокращения на службе раввины должны были дополнять устно, и это переда- валось из поколения в поколение – и так до настоящего дня.
А Иисус восстал против этого. На самом деле рассеялись вы по всему миру по своей воле, и за этим кроется великая тайна. Если действительно вас рассеял Бог, но неужели для того, чтобы растлевать другие народы? А может, и Ветхий Завет Вы написали сами, приписав его Богу. Почему-то вы не захоте- ли жить единым народом, как другие наро- ды, которые к этому стремятся, если даже их вынужденно рассеивают, в том числе с вашей помощью? И если даже допустить, что все-та- ки Бог рассеял вас, то у Него не могло быть иного намерения, кроме того, что Он надеял- ся, что вы будете умом, душой человечества, а вы в большинстве своем стали ядом. Не мог Бог рассеять для того, чтобы вы завоевали весь мир в роли господ, оставив остальным народам роль рабов! И из страшного, как вы утверждаете, вавилонского плена вы вышли не все. Мало того, только малая часть. И со- всем не потому, что кого-то не отпустили. Как свидетельствует один еврейский источник, подчеркиваю: еврейский, – значит, ему мож- но верить: «многие остались в Вавилоне, не желая оставить имущество». Значит, не так уж плохо жилось вам в этом плену. И не родина, а имущество превыше всего! Один из честных евреев, болеющий за свой народ, а значит, и за другие народы, писал: «Народ, получив- ший закон, не захотел возвращаться в свою страну. Здесь есть что-то глубинное, чего мы, даже сами евреи, еще не осознали до конца. Куда проще болтать о сохранении еврейства и еврейских ценностях, чем объяснить под- линные причины рассеяния». Вот в этом вся суть еврейства: народ получил от Бога закон

и страну, но не захотел возвращаться в наре- ченную для него страну. Он предпочел дру- гое: мотаться по другим народам, отравляя жизнь им и себе. К примеру, немцы, которые переселились в Россию при императрице Екатерине, при Петре Первом, позже, за века стали, может, более русскими, чем русские, Россия стала для них единственной родиной, за которую они отдавали свои жизни в вой- нах, в том числе против Германии. Так можно говорить и о представителях других народов. Иногда я кощунственно думаю: может быть, Всевышний, рассеивая вас, иудеев, среди на- родов, имел какой-то тайный замысел, о ко- тором мы даже не догадываемся? Но не вро- де же замысла масонов: объединить мир по принципу единого мирового, разумеется, ев- рейского правительства и государства, вроде этого «вокзала», в котором карающим мечом будет кто-то вроде «ссученного» коменданта Ивана Фунта? Не мог же Всевышний рассе- ять евреев по всему свету специально на беду другим народам? Неужели Господь, рассеи- вая вас по планете, не мог предвидеть послед- ствий? Почему Он так немилосердно посту- пил по отношению к остальным народам, но получилось, что одновременно и к вам, евре- ям? Объяснение нахожу только в одном: если все-таки Он рассеял вас по миру, как дей- ствительно избранный народ, то потому, что- бы вы донесли Его спасительную мысль всей планете, всем народам. Но вы отказались от Всевышнего, избрав в качестве Его Мамону, то есть перестали быть истинными евреями, или, как сказал кто-то из вас, евреев, приме- нительно к евреям, совершившим в России большевистский переворот, что он был со- вершен «красными евреями, отказавшимися от Бога». Я что предлагаю. Раньше все споры на эту тему проходили даже не как споры, а каждый, доказывая свою правоту и как бы обиженный, оскорбленный противополож- ной стороной, кричал сам себе, не слушая доводы другого. Мы с вами сейчас в одном положении, в одной роли – роли отвержен- ных, хлебаем одну пустую лагерную баланду. Я встречал в лагерях, кроме еврея, комиссара, бухгалтера или заведующего складом и вся-
ких там интеллигентов, подстроившихся под русских писателей, артистов, еврея-раввина, значит, большевики-евреи загнали его сюда как еврея, верующего в Иегову в одном ряду с верующими в Иисуса Христа православны- ми, в одном ряду с мусульманскими, буддий- скими священниками. Всех нас ждет, скорее всего, одна судьба, учитывая приписанную большинству из нас статью и назначенный срок. После этого «вокзала» нас ждет Ко- лыма, и мало шансов вернуться оттуда, если только не какие чрезвычайные события, вы понимаете, о чем я говорю. Впрочем, они со- всем не значат, что перед нами сразу откроют лагерные ворота. Может, мы, евреи и неев- реи, здесь вместе и потому, что несем в себе вину за сложившиеся между нашими наро- дами исторические взаимоотношения, что за все эти тысячелетия не смогли найти пути друг к другу, чего от нас, я уверен, все-таки ждет Всевышний. Давайте попробуем без взаимных упреков, осуждений, оскорблений, навешивания ярлыков разобраться в причи- нах случившегося
Давайте, – неожиданно легко согла- сился «агент швейцарской разведки». – Мы, сами евреи, разве не хотим этого понять? По крайней мере, большинство из нас разве не мучает этот вопрос? Честно скажу: причи- на нашего рассеяния до конца не понятна и нам, евреям, по крайней мере мне. Я пол- ностью согласен с неким Максом Бродом, который в своей книге «Любовь на расстоя- нии» пишет: «Наше рассеяние – величайшее проклятие для нас самих. И ничего хороше- го – никакой пользы и никакого мира оно не приносит и другим. Мы всюду гости и все равно мы нежеланны, от нас везде хотят из- бавиться». Но другой еврейский писатель пи- шет: «Возможно, что народ еврейский сохра- нился не вопреки изгнанию и рассеянию, но благодаря ему». И я, наверное, согласен и с ним…
Ему не дал закончить мысль философ, не снимающий шапку-ушанку даже на ночь:
Судя по библейской книге Эсфири и по работам античных авторов Страбона, Цице- рона, Сенеки, Тацита, антисемитизм суще-

ствовал задолго до Иисуса Христа в народах, соприкасавшихся с евреями. Иисус Христос здесь ни при чем. Евреи, будучи уже тогда разбросанными по всему миру, в любом госу- дарстве, как писал один из евреев, «считались прежде всего со своими национальными, то есть еврейскими интересами, ставя их выше государственного патриотизма и ведя про- паганду широчайшей терпимости по отно- шению к евреям и демократичности, – а это, как ничто другое способствовало разруше- нию традиционного уклада коренного насе- ления и усиливало антисемитизм в национа- листически настроенных, верных традиции кругах». И в то же время в каждом государ- стве вы закрываетесь как бы в скорлупе, куда никого не впускаете извне. Вот чрезвычайно авторитетное мнение по этому поводу одно- го из лидеров современного сионизма, Вла- димира Жаботинского: «Мне нестерпимо жаль, если я разочарую наивного читателя, веровавшего всегда, что какой-то злой Папа или курфюрст злоумышленно заключил нас в гетто. Он заключил нас, но только тогда, когда это было уже сделано нами после мно- гих столетий. Гетто создали мы сами по на- шей доброй воле, по той же причине, чтобы жить в них, по крайней мере, на ограничен- ной площади – самостоятельной, особенной жизнью». Причем, как пишет другой еврей- ский ученый Ю. Гессен, «в Российской им- перии выходу из гетто мешало сильное со- противление кагально-раввинского союза, с теми евреями, кто шел на сотрудничество с властями в деле ассимиляции, кагал порою расправлялся доносами, предательством, провокацией и убийствами».
Лично я, может быть, склоняюсь к Ва- шей мысли, что процесс нашего рассеяния надмирный, от Бога, – обратился к фило- софу, так и не снявшему на ночь шапку-у- шанку, «агент швейцарской разведки». – Но мы почему-то не поняли или не до конца поняли Его мысль насчет нас, и потому мы страдаем от своего рассеяния даже больше, чем другие народы от нас… Что касается меня, мой отец был крещен. И мне кажется, искренне веровал в Иисуса Христа, пото-
му как молился и дома. Правда, нас к этому не принуждал, говорил, что каждый реша- ет для себя сам. Не принял ни первую, ни вторую революцию. Говорил, что участием в них евреи вызовут гнев Божий. И он бу- дет страшен. И случится это не обязательно в России. Ну а мне не пришлось выбирать,
«красные евреи» закрыли и церковь, и си- нагогу… «Красные иудеи, отказавшиеся от Бога», не представляют всего и тем более истинного еврейства, хотя с каждым столе- тием, с каждым годом, как это ни печально, их становится все больше. Обратите внима- ние, что все евреи во власти, из-за которых вы нас ненавидите, не ходят в синагогу. Она им чужда, как вашим русским атеистам во власти Церковь. И эти две группы атеистов легко находят общий язык. Они как бы со- ставляют какую-то новую надмирную наци- ональность и новую религию. И вот эти две группы людей и организовали сначала Фев- ральскую, а потом Октябрьскую революции. Таких людей как бы без национальности или новой химерной национальности становит- ся все больше и больше.
То, что вы оба сидите здесь, с нами, на нарах, из этого потом ваши талмудические вожди извлекут для себя большую пользу, хотите вы этого или не хотите, – усмехнулся философ, даже на ночь не снявший шапку- ушанку. – Здесь вы сидите, скорее, как еврей- ские жертвенные ягнята, в знак доказатель- ства всемирного страдания евреев. Потом будут лить о вас слезы как о жертвах еврей- ского геноцида, организованного Великим Кормчим, которого вы с некоторых пор люто ненавидите, но не той ненавистью, которой ненавидим его мы, русские. А о нас, – фило- соф, не снявший даже на ночь шапку-ушан- ку, обвел рукой огромный «вокзал», – никто и не вспомнит, как бы так и должно быть. Мы не ритуальная жертва во славу Яхве, мы словно скот на скотобойне… В чем вы видите разрешение так называемого еврейского во- проса?
Не знаю, – вздохнул «агент швейцарской разведки». – Он мучает меня. Я все больше склоняюсь к мысли, что решение еврейско-

го вопроса в ассимиляции. Но в то же время: живя в рассеянии среди других народов – мы за тысячелетия, кроме единичных случаев, так и не смешались с теми народами…
…как масло не смешивается с водой, как не перемешивай, оно всплывает наверх и пленкой покрывает воду, не давая ей ды- шать, жить своей жизнью, – как бы продол- жил его мысль философ в шапке-ушанке, философ в женской кофте давно уже спал и слегка похрапывал. – Или, как писал не- кто Штерн: «Куда ни бросишь взгляд, везде найдешь в ассимилированной жидкости не- растворимый еврейский элемент». Все, кто предлагали пути всеобщей ассимиляции – обанкротились…
Дайте мне закончить мою мысль, – по- просил «агент швейцарской разведки». – Да, все тысячелетия своего существования ев- реи чувствовали себя как нечто отдельное от остального мира…
Но постоянно вмешиваясь в дела осталь- ного мира, – не вытерпел, вставил философ в шапке-ушанке. – Простите за реплику, про- должайте!
Но в последние века, начиная с XVIII века, евреи стали выказывать склон- ность к ассимиляции. Тем более что в отдель- ных случаях ассимиляция, кровосмешение приводят к более яркому проявлению лич- ностных творческих способностей челове- ка. Тому множество примеров. Есть и другие удивительные примеры. Например, в Румы- нии в начале нашего века в одном городке я наткнулся на еврейский молельный дом во имя Иисуса Христа. Точнее сказать, услы- шав о нем, я специально поехал туда. Раввин в нем уже был наполовину православным священником. И к нему, несмотря на нена- висть с одной и с другой сторон, шли евреи, становились его прихожанами. И многие евреи это делали совершенно искренне. Не- которые потом переходили в православный храм на соседней улице. Их не устраивала изолированность евреев от остального мира и отношение остального мира к ним. Хотя процесс этот очень болезненный. Многие ев- рейские писатели или философы выражают
ту неподдельную муку, которую приходится переживать еврею даже при искренней по- пытке ассимиляции. Вот, например, как пи- сал один из еврейских публицистов: «Если вы решили притворяться, что вы не еврей, или перейти в другую веру, вам все равно прихо- дится вести внутреннюю борьбу со своим ев- рейством».
Как точно сказано: не «пытаться стать», а «притворяться», – усмехнулся философ, так и не снявший на ночь шапки-ушанки, то ли у него постоянно мерзла голова, то ли ее распирало от мыслей, и он таким образом удерживал их, чтобы они не разлетались… – В начале нынешнего века один из ваших иде- ологов, Владимир Жаботинский, которого сегодня уже цитировали, писал: «Когда ев- рей воспринимает чужую культуру… нельзя полагаться на его глубину и прочность этого превращения. Ассимилированный еврей не выдерживает первого натиска, отдает «вос- принятую» культуру без всякого сопротивле- ния, как только убедится, что ее господство прошло… Он не может служить опорой этой культуры». И приводит яркий пример, как в онемеченной Австро-Венгрии – по мере роста чешской, венгерской, польской куль- тур – онемеченные евреи переделывались под чехов, венгров, поляков. А вот что пи- сал к концу своей жизни некто Гершензон, родившийся и живший в России, кстати, видный историк русской литературы, пуш- кинист, было одно время его даже ругали за
«славянофильство»: «С детства приобщен- ный к европейской культуре, я глубоко впи- тал в себя ее дух … и люблю искренне многое в ней… Но в глубине сознания я живу иначе. Уже много лет настойчиво и неумолимо зву- чит мне оттуда тайный голос: не то, не то! Ка- кая-то другая воля во мне с тоской отвраща- ется от культуры, от всего, что делается, что говорится вокруг… Я живу, подобно чужезем- цу, освоившемуся в чужой стране. Любим ту- земцами, и сам их люблю. Ревностно тружусь для их благ, но я знаю себя чужим, тайно гру- щу о полях моей родины». Хотя: вроде бы – где его родина, родился он в России? Потом, что касается ассимиляции: нужно отличать

ассимиляцию духовную, что и есть истинная ассимиляция, от ассимиляции культурной, граждански бытовой… Что касается разре- шения еврейского вопроса, роли еврейства в истории человечества могу привести своего рода откровение еврейского философа Мар- тина Бубера, о котором мы тоже, кажется, уже говорили, он со всей откровенностью писал:
«До сих пор нашего существования хватало лишь на то, чтобы сотрясать троны идолов, но не на то, чтобы воздвигать трон Госпо- день. Именно в силу этого наше существова- ние среди других народов столь таинственно. Мы претендуем на то, чтобы научить Абсо- люту, но в действительности мы лишь гово- рим “нет” другим народам, или, пожалуй, мы сами являем собою такое отрицание и ничего больше. Вот почему мы стали кошмаром на- ций»… Мне приходилось слышать, что самые ортодоксальные антисемиты – сами евреи.
Не обязательно, – возразил «агент швейцарской разведки». – Хотя такие случаи не редки.
Как Вы это объясните?
Ну, наверное, тем, что евреи, как никто, изнутри знают свою еврейскую суть. Отказы- ваясь от Иеговы и не придя к Христу, евреи не утрачивают своего генетического мессиан- ства, но оно принимает извращенную форму, вроде сатанинской коммунистической идеи, то есть они становятся «красными евреями», отказавшимися от Бога. Но самое страшное в том, что они не только мечтают, они начи- нают претворять свою мечту в жизнь, отрав- ляя этой химерой, которую они назовут со- циализмом, коммунизмом, другие народы, в нашем случае, русский, потому что в осно- ве своей он – народ общинный, и его, тоже оторванного от Бога, не сложно обмануть ложной общинностью. Они, как правило, составляют в каждом народе класс револю- ционеров. Их идол, отказавшийся от Иего- вы, а потом и от Христа, еврей Карл Маркс писал: «Наиболее упорная форма противо- положности между евреем и христианством есть религиозная противоположность. Как можно устранить противоположность? Для этого нужно сделать ее невозможной. Поли-
тическая эмансипация иудея, христианина, религиозного человека вообще есть эманси- пация государства от еврейства, от христиан- ства, от религии вообще».
Эта идея стала девизом масонства, – уточнил философ, так и не снявший на ночь шапку-ушанку. – Если «красные иудеи» со- бираются завоевать мир путем революций, не гнушаясь крови, то масоны – тихой сапой захватывая политические и экономические узлы государств. А на самом деле они – суть одного. Если Февральская революция в Рос- сии была в большей степени делом масо- нов, то следующая за ней, так называемая Великая Октябрьская социалистическая революция – была делом «красных евреев» и русских атеистов. Генеральной репетици- ей у них была революция в Германии, но там они потерпели поражение и сделали для себя соответствующие выводы. Иудей, отказав- шийся от Иеговы, но не принявший Иисуса Христа, непременно становится не просто атеистом, а непременно революционером, борцом за всемирное народное счастье, где все народы опять-таки, яко скот. Кстати, иу- дей Карл Маркс, отказавшийся от иудейства, а потом и от христианства как никто другой выразил собой суть отказавшегося от Бога еврейства. «В чем сущность еврея? Прак- тическая потребность, своекорыстие. Ка- ков мирской культ еврея? Торгашество. Кто его мирской Бог? Деньги». Последователь Маркса, по крайней мере, таковым он на- зывал себя, иудей Лев Бронштейн, который в России перед революцией, для мимикрии поменял фамилию на Троцкий, – все апосто- лы социализма и коммунизма меняют фами- лии в зависимости от страны, где они мутят воду, – считал, что «организация труда есть по существу организация нового общества: каждое историческое общество является в основе своей организацией труда. Если ка- ждое прошлое общество было организацией труда в интересах меньшинства, то мы делаем первую в мировой истории попытку органи- зации труда в интересах самого трудящего- ся большинства. Это, однако, не исключает элемента принуждения, во всех его видах,

в самых мягких и крайне жестких. По обще- му правилу, человек стремится уклониться от труда. Трудолюбие – вовсе не прирожденная черта: она создается экономическим давле- нием и общественным воспитанием. Можно сказать, что человек есть довольно ленивое животное, на этом его качестве, в сущности, основан в значительной мере человеческий прогресс, потому что если бы человек не стремился экономно расходовать свою силу, не стремился бы за малое количество энергии получить как можно больше продуктов, то не было бы развития техники и общественной культуры…». Вот точно, по иудею Марксу, мы и сидим здесь, общественно воспитыва- емся. Применительно к русскому народу его мысли выразил заразившийся «красным иу- действом» русский, или, как говорят в Рос- сии, «жидовствующий», большевик Николай Бухарин: «Пролетариат строит фундамент будущего общества. И притом строит его, как организованная сила, имеющая план и величайшую волю этот план провести, несмотря на какие-то бы ни было препят- ствия… Отсюда совершенно неизбежна при- нудительная дисциплина… Одной из главных принудительных форм нового типа, действу- ющего в сфере самого рабочего класса, явля- ется уничтожение так называемой “свободы труда”. Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кон- чая трудовой повинностью, является, как это ни парадоксально звучит, методом выработ- ки коммунистического человечества из че- ловеческого материала капиталистической эпохи…» Ну, разве это не о нас? Если Маркс был чистым теоретиком, своего рода прово- катором: то последователи его, «красные иу- деи» и русские атеисты, ставшие «красными иудеями», потопили Россию в крови, опреде- лив ее полигоном воплощения коммунисти- ческой идеи всепланетного счастья.
Да, в юности какое-то время Маркс считал себя христианином, – заметил «агент швейцарской разведки». – Я не знаю, когда и под чьим влиянием в нем произошел ду- ховный переворот, но поздний Маркс назы- вает христианство самой безнравственной из
всех религий. Карл Маркс стал не просто ате- истом. Атеисты не верят в загробную жизнь, а судя по его письмам, по воспоминаниям близких, он верил в нее. Возможно, он по- пал в сети тайной секты сатанистов. Ведь еще в своих ранних, дохристианских произведе- ниях он признавался, что заключил договор с Сатаной. И объявлял своей целью увлечь человечество в бездну – и со смехом после- довать за ним туда.
Но, может, это всего лишь поэтический образ? – предположил Илья.
«Агент швейцарской разведки» пожал плечами:
Не знаю… Перед тем как с Марксом произошел этот нравственный переворот от христианства, минуя чистый атеизм, к сата- низму, он познакомился с неким Моисеем Гессом, который, несомненно, сыграл боль- шую роль в его жизни. Это он привил Марксу так называемые социалистические идеалы.
Простите, Моисей Гесс? Насколько до- стоверно существование этого человека? – снова свесившись с нар, спросил зэк, так и не снявший на ночь шапки-ушанки.
В Израиле есть могила: «Моисей Гесс – основатель германской социал-демократи- ческой партии». Однажды на нее наткнулся один мой знакомый, разыскивая могилы сво- их родственников…
Не является ли он предком или род- ственником Рудольфа Гесса, ближайшего со- ратника Гитлера?
Этого я не знаю, я как-то не задумывал- ся над этим… Не исключено…
Но есть какие-нибудь серьезные дока- зательства, что Маркс был сатанистом?
Прямых нет, но у всех сатанистов – бес- порядочная личная жизнь. Маркс был вино- вником самоубийств двух дочерей и зятя, двое детей умерли от недоедания, в то время как он сам тратил на себя огромные деньги, которые давал ему Фридрих Энгельс.
Фридрих Энгельс тоже был иудеем?
Нет, чистым немцем. Но с ним прои- зошло то же самое, что с Марксом. Энгельс, который в молодости писал восторженные христианские стихи и который так страстно

предупреждал против опасности сатанизма, человек, который молился со слезами, чтобы самому уберечься от этой опасности, вдруг становится ближайшим сотрудником Марк- са, выполняющим все его прихоти… Тайна взаимоотношений между коммунизмом и са- танизмом, мне кажется, никем не исследо- вана. Все, что я сейчас говорю Вам, – лишь догадки. Я не могу утверждать, что имею не- опровержимые доказательства о принадлеж- ности Маркса к секте сатанистов, но боюсь, что, если копнуть поглубже, можно найти подтверждение не только этому. Я приведу Вам один жутковатый пример. Уже упомяну- тый здесь марксист-большевик Николай Бу- харин в 14-летнем возрасте, познакомившись с антихристианской книгой «Откровения в Библии», стал мечтать стать Антихристом. Узнав из Священного Писания, что Анти- христ должен родиться от апокалипсической блудницы, он настаивал, чтобы его мать при- зналась, что она была проституткой…
У философа, так и не снявшего на ночь шапки-ушанки, готов был новый вопрос:
Как Вы можете мне объяснить неяс- ную для меня цитату из Фридриха Энгель- са: «Кровавой местью отплатит славянским варварам всеобщая тайна, которая вспыхнет, рассеет этот славянский зондербунд и сотрет с лица земли даже имя этих упрямых малень- ких наций». Что это такое – всеобщая тайна?
О ней можно только догадываться, – пожал плечами «агент швейцарской развед- ки». – Наверное, то, что именно славянство, и прежде всего Россия с ее Православием, были уже тогда единственным препятстви- ем к завоеванию всего мира. Самое страш- ное, что эта древняя, боюсь, извечная идея, словно хамелеон, в зависимости от условий и обстоятельств, постоянно меняет не толь- ко кожу, она может принимать форму с виду совершенно противоположных и даже враж- дебных друг другу философских учений и по- литических движений. И трудно порой, поч- ти невозможно на первоначальных порах ее распознать, а когда, наконец, распознают, бывает уже поздно. Она к тому времени, по- добно раку, уже сделала свое страшное дело
и перебралась на другое тело. Словно, как бы изначально собрались некто на Земле или на Небе даже – и решили: никогда не называть вслух главную тайну против Бога своим име- нем, как не называть своим именем «бога», которому ты служишь. Чтобы люди не дога- дывались, какой цели их в очередной раз за- манивают служить, в одном случае это будет называться какая-нибудь масонская «Свер- кающая ложа», призывающая к всеобщему братству, в другом – Великая французская революция, в третьем – Великая Октябрь- ская социалистическая революция… И труд- но предугадать где, в каком новом неожидан- ном месте, боюсь, что снова в России, после краха большевистского режима снова свер- шится нечто подобное, страшное, что тоже назовут какой-то Великой революцией или, совершив черное дело, скромно промолчат. И совсем не обязательно участие в этих де- яниях самих «красных иудеев», достаточно внести вирус брожения в какой-нибудь на- род, может, даже во вроде бы неприступный Ислам, извратить его и спровоцировать его на всемирное разрушение. На разных кон- тинентах, в разных странах, в разные века эта древняя идея носит разное название, но приверженцы этой идеи, этой Главной Ядо- витой Мысли, без слов понимают друг друга, словно существует тайный пароль, по кото- рому безошибочно узнают своего. Да, тай- ный пароль…
Зэк, так и не снявший на ночь шапку-у- шанку, спустился со своих средних нар:
Но что может быть этим паролем, ко- торый существует, не изменяясь, на протя- жении десятков веков, который ни на одном языке мира не имеет названия? Инстинкт? Генетический код?
Не знаю. Но кто-то на протяжении веков тянет впереди нас, иудеев, эту ядови- то-сладкую идею всемирного счастья, словно мы на привязи у нее? От которой мы, евреи, страдаем, прежде всего, сами, я уж не говорю о других народах, в которые мы внедряем- ся словно вирусы? Но я должен или вынуж- ден сказать, что «красное иудейство» давно уже – черта ненациональная, можно быть

евреем по крови, а можно быть зараженным
«красным иудейством», как, например, тот же Николай Бухарин. Это давно уже надна- циональная сущность, хотя и родилась в иу- дейском народе. Человеческое общество становится все более и более торгашеским. В эту орбиту втягиваются все новые и новые страны и народы: так называемые развива- ющиеся страны и даже народы, которые мы называем туземными. То есть мир в целом становится пораженным еврейством… По- чему я снова цитирую Маркса, который мне, как, может быть, начинающему христианину, духовно чужд? Во-первых, потому, что он, пусть и «красный», но иудей, знает эту про- блему не предвзято со стороны, а изнутри. А во-вторых, он, изучая политэкономию, на- верное, как никто понял, что еврейство своей торгашеской сутью уже опутало все человече- ство. Вот в чем трагедия современной циви- лизации. Экономически еврейство захватило даже те страны, в которые евреев принципи- ально не пустили, Японию и Китай, которые с гордостью наивно утверждают, что в них нет ни одного еврея.
Я согласен с Карлом Марксом и с другой, крайне неприятной для вас, христиан, но, увы, отвечающей действительности, мыс- лью: «Еврейство удержалось рядом с христи- анством не только как религиозная критика, не только как воплощенное сомнение о ре- лигиозном происхождении христианства, но также и потому, что практический еврей- ский дух – а это как раз и есть еврейство – удержался в самом христианском обществе и даже достиг здесь самого высшего разви- тия. Еврей, в качестве особой составной ча- сти гражданского общества, есть лишь особое проявление еврейского характера граждан- ского общества… Еврейство сохранилось не вопреки истории, а благодаря истории. Еврей уже эмансипировал себя еврейским образом. Еврей, который, например, в Вене только терпим, определяет своей денежной властью судьбу всей империи. Еврей, кото- рый может быть бесправным в самом мелком из германских государств, решает судьбы Ев- ропы… Еврей эмансипировал себя не только
тем, что присвоил себе денежную власть, но и тем, что через него и помимо его деньги стали мировой властью, а практический дух еврейства стал практическим духом христи- анских народов. Евреи настолько эмансипи- ровали себя, насколько христиане стали ев- реями… мало того, практическое господство еврейства над христианством достигло в Се- верной Америке своего недвусмысленного, законченного выражения в том, что сама проповедь Евангелия, христианского веро- учения превращается в товар…»
С Карлом Марксом действительно трудно не согласиться, – продолжил зэк, так и не снявший на ночь шапку-ушанку. – Ев- рейство давно уже владеет не только Север- ной Америкой и Европой, но практически всем миром. Не подозревая того, или, точ- нее, не признаваясь себе в том, мы все более становимся цивилизацией ветхозаветной и, только признав эту истину, мы можем трез- во смотреть в будущее. К сожалению, Карл Маркс прав и в другой своей мысли, что
«деньги – это ревнивый бог Израиля, перед лицом которого не должно быть никакого другого бога. Да, единственно ради мате- риальных благ, деньги низводят всех богов человека с высоты и обращают их в товар. Деньги – это всеобщая, установившаяся как нечто самостоятельное, стоимость всех ве- щей. Они лишили весь мир – как человече- ский мир, так и природу – их собственной стоимости. Деньги – это отчужденная от че- ловека сущность его труда и его бытия; и эта чуждая сущность повелевает человеком, и че- ловек поклоняется ей. Бог евреев стал мир- ским, стал мировым богом. Вексель – это действительный бог еврея. Его бог – только иллюзорный вексель…». Но сказать, что Век- сель – действенный бог еврея, это сказать по- луправду. Ведь талмудические иудеи привя- заны к деньгам не только ради материальной пользы, а потому что находят в них главное оружие для торжества и славы Израиля, то есть, по их мнению, для торжества дела Яхве или Иеговы на Земле. Надо завоевать весь мир для торжества его дела! Способом ору- жия? Да, но зачем проливать драгоценную

еврейскую кровь? Потому предпринимается программа экономического разложения дру- гих народов, чтобы их Богом тоже становился Вексель. Иудеев объединяет не сама страсть к деньгам. Ветхозаветных иудеев объединяет более сильное чувство – единство всех иу- деев планеты, где бы они ни находились, во имя общей веры и общего закона. Что Вы скажете по поводу этой мысли? – обратился зэк, так и не снявший на ночь шапку-ушанку, к «агенту швейцарской разведки».
Будь я правоверным евреем по убежде- нию и назначь в этом случае меня мои сопле- менники третейским судьей, я бы дал евреям следующий совет. Ведите себя прилично, не выделяйтесь в народах, ассимилируйтесь, растворяйтесь в них, смешивайтесь с общим человеческим потоком мировой истории. Смиритесь, ибо в нас есть одна черта, обре- тенная нами еще в древности, когда мы пе- реписали под себя Ветхий Завет, которую мы всеми силами должны попытаться стереть в себе, и черта эта – самодовольство. Явление Христа было нам спасительным предупре- ждением. Лицемерие, к тому времени при- крывавшее наше самомнение, как струпья – тело прокаженного, было основной чертой нашего характера, к которой Спаситель об- ращался в своих проповедях и притчах.
Но мы не приняли его спасительной помо- щи. За последовавшие за ним два тысячелетия наше самомнение только выросло, оно при- няло поистине одиозные формы. Впрочем, та- кое положение вещей было предсказано и ва- шими пророками, когда «Дух Святой сказал отцам нашим»: «Пойди к народу сему и ска- жи: слухом услышите и не уразумеете, и очами смотреть будете и не увидите. Ибо огрубело сердце людей сих, и ушами с трудом слышат, и очи свои сомкнули, да не узрят очами, и не услышат ушами, и не уразумеют сердцем, и не обратятся, чтобы Я исцелил их. Итак, да будет вам известно, что спасение Божие послано язычникам, они и услышат…» И его апостолы действительно пошли к язычникам, и языч- ники услышали, они пошли в том числе к сла- вянам, иначе говоря, к русским, которые ду- шой и сердцем приняли Его Завет.
И все-таки вот Вы лично: в чем для себя видите решение еврейского вопроса? – упор- ствовал философ, так и не снявший на ночь шапку-ушанку.
Я много думал об этом, но к какому-то определенному выводу не пришел. Я могу сказать только о себе: оставайся евреем, если чувствуешь себя евреем, но живи среди другого народа так, как, например, русский среди французов, немец среди русских, если не можешь, как русский среди русских, и не навязывай им своих законов. Что касается меня, я чувствую себя евреем, но Россия – моя родина, и я – ее гражданин, и в этом я не вижу противоречия. Для кого-то выхо- дом станет ассимиляция. Наверное, счастлив тот, кто примет ее всем сердцем. Я надеюсь, что ее всем сердцем примут мои оставшиеся во Франции внуки. Может, со временем они вернутся в Россию, по крайней мере, я ста- рался привить им любовь к ней. И к концу XIX века ассимиляция получила в России большое распространение, особенно по- сле отмены черты оседлости. Сейчас асси- миляции мешает вновь вспыхнувшая не на пустом месте волна антисемитизма. Но мы, евреи, должны понять, что виноваты в этом не русские, а «красные евреи», отказавшие- ся от Бога и вместе с отказавшимися от Бога русскими устроившие в России революцию. Мы же, евреи, всю вину перекладываем на русских. А вы, русские, перекладываете всю вину на евреев.
К сожалению, ассимиляция в большин- стве случаев – это троянский конь, внедрен- ный в чужую народную плоть, – снова вклю- чился в разговор философ в женской кофте, он, оказывается, проснулся и давно прислу- шивался к разговору. – Не просто спрятать- ся под именем русского, поляка, француза, а потом непременно пробиться поближе к его душе: в театр, в литературу, в искусство, в народное образование, а потом и во власть, чтобы разъесть, разрушить изнутри в конце концов это государство, порой даже не желая того, потому что это в вашей еврейской сути, хотя это для вас самих рано или поздно обер- нется бедой. Опять на ум приходит пример

Хазарского каганата: пробрались к власти, и где он теперь, этот Хазарский каганат? Ка- ганата как государственного образования нет, а потомки бежавших из него евреев и иудей- ствующих хазар захватили всю Европу и даже Америку. И невольно приходит мысль: может, талмудические вожди специально спровоци- ровали разгром каганата, чтобы организовать новое рассеяние по миру? А вы, побитые, действительно гонимые, пошли дальше по свету, чтобы внедриться в другую народную кровь и начать разрушать ее. А что вы сдела- ли с Россией, свергнув царя? Устроили оче- редной Хазарский каганат. Лет двадцать на- зад за это мое утверждение расстреляли бы. Что, вам плохо жилось при Николае Втором? Захватили печать, банки, промышленность, даже во главе Церкви поставили еврея Са- блера. Этого было вам мало, вам подавай всю власть. Ненавистного вам Николая Второго нет, мало того что вы его убили, вы ритуаль- но убили всю его семью. России больше нет, и ты сидишь с нами на одних нарах. Но в бу- дущем, как уже говорили, пригодишься как жертвенный ягненок, хочешь ты этого или не хочешь. Впрочем, в лагере, куда после этого
«вокзала» попадешь, скорее всего, непло- хо устроишься в разного рода «придурки»: в санчасть, в каптёрку, в столовую, в баню, а то и в бухгалтерию, вольнонаемных-то не хватает… Да, таких в лагере, кто презритель- но, кто завистливо «придурками» зовут, при- выкай к лагерному языку. Свои, которые уже раньше тебя в лагере оказались, помогут. Как рассказывают, раньше вас в лагерях почти не было. Только в 1937-м вы стали появляться здесь, на нарах, потом пачками, когда Вели- кий Кормчий, невольно его зауважаешь, на время, кажется, вывернулся из-под вас. Но боюсь, что только на время, потом вы все равно доберетесь до него, по полной сведете с ним счеты, а заодно и с русским народом. Простите, что перебил!
А что касается, как Вы говорите, стре- мительного внедрения евреев в литературу, искусство, науку, наверное, согласитесь, что евреи по природе своей, данной Богом, та- лантливы. Освободившись от черты оседло-
сти, а потом получив в СССР все гражданские права наравне с русскими, они стали быстро продвигаться вверх, в науке, в искусстве и по административной лестнице… И это стало раздражать русских.
Униженных русских, – уточнил фило- соф в женской кофте. – Упорно лезете на- верх и везде за собой тащите своего. Уже не обязательно талантливого. Известный про- фессор античной истории Соломон Лурье в 1920 году, столкнувшись с вспышкой так называемого антисемитизма, писал, что он нисколько не удивился, наоборот, «убедил- ся, что ход событий блестяще подтвердил верность сделанных им прежде выводов, что причина антисемитизма лежит в самих евре- ях, что с преобладанием евреев в новой ком- мунистической власти антисемитизм вспых- нул с новой силой и достиг такого расцвета, какого и нельзя было представить себе при старом режиме».
С Соломоном Лурье нельзя не согла- ситься, – вздохнул «агент швейцарской раз- ведки».
Еще до революции я был немного зна- ком с одним широко образованным евре- ем, Иосифом Менассиевичем Бикерманом, кстати, знатоком русской литературы и ав- тором ряда исследований о жизни евреев в России, – снова вступил в разговор Илья. – Вам знакомо это имя? – спросил он «агента швейцарской разведки».
Конечно! Мы в одно время уходили с ним в изгнание в Гражданскую войну вме- сте с частью русского народа. И не однажды встречались уже за границей. По сути, я яв- ляюсь его единомышленником, разделяю его взгляды, в том числе на еврейский во- прос. Кстати сказать, вся семья Бикерманов необыкновенно талантлива: его сын, Илья Иосифович, родившийся в Кишинёве, вы- нужденно стал американским, немецким и французским историком-антиковедом, профессором Колумбийского университе- та. Другой брат, родившийся в Одессе, Яков Иосифович впоследствии стал выдающим- ся немецким и американским химиком. За- гляните в любую научную энциклопедию,

встретите там все три имени. Поднялись из крайней еврейской нищеты. Как Вы уже, наверное, поняли, в поисках лучшей доли семья переезжала с места на место, минуя большие города, – из-за черты оседлости. До Кишинева и Одессы жила в сельце Окны Херсонской губернии. Не имея возможности поступить в церковно-приходскую школу, а других школ не было, Иосиф упорно за- нимался самообразованием. А в результате в 1897 году после отмены черты оседлости поступил на историко-филологический фа- культет Новороссийского университета. Но вскоре за участие в студенческих волнениях, в которых, к сожалению, заводилами чаще всего, а точнее сказать, как правило, была еврейская молодежь, был исключён из уни- верситета, но через два года смог восстано- виться. После окончания университета начал публиковать статьи с позиций еврейского просвещения и неожиданно для еврейского окружения стал выступать в журнале «Рус- ское богатство» с резкими статьями против зарождавшегося сионистского движения, ра- товал за приобщение евреев к русской куль- туре. Стал постоянным сотрудником патрио- тического журнала «Сын Отечества» и газеты
«Наша жизнь». В 1908 году совместно со Сте- паном Аникиным учредил журнал «Бодрое слово», в котором вёл рубрику «Очерки рус- ской жизни», участвовал в различных пу- блицистических сборниках. Будучи евреем, не принял ни Февральского, ни тем более Октябрьского переворота, хотя организато- рами того и другого были преимущественно евреи или еврействующие. После Октябрь- ского переворота, не ожидая ни для России, ни для себя ничего хорошего, эмигрировал в Берлин, впоследствии в Париж. Примкнул к правоконсервативной промонархической части вынужденной русской эмиграции, вы- ступал с резкой критикой большевистской власти. В 1923 году вместе с Даниилом Пас- маником и другими выпустил сборник статей
«Россия и евреи», в котором высказывал опа- сения относительно грядущего всплеска ан- тисемитизма в России, как следствия непри- вычного для населения России выдвижения
евреев на ответственные и общественно за- метные должности, а также их отождествле- ния с большевиками. В 1928 году под эгидой
«Патриотического союза русских евреев за рубежом» издал под своей редакцией на ан- глийском языке сборник статей «Десять лет большевистской гегемонии», авторами в ко- тором вместе с еврейскими публицистами выступили русские публицисты Петр Струве и Сергей Мельгунов. В 1939 году в Париже уже посмертно его сыном, Яковом Иосифо- вичем, была опубликована его книга «К са- мопознанию еврея: Чем мы были, чем мы стали, чем мы должны быть».
Так вот в книге «Россия и русское еврей- ство» он с горечью писал: «Тяжко страдает Россия, болеет великими болями и русское еврейство. Полны уродства и взаимоотно- шения между ними… Русский человек твер- дит: “Жиды погубили Россию”. В этих трех словах и мучительный стон, и надрывный вопль, и скрежет зубовный. И стон этот отда- ется эхом по всему земному миру. Не только в Баварии или Венгрии, изведавших сладость коммунистического строя. Не только в госу- дарствах, частью или полностью образовав- шихся из обломков великой прежде России… Но также в странах, смутой пощаженных, а от России отделенных целыми материками и океанами. Несколько времени тому назад я прочитал в немецких газетах, что в Гер- манию приезжали японские ученые знако- миться с антисемитской литературой: и на далеких островах, где евреев почти нет вовсе, заинтересовались нами. Нельзя не видеть, что волны юдофобии заливают теперь стра- ны. Именно юдофобия: страх перед евреем, как перед разрушителем. Вещественным же доказательством, пугающим и ожесточаю- щим, служит плачевная участь России. Еврей на все это отвечает привычным жестом и при- вычными словами: “Известное дело – мы во всем виноваты; где бы ни стряслась беда, бу- дут искать и найдут еврея”. Девять десятых из того, что пишется в еврейских современных изданиях по поводу евреев и России, состав- ляет, как ни прискорбно, только пересказ этой стереотипной фразы… Итак, 27 февраля

или 25 октября оборвана была историческая нить, ткавшаяся целое тысячелетие. Больше- вистская или добольшевистская революция ниспровергла державу русскую. Кто в еврее видит главного виновника русской беды, для того большевики – губители России; через большевиков добираются до еврея, слишком бросающееся в глаза участие евреев в боль- шевистском бесновании приковывает к нам взор русского человека и взоры всего мира…»
«Агент швейцарской разведки» остано- вился:
Продолжить цитировать Иосифа Ме- нассиевича Бикермана?
Даже обязательно, – попросил Илья. – Меня очень интересует его книга «К само- познанию еврея…», которую вы упомянули. Я знаю, что все еврейские издательства Гер- мании, где он тогда жил в эмиграции, отка- зывались ее печатать, и что она позже уже была издана в Париже. Но прежде все-таки статья «Россия и еврейство».
«Нечего и оговаривать, – писал в ней Иосиф Менассиевич, – что не все евреи – большевики и не все большевики – евреи, но не приходится теперь также долго доказывать непомерное и непомерно рьяное участие ев- реев в истязании полуживой России больше- виками. Обстоятельно, наоборот, нужно вы- яснить, как это участие евреев в губительном деле должно отразиться в сознании русского народа. Русский человек никогда прежде не видел еврея у власти; он не видел его ни гу- бернатором, ни городовым, ни даже почто- вым чиновником. Бывали и тогда, конечно, и лучшие и худшие времена, но русские люди жили, работали и распоряжались плодами своих трудов, русский народ рос и богател, имя русское было велико и грозно. Теперь еврей – во всех углах и на всех ступенях вла- сти. Русский человек видит его и во главе пер- вопрестольной Москвы, и во главе Невской столицы, и во главе Красной армии, совер- шеннейшего механизма самоистребления. Он видит, что проспект Святого Владимира носит теперь славное имя Нахамкеса, исторический Литейный проспект переименован в проспект Володарского, а Павловск – в Слуцк. Русский
человек видит теперь еврея и судьей, и пала- чом; он встречает на каждом шагу евреев не коммунистов, а таких же обездоленных, как он сам, но все же распоряжающихся, делаю- щих дело советской власти: она ведь всюду, от нее и уйти некуда. А власть эта такова, что, поднимись она из последних глубин ада, она не могла бы быть ни более злобной, ни бо- лее бесстыдной. Неудивительно, что русский человек, сравнивая прошлое с настоящим, утверждается в мысли, что нынешняя власть еврейская и что потому именно она такая оса- танелая. Что она для евреев и существует…»
Эту жестокую мысль он, еврей, продол- жает и в книге «К самопознанию еврея». Он пишет в ней о революции и Гражданской войне: «…евреи были не только объектом воздействия во время этой тяжкой смуты. Они также действовали, даже чрезмерно дей- ствовали. Еврей вооружал и беспримерной жестокостью удерживал вместе красные пол- ки, огнем и мечом защищавшие “завоевания революции”; по приказу этого же еврея тыся- чи русских людей, старики, женщины, бро- сались в тюрьмы, чтобы залогом их жизни заставить русских офицеров стрелять в сво- их братьев и отдавать честь и жизнь свою за злейших своих врагов. Одним росчерком пера другой еврей истребил целый род, пре- дав казни всех находившихся на месте, в Пе- трограде, представителей дома Романовых, отнюдь не различая даже причастных к по- литике и к ней непричастных. Пробираясь тайком с опасностью для жизни по железной дороге на юг, к Белой армии, русский офицер мог видеть, как на станциях северо-западных губерний по команде евреев-большевиков вытаскивались из вагонов чаще всего русские люди: евреи оставлялись, потому что сумели приспособиться к диким правилам больше- виков о передвижении; русский офицер не мог этого не видеть, потому что это бросалось в глаза и евреям, которые мне об этом с горе- чью и с ужасом рассказывали…»
«Агент швейцарской разведки» перевел дыхание:
Но, говоря об Октябрьском большевист- ском перевороте, Иосиф Менассиевич Бикер-

ман, не пытаясь обелить евреев, а ради полной объективности говорит, что «не большевики погубили Россию, а явились сами следствием ее погибели. Они устроились в развалинах ее, как всегда находят приют среди развалин бро- дяги, воры, грабители и убийцы».
И в этой мысли я с ним абсолютно со- гласен, – сказал Илья. – Россия к тому вре- мени была глубоко, хотя и не безнадежно больна. В чем виноваты мы сами, русские, что часто пытаемся перевалить свою вину и ответственность за страну на других.
«Агент швейцарской разведки» продол- жил его мысль:
Иосиф Менассиевич Бикерман писал по этому поводу: «Эту революцию, разлага- ющую и только разлагающую, долго и пла- номерно готовили объединенными усилия- ми “лучшие люди” страны: избранники ее, даже избранные среди избранных. Выборы в Государственную думу производились по очень сложной системе, для того и приду- манной, чтобы в высшее законодательное уч- реждение страны могли попасть только люди надежные, степенные, почвенные. В этом отсеянном, отборном составе не нашлось и двадцати человек, достаточно зрячих и до- статочно мужественных, чтобы стать поперек со дня на день нараставшему бунту, тут имен- но и имевшему свое главное гнездо. Даже из небольшой горсточки крайних правых, не вошедших в печальной памяти блок, всеми средствами добивавшийся власти, некото- рые и словом, и делом участвовали в подрыве власти существующей, что при тех условиях было равносильно подрыву основ государ- ства».
В том, что евреи приняли активное уча- стие в Октябрьском перевороте, виновато прежде всего российское правительство, – как бы продолжил его мысль, бывший глав- ный бухгалтер строительного треста. – Го- нения на евреев, черта оседлости толкали евреев на путь революции.
Я отвечу Вам словами Иосифа Менас- сиевича Бикермана, – усмехнулся «агент швейцарской разведки»: «Не многим луч- шим является представление, согласно ко-
торому ответственность за разрушительное усердие наших соплеменников перелагается на государство, преследованиями, гонени- ями толкавшее евреев на путь революции». Я полностью согласен с ним. Каждый дол- жен взять на себя свою долю вины и свою долю ответственности, в противном случае мы накликаем на себя новую катастрофу. Что касается нас, евреев, Бикерман пишет:
«Кто сеет ветер, пожинает бурю». Это сказал не французский остроумец, не буддийский мудрец, а еврейский пророк, самый душев- ный, самый скорбный, самый незлобивый из наших пророков. Но и это пророчество, как и многие другие, нами забыто; вместе со многими великими ценностями мы и эту потеряли. Мы сеем бури и ураганы и хотим, чтобы нас ласкали нежные зефиры. Ничего, кроме бедствий, такая слепая, попросту глу- пая притязательность принести не может». И продолжает: «Еврей и сейчас охотно идет за всяким блуждающим огоньком, подни- мающимся над революционным болотом; тлетворная, разлагающая словесность о все- общем братстве и всеобщем благополучии, та самая словесность, которая породила смуту и, следовательно, погромы, еврею и теперь мила. Слова – отечество, порядок, власть – коробят ухо еврея, как реакционные, черно- сотенные; слова – демократия, республика, самоопределение – нежат его слух; вопреки всем жестоким урокам еврей продолжает ду- мать, что в начале было слово, не творческое Слово Божье, а праздное слово краснобая…»
Вы сказали, что Иосиф Менассиевич Бикерман выступал против сионистов, – на- помнил Илья «агенту швейцарской развед- ки». – Кого он называл сионистами? Это термин трактуется по-разному.
Иосиф Менассиевич сионистами назы- вал тех, кто агитировал за создание в Пале- стине самостоятельного еврейского государ- ства. В начале XX века в Европе, особенно в Германии, среди евреев широко распро- странилось движение, призывающее евреев не просто вернуться к своим корням, к своей культуре, к своему языку, то есть к своей са- мости, но и в прямом смысле призывало воз-

вращаться «домой», на свою историческую родину, в Палестину. Бикерман выступал ре- шительно против этого, считал это опасной утопией, начиная с того, что Палестина не способна вместить в себя всех евреев Евро- пы и тем более мира, и, значит, пришлось бы, раздвигая границы Палестины, «подвигать» в стороны другие народы, что обернулось бы не просто большой кровью, а стало бы оча- гом мировой напряженности. И что-то еще, может быть, тайное от рядового еврея, стояло за этим движением. Потому что раньше, в те- чение столетий, евреи не стремились к осно- ванию своего государства. Наоборот, расте- каясь по планете, замыкались в своих гетто, или, как пишет Иосиф Менассиевич Бикер- ман, «у нас не было никакой другой полити- ки, кроме ожидания Мессии, единственный еврей, внесший существенный вклад в со- временное понимание мира, был Барух Спи- ноза, но этот Барух был чужеродным телом в лоне еврейства». И вдруг ни с того ни с сего зародилось движение, призывающее путем добровольного исхода из Европы основать свое еврейское государство на своей исто- рической родине. Кто-то упорно навязывал евреям эту мысль. И, будучи еще в России, Бикерман в 1899 году резко выступил против сионизма, как против идеи «призрачной, по- рожденной антисемитизмом, реакционной по духу, вредной по существу». Он писал, что надо «отвергнуть иллюзии сионистов и, от- нюдь не отказываясь от еврейской духовной индивидуальности, бороться рука об руку вместе с культурными и прогрессивными элементами России во имя возрождения об- щей родины».
Но, несмотря на него и его единомыш- ленников, предостережение, это желание: создать собственное еврейское государство, – самым мистическим образом осуществи- лось, – как бы продолжил его мысль философ, так и не снявший на ночь шапку-ушанку, – но только не в результате добровольного исхода евреев из Европы, не хотели они в большин- стве своем покидать Европу, а в результате ор- ганизованного Гитлером уничтожения евреев во время Второй мировой войны.
«Агент швейцарской разведки» при этих словах печально усмехнулся.
Вы не согласны с этим утверждени- ем? – спросил его Илья
Как Вам сказать?.. С этим утвержде- нием трудно не согласиться. Да, приходится сделать вывод, что одним из итогов Второй мировой войны является создание еврейско- го государства Израиль.
Ну а все-таки, какова была основная мысль Иосифа Менассиевича Бикермана, – вернул разговор в прежнее русло Илья, обра- тившись к «агенту швейцарской разведки», которой, кажется, вообще не существовало.
Помните, Вы говорили, что он с трудом нашел издательство, которое согласилось на- печатать его книгу «К самопознанию еврея». В предисловии к ней он пишет: «Камнем преткновения оказалась моя мысль, что ев- реи должны стараться пустить корни в стра- нах своего проживания». Вот отрывок из этой книги: «Став оседлыми, мы пустили бы глубокие корни в почву, на которой сидим, и стали бы, наконец, местными в странах нашего проживания… Ибо мы должны осво- бодиться и от детского представления, будто наша судьба от нашего поведения вовсе не зависит: народы-звери будут, мол, при любом нашем поведении гнаться за душой овечки – Израиля. Мы, конечно, не сами определяем свою судьбу – этого ни один народ не мо- жет – но, скажем это еще раз, соопределяем ее. Мы, со своей стороны, во всяком случае менее охотно соучаствовали бы в подрыва- нии основ того общества, того строя жизни, который, что бы там ни говорили, вызволит нас из состояния приниженности».
«Агент швейцарской разведки» волновал- ся, говорил торопливо, сбивчиво:
Тогда из-за своих убеждений, из привер- женности к старой, коренной России, как ни неприветлива она к нам была, уехали не только мы с Иосифом Менассиевичем Би- керманом. Для большинства евреев, ушед- ших на чужбину, это стало трагедией, потому что мы вынуждены были порвать с Родиной. А остаться с «красными евреями» мы не хоте- ли. Вот послушайте, что Иосиф Менассиевич

писал о евреях, оказавшихся в вынужденной эмиграции: «Но евреев не большевиков, ев- реев, не отказавшихся от Бога, стихийно, ин- стинктивно тянет к России, они жаждут ее, это лучше всего можно наблюдать на евреях отцепившихся от России государств. Тут ев- рей живет в условиях, во всяком случае, близ- ких к нормальным: не давит его тут мертвая петля советской власти, и не мечется он, как мы, беженцы, в пустоте между биржей и ка- баре… Картина везде та же: евреи являются верными хранителями русского языка, рус- ской культуры и ждут не дождутся восстанов- ления великой России. Школы за пределами России, в которых еще ведется преподавание на русском языке, заполняются еврейскими детьми, и я видел, какая это трагедия для ев- рейской семьи, имеющей детей школьного возраста, когда школа начинает питомцам своим навязывать язык благополучно само- определившегося племени и патриотизм но- вовозникшего государства. Так мало верят евреи в устойчивость этих, из мутных волн революции, вышедших готовыми государств, так непосредственно воспринимают они это, как переходное состояние, как историческое недоразумение, что нет у них охоты застав- лять своих детей заучивать вокабулы языка, на котором на всем земном шаре говорят один или два миллиона человек. В этих государ- ствах-клетушках русский еврей, изведавший жизнь на широком просторе великой импе- рии, чувствует себя стесненным, сдавлен- ным и пониженным в своем гражданском уровне, – несмотря на все данные ему права и автономии. И в этом чувстве стесненности больше чем неудобство текущего дня – в нем глубокий исторический смысл, правда нашего бытия. Ибо поистине судьбы нашего народа тесно связаны с судьбой великой России…»
На глазах «агента швейцарской разведки» выступили слезы, чтобы не увидели их, он от- вернулся.
Все, участвовавшие в разговоре, долго молчали.
Спасибо! – сказал Илья. Он подошел к «агенту швейцарской разведки» и крепко пожал ему руку.
Спасибо! – прервал свое молчание быв- ший главный бухгалтер строительного треста, расхититель социалистической собствен- ности. – Спасибо! – еще раз повторил он. – Мой отец дважды уезжал из России и дважды возвращался. Кстати, на Владивостокской пересылке в тридцатые годы погиб прекрас- ный русский поэт, еврей Осип Мандельштам,
«беспредельщики» утопили его в унитазе.
Спасибо! – спустился со своих средних нар философ, так и не снявший на ночь шап- ку-ушанку, чтобы тоже пожать руку «агенту швейцарской разведки». – Теперь мне, рус- скому, ваша точка зрения как русского еврея ясна, будем ее считать подведением итогов нашего диспута. А что касается Иисуса Хри- ста…
Иисус Христос! Иисус Христос! Кем он был? Какой он был? – неожиданно перебил его из темноты «вокзала» чей-то спокойный снисходительный голос. – А его вообще не было. Его придумали для самообмана, чтобы легче было умирать, а там – пустота. Легенда это, сказка! Иисус Христос – всего-навсего олицетворенное небесное светило, Солнце. Доказать? Я в какой-то мере астроном. По крайней мере, одно время преподавал астро- номию в сельской школе по нехватке учите- лей. Считается, что Иисус Христос родил- ся 25 декабря по старому стилю. Допустим, но ведь и в других религиях древности бо- ги-спасители родились 25 декабря: и Адонис, и Яштра. Может ли быть такое случайное совпадение? А почему именно 25 декабря? А потому, что с 25 декабря начинает увеличи- ваться долгота дня. Солнце поворачивает на лето. То есть 25 декабря как бы вновь рожда- ется Солнце. А возьмем так называемое Бла- говещение: Архангел Гавриил явился к Деве Марии и сообщил, что она родит Спасите- ля. Случилось это 25 марта. Так вот в ту ночь Солнце в ходе своего годичного видимого движения по созвездиям Зодиака входит в со- звездие Девы. И так легко объясняются все события мнимой земной жизни Иисуса Хри- ста. Не было его никогда и нет. Это все лишь отвлеченная идея! Придумали ее себе вроде бы во спасение, чтобы, во-первых, сдержи-

вать свои злобные инстинкты, а во-вторых, я согласен с тем, кто это уже говорил, чтобы легче было умирать, а оказалось – на беду. Сколько человеческих жизней погубили из- за него в одних только крестовых походах! Тех же евреев – грабили и убивали в первую оче- редь. А сами христиане в дележе его между собой сколько друг друга уничтожили!..
Иисус был и есть! – срывающимся го- лосом взрыдал снова старик или человек, которого раньше времени сделали стариком. Он, оказывается, проснулся, а может, вообще не спал. – И грядет Его Новое Пришествие! А может, Он уже ходит по Земле. Потому что страдает Он за всех нас! Один за всех! А мы вместо благодарности – оскверняем Его имя. И потому будет Страшный суд! Будет!.. Уже недалеко… Может, Он уже пришел во второй раз, может, Он уже здесь, среди нас, в этом бараке-«вокзале», делит с нами страдание, как когда-то ради спасения нас взошел на Крест. Слушает сейчас нас и думает с сер- дечной болью, надо ли Ему нам, предавшим Его, открываться?.. А Его новые апостолы давно среди нас. Говорят, в одном из лагерей на Колыме страдает за нас отец Павел Фло- ренский, может, Бог даст увидеть его. Где-то тут рядом терпит муку епископ Мануил (Ле- мешевский), душеприказчик великой за- ступницы России Табынской иконы Божией Матери, ушла она, не потерпев надругания, с частью русского народа в Гражданскую вой- ну в Китай. Где-то около озера-моря Байка- ла, в ссылке, Его Преосвященство епископ Лука Ясенецкий, никакие издевательства не могли его сломить, а в лагерь его бросить или расстрелять из-за его всемирной славы уже не решились, только в ссылку. Врачует в какой-то таежной деревне. Со всей округи лагерные начальники едут к нему лечиться. Может, для того его сослали в Сибирь…
Эй вы, контра, «враги народа», может, заткнетесь, в христа-бога мать?! – подал го- лос кто-то, скорее всего, из уголовников. – Откуда вас здесь столько собралось. – А то сейчас встану, устрою вам Голгофу! Не то утром оперу или Фунту доложу, что замыш- ляете тут контрреволюционный заговор во
главе с Иисусом Христом, который прячется среди вас в этом бараке под чужим именем. Что ты, старик, и есть Иисус Христос, му- тишь воду. Вот уж вам будет второе прише- ствие. Несчастная Россия: верующие избрали Богом еврея Иисуса Христа, атеисты – еврея Карла Маркса.
Давайте, мужики, спать! – примиритель- но сказал кто-то из молчавших до сих пор не философов, простых русских мужиков, кото- рые пуще всего в жизни любили работать и на себя, и на страну, и которых ни за что ни про что оторвали от этой работы. – Иисус Хри- стос – там, а мы – здесь… Не нам судить… Действительно, беду только на себя, на всех нас накличете. Да и дайте поспать, завтра не в санаторий…
В бараке затихло. Только слышно было, как потрескивали в печи, сопели, выдавли- вая из себя воду, сырые дрова и тихо плакал в темноте старик или, скорее, человек, ко- торого раньше времени сделали стариком, потому что стариков из-за их физической не- мощи и, как следствие этого, их нерентабель- ности на Колыму не отправляли.
На душе у Ивана было тяжело. Было при- готовился жить, как трава, ни о чем не думая, но вот снова неожиданно встретил Илью, и наступило расслабление души, что здесь, в лагере, равносильно смерти. Вот уплывет завтра Илья морским «восточным экспрес- сом», или он раньше Ильи – и дальше, слов- но пропасть. Это только в сказках встречают- ся счастливо в третий раз в жизни или даже возвращаются с того света.
И тут он снова вспомнил зэка из встреч- ного этапа из тех давних довоенных лет, пе- ред которым шедший перед Иваном зэк не встал, а буквально упал в студеную грязь на колени и назвал его отцом Павлом Флорен- ским. И почудилось Ивану, что на зов его поникшей души отозвались сразу две души: где-то в необозримых далях душа отца Павла Флоренского, и душа, которая, может, еще на Земле и продолжает спасать души павших духом. Душа того, кого сирые и несчастные признали отцом Павлом Флоренским, кото- рый не отказался от его имени во спасение

других душ. И словно услышал Иван одного из них, а может, сразу обоих: «Ясно, что свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданиями и го- нениями». И еще больше защемило сердце, и слеза вдруг обожгла давно отвыкшие пла- кать глаза, и в то же время стало увереннее как-то, и дал он себе слово жить дальше, тем более что теперь он был, может быть, един- ственным хранителем тайны, в которую его посвятил Илья и которая ни в коем случае не должна погибнуть. Если, конечно, Илья не придумал все это, чтобы спасти его, Ивана, чтобы у него в жизни появилась спаситель- ная цель…
Было слышно, как тихо плакал в темноте человек, которого раньше времени сделали стариком, что-то шептал сквозь слезы, на- верное, молитвы.
Иван не знал, как его успокоить. Илья опередил его, спустился с нар и положил ему руку на плечо.
Чего тебе? – испуганно вздрогнул тот.
Не плачь! Не терзай себя зря. Веру- ешь – и хорошо! В этом твоя сила. И в этом твоя беда, потому что трудно тебе, потому что думаешь о спасении не только себя, но и других, не познавших Бога или специаль- но уведенных от Него. Ведь большинство на этих нарах из беспризорников, они дети сатанинской большевистской революции, оторванные не только от веры, но и от роди- телей. Прости их, если можешь! Не рви свое сердце, они не виноваты, что у них пусто на душе. И потому им хочется досадить друго- му. Оскорбить Его Святыню. Потому что их душой властвует бес. Они – воспитанники подвалов и подворотен. Прости их и – веруй! Они видели твои слезы, и, может, хоть один из них задумается. Только не рви зря душу, иначе сгоришь.
Ты знаешь, что я тебе скажу, – зашептал человек, которого раньше времени сделали стариком. – Никому не говорил, а тебе скажу. Потому как силу духовную в тебе вижу. Тот человек, о котором вы тайно говорили, перед которым другой упал на колени, – прости, я урывками подслушивал ваш разговор, но не
для того, чтобы настучать, – в котором мно- гие признавали отца Павла Флоренского, на самом деле не отец Павел Флоренский.
Я знаю, – сказал Илья.
Знаешь, да не все, – зашептал человек, которого раньше времени сделали стариком, наклонившись к его уху. – Это, может, сам Иисус Христос… Нет, я не сумасшедший! Он уже давно ходит по Земле. Может, Он взял на себя обличье того, которого люди признают за отца Павла Флоренского, чтобы Его не уз- навали, но в то же время, чтобы знали, что этот человек от Него. Но это не так. Он и об- личья своего не менял. Один заключенный мне тайно сказывал, что в человеке, которого признавали за отца Павла, он признал само- го Господа нашего Иисуса Христа. Да-да! Он говорил, что отец Павел обличья был совсем другого, то ли армянского, то ли грузинского. Но дело даже не в том. Как сказывал мне тот человек, у них в храме была старинная ико- на, писанная с плащаницы, в которую Го- спода нашего Иисуса Христа обернули после страшной иудейской казни, его обличье на ней отпечаталось. Так вот он, как увидел Его, сразу узнал, потому как обличьем Он был точь-в-точь, как на плащанице…. Он уже дав- но среди нас, ходит, смотрит, слушает. Может быть, что он даже с нами в этом «вокзале». Он спокойно беспрепятственно мог уйти сквозь эти затворы, но Он не делает этого, чтобы до какой-то поры быть вместе с нами. Чтобы окончательный вывод сделать, как поступить Ему с нами, грешными… Я не знал, кому до- верить эту тайну, боюсь, засмеют, посчитают за сумасшедшего, сам, чувствую, долго не проживу. А в тебя я сразу поверил. Неси эту тайну, верным во Христе говори. И другим, может, тоже уверуют… – Дай тебе Бог опо- ры! Мне уже немного… Зачем меня тащат туда, в ледяную страну, дали бы тут помереть. Можно мне держаться около тебя? Может, когда помру, закроешь мне глаза, перекре- стишь?
Боюсь, что уже завтра мы расстанемся. Скорее всего, разными пароходами-корабля- ми поплывем. Слышал, формируют первый этап из рабочих первой категории. Скорее

всего, я попаду в него. Давай спать, отец, – положил Илья старику или человеку, которо- го раньше времени сделали стариком, руку на плечо, – как в сказке говорится, утро вечера мудренее…
Он вернулся к своим нарам.
Идем, на прощание покурим, – снова предложил он Ивану. – Утром не до этого бу- дет.
Они вышли в предбанник, к параше.
Знаешь, Илья, у меня не выходит из го- ловы Вадим Туманов, его попытки побегов, так человек хочет свободы, – сказал Иван. – Удавалось ли кому бежать бесследно?
Бежали-то и бегут многие, но почти всех равно рано или поздно ловят. Чаще до возвращения в лагерь дело не доходит, при- стреливают по пути. Если крупный побег, бросают даже армейские части. Мало кому удавалось затеряться. Уголовники-«беспре- дельщики» порой соблазняют с собой в по- бег кого-нибудь из молодых дураков на са- мый черный день в качестве продовольствия. Потом, когда кончаются тайно насушенные в побег сухари, съедают. Да ты и сам не хуже меня знаешь по прошлой ходке. Да и если с Колымы удавалось кому уйти, без паспорта много не набегаешь. Машина сыска работает безукоризненно. Только если кому удавалось добыть добротный поддельный паспорт. Да разве кому удавалось бежать за границу.
Что, были и такие?
Были, но лишь единицы. В начале вой- ны я познакомился на Колыме с немцем, нет, не из военнопленных, тогда еще не было их, тогда больше наших брали в плен, мил- лионами, и позже не было на Колыме ла- герей немецких военнопленных, не выдер- жали бы немцы колымского климата, был он ученым-философом. В круглых очках, как школьный сельский учитель, близорук. Звали его Вальтер Шубарт. В начале Первой мировой войны из патриотических побужде- ний попытался добровольцем записаться на фронт, не взяли из-за плохого зрения, взяли только в 1917-м, воевал доблестно на Вос- точном фронте против нас, имел награды, стал офицером. После войны учился в уни-
верситетах Йены, Гейдельберга, Мюнхена, получил степень доктора юридических наук, работал адвокатом. Уязвленный засильем ев- реев в Германии после Первой мировой вой- ны, занялся публицистикой, написал статью
«Идол разрушения мира», посвященную веч- ному еврейскому вопросу. Немец как немец. Можно даже сказать, что классический не- мец. Но женился на русской, вынужденной в Гражданскую войну бежать от большевиков, по семейному преданию, ее бабка была вне- брачной дочерью князя Долгорукого, и эта женитьба перевернула его жизнь. Он увидел в своей русской жене образ России. В резуль- тате в тридцатые годы он написал книгу «Ев- ропа и душа Востока», в которой он, немец, никогда не бывавший в России, но проник- шийся к ней великой любовью, предсказал великое будущее России и духовную гибель Европы, если Россия не спасет ее своей мес- сианской доброй душой. Предсказал в самое страшное время для России, в самую пору ге- ноцида русского народа. Книгу, которую он посвятил своей жене и товарищу, Вере Мар- ковне, он смог издать только в Швейцарии, потому что в Германии к тому времени к вла- сти уже пришел Гитлер. Но большевистская Россия отблагодарит его за любовь к России концлагерем: сначала на Колыме, а потом лагерем немецких военнопленных, кажется, в Казахстане, не знаю, выжил ли?
Вальтер Шубарт увидел в своей русской жене не только образ России, но и образ бу- дущего мироустройства планеты. Он по но- чам пересказывал мне кусками содержание своей книги, а я старался запоминать. Вот, например: «Женщина – хранительница не только плода, но и красоты. В ней с древней- ших времен дан прообраз Мадонны, Матери Спасителя. Культуры с женственными черта- ми являются творческими, художественны- ми, одаренными пониманием красоты. Когда инстинктивно азиатская склонность к жен- ской сущности встречается с осознанно хри- стианским уважением к ней, можно ждать удивительных результатов. Итогом такого совпадения, которое не повторялось нигде и никогда на Земле, стала русская женщина.

Это одна из немногих счастливых случайно- стей на нашей планете…» Я могу только доба- вить к сказанному им: случайность ли?
И дальше: «Многие из тех, кто бывал в России, выносят оттуда впечатление, что русская женщина обладает более высокой ценностью, чем русский мужчина… Разные народы дали разные образцы человеческих идеалов. У китайцев это мудрец, у индусов – аскет, у римлян – властитель, у англичан и испанцев – аристократ, у пруссаков – сол- дат, а Россия предстает идеалом своей жен- щины. Никакая другая женщина, по сравне- нию с русской, не может быть одновременно возлюбленной, матерью и спутницей жизни. Ни одна другая не сочетает столь искреннего стремления к образованию с заботой о прак- тических делах, и ни одна так не открыта на- встречу красоте искусства и религиозной ис- тине».
И вот, может, главное: «Русская женщи- на – смертельный враг большевизма, и она его победит. В этом мировое предназначе- ние русской женщины. У нас есть серьезные основания для надежды, что русский народ спасет именно русская женщина. В этом ми- ровое предназначение русской женщины. Это развитие идет уже полным ходом. Ведь это именно женщины первыми и наиболее горячо отдаются пробуждающейся религии и затем пытаются передать новую веру муж- чинам в своем окружении. Множатся случаи, когда коммунистические браки, зарегистри- рованные в ЗАГСах много лет назад, тайно получают церковное освящение. И почти всегда это бывает по настоянию женщины. У нас есть серьезные основания для надеж- ды, что русский народ спасет именно русская женщина».
В Германии книга Вальтера Шубарта была запрещена, там уже готовились к войне с Рос- сией, он вынужден был уехать в Латвию к родственникам жены. Когда в 1940 году в Латвию под видом освобождения вошли со- ветские войска, он попытался выехать из Латвии. Но, чтобы удержать его – он сразу же попал в поле зрения НКВД, который не собирался выпускать птичку из клетки, его
тоже не устраивали мысли Шубарта о России и большевиках, – ему для видимости пред- ложили работу в одном из престижных мо- сковских институтов. Но когда он отказался, конфисковали все его рукописи, а потом аре- стовали его сына Максимилиана. Освободить сына удалось только при ходатайстве тогдаш- него немецкого посла в Советском Союзе графа Шуленбурга, тогда обе страны играли в великую дружбу. В конце концов выпусти- ли на Запад только детей. И в июне 1941-го, за два дня до вхождения в Ригу немецких войск, его вместе с женой арестовали агенты Лубянки, даже при отступлении большевики отлавливали своих врагов, не давали им уйти на Запад. Хотя врагом России он не был, на- оборот, восторженно писал о ней, правда, не о большевистской. Хорошо, что не расстре- ляли при стремительном отступлении, чтобы не был обузой, они обычно при отступлении расстреливали в тюрьмах всех заключенных, независимо от тяжести преступления. Так он оказался на Колыме. Но пробыл на Колыме недолго, его вскоре этапировали, как потом говорил один из надзирателей, куда-то в Ка- захстан, в лагерь военнопленных, хотя воен- нопленным он не был.
Так вот Шубарт мне рассказывал, что с Бе- ломорканала из Свирского лагеря в 1934 году сумел бежать служивший ранее в Белой ар- мии писатель Иван Солоневич вместе с сы- ном и братом. Болотами они пробрались в Финляндию, где в фильтрационном лаге- ре он написал книгу «Россия в концлагере», в которой рассказал, в отличие о Ромена Роллана и других, прикормленных Великим Кормчим западных писателей, об истинном положении дел в СССР, книга разошлась на Западе огромным тиражом. Жена перед его побегом оформила фиктивный брак с рабо- тавшим в России немецким инженером и та- ким образом тоже смогла перебраться через границу. Потом Солоневич переехал в Бол- гарию, куда после Гражданской войны ушли многие части Белой армии, и стал издавать газету «Голос России» народно-монархиче- ского направления, для бывших солдат Рус- ской армии и беженцев. Он мечтал воспитать

в изгнании слой русской молодежи, которая, вернувшись в Россию после свержения боль- шевиков – а он в это твердо верил, – встанет во главе новой России, продолжательницы прежней, исторической России. Понимаешь, Иван, есть люди, которые не только думают, но и в самых невероятных условиях продол- жают бороться за будущее России.
Но большевистские ищейки, – они шны- ряли тогда по всему миру, отлавливая своих врагов, – добрались до него и в Болгарии. 3 февраля 1938 года в редакции «Голоса Рос- сии» прогремел взрыв. Погибли жена Ивана Лукьяновича Солоневича и его секретарь. От большевистских спецслужб Солоневичу при- шлось прятаться в гитлеровской Германии, где он до поры до времени чувствовал себя в относительной безопасности, где он и по- знакомился с Шубартом, который, наоборот, вскоре был вынужден бежать из Германии из- за любви к России в Латвию, где, как я уже говорил, был захвачен большевистской ох- ранкой.
Как говорил Шубарт, а он сносно говорил по-русски, в Германии Солоневич пытать- ся объяснить немецким военным, которые уже тогда вели разговоры о возможной войне с Россией, что «о России нельзя составлять представление по русской художественной литературе. Что, в случае войны, несмотря на большевистский режим, в бой пойдут не ли- тературные «обломовы» и «маниловы», а всё те же русские мужики, победившие Карла XII и Наполеона, и что не стоит обманываться вывеской СССР – в этом квазигосударстве живёт всё тот же русский народ и русский дух». Это не могло нравиться властям Герма- нии, и, если из Болгарии он вынужден был бежать от большевистских ищеек, то в Герма- нии он скоро попадает в поле зрения гестапо, его несколько раз арестовывают и в конце концов ссылают из Берлина подальше в про- винцию, но все-таки не выдают большеви- кам.
А что с Солоневичем было дальше?
Шубарт к этому времени уже перебрал- ся в Латвию, и дальнейшая судьба Солоне- вича ему была неизвестна. Но я думаю, что
Иван Лукьянович Солоневич не успокоился. Скорее всего, зная, что его ждет после того, как советские войска войдут в Германию, он постарался попасть в зону американской или английской оккупации, а потом перебраться куда-нибудь в Латинскую Америку или даже в Австралию. Он не обольщался, как некото- рые, как ты, кто после окончания войны жда- ли своей участи в Европе, большинство из них попало в руки СМЕРШа и НКВД. И там, в Латинской Америке, или еще где, если жив, я уверен, он не успокоился, а силой своего литературного таланта борется за будущее России. Возможно, работает над программой будущего устроения России.
Илья на какое-то время замолчал.
Хорошо, что я вспомнил о Шубарте. Я обязательно должен был тебе рассказать о нем. Потом бы мучился, что не рассказал. Может, и в этом смысл нашей сегодняшней случайной и неслучайной встречи. Ты дол- жен знать о нем. Вальтер Шубарт дает воз- можность посмотреть нам, русским, на себя со стороны. Мы привыкли себя самоуничи- жать. Нас столько лет приучали к этому. А это немец, в Первую мировую войну воевавший против России, в то время, когда Германия уже готовилась к новой войне с Россией, на- писал о России восторженную книгу и пред- сказывал ей великое будущее! Ему не про- стили этой книги ни в Германии, ни в СССР. Потому что он писал о духовном закате Евро- пы, в том числе Германии, и о старой России, какой она была до большевиков, и о будущей России, которая после них непременно будет и которая, по его мнению, спасет весь осталь- ной мир. Из нас тут пытаются делать тупых рабов или зверей. Заставляют верить, что у России не может быть ничего, кроме мифи- ческого коммунистического будущего, похо- жего на сытый концлагерь. И мы начинаем верить в это, что мы на самом деле полузвери, готовые перегрызть друг другу горло. В лаге- рях специально создали касту рабов-«беспре- дельщиков», которая является частью лагер- ной администрации, которая служит тому, чтобы выбить из нас последнее человеческое. Таких же следователей-«беспредельщиков»,

под страхом самим оказаться в лагере, воспи- тывают в органах НКВД.
Так вот, предвидя свой вероятный конец, Шубарт, – он понимал, что тогда в Латвии его схватили не для того, чтобы потом выпу- стить, над ним даже суда не было и даже сро- ка никакого не назначили, – по ночам цити- ровал мне кусками свою книгу, а я потом про себя повторял, стараясь запомнить. Ему хоте- лось, чтобы, кроме меня, в России как можно больше людей узнали о его книге. О его пред- видении будущего России. Пусть в пересказе, как в древности пересказывали былины.
Как хорошо, что я вспомнил о Шубарте! Тебе это надо знать. Это великий провидец, зримо увидевший загнивание Запада, поро- ждением которого, как ни парадоксальным это кому-то кажется, является советский большевизм. Вальтер Шубарт зримо увидел через свою русскую жену душу России, кото- рая со временем, сбросив с себя большевизм, станет центром евроазиатского мира и спасет Европу и весь мир от окончательного духов- ного падения. Но Запад, вместо благодар- ности, будет всячески этому сопротивляться и будет стараться уничтожить Россию, унич- тожая тем самым, прежде всего, себя.
Книга Вальтера Шубарта «Европа и душа Востока» в своем роде уникальна. На Западе, насколько я знаю, нет другого труда о Рос- сии, сравнимого с ней по искренней сим- патии к русскому народу. Он предсказывает предстоящую духовную катастрофу западной цивилизации, но надеется на спасение Евро- пы и всего мира русской душой. Выдающий- ся русский философ Иван Александрович Ильин, кстати, полунемец, высланный боль- шевиками за границу, как они определили в приговоре, «на вечное изгнание», – потом, они, наверное, жалели, что его не расстреля- ли, – так писал о книге Шубарта в 1940 году:
«Мы, русские, читаем эту книгу не без вол- нения: во-первых, – мы узнаем во многих чертах мессианского человека действительно наши русские национальные черты; во-вто- рых, – мы впервые видим, чтобы западный европеец открыл свои глаза и верно увидел нас, не для того, чтобы презрительно или не-
навистно отзываться о нашем народе, а для того, чтобы сказать о нас, если и без полно- го понимания, то все же с любовью к нам и с верою в нас… И когда это сказано, когда увидено? Во время третьего десятилетия на- шего национально-государственного кру- шения. Когда, казалось бы, о национальной России перестали и говорить, и думать… Но мы по-прежнему верим в Россию и в будущее нашего народа. Но что увидел его, уверовал в него и провозгласил его человек иной зем- ли и иной крови – это событие волнующее и требующее от нас прямого отклика…» От- кликом на книгу Шубарта стал большевист- ский концлагерь.
Вальтер Шубарт писал в своей книге: «За- пад подарил человечеству самые совершен- ные виды техники, государственности и свя- зи, но лишил его души. Задача России в том, чтобы вернуть душу человеку. Именно Россия обладает теми силами, которые Европа утра- тила или разрушила в себе. Поэтому только Россия способна вдохнуть душу в гибнущий от властолюбия, погрязший в предметной де- ловитости человеческий род, и это верно, не- смотря на то, что в настоящий момент сама она корчится в судорогах большевизма. Ужа- сы советского времени минуют, как минула ночь монгольского ига, и сбудется древнее пророчество: свет с Востока».
И еще: «Россия – единственная страна, которая способна спасти Европу… Как раз из глубины своих беспримерных страданий она будет черпать столь же глубокое позна- ние людей и смысла жизни, чтобы возвестить о нем народам Земли. Русский обладает для этого теми душевными предпосылками, ко- торых сегодня нет ни у кого из европейских народов… В судьбе своего собственного на- рода русские не увидели бы никакого смысла, если бы этим одновременно не раскрывался для них смысл судеб всего мира… Можно без преувеличения сказать, что русские имеют самую глубокую по сути и всеобъемлющую национальную идею – идею спасения чело- вечества».
Шубарт отвечает и на такой вопрос – по- чему же не на обреченном на постепенное

загнивание Западе, а в православной Рос- сии произошла большевистская революция:
«Жертвенной душе всегда грозит опасность стать жертвой более жесткой натуры насиль- ника. В результате, эти особенности русских создали условия, когда занесенная из Европы эпидемическая болезнь духа сделала самую ничтожную из всех партий самой могуще- ственной. Но это – одна причина. Другая кро- ется в максималистском русском сознании. Оно не выпускает из виду конца истории – Апокалипсис и Царство Божие – и все соиз- меряет с ним. И когда, видя несовершенство земного, русский человек увлекается ложны- ми идеями по его “исправлению” – он отно- сится к ним столь же максималистски. Даже атеизм в России и на Западе различный: ев- ропейский атеист противостоит абсолютным величинам холодно и деловито – если вооб- ще придает им какое-либо значение; русский же, наоборот, упорно пребывает в душев- ном состоянии верующего даже тогда, когда приобретает нерелигиозные убеждения. Его стремление к обожествлению столь сильно, что он расточает его на идолов, вроде Ленина и Сталина, как только отказывается от Бога. Западная культура приходит к атеизму через обмирщение святого, а восточная – через ос- вящение мирского».
И вот еще, что принципиально важным считает Шубарт: «Не важно, сколько без- божников в стране; важно, сколько в ней ис- тинных христиан. И дело не в количестве ве- рующих, а в силе и глубине их веры. Главный вопрос о том, сколь многие готовы отдать жизнь за Христа. И на этот вопрос в империи Советов люди достаточно часто отвечают тем мученическим “да”, к которому до сих пор не чувствовал себя принужденным ни один на- род новой Европы – кроме Испании; да и, ве- роятно, ни один другой народ в мире не был бы способен на столь длительную и упорную борьбу…»
И если говорить применительно к нам: если в каждом лагерном бараке есть хоть один такой старик, который, скорее всего, совсем не старик, как в нашем «вокзале», беззаветно верующий в Христа, не потеряна надежда.
Вольно или невольно, спорящие с ним, даже самые отпетые уголовники если не прислу- шиваются к нему, то, по крайней мере, не трогают его, чувствуя в нем особенное, им непонятное, в корне отличное от них. Как и задумываются над тем, почему в этом аду больше выживают верующие. Как и почему священников бросали в лагеря и расстрели- вали в первую очередь. И Шубарт утвержда- ет: «Великая, страдальческая жизнь одного такого представителя народа служит для всех оправданием смысла самых кровавых собы- тий. Если с этой точки зрения посмотреть на современную историю, то мы должны при- знать: именно в России сегодня существует то истинное и последнее христианство, кото- рое именно в зверствах преследований проя- вило свою неземную красоту».
«Представителя западной культуры тянет от мира горнего в мир земной, – утверждает Шубарт. – Как человек изначального стра- ха, он противится христианскому доверию к Богу. Как человек предметный, он прене- брегает заботой о спасении души. Как человек дела, он не знает истинной цены средоточию духа и в своем высокомерии отвергает уче- ние о первородном грехе. Ему гораздо ближе подлинно еврейская расовая гордыня Ездры, учение о “священном семени”; первородно- му греху он противопоставляет первородное благородство, а метафизике чувства вины – метафизику высокомерия. Русская душа, на- оборот, ощущает себя наиболее счастливой в состоянии самоотдачи и жертвенности. Она стремится к всеобщей целостности, к живо- му воплощению идеи о всечеловечности. Она переливается через край – на Запад. И это Запад раздражает. Русская душа настроена по-мессиански. Ее конечная цель и блажен- ное упование – добиться всеединства путем полной самоотдачи. Русское чувство брат- ства не следует путать с понятием стадности. Русский – это не человек толпы, он высоко ценит свободу человеческой личности. Идеа- лом личности на Западе является сверхчело- век, на Востоке – всечеловек. Сверхчеловек стремится к возвышению из жажды к власти, всечеловек стремится к расширению из чув-

ства любви. Ужасы большевистского времени минуют под напором этого чувства, – повто- ряет Шубарт. – Как раз из глубины своих бес- примерных страданий Россия будет черпать столь же глубокое познание людей и смысла жизни, чтобы возвестить о нем народам Зем- ли. Русский обладает для этого теми душев- ными предпосылками, которых сегодня нет ни у кого из европейских народов».
Илья перевел дух:
А вот послушай еще: «Западноевропей- ский человек рассматривает жизнь, как ра- быню, которой он наступил ногой на шею… Англичанин хочет видеть мир – как фабрику, француз – как салон, немец – как казарму, русский – как церковь. Англичанин хочет добычи, француз – славы, немец – власти, русский – жертвы. Англичанин хочет нажи- ваться от ближнего, француз – импониро- вать ближнему, немец – командовать ближ- ним, а русский ничего от него не хочет. Он не желает превращать ближнего в свое средство. Это братство русского сердца и русской идеи. И это есть Евангелие будущего». И Шубарт, соприкоснувшись с русским духом через свою жену, через русский язык, через рус- скую литературу, через русскую философию, увидел зримо приближение этой эпохи. «За- пад движим неверием, – пишет он, – стра- хом и себялюбием; русская душа движима верою, покоем и братством. Именно поэто- му будущее принадлежит России… У евро- пейца – человек человеку волк, всяк за себя, всяк сам себе бог; поэтому все против всех и все против Бога… Европеец не заметил, как он прошел через иудаизацию христиан- ства и утратил Христа. В России иное пони- мание Евангелия. Я уверен, – утверждает Шубарт, – что русские были христианами до своего обращения в христианство… Русское сердце было открыто не Ветхому, а именно Новому Завету. В русской душе есть данные, делающие русского человека самым верным сыном Христа. Вот откуда русская нацио- нальная идея: спасение человечества придет из России. Это самая глубокая и самая широ- кая национальная идея из всех, имеющихся у других народов. Основная социальная идея
русского народа такова: общество как цер- ковь, как духовная общность, как свободное многообразие в любовном единстве, как ми- стическое Тело Христа… Можно сказать, что европеец – человек дела, а русский – чело- век души и сердца. И Европа есть страна де- ловитости, а Россия есть родина души. Рус- ский человек, может быть, и плохой делец, но братский человек. Он гостеприимнее всех народов Земли. Он чувствует глубоко, умиля- ется и плачет. Русские люди и называют друг друга не по титулам и званиям – а просто по имени и отчеству. Русский человек – не одер- жим западным честолюбием и властолюби- ем: в глубине души он хочет угодить Богу, устоять пред Его лицом, а не пред человека- ми. Эта русская братскость есть выражение веры и Царства Божия. Русский человек уве- рен – что любящий Бога будет любить себе подобных. А любить – значит, уважать».
«В основу своей книги, – говорил мне Шу- барт, – я положил мое единственное и силь- нейшее переживание – осмысление проти- воположности между человеком Запада и человеком Востока. Главная моя цель – пи- сать не о России, а о Европе, однако о Евро- пе, увиденной с Востока. При этом важно не столько констатировать события прошлого, сколько отразить становление грядущего. А это будущее – примирение между Западом и Востоком и зарождение всемирной запад- но-восточной культуры новой эпохи, носите- лем которой будет русский человек. На свете всегда будут существовать немногие люди, устроенные так, что именно через них, воз- можно, преждевременно, в мире появляется новый элемент духа. К этим немногим и об- ращена моя книга. В ней – призыв к едине- нию лучших, которые открываются навстре- чу новому и одновременно спасают для него непреходящее из наследия своих отцов. Что было бы с человечеством без таких людей? О них, как правило, молчат в те годы, когда они живут. Зато им принадлежат столетия по- сле ухода их из жизни». Разве это не об отце Павле Флоренском и подобным ему, а, Иван?
Иван молчал, опустив голову, как бы не смея поднять глаза на Илью.

Илья не выдержал:
Ну, что ты молчишь?
А что тут говорить. Прости, но все это похоже на красивую сказку о тридесятом цар- стве-государстве, которого на самом деле нет и которое в принципе невозможно. Нет, это не о нас, а о каком-то другом народе, может быть, вообще на Земле не существующем. Со стороны, из-за забора мало что увидишь, остается придумывать. Не придумал ли Шу- барт несуществующую Россию?
Не буду с тобой спорить. Сейчас, здесь, за колючей проволокой это, конечно, дико слышать. Когда рядом с нашим «вокза- лом» женский концлагерь, в котором нравы страшнее мужского, а по поселку бродят опу- стившиеся ниже плинтуса женщины, вышед- шие из этого лагеря. Мне рассказывали, что в 30-е годы в лагере под Владивостоком то- милась дочь белого атамана Семенова, только за то, что она была его дочерью. Так вот, когда женщин выводили на лесоповал, да, женщин на лесоповал, то ее на виду у всех ставили на несколько часов на живой муравейник в качестве перевоспитания и в назидание остальным… Но не отмахивайся разом. При случае подумай, прислушайся к себе, может, во многом с Шубартом согласишься… Когда Вальтер Шубарт писал свою книгу, в России была самая страшная пора геноцида русского народа и геноцида других народов, связав- ших свою судьбу с ним, им этого не прости- ли. Как раз в то время нас с тобой, как сотни тысяч других, в первый раз бросили в кон- цлагерь. Каждый, по-своему, был опасен для большевиков. И прежде всего, крепкий рус- ский крестьянин, несмотря на то, что кормил большевиков. Вырубалась любая опасная для большевиков мысль. Лишь в эмиграции не прекращалось осмысление вселенского призвания России. И немец Вальтер Шубарт в стране, которая готовится напасть на Рос- сию, говорит о роли в просвещении Европы вынужденной русской эмиграции. Больше- вики не подумали об этом, выпустив или даже выгнав из России лучшие ее умы, что тем самым роют себе могилу. Шубарт пишет:
«До 1917 года русская культура и русский ха-
рактер были почти неизвестны Западу. Там знали главные произведения Толстого, Тур- генева, Достоевского, несколько симфоний и опер Чайковского, возможно, несколько народных песен и романсов. И это все. Пуш- кина, Лермонтова, Гоголя или Чехова знали лишь понаслышке. О Тютчеве, Некрасове, Островском даже не слышали. Стоит толь- ко представить себе: три миллиона человек с Востока, принадлежащих большей частью к духовно ведущему слою России, влились в европейские народы и возвестили им куль- туру, которая до того времени была Западу почти неизвестна и недоступна. Это событие должно вызвать длительные последствия, ко- торые станут отчетливо видимы лишь спустя десятилетия. Поэтому трагический 1918 год, год страшного Русского исхода, являет собою глубокий перелом в духовных связях Восто- ка и Запада. С этого времени на Западе ожи- вился и стал расти не просто интерес к цен- ностям русской культуры, но и понимание ее, и это относилось, в отличие от прежнего, не только к музыке и литературе, но и впер- вые – к русской философии и к русской фор- ме христианства».
Илья снова помолчал, как бы давая Ивану осмыслить сказанное. Потом продолжил:
Вот слушай, что говорит Шубарт о нас:
«Русские и европейцы обладают совершенно различным чувством времени. Западный че- ловек-монада, вечно гонимый смертельным “слишком поздно”, мчится по быстротечной орбите своего времени с хронометром в ру- ках. С церковных башен раздаются удары часов – строгое напоминание о необратимо бегущем времени. Как символично это соче- тание часов с храмом Божиим! В России это встречается крайне редко… В России люди относятся друг к другу иначе, чем на Западе. Здесь возможна настоящая, лишенная фаль- ши любовь к ближнему. Именно это придает очарование русской жизни, которое радостно охватывает чужеземца, как только он ступа- ет на русскую землю. Путешественники, не знавшие дореволюционной России, впадают в грубую ошибку, объясняя социальную за- душевность русских коммунистическим го-

сударственным и общественным строем. То, что их восхищает, есть не коммунистическое, а русское в советском государстве. Это – не благодаря большевизму, а вопреки ему. Боль- шевизм именно разрушает эту русскую есте- ственность, превращая всю жизнь в театр».
«В Европе дело Христа потерпело про- вал, – утверждает Шубарт. – Этот процесс саморазрушения имел две стадии: как воз- врат христианства к своему ветхозаветному исходному пункту и как соскальзывание от Ветхого Завета к открытому атеизму. Пока западный прометеевский человек придержи- вался веры, он придерживался именно духа Ветхого Завета. Как восторгался еврейскими пророками Ницше, отбросивший Евангелие! Ведь в иудейской религии, в противополож- ность христианству, Бог – господин своих рабов, а не Отец своих детей. Верующий до- веряется Ему, но еще больше – боится Его. Ветхий Завет не дышит чистым духом христи- анской доверительной веры, а обнаруживает явные следы языческой религии, основанной на страхе. Он превыше всего ставит принцип возмездия, а не христианскую этику люб- ви. Бог – это власть, в лучшем случае – ох- ранитель права, но никак не любовь. Месть Он предпочитает милосердию. Облик Бога у реформаторов носит в себе эти еврейские, нехристианские черты. Истинное христиан- ство – это религия чистейшего изначального доверия».
Илья снова перевел дух:
И снова Шубарт возвращается к рус- ской национальной идее: «Национальная идея есть нечто большее, чем естественное стремление народа к свободе и могуществу. Она преследует более высокие цели, для ко- торых ей и нужны свобода и могущество. В национальной идее выражается не то, чем нация хочет быть для себя, а то, чем она хочет стать для мира. Она основана на уверенности народа в том, что он незаменим для всемир- ного целого. Народ же, который живет только для себя, или из любви к себе пытается вла- ствовать над другими, обладает националь- ной алчностью, но не национальной идеей. Истинная национальная идея предполагает
мысль обо всем человечестве и является про- изводной именно от этого».
Илья снова перевел дух:
Я тебе уже говорил о зловещей роли Англии в истории России. Россия, несмо- тря на внутренний раздрай, могла избежать Февральского масонского, а затем больше- вистского Октябрьского переворота. Вальтер Шубарт объясняет суть ненависти Англии к православной России, почему она, в част- ности, не только не спасла русского царя после Февральского переворота, но даже от- казалась его принять, если бы его спасли дру- гие: «Англичан со времен Кромвеля вдохнов- ляет идея благословенного сословия, идея Божьего избранничества. Они сознательно обратились к Ветхому Завету, именуя англи- чан избранным народом, призванным дикто- вать законы миру и держать Европу в состо- янии равновесия. Они придали английскому национальному чувству священно-религи- озный характер. За английской политикой, даже когда она выражает интересы экономи- ки, всегда стоит в качестве движущей силы эта идея избранничества, вера в свое предна- значение быть арбитром в мировых вопросах. Вот почему англичане так ненавидят и боятся России. Считая ее для себя главным врагом на планете. Россия противоречит ее сущно- сти и потому ее постоянно раздражает. Она постоянно провоцирует войны против Рос- сии».
Что удивительно, Иван, Шубарт увидел, в отличие от нас многих, потерявших наде- жду в будущее России, ростки старой-новой России в оккупированной большевиками стране, которая по американскому масон- скому образцу называется СССР. «Даже те русские, – пишет он, – которые являются заклятыми врагами большевизма, как Со- лоневич, говорят о “сильном поколении”, подрастающем в стране Советов. Россия до- казала всему человечеству несостоятельность безбожной культуры… и, страдая за всех, на- чинает очищаться сама от того чужеродного, что душит ее. Именно этой национальной мутации коммунизма – превращения СССР в православную Россию – боится Запад, а не

интернационалистического коммунизма, разрушающего Россию. Поэтому не в страш- ные 1920–1930-е годы, а лишь когда комму- низм в связи с Второй мировой войной взял на вооружение русскую традицию – Запад начал “холодную войну” против него». Шу- барт имеет в виду, что Великий Кормчий, убедившись, что внутри своем Россия оста- лась православной, державной, в самый критический момент Великой Отечествен- ной войны, спасая себя, а вместе с собой страну, вернул из лагерей нерасстрелянных священников, восстановил патриаршество, вернул погоны армии и учредил ордена ве- ликих русских полководцев и впервые на- звал русский народ великим. Мы накануне великих перемен, Иван, потому должны вы- жить. Мы столько ждали этих перемен, что перестали в них верить. Предсказания Шу- барта тебе, конечно, кажутся, невероятны- ми, даже фантастическими, но ты доложен знать о них. Чрезвычайно важно, что они принадлежат иностранцу, немцу, и не просто немцу, а который в Первую мировую войну добровольцем воевал против России. Он не заметил, когда стал русским. Более русским, чем большинство из нас, русских. Русским его сделала русская женщина, ставшая для Шубарта вроде Марии Магдалины, в кото- рой он увидел будущее не только России, но и всего мира. И в соседнем с нами женском лагере томятся не только падшие, но и свя- тые русские женщины, просто мы не знаем их имен. Мы нужны будем стране, Иван, вот увидишь. Перемены будут тяжелыми. Внуки и правнуки сидящих вместе с нами в лагере пламенных революционеров постараются прорваться к власти и попытаются на этом переломе взять реванш, соблазнить страну западными разрушительными для России реформами. Вот, пожалуй, и все, что я хотел тебе сказать о Вальтере Шубарте. Как хоро- шо, что я вспомнил о нем! Ты не сразу готов все это понять и принять, тем более пове- рить в его пророчества, но пусть они заставят тебя задуматься, может, они будут тебе хоть малой поддержкой. А ты, уверовав, станешь поддержкой для других… Ну, что молчишь? –
тряхнул он Ивана за плечи. – Дорогой ты мой человек!
Как я понял, Илья, Шубарт написал эту книгу в 30-е годы, когда Гитлер с Великим Кормчим ходили в дружбанах, когда еще не грянула Вторая мировая война, в которой во второй раз столкнулись Германия и Россия.
Точнее: столкнули Германию и Рос- сию, – поправил Илья. – И опять в этом не последнюю роль сыграла Англия.
Не изменил ли Шубарт свой взгляд на Россию, на русских, оказавшись за любовь к ней в советском концлагере? Одно – гля- деть на нее издалека, из-за забора, совсем другое – оказаться внутри ее?
Нет, не изменил. Как он говорил мне, он еще больше укрепился в своих мыслях, увидев в этих лагерях даже среди уголовно- го мира, который в том числе и порождение большевизма, настоящих русских, как кру- пинки золота в песчаной россыпи.
Мне кажется, что о Шубарте ты «слу- чайно» вспомнил не только мне, – усмехнул- ся Иван.
Да, не только тебе, – согласился Илья. – Я рассказываю о нем каждому, кто способен услышать и задуматься… Я чувствую, что Шу- барт тебя не убедил. Действительно, здесь, в этом аду, в который обрушена Россия и где почти каждый, чтобы выжить, готов вцепить- ся друг другу в горло, где властвуют «беспре- дельщики», а они в большинстве своем тоже наши, русские, и на вышках при пулеметах тоже в большинстве русские парни, это по- хоже на фантастическую и даже кощунствен- ную сказку. Но послушай тогда другого ино- странца, которого кто-то из французских писателей навал «единственным европей- ским героем нашего времени». А по-моему, нужно признать, что этот человек был са- мым великим человеком первой половины ХХ века, о второй пока помолчим. Но вели- кими, по древней варварской привычке, мы по преимуществу считаем великих злодеев, отличившихся как раз на поприще уничто- жения народов, чужих или своих. Ты слышал о великом норвежском полярном исследова- теле Фритьофе Нансене?

Нет, не слышал. Впрочем, один зэк, из бывших белогвардейцев, схваченный ищейка- ми НКВД в Болгарии в 45-м, рассказывал, что его после Гражданской войны оказавшегося за границей, спас нансеновсий паспорт.
Сейчас у нас с тобой нет времени, чтобы я мог рассказать о великих подвигах Фритьофа Нансена как полярного исследо- вателя. Однажды побывав в России, даже не в самой России, а на полярных ее окраинах, во время подготовки одной из его экспеди- ций, а потом глубже узнав ее в путешествии по Сибири, он не просто глубоко полюбил Россию и русский народ, но и как великий ученый увидел, что за Россией, за душой ее народа, для кого-то загадочной, а для него оказавшейся понятной и близкой, будущее не только Европы, но и всей планеты. Да, путешествие по Сибири произвело огромное впечатление на Нансена. Вернувшись на ро- дину, он написал в 1914 году книгу «По Сиби- ри», в которой предсказывал Сибири великое будущее: «Наступит время, она проснется, проявятся скрытые силы, и мы услышим сло- во о Сибири. У нее есть свое будущее. В этом не может быть никакого сомнения». Как бы подчеркивая эту уверенность, он дал книге подзаголовок: «В страну будущего».
И эти слова он повторит снова, когда в 20-е годы на Россию обрушится страшный голод. Засушливый неурожайный год усугу- били большевики политикой продразверстки: тотального выгребания в закромах у крестьян всего хлеба. Не оставляя даже на семена, они отправляли его тайно для рабочих Западной Европы, с которыми собирались продвигать по миру свою кровавую революцию, хотя ра- бочий класс Запада не нуждался в этом зерне, как и не собирался творить мировую револю- цию. И Нансен, оставив на неопределенное будущее планы своих полярных экспедиций, бросил все свои силы на спасение русского народа. Многие тогда не понимали или дела- ли вид, что не понимают, что, спасая Россию, Нансен спасал и Европу, а вместе с ней и весь остальной мир. Многие на Западе до сих пор не могут простить ему таких слов: «Русский народ имеет большую будущность, и в жизни
Европы ему предстоит выполнить великую задачу». И это он говорил о стране, в то время буквально вымирающей от голода! И в раз- ных вариантах он повторял эту мысль снова и снова в разных странах и с разных трибун:
«Это будет Россия, которая не в слишком от- даленном будущем принесет Европе не толь- ко материальное спасение, но и духовное об- новление».
Нансен обратился за помощью к великим державам: «…мандат, полученный мною Ли- гой Наций, – инициатором создания которой в свое время он был, – предлагает апеллиро- вать к правительствам всего мира. И я буду настойчив. Я постараюсь сплотить народы Европы, чтобы они предотвратили жесточай- шее испытание в истории, предстоит страш- ное состязание – кто скорей. Мы должны опередить русскую зиму, которая медленно, но верно надвигается с севера. Постарайтесь по-настоящему понять, что будет, когда рус- ская зима настанет всерьез, потом будет позд- но раскаиваться!» Но так называемые великие державы под предлогом нежелания сотрудни- чать с большевиками ответили отказом, в то время как в США пшеница гнила у ферме- ров, не знавших, куда ее сбыть, а в Аргентине столько скопилось кукурузы, что ею начали топить паровозы. А большевики продолжа- ли отправлять за границу пароходы с зерном, бывало, что в порту с одного парохода разгру- жали зерно, поступающее по нансеновской помощи, а рядом на другой пароход грузилось зерно на нужды мировой революции, конфи- скованное у голодающих крестьян.
Масштабы деятельности возглавляемой Фритьофом Нансеном миссии были поис- тине грандиозны. Когда ее работа набрала полную силу, то ежедневно помощь голодаю- щим оказывалась почти 2 миллионам человек в 14 областях России. Нансен сам много ез- дил по России, забирался в самую глубинку, заходил в крестьянские избы, зачастую заста- вая там уже только мертвых, его не останав- ливала опасность заболеть сыпным тифом, от которого из 60 его сотрудников-добровольцев умерли 10. В промежутках он ездил по Евро- пе: Гаага, Берлин, Стокгольм… Везде он взы-

вал к помощи. Из экономии средств Нансен не получал в миссии никакой зарплаты, он селился в самых дешевых гостиницах в холод- ных мансардных комнатах, ездил только в по- ездах 3 класса. Свою речь в церкви в Копенга- гене он закончил такими словами: «Я сказал свое слово, и буду повторять его снова и сно- ва. Никогда не забыть мне смертную тоску в глазах русских детей. Спасите Россию!»
Вот ты сказал про нансеновский па- спорт. В 20–30-е годы он спас жизнь сотням тысяч, если не миллионам русских людей. Так называемый нансеновский паспорт был введен Лигой Наций в 1922 году по предло- жению Фритьофа Нансена для определения правового статуса русских беженцев после Гражданской войны. На старый российский паспорт или какой другой сохранившийся документ наклеивалась после уплаты 5 фран- ков марка с портретом Нансена, дававшая законную силу данному документу. Юриди- ческая сила нансеновских паспортов была признана 52 правительствами, в дальнейшем их выдавали армянским, турецким, сирий- ским и еврейским беженцам. Это был до сих пор невиданный тип паспорта – в сущности, маленькая марка с портретом великого по- лярного исследователя, на которой стояла надпись «Societe des Nations». Но эта скром- ная маленькая марка предоставляла несчаст- ным людям право на проживание в странах, в которых они по воле судьбы оказались.
Илья замолчал.
Знаешь, Илья, – нарушил молчание Иван, – что касается Шубарта, мне кажется, что его книгу в переводе на русский я видел в немецком концлагере. Да, у одного из за- ключенных. Он рассказал, что один русский эмигрант случайно обнаружил ее на рынке в Париже. Он перевел из нее на русский не- сколько глав, касающихся России. И стал их распространять среди силой привезенных в Германию русских рабочих и военноплен- ных – для поддержки духа. Того заключен- ного за ее чтение расстреляли. Приговорили к смертной казни и того русского эмигранта. Мне кажется, что звали автора этой книги именно так: Вальтер Шубарт…

Утром, после завтрака, если это можно назвать завтраком, один из вертухаев, рас- творивший настежь двери «вокзала», стал вы- крикивать фамилии, сверяясь с бумагой:
С вещами на выход, строиться напротив ворот: Парамонов, Халилов, Селиверстов…
В первой десятке выкрикнул он и Илью.
Ну ладно, я пошел! – сказал он Ива- ну. – Будем верить, что мы еще встретимся… Этих не сняли, – показал он на повешенных, значит, на подходе следующий этап.
Ну ладно, мужики, – обратился он к повешенным, – у вас на этом свете все по- зади. А что впереди, один Господь знает. – Он перекрестил их, не задумываясь, были ли они в жизни крещеными.
Поговорить с тобой даже толком не успели, – обнял Илья Ивана. – Держись!.. По крайней мере, мне ты продлил жизнь. Мне кажется, что уже брезжит свет в окне. А насчет отца Павла Флоренского, прости, что я убил в тебе эту легенду. Ты все равно храни его в своем сердце. Он расстрелян, но все равно жив, потому как остался в памяти тысяч людей. Он продолжает помогать лю- дям, потому жив.
Я рад, что мы снова встретились! – ска- зал Иван.
Они еще раз обнялись.
Спасибо тебе! – боясь не успеть, сказал Иван вслед Илье.
За что? – улыбнулся Илья.
За то, что ты выжил…
И тебе за это же спасибо!.. – засмеялся Илья.
Но, оказалось, их стали грузить на один и тот же огромный пароход «Феликс Дзер- жинский» – по имени одного из апостолов мировой революции, создавшего и возглав- лявшего один из самых страшных ее органов – ЧК–ОГПУ и сгоревшего на работе. У которо- го заместителями были отказавшиеся от Бога,
«красные иудеи» Трилиссер и Ягода. Пароход, судя по виду, строился для других, скорее, научных целей, было видно, что его наско- ро переоборудовали в «восточный экспресс» для транспортировки заключенных из Ва-

нинского «вокзала» в Магадан. Заключенных поотрядно стали по трапам загонять в разные трюмы, оказывается, потому на Ванинской пересылке и разбили их заранее на отряды, чтобы потом сподручней было разгружать по лагерям. Иван удивился огромному количе- ству на палубе «восточного экспресса» авто- матчиков с собаками. Илья попал в первый трюм, а Иван в третий, и на сердце стало как- то легче, когда он увидел, что вместе с ним в трюм впереди него спускается Вадим Тума- нов. В трюм набили более тысячи человек. А кроме первого и второго грузили еще в два трюма. Люки закрыли, оставили только щели, чтобы зэки в трюмах не задохнулись, а также через эти щели, увеличивая их, спускали вниз мешки с хлебом и бидоны с пресной водой. Да еще на четвереньках в эти же щели выпу- скали зэков под наведенными автоматами малыми группами справить нужду. Для этого в качестве туалетов к борту «Феликса Дзер- жинского» были приварены на радость мор- ской мелкой живности металлические ящики с небольшими дырами в полу, чтобы в них не могло протиснуться человеческое тело.
Не успел «Феликс Дзержинский» отчалить, как в трюме началось брожение, кучкование. Среди заключенных было много бывших мо- ряков и офицеров только что закончившейся войны с Японией. Они, в том числе бывший моряк Вадим Туманов, прекрасно знали кар- ту здешних мест и примерно представляли, прикидывая скорость судна, где они плывут. По всему, «Феликс Дзержинский» постепен- но приближался к проливу между Японией и Курильскими островами. Кто-то высказал, скорее, хулиганскую, чем действительное предложение, мысль: «А не повернуть ли нам в проливе Лаперуза в сторону Японии?» Но эта шутка сыграла роль спички, неосторож- но брошенной в пустую бочку из-под бензи- на. Моментально возник план захвата судна и направления его в один из японских пор-
тов. Кто-то из бывших полковников пытался отговорить, что это безрассудство, которое закончится большой кровью, но молодые офицеры, еще вчера ходившие в отчаянные атаки, слушали его только из вежливости. Постепенно был разработан план мятежа. Через перестукивание о перегородку между трюмами о нем узнали и в соседнем трюме и дали согласие на поддержку. Было решено: под видом напроситься в туалет первой штур- мовой группе вырваться на палубу, в нее вой- дут недавние фронтовики, они сбивают с ног ближайших к люкам автоматчиков, вырыва- ют автоматы, а там дело привычное, второй вырывается группа моряков, в которой Иван увидел конечно же готовым к рывку Вадима Туманова. Но, видимо, кто-то из «ссучен- ных», ходивших в туалет, выдал заговорщи- ков или в трюмах были вмонтированы под- слушивающие устройства. Чуть успела первая группа вырваться на палубу, как по ней без предупреждения был открыт шквальный ав- томатный огонь. Пятнадцать убитых остались лежать на палубе. Остальные, в том числе Ва- дим Туманов, который во главе второй группы успел вырваться наружу, по трапу, сбивая друг друга, посыпались обратно в трюм. Следом в наступившей тишине из громкоговорите- лей прозвучало: «Я – начальник Управления Северо-Восточных исправительных трудовых лагерей генерал Деревянко. Если не успоко- итесь, я прикажу капитану пустить в трюм кипяток и перегретый пар. Получится бульон с клецками».
Вот, оказывается, почему на «Феликсе Дзержинском» было так много автоматчиков. Не кому-нибудь из боевых генералов, а по- чему-то именно генералу Деревянко осенью 1945 года в качестве командующего Дальне- восточной армией доверят вместе с амери- канским генералом Макартуром на линкоре
«Миссури» подписывать акт о капитуляции Японии…

Глава 9. Гуам

Шел 1965 год новой земной эры. Два аме- риканских солдата на острове Гуам, что в ар- хипелаге Мариинских островов, решили напрямик через джунгли попасть на противо- положный берег острова. Торная дорога скоро кончилась: сначала она перешла в проселоч- ную дорогу, затем – в тропу. А потом и совсем затерялась. Пришлось идти по компасу. Неба почти не было видно, над головой смыкались громадные пальмы.
Вдруг за спиной у солдат раздался шорох. Они испуганно оглянулись: что за зверь? Из- за дерева неожиданно выступил совершенно голый человек с одичалыми загнанными гла- зами, в руке он держал кривой меч. Он бро- сился с ним на солдат, но те, быстро опом- нившись, без труда обезоружили его, потому что он еле держался на ногах. Они связали его и, отказавшись от своего намерения пересечь остров, повернули назад. Неизвестный голый человек всю дорогу молчал. Молчал он и в штабе, где с ним пытались заговорить.
Тут кто-то из офицеров вспомнил, что местные жители рассказывали о встречах в разные годы в джунглях с какими-то при- видениями. Иногда эти призраки или обе- зьяны в темноте подкрадывались к хижинам, чтобы стащить курицу или несколько клуб- ней торо.
Так ничего и не узнав от «привидения», командование части послало на место его поимки усиленный патруль солдат. Несколь- ко раз тщательно прочесав местность, они поймали еще одного исхудалого человека. Тот, как обезьяна, прятался на дереве, и когда его окликнули, выстрелил из винтовки, но от бессилия тут же выронил ее из рук. Винтов- ка была явно японская времен Второй миро- вой войны. Но ведь со времени окончания ее прошло целых двадцать лет!
В штабе врач авиабазы, осмотрев пойман- ного, долго качал головой, так тот был исто- щен, еще больше нервно. Неожиданно «при- зрак» заговорил путано и запинаясь, казалось, с трудом выдавливая слова, словно удивляясь, что их произносит он сам. Скорее всего, он го- ворил по-японски. Стали искать переводчика. Когда переводчик нашелся, «призрак» встал по стойке смирно и заявил, что он сдается в плен.
Выявилось невероятное: оба пойманных оказались солдатами японской император- ской армии, в 1945 году отступившими в со- ставе своей части в джунгли перед насту- пающими американскими войсками. Они до сих пор не знали о капитуляции Япо- нии, об окончании Второй мировой войны. Они в конце концов рассказали, что они не единственные солдаты императора, верные присяге и до сих пор продолжающие войну. Капрал Кайсики Киси, бывший команди- ром их отделения, все эти годы ежедневно заставлял своих девятерых подчиненных чистить оружие. А потом в течение двух ча- сов гонял их строем по лесной поляне. Он до сих пор в джунглях с остальными солда- тами. Эти двое были в передовом охране- нии. А еще несколько солдат живут в семьях местных папуасов, потому что папуасы, ког- да встречают их, оборванных и даже голых, в джунглях, принимают их за умерших род- ственников, в другом обличье вернувшихся на Землю. Но по первому же знаку солдаты готовы взять в руки оружие, которое у них припрятано.
Что вы столько лет делали в джунглях? – спросили их.
В начале 1945 года, мы уже не помним месяц и число, нам был дан приказ укрепить- ся в джунглях, замаскироваться и ждать даль-

нейших указаний. Если войска американцев будут во много раз численно превосходить, уйти дальше в джунгли и, сохраняя боего- товность, тоже ждать дальнейших указаний. Вот мы и ждали их. До сегодняшнего дня не было условного сигнала или трех красных ракет. И к нам, как в таких случаях бывает, не прибыл никакой посыльный с приказом. Значит, война еще не кончилась. Вот мы до сих пор и исполняем прежний приказ. Прав- да, доходили слухи об ее окончании, но это могло быть хитрой пропагандой врага, чтобы мы вышли и сдались. Да мы больше и не слы- шали выстрелов. Но никаких подтверждений об окончании войны мы от командования не получали. Капрал приказал нам ждать и ждать! Ничем не выдавать свое присутствие и ждать!
Скоро наступил голод. Потому, обменяв кое-что из амуниции с местным населением на орудия труда и семена, верные солдаты императора распахали четыре участка земли, посадили сахарный тростник, ананасы, та- бак, лук, чеснок, при этом по очереди несли караульную службу: боеготовность, прежде всего.
А потом их стала косить малярия. Остав- шиеся в живых рассредоточились по острову, чтобы коварная болезнь всех не увела в моги- лу и таким образом не покончила с хорошо замаскированной боевой частью императора. Раз до сих пор не поступило никакого сиг- нала, значит, на их тайном присутствии на острове строятся большие замыслы в буду- щих наступательных боях.
Так они жили – месяц за месяцем, год за годом.
Как потом оказалось, унтер Онода нару- шил присягу. Впрочем, можно ли это считать нарушением присяги, он делал это, чтобы подчиненные ему трое солдат остались бое- способными, готовыми выполнять свой долг перед императором. 27 февраля 1958 года он напал на деревню Калингаг, убил несколь- ко мужчин-папуасов, которые пытались за- щитить собственный амбар, он позже попал в руки полиции, а его трое солдат до сих пор скрываются в джунглях.
Вот ты стрелял в наших солдат. На что ты надеялся? – спросил следователь того, кто пытался стрелять из засады с дерева.
У меня оставалось еще 5 патронов. За 16 лет я использовал всего 7 патронов. Чтобы сохранить свою боеспособность, мы пред- почитали добывать пищу так, как это дела- ют звери. Когда мы охотились или ходили с разведывательными целями по джунглям, то общались между собой, издавая звериные звуки. Мы не решались говорить, боясь быть обнаруженными. Чувство обоняния у нас развилось настолько, что мы могли учуять врага, его сигарету на большом расстоянии. Да, мы добывали пищу, как звери. Потому что это было безопаснее, по звукам выстре- лов нас могли обнаружить, к тому же патро- ны нужно было беречь для боевых действий. Мы месяцами подкарауливали оленей. Мы настолько научились подкрадываться, что просто хватали животных за рога. Целыми днями мы просиживали на дереве, выжидая момент, когда можно убить камнем дикую свинью. Остальное время питались плодами хлебного дерева, лягушками, ягодами и всем, что попадалось под руку.
Но война кончилась много лет назад.
Вы врете нам. Нам не поступало прика- за. Значит, она еще идет.
Хотите вернуться на родину?
Он лишь засмеялся в ответ. В лаборато- рии, где брали кровь на анализ, он снача- ла решил, что из него хотят выпустить всю кровь, чтобы убить таким образом, и потому хотел покончить жизнь самоубийством, что- бы остаться верным присяге.
Тогда его соединили с Японией. К теле- фону подошла сестра.
Все равно не верю. Ее силой заставили говорить, что война кончилась, чтобы я от- казался от присяги императору. Иначе ее расстреляют. Иначе почему у нее так дрожит голос?!
Это от волнения. Ведь она не видела тебя столько лет. Ведь она 20 лет считала, что тебя нет в живых…
Нет! Вы выбросите меня из самолета в океан, как мы делали в войну.

Ну, тогда поплывешь на пароходе.
Тогда с парохода сбросите меня в море. В конце концов в сопровождении специ- ально прилетевших японского офицера и японского врача он поднялся по трапу в са- молет, бледный и напряженный, уверенный,
что его все равно выбросят в океан.
А тем временем над джунглями разносил- ся голос из репродуктора:
Выходите! Война давно кончилась.
Война кончилась 20 лет назад.
Но лес в ответ молчал.
Примерно через месяц, 12 августа 1965 года сержант японской императорской армии Масаси в течение двух часов держал оборону одной высотки в глубине джунглей. Раненный в руку, он был взят в плен и в отча- янии плакал, что не может дальше сражаться за императора.
Но и он еще не был последним верным присяге солдатом японской императорской армии, ждущим приказа в джунглях.

Глава 10. Колымская элегия

И оказался Иван снова на Колыме, в лаге- ре с символическим названием «Желанный». Такое ощущение было, когда этап, можно сказать, торжественно входил в парадные ворота, словно в родной дом вернулся. На- деялся, что где-то рядом в одном из соседних лагерей Илья, и это грело душу. Зэков в лаге- рях часто пересортировывали, порой в этом трудно было найти смысл, и они с Ильей в будущем могли оказаться в одном лагере. Вадима Туманова среди своих новых сола- герников Иван, к его большому огорчению, тоже не обнаружил, его, как одного из участ- ников попытки побега из поезда, а потом мя- тежа на пароходе, скорее всего, этапировали в тюрьму или в один из штрафных лагерей.
Через какое-то время Ивана перевели в другой лагерь с не менее поэтичным назва- нием «Счастливый». Так назвали открытое месторождение золота романтики-геологи, не предполагая, что название это со време- нем перейдет на один из самых зловещих островов ГУЛАГа и приобретет жутковатый смысл. Иван надеялся встретить здесь Илью, по зэковской тайной почте он знал, что Илья недавно находился в этом лагере, но оказа- лось, что за день до прибытия Ивана Илью перекинули в другой лагерь…
Кажется, на третий год… Иван старал- ся не считать время, не следить за ним, так легче жить-выживать: прошел день, остался жив, и хорошо. Самое гиблое дело – считать дни до освобождения, не раз бывало: оттру- бил человек восемь–десять лет и срывался в побег за месяц-второй до освобождения – не выдерживали нервы. Так вот, кажется, на третий год на вечерней поверке прошел слух, словно ветер прошуршал, что привозят в ла- герь Вадима Туманова. После «восточного экспресса» под названием «Феликс Дзер-
жинский» Иван сменил несколько лагерей, снова вернулся в «Счастливый», но ни разу не столкнулся с Тумановым, хотя время от времени слышал о нем, то об очередном его побеге, то об очередной попытке его «трю- мить» «ссученными» ворами или «беспре- дельщиками». В морском фольклоре слово
«трюмить» означало опустить человека ниже ватерлинии, в ГУЛАГе же оно прибрело дру- гой смысл: прежде чем убить человека, изуве- чить его – топтать, ломать ребра… Услышав о «подвигах» Туманова в очередной раз, Иван все больше приходил к мысли, что того, ско- рее всего, Бог бережет, иначе говоря, Туманов как бы стал для Ивана еще одним доказатель- ством существования Бога, потому как ничем иным факт легендарной живучести Туманова было не объяснить. Словно он был заплани- рован Богом на будущее для какой-то особой цели, которая, может быть, пока неизвестна самому Туманову. Постепенно перед Иваном вырисовывалась невидимая постороннему глазу духовная сеть над сетью окруженных колючей проволокой лагерей: расстрелян- ный, но в душах людей по-прежнему живой отец Павел Флоренский; и тот неизвестный зэк, перед которым другой зэк, приняв его за отца Павла Флоренского, опустился прямо в грязь на колени, и он не отказался от име- ни отца Павла Флоренского; и томящийся где-то недалеко отсюда выдающийся хирург епископ Лука Ясенецкий; и епископ Мануил (Лемешевский), которого старик или чело- век, которого раньше времени сделали ста- риком, назвал душеприказчиком неведомой Ивану Табынской иконы Божией Матери, но которая после этого рассказа легла ему на душу; и Илья, который в шутку и всерьез загадал жить сотню и, может, больше лет, пока не рухнут лагеря и создавшая их власть.

И вот теперь Вадим Туманов, которого за его вызывающую непокорность уже несколь- ко раз могли застрелить при попытке побе- га, зарезать, в конце концов, «ссучить», как Ивана Фунта, а его ничего не брало, что-то останавливало тех и других от окончатель- ной расправы. Которого по-своему уважали и зэки-политики, и «честные» воры, к нему, как говорили, были неравнодушны вольно- наемные женщины, которые работали в ла- герных администрациях, и даже жены офи- церов охраны, видимо, они своим женским чутьем чувствовали в нем настоящее, чего не было в их мужьях, и тосковали по этому на- стоящему.
Так, в лагере на Челбанье в Туманова влю- билась дочь начальника прииска красавица Роза. Ей было девятнадцать лет, она работала в лагерной бухгалтерии и иногда сталкивалась с Тумановым в зоне и, разумеется, слышала о всех его «подвигах». На Розу заглядывались не только неженатые офицеры. Она писа- ла Туманову любовные письма, передавала их через одного из надзирателей по кличке Корзубый, который, видимо, тоже был в нее влюблен, потому что выполнял, как приказы, любые ее просьбы, которые могли ему выйти боком. Он был на редкость неплохим парнем, относился к заключенным, а особенно к Ту- манову, доброжелательно. Однажды он сооб- щал ему, что Розе не дает проходу начальник режима. Корзубый сам слышал, как тот убе- ждал Розу:
Подумай о родителях – что ты с ними делаешь? Узнай про твое увлечение, они по- зора не переживут! Туманов же опасный пре- ступник, ты сама знаешь. А я люблю тебя!
Очень любишь? – спросила Роза.
Очень!
Вот так и я люблю Туманова. Среди всех вас он, наверное, единственный – настоя- щий мужик.
Роза, имея пропуск в лагерь, приходила туда рано утром, дожидалась развода на ра- боту и стояла в стороне, не сводя глаз с бри- гады, в которой был Туманов, не обращая внимания на откровенные ухмылки заклю- ченных.
Однажды Корзубый объявил Туманову, что есть приказ конвоировать его к началь- нику прииска.
Начальник прииска долго молчал, прежде чем начать разговор, перебирал на столе бу- маги:
Мне доложили, что между Вами и моей дочерью какая-то переписка, – наконец за- говорил он. – Я не в силах заставить свою дочь прекратить эту переписку. Признаюсь, я собрался отправить Вас в другой лагерь. Но она узнала об этом и устроила мне скандал. У Вас же огромный срок, двадцать пять лет, и скорое освобождение Вам не светит, тем более при Вашем поведении…
Гражданин начальник, я не знаю, что Вам докладывали. Роза прекрасная востор- женная девушка, но в поселке для нее нет до- стойной пары. А я, как Вы знаете, все время по карцерам и изоляторам, и у нее создался образ страдающего романтического героя. Со временем у нее это пройдет. Я Вам обе- щаю сделать все, что зависит от меня, чтобы это у нее прошло быстрее. Заверяю Вас и пе- редайте Вашей жене, что Вам не о чем беспо- коиться. Подумайте: может, отправить Розу в Магадан или даже в Москву учиться? Там она может встретить достойного человека…

Весь «Счастливый» ждал появления Тума- нова, которого должны выпустить в зону из тюрьмы, куда попал, кажется, после попыт- ки очередного побега. Но незадолго до этого в лагере неожиданно появилась гастролиру- ющая комендантская группа Васьки Пиво- варова, которая, как говорили, была страш- нее даже бригады Ивана Фунта. Как стало известно, до «Счастливого» бригада Вась- ки Пивоварова прошла воркутинские лаге- ря – Сиблаг, «Норильск», Ангарлаг, «Китой» и еще много других лагерей севера и востока страны и теперь появилась наводить порядок на Колыме. Иван Фунт со своей командой, видимо, остался смотрящим за зонами в Ва- нино и во Владивостоке.
С 1947 по 1953 год, то есть до смерти Ве- ликого Кормчего, колымские лагеря пере- жили свои самые страшные времена, назван-

ные «сучьей войной». В Главном управлении лагерей (ГУЛАГе) нашли способ, как заста- вить работать десятки тысяч «честных» во- ров, принципиально не желающих работать и сотрудничать с администрациями лагерей, и заодно сократить число уголовников пу- тем массового уничтожения их друг другом. Это время в лагерях потом назовут «сучьей войной». Говорили, что теорию уничтожения уголовного мира самим уголовным миром разработал сам Генеральный прокурор СССР Андрей Януарьевич Вышинский, выступав- ший обвинителем на всех печально извест- ных процессах тридцатых годов, которыми Великий Кормчий расправлялся, к сожале- нию, не только с троцкистско-ленинской гвардией. По лагерям Союза прокатилась волна «трюмиловок». Бригады отпетых бан- дитов, созданные высоким лагерным на- чальством, переезжали из зоны в зону, под страхом смерти принуждая «честных» воров
«ссучиться» – начать сотрудничать с адми- нистрацией лагерей. Бригада Васьки Пиво- варова, созданная под Карагандой, в Кар- лаге, была одной из самых страшных, она состояла из отпетых уголовников, каким-ли- бо образом провинившихся не только перед властью, но и перед преступным миром и не имевших другого шанса выжить, кроме как вместе с лагерными властями сломать хребет
«законному» воровскому миру. Но на этом власть подобных бригад не ограничивалась. Практически под их властью была жизнь огромной армии всех других заключенных, независимо от того, были они или не были ворами. Беспредел Васьки Пивоварова за- кончится на Индигирке в лагере на прииске
«Ольчан». Он с надзирателем зайдет к «чест- ным» ворам в барак. Вор, по кличке Цыган, не дожидаясь «трюмиловки», прыгнет с верх- них нар и ударит его в шею заточкой, сделан- ной из выпрямленной дверной скобы.
У Васьки Пивоварова не было повода
«трюмить» Вадима Туманова, потому как тот, не принадлежа ни к «честным» ворам, ни к «сукам», держался отдельно даже от боль- шинства политических, хотя первоначально загремел в лагерь по политической статье.
Его независимость одинаково раздражала и воровские кланы, и лагерное начальство. Да, Ваське Пивоварову не было причин «трю- мить» Вадима Туманова, но, видимо, на него был заказ, только неизвестно от кого: от на- чальства, у которого Туманов был в печенках, или от местных «ссученных» воров, которые, имея печальный опыт общения с ним, сами предпочитали с ним не связываться.
Не успел брошенный в зону Туманов по- явиться в бараке и определиться с местом на нарах, как за ним в барак вошел Ваха, один из приближенных Васьки Пивоварова, вместе с надзирателем, что говорило, что заказ был, скорее всего, от лагерного начальства. Ваха был известен тем, что без всякого предупреж- дения, без промаха бил ножом обреченно- го в сонную артерию или ниже пояса. Иван видел, что надзиратель незаметно указал на Туманова, они, улыбаясь, перешептывались.
Огромный улыбающийся Ваха разбитной походкой стал надвигаться на Туманова. Он держал обе руки за спиной, в которых Иван, когда Ваха мимо него проходил, увидел было по ножу. Барак замер в оцепенении, никто не решался предупредить Туманова о приготов- ленных за спиной ножах, это значило тут же быть самому зарезанным. И никто не знал, догадывается ли Туманов о ножах и куда Ваха собирается ударить: в сонную артерию или ниже пояса. Еще, быть может, мгновение – и Туманову конец. Но Туманов, видимо, дога- дывался о ножах. Он, может, на долю секун- ды опередил Ваху страшным ударом в лицо, и нож попал Туманову не в шею, а в правое плечо. Ваха отлетел к стене и стал сползать на пол. Но нары не дали ему свалиться на пол, и Туманов стал наносить удар за ударом, пра- вой рукой в челюсть, а левой по виску. Вбежа- ли еще несколько надзирателей, повисли на Туманове, с трудом надели на него наручни- ки. Это спасло Ваху от верной смерти.
Туманова, определив виноватым в раз- борке, отвезли в Сусуманский КОЛП (ко- мендантский отдельный лагерный пункт). Ивану, однажды побывавшему там, он за- помнился огромными воротами, массивнее и выше, чем в других лагерях, в каких он был.

Один из надзирателей, конвоировавший Ту- манова, Сергей, фамилии его Иван не знал, как и Корзубый, не отличающийся звер- ством, что было редкостью среди надзирате- лей, потом рассказал Ивану, что было дальше. В кабинете, куда ввели Туманова, было много офицеров, в том числе начальник Западно- го управления лагерей полковник Аланов, о нем среди заключенных было мнение как о последней сволочи. Мало того – как о пси- хически сдвинутом, он не признавал других методов поддержания порядка в лагерях, как время от времени буквально топить их в кро- ви. Среди офицеров была средних лет краси- вая женщина в бросающемся в глаза красном пальто, может, из спецчасти, может, из Мо- сквы, какая-нибудь проверяющая.
Туманова, не сняв наручники, поставили к стене. Аланову, который, может быть, и был одним из инициаторов расправы с Тумано- вым, доложили об организованной якобы Ту- мановым драке. Но, по всему, Аланов уже пре- красно знал о ней. Туманов попытался было объяснить, как было на самом деле, но успел только сказать: «Гражданин начальник…», как тот заорал: «Молчать!»
Аланов предложил женщине в красном выйти: «Вам не следует этого видеть», на что та улыбнулась: «Ничего, я привыкла!»
Аланов приказал туго стянуть Туманову принесенными брезентовыми ремнями ноги выше щиколоток так, что Туманов, чтобы не упасть, вынужден был привалиться к стене. Туманов, догадываясь, что за этим последует, тоже попросил красавицу в красном пальто выйти, но та лишь кокетливо улыбнулась ему в ответ. Один из надзирателей по кивку Ала- нова, отступив назад, ударил Туманова ногой в грудь. Туманов упал, и другие надзиратели стали его пинать. Туманов просил лишь одно:
«Уберите женщину!» И, уже обращаясь к ней:
«Неужели Вам доставляет удовольствие это смотреть?!» Но та продолжала кокетливо улыбаться, пока Туманова без сознания не выволокли в коридор.
А теперь он где? – просил Иван.
Прямиком уволокли в изолятор. Когда я часа через четыре, дождавшись попутки,
собрался уезжать, мне сказали, что он еще был без сознания. Попросил знакомого над- зирателя: «Хорошо бы до ночи отлить водой». Там крыс до черта. Было там однажды: одно- му заключенному ночью нос откусили.
Через день полковник Аланов нарисовал- ся в лагере на предмет более глубокого рас- следования происшедшего, в результате Ваху никак не наказали. Приехал на золотодобы- вающий полигон, подошел к бригаде, в ко- торой работал Иван, и стал расспрашивать о жалобах. Бытовики и «политики» молчали, а «ссученные» воры стали жаловаться на от- вратительную еду, на холод в бараках, два ме- сяца не водили в баню, все завшивели, нет не только постельного белья, даже матрасов нет, спим на голых досках.
Аланов усмехнулся:
Что же вы не бежите? В ответ услышал:
А куда бежать, гражданин начальник? Аланов снова усмехнулся:
Если Иосифу Виссарионовичу Сталину нужно было, он семь раз бежал!
Если бы сейчас было так легко бе- жать, как тогда, сейчас бы вся Россия в бегах была! – сказал Мишка-Буржуй из-за спины Аланова.
Тот побагровел:
Кто это сказал? Все молчали.
Молчите?.. Тогда всей бригаде десять суток карцера! – бросил он через плечо своей свите.
Второй раз Иван столкнулся с Тумановым в поселковой больнице, куда попал по пово- ду двухсторонней паховой грыжи. В соседней палате оказался Туманов, говорили, что после очередного избиения надзирателями. Уда- лось лишь поздороваться, потому что в тот день Туманова уже выписывали, а так хоте- лось поговорить, спросить, может, в каком лагере встречал Илью? В окно было видно, как перед больничной вахтой остановились два крытых грузовика: конвой, собаки. Боль- ные вываливают из палат проводить Тумано- ва, как местную знаменитость: в коридор, на улицу, к колючей проволоке.

Туманов вскакивает в специально откры- тую для него дверь второго грузовика. Спра- шивает:
Куда везут?
Конвойные молчат. Один из заключен- ных отвечает:
В «Ленковый».
Это один из самых страшных штрафных лагерей, может, даже страшнее печально зна- менитого «Случайного». Туманов пытается выпрыгнуть обратно, но конвойный автома- том преграждает путь.
Подожди… – отталкивает его Туманов.
Что – подожди?
Я больной.
Был больной, теперь здоровый… Туманов коротким прямым ударом бьет
конвойного кулаком в горло. Тот опрокиды- вается на землю, выпускает из рук автомат. Туманов спрыгивает на землю, отпинывает ногой от себя автомат, чтобы не подумали, что он решил его захватить. Конвой стреляет в воздух, спускают собаку, но громадная ов- чарка, не разобрав, бросается не на Туманова, а на другого конвойного, может быть, потому, что оба: и Туманов, и конвойный в черном – Туманов в ватнике, конвойный в полушубке. Она валит конвойного на землю. Но вторая собака хватает Туманова за ногу. Туманов бьет овчарку кулаком в ухо. Пес заскулил и отпу- стил его. Не прекращается стрельба в воздух. Туманов, растолкав растерянных конвойных, бросается обратно в больницу. На входе его пытается задержать больничный надзира- тель, Туманов хватает его за воротник и от- брасывает в сторону. Туманов вбегает в боль- ницу и врывается в кабинет главврача Софьи Ивановны Томашевой.
Не успел Туманов закрыть за собой дверь, как в кабинет вбегают сразу несколько офи- церов.
Туманов – Софье Ивановне Томашевой:
Я к вам попал из одного лагеря, а из больницы меня хотят отправить в другой – в штрафной «Ленковый», где меня планиру- ют убить. Меня специально везут туда. Я не- долечился. У меня высокая температура.
Главврач поворачивается к фельдшеру:
Смерьте ему температуру.
Фельдшер – эстонец, у него, как и у Ту- манова, 58-я статья: 25 лет. Туманов с наде- ждой смотрит на него, что тот скажет: хоть на градус, хоть на полградуса выше нормы?.. Но эстонец остается эстонцем. Долго рассматри- вает градусник:
Нормальная, Софья Ивановна! Томашева разводит руками:
Извините, Туманов!
Ладно, – поворачивается Туманов к офи- церам, – сейчас поедем.
Толкает вторую дверь – в коридор.
В коридоре толпится провожающий на- род, среди него с некоторых пор легендарный вор Иван Хабычев. У него несколько раз по 25 лет, в том числе за побеги. По документам он давно списан: в последнем побеге ночью сгорело охотничье зимовье, в котором они остановились, сгорели все сбежавшие вме- сте с ним зэки, решили, что и Хабычев сго- рел. А он, оказывается, в последние секунды успел очнуться от тяжелого после выматыва- ющего бега сна. Его списали как погибшего в архив, а через год уже далеко от лагеря его неожиданно ловят… Привозят, сдают в воро- тах лагерной охране. Надзиратели ведут его на допрос и по пути – то ли был приказ свер- ху или сами устали от Хабычева – с коротко- го расстояния выпускают в него очередь из автомата. Метили то ли в голову, то ли в спи- ну, но попали в шею. Пули вылетали изо рта вместе с зубами. Утащили в морг. Хоронить: пощупали – бьется пульс. Лагерный врач, из заключенных, настоял поместить его в боль- ницу, выходил. И вот он в коридоре.
Иван, нож! – кричит ему Туманов.
Тот протягивает Туманову нож. Туманов пытается проткнуть себе живот, но нож со- вершенно тупой. Тут же в коридоре одна из медсестер, она к Туманову хорошо относится, как, впрочем, и все в больнице. После избие- ний его не раз сюда привозили, большинство медицинского персонала и других лагерных больниц относилось к нему с сочувствием.
Валя, милая! Что-нибудь острое! Медсестра исчезает в двери и через не-
сколько мгновений возвращается с опасной

бритвой. Распахнув бритву, Туманов режет себе живот. Кровь хлещет через пальцы, при- крывающие рану. В таком виде он вбегает об- ратно в кабинет главврача.
Она в ужасе взмахивает руками:
На операционный стол! Срочно!
Офицеры, матерясь, ни с чем покидают больницу, и этап без Туманова отправляется в «Ленковый».
По этому случаю ликовала вся больница, словно эта победа касалась не только Тумано- ва, но каждого из заключенных и даже меди- цинского персонала. Каждый расценивал это как свою личную победу. Одно дело проявить дерзость, непокорность в разборках между заключенными, совсем другое – при сопро- тивлении властям, когда это в любой момент может грозить смертью. Потому, когда Тума- нова привозили в какой-нибудь очередной штрафной лагерь, заключенные повисали на барачных решетках: «Туманова привезли!»
Однажды в штрафном лагере «Новом» конвоир ударил Туманова винтовочным штыком в пах, и его, окровавленного, при- везли в Сусуманскую райбольницу, рану зашивала главный хирург, вольнонаемная Елизавета Архиповна Попова. На следую- щий день через фельдшера она предложила Туманову после выписки остаться в больнице дневальным. У врачей было право подбирать для больницы обслуживающий персонал. Попасть работать в санчасть, баню, на кух- ню – для большинства это было огромным везением, иногда единственной возможно- стью выжить. Туманов, к удивлению всех, кто был посвящен в это предложение, попросил передать Елизавете Архиповне, что благода- рен за предложение, но принять его не может.
Она пригласила его к себе в кабинет:
Почему, Туманов?
Не хочу Вас подводить.
Не понимаю.
У Вас могут быть неприятности, если я из-за своего характера снова попаду в какую- нибудь историю.
Зачем Вы так?..
В ее глазах явное сочувствие. И когда Ту- манова снова привезут в райбольницу в тя-
желом состоянии, встретив его в коридоре на носилках, она грустно повторит:
Зачем Вы так?..
И так будет несколько раз.
В Сусуманской районной больнице, по- строенной заключенными еще в 30-е годы, врачи в основном были тоже заключенные, но работало и несколько вольнонаемных, в том числе жены лагерной и приисковой ад- министрации. В лагере на Мальдяке заведо- вала санчастью Татьяна Дмитриевна Репьева. Рассказывали, что она приехала на Колыму в 1936 году после медицинского институ- та с мужем-геологом, они жили в большой солдатской палатке. Веселую, общительную, ее пригласили стать лагерным врачом. Муж был против, но ей хотелось помогать людям, попавшим в беду в духе дореволюционного народничества. И через какое-то время с ней что-то произошло. Она замкнулась, ушла в себя. Поползли слухи о ее романе с пол- ковником Гараниным из Северо-Восточного управления исправительно-трудовых лаге- рей. Он отличался безмерной жестокостью, граничащей с садизмом. На его совести были сотни расстрелянных им собственноручно за- ключенных за малейший проступок, а то без всяких причин. На водоразделе рек Мальдяка и Беличана есть перевал, за которым укрепи- лось название «Гаранинский» – там им рас- стрелянных сбрасывали в шурфы. Говорили, что Репьева списывала убитых, как умерших от дистрофии и цинги. Также говорили, что у Репьевой не было выхода. В противном случае: откажи она Гаранину в сожительстве, он грозил найти предлог, чтобы арестовать ее мужа.
Среди вольнонаемных был единственный врач, который ненавидел заключенных, толь- ко потому, что они были заключенными, и не скрывал этого. Никто не знал, как он попал на Колыму. А его ненавидели все в больнице, не только заключенные, но и весь медперсо- нал. На приеме он не говорил с заключен- ным, а цедил сквозь зубы, на вопросы вооб- ще не отвечал. Потому старались не попадать к нему, с ним отказывались работать санита- ры, хотя для многих заключенных стать сани-

таром было мечтой. Между собой заключен- ные его звали Доктор с Майданека – с легкой руки одного заключенного, который, как и Иван, побывал в немецком концлагере.
В колымских лагерях больше, чем у Тума- нова, была слава, наверное, только у певца Вадима Козина, патриарха советской эстра- ды, песни и романсы которого знала вся страна, они были своего рода отдушиной. Формально он состоял в труппе Магадан- ского музыкально-драматического театра, потому что труппу его составляли за редким исключением зэки.
Время от времени администрация лагерей в порядке культпросветработы, а на самом деле для себя и своих семей, устраивала кон- церты Вадима Козина в лагерях, он не отка- зывался, наоборот, почитал это за честь. По лагерям гулял рассказ об одном таком «пра- вительственном» концерте… Дом культуры прямо в зоне. Зал полон. Первые ряды – для магаданской «знати»: красивые женщины в шифоне и бархате, избыток меха, золота, бриллиантов. Тяжелый запах духов «Крас- ная Москва», «Каменный цветок». Занавес открывается. Выходит элегантный Козин. В зале тишина. Козин смотрит в персональ- ную ложу, где восседает с супругой Ники- шов – глава «Дальстроя», наместник Колым- ского края. Жена Никишова выдерживает продолжительную паузу. В зале гробовая ти- шина. Козин не сводит глаз с Никишовой. Наконец она медленно наклоняется к мужу и что-то говорит ему. Раздается властный го- лос Никишова: «Бродягу»! Козин, улыбаясь, начинает петь. Песня окончена. Зал молчит. Все глядят на Никишовых. Затянувшаяся на- пряженная, почти зловещая пауза. Наконец оттуда начинают раздаваться слабые хлопки женских рук – зал взрывается овацией. Затем опять тишина. Никишова вновь наклоняется к мужу. Тот же властный голос произносит:
«Публика желает слушать «Нищую»!» И все повторяется вновь… После очередной пес- ни зал, не дожидаясь реакции Никишовой, взорвался аплодисментами. Какой-то офи- цер вскочил и закричал: «Ура Козину!» За- ключенные ответили троекратным «Ура!!!».
Тогда вскочил взбешенный хозяин Магадана генерал Никишов: «Кто орет “ура”? Вы кому орете – “ура”? Зэку – “ура”? Только товари- щу Сталину можно кричать “ура”! Вон дурака из зала! Я с ним еще разберусь. А ты, – повер- нулся он Козину, – вон со сцены, в карцер, в одиночку!»
Но иногда Козин срывался, показывал характер.
Ивану посчастливилось попасть как раз на такой его концерт в лагере «Перспектив- ном». И в этом случае название месторожде- ния перенеслось на название лагеря и обре- ло особый смысл. Вместо концертного зала большой зал столовой, сдвинутые в сторону столы, расставленные скамейки. Вдоль стен стоят надзиратели, настороженно следят за залом. Первые три-четыре ряда занимают ла- герные начальники, их семьи.
Выходит Вадим Козин. Небольшого ро- ста, в черном концертном костюме. Ивану приходит дурацкая мысль: а где он в бараке хранит свой концертный костюм? Низко, без улыбки, поклонился залу. Бурные привет- ственные аплодисменты, но он продолжает молчать… Молчание затягивается…
Наконец делает шаг вперед, почти к краю сцены, и говорит медленно и четко:
Я – заключенный, приехал петь для заключенных. Поэтому прошу лагерное на- чальство покинуть зал.
Наступает зловещая тишина. Такого на концертах Козина еще никогда не бывало. После короткого замешательства по знаку на- чальника лагеря офицеры и их семьи, а вслед за ними надзиратели покидают столовую.
Спасибо! – говорит им вдогонку Козин. Заключенные без споров, без сутолоки пересаживаются на освободившиеся места. Козин поет старинные романсы, русские и цыганские песни. У Ивана вертится мысль: чем обойдется для Козина этот поступок? Как минимум карцером. Надо ли было это делать? Как говорили, раньше в подобных случаях Козин не позволял себе такого. Обычно он после выступления выполнял заявки лагер- ного начальства, чаще всего их жен. Что вы- вело его из себя? Заключенные, в том числе

вчерашние убийцы, сидят тихо, не шелохнув- шись. У многих на глазах слезы. Ночью Иван долго не мог уснуть. Неужели где-то еще су- ществует другой мир? Сквозь глухую ночь с караульных вышек слышны простуженные голоса: «Пост номер один “врагов народа” сдал!» – «Пост номер один “врагов народа” принял». Захлестывает волна отчаяния, что он от бессилия начинает скрипеть зубами. Может быть, было бы легче, если не было бы этого концерта?
Потом Иван узнает, что сразу же после концерта Вадима Козина определили в кар- цер.
Одно время вышло распоряжение, опять- таки по хлопотам отдела культпросветрабо- ты, который был озабочен культурным об- разованием заключенных, чтобы бригады выходили на работу обязательно под музыку. В «Перспективном» тянул срок аккордеонист из знаменитого харбинского джаза Михаил Боннер. А так как конвоирам было все равно, что звучит, «Интернационал» или «Мурка», Вадим Туманов попросил Мишу, как старого знакомого по другим лагерям, при выходе из ворот сыграть романс «Очи черные». И поч- ти месяц каждое утро бригада выходила из лагерных ворот под мелодию этого романса. Некоторые из заключенных отчаянно с на- дрывом подпевали.
В бараках чуть ли не через день сходки
«честных» и «ссученных» воров. Порой они длятся сутками, тогда на работу идешь совер- шенно не выспавшийся. Воровские законы страшны, малейший проступок – и человек навсегда изгоняется из воровского общества без возможности когда-либо заслужить про- щение. За малую провинность могут убить. Однажды возник конфликт между ворами Шуриком Кокоревым и Борисом Морков- киным. Кокорев обвинял Морковкина в ка- ких-то прошлых грехах, за которые он якобы не был наказан, воспользовавшись тем, что его перевели в другой лагерь. Кокорев гово- рил, что от наказания ему все равно не уйти. Борис Морковкин, видя бесполезность дока- зать свою невиновность, сидя на верхних на- рах, привязывает к потолочной балке виток
где-то добытой тонкой стальной проволоки и надевает его на шею.
А теперь, – кричит он Кокореву, – смо- три, «сука», как умирают «честные» воры… – и, никто ничего не успевает понять, бросается с нар вниз. Тело грузно падает на металличе- ский пол. По полу катится отрезанная прово- локой голова…
Наказывая кого-нибудь, по их понятиям, за подлость, воры изобретательны на отмще- ние и бывают жестоки. Одно время коренные жители Колымы, чукчи, не без подсказки властей стали подрабатывать на беглецах-за- ключенных: отстреливали их, отрубали им руки, привозили начальству лагерей, полу- чая за это спирт, винтовочные патроны, по- рох и дробь. Один из воров, Леха, пользуясь тем, что расстрел как высшая мера наказания был отменен, а вновь еще не введен, в заботе о своей заключенной братии специально бе- жал зимой, прихватив с собой из шахты не- сколько килограммов аммонита, и взорвал чуть ли не полпоселка чукчей-оленеводов. Леху поймали, да и не очень он прятался, бе- жать ему, круглому сироте, бывшему беспри- зорнику, было некуда, лагерь ему давно уже был как отчий дом, добавили ему еще 25 лет, а было у него до этого уже 50, но с тех пор чукчи перестали охотиться на беглых лагер- ников.
Бежали же с твердыми намерениями ку- да-то добежать и кануть в неизвестности, как правило, летом. Но раствориться в не- известности мало кому удавалось. В июле из бригады, в которой работал Иван, бежали трое. Двоих на следующий же день настигли с собаками. На площадке между бараками, чтобы из всех бараков было видно, конвоиры забили их насмерть. Начальник лагеря грузин Мачабели приказывает в назидание осталь- ным трупы не убирать, пока не будет пойман третий.
В августе на Колыме температура порой доходит до двадцати пяти, тридцати градусов. Был как раз такой август. Смрад от разлага- ющихся на жаре трупов проникает в бараки, многих тошнит. Мимо разлагающихся трупов утром идут на работу, вечером возвращаются

с работы. Это тоже своего рода культпросвет- работа.
Третьего беглеца поймали только в конце сентября. Вечером после работы всех выгоня- ют из бараков смотреть, как в свете прожек- торов команда пьяных надзирателей сапо- гами ломает беглецу ребра, позвоночник. За этим наблюдает начальник лагеря Мачабели, тоже пьяный. Заключенные в оцеплении ав- томатчиков, их больше полусотни. По прика- зу Мачабели автоматчики валят заключенных на землю, заставляют ползти по-пластунски мимо смердящих трупов и повторять, чтобы слышало лагерное начальство: «Я, такой-то, клянусь никогда не совершать побег…» Для
«честных» воров это страшное унижение. Кто отказывается, того бьют ногами и приклада- ми, хватают за руки или за ноги и насильно волокут мимо трупов. Другие ползут добро- вольно, среди них Иван, он видит бессмыс- ленность сопротивления и помнит о своей тайне, ему надо выжить. Вдруг Мачабели подскакивает к Вадиму Туманову:
Ждешь особого приглашения?
Туманов пытается что-то ему объяснить, показывая на ногу. Из-за лая собак и из-за криков избиваемых заключенных Ивану не слышно, что он говорит. Конвоиры, не дожи- даясь команды, уже бьют Туманова прикла- дами. Туманов, сжав кулаки, что-то кричит Мачабели. Неожиданно Мачабели взмахом руки останавливает конвоиров. Туманов спо- койно переходит в группу проползших и про- волоченных мимо трупов. «Что за сила стоит за ним?» – думает о Туманове Иван.
Чтобы удержать громадную массу заклю- ченных, лагерная администрация натрав- ливает на них то одну, то другую уголовную группировку. Такие банды, рвущиеся к вла- сти с целью выжить, иногда сплачиваются по национальному признаку. Но существуют две реально враждующие лагерные нации: «чест- ные» воры и «суки». Принадлежность к этим группировкам сплачивает людей неизмеримо сильнее, нежели их национальность или зем- лячество.
В лагерях часто заходил спор о высшей мере наказания. В 1947 году была отменена
смертная казнь, высшей мерой из гуманных соображений был учрежден срок в 25 лет, расстрел будет снова введен незадолго до смерти Великого Кормчего. У Ивана по по- воду необходимости смертной казни было твердое мнение: она в некоторых случаях просто необходима, и Бог, наверное, не бу- дет против этого. Только в их бараке было несколько патологических уголовников, ко- торые за жуткие убийства были осуждены на 25 лет по нескольку раз. Такие, Иван был убе- жден, не должны оставаться живыми. Более того, считал он, что есть люди, которые во- обще не должны были родиться, почему Бог, если Он есть, попускает такое? Иван и в про- шлую, и в нынешнюю ходку не раз встречал заключенных, у которых было по 10–15 су- димостей, и все за убийства, и каждый раз их осуждали на 10–25 лет, потом даже переста- вали судить, не было смысла терять время. Такие с удовольствием шли в бригады Васьки Пивоварова и Ивана Фунта. Складывалось впечатление, что власть специально не ме- няла законодательство, словно она не была заинтересована в изменении сложившейся в лагерях ситуации или она была зеркальным отражением ситуации, с времен Октябрьско- го переворота сложившейся в верхах больше- вистской партии, крепче колючей проволо- ки, опутавшей страну.

Однажды Иван стал невольным свидете- лем разговора Туманова с одним из «честных» воров-авторитетов.
Туманов говорил:
Мне сообщили: назревает большая рез- ня с чеченцами из второго барака, подзужи- ваемая «ссученными». Администрация лаге- ря, скорее всего, знает о ней и, по всему, не собирается ее пресекать. Резня будет страш- ной. Я хочу пойти к чеченцам на перегово- ры. Хочу доказать им, что никому: ни им, ни нам эта резня не нужна. Мы живем накануне больших перемен в стране. Рано или поздно Великий Кормчий умрет, если его соратни- ки еще раньше его не отравят. Чем бы это ни кончилось, у нас появится надежда на выход на свободу. Но для этого надо дожить. Пото-

му по возможности надо избегать всяких сты- чек.
Извини, Вадим, я тебя очень уважаю, но к чеченцам я не пойду, – ответил «чест- ный» вор. – Что касается свободы, я здесь более свободен, чем по ту сторону колючей проволоки. А той свободой ты меня не прель- щай. Рано или поздно я снова сюда попаду. Для меня давно любая власть не моя. А что я здесь сижу, наверное, это для страны лучше, чем окажусь на свободе. Извини! – и отошел в сторону.
Давай я пойду, – неожиданно для себя предложил Иван.
Вы? – удивился Туманов.
А что: я нейтральный человек. Вору, пусть даже «честному», они могут не поверить.
Зачем Вам рисковать? Я давно к Вам присматриваюсь. Вы человек с огромным, еще довоенным лагерным стажем. К Вам относятся с уважением. Даже «ссученные» стараются Вас не трогать. Но если разговора не получится, в этой резне мы первыми мо- жем пойти под нож. Чеченцы крутые ребята, и они многих из нас просто не знают: кто вор, кто ни при чем. Вы, как никто, заслужили, чтобы дожить до свободы. Потому Вам ни в коем случае не стоит светиться.
А тебе ни в коем случае одному идти нельзя. Если никто не согласится, я готов пойти.
И тут Иван вспомнил о своей тайне, но обратно свои слова в рот не затолкаешь, к тому же от судьбы не спрячешься, тут уж как Бог рассудит.
Чеченцев предупредили, что есть разговор и что для разговора придут двое, безоружные, без ножей и заточек. Один из них – Вадим Туманов. Второй из «изменников Родины», авторитетный человек с довоенным стажем, сиделец не только своих, но и немецких ла- герей. Разумеется, что Вадима Туманова большинство чеченцев знают, остальные, по крайней мере, слышали о нем.
Туманов с Иваном решительно заходят в барак к чеченцам. Чеченцы смотрят холод- но и настороженно. Но приглашают гостей сесть на нары.
Как-то нужно начинать разговор. Начинает Туманов:
Мужики, и у вас, и у нас огромные сроки. Многие из нас знают друг друга и не сделали друг другу ничего плохого. Надеюсь, вы хоро- шо меня знаете: я не вор и «нессученный», я в прошлом штурман дальнего плавания и здесь не вхожу ни в какие группировки. В этом смыс- ле я свободный человек. Отношение ко мне лагерной администрации знаете, как и знаете, что вы все вместе, наверное, не были столько раз в карцерах и изоляторах, сколько я.
Вадим, зачем ты влезаешь в это дело? – спросил старший из чеченцев. – Мы уважа- ем тебя, и никто тебя не тронет. Ты можешь остаться в стороне.
Я могу остаться в стороне, – согласился Туманов. – Но я думаю обо всех. А потом вы- то можете оставить меня в стороне, когда во- йдете в наш барак, а администрация меня не оставит, обязательно пришьет к этой резне, что я один из ее организаторов, ей нужен по- вод, чтобы рассчитаться со мной, почему-то я ее не устраиваю, хотя стараюсь не влезать ни в какие разборки. Может, они и стравли- вают нас в очередной раз, чтобы расправить- ся со мной? В прошлый раз не получилось, должно сейчас получиться. Поймите, мужи- ки, есть верные приметы, что времена скоро должны измениться, вы понимаете, о чем я говорю, тысячу лет никто не живет. И вам, и нам есть надежда дожить до свободы.
Чеченцы слушали с каменными лицами.
Нас специально стравливают, – про- должал Вадим. – Никто из нашего барака не говорил о вас плохого. На нас специально на- говаривают. Вас уважают, как «нессученных». Может произойти резня, вы парни горячие, у нас тоже много горячих, мы должны будем убивать друг друга. Кому это нужно? Только тем, кто вас и нас бросил сюда с огромными сроками и теперь стравливает нас между со- бой. Если вам так хочется кого-то резать, не лучше ли нам объединиться и вместе перере- зать тех, кто ищет нашего столкновения, кто посадил нас, отправил гибнуть на Колыме?
Иван похолодел. За такую речь можно было получить еще один срок. И даже выше

срока. Вадим, наверное, хорошо это пони- мал, но как-то нужно было чеченцев задеть за душу.
Ты правильно говоришь, Вадим, – на- конец отозвался один из чеченцев. Его под- держали еще несколько человек. Но основ- ная масса молчала.
Вадима с Иваном пригласили на чай. Го- ворили почти два часа. Но ни о чем так и не договорились. Уходили расстроенные, и по всему чувствовалось, что резни, скорее всего, не избежать.
Вадим предупредил своих, что нужно ждать худшего. Барак приготовился к бою. Вот послышался шум: идут! Но оказалось, что это в зону вошли больше полусотни ав- томатчиков и с ходу начали стрелять в воз- дух. Значит, администрация все-таки решила предупредить резню. Заключенных выгнали из бараков, построили. Командовавший ав- томатчиками начальник первого отдела пол- ковник Васильев приказал Туманову и Ива- ну, а также нескольким чеченцам выйти из строя.
Что произошло?! – спросил он. Заключенные молчали.
Я повторяю: что произошло?
А что произошло? – не выдержав, пере- спросил Туманов.
Что тут затевалось?
А вы не знаете! – вспыхнул Туманов. – Свели в одну зону людей, враждующих между собой, стравили их, теперь спрашиваете, что произошло? К счастью, пока не произошло.
После такого разговора Туманова, а заод- но и не участвовавшего в перепалке Ивана, начальству стало известно, что именно он хо- дил с Тумановым к чеченцам на переговоры, отправили в женскую зону под Сусуманом. К ней примыкал печально известный муж- ской штрафняк, где в скором времени все-та- ки произошла резня, но уже между «честны- ми» ворами и «беспредельщиками». А было это так. В зоне находилось около 400 заклю- ченных, преимущественно «честных» воров, не желавших сотрудничать с администрацией лагеря. Кому-то из начальства в голову при- шло проучить «честных» воров, показать, кто
в лагере хозяин, взяли и перевели в эту зону из «Ленкового» этап «беспредельщиков» – 26 участников «трюмиловок», погубивших не одну человеческую жизнь. Как потом говори- ли, лагерные власти были уверены, что после только что вышедшего указа о возвращении смертной казни резня в лагерях остановит- ся. А скорее, лагерная власть устала от «бес- предельщиков» и таким образом решила из- бавиться от них, а заодно разобраться и с не выходящими на работу «честными» ворами… Как бы то ни было, но как только «бес- предельщики» были брошены в лагерь и во- шли в барак, началась резня. Когда Иван, отлучившийся из барака по каким-то делам, вернулся обратно, увидел страшную картину. На нарах и на полу в лужах крови лежали де- вять зарезанных ворами «беспредельщиков». Барак не успокаивается, пока оставшихся в живых «беспредельщиков» не делают кале-
ками.
Ночь прошла в напряжении… На следую- щее утро, а это было 14 мая 1954 года, лагерь окружают человек двести автоматчиков. Всех заключенных выводят из бараков. Приказы- вают сесть на землю. Оставшиеся в живых, но покалеченные, указывают на тех, кто из воров убивал. Уличенных строят отдельно, им грозит расстрел. Офицер, командующий разборкой, вдруг жестом приказывает перей- ти в отобранную группу Туманова.
Меня за что?! – вскакивает с земли Ту- манов. – Меня в это время даже не было в ба- раке. Я был в портняжной. Там могут под- твердить.
Но капитан цедит сквозь зубы:
Я сказал: проходите туда!
Вадим понимает, что его тоже причисля- ют к участникам резни или просто пользуют- ся случаем, чтобы разделаться с ним, и что последствия для него могут быть страшные, вплоть до расстрела. Не раздумывая, он бьет капитана в лицо. Тот отлетает к ногам окру- живших заключенных солдат, собаки подни- мают лай.
К Туманову быстро подходит присутству- ющий при разборке прокурор по надзору за лагерями:

Именем закона!..
Но Туманов уже не помнит себя и тоже сбивает прокурора с ног. На какое-то вре- мя все теряются, не зная, что делать. Потом Вадим говорил Ивану: «Я уже не в силах был совладать с собой. Нет, я не был в беспамят- стве, голова нормально работала, даже успел представить, что за этим последует, в какие-то мгновенья становилось страшно, но остано- виться уже не мог. В этот раз мне просто хоте- лось, чтобы меня убили».
Всех из оцепенения выводит голос стар- шины:
Разрешите, я его возьму!
Здоровенный старшина, встав в боксер- скую стойку, надвигается на Туманова. После первого же удара Туманова старшина рухнул на землю с залитым кровью лицом. Туманов поворачивается к солдатам:
Вас кормят до отвала тушенкой, а вы не можете взять одного человека! Ну, кто еще?! – Туманов надвигается на них.
По чьей-то команде один из автоматчи- ков открывает огонь. Стреляет под ноги Ту- манову и над его головой. Туманова это не останавливает, он продолжает идти навстре- чу ему. Ивану кажется, что Туманову сейчас хочется одного: чтобы его убили. Скорее все- го, его и застрелили бы, но боялись попасть в солдатское оцепление за его спиной.
Туманов не заметил, когда в руках солдат появился длинный собачий повод. Его пы- таются набросить на Туманова. Он путается в наброшенном на него поводе и падает. Со всех сторон на него набрасываются солдаты. Связывают руки за спиной, бьют сапогами по туловищу, по голове…
Туманова забрасывают в кузов грузовой машины. Но он сумел развязаться и концом шнура ударяет одного из офицеров. Тогда Ту- манова снова сбрасывают с машины и снова бьют. И снова забрасывают в машину. В ку- зове – шестеро избитых до полусмерти, уже не двигающихся тел, впереди у кабины авто- машины четыре автоматчика, отгороженные щитом из досок. Туманов снова поднимается. Молодой сержант, держа наготове автомат, пристально смотрит на Туманова. В насту-
пившей напряженной тишине слышен его спокойный, медленный голос:
Успокойся, Туманов, ну, успокойся… Вот я сейчас нажму на крючок – и тебя нет… По- нимаешь? Успокойся, чуть нажму пальцем – и все, тебя нет, и больше никогда не будет! По- нимаешь?.. Больше никогда не будет…
И неожиданно этот спокойный голос действует на Туманова гипнотически. Он медленно садится, видно, что по его лицу бе- гут слезы, потом опрокидывается на спину.
Успокойся, Туманов, успокойся… – еще раз повторяет, словно убаюкивает сер- жант. Туманов навсегда запомнит его голос и напряженные, в то же время сочувствую- щие голубые глаза.
Машина увозит Туманова и еще шесте- рых, избитых до полусмерти, в Сусуманскую центральную тюрьму. По дороге от тряски Ту- манов теряет сознание.
Он приходит в себя уже в тюремной ка- мере. Кто-то вытирает ему лицо холодной мокрой тряпкой. Туманов открывает глаза и, внимательно всмотревшись в наклонивше- гося над ним человека, узнает в нем одного из заключенных, соседа по «вокзалу» знаме- нитой Ванинской пересылки, через которую лежал его путь на Колыму. Почему-то тогда запомнилось его лицо.
Ну, вот и хорошо, проснулся, почти целые сутки спал. На, попей водички. Меня звать на здешний манер Ильей-Пророком, а еще Последним Мамонтом кличут. Слы- шал, может, потому как в колымских лагерях я, наверное, один из самых древних – с дово- енных лет… Я давно к тебе присматриваюсь, с «вокзала» в порту Ванино, а потом издале- ка прислушивался, слух из лагеря в лагерь по воздуху или по гулкой вечно мерзлой земле быстро доносится.
Я тоже почему-то Вас запомнил, – с трудом разжав разбитые губы, улыбнулся Туманов. – Вы были в «вокзале» на одних на- рах с Иваном Надеждиным. Мы с ним уже не раз сталкивались. Просил при случае привет Вам передавать.
А мне вот пока не привелось его боль- ше встретить. Может, еще даст Бог. Я рад, что

с тобой встретился снова. Я очень хотел, что- бы мы встретились, может, я у Бога выпросил эту встречу. У меня к тебе серьезный разго- вор.
Если насчет побега, то отсюда не убе- жишь. Да и не беглец я сейчас…
Нет, не насчет побега. Наоборот, чтобы ты понапрасну не изводил ни себя, ни этих сволочей побегами. В конце концов они тебя пристрелят или найдут управу каким другим способом. Ты же видишь, что на тебя специ- ально ведется охота. Им нужен повод, а ты иногда его даешь.
Я не могу поступиться своими принци- пами…
Подожди, дай сказать. У нас с тобой мало времени. По всему, меня сегодня выдер- нут на этап, есть слух, что еще дальше на север, в один из чукотских лагерей, так что времени у нас не больше часа, а то и того меньше. Я уж так старался, чтобы до этого времени ты при- шел в себя… Вот что я тебе хочу сказать. Оста- вайся самим собой, но береги себя, по пустя- кам не лезь на рожон. Ты должен решить для себя, что принадлежишь не только себе, такие люди скоро будут нужны России. Ты думаешь, тебя бережет случай или твоя отчаянная отва- га. Нет, сколько не менее отважных полегло под пулями конвойных. Тебя Бог бережет для какой-то большой цели. Не возгордись этим, а отнесись к этому со всей ответственностью. Великий русский мыслитель Иван Алексан- дрович Ильин, которого большевики выки- нули из России, а потом, скорее, жалели, что не расстреляли или не сослали умирать сюда, писал о таких, как ты: «Мы знаем еще, что в России есть люди настолько сильные ду- хом, что они вырабатывают себе как бы маску, обличье мнимой лояльности в лице и в сло- вах. Но что они думают и чувствуют, об этом не знает никто…» Вот ты на время должен стать таким. А дальше он говорил: «Внутри России идут процессы, медленно “перетира- ющие” головку Коминтерна, давно уже зара- женную взаимной ненавистью не на живот, а на смерть. И в русском народе медленно, но неотвратимо зреет национальная реакция на долгие годы страданий и унижений. Нам
не дано предвидеть грядущего хода событий. Мы не знаем, когда и в каком порядке будет прекращена коммунистическая революция в России. Но мы знаем и понимаем, в чем будет состоять основная задача русского на- ционального спасения и строительства после революции. Она будет состоять в выделении кверху лучших людей, – людей, преданных России, национально чувствующих, государ- ственно мыслящих, волевых, идейно-творче- ских, несущих народу не месть и не распад, а дух освобождения, справедливости и сверх- классового единения. Если отбор этих рус- ских людей удастся и совершится быстро, то Россия возродится и восстановится в течение нескольких лет, если же нет – Россия перей- дет из революционных бедствий в долгий пе- риод послереволюционной деморализации, всяческого упадка и международной зависи- мости… Это зарождение нового духа проис- ходит в России вот уже тридцать с лишним лет. Оно совершается негласно, в подспудном молчании…»
Туманов от нестерпимой боли закрыл гла- за, казалось, задремал.
Ты слушаешь меня?
Слушаю. С закрытыми глазами мне легче.
Так вот, цитирую дальше: «Когда кру- шение коммунистического строя станет свершившимся фактом, и настоящая Россия начнет возрождаться – русский народ увидит себя ведущим слоем. Конечно, вместо этого слоя временно место будет занято усидевши- ми и проходящими людьми, но присутствие их не разрешит вопроса. Прежняя, дорево- люционная элита рассыпалась, погибла или переродилась, и то, что от нее сохранится, будет скудным, хотя и драгоценным остатком былого национально-исторического достоя- ния. То, в чем Россия будет нуждаться прежде всего, будет новый ведущий слой. Вести свой народ есть не привилегия, а обязанность луч- ших людей страны». Вадим, это он говорит о таких, как ты.
Я отношусь к лучшим людям страны? – открыв глаза, усмехнулся Туманов сквозь разбитые спекшиеся губы.

Не ерничай, сейчас не до юмора! Ты сам знаешь цену себе. Береги себя, присма- тривайся к людям. Роняй в них надежду. Но не лезь на рожон. Повторяю: знай себе цену. Будущее России зависит от каждого из нас. Прежде всего, от таких, как ты. В меж- временье могут захватить власть не просто
«проходящие и усидевшие», как писал Иван Александрович Ильин, а откровенные враги России, в том числе затаившиеся до поры до времени нерусские внуки и правнуки пла- менных революционеров…
Но Илью на этап в это утро почему-то не выдернули. Крикнули в окошечко, чтобы готовился на следующий день. И до вечера они о многом успели поговорить. Говорил, правда, больше Илья, а Туманов слушал и не только потому, что ему было трудно говорить из-за разбитых в клочья губ и тупо гудящей головы. Ему показалось, что он давно ждал та- кого человека, который раскрыл бы ему гла- за. И он, не прерывая, внимательно слушал. Говоря о более счастливом будущем России, которое должно прийти, которое непремен- но придет, Илья, между прочим, рассказал и о принципах хозяйствования старинных русских артелей, которыми без насилия над людьми поднималась Великая Транссибир- ская железнодорожная магистраль. Которая стала становым хребтом России, по которой
«восточным экспрессом» их привезли до Вла- дивостока, чтобы потом перегрузить в желез- ные трюмы морского «восточного экспрес- са». На продолжении строительства которой копошатся сейчас зэки – коммунистические рабы. Илья рассказывал о принципах работы старинной русской артели во всех тонкостях дела, Туманов то и дело закрывал глаза, как бы впадая в дрему, так гудела голова и болело все тело, что Илья снова упрекнул его в не- внимательности.
Это – не обо мне, – выждав паузу в рас- сказе Ильи, сказал Туманов. – Я же моряк, штурман дальнего плавания. – Как Вы гово- рите, если даст Бог, засветит свобода, я сразу же снова в море, даже если рядовым моря- ком, дня меня на берегу не удержишь, море мне до сих пор по ночам снится…
Как говорится, твоя воля. Но все-таки подумай, о чем я говорил. Не выбрасывай из головы. Это и в море может пригодиться.
Наутро Илью действительно выдернули на этап.
Не прощаюсь! Даст Бог, встретимся, если не тут, то на свободе. Не забывай, о чем я говорил. Что ты нужен будешь не только себе. И о старинной русской артели не забы- вай. Если не сам, какому крепкому мужику мозги вправь. Пользуйся любым случаем, просвещай народ, веди нашу культпросве- тработу… И меня помни: Илья-Пророк, или Последний Мамонт…

Следующий раз Иван встретился с Вади- мом Тумановым только через полгода в эта- пе, неизвестно по какому принципу сформи- рованном из заключенных разных лагерей. Но до сих пор Иван ни разу не встретился с Ильей, и надежды на встречу было мало, потому что тот после Сусуманской тюрьмы тянул лямку в лагере другого, более северно- го – Чукотского управления лагерей. Этапу упорно не говорят, куда везут. Уже в доро- ге выяснилось, что опять везут в печально известный «Случайный». Ну, эти романти- ки-геологи, понадавали названий золотым месторождениям, не думая, что сами могут попасть в основанные на этих месторожде- ниях лагеря. Одно время заходить в «Слу- чайный» побаивались даже надзиратели. Еду завозил в бочках бык по кличке Ермак. Над- зиратели в воротах пнут Ермака в живот, он сам привычной дорогой бредет в зону. В зоне снимают две бочки с баландой – на два бара- ка, на их место ставят две вчерашние, пустые, разворачивают быка и тоже пинком отправ- ляют в обратный путь.
Иван, как и большинство в этапе, уже бывал в «Случайном». На территории зоны небольшая лагерная больница. В одной по- ловине лежат больные, другая зимой – вро- де морга, сюда стаскивают мерзлые трупы. Ивану однажды пришлось нести с санитаром в этот «морг» очередного умершего. Его, мно- го чего видевшего, потрясла увиденная кар- тина, такого даже в немецком лагере не при-

ходилось видеть: помещение было битком набито трупами, трупы не лежали, а стояли, плотно прижатые друг к другу, как на демон- страции в честь Великого Октября, некото- рые вверх ногами. Своего, еще теплого, они положили около порога. Поставят в колонну демонстрантов, когда он окоченеет, уже дру- гие. В следующий раз покойника пришлось забрасывать уже наверх, поверх голов и ног. Когда, ближе к весне, «морг» забили до пре- дела, трупы стали складывать штабелем сна- ружи вдоль его стены.
Никто не хочет возвращаться в «Случай- ный». Пока ехали, договорились между со- бой: в лагерь ни в коем случае не входить, сопротивляться до последнего – пусть везут в какой угодно, только не в «Случайный».
Машина подъезжает к воротам лагеря. Заключенные спрыгивают, не дожидаясь приказа. Конвоиры не успевает сообразить, что происходит, а заключенные уже колючей проволокой обвязывают борта грузовика.
Мы в этот лагерь не пойдем, везите куда угодно, только не в этот, – объясняют они свое поведение.
Пока одна группа обвязывает борта, дру- гая открывает капоты машин:
При применении силы обе машины за- пылают. Спички у нас есть.
Туманова отзывает в сторону недавно прибывший из Москвы полковник Чистя- ков. Они с ним уже знакомы. Ему о Туманове рассказывали как о местной достопримеча- тельности.
Гражданин полковник, – говорит Тума- нов, – в эту зону мы не пойдем. Вы нас уве- зете отсюда подследственными в тюрьму или в больницу, но в эту зону мы не войдем. Это я, Туманов, Вам говорю.
Полковник говорит вполголоса, чтобы не слышали остальные:
Туманов, я тебе обещаю: сейчас зай- дешь в зону, за тобой пойдут другие, а через пару дней я тебя отсюда заберу. Даю слово.
Туманов усмехается:
Гражданин полковник, никогда бы не подумал, что Вы обо мне такого плохого мне- ния. – И возвращается к машинам.
«Честный» вор Мишка-Буржуй, мощный лысый мужик, по возрасту годящийся Тума- нову в отцы, говорит ему:
Я думал – если ты согласишься, то вот этим булыжником разобью тебе голову.
Мишка на Колыме сравнительно недав- но, он прибыл сюда из знаменитого Карлага, что в Казахстане, где был осужден на допол- нительные 25 лет. Если тут ледяной холод, то там несусветная жара, впрочем, зимой тоже не жарко. За Мишкой-Буржуем чис- лилось зарезанных в одну ночь пятнадцать
«беспредельщиков», тогда в ту ночь в лагере было зарезано больше ста человек, после чего Мишку-Буржуя как одного из организаторов резни, умножив срок в два раза, этапировали на Колыму.
Мишка-Буржуй не так прост, как можно с первого взгляда подумать. Кличку Буржуй он получил потому, что его отец в Санкт-Пе- тербурге владел небольшой текстильной фа- брикой. Мишка учился в престижной гим- назии вместе с Игорем Сикорским, будущим знаменитым конструктором американских вертолетов, учил английский, французский, латынь, греческий, мечтал стать инжене- ром-конструктором. Отца взяли в заложни- ки, а потом расстреляли, когда один еврей убил другого еврея, товарища Моисея Уриц- кого, председателя Петроградского ЧК, ко- торый, как говорили, больше всего любил подписывать смертные приговоры. За что еврей Каннегисер застрелил товарища Уриц- кого? За то, что расходился с ним во взглядах на мировую революцию. Виноватым в зло- дейском убийстве был объявлен русский народ. После убийства по всей стране был официально объявлен и развязан так назы- ваемый «красный террор», в одном только Петрограде было расстреляно несколько сот человек, но это были только цветочки, по- том счет пошел на тысячи. Мать с горя сошла с ума, и Мишка в 12 лет увеличил армию бес- призорников, в большинстве своем будущих воров и убийц. Став ворами и убийцами, они таким образом бессознательно мстили род- ному народу, который позволил сесть себе на шею и измываться над собой шайке кро-

ваво-красных бандитов и присоединивших- ся к ним проходимцев. Одно время Мишку поймали и закрыли в одну из детских коло- ний, которые заботливо создал для беспри- зорников один из рыцарей мировой револю- ции, начальник товарища Урицкого, Феликс Дзержинский, которого за непримиримость к «врагам народа», только непонятно како- го, назвали Железным Феликсом. Его име- нем потом назовут морской «восточный экс- пресс», доставляющий в том числе бывших беспризорников на Колыму. Мишка в числе многих бежал из колонии и примкнул к шай- ке воров, в которой получил первоначальное воровское образование.
У Мишки-Буржуя было свое мнение по поводу политики большевистской партии в области народного хозяйства. Любопытно было наблюдать, как у него, бандита и от- петого матерщинника, менялась речь, когда в узком кругу он начинал говорить о вещах серьезных.
Это только со стороны похоже на дур- дом, – говорил он, – когда раскулачивали, арестовывали, как «врагов народа», самых крепких мужиков. В первую очередь пошли под нож столыпинские хутора. Согнали в колхозы оставшуюся в деревнях ленивую голытьбу. Согнали в один, бывший кулац- кий, двор скот. Первоначально коллективи- зировали даже кур. Была даже идея у некото- рых товарищей коллективизировать жен, но почему-то не прижилась. Колхозы созданы по принципу концлагеря, потому что колхоз- никам практически не платят, живут они за счет приусадебного огорода, а колючую про- волоку им заменяет отсутствие паспортов, без которых никуда не сунешься. Вдумай- тесь, – говорил вор и бандит Мишка-Бур- жуй, – сама страна построена по принципу концлагеря, когда пулеметы на пограничных вышках направлены не в сторону возможно- го внешнего врага, а внутрь страны, чтобы кто вдруг не сбежал за границу. И пытались бежать: сотнями, тысячами, на ловле таких нарушителей границы сделал себе славу зна- менитый пограничник-отморозок Иван Ка- рацупа. Да, страна построена по принципу
концлагеря, – повторил вор и бандит Миш- ка-Буржуй, – а концлагеря соответственно строились по принципу страны. По этому принципу они планировали построить весь мир. Начали они с Польши, куда в 1921 году бросили полчища конницы под командова- нием будущего маршала товарища Тухачев- ского, который потом будет травить восстав- ших против большевиков русских крестьян ядовитыми газами, но в Польше им всыпали по первое число. В плен попало около ста тысяч русских мужиков, которые в большин- стве своем умерли от голода в наспех создан- ных польских концлагерях.
Мишку-Буржуя слушали все, потому как его воровской авторитет был непререкаем:
Ведь если по уму, то нужно было коо- перировать как раз крепких мужиков, тогда не только свою страну завалили бы хлебом и прочим сельскохозяйственным продуктом. Почему при так называемой коллективиза- ции изымали из деревни самых крепких му- жиков, а оставляли в деревне самых бедных? Потому что на стройках коммунизма была нужны не ни умеющая и ни желающая ра- ботать голытьба, а дармовая рабочая сила из крепких, умеющих работать мужиков. Взять Карлаг, откуда я имею честь к вам прибыть. Он был создан в 1931 году в целях создания продовольственной базы для развития в Ка- захстане угольной промышленности. Где взять рабочую силу – максимально деше- вую? Вербовать в необжитые края, как Сто- лыпин вербовал в Сибирь, давая крестьянам подъемные и прочие вспомоществования? Но денег в казне нет, все красными комис- сарами сладко проедено, пропито. Да и за- чем, когда можно просто арестовать сотни тысяч самых крепких мужиков, определив их во «врагов народа», и в телячьих вагонах привезти в нужное место. Согнали с огром- ной площади в 200 на 300 километров жив- ших там испокон века казахов, обтянули эту огромную площадь колючей проволокой. Создали правительственную комиссию, ко- торая выносит решение о «переселении» в Казахстан 52 тысяч крестьянских семей из Центральной России. Своего рода Столы-

пинская реформа наоборот. В феврале–мар- те – под видом раскулачивания – начались аресты крестьянских семей по всему Повол- жью, а также в Пензенской, Тамбовской, Воронежской. Орловской областях, на Харь- ковщине и в Оренбуржье. Но, чтобы перево- зить эти десятки, сотни тысяч людей, нужна железная дорога, на телегах такое количество людей на такое огромное расстояние не пере- везешь. Потому первые этапы заключенных в 2500 человек были брошены на строитель- ство железной дороги. Она была построена на костях заключенных в рекордные сроки – к маю 1931 года. Я думаю, что со временем, когда рухнет эта сатанинская власть и все народы бросятся как можно дальше от Рос- сии, построенная на русских костях Карлага угольная промышленность достанется каза- хам, которые выгонят русских голыми обрат- но в Россию. Нас за преступления больше- виков все будут ненавидеть. Потому что все пакости делаются от имени русского народа.
В систему Карлага был включен Акмо- линский лагерь «жен изменников Родины» (ЛЖИР), – рассказывал Мишка-Буржуй, – который в народе прозвали АЛЖИР. Дру- гой назывался ЛЖеВеН (лагерь «жен врагов народа»). Анекдот: «Встречаются две дамы в Москве на Тверской. “Милочка, мне поче- му-то знакомо ваше лицо. Мы встречались не во французском городе ЛЖеВеНе?” – “Нет, милая, я из АЛЖИРа”». Первый этап «жен врагов народа» и «жен изменников Роди- ны» привезли в Карлаг уже осенью 1931 года и поселили в оставшихся от казахов полура- зрушенных скотных сараях из самана с ды- рявыми крышами. Потому первую зиму женщины, в большинстве своем не привыч- ные к физическому труду, не работали на так называемом общественном производстве, единственной задачей первой зимы было не погибнуть от холода. Единственным заняти- ем была заготовка камыша на близлежащих озерах, с утра до позднего вечера, которым заделывали дыры в крышах и который был единственным топливом и почти не давал тепла. В Карлаге я встречал гражданскую жену расстрелянного большевиками адмира-
ла Колчака Анну Тимиреву, которая была за- нята на общих работах. Одна из женщин рас- сказывала, что в Москве в Бутырке полтора месяца сидела в одной камере с сестрой Сер- гея Есенина Екатериной, у которой при аре- сте отобрали дочь и сына, которых, согласно постановлению о детях «врагов народа», раз- бросали по разным детдомам. О судьбе аре- стованного ее мужа, друга Сергея Есенина, поэта Василия Наседкина, который якобы с группой других писателей-деревенщиков готовил покушение на Великого Кормчего, она ничего не знала. А самого Сергея Есени- на большевики, скорее, убили и инсцениро- вали его самоубийство.
Мишка-Буржуй рассказывал, что одно время он куковал не просто в одном бараке, а на соседних нарах с выдающимся ученым: историком, археологом и географом Львом Николаевичем Гумилевым, сыном поэта Николая Степановича Гумилева, в Первую мировую войну кавалера двух Георгиевских крестов, расстрелянного большевиками в 1921 году за попытку создания контрре- волюционной организации для свержения большевиков. Странно было слушать Миш- ку-Буржуя, вора и бандита, когда он со вку- сом и уважением выговаривал фамилию, имя и отчество каждого, с кем из великих русских людей он встречался в разных лагерях, по- тому как не было случая, чтобы он кого-ни- будь в лагере называл по имени и отчеству. Он рассказывал, что сначала Лев Николаевич Гумилев был брошен в лагерь особого назна- чения «Чурбай-Нура» под Карагандой. Вто- рой срок в 5 лет он тянул от звонка до звонка уже в медно-никелевых шахтах в Норильске, знаменитом восстанием заключенных, на подавление которого властью были броше- ны воинские части. А потом, уже по четвер- той ходке, попал в Карлаг со сроком в 10 лет. Незадолго до переброски Мишки-Буржуя на Колыму Лев Николаевич был этапирован ку- да-то под Омск. Жив ли?
Мишка-Буржуй утверждал, что в Карлаге познакомился с другим выдающимся ученым, Александром Леонидовичем Чижевским, по- четным академиком 18 академий мира, по-

четным профессором многих университетов Европы и Америки.
Только сатанинская власть, заинте- ресованная в окончательном уничтожении России, могла загнать таких людей в кон- цлагеря, – говорил Мишка-Буржуй, вор и убийца. – Шайка бандитов с неполным че- тырехклассным образованием, что восседает в Кремле, в своем самодовольстве даже не пытается использовать их в своих целях.
Мишка-Буржуй еще говорил, что учение Александра Леонидовича Чижевского как бы дополняет в некоторых областях учение Льва Николаевича Гумилева. И наоборот. Может, даже, что они в Карлаге общались, обсужда- ли научные проблемы. В нормальной жизни, может, и не пришлось бы встретиться.
Мишке-Буржую верили, только спраши- вали, что же Чижевский, если он выдающий- ся ученый, изобрел, что оказалось ненужным большевистской власти?
Прежде всего, он доказал связь пове- дения не только отдельного человека, но и целых народов, государств, с солнечной ак- тивностью, что в такие периоды так называ- емых магнитных бурь случаются различные природные катастрофы, а также вспыхивают войны и разные революции, в общем всеоб- щее раздражение людей.
Значит, Солнце виновато, что мы тут сидим? – кто-то прокомментировал это утверждение Мишки-Буржуя. – Значит, Гит- лер со Сталиным, два Великих Кормчих, не виноваты? Или у них у обоих в результате солнечной активности поехали крыши?..
Мишке-Буржую верили в его знамени- тые знакомства, а как не верить, потому что недавно в одном из лагерей неожиданно раньше срока освободили одного из тихих молчаливых работяг, занятого по слабости здоровья на общих работах внутри лагеря, который не встревал ни в какие разборки и даже разговоры, который оказался извест- ным авиаконструктором. За ним прилетел из Москвы полковник НКВД, который пря- мо в лагерь привез ему цивильный костюм, который после лагерных харчей болтался на авиаконструкторе, как на вешалке. Как не
верить, Иван был свидетелем такого случая еще в свой первый довоенный срок, когда они с Ильей добывали золото на колымском прииске «Мальдяк». В 1938 году в их лагерь бросили директора авиационного завода, где был построен самолет, на котором разбился любимец Великого Кормчего и всего совет- ского народа, летчик Валерий Чкалов, – Ми- хаила Усачева, как и Вадим Туманов, боксера, мастера спорта.
Потом, правда, поговаривали, что это была не авария, а самоубийство. Якобы, ког- да Великий Кормчий приказал расстрелять своего очередного палача над палачами, «же- лезного наркома» с двухклассным образо- ванием, товарища Ежова, чтобы списать на него страшные репрессии, прокатившиеся по всей стране, – это страшное время оста- нется в памяти народной как «ежовщина», за не полных 2 года бытности Ежова народным комиссаром НКВД с 1936 по 1938 год были расстреляны и брошены в тюрьмы и кон- цлагеря сотни тысяч людей, виноватых и не- винных, – нужно было найти подходящую кандидатуру на эту должность. Кстати, народ не сразу поверил, что Ежов, этот кровавый карлик, так просто канул в вечность, по ла- герям пошел слух, что он бежал в Германию и стал советником по расстрелам немецких
«врагов народа» у самого Гитлера. Другие же утверждали, и заключенным эта легенда особенно нравилась: что его не расстреляли, а он «придурком» заведует баней в одном из колымских лагерей. Так вот якобы у вождя народов созрел гениальный план: предло- жить должность наркома НКВД человеку с безупречной репутацией, отважному лет- чику Валерию Чкалову. Получился бы иде- альный треугольник: народ любит товарища Чкалова, а он действительно Чкалова любил, эта любовь была одной из отдушин в затхло- сти большой страны-концлагеря, а товарищ Чкалов беззаветно любит товарища Сталина, и если любимец народа товарищ Чкалов по безграничному доверию к нему вождя стано- вится начальником НКВД, то народ поверит, что продолжающиеся репрессии направлены действительно против настоящих врагов на-

рода. И якобы такое предложение Чкалову было сделано. Отказаться – значит обречь себя на расстрел или каторгу, но это не самое страшное, самое страшное, что эта участь ждет и всю его семью, включая детей и ро- дителей. И тогда Чкалов якобы нашел един- ственный из поставленной западни выход… Было ли так, одному Богу известно.
Тогда, в 1938-м, в лагере на Мальдяке, как и ныне в большинстве лагерей, верх держали уголовники. Михаил Усачев решил с разре- шения благоволившего к нему начальника лагеря навести в нем порядок. Он пошел по баракам и палаткам вроде инспекторского обхода. В одной из палаток лежал в куче лох- мотьев выкинутый из барака уголовниками умирающий человек.
Кто это? – спросил у сопровождающе- го его надзирателя Усачев.
А это из ваших, то ли авиаконструктор, то ли ракетостроитель, – пояснил тот.
Усачев наклонился над умирающим и с трудом узнал в нем конструктора крылатых ракет Сергея Королева, с которым был рань- ше знаком. Усачев добился перевода Ко- ролева в лазарет, а после лазарета заставил уголовников под страхом смерти делиться с Королевым частью своего скудного пай- ка, чтобы он наконец по-настоящему встал на ноги. Усачев рассказывал, что при аресте Королева пытали, сломали обе челюсти. Где- то через год его перевели в другой лагерь, куда-то под Москву, который, как потом го- ворил Усачев, почему-то назывался «шараш- кой». По сути, это было тюрьма – конструк- торское бюро, арестовывали выдающихся инженеров, конструкторов, назначали им сроки как «врагам народа» по 5–10 лет и за- крывали их в эти «шарашки», где они под руководством такого же заключенного, авиа- конструктора Туполева, так же хорошего зна- комого Усачеву, конструировали самолеты…
О своем участии в знаменитой резне в Карлаге, в которой он лично зарезал 16 «бес- предельщиков», Мишка-Буржуй предпочи- тал не распространяться. Но однажды на чей- то прямой вопрос в узком кругу он сказал:
«А они, в отличие от меня, сколько невинных
людей зарезали? И еще сколько бы зарезали? Я уж не говорю о том, что бы они наделали, если бы вырвались на волю побегом? Может, мне еще орден надо давать?»
Не меньше «беспредельщиков» Миш- ка-Буржуй ненавидел сидевших по 58-й ста- тье бывших партийных работников, участ- ников революции, всякого рода комиссаров и старых большевиков, как правило, устро- ившихся в лагерях всякого рода «придурка- ми», которые, по его мнению, были действи- тельными врагами народа, которые считали, что попали сюда по навету или по ошибке.
Будь моя воля, я их в первую очередь, еще раньше отморозков-«беспредельщиков» перерезал бы, – цедил сквозь зубы Миш- ка-Буржуй. – Они пустили страну под откос. Они еще свое возьмут, когда рано или поздно выйдут отсюда. Сами-то они уже, напуган- ные, ни на что не способны, но втихую вос- питают свору внуков и правнуков, которые, если после смерти Великого Кормчего и его шайки в России установится что-нибудь бо- лее или менее нормальное, снова постара- ются обрушить страну в новую смуту, у этого народа это в крови…

У ворот «Случайного» их продержали больше суток. Заключенные стояли на сво- ем. Выхода у лагерного начальства не было – их решили вернуть в сусуманскую тюрьму. По пути зэки внимательно всматривались в местность, опасаясь, не хитрит ли началь- ство. Заподозри неладное, сразу же при- бегли бы к давно опробованному приему: сгрудиться в кузове по одному борту и всем одновременно раскачивать машину, угрожая опрокинуть ее. Заключенные не раз прибега- ли к таким действиям, когда не хотели ехать в какой-нибудь лагерь. На этот раз действи- тельно привезли в сусуманскую в тюрьму. Дней через десять предложили ехать в «Чел- банью». Никто не возражал.
Туманов, наблюдая за администрацией лагерей, которая представляла собой особую касту или даже разновидность homo sapiens, думая о сущности власти, часто задавал себе вопрос: обстоятельства формируют человека

или люди создают обстоятельства, которые, в свою очередь, ломают или поднимают че- ловека.
Однажды на берегу речки Загадки, опять- таки название реке дали романтики-геологи, не сообразуясь с местными названиями, куда Туманова поздней осенью перебросили из
«Счастливого», ему в голову врезался на всю жизнь один случай. В один из дней бригада, не выполнив план, под конвоем брела в зону. Навстречу ехал верхом начальник прииска
«Олынамовский», по прозвищу Махно. Узнав от конвоя, что план не выполнен, Махно, не слезая с коня, стал бить бригадира нагайкой по голове, а конвою приказал загнать всю бригаду в реку. Конвой принялся собаками теснить заключенных к реке. Некоторые на ходу скидывали сапоги, чтобы потом обуться в сухое, но Махно велел конвойным остав- ленные на берегу сапоги забросить вслед раз- увшимся в реку, так что их пришлось вылав- ливать, чтобы не идти в зону босиком. Среди сбросивших сапоги был и Туманов…
В лагере ко всему привыкаешь, но этот случай не выходил из головы: москвич, че- ловек с высшим образованием, попавший на Колыму не в ссылку, а по распределению, не служака-конвойный. Мало того, избить человека нагайкой вдвое старше его по воз- расту и тоже с высшим образованием, мало того, загнать людей поздней осенью в студе- ную горную реку, так еще приказать поки- дать в реку обувь, которую некоторые успели снять.
Туманов не сможет ответить на этот во- прос и много лет спустя в Москве, когда в собравшейся компании старых колымчан, крупных руководителей золотодобывающей промышленности, зашел разговор об особо запомнившихся интересных, может быть, даже курьезных моментах жизни каждого на Колыме. Туманов, когда дошла очередь до него, рассказал о теперь, кажущемся смеш- ным, случае на реке Загадке, притоке Оро- тукана. Один из гостей, на время встречи заместитель министра отрасли, после этого рассказа, до того веселый и разговорчивый, молчал весь вечер, а Туманов тайком наблю-
дал за ним. Воспользовавшись моментом, когда они остались наедине, заместитель ми- нистра спросил его, не поднимая глаз:
Ты был в этой бригаде?
Был, – засмеялся Туманов. Заместитель министра, кандидат наук,
заслуженный работник золотодобывающей промышленности, бывший начальник при- иска на реке Загадка, по прозвищу Махно, отмолчался. А перед Тумановым встал преж- ний вопрос, на который он и сейчас не мог найти ответа: обстоятельства формируют че- ловека или люди создают обстоятельства?
Кстати, кличка Махно прилипала к очень многим колымским начальникам, отличав- шимся сумасбродным характером…

4 марта 1953 года умер Великий Кормчий. Одни заключенные ликовали, другие плака- ли, не скрывая слез, хотя он исковеркал им жизнь. Ждали перемен. И они пугали. Но какое-то время все оставалось по-старому. Правда, примерно через полгода куда-то ис- чезли самые одиозные фигуры лагерной ад- министрации вроде Заала Мачабели, отно- шение к заключенным заметно изменилось. В «Челбанье» начальником лагеря стал Фе- дор Михайлович Боровик, неизвестно за ка- кие грехи в свое время сосланный на Колыму, он и до смерти Великого Кормчего неплохо относился к заключенным.
Однажды он приказал привести в свой кабинет Туманова. Вадим шел, сцепив руки позади, впереди надзирателя Корзубого и га- дал, чем он провинился на сей раз? Вроде бы ничем. Войдя в кабинет, все еще гадая, что за причина его вызова к самому начальни- ку лагеря, он, как положено, представился:
«Заключенный Туманов, статья 58-я, пункт 5,8,10 по вашему приказанию прибыл».
Начальник лагеря сидел, склонившись перед разложенными перед ним бумагами, и молчал. Наконец он оторвал от них голову и без всяких предисловий, даже не поздоро- вавшись, предложил Туманову возглавить проходческую бригаду прииска в шестьдесят человек, по сути, главную бригаду прииска, зная, что Туманов до сих пор никогда не со-

глашался ни на какое сотрудничество с адми- нистрацией лагерей…
И Туманов неожиданно для себя и, боясь, что затянувшееся за предложением началь- ника лагеря его замешательство может быть истолковано как отказ, согласился… Но тут же добавил: при условии, что он сам подберет рабочих.
Начальник лагеря, кажется, тоже пришел в некоторое замешательство, видимо, для него было неожиданным быстрое согласие Туманова. По всему, он настраивался его уго- варивать.
Хорошо, – после некоторого молчания сказал он.
Новость моментально облетела лагерь. Для заключенных это было шоком, не знали, что думать. Туманов сломался, как в свое вре- мя Иван Фунт?
Пришло другое время, мужики, – объ- яснял Туманов обступившим его солагер- никам свое решение. – Чую, мы накануне больших перемен. Единственный путь к бли- жайшему освобождению, это честная работа. А там посмотрим…
Он вспомнил Илью, склонившегося над ним, избитым до полусмерти в Сусуманской тюрьме, его наказы-увещевания.
Ивана в свою бригаду он не позвал, зная о его здоровье. Да если и позвал бы, Иван не пошел бы, он знал, что и дня не выдержал бы тяжелой работы в шахте. Другого бы на ме- сте Ивана списали бы вчистую, если бы не статья: «изменник Родины» и «английский шпион».
В «Челбанье» Иван получил весточку от Ильи. Илья сообщал, что снова переводят его в другой лагерь, куда – молчат. А под при- крытием этого сообщения сообщил главное, что при скором освобождении Ивану ехать в окрестности Угрешского монастыря нет не- обходимости, все образовалось лучшим обра- зом.
Насчет скорого освобождения Иван ус- мехнулся. Но Илья оказался провидцем, не зря имел кликуху Илья-Пророк. Примерно через месяц Ивана окончательно скрутил же- лудок, и он оказался в Сусуманской райболь-
нице, где ему из-за язвы удалили половину желудка. По выписке медицинская комиссия его признала негодным к какой-либо физи- ческой работе, в таких лагерь не нуждался, и его списала на свободу, правда не по чи- стой, а как «изменника Родины», на поселе- ние. Так засветилась впереди свобода, кото- рой, он, кажется, был не рад, так он привык к несвободе и не знал, как жить дальше. Ра- доваться бы, но странно, когда он выходил из ворот лагеря, было некое чувство, вроде грусти, что больше он никогда не увидит этих бараков, карцеров, изоляторов, хотя ничего страшнее в жизни не было. Жалел, что не уда- лось проститься с Вадимом Тумановым, хотя они не были закадычными друзьями. Вадима с бригадой, когда Иван прощался с лагерем, временно перебросили для нарезки шахты на другой прииск. После Ильи Туманов был в лагере Ивану вторым дорогим человеком, можно сказать, он, как Илья, помог ему вы- жить, и Ивану хотелось, чтобы Вадим знал об этом, хотя из-за него Ивану пришлось и по- страдать. И снова, как много лет назад, выда- ли ему серую бумажку-справку.
А Илья, то ли на самом деле не знал, то ли скрыл от Ивана, что не знает, в какой его переводят лагерь. А перебросили его в лагерь на горе Бутугычаг, что в переводе с чукотско- го плохое место, чукчи со своими оленьими стадами всегда обходили эту гору стороной, потому что от этой горы, как они говорили, веяло смертью. Перебросили в отдельный лагерный пункт «Сопка», как оказалось, в урановые шахты, где добыча руды, которая нужна была для изготовления атомной бом- бы, велась вручную и без всяких средств за- щиты. Пройдут годы и придут к выводу, что это был самый страшный лагерь СССР, в ко- тором продолжительность жизни шахтера составляла всего несколько месяцев, редкий дотягивал до года, что с 1937 по 1955 год Бу- тугычаг забрал 380 тысяч жизней. Выживали больше «придурки», а Илью, как понимаете, перебросили в Бутугычаг не в качестве «при- дурка»…
Перед выходом из лагерных ворот один из бывших «врагов народа» посоветовал Ивану:

Не возвращайся в Россию, тем более на родину свою. Я не успел добраться-доехать, как меня снова сюда упекли, опять план у них там повышенный, а брать уже некого, меня схватили по третьему кругу, план таким об- разом выполняют, ордена получают, если не выполнишь, сам сюда попадешь. Послушай меня, оставайся здесь. И здесь жизнь. И здесь уже Россия – выстрадали мы право так назы- вать эту землю. Может, теперь она только тут и Россия, а там еще СССР.
Но только усмехнулся на эти слова Иван. Ибо не отпущен он был совсем ни в Россию, ни в СССР, а лишь выпущен был на поселе- ние на этой студеной земле – словно кто по- жалел его, отвел от соблазна поехать туда, где родился, где родные могилы, где на все суще- ствует план, а его в этом плане давно нет.
Иван вышел за лагерные ворота. Идти было некуда. Он стоял, переминаясь с ноги на ноги, около поселкового магазина, сюда шли-вели все поселковые дороги. Иван не ошибся в своих мыслях. Его подобрал, при- ютил встретившийся на улице старый знако- мый по лагерю, бывший «враг народа», тоже несколькими годами ранее оставленный по истечении срока на поселение. Взял он Ива- на как бы нештатным помощником кочегара в котельную так знакомой Ивану Сусуман- ской райбольницы. Первое время Иван и спал там, отогревал промерзшие за года кости. А потом неожиданно повезло, может быть, по-настоящему первый раз в жизни. У Петра Сибирцева, с которым они путешествовали по лагерям еще в довоенное время, кончил- ся срок поселения, он собрался на материк, к родным, в Вологду, и отдал он Ивану свою землянку. Устроена она была основательно. В свое время, выйдя из лагеря, Петр попросил знакомого по лагерю расконвоированного экскаваторщика вырыть яму на склоне овра- га, в яме сколотил каркас комнаты с кухней из горбыля, натасканного с лесопилки, и все это засыпал толстым слоем шлака из больничной котельной вперемешку с опилками. Устро- ил даже не буржуйку, а натаскав со стройки кирпича, везде работал бывший и нынешний расконвоированный лагерный люд, сложил
кирпичную печку чуть не в треть землянки. И зажил Иван непривычной жизнью, как вольный человек, только два раза в месяц нужно было отмечаться в комендатуре, что не сбежал на материк или по льду на Аляску. Был в истории Чукотки такой отчаянный побег, Иван не знал, удачный ли…
Через какое-то время Ивану удалось устроиться, опять-таки по лагерному знаком- ству, разнорабочим на поселковую лесопил- ку: отнеси, принеси, отвальщиком опилок.
Однажды около поселкового магазина Иван обратил внимание на бывший лагер- ный люд, что-то громко обсуждающий в рас- клеенной на щите объявлений сусуманской районной газете. Иван из предосторожности хотел пройти мимо, но его окликнули:
Иди-ка сюда! Иван подошел.
Перед ним расступились:
Читай, что творится в мире!
В газете на первой полосе была опублико- вана поздравительная телеграмма:
«Бригадиру скоропроходческой бригады Туманову. Подразделению, где начальником Боровик.
Поздравляем шахтеров бригады с боль- шой производственной победой – выполне- нием суточного задания по проходке стволов на 405 %. Выражаем уверенность, что горня- ки, не остановятся на достигнутом…
Начальник управления В. Племянников, начальник политотдела М. Свизев».
И ниже было приписано: «Бригада Тума- нова по результатам социалистического со- ревнования признана лучшей в «Дальстрое».

И выпустили из соседних лагерных во- рот бывшую сельскую учительницу, дво- рянскую дочь, также на поселение, потому как тоже было опасно ее отпускать в корен- ную Россию, а теперь СССР, да и отпусти ее в СССР, там некуда ей было приткнуться, потому как отец и мать давно расстреляны, а два брата бесследно растворились в Белой армии. Лежат ли давно в сырой земле в без- ымянных могилах, мыкаются ли на чуж- бине в тоске по Родине? Некуда и тут было

ей деться, и пригласил Иван ее в землянку к себе, пока не найдет она себе пристанище, замерзающую на улице, соорудил из досок нечто вроде привычных лагерных вторых нар, так и осталась она у него. И жили они сначала как брат и сестра, и потому, что она была на пятнадцать лет моложе его, и потому что были оба как каменные, и не было у них никаких желаний. А потом прикипел к ней душой, к тому времени не то чтобы отболе- ла у него душа по Татьяне, но понимал: про- шло двадцать с лишним лет, для нее погиб он на той страшной войне, в том страшном Мясном Бору, и если хочешь добра ей, не на- поминай ей о себе, давно вышла замуж, дай бы Бог за хорошего человека! А если и одна мыкалась – что он может сделать: сюда по- звать, в пустыню ледяную, на вечное посе- ление? Да и как напомнишь о себе, когда у тебя другая фамилия? Сжал он зубы и сжал душу в маленький комок – так и держал ее, так легче жить было. И прикипел он душой к Марии, которую замерзающей подобрал на улице, и два года не могла она зачать, так, видимо, вошла в нее вечная мерзлота, но на третий все-таки зачала.
И родился у них сын, в отличие от них, полноправный гражданин государства со странным названием СССР… И назвали они его тоже Иваном. И было великое тихое сча- стье, хотя жили они по-прежнему в яме-зем- лянке, великим трудом выдолбленной Пе- тром Сибирцевым в вечной мерзлоте. Как он там, на родине? Но приходила порой ножевая мысль: а вдруг там, в горькой родной сторо- не, есть у него сын или дочь? Двадцать один год тогда ему или ей. Какая вина его, что они без отца, а он вот вдруг счастлив? Как там, на его родине? Судя по сообщениям радио и по статьям в газетах, там уже построен социа- лизм и совсем недалеко до коммунизма.
Но счастье было коротким, иначе оно, может, и не счастье? Иначе его, может, и не оценишь? Даже не успел научиться по-насто- ящему улыбаться. Лишь что-то похожее на
улыбку, пока больше на болезненно винова- тую гримасу, иногда стало прорезываться на его окаменевшем лице. Лишь год минул его сыну, как он стал сиротой, уравнялся с тем сыном или дочерью в родной стороне. Там, за страшными лагерными воротами, смерть не смогла подступиться к Ивану, а тут… Боже, неужели нет тебя?! Привычно и экономно в движениях откатывал он тачку с опилка- ми от пилорамы, оттаскивал в сторону нетя- желые обрезки горбыля, которые пойдут на дрова, в том числе и ему. Надо было рассчи- тать, чтобы сил не только на сегодня, но и на завтра хватило, и радовался в душе: еще час, и пойдет он домой, и увидит своего сына, как вдруг от проходной передали ему криком друг через друга:
Надеждин, на выход! Милиция там тебя ждет.
И замерло сердце, и как бы обмякло тело, и обволокло голову теплым противным тума- ном: «Значит, опять туда… Опять, повышен- ный план на “врагов народа”?» Знал он, что некоторых и тут по второму, третьему разу забирают…
И все громче стучало в голове, и шел мимо лесовоз, только что развернувшийся после разгрузки, и Иван, словно в бреду, словно в угаре, бросив напарнику:
Нет, больше я туда не пойду, больше у них не получится! – и бросился головой под колесо. И не успел шофер-бедолага ударить по тормозам.
А милиционер, участковый инспектор, как оказалось, пришел по пустячному поводу, ребятишки самодельным футбольным мячом выбили в магазине оконное стекло, и когда он поймал одного из них, потом выяснилось, сына соседа Ивана, и спросил строго, чей он будет, тот, колымский маленький хитрец, прохныкал сквозь хитрые показушные слезы, лишь только бы отпустили ухо: «Надеждина Ивана, что на лесопилке работает…»
Так вот не стало Ивана, еще одной части- цы когда-то великого народа.

Глава 11. Вадим Туманов

В 1954 году бригада Вадима Туманова снова была признана лучшей в «Дальстрое». От нее во многом зависит план всего Севе- ро-Западного управления лагерей – самого большого на Колыме. Потому к бригаде осо- бое отношение: вроде бы по-прежнему, пусть расконвоированные, но заключенные, но с ними приходится считаться. В бригаде каж- дый владеет тремя-четырьмя профессиями: скреперист, бурильщик, рабочий очистного забоя, водитель самосвала – все без затруд- нений подменяют друг друга. Потому техни- ка ни часа не простаивает. Наклонный ствол проходят до 15 метров в сутки, что до них счи- талось невозможным, нарезку штреков двумя забоями – до 36 метров. Почти всегда нареза- ют одновременно две-три шахты. До бригады Туманова таких темпов проходки не знала не только Колыма.
Работали с азартом, чувствуя себя вну- тренне свободными людьми. Привыкшие к смертельному риску, работали порой с на- рушениями техники безопасности. Однажды в бригаду нагрянул начальник прииска им. Красного командарма Фрунзе, на котором они тогда нарезали шахту, Илья Давыдович Хирсели. Ему, скорее всего, из зависти к успе- хам бригады и к вынужденному к ней покро- вительственному отношению лагерного на- чальства, настучали, что бригада работает без всякого соблюдения техники безопасности. Он с ходу с упреками набросился на Вадима Туманова. Туманов стал оправдываться, что это неправда. Пошли к шахте и видят: семе- ро шахтеров с бурами на плечах со смехом, куря, выезжают из наклонного ствола шах- ты на транспортере, что является грубей- шим нарушением техники безопасности. Все онемели. Начальник прииска молча смотрит на Туманова. С его губ готово сорваться ру-
гательство, но Туманов с широкой улыбкой опережает его:
Гражданин начальник, в бригаде одни москвичи и ленинградцы – не могут отвы- кнуть от трамвая!
Неожиданно на губах высокого началь- ства появилась улыбка, и все рассмеялись вместе с ним. Бригада отделалась легким наказанием, никакой другой бригаде этого не простили бы. А что делать, сурово нака- зывать – себе в убыток, потому как именно тумановскую бригаду бросали на всевоз- можные прорывы, на быстрое обустройство новых шахт с богатым содержанием золота, часто именно от этой бригады во многом зависело выполнение плана не только при- иском и всем управлением, но и всей систе- мой колымских лагерей.
Маленькие начальники, которые еще вчера обращались с заключенными, как со скотом, теперь вынуждены с Тумановым счи- таться и в сложных ситуациях предпочитают с ним не связываться, даже когда он позволя- ет себе вещи, для заключенного недопусти- мые. Однажды Туманов, ремонтируя скип, задержался в шахте, к нему прицепился на- чальник режима лагеря:
Кто разрешил задерживаться? Я тебя больше не выпущу из зоны!
Туманов рвет пропуск в зону и швыря- ет его в лицо начальника режима. Это ЧП! В другом случае это по меньшей мере грози- ло бы карцером, но начальник режима лишь в бессилии скрипит зубами.
На следующий день Туманова вызывает к себе начальник прииска Федор Михайло- вич Боровик, тот самый, который в свое вре- мя неожиданно для Туманова предложил ему возглавить проходческую бригаду, зная, что тот никогда не шел ни на какое сотрудниче-

ство с администрациями лагерей, и на пред- ложение которого Туманов неожиданно для себя согласился:
Ты что, с ума сошел?! Придется объяс- няться с начальником режима всего управле- ния полковником Племянниковым.
Полковник Племянников вызвал к себе Туманова и начальника режима лагеря, что- бы разрешить возникшую проблему, с дру- гими заключенными так не деликатничали. Начальник режима лагеря к Племянникову явился, мягко говоря, навеселе. Племянни- ков приказал посадить его на десять суток на гауптвахту, но тот и в другой раз явился к нему не вполне трезвым. Его из органов выгнали. И хотя вроде бы никаких заслуг Ту- манова в его снятии не было, этот факт еще больше укрепляет среди младшего и среднего звена разного рода начальников репутацию бригады Туманова как неприкасаемой…
Накануне Нового, 1956 года полковник Племянников вызывает Вадима Туманова и неожиданно вручает ему пригласительный билет на новогодний карнавал в Централь- ном клубе Сусумана. Туманов в растерянно- сти отказывается. Тогда Племянников при- казывает ему там быть. В сомнениях Туманов возвращается в лагерный барак. Но его со- бригадники, узнав о свалившемся на их голо- ву чуде, собирают у кого что есть – костюм, белую рубашку, галстук, туфли, которые они, будучи расконвоированными, на всякий слу- чай прикупили. Попасть заключенному, пусть и расконвоированному, в Центральный клуб Сусумана – все равно как человеку с ули- цы оказаться на правительственном приеме в Кремле.
У входа в клуб Туманов столкнулся с опе- руполномоченным по фамилии Мажуна. Тот был в службе другого лагеря, но хорошо знал Вадима Туманова.
Вы куда?! – перегородил он ему дорогу.
Пошел ты… – оттолкнул его Туманов. Оперуполномоченный, видимо, тоже был наслышан о том, как к Туманову относится руководство, и не стал скандалить.
Туманов входит в ярко освещенный зал со сверкающей гирляндами и разноцветными
огнями новогодней елкой. Сразу вспомнил Владивосток, бесшабашные вечера в кругу друзей-моряков в ресторане «Золотой Рог», от этого воспоминания защипало в глазах и запершило в горле. Зал полон гостей: офи- церы разных лагерей, районное и приисковое начальство, много незнакомых в штатском, видимо, командированные офицеры МВД из Магадана, и, может, даже из Москвы, много девушек. Играет оркестр, все в масках, сы- плется серпантин, все кружатся в вальсе. Ва- дим растерялся: мог ли он представить всего несколько месяцев назад, что возможно такое. Вадим со страхом подумал, сможет ли он тан- цевать, вдруг кто пригласит на дамский вальс, когда-то во Владивостоке девчонки учили его вальсу и танго, но это было так давно, в дру- гой жизни. И вдруг, словно прочитав его мыс- ли, распорядитель бала объявляет дамский вальс, и тут же одна из масок подходит к нему и, грациозно поклонившись, выводит его на еще пустую середину зала и начинает кружить в вальсе, и, к его удивлению, оказалось, что он ничего не забыл. Но тем не менее он не сра- зу приходит в себя и не знает, как заговорить с незнакомкой. И вдруг она спрашивает:
Туманов, Вы не узнаете меня? Туманов в растерянности молчит.
Тогда незнакомка приподнимает маску, и он с удивлением узнает в ней Розу Скокову.
Вадим не знает, как с ней себя вести. Словно прочитав его мысли, она успока-
ивает его:
Не бойся Туманов, что я к тебе буду приставать. С твоей помощью все у меня прошло. Я вышла замуж, и у меня двое детей.
Вадим искренне поздравил ее.
И кто твой избранник?
Три года назад приехавший сюда по распределению сусуманский судья. Мы еще увидимся, Туманов. Муж наслышан о тебе и будет рад познакомиться с тобой.
Конечно, Роза, – усмехнулся Вадим. – Никогда я не видел судью, кроме как через решетку.
Роза, кажется, обиделась.
На новогоднем вечере, хотя все еще до кон- ца не верилось в реальность его, Вадим быстро

освоился и почувствовал себя уверенно и жа- лел только о том, что не умеет хорошо танце- вать. Его не смущали настороженные взгляды некоторых знающих его офицеров, но он бо- ялся выглядеть смешным и неуклюжим в гла- зах женщин. Этот страх поубавился благодаря вальсу с Розой. И он был благодарен ей за него, и он уже жалел о своей неуклюжей шутке по поводу ее мужа-судьи. Он с запозданием по- думал, что она, увидев его растерянность при входе в праздничный зал, специально подошла к нему, чтобы вселить в него уверенность.
Но Вадим еще не догадывается, что этот карнавал, подаренный ему начальником ре- жима полковником Племянниковым, ока- жется самым счастливым в его жизни.
Еще танцуя с Розой, Вадим обратил вни- мание на стайку девушек, которые были на- расхват, как у молодых офицеров, так и у вы- соких чинов. Разогретые от выпитого, они чувствовали себя хозяевами положения.
Внимание Вадима привлекает девушка, которую чаще, чем других, приглашают кава- леры, порой к ней подходит сразу несколько человек, и ей приходится выбирать. Вадим несколько раз пытался подойти к ней, но его постоянно опережают. В очередной раз, ког- да девушку снова уводят у него из-под носа, он приглашает на танец одну из ее подруг. Видимо, со стороны были видны все его по- ползновения, потому что девушка, не дожи- даясь его возможных расспросов, на кото- рые он, может быть, и не решился бы, стала рассказывать о понравившейся ему подруге: зовут Римма, приехала на Колыму по распре- делению, окончила торговый техникум, ра- ботает в Сусумане товароведом. Они вместе живут в общежитии.
Она у нас серьезная, – предупреждает девушка. – Комсомольский секретарь!
Проводив девушку, Вадим далеко не ухо- дит и с первыми аккордами нового танца по- ворачивается к Римме. Та улыбается в ответ и идет с ним танцевать.
Вадим от волнения чувствует себя напря- женно, старается не наступить ей на ноги чу- жими полуботинками. Римма улыбается так же мило, как она улыбалась, танцуя с другими.
Давно в Сусумане? – спрашивает он, чтобы с чего-то начать разговор.
Нет, не очень.
Нравится?
В общем, здесь ничего, только публика какая-то…
А чем она Вам не нравится? – Вадим изображает удивление. – Разве есть разница между публикой в Сочи и в Сусумане?
Ну что Вы! – смеется Римма. – Знаете, сколько здесь бывших заключенных?
Да, мне рассказывали, – соглашается Вадим.
Вы, наверное, еще не успели присмо- треться.
Может быть, – соглашается Вадим.
Они кружились в вальсе. «Это лучший из всех вальсов в моей жизни», – потом на- пишет Вадим Туманов в своей книге. С ним время от времени здоровается кто-нибудь из танцующих рядом. Это неудивительно, мно- гие сусуманские офицеры и вольнонаемные знают его, легенду колымских лагерей, в лицо. Римма, видимо, все понимает по-сво- ему. Она решает, что он какой-то новый мо- лодой начальник. Во всяком случае, человек воспитанный, порядочный, да другие и не могли попасть на новогодний карнавал. Та- нец закончился, Вадим не отходит от Риммы. Вадим встает так, чтобы к ней было трудно подойти другим кавалерам, они продолжают разговор. Но кто-то все-таки из-за его спи- ны протискивается к Римме и приглашает ее на танец – одет тоже прилично, но по лицу Вадим видит, что тоже из своих, бывших или нынешних зэков.
Извините, – в первый раз отказывает Римма, – но я устала.
Кавалер отходит, что-то недовольно бор- моча себе под нос, чувствуется, что с манера- ми у него не очень.
Какой невоспитанный, – говорит Ва- дим. – А еще комсомолец.
Почему Вы думаете, что он комсомо- лец? – спрашивает Римма.
Вадим усмехнулся:
Кажется, мы с ним из одной организа- ции.

И часто Вы бываете в Сусумане?
Нет, я нездешний.
Вам, – говорит Римма, – надо быть осторожней. Особенно по вечерам. В поселке кого только нет. Полно рецидивистов. А Вы такой доверчивый.
Почему Вы думаете, что я доверчивый?
По лицу видно.
Лицо бывает обманчивым.
У меня интуиция! Вадим не стал спорить.
Раз вечером по Сусуману ходить не без- опасно, разрешите после карнавала вас про- водить?
Римма, к его радости, разрешает. Жен- ское общежитие УРСа в получасе ходьбы от клуба, почти рядом с КОЛПом, в который Туманова не раз привозили избитым. Его столько раз провозили мимо этого бревен- чатого здания, в котором было, оказывает- ся, общежитие, бывало, и в наручниках или связанным, из лагеря в лагерь, в райбольни- цу и из райбольницы, и он не подозревал, что когда-нибудь будет стремиться в этот невзрачный дом. Скоро он зачастит сюда. Комендант общежития Александра Серге- евна – бывшая лагерница, всегда была на- веселе. Туманов быстро подружится с ней и всегда будет приходить с угощением – шампанским, закуской.
В том же 1956 году бригаду расконвоиро- ванных Вадима Туманова перебрасывают на горный участок «Контрандья», относящийся к прииску «25 лет Октября». На «Контран- дье» шахты с высоким содержанием золота, задача бригады – горноподготовительные работы: проходка наклонных стволов, штре- ков, все уже знают, что быстрее и качествен- нее тумановской бригады никто этого не сде- лает. И хотя бригада привыкла к тому, что ее то и дело перебрасывают с места на место, как скорую помощь, на прииски, провали- вающие план по добыче золота, и возят уже не в кузовах грузовиков под прицелами ав- томатов, а на вахтовых автобусах, покидать прииск «Челбанья», где начальником Федор Михайлович Боровик, ставший для Тумано- ва своего рода крестным отцом, на этот раз
не хотелось. Туманов часто задумывался: что было бы с ним, если бы Федор Михайлович Боровик не предложил бы ему неожиданно для него возглавить самую ответственную на прииске проходческую бригаду, зная, что Туманов за все лагерные годы ни разу не по- шел ни на какое сотрудничество с лагерными администрациями? И почему он, Вадим Ту- манов, никогда ни при каких условиях не со- трудничавший с администрациями лагерей, неожиданно для себя согласился?
О положении дел на «Контрандье» Тума- нов уже знал. Не зря один из ручьев геологи назвали Мучительным, такие там сложные условия бурения и проходки, не говоря уже о том, что местность сама по себе была труд- нодоступной, без всяких дорог. Туманов дога- дывался, что ему предстоит сутками мотать- ся по тайге и болотам в седле. В то же время можно ли было еще недавно представить, что он вольным человеком будет разъезжать на коне по тайге. Начальник конно-транс- портной службы управления хохол Тарабура, вынужденный часто менять под ним обесси- левших лошадей, жалея их, потом будет ка- нючить:
Колы цього дурака уберуть? Вин у мэнэ усих конэй позагоняе!
Положение было очень тяжелое, за обста- новкой на «Контрандье» напряженно следят в Магадане, а может, и в Москве: срывается не только квартальный, но и годовой план, и у бригады, завоевавшей прочную репута- цию безотказной и не увиливающей от самых трудных заданий, нет морального права от- казаться, не говоря уже о том, что отказаться как заключенные они не могут.
Ознакомившись с обстановкой, Вадим ставит условие: выполнить задание почти не- возможно, но он со своей бригадой выполнит его, но при условии, если ему дадут право по своему усмотрению заменять на шахтах пер- сонал, в том числе вольнонаемный, людьми из своей бригады, ставить своих заключен- ных мужиков горными мастерами. Началь- ству ничего не оставалось, как согласиться, лишь бы бы поскорее пошло золото и в хоро- шем объеме.

В первые же дни на «Контрандье» Тума- нов заменил своими людьми семь человек из разного уровня руководителей, в том числе, как оказалось, нескольких членов партии. До того Туманова предупредили, что делать это можно только с разрешения партийных органов, но Туманов не прислушался к это- му предупреждению: впереди предстояла тяжелая работа, а с этими людьми ее не вы- полнить. Уволенные идут жаловаться в рай- ком партии: с каких это пор какой-то заклю- ченный распоряжается их судьбами? Пусть расконвоированному, но заключенному по- звонил сам Александр Иванович Власенко, первый секретарь райкома партии:
Это же коммунисты, ты должен пони- мать, – в голосе нет и тени начальственного металла, к которому готовился Туманов, ско- рее, он укоряет его, даже просит.
Да, я все понимаю, – отвечает Тума- нов. – Они авангард мирового рабочего клас- са, в первых рядах строителей коммунизма… Но что делать, если работать они не умеют, да и не очень хотят?
К его удивлению, секретарь райкома не срывается в крик, не грозит наказанием, на- оборот:
Вадим Иванович, я не настаиваю, про- шу, отнесись внимательней.
И Туманов понимает, насколько серьез- но положение: от того, как скоро они начнут давать на-гора золото, зависит не только вы- полнение плана прииском, но и выполение плана всего Западного горного управления, зависит не только судьба приискового на- чальства, но, видимо, и судьба первого се- кретаря райкома партии. Все они – своего рода тоже заключенные. Лишь бы шло золо- то, лишь бы выполнить план, ради этого они даже готовы временно попасть в подчинение заключенного, которого еще недавно броса- ли из одного штрафного лагеря в другой, а то и тайно заказывали его убийство.
Через несколько дней Туманов вынужден был уволить начальника еще одной шахты, а на его место он распорядился поставить приехавшего с ним расконвоированного, как и он, заключенного Виктора Кожурина. По-
сле последнего разговора райком партии не возникал по поводу этого увольнения, что называется, вынужден был проглотить.
На следующий день к вечеру Туманов ехал верхом по поселку, усталый, голодный, не евший со вчерашнего дня. Навстречу идут только что уволенный его распоряжением начальник шахты с женой, хоть объезжай их стороной. Туманов здоровается с ними и со- бирается ехать дальше, но они в два голоса уговаривают его зайти в гости: видим, устал, перекуси с дороги. Хозяйка ставит на стол тарелку с горячими пельменями. Отказаться нет сил. Потом Туманов говорил:
Ем пельмени, смотрю на притихших хозяев, а на душе тяжело. «Какая же ты сво- лочь, Туманов, – думаю. – Вчера написал приказ уволить человека, а сегодня сидишь у него в гостях, ешь пельмени… Нет, – гово- рю себе, – отстранять его в такой ситуации у тебя нет морального права. Только бы не свалиться от усталости, не уснуть, успеть пе- ределать приказ…»
Доехав до конторы, Туманов переписывает распоряжение: назначить Виктора Кожурина не начальником, а помощником начальника шахты. Виктору он объяснил ситуацию:
Практически это ничего не меняет, по сути, ты становишься начальником шахты и за все отвечаешь, а он твоим помощником, и я тебя очень прошу, сделай все, чтобы шах- та заработала.
Туманов во главе всех уже существовав- ших на прииске проходческих бригад поста- вил своих людей, они по-своему настраивают технику, внедряют самими разработанные способы разработки россыпей в зоне вечной мерзлоты. Скоро шахта входит в ритм и на- много перевыполняет план. А у начальника шахты, которого Туманов чуть было не уво- лил, в совместной работе с Тумановым слов- но выросли крылья, впоследствии, уже после отъезда Туманова с Колымы, он станет Геро- ем Социалистического Труда.
Никогда не знаешь, какую роль в судьбе может сыграть предложенная голодному че- ловеку тарелка пельменей, – потом шутил по этому поводу Туманов.

И так в напряженной работе, по 12 часов в сутки, поднимающей одну шахты за дру- гой, летели дни. Счастье чувствовать себя внутренне свободным человеком, даже если ночевать ты идешь за колючую проволоку в вонючий лагерь к «ссученным» ворам и уго- ловникам-«беспредельщикам». Иногда Тума- нов думал: вот такая работа, которая дает тебе право чувствовать себя не только свободным, но и счастливым человека, наверно, невоз- можна по ту сторону колючей проволоки, где все регламентировано на 100 лет вперед вплоть до мифического коммунизма. Будет ли он счастлив там, если он все-таки рано или поздно выйдет из-за колючей проволоки, как счастлив сейчас здесь? Эти мысли вско- лыхнул недавно прошедший XX съезд КПСС, на котором Никита Хрущев развенчал культ Великого Кормчего Сталина, съезд перепо- лошил всю страну, а еще больше лагеря, но на Колыме пока все оставалось по-прежнему. К решениям партийного коммунистического съезда Туманов отнесся с большой осторож- ностью: уж слишком все валили на Великого Кормчего, словно они не были его соратни- ками и подручными. В большинстве колым- ских зон эти новые веяния воспринимаются давно отчаявшимися, утратившими всякие надежды на скорое освобождение, людьми со свойственной лагерным старожилам недовер- чивостью и боязнью снова быть обманутыми. Впрочем, куда-то исчезли самые одиозные начальники лагерей или их просто поменяли местами, зверствуя прежде в одном, они па- иньками, добрыми отцами приходили в дру- гой, стали выдавать постель, лучше кормить. Но еще больше лютовали уголовники-«бес- предельщики», понимая, что им ничего не светит, да они и не желали другой жизни.
Однажды в самый напряженный момент запуска одной из шахт заехал на прииск пер- вый секретарь райкома партии Власенко, де- журно спросил:
Как дела, Вадим Иванович?
Идут, Александр Иванович, – также де- журно отвечает Туманов. Он еще не привык, чтобы его называли по имени и отчеству, тем более большие партийные начальники.
Власенко задает еще несколько дежурных вопросов и вдруг без всякого перехода:
В Сусумане работает комиссия с пра- вами Президиума Верховного Совета СССР. Она пересматривает дела осужденных по по- литическим статьям…
Но я тут при чем? – пожал плечами Ту- манов.
Ты готов ехать со мной в Сусуман?
Всегда готов, но с моим-то послужным списком…
Но ты же начал путь по лагерям с 58-й статьи, политической, с кучей подпунктов, которые один страшнее другого… Так что едем!
Надо ли, Александр Иванович? – за- сомневался Туманов. – Только терзать наде- ждой душу. Конечно, большое спасибо за та- кое предложение, но я не строю на этот счет иллюзий. Пройдено двадцать два лагеря, пять лет заключения в самых страшных – в «Ши- роком», «Борискине», «Случайном», жизнь по заведенному кругу: побег, следственная тюрьма, больница, БУР или ШИЗО, снова побег, ограбление сберкассы, которое я дей- ствительно считаю преступлением, след- ственная тюрьма… Конечно, безумно хочется вырваться, но я не думаю и не надеюсь, что это может случиться, во всяком случае – ско- ро. Потому только наплюют в душу.
Повторяю: первый твой срок – по по- литической статье. Уголовником тебя сделал лагерь. Все, решили: завтра едем!
Давая понять, что разговор закончен, Власенко оборачивается и быстро садится в машину, оставив Туманова в тяжелом разду- мье: работал, как вол, спасаясь от мыслей, ни о чем не мечтал… Самое невероятное, что ему это предложил ответственный работник пар- тии, которая в свое время бросала его в кон- цлагерь и которую он ненавидел.
И вот они едут в Сусуман. Долгое ожидание в коридоре.
Наконец вызывают или, как выразилась вышедшая в коридор девушка, приглашают.
Заключенный Туманов, садитесь, – предлагает сидящий за столом в центре. Это, как Туманов потом узнает, прибывший из

Москвы председатель Комиссии по пере- смотру дел заключенных Владимир Семе- нович Тимофеев. Тут же первый секретарь райкома Александр Иванович Власенко, его присутствие теплит надежду.
Туманов садится. Один из офицеров за- читывает его биографию: когда родился, где работал, за что осужден, как вел себя в лаге- рях, сколько побегов, ограбление сберкассы, сколько раз наказан. Туманов сидит и думает:
«Господи, когда же я все это успел? Какое тут освобождение?!»
Офицер, переведя дух, переходит к жизни Туманова после 1953 года, когда он неожи- данно для себя согласился возглавить про- ходческую бригаду.
Туманов, – читает он, – в это время рез- ко меняет поведение…
Теперь Туманов не без удивления слышит так много доброго о себе, сколько не прихо- дилось слышать за всю прежнюю жизнь. Го- ворили о возглавляемой им бригаде, уже три года лучшей на Колыме, о его уникальных рационализаторских предложениях. И что благодаря ему, Туманову, на приисках управ- ления организовали по-новому добычу золо- тоносных песков, что это внедряется в других северных управлениях.
Пересмотр дела обычно занимает 15– 20 минут. С Тумановым говорят почти три часа. Его заваливают кучей вопросов, в том числе и чисто производственных, большин- ству сидящих за столом ясных, чтобы прие- хавший из Москвы председатель комиссии мог понять, что за человек сидит перед ним, какое место он занимает в золотопромыш- ленности Колымы, а может, и всей стра- ны. У некоторых, может, мелькает шальная мысль, что, чтобы не терять Туманова, может, принципиально не нужно его освобождать, по крайней мере, повременить? Ведь, ос- вободившись, он, скорее всего, сразу уедет с Колымы, и добыча золота сразу упадет. При выходе из комнаты Туманов уже не помнил всех вопросов, но один поставил его в тупик, он не знал, как на него отвечать, врать он не мог по своей сути, ответить честно, тогда не видать ему никакого освобождения:
Скажите, Туманов, что Вам не нравится в сегодняшней жизни? – спросил его прие- хавший из Москвы председатель Комиссии по пересмотру дел политических заключен- ных.
Туманову, как и тысячам его солагерни- ков, многое что не нравилось в нынешней жизни страны, и Туманов лихорадочно пере- бирает в уме, что бы сказать: чтобы, с одной стороны, не выглядеть лизоблюдом, кото- рому после XX съезда партии в стране уже нравится решительно все, а с другой – не сказать такого, что оставит его за колючей проволокой до смертного часа. Перед глаза- ми Москва, Красная площадь, Мавзолей, на котором, Туманов хорошо помнил, хотя был в Москве всего один раз, на каменной плите два имени: Ленин и Сталин. И он выбирает для ответа полуправду, за которую еще недав- но грозил бы расстрел:
Знаете, – говорит он, – мне непонят- но, почему до сих пор в Мавзолее на Красной площади рядом с основателем партии лежит человек, который наделал русскому народу столько гадостей!
В ответ повисает гробовое молчание. Хрущевские разоблачения прозвучали не так давно, и далеко не все еще верят, что по- сле них в стране что-нибудь изменится. Тем более здесь, в Колымской империи, ско- ванной вечной мерзлотой, эти слова почти кощунственны, тем более для людей в пого- нах, которые всю жизнь прожили, а некото- рые и воевали с именем Великого Кормчего. Особенно же для офицеров МВД, вчераш- него НКВД, а за столом, – за исключением Власенко, который неодобрительно покачал головой после ответа Туманова, давая знать, что он своим ответом все испортил, а все так хорошо начиналось, – сидели люди из этого ведомства. Члены комиссии молча и с лю- бопытством разглядывают Туманова, как ре- шил про себя Туманов, как обреченного. Они оглядываются друг на друга, словно спраши- вая друг у друга, что делать, хотя, как теперь казалось Туманову, все было яснее ясного. Туманова словно обожгло: он и без покачи- вания головой Власенко понял, что ляпнул

лишнего. Не в первый в жизни раз подводил его язык, он и впервые попал в лагерь из-за своего языка, и сейчас, уже решив для себя, что все кончено, он жалел больше, чем себя, первого секретаря Сусуманского райкома партии Александра Ивановича Власенко, которого подвел своим дурацким ответом. В то же время мог ли он еще недавно пред- ставить, что он будет жалеть функционера высокого ранга ненавистной ему коммуни- стической партии? Власенко может боком выйти инициатива о его досрочном осво- бождении, запросто может лишиться своего партийного поста, а таких людей в партии, ох, как мало на Колыме, а Туманов догады- вался, и во всей КПСС. Конечно, Туманов не обольщался и насчет Ленина – у него, как и у сотен тысяч других заключенных, кроме оголтелых старых большевиков, кото- рые считали, что попали в лагерь по ошибке, по навету, не было насчет Ленина никаких иллюзий: одна шайка-лейка, тот и другой начинали бандитами-«беспредельщиками», правда, Сталин, став Великим Кормчим, в войну выпустил из лагерей большинство священников, вернул армии и погоны… Ту- манов освобождение священников уже не застал, а как их не хватало в лагерях, может, меньше было бы в них безысходности, он не раз слышал, что они поддерживали многих окончательно павших духом. И Туманов был противен себе за сказанную им полуправду, потому как Ленина он ненавидел еще боль- ше, чем Сталина, хотя пострадал непосред- ственно от второго.
Молчание затянулось. Туманову все было ясно. Что-то вроде кислой улыбки обречен- ности появилось на его лице. «Зачем согла- сился? – думал он. – Разбудил надежду, а так работал бы и работал, внутренне чувствуя себя свободным, а сейчас такое чувство, что после выхода из шахты вытер свои грязные сапоги о свою душу».
Хорошо, идите, – наконец нарушает молчание председатель Комиссии по пере- смотру дел заключенных.
До свидания! – обреченно говорит Ту- манов и идет к двери.
Подождите в коридоре – слышит вдо- гонку, – мы вас пригласим.
В коридоре его окружают офицеры с рас- спросами, но он не знает, что сказать, лишь пожимает в растерянности плечами.
Минут через пятнадцать, которые длят- ся мучительно долго, его приглашают снова. Навстречу поднимается председатель Комис- сии по пересмотру дел заключенных, торже- ственно читает:
Комиссия с правами Президиума Вер- ховного Совета СССР по пересмотру дел за- ключенных освобождает Вас со снятием су- димости – с твердой верой, что Вы войдете в ряды людей, строящих светлое будущее…
«Хорошо, что строящих не коммунизм… – на мгновенье подумал Туманов и тут же ото- гнал эту мысль: – Как бы не ляпнуть снова!»
Можно ли передать словами, что чувство- вал в эти минуты Туманов…
Вы свободны, поздравляю! – словно в тумане говорит председатель комиссии.
Но Туманов еще не осознает происшедше- го, продолжает стоять, словно чего-то ждет.
Можете идти, – повторил с улыбкой председатель комиссии. – Документы полу- чите позже.
Туманов было уже сделал шаг… Но вдруг он представил, как он – счастливый! – воз- вращается в барак в свою бригаду на «Кон- трандье», к мужикам, которые три года с ним работали, как говорили, по-стахановски, хотя неизвестно, работал ли так Стаханов, и переживали за общее дело не меньше его, и как он будет смотреть им в глаза?
У меня только одна просьба, – говорит торопливо Туманов.
Все, как по команде, поворачивают голо- вы к нему?
Гражданин начальник, – обращается Туманов к председателю Комиссии по пере- смотру дел заключенных. – Вы…
С этой минуты я для Вас не гражданин начальник, – прервал его с улыбкой тот.
Простите… Владимир Семенович! – Вы понимаете, какой я сегодня счастливый человек! Но сейчас мне возвращаться к лю- дям, которых я все эти годы таскал за собой

по приискам. Мои успехи – это их успехи. Можно ли их чем-то обрадовать, пообещать хотя бы, что через какой-то промежуток вре- мени…
Председатель комиссии все понял и, не дав договорить Туманову, поворачивается к Федору Михайловичу Боровику:
Федор Михайлович, подготовьте спи- сок всех, кто проработал с Тумановым боль- ше двух лет, послезавтра представьте мне ха- рактеристики.
Туманов выходит в коридор. Перед глаза- ми все плывет. Его окружают, расспрашивает, но он не в состоянии что-либо говорить. В ко- ридор выбегает девушка-стенографистка:
Вы так быстро перечисляли фамилии ваших товарищей, что я не успела записать… Вышел Александр Иванович Власенко, ждет, когда Туманов придет в себя. Спраши-
вает:
Что думаешь делать дальше? Может…
Возвращаться на материк, – не дал ему договорить Туманов. – Однозначно! Я – штурман дальнего плавания.
Александр Иванович Власенко тяжело вздохнул. Может быть, он сейчас в душе по- жалел, что поспособствовал освобождению Туманова. Как теперь выполнять план по до- быче золота?
Туманов словно прочитал его мысли:
Александр Иванович, не беспокойтесь. Ребята у меня надежные, головастые. Каж- дого можно поставить во главе бригады, не подведут.
Пообедав с Власенко в сусуманском ре- сторане, подняв рюмки за освобождение Ту- манова, поехали на прииск. Проезжая мимо КОЛПа, Туманов глазам не верит – на воро- тах плакат: «Сегодня досрочно освобожден Вадим Туманов!» Когда только успели? По- нятно, что больше не ради него повесили этот плакат, культурно-воспитательная часть не упускает случая поставить в пример всем известного, даже легендарного своим непо- виновением лагерному начальству заключен- ного: если, мол, такой честным трудом до- бился освобождения, то шанс есть у каждого. И сколько в тот день ни проезжали лагерей,
почти на каждом висел такой плакат. Туманов просит водителя остановить лесовоз у УРСа, где работает Римма, он не знает, как ей сооб- щить.
Но оказалось, что она уже все знает!
Теперь Туманов жил ожиданием, когда оформят все документы на освобождение, когда он наконец получит паспорт, когда снова увидит море, его душа была уже во Вла- дивостоке. На «Контрандье» дела шли не- плохо, шахты выполняли план, и для задерж- ки его на прииске, а значит, и на Колыме не было никаких причин, а он все медлил, раздумывая, устраивать свадьбу здесь и уез- жать во Владивосток с женой или на развед- ку лететь одному? Что-то подсказывало ему, что встреча с Владивостоком может быть не столь радужной. Сошлись с Риммой на том, что все-таки надо отправиться во Владиво- сток одному и осмотреться. Он уже был го- тов к отъезду, как вдруг его снова вызывают в Сусуман к Власенко и к начальнику горного округа Струкову.
Вадим Иванович, – взмолился Алек- сандр Иванович Власенко, – ты теперь воль- ная птица, мы не имеем права тебя держать, – но у нас к тебе великая просьба. В Западном управлении план по золоту проваливается. Выход один: есть одно интересное рудное месторождение в районе «Широкого» – Тан- келях. Содержание металла – пятьсот сорок граммов на тонну. Почти полтора килограм- ма золота на кубометр руды. Но отработка месторождения страшно затруднена залега- нием пласта, он уходит круто вниз. Никто, кроме тебя, его не сможет освоить. Было бы хорошо, если бы удалось выйти на уровень добычи восемь–десять кубов в сутки. Если честно, никто в точности не знает, сколько там золота…
Туманов слышал о проблемах Танкеля- ха и до освобождения даже подумывал, как с ними разобраться. Были даже мысли на- проситься туда, но это было тогда, когда он был пусть расконвоированным, но заключен- ным. Теперь все мысли были о Владивостоке, о море. У него не было никакого желания за- держиваться на Колыме, да еще ввязываться

в эту сомнительную затею. Танкелях – твер- дый орешек со многими неизвестными. За него могли браться только люди, готовые ри- сковать всем – заработком, репутацией, даже жизнью. Но отказать Власенко, которому он обязан своим освобождением, он не мог, и он понял, что не сможет уехать, пока не выпол- нит то, о чем его попросили люди, благодаря которым он оказался на воле.
Был уже сентябрь, выпал первый снег, дороги развезло, когда бригада стала пе- ребираться на Танкелях. С трудом затащи- ли на месторождение технику. И закипела работа. Мужики старались в полную силу и сверх ее, чтобы Туманов успел улететь к концу ноября, хотя никому не хотелось расставаться с ним. Задание было выпол- нено в срок с перевыполнением плана. На- чальство Западного горного управления не знает, как отблагодарить Туманова, и уже не решается больше его задерживать. Остается самое трудное – прощание с Риммой. Она должна поверить, что он вернется – пока сам не знает, когда. Прощание было по-ко- лымски коротким.
Ты надолго? – спросила Римма.
Не знаю, – честно сказал он.
Прилетел во Владивосток вечером. Над заливом Петра Великого стоял густой туман, сквозь него мерцали огни стоящих на рейде судов.
Туманов пытается прочитать их назва- ния, но не получается. Едет к своему вла- дивостокскому другу Косте Семенову, тоже понюхавшему лагерей, но он уже давно свое отсидел, вернулся снова на флот. Но, так как в торговый, совершающий рейсы в загранку, бывших заключенных не брали, он, дваж- ды судимый и оба раза реабилитированный, пошел в рыболовный – капитаном траулера. Все это Вадим знал еще на Колыме, но те- перь, сидя у Кости на кухне, с обостренным вниманием слушал, что пришлось тому вы- нести не меньше, а может, больше, чем ему. Утром Туманов собирался идти в Дальнево- сточное пароходство, в отдел кадров, где хоть кто-нибудь да должен помнить его. Но Костя спросил его:
А ты знаешь, кто теперь начальник от- дела кадров пароходства?..
Кто?
Костя молчал.
Кто? – повторил Вадим.
Тот самый Красавин, что клепал на тебя дело и арестовывал!
Они долго молча смотрели друг на друга.
После этого Туманов в Дальневосточное пароходство не пошел. Во-первых, он мог не сдержаться и одним ударом убить эту мразь, тогда опять одна дорога – в лагерь. А во-вто- рых, он понял на примере Кости, что на тор- говый флот дорога ему закрыта. Оказывает- ся, старые энкавэдэшные кадры продолжают вершить судьбы людей. Хоть возвращайся опять на Колыму. Но Костя его остановил:
Погоди, остынь. Что-нибудь придумаем. Через какое-то время он смог догово- риться с сахалинским руководством, что по гарантийному письму он возьмет Вадима на
свой траулер «Белорецк» штурманом.
Как в лагере Туманов мечтал о море! Как ждал того дня, когда окажется на палубе ка- кого-нибудь корабля, пусть даже маленького суденышка! И вот наконец свершилось, он штурман пусть всего лишь небольшого трауле- ра, но со временем, он уверен, все образуется. Но неожиданно уже на второй или третий день на палубе, пропитанной запахом свежей рыбы и морской травы, и особенно в каюте, он вдруг почувствовал себя потерянным и одиноким, словно его снова бросили в карцер, к тому же еще качающийся на волнах. Туманов не мог объяснить себе своего состояния, что было причиной жуткой тоски, какой, наверное, он не испытывал даже в лагере. Скорее всего, она была от неопределенности будущего. Его как-то пытался расшевелить Костя, но у него это плохо получалось, мало того, он сам впал в хандру, у него тоже впереди было мало пер- спектив, ему тоже снились по ночам белос- нежные лайнеры дальних плаваний.
Хоть за границу беги! – в сердцах бро- сил он в один из задушевных разговоров.
А что, Япония рядом, – неожиданно для себя поддержал его Вадим. – Я уже один раз пытался это сделать.

И он рассказал о своей попытке побега в Японию во время неудачного восстания на славном корабле имени рыцаря революции Железного Феликса.
Дальше разговоров, конечно, дело не по- шло, ни один, ни второй всерьез не отнес- лись к этой идее, и она вроде бы забылась, но вдруг неожиданно подвернулся случай, когда перед ними явно встала возможность бежать в иную жизнь. Однажды, находясь в море, они получили радиограмму о терпящем бед- ствие советском сейнере в нейтральных во- дах недалеко от Японии, и им предлагалось в числе других судов пойти на поиски. Ва- дим с Константином переглянулись: они без слов поняли друг друга, это был шанс уплыть в иную жизнь.
Наши пограничные катера не сразу бросятся нас догонять, потому как мы мо- билизованы на поиск терпящего бедствие судна, – выразил общую мысль Констан- тин. – Мы постараемся подойти как можно ближе к острову Рисири, а там японские па- трульные корабли непременно арестуют нас за нарушение границы, а мы не будем сопро- тивляться. А если нас успеют около японской границы перехватить наши пограничники, то у нас есть отговорка: мы оказались там, пы- таясь найти пропавший сейнер. Не мы пер- вые. Уже были случаи, когда наши моряки так попадали в Японию, а потом объявлялись где-нибудь в Австралии, в Канаде, в США, в Норвегии…
Они вошли в пролив Лаперуза. Перед глазами Вадима стояли сцены, как в трюме
«Феликса Дзержинского» готовили захват корабля, тоже планируя попасть в Японию. Но на этот раз все складывается наилучшим образом. Кто из экипажа траулера захочет, пусть возвращается на родину, а им с Костей хватит! С их лагерными анкетами ничего хо- рошего в стране с названием СССР не ждет, они убедились, что во всех отделах кадров страны сидели бывшие энкавэдэшники и ка- гэбэшники. Попробуем в тридцать лет начать жизнь сначала.
Но японцы или проспали их, или они японцам были принципиально не нужны.
Они несколько раз почти вплотную подходи- ли к острову, ходили кругами вокруг него, од- новременно искали хоть какой-то след про- павшего сейнера и в то же время пытались попасться на глаза японским погранични- кам, но никаких следов ни нашего сейнера, ни японских пограничных катеров, которым они готовы были сдаться, на горизонте не было. Было такое впечатление, что японские пограничники прятались от них. На острове виднелись огни небольших городков. Со- блазн причалить к берегу был столь велик, возможность остаться там казалась такой ре- альной, что Вадим с Костей долго стояли на мостике, не выпуская биноклей из рук. Вся команда непонимающе смотрела на них…
Полный назад! – вдруг скомандовал Костя. – Значит, как и Остапу Бендеру, не судьба нам ходить в белых штанах в Рио-де- Жанейро.
Они спустились в каюту.
Не нужны мы японцам, – усмехнулся Костя.
Всю обратную дорогу они угрюмо молча-
ли.
На Сахалине Вадим Туманов провел два месяца. К траулеру за это время он так и не привык. Он удивлялся самому себе: все ла- герные годы мечтал о море, а встретившись с ним, вдруг почувствовал, что оно для него уже чужое или он для моря чужой. Решение пришло неожиданно. После очередного воз- вращения в порт вечером он сказал Косте:
Спасибо тебе за то, что по-братски при- ютил и как-то скрасил мою невеселую после- лагерную жизнь, в лагере я представлял, что она будет сплошным раем. Не думал, что она будет такой беспросветной. Хоть иди на по- клон к лагерному начальству, чтобы снова за- брали за колючую проволоку. Какой-нибудь оказией доберусь до Владивостока, а оттуда через Хабаровск и Магадан снова на Колыму. Видно, добывать золото – это единственное, что я сегодня могу. В конце концов там меня ждет невеста, о которой я почти забыл.
Вернувшись в мае 1957 года в Сусуман, Туманов неожиданно для себя понял, чего ему не хватало в море. Страшно подумать:

оказалось, что, кроме Риммы, не хватало Ко- лымы, на траулере не было дня, чтобы он не вспоминал о ней, наверное, гораздо чаще, чем о Римме. И со всей душой снова врубил- ся в работу. На 14 июня назначили свадьбу. Но накануне начальник горного управле- ния Струков чуть не плача попросил срочно запустить новый мощный промприбор для промывки песка. Вечером в сусуманской столовой свадьба, а Туманов с раннего утра в болотных сапогах командует передвижкой компрессоров, расталкивает мешающие это- му заторы машин, которые то и дело перего- раживают дорогу. Кто-то просит его подойти к одной из легковых машин, стоящих в этом заторе. Кто там еще?! Весь в грязи, взлохма- ченный, злой, наклоняется к окну машины, а там на заднем сиденье – Римма! Надрыва- ют глотки шоферы, сигналят машины, а он стоит в клубах пыли перед своей невестой и, кажется, только сейчас вспоминает, что ве- чером у него свадьба. В глазах Риммы горечь и растерянность: неужели нельзя было от- проситься хотя бы на день свадьбы?!
Ты что, забыл?
Помню, успею.
Не стали даже обедать, чтобы до вечера успеть установить технику. На собственную свадьбу Вадим все-таки успел. Гостей собра- лось много: ее подруги, его друзья, районное начальство. Среди других тост поднял Игнат Матвеевич Шуренок, заместитель начальни- ка Западного горного управления. Седой, вы- сокий, плотный, с густым голосом, он начал свой тост с того, что сказал, что у него с Ту- мановым особое знакомство, о котором он не может всем рассказать.
Правда, Туманов? – всем своим груз- ным телом повернулся он к Туманову.
Туманов покраснел так, что это стало вид- но даже сквозь задубелый колымский «за- гар», выдавил из себя:
Правда…
А дело было так. Когда Туманов с Вань- кой Обрубышем и Валькой Смехом бежали из лагеря, они где-то под Нексиканом оста- новили, перегородив собой дорогу, легковую машину «Победа». В машине оказались, как
потом выяснилось, заместитель начальника Западного горного управления Игнат Матве- евич Шуренок и Вера Ивановна Лопаре- ва – главный бухгалтер прииска им. Фрунзе. Ванька Обрубыш распахнул водительскую дверь, Шуренок выдернул из кобуры писто- лет, но воспользоваться им не успел, Обру- быш вырвал его у него и занес руку с писто- летом для удара, но Вадим успел перехватить его руку:
Вань, – говорит он, – с ума сошел? Сей- час нас и так ищут, а за пистолет вообще всю Колыму на ноги поставят.
Обрубыш неохотно вернул Шуренку пи- столет, но предварительно вынул из него обойму. Туманов в суматохе не успел заме- тить, когда Валька Смех успел забрать у Веры Ивановны деньги, и они отпустили машину. Потом, уже расконвоированным, Туманов не раз встречался с Верой Ивановной и, чтобы как-то загладить ту историю, подарил ей зо- лотые часы.
Свадьба была по-настоящему веселой, ничем не была омрачена, и это выглядело обещанием новой, радостной жизни. Вспо- миная Владивосток, Вадим был благодарен японским пограничникам, которые не за- держали или не хотели задерживать их с Ко- стей. Было приятной неожиданнностью, что сусуманские власти решили дать молодым в районном центре двухкомнатную квартиру. Причем в доме, заселенном по преимуществу начальством.
Как потом узнал Туманов, в этой кварти- ре до них жил заместитель начальника поли- туправления Западного управления лагерей. Туманову показали квартиру, молодые всели- лись в нее, не задумываясь о формальностях, и, наверное, через месяц им напомнили, что нужно получить ордер и прописаться. Рим- ма отправилась за ордером к председателю райисполкома. Прочитав, на чье имя выпи- сан ордер, тот отказался его подписывать, заявив, что такую комфортабельную квар- тиру держали пустой для людей, куда более достойных, чем Туманов. Вернувшись с ра- боты, Туманов застал Римму плачущей. Она долго не могла объяснить, в чем дело, сквозь

рыдания повторяя словосочетание «для более достойных».
Туманов в бешенстве набирает номер те- лефона райкома партии и просит соединить с первым секретарем. Помощник, взявший трубку и хорошо знающий о хорошем отно- шении первого секретаря райкома к Тумано- ву, беспрекословно соединяет. Вадим слышит голос первого секретаря:
В чем дело? – недовольно спрашивает он помощника. – Вы же знаете, что идет со- вещание!
Борис Владимирович, – опережает по- мощника Вадим, – это Туманов, мне надо срочно Вас увидеть.
Если срочно, приезжай.
К приезду Туманова совещание закончи- лось. Волнуясь, Туманов рассказал первому секретарю райкома историю с ордером. Тот вызывает к себе председателя райисполкома и при Туманове ему говорит:
Я не знаю Ваших критериев оценки лю- дей, у нас все люди достойные, но наиболее достойны те, кто лучше работает. Вы не со- гласны?
Абсолютно с Вами согласен, Борис Вла- димирович!
Почему же Вы не выписали ордер Тума- новым?
Мы это сделаем.
Завтра Вы лично принесете Тумановым ордер. Вам ясно?
Ясно.
Позже, когда Туманов вспоминал о Ко- лыме, о людях, окружавших его там, поче- му-то чаще вспоминалась не эта или подоб- ная ей истории, а один эпизод колымской жизни, к которому он часто возвращался в разговорах с женой. Их сыну, тоже Вадиму, было два года, когда он заболел, и врачи по- советовали кормить его куриным бульоном. Можно себе представить, какой редкостью тогда на Колыме была курица. Друзья им где- то добыли живого цыпленка. Живого! Но как его зарезать? Казалось бы, чего проще. Во- круг столько бывших лагерников, на совести многих убийства. А вот отрубить голову цы- пленка никто не хотел.
По весне Туманова просят перебраться на прииск им. Фрунзе, он несколько лет ста- бильно не выполняет план. Туманов собира- ет новую бригаду, в нее вошли, прежде всего, те, кто с ним работал еще в лагере и уже имел опыт работы на «Контрандье», «Челбанье», Танкеляхе. Сезон нужно использовать в пол- ную меру не только ради выполнения плана, Туманов словно хочет доказать, может, пре- жде всего, самому себе, что может сделать свободный человек. Каждый день в напря- женном ритме, ни одного часа простоя. Все продумано так, чтобы промприборы и техни- ка работали круглосуточно, не останавлива- ясь. Вадим, как и прежде, перестроил работу на участке по-своему. К примеру, на участке работают 20 бульдозеров. Раньше было как: подходит время обеда – глушат моторы, один час все обедают. В результате в сумме один бульдозер фактически сутки простаивал. Туманов поменял схему. Чтобы бульдозеры в течение дня не простаивали ни минуты, на время обеда и в любых других случаях стали подменять бульдозеристов рабочими ремонт- ной группы. Бульдозеристы обедают, а тех- ника продолжает работать. Помимо этого, бригада Туманова впервые применила так на- зываемую короткую подачу песков на пром- приборы. По принятой технологии пески по- давались с расстояния от 120 до 200 метров. Видимо, так было удобно подавать золото- носные пески в каком-то конкретном случае, на конкретном месторождении, но это стало обязательным правилом для всей золотопро- мышленности Колымы, а может, и страны, отступление от этой нормы считалось се- рьезным нарушением. Туманов предложил, чтобы плечо подачи песков не превышало 40 метров. Это ломало прежде принятую тех- нологию золотодобычи всего «Дальстроя». Позже, когда уже бригада Туманова будет работать на прииске «Горном», прокуратура потребует расследования: каким образом ей удается при больших объемах работ сжигать так мало дизельного топлива? Подозревали, что топливо бригада ворует. На прииск при- слали целую бригаду следователей. След- ствие продолжалось около года. Закончилось

это тем, что горным управлением была разра- ботана рекомендация всем приискам управ- ления, а потом всего «Дальстроя» перейти на тумановский метод работы.
Руководство геологических и горных управлений, прежде всего, Ази Хаджиевич Алискеров – знаменитый на Колыме чело- век, его именем потом назовут один из при- исков, – относились к Туманову и его бри- гаде, как это точнее сказать, ласково, что ли. Потому что она была палочкой-выручалоч- кой в прорывных случаях, и ее то и дело пе- рекидывали на прииски, требующие быстрой нарезки шахт.
Еще в лагере бригада Туманова за сут- ки проходила под землей двумя забоями по 36 метров. Ни до нее, ни после никому не удавалось разрабатывать золотоносные ме- сторождения такими темпами. Не потому что бригада была оснащена лучше других бригад. В условиях административно-бюро- кратического сумасшествия в стране брига- да впервые попытались руководствоваться не закостенелыми инструкциями, а здравым смыслом, и при этом брать на себя ответ- ственность. Туманов видел, как это выпрям- ляет вчера еще опущенных ниже ватерли- нии людей, уставших от бестолковщины, от глупых распоряжений, бессмысленной регламентации. Он был уверен: помоги че- ловеку проявить себя, он станет личностью, даже за колючей проволокой внутренне сво- бодным человеком. Туманов надеялся, что у него будут последователи, но все же он не предполагал даже, что его принципы хо- зяйствования со временем станут базовыми при создании не только золотодобывающих старательских артелей, но и дорожно-стро- ительных кооперативов, других новых про- изводственных образований – элементов будущей экономики России. И он, конечно, предполагать не мог, что это будет стоить ему огромных лишений.
В 1957 году на прииске имени Фрунзе Ту- манов смог осуществить свою давнюю мечту, родившуюся в лагере: на базе своей брига- ды организовал первую в стране самостоя- тельную золотодобывающую старательскую
артель. Назвали артель – «Семилетка». На- звание навязали сусуманские власти, но Ту- манов не стал спорить, во-первых, он не знал фамилии человека, именем которого хотел бы назвать артель, тогда в тюрьме, избитый до полусмерти, не удосужился спросить, чего потом, часто вспоминая его, не мог простить себе, он знал только две его лагерные кли- кухи: Илья-Пророк и Последний Мамонт. А во-вторых, надо еще было доказать жиз- неспособность артели, да и в конце концов дело было не в названии, хотя в дальнейшем все его артели будут называться по географи- ческому названию местности, в которой они будут работать. В сущности, америк он не от- крывал, это было возрождением старинной, исконно русской формы хозяйствования, суть которой ему вкратце объяснил тот заклю- ченный с двумя кликухами. Старательскими артелями, говорил он, была построена при царе-батюшке за короткий срок и малым ко- личеством людей и Великая Транссибирская магистраль. Впрочем, и колхозы, говорил он, по идее, как бы предполагали такую форму хозяйствования, но на деле представляют собой нечто противоположное. Записанные в Примерном уставе колхоза принципы хо- зяйствования: коллективная собственность, самоуправление, демократическое решение всех вопросов – существовали и существуют только на бумаге. На самом деле под прикры- тием колхозов бытует доведенная до крайно- сти форма крепостничества. Но помещики в большинстве своем заботились, в отличие от большевистской власти, о своих крестья- нах, потому что они их поили и кормили, большевики же превратили колхозы, по сути, в типичные концлагеря по месту жительства, только без колючей проволоки, лишив кол- хозников паспортов, тем самым лишив их возможности уезжать, а точнее, бежать из колхозной деревни.
Я верю, – говорил тогда лежащему на бетонном полу избитому Туманову старый зэк с довоенным стажем с кликухами Илья-Про- рок и Последний Мамонт, – придут иные времена, даст Бог, к власти рано или поздно придут иные люди, которые, отринув боль-

шевизм, прежде, чем идти вперед, оглянут- ся назад, и тогда, может, вспомнят, должны вспомнить старую, проверенную веками рус- скую артель, не просто как форму хозяйство- вания, а в то же время как форму народной нравственности. Должны вспомнить! На пер- вых порах именно она может вытащить стра- ну из стоячего вонючего болота, в которое ее затащили большевики. Я давно присматри- ваюсь к тебе, в тебе есть стержень, порядоч- ность не стадного, а общинного, артельного человека. Может получиться так, что ты по какой-нибудь причине не сможешь вернуть- ся на море, всякое может быть, тогда вспом- ни про старинную русскую артель. Она мо- жет тебя спасти, а вокруг тебя спасутся сотни и тысячи. И если тебе удастся ее возродить, не меняй ее названия, пусть не смущает тебя шелуха, которая прилипла к ней при больше- вистской власти. А я благодарно посмотрю на тебя оттуда, – показал он на Небо. – И ты почувствуешь это…
Смысл задуманной Тумановым артели был в хозрасчете и полной самостоятельности ее, она должна сама решать, какую технику и в каком количестве закупать, как планировать работу, как оплачивать труд, отпускные, боль- ничные. От государства требуется одно – от- вести артели участок. И артель согласна, что платить ей будут не по трудодням, а только за сданное артелью золото.
Отношение к тумановской артели было двойственным. С одной стороны, она были выгодна для власти возможностью занимать освобождающихся из лагерей людей, не име- ющих семьи и дома, не знающих, куда прит- кнуться, податься. Причем практически не требовалось вложений в социальную сферу, в результате добываемое артелью золото ока- зывалось намного дешевле, чем добываемое государственными предприятиями. С другой стороны, власти чувствовали, что артельная форма организации труда может поставить под угрозу существование малоэффектив- ных государственных предприятий и, зна- чит, со временем и самого так называемого социалистического государства. Власть это не могло не тревожить, ее раздирала надвое
создавшаяся ситуация, с одной стороны, она не хотела отказаться от дополнительного, тем более гораздо более дешевого золота, с дру- гой стороны, она понимала, чем чревато мас- совое развитие артелей, а пример Туманова, несомненно, повлечет за собой других, и со временем артельная форма хозяйствования может перекинуться и в другие сферы народ- ного хозяйства, тогда этот процесс не оста- новить. И уже в недалеком будущем, уже не имея возможности и в то же время не желая наложить полный запрет на возникающие по типу тумановской артели, государство будет стараться всячески прижимать их, стараясь доказать, прежде всего, самому себе их эко- номическую неэффективность. У них, начи- ная с тумановской, золото будут покупать по расценкам значительно ниже тех, какие были установлены для государственных предпри- ятий. Артелям будут, как правило, отводить отработанные или невыгодные для государ- ственного предприятия из-за малого содер- жания золота или удаленности от дорог и че- ловеческого жилья участки.
Но пока государство, кажется, находилось в счастливом неведении по поводу будущего тумановской артели. Может, считало, что она по-прежнему находится за колючей прово- локой, а за колючей проволокой все можно, лишь бы давала золото. Работу тумановской артели часто сдерживала медлительность шурфовочных и буровых геологических раз- ведок. Чуть ли не как правило, возникали расхождения, иногда значительные, пред- варительных расчетов разведки с факти- ческими результатами добычи. Это навело Туманова на мысль применить бульдозеры в разведке: вместо длительных по времени и многозатратных шурповочных и буровых разведочных работ разрезать россыпь буль- дозерными траншеями, с последующей про- мывкой крупнообъемных валовых проб на промприборах. Затраты оправдывал попутно намытый металл. Нововведение полностью оправдало себя. Раньше при разведке геологи бурили шурфы, производили взрывы, про- ходили вручную пустую породу до коренных пластов и начинали лотком промывать пе-

сок, чтобы определить, насколько он богат золотом. Чтобы промыть один кубометр пе- ска, опытному промывальщику нужно было за день прополоскать от 170 до 200 лотков. На разведку и оконтуривание месторождения уходили месяцы и даже годы. Передав ме- сторождение производственникам, геологи интересовались, соответствуют ли прогнозы реальному намытому золоту? И расчеты ча- сто расходились с действительностью.
Бульдозер же способен пройти траншею за два-три часа и в сутки сделать несколько траншей. Тем временем быстро устанавлива- ется промывочный прибор и начинают пода- вать на него песок, и тут же возникает полная ясность о мощности песка, о содержании в нем золота, и, не откладывая времени, мож- но приступать к вскрыше всего участка. У ге- ологов масса времени уходила на подготовку к первой промывке. А тумановцы начинали с нее. Это многократно повышало рента- бельность всех работ. Неожиданно возникла проблема: против вскрышной разведки буль- дозерами восстали геологи. Дело в том, что их работа оценивалась по указанному ими приросту золотых запасов, а тут они оказы- вались ни при чем, артель все делала за них. Артель в считанные дни производила развед- ку месторождения и параллельно три промы- вочных прибора намывали каждый день по 10 килограммов золота, то есть получалось, что одновременно с разведкой производи- лась и добыча золота. По узаконенной тех- нологии, заложниками которой оказались геологи, надо месяцами ждать, пока они про- изведут разведку и согласуют с разными ин- станциями все свои бумаги. Геологи писали протестные письма в объединение «Северо- востокзолото», еще куда-то, формально они были правы, но остановить артель Туманова было уже невозможно. Кто возьмет на себя смелость остановить ежедневное и беспере- бойное поступление в Гохран десятка кило- граммов золота? Попытайся кто-либо оста- новить работу артели, он наверняка предстал бы перед судом если уже не как «враг наро- да», то, по крайней мере, как вредитель. Уж Туманов-то знал психологию власти и мог
прогнозировать ее поведение. И потому на первых порах Туманов был спокоен. Он знал, что в данном случае власть молчаливо вста- нет на его защиту, при этом не беря на себя никакой ответственности. Но выход из поло- жения нужно было искать, потому как геоло- гов тоже нужно было понять.
В этом споре с геологами, как и во мно- гих других технических спорах, у Туманова часто оставалось единственное неоспори- мое доказательство своей правоты – добытое золото. Государство было ненасытным, не умея хозяйствовать или хозяйствуя по иде- ологическим, противоречащим простой ло- гике принципам, оно затыкало золотом свои многочисленные прорехи, списывать нищету своих подданных на недавно окончившуюся войну было уже трудно, на пятки наступали 60-е годы. В 1960 году артель вскрыла буль- дозерными траншеями ранее не разведанное месторождение на 329-м километре печально знаменитой Колымской трассы. Оно оказа- лось очень богатым. Артель Туманова за сутки намывала до 14 килограммов золота. Геологи снова остались в стороне. Они обвинили ар- тель во всех смертных грехах, скандал разра- зился с новой силой. Они забросали магадан- ские власти ворохом жалоб. Наверное, это закончилось бы новыми уголовными делами, если бы первый заместитель председателя Магаданского совнархоза Березин и обком партии не нашли устраивающий обе стороны выход из положения: прирост запасов, кото- рый дала артель, отнести к результатам рабо- ты геологов, а промывку золота продолжать в счет артели. Кончилось это тем, что бульдо- зерная траншейная разведка месторождений впоследствии стала широко использоваться на золотых, оловоносных и алмазных россы- пях Якутии. Начальник геологоуправления республики Бредихин быстро оценил все преимущества нового метода геологоразвед- ки и сделал все от него зависящее, чтобы этот метод нашел распространение. Со временем этот метод будет официально признан и уза- конен в инструкциях Министерства геологии СССР как траншейный способ разведки не- глубоких россыпей.

Работа на прииске имени Фрунзе была напряженной. Дело было не только в пла- не. Нужно было доказать жизнеспособность артели как таковой. Многое придумывалось на ходу, чтобы потом, преодолев сопротивле- ние, стало нормой. Туманов возвращался до- мой только поздним вечером, часто не ужи- ная, падал на кровать и мгновенно засыпал. Утром Римма говорила ему, что он только успевал ей сказать:
Как на свете жить хорош…
Слово «хорошо» он уже не мог договорить до конца – уже спал!
В 1962 году на Сентябрьском золотонос- ном месторождении артели Туманова отвели участок с богатыми по заключению геологов залежами золота, а заключение не подтвер- дилось, мощность золотоносных песков ока- залась всего в 10–15 сантиметров – крайне тонкий золотоносный пласт, хотя и с высокой концентрацией золота, но планового количе- ства золота на этом участке было не набрать. Но это стало понятно, только когда началась промывка. Два месяца артель работала почти впустую, уже кончался сезон, а артель сдала всего 30 килограммов золота. Под угрозой был план всего Западного управления. Недо- брожелатели наверху стали поговаривать, что причиной создавшегося положения артель- ная форма труда, стоит ли артели в будущем давать такие большие участки, а может, и во- обще отказаться от ее услуг, хотя всем было ясно, что виноваты, ошиблись геологи. Надо было спасать положение.
На ум Туманову приходили разные ва- рианты, но на осуществление их просто не хватает времени. Самым заманчивым был давно отвергнутый всеми проект разработки богатого месторождения, которое находи- лось под руслом реки Оротукан недалеко от речки Загадка, рядом с лагерем с одноимен- ным названием. Туманов посоветовался со специалистами-маркшейдерами. Они в один голос заявляли, что отработать это место- рождение артель не сможет, потому что это практически невозможно, иначе оно дав- но было бы разработано. Технический совет управления тоже единодушно заявил, что это
авантюра, связанная с угроблением техники и смертельным риском. Туманов еще раз со- брал на совет свою артель, подчеркнув, что в решении техсовета есть строчка о смертель- ном риске, а это пахнет перспективой снова попасть в соседнюю с месторождением «За- гадку», в недалеком прошлом один из самых страшных колымских лагерей. Проголосо- вали единогласно: рискнуть, дело было не в возможности хорошо заработать, а в чести артели. Но сомнения все-таки оставались, тем более что голосование проходило не на месте будущего боя с природной стихией, некоторые представляли положение вещей только понаслышке.
Тогда Туманов привез своих бульдозери- стов, от которых зависело все, на берег Оро- тукана.
Мужики стояли напротив Туманова полу- кругом, и он показал на бурлящую за его спи- ной реку, под дном которой лежал буквально золотой клад:
Смотрите, решайте… Скажу откровен- но: положение – хуже быть не может. Риск огромный…
Мужики смотрели на реку, молчали. Тогда Туманов пояснил:
Там, под руслом реки, большое золото, о нем знают давно, несколько десятилетий, но, чтобы подступиться к нему, нужно на этом участке направить реку в другое русло.
Он смотрел в лица своих единомышлен- ников, они по-прежнему молча смотрели в бурлящую перед ними стремнину.
Ну и что? – наконец прервал их молча- ние Туманов.
Сделаем, – он уже не помнил, кто ска- зал это, остальные согласно молча кивнули.
Ну – тогда решили, пути назад нет! Сомневаясь, достаточно ли будет имею-
щихся в артели двадцати пяти бульдозеров, Туманов попросил директора Оротуканского ремонтного завода Виктора Вяткина и глав- ного инженера Владимира Хавруся помочь с пятницы до понедельника своей техникой. Надеялся, что они ему не откажут: артель для завода выполнила большой объем трудоем- ких горных работ. По расчетам Туманова, им

требовалось дополнительно еще бульдозеров пятнадцать.
В несколько дней приготовили все, что необходимо было для работы. В пятницу, под День строителя, перебросили бульдозе- ры, всего больше сорока, к месту, как кто-то назвал, Бородинской битвы. Вяткин и Хав- русь под личную ответственность Туманова дали двадцать бульдозеров, которые в поне- дельник нужно было вернуть. Поставили на берегу палатки, столовую, устроили времен- ный склад горюче-смазочных материалов и походную ремонтную мастерскую. Особая статья: Туманов приказал купить как можно больше чая, – чтобы он, крепко заваренный, круглосуточно стоял в ведрах, как и чифирь, лагерный наркотик, дающий возможность даже смертельно уставшему человеку про- должать работать.
По взмаху руки Туманова сорок четыре бульдозера с оглушительным ревом спусти- лись к реке…
Непрерываемый ни на минуту рев над рекой стоял трое суток. Трое суток моторы бульдозеров не выключались. Через каждые 12 часов бульдозеристы передавали бульдо- зеры из рук в руки. Река постепенно медлен- но пятилась вверх по течению и со временм поднялась по склону сопки на четыре метра, войдя наконец в заранее подготовленное для нее новое русло. Казалось: победа!
Но вдруг все усиливающимся напором воды в одном месте прорвало созданную на пути реки плотину, и огромный вал воды об- рушился на уже освобожденное дно, и буль- дозеры не могли удержать бешеный напор реки. Гусеницы бульдозеров уже были под во- дой, а она все прибывала, увеличивая шири- ну прорыва. На лицах людей растерянность, близкая к панике. Еще минута-другая, и вся работа будет насмарку. Тогда Туманов при- казывает завалить в прорыв два бульдозера, а другим бульдозерам – завалить их породой, и река постепенно отступила…
Отобранное у реки месторождение артель разрабатывала два месяца. На нем было добы- то больше 700 килограммов золота – и снова артель по выполнению плана из последней
стала первой. Годовой план был намного пе- ревыполнен. В случае провала, без сомнения, Туманова ждало уголовное дело, теперь же объединение «Северовостокзолото» обязало главных инженеров приисков побывать на реке и изучить уникальный опыт, как отра- батываются русловые месторождения. Потом этот метод разработки подрусловых место- рождений войдет в практику под названием
«Панамский канал».
Да, если бы затея Туманова с отводом реки в новое русло провалилась, Туманова, без со- мнения, судили бы. Но, оказалось, что и его громкая победа, прогремевшая на всю Колы- му, стала основанием для заведения очередно- го уголовного дела. Предметом его послужили два заваленных в плотину бульдозера, хотя они были собственностью артели, а не государства. На сей раз Туманов к заведению на него уголовного дела отнесся внешне спокойно, как говорил, что он настолько привык к заве- дению все новых и новых уголовных дел, что если по какой-то причине несколько месяцев не заводилось какого-нибудь нового дела, то ему и его мужикам в артели начинало казать- ся, что чего-то в жизни не хватает… Но, ско- рее, это была скрытая бравада, каждое такое
дело стоило нервов.
И на этот раз со временем все вроде бы успокоилось, на защиту встало руководство объединения «Северовостокзолото», но не прошло и месяца, как главный инженер Оро- туканского ремонтного завода Хаврусь, кото- рый тогда выручил его бульдозерами и к ко- торому он зашел по каким-то делам, как бы между прочим, спросил:
Ты читал сегодняшнюю «Магаданскую правду»?
Да хватит бы петь нам дифирамбы, – отмахнулся Туманов. – Ни к чему так часто писать про артель, привлекать к ней внима- ние, как бы боком это не вышло.
Да нет, там не дифирамбы, – усмехнул- ся Хаврусь. – Вот читай… – Он ткнул паль- цем в статью, которая называлась: «Кому до- веряют золото».
Публикация Туманова взбесила. Оказа- лось, что прежние заводимые на него дела

и всевозможные пасквили не прошли да- ром, обида копилась в душе, и теперь вот все выхлестнулось наружу. Он тут же поехал в Магадан, в горное управление.
Да успокойся ты! – говорили ему там. – Мало ли что и о ком пишут. Вот и о нас не- давно написали, что мы понастроили для себя в Рязани квартиры, хотя это официаль- но разрешено, куда-то мы должны ехать по выходе на пенсию. Не обращай внимания!
Но успокоиться Туманов не мог, успо- коиться не дали, все оказалось куда более серьезнее, чем он предполагал. Ладно бы автором статьи был какой-нибудь заказной журналист, но автором ее был заместитель прокурора Магаданской области Анатолий Бобров. Много лет спустя он разыщет Тума- нова в Москве и извинится за ту статью.
А Вы знаете, – добавит он радостно, – методы Вашей старательской артели легли в основу моей диссертации. Теперь я канди- дат экономических наук!
Туманову ничего не оставалось, как толь- ко поздравить его.
Противники артельной формы хозяйство- вания становились все активнее. По их «сигна- лам» от артели требовали бесконечные справ- ки, сводки, отчеты, объяснения. Только одни следователи закрывали дело за отсутствием со- става преступления, как их сменяли другие. Но найти повод для серьезных обвинений против Туманова им долго не удавалось.
Тогда к Туманову решили подъехать с дру- гой стороны. В начале 1964 года против Ту- манова возбудили уголовное дело за «рас- пространение заведомо ложных сведений, порочащих руководителей партии и государ- ства». Раз не получилось снова бросить его за решетку по экономической статье, кто-то ор- ганизовал донос в КГБ, что в кругу своих ар- тельщиков Туманов не раз рассказывал анек- доты о Хрущеве. Началось следствие. Через день, через два вызывали на допросы. Тума- нов допускал, что во время какого-то обеден- ного застолья он пересказал где-то услышан- ный анекдот. Но на самом деле тогда у него еще было уважение к Хрущеву: за разобла- чение культа личности Сталина, хотя Тума-
нов догадывался, что у Хрущева самого руки были по локоть, а может и выше, в крови, за массовую реабилитацию невинно пострадав- ших, в том числе и его, Туманова, он не подо- зревал тогда, что сам еще не реабилитирован, справка об освобождении и снятии судимо- сти, оказывается, еще не свидетельствовала о реабилитации. Уважал за программу жи- лищного строительства, когда сотни тысяч людей впервые после войны переселились из бараков в пятиэтажные дома, которые потом назовут хрущевками, хотя идея массового возведения таких дешевых крупнопанельных домов, как потом узнает Туманов, принадле- жала Маленкову.
Где-то в середине октября снова вызвали на допрос. Уже знакомые ему до боли и обыч- но подчеркнуто официальные подполковник Тарасов и капитан Карачинский неожиданно встречают его с улыбкой:
Везучий ты, Туманов, – говорит под- полковник Тарасов.
Туманов ничего не может понять, пожи- мает плечами…
Хрущева вчера сняли!..
Судя по всему, они не очень-то пережива- ли по этому поводу.
Артель как новая, а на самом деле старая форма хозяйствования оказалась в призме взаимоисключающих интересов коммуни- стической идеологии и реальной экономики. Высшему магаданскому руководству, головой отвечавшему за план по золоту, было не до принципов марксизма-ленинизма, благодаря которым некоторые из магаданских началь- ников оказались здесь, на Колыме. Вместе с трезвомыслящими производственниками они, как могли, на всякий случай особо не за- свечиваясь, поддерживали артельное движе- ние. Но у средних и мелких чиновников, на- ходящихся к тому же в плену всевозможных строгих спускаемых сверху инструкций, чья- то способность в тех же условиях, что и госу- дарственные предприятия, работать произ- водительнее и зарабатывать в разы больше, вызывала резкую неприязнь, доходящую до ненависти. Использовали самые различные способы, вплоть до самых гнусных, чтобы

скомпрометировать нарождающееся артель- ное движение.
В 1967 году Магаданская прокуратура за- вела на Туманова новое уголовное дело. По- водом послужили дизельные двигатели, ко- торые Туманов взял в Сусумане в обмен на свои, сданные на капремонт. Это была обыч- ная на приисках практика, когда требующее капитального ремонта оборудование меняют на чье-то уже отремонтированное раньше срока, а после ремонта твоим оборудованием временно пользуется кто-то другой. Делалось это и отчасти от того, что купить новые ди- зеля было невероятно трудно. А в Сусумане на складе лежали несколько дизелей, предна- значенных для отправки через месяц-другой на Чукотку, и на складе решили: пусть они поработают у Туманова до срока отправки, а к этому времени, может, отремонтируют его дизели.
По чьей-то наводке прокуратура тщатель- но искала в артели Туманова криминал, но для предъявления обвинения не было ника- ких оснований. Тогда попытались вменить Туманову в вину взятку, кто даст такое доро- гое оборудование, как дизели, на время без взятки? Но доказать не смогли, потому как никакой взятки не было. А такое понятие, как взаимовыручка в производственных, то есть в государственных интересах, прокура- туре было непонятно.
Дело вел магаданский следователь Юрий Давыдович Сашин. Туманов на всю жизнь запомнил его. Не сумев сфабриковать дело, он тем не менее стал распространять слухи о неизбежном скором заключении Туманова снова в лагерь. Сашин напоминал Туманову владивостокского Красавина, устроенного властью после увольнения из КГБ, – такие ценные кадры не бросают на улице, они еще могут пригодиться, – начальником отдела кадров Дальневосточного пароходства. Са- шин, чтобы взять Туманова на крючок, взял с него подписку о невыезде, хотя отлично знал, что в Магадане Туманов не прописан и приехал в город всего на два дня и ночует у знакомых, а на другой день, торопясь, что- бы Туманов вдруг не успел уехать, подписал
ордер на его немедленный арест, как на лицо без определенного места жительства, то есть инкриминирует ему бродяжничество. Ту- манова арестовывают 31 декабря прямо на улице – в тихий и красивый предновогод- ний снегопад… Новый, 1968 год он встре- чает в магаданской тюрьме. И не может по- здравить Римму с Новым годом, позвонить ей в Пятигорск, куда она два с лишним года назад уехала с сыном по состоянию здоровья и по настоянию врачей: туберкулез, суровый колымский климат сломал ее. Не дождав- шись его звонка, наверное, сходит с ума.
Коротая новогоднюю ночь на тюремных нарах, он долго ломал голову, откуда у Саши- на такая неприязнь к нему, граничащая с не- навистью? Не пересекались ли они где-ни- будь? Не задел ли он каким-либо образом его больное самолюбие? Перебирая в памя- ти поездки в Магадан, Туманов стал кое-что припоминать. Однажды в ресторане, где он сидел с друзьями, завязалась драка. К нему подскочили незнакомые люди, но, видимо, знающие его:
Туманов, помогите, избивают…
Кого? – спросил он, со своим лагерным прошлым без особой нужды он старался не встревать в такие дела, недолго заработать новый срок.
Сотрудников областной прокуратуры.
На своем жизненном пути он так часто встречался с сотрудниками прокуратуры раз- ных уровней, что нельзя было сказать, что он благоговейно относился к ним.
Им и карты в руки, – усмехнулся он в ответ, – пусть вызывают милицию и разбира- ются сами.
Может, среди пострадавших в той драке был Сашин? Вроде бы тогда мелькала такая фамилия? За что же Сашина тогда били? Не- ужели специально подстроенный под ново- годнюю ночь его арест – акт сашинской ме- сти?
За два часа до Нового года в камеру вхо- дит капитан внутренних войск. В кителе, без головного убора, на носу пенсне, словом, интеллигент. Похоже, вышел из кабинета размяться. Все четверо обитателей камеры,

в том числе Туманов, как положено, встали. Лицо капитана налито кровью, он заранее полон злобы, шарит глазами по подслед- ственным, не зная, к кому придраться.
Вы почему все в пальто? – наконец на- шел он, к чему придраться
Кто-то робко ответил:
Холодно, гражданин начальник.
Я вот в кителе, и мне не холодно! Туманову бы промолчать, но он не сдер-
жался:
Вы зашли на минуту, а нам ночевать.
А Вас я не спрашиваю!
Вы всех спросили, я ответил…
Выйдите в коридор!
Туманов вышел в коридор. Потом Тума- нов придет к выводу, что он попал в специ- ально подстроенную ловушку, скорее всего, Сашиным, что капитан заранее знал, что именно Туманов не останется бессловесным. Капитан сквозь зубы злобно процедил:
Тебе, Туманов, я найду теплое место!
Я тебя давно знаю, еще по Беличану!
Капитан явно провоцировал на скандал, и это у него получилось, нервы у Туманова уже до этого были напряжены до предела, а тут в глазах у него потемнело.
За долгую свою лагерную жизнь каждый раз, входя впервые в кабинет нового следо- вателя, едва на него взглянув, Туманов всегда сразу понимал, чувствовал, как следователь настроен по отношению к нему. И сейчас, глядя в звериные от ненависти глаза капита- на, – он почему-то не помнил его по Бели- чану, хотя помнил всех, подобных ему, – он сразу понял, что перед ним редкая мразь, обозленная, ненавидящая его неизвестно за что. И Туманов сорвался, дал волю своей ненависти к этой мрази и ко всем тем, кого он сейчас олицетворял: Сталин умер, а они остались, притаились, как крысы, и мстят ка- ждому, кто попадет на их пути, при Сталине он, наверное, был бы уже майором, если не подполковником, а тут хорошо, что вообще не выгнали из органов, как многих других. И Туманов обрушил на него всю лексику, ко- торой научился за восемь с половиной лет колымских лагерей, хорошо, что не ударил.
Капитан в ответ злобно и довольно улыбал- ся, он добился, чего хотел, главное, что все это слышали два свидетеля-надзирателя, по всему, не случайно отирающиеся в коридоре. Туманова увели в холодный карцер. Он простоял там часа четыре: ни лечь, ни сесть, Наконец слышит шаги, дверь открывают, капитан с надзирателем ведут его куда-то по коридору, оказалось, к начальнику тюрьмы.
За столом хмурый подполковник. Выслушав капитана, он говорит ему:
Вы свободны.
Капитан неохотно выходит, они остаются вдвоем.
Садитесь… – начальник тюрьмы указал на стул.
Туманов присел. Они молча смотрят друг на друга. Туманов – злой, подполковник – хмурый.
Туманов, Вам нужно думать, как вы- браться из дерьма, в которое Вы попали, а не конфликтовать с разными идиотами… – Я Вас хорошо знаю, мне о Вас рассказы- вал начальник политуправления Васильев… К сожалению, я Вам ничем не могу помочь.
Туманова обратно уводят, но не в карцер, а в камеру. А два дня спустя увозят в крытой машине в поселок Среднекан, где в послед- нее время работала тумановская артель.
Судебное заседание проходит в прииско- вом клубе. Друзья Туманова пригласили из- вестного адвоката аж из Днепропетровска. Ознакомившись с делом, он говорит, что за отсутствием состава преступления однознач- но должен быть оправдательный приговор, но, учитывая мощное давление на суд не только областной прокуратуры, но, видимо, и кого-то повыше, иначе бы давно отпусти- ли, скорее всего, найдут форму приговора, чтобы осудить, но таким образом, чтобы тут же, в зале суда, освободить из-под стра- жи. Одним словом, цель – унизить, проу- чить Туманова, поставить на место, дать ему знать, что он не только под Богом ходит, но и по-прежнему под прокуратурой. Весь суд, по мнению адвоката, займет не больше часа.
Но все оказалось гораздо сложнее, проку- рор настаивал на реальном сроке, вспомнил

восемь с половиной лет лагерей, побеги, на- лет на сберкассу, словно не было у Туманова послелагерной жизни. Суд продолжался три дня. Все это время прииск не работал, ба- стовал. В клуб набилось не только население Среднекана. Приехали районные руководи- тели из Сусумана, приисковое начальство. Приехали руководители артелей со всей Ко- лымы, к тому времени их было уже девять. У клуба стояли полтора десятка «Волг», в том числе из Магадана. В зале стоял невероятный шум, судье требовалось немало усилий, что- бы наводить порядок.
Граждане, – упрашивал судья, – не за- держивайте заседание. Нам надо торопиться. На реке может тронуться лед, а нам возвра- щаться в Сеймчан.
Из зала в ответ неслось:
Освободите Туманова – мы Вас на себе через реку перетащим!
Разумеется, никакой серьезной вины Ту- манова доказать не удалось. Ни взятки, ни подделки документов, ни кражи дизелей! Но все-таки его осудили, но так, чтобы он сразу же попал под амнистию. Прокуратура пошла на попятную, кроме отсутствия доказательств она видела, что иной приговор мог вызвать серьезные народные беспорядки, которые грозили бы неприятностями уже ей самой.
Туманов под аплодисменты зала выхо- дит из клуба. Ликует приисковое начальство, ликует колымский народ, он расценил про- исходящее как свою победу. Радуются даже конвоиры, что на сегодня остались без рабо- ты, они уже пьяные по этому случаю – когда только успели?
Первым делом позвонил Римме в Пя- тигорск, где она работала диктором телеви- дения. В свое время на краевой телестудии появилась вакансия, и главный режиссер, Маргарита Злобина, уговорила ее участво- вать в конкурсе. Из почти трехсот претенден- тов, в числе которых были актеры, дикторы других студий, по конкурсу прошла Римма. Филологический факультет она окончит поз- же заочно.
Римма не сразу призналась, что в дни, когда он сидел под следствием в магаданской
тюрьме, по запросу магаданских следовате- лей у нее в пятигорской квартире произвели обыск. Перерыли все, надеясь найти золото, а у нее не было даже золотого обручального кольца. Не преминули сообщить на теле- видение, что ее муж сидит под следствием в тюрьме и ему светит большой срок.
Устав от бесконечных уголовных дел и су- дебных разбирательств, словно он – теперь свободный, кому-то мешал жить на Колыме, он как-то не задумывался, что мешал жить кому-то не только на Колыме, – Туманов решил распрощаться с краем, где прожил в общей сложности больше семнадцати лет. Да каких лет! Тогда он еще не осознавал. как глубоко вошла в него Колыма, что она его будет манить к себе на протяжении всей жиз- ни, что он будет прилетать сюда не раз, воз- вращаться памятью к прекрасным людям, за встречу с которыми, в том числе в лагерях, он не устанет благодарить судьбу. Он не мог предположить, что цепь уголовных дел и су- дебных разбирательств потянется за ним вез- де, куда бы он ни переезжал, в какие таежные дебри ни забирался бы.
Но он не мог распрощаться с Колымой побежденным, униженным, с поджатым хвостом. Он попрощался с Колымой толь- ко в 1967 году, когда его старательская ар- тель убедительно доказала свои преимуще- ства перед аналогичными государственными предприятиями и по ее примеру почти на всех приисках края были созданы подобные артели, которые сотрудничали между собой. Это были крепкие трудовые коллективы. По большей части их возглавили люди, сидевшие с Тумановым в лагерях и работавшие с ним позже в Сусуманском районе. В большинстве своем они не подозревали, что их счастьем было, что они были далеко от Москвы. В вы- соких московских кабинетах еще не осознали всей опасности для существующего строя, не имеющего ничего общего с провозглашен- ным социализмом, первоначально возродив- шейся в лагерях за колючей проволокой ар- тельной формы хозяйствования.
Объединялись в артели те, для кого уни- зительным было получать за тяжелый труд

мизерные зарплаты, притом, ни за что не от- вечая. Хотелось свободного труда, при этом взяв на себя всю полноту ответственности за доверенное дело, зарабатывать больше, за- рабатывать много, почти без ограничений. Принцип прост: каков твой личный вклад в общее дело, таков фактический заработок. В результате оказывалось в выгоде и госу- дарство. Каждый в коллективе знал, что если председатель получает три тысячи рублей в месяц, начальник участка две тысячи, то любой рабочий получит полторы тысячи ру- блей. Это были по тем временам огромные деньги, зарплата союзного министра была в несколько раз меньше. Как власти можно было пережить такое? В артели, в кооперати- ве ли, в народном ли предприятии, называй, как хочешь, если тебя смущает стариннное название «артель», в общем успехе заинтере- сованы все. Эта схема несколько десятиле- тий работала в золотоискательских артелях далекой от Москвы Колымы, обеспечивая производительность труда в три, в четыре раза выше, чем на лучших государственных предприятиях. Туманов был уверен, что если власть возьмет артельный принцип искон- но российского народного хозяйствования, страна уже в недалеком будущем взмахнет прежде связанными крылами и стремитель- но полетит вперед. Он не догадывается, что уже в скором времени по артелям, коопе- ративам, народным предприятиям властью будет нанесен уничтожающий удар и что похожую систему организации труда успеш- но подхватят в Китае, и он стремительно, обгоняя Россию, пойдет вперед. Туманов не может представить, что пройдет с десяток лет, и в новой «демократической» России зарплата руководителя предприятия станет почему-то «коммерческой тайной» и дирек- тор предприятия может получать сколько вздумается, а рабочие – вообще ничего. Эта уродливая схема назначения государством миллионеров и миллиардеров сделает опре- деленную немногочисленную группу людей безмерно богатыми, а остальных превратит в рабочий скот. Туманов будет считать непро- стительной ошибкой, когда грубой админи-
стративной рукой будет задушен, уничтожен только что начинающий нарождаться сред- ний класс, что это окончательно расколет общество на нищих и на безмерно богатых и опрокинет экономику страны в пропасть. Он только позже поймет, что это не преступ- ная ошибка, а целенаправленный удар пятой колонны, в большинстве своем состоящей из внуков и правнуков старых большевиков, от- части сидевших с ним в колымских лагерях и мстящих России за их сидение. И стран- ным, даже парадоксальным образом их цели совпали с целями ненавидящей Россию и боящейся, что она рано или поздно вста- нет на ноги, западной закулисы. Но о таких высоких вещах Туманов тогда не думал, как и не думал, не подозревал, что возвращен- ная им из древности русская артель может ударить по государственным устоям, он про- сто хотел, чтобы люди, зарабатывая честным свободным трудом, жили достойно. Когда государство недодает своим гражданам зара- ботанное или не дает им заработать, а люди, компенсируя недоданное, доворовывают у государства, происходит катастрофическое падение морали с обеих сторон, махровым цветом расцветает коррупция. Воровство становится способом выживания, услови- ем жизненного успеха – происходит разру- шение не только самой ткани общества, но и личности. Это особенно зримо будет видно на примере колхозов. Пока они существова- ли, крестьяне, как-то жили-существовали, приворовывая у колхозов, по их мнению, справедливо считая, что таким образом они добирают заработанное. Но когда колхо- зы рухнули, а им еще помогли рухнуть, не у кого стало приворовывать. И российское крестьянство, как в пору коллективизации, когда крестьян силой загоняли в колхозы, а теперь силой выгоняли из колхозов, снова обрушилось в крайнюю нищету, а работать самостоятельно оно было уже отучено…

Столько лет лагерной и добровольной вечной мерзлоты! Туманова потянуло на юг, тем более что там вынуждена жить Римма. Туберкулез удалось вылечить, но, чтобы сно-

ва вернуться на Колыму, – об этом не могло быть и речи.
Туманов позвонил в Москву начальни- ку «Главзолота» Березину, знакомому ему по Колыме.
Если потянуло на юг, – сказал тот, – от- правляйся в Таджикистан. Примерно в двух- стах километрах от Душанбе, в районе Дар- ваза, есть интересные россыпи. Посмотри, можно ли там быстро начать добычу. В прин- ципе ты прав: идти на юг нам еще предстоит. Туманов вызвал с Колымы Валерия Сар- кисяна, еще нескольких своих парней, и они
полетели в Душанбе.
Дела в Дарвазе пошли хорошо, никто тут не знал о прошлом Туманова, все сверху донизу относились к нему с особым пиите- том, но что-то мешало ему. Расслабляющий ли южный климат был тому причиной или странные для него местные обычаи, но очень скоро, бывая в конторах райцентра и столи- цы, он почувствовал чуждую для себя атмо- сферу во взаимоотношениях людей. Самый маленький начальник, никого не стесняясь, любую ситуацию мог использовать для лич- ного обогащения. Как это было не похоже на атмосферу, к которой он привык на Колыме. Он и думать не думал, что в скором времени эта атмосфера окутает всю страну.
Но последней каплей для него в Таджики- стане стала история, которая поставила точ- ку на этой среднеазиатской республике. Он приехал к начальнику золоторазведочного объединения с важным вопросом, который требовал не более получаса времени, Туманов собирался в тот же день вернуться на прииск. Не проговорили они и 10 мин, как на столе зазвонил телефон. Приняв в кресле вальяж- ную позу, начальник стал кого-то грубо отчи- тывать за то, что для его новой автомашины шили чехлы для сидений не тех расцветок, какие он любит. Разговор по телефону про- должался два часа. В кабинетах колымских начальников можно было услышать и крики, и угрозы, и мат – но все по делу. Туманову стало не по себе. «Пусть здесь живут, как хо- тят, я никому не судья. А мне хочется дышать другим воздухом», – с горечью думал он.
В этот же день он снова позвонил в «Глав- золото», попросил подыскать ему другое ме- сто.
Да ты что, Вадим! – удивился Бере- зин. – Почему другое место? Геологи оши- блись в прогнозах?
К геологам нет претензий.
С местными властями не складывается? Туманов на минуту замялся:
Да нет, работать можно.
Что же тогда?
Туманов не стал объяснять, но в его на- строении Березин уловил твердую решимость перебраться из Таджикистана куда угодно.
Прилетай в Москву, подумаем.
В аэропорту прошел регистрацию, при- везли к самолету, начинается посадка. Стол- пились, каждый норовит вперед, большин- ство с деревянными чемоданами-ящиками, из которых пахнет фруктами. Туманов отошел в сторону, пропуская нетерпеливых. Когда шагнул на ступеньку и протянул посадочный талон, служащая аэропорта преградила путь:
Посадка закончена. Все места уже заня- ты. Полетите завтра!
Туманов попробовал объяснить, что у него зарегистрированный билет, но в ответ услы- шал:
Гражданин, вы задерживаете рейс! Я вы- зову милицию!
Милиции с него хватит. Туманов снял ногу со ступени трапа. Лететь в Москву пришлось на следующий день. Век живи – век учись! В колымских лагерях этому не учили. С этого времени он крепко запомнил простую вещь: не толкай никого локтями, но и не позво- ляй никому оставлять тебя последним, ина- че в нынешней стране самолеты всегда будут улетать без тебя.
Я догадываюсь, что тебя не устроило в Таджикистане, – усмехнулся Березин. – Южный человеческий климат не по твое- му характеру. Тогда присмотрись к бассейну реки Буор-Салы в Якутии. Там выявлены интересные россыпи, но много неясностей: район труднодоступный, и у геологов есть спорные вопросы. Как раз по тебе, от началь- ства далеко.

Березин подвел его к висевшей на стене геологической карте страны:
Разработка якутских месторождений будет нелегкой: морозы покрепче, чем на Колыме, нет дорог, слабая энергетическая база. Но этим, я думаю, тебя не напугаешь. Республика связывает свое будущее с возоб- новлением строительства Байкало-Амурской железнодорожной магистрали, которую, как ты знаешь, в 30-е годы начали строить заклю- ченные. Она пройдет по территории, где не только россыпи золота, но и залежи коксу- ющихся углей, группа железорудных место- рождений, доступных для добычи открытым способом, есть нерудное сырье для метал- лургической промышленности. Прокладка рельсового пути от Тынды до Беркакита от- кроет перспективы комплексного развития хозяйства в республике. Но когда это еще будет? Твоя артель, не дожидаясь крупно- масштабного разворота работ, может начать разрабатывать месторождения экспедицион- но-вахтовым методом, как ты доказал, самым дешевым из всех возможных.
Но Туманов уже смотрел дальше. Перспек- тивы формирования новой экономической зоны выглядели такими захватывающими, что в будущем, думал он, можно будет перепро- филировать его золотодобывающую артель в многопрофильную, а за ней и другие. Круп- ная артель с ее собственной техникой может брать подряд на прокладку автомобильных до- рог, на разработку угольных месторождений, на создание лесопильных производств. С эти- ми мыслями он летел из Москвы в Якутск.
Из Якутска он полетел в Алдан, оттуда в поселок Учур, а затем на вездеходе с гео- логами отправился за 110 километров к ле- жащему неподалеку от поселка Белькачи месторождению Буор-Сала. По обе стороны тянулась горная лиственничная тайга с веч- номерзлой, как на Колыме, землей, топями, болотами. Цивилизацией тут не пахло, сюда забредали лишь кочующие якуты и эвенки, этого его устраивало, будут трудности, но, может, отдохнет душой.
Зиму с 1968 на 1969 год Туманов с това- рищами, которые потянулись за ним из Тад-
жикистана, провели на Буор-Сале. Место- рождение показалось перспективным. На нем можно было развернуться.
По весне собрался лететь в Алдан, надо было окончательно решать вопрос о начале вскрышных работ. Привычно коротал время в аэропорту Учура в ожидании летной пого- ды. Кое-где из-под снега выглядывают по- лосы металлической сетки: в годы Великой Отечественной войны ими застилали взлет- но-посадочные полосы для посадки и взле- та американских самолетов, которые наши летчики по ленд-лизу перегоняли с Аляски через Чукотку в Красноярск и потом даль- ше – на фронт. Аэродромов с искусственным покрытием, на которые были рассчитаны эти самолеты, на трассе не было, вот и при- ходилось машины сажать на оборудованные на скорую руку взлетно-посадочные полосы, которые застилали сцепленными между со- бой стальными сетками. До сих пор в тайге находят обломки разбившихся при посадке или сбившихся с курса в непогоду американ- ских самолетов. В колымских лагерях Тума- нов встречал летчиков из этого перегона, раз- бивших самолеты при посадке, обвиненных в преднамеренном вредительстве.
Вместе с ним в аэропорту Учура куковали геологи, ждали арендованный ими вертолет. Их было десять человек. Томясь ожидани- ем, они играли в бильярд, кто-то бренчал на гитаре. Среди них была женщина. Наконец, послышался гул вертолета, геологи заторо- пились на летное поле, звали Туманова с со- бой – места хватит! Но в последние минуты перед посадкой он узнал от радистов, что уже на подлете Ан-2, арендованный им.
Минут через двадцать он произвел посад- ку, не глуша мотора и забрав Туманова, вы- летел тем же курсом, что летевший впереди Ми-8. Прилетев в Алдан, узнали: за восемь минут до посадки вертолет с геологами сго- рел в воздухе. Туманов невольно вспомнил предсказание гадалки в Сусумане, на пере- кладных добравшейся через всю страну на- вестить сидевшего в одном из лагерей мужа и теперь зарабатывающей гаданием на обрат- ную дорогу:

По жизни у тебя будет очень много врагов, потому что будешь думать не только о себе, и еще больше друзей, и многие вра- ги со временем тоже станут твоими друзья- ми. У тебя большое предназначение, но этой и будущей власти, которая придет после нее и будет еще хуже нынешней, ты будешь не ко двору, мало того, тебя снова попытаются посадить за решетку, но мир не без добрых людей. Не все, что ты задумал, удастся пре- творить в жизнь, и это будет мучить тебя, потому что ты был задуман Богом для очень большого дела, а к очень большому делу тебя не допустят. А жить ты будешь долго, ты мно- го раз будешь на краю смерти, но каждый раз Бог будет тебя спасать, потому что любит Он тебя, а умрешь ты своей смертью, в глубокой старости в мыслях о будущем страны, что не все удалось сделать в жизни – не для себя, а для народа.
Туманов тогда рассмеялся, разумеется, он не поверил гадалке, мало ли чего ни нагово- ришь ради подаяния, такая у них профессия, он расспросил, в каком лагере ее муж, дал приличную сумму денег.
В Алдане Туманов встретился с руковод- ством объединения, договорился об органи- зации артели. Шли навстречу, но мало верили в успех дела, хотя о Туманове уже были наслы- шаны. Предполагаемые участки разбросаны от основной базы на расстоянии до 1400 ки- лометров, зимники, по которым предстояло забрасывать оборудование и продовольствие, протянулись до 2 тысяч километров. Чело- веку несведующему слово «зимники» мало о чем говорит: ну, зимние дороги. Да, это на- мороженные зимние дороги, но на месте ко- торых летних дорог нет. Это свирепые якут- ские морозы, суровее которых в стране нет, это проваливающиеся в наледях рек и речек санные тракторные поезда, горящие вдоль трассы костры, обогревающие окоченевших водителей, отсутствие какой-либо связи. Не дай бог вдруг заглохнет мотор, тогда верная смерть, потому отправляются в тысячекило- метровый путь целыми караванами. У всех забота одна: не сорвать график завоза. Мож- но получить хорошее месторождение, за-
ключить с объединением договор, набрать хороших специалистов, разработать самую эффективную технологию добычи, но, если зимой и весной потеряли время, сорвали гра- фик завоза – все коту под хвост.
В феврале 1969 года Туманов зарегистри- ровал свою новую артель, которую назвал
«Алдан», численностью 800 человек – самую крупную в системе «Главзолота». Желающих попасть в «Алдан» было много, люди, на- слышав о Туманове, летели и ехали со всей страны, в надежде заработать на квартиру, на машину, вылезти из долгов, но безоговороч- но Туманов принимал только тех, кого знал, к другим предъявлялся перечень жестких требований, первым и безусловным из кото- рых было: с ним работает только тот, кто не пьет.
Директор комбината «Алданзолото» по фамилии Джулай его спросил: сколько зо- лота за сезон он собирается добывать? Когда Туманов назвал примерную цифру: тонну – тот откровенно назвал это авантюрой. Тума- нов не обиделся, только усмехнулся в ответ. Чтобы сгладить неловкость. Джулай добавил, что его бы устроили килограммов 300. Глав- ный инженер добавил, что хорошо бы добыть за сезон килограммов восемьдесят, сто.
В мае сразу на трех участках начали про- мывку. За сезон артель добыла 1 тонну 40 ки- лограммов золота. Пятерым старателям артели вручили почетный знак «Отличник соревнования цветной металлургии», шесте- рым – грамоты Министерства и ЦК профсо- юза цветной металлургии. Артель завоевала переходящее Красное знамя этого министер- ства.
На второй год артель добыла уже больше 2240 килограммов золота, оказалось, что это 60 процентов золота, добытого всеми стара- тельскими артелями Алдана – а их было уже с десяток.
Но радость была омрачена горечью по- терь.
Туманову опять нужно было срочно из Учура попасть в Алдан, а до этого побывать в Белькачах, на самой крупной базе артели. Ждать попутного самолета можно было неде-

лю, а то и больше, и, чтобы сэкономить вре- мя, они с начальником участка на Буор-Сале Владимиром Григорьевым вечером на ры- бачьей моторной лодке отправились до Бель- качей, чтобы прибыть туда часа в три ночи, а утром, завершив дела, успеть к рейсовому самолету из Белькачей в Алдан. Была середи- на лета, но вода в реке была ледяная, и ноч- ной ветер пронизывал до костей. На Туманове был свитер, но прихватить куртку, в отличие от Владимира Григорьева, он в спешке забыл. Правая рука Туманова была в гипсовой лангетке, он не снимал гипс с того дня, как сломал руку в автомобильной аварии в Ма- гадане, с гипсом он попал и в магаданскую тюрьму стараниями следователя Сашина. Лодку на крутой волне бросало из стороны в сторону, от резких порывов ветра Тумано- ва в какой-то мере прикрывала спина Вла- димира Григорьева, который сидел впереди его. Наступила ночь, ветер усиливался. Хо- зяин лодки протянул Туманову свою проре- зиненную зюйдвестку с капюшоном, кото- рую достал из бардачка, но она пахла рыбой и бензином, и Туманов не стал ее надевать, только набросил на плечи. Но она постоян- но сползала, и в конце концов он натянул ее на себя. Наконец при свете выплывшей из-за туч луны они увидели впереди покрашенные серебрянкой цистерны и бараки своей базы. До нее оставалось метров пятьсот, когда мо- тор внезапно заглох, и лодка моментально
перевернулась.
Вынырнув, Туманов попытался стянуть с себя зюйдвестку, потому что она набрала воды, и в каждом рукаве, наверное, было по ведру, она мешала плыть. Туманов окликнул спутников, они отозвались, он крикнул, что- бы оба плыли к берегу, Володя Григорьев, на- оборот, кричал, что нужно держаться лодки, потому как до берега далеко. Туманов в оди- ночку потянул к берегу. Набравшая воды зюйдвестка тянула вниз, не давала работать руками. Потом Туманов вспоминал:
На то время я не был верующим че- ловеком, но в такие минуты – а их бывало много у меня – всегда вспоминал Боженьку и маму. Я изо всех сил тянул к берегу, и вся
моя жизнь, ранее казавшаяся такой длинной, промелькнула передо мной.
Буквально выполз на берег. Темно, ни- чего не видно. В груди горело – как будто торчал там каленый лом, не давал дышать. Стащив с себя зюйдвестку, шатаясь, побрел к базе. Вошел в крайний барак. Все броси- лись к реке. Рыбака нашли, а Володи нигде не было. Утром на вертолете, словно вороны, прилетели следователи. Только на третьи сут- ки нашли Володю – он утонул вместе с лод- кой.
Хоронили Владимира Григорьева в Алда- не. Туманов проклинал себя, что не заставил его плыть к берегу, ведь Владимир был отлич- ным пловцом. Случившееся не укладывалось в голове: проплыть на лодке по бурлящей реке столько километров и вдруг погибнуть напротив своей базы. На похороны из Ма- гадана прилетела жена Володи, Лида, с ре- бенком. Лида почему-то сняла обручальное кольцо и положила в гроб, это всех смутило, но вдове никто ничего не сказал…
Показатели «Алданзолота» за счет тума- новской артели росли, артелью все были до- вольны. Директор «Алданзолота» Ф.П. Джу- лай всячески поддерживал артель. Потому она не жаловалась на плохое материально-техни- ческое обеспечение, хотя Туманов изначаль- но не рассчитывал на чью-то помощь, ничего не просил, не обивал пороги районного и об- ластного начальства. Придерживались прин- ципа: опираться на собственные силы. Тума- новым была разработана оптимальная схема снабжения – через Якутск, Алдан и от стан- ции Сковородино на Транссибе – по зимни- ку протяженностью в 1000 километров.
В артели царила атмосфера общего дела, общей заинтересованности, постоянной пред- приимчивости, поиска лучших решений. Тем, прежде всего, тумановская артель и подобные ей существенно отличались от государствен- ных предприятий, в которых инициативный человек, предложив решение, сулящее вы- году государству, мог рассчитывать на пре- мию, на почетную грамоту, другие моральные стимулы. Практически никакое новшество, предложенное работником, не сулило замет-

ной выгоды его товарищам, может, наоборот, вызывало у некоторых зависть. В артели же любая реализованная идея, кому бы ни при- надлежала, в конечном счете вела к увели- чению заработка всех. Разница в атмосфере, которая царила на государственных предпри- ятиях Якутии и в крепких артелях, возникших по примеру тумановской, как и на Колыме, была столь разительна, что вызвала насторо- женность высших республиканских чиновни- ков. Они воспринимали эту разницу как укор в свой адрес и не в силах изменить обстанов- ку на подведомственных государственных производствах использовали любой предлог, чтобы скомпрометировать работу артелей. Когда это не удавалось, местные власти зате- вали громкие уголовные дела, рассчитанные на то, чтобы создать в обществе отрицатель- ное отношение к производственным артелям. На одного из первых завели дело на Влади- мира Бабина, председателя артели «Яна». До Якутии он работал на Колыме главным ме- хаником Северо-Восточного геологического управления. Там в компании магаданских на- чальников, в числе которых были и работни- ки обкома партии и областной прокуратуры, он крупно проигрался в карты. Картежников исключили из партии, выгнали с работы. Ди- ректор «Главзолота» Березин попросил Тума- нова взять Бабина к себе в артель, где хорошо зарабатывали, чтобы помочь ему рассчитать- ся с долгами.
Как ты думаешь, выгнать из партии и с работы из-за какого-то картежного проигры- ша – разве это правильно? – спрашивал Ба- бин Туманова.
Неправильно, – отвечал ему Туманов, – что тебя вообще когда-то приняли в партию. Что ты там потерял? Хотел привилегий? Это во-первых. А во-вторых: проиграть и не отда- вать долг – люди в таких ситуациях стреля- лись. А в лагерях таких убивали.
Бабин проработал у Туманова в колым- ской артели два года, а потом Туманов помог ему организовать самостоятельную артель. Позже он вслед за Тумановым отправился в Якутию и там зарегистрировал новую ар- тель. Она разрабатывала месторождение на
реке Яне. Туманов не знал, в чем Бабин был виновен, да была ли вообще на нем вина, но это было первым звонком, который заставил Туманова насторожиться.
Особую неприязнь к старателям испы- тывал первый секретарь Якутского обко- ма партии Г.И. Чиряев. Самое неприятное, что он был вхож в кабинеты высшей власти в Москве, и, может быть, он там получил на- счет Туманова какие-то инструкции. Често- любивый якутский князек, недалекий, слу- чайно оказавшийся у руля республиканской партийной власти, целиком зависимый от кремлевского покровительства, он старался очернить старателей как агентов капитали- стической экономики и противопоставить им патронируемые обкомом государствен- ные «комсомольско-молодежные» шахты, газетным шумом вокруг которых он пытался заполучить популярность в кремлевских ко- ридорах. Об их успехах можно было рапорто- вать в Кремль, не вдаваясь в такие «мелочи», как гигантские расходы на содержание в се- верных условиях капитальных жилых домов, для заселения в них многих тысяч, завезен- ных сюда по комсомольским путевкам, лю- дей. Каждый новосел в постоянном горняц- ком городке требовал трех-четырех человек обслуживающего персонала. Эти расходы, разумеется, не учитывались при расчетах се- бестоимости добываемого золота. Партий- ный секретарь был не совсем уж дураком, он прекрасно понимал преимущества артель- ного вахтового метода, способного давать то же количество золота, но без огромных госу- дарственных затрат. Но артель не могла быть знаменем, которым можно было бы победно размахивать. Она противоречила построен- ной коммунистической партией жесткой вер- тикали власти, обязательной при тоталитар- ном строе постоянной политической «учебе», бесконечным собраниям, другим непроизво- дительным растратам времени и ресурсов. Что касается Туманова, он никогда не был противником государственных предприятий, он ратовал только за разумное сочетание тех и других и о равных правах тех и других в от- ветственности перед государством.

Раздражало Чиряева и преобладание в ру- ководстве артелями, как он говорил, «при- шлых людей», под которыми он подразуме- вал, прежде всего, русских, а не исконных жителей, которыми обкому легче было управ- лять. Но так исторически сложилось, что в Якутии, особенно в городах, большинство населения – русские, приехавшие по оргна- бору первостроители горнорудных предпри- ятий, геологи, дорожники, речники, сотруд- ники учебных и исследовательских центров. И хотя коренные жители: якуты, эвенки, эве- ны, юкагиры – прекрасные охотники, оле- неводы, проводники, никому они не уступят в этом деле, незаменимы они и в перевозке грузов на оленьих упряжках, но к старатель- скому делу у них не было никакого влечения, тем более что они не могли руководить зо- лотодобывающими артелями. А Чиряеву так хотелось везде насадить своих людей. Как ни парадоксально кому-то может показаться, но в стране именно местные партийные ор- ганы закладывали основы великоякутского, великотатарского и другого регионального национализма и сепаратизма. Так было и во всех других национальных образованиях страны. Это было прямым продолжением ле- нинской антироссийской национальной по- литики.
Если другие действовали хитро, испод- тишка, чужими руками, Чиряев не скры- вал своей нелюбви к старателям вообще, а к Туманову почему-то особенно, хотя они не были лично знакомы. Почему-то именно Ту- манов мешал ему руководить республикой. Его неприязнь к Туманову была сигналом к действию для местного партийного и госу- дарственного аппарата.
Постоянное мучающее Туманова пред- чувствие, что громкие успехи «Алдана» до добра не доведут, не обмануло его. По указа- нию обкома КПСС в 1970 году следственные органы возбудили уголовное дело. Не против артели, а конкретно против Туманова. Дело в том, что во время организации артели, в пе- риод бесконечных перелетов в Москву, Ал- дан, Иркутск, Магадан, Якутск он тратил на авиабилеты, проживание в гостинице, теле-
фонные переговоры личные деньги, которые впоследствии артель ему вернула. Разумеет- ся, по решению общего собрания. Следова- телю, занявшемуся этим делом, трудно было понять, почему оплачивались проездные до- кументы за тот период, когда артель еще не существовала. Как указывалось в материалах дела, Туманов «таким образом, мошенни- ческим путем получил 421 рубль и обратил в свою пользу». При этом никому не прихо- дило в голову хотя бы поставить рядом дру- гую цифру – за первые два алданских года ар- тель дала государству более трех тонн золота. Следствие шло в течение года. Хотя ру- ководство «Союззолота» разъяснило мно- голетнюю практику артелей: оплачивать все фактические предварительные расходы по организации производства, убедить следо- вателей было невозможно. Впрочем, они, наверное, все прекрасно понимали, но была установка – любым способом обезглавить ар- тель Туманова, а потом уничтожить и саму ар- тель. Мешая ему работать, вызывали на бес- конечные допросы, на которые приходилось летать и ездить на сотни километров, дело разрасталось. Его спрашивали, почему техни- ка в его артели расходует за промывочный се- зон дизельного топлива больше, чем такая же техника на других золотодобывающих пред- приятиях. Перерасход топлива они квалифи- цировали как кражу. Он пытался объяснить, что у них техника работает по совершенно
другой схеме, порой круглосуточно.
На сторону Туманова неожиданно встала даже Алданская районная прокуратура, ока- зывается, что и среди прокуроров, пусть ред- ко, как белые олени в стаде порой на тысячи голов, водятся нормальные люди. Районный прокурор попытался урезонить следователя Алданского РОВД Александрова, который вел дело Туманова:
Ты же видишь – ничего нет… Тот вспылил:
Тебе легко говорить, у тебя квартира, а у меня квартиры нет, двое детей, зима на носу! Не посадишь, сказали, выгоним…
Однажды в кабинет Александрова, когда он допрашивал Туманова, вошел специально

прилетевший прокурор из Якутска И.П. Ша- дрин. Судя по тому, как он кривил рот в улыб- ке, ничего хорошего ждать не приходилось. Он прищурил узкие якутские глаза, лицо стало похоже, как потом говорил Туманов, на круглый, без единого пятнышка, блин:
Ну, на этот лаз, Туманов, Вы не выклу- титесь!
Туманов посмотрел на него, тоже прищу- рился и с таким же якутским акцентом, о чем он потом пожалел, ответил:
На этот лаз я тозе выклучусь!
Шадрин передразнивания не забыл. Мно- го лет спустя из Якутии в Москву прилетел прокурор Алданского района Георгий Ми- хайлович Стручков. Он разыскал Туманова и рассказал ему, что на самом деле происхо- дило в 1970 году. В то время возник конфликт между Министерством цветной металлургии и Якутским обкомом партии. На одной из партийных конференций Г.И. Чиряев рез- ко отозвался о старателях, в первую очередь о Туманове. Республиканская прокуратура приняла это как руководство к действию. В Алдан поступило указание во что бы то ни стало найти предлог для возбуждения уголовного дела, чтобы артель расформи- ровать, а председателя посадить. С тех пор, куда бы Туманов ни ехал, ни летел, даже в от- пуск к семье в Пятигорск, за ним повсюду следовала наружка. Эту операцию возглав- лял министр МВД Якутии генерал-майор Н.Ф. Познухов, а в республиканской проку- ратуре – И.П. Шадрин.
Шадрин заставлял Стручкова подписать против Туманова обвинительное заключе- ние, но тот отказался.
Ничего, – сказал ему Шадрин, – мы найдем прокурора, который подпишет.
Под давлением республиканской проку- ратуры обвинительное заключение подписал заместитель Стручкова. А Иван Петрович Шадрин, наверное, не без содействия Чиря- ева пошел в гору – стал членом Верховного суда России.
Судебная эпопея завершилась лишь в 1971 году, когда кто-то довел эту историю до газеты «Известия». Тогдашний главный редак-
тор Л.Н. Толкунов, лично не зная Туманова, по телефону правительственной связи позво- нил в Генеральную прокуратуру, пристыдил. Дело прекратили «за отсутствием состава пре- ступления».
Руководители «Алданзолота», которые всегда были на стороне Туманова, но ни чем в этой ситуации не могли ему помочь, угова- ривали его не обращать на все это внимания, тем более все обошлось ладом. Но зависеть от прихотей якутского чиновничества Туманов больше не хотел. Не в его это было характере, не в его принципах.
В Москве, в «Главзолоте» Березин, – ско- рее всего, он и дозвонился до главного редак- тора «Известий» Толкунова, – вошел в его положение и предложил ему создать новую артель при комбинате «Приморзолото» в Ха- баровском крае.
Когда, выйдя из лагеря, Туманов начал создавать свою первую артель, все в ней со- противлялись такому названию выбранной им формы организации труда. Артель боль- шинству людей виделась сборищем случай- ных людей, чаще всего пьяниц, бродяг, вспо- минались герои из книг Мамина-Сибиряка. Но он помнил наказ того зэка со стажем еще довоенных лет с кликухами Илья-Пророк и Последний Мамонт, который рассказал ему о принципах старинной русской артели. И советовал, когда Туманов скоро выйдет из лагеря, а в скором освобождении Туманова, в отличие от самого Туманова, он не сомне- вался, организовать подобную артель и про- сил, чтобы он ни в коем случае не менял ее древнего названия, чтобы не терялась пре- емственность времен. Туманов тогда еще ему попытался возразить:
Шабашники разные, пьяницы…
А ты опровергни это. Воскреси ее, и воскреснут в народной памяти прежние артели, которые малым количеством людей строили Транссиб и многое другое, в том чис- ле мыли золото. Это большевики в качестве экономии заменили старательские артели ла- герями заключенных. Артель – это не просто особая организация труда, это особая атмо- сфера нравственности.

Его товарищам хотелось чего-то звонко- го, современного. Они никак не могли в сво- ем сознании соединить название «артель» с мощными экскаваторами, бульдозерами, гидромониторами. Был у Туманова в артели
«Восток» в Хабаровском крае, куда он пере- брался из Якутии, главный бухгалтер Орлов. Когда-то он работал главным бухгалтером Се- верного горного управления в Ягоднинском районе на Колыме, позже стал заместителем главного бухгалтера Северо-Восточного сов- нархоза, проводил в тумановской артели ре- визии, а через много лет попросился к нему в артель «Восток». Однажды приехал он в ха- баровский Центральный банк и, представив- шись, слышит в ответ: «А, из артели… Это мы знаем. Тут у нас цыгане кастрюли лудили». Он готов был со стыда сквозь землю прова- литься. Вернувшись в артель, предложил Ту- манову поменять название.
Привыкнут, – засмеялся Туманов. – Научим уважать это название, как уважали его в старину.
К радости Туманова, у директора комби- ната «Приморзолото» Нахалова аллергии на слово «артель» не обнаружилось. При встрече он посетовал, что в крае небольшие объемы добычи – всего за сезон от 800 килограммов до тонны. Он сразу понял, что мощная, хо- рошо оснащенная тумановская артель мо- жет быть спасением комбинату. На окраине города он предложил свободные складские постройки и участок земли в качестве базы. Но Туманов решил сначала побывать на по- бережье Охотского моря, в бухте Лантарь, где находилось перспективное месторождение, и в зависимости от увиденного определиться. Они оба рисковали: директор – показателя- ми комбината, Туманов – судьбами несколь- ких сот человек.
И вот он на берегу бухты Лантарь: до район- ного поселка Аян долетел самолетом, дальше добрался вертолетом. Пахнет выброшенны- ми на берег мерзлыми водорослями. На море легкая серая зыбь. Ему вдруг представилась картина двадцатилетней давности. Охотник-э- венк, поднявшись на ближайшую сопку, мог далеко в море увидеть дымок парохода. Это
мог быть «Феликс Дзержинский», шедший из Ванино в Магадан… Эвенку никакой фанта- зии не хватило бы представить мокрую палубу с автоматчиками и собаками во главе с началь- ником Управления Северо-Восточных испра- вительно-трудовых лагерей, заместителем на- чальника «Дальстроя» генерал-лейтенантом Деревянко, задраенные брезентом и закры- тые лючинами трюмы, где на нарах теснятся, прижимаясь друг к другу, тысячи уголовников и разного сорта «врагов народа», гадая, что каждого из них ждет впереди. Жизнь как буд- то специально возвращала Туманова в места, мимо которых когда-то его проволокли, не да- вая возможности их увидеть. Не верилось: ну- жели прошло двадцать лет?
Туманов прикинул, какие трудности здесь ждут. Вершины труднопроходимого хребта Джугджур сверкают снегами. Никто никогда с тяжелой техникой через него не проходил. Никто здесь золота не мыл. Но он не привык пасовать перед трудностями. Быстро взяли пробы в нескольких местах, прогнозы под- твердились – золото здесь есть. Определи- лись, где будут строить поселок.
А сколько золота Вы полагаете взять за сезон? – при возвращении спросил директор
«Приморзолота». Туманов хотел было ска- зать: «килограммов восемьсот», но сообра- зил, что эта цифра руководству комбината, который столько едва добывал всеми своими предприятиями, покажется нереальной, даже фантастической, и он в глазах местных золо- тодобытчиков выглядел бы, как это первона- чально уже случалось не раз, явным авантю- ристом.
Если сумеем перебросить через Джугд- жур всю технику, килограммов пятьсот, – сказал Туманов. Но даже эта цифра вызвала у собеседника снисходительную улыбку.
В зиму 1970/1971 года артель «Восток» начала заброску техники, запасных частей, горюче-смазочных материалов по зимникам, частично по воздуху. Весной накопленные в Хабаровске грузы сплавили на плашкоутах по Амуру до Николаевска-на-Амуре, оттуда мимо Шантарских островов к главной базе в бухте Лантарь.

В первый же сезон артель добыла тонну золота. За счет артели «Восток» комбинат
«Приморзолота» выполнил и перевыполнил план.
Закончив сезон, стали собираться по до- мам. Туманов уже выбрался в Хабаровск.
И вдруг неожиданный звонок из «При- морзолота»: звонил Нестеров, сменивший Нахалова на месте директора:
Вадим, ты не мог бы срочно подъехать? По тону, каким Нестеров это сказал, Ту- манов понял, что этот звонок не предвещал
ничего хорошего.
Мне позвонили из Москвы, из «Глав- золота», – стал объяснять Нестеров, когда Туманов подъехал. – До выполнения госу- дарственного плана не хватает шестидеся- ти килограммов золота. Понимаешь: всего государственного плана страны! Просили, и очень просили, сделать все, чтобы это ко- личество добыть. Возможности намыть это количество по другим предприятиям страны исчерпаны. Намекнули, что только ты мо- жешь спасти ситуацию.
Но сезон закончился, в бухте Лантарь люди сидят в ожидании вертолета. Некото- рые уже переброшены в Аян, где ждут само- лет на Хабаровск.
Может, поступим так, – предложил Не- стеров. – Я доложу вечером о выполнении плана за счет «Востока». – Покажу в сводках добытые вами дополнительно шестьдесят килограммов, а вы, может быть, что-нибудь придумаете?
То, что предлагал Нестеров, было чистой припиской, за которую запросто можно по- лучить три года тюрьмы. Неужели Нестеров не понимает, в какое положение он ставит их обоих, прежде всего, Туманова? Он мог бы назвать множество причин, по которым невозможно выполнить задание главка, в том числе и реальную, что артель Тумано- ва уже закончила сезон. Но оба они знали, что слушать Нестерова никто не будет. Обя- зательного выполнения плана требует от
«Главзолота» Минцветмет, а от Минцветме- та – правительство, которое уже подготовило рапорт в ЦК КПСС о производственной по-
беде. У Нестерова был такой несчастный вид, и он всегда по возможности поддерживал Ту- манова, который был для него последней со- ломинкой, за которую он мог ухватиться, что Туманов махнул рукой:
Хорошо, – докладывай.
Он вернулся на базу и по рации связался с участками:
Слушайте меня внимательно. Во что бы то ни стало нам нужно добыть еще шестьде- сят килограммов золота. От нас зависит госу- дарственный план. Завтра я вылетаю к вам. Кстати, надвигается теплый циклон, снег завтра-послезавтра растает, работать будет легче.
Вадим Иванович, половина ребят уже на летном поле с чемоданами!
Скажите, я прошу задержаться. Очень прошу!
Вас понял.
Старатели, поняв чрезвычайность ситуа- ции, вернулись на участки, принялись зано- во запускать промывочные приборы, разо- гревать бульдозеры. Конечно, чертыхались, ругали Туманова на чем свет стоит, но не ослушался ни один. Радовало одно – идет те- плый циклон! Про циклон Туманов, конечно, придумал, но природа его не подвела. Через несколько дней действительно потеплело, начал таять выпавший в горах снег.
Работа закипела. Участки намывали за день по семь-восемь килограммов золота. Через десять дней артель сдала 96 килограм- мов золота, и 26 октября стали собираться по домам, на этот раз – бесповоротно.
Вадим, – кричал в трубку счастливый Нестеров, – ты меня вытащил!
Туманов усмехнулся про себя: разрешив Нестерову отрапортовать о дополнительно добытом золоте, которого тогда в помине не было, эти десять дней он сам себя вытаски- вал, спасал от неизбежного следствия и суда. К середине 70-х годов вся золотодобыча Хабаровского края держалась на двух арте- лях – «Востоке» и созданном Тумановым же
«Амуре». По ходатайству комбината «При- морзолото» группу старателей представили к правительственным наградам. В этих спи-

сках первым был Туманов, его представили к ордену!
Когда Туманов уже находился в Москве, ему позвонил его заместитель Геннадий Ко- миссаров, сообщил, что первый секретарь Аяно-Майского райкома партии, который должен был визировать список представля- емых к наградам, его фамилию вычеркнул. У Туманова потемнело в глазах. Он не страдал честолюбием и снисходительно относился ко всяким наградам, но ведь ему, созданным им артелям обязан успех треста «Приморзолото», как, впрочем, и успех всей золотодобываю- щей промышленности страны, и какой-то се- кретарь райкома коммунистической партии снова решает его судьбу.
Туманов позвонил в «Главзолото» Вла- димиру Георгиевичу Лешкову и попросил направить его куда угодно, только в другой регион. Тот его понял, в «Главзолоте», навер- ное, не менее Туманова страдали от партий- ных властей. Лешков поговорил с трестом
«Лензолото» в Иркутске, в котором когда-то работал техническим руководителем, и пред- ложил Туманову организовать артель на зна- менитых Ленских золотых приисках. Туманов полетел в Хабаровск завершать там свои дела и попрощаться с артелью. Зашел в «Примор- золото» к Борису Николаевичу Нестерову.
Да ты что! – тот был ошеломлен изве- стием об отъезде Туманова. – Что произо- шло?
Туманов не стал объяснять своего реше- ния:
Борис Николаевич, мы прекрасно ра- ботали вместе столько лет. Рисковали. Если не хочешь со мной поругаться навсегда – от- пусти.
История с орденом?
Ну а если и история с орденом, ни- кто не попытался встать на мою защиту. Ни ты, ни в «Главзолоте». Словно я по-прежне- му временно выпущенный на волю заклю- ченный. Сделал план – и больше не нужен. А прижмет – снова ко мне: спасай!
Нестеров долго молчал. Он чуть не пла- кал:
Но за тобой потянутся люди!
Обещаю, артель «Восток» будет рабо- тать, как прежде. Может, даже лучше. И тебе будет жить проще. Никого ни в районном, ни в краевом начальстве не будет пугать моя фа- милия. Председателем предлагаю Геннадия Малышевского. Уверяю, он справится.
Но, может, остынешь, передумаешь.
Оглядываться на каждого говнюка…
Нет, не останусь, хотя всякого рода гов- нюки словно охотятся за мной по всей стра- не. Словно все они получили такое задание. Сбежал от них с Колымы в Якутию, там свои говнюки набросились на меня, словно на- травленные лагерные псы, из Якутии бежал к тебе в дальневосточную глушь, а они меня тут уже ждут, они тут еще мельче и пакостней. Нет, не передумал. Признаюсь, уже слетал в Иркутск и обо всем договорился.
Думаешь, там не будет этих партийных говнюков? Думаешь, там не повторится: ты намоешь им тонны золота, они наполуча- ют орденов, и ты снова будешь им не нужен и даже опасен.
Поживем – увидим!
На прощанье они обнялись.
Действительно, до Хабаровска Туманов успел слетать в Иркутскую область, на реку Витим, в Бодайбо, посмотреть на знамени- тые Ленские золотые прииски, где до рево- люции было одно из крупнейших золотодо- бывающих предприятий Восточной Сибири. Ленским расстрелом 1912 года исчерпыва- лись представления Туманова о территории, где ему предстояло опять все начинать с нуля.
Приисковые поселки на Лене произвели на Туманова удручающее впечатление. Полно бродячих собак, слоняются люди без опреде- ленных занятий. Большинство приехало из разных сибирских городов в поисках легко- го заработка, не осознавая, что представляет собой работа золотоискателя, по странным объявлениям: «Тресту “Лензолото” требу- ются одинокие мужчины…» Другие ехали из еще более дальних мест, представляя, что их тут ждет работа, как в артелях Тумано- ва, о которых уже знает вся страна. В год на прииски приезжает до трех тысяч человек. Как правило, одиноких, потому что семьи

негде расселять, женщин нечем занять, а для мужчин работа – поднести, разгрузить, по- грузить, потому что все приезжающие без специальности… Каждый четвертый в тре- сте занят на вспомогательных работах. На- блюдая за приисковыми нравами, Туманов укрепился в мысли о преимуществе экспе- диционно-вахтового, артельного способа освоения этих и северных районов. Именно он позволяет с наименьшим числом работа- ющих, создавая людям условия повышенной комфортности, обеспечивая их мощными механизмами, решать экономические и со- циальные проблемы проще, быстрее и эф- фективнее, чем при традиционных советских подходах. Почему это, очевидное, государ- ству, а особенно партийной власти, не выгод- но? Почему она всеми способами, включая самые подлые, борется с ним?
Одно время Туманов пожалел, что пере- брался сюда. Нет, его не испугали трудности. Он увидел прежнюю картину, как запанико- вали местные трестовские власти, разглядев в нем соперника. «Все повторится», – с го- речью решил про себя Туманов, но было уже поздно. Отступать было не в его правилах. С первых же дней некоторые местные на- чальники, видимо, тревожась за свое поло- жение, писали в Иркутск, в Москву, пытаясь предотвратить появление здесь тумановской артели. Что, еще не начав работу, он развра- щает народ обещанием своих бешеных зар- плат. Кто позволяет ему такие зарплаты, куда смотрят органы прокуратуры? Неожиданно их активности положил конец первый секре- тарь Бодайбинского горкома партии Юрий Андреевич Елистратов:
Пусть Туманов у нас поработает! Посмо- трим…
Директор треста «Лензолото» Мурат Ереджибович, все его величают Ефимович, Зафесов – кавказский человек. Он заставил Туманова вспомнить кавказского человека Заала Георгиевича Мачабели. Но Зафесов, несмотря на это, показался Туманову чело- веком выдержанным, надежным. Положение на комбинате хуже некуда. Четыре года под- ряд не выполняется план. И это на старейшем
золотодобывающем предприятии России, где работают самые современные мощные элек- тродраги, шагающие и карьерные экскавато- ры с ковшами емкостью до 20 кубов, тяжелые бульдозеры, большегрузные самосвалы. Гео- логи постоянно выявляют все новые и новые месторождения. В 50-е годы вблизи прииска
«Кропоткинского» было открыто место- рождение «Сухой Лог», признанное самым крупным золоторудным месторождением на Евразийском материке.
Зафесов обещает Туманову всяческую по- мощь. Но:
Бульдозеры могу дать, но только старые.
Можно посмотреть?
Туманов зашел в мехцех. Бульдозеры, конечно, потрепанные, но других пока нет, а эти можно привести в порядок, они еще по- работают.
Туманов снова полетел в Хабаровск – окон- чательно попрощаться с «Востоком» и взять несколько самых надежных товарищей, кото- рые с ним кочевали, деля все невзгоды, по всей стране, с кем будет создавать новую артель. Его мучило, как объяснить остальным, с ко- торыми проработал много лет, которые шли за ним безоговорочно, почему без видимых при- чин – так это выглядело со стороны – он ре- шил покинуть успешно работающий дружный коллектив. Он объяснил, что просто устал, хотел бы на год-другой уйти от артельных дел, а дальше видно будет. И что очень хотел бы, чтобы к его решению все отнеслись спокой- но, с пониманием. На свое место, добавил он, он предлагает главного механика Геннадия Малышевского. Это было для всех не только неожиданно, но заставило задуматься о неиз- бежных переменах в жизни. В артели судьбы людей переплетены, успехи и неудачи каждого зависят друг от друга, тем более от председате- ля артели. Иногда стоит одному человеку уйти, и такими трудами построенное дело может рухнуть. Туманов все это понимал, старался успокоить людей, на душе кошки скребли, но решение было принято…
В то время, когда Туманов прилетел на Ленские прииски, Зафесова за невыполне- ние «Лензолотом» плана собирались снимать

с работы. Туманов был его последней наде- ждой, потому Зафесов старался помогать ему, хотя, видно было, не верил в успех дела. К тому же техсовет комбината категорически был против появления тумановской артели, один из доводов: Туманов может переманить к себе последних толковых специалистов. Другие говорили: «Это авантюра! Они заго- нят нашу технику туда, где нет никаких дорог, и угробят, до промывки золота дело не дой- дет». В их числе был весомый голос Бланкова, главного инженера комбината, человека в зо- лотодобыче известного. На участке Барчик в этом году – он был уверен – артель вообще не сможет начать промывку. В лучшем случае только подготовится к будущему сезону.
В первый же сезон в Бодайбо артель дала стране тонну золота. Благодаря артели Ту- манова объединение стало одним из луч- ших в отрасли. В скором времени директора комбината представили к званию Героя Со- циалистического Труда. Туманова в списке награжденных не оказалось. На этот раз он воспринял это, по крайней мере, внешне, как должное. Он начинал привыкать к тому, что работает не ради наград.
Став Героем Социалистического Труда, Зафесов повел себя с Тумановым совсем ина- че, он стал мешать ему, многие в открытую говорили, что Звезда Героя должна принад- лежать Туманову. Отношения Туманова с ди- ректором комбината обострялись с каждым днем и скоро обострились настолько, что в начале 80-х годов Туманов принял решение перебазировать артель куда-нибудь в другой регион. Примерно через год, уже работая на Приполярном Урале, Туманов услышал, что начато следствие по делу о крупных хищени- ях в созданной Эфесовым при тресте «Лен- золото» артели «Тайга». Зафесов застрелился в своем рабочем кабинете…
Но перед Приполярным Уралом Туманов решил, может, первый раз в жизни по-насто- ящему отдохнуть. Они с Риммой поехали на
«Волге» по Кавказу.
В Тбилиси он неожиданно предложил Римме заехать в Академию художеств.
Она удивилась:
У тебя что, там знакомые?
Вадим неопределенно пожал плечами.
От кого-то из колымчан он с удивлением узнал, что не забываемый в его памяти Заал Георгиевич Мачабели после Колымы живет в Тбилиси и работает… заместителем дирек- тора Академии художеств Грузинской ССР. Лагерная паутина, десятки лет опутывавшая страну, тайно продолжала существовать и за- ботилась о своих отставных «художниках», пристраивала их по теплым местам, вдруг еще пригодятся. Туманову вдруг захотелось Мачабели увидать.
В приемной Мачабели большая очередь на прием. К тому же идет совещание, и се- кретарь не может сказать, когда оно закон- чится. Вадим говорит ей, что он из Москвы, хороший знакомый глубокоуважаемого Заала Георгиевича. Он проездом в Тбилиси и очень торопится и просит разрешения только на секунду приоткрыть дверь в кабинет, а там уж как глубокоуважаемый Заал Георгиевич про- реагирует. Кому другому она, наверное, не позволила бы это сделать, но она видела в от- крытое окно, что московский гость подъехал на «Волге», а «Волга» в те времена считалась машиной большого начальства или очень из- вестных людей, и не стала препятствовать.
Во главе большого стола Туманов видит Заала Георгиевича Мачабели. Он непривыч- но в штатском костюме, и Туманов вынужден согласиться, что штатский костюм ему тоже идет. Мачабели недовольно вскидывает гла- за: кто это нарушает ход совещания? – те са- мые, чуть прищуренные жестокие глаза, как при первом допросе:
Штурман, да? Кассы штурмуешь?
Их взгляды встречаются, выражение глаз Заала Георгиевича вдруг меняется:
Вадим?! – глубокоуважаемый Заал Ге- оргиевич поднимается из-за стола и с луче- зарной, полной радости улыбкой идет к нему, раскинув руки для объятий.
Отступать было некуда.
Глубокоуважаемый Заал Георгиевич долго тискает в своих объятьях растерявшегося Ту- манова, что-то объясняет по-грузински си- дящим за столом, переводит для Туманова на

русский, что встретил старого друга, с кото- рым в трудные времена давал стране колым- ское золото. Люди за столом встают, привет- ствуя дорогих гостей, и торопливо покидают богато обставленный кабинет. Туманов от растерянности не может вымолвить ни слова. Хозяин кабинета был так радушен, что Рим- ма была искренне тронута встречей «старых друзей».
Как Туманов ни отказывался, Заал Георги- евич горит желанием накормить гостей обе- дом, везет их к фуникулеру. Они поднимают- ся на вершину горы. Ресторан еще закрыт, но глубокоуважаемого Заала Георгиевича Мача- бели здесь все знают, радостно приветствуют, и не успели Вадим с Риммой оглядеться, как под тентом уже накрыли стол, сразу несколь- ко официантов засуетились вокруг него.
За столом, не сговариваясь, Туманов с Мачабели говорили о чем-нибудь нейтраль- ном, вспоминали общих знакомых. Заал Ге- оргиевич время от времени бросает взгляд на Римму, пытаясь понять, знает ли она о его прошлом? Он то и дело в честь ее поднимает витиеватые грузинские тосты.
Пей, дорогой Вадим! – настаивает он.
Не могу, за рулем.
Пей, я сказал! – в голосе глубокоуважа- емого Заала Георгиевича прозвучали прежние жесткие колымские нотки. – Здесь не Мага- дан! – но тут же он словно спохватывавется, голос его становится бархатно-мягким: – В моем городе тебе можно все!
Заал Георгиевич настаивает, чтобы Ту- мановы пожили в его доме, познакомились с родственниками. Могло ли Туманову та- кое даже присниться? И Туманов на минуту представил, как смотрят на него сейчас ста- рые лагерники с Небес…
В ресторане Туманов попытался распла- титься за обед, но Заал Георгиевич остановил его руку:
Генацвале, в Грузии не принято, чтобы платил гость!
Когда прощались, Заал Георгиевич долго благодарил, что навестили его, доставили ему такую радость.
Потом, когда в пути немного отошли от такого обрушившегося радушия, Римма спросила Вадима:
Почему ты никогда не говорил, что у тебя в Грузии такой друг?
Как-нибудь потом расскажу, – укло- нился Вадим от ответа…

Глава 12. Вышедший из бурана

Это было уже давно. Наверное, лет десять назад. Но не забывалось. Даже наоборот – чем дальше, тем вспоминалось почему-то больнее…
Туманов жил в те январские дни в окрест- ностях знаменитого уральского городка в пустующем доме лесника. После разоре- ния очередной его артели, после очередно- го открытого и закрытого уголовного дела, после очередных пакостных статей в печати хотелось хоть на время спрятаться от всего и всея, даже от семьи, чтобы не нагонять на нее тоску. Он специально улетел подальше из Москвы в небольшой уральский, но славный своим прошлым городок, в окрестностях которого одно время вела промышленную разведку одна из его бригад. Промышленно- го золота она не нашла, оно выбрано было еще в дореволюционные годы, только, мо- жет, в будущем, когда иссякнут другие ме- сторождения, можно будет вернуться сюда, в том числе перемыть старые разработки. Вот тогда-то, прилетев в бригаду на несколько дней, он и наткнулся в лесу на пустующий дом лесника и напросился на дни команди- ровки пожить в нем. Дом, построенный со вкусом еще в царское время казенным лес- ничим, настолько ему понравился, что он по- просил у лесника разрешения когда-нибудь специально прилететь или приехать, чтобы пожить в нем. Дом стоял на небольшой по- ляне-террасе, окруженной со всех сторон корабельным сосновым лесом, на боку ле- систого увала. Только с одной стороны на восток был прогал между деревьями, и в этот прогал, в окна широко и радостно в ведро и томяще печально в ненастье, открывались дали и звали-тянули душу, что, порой каза- лось, она в такие минуты вот-вот вырвется из тела и унесется к горизонту, чтобы, обогнув
земной шар, на время снова вернуться в тело, а порой казалось, что она вообще раньше вре- мени готова была оторваться от Земли. В та- кие минуты Туманов спрашивал ее: почему ей томительно грустно на Земле, ведь Земля так прекрасна? Неужели ее родина все-таки не здесь, а где-то там, не на Земле, ведь обогнув шар земной, она возвращалась назад как бы неохотно, так и не найдя покоя, так и не най- дя того, что искала на Земле? И что удиви- тельно: получилось ли так случайно, или при выборе места для дома было задумано так, что сам дом ниоткуда не был виден. С трех сторон была тайга, а в единственный прогал с востока снизу из долины дом тоже не был виден, его закрывали вершины деревьев, ко- торые росли ниже по склону, как и из дома не было видно самой долины, только – дали, дали… Такое местоположение спасало дом от всевозможных непрошеных гостей, вро- де горе-туристов, уже правнуков жителей по преимуществу вымерших деревень в ре- зультате тихой коммунистической катастро- фы, как вымерли мамонты в результате не- известного земного или даже космического катаклизма. Их души еще смутно просились в когда-то родной сельский лесной простор, но, искореженные городом и социалистиче- ской лжеобщностью, когда все принадлежит всем и в результате не принадлежит никому, словно мстили за то, что их оторвали от кор- ней. Погуляв на матушке-природе, а гуляние искореженной души в большинстве случаев сводилось к глухой пьянке во встретившемся в лесу доме лесника или охотничьей избушке, наутро, уходя, внуки и правнуки пропавших деревень часто дом или избушку поджига- ли, сами не зная зачем, даже не ради потехи. Или в лучшем случае, перевернув все, остав- ляли на самом видном месте кучу дерьма,

порой даже на столе, за которым только что ели, пили. «Откуда это в нас? – думал Тума- нов. – Обязательно разорить, осквернить пустующий дом? Кому месть?» Туманов, не раз столкнувшись с подобным в пригород- ной сибирской тайге, благодарил судьбу, что ни разу не застал на месте погрома таких го- ре-туристов, это могло кончиться новым для него сроком.
Советовал отдохнуть на природе и врач-не- вролог, к которому он обратился по настоя- нию жены, которая видела, как он мучается бессонницей. Он, постукивая молоточком по его колену, ласково говорил: нужно отрешить- ся от всего и отдохнуть, и, чтобы по возмож- ности не было ни радио, ни телевизора, ни начальников, ни подчиненных. Повышен- ная возбудимость, говорил он, кругом: люди, люди, люди – и тоже в большинстве взвин- ченные, словно всем в одно место сделали клизму скипидаром, словом: всеобщий стресс. Ну да, Туманов однажды был свидетелем: мы- ши-лемминги, обитатели безлюдных поляр- ных широт и то, когда их становится слишком много, начинают добровольно тысячами бро- саться в океан от одного вида друг друга, уче- ные не могут найти этому объяснение…
Как оказалось, хозяин дома, старый лес- ник, умер три года назад, на письмо ответил его сын, который жил в еще сохранившейся деревне по другую сторону увала, но дом не бросил, присматривал за ним: ежегодно заго- тавливал дрова, ставил на задах сено, чтобы он выглядел жилым, и потому дом еще избе- жал разорения.
Был странный январь – словно все в при- роде остановилось, и даже время: уже боль- ше полмесяца над Уралом неподвижно, как пущенный из озорства в стеклянный сосуд дым, неподвижно висел мутный мороз. Или словно кто забыл о нем: воздух не шелохнет- ся, в небе – ни облачка. Первые дни, после затянувшейся до самого Нового года сляко- ти, это радовало, но потом стало раздражать. Снег стал чернеть даже далеко за городком, посерел даже на поляне, на которой вроде бы спрятался от городка бывший дом лесничего, а в самом городке, куда Туманов отправил-
ся за продуктами, от придавленного к земле дыма от здешнего металлургического завода, нечем было дышать. И Туманов со своим пе- реутомленным сердцем и нарушенным моз- говым кровообращением, – удары конвоиров прикладами по голове давали о себе знать, – наскоро обежав продуктовые магазины и за- бежав на почту, заторопился обратно в лес. Но и лес не принес желанного облегчения. И если в первые дни ему хорошо спалось, то теперь его снова стали мучить кошмары: то он никак не может доплыть до берега, после того как перевернулась лодка, то ему в побеге стреляют вслед, а он, спасаясь от пуль, ме- чется из стороны в сторону. Но утром эти сны помнил лишь смутно, но оставался от них неприятный тяжелый осадок, который не проходил весь день. Странно было: изо дня в день, ни разу не затененное ни единым об- лачком, однообразно полыхало, но не грело солнце. С каждым днем оно все мутнее про- бивалось сквозь распространившийся даже далеко за город смог, соединившийся здесь, в горах, с морозным туманом. Было ощуще- ние, словно солнце постепенно затухало, что иногда приходила жутковатая мысль: а что если оно вот так в один прекрасный день потухнет совсем? Может быть, вот таким об- разом наступает не однажды предсказанный мифический конец света? А может, он совсем не мифический? До чего мы довели планету!
Прошла неделя. Изо дня в день по-преж- нему однообразно полыхало, постепенно как бы затухая, солнце, голубизна неба с каждым днем все больше выцветала, небо постепенно становилось каким-то бело-серым, и раньше желанная тишина уже не лечила, а тревож- но томила. Она тоже становилась какой-то замученной, затхлой, словно присыпанной пеплом, и душа уже тяготилась ею, желала перемены и боялась, что она не наступит, а если наступит – то каким-то катаклизмом. И вот – вроде уже хмурился восток в прога- ле между деревьями, и рождалась надежда на перемену погоды, но наутро было то же: грязно-серый мороз, все больше мутнеющее солнце, все более выцветающая лазурь неба. И Туманов стал подумывать об отъезде.

Но решил подождать еще день-два.
Но и на следующее утро в природе ничего не изменилось…
И Туманов заметил, что не только в нем, в самой природе копилось напряжение. Она уже тоже изнемогала от тишины, от оцепене- ния, от наплывшего со стороны города смога. Но на третий день утром Туманов поймал себя на том, что все кругом еще более напря- женно притихло, пара воронов, как обычно, не протянула над крышей, и дятел не засту- чал на сухой сосне, и даже две синицы, зи- мующие около дома лесника, куда-то исчез- ли, – словно лес окончательно вымер, а небо совсем выцвело. И Туманов вдруг понял: при- рода не только ждала, она уже чувствовала надвигающийся перелом. Там, где-то далеко в Небе, уже что-то случилось, а тут еще было только томление. Тут было уже томление – внешне ничего не изменилось, но все уже, что по-прежнему было связано с Небом, глубин- ным нутром знало: и лес, и птицы, и звери, что близится перелом, что там – Там! – уже случилось! И Туманов чувствовал не то что бы досаду, а беспокойство, что ли, даже тре- вогу: словно все в природе переговаривалось в тайне от него, впрочем, может, и не в тайне, но он не понимал этого языка, он был словно чужой в ней. Когда это случилось? Когда он стал чужим ей? Его дед, возможно, еще пони- мал, он безошибочно, достаточно ему было взглянуть на закат, предсказывал погоду не только на следующий день, но и на несколь- ко дней вперед, и по лету мог сказать, какая будет зима, и наоборот, а он уже не понимал. Впрочем, вряд ли бы сейчас дед сколько-ни- будь точно мог предсказать погоду даже на завтра, так человек все перевернул в приро- де и даже Небо уже не раз продырявил. Ту- манов кое-что от деда перенял, в детстве вел тетрадь наблюдений, и до какого-то времени все сходилось до мелочей: если солнце вече- ром, прощаясь до утра, заходило в тучу или даже в маленькое облачко, завтра жди дождя. И наоборот, если закат был чистым, завтра жди ведро, но в последние годы он столкнул- ся с тем, что народные приметы больше не работали, видимо, в природе нарушилась ка-
кая-то причинно-следственная закономер- ность, сломался какой-то механизм, все ее законы были нарушены, но Земля по инер- ции еще крутится, но чего ждать впереди?
Все в природе ждало перелома. Но опять – с утра начало хмуриться, даже начинали па- дать редкие снежинки, но потом снова вы- яснило, и снова полыхало солнце, правда, уже какое-то усталое, воспаленное, словно уставшее светить. И снова стояла томитель- ная тишина – но уже все в природе знало, что там – в Небе! – уже случилось! Природу явно ломало. Туманова тоже ломало, и телесно и духовно: ныла когда-то сломанная и изу- веченная нога, давило под сердцем, и, слов- но свинцом, налилась контуженная голова, и все валилось из рук – чем это кончится? Чем изойдет? В конце концов, скорее бы!..
И вот наконец – Туманов и не заметил когда, случайно глянул в окно – пошел снег, тихий умиротворенный, невесомый, словно во сне. Но, к удивлению Туманова, и он не принес облегчения. Душа вместе с природой ждала чего-то большего. Чего? Но к полудню снег перестал, снова выяснило, и опять над лесами стояла гнетущая и прочная выцвет- шая тишина с посеревшими снегами…
Туманов не выдержал, поехал в город. Как до этого в Москве он стремился к оди- ночеству, так теперь не мог больше оставать- ся в лесу один. Все в природе уже знало, го- ворило друг с другом о свершившемся там, в Небе, а он, не понимая этого языка, словно был природе чужой.
С этой печальной мыслью он шел на элек- тричку. То и дело останавливался, осматри- вался вокруг и прислушивался: все молчало, хотя, он знал, все вокруг переговаривалось между собой о том, что – Там! – уже случи- лось, и все, видимо, знало, что будет в при- роде не только завтра, но и намного дней вперед. Впрочем, уже давно знало: белки еще осенью сбили теплые гнезда – знали, что бу- дет студеная зима, по Колыме он знал – ке- драч еще с лета прижался к земле, тоже знак, что будет студеная зима. А он больше не по- нимал этого языка. Словно все в природе отвернулось от него. Воспаленным лбом он

прижался к холодному вагонному стеклу и на какое-то время, измученный бессонницей последних дней, задремал.
Разбудил сосед, задев плечом, вставая, чтобы выйти на своей остановке. Туманов взглянул в окно: только что было солнце, судя по объявленной остановке, он задремал не более чем на десять минут, и солнца уже не было, небо нахмурилось, спряталось, слов- но его вообще не было. И чуть успел сойти с привокзального автобуса и уже в сумерках подходил к гостинице, в которой решил пе- реночевать и наутро окончательно решить, что делать дальше, как вдруг, бросая грязный колючий снег в лицо, загудело-замело. А по- том посыпало и с неба, сначала робко, по- рывами, как бы горстями, как раньше сеяли крестьяне, мелкой крупой, а потом, когда он уже был в номере, понесло мимо окна сплош- ной свистящей и ревущей белой стеной, что не стали видны дома напротив. И немного отпустило душу. И мело-гудело, не переста- вая, два дня. И по всему, не собиралось ути- хать. Мело, торопясь, заметало, выметало из сидящего в горной котловине городка нако- пившуюся грязь и гарь, словно природа, хоть ненадолго, хотела утвердить свою власть над прокопченной задымленной планетой. Тума- нов никак не мог надышаться сырым плот- ным воздухом. Он открывал балкон, выходил на улицу – и все дышал, дышал – порой до боли внутри. И постепенно отходила душа. Она облегченно вздохнула, казалось, вместе со всей планетой.
К утру стало немного стихать. Утром Ту- манов не выдержал, не стал дожидаться, ког- да совсем утихнет и рассветет, поехал к себе в лес. Он поймал себя на мысли, что так и подумал: «К себе в лес!» Да, к себе в лес! Он уже сроднился с этим пусть и не принад- лежащим ему, построенным с умом и вкусом старым, но еще крепким домом, он представ- лял, как царский лесничий приезжал в него со своими гостями, как они чаевничали на веранде, не подозревая, что уже через не- сколько лет смерч сатанинской революции бросит их в геенну огненную. Туманов со- шел с электрички и даже растерялся – как
все кругом изменилось. Снега лежали осле- пительно белые под повеселевшим солнцем и такие глубокие, что Туманов вымотался, не пройдя и четверти пути. Санная дорога, что с электрички немного в стороне от его дома шла в деревню, только местами, пока вилась лесом, еще прощупывалась под ногами, но стоило ему выйти в поле, он потерял ее, так ее занесло. Сейчас бы лыжи, но они остались в доме лесника. А буран, немного утихший вчера в ночь, вдруг снова стал набирать силу. И закрутил, и заметался вокруг Туманова снова, и пел, и стонал, и сыпал белым-белым снегом, еще, оказывается, водившимся на планете.
И вдруг резко потеплело, буквально за полчаса, и снег больше не стало вздымать серебряными протуберанцами, не уносило к лесным опушкам и в овраги, он плотно ло- жился на поля, на луга, чтобы обильно напо- ить их, истощенные, весной.
Туманов почти сразу же вымок – и от сы- рого снега, но больше от пота, и шел тяжело, упершись глазами себе под ноги – так снег меньше лепил в лицо.
Но вот наконец осталось позади послед- нее поле. Теперь уже снова нащупалась под ногами дорога. Теперь было уже недалеко. Отдышавшись в лесном затишье, Туманов стал неторопливо подниматься в гору и вдруг машинально боковым зрением заметил, как бы что-то промелькнуло поперек его пути. Он поднял глаза: прямо перед ним, чуть сле- ва, глубоко провалившись в снег, даже не стояла, а, видимо, потеряв опору, висела на брюхе в снегу обессилевшая косуля. И в гла- зах ее уже даже не было страха – такая она была вымотавшаяся, одна лишь смертельная усталость, бока у нее судорожно раздувались. Туманов остановился и стал выжидать, пока она немного отдышится. Пока не почув-
ствовал, что начинает стыть мокрая спина.
Ну ладно, пропусти меня! – сказал он ласково, словно она его поймет. – Мне надо идти. Тебе тоже надо поглубже в лес. Сделай хоть несколько прыжков с дороги, вон туда, в чащу! Мало ли кто тут может пойти. Хотя маловероятно было, чтобы сейчас кто-то по

этой дороге мог пойти или поехать, в хоро- шую-то погоду здесь ходили и ездили редко.
Словно поняв его, косуля сделала не- сколько судорожных прыжков в сторону и снова обессиленно повисла в снегу. Тума- нов, чтобы успокоить ее, поскорее прошел мимо. Запоздало подумал: кто ее загнал, вы- мотал до такой степени? Волки? Может, она искала у него защиты?
Лес до макушек был занесен тяжелым липким снегом, молодые березы грузно гну- лись под его тяжестью. А снег лепил и ле- пил. Видимо, природе необходим был выход, очищение, ей нужно было пройти через ка- кую-то душевную бурю, чтобы перебороть в себе что-то и потом успокоиться.
И вот тут Туманов встретил его. Туманов как раз подумал: не пропустить бы поворот с заметенной санной дороги к своему дому, вовремя нащупать ногами занесенную снегом только им натоптанную тропу, иначе будешь проваливаться по пояс. И поднял глаза, чтобы узнать, далеко ли еще до поворотной кривой березы, в свое время он специально ее выбрал ориентиром. И от неожиданности вздрогнул: навстречу ему по занесенной снегом неви- димой дороге, – даже здесь, в безветренном лесу, Туманов лишь чутьем, местами подолгу, рыская из стороны в сторону, нащупывал ее – уверенно, словно видел дорогу сквозь тол- щу снега, спускался человек! Туманов не то что бы испугался – но было так неожиданно встретить кого-нибудь сейчас, здесь, в такую погоду, тем более совершенно незнакомого, явно, нездешнего человека! Чем-то незримо он отличался от местных. Да еще так уверен- но спускающегося по невидимой под снегом дороге. По этой дороге в хорошую погоду вы- езжали и выходили к электричке жители по- следней в этих местах деревни из нескольких домов, где жил молодой лесник, и Туманов почти всех знал в лицо, познакомился, когда еще приезжал инспектировать свою промыс- ловую разведку. Но если даже допустить, что он кого-то не знал в деревне, при приближе- нии в спускавшемся ему навстречу человеке он неожиданно признал зэка своей лагерной поры: черный стеганый ватник, в простона-
родье ласково названный телогрейкой, какие теперь не носят, а еще двадцать лет назад в та- ком по ту и эту сторону колючей проволоки ходила вся Россия. В таком ватнике, изнаши- вая один за другим, проходил Туманов свои восемь с излишком лагерных лет, серая шап- ка-ушанка и, главное, с брезентовыми голе- нищами кирзовые сапоги, несмотря на суро- вый уральский климат. Не лагерник же? Но если он освободился из лагеря, что он делает здесь, как он попал на эту проселочную, толь- ко летом более или менее заметную дорогу? Бежал? Выходит здесь на полустанок, чтобы миновать большие станции, где его, возмож- но, уже ждет погоня и поставленная на уши милиция? Но Туманов не слышал, чтобы где- то в окрестностях существовал лагерь заклю- ченных. Подожди, в таком одеянии нынеш- ние заключенные давно уже не ходят…
Туманов стал переступать в глубоком снегу еще медленнее, чтобы таким образом иметь возможность получше присмотреться к спускающемуся ему навстречу человеку. Ту- манов уже давно не передыхал, надо было пе- редохнуть, но остановиться не решался, это означало бы, что он испугался незнакомца или еще что…
Спускавшийся по невидимой тропе Тума- нову навстречу, заранее освобождая ему до- рогу, отступил в сторону.
Туманов поздоровался. Незнакомец ответил. Они разошлись.
Я на электричку здесь выйду? – уже в спину глухо, простуженно кашлянув, спро- сил незнакомец.
Выйти-то выйдете, – остановился, обер- нулся, облегченно откликнулся Туманов. – Только дорогу совсем замело, даже здесь, в лесу, не видно, а в поле сейчас что творит- ся!.. – покачал он головой.
Да, погода… – без всякого выражения сказал незнакомец, как бы лишь только под- держать разговор. Снег не сразу таял в его бо- роде.
Держитесь моих следов. Но в поле их, наверное, уже замело. Не знаю, как Вы… Ни- каких ориентиров…

Видно было, что незнакомец продрог в своей немудреной одежде, и ему с трудом удавалось не показывать этого.
Что это Вы – в такую погоду? – не вы- держав, спросил Туманов.
Да надо было в здешних местах увидеть одного человека… – уклончиво ответил не- знакомец.
Кто же Вас надоумил в такую погоду идти на железную дорогу здесь?
Сказали, здесь короче…
Надо было уж на Ивановку выходить. Там подальше, но зато наезженная дорога. Правда, наверное, и ее сейчас замело, но по линии электропередачи легко ориентиро- ваться. Там и попутную подводу, даже маши- ну можно было поймать.
Больно уж внезапно налетело. Когда выходил, вроде притихло. Надеюсь, выйду! – слабо улыбнулся незнакомец.
Держитесь моих следов, – повторил Туманов. – Из леса выйдете, выждите, когда чуть утихнет между порывами – смотрите бе- резовый колок среди поля, на него и идите. Потом второй колок ольховый, стволы тем- ные. А там – по этой же прямой до реки, ее сразу по зарослям ивняка, по осокорям узна- ете. А там слушайте железную дорогу. Ветер доносит, он как раз с той стороны… Право, не знаю… – покачал он головой. – Недолго и заблудиться. В такую погоду тут даже мест- ные не ходят.
Теперь уже поздно перерешивать. Не возвращаться же! Спасибо, может, не заблу- жусь… – без улыбки сказал незнакомец. – Вы тоже… в такую погоду?.. – повременив, сказал он. Он чего-то медлил, может, просто хотелось подольше побыть в лесном затишье.
Я – другое дело, – замялся Туманов. – Мне тут места знакомые…
В деревню или туда? – показал встреч- ный в сторону невидимого с дороги дома лес- ника.
В деревню, – почему-то неожиданно для себя соврал Туманов и насторожился: откуда он знает о доме лесничего – ведь дом в стороне от дороги и невидим с нее. Он уже хотел спросить об этом, но незнакомец опередил его:
А то мне говорили, что тут живет один… – снова показал он в сторону неви- димого дома лесничего. – Наверное, страш- но одному-то тут жить? – незнакомец как-то странно улыбнулся. – Тем более зимой.
А кого тут бояться-то?! – внутренне за- мерев, сказал Туманов. – Волков, говорят, тут давно нет.
Мало ли кого!.. Человеку одному всегда страшно! – Незнакомец усмехнулся. – Рань- ше боялись волков, теперь – людей…
Хозяин дома – здешний лесник, живет в деревне, зимой здесь не бывает.
Туманов уже готов был признаться, что как раз идет в этот дом, и пригласить незна- комца переночевать, но тот опередил его:
Ну ладно, прощевайте, пойду. Мне по- сле электрички непременно в городе к ноч- ному поезду дальнего следования нужно успеть. Никак мне его пропустить нельзя. Дойду, Вы мне хорошо объяснили дорогу.
Туманов промолчал.
Ну ладно, слава богу, что Вас встретил. Значит, в чистом поле: сначала на березовый колок, потом на ольховый, а там железную дорогу услышу?
Да!
Дай вам Бог всего доброго! – Незнако- мец, перед тем, как пойти, слегка поклонил- ся Туманову.
Туманов растерянно молчал.
Отойдя немного, он украдкой оглянулся: странный прохожий был еще недалеко, но уже был чуть виден в буране – он неторопли- во и размеренно, не оглядываясь, спускался вниз по склону. Ну, не лагерник же! Уж одет больно легко, не по сезону? Как он оказался на этой дороге? Откуда идет? Кого-то он Ту- манову напоминал, но кого?..
Туманов задумчиво-настороженно под- нимался вверх по дороге по еще не передуто- му, уверенному, в отличие от его, следу. Через какое-то время снова оглянулся: странного прохожего на тропе уже не было, словно его вообще не было. А был ли он вообще?
Там, где нужно было сходить с конной дороги в сторону дома лесничего, Туманов вздрогнул: следы странного прохожего шли не

из деревни, а как раз оттуда. И точно по толь- ко ему, Туманову, известной, спрятавшейся под глубоким снегом тропинке, которую сейчас и сам Туманов мог определить только по од- ному ему известным приметам: кривой березе, затеси на сосне, сломанной ветке рябины, ко- торую еще не обобрали снегири и свиристели…
Туманов заторопился…
Точно, следы шли от дома лесничего. Туманов готов был побежать, но по глубо-
кому и вязкому снегу это было невозможно… Свежие, чуть припорошенные следы кир-
зовых сапог спускались с крыльца…
Но замок был на месте. Не тронуты были и окна на веранде. Туманов в растерянности стоял на крыльце, ничего не понимая… Дол- го рассматривал отпечатки сапог на веранде в затишье: сапоги, по всему, были новые, не- ношеные.
Зачем же он приходил сюда? Кто он? И откуда пришел? Туманов, сбросив на ве- ранде рюкзак, не открывая дома, стал изучать следы, откуда они вели. Следы по глубокому снегу шли к дому из леса, с той стороны, где на десятки километров давно уже не было никакого жилья, и не вело оттуда даже ле- том никаких дорог – от последних, умерших после Великой Отечественной войны и хру- щевской перестройки деревень. Следы шли прямо через заметенные сугробом прясла. Дальше следы уже были запорошены, и Ту- манов в недоумении вернулся. Было видно, как незнакомец топтался на крыльце, види- мо, согреваясь и выбивая из сапог снег, как вставал на цыпочки, пытаясь заглянуть в за- метенное почти доверху окно… А это куда он шел? Туманов только сейчас заметил уже запорошенные следы, ведущие с веранды за угол дома. «Я тут гадаю, а все очень просто: он залез в окно с той стороны!..»
Туманов торопливо обошел дом, но и с той стороны окна были целы. Туманов в рас- терянности остановился. И только потом заметил: в кормушке для птиц были насыпа- ны, еще не припорошенные снегом, свежие крошки хлеба, черного черствого хлеба!
Туманову стало стыдно за самого себя. Он ничего не понимал. В голове стучало: «Не-
знакомец сказал: “Говорят, тут живет один…” Значит, он приходил не к леснику! Значит, он знал, что здесь живет уже не лесник! Выходит, он приходил ко мне?! Почему же он не сказал мне об этом?.. А если бы застал меня дома?.. И зачем он приходил?.. И кто он?..»
Тут что-то было не так. Туманов торопли- во открыл дом… Но все было на месте.
Туманов не выдержал, так и не затопив печь, хотя это нужно было сделать в первую очередь, торопливо, дрожащими руками вы- тащил из чулана широкие охотничьи лыжи, пошел навстречу следу: откуда незнакомец уверенно, без всякой дороги пришел сюда? Но с той стороны нет никаких дорог! Пришел по дороге из деревни и просто обошел усадь- бу лесом?
След примерно через километр привел его на другую поляну со скальным останцом, возвышающимся над округой, пологим с од- ной стороны, следы привели к подножию останца, но дальше на открытом месте, их конечно, уже замело, а подниматься на сам останец в такую погоду было просто безуми- ем. Неужели он увидел дом с останца? Что незнакомец мог делать на этом останце? Ту- манов растерянно обошел останец лесом, за- тишьем, но никакого следа не обнаружил. Не опустился же он на останец с Неба? И Тума- нов заторопился обратно к дому, ему по-на- стоящему стало страшно.
Он затопил печь. Чуть сойдя с веранды, набил чайник снегом, хотя теперь набивать чайник снегом, как все лесные жители де- лали еще в его детстве, не следовало – не- известно откуда пришла эта снежная туча, что за яд принесла в себе, теперь на Земле, на отравленной планете, всего нужно осте- регаться. Конечно, нужно было сходить за водой на родник, но сейчас так не хотелось выходить из дома. И потому, что там буран, и потому, что тропа к роднику теперь тоже занесена глубоким снегом, а он совершенно вымотался за дорогу с электрички и в выяс- нении, откуда пришел незнакомец… Тума- нов сам не знал, почему торопливо закрыл дверь на крючок, хотя никогда раньше этого не делал.

Откуда он, этот незнакомец?.. Кто он?.. Что ему надо было здесь?.. Эта мысль не да- вала покоя.
После полудня против его ожидания буран разыгрался еще сильнее, хотя вроде бы – куда сильнее-то! – это был уже не буран, а настоя- щий ураган: даже здесь, глубоко в лесу, ветер чуть не валил с ног, когда он снова вышел за дровами. Даже трепетало пламя керосиновой лампы, которую Туманов зажег в сумерках, словно ветер прошивал дом насквозь – и всю ночь за стеной гудело, свистело, гремело, сто- нало: в кронах деревьев, в крыше, неизвестно в чем. Стучали ставни, что-то колотилось на чердаке, а потом начал ухать с крыши, за- ставляя вздрагивать, снег, видимо, на улице стало еще теплее, а к утру с крыши и совсем потекло, снег перешел в дождь. И во всем, даже в стенах старого дома, чувствовалось какое-то облегчение. Словно природе нужно было пройти через душевную бурю, сбросить с себя трехнедельную обморочность, чтобы потом успокоиться и отойти в неге и отте- пели, в душевной задумчивости. В оттепели, видимо, был и другой смысл: чтобы снега, за эти дни так плотно и старательно запеле- навшие землю, осели, уплотнились, а потом, прихваченные морозом, превратились в наст, и их уже не сдуть с полей в овраги, и они так и останутся, как теплое ватное одеяло, лежать до весны, оберегать землю от лютых морозов, а потом весной щедро напоят ее водой.
Туманов лежал на лежанке за печью, гля- дя в невидимый в темноте потолок, и перед глазами все стоял человек, встретившийся на тропе: «Кто он?.. Откуда?.. Почему я не позвал его в дом переждать непогоду – ведь он мог не дойти до полустанка?.. Почему он сам не попросился, если специально завер- нул к дому с этой целью? Меня смутила его одежда – лагерника? Но я сам восемь с по- ловиной лет был лагерником. Все просто: он ждал, что я позову. Да-да, а я сказал, что иду в деревню! Тем самым я отрубил ему воз- можность попроситься на ночлег или хотя бы обогреться. Он знал, куда я иду! Он знал, что я обманываю его, но не хотел уличать меня во лжи… Но он сказал, что торопился к поезду
дальнего следования. Но, может, он это на ходу придумал, чтобы помочь моему вранью? Или у него была другая цель? Он шел сюда совсем не для того, чтобы спрятаться от не- погоды?.. Неужели он приходил специально ко мне? Зачем? Чтобы теперь я мучился всю оставшуюся жизнь? Почему же я все-таки не позвал?.. Побоялся, что он беглый?.. Но я сам семь раз был в побеге. Или побоялся, что с ним нужно будет о чем-то говорить, а тебе это в обузу. Не для этого спрятался я в этом доме…»
И опять перед глазами стоял этот стран- ный путник.
«А если не было бы бурана? Обратил бы я на него внимание? Встретились и разошлись бы. Может быть, даже не поздоровались… Нет, конечно поздоровались бы, но – не больше. Ему не было смысла расспрашивать о дороге, потому как на электричку была до- вольно-таки накатанная санная дорога? Об- щая опасность нас все-таки сколько-то сбли- зила. Но, оказалось, не настолько, чтобы я пригласил его переночевать. Даже пришла фантастическая мысль: «А может, специаль- но кто задумал этот вдруг снова налетевший буран, чтобы проверить, как я поведу себя?»

Все в ночи по-прежнему гудело и стона- ло. Дом то и дело содрогался в каких-то об- легчительных судорогах, казалось, вот-вот сорвется он с места, словно сложен был из тонких жердей, а не из толстенных смоли- стых сосен. В старину, когда строили дом, то строили больше не для себя, а в расчете на детей и даже внуков и правнуков, в лесу из намеченных на дом деревьев не вытягива- ли смолу-живицу. И рубили их обязательно в марте, пока не началось движение живицы, дома из таких бревен жили веками. «Мы, – думал Туманов, – словно деревья, из которых вытянули смолу-живицу».
Было ясно, что не уснуть. Туманов встал и снова зажег керосиновую лампу. Поставил ее на стол, а сам, закутавшись в одеяло, за- брался на нары за печью, сооруженные уже не в царское время, и смотрел оттуда на тре- пещущее желтое пламя керосиновой лампы.

«Я лежу в заметенном бураном доме, не так уж далеко от ближайшего человеческо- го жилья, – думал Туманов. – И в то же вре- мя буран как бы отрезал меня от остального мира. Ниоткуда сейчас нет сюда дороги. Но откуда-то же пришел этот незнакомец, на- рушив это ощущение отрешенности от всего мира?» И опять стучало в голове: «Неужели он шел специально ко мне? Проверить меня, чего я стою за внешней оболочкой добропо- рядочности? Кого же он мне напоминает?..»
Почему-то он не мог оторвать взгляд от колеблющегося пламени керосиновой лам- пы, словно только оно держало его на Земле. Больше всего его мучило, почему вышедший из бурана был в лагерной одежде его лагер- ной поры? Почему своим приходом он воз- вращает его обратно в лагерь?..
Мысль металась в пустоте старого дома, не пытаясь за что-то зацепиться…
Зацепилась за детство. Почему-то Тума- нов вспомнил тревожные разговоры времени его детства безграмотных деревенских ста- рух о грядущем конце света, о предвестниках его – железных птицах и опутывающих небо проводах. Удивительные это были женщины! Таких уже нет, вынесших в своих сердцах и на своих плечах, казалось, невыносимое: и сата- нинскую Октябрьскую революцию, и устро- енный большевиками голодомор, и так на- зываемую коллективизацию – всеобщий концлагерь российского крестьянства без ко- лючей проволоки, и Великую Отечественную войну. Вот уж действительно безгранично терпение русской женщины, – но не огрубев- шие от этого, не озлобившиеся, а, наоборот, как бы сконцентрировавшие в себе – под дав- лением зла, – какую-то необыкновенную до- броту. Безграмотные, но удивительно глубо- кие мыслью и чувством, словно им когда-то была сказана высшая правда, которая нам почему-то непостижима, словно нас отрезали от нее…
Но когда и кем им была сказана эта прав- да? Дальше деревни они нигде не бывали.
К счастью, – печально вздыхали они, – конца света нам, грешным, не доведется уви- деть, а вот вам, молодым, – за грехи наши…
Жалко вас… Ответ давно был дан в старых книгах – и не раз.
Все это сказки! – отмахивался не веру- ющий ни в Бога, ни в черта его беспартий- ный отец. – Кто-нибудь видел эти книги?
А в тайне они, чтобы их не уничтожили.
Не каждому они даются.
То же самое, видимо, говорили безграмот- ные старухи и в других деревнях. Потому что время от времени на страницах научно-попу- лярных журналов выступали маститые уче- ные и снисходительно опровергали безгра- мотных старух: и слухи про железных птиц, и про небо в железной паутине, и про близ- кий конец света. Они убеждали, что вообще не было таких книг, и никакого конца света в принципе не может быть при всеобщем социализме, который в скором времени на- ступит на планете, тем более при всеобщем коммунизме, к которому неминуемо идет че- ловечество. И сам факт такого торопливого отрицания, наоборот, еще больше заставлял верить, что такие книги были…
Уже в свою послелагерную пору в одном из брошенных колымских прилагерных по- селков одиноко живущая там пожилая жен- щина отдала Туманову общую тетрадь, точнее, тетрадь, сшитую из семи школьных тетрадей, каждая с портретом юного вождя мирового пролетариата Ульянова-Ленина-Бланка на обложке: дневник не дневник старого ко- лымского лагерника: «Умирая, просил отдать тетрадь тому, кто вдруг забредет в поселок. Может, будет интересно прочесть». Тума- нов вышел на этот поселок случайно в один из своих рекогносцировочных маршрутов, собираясь, соорудив немудреный плот, спу- ститься на нем до базового становища, где его должна была дожидаться моторная лодка. Он обрадовался заброшенному поселку: значит, не придется рубить плот из тонкого, да еще сырого лиственничного редколесья, а он спустит на воду несколько сухих бревен от крайнего к воде дома-развалюхи, свяжет их между собой поперечными досками, гвоз- дей надергать не проблема, и готов корабль. Этим, не откладывая на завтра, займется он, чтобы поутру отправиться в путь, меш-

кать нельзя, вот-вот стукнут морозы, по реке временами уже идет шуга, в тихих ме- стах она скоро начнет соединять берега, тогда – гиблое дело. Еще с последнего ува- ла перед речной долиной, увидев над рекой брошенный, грустящий по покинувшим его горемыкам-жильцам, лагерь заключенных с пустыми вышками, с открытыми настежь воротами, он на всякий случай с полчаса осторожно осматривал его в бинокль и еще более внимательно поселок, который при- мыкал к нему. Но не вился дымок ни из од- ной из редких сохранившихся над крышами труб, и он пришел к выводу, что и поселок мертв. Тем не менее осторожно прошел по нему из конца в конец: бывали случаи, что в таких брошенных поселках жили-таились бежавшие из лагерей еще десять–пятнадцать лет назад уголовники-«беспредельщики», ко- торые не любили вдруг появившихся невесть откуда свидетелей. Убедившись в безопасно- сти, он выбрал для ночлега один из сохранив- шихся домов, душа противилась назвать его домом, тем более избой. Деревенская изба имеет душу, она еще долго не уходит из избы даже после того, как ее вынужден будет по- кинуть хозяин, и душа случайно забредше- го в оставленную избу человека постепенно находит с ней общий язык, как бы сливаясь с ней. Он выбрал не самую казистую халупу из-за сохранившейся в ней печки-буржуйки из бензиновой бочки, набитой гравием, кир- пичи в этих местах были большой роскошью. Душа была против этого, изначально лишен- ного души, построенного полуневольными людьми временного человеческого жилища неопределенной архитектуры без двора, без бани, без дворовой сараюшки. Но, увидев целую печку, так захотелось по-настоящему согреться-отогреться, тем более перед спла- вом по студеной реке, и Туманов, пересилив себя, повесил на крюк над серым почти ла- герным топчаном свой рюкзак, решив нало- мать лиственничных веток вместо постели, и затопил печку. Печка какое-то время как бы раздумывала, гореть или не гореть, дыми- ла, а потом, найдя общий язык с его душой, радостно загудела. Тогда он, выждав, когда
прогорит, подбросил в печку новую порцию старых принесенных с улицы досок и на вся- кий случай еще раз настороженно пройдя из конца в конец по поселку, стал разбирать для плота ближайшую к реке полугнилую разва- люху, рушить дома с более-менее крепкими бревнами не позволяла душа.
В какой-то момент он вдруг почувство- вал, словно кто-то смотрит ему в спину. Он осторожно, не разгибаясь, чтобы не выдать, что почувствовал этот взгляд, как бы разво- рачивая бревно, повернулся и все равно от неожиданности вздрогнул: перед ним стояла согбенная старуха с клюкой, словно материа- лизовавшаяся Баба-яга из страшной сказки.
Здравствуйте! – наконец нашелся он.
Здравствуй, мил-человек, коли с до- бром пришел.
Не бойтесь, геолог я – на базу выхожу, плот вот хочу соорудить, успеть доплыть до базы, пока река не встала. А этот дом уж со- всем развалился, восстановлению не подле- жит, – стал оправдываться Туманов.
Да вижу, что не разбойник. Тех я на вер- сту чую. Видела-перевидела. Было: беглый ко мне забредал, хотел чем поживиться. А у меня ничего нет, и ко мне приглядывался, и меня не съесть, одни кости. Бывало ведь такое: друг друга съедали, чтобы дойти до людских мест. Или специально приглашали в побег молодого, более упитанного в расчете потом съесть… Прилегла, смотрю, мимо окна словно тень проплыла. Почудилось? Встала, смотрю, человек. Глазам своим не поверила. Потом, смотрю, обратно идет, на мои окна смотрит. Остановился, дальше прошел. Ви- димо, не похожа на жилую моя халупа, да и тропы к ней нет… Да и понятно, на всякий случай не хожу я в нее с улицы, а задами, чтобы тропы к ней не было, чтобы не было понятно, что она жилая… Вот уж три года человека не видела, только самолет иногда бесшумно прочертит по небу. Значит, думаю, еще есть жизнь на Земле, а может, и в России. И может, не самая плохая, раз не открывают снова наш лагерь. А то ведь было однажды: закрыли, когда почти одни уголовники в нем были. А потом через год, что ли, снова откры-

ли, когда по нашей родной 58-й статье сюда народу нагнали, так еще расширили. Или, может, больше некого загонять за колючую проволоку, всех переморили?
Что, совсем одна в поселке живете? – Туманов все еще не мог прийти в себя от нео- жиданной встречи.
Пять лет как одна. И три года, как чело- века не видела. Начала бояться, что встречу вдруг человека, вдруг забредет кто сюда, а я говорить разучилась. Порой долго вспоми- наю, как называть тот или иной предмет, по- вторяю про себя или вслух, чтобы не забыть. Иногда думаю: может, так образовывались на Земле новые языки? Ведь когда-то, наверное, был один язык и один народ, когда нас было мало на Земле? А потом разбрелись в ссоре между собой, или еще говорят, что Бог разо- гнал нас по планете, чтобы забыли друг друга. Не знаю, почему ему это нужно было, и за- были прежний единый коренной язык, и на- придумывали на его основе новых языков. Есть у меня тут тетрадь, в ней вычитала…
А как же Вы живете, пять лет… Магази- на, как понимаю, поблизости нет.
Куда деваться, приспособилась. Грибы, ягоды…
На грибах и ягодах долго не протя- нешь, – усмехнулся Туманов.
Слава Богу, река кормит. Ловлю и удоч- кой, и сетку ставлю. И морды из ивовой лозы свила. Жизнь научила. С каждым днем трудней, конечно, силы-то убывают… Да что мы так стоим. Разве так гостей привечают! Сейчас самовар поставлю. Пошли, пошли, у меня в тепле и переночуешь.
Да я вроде как бы уже устроился, – по- казал Туманов на выбранный дом не дом, ба- рак не барак, над трубой которого вился ды- мок, он недавно сходил, еще подбросил дров.
Да что там, грязь и пыль. Пошли, пошли. Не лишай меня радости поговорить с человеком. Раз торопишься плот собрать, поработай с часок, а потом бери свой мешок и догоняй, как раз я на своей клюке до своего дворца доковыляю.
Туманов, все еще не совсем пришедший в себя от неожиданной встречи, долго смо-
трел ей вслед, потом спустил к реке еще два приготовленных бревна и, извинившись пе- ред домом и перед печкой, которая ласково сипела, соскучившись по живому человеку, и к которой уже прикипела его душа, забро- сив на плечо рюкзак, пошел следом.
Надо же, он был ее единственным го- стем за последние три года! И вдруг резанула мысль: а может, и последним?
Старуха дрожащими руками постави- ла самовар и все говорила, говорила, как бы смакуя и слушая каждое свое слово. И в то же время, казалось, говорила как бы с трудом, как бы переводила с другого языка, или слов- но действительно разучилась уже говорить. В низенькие два окошка были видны над ре- кой, за крепкими еще сторожевыми вышка- ми, за аккуратной колючей проволокой бро- шенные угрюмые серые бараки, грустившие от безлюдья. Туманов выложил на стол скуд- ные свои запасы: пять банок консервирован- ной говядины, две пачки чаю, пару головок чеснока.
Нет, нет, – решительно отодвинула она от себя тушенку. – Когда ты еще доберешься до людей. Потом от мяса я давно отвыкла. Не знаю, верую или не верую в Бога, но вот по нужде постоянный пост держу. А вот от чаю не откажусь, давно не пивала. А тебе с собой травяных сборов дам. И от головки чесно- ку тоже не откажусь, по весне посажу в ка- кой-нибудь посудине, может, так и разведу.
Как звать-то Вас?
Да уж и не помню… Можно сказать, за- была. Когда-то звали Марией Николаевной Спиридоновой, по мужу Голицына.
Громкая фамилия!
Из-за громкой фамилии и пострадали. Хотя никакого отношения к князьям Голи- цыным не имели. Предки мужа крепостны- ми крестьянами у каких-то Голицыных были. Прежде, когда фамилии еще не у всех были, когда в город подались, спрашивали: чьи крестьяне? Отвечали: Голицыны. Так и при- крепилось, стало фамилией. На Соловках в первый срок муж столкнулся с одним из настоящих Голицыных. Тоже пострадал толь- ко из-за фамилии. Сдружился там с Георгием

Осоргиным, отчества уж не помню. Разреши- ли его жене, Лине, навестить его. Ехала она на поезде, потом в Кеми парохода или баржи дожидалась. Пока она добиралась, Георгий поучаствовал в тайной службе нескольких заключенных епископов по случаю како- го-то большого церковного праздника. Их выследили и приговорили к расстрелу. Тогда Георгий обратился к лагерному начальству:
«Ко мне едет жена, уже в дороге, уже не оста- новишь. Разрешите отсрочить приговор на время ее приезда?» Начальство на Соловках было доброе, как вся власть наша, пошло на- встречу. Ему выделили отдельную комнату в служебном блоке. Белые простыни и все такое, обеды из столовой комсостава, чтобы она потом, вернувшись, рассказывала, как живется советским заключенным, в отличие от капиталистических. Она, конечно, удиви- лась: «А рассказывали про Соловки ужасы. И комната на одного, и кормят, как в ресто- ране. У нас в Петербурге голодно. Может еще поживу у тебя?» «Нет, нельзя, – сказал он, – полагается только три дня». Только отчалил пароход, прогудел на прощанье, его тут же за углом и расстреляли…
Стало темнеть. К его удивлению, она сняла с полки керосиновую лампу и затеплила ее.
Видишь, какая я богатая. Редко зажи- гаю, экономлю. По праздникам только, да вот гость дорогой у меня. Насчет керосину богатая я. Когда уплывали топографы сверху, три года назад, завхоз, Иван Митрофанович, уплывавший последним, вот так же, как ты, зашедший ко мне, удивившись, что я уже два года живу в поселке одна, долго уговаривал меня уплыть с ним вниз до первого челове- ческого жилья. А кто меня там ждет, кто там хоромы мне приготовил? Через неделю за- бросил на вертолете две бочки керосину, три куля соли, несколько мешков сахару, муки. Мука и сахар, конечно, давно кончились, первое время баловалась вареньем, печени- ем всяким, а керосину еще много, вот соли, правда, уже маловато, на заготовку рыбы много уходит… Но это все мелочи жизни, главная сухота точит: вот помру, похоронить некому, сама себя не закопаю… Только разве
как чукчи: развести большой костер и лечь в него. Чукчи, коряки, наверное, знаешь, своих не хоронят, сжигают на костре. Я ду- маю, что этот обычай возник не из-за веры, а из-за вечной мерзлоты, не больно-то в ней могилу выкопаешь.
Но, может, действительно выбраться отсюда, хоть со мной на плоту?
А куда? У меня нигде никого нет.
Но существуют же дома для одиноких престарелых, – осторожно предложил Тума- нов.
Нет, это не для меня, – усмехнулась она. – Это вроде вон того лагеря.
А как Вы оказались здесь? – наконец он решился спросить.
Известно как, «декабристка». К мужу сюда приехала, – показала она на серые выш- ки и бараки над рекой. – Молодая была, все- го полтора года пожили, как его в первый раз взяли. Вот и поехала к нему на Соловки, но поселиться там рядом не разрешили. А ему за первым сроком дали второй, я за ним сна- чала под Магадан, а потом вот сюда. Не знаю даже, где закопан или вообще не закопан, птицы или зверье растащили. Только через несколько месяцев после его смерти узнала, что его уже нет. Не в самом лагере умер, а на так называемой командировке, на строитель- стве дороги. То ли умер, то ли по дороге обес- силевшего пристрелили. Это запросто было… Зима была, так что точно: так в снегу бросили и место никак не обозначили… Так вот опре- делилось мое последнее местожительство на Земле, хотя даже некуда цветы положить и над могилкой поплакать. Да и возвращаться-то было уже некуда, родители умерли, квартиру тогда еще отобрали. Даже на чужую могилу цветы не положить. Нет их. Ведь что сделали изверги: на прощанье бульдозером лагерное кладбище сровняли, чтобы следов не оста- вить, чтобы ничто не напоминало. Вроде как санаторий тут был, никто не умирал.
А лагерные постройки тогда почему не уничтожили, как в других местах, не скрыли следы?
А наверное, надеялись открыть лагерь снова, что послабление в стране временное.

Ведь эти люди ничего, кроме как охранять, ничего не умели. У меня, правда, тут свое кладбище, вон на задах, утром покажу… Я так для себя решила: раз он птицами и зверьми похоронен, значит, и мне такая судьба.
А когда лагерь закрыли?
А его два раза закрывали. В 41-м: по- грузили большинство заключенных на три баржи, в основном так называемых поли- тических и кто послабее, уже не работник в полную силу. А остальных этапом по доро- ге в какой-то другой лагерь. А баржи ушли вниз. Потом слух был, что отправили эти баржи прямиком в океан и затопили там. Фронт отбирал у страны последние силы, и надо было сокращаться… Но не знаю, точ- но ли так. Неужели уж такие звери? Может, слух только?
Ночью он практически не спал. Было жарко, ради гостя Мария Николаевна пере- топила печь, а может, и не перетопила, про- сто в палатке отвык от тепла, только вчера еще возмечтал о нем, увидев поселок, а вот – надо же. А главное: не давала покоя мысль: вот он уплывет, а мог бы вообще пройти мимо, действительно, кто ее похоронит? Мо- жет, не случайно он вышел именно на этот заброшенный поселок? По крайней мере, каким-то образом нужно ей помочь, может, как тот топограф, попытаться забросить ей продуктов, поставить в известность местную власть, где-то же в относительной близости она должна быть. Утром перед прощанием она протянула ему потрепанную общую те- традь, сшитую из нескольких ученических школьных тетрадей с портретом юного вождя мирового пролетариата на обложке.
Возьми, лежит она у меня глухим уко- ром, что не выполнила волю его, не отда- ла людям, завхозу топографов Ивану Ми- трофановичу почему-то, не знаю сама, ее не отдала. Решай, что с ней делать. Может, сам прочтешь. Или кому отдашь. Оттуда он был, – показав на грустящий по людям ла- герь, пояснила она о хозяине рукописи. – Под старость уж, больной, комиссованный вышел. Кем он в прежней жизни был, не знаю… Я не спрашивала, он не говорил. Все
мы тут были бывшие, о бывшей жизни ста- рались не вспоминать. Однажды, правда, заикнулась, но он ушел от ответа, может, не специально, но перевел разговор на другую тему. Их, кажется в 42-м, большой группой комиссовали: одних по здоровью, стариков по возрасту. До того бывало как: таких просто бросали где-нибудь по дороге на прииск или даже пристреливали, как, может, моего соко- ла. А после того как один беглый перебрался по льду через Берингов пролив и рассказал там про лагерную жизнь и американцы ноту протеста прислали, пригрозили остановить поставку по ленд-лизу оружия и продоволь- ствия, стали комиссовать по всем правилам, на дорогу выдавать продукты. Вот их и вы- гнали за ворота 32 человека. Должна была машина их забрать до приискового поселка, чтобы потом они добирались на попутках до железной дороги. Продуктов на всю дорогу выдали, кто дальше едет, тем больше, так что, у кого в миру никого не осталось, хитрили, старались как можно дальше будущее место жительства определить: тушенки, белого хле- ба, а в лагере не только белого, черного не ви- дели. Двое сразу же за воротами по буханке всухомятку съели, стали есть по второй, вы- шел фельдшер, говорит: остановитесь, будет заворот кишок, хоть водой запивайте. А они не слушают, словно пьяные, глаза сверка- ют, через какое-то время один схватился за живот, стал кататься по земле, тут к вечеру и умер, за ним второй. В этот день машина не пришла, а на другой день несколько человек в леске от нее спрятались. Просятся обратно в лагерь: ни у кого нигде родственников нет, за 15–25 лет поумирали, у других вот так же по лагерям. Получается, на воле некуда при- ткнуться, верная смерть. Да и отвыкли от воли. Обратно в лагерь их не пустили. Так они отирались около ворот дня три. А потом ку- да-то исчезли. Видимо, ночью силой погрузи- ли на машину и куда-то увезли, утром калоша, шапка валяется, видимо, грузили впопыхах, прикладами провожали. Скорее, пристрели- ли в каком-нибудь распадке по дороге.
А один, совсем больной, еле ходил, при- брел в поселок. Сел на скамейку перед быв-

шим магазином и сидит. Ночь наступила. Наутро смотрим: так и сидит. Взяла его моя соседка, Дарья, в примаки, да в какие прима- ки, словом, пожалела, у нее муж тоже погиб в этом лагере… А Дарья семь лет назад умер- ла в одночасье. Накануне вечером заходила, обещала утром зайти, нет и нет, и вечером нет, и следующим утром. Пошла я к ней, а она лежит на полу мертвая, и он встать не может. Деваться некуда: не бросишь, взять к себе, перетащить не смогла, тяжеленный. Пришлось к нему переселиться. Думала, зимой к себе на санках перевезу или сам на ноги встанет. Но он так и не поднялся, так иногда на крыльцо вытаскивала, просил он на небо посмотреть, о родных не вспоминал, по небу тосковал, а я до зимы как бы привык- ла, так и осталась тут в Дарьиных хоромах. Да и избенка-то у нее получше моей. Моя-то ря- дом с твоей, где ты собирался переночевать. За день до смерти, чувствовал он ее, дает мне эту тетрадь: «Возьми, Дева Мария, пусть у тебя будет. Отдай, вдруг, кто забредет сюда. Может, прочтет… А не придет никто, печь ей растопишь». Он меня Девой Марией звал. Я первое время обижалась. «Какая, я тебе го- ворю, Дева – муж неведомо где похоронен, сыночка годовалого от крупозного воспале- ния легких не спасла, потащилась с ним на Соловки…» – «Ты, говорит, сама не знаешь, кто ты… Твоя душа чиста и непорочна… Та- ких в рай берут, если он, конечно, есть…» Я пыталась читать, но без очков не смогла, а очки давно в реке утопила…
Выбравшись на базу, а потом в поселок, Туманов зашел к председателю поселкового совета.
Говорили, что якобы когда-то жила. Но думали, что давно умерла или вывезли. Надо же!.. Я всего год здесь, еще не освоился… Надо же!..
Председатель поселкового совета, быв- ший директор школы, учитель-историк сдер- жал свое слово. Весной Туманов получил от него письмо: «То из-за погоды, то из-за отсут- ствия горючего сумел прорваться туда только в мае. И то пришлось оформлять полет на вертолете как санрейс. Нашли ее мертвой,
лежащей на кровати. Умерла, скорее, по бо- лезни, потому как кое-какие продукты: рыба, грибы у нее были, даже две банки тушенки, а около печки лежали сухие дрова. Похоро- нили рядом с двумя прежними могилами…»

Туманов несколько раз пытался читать рукопись, но почерк был неразборчивый и неясный, чернила были блеклые, неопре- деленного цвета, видимо, самодельные, а в основном писалось карандашом и мелким почерком без полей, видно было, что эконо- мили бумагу, к тому же тетрадь не раз промо- кала то ли от дождя, то ли от пота.
И Туманов, замотанный работой, каждый раз откладывал тетрадь на будущее. И вот, со- бираясь на Урал в дом лесника в затворниче- ство, он взял ее с собой. Его грызла совесть, что до сих пор не выполнил завещание по- койного, неизвестного ему зэка.
За стеной по-прежнему завывало и сто- нало. Он так и не смог уснуть. Не выходил из головы вышедший из бурана человек. И тут Туманов вспомнил про тетрадь. Не хотелось выбираться из теплого спальника, дом как следует еще не прогрелся, Туманов потянулся и достал с полки над нарами тетрадь, достал из ящика стола лупу, он специально взял ее с собой.
Первые страницы оказались вообще не читаемы. На третьей была лишь одна запись:
«Из книги апокрифов, из главы «Беседа трех святителей»:
«Григорий спросил: “Кто первым явился на Земле?” Василий ответил: “Первым появился Сатанаил и причтен был к ангелам, а за гор- дость его назвали Сатаной-дьяволом, и он был низвержен ангелом на Землю за четыре дня до создания Адама”».
Туманов оторвался от пахнущей затхло- стью тетради и долго смотрел в трепещущее пламя лампы – буран даже здесь, в доброт- ном бревенчатом срубе колебал воздух. Его угнетало, что он понимает только внешний смысл написанных слов. В них спрятана тай- на нашего общего человеческого происхож- дения, которая для нас так и остается тайной. Какая глубинная мысль спрятана в этих сло-

вах? И спрятана ли? Не ищем ли мы порой в старых книгах, чего в них нет? Не трактуем ли вольно: кто, что хочет найти в них, то и на- ходит? Где же ответ? Где его искать? Видимо, этот вопрос мучил и автора тетради, раз он начал ее с этой записи.
А не значит ли, что у нас нет будущего, и мы идем не вперед, а назад, раз ищем отве- та в старых книгах?
Получается, что Сатана-Дьявол появил- ся на Земле раньше человека? Туманов еще раз прочел: «… и он был низвержен ангелом на Землю за четыре дня до создания Адама». Человека еще не было на Земле, он ещё не был создан Богом, а Сатана уже был на Зем- ле. Раньше человека! Уже ждал его, чтобы со- блазнить его, наградить гордыней. Туманов усмехнулся в темноте: зачем же Бог бросил первого человека в объятья Сатаны? Или Дьявол – не какой-то реальный или отвле- ченный символ, а гордыня наша?.. И во мне Дьявол – раз оставил на метельной дороге этого странного путника, вышедшего из бу- рана? Кто он? Зачем он приходил сюда? Что- бы испытать меня? Не к леснику же шел! По- чему был в одежде зэка его поры?..
Так Туманов думал, глядя то в темное окно, где метался, завывал даже здесь, в лесу, глухой буран, то в пламя свечи, которую он зажег вместо керосиновой лампы, в которой закончился керосин, а идти в чулан за керо- сином не хотелось, да был ли он там…
Когда Туманов проснулся, он не сразу понял, что случилось за стенами дома. Что- то случилось, он почему-то знал это, – а что именно? Было чувство, что он проспал что- то очень важное. Туманов растерянно при- слушивался к рассвету. И только потом до него дошло, что это на умытые снегом леса обрушилась благословенная тишина. Она первоначально непривычно давила на уши, но потом стало легко и радостно от нее, Тума- нов снова почувствовал свое кровное родство с природой.
Туманов оделся и поскорее вышел на крыльцо. Утро было тихое-тихое, как человек после бани – над лесом и, казалось, над всей планетой стояла умиротворенная тишина.
Весь снег вокруг, осевший, ноздреватый, был запорошен сухой хвоей, сучьями, непонятно откуда взявшимися среди зимы и хвойного леса сухими листьями. С крыши по-прежне- му текло, снег на глазах оседал, становился тяжелым и вязким. Природа переметалась, словно в горячечном бреду, и успокоилась – после оттепели мороз схватит осевшие снега, и их не сдерет с полей уже никакой ветер. Но в природе случилось еще что-то, но что – Ту- манов не мог понять, и это его волновало, даже тревожило.
Так он простоял на крыльце минут десять, щурясь на повеселевшее солнце, вслуши- ваясь в тишину. Проваливаясь выше колен, обошел вокруг дома, напрасно он искал сле- ды вчерашнего вышедшего из бурана чело- века. Как и не было крошек хлеба в кормуш- ке: то ли растащили проснувшиеся раньше него птицы, то ли оттуда их выдуло ветром? И был ли этот странный путник? Не присни- лось ли? Не поблажилось ли? А если был, до- шел ли до электрички? Шел человек – хотел обогреться в непогоду, но не стал ломать за- мок и, несмотря на свирепый буран, пошел к электричке, может, к своей смерти – поче- му ты не позвал его? Почему не остановил? Ну почему не дойти – каких-то пять кило- метров! Но без дороги же – в буран, в легкой лагерной одежонке, в кирзовых сапогах в со- вершенно незнакомой местности… Но поче- му в лагерной, возвращающей его в прошлое одежде?
Туманов вернулся в дом, долго сидел у окна, потом снова открыл тетрадь давно умерше- го лагерника, казалось, что он чувствовал его душу.
На другой странице без всякого заголовка:
«По всей Земле был один язык и одно наре- чие. Двинувшись с востока, они нашли в земле Севаар равнину и поселились там. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем ог- нем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести. И сказали они: построим себе город и башню, высотою до небес, и сделаем себе имя… И сошел Господь посмотреть город и башню, которую строили сыны человеческие. И сказал Господь: вот один

народ, и у всех один язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что заду- мали делать; сойдем же и смешаем там языки их, так чтобы одни не понимали речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей Земле; и они перестали строить город и башню. По- чему дано ему имя: Вавилон, ибо там смешал Господь язык всей Земли, и оттуда рассеял их Господь по всей Земле…»
И все вроде понятно было Туманову в прочитанном – и в то же время он ничего не понимал, лишь какой-то тревожный от- звук в сердце… Почему Всевышнего испугал единый народ и единый язык на Земле? По- лучается, что Богу неудобен и даже страшен единый народ на Земле? Почему он рассеял народы по планете, чтобы они потом встре- чались на ней как чужие и не понимали друг друга, и выясняли свои отношения в крова- вых схватках?.. Но тогда получается, что Бог положил начало междоусобным кровавым войнам, которые и составляют историю че- ловечества? Но зачем тогда Всевышнему был нужен человек на Земле?
Самые талантливые люди – метисы, значит, Богу угодно объединение народов, кровосме- шение? Только вот зачем он их разъединил? Неужели Господь не предвидел последствий, рассеивая их по всей планете?
И снова точила мысль: «Что встревожило Всевышнего, если Он, конечно, есть, в том, что люди начали строить башню в Небо? Он воспринял это, что они хотят подняться на Небо, чтобы свергнуть Его и занять Его ме- сто, как, например, свергли они последнего русского царя?..»
Туманов сделал закладку в тетради и встал, чтобы подложить в печь дров. Не хотелось на- прягать мозг, совсем не для того он забрался сюда. Но долг перед умершим, раз он после его смерти первым оказался в этом заброшен- ном прилагерном полярном поселке, заста- вил снова открыть тетрадь:
«И рассеялись они народами по всей Зем- ле – потому что тесно им стало между собой, хотя Земля была огромна, как Вселенная, а их было так мало. И тем не менее, забыв, что они когда-то были одним народом, рассорились они
между собой, и один народ хотел возвыситься над другим. И забыли они общий язык, который был дан им изначально. В результате образова- лись разные языки, и совсем забыли они о своем родстве. И каждый народ стал считать себя лучше другого.
И каждый народ, отказавшись от единого Бога, стал придумывать каждый себе своего бога, потому что без Бога они не могли, они чувствовали, что Он есть, это было заложено в их природе. И заставили они своих вымыш- ленных богов воевать, подобно себе, между со- бой. И каждый народ считал, что только их бог истинный.
И так было много веков. И самые страш- ные войны были, когда они меняли богов, втайне презирая их за их бессилие, и лицемерили перед ними, и в то же время воевали насмерть из-за этих богов. И искали новых богов. И каждый хвалил своего бога и старался осквернить чу- жого, и считал своим святым долгом осквер- нить и даже убить человека, почитающего другого бога. И самые светлые дела делали с именами богов, и самые гнусные дела твори- ли именем богов. И уже не знали, где граница между теми и другими делами.
Нет, это не из Евангелия, это мечется моя мысль…
Неужели вторым великим изобретением, после изобретения колеса, было изобретение колючей проволоки?»
Прежде чем читать дальше, Туманов долго смотрел в потолок, осмысливая прочитанное. Не все укладывалось в голове, чувствовалось, что и у автора дневника было не ясное пред- ставление, о чем он писал…
«Извлечение из “Истории” Геродота» (V век до н.э.):
«“После завоевания Вавилона царь Да- рий выступил в поход на скифов (514-й год до н.э.). Так как Азия тогда была богата воинами и огромные средства стекались в страну, то царь теперь пожелал наказать скифов за втор- жение в Мидию и за то, что скифы, победив своих соперников – мидян, первыми нарушили мир. До того скифы уже 28 лет владычество- вали в Верхней Азии. Следуя за киммерийцами, они проникли в Азию и сокрушили державу ми-

дян (до прихода скифов Азией владели мидяне). Когда затем после 28-летнего отсутствия, спустя столько времени скифы возвратились в свою страну, их ждало бедствие, не меньшее, чем война с мидянами, они встретили там сильное враждебное им войско, потому как жены скифов вследствие долгого отсутствия мужей вступили в связь с рабами.
От рабов и жен скифов выросло молодое, сильное отважное поколение. Узнав свое проис- хождение, юноши стали противиться скифам, когда те возвратились из Мидии. Прежде все- го, они оградили свою землю, выкопав широкий ров от Таврийских гор до самой широкой части Мотийского озера. Когда скифы пытались пе- реправиться через озеро, молодые рабы храбро выступили им навстречу. Произошло сраже- ние, и скифам пришлось отступить. И следу- ющее сражение они проиграли. Тогда один из старых военачальников сказал так: «Что мы это делаем? Мы боремся с нашими собствен- ными рабами! Поэтому, как мне думается, нужно оставить копья и луки, пусть каждый со своим кнутом пойдет на них. Ведь пока они видели нас вооруженными, они считали себя равными нам, то есть свободнорожденными. Если же они увидят нас с кнутом вместо ору- жия, то поймут, что они наши рабы, и, при- знав это, уже не дерзнут противиться».
Услышав эти слова, скифы тотчас по- следовали его совету. Рабы же, устрашенные этим, забыли о сопротивлении и бежали…
Может, я не дословно цитирую Геродота, удивительно, что я вообще еще что-то пом- ню… Не похожи ли мы, русские, на этих рабов?! Не от этого ли все наши беды? Кстати, исто- рик Борис Александрович Рыбаков, которого я очень уважаю, – в отличие от липового, но хорошо устроившегося “академика” Д.С. Ли- хачева, который в концлагере был не просто стукачом, а работал в администрации лагеря в отделе, который делал заключение о трудо- способности и рентабельности заключенных: кого еще в работу, кого в расход, – давал са- мую высокую оценку добросовестности грече- ского историка. Что касается нас, славян, он связывает со славянами одну из пересказыва- емых Геродотом версий о происхождении ски-
фов. Он считает, что славяне зафиксированы у Геродота под именем “невры”. А Геродот, по мнению Рыбакова, писал не с чужих слов, он сам посетил Северное Причерноморье и писал, как очевидец. Борис Александрович считал, что Геродоту можно верить.
Пишу для себя, чтобы как-то сохранить память, чтобы не сойти с ума….
Меня мучает вопрос: почему мы, русские, в своей многовековой истории столько раз ме- няли свое имя? Я почему-то уверен, что мы один из самых древних народов, по крайней мере, не моложе евреев».
Туманов отложил в сторону тетрадь и дол- го лежал, упершись глазами в темный пото- лок, словно пытался найти там ответ на му- чающий его вопрос: кто он был, хозяин этой тетради? Почему не открылся приютившей его Деве Марии, Марии Николаевне Голицы- ной?
Закрыв печную трубу, он снова взял в руки тетрадь:
«Я постоянно тренирую свою память, хотя она мне только в обузу. Лучше бы все забыть. В лучшем случае этой тетрадью кто-нибудь разожжет печь или костер. Это была бы луч- шая для нее судьба. Странно, но я еще помню адрес, по которому в Москве жил: Большая Пироговка, д. 35, кв. 8, правда, в советское время улица называлась как-то иначе, не хочу вспоминать, как».
«Из Начальной летописи или «Летописи временных лет»:
«По потопе трое сыновей Ноя разделили Землю, Сим, Хам, Иафет. И достался восток Симу: Персия, Бактрия и даже до Индии в дол- готу, а в ширину до Ринокорура, то есть от вос- тока и до юга, и Сирия, и Мидия до реки Ефрат, Вавилон, Коордуна, ассирияне, Месопотамия, Аравия Старейшая, Елимакс, Индия, Аравия Сильная, Килисирия, Комагина, вся Финикия.
Хаму же достался юг: Египет, Эфиопия, соседящая с Индией, и другая Эфиопия, из ко- торой вытекает река эфиопская Красная, те- кущая на восток, Фивавида, Ливия, соседящая с Киринией, Мармария, Сирсис, другая Ливия, Нумидия, Масурия, Мавритания, находящая- ся против Гадира. На востоке же находятся:

Киликия, Памфилия, Пасидия, Мисия, Лика- ония, Фригия, Кавалия, Ликия, Кария, Лидия, другая Мисия, Тронда, Еолида, Вифиния, Ста- рая Фригия; и некоторые острова: Сардиния, Крит, Кипр, и река Геона, иначе называемая Нил.
Иафету же достались северные страны и западные: Мидия, Албания, Армения Малая и Великая, Каппадокия, Пафлагония, Галатия, Колхис, Босфор, Меотия, Деревия, Сарматия, Таврия, Скифия, Фракия, Македония, Далма- тия, Малосия, Фессалия, Лакрида, Пеления, которую называют также Пелопоннес, Арка- дия, Иппиротия, Иллирия, Словене…»
Глаза Туманова зацепились за название
«Словене»: это что – мы?
«…Лихнития, Адриакия, Адриатическое море. Достались и острова: Британия, Си- цилия, Эвбея, Родос, Хиос, Лесбос, Кифера, Закинф, Кефалония, Итака, Корсика, часть Азии, называемая Иония, и река Тигр, текущая между Мидией и Вавилоном; до Понтийского моря на север: Дунай, Днестр, Кавкасинские горы, то есть Венгерские, и оттуда до Днепра, и прочие реки: Десна, Припять, Двина, Волхов, Волга, которая течет на восток в удел Сима. В уделе же Иафета сидят русь…»
Ну, это, наверное, точно мы, – вслух подумал Туманов.
«…чудь и всякие народы: меря, мурома, весь, мордва, заволочьская чудь, пермь, печера, емь, угра, литва, зимигола, корсь, литгола, лябь (ливы), ляхи же и пруссы, чудь сидят близ моря Варяжского. По этому морю сидят варяги: от- сюда к востоку – до пределов Сима, сидят по тому же морю и к западу – до Земли Англий- ской и Волошской. Потомство Иафета также варяги, норманны, шведы (норвежцы), готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, нем- цы, корлязи, венецианцы, генуэзцы и прочие, – они примыкают на западе к южным странам и соседят с племенем хамовым. Сим же, Хам и Иафет разделили землю, бросив жребий, и порешили не вступать никому в долю брата, и жили каждый в своей части…»
Комментарий автора:
«Интересно, сравнить бы с оригиналом: ни- кого и ничего не пропустил?»
Туманов прочел еще раз: «Потомство Иа- фета также варяги, норманны, шведы (нор- вежцы), готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы, корлязи, венецианцы, генуэзцы и прочие…» Получается, что мы от одних отца матери и из одной «части»: русь, англичане, немцы… – и всю свою историю уничтожаем друг друга?
Дальше невозможно было разобрать даже при помощи лупы, по странице растекалось грязное водяное пятно с разводами. Туманов вынужден был перелистнуть страницу:
«…взяли сыновья Сима восточные страны, а сыновья Хама – южные страны, иафето- вы же – взяли запад и северные страны. От этих же 70 и 2 языков произошел и народ сла- вянский, от племени Иафета, норики – это и есть славяне…»
Комментарий хозяина тетради:
«Словене упоминаются в летописи вслед за упоминанием области Иллирии, находящейся северо-западнее области нориков. Среди на- родов иофетовых называется “русь”. Ниже летописец прямо отождествляет славян с но- риками. Ничего подобного в византийских хро- никах я не встречал. Такое утверждение осно- вано, видимо, на преданиях, существовавших у западных и южных славян.
Почему в Евангелии не упоминаются сла- вяне? Или они спрятаны в нем под другим име- нем? Я почему-то уверен, что мы в Евангелии есть и даже в Ветхом Завете. Почему в “На- чальной летописи” вообще нет упоминания о евреях, словно они инопланетяне?
Почему народы рождались и умирали, рас- творялись в других народах, и только евреи сохранили себя, по крайней мере, на протяже- нии последних 20 веков. Неужели на самом деле они – народ избранный, даже после того, как, не признав в Иисусе Христе посланника Божь- его, распяли Его? Почему Бог распространил иудеев по всей Земле, по всем народам, оста- вив его единым сплоченным народом, а славяне по Его, или по другой чьей воле, а, может, по своей, сначала разделились на западных, юж- ных и восточных славян, потом каждая ветвь еще не раз разделилась, и, как видится мне, мы продолжим делиться, мало того, во взаимной

вражде, постепенно растворяясь в других на- родах…»
Запись, никак не связанная с предыдущей:
«Крымское ханство в XVII веке опустоша- ло русские земли. Доходило до того, когда при- возили на невольничий рынок очередную пар- тию невольников, многочисленность русских невольников настолько бросалась в глаза, что спрашивали: “Да уж остались ли на Руси еще какие-нибудь люди?”
В связи с этим невольно вспоминаю сказан- ное Геродотом о скифских рабах».
Туманов снова отложил в сторону тетрадь. Кто же он был, этот лагерник?.. Был знаком с византийскими хрониками… Стал читать дальше:
«Я уже, кажется, писал об этом. Всю оставшуюся жизнь, здесь, в ледяной пустыне, меня мучает вопрос: почему Господь после раз- рушения Вавилонской башни разделил единый народ на множество народов и языков? Чего Он боялся? Ведь этим он положил начало беско- нечным междоусобным войнам. Побоялся, что люди попытаются занять Его место?.. Никак не могу понять этого Божьего Промысла…
В душном и темном лагерном бараке мне всегда не хватало звездного неба. Даже этого я был лишен многие годы. Попробуй, выйди но- чью из барака: тут же пристрелят. Да и обыч- но ночью барак закрыт на шкворень снаружи. Только иногда зимой, когда короткий день, если нет метели, в мороз, возвращаясь с работы, мельком, урывками поднимаешь голову к небу. Потому что постоянно нужно смотреть себе под ноги и в спину впереди бредущего, что- бы, зазевавшись, не уткнуться в него, а тому, тоже чуть переставляющему от усталости и постоянного недоедания ноги, этого хва- тит, чтобы толкнуть в спину не ожидающе- го толчка впереди его идущего. В свою очередь качнется тот вперед или в сторону, если со- всем не упадет, и повалится друг за другом це- лый ряд, а то и два, сбивая с ног друг друга по принципу домино. Порядок в колонне расстро- ится, зайдутся лаем овчарки, охрана начнет лязгать затворами винтовок, кто-то, до того из последних сил передвигающий ноги, не сразу сможет встать, и его, доходягу, пользуясь слу-
чаем, могут пристрелить, якобы за попытку побега. И только здесь, в заброшенном поселке став свободным, с трудом выбираясь из дома с помощью своей спасительницы, Девы Марии, подобравшей меня бесприютного и обреченно- го на верную смерть, я подолгу смотрю в без- донное небо. И, как ни странно, только тог- да я не чувствую себя одиноким. Словно там, в глубине бездонного Неба сердцем чувствую родственные души. Может, то души моих род- ственников: матери, отца, братьев, друзей?.. А может, сородичей по нашей прежней жиз- ни – не на Земле?..
Человек смертен на Земле. По утверж- дению Евангелия, потому что согрешил. Но тогда почему все остальное, кроме человека, на Земле смертно? По Замыслу Творца все на Земле зависит от человека? И раз он стал смертным, то стало смертным все остальное? Но ведь и во Вселенной все смертно: звезды, га- лактики…
Почему-то мои мысли все чаще обраща- ются к планете Марс. Я все больше склоняюсь к мысли, если я еще не сошел с ума, что ког- да-то мы жили там, что это наша прародина. Может, на Марсе мы уже натворили таких дел, строя нечто вроде Вавилонской башни, сначала отравив, а потом уничтожив все жи- вое, в том числе атмосферу, что нас в послед- ний момент, уже задыхающихся от недостат- ка исчезающего кислорода, изгнали оттуда, отправив на Землю на исправление? Может, действительно, Марс некогда был такой же прекрасной планетой, как Земля, а мы сделали ее безжизненной? Или другой вариант. В ре- зультате своих безнравственных, якобы науч- ных опытов уничтожили атмосферу, а потом последние, своего рода научная каста, без раз- решения Господа перебрались на Землю? И Го- сподь, чтобы мы не натворили здесь подобного или еще более страшного, вместо того, чтобы уничтожить нас, как саранчу, в последней на- дежде, лишив нас памяти, в качестве экзаме- на поставил нас около земного древа познания, чтобы мы начали все сначала? Значит, мы Ему были нужны для какого-то большого дела? Мо- жет, или даже, скорее, не на Земле? Но мы уже были неисправимы…»

От напряжения чтения неясного и неров- ного старческого почерка уставали не только глаза, Туманов вышел наружу и, зачерпнув ладонями снег, умыл им лицо. Две синицы крутились около кормушки, в которую он утром накрошил белого хлеба, в уральском городке, где он запасался продуктами, пекли только белый хлеб. Синицы снова напомни- ли ему о странном человеке, вышедшем из бурана, только он мог насыпать в кормушку крошки черствого черного хлеба, в ураль- ском городке продавали хлеб только белый. Кто он был? Зачем приходил?
Туманов, оглядевшись вокруг, вернулся в дом и снова взял в руки тетрадь:
«Я пришел к выводу, что каждая пятая звезда может обладать планетой, похожей на Землю, а значит, благоприятной для зарожде- ния жизни. Скорее всего, можно говорить толь- ко о тех звездах, которые похожи на Солнце: имеют температуру около 6000 градусов по Цельсию и светимость, близкую к солнечной. Это так называемые карликовые звезды. Как это ни оскорбительно для Солнца, может, считающего себя единственным во Вселен- ной, таких звезд в нашей Галактике, которую мы поэтично назвали Млечным Путем, коло 10 миллиардов. Так что число планет, подобных Земле, во Вселенной может составлять десят- ки миллионов. Потому в вопросе: одиноки ли мы во Вселенной, возможны два варианта, что мы далеко не одиноки, и второй, что одиноки. Тогда грандиозна наша ответственность за Землю и за то, что мы творим на ней. Если же мы не одиноки, может, на одну из таких пла- нет улетают наши души, претерпев на Земле своего рода воспитание или перевоспитание? Может, быть, рай – подобная Земле планета, на которую переселяются прошедшие земное чистилище? Скорее всего, ближайшей звездой, подобной Солнцу, является Альфа-Центавра Bb, расстояние до которой примерно четыре с половиной световых года. Но мне кажется, что души преодолевают расстояние совсем по другим энергетическим законам, пока неведо- мым нам, законам Создателя.
Но в то же время многие астрофизики по- лагают, что столь редкое сочетание благопри-
ятных для жизни условий, которыми обладает наша Земля, вряд ли еще где возможно встре- тить во Вселенной. И с ними тоже трудно спорить.
Самым главным условием зарождения жиз- ни на любой планете является вода, эта самая фантастическая и самая божественная ма- терия. Не случайно в церквах крестят именно водой.
Существуют весьма веские основания по- лагать, что обыкновенная вода содержит в себе сочетание свидетельств о Божествен- ном Замысле появления на Земле человека. Че- ловек и дня не может прожить без воды и сам больше чем на четверть состоит из воды. Мен- делеевым в свое время была составлена Пери- одическая таблица химических элементов, отражающая фундаментальные принципы неживой природы. Но оказалось, что вода – единственное вещество на Земле, которое не признает основополагающих принципов этой системы. Согласно логике этой системы, вода должна замерзать при минус 90 градусах, а ки- петь при плюс 70. Окружающая нас вода – это вещество с уникальными свойствами, которые полностью еще не объяснены. При этом важно то, что все эти необъяснимые аномалии воды удивительным образом подстроены под нужды живых организмов. Но как мы ведем себя по отношению к воде?!
Вспоминаю Библию: “И Дух Божий носил- ся над водою”. А по толкованию Святителя Василия Великого: “Дух носился над водой, то есть приуготовлял водное естество к рожде- нию живых тварей, при этом наделяя воду осо- бенными свойствами”. Действительно, почти все физико-химические свойства воды – ис- ключение в земной природе, она действительно самое удивительное существо на планете. Чем больше ученые изучают воду, тем больше убе- ждаются в неисчерпаемости ее свойств, мно- гие из которых еще не поддаются объяснению». Туманов, конечно, знал о необыкно- венных свойствах воды. Но так как она всю жизнь окружает тебя в той или иной сте- пени, начинаешь забывать, что она – одно из удивительнейших божественных чудес. Мы ищем чудеса неизвестно где. А разве не

чудо ее превращение в снег? Эти узоры на морозном окне, похожие на сказочные рас- тения, словно рисовал их художник. И обрат- ное превращение снега в воду? Мы даже не бежим, а летим по жизни, не замечая ниче- го вокруг, даже не чувствуя порой Земли под ногами. А добрые чудеса, без которых невоз- можна человеческая жизнь, окружают нас, а мы отмахиваемся от них в поисках ложных чудес…
Туманов снова взял в руки лупу:
«И тут я снова задаю неведомо кому, мо- жет, самый главный вопрос, который, может, в принципе нельзя задавать, есть запретные зоны, которые вообще, даже в мыслях, за- претно трогать человеку. Может, за этот мучающий меня вопрос я и попал сюда: но он обязательно возникает после вопроса, одино- ки ли мы во Вселенной: “Зачем Господь вообще создал человека? В чем заключается Его замы- сел по поводу человека? И почему Он создал его таким несовершенным, что он легко поддался искушению Дьявола. Или, если Он не наделил бы человека свободной волей, он был бы, по сути, биороботом, а биоробот принципиально был не нужен Господу, ему нужен был соработник. Но в чем соработник?..”»
И опять была совершенно нечитаемая страница, но в то же время следующая запись через страницу была как бы продолжением предыдущей мысли:
«Зачем Господу нужны все новые и новые поколения улетающих с Земли человеческих душ, раз души умерших не передаются новоро- жденным, что, впрочем, утверждают некото- рые религии? Так он увеличивает свое воинство для борьбы с Сатаной? Мы нужны ему где-то в другом мире, а здесь, на Земле, своего рода ин- кубатор душ? Тогда где мы ему нужны? В раю? Но там, если верить праведникам, и так все благостно, вечно и незыблемо, и нет никакой борьбы, в которой ему был бы нужен человек как воин. Я не полагаю, что рай, если он и су- ществует, создан всего лишь как санаторий для настрадавшихся на Земле.
Или все-таки Земля не вотчина Бога? Ведь в Евангелии от Иоанна, наверное, не случайно Дьявол именуется Князем мира сего. Или, по-
селив человека на Земле, Бог планировал учре- дить на Земле рай, предварительно проверив его древом познания?
Мне все больше представляется, что Го- сподь потерял власть над человеком. Или даже отказался от него. Например, Коран свидетельствует, что Господь, говоря об Ада- ме, говорит ангелам: “Я поставлю на Земле наместника”. Но наместника из человека не получилось. Почему человек на Земле изначаль- но и на все времена обречен на страдание? Все попытки его построить на Земле даже не рай, а более или менее мирное, благополучное су- ществование заканчивались крахом: междоу- собной войной, наводнением, землетрясением, извержением вулканов… Словно его благопо- лучное существование не угодно Богу? Навер- ное, священники со мной не согласятся, у них на все есть ответ: что все, что ни делается, то по Промыслу Божию. Если бы я с детства был воцерковлен, наверное, думал бы иначе, а не по наитию, одними вопросами. Родители мои были отравлены революцией и меня воспи- тали в неистовом атеизме, от которого я не могу полностью отрешиться до сих пор, пото- му что он разновидность религии. Как не могли отрешиться и родители моего талантливого ученика, Алферова, которые назвали этого светлого юношу с проблесками гениальности Жоресом – по имени французского револю- ционного преступника, а его старшего брата еще хлеще – Марксом. Но это неприятное вос- поминание отвлекло меня от основной мысли. Словно человек, изначально поставленный пе- ред Сатаной, изначально не виноват в своих страданиях, словно они посылаются ему извне, может, даже от Бога, и, пытаясь, противо- стоять им, он только усиливает их, словно его противостояние вызывает чье-то, может, даже божеское раздражение. Но человек, во- преки этому, вопреки своему разуму, все-та- ки, спотыкаясь и падая, пытается строить если не рай, то хотя бы относительно счаст- ливое житие на Земле, ведь не случайно она так прекрасна, как и не случайно он появился на ней. Не может того быть, что она дана ему такой прекрасной только для того, чтобы усилить его страдания, чтобы тяжелее с ней

было расставаться! И действительно, такое впечатление, словно своим упорным стрем- лением построить на Земле что-то разумное человек только раздражает Господа. Господь через своих пророков, своего рода уполномочен- ных на Земле, если они действительно тако- выми являются, снова и снова подчеркивает, что напрасно просить у него счастья на Земле, мало того, он никогда не обещал его на Земле, и что, может, не надо раздражать его своими просьбами. А мы продолжаем вздымать к нему руки, просить у него исцеления от болезней и помощи в строительстве гармоничного об- щества на Земле. В Евангелии на этот счет неслучайная, и не до конца мне ясная фраза: “Когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно настигнет их пагуба… и не избегнут”. А, к примеру, блаженный Авгу- стин в истолковании на псалом 39-й говорит: “Пусть никто не обещает больше того, чего не обещает Евангелие. Наше Священное Писание не возвещает в веке сем ничего, кроме испыта- ний мук, несчастий, страданий и искушений”. А мы все равно в своих молитвах призываем Господа, чтобы он дал здоровье, счастье нам и нашим детям. Но тогда получается, что и этот лагерь в безлюдной глуши на студеной вечной мерзлоте ниспослан нам в наказание и испытание Богом? Тогда не остается ничего другого, как верить в загробный мир… Верую ли я?..»
На оставшуюся половину страницы стоял большой неровный вопрос, Он, видимо, не сразу получился, потому как был обведен ка- рандашом несколько раз.
На следующей странице была только одна запись:
«Я не датирую свои записи, во-первых, по- тому, что это не дневник, а во-вторых, пото- му что я давно потерял счет времени. У меня только четыре времени: зима, весна, лето и осень – и то в неопределенных, в зависимо- сти от аномалий погоды, границах».
Вот и ответ, который, читая рукопись, Ту- манов не раз задавал себе: почему дневник писался как бы вне времени?
Он с нетерпением стал читать дальше. Ру- копись все больше захватывала его:
«Я полностью согласен с Владимиром Ива- новичем Вернадским, с его, казалось бы, фан- тастическими и якобы противоречащими Богу мыслями о ноосфере. Решились ли они его аре- стовать? Арестовали же Чижевского, Вави- лова… Дали ли они опубликовать его мысли?.. Более того, мне кажется, я как бы интуитив- но это чувствую, что эволюция на Земле, ее движение к ноосфере с каждым годом, несмо- тря ни на что, ускоряется. В свое время я не- зависимо от Вернадского пришел к подобной мыли, только не знал, как явление назвать, и потом поразился, услышав подобные мысли, может, более четко выраженные от Вернад- ского. Как хорошо, что его сын, Георгий, в свое время уехал за границу. Они его непременно бы арестовали, а Владимир Иванович стал бы у них заложником. Мне кажется, что к выво- ду о ноосфере должны были прийти или согла- ситься с Вернадским многие ученые в разных странах. Но я оторван от всего остального мира и не могу этого утверждать с абсолют- ной уверенностью. И движение к ноосфере охватывает не только социальную историю, несмотря на охваченную колючей проволо- кой четвертую часть планеты, но и биосферу планеты в целом. Но в то же время на Земле, а может, за ее пределами есть силы, которые яростно противостоят этому. Россия, ранее шедшая впереди остального мира в этом про- цессе, – не случайно, что мысль о ноосфере родились именно в ней, – в результате боль- шевистского переворота на какое-то время как бы зависла в эволюции в сторону ноосферы. Чем отличается строительство коммунизма от идеи Бога? В принципе только одним, что у Бога рай вне Земли, и право на него каждому из нас нужно заслужить, а коммунисты стро- ят рай на Земле, что заведомо невозможно, и рано или поздно зачатки ожидаемого земного рая от нетерпения превращаются в ад. И это зависание в эволюции России к ноосфере в ре- зультате изоляции от всего остального мира привело к ужасающей деградации общества. И когда большевистский рай все-таки падет, как противоречащий идее Бога и человеческо- му естеству, люди набросятся на мнимые блага прогнившего западного общества, давно отка-

завшегося от Христа, и отравятся ими. По- добное в истории случалось не раз. В свое вре- мя предки современных австралийцев намного опередили все остальное человечество в разви- тии технологий, искусства. Примерно 50 ты- сяч лет назад они представляли собой самую технологичную на планете цивилизацию, как бы передовой отряд человечества. У них были к тому времени самые совершенные орудия про- изводства, они строили, пусть примитивные, но корабли, у них появились наскальные рисун- ки. Но, оказавшись в изоляции от остального мира, они как бы зависли в истории. В резуль- тате не перешли к оседлому земледелию и ско- товодству, как в других частях планеты. И по- степенно не просто зависали в истории, а как бы проваливались обратно в верхний, а потом в средний, а местами даже в ранний палеолит. Деградация особенно поразила островные на- роды, как, например, племена Тасмании. Пер- вые европейцы, которые попали туда, не сразу поняли, что это люди, они приняли их за обе- зьян…»
На следующей странице:
«Уже в недалеком будущем может слу- читься так, что верх возьмут взбунтовавшие- ся роботы-революционеры. Они перед тем впи- тают в себя все человеческие пороки. Человек и не заметит, когда это произойдет, и ока- жется беспомощным перед роботами. Мнится мне, что где-то уже к концу XXI века кривая удаления человека от естества может свер- нуться в спираль, и наступит так называемая точка сингулярности.
Тут возможны два или даже три варианта развития событий. Первый – гибель цивили- зации. И уже началось нисхождение к этому, о чем уже лет двадцать назад говорили неко- торые философы. Интересно, что они по этому поводу сейчас думают? Второй – горизонталь- ная стабилизация, что-то вроде гегелевско- го “конца истории”. Но это только на время. Потому как рано или поздно законы природы возьмут свое, и начнется естественная де- градация, как у древних австралийцев. Нако- нец, третий – вертикальный: ноосферизация планеты, если Россия вернется в русло своего историко-космического предназначения. Что
в конце концов может быть непосредствен- ным соединением человечества с Богом. Я все больше убеждаюсь в том, что человеческое со- знание – фундаментальный космологический фактор, как бы в младенчестве, дремлющий. Я почти уверен, что впереди неограниченное расширение ноосферы…
В связи с последними моими размышлени- ями еще одна пришедшая мне сегодня ночью мысль при долгом наблюдении звездного неба, словно я ее там прочитал. Эта мысль родилась из осмысления противоречия между теорией относительности Эйнштейна и некоторыми положениями квантовой механики. Мне тут некого убеждать в несостоятельности неко- торых положений теории относительности Эйнштейна. Это противоречие, на мой взгляд, прямо связано с развитием ноосферы, с позна- нием ее. И та, и другая теории не могли воз- никнуть раньше, потому как им нечего было доказывать, они не могли существовать в пу- стоте, не имея опоры. И та, и другая могли ро- диться только при зарождении ноосферы, хотя ни тот, ни другой из авторов, скорее всего, даже не догадывался об этом. Если бы я офици- ально мог озвучить свои мысли, меня непремен- но отправили бы на Кащенку (для того, кому вдруг попадет в руки эта тетрадь, и он набе- рется мужества ее прочесть, Кащенка – это московская психиатрическая больница, а про- ще – сумасшедший дом). Это может иметь отношение к тайне работы мозга. Я пришел к выводу о квантовой теории природы созна- ния. Что мозг, возможно, не только передат- чик космической энергии, но и космического сознания. И все это имеет прямое отношение к душе. И мозг можно рассматривать с одной стороны, как мощнейшую электронно-вычис- лительную машину (кстати, они в недалеком будущем могут убираться в небольшой чемо- данчик), только работающую несколько на иных принципах, с другой стороны, говоря ате- истическим языком, как накопитель космиче- ской энергии, или энергии, посланной Богом для формирования души, если говорить языком глу- боко верующего человека. И по смерти челове- ка эта энергия не пропадает, не погибает, а в виде человеческой души возвращается обратно

в Космос, к Богу. Я долго размышлял об этом после своей клинической смерти в Боткинской больнице, о том тоннеле, по которому я стре- мительно летел к какому-то невероятно те- плому свету, а потом возвратился. Почему? Может, просто к тому времени не сформи- ровалась моя душа до степени, нужной Богу? И чтобы сформировать ее, я должен был прой- ти через колымский лагерь? Или по причине, что я еще нужен был на Земле? Но зачем? Но, как оказалось, лагерь – еще не самое страшное. Я чуть ли не с любовью вспоминаю свой бывший лагерь. Я зримо чувствую, как он тоскует по человеку. Страшнее лагеря нынешнее одиноче- ство, которое, по всему, до конца дней моих. Но в то же время оно дало мне возможность прийти к неожиданным мыслям. Но они оста- нутся со мной и умрут со мной. Потому мало- вероятно, что кому-нибудь попадет в руки эта тетрадь. А если попадет, в лучшем случае меня примут за сумасшедшего».
Мысль рукописи была настолько напря- женной, что Туманов вынужден был время от времени отрываться, чтобы осмыслить ее.
«О бессмертии. Стремление к бессмертию человека на Земле противоречит Замыслу Бога. Это подобно строительству Вавилонской баш- ни. Не трудно предвидеть, что оторвавшийся от Замысла Божия безнравственный человек достигнет своеобразного бессмертия, создав себя в виртуальном машинно-вычислитель- ном виде. В виде своего рода головы профессора Доуоля из фантастического романа писателя Александра Беляева (за рубежом в некоторых изданиях эти сверхмощные электронно-вычис- лительные машины стали называть компью- терами).
Современные ученые каиновского толка (я себя самонадеянно отношу к авелевскому типу), а они безнадежные дарвинисты, счи- тают, что homo sapiens – не вершина нашей эволюции, а, скорее, ее начало. Развитие, счи- тают они, должно идти от современного че- ловека через трансчеловека к постчеловеку. Постчеловек будет модифицирован до такой степени, что перестанет быть человеком. Это нечто, обладающее высочайшим искусствен- ным интеллектом, способно даже отказаться
от собственного тела и жить как информаци- онная структура в гигантских сверхбыстрых компьютерных сетях (согласимся с этим на- званием). То есть речь идет о сознательном стремлении каиновского человека к переходу из реального бытия в виртуальное. В этом случае смысл существования человечества в корне ме- няется, он уже не будет стремиться к бессмер- тию в человеческом теле, а, наоборот, будет желать скорейшего завершения земного бытия и унесения в космическое пространство. Да, человек добьется своего рода бессмертия, осво- бодившись от тела, но в Космос устремится не вечная душа, а виртуальная сущность. Может, посредством компьютера Сатана добьется по- беды над Богом, по крайней мере, на Земле?
Более того, некоторые ученые каиновского типа считают, что человек изначально суще- ство искусственное, на основании того, что в совокупности своих свойств человек не рав- нозначен ни биологической, ни какой-либо дру- гой, существующей на Земле системе. Но это, если придерживаться эволюционной точки зрения происхождения человека. На самом же деле это коренное отличие как раз доказыва- ет божественное происхождение человека. Но убеждать их в этом бесполезно, они как зом- бированные. Один из моих студентов Николай Чалдымов, безусловно талантливый малый, но продукт безбожной коммунистической идеоло- гии, отъявленный дарвинист, теперь, возмож- но, уже давно профессор, может, даже ака- демик, если не загремел вслед за мной за свои экстравагантные научные мысли, слишком экстравагантное тоже вызывало подозрение у большевиков, незадолго до моего ареста вы- двинул гипотезу, что человек был искусственно создан около 300 тысяч лет назад в результа- те скрещивания инопланетян и человекообраз- ных обезьян. Инопланетяне, по его гипотезе, превратили свое гибридное создание в суще- ство думающее, вложили в голову народивше- гося землянина некоторые элементы того, чем обладали сами. Не случайно, что мозг является самым сложным и не изученным органом чело- века. Чалдымов, будучи отъявленным матери- алистом, опирался тем не менее на труды “бур- жуазных” генетиков, утверждающих, что все

земные существа содержат гены, состоящие из ДНК, которые определяют характерные наследственные особенности. И одинаковый процесс эволюции сформировал у большого ко- личества живых существ одинаковые гены. Но у современного человека есть 223 гена, ко- торые не встречаются ни у одного живого су- щества планеты. Значит, они не могли быть приобретены в результате земной эволюции. Именно эти гены дают две трети отличий человека от якобы его предшественника – че- ловекообразной обезьяны. Этот факт он тоже вкладывает в копилку своей дремучей обезья- ньей гипотезы искусственного происхождения человека. Лысенковщина в антропологии. Его бесполезно убеждать, что данные генетиков, на которые он опирается, как раз свидетель- ствуют в пользу того, что человек был создан Богом таким, какой он сейчас есть.
И, возвращаясь мыслью о возможной нашей прежней жизни на Марсе, может, Господь, вспышкой на Солнце уничтожил в отчаянии, в невозможности что-нибудь исправить в че- ловеке, все живое на Марсе? Сначала, может быть, как на Земле, пытался исправить Все- мирным потопом, ничего не получилось? Мо- жет, то же будет с Землей? Своего рода по- жалеет нас, предварив ужасы и муки ядерной войны, которые мы сами себе устроим?»
Рукопись заканчивалась, осталось всего несколько страниц. Туманов сделал заклад- ку в тетради, хотелось осмыслить прочитан- ное и не хотелось расставаться с человеком, который стал ему близок. Кто он был? Судя по ссылкам на Кащенку, он был москвичом. Туманов спустил ноги в валенки, чайник на плите давно остыл. Время шло к утру, через час-второй все равно вставать, он решил за- топить печь, скомкав для растопки несколько старых газет, которые он обнаружил в чулане. Неприятно подумалось, что так вот в печи или в костре могла сгореть рукопись неиз- вестного ему узника советского концлагеря.
Выпив кружку крепкого чаю, он снова за- брался на нары:
«Иногда моя мысль от отчаяния срывается в кощунство. Может, вообще нет Бога? Или уже нет? Создали виртуальный, несуществу-
ющий мир со всей иерархией святых по своему подобию? Пытаемся жить, сообразуясь с тем миром, которого на самом деле нет?
Или все-таки мы отправляем в реальный загробный мир земных святых, в том числе че- рез этот концлагерь над рекой, таким образом готовим здесь на Земле Богу помощников?
Людей неверующих ставит в тупик, на- пример, утверждение: “Император Констан- тин – воистину Великий и Святой”. Не толь- ко атеистическому сознанию трудно с этим согласиться. В самом деле: убийство жены и сына, приказ об умерщвлении уже повер- женного и обнадеженного гарантиями безо- пасности конкурента Лициния – какая тут святость? По всем меркам – страшные пре- ступления! Ведь святой в банальном понима- нии – это на всем протяжении своей жизни очень хороший и добрый человек.
Не верующему в Бога трудно понять, мало того, его сознание противится тому, что глав- ное – это итог жизни, результат, а не про- цесс. Христианство не для того, чтоб в этом мире стать “хорошим”, а чтобы в том спа- стись. А “хорошесть” – средство, а не цель…
Разбойник, распятый одесную Иисуса Христа, не был похож на “хорошего”. Но он совершил “прыжок веры”, как называл подоб- ное христианский философ Серен Кьеркегор. А большинство персонажей Ветхого Завета вообще ставят в тупик наших современников своей “аморальностью”…
Но в то же время, оглядываясь на того же императора Константина, можно оправдать все свои нечестивые поступки: “Под конец жизни, подобно ему, исправлюсь, к тому же, в отличие от него, я никого не убивал…”
Человек никак не хочет понять, что не для счастья он поселен на Земле. Я знаю это, но тоже никак не могу это понять, точнее, при- нять. Потому что безоглядно не верую в Бога? Значит, ОГПУ–НКВД – земной орган Бога? Потому что до колымского лагеря я вообще не веровал в Него? Почему Бог для приуготовле- ния моей души к тому миру выбрал такой же- стокий путь? Неужто я так много грешил?»
Туманов перелистнул последнюю испи- санную страницу:

«Если кому попадет в руки моя тетрадь, он удивится, что я не отмечаю дат написа- ния. Потому что я давно потерял счет време- ни. Я могу только приблизительно без четких границ говорить о месяцах, более точно, о вре- менах года. Но не только поэтому, я мог бы пи- сать, к примеру: зима, осень… Дело в том, что я здесь как бы повис во времени… Вчера ночью наблюдал странное явление. На горизонте на востоке появилось нечто вроде звезды средней яркости, только какое-то время она казалась неподвижной, и я было начал гадать, что это за звезда, может, Земля накануне своей гибе- ли несколько наклонилась относительно своей оси и стала менять полюса? Но вскоре “звез- да” стала передвигаться и приближаться по небосводу, чем ближе, тем быстрей, и проплы- ла практически над нашим забытым людьми, а может, и Богом жилищем и тоскующим по узникам концлагерем и скоро скрылась за гори- зонтом. Точно, что это не самолет. Что это – созданный наконец искусственный спутник Земли?
Как это может быть расценено? Как вели- кое достижение науки? Или как очередная по- пытка взять Небо штурмом? Строительство новой Вавилонской башни? Грозить друг другу теперь уже из Космоса?
Что Россию, ждет в будущем? Эта мысль не дает мне покоя, хотя теперь мне вроде бы должно быть все равно. Станет ли она снова Россией? “Все это Божья милость, что будущее скрыто от нас”. Эти слова принадлежат нем- ке Дагмар, вдовствующей императрице Марии Федоровне, может, самой русской из всех рус- ских императриц, обладающей глубоким прови- дческим даром. Не ручаюсь за точность слов, но ручаюсь за точность мысли: “Если Ника, – это она о своем сыне, будущем императоре Нико- лае Втором, – станет царем, он не удержит России…” И это случилось, и эта катастрофа продолжается уже полвека…
Немка Дагмар была более русской, чем боль- шинство из нас, считающих себя русскими».
И последняя запись – крупно во всю страницу:
«Чую приближение конца. Я до того устал, что не хочу ни в ад, ни в рай, я хочу в никуда,
провалиться в аннигиляцию, потому что без- мерно устал, и душа моя ни к чему не готова, она износилась до половой тряпки, о которую много лет, не стирая, вытирали ноги».
Туманов закрыл тетрадь с портретом юно- го вождя мирового пролетариата на обложке. Светало… Мучила мысль: кто же он был, этот старый каторжник?

Мысли о неизвестном каторжнике на ка- кое-то время отвлекли от мыслей о челове- ке, вышедшем из бурана. Оставалось два дня до отлета. Постепенно Туманов успокоился, даже почти забыл о нем, встретившемся на заметенной снегом дороге в жуткий буран. По крайней мере, он старался убедить себя в этом, но какая-то тревога и стыд перед са- мим собой оставались, хотя ведь в общем-то ничего не случилось: ну, встретил человека в лесу: ну, шел, взрослый, по всему, не менее опытный, чем он, человек уверенно в буран на электричку! Ведь я мог и не поехать в этот день в свое лесное убежище, задержаться в городе в гостинице до окончания бурана – мало ли кого мы встречаем на проселочных дорогах, не зная и не задумываясь, откуда и куда идет человек…
И вот, простившись с домом лесничего, вряд ли когда-нибудь придется сюда приехать или прилететь снова, хотя Туманов сроднился с ним, в электричке от соседки услышал, что примерно неделю назад в районе его оста- новки шедшие поздно вечером с электрички в береговую деревню люди наткнулись неда- леко от остановочного пункта на запорошен- ного снегом замерзшего мужчину, одетого в ватную телогрейку, какую давно не носят, в кирзовых сапогах, каких тоже уже давно не носят, кто-то из пожилых сказал, что раньше в такой одежде ходили заключенные. У Тума- нова охолонуло внутри: неужели он?
Удивляла в рассказе пожилой женщины почти фантастическая деталь:
Позвонили в милицию, затащили до утра, пока та не приедет, в коридор остано- вочного пункта, а то вдруг бродячие соба- ки драть будут, на живых порой кидаются, а утром его не обнаружили. Получается, что

не совсем замерз, что ли, отошел в тепле? Ладно бы так, но что удивительно: на месте был навесной замок на двери остановочно- го пункта и не тронуты были в окнах стекла, к тому же они были с решетками. Не вознес- ся же?..
Рассказывающая в электричке женщина могла и нафантазировать. Сойдя с электрич- ки, Туманов зашел на вокзале в железнодо- рожное отделение милиции.
Так и было, – подтвердил дежурный милиционер, – на другой день всем райотде- лом ломали головы: замок неврезной, откры- вающийся как снаружи, так и изнутри, кото- рый при умении можно и гвоздем открыть, а внешний, навесной, запор крепкий, на окнах нет следов, что их выставляли и снова вставляли, да они с решетками… Как говорил старшина Пахомов, который раньше в ко- лонии для заключенных работал, на беглого сталинских времен похож. Но, во-первых, никаких сведений о беглых в райотдел мили- ции не поступало, а во-вторых, заключенных уже больше десятка лет не одевают в такие телогрейки и не обувают в кирзовые сапоги, не говоря уже о том, что поблизости нет и ни- когда не было колоний для заключенных.
«Почему я не остановил его? Не позвал к себе в дом? Забыл, что я сам за восемь лет лагеря семь раз был беглым?»
И снова вставал перед глазами тот чело- век, которого он назвал для себя Вышедшим из бурана. И опять он никак не мог вспом- нить, кого он ему напоминает.
И снова точила мысль: «Почему я не оста- новил его?..»
И вдруг вспомнил, может, вовремя, в оправдание своей совести, случай, слышан- ный тоже в электричке. Муж с женой встре- тили около своего садового поселка группу продрогших подростков, ровесников их сына, пытающихся развести костер. Пригласили обогреться.
Обогревшись, напившись чаю, они изби- ли его, привязали к лестнице на второй этаж, заткнули рот половой тряпкой и на его гла- зах изнасиловали жену… Кисло усмехнулся:
«В оправдание своей совести вспомнил…»
Сегодня он, Туманов, наверное, впервые по-настоящему задумался: кто он есть, отку- да он, куда идет? Верит ли он в Бога? Навер- ное, скорее, нет, чем да, хотя знал, что бабкой тайно был крещен. Однажды он спросил об этом мать. Она не смогла ответить: «Уж не помню. Какой-то разговор был. Кажется, крестная твоя настояла…» Он не то чтобы веровал, но чувствовал, знал, что существу- ет что-то высшее, что сообразует все в мире, что не дает миру погибнуть. Называл же он имя Бога, когда тонул, когда перевернулась его лодка в ледяной воде. Может, Бог тогда и спас его, в отличие от его друга, который был спортсменом и хорошим пловцом?
Почему он не знает своих предков даль- ше прадеда, в отличие от его солагерников, коллег по работе, татар, башкир, чувашей, которые специально не занимались этим, но прослеживали свою родословную чуть ли не до XIV века. Его поражала заброшенность русских кладбищ. Все в жизни русского чело- века – на возраст срубленного дерева. Сгнил крест на могиле, в отличие могильного кам- ня мусульманина, и словно никогда не было на Земле человека, сгнил деревянный дом, и неизвестно куда улетели его птенцы, уже через одно поколение никто из них не пом- нит, что был этот дом, что была эта деревня. Почему мы такие беспамятные, неужели по- тому, что мы временные на Земле?.. Туманов никогда не задумывался над происхождени- ем своего имени, что оно обозначает? Имеет ли имя значение в жизни человека? Заложен ли в нем какой тайный смысл или даже пред- начертание судьбы? Случайно или не случай- но его назвали Вадимом. Он только недавно удосужился заглянуть в толковый словарь и среди других толкований, вроде того, что оно сокращенное от имени Владимир, про- читал там: «Вадим – имя древнерусское со значением “обладатель славы”. Прежде чем человек, чье полное имя Вадим, станет обла- дать славой, он должен будет пройти процесс уничижения. Ведь тот, кто действительно на сегодняшний день достиг каких-то успехов в своей жизни, согласится с тем, что для того, чтобы подняться вверх, нужно будет снача-

ла несколько раз упасть. Другими словами, для того, чтобы подняться или достигнуть успехов в жизни, надо заплатить цену в виде испытаний, проблем, трудностей, которые будут приходить в процессе жизни. Имен- но тот Вадим, который способен дойти до конца, преодолев эти испытания, может рассчитывать на то, что он овладеет славой в своей жизни, получит ее как венец, как на- граду победителя. И эти проблемы нужно не просто преодолеть в ропоте или в смятении, а смело и бесстрашно извлечь из них уроки, приобрести бесценный опыт. Таким образом, характеристикой имени Вадим являются: целеустремленность, бесстрашие, стремле- ние к победе, жажда прославиться». Туманов поразился совпадению с его судьбой, только с последним утверждением «жажда просла- виться» он не мог согласиться. Удивительно, но это определение полностью подходило к нему, начиная с лагерного уничижения. Интересно, давая ему имя Вадим, знали ро- дители о значении его?
И опять: кого же он ему напоминает, этот странный встречный в буранном лесу?
Подожди… Прилетев домой, он первым делом достал из книжного шкафа стопку старых номеров журнала «Наука и религия», одно время жена его выписывала, а он ино- гда заглядывал в него. Он стал лихорадоч- но перелистывать журнал за журналом. Он вспомнил: в одном из них была статья о так называемой Туринской плащанице, куске ткани, в который якобы было завернуто тело Иисуса Христа после того, как его после рас- пятия сняли с креста, и на нем отпечаталось его лицо. Туманов помнил: статья доказыва- ла, что плащаница была поздней подделкой, но сейчас это Туманова нисколько не интере- совало. Его интересовала фотография плаща- ницы. Вот, нашел…
На плащанице, не важно, была ли она действительно плащаницей или подделкой под нее, было лицо человека, встреченного им в лесу.
Он долго не мог уснуть…

Глава 13. Мясной Бор

Окончив после десятилетки автошколу, отслужив в армии, Иван Надеждин Второй работал бульдозеристом на золотом прииске на Колымской трассе.
После школы он с нетерпением ждал призыва в армию, таким образом он мечтал попасть на материк, чтобы наконец увидеть страну, в которой родился и жил и в то же время как бы жил вне ее, за какой-то невиди- мой границей-чертой, и никто не мог точно сказать, где реально проходит эта граница, за которой начинается материк. Но в Магадане его определили в пограничные войска и от- правили еще дальше на север и еще дальше на восток, куда даже в самые жуткие времена не отправляли «врагов народа»: на погранза- ставу на самой северо-восточной оконечно- сти страны, дальше был только остров Рат- манова, где он все три года ворочал рычагами гусеничного тягача-вездехода.
Зарабатывал он неплохо – жаловаться было грех. Но все чаще его охватывало чув- ство, что огромным стальным бульдозерным ножом он сдирает кожу с живого существа и все глубже вгрызается в лишь сверху замо- роженное, словно для обезболивания, тело Земли. И рано или поздно Земля застонет от боли, заворочается, не в силах больше тер- петь – и, словно предсмертные судороги, прокатятся по ней страшные землетрясения или извержения всех вулканов, или, скорее, то и другое одновременно, вызвав страш- ную волну цунами, сметающую все на своем пути, и все закончится новым Всемирным потопом. Словом, Земля от невозможности больше терпеть издевательств человека над собой, снова, как при прежнем Всемирном потопе, который человек порой вспоминает не как последнее грозное предупреждение ему, а всего лишь как сказку-страшилку, захо-
чет освободиться от него. Ученые до сих пор не могут раскрыть причину и тем более вре- мя землетрясений и извержений вулканов, а Ивану казалось, что все проще простого: Земля начинает уходить из-под ног человека по причине неуважительного, оскорбитель- ного отношения к ней. Он заметил, что раз- рушительные землетрясения происходят, как правило, после всевозможных сгустков чело- веческой злобы: междоусобных войн, мяте- жей, или, наоборот, в преддверии их, как бы в предупреждение еще более страшных, чем землетрясения и извержения вулканов, бед, вызванных самим человеком. Земля все чаще представлялась Ивану большим, до поры до времени терпящим человеческое надру- гательство, молчаливо укоряющим живым существом. Как живым увиделся ему океан, когда он впервые увидел его
Здесь, на Колыме, надругательства над Землей творились ради золота, странного тяжелого металла цвета солнца, сколько-ни- будь значимой жизненной необходимости которого в жизни человека Иван не видел. Богатство любой страны на планете поче- му-то определялось количеством золотого запаса. Даже в его стране, отгородившейся от остального мира, прежде всего, как утвержда- лось, чтобы как раз освободиться от всепо- глощающей власти золота. Иван чувствовал, и чем дальше, тем больше убеждался в том, что во главе всего тайно стояло золото, а не великая партия, официально отрицающая власть золота, настолько сильная, что отме- нившая даже Бога, имя которого, как более не существующего, теперь предписывалось пренебрежительно писать с маленькой бук- вы: «бог», а прежнее написание «Бог» жесто- ко каралось. Иван порой думал, размышляя о судьбе отца и ему подобных, что «врагов на-

рода» придумали, чтобы как можно дешевле добывать золото.
Ивана поражала жутковатая власть золо- та над человеком. Из-за нескольких кило- граммов, а порой даже сотен граммов этого странного металла, перелопачивались, те- перь больше машинами, а еще недавно толь- ко киркой и лопатой сотнями тысяч заклю- ченных, современных рабов, миллионы тонн горной породы или золотоносного песка, срывались целые горы. Из так называемой пустой породы сооружались уродливые но- вые горы, на которых уже ничто не росло. Для того чтобы извлекать золото из Земли, еще совсем недавно за тысячи километров отсюда были осуждены, чаще всего за несуществую- щие вины, и сначала везлись поездами в ску- ченных телячьих вагонах, потом перегружа- лись на корабли, а потом пригонялись сюда, на золотые прииски этапом, словно скот, сотни тысяч людей, жизнь которых, в отли- чие от добываемого ими золота, ничего не стоила. Такими этапами прибыли на Колыму его отец и мать. В большинстве своем заклю- ченные квалифицировались, потому, как ни по каким реальным статьям их осудить было невозможно, как «враги народа». И однажды Ивану пришла кощунственная мысль: может, они – действительно были врагами народа, но только какого-то другого, которому на Земле мешает русский народ, и его надо све- сти с планеты, а так как его невозможно пе- реселить ни на какую другую планету, нужно его элементарно свести к нулю.
Кто придумал эту тайную и страшную власть над человеком этого странного, неи- моверно тяжелого металла? Кто определил его всесильным мерилом во взаимоотноше- ниях людей и народов? Впрочем, Иван, рабо- тая на золотом прииске, по сути, добывая его, раздирая тело Земли, разрывая и перестав- ляя с места на место ради него горы, ни разу в жизни не держал золото в руках, а только иногда видел его проблески под бульдозер- ным ножом. Земля как бы специально спря- тала золото подальше от человеческого со- блазна, рассыпала крошечными крупинками в неимоверно суровом краю, малопригодном
для жизни человека. Или в свое время, пред- видя маниакальную жажду к золоту падше- го нравственно человека, погрузила некогда цветущий край в вечную мерзлоту по обе сто- роны пролива, разделяющего два континен- та, который человек назовет Беринговым. Но тайную власть, сделавшую золото мерилом всего, вечная мерзлота и жуткий холод не остановили, наоборот, золото из-за сложно- сти его добывания приобрело еще большую ценность.
Что же касается их поселка, ни для кого не было секретом, что мерилом жизни каж- дого его жителя, независимо от того, на ка- кой ступени социальной лестницы он стоял, по ту или по эту сторону колючей проволоки еще недавно жил, был этот желтый металл. Мерилом жизни золото было для десятков подобных колымских поселков, ему они были обязаны своим рождением и смертью, если золото рано или поздно кончалось.
Иван старался не думать обо всем этом, так легче было жить, но подобные мысли на- стойчиво лезли в голову.
Иван ненавидел золото.
Иван со школьных лет презирал жен при- искового и лагерного начальства уже только за то, что в праздники на официальные тор- жественные мероприятия они приходили в поселковый клуб, стараясь перещеголять друг друга, увешанные многочисленными зо- лотыми украшениями, носить серебро счита- лось в их среде не только плохим вкусом, но даже дешевкой. Среди приезжающих арти- стов из столицы золота Магадана не раз бы- вал в поселке в свое время известный на всю страну певец Вадим Козин. После окончания лагерного срока Козин добровольно остался на Колыме. И на докучливый вопрос жур- налистов, почему он не возвращается в род- ной Петербург–Ленинград, он ответил, что теперь его родина Колыма, за что его особо любил и уважал простой колымский люд. Из приближенных к начальству приисковых женщин выделялась Нина Ивановна Сини- цына, главный бухгалтер прииска, строгая, очень красивая женщина, как предполагал Иван, лет сорока пяти, единственным укра-

шением которой было тоненькое обручаль- ное серебряное колечко. И если бы не это колечко, можно было подумать, что она не замужем, потому что на все официальные ме- роприятия и редко в кино она всегда прихо- дила одна, хотя по неписаному поселковому закону предписывалось приходить парами. Всегда одну Иван встречал ее и на улице. Но потом кто-то Ивану сказал, что ее муж по знаменитой 58-й статье, как «враг народа», сидел в этом лагере, она приехала к нему из Москвы, преподававшая там в Плехановской экономической академии, устроилась счето- водом на прииск. Уверенная в невиновности мужа, написала письмо Великому Кормчему. Ивана потом мучил вопрос: дошло ли пись- мо до Великого Кормчего, или все решили за него? Только мужа вывезли даже не в Мага- дан, а в саму Москву на пересуд, и вместо де- сяти прежних лет его приговорили к высшей мере наказания. Она была вольнонаемной, после такого поворота дела могла вернуть- ся в Москву, но почему-то осталась. Скорее всего, потому, что знала, что ее, как жену
«врага народа», в Москве ждет неминуемый арест. Когда со смертью Великого Кормче- го на Колыме немного потеплело, она ста- ла сначала главным экономистом, а потом главным бухгалтером прииска, практически, если не считать партийную номенклатуру, третьим лицом в строгой иерархии прииска. Но по-прежнему со всеми была предельно внимательна и вежлива, и даже с бичами, так называемыми «бывшими интеллигентны- ми человеками», не нашедшими себя в жиз- ни отбросами колымских лагерей, была не иначе как на Вы. Иван себе не мог объяс- нить чувство, которое он испытывал к этой женщине. Он знал только, что это было не просто уважение к ее судьбе. Можно было бы сказать, что он был влюблен в нее, если бы не огромная разница в возрасте. Да если он и был влюблен в нее, то, прежде всего, не столько как в необыкновенно красивую жен- щину, пусть намного старше его, а в нечто глубинное в ней, до конца ему непонятное, но, словно магнитом, притягивающее. При встрече с ней Иван невольно напрягался, ему
казалось, что даже краснел, но, к счастью, на обветренном студеными колымскими ве- трами лице это было незаметно, сдержанно с легким поклоном здоровался, она отвеча- ла ему строгой улыбкой. Он несколько раз порывался остановиться и спросить: может, нужна какая помощь, в последнее время она была очень бледной, с темными круга- ми под глазами и практически не посещала мероприятия по поводу даже самых глав- ных государственных праздников, которые посещать было гражданской обязанностью. Иногда Ивану казалось, что она видит его насквозь, и при встрече тушевался и напря- гался еще больше. А потом он вдруг перестал ее встречать. А вскоре, стоя однажды в оче- реди за зарплатой, случайно услышал, что на прииске новый главный бухгалтер, который ввел новые правила процентовки, которые реально уменьшали зарплату. А потом он по- трясенно узнал, что она доживает последние дни, умирает от рака в приисковой больнице, куда ее как безнадежную вернули умирать из Магаданской областной больницы. И тут только он понял, в чем раньше боялся себе признаться, что она для него после смерти матери была самым дорогим в поселке чело- веком. Решение пришло мгновенно. В при- исковом поселке, у которого даже не было названия, он именовался только километром Колымской трассы, которую в простонаро- дье звали Дорогой Смерти, цветочных мага- зинов не было, но была весна, Иван поднялся на ближайшую сопку и нарвал неярких тун- дровых цветов.
К его удивлению, она не удивилась его приходу, широко улыбнулась, совсем не так, как улыбалась при встрече на улице, можно сказать, Иван впервые увидел ее настоящую улыбку и еще раз поразился ее красоте, хотя на ее изможденном страданиями лице оста- лись лишь одни огромные синие глаза. Иван не знал, с чего начать, присев на стул, на ко- торый она кивком указала.
Она опередила его:
Спасибо, что пришел! – она спрятала лицо в цветы. Потом неожиданно для него погладила его по голове, дотронулась до

его рыжей кудрявой бороды, снова улыбну- лась: – Борода тебе очень идет, Ваня. Только вот невесты тебе тут нет. Уезжай в Россию. Не держись за родительские могилы, тем бо- лее что душой твои родители остались там… Я почему-то знала, что ты придешь. Спасибо тебе за все! А теперь иди!.. Да хранит тебя Бог!
А он есть? – вырвалось у Ивана. Она долго молчала…
Наверное, есть, раз ты пришел…
Отца своего Иван не помнил. И не мог помнить: отец погиб, бросившись под колеса грузовика, когда ему был лишь год. О золотой лихорадке по ту строну Берингова пролива, в бывшей Русской Америке, в теперь аме- риканской Аляске, он прочитал в рассказах полюбившегося ему американского писате- ля Джека Лондона. В какой-то мере Джеку Лондону Иван обязан был своим характером, в чем-то он заменил ему отца. Безотцовщина Ивана в колымском суровом поселке не была исключением. Наоборот, она была почти правилом, без отцов были многие его друзья и товарищи, потому в этом он не чувствовал своей ущербности. Вроде так и должно было быть. Более того, морально ему даже легче было жить, чем тем немногим его друзьям, у которых на их улице отцы были. Это были, как правило, бывшие зэки, редкие из редких, выжившие в результате естественного и ис- кусственного отбора, отбывшие свой срок от звонка до звонка, а то и с последующим при- веском, и теперь не имевшие возможности или уже не желающие выехать на материк, а также предатели в Великую Отечествен- ную войну: власовцы, полицаи, бандеров- цы… Каково было жить с такими отцами, когда в школе, по радио, в кино постоянно клеймили позором, призывали расправиться с предателями, шпионами! Других, благопо- лучных отцов на их неказистой полубарач- ной, полуземляночной улице не было.
С благополучными отцами и матерями жили там, в центре поселка, в добротных желтых двухэтажных домах, но это был осо- бый мир: приисковое, лагерное начальство. И люди для Ивана, как для всех в бывшей Колымской империи, хотя официально она,
прообраз всемирного государства обязатель- ного для всех нормированного труда и сча- стья, такого названия не имела, делились или различались не по национальному или общественному принципу, а на бывших зэ- ков – с одной стороны, и лагерно-прииско- вую власть – с другой. И вроде так и должно быть, потому что ничего иного Иван в дет- стве не знал. Если первые были вчерашни- ми бесправными рабами, впрочем, и вторые, если подумать, тоже были рабами, только привилегированными, своей судьбой проч- но привязанными к первым. И это тоже вро- де бы так и должно быть, потому что ничего другого, других отношений между людьми Иван в детстве не знал. И он не представлял жизни без высоких глухих заборов, сверху обязательно опутанных колючей проволо- кой, это было даже по-своему красиво, каза- лось, что без нее у заборов не было какой-то архитектурной завершенности, – впрочем, колючая проволока опутывала не только за- боры, а все вокруг. Он не представлял жизни без возвышающихся над заборами по углам пулеметных вышек. Однажды он поймал себя на том, что они напоминают ему крепостные башни, а однажды он даже сравнил архитек- турный ансамбль своего поселкового лагеря с Кремлем, но в той крепости врага ждали извне, а тут пулеметы были направлены вов- нутрь. Иван поразился своему открытию, но тут же, испугавшись этого сравнения, торо- пливо отогнал его от себя, как нелепое и даже дикое, и постарался его поскорее забыть. Ему порой представлялось, что так, в опутанном колючей проволокой мире, живут не только на Колыме, а может, и везде на Земле, и всег- да было так, чуть ли не с начала веков, и так всегда будет, потому что ничего иного он не видел. Правда, в книгах, по которым они учились в школе, мир выглядел иначе. Там и в помине не было никаких концлагерей, пересыльных пунктов, этапов, лагеря там были только пионерские. Там было сплошное солнечное счастье, там не было даже плохой погоды, все его сверстники на книжных кар- тинках сплошной и организованной счастли- вой массой, почему-то обязательно в трусах

(он никак не мог представить как это мож- но – в трусах, у них на Колыме, если летом и выпадали жаркие дни, то сразу же на лю- бую обнаженную часть тела набрасывались комары и гнус), в красных галстуках шли ку- да-то вперед, и глаза их, непременно устрем- ленные вперед и вверх, горели решимостью и счастьем, отчего, Иван боялся признаться себе в этом, они казались ему идиотами.
Но, может, потому ту загадочную страну, здесь, на Колыме, и называли материком, хотя Колыма не была отделена от нее ка- ким-нибудь морем или хотя бы проливом, потому что все там было иначе? Как ни ста- рался, Иван не представлял жизни на матери- ке. Он не то чтобы не верил книжкам, он вос- принимал их не более как сказку. Он иногда задумывался: а зачем придумываются сказки, ведь все в них неправда? Чтобы настоящая жизнь не казалась такой безотрадной?
В школе все они: сыновья бывших зэков, и сыновья родителей из приисково-лагерной власти и охраны сидели за одними партами, читали одни и те же книги про счастливое бу- дущее, пели о нем одни и те же песни. А по- сле уроков незримо делились на два клана гулаговского государства, впрочем, иногда это не мешало им дружить друг с другом, хотя родителями той и другой стороны это не по- ощрялось.
В классе шестом, наверное, Иван на- ткнулся в настенном самодельном шкафчике на справку об освобождении из лагеря отца по болезни, на серенькой ломкой бумажке чуть ли не со щепками внутри. Ни о какой реабилитации, что он ни в чем, ни перед на- родом, ни перед великой партией не виноват, в ней не было речи. И не удивился, наоборот, утвердился в вере, что он, Иван, как все его друзья, полноценный колымчанин, не лучше и не хуже других. В те годы в общественной жизни культивировалось все типическое. Так вот он был типичным колымским мальчиш- кой, сыном бывшего зэка.
Иван учился в шестом классе, когда умер Великий Кормчий, хотя почти уже все: и бого- творившие его, и тайно ненавидевшие, и меч- тающие о его смерти, уверовали, что он бес-
смертен. И многим, даже ненавидящим его, казалось, что вместе с его смертью наступил если не конец света, то конец великой страны. Когда пришло известие о его кончине, учи- тельница, у которой муж тоже погиб в здеш- нем лагере, прямо на уроке заплакала навзрыд и прервала урок. В коридоре Иван наткнулся на других плачущих учителей, не мог скрыть слез и директор школы. На Колыме почему-то не принято было плакать даже по самым до- рогим людям, и его одноклассники от нелов- кости, пряча глаза друг от друга, потрясенно молчали – в предчувствии чего-то неминуе- мого и страшного, они впервые видели, чтобы на Колыме кто-то плакал навзрыд. Казалось, теперь даже может обрушиться Небо.
Но Небо не обрушилось. Только жить стало тревожнее и беспокойней, потому что раньше все было ясно и просто, за тебя ду- мал, за всех думал один человек – Великий Кормчий Сталин. А теперь вообще было не- понятно, кто правил страной. Нынешние властители, вчерашние соратники, а ныне преемники Великого Кормчего, которым он незадолго до своей смерти, как потом Иван узнает, сказал: «Вы как слепые котята, что же будет после меня – погибнет страна, по- тому что вы не можете распознавать врагов», грызлись между собой как пауки в банке, и на поверхность вылезал то один, то другой властитель, жалкое подобие Великого Корм- чего, и непременно определял своего пред- шественника врагом народа. Но на Колыме почувствовалось некоторое тревожное по- слабление создававшегося многие десятиле- тия режима.
Мать куда-то ходила, писала. И очень об- радовалась, когда ее куда-то вызвали и дали еще одну справку на точно такой же ломкой серенькой бумажке, что отец ни в чем не был виноват, а значит, и они с Иваном тоже ни в чем не виноваты.
И вот эти несколько строчек на серой, как жизнь отца, бумажке и вдруг вспыхнувшая обида, что вся жизнь человека сумела вме- ститься в две серенькие бумажки, впервые заставили его задуматься об отце, и он спро- сил мать:

Расскажи об отце. Откуда он, кто?
Да я ничего и не знаю, – виновато вздохнула мать, втайне обрадованная или ис- пуганная вопросом. – О своем прошлом он молчал. И я молчала. Как бы слово друг дру- гу дали: не вспоминать отрезанную судьбой прежнюю жизнь. Тем более что никогда в нее не вернуться, даже если кончится срок после- лагерной ссылки. Все, что знаю: из раскула- ченных он. Однажды проговорился, что от- куда-то из-под Великого Новгорода. Помню, однажды сказал с усмешкой: «Вторая волна новгородцев пришла на Колыму. Оказалось, что первая – в XVI веке – вольные землепро- ходцы, как бы специально искали для нас, потомков, самое студеное на Земле место, хотя, наверное, тоже не от хорошей жизни тогда пошли, наверное, подальше от грозного царя, но по своей воле, а вот теперь мы по не- воле. Получается, тогда открыли для себя ле- дяную тюрьму. И замкнули круг страданий…» А по документам он родился в Тамбовской области. Я как-то спросила его об этом про- тиворечии, но он лишь отмахнулся: «Может быть, когда-нибудь потом расскажу. А пока забудь, можно новую беду накликать…» И еще говорил: «Только вышел из лагеря на поселение, через год – война. Как в милость разрешили – защищать Родину, доброволь- цем записался на фронт. Попал в окружение в болотах на своей родине под этим самым Великим Новгородом. Ели павших лоша- дей. Плен. Четыре года в Германии в камено- ломнях, попробуй не выполни норму, били жутким боем, лишали пайка. Из немецкого лагеря прямиком сюда, на Колыму – в свой лагерь, который был, как он говорил, погор- ше немецкого. Одно дело – от врагов терпеть, другое дело – от своих». Вышел через восемь лет, подобрал меня, тоже только что вышед- шую из лагеря…
О матери Иван знал больше. Кажется, еще в классе пятом-шестом, благодаря заве- дующей поселковой библиотекой Валентине Ивановне Смирновой, которая тоже после лагеря была определена на поселение, вслед за открытым для себя после Джека Лондона писателем Сергеем Тимофеевичем Аксако-
вым с его «Семейной хроникой» и «Детскими годами Багрова-внука» он открыл для себя, спасибо ей, рассказы, повести и стихи тоже дореволюционного русского писателя Ива- на Алексеевича Бунина. Почему-то особен- но запали в душу его стихи о соколе-сапса- не, рассказы и повести дошли до него позже, в классе девятом-десятом, читая их по ночам, он прятал слезы в подушку от светлой печа- ли и неизведанного счастья. Мать однажды, увидев сборник Бунина на столе, не удер- жалась, сказала, к его немалому удивлению, даже потрясению, стесняясь: «А мы ведь с тобой с ним родственники. Конечно, даль- ние…» И, испуганная, что проговорилась, то- ропливо добавила: «Смотри, кому-нибудь не проговорись, беду можешь накликать…»
Иван сначала, разумеется, не поверил. Да и как поверить, чтобы он, живущий в полу- землянке, сын двух зэков, а потом лишенцев в гражданских правах, – родственник велико- го русского писателя, да еще живущего за гра- ницей. Но когда первое потрясение прошло, мать ему под большим секретом поведала, что она по матери из мелкопоместных дворян Буниных, которые приходились родствен- никами великому русскому писателю Ивану Алексеевичу Бунину, вовремя уехавшему или высланному за границу, а то бы и ему не ми- новать Колымы, а то и даже пули на Лубянке или в одном из ее многочисленных филиалов. Уже взрослым Иван узнает, что, кроме стихов, повестей и рассказов о любви, Иван Алексее- вич Бунин написал то ли повесть, то ли еще что – о так называемой Великой Октябрь- ской социалистической революции, назвав ее «Окаянные дни». Может, это и не прости- ли ему, а заодно и всем остальным его близ- ким и дальним родственникам, оставшимся в России, рассортировав их по многочислен- ным гулаговским лагерям? А отец ее был из- вестным инженером-строителем, выходцем из выучившихся крестьян. В Гражданскую войну его мобилизовали отступающие белые, они объяснили это тем, что иначе красные его все равно расстреляют. Из рассказов отца о том времени она помнит лишь, как где-то, то ли под Омском, то ли под Ново-Никола-

евском, который теперь зовут Новосибир- ском, он ночью бежал от белых. Душа его не могла принять ожесточения, с которым одни русские убивали других русских, он тосковал по семье. За дорогу до дома от увиденного он поседел и чуть не сошел с ума. Он шел вдоль железной дороги, и в глухих сибирских лесах, потом в степи на мертвых путях ему то и дело попадались мертвые эшелоны, и забиты они были умершими от тифа, от сибирской оспы, от ран. Заходил в деревни – и они были пу- сты, на полях и огородах лежали убитые, и только одинокие оседланные кони броди- ли, печально ржали по пустынным окрест- ностям. Только на пятые сутки он встретил первого человека. И обрадовался ему. И об- радовался тот, и развели они костер в глухой степи. И оказалось, что тот шел от красных к белым: душа его не могла принять жестоко- выйности красных, их революционных три- буналов, заложников, евреев-комиссаров… И не смогли они убедить друг друга, в кото- рую сторону лучше идти, утром расстались, и каждый пошел в свою сторону, чтобы через много лет встретиться на одной из пересы- лок по дороге на Колыму. Второй, что шел от красных к белым, но не дошел, стал впослед- ствии известным художником, отец – извест- ным строителем-профессором, незадолго до ареста за создание особо прочной водоупор- ной марки цемента получившим Государ- ственную премию имени Великого Кормчего Сталина. Вместе как «враги народа» они будут строить в столице Великой Колымской ла- герной империи во славном городе Магадане из придуманного ее отцом особого прочного цемента бетонный причал, к которому стали приставать суда с все новыми и новыми «вра- гами народа». Потом, как позже выяснила мать, ее отец был переведен в один из золото- добывающих лагерей, может быть, даже в их поселке, где следы его бесследно потерялись. У ее же матери была единственная вина, что она была Буниной, и она умерла в одном из лагерей знаменитого казахстанского Карлага. Сама же она после детдома, после нескольких лет работы разнорабочей на стройке, скрыв свое вражеское дворянское происхождение,
сумела поступить в медицинский институт, но вскоре все разоблачилось. Ее судьбу усугу- били найденные при обыске переписанные от руки стихи поэта Сергея Есенина, которого, уже мертвого, обвинили в идейном руковод- стве контрреволюционным заговором и за это расстреляли его юного сына Георгия. Та- ким образом, в конце концов она тоже оказа- лась на Колыме.
Мать Иван похоронил три года назад и те- перь жил один во все той же хибаре-полузем- лянке, подаренной отцу бывшим солагерни- ком.

Однажды на полигон, на котором Иван бульдозером нарезал траншеи, вместе с на- чальником участка приехал какой-то, судя по осанке и одежде, важный гость. Они долго следили за работой Ивана, что-то обсуждали между собой, брали в руки песок из-под ножа бульдозера, потом начальник участка взма- хом руки приказал Ивану остановиться. Не заглушая бульдозера, Иван подошел к ним.
Хорошо работаешь, парень, – похвалил Ивана приехавший. – Главное, правильно.
Как учили, – смутился Иван. – По тех- нологии Вадима Туманова.
Начальник участка и приехавший с ним мужчина переглянулись, засмеялись.
Знакомься, Иван, перед тобой Вадим Иванович Туманов – собственной персоной. Иван растерялся от неожиданности и от еще большего смущения не сразу пожал про- тянутую ему руку. Как не растеряться: перед
ним был сам легендарный Вадим Туманов.
А это один из наших лучших бульдозе- ристов, впрочем, мастер на все руки, Иван Надеждин, – представил начальник участка Туманову Ивана. – При нужде может подме- нить любого специалиста.
Надеждин? – переспросил Туманов.
Да, Надеждин, – все еще не справив- шись со смущением, подтвердил Иван.
А по отчеству?
Иванович.
Его в поселке по отцу в шутку зовут Иван Надеждин Второй, – улыбнулся начальник участка.

Туманов какое-то время молчал, внима- тельно рассматривая Ивана, что начальник участка даже насторожился.
Так местный или прилетел подзарабо- тать с материка? – наконец спросил Туманов.
Можно считать, что местный. Родился здесь.
А отец жив?
Нет, давно умер.
Прости за вопрос: твой отец не из за- ключенных?
– Да…
Туманов еще внимательнее посмотрел на Ивана:
Умер?.. Или бросился под машину?
Да, так… – смутился Иван.
Вот так встреча! – Туманов обнял Ива- на. – С твоим отцом, Ваня, мы прошли не один лагерь. Он ведь с Новгородчины?
Я почти ничего о нем не знаю. Да и мать о нем почти ничего не знала. Ей он го- ворил, что родом из Новгородской области, а по справке, выданной при освобождении, он родился в Тамбовской области. Какая-то неразбериха.
Он был зэком еще с довоенным сро- ком, – повернулся Туманов к начальнику участка, – достойный был человек, один из мамонтов Колымской трассы, уважаемый даже «беспредельщиками»… А мать?
Тоже из заключенных. Ее я похоронил три года назад.
Женился?
Нет, – снова смутился Иван.
Почему?
Да на ком тут жениться-то?! – за Ивана ответил начальник участка.
Вот так встреча? Почему не уезжаешь на материк, на родину отца или матери? – спро- сил Туманов.
Иван неопределенно пожал плечами, а потом ответил:
Здесь моя родина.
Подумай. Может, сейчас там ты больше нужен, чем здесь. По крайней мере, съезди на родину отца-матери. Найди родственников! Трудно жить одиноким человеком, без кор- ней. Если даже вернешься обратно, даже если
они будут жить где-то далеко от тебя, сам факт, что где-то у тебя есть родная кровь, бу- дет греть тебе душу. Раз отец говорил, что он из-под Новгорода, то, скорее, всего, так оно и есть. Зэковским справкам не всегда можно верить, судьба вертела русским человеком порой так, что концов не найдешь. Отпусти ты его, Георгиевич, хотя бы в отпуск.
Кем я его заменю?
Не держи, если соберется, не держи!.. Вот что, Ваня, если вдруг потребуется моя помощь, найди меня. Всем, чем смогу, по- могу. Если что вдруг, всегда можешь рассчи- тывать на работу в моей артели, где бы я ни базировался.
Насчет отпуска – подумаем, – согла- сился начальник участка. – Ну а насчет твоей артели – не хорошо, Вадим Иванович, пыта- ешься увести у меня одного из лучших работ- ников.
Прости, Георгиевич, но это особый слу- чай. Можно сказать, что мы с Иваном боль- ше, чем родственники. У меня перед ним долг… А в Великий Новгород обязательно съезди. И на Тамбовщину. Разберись… Иначе родители тебя не поймут… Они там все видят и слышат…

Обычно на Севере берут отпуск за три года на полгода – и подаются в длительное путешествие: сначала по родственникам – поражать тех большими северными деньга- ми, а потом – непременно на южное море, оставить там впустую эти кажущиеся род- ственникам легкие деньги.
Иван не выдержал, не стал ждать трех лет – взял отпуск уже на следующее лето… В своем решении, как провести отпуск, он был не оригинален: конечно же Черное море!
Он обратился в профком, ехать дикарем не то чтобы не хотелось, было непривычно как-то, даже страшновато. Но путевок на Черное море не нашлось. Сказали: надо было раньше заявку подавать, а взамен предложи- ли на выбор две туристические путевки: по Золотому кольцу вокруг Москвы и по старин- ным русским городам: Ленинград – Псков – Великий Новгород. Поразмыслив и помня

наказ Вадима Ивановича Туманова, он решил поехать в Великий Новгород, а оттуда можно дикарем махнуть и на юг…
В этой поездке он, русский, вдруг понял, что совершенно не знает своей страны: ни ее прошлого, ни настоящего – они на Колыме жили как бы в другом – отрезанном искус- ственном мире. Оторванные от корней, они как бы закладывали здесь, на Колыме, осно- вы какой-то иной страны или даже цивили- зации, где нет ни русского, ни татарина, ни украинца, ни казаха… И даже в замещающее все народы понятие «советский народ» они, колымчане, входили как бы с оговоркой.
В Великом Новгороде его задела за душу церковь Святой Софии. Ему повезло, не успел он подойти к ней, как подъехал большой экс- курсионный автобус. Церковь была в лесах, ее ремонтировали, или, как сказала экскур- совод, реставрировали, внутрь их не пустили, там тоже шла реставрация, сверху на головы могло что-нибудь упасть. Женщина-экскур- совод что-то рассказывала о времени строи- тельства церкви, что она является памятни- ком архитектуры и культуры, свидетельством таланта рабочих рук, несмотря на царский гнет, и что, освобожденная от религии, ко- торая являлась опиумом для народа, церковь будет одной из главных достопримечательно- стей города. «Вы практически первые, кому ее показывают, – с гордостью говорила она, – в планах привлекать иностранных туристов, специально для них построят гостиницу». Но он слушал невнимательно, оторвавшись от группы, раз обошел вокруг, второй, ото- шел подальше в сторону, оттуда смотрел… Спросил у экскурсовода, почему ее назвали Святой Софией, та толком не смогла объяс- нить, то ли в честь святой, то ли в честь неко- ей Премудрости Божией. «А что или кто это Премудрость Божия?» – спросил кто-то. Экс- курсовод снисходительно-виновато пожала плечами: «Честно скажу, не знаю. Какие-то церковные заморочки». Кто-то еще спросил:
«Может, отреставрировав, со временем от- дадут ее снова Церкви и со временем будет в ней служба?» «Нет, – решительно сказала экскурсовод, – не отдадут, и крест, насколь-
ко я знаю, на ней не восстановят. Как я уже сказала, ее реставрируют не как церковный объект, а исключительно как памятник архи- тектуры и культуры, творение, свидетельство таланта рабочих, строивших ее».
До храма Святой Софии в Великом Нов- городе Иван уже успел насмотреться на церк- ви, правда, издалека – в окно поезда по всей Транссибирской магистрали. Чтобы хоть не- много познакомиться со страной, в которой он родился и жил, Иван не полетел самолетом напрямик из Магадана в Москву, а, прилетев через Хабаровск во Владивосток, поехал по- ездом через всю Россию, – и все храмы были без крестов, а то и без куполов, облезшие, по- луразрушенные, в воронье и галках, в берез- ках на крышах. А в Магадане церкви вообще не было, потому как город был основан уже позже того, как большевики отменили Бога. И вот в Великом Новгороде он увидел первую церковь, которую реставрировали, к тому же за счет государства, но не под склад, не под клуб, но, оказывается, и не как церковь, а от- влеченный от религии, от Бога памятник ар- хитектуры и культуры, свидетельство таланта рук рабочего класса. Что Ивана больше всего поразило в Святой Софии: откуда ни смотри, сиял, тянулся к небу ее золотой купол. Сама же церковь поразила Ивана каким-то непо- стижимым для него, Ивана, совершенством, тайным ликованием и в то же время строго- стью форм. И создавалось впечатление, что она принадлежала какому-то другому миру, хотя, несомненно, принадлежала и этому, и притягивала к себе и глазами, и мыслью, и почему-то замирала душа, пытаясь понять тайну, спрятанную в Святой Софии: ведь не просто же так строили, не только же как бу- дущий памятник архитектуры?
Еще больше поразили его более древние, чем церковь Святой Софии, тоже восста- навливаемые, и опять-таки всего лишь как памятники архитектуры, храмы на древнем Ярославовом дворище, куда он пришел на следующий день. Поразили своей простотой и единством с природой, словно они были не построены человеком, а сами по себе, как, к примеру, грибы, выросли из земли. Два сле-

дующих дня он снова и снова приходил к ним и поражался, как не вязалась с ними новая часть города, там за рекой, за Святой Софией, неуютная, дымная, наполненная грохотом машин. Складывалось впечатление, что это был совсем другой город, похожий, скорее, на лагерь татаро-монгол, некогда осадивших Великий Новгород.
Как искать своих возможных родствен- ников? Одно Ивану было ясно, что они были сельскими жителями. Сразу же по приезде в Великий Новгород Иван купил админи- стративную карту области, к своей радости, обнаружил на ней три деревни с названием Надеждино. В соответствии с этим наметил маршрут поездки. Но в первом Надеждино Надеждиных не оказалось. Как ему объяснил местный краевед, учитель истории, деревню так назвали переселенцы по Столыпинской реформе в надежде на лучшее будущее. С тем же он столкнулся и во втором Надеждине и в другом районе в противоположном конце об- ласти. Третье Надеждино уже умирало, и На- деждины в нем были только уже на сельском кладбище. И вот теперь Иван тряским авто- бусом по пыльному разбитому гравийному тракту возвращался в Великий Новгород.
Как и в прежние две поездки, час за часом растерянно и даже потрясенно смотрел в ав- тобусное окно. Его поражало, что Новгород- чина, коренная Русь, о славном прошлом ко- торой он столько, особенно перед отпуском, читал, в таком состоянии: разбитые дороги, то и дело попадались заброшенные деревни, а те, в которых жизнь еще теплилась, были унылы беспредельно, чувствовалось, что до- живают в них в равнодушной заброшенности последние старики.
Да ты что, иностранец или с другой планеты?! – подозрительно оглядев Ивана, откликнулся недобро его сосед, бородатый мужик лет шестидесяти, с которым он по- делился своими впечатлениями. – Везде, по всей области так. Да что по области – по всей России. Это еще шоссейка, можно сказать, областная дорога, а представь, что в глубинке творится. Столько лет народ выкашивали…
Да, война… – согласился Иван.
Война! – усмехнулся мужик. – А до войны?! А после ее? Считай, с революции, – оглядевшись, глухо сказал сосед, – людская косьба началась. А сейчас? Словно бросили по ненадобности, эх…– мужик махнул рукой и зло выматерился.
Иван растерянно смотрел в грязное, пер- вобытно немытое окно разбитого, стонущего и громыхающего автобуса, и нутряной холод подступал к сердцу. Вот какая она, Новго- родчина, коренная Россия: заросшие мел- колесьем поля, полузаброшенные деревни, а посередине – церковь Святой Софии, с вы- рванными, словно язык, колоколами, а ря- дом, не обращая на нее внимания и окутывая ее дымным чадом, нервно гудит, громыхает новый безликий город, который теперь в на- роде называют просто Новгородом, видимо, стыдясь его древнего гордого названия.
Не такой он представлял Новгородчину, возможную родину отца! Родину Мусоргско- го, Рахманинова, Некрасова и Достоевского. А рядом родился Пушкин… и предчувствие великой беды, нависшей над страной, охва- тило его: неужели другие этого не видят?..
Еще в отрочестве, после смутного расска- за матери об отце, он стал задумываться о сво- ей коренной родине. И у него подспудно зре- ла мечта: уехать на материк, в Россию. Теперь вроде бы ничто не мешало этому. А тут еще Вадим Иванович Туманов растревожил душу. Она, хоть и неясно, болела о родине предков, как, говорят, болит ампутированная нога: ее давно нет, а она все равно болит. Но все-таки его родиной была Колыма, она вроде бы тоже Россия, но Колыма стала Россией не пото- му, что Россия в свое время колонизовала ее, а потому, что здесь в вечную мерзлоту легли сотни тысяч невинных русских и нерусских людей, ставших по судьбе русскими. Сей- час, говорят, за границей богатые люди пла- тят большие деньги, чтобы их после смерти заморозили, в надежде, что в будущем, ког- да наука достигнет определенных высот, их снова разморозят, а затем воскресят. Может, Бог специально определил для русских вели- комучеников Колыму с ее вечной мерзлотой с целью их последующего воскресения?..

Да, родина отца со школьной скамьи не- ясно, но властно тянула, но куда ехать-то, где она? Здесь, на Колыме, у него было хоть какое-то жилье, здесь он получал неплохие деньги и, наконец, здесь лежали – в вечной мерзлоте, может быть, в вечной сохранности, может быть, до всеобщего воскресения – его отец и мать. Но все же, чем старше становил- ся, тем настойчивее Ивана тянуло в Россию. А из России, наоборот, многие тянулись, те- перь по своей воле, на Колыму – за длинным рублем. Первое время это было в диковинку, чтобы люди приезжали сюда добровольно. И теперь на Колыме все больше жило лю- дей, которые вербовались сюда на десять, пятнадцать лет, чтобы заработать на дом, на квартиру, на машину. И странно, многие из них, несмотря на суровый климат, барачную неустроенность, навсегда оставались здесь, навсегда прикипали, а точнее, примерзали к этой суровой земле, хотя вроде бы ничто их здесь не держало. А которые уезжали – то большинство уже не на родину, видимо, с са- мого начала корни были слабыми, а мимо нее, куда-нибудь поближе к теплому морю, тем более что теперь деньги это позволяли. Но Иван был из коренных колымских, пото- му решиться на отъезд было непросто, на юг его почему-то не тянуло, а где его коренная родина, он толком не знал.
И сейчас, в тряском автобусе, в глубине Новгородчины, его мысли крутились вокруг этого. Сколько лет он мечтал если не совсем уехать в коренную Россию, то хотя бы уви- деть ее! Но собирался он ехать в уютную, ухоженную, песенную, веселую Русь с утрен- ними петухами и ржущими конями, с краси- выми и статными людьми. А она оказалась неуютной, полупустой и разоренной. А народ был – как забившее поля и старые выруби хлипкое и редкое мелколесье – мелкий, хи- лый и неприветливый, словом, несуразный какой-то, и если не пьяный, то похожий на пьяного. Нет уж, лучше на Колыме! По край- ней мере, там все привычно. Нет, лучше уж на Колыме!
Так он печально и растерянно думал, гля- дя в мутное автобусное окно.
И вдруг его сердце забилось учащенно, и как бы зашумело в ушах. Они проезжали очередную заброшенную деревню. По сути, ее уже не было, лишь единственная изба с выби- тыми окнами стояла на косогоре, да отдельные купы сирени и черемухи указывали, где стояли другие дома, да чуть в стороне, на пригорке, тянулась к небу церквушка из красного кирпи- ча, разумеется, без креста, заброшенная и по- луразвалившаяся. Но в нем вдруг родилось и нарастало чувство, словно все это он ког- да-то уже видел: и косогор от извилистой реч- ки, только которая была полноводней, и поля, только еще не заросшие кустарником, и вот эту церквушку, правда, уже тогда без креста. И еще что-то, что раньше здесь было, а теперь уже не было, и он как бы пытался вспомнить, что тут было, словно он раньше бывал здесь, словно он раньше жил здесь, может, в раннем-раннем детстве, а потом как бы заспал…
Не знаете, что это за деревня? – спро- сил он соседа с рюкзаком, но тот не знал, лишь пожал плечами:
Их тут столько, этих заброшенных де- ревень!
Что это за деревня? – спросил Иван громче, обращаясь уже ко всему полупустому автобусу. Он боялся, что проедут и он так и не узнает.
Лет уж десять как пропала, – наконец откликнулся пожилой мужчина, сидевший позади его. – Большой Перевоз называлась. Вот километров через десять Малый Перевоз будет, в нем правление колхоза. Когда-то это были выселки из Большого Перевоза, а те- перь наоборот: Малый Перевоз стал центром колхоза, а Большой совсем сгинул. Да и Ма- лый – на ладан дышит. А речушка – раньше река была, по здешним местам большая, раз перевоз через нее был, раз деревню так назва- ли. Еще до войны какое село было! А после войны – больше уж вдовы одни. А потом уж хирело и хирело. Из молодых – кто в город по- дался, кто в соседние деревни переехал. Одна старуха еще лет пять назад жила, ее дом-то и стоит с разбитыми окнами. Зимой-то здесь теперь дороги нет, вкруговую ездим. Совсем одна жила – с осени до весны никто мимо

не проезжал, никто к ней не заглядывал, чем только жила?.. А теперь вот – пусто…
Автобус стал спускаться под бугор, огибая лес, осталась позади заброшенная деревня, лишь церковную колоколенку на пригорке еще какое-то время было видно. Столько се- годня за день проехали пустых деревень, но почему-то именно эта так больно резанула по сердцу и сейчас стояла перед глазами…
Действительно, километров через десять они въехали в другую деревню, и тоже на красивом взгорье, еще и теперь большую, но тоже, если присмотреться, умирающую. Не- которые дома были заколочены, а от многих остались лишь заросшие крапивой пустыри, на которых никто не строился. Ни одного но- вого дома Иван не увидел.
На красивом месте стояла деревня. А за рекой была какая красотища! Но перед гла- зами почему-то по-прежнему стояла та, оставшаяся вон за теми буграми, умершая, с красной церквушкой, как бы пытающейся оторваться от Земли.
Деревня Большой Перевоз давно умер- ла? – воспользовавшись остановкой автобу- са, спросил он подошедшего старика, несмо- тря на лето, обутого в валенки.
Старик помедлил, внимательно посмотрел на Ивана, видимо, подивился его вопросу.
Да лет уж десять, наверное. А послед- ние лет пять, небось, одна старуха лишь там жила… Семен, – окликнул он другого стари- ка, стоящего около магазина. – В Большом Перевозе старуха жила, как ее звали?
В Большом Перевозе? Так, Павел, сра- зу-то не вспомню… Так, Татьяной вроде… Да, Татьяна.
А фамилия?
А фамилию-то уж не помню… Погоди, люди вроде Лычихой звали. Может, Лыкова? Так, наверно, Лыкова. Помню, Федор Лыков был…
Были Лыковы, да не одни. С Егором Лыковым я на фронт в один день уходил. Го- док мне был. Не вернулся…
Вспомнил, Матвеем звали! Да, Матвей Лыков. Раскулачили его, и пропал он в си- бирских лагерях.
Путаешь что-то. Раскулачивали-то обыч- но всей семьей. А его – одного?
А его одного. Сам-то он не кулак был, так, в середняках перебивался, даже в колхоз добровольно вступил. Заступился на собранье за кого-то из раскулаченных, вот его и отпра- вили заодно с ними. Того, за кого заступился, в ссылку, а его – в лагерь за контрреволюци- онную пропаганду, а она одна осталась…
Водитель уже несколько раз сигналил Ивану.
Да едешь или нет? – высунулся в окно.
Ладно, остаюсь… – растерялся Иван. – Обратно когда возвращаешься? – хватился он.
Часа через три, не раньше.
Тогда меня на обратном пути подбе- решь?
Дело твое, – пожал плечами водитель и задвинул стекло.
Иван, вызывая любопытство стариков, по- стоял у магазина, около которого его высадил автобус, зашел внутрь, но магазин был до того пуст, что непонятно, зачем сидела в нем про- давщица, вышел и решительно, сам удивляясь себе, пошел над рекой вдоль деревни. Слов- но его поступками руководил кто-то другой, потому что опять было чувство, что он был и в этой деревне, а вот когда, никак не может вспомнить, может, даже до своего рождения. Чувствовалось, деревня раньше была большая, красивая, сильная. Самые старые дома были пятистенные, высокие, с большими высокими окнами в резных наличниках, теперь деревня медленно умирала: он так и не увидел ни одно- го нового дома, а многие, даже не старые, были заколочены. И он, как бы вопреки своей воле, все больше присматривался к ним.
Поднявшись на бугор за деревней, он дол- го смотрел на нее сверху, на излучину речки, которая, судя по берегам, не столь давно была полноводной, и еще раз убедился: на хоро- шем месте стояла деревня. Но все мысли по- чему-то были в той, умершей, что была ниже по течению речки. Почему она так больно ударила по его сердцу?
Другой стороной деревни он возвращал- ся к магазину. Один из стариков ковылял ему навстречу.

Иван остановился, подождал, когда он подойдет.
А тут у вас в деревне можно дом ку- пить? – опять-таки неожиданно для себя спросил Иван.
Да можно… – удивленно, а скорее, даже подозрительно посмотрел на него старик… – Кто только покупать-то будет. Работы нет, до района, я уж не говорю, до города – видел, дорога какая, а это еще в хорошую погоду. А зимой мы вообще, как папанинцы на Се- верном полюсе. Сам же видишь: четверть де- ревни пустая. Хоть всю ее покупай, помещи- ком станешь.
А вот этот тоже продается? – Иван как бы не слышал старика. Дом, напротив ко- торого они стояли, большой, пятистенный с высокими окнами, стоял высоко над быв- шей рекой, а теперь, по сути, над ручьем, смотрел далеко в заречье.
Тоже теперь, можно сказать, пустой, – вздохнул старик. – Хозяйка к сыну в район уехала в третьем годе. Первую пору хоть ле- том наезжала, нынешним летом уж ни разу не была. Но иконы еще не забрала, считается, значит, еще жилой, значит, еще душа ее здесь.
Я бы купил этот дом, – волнуясь, сказал Иван.
Старик молчал, скорее всего, не верил в это: так, треплет приезжий языком, может, выпимши, а с виду парень, хоть и молодой, но серьезный.
А Вы можете с ней поговорить? – все также волнуясь, спросил Иван. – Когда она приедет… Если я Вам напишу…
Почему не поговорить. Можно и погово- рить, – равнодушно сказал старик, ему не нра- вились пустые несерьезные люди, было непри- ятное чувство, что обманулся в человеке.
А кому писать-то?
Пиши: Новгородская область, Совет- ский район, деревня Малый Перевоз, Крехо- ву Павлу Андреевичу. Это я и есть.
Иван присел на скамейку перед домом, чтобы записать адрес, старик вынужден был присесть рядом.
Так они и сидели какое-то время молча, смотрели в заречье. Старик хмурился. Вид-
но было, что его уже раздражал этот заезжий своей несерьезностью. «Дом куплю!..» Легко как! Люди полжизни в дом вколачивают, так к нему примериваются, этак. Дом-то можно купить, если деньги шальные, а вот что даль- ше с ним делать?..
Павел Андреевич, – осторожно начал Иван. – Вы вот говорили про старуху, Лычи- ху, что последней жила в Большом Перевозе…
Жила… одни раньше ее померли, другие разъехались. Так она одна и осталась. Дело жи- тейское. Разве в одном Большом Перевозе так.
Старик снова замолчал.
Расскажите о ней…
А что рассказывать-то? Жила… Пенсии никакой не получала, потому что муж не по- гиб, а как бы без вести пропал – и вроде бы в этих вот самых местах, – махнул старик в сторону страшного леса. – Говорят, буд- то приходил как бы в увольнительную или в самоволку за день до того, как в окружение попал, может, знаешь, котел тут был, – на всякий случай оглянувшись, хмуро сказал он. – Сын у нее от той встречи родился. По- сле войны – сам-то я не видел, в Германии служил, долго меня не демобилизовали. Му- жики говорили, она лет пять с миноискателем ходила по лесам и болотам, переворачивала трупы, искала своего. С ума, мол, стронулась. Потом приехали из милиции или еще отку- да, миноискатель у нее отобрали, чуть саму не посадили: кого ищешь – предателей, из-за ребенка пожалели. Черное клеймо на солда- тах, что – многие тысячи, а, может, десятки тысяч – в этих лесах непохороненными ле- жат, что погибли или померли в окружении с голоду…
Десятки тысяч? Непохороненными?
С черным клеймом? – не понял Иван.
Я не говорил, а ты, парень, не слышал, что я говорил тебе про этот лес и про этих солдат, – неожиданно замкнулся старик. – Ладно, я пошел.
Подождите, – остановил его Иван. – Не слышал, так не слышал. Вы мне про Лы- чиху расскажите.
А что рассказывать-то?! Я как-то ехал с ней с базару, – неохотно, но вроде даже ра-

достно, что ушли они в сторону от вопроса о страшном лесе, – сказал старик. – Вроде нормальная баба, а все говорили, что пошла умом. Может, потом выправилась…
Старик вздохнул, помолчал.
Но жила – и всех пережила. Умерла, помню, зимой. А когда – никто не знает. Ее нашли уже по мартовской наезженной доро- ге. Мужики за сеном на болота на тракторе поехали. Данила-сосед, помер в позапро- шлом году, мне рассказывал. Смотрю, гово- рят, дорога-то уже порядком наезжена, а в сторону избы Татьяны-солдатки даже следа нет. Еще осенью забегали к ней погреться да обещали завезти дров, да вот до весны не по- лучилось ехать в ту сторону по зимнему без- дорожью, пока трактором дорогу не проби- ли. Дверь в сени-то откопали, а она лежит на печи, а кошка ей все лицо обглодала и тут же, дохлая, лежит… И хоронили-то: пока собрали мужиков, снега были глубокие, к кладбищу не пробьешься. Хотели уж в Малый Перевоз привезти. Но кто-то из стариков образумил: не простит она нам этого.
Подождите, Вы же говорили, что у нее был сын?
Был. В деревне никакой работы, шофе- рил в Чудово, там и женился. Потом, слышал, с ним какая-то беда приключилась. Сноха несколько раз пыталась забрать ее к себе, но она каждый раз отказывалась: «Рядом с ним и лягу, только колючая проволока нас будет разъединять» … Ну ладно, мил-человек, пой- ду я, старуха, наверно, меня потеряла.
Ну, если я напишу насчет купли дома? – напомнил Иван. – Поговорите с хозяйкой?
Серьезно ты, что ли?
Серьезно.
Пиши… Почему не поговорить, – поче- му-то опять нахмурился старик.

Иван в ожидании автобуса снова пошел по деревне, зашел в магазин. Тем временем к магазину подкатил уазик. Водитель, поко- павшись в моторе, заглянул в дверь:
«Беломору» не привезла?
Да не было на складе. На той неделе обещают.
А чего привезла?
А ничего не привезла. Вам, говорит, в последнюю очередь.
Нам всегда в последнюю очередь, – во- дитель махнул рукой.
Не в ту сторону? – указал рукой Иван.
В ту.
До Большого Перевоза не подбросишь? Водитель внимательно посмотрел на него.
Наконец спросил:
А что это такое?
Да деревня такая была. Не знаете разве?
Я-то знаю. А вот ты откуда знаешь?.. Смотрю, неместный. Оттуда родом, что ли?
Да нет… – нахмурился Иван.
Так зачем же тогда? Рыбы там, в реке, давно нет, химизацией отравлена. Да и реки, считай, нет. По грибы, что ли?
Может, и по грибы.
Грибы у нас, мил-человек, в тех местах не собирают.
Это почему же? – в тон ему спросил Иван.
Такие грибы найти можно, что разом на Небеси можно взлететь, – усмехнулся води- тель. Он был, наверное, ровесник Ивану, мо- жет, чуть постарше. Закрыв капот, он внима- тельно рассматривал Ивана.
Остается одно, что я – иностранный шпион, – усмехнулся Иван.
Вот я и думаю. Больше тут никому де- лать нечего. А шпион как раз: стариков счи- тать на случай войны, если призывной воз- раст лет в восемьдесят определить.
Ну а все-таки: на какие грибы ты наме- кал?
А ты что, на самом деле не знаешь? – уже серьезно посмотрел на Ивана водитель.
Нет.
Мины там кругом. Садись, поехали…
С войны, что ли? – удивился Иван.
Нет, сами собой выросли, как грибы ра- стут, вот так и выросли, – усмехнулся водитель.
И до сих пор не убрали?
Водитель молчал, хмуро крутил баранку.
Что молчишь? – не выдержал Иван.
Откуда ты тут такой взялся? Случаем, не с другой планеты свалился, раз задаешь такие

вопросы? Или на самом деле иностранный шпион? А что: если про наше житье-бытье рассказать где-нибудь за границей, большие деньги получить можно, большая сенсация будет. Только, пожалуй, не поверят. Такого, скажут, не может быть… Откуда будешь, если не секрет? Художник, что ли, какой? Красо- тами природы любоваться заехал?
Нет, не художник. С Севера я.
С Севера? – удивленно протянул води- тель, помолчал. – Север большой.
С великой русской реки Колымы.
Срок, что ли, тянул? – насторожился водитель.
Да нет.
А что же, если не секрет?
А я родился там.
Водитель снова с интересом посмотрел на него.
А сюда как занесло?
Да вот по туристической путевке в Ве- ликий Новгород приехал. Решил посмотреть окрестности.
Какое-то время они молчали.
Темнишь ты что-то.
Почему?
В Новгород, еще понятно, там древние храмы реставрируют, чтобы иностранцев за- манивать, на них решили деньги делать, раз на своих не получается, а сюда-то как тебя за- несло? Самые что ни на есть экскурсионные места! – криво ухмыльнулся водитель.
Сел в первый отходивший от автовокза- ла автобус и поехал.
Ну, это мне, допустим, понятно. От без- делья и при длинном рубле и не такое можно выкинуть. Не почему именно сюда? Обычно с северов на юга, к Черному морю едут.
Иван долго молчал.
Отец у меня откуда-то из этих мест.
Так бы и сказал, – смягчился води- тель. – Не из раскулаченных?
Из них самых.
А откуда?
Не знаю… Даже не знаю, из какого рай- она. Знаю лишь, что с Новгородчины.
А что, отец не рассказывал?
Он умер, когда я еще был маленький.
А зачем тебе тогда Большой Перевоз?
Да как тебе объяснить… – замялся Иван. – Место понравилось. Автобусу все равно ждать тут или там, дай, думаю, на об- ратном пути там подожду.
Какое-то время они снова молчали.
Хорошие заработки на Севере? – спро- сил водитель.
Да ничего.
Опять-таки романтика.
Хватает и романтики, – не заметил на- смешки Иван.
А у нас ни романтики, ни заработка. Потому и пусто кругом… – водитель замол- чал… Машина, покивав носом по оврагам, выбралась на пригорок.
Вот и твой Большой Перевоз. Остано- виться или со мной до райцентра поедешь?
Останусь.
Смотри, автобус тут может и не пойти. Дождь вдруг наскочит, так он через Выдрино вкруговую пойдет. Там подальше, но дорога пожестче, проезжая. Смотри, если что, вече- ром я обратно поеду… Говорят, большая де- ревня была, я-то уж помню только несколь- ко домов. Сам-то как планируешь: на Севере остаться или со временем, когда денег нагре- бешь, на юг куда?..
Иван не обиделся.
Да, думаю, на материк… – признался он.
На какой материк? – не понял води- тель.
Ну, на Большую землю, в Россию, – засмеявшись, пояснил Иван. – На Колыме у нас все, что за Уралом, материком зовется. Мы там как на отдельном острове, хотя ни- какого пролива между нами нет. И думаю перебраться не на пенсию, а пораньше, пока в силе. Честно говоря, потянуло на родину отца. Особенно после одного разговора. По- тому, может, я и сел в этот автобус. Вот и де- ревня Малый Перевоз понравилась. Дома, смотрю, продаются… И вот сейчас еду, слов- но все это я уже когда-то видел, словно ро- дился тут, хотя в Центральной России никог- да не был и, кроме тундры, ничего не видел. Даже дом присмотрел… – Иван неожиданно для себя разоткровенничался.

Дом присмотрел? – усмехнулся води- тель – Ну эта романтика у тебя быстро прой- дет. Как уедешь, забудешь…
А если не пройдет?
Не советую, – вздохнул водитель. – Ра- доваться бы я должен, что у человека такие мысли, в деревне работать некому, старики умирают, скоро один, можно сказать, оста- нусь, а не советую.
Почему?
Не выдержать… Тут приезжали неко- торые: и врачи, и учителя… Такие прожекты строили… А через полгода, от силы – через год, смотришь, и следа нет. И судить я их не могу.
Ты не забывай, что я с Колымы, с веч- ной мерзлоты, мы там упертые, и бульдозе- рист я, и шофер, и экскаваторщик.
Тут потруднее будет, чем на твоей Ко- лыме. Там вечная мерзлота, а тут вечная немо- та и вечное равнодушие – и сверху и снизу… Ни до кого не докричишься, не достучишься. А достучишься, то и в лоб получишь. К тому же тут ты не заработаешь десятой доли ко- лымских денег, а если и заработаешь вдруг, то их не получишь, в лучшем случае каким-ни- будь комбикормом рассчитаются, а деньгами ты уже избалован. Словом, не по карману ты нам. Денег в колхозе не хватит тебе одному зарплату платить. И бульдозера у нас на всю округу ни одного нет.
Ну а если все-таки надумаю?
Напиши мне, хоть я и не верю… Пред- седатель я здешний, – пояснил он, словно угадав немой вопрос Ивана. – Надумаешь, напиши… Я обратно часов в восемь поеду. Если не уедешь вдруг, заберу, переночуешь у меня, вот и поговорим…
Уазик, громыхая на ухабах, укатил на взго- рье, и Иван остался наедине с погибшей дерев- ней. На душе было тяжело. Почему такое чув- ство, что он здесь когда-то был, играл в этой траве, купался в этой речке? Только тогда она была полноводней. И он как бы слышал даже давно умолкнувшие голоса. Почему так? Ведь пока он колесил по Новгородчине в поисках неведомой родины, встречались разные дерев- ни, и порушенные, и непорушенные, и очень
красивые, но почему душа больно потянулась именно к этому месту? Почему именно здесь так тяжело и печально ей?
Вот он, последний жилой дом деревни, где жила Татьяна Лычиха, потерявшая в без- вестности мужа. Провалившаяся крыша, по- лусгнившие вросшие в землю бревна, крапи- ва, под бывшими окнами рябина, сирень. На подворье он подобрал ржавый топор-колун, положил-припрятал за угловой на усадьбе ка- мень-валун.
На месте других подворий зияли лишь ямы, обросшие крапивой да пустырником. Обойдя деревню, он пошел к кладбищу. Он безошибочно, еще издалека определил его место в березовой роще отдельно от осталь- ного леса чуть в стороне от церкви. Серые полусгнившие кресты, несколько ржавых ар- матурных, словно из железных ребер, пирами- док с пятиконечными звездочками уже после- военного времени. Могилы Татьяны Лычихи он вообще не нашел. То ли свалился небрежно поставленный чужими людьми зимой впопы- хах крест, то ли креста вообще не было. А ско- рее, ее увезли хоронить в Малый Перевоз. От кладбищенской ограды осталось лишь не- сколько полусгнивших столбов, видно было, что прямо через кладбище шел довольно све- жий тракторный след.
Иван кругом обошел церквушку. Его дав- но тянуло к ней, но он посчитал неудобным сразу пойти к ней, не поклонившись мертвой деревне, кладбищу.
Галки кричали в ее сводах. Видимо, ког- да-то в ней был склад, а еще раньше нечто вроде клуба. До сих пор в углу валялись фа- нерные хоругви-транспаранты с выцветши- ми призывами, зовущими в светлое будущее, в коммунизм. Фанера когда-то была выкра- шена в красный цвет, а надписи были белой краской. Иван с трудом прочел на одном из транспарантов: «Выполним и перевыполним поставку зерна государству!» А сквозь этот ло- зунг просвечивал более ранний: «Даешь ми- ровую революцию!» Иван усмехнулся и швы- рнул транспарант обратно в крапивный угол.
Пахло запустением и тленом, вверху в ку- поле скрипел на ветру, стонал лист жести.

Было трудно здесь находиться долго, Иван торопливо выбрался из церкви, было ощу- щение, что кто-то подглядывает за ним, хотя знал, что никого вокруг нет. И только изда- ли церквушка по-прежнему тянулась в небо светло и печально-радостно.
Он снова вернулся в мертвую деревню. Смутно проглядывали фундаменты домов. Удивительно быстро они врастают в землю, словно Земля старается поскорее стереть па- мять о живших на ней людях. Словно они ей чужие. А если нет, то были плохими, небла- годарными детьми. И опять глаза тянулись к умершему последним дому деревни, где жила Татьяна Лычиха, последняя жительни- ца здешней Вселенной.
Жила, всех пережила, и рассказывали те- перь о ней, как на Колыме рассказывают о по- следних мамонтах, что якобы еще в позапро- шлом веке их встречали. А напарник Ивана, бульдозерист дядя Коля Семенов, будучи еще заключенным приискового лагеря, однаж- ды откопал в вечной мерзлоте целехонького мамонта, вечно голодные зэки упросили его скрыть находку, слегка присыпать пустой по- родой и целую неделю жарили на костре из него котлеты.
Взглянул на часы – у него еще было при- мерно с час времени, – Иван снова вернулся на забытое людьми кладбище. Было видно, что родственники умерших давно кладбище не посещали. На поваленных полусгнивших крестах и жестяных пирамидках со звездоч- ками он с трудом смог прочесть всего не- сколько фамилий и имен, в том числе Лы- ковых, сам еще не зная зачем, переписал их в записную книжку.
Спустился к роднику. Родник был не про- сто запущен, он был забит мусором, старыми ведрами без дна, калошами, гнилыми ослиз- лыми чурками, видимо, когда-то над родни- ком был сруб, тут же торчала лысая тракторная покрышка. Но родник все равно прорывался на свет Божий, слезился, и ломало зубы от его студеной чистоты.
Ивану захотелось посмотреть на дерев- ню с самого верху, с самого взгорья, словно там он должен еще что-то вспомнить, может,
самое важное, и он торопливо пошел туда, к лесу.
Поднявшись на взгорье, долго смотрел вниз в долину. Что-то шевелилось, ныло вну- три от этой красоты, от этой пустоты на месте деревни. Казалось, вот-вот сейчас вспомнит, когда он здесь был, когда все это видел, хотя тогда было все тут немного по-другому, но вспомнить не мог. Да и как он мог вспомнить, если видел все это впервые в своей жизни! Но почему же тогда такое чувство, что все это он уже когда-то видел? Хотел войти в лес, но на опушке натолкнулся на ржавую струну колю- чей проволоки, натянутой от столба к столбу, от дерева к дереву.
Поскотина, что ли? – вслух подумал. Ему приятно было повторить услышанное в Малом Перевозе слово: поскотина – так, оказывается, называлась ограда вокруг де- ревни, чтобы скот не убредал в поля и луга.
Но это оказалась не поскотина. Пройдя с полсотни метров вдоль колючей проволо- ки, он понял, про какие грибы говорил пред- седатель колхоза. На одном из столбов он увидел ржавую табличку: «Вход в лес запре- щен! Мины!!!»
В одном месте колючая проволока была порвана. Он осторожно перешагнул через нее. Сразу же уткнулся в старые оплывшие ямы. Окопы, догадался он. Он палкой копнул край одного из них и наткнулся на россыпь винтовочных гильз…
Забыв об опасности, Иван все дальше углублялся в лес: еще только шаг… еще толь- ко несколько шагов… Его словно магнитом, тянуло в глубь леса…
Пробитая пулей каска… Череп… Скелет… Неестественно белые кости обнажались из тра- вы, из рыжей земли обвалившейся воронки…
Иван потрясенно остановился над ней. Он вспомнил слова деда Павла Андреевича Крехова из Малого Перевоза о многих тыся- чах проклятых и незахороненных. Как это: до сих пор не похоронены тысячи, а может быть, десятки тысяч солдат? И почему прокляты? Неужели до него никто со времени войны не заходил сюда, в этот страшный лес?.. Но ведь это совсем рядом с деревней, когда она

еще была жива! Десятки лет после окончания войны люди жили в ней, а они лежали рядом и до сих пор числятся без вести пропавшими! И почему до сих пор лес не разминирован? Ответа он не знал. Он вспомнил странную как бы виноватую улыбку на лицах здешних людей.
Надо было возвращаться, но Ивана не- умолимо тянуло в глубь леса, хотя в то же время ноги сами поворачивались ступнями назад. И, посмотрев на часы, он осторожно, большей частью пятясь, почему-то ему было трудно быть спиной к этому страшному лесу, стал отходить назад. Можно было опоздать на автобус, а председатель колхоза может по- надеяться, что он уехал на автобусе, и поехать другой дорогой, – а ночевать под открытым небом в этой мертвой деревне, окруженной мертвецами и гудящей комарами, он не был готов…
Он решил сократить путь, и на опушке рощи по другую сторону церквушки наткнул- ся на братскую могилу. Над ней возвышалась железная пирамидка со звездочкой, ниже ее была прикреплена табличка со списком по- хороненных, но фамилии на ней уже плохо читались… Почему не похоронили тех, в лесу, и похоронили этих? Потому что эти были у самой дороги? А дальше было минное поле? Или эти погибли во время других, уже более поздних боев, во время наступления?
Спустился к роднику… В голове никак не укладывалось: прошло столько лет после войны. «Никто не забыт и ничто не забыто…» И снова невольно смотрел на краснокирпич- ную, пытающуюся оторваться от Земли, и в то же время не хотящую оторваться от нее, церквушку. В ней была какая-то неподвласт- ная ему тайна…
С дороги послышался шум мотора. Воз- вращается председатель? Но он собирался позже. Впрочем, это, скорее, мотоцикл. На всякий случай Иван поднялся к дороге.
Мотоциклистов было девять. Все в оди- наковых черных кожаных куртках и одинако- вых шлемах-забралах. Не доезжая до погиб- шей деревни и, кажется, не заметив его или не обратив на него внимания, они с оглуши-
тельным треском – с мотоциклов были сня- ты глушители – свернули к церквушке и за- глушили моторы где-то за ней.
«Мотокросс, что ли, какой? – подумал Иван. – Чего же им тогда там надо, на моги- лах?»
Время до автобуса еще было, и Иван ре- шил подняться к ним: может, что знают о сол- датах, лежащих непогребенными по ту сторо- ну колючей проволоки?
Иван подошел незамеченным и растерян- но остановился: парень лет двадцати пяти ле- жал на спальном мешке около составленных вокруг мотоциклов, а остальные, восьмеро подростков, примерно от 14 до 18 лет, ко- роткими саперными лопатами раскапывали братскую могилу.
«Перезахоронение, что ли?» – первое, что подумал Иван. Он читал о таких случаях.
Но потом он увидел, как парни безжа- лостно отбрасывают в сторону человеческие кости, в руках у одного что-то мелькнуло, он попытался спрятать в карман. Все восьмеро шумно заспорили.
Ну-ка, тихо! – прикрикнул парень у мо- тоциклов. – Медаль или орден?
Медаль… – не вытаскивая руки из кар- мана, ответил нашедший.
Врет, орден! – закричал другой, держа его за руку. – Я видел.
А ну говори, что нашел! Парень молчал.
Выверните ему руки…
Парню мгновенно вывернули руки, и са- мый молодой тут же вытащил что-то из его кармана:
Орден… Красной Звезды…
Я же нашел… – начал было нашедший.
Надо было сразу сказать, а не прятать… – жестко сказал старший. – Дай сюда! – прика- зал он молодому.
Тот послушно поднес.
Что вы тут делаете? – спросил Иван. До него еще не дошло, что это мародеры. То есть до него дошло, но он не хотел верить, что ими могут оказаться эти молодые симпатичные ребята. – Кто вы такие? – по инерции спро- сил он.

Не видите, что ли? Археологи мы, – на- стороженно осклабился старший.
Какие же вы археологи! Совесть у вас есть?! Ведь тут ваши деды лежат.
Вот мы по праву наследства и берем, – ухмыльнулся старший. – По полному на- следственному праву. Почему награды долж- ны гнить в земле?
Остальные лишь согласно-настороженно улыбались.
Ну и сволочь же ты! – вырвалась у Ива- на. – Чему ты учишь. Они-то еще сопляки, а ты?
Знаешь, что, – поднялся с земли стар- ший. – Иди-ка отсюда, пока цел. Кто ты та- кой?! Какое тебе дело?
А такое!
Какое?! Откуда ты приехал? Я смотрю, нездешний.
Почему нездешний?
Потому что здешние тихие, смирные, наученные жить ниже травы и тише воды.
А если нездешний?
Вот и иди своей дорогой, пока цел. Какое твое дело! Что здесь, твои родственники лежат?!
Может, и мои.
Что же ты о них так поздно вспомнил. Вон весь лес полон ими, сколько лет лежат:
«Никто не забыт и ничто же забыто». Про- валивай! О совести он говорит. Где Ваша со- весть все эти годы была?!
Мародеры вы!
Мародеры? А кто в восемнадцатом году вскрывал церковные могилы на дело револю- ции, они – не мародеры? Потом вытрясали мужиков из собственных домов – отбирали последнее, не мародерство это? О совести еще будет говорить… А ты знаешь, кто тут ле- жит? Предатели-власовцы…
А откуда же у них ордена? Ты, мразь! За мародерство тебя судить надо. Я сейчас но- мера мотоциклов перепишу.
Я тебе перепишу!
Парни торопливо забрасывали могилу. Парень стал медленно надвигаться на
Ивана, затолкав руку в карман. Остальные, взяв лопаты наперевес, стали забирать Ивана в полукруг.
Откуда ты такой смелый появился?! – снова удивился, осклабившись, старший. – Есть тут у нас один дурачок, местный, Орлов, так мы ему недавно рога пообломали. Долго помнить будет. Исусик нашелся: решил один всех, что в этих лесах лежат, похоронить, а тут их, может, миллион. Так его вызвали куда надо: «Власовцев-предателей хоронишь?..» Учти, закон тоже на нашей стороне. А что ты тут делаешь? Может, ты сын власовца? Ах, вот ты зачем сюда заявился! А ну, вали отсюда, – парень вытащил из кармана пистолет. – Ну!
Иван невольно стал отступать…
Его мутило от бессилия. Вслед ему сви- стели и хохотали. В отчаянии он уже издале- ка запустил в них попавшей под ноги палкой. Она, разумеется, до цели не долетела.
Ах, ты так, сука! – выматерился стар- ший и завел мотоцикл.
Он сел на мотоцикл, за ним другие, они до- гнали его на склоне и стали с ревом носиться вокруг него, издали ударяя его откуда-то взяв- шимися у них длинными пастушьими кнута- ми, и улюлюкали: «Власовское отродье!»
Они оставили его только на пригор- ке у родника – разом взревели мотоциклы, кто-то на прощанье еще раз сильно ожег его хлыстом, и они один за другим умчались в сторону города, который когда-то назы- вался Великим Новгородом. Иван попытал- ся прочесть номер на последнем мотоцикле и запоздало понял, что никаких номеров на мотоциклах не было…
Автобус появился, опоздав на целый час. Иван успел вычистить костюм, умыться. И только когда автобус, впустив его, закрыл дверцы, облегченно вздохнул.
Смотрю, вроде ненашенский? – осто- рожно спросила старушка, с которой он ря- дом сел. – Приезжий, что ль?
Приезжий.
А что же ты тут делал? Пусто тут… И душе холодно.
Да вот ехал мимо, смотрю, церквушка, деревня была… – Перед глазами все еще бес- новались моторизованные мародеры.
Дак, таких много деревень! – недовер- чиво и даже обиженно поджала губы старуш-

ка, думая, что он смеется над ней. – Куда ни глянь – пустыри или последние старухи вро- де меня доживают. Каждую деревню такую смотреть – жизни не хватит. Вроде, говорят, народу снова развелось, квартиры в городе по десять–пятнадцать лет ждут, в теснотище живут, в драках, в ссорах, а коренна сельска земля совсем пуста стала. Сбежались все, что осталось народу, в одно место, в Москву, что, говорят, и дышать там нечем… Слышала, вон уже корейцев и узбеков сюда переселяют, чтобы пусто не было. А иногда думаю: может, не зря так, может, Бог попустил, что пустеет Земля, может, Земле от нас отдохнуть надо? Больно уж много мы над ней поиздевались… И кровушки уж больно много в нее пролили, а на свежей крови только ядовитое, вредное растет…
В лесу вон, – кивнул Иван в окно, – до сих пор… солдаты Великой Отечественной непохороненные лежат.
Да это разве только в этих лесах! – угол- ком платка старушка стала убирать набе- жавшую слезу. – Кругом так. Грех на нас ве- ликий… Ох, великий грех! Не замолить его молитвой, ничем не замолить… Может, за то нас Бог и наказывает. Детьми несуразными. Ох, спросится с нас!! Ох, спросится!! Одни знают об этом, но молчат, другие стараются не думать. А говорят совсем о другом. А ответ всем держать придется, ох, придется!
Но ведь столько лет прошло! Неужели за это время нельзя было захоронить?!
Что ты меня, старую, пытаешь?! – оби- делась старушка. – Ты начальников спроси. У нас вон пытался Анисим хоронить, так при- вязался уполномоченный из району: кого, говорит, хоронишь, врагов, предателей – на Колыму захотел? А ведь они, бедные, разве виноваты, что их в эти болоты загнали, а по- том бросили. Скот – и то хоронят… Грех, грех великий – и кара за это будет великая… Будет нам великая кара! Потом вспомним, только поздно ужо будет… Мы-то уж в землю уйдем, а на вас эта кара обрушится, на детей ваших…
Почему – предатели? – не понял Иван.
Да что ты меня, темную, пытаешь?! – испуганно отодвинулась от него старушка. –
Не знаю я ничего. Начальники их в предате- лей определили.
Автобус то и дело подбрасывало на уха- бах. Иван растерянно смотрел по сторонам, на душе скребло.
В селе, в которое они въехали примерно через полчаса, он неожиданно увидел пред- седателя колхоза. Автобус остановился, как и в Малом Перевозе, у магазинов, и предсе- датель как раз выходил из хозяйственного.
А-а, турист, привет! – махнул он Ива- ну. – Вот хотел половой краски купить – шиш! Ну, поехал, значит? Посмотрел Боль- шой Перевоз? Ну, счастливо! – пожал он Ивану руку.
Слушай, – Иван задержал его за ру- кав. – Как это: столько лет прошло, и лежат тысячи незахороненных солдат? А сейчас вот меня чуть мародеры не убили. Не то что хоро- нить – братские могилы раскапывают.
На мотоциклах, что ли? – не удивился председатель.
На мотоциклах.
Навстречу мне попались. – Иван не уловил в голосе председателя возмущения или осуждения.
И тебе все равно? – Иван стал заво- диться.
А что я с ними сделаю?
А то, что непохороненные лежат, ты тоже ничего не можешь сделать?
И тут ничего не могу сделать, – спокой- но ответил председатель. – Лежат… Марья Ильинична, ну я к тебе на следующей неделе заеду, – крикнул он выходящей из магазина и закрывающей дверь на висячий замок жен- щине. – Ты уж про меня не забудь… Значит, поехал? – словно не слыша брошенного ему в глаза вопроса, повернулся он к Ивану.
Ты что, нарочно в сторону разговор от- водишь? Старуху в автобусе про этих солдат спросил – так она от меня, как от бандита какого шарахнулась. И ты на другое разго- вор переводишь. Лежат сотни, может, тысячи непохороненных солдат, наших отцов и де- дов, – и никому дела нет. И все делают вид, что их не касается. Или будто их, мертвых, непохороненных, вообще нет.

Сотни, тысячи, говоришь? – усмехнул- ся председатель. – А может…
Ну, ты ж председатель колхоза! – не дал ему договорить Иван. – У тебя власть, люди… Коммунист, конечно, – вырвалось у него, хотя, мягко говоря, никакого пиетета к ком- мунистам он не испытывал, скорее, наоборот, потому как у них на Колыме в коммунистах ходило лишь приисковое, а до этого лагерное начальство. – Небось, отец воевал?..
Отца ты моего не трожь, – холодно процедил председатель. – Легко вам там, на Колыме, не нюхавши войны, вдали от власти рассуждать…
А ты Колыму мою не трожь!
Сотни, говоришь, тысячи? А знаешь ли ты, заезжий турист-романтик, кто они, что там лежат, и сколько их там на самом деле?
Сколько?
Десятки тысяч.
Ты что, серьезно?
Серьезнее не бывает. И всем моим кол- хозом, если даже не пахать, не сеять, а с утра до вечера только похоронами заниматься, годы уйдут. Не говоря о том, что уже на дру- гой день спросят: кого хоронишь?! И окажусь я в лучшем случае на твоей распрекрасной Колыме. И еще я тебе скажу, – сузил глаза председатель. – Не все тут у нас совсем без- надежные, совесть потерявшие, нашлись и у нас совестливые, стали понемногу хоронить, так, например, Орловы на мине подорвались, а других сразу укоротили, пригрозили вашей Колымой… А что касается моего отца, может, и он в этих лесах лежит, потому как до сих пор числится в без вести пропавших, и мать моя, поднимая нас четверых, не копейки за него не получала. Наоборот, только одни тычки, плевки в глаза: «А может, он в плен сдался?»…
Прости!..
Укорять проще всего. Ишь, приехал, де- нег ему некуда девать, миллионер, в Великий Новгород на церковные купола полюбовать- ся и заодно нас решил пристыдить, уму-разу- му поучить… Дом под дачу покупать решил! Может, ты всю деревню вместе с моим кол- хозом купишь? А нас – вместо крепостных…
Все согласятся. Вы там, на Колыме, слов- но не в России, а на другой планете живете. Я вон десяток банок половой краски третий месяц купить не могу. Судить принялся! Тут судить без тебя гуртом едут всякие уполно- моченные, прокуроры, судьи: из района, из области, а им, видимо, приказы из Москвы шлют. В Новгороде на купола посмотрел, как другие туристы, – катил бы себе обратно на Колыму или еще куда, на юг, например, как другие. У Софии-то купола специально для таких вот туристов да для иностранцев позо- лотили, чтобы, полюбовавшись на них, сюда, в глубинку, никто не добирался. Чтоб по- смотрели, повосторгались, решили: значит, и везде так, все в золоте да в серебре – и об- ратно. Это ты один какой-то ненормальный отыскался. Как тебя сюда затащило? Так еще учить норовишь… Тут тебе не Колыма, где лопатой махнул – десятка, два раза махнул – сотня. А здесь за сотню два месяца надо вка- лывать…
Я тебе уже сказал, Колыму ты мою не трожь. Тем более что я не ехал туда за длин- ным рублем, я родился там…
Автобус-то твой ушел, – остановил его председатель.
Как ушел?..
А вот так! – председатель, казалось, был доволен этим.
Иван оглянулся: действительно, автобус, трясся по ухабам, катил уже в конце улицы. Иван было бросился за ним, но потом махнул рукой.
Слушай, может, догоним? – не глядя председателю в глаза, попросил Иван.
Тот, не торопясь, сел за руль, нажал на стартер раз, два, но мотор не заводился.
На, крути, – председатель протянул Ивану рукоятку.
Иван изо всех сил крутил ее, но бесполез- но: то ли барахлил карбюратор, то ли хитрил председатель, скорее, второе, Иван молча от- дал ему рукоятку и пошел к магазину.
На чем тут еще можно до Новгорода до- ехать? – спросил он стоящих там мужиков.
Да ведь только что автобус ушел.
Опоздал я на него.

Так теперь, наверное, не на чем, – вни- мательно осмотрев его, не торопясь, ответил один из мужиков. – Можно, конечно выйти на большак, пять километров, на попутку – так теперь уж дело к вечеру, вряд ли кто по- едет…
Иван, не зная, что делать, стоял около хозяйственного магазина. Размышлял: идти пешком на большак в расчете на попутку или к кому-нибудь проситься на ночлег? Уедет председатель – к кому-нибудь из этих мужи- ков попрошусь, решил он, в присутствии его проситься почему-то не хотелось
Тебе срочно надо в Новгород? – Иван обернулся: перед ним стоял, сдержанно улы- баясь, председатель.
Да нет, – хмуро ответил Иван. – Билет у меня на послезавтра.
Тогда садись.
Что?
Садись, поедем ко мне. А завтра я выве- зу тебя в Новгород с другой стороны и пока- жу кое-что.
Да неловко как-то.
Садись, ишь, потупился как девица на выданье! Все у вас там, на Колыме, та- кие? Что-то не верится. Ночевать-то тебе все равно где-то надо. Садись. Только с ус- ловием: сегодня не говорить о тех, кто лежат в этих лесах. А край этих лесов с той сторо- ны Мясным Бором зовется. Иногда вот ду- маю: может, не случайно его так в древности назвали? Завтра поговорим. Там, на своем Клондайке, вы много чего не знаете. Вы ду- маете, только там живут благородные памят- ливые люди. А мы тут все такие-пересякие: дурак на дураке, и ни у кого – ни стыда, ни совести.
Я тебе уже раз сказал: ты мою Колыму не трожь! Ты тоже много чего про нее не зна- ешь. Кто это золото добывал, сейчас добыва- ет и как оно дается.
Вот и договорились: я ничего не знаю про твою Колыму, а ты про коренную Русь-матушку. Вот и помолчим давай до зав- тра. А сейчас вот что: давай на рыбалку зака- тим! Удочки сколько времени вожу с собой, а все некогда. И мне повод: хоть раз в году.
В райкоме спросят, скажу, родственник с Ко- лымы приехал, как ухой не угостить!
Но с рыбалкой ничего не получилось. Через Большой Перевоз они проскочили на большой скорости и уже подъезжали к Ма- лому, как председатель выматерился и резко затормозил. Иван не сразу понял, в чем дело, а выскочив из машины вслед за председате- лем, увидел тарахтящий на боку под косо- гором колесный трактор и бегущего к нему председателя. Когда Иван вслед за предсе- дателем подбежал к трактору, тот вытаскивал из кабины кудрявого парня, положил его на траву и стал щупать пульс.
Живой?
Живой, мать-перемать! Пьяный в доску. Даже не проснулся… – председатель принял- ся хлестать парня по щекам. Тот замычал, замотал головой, потом сел, недоуменно по- смотрел на трактор, на председателя: «А-а, это ты, председатель…» – и снова опроки- нулся навзничь.
Живой! Живой, на мое счастье, или, наоборот, несчастье! Без прав доверил трак- тор – посадили бы меня, точно посадили! Угробился бы – отправили бы меня на твою Колыму золото мыть. А может, то счастье мое было бы: отсидел бы свое и стал бы свобод- ным человеком, как ты, куда хочу, туда поеду. Мы тут на Руси хуже крепостных, паспортов нам специально не дают, чтобы куда не сбе- жали, а так бы: как ты, стал бы заколачивать звонкие рубли. Только так от этого хомута можно освободиться: сесть в тюрьму. Как я раньше не догадался – вон ведь как просто! Руки, ноги есть, работать люблю – не пропал бы и на Колыме, там, за колючей проволо- кой, работящих, наверное, уважают, вышел бы досрочно… Пойти, своровать что-ни- будь… Те же десять банок половой краски, которые я третий месяц выпрашиваю… Да- дут года два, с таким сроком даже до Колымы не доедешь, отсидел – и свободный человек. Иначе отсюда не вырвешься. Молодым – только через армию, в моем возрасте – через тюрьму… Права у него уже два раза отбирали, а больше посадить на трактор некого. Вот ви- дишь, турист-романтик, остались в коренной

русской деревне одни дебилы да алкаши. Ни одного нормального мужика на пять дере- вень. Да еще дураки вроде меня. В армии по молодости вступил в партию, а теперь этот партбилет, как кирпич на шее. С ним тебя не спрашивают: могут в толкачи определить, а могут и в палачи.
Не боишься первому попавшему такого говорить?
Да я уже устал бояться. Да первому по- павшему у нас безопаснее говорить, чем жене под одеялом. Тебе-то какое дело до меня, завтра-послезавтра уедешь, не побежишь же меня закладывать.
Пока нашли другой трактор, пока под- няли завалившийся на колеса, – Ивану при- шлось сесть за руль, – кудрявого тракториста как мешок с картошкой забросили прямо в кузов тележки, пока отмывались от грязи, наступила ночь.
Вот такая рыбалка! Ты уж прости меня! Пошли ужинать да спать – утром рано вста- вать…
Жил председатель у одинокой старушки.
А семья? – спросил Иван.
Жена не поехала. В районе учительству- ет – средней школы тут нет. Давай спать. – Чувствовалось, председателю не хотелось го- ворить на эту тему.
Утром председатель поднял Ивана чуть свет.
Наскоро перекусив молоком с хлебом, они покатили на ферму – вечером, уже сквозь сон, Иван слышал: кто-то пришел и говорил, что там стоят недоенными коровы. Загуляли скотники, а вслед за ними от отчаяния загу- ляли и доярки. Пока искали по деревне тех и других, пока председатель материл одних и уговаривал других, Божий день набрал силу.
Выехали они в Великий Новгород только уже к полудню.
Кружили по пыльным проселкам. По ка- ким-то полузаброшенным деревням, от вида которых снова начинало выворачивать душу. Наконец выскочили на большак, и впере-
ди блеснула река.
Вот и наш Волхов, – сказал председа- тель. – Давай искупаемся. Говорят, несмотря
на май, вода теплая. В редкий год в конце мая такая жара стоит. Боюсь, не к добру. Мы тут так привыкли жить: чуть что хорошо – обя- зательно не к добру. – Он отвернул машину в сторону. – Вон на том пригорке, говорят, когда-то церковь стояла, в 29-м году сель- ские коммунисты по приказу сверху взорва- ли. И вон там тоже церковь была – эту нем- цы из пушек раздолбали, когда отступали, говорят, на колокольне наш корректировщик огня сидел. А вон в той стороне, километрах в пятнадцати отсюда, усадьба была, дом – на- стоящий дворец, поэта Гавриила Державина. Но туда сейчас не попадешь, там тоже везде минные поля, можно только, приплыв по реке, по разминированной тропинке подой- ти. Бывал я там. От дома только фундамент, в бывшем погребе-леднике немецкий блин- даж…
Жгли комары, Иван звонко пришлепывал их на своей шее. За свою отпускную поездку он успел отвыкнуть от них.
Жрут? – спросил председатель. – То-то! Что у нас есть, так это комары… Могут зажи- во сожрать. Это тебе не Колыма.
Ну, про комаров ты мне не говори, – ус- мехнулся Иван. – Это разве комары? На Ко- лыме, бывает, от них новички с ума сходят. А еще страшнее – мошка. Порой уже снег по колено, а она жрет, да еще злее. Про комаров ты мне лучше не говори, порой неба не вид- но, и гул стоит.
Друг моего отца однажды в сердцах по- шутил: почему все на русских да на Россию: холода, коммунисты, комары, гнус, евреи, а другим теплое море, солнце и ни комаров, ни коммунистов? Чем мы перед Богом про- винились? И сам же ответил: наверное, что- бы мы не расслаблялись, может, у Бога на нас, несмотря на все наши грехи, все-таки особые виды? Только боком ему эта мудрость вышла.
И чем же? – спросил Иван.
Твоей Колымой, с которой не вернул- ся… В наших местах среди этих комаров Державин, Некрасов, Достоевский жили… Композитор Мусоргский… – с гордостью го- ворил председатель.

Знаю, читал и экскурсоводы рассказы- вали. И такое запустенье – не верится как-то. Ты вот все-таки скажи: столько лет без вой- ны – и до сих пор не похоронены тысячи, а ты говоришь, десятки, а может, сотни тысяч солдат.
Опять ты за свое!
Ты извини, но я не понимаю: живете тут. Плохо ли, хорошо – живете. Неужели ни у кого не шевельнулась душа?
Председатель молчал.
Ты меня извини, но как это? Понаписа- ли везде: «Никто не забыт, ничто не забыто».
Это что – я писал?!
Ну а все-таки? – не унимался Иван.
Председатель вдруг распахнул дверцу газика.
Садись!
Зачем? – не понял Иван.
Садись, поехали!
Куда?
Садись, говорю!
Что, прямо голыми? Ты же хотел иску- паться.
Садись! Это ты на курорт приехал, за- морский миллионер, а мне не до купаний! На Черном море накупаешься.
Председатель, не разбирая ухабы, гнал машину.
Куда ты так гонишь? Председатель молчал.
Куда ты меня везешь?
На кудыкину гору. Приедешь – уви- дишь…
Проскочили дорожный указатель: «г. Чу- дово». Под колесами побежала асфальтовая струна автострады Ленинград – Великий Новгород. Иван чувствовал неловкость перед председателем: приютил человека, накор- мил, а он…
Иван так и этак пытался начать разговор, но председатель молчал. Подавшись на ба- ранку и сжав зубы, он зло смотрел на раска- ленную от солнца дорогу, пытаясь соперни- чать с редкими «Волгами» и «москвичами».
Но вот председатель колхоза резко затор- мозил. Впереди шли работы по расширению дороги: работали экскаватор, бульдозеры.
Иван заметил редкое милицейское оцепле- ние.
Председатель приткнул газик позади ми- лицейских машин.
Пошли! – и, не дожидаясь ответа, по- шел к старшему по оцеплению, милицейско- му капитану. Тот, выслушав, кивнул.
Пошли! – махнул рукой Ивану предсе- датель.
Они подошли к месту, где работали экс- каватор и бульдозеры. Около них было с де- сяток солдат. «Стройбат», – подумал Иван. Экскаватор осторожно загреб очередной ковш, и вдруг из него посыпались кости, ка- кие-то продолговатые предметы, Иван не сразу понял, что это были ржавые винтовки, шагнул было ближе, но милиционер строго остановил его. И только сейчас рядом, у обо- чины он заметил целый холм из винтовок, патронов, солдатских касок, а чуть подаль- ше – человеческих черепов и костей. А мимо, чуть притормаживая перед ограничивающим скорость знаком, по прекрасному асфальту по-прежнему весело мчались под ослепи- тельным майским небом «Волги», «Победы»,
«москвичи» и «запорожцы», символы социа- листического благополучия.
Что здесь было? – вполголоса спросил председателя Иван.
Тот молчал.
Поехали! – вместо ответа бросил он.
Газик снова наматывал на колеса горячую ленту асфальта.
Такие здесь были бои? – догадался Иван.
Председатель молчал.
Ты что-нибудь слышал о Мясном Боре, о Долине Смерти под Великим Новгоро- дом? – наконец спросил он.
О Мясном Боре ты говорил, а о Долине Смерти – нет…
Конечно, экскурсоводы об этом не рас- сказывают! Они все о древности да церков- ных куполах. Вот эта ложбина, пересекаю- щая дорогу, где работает экскаватор, теперь зовется Долиной Смерти. Здесь Вторая удар- ная армия выходила из окружения, коридор был шириной всего в несколько сот метров,

а с обеих сторон их косили пулеметами. Впрочем, почти под каждым русским горо- дом была своя Долина Смерти. А о Второй ударной армии что-нибудь слышал?
Что-то мельком. У нас в лагерях, кажет- ся, были из Второй ударной армии. – Иван не знал, что его отец был солдатом этой самой армии и что прорывался к своим как раз этой Долиной Смерти. Но тайну о ней хранил не только от близких, но и от самого себя.
А раз мельком, то и помалкивай в тря- почку. Легко вам там, на Колыме, рассу- ждать, зная о нас в России лишь мельком, понаслышке.
Проскочили дорожный указатель «д. Мясной Бор». Председатель притормозил, съехал влево с дороги на проселок.
Все-таки странное название, – вырва- лось у Ивана.
Очень странное, – усмехнувшись, под- твердил председатель. – Запомни: назвали так в глубокой древности, чуть ли не в XI веке, почему – не знаю. Так вот в двадцатом веке название оправдалось самым страшным обра- зом… – Он остановил машину около крайне- го дома… – Пошли, турист-романтик, непри- каянный странник, колымский кочующий от тоски миллионер… Я покажу тебе коренную Русь, что с ней стало. Ты ведь о ней больше по песням знаешь: «Широка страна моя родная»,
«Выходил на поля молодой агроном…». Эта – обо мне. Пошли!
Куда?
Что ты заладил – куда да куда?! Пошли, если не струсишь. Предупреждаю: можно за- просто взлететь на мине. У нас это тут бывает! Прежде всего, с теми, кто пытался этих сол- дат хоронить. Поэтому, если пойдешь, только строго по моим следам – ни шага в сторону, след в след! Пойдешь? Еще не поздно пере- думать.
Пойду. К чему такие страхи? – усмех- нулся Иван. – Ты что из меня лоха делаешь.
Я тебе серьезно говорю. Если пойдем, то повторяю: только след в след – и на неко- тором расстоянии. Потому, турист-романтик, что будем идти через минное поле. А тех, кто мины ставил, давно уже нет, их не спросишь,
а карты уничтожены. А скорее всего, их и не было. Не дрейфь, – усмехнулся он, – тропу я вроде неплохо знаю, она смертями прове- рена. Только туфельки свои промочишь. – Председатель вернулся к машине и вытащил из-за сиденья резиновые сапоги-бродни. – На, натягивай!
Зачем?
Натягивай, натягивай, по болоту пой- дем… Еще раз повторяю, идти за мной след в след: по болоту и по минам… Может, не пойдешь? – со злой надеждой спросил пред- седатель.
Ты что, меня совсем за соплю принима- ешь? Пошли.
Ну, тогда пошли!
Они осторожно краем деревеньки зашли в лес. Под ногами захлюпала вода. Нещадно жгли комары.
Представь, как их жрали, – останавли- ваясь закурить, сказал председатель. – Они после голодной зимы сидели здесь в око- пах по пояс, а то и по горло в воде всю вес- ну и лето. Сначала ели дохлых лошадей. Ка- кой-то маршал-умник, то ли Буденный, то ли Ворошилов, загнал в эти незамерзающие болота, прикрытые сверху полутораметро- выми снегами, конный корпус. Эта дурость обернулась спасением. Не будь тысяч лоша- дей, никто бы не вышел из смертного котла. А потом, когда съели лошадей, ели сбруи, са- поги, портупеи, березовую кору…
Ты мне подробнее расскажи, а то сплошными недомолвками.
Что вы там, на своей Колыме, знаете о войне?! Битва под Москвой, разгром немец- ко-фашистских войск под Сталинградом… Курская дуга… Двенадцать сталинских ударов. Или сколько их там было?.. А ведь был еще Мясной Бор, про который молчат, словно его и не было… Вот лежат они, проклятые за чу- жие грехи, и их матери и жены ничего о них не знают. И пенсии за них не получают, потому как они вроде бы не мертвые, а до сих пор без вести пропавшие, вдруг где на проклятом За- паде жируют, буржуями, капиталистами ста- ли. А может, и хорошо, что не знают. Скот, как ты говоришь, и то хоронят…

Иван оступился на коряге, и его повело в сторону.
Ты что! – сверкнул глазами председа- тель. – Еще раз предупреждаю: только по моим следам! Ты взлетишь, беды мало, а у меня колхоз, шесть сотен старух и стариков, кто их кормить будет?!
По сторонам чуть заметной тропы было видно, что люди время от времени ходили сюда, – то и дело из травы и из мха выступа- ли человеческие кости, солдатские каски… Встречались целые скелеты…
Они стали наискосок пересекать ши- рокий болотистый лог. Председатель снова остановился, долго молча осматривался.
Вот как раз здесь, по этой долине они вырывались из окружения. А слева и справа немецкие пулеметы. Они шли прямо на пуле- меты. Немецкие окопы там, у дороги, почти наполовину были завалены гильзами. Мы их мешками собирали, сдавали в металлолом. А еще бомбили их сверху…
Через полчаса они вышли на большую лесную поляну.
Смотри!
Юная весенняя трава еще не успела под- няться, и в ней то там, то здесь из земли бе- лели неестественные белые человеческие кости. Чуть в стороне от еле заметной тропы лежал целый скелет, еще один, еще… Ивана потрясло: на одном из скелетов хорошо со- хранившиеся ботинки, совершенно не стер- тые металлические скобы-набойки на каблу- ках.
Иван невольно шагнул в ту сторону. Но председатель матом остановил его:
Куда?.. Взлететь захотел… Из-за таких вот красивых ботинок где-то около этой по- ляны взлетел мой двоюродный брат. Слава богу живой остался, правда без ноги…
Он оглянулся. Внимательно посмотрел на побледневшего Ивана.
Ну что, пойдем дальше или повернем?
Пойдем, – сказал Иван.
Они пошли дальше в середину поляны… Увязнув колесами в землю, стояла пушка, а рядом в разных позах лежало шесть скеле- тов.
Орудийный расчет, – пояснил предсе- датель, хотя и так было понятно. – Прикры- вали прорыв, так и остались.
Дальше уже никакой видимой тропы не было, и председатель подолгу осматривался, прежде чем сделать следующий шаг:
Надо же, уже позабыл. А – вон кривая сосна, теперь прямо на нее…
На пригорке под березой у пахнущего смородиной ручья они наткнулись еще на один скелет.
Посмотри наверх! – сказал председатель. Иван поднял голову. Там, на высоте при- мерно трех метров от земли в развилке ствола
висел вросший в дерево ручной пулемет.
Как он туда попал? – не понял Иван.
Эх ты, Колыма! Да очень просто. Он, – председатель кивком головы показал на ске- лет, – отстреливаясь, положил пулемет в раз- вилку молоденькой березы. А за двадцать лет береза выросла… Дальше не пойдем. Дальше тропа не проложена. И так мы зашли, куда теперь никто не ходит… Иначе мародеры дав- но бы собрали оружие… И лежат они дальше на десятки километров до самого Волхова, – махнул председатель колхоза в глубь леса, – а в ту сторону – до твоего Большого Перевоза. Напрямик это километров пятьдесят–шесть- десят. Лежат не сотни, и даже не тысячи, а де- сятки, а может, и сотни тысяч солдат. Никто их не считал. Архивы засекречены. И никто там, в глубине этих лесов, с войны не был. Официально числится, что здесь погибло де- сять тысяч человек, ни больше ни меньше, ровно десять тысяч.
А деревни?
С войны нет ни одной. Оставшиеся в живых жители ушли из них, не смогли жить рядом с мертвыми, но не это главное, а глав- ное, как в тюрьме: за околицу не сунешься ни за сеном, ни за дровами, кругом мины. А что были деревни по краям котла, в последнее десятилетие повымерли. Только вот дерев- ня Мясной Бор еще держится, потому что у большой дороги.
Ну, ты мне все-таки по порядку расскажи.
Я тебе расскажу, а ты потом кому-ни- будь расскажешь, тебе не поверят, что такое

возможно, ты на меня сошлешься, потом за мной придут…
Но ведь прошло столько лет после войны!
Когда твоего отца забрали – прошло еще больше лет, а что: тебе сказали полную правду о нем? По-прежнему в спину шепчут: сын кулака, «врага народа». Ты кричал мне: неужели ни у кого совесть не проснулась? А у кого ей просыпаться-то – пусто кругом, как на кладбище. Что война не взяла, город высо- сал. А тут – все эти бесконечные повышенные и встречные обязательства. Да, некоторые из местных пробовали хоронить, но, кроме не- приятностей, ничего не имели: «власовцев хо- роните». В парткомы, а то и в КГБ таскать ста- ли. Понимаешь, официально нет этих солдат, ни в живых, ни в мертвых. Да, для родных они без вести пропали, но вроде бы не здесь, а не- известно где. И писать о них нельзя. Запреще- но, словно нет их. Они лежат, а их нет.
А почему?
Что, не знаешь почему.
Теперь все-таки другое время.
Лет десять назад правительство СССР подписало международную конвенцию о за- хоронении павших на войне. Но конвенция подразумевала захоронение вражеских сол- дат, потому как считалось само собой разуме- ющимся похоронить своих, неужели най- дется страна, которая без международной конвенции не сделает этого?! Как после этого признаться?! «Никто не забыт, ничто не за- быто!» Эти ладно, из-за Власова пострадали. Но ведь я слышал, так и под Гжатском, и под Юхновым, а это под самой Москвой… Под Ржевом не считано сколько. Лежат тысячи, десятки, сотни тысяч солдат, наших отцов и братьев, и их матери и жены не получают за них, якобы без вести пропавших, даже мизер- ные пенсии. Тут тоже, как я понимаю, свой резон: сэкономить на пенсиях.
Но почему? – спросил Иван.
А вдруг они не погибли? – показал он на лежащие вокруг неестественно белые или позеленевшие скелеты. – А сдались в плен?
Ты расскажи с начала.
Какая разница, с начала, с конца ли. Неужели ты ничего не понял?! Давай вот из
этой сухостоины разведем костер, комары хоть жрать меньше будут… Их бросили, на- скоро сформировав, без танкового и авиаци- онного сопровождения, на прорыв блокады Ленинграда… Все держалось на громком на- звании – Вторая ударная армия. В тяжелых снегах, незамерзших болотах вязла артилле- рия и конница, причем артиллерия оказалась частью без боеприпасов. С самого начала не хватало продуктов, обмундирования. Боль- шинство солдат не успело пройти полного курса обучения, многие даже толком не зна- ли, как обращаться с винтовкой. Это было в январе сорок второго. Сначала Вторая удар- ная этой долиной уходила в прорыв в тыл к немцам, а потом измотанная, голодная, по сути дела, брошенная, пыталась прорваться обратно. Так что эта долина дважды полита русской солдатской кровью. Но по большому счету гибель этих солдат была не напрасной. Несмотря на то что перед Второй ударной армией была поставлена явно непосильная задача, Гитлер вынужден был бросить про- тив нее одиннадцать дивизий, он вынужден был снять часть их с Ленинградского фронта, может, и потому город выстоял. Здесь, где мы сейчас с тобой стоим, самое страшное место. Люди здесь начали гибнуть с января сорок второго. Втянувшаяся в горловину прорыва армия находилась в гигантском мешке. Нем- цы постоянно пытались закрыть этот кори- дор с севера, со стороны Подберезья, и с юга, со стороны Спасской Пожити. В середине марта это удалось. Правда, вскоре на какое-то время наши снова восстановили коридор це- ной жестоких потерь, и в мешок удалось пе- реправить какое-то количество боеприпасов и продовольствия, сверху их безнаказанно бомбили. Но скоро кольцо снова замкнулось. К тому же тяжело заболел командующий ар- мией генерал Клыков. И вот командующим ее, а одновременно заместителем командую- щего Волховским фронтом, назначается лю- бимец Сталина генерал Власов. Ради спра- ведливости нужно сказать, сейчас об этом предпочитают молчать, осенью 1941 года он якобы, командуя 20-й армией, остановил не- мецкое наступление под Москвой, хотя на

самом деле командовал его начальник штаба, а он под предлогом болезни прохлаждался в Москве. Уже ели березовую кору, молодые листья. Умирая от истощения, армия продол- жала драться и оттягивать на себя немцев от Ленинграда. Командующий просил помощи, но Ставка помощи не дала. Вторая ударная армия в какой-то мере свою задачу выполни- ла, и, грубо говоря, может, на нее махнули ру- кой, списали со счета. Но с другой стороны, у Ставки резервных частей просто не было.
А чуть раньше, 2 марта, в другой ставке – у другого Великого Кормчего Гитлера – про- ходило совещание, на котором присутство- вал командующий группой армий «Север», фамилию сейчас не вспомню. Я потом про- читал в опубликованном дневнике начальни- ка штаба германских сухопутных войск гене- рала Гальдера: «Фюрер требует за несколько дней до начала наступления провести авиа- ционную подготовку: бомбардировку скла- дов и войск в лесах бомбами сверхтяжелого калибра. Завершив прорыв на Волхове, не следует тратить силы на то, чтобы уничто- жить противника. Если мы сбросим его в бо- лота, это обречет его на голодную смерть».
Так вот в двух ставках решали судьбу Вто- рой ударной армии. А она и не подозревала об этом, истощенная и обескровленная, про- должала сражаться, даже пробовала насту- пать.
И только в мае, когда в кремлевской Став- ке наконец поняли полную обреченность ар- мии, оставшимся в живых разрешили выхо- дить из окружения. И опять-таки через уже обильно политый кровью Мясной Бор, кото- рый к тому времени немцы сильно укрепили. Только через месяц жестоких боев, так и не до- ждавшись сколько-нибудь существенной по- мощи извне, удалось пробить узкий коридор. И вот по этому коридору длиной в несколько километров и шириной всего 300–400 ме- тров – можешь себе представить? – армия стала выходить, обескровленная и голодная. Это было как раз вот здесь. Местные жители говорят, что это был настоящий ад. Круглосу- точно не умолкали пулеметы и пушки. Узкий болотистый коридор простреливался из всех
видов оружия. Сверху их постоянно бомбили пикирующие бомбардировщики. А они шли и шли, предпочитая смерть плену, потому что плен, ты знаешь, хуже смерти, потому как бу- дут прокляты и родные.
Да, – подтвердил Иван. – После немец- ких лагерей, кто остался жив, многие попали к нам на Колыму. В том числе и мой отец. А наши лагеря, как говорили, были порой пострашнее немецких. Да и климат не тот.
Об этом тоже не каждому надо гово- рить, – усмехнулся председатель, – за это тоже может не поздоровиться… И шли они… День и ночь. Был такой случай. Раненые од- ного из медсанбатов добровольно пошли че- рез минное поле, чтобы ценой своей жизни проделать в нем проход для тех, кто еще был в состоянии держать в руках оружие. Никто не считал, сколько солдат полегло здесь, но все-таки многим удалось выйти. Фронт снова замкнулся, немцы больше не наступали, а по- ставили небольшие заградительные отряды по краям болот. И вероятные проходы обло- жили минными полями. Помнишь директи- ву Гитлера, о которой я говорил? В результате так они здесь и остались, десятки тысяч сол- дат Второй ударной армии. И наши потом при наступлении просто обошли стороной Мясной Бор, страшным образом оправдав- ший свое древнее название. Так они и лежат здесь, десятки, а может, сотни тысяч. И лож- бина эта в народе за глаза зовется Долиной Смерти. Кто, когда назвал – никто не знает.
Председатель замолчал.
Ну а Власов? – напомнил Иван.
С Власовым не все просто, как у нас рас- сказывают, – вздохнул председатель. – Что он давно вынашивал планы предательства. Ерунда все это. Выиграй он чудом эту опера- цию, дай ему Ставка подкрепление, ходил бы он в героях, в народных маршалах… Была ди- ректива: «Наши в плен не сдаются». А сдал- ся – значит, предатель. И пятно не только на тебя, но и на твоих родных. И здесь, в Мяс- ном Бору, в большинстве случаев попадали в плен только без сознания. И потому, когда наступало безвыходное положение, многие, особенно офицеры, оставляли последний

патрон для себя. Застрелился, окруженный немцами, член Военного совета армии диви- зионный комиссар Зуев, покончил с собой тяжело раненный начальник особого отдела Шашков…
И в этой безвыходной обстановке Вла- сов плен предпочел смерти. Говорят, сволочь была редкая, но в то же время он сдался толь- ко после того, когда якобы узнал о подпи- сании указа о его расстреле. Его обвинили в гибели окруженной армии. А спасти армию в том положении, наверно, не смог бы даже Жуков. И чтобы выйти чистенькими, все ре- шили списать на Власова, сделали козлом от- пущения. Застрелиться он струсил, несколь- ко недель мотался по лесам, и в конце концов был выдан немцам старостой одной из дере- вень.
Значит, были и предатели?
У русского крестьянина было много оснований, чтобы ненавидеть большевиков, что многие из них были рады немцам, тем более что первое время они еще не зверство- вали, не успели показать себя. Да и как-то нужно было выживать, если родная власть не смогла тебя защитить, отдала на измор вра- гу… Предательство Власова проклятием лег- ло на всю армию, на десятки тысяч живых и мертвых солдат. Забудут, что Вторая удар- ная армия, точнее, остатки ее, выведенная на отдых во второй эшелон и получившая полнокровное пополнение, позже, окреп- нув и набрав силы, нанесет серьезные удары по армии Манштейна и прорвет блокаду Ле- нинграда, а потом будет воевать в Эстонии, Польше и Германии. Понимаешь, она после Мясного Бора даже не была расформирова- на. Почему-то забудут, что уже после Мяс- ного Бора Верховный главнокомандующий 22 раза объявлял ей благодарность. И в то же время кем-то был пущен слух, что она полно- стью вслед за Власовым сдалась в плен и ста- ла основой созданной Власовым так называ- емой Русской освободительной армии (РОА). Кому это было надо?.. Самое удивительное, что никто из официальных правительствен- ных органов эти слухи не опровергает, а, на- оборот, они даже негласно поддерживают их.
И вот лежат они здесь, родимые, поруганные и оклеветанные. Только по официальным данным, здесь погибло 10 тысяч – ни больше ни меньше – и пропало без вести тоже – ни больше ни меньше – 10 тысяч солдат. Кто-то наспех придумал эти круглые цифры, и они везде фигурируют как объективные.
А вырвавшиеся из окружения, обморо- женные, больные, израненные, с распухши- ми от длительного пребывания в болотах су- ставами начали мытарства по допросам, по особым отделам. Их уже тогда называли не иначе как власовцами. Геббельсовскую ложь, что Власов перешел на сторону вермахта с ар- мией, почему-то подхватили в наших околов- ластных структурах, и до сих пор слышишь:
«Власов сдал свою армию в плен», «Власов увел Вторую ударную армию к немцам…». И вот они до сих пор в этих лесах – как легли тогда, так и лежат, – и обвевает их кости ве- тер, и обмывает их дождь. И даже кто пытался их хоронить, – были у нас такие, не все беспа- мятные и бессовестные, как ты считаешь, – им всячески препятствовали. Вот так…
Костер потух, поблизости сушняка боль- ше не было, шагнуть чуть в сторону было опасно.
Пошли, иначе мы к вечеру в Великий Новгород не успеем, – взглянув на часы, под- нялся председатель. – Пойдем другой тро- пой, вот так, – махнул он рукой. – Она по- короче и менее опасна. Прости, что я повел тебя этой, не скрою, хотел тебя проверить.
По-прежнему звенел птицами и туча- ми комаров весенний майский день. Они медленно шли вдоль болотистого ручья. То и дело останавливались: председатель искал ориентиры.
Давно, с детства тут не ходил, многое забылось, – оправдывался он.
То и дело на краю оплывших заросших, а то и заполненных водой окопов встреча- лись неестественно белые человеческие ко- сти. Ивану до сих пор казалось, что это ка- кой-то кошмарный сон.
Смотри! – показал председатель.
На пригорке прямо сквозь скелет тяну- лась к небу молодая березка. Иван накло-

нился, положил в карман пиджака несколько спекшихся вместе с рыжей землей винтовоч- ных патронов.
Уже на выходе к шоссе он увидел в бедной суглинистой земле неглубокий раскоп.
Что, тоже мародеры?
Нет. Сюда мародеры не ходят. Во-пер- вых, можно взлететь, а во-вторых, они зна- ют, что тут, у голодных и холодных, нечего взять. Орденами и медалями тут не награ- ждали. Грозили только расстрелами. Маро- деры копают там, где победно уже в 1944-м наступали наши свежие части. По окраинам Мясного Бора, обходя его с двух сторон. Тут, наверное, Орловы копали. Есть тут такие, некоторые их ненормальными считают. Хо- ронят в меру своих сил. Один из сыновей не- сколько лет назад подорвался, но и это их не остановило.
Они вышли к шоссе, по которому по-преж- нему катили, весело поблескивая стеклом и металлом, «москвичи», «Волги» и «запорож- цы», символы советского благополучия.
Председатель подвел его к скромному обелиску. Иван прочитал шестнадцать фа- милий, а дальше была приписка: «Здесь же покоятся 1366 человек». На другом таком же обелиске было 29 фамилий и снова припи- ска: «Здесь покоятся еще 3000 человек».
Вот тебе и официальные 10 тысяч, – ус- мехнулся председатель. – А всего в двух мо- гилах четыре с половиной тысячи солдат.
И неожиданно увидели трех пожилых женщин. Женщины, как и они, вышли из леса и медленно приближались. У одной была лопата, другая тяжело опиралась на клюку. Та, что с клюкой, положила к обели- ску букетик желтых купальниц, ими сейчас был полон лес.
Здравствуйте! – сказал Иван.
Здравствуйте, коли добрые люди! – устало и настороженно откликнулась одна из женщин, что с лопатой.
Откуда это вы? – удивился председа- тель. – Огороды, что ли, у вас там?
Женщины отмолчались.
Да так вот ходили… – наконец неопреде- ленно ответила та, что с клюкой. – По цветы…
Так просто в этот лес не ходят, – усмех- нулся председатель. – Тем более по цветы. Да еще с лопатой. Вы что, нездешние? Я здеш- них-то вроде всех в лицо знаю.
Да как вам сказать… А сам-то здешний?
Я-то здешний.
В деревне, в Мясном Бору мы Вас не видели.
Не из самого Мясного Бора. Из другой деревни. По ту сторону лесов.
А-а… – женщина, показалось Ивану, облегченно вздохнула.
Скорбные наши огороды, – наконец сказала она. – Смерть посеяла, а мы… – она заплакала, – ноги вот совсем отказали, засту- дила, видимо, в этих болотах.
Иван растерянно смотрел на нее.
Сына ищу. А она – мужа. Мы двое из Уфы, а она из Омска. Без вести они у нас про- пали… Да еще обругали в военкомате, когда мы сюда собрались, пригрозили неприятно- стями: мол, нет у нас незахороненных сол- дат. А одна у нас здесь нашла. Три года назад, мужа. Ложка у него алюминиевая была, еще с той, первой германской войны. Вот она по той ложке и нашла.
Здесь похоронили? – показав на обе- лиск, спросил председатель.
Нет, с собой увезла. И мы вот ищем. Кар- тошку дома посадили и на полмесяца сюда, пока не взошла. Сколько их, сердешных, мы уже здесь похоронили! Дома-то молчим, что они так под дождем и снегом лежат, вроде как бы стыдно… За всех нас стыдно… Большой грех на нас, ох, большой… Нам-то скоро уми- рать, а вам… Великие муки вам придется ис- пытать, еще больше вашим сыновьям и вну- кам, через страшные напасти пройти, чтобы простился он нам. Видимо ли, молодежь ради потехи раскапывает могилы, ордена, оружие, говорят, ищут. Потом похваляются ими друг перед другом, продают бандитам. Те ордена теперь, говорят, дороже золота.
А где вы здесь живете-то? – нахмурился председатель. Видно было, что ему был не- приятен этот разговор.
В деревне, у Степаныча. Вдовый. Хо- рошо хоть он привечает. Ну и постираем ему,

сготовим… А потеплее будет, палатку в лесу поставим.
Так мины же кругом, – вырвалось у Ивана.
Да мы их, коли видим, стороной обхо- дим… Степаныч нам показывал, как они вы- глядят…
Председатель покачал головой.
По-прежнему звенел птицами весен- ний майский день. Высоко в небе чертил сверхзвуковой самолет. В голове у Ивана никак не вязалось: лежали незахороненны- ми тысячи, десятки тысяч солдат, и никому, кроме этих несчастных женщин, не было до этого дела…
У крайнего огорода их встретил старик.
Здравствуй, отец! – поздоровался пред- седатель.
Здравствуйте! – внимательно посмо- трел на них старик. – Смотрю, никак туда ходили?
Ходили… – неопределенно сказал председатель.
За сувенирами или как? Правда, энти, которые за сувенирами, туда редко ходят, только самые отчаянные… Они больше вдоль дорог.
Дай попить, отец? – попросил предсе- датель.
Откуда будете? – все еще насторожен- но спросил старик. – Твое-то лицо вроде мне знакомо, – присматривался он к пред- седателю.
Я здешний, из Заречья, – успокоил он старика. – А он вот – издалека, с Колымы- мачехи. Судить нас приехал. Что, говорит, вы за люди, своих отцов-братьев похоронить не можете.
Да уж вот такие! – усмехнулся старик. – На исправление нас надо к нему на Колыму. Может, он за этим и приехал? Тем более что там уже много наших, раскулаченных, в веч- ной мерзлоте лежат или до сих пор мыкаются. Вон сосед мой там сгинул, бумажка лет десять назад пришла, что помер на исправлении, на трудработах. Видимо, так и не исправился. Да и те, кто смог вырваться из этого котла, – махнул он рукой в сторону леса, – многие
туда бесплатные путевки получили… Так, мо- жет, он за нами приехал? – словно Ивана тут не было, обратился он к председателю.
Не надо, отец! – не обиделся Иван. – Ну, мы там за Уралом, еще дальше – за Си- бирью, даже не подозревали о Мясном Боре. Скажу только, что у нас там свои безвестные могилы, в вечной мерзлоте, а тут… вы все время рядом жили. Ну как это, отец?! Ну как можно столько лет жить рядом с непохоро- ненными?!
В Америку, что ли, от них бежать? – снова усмехнулся старик. – Попытайся, на вашу Колыму отправят. Или в город бежать? А в город бежать – паспортов нету, да и кто кормить тогда вас, в том числе на Колыме, будет, если мы все в город убежим, к теплым туалетам. Как я понимаю, хлеб и даже кар- тошка у вас там не растут.
Я не в укор сказал, – смутился Иван.
Так и живем! – словно бы не слышал его старик. – Живем рядом с мертвыми. До нас ведь тоже, как до тех солдат, что по на- шим лесам лежат, никому дела нет. Только они мертвые, а мы живые. Разница одна, что с них налогов не просят, а с нас – то дай, это дай. Налоги замучили. Понимаем: стра- ну надо подымать, но ради кого, если из нас последние соки выжимают? Кто мог, уехал, в том числе к вам, на севера завербовался, кто паспорт смог добыть. Остались те, кому ехать-бежать некуда… Вот ты говоришь, вы только недавно про незахороненных солдат услышали! – снова усмехнулся старик. – Ну и что, услышав, сразу бросились-поехали хо- ронить?! Повздыхали, поохали, в какой-то газете, говорят, даже статья была, – на этом дело и кончилось, похоронные воинские ча- сти расформировали якобы по причине, что больше некого хоронить, а мы вроде опять виноватые. Кто уехал-смылся, тот не винова- тый, а кто остался крест свой тяжкий нести – опять на том вся вина. Мы, конечно, – люди привычные, мы и не такое видели. Конечно, плохо, когда, бросают мертвых, а хорошо – нас, живых, бросили?.. Вот ты спрашиваешь:
«Как это?! Как это?!» А скажи, кому хоро- нить-то? Вы там, убежавшие за Уральские

горы, в сибирские крепи много чего о нас не подозреваете. Что Русь давно пуста, обес- кровлена. Может, хуже, чем после Батыя. Говорят, Батый церкви не трогал. Даже каз- нил, кто на них руку подымал. Потому что с мертвого душой народа ясак не соберешь. А ныне? Может, Руси–России уже давно нет, одни разговоры лишь, одно название давно пустого места? Не зря же ее в СССР переи- меновали. Как вон стоят храмы: облуплен- ные изнутри и снаружи, с вынутой из них душой, используемые под склады горючего, зерна, а то и вообще под клубы. Так, может, самого главного – души, давно в России, в ее народе нет? Последние деревни пропа- дают, в них одни старики, а из молодых лишь увечные да слабые умом, вон людьми с юга, вплоть до корейцев Новгородчину, Псков- щину теперь собираются спасать. Я ничего против них не имею, но у них свои страны есть, почему они с них бегут? Я вот думаю: ни план ли у кого заменить исстрадавший- ся, ослабевший русский народ другим?.. Кому хоронить-то, мил-человек?! Конечно, совесть-то мы порастеряли. Потому нам, наверное, и наказание такое. Порой и жи- ли-то за счет мертвых, когда после войны уж совсем пропадали. Бывало, берешь гибкий прут вместо миноискателя и идешь туда, – махнул он рукой в сторону леса. – Миноис- кателей у нас не было, а кто, если находил его в лесу, за него можно было 10 лет полу- чить. Глядишь, если в воздух не взлетишь, и найдешь, что в хозяйстве пригодится. Но не совсем уж мы бессовестные, и хоронили по мере сил и возможностей, а нас за это по рукам: почему предателей Родины хорони- те? И вас, в том числе на Колыме, в меру сил кормили… А они… – снова махнул он в сто- рону страшного леса. – Великий грех на нас, и искупление его еще впереди. Если, конеч- но, можно искупить. Только мыслится мне, что уже вам за нас придется эту вину иску- пать. Так что простите, не проклинайте нас за это… В прошлом годе приехал сын, пошли мы с ним вон на ту гриву. Давно собирались, сухое место там среди болот. Смотрим, на сосне что-то качается. А это два наших пара-
шютиста, комбинезоны-то крепкие, скелеты в них, как в мешках…
Ну что, поехали! – вывел Ивана из оце- пенения председатель.
Спасибо, отец!..– с трудом выговорил Иван, закашлявшись, у него вдруг перехва- тило горло.
За что спасибо-то? Спаси и вас Бог!.. По-прежнему полыхал синевой и моло-
дой зеленью яркий майский день. По-преж- нему иногда катили навстречу редкие
«Волги», «москвичи» и «запорожцы» – сви- детельство российского относительного ма- териального благополучия.
Катят и даже не подозревают или прин- ципиально не хотят знать, что по обе стороны асфальта вот уже двадцать лет лежат непохо- роненные их отцы и деды, – нарушил молча- ние Иван. – Как говорится: приехали! В са- мом центре России – куда дальше-то?!
Председатель молчал.
А Иван говорил и говорил: то ли предсе- дателю, то ли самому себе – о совести, о на- роде, об отцах и матерях, о лжи, о словесном блуде, который, словно пыльная паутина, опутал страну, который преподносят нам за Евангелие… Впрочем, сам он Евангелие не читал, потому как не было такой возможно- сти, потому как оно было запрещено одно- временно с Богом.
Ну что ты молчишь? – не выдержал он, повернувшись к председателю.
Председатель лишь усмехнулся:
Ты смотри, кому другому это не нагово- ри! А то дальше Колымы поедешь.
Дальше Колымы уже некуда, – сгоряча бросил Иван, а на душе стало зябко и неуют- но, потому что знал, что есть куда и дальше Колымы, что недалеко ушли времена, когда не доезжали, не доплывали до Колымы: пуля в затылок в каком-нибудь подвале или на ночном кладбище в том же Великом Новго- роде.
Председатель остановил машину только у железнодорожного вокзала.
Ну, турист, теперь знаешь, что представ- ляет собой коренная Россия–Русь?.. Запом- ни, так не только под Новгородом! Кстати,

заметил, что Великим здесь уже никто его не зовет? – говорил он глухо, вполголоса, что- бы никто не слышал. – Такова вся Русь! Вся она – сплошная Долина Смерти. Где не нем- цы, там свои супостаты, которые, может, хуже немцев, довели ее до гибели, народ повывели, землю отравили, болота осушили, чернозе- мы заболотили ради мифического светлого будущего. Иногда я, как этот старик, начи- наю думать: а может, действительно, план такой есть: извести Россию с лица планеты? Ты вот мой колхоз возьми: одно только на- звание деревень говорило о бывшей душе народа: Красный Бор, Красницы, Заозерье… А теперь: ферма № 1, отделение № 2 имени Коминтерна, отделение № 3 имени Дзержин- ского… Раньше, говорят, в них в хороводы по пятьсот девок выходило, в один ряд не уби- рались, в колонны, как солдаты, строились. А теперь в трех деревнях только восьмеро тру- доспособных. А еще семь деревень вообще без единого работника. В распутицу можно прорваться только на гусеничном ходу. Теперь все на войну сваливают, списывают. А ведь даже уже после войны, совсем недавно, на территории моего колхоза три колхоза было. Все крупные города да великие стройки вы- сосали. И главное, там, в городах, убежавшие из деревень мучаются, по общежитиям мают- ся, детей не рожают. Да на твоей Колыме сот- ни тысяч в лед легли. Все: иссякли народные родники, кончается народ. Скажи, от глупо- сти или от великой хитрости: сорвать с ко- ренных мест тысячи лучших механизаторов, лучшую технику, бросить туда все заплани- рованные на сельское хозяйство, в том числе на нашу Новгородчину, деньги – поднимать целину, чтобы в конце концов исконные рус- ские земли пришли в запустенье, а там, на це- лине, поднялись черные бури и смерчи?
Что за черные бури?
Целину-то ведь старое время не из-за нехватки ума не поднимали, а знали: тронь ее, сорви дерновину, и если не на следующий год, то через год за века накопившийся тон- кий слой чернозема сильными тамошними ветрами поднимется в воздух. На твоей Ко- лыме…
«На твоей Колыме…» Ты от Колымы не отгораживайся. Колыма теперь тоже корен- ная Россия. Или кладбище России. Лежат они там, в отличие от этих солдат, наши отцы и деды, а у которых и матери, словно мамон- ты, в вечной мерзлоте, или как в мавзолее, может, ждут своего часа, чтобы когда-нибудь воскреснуть… Ну ладно, спасибо за все!..
Ладно, прощай! Надеюсь, до встречи! Много мы тут чего друг другу наговорили, о чем надо молчать в тряпочку. Мне надо успеть на лесоторговую базу. Может, хоть ки- лограммов двадцать гвоздей оторву. Да ли- стов пятьсот шифера обещали… Если что, пиши. Приезжай! Чем могу, помогу. Только помощь моя, как видишь… Но не советую. Хотя вроде радоваться должен, если вдруг та- кой мужик в колхозе окажется. Надорвешься тут от безысходности и запьешь. Раньше хоть в Бога верили. Ну, может, не все, ну пусть че- рез одного, десятого. А теперь – одна водка на все случаи жизни. Благо, ее к нам завозят регулярно. Да подозреваю – подделку, ацето- ном отдает, у мужиков после нее аппарат не работает. Не знаю, специально или по не до- смотру власти, лишь бы деньга в бюджет шла. Так что: не советую! Потом: уж больно горяч ты и язык за зубами не умеешь держать – быстро тут тебя окоротят. Может быть, дей- ствительно, теперь не тут, а там, на Колыме, еще Россия? Раз такие там смелые родятся. А тут – даже названия от нее не осталось? Ну а если все-таки надумаешь, давай… Вдвоем – оно уже не одному. Коли, конечно, выдержу я до твоего хотенья.
Что, тоже уедешь? – спросил Иван.
Уехать-то – не уеду, – усмехнулся пред- седатель. – А и затравить могут, в нашем председательском деле, как на том же мин- ном поле, шаг туда, шаг сюда… И сорваться могу… И запить… И повеситься… Ты дума- ешь, весело тут жить – среди десятков тысяч непохороненных и живых, и брошенных на произвол судьбы?
Подошел какой-то поезд. Иван с пред- седателем невольно обратили на него вни- мание, потому как услужливо забегали по перрону станционные работники, из гром-

коговорителей полилась разудалая «Кама- ринская», из вокзала выбежала стайка девок, якобы в старинных сарафанах и кокошни- ках, – и на перроне, постепенно вываливаясь из вагона, скоро сформировалась экзотиче- ская толпа иностранцев.
Вот видишь, – усмехнулся председа- тель. – Не страна мы уже, а какой-то музей или что-то вроде индейской резервации: два-три восстановленных храма без крестов, прялки, скалки, матрешки, кокошники, и стараются, чтобы нас, настоящих абориге- нов, русских индейцев, иностранцы не уви- дели, словно нас и нет, словно мы только ме- шаем. Вот не было бы нас совсем, как хорошо было бы, да ведь коммунистическую партию кому-то кормить надо, да еще разные раз- вивающиеся народы, которые потом на нас все смертные грехи повесят. О них у партии больше, чем о нас, заботы. Иногда я думаю, что, по чьему-то разумению, нас слишком много. Иначе почему с нами так обходят- ся? Может, план такой: сократить население России до минимума, необходимого обслу- живать нефтепроводы, золотые прииски, леспромхозы, железную дорогу, по которой все это будут вывозить за границу. Выждут, когда мы вымрем до нужного количества, тогда подновят храмы, даже кресты могут на них поставить, проложат через Россию пре- красные асфальтовые дороги, на обочинах создадут музейные русские резервации, вро- де индейских в Америке, организуют два-три народных хора. Мы будем для иностранцев
плясать, петь, матрешки и лапти мастерить, на балалайках играть… Мне порой хочется показать иностранцам Мясной Бор, хотя это сразу для меня тюрьмой обернется. Ведь они о нем ничего не знают, среди них ведь, навер- ное, и нормальные люди есть, а не одни толь- ко шпионы, в чем нас пытаются убедить. Ох как боятся, чтобы мы вдруг с ними не заго- ворили. Я уверен, что в этой толпе под видом туристов-иностранцев половина наших ис- кусствоведов в штатском. А об экскурсоводах я уж не говорю.
Каких искусствоведов в штатском? – не понял Иван.
Ну, кагэбэшников, рядящихся под ис- кусствоведов. Я вот все думаю, кто туда идет служить? То ли силой туда молодых забирают, и они, первоначально нормальные, попадая туда, словно в клетку, перерождаются там. Или специально сволочей, отморозков туда набирают? Конечно, наверное, и нормаль- ные люди там есть. За это, конечно, сразу посадят, но, боюсь, не выдержу и когда-ни- будь покажу иностранцам Мясной Бор. Мо- жет, они пристыдят наших в Кремле, заставят хоронить. Ведь они катят через Мясной Бор в Ленинград – и даже не подозревают, что едут по огромному кладбищу. А может, по- дозревают? Может, едут как раз, как на клад- бище, как считали, на проигранное, а нео- жиданно оказалось – на выигранное поле битвы. Еще разобраться, кто войну выиграл, а кто проиграл. Иначе – почему они такие довольные? Иначе – что их сюда так тянет?

Глава 14. Один из Четырех

В Великом Новгороде Иван сел на юж- ный поезд…
Черное море его поразило, хотя море он видел не впервые.
Еще в детстве он видел море Охотское. Когда Иван увидел его в первый раз, в пя- том классе, во время школьной поездки-экс- курсии в столицу Колымы, в легендарный город Магадан, – осеннее, штормящее, оно не только поразило его, но и ошеломило своим безграничным суровым простором, огромными зелено-седыми волнами, с гро- хотом обрушивающимися на берег. Обжи- гающе-студеное, пронизывающее насквозь сырым не тундровым ветром, обдающее тяжелыми ледяными солеными брызгами. И все-таки главное, чем оно поразило и оше- ломило, – даже не отсутствием горизонта: да, казалось, что море уходило в бесконечность, а тем, – Иван сразу понял, – что оно было живым организмом. Да, живым организмом! И тогда он впервые подумал, что живым ор- ганизмом является сама Земля. Но ни с кем этим своим открытием не поделился, что- бы не приняли за идиота. В оценках людей в их бывшем лагерном поселке были жесто- ки, прозвище несмываемым клеймом могло остаться на всю жизнь. С детскими умоза- ключениями со временем, как правило, рас- стаются, но, странно, чем взрослее Иван ста- новился, тем сильнее укреплялся в мысли, что Земля живая, хотя видимых свидетельств этому не находил. И еще, чем тогда море поразило: все кругом было сковано, словно суровыми колымскими законами, уже зим- ними морозами и засыпано жесткими, как песок, снегами, а оно, как бы подчеркивая свою не подвластность даже колымским мо- розам и законам, по-прежнему грозно воро- чалось, упорно крушило прибрежный еще не
окрепший лед. Оно обещало какую-то смут- ную надежду его детской душе.
Но во второй приезд в Магадан, уже в раз- гар зимы, помнится, уже в классе девятом, Иван как бы не обнаружил Охотского моря – выйдя на его берег, растерянно смотрел на вздыбившиеся до горизонта торосами льды, словно волны враз, на лету были схвачены мертвящими колымскими морозами. У Ива- на словно что-то поникло внутри: нашлась сила, способная укротить даже огромное бес- конечное и сильное море, и он невольно пе- ревел это на человеческую судьбу.
Но все равно: то первое детское чувство сильного, свободного, никому и ничему не- подвластного моря было так сильно, что растерянность при второй встрече со скован- ным льдами морем постепенно улетучилась. И перед его глазами в трудные минуты жиз- ни встало то – первое, свободное, сильное, а главное – живое море, оно только на зиму заснуло. Словно стало легче жить от того, что, оказывается, есть сила, которая непод- властна только с виду потерпевшему крах еще недавно всесильному ГУЛАГу, которо- му, казалось, по-прежнему подчинялась даже колымская природа. Даже уже полумертвый, ГУЛАГ по-прежнему продолжал выморажи- вать у людей душу, истончая робкую надежду на другую жизнь, как на свою, так и для всей страны. Мысли о происхождении ГУЛАГа не давали Ивану покоя, наверное, с того дня, когда он обнаружил дома в самодельном шкафчике справку на серой ломкой бумаге, чуть ли не со щепками внутри, о досрочном освобождении отца по болезни. И получа- лось, что если бы не болезнь, то, может, быть ему томиться бы «врагом народа» в лагерях до самой смерти. Мысли о тайной сути ГУЛАГа Ивану не давали покоя потому, что ГУЛАГу

Иван был обязан своим рождением, он был его своего рода крестным отцом и крестной матерью, а отец и мать, вышедшие из ГУЛА- Га, были как бы уже вторичны в его судьбе, без ГУЛАГа они не встретились бы и не стали бы его родителями. Иван догадывался, что ГУЛАГ только внешнее проявление чего-то еще более страшного, чем он был. Порой Иван думал, что ГУЛАГ был основан именно на Колыме не потому, что в ее вечной мерзлоте Землей было спрятано золото от нечистых человече- ских рук, а потому, что здесь легче было сло- мить волю и душу человека. Что не было бы золота, думал Иван, придуман был бы другой фетиш, вплоть до того, что просто перевали- вали бы с места на место вот эти скованные вечной мерзлотой горы. ГУЛАГ после смер- ти Великого Кормчего медленно, в тяжелых муках умирал, а потом совсем вроде бы рух- нул, погубив вместе с собой жизнь прииско- вых и прилагерных поселков. В лагерях оста- лись преимущественно уголовники, и до того свирепая лагерная охрана в растерянности не знала, как себя вести с ними. И вела себя с заключенными чуть ли не как официанты в ресторане. А самые одиозные и жестокие из охраны вместе с начальством или вслед за ним куда-то незримо исчезли, видимо, бе- жали на материк, чтобы затеряться в народе в образе обычных людей, приятных и вежли- вых соседей-пенсионеров. Пройдет время, и их даже приравняют к участникам Великой Отечественной войны, и по мере того, как будут умирать от ран и болезней, полученных на войне, настоящие фронтовики, они будут еще долго единственными, кто будут полу- чать пенсии как участники Великой Отече- ственной войны. ГУЛАГ умер, но было впе- чатление, что он только притих, затаился, как раненый зверь, чтобы однажды снова обре- сти прежнюю, а может, и еще большую силу и отомстить за свое унижение. Большинство лагерей вдоль Колымской трассы были стер- ты с лица Земли, словно их и не было, так преступники заметают следы своих престу- плений, другие стояли пустыми с аккуратно запертыми въездными воротами, словно за- консервированными до поры до времени. Не
только люди, казалось, природа жила с чув- ством этого угнетающего предчувствия воз- вращения ГУЛАГа, или какого подобия его, может быть, более страшного, более изощ- ренного.
Однажды, уже перед армией, Иван затеял разговор на мучающую его тему с соседом, тоже бывшим зэком, сидевшим какое-то вре- мя в одном лагере с отцом, в долагерной жиз- ни он был учителем истории.
ГУЛАГ был приведен в стройную и даже рентабельную систему уничтожения русско- го народа, – говорил он, – неким Нафталием Френкелем, родившимся в Турции, в Кон- стантинополе, до Октябрьского переворо- та занимавшимся криминальным бизнесом в Одессе, в связке с главой уголовного мира Одессы знаменитым Мишкой Япончиком, тоже евреем. В июне 1919 года, чтобы спасти свою многотысячную банду от ставших на- водить свой порядок в стране большевиков, Френкель с Япончиком предложили создать из их бандитов полк Красной армии, и в июле того же года Нафталий Френкель вме- сте с полком одесских налетчиков уходит на фронт, но по причине полной непригодности и мародерства полк в скором времени был расформирован. Нафталий Френкель снова возвращается в Одессу и в 1921 году создает новую банду, своего рода государство в го- сударстве со своими законами и филиалами в разных странах. Но он уже тогда выполнял особые секретные задания ВЧК. На какое-то время он уезжает ее резидентом в Стамбул и, видимо, с успехом выполнив секретное за- дание, возвращается в Россию и по приказу Дзержинского становится во главе одесской ЧК. Будучи практически никому не подкон- трольным, он вскоре тайно от руководства ЧК организует скупку валюты и драгоцен- ностей. По доносу Дзержинскому, что одес- ская ЧК связана с уголовным миром, в кон- це 1923 года ее руководство было вызвано в Москву и расстреляно – кроме Нафталия Френкеля, которому расстрел не безучастия будущего главы преемника ВЧК, не менее кровавого ГПУ, Генриха Ягоды, был заменен 10 годами СЛОНа – Соловецкого лагеря осо-

бого назначения. Нафталию Френкелю на Соловках были предоставлены почти курорт- ные условия. Но он не просто отдыхает, он внимательно присматривается к жизни соло- вецкой каторги и в скором времени готовит записку в ВЧК, в которой констатирует бес- цельность труда двадцати тысяч заключен- ных и разрабатывает в деталях бизнес-план, как организовать в больших объемах руками заключенных рентабельное строительное, кустарное и промышленное производство. В монастыре после монахов остались боль- шие запасы кож. В конце 1924 года Френкель организовал их обработку и мастерские по из- готовлению обуви, которая стала пользовать- ся спросом у столичных модниц, и об успехах кожзавода регулярно стало сообщаться в ла- герной газете «Новые Соловки». Опыт ока- зался успешным, и в мае 1925 года Френкель уже возглавил созданную им эксплуатацион- но-коммерческую часть Управления СЛОНа, в которой заключенные работали за малые льготы. О заложенных в ее работу принципах он рассказал в специальной статье «Эксплуа- тационно-коммерческие перспективы Соло- вецкого хозяйства».
Именно на Соловках Френкель сформу- лировал и стал воплощать в жизнь систему концлагерей, которая потом была принята на вооружение всей системой ГУЛАГа, а поз- же, видимо, была заимствована гитлеровской Германией. Система, разработанная Френке- лем, была распространена на всю страну, по ее методике стала организовываться охрана лагерей и практика репрессий, технология захоронения трупов, определяться нормы питания и, главное, изучаться способы орга- низации массового использования принуди- тельного труда, чтобы лагеря стали важной доходной частью экономической системы СССР – страны великого будущего. По от- ношению к заключенным она сводилась к сформулированному Френкелем цинич- ному постулату: «Получить от заключенного максимум пользы в первые три месяца его работы, дальнейшее не важно».
На островах Соловецкого архипелага была создана модель лагеря-государства, на-
селение которого было разделено на группы по классовому признаку, соответственно по привилегиям, по пайку, имелась своя сто- лица, свой кремль, своя армия, свой флот, свой суд. Печатались собственные деньги – денежные купоны, издавались свои газеты и журналы. Имелось даже несколько театров с артистами-зэками и научное общество, в котором, кстати, работал выдающийся уче- ный и богослов отец Павел Флоренский.
Наступил 1929 год – год так называемого Великого перелома. Число репрессирован- ных выросло на порядок, что потребовало совершенствования лагерной системы, и ла- герная реформа, разработанная неутомимым и талантливым организатором Нафталием Френкелем, постепенно охватила всю стра- ну. Френкель сметал на своем пути соперни- ков, предлагающих правительству больше- виков аналогичные реформы, сами авторы проектов в лучшем случае становились узни- ками лагерей, но чаще всего их быстро через знаменитые тройки отправляли в мир иной, которого, правда, по утверждению боль- шевиков, не было, раз они отменили Бога. И может, самая большая загадка: в конце концов, Нафталий Френкель был представ- лен Великому Кормчему Сталину. Или сам Великий Кормчий призвал его к себе? Из ка- бинета Вождя он выходит начальником ра- бот по строительству Беломоро-Балтийско- го канала. Канал в 227 километров длиной должен быть построен всего в 20 месяцев. Руками рабов-заключенных при нехватке строительных машин и механизмов, прак- тически при помощи лопат и примитивных тачек Френкель сдал канал точно в наме- ченный срок. Какими лишениями и сколько тысяч жизней заключенных это стоило – не имело значения. В пропагандистских целях была организована поездка по каналу груп- пы прикормленных советских писателей – а других и не было, потому как других или расстреляли или отправили в лагеря, – во главе с «великим пролетарским писателем» Максимом Горьким, которые стали коллек- тивным автором восторженной книги «Бе- ломоро-Балтийский канал им. Сталина». На

одной из страниц с восторгом описывался Френкель: «С тростью в руке он появлял- ся на трассе то там, то тут, молча подходил к работающим и останавливался, опершись на трость, заложив ногу за ногу, и так стоял часами. Глаза следователя и прокурора, губы скептика и старика… Человек безгранично- го властолюбия и гордости. Он считает, что главное для начальника – это власть, абсо- лютная, незыблемая и безраздельная. Если для дела надо, чтобы все его боялись, пусть боятся… Казалось, ни одно человеческое чувство ему не доступно. Френкель никогда и ни на кого не повышал голоса и не смотрел собеседнику в лицо. Если же иногда бросал на кого взгляд, то у того от страха заходилось сердце…»
За строительство Беломорканала Френкель был награжден высшей наградой «пролетар- ского государства» – орденом Ленина и в чине генерала, сменившего ВЧК и ГПУ НКВД, был назначен начальником строительства Байка- ло-Амурской магистрали.
Но в пору чисток 1937 года, тайный смысл которых, наверное, до конца не бу- дет раскрыт и веком позже: кто кого на са- мом деле убирал со своего пути, – Френкель снова оказался в подвале Лубянки. Из него начинают выбивать показания о том, что он является одновременно турецким, японским и французским шпионом. Он лишается всех зубов и получает букет болезней. Но изде- вательства и избиения вдруг прекращаются, и он снова предстает перед Великим Корм- чим. Тот поручает ему в течение трех месяцев, при полном отсутствии дорог, складов и все- го прочего, построить три железные дороги. Френкель идет ва-банк и ставит перед Корм- чим два условия. Первое – создать в составе Наркомата путей сообщения Главное управ- ление лагерного ж.-д. строительства под его руководством, второе – предоставить в его безотчетное распоряжение нужные для стро- ительства все необходимые материальные ресурсы страны. К всеобщему удивлению, Великий Кормчий эти условия принимает, может, в предчувствии неминуемой в скором времени войны. Френкель теперь не отчиты-
вается ни в чем и ни перед кем. Он одевает ударные бригады заключенных в овчинные тулупы и валенки, что до этого полагалось только лагерной охране, кормит их до отвала, в качестве премии выдает курево и спиртное. Созданное Френкелем в чрезвычайных условиях детище стало бурно разрастаться и развиваться. На него со всех концов стра- ны стали сыпаться многочисленные зака- зы, которые всегда успешно выполнялись. Во время Великой Отечественной войны ведомство Френкеля использовалось в са- мых горячих точках и никогда не подводило. Победа над Германией приносит ему звание генерал-лейтенанта. Он становится Героем Социалистического Труда и награждается последовательно пятью орденами Ленина и становится заместителем министра путей со- общения страны по капитальному строитель-
ству.
И вдруг Нафталий Френкель махом ре- шает уйти со сцены. Видимо, владея ин- формацией о всем происходящем в высших эшелонах власти и в органах безопасности, он догадывается или даже был предупрежден о грядущих чистках. Но, чтобы уволить- ся, нужен был серьезный повод. В апреле 1947 года врачи ему делают, как потом ходи- ли слухи, фиктивное заключение о тяжелой болезни, и он, согласно этому заключению, уходит в отставку. Его провожают на пенсию с большими почестями и с очередной вы- сокой правительственной наградой. А всего через год практически все его сподвижники по кровавому делу будут арестованы и приго- ворены к большим срокам заключения. А он, уйдя в тень, живет «с тяжелой болезнью» еще долго и счастливо, вплоть до 1960 года.
Старый зэк, бывший учитель истории, ко- ренной москвич, по своей воле оставшийся доживать свой век на Колыме, закончил свой рассказ о Нафталии Френкеле с усмешкой:
Ломая голову над загадкой Нафталия Френкеля, хотя, скорее всего, никакой за- гадки, тут нет: одни бандиты, я имею в виду большевиков, легко нашли общий язык с другими бандитами, а за спинами тех и дру- гих стояли одни и те же хозяева. Я перед со-

бой вижу сентиментальную картину, как на персональной даче почетный пенсионер со- юзного значения злорадно-иронически улы- бается, наблюдая за судьбами прежних своих подельников. И все же: наверное, не только для меня неразрешимая загадка – его таин- ственная связь с Великим Кормчим. Никто, наверное, не может сказать, что Великий Кормчий очень любил евреев, вроде бы, на- оборот, а тут вдруг… Над этой загадкой еще долго будут ломать головы: таинственный взлет Френкеля, тиражирование фантасти- ческих уголовных дел, до того нелепых, что ребенок в них не поверит, но по одним ра- зыгрывались расстрельные спектакли-про- цессы, по другим – таким образом вербовали рабочую силу в ГУЛАГ, который был своего рода государством в государстве или даже го- сударством над государством… У одного из моих преподавателей в университете, с кото- рым мы столкнулись на пересылке во Влади- востоке, свое объяснение всему этому. Офи- циальными большевистскими историками упорно опровергался слух, что Великий Кор- мчий был тайным агентом царской охранки, внедренным в стан большевиков. И когда они победили, он так и остался тайным аген- том царской охранки, а документы о принад- лежности его к охранке были вовремя унич- тожены, может, даже им самим, и до поры до времени он мимикрировал под пламен- ного большевика и вынужден был использо- вать их методы. А может, ввиду чрезвычай- ной конспирации никаких документов о его причастности к царской охранке вообще не было. Пробирался вверх по ступеням власти, и, набрав силу, постепенно начал уничто- жать их ихними же руками, и стал поднимать Россию, взвалив на себя державную корону. Страшный был человек, но спас Россию… Он ведь учился в духовной семинарии. В войну, в самое тяжелое время вернул из лагерей свя- щенников, армии вернул ненавистные для большевиков офицерские погоны, учредил ордена великих русских полководцев Кутузо- ва, Суворова.
Дядя Вася, а сам-то ты веришь в эту гипотезу? – спросил Иван. Ему казалось по
меньшей мере странным, когда люди, по- страдавшие от Великого Кормчего, отсидев- шие в колымских лагерях огромные сроки, пытаются его оправдать даже за эти лагеря, утверждающие, что его можно благодарить, даже боготворить только за то, что он загнал в них троцкистско-ленинскую гвардию и тем самым спас страну.
Старый зэк в ответ только пожал плеча- ми, потом, помолчав, ответил:
В лагере я встречал даже священника, который оправдывал репрессии Сталина.
И чем он это объяснял?
Что народ видит в нем подобие царя. Что русский народ тоскует о царе, чувствуя в массе своей себя еще православным, о мо- нархии как единственной форме правления, учрежденной на Земле Богом. Что Великий Кормчий – это своего рода бич Божий и од- новременно спаситель России.
А за что ты сидел, дядя Вася, раньше как-то не приходилось спросить? Да и не принято у нас тут как-то.
Я, молодой директор школы, шел на свидание в кино, твердо решивший после него предложить руку и сердце нравившей- ся мне учительнице музыки. Она опаздыва- ла, киносеанс уже начался, я один стоял на крыльце кинотеатра. Вдруг подъехала черная машина, двое, вышедшие из нее, пригласи- ли меня в машину, в которой объявили, что я арестован. Только через много лет я узнаю: заканчивался квартал, до двенадцати часов во что бы то ни стало нужно было выполнить план по «врагам народа», и вдруг оказалось, что одного» «врага народа» не хватает, то ли до этого ошиблись в счете, а план нужно вы- полнить во что бы то ни стало, потому как в противном случае сам будешь определен во
«враги народа». Поехали по улице, дождь со снегом, на улице никого, а я стою один, как подарок, на крыльце кинотеатра… Десять лет. Определили в английские шпионы, так как, готовясь в аспирантуру, я усиленно занимал- ся английским, читал на английском англий- скую литературу… Потом в лагере все гадал, опоздала ли она на свидание, или не собира- лась приходить.

Море! Иван родился не у моря, не на бе- регах моря жили его предки по отцу и матери, но, впервые увидев его в детстве в Магадане, он всей душой потянулся к нему, казалось, не подвластному никому и ничему, срод- нился с ним. Оно, пусть там, вдалеке от его приискового поселка, стало как бы одной из немногих опор в его жизни. Это чувство с возрастом не прошло, и уже взрослым, ока- зываясь в Магадане по делам, Иван каждый раз шел на берег Охотского моря и вслуши- вался в его суровый рокот или в его не менее суровое молчание. Иван так и не смог себе объяснить того чувства, которое он каждый раз испытывал на берегу моря. Он только знал, что оно живое и что оно тоже испыты- вает к нему, Ивану, ответное чувство.
И вот теперь он стоял на берегу Черного моря, которое на самом деле оказалось го- лубым. Правда, говорили, что назвали его по тому, какого цвета он бывает в шторм. Но в шторм, наверное, любое море становится черным.
Черное море его тоже по-своему поразило. Может, не менее, чем в свое время Охотское. Но все-таки, скорее, разочаровало, хотя дру- гим он его и не представлял, потому как ехал- то сюда понежиться под южным солнцем на его горячем берегу, покупаться в его теплых, почти банных водах. Но все равно было такое чувство, словно его обманули: оказывается, есть люди, которые могут жить всю жизнь без- заботно на его берегах, не в награду за труд, а только потому, что они здесь родились. Мож- но жить, не задумываясь о теплой одежде, те- плом доме, огромном количестве топлива, ко- торого все равно не хватит до весны, а топить порой приходится и все лето, и на это прак- тически уходит весь твой заработок. А здесь… Мало того что многие из местных жителей ни- где не работают, легко зарабатывая на жизнь тем, что пускают на постой таких, как он, за- рабатывающих этот отдых в студеном краю порой на грани выживания тяжелым трудом. И было чувство, что его обманули: оказывает- ся можно всю жизнь прожить вот так, легко. Но в то же время он поймал себя на мысли, что нисколько не завидует им.
Почему Всевышний, если Он есть, – или кто другой? – определил русским такую су- ровую, может, самую неудобную для жизни часть планеты, треть территории которой скована вечной мерзлотой?
С каждым днем эта почти райская жизнь на берегу Черного моря Ивана все больше и больше стала тяготить. В пляжном много- голосом шуме, в призрачно-райской синеве теплого моря вставали то печально знамени- тая Колымская трасса, которую между собой назвали Дорогой Смерти, потому что она была проложена на костях десятков тысяч заключенных, то мертвая поруганная и за- брошенная новгородская деревня Большой Перевоз. То над морем как бы воспаряла до сих пор что-то пытающаяся сказать людям ее оскверненная церквушка. Может, за это в свое время у нее и вырвали язык-колокол, как и у новгородской Софии? Как и у всех остальных церквей России? Перед глазами качалась на холодном ветру мокрая крапи- ва на месте разоренных домов, в нос ударял затхлый запах брошенного жилья. Не давали успокоиться душе лежащие в лесах вокруг деревни на площади в сотни километров останки непреданных земле солдат Великой Отечественной. Иногда вставала кощун- ственная мысль: «А была ли она Отечествен- ной?» Было чувство, что кто-то посредством ее решал свои глобальные задачи, и Гитлер в этой войне тоже был своего рода мелкой пешкой.
«Куда дальше-то? – снова и снова стучало в голове. – Лежат тысячи, десятки тысяч не- похороненных солдат, и все делают вид, что их нет». И вставала перед глазами никогда не виданная им старица Татьяна, последняя жительница Большого Перевоза, бродящая с миноискателем по страшным лесам. И вста- вало перед глазами лицо другой старушки, из автобуса:
Так ведь не только в нашем районе, в нашей области, везде пусто. Ездила я к до- чери на Псковщину – та же картина… Везде так, как после чумы или холеры… Не к добру это. Бог накажет нас… Или уже так наказы- вает за наши грехи… Может, это уже насту-

пил конец света, а мы не догадываемся об этом…

Не догуляв отпуска, Иван вернулся к себе на Колыму. И только спустившись по трапу самолета в магаданском аэропорту на вечно студеную суровую землю, он вздохнул с об- легчением. Душе стало легче.
Первым делом снова достал документы отца, две серые бумажки: справку-свидетель- ство об освобождении по состоянию здоро- вья и справку о реабилитации, которую че- рез много лет после первой справки матери удалось получить. Где только находили такую бумагу, чтобы документы на ней долго не со- хранялись, чуть ли не со щепками внутри, перегни ее несколько раз по одному месту, и она начинает ломаться, сыпаться? В этих серых бумажках было ясно написано: родил- ся 1 января 1900 года в д. Надеждино Тамбов- ской области. Почему же мать говорила, что он с Новгородчины? И почему там, на Нов- городчине, особенно в этой погибшей дерев- не Большой Перевоз, было такое чувство, что он, Иван, там уже был, жил?..
Одно время его попросили пересесть на уазик главного инженера прииска, на время отпуска его водителя. Уже на следующий день далеко затемно поехали в Магадан. По дороге главный инженер, может, чтобы не заснуть, а главное, чтобы не дать заснуть водителю, а заодно, стараясь узнать побольше о нем, может, имея на него какие планы, стал рас- спрашивать Ивана, как он попал на Колыму, о родителях. Уже поэтому можно было су- дить, что главный инженер был неместным: на Колыме не принято было расспрашивать ни о родных, ни о прошлом.
Услышав фамилию Буниных, главный ин- женер оживился:
Наверное, знаешь, был такой писатель – Иван Алексеевич Бунин.
Знаю, – не сразу отозвался Иван, вгляды- ваясь в дорогу, они поднимались на один из кру- тых перевалов. – Мать ему приходится дальней родственницей. Из-за него и пострадала.
Что, правда? – не сразу поверил глав- ный инженер.
На допросах ее все спрашивали про ка- кие-то антисоветские записки, которые он написал то ли в Гражданскую войну, то ли уже за границей. А потом у нее еще нашли пере- писанные ее рукой стихи Сергея Есенина. Десять лет получила…
Останови машину! – неожиданно ска- зал главный инженер. Какое-то время он молча смотрел вперед, в темноту, словно ста- раясь там что-то увидеть, а потом всем телом резко повернулся к Ивану. – Надо же, – зло усмехнулся он, – ты родственник большого русского писателя Ивана Алексеевича Буни- на, которого по недомыслию не определили во «врага народа», а потом жалели об этом, твоей матери к этому приплюсовали най- денные у нее стихи Сергея Александровича Есенина. – А я, – ударил он себя в грудь, – племянник сестры Есенина… Екатерины Александровны… Она была замужем за братом моей матери, другом Есенина, пре- красным русским поэтом Василием Федо- ровичем Наседкиным. Я-то, в отличие от тебя, в отличие от большинства, оказавших- ся здесь, на Колыму попал по своей воле. Многие после горного института старались увильнуть от распределения на Чукотку. А я не стал увиливать, наоборот: напросил- ся, может, думаю, узнаю что о муже своей тети. Оба они с отцом моим пострадали из- за Сергея Александровича Есенина. Сергей Есенин уже десять с лишним лет, как до сих пор утверждают, повесился, а я уверен, что его сначала убили, а потом повесили, а он, мертвый, оттуда, – показал он пальцем на Небо, – оказывается, руководил кулац- ким контрреволюционным подпольем, или, по крайней мере, был его идейным вдохно- вителем. Оба: Василий Федорович и отец мой загремели по 58-й статье, отец мой, по- лучивший 10 лет, умер в Уфимской тюрьме, а Василия Федоровича Наседкина, женатого на сестре Есенина Екатерине Александров- не, судили в Москве: «10 лет без права пе- реписки». Это я тут узнал, что за формули- ровкой «10 лет без права переписки» кроется расстрел, уж очень много тогда перевели на- роду, и часть его спрятали под этой формули-

ровкой. Потом расстрелянных раскидали по годам, в которые они якобы умерли в лагере или тюрьме по болезни: одни в 41-м, дру- гие в 42-м – и так далее. Василий Федоро- вич Наседкин, помимо того что был нашим родственником, еще был нашим соседом, это в Башкирии, была такая деревня Веров- ка. Нет больше на Земле моей родины. Так что можно сказать, что я теперь колымский. Нет больше моей Веровки. Название-то ка- кое, столыпинские переселенцы с верой в прекрасную будущую жизнь так назвали. Большая деревня была, крепкая, своя шко- ла. Был я там в прошлом году: пусто, почти половина мужиков по лагерям да ссылкам пошли, половина не вернулись с войны. Кто остался: при Хрущеве при ликвидации не- перспективных деревень вынужден был на сторону податься. Только памятник на при- горке остался: красным героям Гражданской войны. Как-то задумался: могут ли быть па- мятники героям Гражданской войны? А где лежат герои Гражданской войны с другой стороны, которые не меньше, а может, боль- ше любили Россию? Ведь, как говорили все еще, остерегаясь, тайком, с белыми ушли самые крепкие, самые работящие мужики? А эти были пришлые, пулеметный расчет для прикрытия отступающих красных. Во- шедшие в деревню и захватившие его казаки спрашивали сельчан: «На ваш суд, решайте их судьбу». Никто не высказался в их защи- ту. Потом вошел в деревню какой-то крас- ный пролетарский полк, вот уж позверство- вал. От могил расстрелянных им и следа нет. Герои Гражданской войны. Могут ли быть вообще герои Гражданской войны?.. Ну так вот: мой отец, Козлов Петр Егорович, полу- чил 10 лет только за то, что был женат на се- стре Василия Федоровича Наседкина. А нас, десятерых его детей, раскидали по детдомам по всей стране, ни в коем случае, чтобы вме- сте. Обязательно, чтобы врозь, хорошо еще, что фамилии и имена не поменяли. А меня в честь Василия Федоровича Наседкина, знаменитого дяди, назвали… Что касается Василия Федоровича Наседкина. По тем временам, подумать только: в саму Москву
пробился, поэтом стал, да еще зятем само- го Есенина! Лучше бы в деревне пастухом остался, а так – и сам погиб, и родствен- ников за собой веревочкой потащил. Мать говорила: следователь все пытал отца: о чем с Наседкиным и Есениным говорили в бане в конце огорода? Отец говорил, что Есе- нин в Веровке никогда не бывал, приезжала только его сестра, Екатерина, жена Василия Федоровича Наседкина. А следователь свое: о чем говорили в бане и на лавочке рядом с баней под ветлой? Есть свидетели, видели.
На самом деле был?
Вряд ли. Я пытался выяснить, никто из оставшихся в живых родственников этого не помнит. И никаких документальных свиде- тельств на этот счет нет… Ветла эта над реч- кой Сухайлой до сих пор стоит… Хороший был поэт Василий Федорович Наседкин… Вот послушай:

Я не слыхал роднее клича
С детских лет, когда вдали По заре степной, курлыча, Пролетали журавли.

Помню, верил: в криках стаи Есть понятные слова.
И следил, пока густая Их не скроет синева.

Ныне стаи реже, глуше, Или жизнь пошла ровней,
Но по смерть готов я слушать Эти песни журавлей.

Вот вчера, в час вешней лени, Вдруг на небе, как штрихи, И от них такое пенье… Словно вновь Сергей Есенин Мне читал свои стихи.

Или вот еще:

Не унесу я радости земной
И золотых снопов зари вечерней. Почувствовать оставшихся за мной Мне не дано по-детски суеверно.

И ничего с собой я не возьму
В закатный час последнего прощанья. Накинет на глаза покой и тьму Холодное, высокое молчанье.

Что до земли и дома моего,
Когда померкнет звездный сад ночами, О, если бы полдневной синевой
Мне захлебнуться жадными очами.

И расплескаться в дымной синеве,
И разрыдаться ветром в час осенний,
Но только б стать родным земной листве, – Как прежде, видеть солнечные звенья.

А вот в этих стихах ты не слышишь что-то уже знакомое? Ты читал, конечно, Есенина?
Читал.
Тогда слушай:

Гнедые стихи

Написал мне отец недавно:
«Повидаться бы надо, сынок. А у нас родился очень славный В мясоед белоногий телок.
А Чубарка объягнилась двойней, Вот и шерстка тебе на чулки.
Поживаем, в час молвить, спокойно, Как прочие мужики.

А еще поздравляем с поэтом. Побасенщик, должно, в отца. Пропиши, сколько платят за это, Поденно аль по месяцам?
И если ремесло не плоше,
Чем, скажем, сапожник аль портной, То обязательно присылай на лошадь, Чтоб обсемениться весной.
Да пора бы, ты наш хороший, Посмотреть на потрет снохи. А главное – лошадь, лошадь!
Как можно чаще пиши стихи».

Вам смешно вот, а мне – беда: Лошадьми за стихи не платят. Да и много ли могут дать, Если брюки, и те в заплатах.
Но не в этом несчастье, нет, – В бедноте я не падаю духом, – А мерещится в каждый след Мне родная моя гнедуха.
И куда б ни пошел – везде Ржет мне в уши моя куплянка, И минуты нельзя просидеть – То в телеге она, то в рыдванке. И, конечно, стихи – никак.
Я к бумаге, она за ржанье, То зачешется вдруг о косяк. Настоящее наказанье!

А теперь вот, когда написал, Стало тихо: молчит гнедуха, Словно всыпал ей мерку овса Иль поднес аржаную краюху. Но в написанном ряде строк Замечаю все те же следы я: Будто рифмы – копыта ног, А стихи на подбор – гнедые.

Главный инженер какое-то время молчал. Дорога поднималась на главный Колымский перевал. И может быть, он замолчал из-за уважения к этому перевалу, как молчат, скло- нив головы, перед памятниками погибшим героям, а памятником были обрывки колю- чей проволоки да брошенные бараки, еще со- всем недавно здесь был один из самых страш- ных колымских лагерей…
Эти стихи послужили толчком к напи- санию знаменитого есенинского цикла сти- хов к матери, – нарушил молчание главный инженер, когда брошенный лагерь остался позади и дорога заметно пошла вниз… – Уже только за это мы должны быть Василию Фе- доровичу Наседкину благодарны. «Гнедые стихи» Есенину так понравились, ведь оба они были крестьянскими детьми, что он по- просил у Василия Федоровича разрешения написать что-нибудь на эту тему.
Иван пораженно слушал. Главный инже- нер слыл даже для Колымы строгим, даже жестким начальником. Словно он не при- ехал с теплого материка, а взрос в здешней жестокой системе ГУЛАГа. Впрочем, будь другим, его бы и не назначили главным ин-

женером прииска, на Колыму даже после падения ГУЛАГа добрые начальниками не назначались. Говорили, что трудовую дея- тельность главный инженер начал в чукот- ском Певеке, на касситеритовом прииске, где чуть не погиб при сходе лавины из-за на- рушения техники безопасности.
Вот так: отец мой умер в Уфимской тюрьме в 1939 году, – глухо сказал главный инженер, – так что мы с тобой одной судь- бы. А мы, его дети, только недавно нашли друг друга, только десятого, Колю, так и не нашли… В прошлом году я с трудом оты- скал московский телефон Екатерины Алек- сандровны. В одну из московских коман- дировок созвонился. Мне всегда казалось, что родственники великих живут, как сыр в масле катаются. Иду, волнуюсь. Думаю, увижу богатую обстановку, на стенах семей- ные фотографии в богатых рамах, альбо- мы. Если пригласят за стол, как себя вести? Дверь открыла пожилая женщина, курящая папиросы «Беломор». Юбка чуть ли не из мешковины. Только потом понял, что пере- до мной Екатерина Александровна Есени- на-Наседкина. Голые стены, стол, табуретка, тахта вроде лагерных нар. Оказалось, она недавно вернулась из ссылки и после дол- гих мытарств получила жилье в Москве. Сын и дочь, пока она мыкалась по ссылкам, в дет- домах… От нее я узнал, что первый раз Ва- силия Федоровича вызвали, впрочем, тогда еще, можно сказать, пригласили, на Лубянку в 1930 году, вежливо поинтересовались, по- чему он, большевик с 1917 года, активный участник Октябрьской революции в Москве, штурма Московского Кремля, впоследствии комиссар инженерного полка, помощник командира батальона во время Мамонтов- ского прорыва, в августе 1921 года вышел из рядов большевистской партии? Василий Федорович честно и простодушно ответил:
«Из-за несогласия с ее политикой на селе и в литературе». Как раз перед этим он ездил на родину и увидел реальную картину продраз- верстки. Но этим приглашением в ОГПУ он пренебрег и не насторожился. Мало того, не раз в своих выступлениях, в том числе в Доме
литератора, он идеологию партии в области сельского хозяйства и литературы называл идиотологией. Арестовали его 26 сентября 1937-го, сфабриковав большое дело литера- торов. Так как Сергея Есенина уже не было в живых, вместо него к делу пришили совсем еще юного его сына Георгия, которого рас- стреляли. Можно представить, что с Насед- киным в подвалах Лубянки творили, если он признался во всех своих несуществующих винах и преступлениях. Правда, на суде он от своих показаний отказался, заявив, что они из него выбиты пытками. Но это уже ничего не изменило. В этот же день его расстреля- ли. Только в августе 1956 года, благодаря по- следней жене Сергея Есенина, внучке Льва Толстого – Софье, Екатерина Александров- не удалось добиться его реабилитации. Сама она была реабилитирована даже на месяц позже…
Главный инженер помолчал.
Фантастика: едут по Колымской трассе, которую совсем не символически зовут До- рогой Смерти, вся она построена на костях, два мужика, можно сказать, два случайных попутчика, разговорились: один родствен- ник великого русского писателя Ивана Алек- сеевича Бунина, другой – великого русско- го поэта Сергея Александровича Есенина. А сами: Иван Алексеевич Бунин, спасаясь от неминуемой смерти, вынужден был бежать из России, и похоронен на кладбище русских беженцев Сен-Женевьев-де-Буа под Пари- жем, а Сергей Александрович Есенин бежать не успел, его убили, замаскировав убийство под самоубийство. И сколько тут таких, как мы с тобой! Старались уничтожить даже даль- них родственников известных людей: как бы в них со временем не проросло.
Они ехали уже не чужими людьми, а, мож- но сказать, родственниками.
Иван неожиданно для себя раскрылся, рассказал о своей поездке в Великий Новго- род, о Мясном Боре.
Да, – только и сказал главный инже- нер. – Многое я вроде бы знал о войне, а это- го не знал… Лучше ты не рассказывал бы мне об этом…

В Магадане они застряли: главный инже- нер не все дела успел сделать, к тому же кто- то из управленческого начальства, с кем он должен бы встретиться, в свою очередь, из-за нелетной погоды застрял в Москве. Ведом- ственная гостиница была переполнена. То же самое было и в Центральной гостинице. Главный инженер махнул рукой.
У тебя в Магадане никого нет? – спро- сил он Ивана.
Нет.
Тогда пойдем ночевать к моему знако- мому. К Одному из Четырех. Я уже созвонил- ся. Поехали! По пути в магазин заглянем. Не- хорошо с пустыми руками заявляться.
Иван стал было отнекиваться, он по-преж- нему чувствовал себя неловко в обществе большого начальника:
Да я в машине переночую. У меня оле- ний кукуль. Да и как бы машину не раскуро- чили.
Машину мы по пути поставим в гараж управления. Поехали: познакомишься с ин- тересным человеком. Да и ему с тобой, как с родственником Бунина, будет интересно познакомиться. Зовут его Павел Егорович. А фамилии его не помню. Может, и сам он ее уже не помнит. Вместо фамилии у него клич- ка: Один из Четырех. Ему уже за восемьдесят. Но все еще крепок. В результате естествен- ного и неестественного гулаговского отбо- ра – один, может, из десяти тысяч выживших в ГУЛАГе, таких в специальных институтах нужно изучать.
Иван не удивился кличке. В Колымской республике со времен ГУЛАГа клички или кликухи были привычным делом. Но кличка так просто не давалась, хорошую нужно было заработать, заслужить, а подлую – пасть ниже уровня колымской вечной мерзлоты.
Один из Четырех? – спросил Иван.
Кажется, это уже было не в 1937-м, а в 1938-м. Из Владивостока пришел пароход с полутора тысячами политических и уго- ловников. Почему-то с запозданьем, уже поздней осенью, в октябре, ни один из лаге- рей их не принял из-за перенаселенности, да и не предупреждены они были. Еще неделю
пароход простоял на рейде Магадана, никто заключенных так и не принял. Не обратно же везти, там тоже их уже не примут, спи- сали с баланса. В конце концов разгрузили их на пустой берег в 80 километрах севернее Магадана, пароход к берегу уже не пробился через лед-припай. Прямо на лед и выгружа- ли. Большинство – в летней одежонке. Объя- вили: «Родина вас простила, обустраивайтесь до весны, как можете, живите, плодитесь. А весной тут будем строить поселок, вы буде- те, если доживете, первыми его строителями, можно сказать, почетными его гражданами». Ни продуктов, ни стройматериалов, ни то- плива не оставили, на пароходе ничего и не было, а там по сопкам настоящего дерева нет, лишь стланик, ни инструмента, на всех – несколько лопат, топор и кайло – все, что нашлось на пароходе… Из полутора тысяч до весны дотянули только четверо. Весной пришел очередной пароход с заключенными, первым делом стали обтягивать территорию будущего лагеря колючей проволокой. А этих четверых не берут в этот лагерь, не ставят на довольствие, потому как они в живых уже нигде не числятся, ни в заключенных, ни в вольнонаемных, груз того парохода еще осенью списали…
Дверь открыл сухой, совершенно лысый человек со смуглым, почти черным лицом. Только что приехавший с материка мог бы подумать, что этот человек всю жизнь про- жил где-то под южным солнцем и только недавно приехал в Магадан. Только колым- чанин мог определить, что этот человек всю свою жизнь прожил даже не в Магадане, а на суровых колымских просторах. Человек был неопределенного возраста, от силы ему мож- но было дать лет шестьдесят, потому Иван решил, что это не Один из Четырех, а может, его сын или такой же, как и они с главным инженером, гость. Но оказалось, что больше в небольшой двухкомнатной квартирке ни- кого не было.
Проходите, будьте, как дома. Только на балкон не выглядывайте. А то как бы в дру- гом месте ночевать не пришлось. Я вчера забылся, пошел постирушку вывешивать,

в дверь тут же не просто стук, а словно ее выламывают – назвался участковым. А ско- рее, не участковый, а из Конторы Глубокого Бурения, глаз уж больно стальной. Затеяли у нас во дворе к зданию детсада, в котором раньше было какое-то гулаговское учрежде- ние, пристрой сделать. Стали под фунда- мент траншеи рыть. Экскаватор неожидан- но вскрыл в вечной мерзлоте «клад»: тысячи обрубленных человеческих рук – ни голов, ни туловищ, ни ног. Вон видите, – подвел он к окну, – завесили траншею брезентом, и милиция стоит. Какая-то фантастическая история. Кого я ни спрашивал: даже зэки первого, довоенного, призыва не могли объ- яснить. Если расстреливали, то, как правило, в затылок и не разделывали, как баранов или свиней: головы отдельно, ноги на холодец. Бывало, раздевали догола, одежды не хвата- ло, но чтобы разделывать… – Он недоумен- но пожал плечами. – Отдельно, чтобы одни только человеческие руки? Какой смысл в этом? Пытался у старожилов дома осто- рожно расспрашивать о бывшей там в гула- говское время странной конторе. Говорят, вывески на ней никакой не было, в нее хо- дили люди в штатском, ночью иногда маши- ны-фургоны во внутренний двор заезжали с надписью «Продукты», всегда было тихо. Иногда думаю: неужели на еду зэкам раз- делывали? Поди, разберись, на каком мясе лагерная баланда варилась. Зэкам первой ка- тегории, которые на самых тяжелых работах, иногда ведь и мясную баланду варили, мясо там до неузнаваемости растирали. Иначе какой смысл в этой разделке? Ну да ладно, пошли за стол, мне сегодня как раз настоя- щей картошки удалось прикупить…
Не надумали перебираться в Москву? – после первой рюмки принесенного им ко- ньяку спросил Василий Петрович.
И в Москве родственники, и в Петер- бурге, зовут. Но мой дом уже здесь. Здесь и умирать буду.
Но, может, хоть повидаться съездить?
Сейчас ведь нет в этом проблемы.
Боюсь, сердце не выдержит. Нет, не до- роги – переживаний, все ведь снова пережить
придется…– Один из Четырех перевел разго- вор на другую тему, видимо, не очень приятен был ему затеянный разговор: – А Вы, моло- дой человек, значит, родственником Ивану Алексеевичу Бунину приходитесь?
Да какой я родственник, совсем даль- ний, – снова смутился Иван. Он по-преж- нему чувствовал себя неловко в обществе главного инженера и, главное, этого бывшего зэка. По виду вроде зэк как зэк, каких на Ко- лыме после освобождения осталось тысячи, но Иван чувствовал в этом человеке каку- ю-то необыкновенную духовную силу, кото- рая и сделала его Одним из Четырех, которая оказалась неподвластной никому и ничему, даже ГУЛАГу, даже самой смерти, она вынуж- дена была отступить перед этой духовной си- лой. Мало было физической и генетической силы, чтобы пережить все, что он пережил. Иван чувствовал, что этот человек знал или познал какую-то глубинную тайну о русском народе, о его врагах, о, может, надмирной роли ГУЛАГа в истории русского народа, о сущности человека вообще,
Уничтожали генофонд, совесть народа, бросали в лагеря, расстреливали родственни- ков великих русских людей даже уже в треть- ем поколении, внуков, правнуков. Вот Вы, Василий Петрович, родом из Уфимской гу- бернии, с родины великого русского писа- теля Сергея Тимофеевича Аксакова. Ушел, спасаясь от большевиков, офицером Красно- го Креста в Сибирь с Александром Василье- вичем Колчаком, а потом в Китай, уже без Александра Васильевича Колчака, правнук Сергея Тимофеевича, композитор Сергей Сергеевич Аксаков. В Шанхае он стал про- фессором консерватории, воспитал целую плеяду китайских композиторов. Но болела душа по России, выманили его большевики оттуда обещанием прощения всех грехов, ко- торых на самом деле не было. Не так давно я получил письмо от своего родственника из Омска, после лагеря, не имея права вернуться в Москву, он там обосновался. Он пишет, что встретил Сергея Сергеевича с семьей ссыль- ным учителем музыки в одном из глухих ом- ских сел.

Иван слушал, боясь шевельнуться.
Вы читали, молодой человек, «Детские годы Багрова-внука» и «Семейную хронику» Сергея Тимофеевича Аксакова? – неожидан- но спросил его Один из Четырех.
Читал… В классе шестом или седьмом. В школьной программе этой книги не было. Заведующая поселковой библиотекой, Ва- лентина Ивановна, из бывших заключенных, однажды положила передо мной эту книгу:
«Прочти, потом поделишься со мной своими впечатлениями». Я, зачитывавшийся тогда Джеком Лондоном, стал читать с большой неохотой: детские воспоминания, описание помещичьего быта изо дня в день, ничего необычного не происходит. Но неожидан- но для себя втянулся и не смог оторваться, пока не прочел до конца. И не мог понять, чем затянула меня эта книга: вроде бы ниче- го особенного, тем более необычайного в ней не происходит, ни каких-либо значительных событий, ни острого сюжета. Уже взрослым решил перечитать, и удивительно, испытал то же чувство какой-то особой притягатель- ной силы, снова не оторвался, пока не прочел до конца.
Хороший человек – заведующая вашей библиотекой. При случае еще раз поблагода- ри, что посоветовала прочесть эту книгу. Это чрезвычайно важно, вовремя предложить молодому человеку нужную книгу… Ну, так вот: внучка Сергея Тимофеевича Аксакова, Ольга Григорьевна, которой он посвятил
«Детские годы Багрова-внука», в Граждан- скую войну умерла от голода, – сказал Один из Четырех. – Мне в Гражданскую войну, в последнюю, самую трагическую ее пору, какое-то время пришлось служить в одном полку с ее крестником Георгием Андрееви- чем Мейером. Из немцев, потомок ливон- ского рыцаря, завербовавшегося на службу в Россию еще во времена Ивана Грозного. Дай бы Бог каждому русскому так любить Россию, как любил ее этот немец! Имея несо- мненный литературный талант, он поступил в Московский университет на историко-фи- лологический факультет, но, проучившись всего год, к огорчению родственников его
бросил: «Я не могу находиться в этом рассад- нике революции. Царь, выделяя на универ- ситеты огромные средства, наивно полагает, что в них образовывают народ. А в них на го- сударственные деньги готовят государствен- ных преступников». Да, трагедия последнего русского императора и в том, что его окружа- ли, в том числе в ближнем, семейном кругу, враги престола, враги России. На образова- ние народа им отпускались огромные сред- ства, а образование было захвачено врагами России, университеты оказались чуть ли не главными рассадниками революционной заразы. Посетив Оптину пустынь, к сожале- нию, я не знаю, у кого из оптинских старцев был он на исповеди, Георгий Мейер посту- пил в военное училище. Начало Второй Оте- чественной войны застало его офицером пехотного Св. Александра Невского полка, с которым, отличаясь особой храбростью, он прошел весь жестокий путь побед и пораже- ний.
Видя недоумение на лице Ивана, Один из Четырех пояснил:
Первая Великая Отечественная в Рос- сии, молодой человек, была в 1812 году, когда изгоняли Наполеона. Вторая Отече- ственная, или Великая война, как ее тогда называли, началась в 1914 году, потом боль- шевики ее назовут Первой мировой. Боль- шевики сумели перевести Отечественную войну в гражданскую, а потом постарались, чтобы народ забыл о ней. Октябрьский пе- реворот финансировался стоящими за боль- шевиками американскими еврейскими бан- ками и германским Генеральным штабом… Надеюсь, придет время, когда Вторую Оте- чественную войну снова назовут истинным именем. Ну так вот: Георгий Андреевич был ортодоксом во всем. Такую черту характера дало, может, слияние двух природных сти- хий, немецкой и русской, по моему мне- нию, в главном похожих, потому Россию и Германию все время пытаются стравить между собой. Он отказался присягнуть Вре- менному масонскому правительству, ко- торое было потом сметено большевиками, заявив: «Присягу, как перчатки, не меняю».

И одним из первых записался в скором вре- мени в начавшуюся формироваться Добро- вольческую армию, с которой до конца ис- пил всю тяжесть надежд и катастроф. Он не сдался на милость победителей в Сева- стополе, суливших остававшимся в России офицерам амнистию. Мы из Севастополя уходили с ним одним кораблем практиче- ски последними. Он ни на каплю не верил большевикам. И почти силой затащил меня на отходящий пароход: «Ты что, веришь им, ветхозаветным?! Тебя расстреляют прямо на этом причале». Тем самым спас меня. Теперь мы знаем, чем закончилась эта обещанная гарантия: расстрелом тысяч русских офице- ров, из экономии патронов, а еще больше из великого революционного куража, из не- нависти ко всему русскому, православному, многих просто топили, привязав к ногам камни и сбрасывая с прибрежных скал.
Иван, буквально замерев, слушал со странным чувством страха и любопытства. Много чего слышал и знал Иван из рассказов бывших зэков, но никто и никогда в откры- тую ему подобного не говорил:
Георгий Мейер прошел весь тяжкий путь русского воинского изгнанника: исход в Константинополь, военный лагерь гене- рала Кутепова на турецком полуострове Гал- липоли, название которого русские солдаты не случайно трактовали, как «голое поле». Каменистая пустыня, с трех сторон окружен- ная морем, нестерпимая жара днем, а ночью такой же нестерпимый холод, предательство союзников. Потом я перебрался в Югосла- вию, а он после долгих мытарств обосновался во Франции, читая лекции по русской лите- ратуре: Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Досто- евский… Но главным делом его жизни стала книга «Свет в ночи (Опыт медленного чте- ния)» о Федоре Михайловиче Достоевском, которую он писал много лет. Не знаю, закон- чил ли он ее и какова его дальнейшая судьба. Знаю только, что когда началась Вторая ми- ровая война, он, будучи офицером и челове- ком, глубоко ненавидящим большевиков, не записался ни к Власову в РОА, ни в другие так называемые национальные русские ча-
сти, воевавшие на стороне Гитлера, как по- ступили многие русские офицеры в слепой злобе против большевиков, обманывая себя, что, воюя в войсках Гитлера, они сражаются за будущее России без большевиков. Разу- меется, не вступил он и в вермахт, куда его, как немца и как офицера, отличившегося в Первую мировую войну, приглашали. Как истинный немец, он остался верным стране, которой дали присягу служить его предки. Впрочем, он давно уже был русским, право- славным…
Один из Четырех остановился.
Молодой человек, наверное, Вас сму- щают или даже возмущают мои речи. Про- стите меня, старика! Терпите уж, ни больше- вики, ни ОГПУ, ни ГУЛАГ не смогли меня перевоспитать. Я остался прежних убежде- ний. Я за них прошел тернистый путь испы- таний. И теперь не откажусь, хотя вроде бы власть несколько трансформировалась и кля- нется, что строит социализм с человеческим лицом. Вам, молодой человек, наверное, страшно все это слушать, вы ведь воспитаны пионерией, комсомолом. Может быть, даже считаете меня действительно врагом народа. Вас специально так воспитывали, без кор- ней, для Вас история России началась с так называемой Великой Октябрьской социали- стической революции, чтобы Вы никогда не узнали правды о том, что сделали с Россией в начале XX века и кто это сделал. Но это Вам, как русскому, надо знать. Нужно немало времени, чтобы Вы смогли понять, где кор- ни этого зла. Не случайно вырубались самые лучшие, на всякий случай уничтожали даже их родственников. Но эти отрубленные кор- ни все равно рано или поздно дадут всходы, взрастут, как трава из-под асфальта. Или как грибы. Грибы-шампиньоны с виду нежные, хрупкие, в руке их ничто не стоит раздавить, в жажде увидеть солнце, давят снизу на ас- фальт с силой в несколько тонн и в конце концов взламывают его… Небось, Василий Петрович кое-что рассказал обо мне?
Да нет, не успел, – откликнулся Васи- лий Петрович. – Да и сам я не очень много знаю. Стеснялся спрашивать.

Я родом с Южного Урала, а точнее, из Симского горного завода. Красивейшие ме- ста. К стыду, не знаю, откуда были куплены на завод мои предки, крепостные крестья- не, только дед говорил, что мы в заводских выселках, названных по башкирской речке Малояз, были соседями Курчатовых, с кото- рыми у одного помещика были куплены на завод, и даже состояли с ними в родстве. Да, молодой человек, тех самых Курчатовых, из которых вышел отец советской атомной бом- бы. В юности я с Игорем Курчатовым был хорошо знаком, друзьями не были, потому как он был лет на пять моложе меня, а в дет- стве это практически другое поколение, но дома у них бывал, когда мы так же соседями жили уже в самом Симском заводе, куда, уже в третьем поколении, выбившись в завод- скую интеллигенцию, переехали наши отцы и где мы оба родились. Это потом, после ин- ститута меня оставили в Петербурге, где, как и в Москве, живут ныне мои дети и внуки. Кое-кто из них в свое время публично вы- нужден был отказаться от меня ради будуще- го своих детей. Я за это не осуждаю их, ради детей люди, бывало, не на такое шли. Когда в 1917 году большевики на немецкие деньги развалили армию, я, возвращаясь с фронта, вынужден был снять свои ордена и погоны штабс-капитана. Я решил переждать смут- ное время на родине. В Уфе из-за плохо хо- дивших поездов я остановился как раз у Кур- чатовых, к тому времени имевших дом уже и в губернском городе, как помню, на углу улиц Аксаковской и Пушкинской. Слышал, что большевики, переименовавшие почти все улицы по всей России во славу своих пре- ступных вождей, так называемых интерна- ционалистов, эти улицы не решились пере- именовывать. Не помню, где в это время был Игорь, только дома его не было. Помню, хо- дил к дому, где провел детство Сергей Тимо- феевич Аксаков. Большой деревянный дом над рекой Белой. Тишина, недавно посажен- ные липы. Никак не верилось, что в воздухе уже разлит трупный запах страшной брато- убийственной Гражданской войны. А через день вспыхнул чехословацкий мятеж. Я, хоть
и ненавидел большевиков, в добровольцы не подался и постарался избежать мобили- зации, потому как видел, что чехов меньше всего интересует судьба России, не записался и в русскую, так называемую Народную ар- мию, потому как во главе ее стояли вчераш- ние революционеры, исключая полковника Каппеля, потом генерал-лейтенанта Белой армии. Вы, конечно, не слышали о крестном Ледовом походе его армии через Сибирь?
Нет.
Белая армия после расстрела в Иркут- ске Александра Васильевича Колчака безна- дежно отступала, вдоль Транссибирской же- лезнодорожной магистрали, которую заняли чехи. Уже командующий армией Владимир Оскарович Каппель с обмороженными но- гами отказался, чтобы его забрали в один из последних поездов чехословацкого корпуса, он не хотел оставить вверенную ему армию. Он считал это предательством и преступле- нием. Во время дальнейшего отступления по глухой сибирской тайге он умрет, сол- даты в сорокаградусный мороз будут нести его мертвого сотни километров, в том чис- ле через озеро Байкал. И похоронят снача- ла в Чите, а при дальнейшем отступлении перезахоронят тайно в Китае, не только не оставив следов могилы, но и закатав ее свер- ху в дорожный асфальт, зная, что большеви- ки в будущем постараются надругаться над его прахом. Этот страшный поход назовут потом Великим Ледовым походом Сибир- ской армии. Запомните, молодой человек это славное русское имя: генерал-лейтенант Владимир Оскарович Каппель, хотя по про- исхождению он тоже был этническим нем- цем. Это опять к разговору об истинных рус- ских. Я думаю, что придет время, когда его имя назовут, одним из первых, среди русских героев, как и вернут его прах в Россию. Один мой бывший солагерник хранит схему места его захоронения… Так как железная дорога в сторону Урала была захвачена чехами, я со встретившимся в Уфе однополчанином уехал в город Стерлитамак к его родственникам. И там добровольно пошел в армию атамана Дутова. Так начался очередной круг моих

скитаний. Из Севастополя с Георгием Мей- ером я уходил в изгнание уже во второй раз. Первый мой исход был с Южной или Орен- бургской армией атамана Дутова в Китай. Мы уходили с Табынской иконой Божией Матери, которая у нас была вместо спаси- тельного знамени. Это был не менее страш- ный поход. Может, только благодаря ей мы и вышли в Китай… Вы не слышали о такой, молодой человек?
Нет.
Даст Бог, в другой раз расскажу. Буде- те в Магадане, обязательно заходите. Даже, если будете без Василия Петровича.
На следующий день к вечеру они выехали в обратный путь.
У Ивана не выходил из головы рассказ о генерале Каппеле.
Почему-то мне кажется, что Один из Четырех, Павел Егорович, – поправился он, – тот самый солагерник, который хранит схему места захоронения генерала Каппеля. Может, потому и выжил, что Бог берег его, чтобы он сохранил ее? Но ему, как Вы гово- рили, уже за восемьдесят… Неужели он ко- го-то не посвятил в эту тайну?
Главный инженер прииска промолчал, сделал вид, что дремлет. Он не мог сказать Ивану, что копия этой схемы, замаскирован- ная под план разведочной шурфовки, на вся- кий случай до лучших времен лежит у него в сейфе.

Глава 15. Стойбище

Полет из Магадана в Москву занимал поч- ти 12 часов. Поспать бы…
Обычно ему хорошо спалось в самолетах, потому как часто это было единственное вре- мя для отдыха. Но сегодня не спалось. Ему вспомнился один незабываемый день в ко- лымской тундре.

Семья старого чукчи прикочевала на за- ранее выбранное для этого место. Место было прекрасное: широкая, сверкающая на солнце, отшлифованными низовой пургой, долина радовала глаза и уходила далеко-да- леко… Скоро, весной по ней зашумит сейчас прятавшаяся под снегом и льдом река…
Дел было много. В первую очередь нуж- но было умилостивить, одарить духов, чтобы они не отобрали оленное счастье, отделить важенок и забить оленей для праздника и на ближайшие дни.
Предпраздничное оживление царило на стойбище еще с вечера. А вечер был тихий и ясный, казалось, природа чувствовала, что завтра у оленных людей праздник.
Даже еще не светились самые высокие вершины гор, когда старик повел белую, специально выращенную для этого случая собаку на восток от стойбища на открытое со всех сторон место. Он еще вчера, как только встали стойбищем, долго выбирал это место, а потом отнес туда толстое полено и длинную ольховую палку.
Все люди стойбища, кроме младенцев, молча и торжественно шли за ним.
Старик оглядел всех, поставил собачку мордой на восток и сел на нее, придавив ее всем своим немощным телом. Сын старика подсунул ей под горло принесенное вчера по- лено и отошел назад к стоящим полукругом родственникам.
Все хранили торжественное молчание. Старик ждал солнца, которое, он чувство- вал, вот-вот должно взойти из-за гор. Толь- ко одно время собачка коротко взвизгнула от непривычной позы, но старик надавил ей рукой на затылок, прижал морду к полену, и она затихла.
Вальгирин… отец всего живого!.. Валь- гирин… – взволнованно, запинаясь, загово- рил старик. – Когда я уйду… сохрани моих оленей и моих людей… которых эти олени кормят… Пусть эта моя любимая собака сто- рожит их от духов… когда солнце уйдет с вос- тока и пойдет своей дорогой…
Солнце как будто услышало просьбу ста- рого чукчи. Оно тут же, ослепительное, под- нялось из-за гор. И в тот же миг старик дро- жащей рукой сунул нож под горло собаки. И уже через секунду поднял руку с собачьей головой вверх навстречу светилу.
Старик встал с колен на непослушные от старости и волнения ноги и дрожащими руками насадил голову собаки на ольховую палку. Руки плохо слушались его, тогда он коротко взглянул на сына, и тот понятливо перехватил у него палку, поглубже затолкал ее в собачью голову и воткнул палку в снег, чтобы глаза собаки смотрели на солнце.
Я уйду через три дня, – с радостной улыбкой неожиданно сказал старик.
У сына от этих слов сжалось сердце. Он растерянно и тревожно посмотрел на отца, но уже в следующую секунду взял себя в руки и радостно улыбнулся отцу. Он знал, что так для отца будет лучше, он сразу ос- вободится от страданий, но все равно ему было грустно, решение отца было так нео- жиданно. И сыну было стыдно своей слабо- сти, потому что решению отца нужно было радоваться, ведь отец уйдет не куда-нибудь,

а в Верхний мир, к своей родне, где все не так, как на этой Земле. Та земля – это как отражение твоего лица в спокойной озер- ной воде: правый глаз становится левым, а левый – правым. Когда здесь ночь, то там, где живут твои предки, – день. Когда здесь зима – там лето. Там все наоборот. Тут ве- селятся, когда человек уходит наверх, а там плачут. Только вот нельзя понять, почему плачут, если он идет к ним? Вроде ведь ра- доваться должны?..
Но и там, в Верхнем мире, люди живут не вечно. Рано или поздно они возвращаются назад, на Землю. Почему так? Может, там ста- новятся лучше и возвращаются назад? И отец скоро должен вернуться, – мысленно утешил себя сын. – Только вот как узнаешь, в чьем ребенке он вернется? Мой дядя, когда про- шлый раз спал у нас, утром сказал, что отец скоро уйдет от нас, но потом скоро вернется. Некоторые долго не возвращаются, а он ско- ро вернется на эту Землю – потому что во сне он бормотал совсем как ребенок…
Ты будешь меня провожать, – сказал отец. – Потому что я тебя люблю больше других, и ты останешься в стойбище стар- шим.
Сын вздрогнул. Он не подал виду, что ему стало страшно – он должен сам проводить отца. Это почетно, но лучше, если бы это сделал кто-нибудь другой! Он ведь никогда никого не провожал в Верхний мир. Почему отец решил так, ведь есть специальные люди, которые провожают человека, решившего своей волей уйти в Верхний мир, чтобы не быть обузой родным? Они знают и как ве- ревку сплести из оленьих жил, и знают, как нужно сделать петлю, чтобы узел пришелся точно на затылок, чтобы тело быстро пере- стало жить. А может, отец сам проводит себя ножом, а он будет только рядом? Некоторые так делают. Сами себе заранее делают нож с тонким лезвием, которого как раз достаточ- но, чтобы достать до сердца.
Ты меня будешь провожать копьем! – уточнил отец. – Как это делали раньше наши предки.
Да… копьем… – только и выдохнул сын.
А что: колол же он оленей, и они никогда под его копьем не мучились. Нельзя показы- вать отцу, что ты боишься, иначе он расстро- ится. Значит – ты не чтишь отца… И перечить тут нельзя. Это только молодым и здоровым уходить так – большой грех: «Как вам не стыдно, – говорят им, – уходить от тех, кому без вас здесь будет трудно?!»
Тебе помогут моя сестра и тесть, – до- бавил отец. – Передай, пусть приедут все из нашей родни, чтобы увидеть, как я буду уходить. И пускай со мной не отправят ни одного оленя. Я без них обойдусь, у меня ноги еще крепкие, я на своих ногах дойду до Верхнего мира, олени вам тут больше при- годятся. Всю жизнь мои ноги были сильнее и быстрее оленьих. Я с одним копьем дого- нял снежного барана, с одним копьем боя- лись меня враги. Вот копье положи со мной. И лук положи. Мне его еще отец дал… Пусть сейчас же едут за родными. Времени у меня осталось мало…

Людей собралось много. Приехали не только родные, приехали все, кто его уважал и кого он уважал. Среди приглашенных был и Туманов, как оказалось, единственный из русских, русских старались не приглашать на такой праздник, более того, старались проводить его от них втайне. Туманов был польщен приглашением, но не догадывался о сути праздника, на который его пригласи- ли. Он познакомился со стариком шесть лет назад: КамАЗ, с которым он добирался до прииска, на одном из колымских перевалов по крышу занесло неожиданной пургой, на пятые сутки закончились продукты, солярка, за утихнувшей было пургой налетела вторая, еще более свирепая, которая металась еще трое суток и замела кабину с верхом. Потом она утихла, но спрессованный пургой снег не давал открыть дверцы, единственное, что удалось, разбить боковое стекло и проткнуть в снегу дыру, чтобы не задохнуться. На боль- шее уже не было сил, впереди была верная смерть, на скорую помощь не приходилось рассчитывать, и вдруг по крыше кабины кто- то стал стучать и откапывать дверцу кабины.

Это оказался старик-чукча на лыжах с со- бакой, он, оказывается, еще перед первой пургой, возвращаясь с охоты на стойбище, видел поднимающийся к перевалу грузовик и после окончания пурги решил проверить, успел ли он прорваться через перевал. От- копав их с водителем, старик молча надел лыжи, они первоначально испугались, что он сейчас уйдет, спустился до первых карли- ковых лиственниц и скоро вернулся с охап- кой хвороста. Быстро соорудил костерок, вытащил из мешка медный чайник, набил его снегом, минут через десять чайник ве- село зашумел, старик кинул в него большую щепоть чая с какой-то травой, заставил вы- пить этого напитка по нескольку кружек. И, выждав с полчаса, достал из мешка еще теплый кусок оленьего мяса: «Много сра- зу есть нельзя, плохо будет… Однако у меня на стойбище рация есть. В пять часов связь. Пойду говорить. Потом приду с оленями, с дровами, с палаткой…»
Они жили тогда на перевале еще трое суток, пока бульдозеры смогли пробиться к ним. Все это время старик или приходил сам, или присылал сына. В ответ Туманов все последующие годы со знакомым вертолет- чиком, если тот летел в ту сторону, посылал старику спирт, патроны к карабину, чай, та- бак, сгущенку… Но ни разу за все эти годы не довелось снова встретиться, и вот это неожи- данное приглашение по рации, как ему объ- яснили, на большой праздник. За Тумановым старик даже прислал к Колымской трассе племянника с заседланным оленем.
Что за праздник? – спросил Туманов племянника.
Большой праздник, – уклончиво отве- тил тот.

Старик, довольный, сидел среди гостей. С той встречи на перевале он заметно поста- рел. Он обрадовался Туманову и долго тряс ему руку. А люди все подъезжали. Туманов все еще не мог понять, что за праздник.
Глаза старика радостно блестели. На ще- ках даже появился румянец. Еще вчера ста- рик не мог проглотить и маленького кусочка
оленины. Даже воду пил с трудом, запроки- дывая голову и ожидая, когда вода просочит- ся через его сузившееся горло. Теперь старик и ел, и пил, как в былые времена. Он шутил и смеялся.
Ты хорошо помогай провожать меня, дорогой тесть, – смеялся он.
Помогу, помогу, – улыбаясь, заверял тот.
И все были веселы. Пришло время разда- вать подарки. Старик сам распределил, кому что дать. Туманову старик подарил коврик, искусно выполненный из разноцветных ку- сочков оленьей шкуры.
Я хотел подарить тебе чижи, – сказал старик, – чтобы в дороге тепло было твоим ногам, но они быстро износятся. Да у тебя и ноги большие, в отличие от наших. По- том ты теперь опытный, знаешь, что надо делать в пургу в тундре. Потому я дарю тебе коврик-камалан, поезжай туда, откуда по чужой злой воле тебя привезли сюда, я не гоню тебя, но каждый должен жить на сво- ей земле, а здесь должны жить чукчи, это их родина. Им здесь хорошо, а вам трудно, строй там большой каменный или деревян- ный дом, пусть твоя жена повесит на стену мой камалан, и ты будешь меня вспоминать, а я там, в Верхнем мире, буду об этом всегда знать. А когда-нибудь мы с тобой в Верхнем мире встретимся, там, наверху, в отличие от Нижнего мира, один общий дом и у чукчей, и у русских. И у всех на Земле… А потом снова встретимся на Земле, только, может, не узнаем друг друга.
Теперь, сын, – сказал старик, и все при- тихли, – я пойду… Пора!.. Долгие проводы ни к чему, и там меня, я чувствую, уже ждут. Те- перь, сын, здесь тебя все должны слушаться. Теперь ты здесь должен будешь заботиться обо всех. Береги оленей – от них наша жизнь. Сумеешь здоровыми сохранить оленей, буде- те счастливо кочевать по этой Земле… Одна- ко скоро встретимся, только узнаем ли друг друга?.. Все сделай, как я тебе говорил… Те- перь бери копье, и я пойду… Пора!
Сын встал на дрожащие ноги и побрел за копьем, которое стояло у входа в ярангу. Он

замешкался возле копья, и все ободряюще смотрели не него.
Что ты там застрял?! – раздался недо- вольный голос отца. – Я не могу ждать…
Сын медленно подошел к отцу. Он замер, не в силах поднять копье.
Сидевшие рядом с отцом раздвинулись, освобождая ровно столько места, сколько надо, чтобы лечь человеку.
Иди ближе! – приказал отец.
Сын сделал еще несколько шагов. Глаза отца словно сами вели его к себе. Он подо- шел, и отец взял левой рукой копье за на- конечник. Он приставил его к своей груди и что-то коротко сказал. Сын даже не понял смысла сказанного. Руки его сами собой на- пряглись и привычным движением толкнули копье вперед и тут же выдернули его из не- мощной старческой груди.
Старик сначала вздрогнул всем телом. И тут же безжизненно расслабился. Береж- ные руки его сестры и тестя подхватили тело, из которого стремительно уходила жизнь, и положили его на специально подготовлен- ную подстилку. Сын завороженно смотрел, как застывали отцовские глаза, как вскипела на губах кровавая пена и опала.
Сестра ушедшего бережно соединила ноги, и тесть корявыми пальцами закрыл веки.
Ты проводил очень хорошо! – похва- лил он сына ушедшего. – Ты хороший сын!.. Я решил: придет время, ты и меня будешь провожать.
Кругом одобрительно зашумели. Послы- шался смех в толпе, которая успела собраться у входа в ярангу.
Хорошо пошел!.. Хороший был чело- век!.. Хорошо проводил!.. Эй, молодой хозя- ин, иди, повеселимся! – послышалось сна- ружи.
Иди, сынок, веселись! – сказал тесть добро и просветленно. – Тут тебе больше де- лать нечего. Тут уж теперь наше, стариков- ское дело.
И сын пошел веселиться. Такой обычай. Нельзя показывать, что ты грустишь. Надо радоваться за ушедшего из этого мира. Пла- кать могут только выжившие из ума старухи
да грудные дети, которые еще ничего не по- нимают. Надо радоваться, что отец так хоро- шо ушел в Верхний мир. Сын знал, что в том, Верхнем мире, все наоборот. Человек там де- лается иным – лучше, иначе зачем уходить?
Молодежь снаружи уже веселилась вовсю, кричала, гоняя самодельный мяч – кожаный мешок, набитый оленьим волосом. Отчаянно визжали девушки. Они сумели отобрать мяч у парней и долго не отдавали его.
А тем временем приезжали все новые и новые гости. Туманов от всего увиденного все еще не мог прийти в себя.
Вот я пришел! – говорил новый приез- жий. – Говорят, хорошо ушел старик! – И он клал рядом с покойным плитку чая или пач- ку табака. Подарков становилось все больше и больше. Их положат вместе со стариком в погребальный костер.
В яранге было шумно и весело. Старики степенно пили чай, сидя около покойни- ка. Молодежь снаружи по-прежнему шумно играла…
И вот пришла пора расставаться. Старика на нартах повезли на самую высокую сопку в округе, где провожали всех. Мужчины ра- зожгли сначала небольшой костер. Свежий ветер весело разбрасывал его пламя. Тогда мужчины от него подпалили большой костер, на который положили тело старика с копьем, с луком, с подарками. Костер разгорелся медленно. Тогда тесть уходящего подошел к костру и сказал старику:
Ну, чего ты ждешь?! Почему не идешь? Мы все сделали, как ты велел. Иди… Или раз- думал? Так уже поздно. Скорее иди, скорее вернешься… Или мы сделали что-нибудь не так?..
И тут откуда-то из середины взметнулось пламя. Оно разом охватило сучья стланика и высветило неподвижное тело уходящего.
Старики стояли рядом с костром, смотре- ли в него, молодежь с шумом и криком пры- гала через маленький костер.
Все видели, что старик уже шел доро- гой к предкам. Он бежал по дороге, ведущей вверх, как юноша, легко и радостно. Вот он уже добежал до того места, где живут соба-

ки Верхнего мира. Сейчас вожак тех собак будет спрашивать, что им известно об этом оленном человеке. Если он на Нижней Земле убивал собак и людей для своего развлечения или по злобе, вожак прорычит:
Загрызите его!
И этот человек никогда не дойдет до сво- их родственников в Верхнем мире. И никог- да не вернется обратно на Землю. И никогда он нигде не возродится. Он вернется в костер и сгорит вместе с телом.
Вот он и пришел к границе Верхнего мира. Теперь он сам должен позаботиться о том, чтобы поскорее вернуться обратно – родиться младенцем в чьем-нибудь стой- бище…

Через неделю вертолетчик, с которым Ту- манов посылал старику подарки, сказал ему, что завтра летит в то стойбище с прокурором и милиционером арестовывать парня, кото- рый убил своего отца.

Глава 16. Брат

Иван любил тундру. Он любил ее – за простор для глаз, за простор для мыслей. Он поражался, как в короткое время, казалось, безжизненная, закованная в вечную мерзло- ту, тундра покрывалась сплошным ковром ярких цветов, как потом она покрывалась таким же ковром ягод. Жизнь упорно цепля- лась, нет – не цеплялась, упорно покоряла самое безжизненное и холодное место на планете.
Иван любил тундру в любое время года. Но все-таки больше всего он любил ее осе- нью, когда исчезали или почти исчезали комары и мошка. Когда она полыхала золо- тыми и багряными красками и ее мягкие те- плые увалы, казалось, качались под ногами, как волны.
Но теперь, после поездки на Новгородчи- ну, он все чаще представлял на каком-нибудь тундровом пригорке бревенчатый дом, баню, березовую рощицу и красную церквушку, тя- нущуюся в небо и в то же время не хотящую оторваться от Земли. Хотя понимал, что все это невозможно, начиная с того, что сред- нерусская раскидистая береза здесь не будет расти, не выдержит этого сурового климата, здесь она, приспосабливаясь к суровому кли- мату, превратилась в березовый стланик, на зиму плотно жмущийся к земле.
И все больше Иван задумывался над судь- бой отца. И невольно – над судьбами десят- ков, сотен тысяч, а может, миллионов, погиб- ших здесь на Колыме, в других местах. Ради чего? Ради какого и чьего светлого будущего? Но неужели оно возможно лишь за счет стра- даний миллионов людей? Чему, кому мешал его отец, безвестный крестьянин, названный
«врагом народа» и спрятанный за колючую проволоку не просто на медленное умирание, а на изуверское истязание и глумление? Но ко-
му-то он, видимо, не подозревая того, мешал, кому-то или какому-то народу действитель- но был врагом со своим неумным трудовым крестьянским характером, раз его и миллио- ны ему подобных решили уничтожить, в том числе положить в вечно мерзлую землю?.. Но отец выжил, и не только выжил, но еще пошел защищать Родину, именем которой его спря- тали за колючую проволоку и в благодарность за это его снова определили во «враги народа». И снова он выжил, чтобы оставить после себя сына. Иван однажды спросил мать, как отцу и ей все-таки удалось выжить.
Не знаю. По всему, не должны были вы- жить…
Иван, кажется, в классе пятом удивился, увидев в библиотеке в старой дореволюцион- ной книге: слово «Бог» там даже посередине предложения писалось с большой буквы. Би- блиотекаря Валентину Ивановну он поче- му-то не решился спросить об этом, он чуть ли не с пеленок научился быть осторожным. Дома спросил мать.
Кому-нибудь другому не задай этого вопроса. Большевики думали, что, отменив написание с большой буквы, они отменили самого Бога.
А Бог есть? – спросил Иван и испугался своего вопроса.
Он ожидал, что мать его одернет за такой вопрос, а она неожиданно ответила:
Не знаю, сынок. Не знаю, хотя выжива- ли в большинстве те, кто веровал в Бога. Хотя над ними и издевались не меньше, а может, и больше, чем над другими… Не знаю.
А ты веришь в Бога? – наконец решил- ся спросить Иван.
Но она не одернула его и за этот вопрос.
Не знаю, сынок, – вздохнула она. – Было время, до ареста, казалось, веровала,

в церковь каждое воскресенье ходила. С ра- достью, не силой родители гнали. А потом, когда арестовали ни за что ни про что, – сей- час страшно подумать, – даже зло на Него имела, что не защитил ни меня, ни страну. Гадала: может, Его просто придумали, чтобы легче было умирать? Прощать зло? Если Он есть, почему попустительствует злу? Или Он бессилен бороться с этим злом? Или Сатана Его победил? Может, действительно боль- шевики Его отменили? – горько усмехнулась она. – И поняла, что раньше не веровала, а только обманывала себя и Его. Так, навер- ное, многие: только делали вид, обманывая себя и Его. Потому, может, и провалилась в бездну Россия. Нельзя веровать наполови- ну, может, это еще хуже безверия… А потом снова веровала…
Иван почему-то не решился спросить, верует ли она сейчас, и неожиданно для себя спросил, подняв палец вверх:
А может, и там была революция, раз он бессилен бороться со злом? Раз попуститель- ствует злу? Может, там была революция, и его свергли, как на Земле царя?
Мать удивленно посмотрела на него и ни- чего не ответила.
А отец верил в Бога?
Мы никогда между собой не говорили об этом. Нехорошо это: спрашивать друг дру- га, веруешь ли? Это твое личное дело и Бога. Церкви в поселке, да и на всей Колыме, не было, икон мы не держали, опасно это было, да и где их возьмешь? Правда, некоторые из журналов их вырезали, где их печатали вроде картинок… Иконку на груди он носил, очень дорожил ей, говорил, что это подарок, может, самого дорогого ему человека. Что это за че- ловек, я не спрашивала…
Раньше Иван не задумывался над десят- ками, сотнями километров колючей про- волоки, еще в его детстве вдоль и поперек опутывающей Колыму, потому что другой жизни, без колючей проволоки, он в детстве не видел, не знал. Она была неотъемлемой частью колымского пейзажа. На нее можно было наткнуться в самых неожиданных ме- стах, казалось, что она появилась на Колыме
раньше человека и нетерпеливо-терпеливо ждала его.
Страшные лагеря для заключенных были для Ивана с раннего детства само собой разумеющимся, как небо, как воздух, как снег, как сама жизнь; все здесь, на Колыме, так или иначе кормилось от лагерей, каза- лось, закрой лагеря, и жизнь отсюда уйдет, так потом и случится. Он, впрочем, уже тог- да, в детстве, понимал, что эти лагеря про- тивоестественны, но объяснял для себя их существование тем, что это каким-то обра- зом нужно стране, пусть это будет здесь, на ее заледенелой окраине, зато вся остальная страна будет не знать, а может, и догадывать- ся о них. Так он обманывал себя, чтобы лег- че было жить. Теперь, уже взрослым, после поездки в Великий Новгород, когда он уви- дел за созданным бесстыдными писателями и кинорежиссерами красивым социалисти- ческим миражом обездоленную полумерт- вую Русь, в нем что-то повернулось и даже перевернулось. Оказалось, что в коренной России по-своему даже страшнее, чем на его Колыме.
И, дождавшись субботы, он снова ухо- дил в тундру. Тундра успокаивала и в то же время тревожила. Он наблюдал за жизнью чукчей и эвенов, со многими дружил. Но все время между собой и ними чувствовал каку- ю-то грань, точнее, он чувствовал вину перед ними, хотя вроде бы ни в чем перед ними не был виноват: не хитрил, не обманывал. Он читал в газетах о счастливой жизни кочевых народов, которую им дала советская власть, и отчасти это была правда. Никому из дру- гих народов страны она, кажется, не дала столько, в том числе всеобщее образование, не предоставила столько льгот, не построила столько школ-интернатов, культбаз, он слы- шал, что у них уже появляется балет. Но это ли им нужно? И образование ли это? Может быть, наоборот, развращение души? Иначе почему же они все больше спиваются и по- степенно вымирают от туберкулеза?
Иван еще и потому чувствовал перед ними свою вину, что постоянно вольно или невольно ставил себя на их место и смотрел

на себя, на рудник, на все – их глазами. Ка- кое они должны иметь представление о нас, русских? Ведь все, что делается в стране, де- лается от имени русских. Приходят парохо- ды, люди с этих пароходов под присмотром солдат и собак ставят ограды из колючей про- волоки. Потом этих людей, ставящих ограду, загоняют внутрь этой ограды и нацеливают на них пулеметы со специально построенных вышек, приходят другие пароходы, привозят под охраной уже тысячи людей, их тоже за- гоняют за колючую проволоку, изнуряют бес- смысленной работой, бьют, стреляют. Прихо- дят третьи пароходы: привозят убийц, воров, тунеядцев – одних тоже загоняют за колючую проволоку, других с кучей заразных, в том числе венерических, болезней просто отпу- скают на поселение, и они отправляются по чукотской земле, как они говорят, улучшать породу. И так десятки лет. Какой же это ве- ликий народ? Что это за люди, которые сот- нями, тысячами мучают, убивают друг друга? И все это почему-то на их холодной земле?
Иван испытывал стыд перед северны- ми кочевниками за все, содеянное с ними от имени русского народа. Он любил чукчей за их мудрую неторопливость. Это была не лень, про которую напридумывано столько анекдотов, просто они сверяют ритм жизни, ритм сердца с ритмом медленной и хрупкой суровой природы. Для них не существует такое понятие, как производительность тру- да, когда все поставлено с ног на голову: не вещи для человека и ровно столько, сколько для него надо, а человек для вещей, когда он становится рабом этой производительности труда.

По утрам водители в вахтовке рассказыва- ли о снах, которые ночью видели, некоторые гадали, что бы они значили, а Иван не видел снов, только разве кошмары во время, к со- жалению, не редких простуд или какие-то бессвязные бессюжетные отрывки, которые утром он уже не помнил. А тут вдруг при- снилась порушенная новгородская дерев- ня Большой Перевоз, к которой почему-то прикипела его душа, во всех подробностях
и деталях, как в многосерийном фильме. Он во сне несколько раз спрашивал себя, ущи- пывал за руку: не сон ли? И убеждался, что не сон, и смотрел дальше сон про Большой Перевоз: пил воду из родника, поднимался по пригорку к церквушке, вдруг со сторо- ны дороги с ревом и треском наперерез ему помчались в черных куртках и шлемах мото- циклисты. И только тут он проснулся в лип- ком поту и опять щипал себя до боли за руку, растирал лоб: не сон ли? Наконец убедился, что нет – не сон…
Как раз подходило время очередного го- дового отпуска. Ни на какие юга не тянуло, в душе был Большой Перевоз, но в то же вре- мя не давала покоя мысль: а может, все-таки отец родился, согласно справке, на Тамбов- щине? Нет, он не отказывался от Большого Перевоза, но все-таки надо проверить, чтобы не разрывалась душа.
И, взяв очередной отпуск, он полетел-по- ехал в Тамбовскую область, где по докумен- там родился отец. Взял с собой ту самую справку об освобождении отца. И две фото- графии, оставшиеся от отца: на одной краси- вая молодая женщина в простеньком белом платье в горошек, по рассказам матери – его первая жена или невеста, на другой – кака- я-то молодая чета, в свадебном наряде. Мать в свое время, показывая Ивану эту фотогра- фию, гадала: видимо, родственники какие, если родители, то в старину так не одевались. Может, сестра с мужем? Сказала, что она осторожно спросила отца об этом, он отмол- чался. Еще спрашивать она не решилась…
Изучая перед поездкой карту Тамбовской области, Иван обнаружил, как и в Новгород- ской области, чуть ли не с десяток деревень, сел и хуторов с названием Надеждино. Мно- го таких было и в соседних областях. Так, ви- димо, и по всей России.
Деревня Надеждино, в которой, согласно справке, родился отец, еще жила, хотя видно было, что уже тоже из последних сил. Кол- хоз – редкий случай – назывался по-челове- чески: «Родина». Распрощавшись с водите- лем попутки, Иван долго стоял у околицы, не решаясь войти в деревню. Да и пуста была

улица. Наконец, на ней появилась старушка. Поздоровавшись с ней, Иван спросил:
Мать, Надеждины здесь живут?
Старушка как бы испуганно посмотрела на него.
Живут… – наконец сказала она. – Я и сама Надеждина буду, по мужу… А кого тебе из Надеждиных-то надо?
Да я и не знаю, кого, – смутился Иван. – Отец у меня… вроде родом из этой деревни.
Старушка внимательно посмотрела на него.
Надеждин Иван Васильевич… 1900 года рождения, – торопливо пояснил Иван.
Надеждин Иван Васильевич… Так чей это?.. – старушка спросила сама себя.
Он ушел на фронт… И… как сказать… больше в деревню не вернулся, скорее всего, пропал без вести.
Иван Васильевич… Иван Васильевич… Так это получается Надеждина Василия сын… Так вон из каких Надеждиных!.. Да, был у них сын, остальные девки. Да, Иваном звали. С войны не вернулся. Перед тем только же- нился. Только ведь никого уж и нет из них. Сам-то Василий с Лукерьей давно померли, Татьяна в позапрошлом году преставилась. Лет десять замуж не выходила, все ждала, вдруг ошибка, вдруг объявится, потом взяла в примаки инвалида войны, только он дол- го не жил. Дочь в районе на швею училась, там и осталась… Погоди, вру я, что никого не осталось, – встрепенулась старушка. – Ведь Анисья Парфенова – родная сестра Татьяны. Из их Надеждиных. Как из головы вылетело?! Это вон на том порядке, седьмой дом. Спро- сишь тетю Анисью Парфенову. Хотя, что я, давай провожу. Напрямик, через проулок-то рядом. Пошли-ка!..
Постучала в окошко. Вышла старушка.
Здравствуй, Анисья! Вот гостя тебе при- вела. Иду, а он спрашивает: есть Надеждины в селе? Говорит, Ивана вашего сын… С Севе- ра, говорит, приехал… – опять настороженно посмотрела она на Ивана.
Ивана сын? – настороженно посмотре- ла на Ивана тетя Анисья.
Ивана Васильевича Надеждина, 1900 года рождения, – торопливо пояснил Иван.
Может, другого какого Ивана Василье- вича Надеждина?
Не знаю, – смутился Иван. – В справ- ке написано: Ивана Васильевича Надежди- на, уроженца деревни Надеждино Тамбов- ской области Октябрьского района, 1900 года рождения.
Все вроде так, – задумчиво сказала тетя Анисья, внимательно рассматривая Ивана. – Только откуда у него сын? Не было у него сына, только дочь.
В плену мой отец был. Потом на Ко- лыме оказался.
Неужто из плена мимо дома на Колыму провезли? Слышала, бывало так. И родным не открылся? – баба Анисья косо посмотрела на приведшую Ивана старушку, как бы давая той знать, что та лишняя при их разговоре.
Ну ладно, разбирайтесь… Пойду я… – чувствуя неловкость положения, та вроде бы засеменила к калитке, но тут же задержалась, видимо, распирало любопытство.
Спасибо Вам большое! – торопливо сказал ей Иван вслед.
Анисья Васильевна дождалась, когда при- ведшая Ивана старушка все-таки ушла.
Это, что ли, там, на Севере, нажил он сына? В заключенье? Разве можно там? Мо- жет, все-таки другой?
Может, действительно другой? – нелов- ко замялся Иван.
Другой-то другой, – снова задумалась Анисья Васильевна. – Только не было в на- шем Надеждино другого Ивана Васильевича 1900 года рождения. Два крыла Надеждиных в деревне, всех наперечет знаю. Да в соседних деревнях – тоже. Да идем в дом, там и будем разбираться. Что я тебя здесь держу?!
В избе было бедно и чисто. Иконы в углу. Тетя Анисья несуетливо, но быстро затеплила самовар.
Прости, я не поняла: сам-то ты из за- ключенья, что ли?
Нет, я родился там. А сейчас в отпуске.
Так… Ну-ка, дай-ка я снова посмотрю твою бумажку.

Вот, читайте!
Тетя Анисья еще раз, уже в очках, внима- тельно изучила справку.
Да, и год рождения, и день… Вот он, – показала она на одну из фотографий на сте- не в рамке, – когда в армию уходил, еще до войны.
Иван впился в фотографию: вроде бы отец и в то же время – нет, не отец. Ну не мог же он одновременно жить и умереть в двух ме- стах: здесь и на Колыме. Но в то же время – полное совпадение, вплоть до дня рождения.
Вроде бы похож, но мой отец там, на Колыме, умер.
Сели за самовар.
Ну, рассказывай.
Иван коротко, запинаясь от волнения, рассказал. Анисья Васильевна ушла на кух- ню, долго гремела там посудой, снова села за стол.
Нет, милый, тут что-то не так. Снова взяли нашего Ивана в армию во второй день войны. До первой военной зимы он писал, а потом перестал… Потом пришла бумага: без вести пропал. А тут вон два года назад письмо получили из Новгородской области от каких-то Орловых, что нашли его убитым в болотах под деревней Мясной Бор, сохра- нился смертный медальон, коробочка такая, куда записку кладут на случай смерти. Зва- ли на похороны, а кому ехать-то? Может, ты что-нибудь скрываешь?
Тетя Анисья, что мне скрывать. У моего отца могила есть. Подождите, да что это я? – вспомнил он. – От отца у нас фотография осталась, и я не знаю, кто на ней. Спрашивал мать, она тоже не знает, спрашивала его, а он:
«Когда-нибудь расскажу». Вот, – протянул Иван тете Анисье фотографию.
Тетя Анисья, чуть взглянув на нее, схвати- лась за сердце:
О, Господи!.. Фотография-то наша. Наш Иван и Татьяна – только они пожени- лись. У нас точно такая была. Татьянина дочь ее в город забрала. Ничего не могу понять. Как она к вашему-то отцу попала? Ты отдай фотографию-то! Зачем она тебе?
Ивана больно резанули эти слова.
Нет, – решительно отказал он. – Он ведь теперь мне тоже родственник. И фами- лию его ношу. Тут какая-то тайна.
Возьми, конечно, – поняв свою оплош- ность, торопливо сказала тетка Анисья.
А вот эта фотография Вам не знако- ма? – протянул он вторую оставшуюся от отца фотографию – тоже молодой женщи- ны. – Тоже не знали, кто на ней.
Нет, – это не наша, – решительно вер- нула фотографию Анисья Васильевна. – Я что думаю, не с мертвого ли нашего Ивана твой отец взял документы? Какой-то смысл, видимо, у него был спрятаться за другого, мертвого человека, прости его Господи!..
Они долго неловко молчали.
Ты теперь куда? – спросила тетя Ани- сья. – Опять на свои севера?
У меня отпуск еще… – уклончиво отве- тил Иван. – Поеду на Новгородчину, мой-то отец, мать говорила, оттуда родом был, хотя по документам – отсюда… Хочу еще раз съез- дить. Может, там что смогу выяснить.
Автобуса-то сегодня не будет. Попутка в это время – тоже вряд ли будет. Оставайся до утра. Вроде бы уже как родные.
Пожалуй, если не обременю… Моги- лы-то где у вас?
Да вон, через речку в березах. Сходить хочешь? – тетя Анисья внимательно посмо- трела на него.
Хочу.
Сходи. Проводить, может?
Да нет, найду.

Он без труда нашел могилы Василия Иг- натьевича и Лукерьи Петровны Надеждиных. А рядом была могила жены полного тезки его отца, Татьяны Ивановны. Иван поклонился им всем.
Простите вы уж его! Что там, в Мясном Бору, у мертвого взял документы. Вам от это- го хуже не стало, а он, – видимо, у него был какой-то смысл, спрятаться за чужую фами- лию, – ничего не выгадал.
Он положил на могилы по букетику по- левых цветов, еще постоял немного и пошел вокруг деревни. Она, как и деревня Большой

Перевоз на Новгородчине, была теперь ему тоже не чужая.
Сходил? – когда он вернулся, спросила тетя Анисья.
Сходил.
Вот ведь как жизнь-то складывается! – вздохнула тетя Анисья.
До вечера еще оставалось время. Иван расколол застаревшие чурбаки во дворе, по- правил изгородь на огороде. Тетя Анисья тай- ком вытирала слезы.
Зашла соседка.
Гость у тебя?
Гость.
Сказали, что из Надеждиных, я вот не соображу, чей. Вроде бы всех знаю, а вот ни- как не могу сообразить.
И не узнаешь. Дальний родственник, из Тамбова приехал.
На городского-то, смотрю, вроде не по- хож. Те – больше на бережку голыми любят полежать. Да по готовы ягодки да грибы…
Да все, что ли, в городе-то бездельни- ки?! – осерчала тетя Анисья. Ей было нелов- ко и оттого, что невольно соврала насчет го- стя-то, а зачем соврала – сама не знала.
Соседка ни с чем ушла.
Тетя Анисья встала чуть свет, сготовила ему яичницу. Собрала узелок на дорогу, как он ни отговаривал: два ломтя хлеба, пару яиц, бутылку молока, которое взяла у соседей, своей коровы уже давно не держала. Вышла проводить за ворота:
Ну, с Богом! Если что, заезжай… Не чу- жие, чай… – и, не таясь, углом платка вытер- ла слезы…

Так же, как год назад, бежал, громыхая на ухабах, жучок-автобус. Иван с волнением ждал этого часа, но все равно неожиданно появилась из-за взгорья рвущаяся в небо и в то же время не хотящая оторваться от Земли церквушка, умершая деревня. И было чув- ство, что он вернулся в детство, на родину… Он с трудом справился с искушением сойти.
В Малом Перевозе он первым делом спро- сил о председателе колхоза. Ему сказали, что того больше нет, не сработался с районным
начальством: чтобы не выгребли подчистую хлеб сверх плана, раздал его колхозникам на трудодни. Хорошо хоть под суд не отдали.
А где он сейчас?
Да уехал куда-то.
И Ивана покоробило это равнодушное:
«да уехал куда-то…» – не удосужились поин- тересоваться, что стало с пострадавшим из-за них человеком.
Тогда он пошел к дяде Павлу Крехову.
Приехал? – немало удивился тот. – А я, грешным делом, уж забыл о тебе…
Да вот приехал… Продает она дом-то? – нетерпеливо спросил Иван.
Продает. Ты что, на самом деле собрал- ся?! Люди глядят, как бы сбежать отсюда, а ты… Прости меня, только ты, ей-богу, ка- кой-то ненормальный.
Сколько она просит? – не обиделся Иван.
Сколько дашь, столько и просит. Кто тут дома покупает – полдеревни пустой стоит.
Куда председатель-то уехал?
Да кто его знает… Говорил, на севера, в твои края. Будто бы завербовался. А может, врут. Баба-то его вроде еще в районе, кто- то из наших видел. А может, тоже уехала, не знаю.
Жил человек, старался, можно сказать, пострадал из-за вас, а вам даже и дела нет, куда он девался. Даже лень узнать, что с ним.
Так-то оно так, конечно, – не обиделся дядя Павел.
А новый как?
А хрен его знает! Катает вон на машине туда-сюда. С виду серьезный, представитель- ный.
Местный?
Разве разрешат – местного-то?! При- слали из району. А откуда туда взяли – нам неведомо. У высокого начальства правило – чтобы обязательно варяг. Свой, боятся, своих пожалеть может. А жалеть нас никак нельзя. Хотя иногда свой хуже чужого. Вспомнить раскулачивание, свои не мене чужих звер- ствовали. Да и откуда взять местного-то? Крепкого мужика вывели еще в коллективи-

зацию, остальных война забрала. Одни пья- ницы да инвалиды остались.
Прислали… – усмехнулся Иван. – Вы сами должны выбирать председателя.
Ну, посмотрим, как ты будешь выби- рать. У вас что там, на Колыме, уж комму- низм построен? И начальников вы себе сами выбираете? С каких это пор? – усмехнулся дядя Павел. – И колючей проволоки у вас нет? У нас тут все как у вас, только без колю- чей проволоки. Колючей проволокой только вон от мертвых отгородились. Но всякими законами нас огородили покрепче колючей проволоки… Больно уж вы все там, на севе- рах, умные да смелые, да людей учить люби- те. Вон у Нюрки Афониной зять приезжал:
«У нас на северах, у нас на северах…» Хоро- шо на северах, какого же хрена сюда едете, людям своими сказками про большие деньги нервы тянете? Ты жить приехал или тоже – уполномоченным? Уполномоченных у нас своих хватает.
Жить, – сказал Иван.
Тогда смелость-то придется поубавить. Не то кровавыми слезами засмеешься. Ехал бы ты обратно, пока тебе какую статью не пришили. Со своим непривязанным языком ты здесь долго не проживешь. Не со зла тебе говорю, добра хочу. Не дадут тебе здесь жить.
Почему?
Не дадут – и все! Вот увидишь.
Ладно, отец, прости, если нечаянно обидел. Ночевать-то пустишь?
Ночуй, жалко, что ли.
Так продает она дом-то?
Почему не продать – столько лет пу- стой стоит. И икону забрала. Значит, с кон- цом уехала.
Может, пойдем, посмотрим?
Пошли, ключ-то, поди, у соседей.
Дом был еще крепкий, только надо было починить крышу, сени, сарай. Из горницы открывался красивый вид на заречье.
Как думаешь, дядя Павел, сколько он стоит?
А кто его знает?! Если бы деревня не пропадала, тысячи три стоил бы… А теперь поди уж лет десять никто не продавал и не
покупал. Ну, дай ей рублей 200 – не обидишь. Наоборот, даже благодарить должна.
Ну, это уж совсем мало.
Ну, дай триста. Чего деньгами-то со- рить, если серьезно обживаться собрался.
А как это оформить?
А как? К ней надо съездить в район, а потом в сельсовет. Или наоборот. А вот тут у тебя может проблема возникнуть.
Какая проблема?
Всякая. У нас без проблемы никакую бумагу не получить.
Дядя Павел все еще смотрел на Ивана как на ненормального: он все еще не верил, что все это не в шутку.
И старуха, хозяйка дома, когда к ней при- ехали, смотрела на него так же, смутилась и не знала, продавать или не продавать:
Дак вроде и денег брать неловко, все равно пустой стоит. И не знаю, сколько. Да вдруг бы еще пожила.
Что ты несешь? – не выдержал дядя Па- вел. – Пожила! Второй раз, что ли, жить со- бираешься? Сколько лет уже заколоченный стоит; сгниет ведь задарма. Дом без человека быстро гниет. Продавай, коли дурак нашелся.
Да что ты так на человека, обидеть мо- жешь.
А что: дурак и есть дурак! – в сердцах плюнул дядя Павел. – Куда голову сует?!
В конце концов вроде бы ударили по ру- кам. Договорились, что для окончательного решения Иван приедет через день, два, после сельсовета. Иван возвращался в Малый Пе- ревоз почти счастливый, он уже прикидывал, что нужно делать с домом в первую очередь.
Дядя Павел его охладил:
Еще передумает баба-дура, пожале- ет продавать. Да и что говорить: всю жизнь в этом доме прожила. Да еще неизвестно, что в сельсовете тебе скажут.
И действительно: первый серьезный каз- ус вышел в сельсовете.
Мы Вам не можем оформить прода- жу, – сухо отрезал выслушавший его без како- го-либо движения на лице, при этом смотря- щий в пустой стол, словно там читал что-то, за весь разговор Иван так и не смог поймать

его глаз, мужчина неопределенного возраста в полувоенном потертом френче.
Почему? – удивился Иван.
Не разрешается иметь две жилплощади: в городе и в деревне. Вот когда сдадите там, на Севере, квартиру, привезете нам справку, там посмотрим.
Какой у меня там город! Рабочий посе- лок при прииске. И квартиры нет, и никогда не было, так – полуземлянка.
Все равно. Нужен подтверждающий до- кумент, что за Вами там не осталось никакой жилплощади.
Но дом-то все равно пустой стоит.
Все понимаю, но по существующему законодательству не имею права.
Ну, черт с Вами, куплю и без вас! И жить буду, – не сдержался Иван, хотя понимал, что делает только во вред себе.
Но эта купля-продажа не может быть признана действительной, – в лице предсе- дателя сельсовета ничего не изменилось, он так ни разу и не поднял глаз. – У Вас могут быть неприятности…
Несколько обескураженный, Иван вер- нулся к дяде Павлу.
Да покупай так, кому какое дело! – нео- жиданно решительно махнул рукой дядя Па- вел. – Я, старый дурак, еще посоветовал тебе пойти в сельсовет. Хотел, как лучше, а только испортил дело. Теперь, гляди, и с проверкой нагрянуть могут. А то забудут…
Снова поехали к Гусихе в райцентр. Те- перь она уперлась.
Ну как без сельсовета?! А вдруг что не так. – Она, пожалуй, радовалась, что прода- жа избы расстраивалась.
Тогда завелся Павел Андреевич.
Чего тебе надо, а?! Деньги тебе дают? Дают – и даже больше, чем ты просишь. Пять- сот рублей ни с того ни с сего с неба свали- лись. Можно сказать, Бог послал. Мне перед человеком неудобно, а я с больными ногами потащился. Это он должен переживать. А тебе какое дело? Получила деньги – и радуйся, что наконец нашелся покупатель. А там его дело.
Как бы чего не вышло, – снова начина- ла старуха.
А тебе какое дело?! Скажешь, продала дом на дрова и ничего не знаю. Или на квар- тиру пустила, – обрадовался, что нашел вы- ход, дядя Павел.
Мы ведь все тут пуганые, запуганные, – стала оправдываться Гусиха. – Вдруг деньги возвращать придется, а пензия у меня ма- ленькая.
Да ты что, совсем рехнулась? – сплюнул дядя Павел. – Неужто он попросит?! Он даже никакой расписки с тебя не берет.
Наконец порешили.
Так Иван стал хозяином дома, хотя ника- кого документа на дом у него не было, и это его тревожило.
Обмывать покупку Иван пригласил Пав- ла Андреевича.
Дядя Павел, пока я там, на Севере, пока не уволился, уж вас прошу, посмотрите за до- мом!
Я-то посмотрю, какой разговор. Только ведь разом могу сковырнуться. Пойдем к со- седям, познакомишься. И к соседям рядом, и напротив. Чтобы, если что, они присмотре- ли… И их давай пригласи, чай, не разоришь- ся еще на бутылку.
Ночевал Иван в собственном доме. Всю ночь он не мог уснуть. Лежал и смотрел в по- толок. Кто знает, о чем он думал…
Перед отъездом он показал дяде Павлу фотографию молодой женщины, вторую фо- тографию, которая осталась от отца. Тот дол- го смотрел на нее.
Нет, не признаю. Нет, ненашенская… Погоди, это не Татьяна-солдатка, велико- мученица, из Большого Перевоза? Она, что ли? – дядя Павел, словно ища подтвержде- ния, смотрел на Ивана.
Не знаю, у отца я эту фотографию на- шел. Мать не смогла объяснить, кто это.
Вроде она. Погоди, к Миронихе пойдем. Они ведь с ней, кажется, в девушках в подру- гах ходили. Небось, хороводы вместе водили.
Мирониха долго подслеповатыми глаза- ми рассматривала фотографию.
Больно уж фотография плохая. Где ты ее такую нашел? Кто-то ее долго с собой но- сил. Как не она, она – Татьяна! В невестах.

А как к тебе эта фотография попала? Кем ты ей приходишься?
Иван молчал. Он не знал, что ей ответить.
Уж не сын ли?.. Так я знаю сына ее, Але- шу. А другого-то у нее не было. Он в Чудове живет. От мужа, Ивана Лыкова, с которым и жила-то одну ночь. В самые голодные годы рос, больной да рахитичный… И ростом-то не вышел, но женился на хорошей девке, креп- кой, работящей, на голову выше его. Она – круглая сирота, вот и пошла за него, другая-то бы еще нос повернула. По лету-то она часто навещала свою свекровь в Большом Пере- возе, все уговаривала переехать к ним, а зи- мой-то туда дорог нет, вот так и случилось. А сын, Алеша: выпимши повздорил с кем-то, как бы заступиться за кого хотел. Забрала его милиция, а он и там правду-матку стал до- казывать. Его там, в милиции-то, милицио- нер-узбек, говорят, и посадил на крестец на бетонный пол… И вышел оттуда инвалидом, полтуловища парализовало, лишь мычит, вы- ползет ко двору на скамеечку и сидит, как ста- рик, и плачет все, и показывает все на горло: повешусь, мол. Все теперь на Стешиных пле- чах. Четверо детей до беды-то нажили…
Иван молчал. Он словно окаменел. Не откладывая, он поехал в Чудово.
Навстречу вышла с половой тряпкой в ру- ках крупная некрасивая женщина с покор- ными глазами, видно было, заезженная бе- дой и работой.
Иван, как мог, объяснил, показал фото- графию. Она, кажется, ничего не поняла, но пригласила его в дом, подала табуретку. Муж ее, Алексей, инвалид, на руках подтаскивая грузное тело, добрался до Ивана, взял из его рук фотографию, тыча пальцем в фотогра- фию, что-то пытался сказать Ивану, плакал, мычал, но Иван ничего не мог понять…
Да ну тебя! – остановила мужа Стеша. Она, как ребенка, взяла его на руки и отнесла на кровать. Он, возмущенный, неожиданно выматерился, да так чисто, что не верилось, что он немой, запустил в нее попавшейся под руки кружкой.
Вот так: слова толком выговорить не может, а матерится – так чисто, – с винова- той улыбкой извинилась Стеша.
Алексей, ухватившись за спинку кровати, сполз с нее, перетаскивая себя на руках, сно- ва заскользил по полу к Ивану, взял из его рук фотографию, тыча в нее непослушным паль- цем, заплакал, тужился что-то сказать, нако- нец выдавил:
Ма-ма! Ма-ма!
У нас где-то есть точно такая же, – под- твердила Стеша.
Она вытащила из-за божницы завязанные в тряпицу фотографии, стала перебирать их.
Вот! – и протянула Ивану точно такую же фотографию…
Комок подступил к горлу. Брат Алексей, а теперь Иван знал, что это его брат по отцу от первого довоенного брака, сидя перед ним на полу, по-прежнему тыча непослушным пальцем то в одну, то в другую фотографию, мычал, что-то пытаясь ему объяснить.
Иван закрыл лицо руками.
Вам плохо? – испуганно спросила Стеша. Иван распрямился, глубоко вздохнул:
Это брат мой, Стеша.
Как брат?
Родной брат. – Иван стал сбивчиво объ- яснять сквозь набежавшие слезы и перехватив- ший горло спазм. Брат Алексей, сидя на полу, обхватил его ноги и, побагровев от напряже- ния, что-то пытался сказать. Наконец, словно выбитая пробка из бутылки, вырвалось из него:
Б…б…рат! Б…б…рат!..

Глава 17. Господин Великий Новгород

Тундра успокаивала…
Все-таки он был ее родным сыном. В ее студеном огромном, на многие сотни ки- лометров ледяном мавзолее, вторым слоем над мамонтами, вместе с тысячами, а может, миллионами виноватых только в том, что они родились в России, его соотечествен- ников, лежали его отец и мать, о которых он знал так мало, а теперь вот выясняется, что совсем ничего не знал…
Тундра, хоть на короткое время, лечила душу. Он надевал лыжи и скользил, скользил по ее успокаивающим просторам, но посте- пенно в нем все больше укоренялось чувство, что его коренная родина была все-таки там, где он, еще неизвестно для чего, купил дере- венскую избу. И куда, если разобраться, пути не было: не было там ни работы, ни приюта, покупка полузаброшенного дома была неза- конной, и, тысячу раз прав дядя Павел, что собраться поехать туда на постоянное жи- тельство может действительно только сумас- шедший, или, по-русски говоря, дурак.
Почему так? Почему так получилось, кому это было надо, что, загнав лучшую часть народа в лагеря, в колхозы, похожие на ла- геря без колючей проволоки, развели, пре- вратив коренную Русь в людскую пустыню, остальной народ во все стороны, на так на- зываемые стройки коммунизма, на помощь другим народам, которые потом, скорее все- го, наплюют нам за это в глаза и в душу и об- винят во всех своих бедах? Кому это выгодно, чтобы русский народ везде проклинали, все зло делалось от его имени, все беды на Зем- ле происходили якобы по его вине? А может, уже и народа-то нет, одно остаточное населе- ние, которое надрывает последние силы по окраинам кем-то назначенной на уничтоже- ние страны на самых тяжелых работах, а ко-
ренная Русь впусте?.. Русский народ, словно найденный Иваном брат, Алеша, потеряв- ший речь, только несвязно мычащий после того, как ради потехи или со зла посаженный милиционером-узбеком на крестец на бетон- ный пол…
В марте он поставил крест на своих со- мнениях, оборвал пуповину, уволился. Все его имущество убралось в один чемодан да рюкзак. Чтобы не было пути назад, свою полуземлянку вместе с домашней утварью продал по дешевке одному из соседей, у того женился сын. В управлении прииска, потому как советской власти в поселке не было, взял справку, что никакого жилья за ним не чис- лится.
Куда пойдете работать? – спросил его сухо председатель сельсовета, так же, как и в первый раз, не поднимая глаз от стола, когда Иван пришел прописываться.
Поживем – увидим, – уклончиво отве- тил Иван. – У меня еще отпуска несколько месяцев.
Смотрю я на Вас и не понимаю, что привело Вас сюда.
Родина! – ответил Иван.
Родина?.. Оно, конечно… – все так же глаза в стол, неопределенно протянул пред- седатель сельсовета. – Но ведь родились Вы не здесь, а на Колыме. И родители Ваши не здешние, а из Тамбовской области. Никак не могу понять, что Вас привело сюда.
Иван промолчал.
Он на попутке привез из района десять ру- лонов рубероида, гвоздей, за неделю починил, точнее, залатал крыши дома, бани, заодно и сарая, хотя никакую живность здесь заводить не собирался, – лишь бы зиму перезимовать. Перепилил, попросив у соседей бензопилу, на дрова в свое время оставленные прошлым хо-

зяином, покойным мужем Гусихи, про запас, а теперь полусгнившие бревна, жерди, доски. Примерился – дров может не хватить. Но ими можно будет заняться попозже, когда присмо- трится, познакомится с людьми. Все его мыс- ли были о Большом Перевозе…

Палатку в Большом Перевозе он поста- вил на угоре над заброшенным родником. Для палатки это было не самое лучшее место, на Колыме он никогда не поставил бы палат- ку на продуваемом взгорье, но ему хотелось, чтобы из нее виделась мертвая деревня, цер- ковь и росстань за ней, и дальше – излучина теперь полумертвой реки.
Первым делом он расчистил родник. Он думал справиться с ним за несколько часов, но на родник ушло полных три дня. Лопата вязла в тягучем студеном иле, то и дело на- тыкалась на консервные банки, на какие-то чурбаки, полосовое и колесное железо, на мятые тазы и ведра, словно их со всей дерев- ни стаскивали сюда. Потом он долго не мог извлечь из цепкой студеной жижи огром- ный скат от колесного трактора. Потом дол- го выворачивал остатки дубовой колоды, из которой когда-то, видимо, поили скотину – деревянному колу, который он приспособил вместо рычага, в вязком иле не во что было упереться. Вода долго не отстаивалась, по- тому что теперь для нее не было стока, и дно родника снова постепенно затягивало илом. Надо было чистить, углублять русло ручья ниже по течения, но он сломал черенок ло- паты и решил оставить это дело на будущее.
Он принес от леса две березки, посадил одну над родником, а другую – на месте па- лисадника перед пятистенным, судя по фун- даменту, домом деда, который был, как он выяснил, рядом с избой тети Татьяны, пер- вой жены его отца, теперь он твердо знал это. Теперь он знал, что настоящая его фамилия Лыков, а он – Лыков Иван Иванович.
Фамилию менять будешь? – спросил его однажды Павел Андреевич, когда они ча- евничали.
Нет, – не сразу ответил Иван. – Отец двадцать лет жил с этой фамилией. Она спас-
ла его. Не она, так я, наверное, не появился бы на свет, да и тамбовская тетя Татьяна мне уже не чужая.
Вот ведь жизнь как распоряжается! – вздохнул дядя Павел и больше не затевал раз- говора на эту тему.
Оставив до поры до времени в покое род- ник, – со временем Иван собирался сделать над ним сруб со сливом и крышу, – Иван стал приводить в порядок фундамент дедов- ского дома. Сначала он хотел выбрать место для дома на чистом месте на окраине дерев- ни, неприятно было разгребать порушен- ные, пахнущие прахом останки да еще рядом с полуразрушенным домом тети Татьяны, но пересилил себя, вернулся. Кончилось тем, что на три метра увеличил фундамент дедов- ского дома в ширину и на четыре в длину. Стал копать траншею под дополнительный фундамент. Коренными угловыми камнями, которые и должны держать дом, он непре- менно хотел положить коренные камни из дедовского дома. На дополнительный фунда- мент нужно где-то брать камень. Брать кам- ни из фундаментов порушенных соседних домов он не стал: из суеверия, да и – а вдруг кто еще вернется, может, по его примеру, на брошенную родину и тоже захочет поставить во главу дома коренной родовой камень? Вместо отдыха расчищал подворье: все, что попадалось от прежней жизни, складывал в две кучи: в одну – старый, но еще крепкий чугун, цеп, которым молотили зерно, косы- рь – широкий, грубо кованный тупой нож. Иван, гадая о его применении, прихватил его с собой в Малый Перевоз, и дядя Павел ему объяснил, что им скребли при уборке избы некрашеный пол: обильно намочат водой и скребут. Одно еще могло пригодиться в хо- зяйстве, другое он хотел оставить как память. В другую, – что нужно будет сжечь или зако- пать: дырявые кастрюли, разные гнилушки, худые калоши…
Пропылил автобус. Иван не видел, но чувствовал, как и в первый день, когда он только поставил палатку, – все дружно уста- вились в окна. Он знал, что теперь о его затее узнает вся округа, и готовился к всевозмож-

ным визитам, расспросам и другим неожи- данностям.
И точно: пополудни около него притор- мозил газик. Иван, не разгибаясь, из-под ло- паты смотрел на вылезшего из него мужика, явно полуначальственного вида.
Здравствуйте! – строго сказал он, оста- новившись над Иваном.
И Вам доброго здоровья! – не выбира- ясь из траншеи, ответил Иван.
Помолчали.
Я председатель колхоза Марков, – представился приезжий, закурил, предложил Ивану.
Спасибо, не курю, – сказал Иван. – Надеждин, ваш новый житель.
Присядем, – предложил председатель.
Давайте.
С Севера, значит?
С Севера.
Говорят, в родные места потянуло?
Да, предки мои тут жили.
Местные говорят, что не было в быв- шем Большом Перевозе Надеждиных. Да и в округе вроде бы не было.
Все правда, – улыбнулся Иван, – пред- ки мои Лыковы.
Лыковы? А почему у вас фамилия дру- гая?
Долго рассказывать, – ушел от ответа Иван. – Как-нибудь в другой раз.
Снова помолчали. Иван понимал, что разговор получается дурацкий, не в его поль- зу, но ничего с собой поделать не мог.
Что ж ты, мил-человек, покупаешь дом, селишься, и вдруг в стороне от купленного дома, совсем в другой, брошенной деревне какую-то археологию начинаешь? Поговари- вают, что даже собираешься тут дом ставить и даже не зайдешь познакомиться, не говоря уж о разрешении на строительство, – не вы- держав, с обидой или вызовом начал пред- седатель. – Подходишь ты нам или не под- ходишь. А может, мы не примем тебя? И что за строительство в заброшенной, мертвой деревне?
Иван готов был сорваться, соответствую- ще ответить, но вовремя сдержался:
Да, собирался я… Вот, думаю, немного обживусь…
Странный ты человек – люди начина- ют с этого: обговаривают, где жить, работать, взаимные условия, потом начинают жить-об- живаться.
Ну, во-первых, год назад приходил я и обговаривал. С прежним председателем.
Год назад – это год назад, – усмехнулся председатель.
А я разве виноват, что вы тут чуть ли не каждую неделю меняетесь?! – все-таки со- рвался Иван. – А потом: увозили нас отсюда под винтовкой, не спрашивая, хотим или не хотим уезжать, вот, не спрашивая, я и вернул- ся… – Но тут же опомнился и стал говорить уже несколько примирительнее: – Я дого- ворился с прежним председателем колхоза. Уволился, приехал за тысячи верст – а от него даже лаптей не осталось. «Возьмем тебя или не возьмем?! Подходишь ты нам или не подходишь?!» Как язык-то поворачивает- ся! – снова завелся он. – Можно подумать, что у вас тут перенаселение. Последние-то, гляди, разбегутся. Я бы на вашем месте с дру- гого конца разговор начал. Сами-то ведь тут – без году неделя, и опять, гляди, лишь хвост мелькнет. Налетел, как сокол!.. Будешь тут под каждого подстраиваться, знаешь, кем станешь?!
Председатель колхоза молчал, но лицо его наливалось кровью…
Сенокос скоро, вам на трактор некого посадить, а вы: подхожу я вам или не под- хожу, – не мог остановиться Иван. – Забро- шена земля, лесом поросла, мертвецов вон похоронить некому. Радоваться бы: дурак нашелся! Один на всю округу! Нет, лишь бы напакостить человеку – даже во вред себе! Откуда вы только пошли по земле?! Одним словом, вот что: прадед мой здесь жил, дед жил, отец отсюда на фронт уходил, теперь я буду жить.
А разрешение на землю есть?
Какое еще разрешение?! Разрешение на землю народ с семнадцатого года ждет, когда вы, пообещав ее, обманули его, и он, довер- чивый, как ребенок, пошел за вами.

Ну, с такими разговорами ты быстро обратно на Колыму уедешь – и за казенный счет, – усмехнулся председатель колхоза.
Не пугайте! Там тоже люди живут.
Иван снова взялся за лопату. Молчание затягивалось. Иван понимал, что от этих ми- нут зависит вся его дальнейшая жизнь. Он снова отставил лопату и вылез из траншеи.
Давай поговорим спокойно, ведь нам вместе жить. Пошли, я только что заварил чай… Скажи, неужели я кому-нибудь мешаю, что хочу здесь жить?
Но деревни-то давно нет, – возразил председатель.
Нет – так, может, будет. С меня снова начнется.
Разговоры вон всякие пошли…
Что – сумасшедший я? – засмеял- ся Иван. – Что только ненормальный так может. А может, как раз я один и есть нор- мальный, а остальных вы ненормальными сделали?! Ну, ненормальный – тебе-то что?! Поговорят, да перестанут! Я не буйный, ни- кого не трогаю.
Давай говорить серьезно. Ты сам пред- лагал.
А я серьезно и говорю.
Я председатель колхоза и должен знать, зачем, с какими мыслями приехал. Где рабо- тать собираешься.
С этим я согласен – должен знать. И в этом моя вина, что сразу к тебе не пришел. Так я тебе говорю: приехал жить. Приехал на- всегда. Потому что предки мои здесь жили. И силой были увезены отсюда.
Раскулаченные, что ли?
В том числе и раскулаченные.
Другие скрывают, а ты словно гордишь- ся этим. Не боишься?
Может, и горжусь. Придет время, вспомнят добром тех людей. Если не раску- лачили бы – не жила бы сейчас впроголодь страна, не погибали бы ныне деревни, не лежали бы в лесах тысячи незахороненных наших отцов и дедов. Может, и войны-то не было. Остановили бы Гитлера прямо на гра- нице, да и не сунулся бы он. Придет время: еще с благодарностью вспомнят так назы-
ваемых раскулаченных, спецпереселенцев. Вспомнят, только, может, поздно будет… А стращать меня не надо! Чего мне бояться?! Я бульдозерист, тракторист, шофер. Дальше родины моей, незабвенной Колымы, меня никуда не сошлют. Некуда дальше-то! На Аляску? Так ее в свое время царские умники американцам отдали, за счет нее теперь и жи- вет Америка. Но неужели вы этого хотите, чтобы у вас по-прежнему пусто было?
Люди нам нужны, – вздохнул предсе- датель. – Но вот почему затеваешь стройку здесь – как бы назло всем? Что хочешь дока- зать?
А может, и назло. Что побросали землю, поразбежались.
Тебе ведь не шестнадцать лет. Давай го- ворить серьезно. Ну как ты тут один будешь?! Кругом ни души, лишь мертвецы да минные поля. Даже с дровами тут проблема. В лес без миноискателя не сунешься. Купил дом в Ма- лом Перевозе, ладно, почему там не живешь? Не нравится старый, ставь новый – я тебе ссуду дам, трактор, машину – лес привезти, только не смеши и не трави людей. А то – не поймешь кто: монах не монах, беглый не бе- глый – люди вон: одни беспокоятся, другие смеются. Третьи – доносы будут писать.
Они у тебя лучше бы меньше пили, де- лом бы занимались, работали, чем беспоко- иться да смеяться, или на себя со стороны посмотрели бы – такой смех получился бы!.. Давай говорить серьезно. Ссуды мне твоей не надо, в кабалу к тебе я не полезу, да и де- нег у тебя на ссуду нет. Я – как приехал, так могу и уехать. Но я приехал навсегда, если не выживите. Странно, – усмехнулся Иван, – деревни пусты, работать некому, а появись вдруг кто, его давай выживать, за животы хвататься, от смеха помирать. Ну так вот: хи- трости у меня никакой насчет вас нет. Повто- ряю: я приехал навсегда. Я хочу жить там, где жили мои предки, и в этом вся моя хитрость. И никто мне этого не запретит. От работы я не бегу и от колхоза бегать не собираюсь, хотя большого желания идти в него у меня нет. Я без колхоза – и тебе, и колхозу больше пользы принес бы, хотя, конечно, в обществе

жить и работать веселее. И рад буду, если со временем кто-то рядом со мной поселится… Не бойся, белой вороной не буду. Могу сесть на трактор, на машину.
Ну как я тебя отсюда на работу буду на- ряжать?
А наряжать меня не надо, я не крепост- ной и не лодырь. Я сам приеду.
На чем?
А на той машине, на которой работать буду.
Ну, так нельзя!
Мало чего нельзя. За бутылкой водки вон у тебя на единственном комбайне за пят- надцать верст катаются, – это можно. Сам вон на газике из соседней деревни ездишь.
Ну, ты мне не указ. Я все-таки предсе- датель колхоза.
А я тебе не указываю. Я тебе объяс- няю. Я на первое время мотоцикл куплю… Ну вот что, председатель. Наверное, виноват я, что не сразу к тебе пришел. Строить свой дом я буду здесь. От работы не отказываюсь. У тебя сенокос на носу, а потом уборка, я с удовольствием помогу, но лучше, если ты придумаешь мне работу здесь.
Тут вышло постановление о неперспек- тивных деревнях, а он мне будет возрождать еще одну деревню. Да меня сожрут с потроха- ми, как сожрали прежнего председателя. Мо- жет, в том числе и за дружбу с тобой.
Только недоумки или действительно враги народа могли придумать такое поста- новление.
Говорят, ученые обосновали: сколько средств для народного хозяйства высвобо- дится.
Вот пройдет время – опомнятся, если, конечно, будет кому, если не выведут к тому времени последнего крестьянина, которого по недосмотру или еще по какой причине не вывели. Потом хоть из Америки его выписы- вай, только там таких нет. Нет, там, наверное, тоже есть работяги, ничего плохого не скажу, но таких, семижильных да все терпящих там нет. Правда, говорят, там наши есть, старове- ры, которые еще в царское время убежали от разных там уполномоченных. Они и до рево-
люции, оказывается, на Руси были, эти упол- номоченные. Всю Канаду наши староверы кормят…
Давай на эту тему не будем – от греха подальше, – остановил его председатель.
В общем, подумай, – как бы подвел черту Иван. – А потом назначай мне вре- мя для разговора, чтобы тебе от меня поль- за была. Только стращать и пугать меня не вздумай. Не позовешь, сам приду на поклон: лес мне надо будет привезти, транспорт и ле- сопилку у тебя попрошу. Без тебя мне не по- строиться.
В колхоз вступать принципиально, что ли, не собираешься?
Поживем – увидим… Не торопи меня с колхозом. Ну, приду я к тебе в колхоз: буду шаляй-валяй вырабатывать тебе трудодни. А так я тебе за неделю сделаю, что в колхозе за месяц ты из меня не вытянешь. Взаимовы- годно будет.
Чтобы другие, глядя на тебя, разбежа- лись?
А если я не пойду в колхоз?
А мы у тебя огород отрежем, которого нет, лесу на дрова не выпишем. Ни машину, чтобы привезти стройматериалы. Да мало ли что. Разрешения на строительство в райис- полкоме не получишь. Вот и взвоешь.
Неужели это выгодно тебе?
Выгодно – невыгодно, а приехал в кол- хоз – становись колхозником, другого пути нет.
От колхоза твоего я никуда не уйду. Но запросто так в кабалу, в крепостную неволю не полезу. У тебя же ни одного толкового му- жика нет. Потому тебе раскидываться людьми не резон. Давай договоримся: подойдет сено- кос, а потом уборка, я работаю от зари и до зари. Не дашь комбайна, чтоб твои мужики не взревновали, хоть помощником, хоть во- довозом, словом, куда поставишь. А потом поговорим. С твоим предшественником мы договорились.
Вот, может, потому его уже и нет, – по- морщился председатель.
А мужик ничего был, горячий.
Потому и сгорел.

Я думаю, и с тобой договоримся. Я тебе сейчас одно скажу: нет нам резона спорить, мешать друг другу. Резон один: работать вме- сте. Потому не торопи меня с колхозом. Стро- иться я буду, останавливайте меня, не останав- ливайте, только здесь, в Большом Перевозе.
Нет же его, твоего Большого Перевоза!
Нет!
Вот я и хочу, чтобы он снова был. Здесь жили мои прадеды, деды, здесь жил мой отец. И я не хочу, чтобы на мне останавливалось. Не смотри на меня, как на сумасшедше- го, я тебе серьезно говорю, я ведь для этого специально с Севера приехал. И подозри- тельно на меня не смотри. Давай спокойно приглядимся друг к другу.
А в районе что мне скажут?
А ты не слушай все, что в районе ска- жут.
Легко тебе говорить… Ну ладно, на се- нокосе и на уборке на тебя, значит, можно рассчитывать?
Можно.
А сварку ты знаешь?
Приходилось и варить.
А платить тебе как, по-северному?
Как другим платишь, так и мне запла- тишь.
Но ты же ни хрена не получишь.
Для меня сейчас это не самое главное. Председатель помолчал в задумчивости,
потом усмехнулся чему-то про себя, пожал плечами и пошел к своей чумазой вездеход- ной машине…

Через неделю почтальонша занесла Ивану в дом в Малом Перевозе нечто вроде повест- ки в сельсовет. Не откладывая дела в долгий ящик, на другой день пошел.
Значит, на постоянное жительство? – без выражения в лице и в голосе, также глядя в стол, спросил уже до боли знакомый пред- седатель сельсовета.
На постоянное жительство, – подтвер- дил Иван.
Но вы же купили дом в Малом Пере- возе, чего же стройку в заброшенной деревне затеваете?
Там жили мои предки. А в Малом Пере- возе я живу временно.
Но деревни-то давно нет.
Ну и что?
А значит, нельзя там селиться.
А почему?
А нельзя – и все!
Что, постановление специальное вы- шло, что там нельзя селиться?
А вы не смейтесь… Есть такое поста- новление партии и правительства – о ликви- дации неперспективных деревень.
И там конкретно мой Большой Перевоз записан? Я поселюсь там, и она будет пер- спективной.
Зубоскалить, конечно, легче всего. Только я не могу вам дать разрешения на та- кое строительство. У меня есть инструкция.
Так что же мне тогда делать?
Купили дом в Малом Перевозе, кста- ти, тоже без разрешения, – вот там и живите. И то при условии, что вступите в колхоз.
А если нет?
Тогда уезжайте обратно.
Но у вас в колхозе скоро работать будет некому.
А это не имеет значения.
Даже последних стариков, когда умрут, похоронить некому будет.
А это не Ваше дело. Как-нибудь похо- роним. Не много ли на себя берете – обо всех думать? На то есть государство.
Иван взыграл было, кровь прилила к лицу, но вовремя сдержал себя, он понимал, что только во вред себе… Стиснув зубы, он мол- ча повернулся и вышел, с трудом сдерживая желание так хлопнуть дверью, чтобы посы- палась и без того потрескавшаяся на потолке штукатурка. По всему, дом не ремонтирова- ли с тех пор, как отобрали его у кого-то из раскулаченных, может быть, даже его, Ивана, родственника.
Немного остынув, Иван пошел к предсе- дателю колхоза, уверенный, что не застанет его. Но тот, на счастье, был у себя. Встал из- за стола, протянул руку, усмехнулся:
В сельсовете был?
Был. Не ты организовал?

Нет, не я. Хотя, признаюсь, была та- кая мысль, чтобы твою гордыню наказать. Сами додумались, письмо написали, мир не без добрых людей… Председателя сельсовета тоже можно понять, у него этих инструкций куча. Ни транспорта, ни денег, все шпыняют, на ком-то он должен сорвать свое унижение и свою нищету. Показать, что он тоже на- чальник, а ты тут как раз и подвернулся. Ска- жу тебе по секрету: с ним поосторожней. По- говаривают: уволен из органов, когда чистка их была, за превышение власти. Из самого Новгорода сюда прислали. Но, думаю, свя- зи с ними не потерял… Как я понял, защиты пришел искать?
Ну, если хочешь, защиты.
А как я тебя защищу?! В колхозе рабо- тать не хочешь, в деревне жить не хочешь. Одна морока будет с тобой – каждый из рай- она, из области будет меня долбать: что за че- ловек, почему разрешил?
А ты объясни.
Ну, конечно, стану вроде экскурсово- да при тебе. Раз расскажу, два – а потом, как тебя, за сумасшедшего примут.
Сколько тебе лет? – спросил Иван.
Да сколько есть – все мои.
Только уж не по годам осторожный.
Жизнь научила.
Слушай, председатель, честно скажи, только не обижайся, просто мне это знать важно: ты сюда, для отработки, для биогра- фии приехал или это кровное твое?
А почему я должен перед тобой отчиты- ваться?! Ты не поп и не секретарь райкома.
Да, конечно, – Иван встал. – Ну ладно, я пошел.
Ну и что ты решил?
А ничего.
А все-таки?
Я давно решил – раз и навсегда! Неког- да мне с вами лясы точить. Мне ведь до снега надо успеть сруб поставить. Только в наруч- никах вы меня можете увезти.
А у них и за наручниками дело не вста- нет… Завтра у себя будешь? – спросил уже вслед Ивану.
Буду.
Я, может, загляну к тебе после обеда.
Примешь.
Приму…

Они сидели у костра на взгорье над по- койной, точнее, над убиенной деревней. Иван в третий раз повесил над костром чай- ник. Сбоку в палатке, прикрытая на всякий случай телогрейкой, лежала пустая водочная бутылка.
Понимаешь, я хочу, чтобы ты меня по- нял, зачем я приехал, – как бы подытожил Иван разговор. – Скорее всего, я действи- тельно сумасшедший. Нажиться на вас захо- тел! Да я там за месяц зарабатывал, что здесь в год, надрываясь, не заработаешь. И дом запросто мог купить, если не на юге, – там мне денег, конечно, не хватило бы, – то в ка- ком-нибудь более теплом и сытом месте. Понимаешь, как увидел разоренную дерев- ню, этих заброшенных, никому не нужных смиренных старух, эти древние осквернен- ные храмы, павших солдат, которых некому похоронить – куда дальше-то? – и дал я себе слово, может, как в старину говорили, обет себе дал: что вернусь сюда, откуда отец мой ушел этапом смертным, а потом на фронт, и на фундаменте дедовского дома построю свой дом и найду братьев-сестер от его пер- вой жены, страдалицы Татьяны, тоже став- шей матерью моей, но и та, под Тамбовом, тоже мне не чужая… И по мере сил своих буду помогать им, и по мере сил своих буду хоро- нить этих безвестных поруганных солдат… А теперь мне вообще уезжать нельзя. Я ска- жу пока тебе по секрету: я ведь тут, в Чудово, брата родного нашел, о существовании ко- торого даже не подозревал. Инвалид, немой, куча ребятишек…Понимаешь, это знак был мне: приехать с Колымы и ехать мимо Боль- шого Перевоза. И вдруг по сердцу резанула эта умершая деревня, хотя до этого десятки других подобных видел. Я ведь догадывать- ся даже не догадывался, что тут мои предки жили. Это корни мои дали о себе знать… Это знак был мне…
От Бога, что ли? – усмехнулся предсе- датель.

Не знаю. Может, и от Бога, – не оби- делся Иван. – Понимаешь, сейчас пытаются свалить все наши беды на кого-то, на того же Великого Кормчего Сталина, кто еще на кого. Это очень легкий способ очистить свою совесть. Дело не в Сталине и даже не в Ве- ликом Кормчем Ленине, откровенном враге русского народа, дело в том, почему нас так легко обманули? Словно мы сами хотели, чтобы нас обманули. Беда и вина в каждом из нас. Легче всего: искать вину в другом. Я ду- маю, будь на месте Сталина кто-нибудь дру- гой, мы имели бы более страшную историю. Ему памятники нужно ставить только за то, что уничтожил Троцкого и потрепал троцки- стско-ленинскую гвардию, к сожалению, не до конца. А может, и вообще уже не имели бы никакой истории. Я тоже в свое время удив- лялся такому отношению к Сталину, когда мне такое говорили. Но я слышал такое от старых лагерников, которые пострадали вро- де бы от него. Что, может, мы не сидели бы с тобой сейчас на этом берегу… Что нас, ско- рее всего, вообще не было бы. Почему Ста- лина так полощут? Они убежденно говорили, что кому-то он крепко помешал насчет тай- ных планов о будущем России, может быть, даже ее уничтожения. Потому они его, скорее всего, отравили. Что, может, мы должны мо- литься на него.
Ну, ты опять с такими разговорами… – председатель на всякий случай оглянулся. – Ты со всеми откровенный такой?
Нет, не со всеми. Ты понимаешь, суть не в том, на кого свалить вину. Надо не искать виновных, а почувствовать себя виноватым во всех наших бедах – за всех обиженных, за всех оболганных… Я не помню отца, я был маленький, когда он умер. Но теперь мне все больше кажется, что перед смертью он сказал мне: вырастешь, возвращайся в коренную Россию и строй дом на дедовском подворье, и расти хлеб, не дай погибнуть России! И еще есть в России такой человек, старый лагер- ник, золотоискатель Вадим Иванович Тума- нов, который мне говорил то же самое. И на- верное, есть в России подобные ему люди. Он прошел через лагерный ад, семь побегов, но
не сломался. Что усмехаешься: красиво гово- рю? Как в книгах? Пусть. Может быть, я ви- дел это во сне или на самом деле отец говорил над моей зыбкой или, боясь говорить, только думал, но где-то это, словно на магнитной пленке, записалось во мне. Я так явственно слышу его слова, – может быть, он мне ска- зал их уже из тех далеких далей?.. Конечно, вы можете меня отсюда выселить, выжить, тебя будут постоянно толкать на это, приду- мают какие-нибудь новые постановления.
Ну ладно, живи, если вытерпишь. Толь- ко, кроме меня, не затевай ни с кем подоб- ных разговоров. Чем смогу – помогу. Но и ты помоги мне. На сенокосе, на уборке. Чтобы люди поверили в тебя.
Так я тебе об этом уже сколько долдо- ню. Обязательно помогу! А тут вы косите? – показал Иван на простирающуюся перед ним по ту сторону речки луговину.
Нет, хотя там мин нет. Но руки не до- ходят. Сил не хватает. Луговье кустарником поросло, косилку не пустишь, а людей нет. А поляны в лесу, – махнул рукой в сторону страшного леса, полного мертвых, – на мине взлетишь.
А давай будем косить эту луговину. Сколько смогу, почищу ее. Хоть завтра начну.
Надо подумать… Может, не этим летом, может, на другой год, – уклонился от пря- мого ответа председатель… – Ты вот что: не удивляйся, что в первую пору я буду как бы сторониться тебя, для твоей же пользы. Ина- че обоих нас сразу сожрут…

В родительский день, а день этот подска- зал дядя Павел, он пошел на кладбище. По- правил прежде других могилку тети Татьяны, с помощью стариков, которых специально привез сюда, попросив машину у председа- теля колхоза, он все-таки нашел ее, попут- но выяснил, что тетя Татьяна и в девичестве была Лыковой, поправил другие сохранив- шиеся могилы. Сколько ни искал, не нашел могил ни дядьев, ни деда, ни могил других родственников, о которых узнал от этих же стариков. Как вышли из земли, так бесслед- но и ушли в нее, став частью плоти ее. Другие

лежат на чужих сиротских лагерных кладби- щах: в Архангельской области, в Игарке, на Беломорканале, на той же Колыме, или, мо- жет, в этих вот лесах без вести пропавшими во время Великой Отечественной войны. Или в чужой земле за пределами России. Иван ду- мал, как быстро рушатся, зарастают травой кладбища, когда рядом нет человека. Может быть, потому, что кладбища существуют для живых, а не для мертвых. Когда их перестают навещать живые, кладбища быстро исчезают с лица Земли. Он поправил сохранившуюся часть прясла, огораживающего кладбище, ему нравилось повторять это полузабытое слово, значение которого узнал недавно, подсчитал, сколько кольев и жердей нужно будет для его ограды.
За этим делом застал его председатель колхоза.
Ты бы с лесником поговорил. Прице- пится еще – лес, мол, самовольно рубишь.
Это на ограду кладбища-то?
Э! – махнул рукой председатель. – Там разбирать не станут. Лишь бы повод был, как к тебе прицепиться. Я полагаю, многим ты тут заботы прибавил.
Понимаешь, есть народ или его уже нет, или, может, вообще не было, а лишь случай- ный сброд был, только звался народом, мож- но легко узнать по отношению его к роди- тельским могилам.
Ты что, всех нас, что ли, похоронить собрался? – увидев, что Иван пригородил к кладбищу часть угора, удивился председа- тель. – Столько отгородил. Тут на весь район хватит. Кого ты тут собрался хоронить?
А солдат, наших дедов и отцов, что ле- жат в этих лесах, – махнул Иван рукой в сто- рону леса. – Всех мне, конечно, не похоро- нить, но сколько смогу. Может быть, еще кому стыдно будет.
Не советую я тебе этого делать, – нах- мурился председатель. – По крайней мере, на первых порах, пока не обживешься, пока люди к тебе не привыкнут. Стыд у людей, не знаю, вызовешь или нет, а вот раздражение, подозрение вызовешь. Ведь это власовская армия. Ты что, не знаешь?!
При чем тут Власов?! – вспылил Иван. – Привыкли долдонить: власовская, власов- ская… Хоть бы поинтересовались, как было на самом деле. При чем тут Власов?! Власов принял командование армией, когда она уже полгода, спасая Ленинград, гибла в этих бо- лотах. Кстати, сковывая 17 немецких диви- зий. Неужели ты не знаешь, что в том числе и она сорвала планы нового наступления на Ленинград, а потом прорвала его блокаду? А потом дошла до Германии?
Не может быть, – усомнился председа- тель. – Ты что-то путаешь. Какую же тогда армию Власов сдал в плен?
Да никакую армию он в плен не сда- вал! Он один сдался. И даже если бы сдал, при чем здесь эти погибшие?! Они-то в плен не сдались. Я не оправдываю предательство Власова, но он сдался в плен всего вдвоем с женщиной, то ли с врачом, то ли еще с кем, говорят, что она его любила, получилось, что он и ее подставил. И даже эта женщина от- казалась разделить его предательство и пред- почла концлагерь. Разве они виноваты, эти десятки тысяч честно сложивших здесь голо- вы солдат, в его предательстве?! Власовская армия совсем другая. Так называемая РОА, Русская освободительная армия, которую он сформировал уже после своего предатель- ства из бывших белогвардейцев, люто нена- видевших большевиков и в своем ослепле- нии считавших, что они с немецкой армией идут освобождать Россию от большевиков, и пленных, которым нужно было выбирать между жизнью и смертью. И то, я считаю, что она создана не столько Власовым, сколь- ко Великим Кормчим Сталиным.
Как это – Сталиным?
Он объявил своим приказом или указом всех пленных предателями Родины, как бы вне закона, отказался от них, и большинству из них, кроме как РОА, пути не было.
Опять ты за свое! – покачал головой председатель. – С тобой попадешь в исто- рию. Не боишься?
И ты опять за свое. Да сколько можно бояться! – усмехнулся Иван. – Понимаешь, это поколение, – протянул он руку в сто-

рону леса, – может быть, с самой жестокой судьбой – за всю русскую историю, по край- ней мере, XX века. Революция, Гражданская война, голод, коллективизация, снова голод, лагеря, война, немецкие лагеря, потом сно- ва свои… Ты понимаешь, ведь некоторые прошли не через один этот ад, а через всю эту череду адов.
Да не хочу я сейчас об этом! Что ты мне рвешь нервы? – взорвался теперь уже пред- седатель колхоза. – Обо всем этом лучше бы не знать. Так легче жить. И ты – лучше бы молчал, не пришло еще время для таких разговоров. Ты пережди немного, не торо- пись. Я, прежде всего, о тебе думаю. К тебе все присматриваются, кто с добром, а кто – со злом. Это пока тихо, а потом и анонимки пойдут всякие, и прежде всего на меня: кого пригрел, кому потворствуешь, кулацкому отродью?! Жива еще классовая ненависть у старых большевиков. О себе не думаешь, обо мне подумай. А если меня сожрут, и тебе житья не будет. Людей в деревне нет, дей- ствительно, радоваться бы, а прокуратура и милиция, и военкомат – все против тебя ополчатся, там, в отличие от моего колхоза, штаты полные.
А военкомат-то почему?
А он-то в первую очередь. Потому что он отвечает за солдатские могилы. Пото- му что считается: на территории района нет незахороненных солдат. Все могилы учтены и ухожены.
А эти? – показал Иван в лес.
А этих нет – и все. Словно их и не было.
Ну как это так?! – тряс Иван перед ли- цом председателя сжатыми кулаками. – «Ни- кто не забыт, ничто не забыто!», а тут лежат десятки, а может, сотни тысяч солдат. Я даже хотел написать в газету: «Давайте все вместе возьмемся… ваши отцы и деды».
Не вздумай! – не на шутку испугался председатель. – И напечатать не напечата- ют – и неприятностей наживешь, обратишь на себя внимание, газеты твое письмо пере- шлют куда надо. О них нельзя даже упоми- нать.
Но ведь скот и тот хоронят.
Да что ты заладил?! Как будто это от меня зависит. Хорони, если твоя совесть так желает и силы есть. Но без всякого шума. Что – тебе слава нужна? Кстати, не один ты. Вон и в Ивановке семья Орловых хоронит. Вот уж тридцать лет потихоньку, без лишнего шума. Старший из сыновей в прошлом году подорвался. Смотри, в лес без миноискателя не суйся.
А где я его возьму?
Не знаю. Другие где-то берут. Наверно, в этом же лесу.
Иван решил про себя, что нужно будет познакомиться с этими Орловыми.
Но почему только Орловы? Ты вот го- воришь: власовская армия. Ну ладно, – тут Власов-предатель, из-за него эти солдаты невинно пострадали, – махнул он в сторо- ну леса. – Но ведь, оказывается, что так же лежат незахороненными десятки тысяч сол- дат и под Гжатском, и особенно под Ржевом, и даже под Юхновым, чуть ли не у стен Крем- ля!.. Всех, конечно, не похороню, тут моей жизни не хватит, а хотя бы вокруг деревни. А может, кому отца-брата найду. Ты понима- ешь, ни жены, ни матери до сих пор не полу- чают за них пенсии, потому как они числятся без вести пропавшими. И даже не подозрева- ют об их страшной судьбе.
А может, и лучше, что не подозревают, – вздохнул председатель. – Ох, тяжело тебе при- дется! Ох, тяжело тебе придется! Ох, тяжело… Лучше бы ты оставался на своей Колыме!..

И вот пришла пора убирать хлеб… Стояло ведро, но ждали то ли разрешения, то ли при- каза из райкома партии. Дни шли, а его все не было. Наконец позвонили.
Собираясь на колхозную работу, Иван волновался: как его примут люди. Председа- тель колхоза посадил было его на комбайн, но Иван попросился в помощники комбайнера.
Знаешь, – объяснил он председате- лю. – Скажут, только приехал, а его сразу на комбайн, как бы привилегия.
Да мне же на комбайн некого сажать, неужели они не поймут!
А этого кудрявого?

Но он же без прав, недавно опять наку- ролесил.
Меня не было бы, все равно его бы по- садил.
А куда денешься, посадил бы.
Вот и посади… А если что, дня через два-три я пересяду. Пойми, я не хочу с людь- ми в конфликт вступать.
Пожалуй, ты и прав, – согласился пред- седатель.
Но успели выехать в поле, пройти по не- скольку рядов, как нахмурилось, и пошел дождь. И что ни день – начинал с утра и мо- росил, моросил. Настроение у людей было никудышное. Собирались у конторы и, по- стояв там час-другой, расходились по до- мам. Петька-кудрявый, воспользовавшись, что одно время дождь перестал, попытался вывести комбайн в поле и завяз, чуть съехав с дороги: они полдня промучились с Иваном, вытаскивая его трактором оттуда.
Только через две недели, когда уже были упущены все сроки, установилось ведро, не по-летнему студеное, с пронизывающим се- верным ветром. Но еще несколько дней на поля не только заехать, но и подъехать к ним нельзя было.
Председатель выгнал в поле всех, от кого мог быть хоть какой-нибудь толк, иначе по- гибель. Работали без радости: и без того до предела заезженная техника вязла в грязи, то и дело ломалась.
Пришла и учительница со школьниками, в обеденный перерыв они устроили что-то вроде концерта. Девочки спели частушки. Ивану больше всего запомнилось, как ху- денький чернявый мальчик с каким-то не- русским лицом читал, точнее, пронзительно выкрикивал отрывок, как сказала учительни- ца, из древнего русского сказания – «Задон- щины»:
«Князь великий Дмитрий Иванович со своим братом, князем Владимиром Андре- евичем, и со своими воеводами был на пиру у Микулы Васильевича и сказал он: «Пришла к нам весть, братья, что царь Мамай стоит у быстрого Дона, пришел он на Русь и хочет идти на нас в Залесскую землю…»
Ветер забивал слова обратно, и мальчик давился ими:
«…Пойдем, братья, в северную сторо- ну… Взойдем на горы Киевские, взглянем на славный Днепр, а потом и на всю землю Рус- скую… Земля Русская не весела: от Калской битвы до Мамаева побоища тоской и печа- лью охвачена, плачет, сыновей своих поми- ная, – князей и бояр, и удалых людей, кото- рые оставили дома, своих жен и детей, и все достояние свое, и, заслужив честь и славу мира этого, головы свои положили за землю за Русскую…
…Братья и друзья, сыновья земли Рус- ской! Соберемся вместе, составим слово к слову, возвеселим Русскую землю, отбро- сим печаль в восточные страны – в удел Си- мов, и восхвалим победу над поганым Ма- маем, а великого князя Дмитрия Ивановича и брата его, князя Владимира Андреевича, прославим!..»
Ветер порывами уносил слова в студеное поле.
«…А от Калской битвы до Мамаева побо- ища сто шестьдесят лет.
И вот князь великий Дмитрий Иванович и брат его, князь Владимир Андреевич, по- молившись Богу и Пречистой его Матери, укрепив ум свой силой, закалив сердца свои мужеством, преисполнившись ратного духа, урядили свои славные полки в Русской земле и помянули прадеда своего, великого князя Владимира Киевского.
О жаворонок, летняя птица, радостных дней утеха, взлети к синим небесам, взгляни на могучий город Москву, воспой славу вели- кому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Владимиру Андреевичу! Словно бурей занесло соколов из земли Залесской в степь Половецкую! Звенит слава по всей земле Рус- ской: в Москве кони ржут, трубы трубят в Ко- ломне, бубни бьют в Серпухове, стоят знаме- на русские у Дона великого на берегу.
Звенят колокола вечевые в Новгороде, собрались мужики новгородские у храма свя- той Софии и говорят так: “Неужто нам, бра- тья, не поспеть на подмогу к великому князю Дмитрию Ивановичу?” И как только слова

эти промолвили, уже, как орлы, полетели – выехали посадники Великого Новгорода и с ними семь тысяч войска к великому князю Дмитрию Ивановичу и брату его, князю Вла- димиру Андреевичу, на помощь.
К славному городу Москве съехались все князья русские и говорили такое слово: “У Дона стоят татары, Мамай-царь у реки Мечи, между Чуровым и Михайловым, хо- тят реку перейти и биться насмерть во славу нашу”.
И сказал великий князь Дмитрий Ива- нович: «Брат, князь Владимир Андреевич, пойдем туда, прославим жизнь свою, чтобы старые рассказывали, а молодые помнили! Испытаем храбрецов своих и реку Дон кро- вью наполним за землю Русскую…»
Худенький чернявый мальчик с нерус- ским лицом с каким-то отчаяньем выкрики- вал эти слова, ветер забивал их обратно в рот, мальчик проглатывал слова, частью пропу- ская, видимо, от волнения забывая, и кричал их с новой силой в лица мужиков, казалось, с упреком или укором.
Мужики слушали понуро и хмуро, глядя в сторону или в землю, но вежливо, чтобы не обидеть. И было что-то беспросветно гне- тущее в этой неуклюжей сцене, что Ивану стало не по себе: озлобленные непогодой му- жики, низкие тучи, студеный ветер, застряв- шие в непролазной грязи, чуть ли не связан- ные лыковыми веревками, два стареньких трактора и комбайн – и отчаянно кричащий слова древнего русского сказания явно не- русский мальчик. Ивану было жалко и маль- чика, и мужиков, и председателя, тоскливо глядящего куда-то вдаль, и посиневшую от холода учительницу. И в то же время была какая-то досада, неловкость за нее: не могла придумать что-нибудь веселее.
Учительница была единственной в шко- ле, как, в свою очередь, школа была един- ственной во всем колхозе: некого было учить. Давно уже закрылась средняя, две семилет- ние, а теперь вот осталась неполная началь- ная в 14 учеников, которую, поговаривают, через год-два тоже закроют как неперспек- тивную и невыгодную для государства. А мо-
жет, и раньше: не вытерпит вот, уедет учи- тельница, а она, разумеется, приезжая, бог весть каким шальным ветром ее, городскую, задуло сюда, – и все! Отправят тогда ребяти- шек в район, в интернат – это в семь лет-то! Председатель знал: тогда снимутся с места, уедут последние молодые мужики. И умрет колхоз. И останутся по деревням доживать брошенными, подобно брошенным в лесах солдатам, старики, и потому он смотрел на учительницу, на эту странную молодую жен- щину, с одновременным страхом и уваже- нием. Он, наверное, больше других не толь- ко в колхозе, но и в районе понимал, что от нее зависит будущее этих двух десятков по- лумертвых деревень.
Иван тоже невольно присматривал- ся к учительнице. Была, она, наверное, лет около тридцати, не больше, красивая, но какая-то для своего возраста неестественно бледная, без кровинки в лице, с печальными, и, что особенно поразило Ивана, какими-то потухшими глазами.
И школьники помогают, – зачем-то сказал председателю Иван. Была какая-то внутренняя потребность начать этот разго- вор.
Да, пришли, только какая от них по- мощь… Со школой беда, – вздохнул пред- седатель. – В области давно предлагают за- крыть. Одно только и держит: единственная школа в колхозе. Да вот боюсь: уедет учитель- ница – и школа сама собой закроется – кто сюда поедет? И так уж третий год живет, хоть Богу на нее молись, ведь ни жилья, ничего… И сегодня вот в поле не звал: сама пришла, ребятишек привела…
А откуда она?
Да я толком и не знаю. До меня приеха- ла. Прошлый председатель, как и тебя, при- гласил, откуда-то привез. Спросить неловко. То ли не была замужем, то ли разведена. Бабы говорят, что якобы бездетная. Откуда-то с Урала, из Уфы ли, где химии разной много. Видишь, какая бледная. Врачи якобы посове- товали переехать куда-нибудь в деревню. Но явно не потому она сюда приехала. Не в нашу же деревню за тысячи километров ей посове-

товали поехать. А как она тут у нас очутилась, не знаю. Каким ветром занесло! Заблудшая, отставшая от стаи птица. Боюсь дыхнуть на нее, как бы не спугнуть. И дрова уж стара- юсь привезти, и мяса иногда тайком выпишу. Уедет, конечно, что ей тут делать. Пары тут для нее нет. Да и раз бездетная, кто из дере- венских ее возьмет. Иногда думаю, уехала бы поскорей, что ли. А то она, как топор, зане- сенный над моей головой. И жалко ее. И в то же время почему-то стыдно мне перед ней…

Не было у Ивана ни праздников, ни вы- ходных. Везде нужно успеть: и в колхозе, что- бы не смотрели как на заезжего лодыря, и у себя в Большом Перевозе, как он говорил, дома, да избу в Малом Перевозе к зиме надо подготовить, дров припасти – зимовать, ско- рее, и следующий год придется в ней. А тут и бревна подоспели в леспромхозе. Спаси- бо председателю: помог с транспортом: взял в районной МТС ЗИЛ с прицепом, пришлось делать три рейса. Работы было невпроворот. Иван похудел. Это заметил и дед Павел.
Ты передохни немного, сгоришь, все прахом пойдет… А то опротиветь может, охо- ту отбить. А ты, я кумекаю, не все говоришь, большое дело затеял. А большое дело впопы- хах не делают.
И действительно, Ивана как бы отрезви- ли эти слова. Надо отдохнуть, а то уж, дей- ствительно, стал многое делать без желания, на надрыве, и чем больше рвался, торопился, тем медленнее шло дело, тем больше было прорех.
Решение пришло сразу, вдруг. Он воткнул в землю лопату и пошел к церквушке. Он уже несколько недель смотрел на нее лишь из- дали, хотя в нынешнем ее состоянии на нее лучше было смотреть как раз издали: так не видны был ее многочисленные раны.
Солнце играло в ее сводах. Иван сел на камень бывшей церковной ограды и смотрел, смотрел на ее купол, потом в заречные дали. Действительно, нужно отдохнуть, не так уж мало он сделал за столь короткое время. За- ложен фундамент дома, расчищен родник, огорожено кладбище. Завезены бревна на
дом, сложены в аккуратный штабель, укры- ты, не поведет их от солнца, все по совету дяди Павла. Через неделю он с дядей Павлом и еще с двумя стариками начнет рубить сруб и до снега, может, успеет поставить на мох. За зиму он напилит досок на пол и на потолок, на перегородки и сени: одну машину бре- вен по договоренности с председателем он сразу свалил у лесопилки. Заготовит косяки и рамы, а весной поставит баню. В ней мож- но будет и жить первое время. А сейчас надо немного отдохнуть…
Слушай, ты не против, если я дней на пять в Великий Новгород съезжу? – зашел он к председателю. – Купить из одежды кое-что надо, да, может, кирпича да железа на крышу удастся достать.
А что ты меня-то спрашиваешь? – ус- мехнулся тот. – Ты же сам себе хозяин. Не колхозник.
Ну, все-таки.
Езжай, конечно… Передохни немного. Еще раз спасибо тебе, здорово ты на уборке выручил… На пахоте-то поможешь?
Какой разговор!
Ну, хорошо, буду надеяться. Да, как ты питаешься-то?
У соседки молоко беру, – неохотно от- ветил Иван. – Печенье вон в твоем магазине, рыбные консервы, соль…
Ты зайди ко мне по приезде, я тебе хоть килограмма три мяса выпишу… Только осо- бенно не распространяйся об этом.
Ну, по секрету, как бы по блату мне не надо. Разговоры пойдут.
И то – правда…

Иван скрыл от председателя, что в Ве- ликий Новгород едет больше с целью узнать что-нибудь о своей деревне.
Он купил несколько книг о Великом Нов- городе, сходил в краеведческий музей, в об- ластную публичную библиотеку. Но о своей де- ревне ничего не узнал: не было о ней сведений, кроме скудных упоминаний. Наверное, что-то можно было найти в архиве, но на это нужно было время и не так просто в архив было по- пасть, туда нужно было особое разрешение.

Общая тетрадь, которую он специаль- но купил, постепенно заполнялась разными сведениями, правда, относящимися больше к самому Великому Новгороду.
Иван записывал:
«859 год. Первое упоминание о Новгороде в летописях как о городе, построенном слове- нами с их старейшиной Гостомыслом…»
«989 год. Крещение Новгорода и приход в Новгород епископа Иоакима Корсунянина (Херсонес), низвержение Перуна в Волхов. Ио- аким ставит деревянную церковь Св. Софии с 13 верхами, им же, по преданию, поставле- на первая каменная церковь Иоакима и Анны, в которой совершалась церковная служба до построения каменного Софийского собора…»
Надо же: видимо, не случайно в Вели- ком Новгороде его душа потянулась к собору Святой Софии, раз первая церковь в Вели- ком Новгороде была посвящена ей. Почему именно ей?
В прошлом году в отпуске во время поезд- ки в Севастополь Иван побывал в Херсонесе и сейчас вспоминал его белые развалины над Черным морем…
«1015 год. Первое известие о Новгородском вече».
«1045 год. Князем Владимиром заложен ка- менный собор Софии…»
«Опять Святая София!» – думал Иван.
«1049 год. В субботу 4 марта сгорела дере- вянная церковь Св. Софии…»
«1052 год. 4 октября умер Владимир Ярос- лавович и положен в церкви Св. Софии. Св. Со- фия освящена 14 сентября…»
«1063 год. Волхов шел в Новгород против течения, вспять…
«1071 год. Восстание волхвов. Людие поддер- живают волхва, которого убивает князь Глеб…»
«Что кроется за этими скупыми строчка- ми?» – думал Иван.
«1108 год. Св. София расписана фресками».
«1113 год. Большой пожар в Новгороде. По- горели обе стороны».
«1117 год. 14 мая в 10 часов во время служ- бы в Софийский собор ударила молния. Все люди упали на землю, но остались живы, кроме одного дьяка…»
«Все крутится вокруг Святой Софии…»
«1125 год. Великая буря в Новгороде с гро- мом и градом. Разрушены дома, стада скота потонули в Волхове…»
«1127 год. Большая вода в Волхове. Поздняя весна и ранние морозы осенью вызвали неуро- жай и голод…»
«1128 год. Голодный год в Новгороде. Люди ели липовые листья, березовую кору, мох и пр. Трупы лежали на улицах и на Торгу, наполняя город смрадом. Большая вода в Волхове, водой сносило постройки, уничтожало хлеб, гибли люди…»
«Боже мой, сколько беды всегда было на Руси! – угнетенно думал Иван. – Впрочем, наверное, так и во всем мире. Словно Бог или кто еще проверяет человека? Или мы кому-то мешаем на Земле?
«1151 год. Епископ Нифонт покрыл Св. Со- фию свинцовой крышей, а стены известковой обмазкой…»
«1157 год. Восстание новгородцев против князя Мстислава Юрьевича и междоусобные распри между Софийской и Торговой сторона- ми, во время которой был разобран мост через Волхов. 7 ноября после грозы выпал град больше яблока…»
Эта запись словно подрубила Ивана. Не только ныне, но, оказывается, и в древности мы, русские, даже между собой не могли най- ти общего языка.
«1158 год. В Новгороде был мор. Умирали люди, падали кони и рогатый скот…»
«Может, люди, не подозревая того, ста- новятся такими озлобленными перед при- родными катаклизмами? – уже в который раз подумал Иван. – Но кто посылает на них эти катаклизмы? За что?.. Или, наоборот, мор был в наказание за братоубийственную вой- ну? Как и наводнение с землетрясениями – тоже в наказание?»
«1176 год. Волхов пять дней шел против течения…»
«1194 год. Большой пожар в Новгороде. Сгорело 10 церквей. Погорело также и городи- ще. Пожары продолжались и дальше от неиз- вестных причин, причем каждый день внезапно загоралось в нескольких местах. Вследствие

этого люди боялись жить в домах и жили на открытом воздухе…»
«1201 год. Все лето шли дожди…»
«Надо же, как у нас в этом году! Неужели существует какая-то периодичность в при- родных катаклизмах?..»
«1211 год. Сгорело 4300 домов и 15 церк- вей…»
«1215 год. Неурожай и голод. Трупы на ули- цах и Торгу…»
«А ведь между этими бедами были и дру- гие беды, которые не вошли в летопись!» – потрясенно думал Иван.
«1218 год. Междоусобная война между Тор- говой и Софийской сторонами…»
«1220 год. Новая междоусобная борьба…»
«1228 год. Междоусобная борьба…»
«Боже мой, чуть ли не каждый год! – угне- тенно думал Иван. – Что за народ мы такой, окаянный?! Даже между собой не можем най- ти общего языка. Неужели это неистребимо в нас? Кругом враги, голод, пожары, а мы – между собой… Если этого не было бы в наро- де, может, не было бы и колымских лагерей? Ведь так просто, без доноса редко хватали людей. Откуда это в нас?»
«1230 год. 3 мая в обеденное время произо- шло землетрясение. Мороз, ударивший 14 сен- тября, уничтожил посевы. Голод и мор. Мерт- вецов свозили на конях, в одной яме схоронили 3300 человек. Людоедство и поджоги…»
«1238 год. Взятие татарами Торжка, не получившего помощь от Новгорода…»
«1276 год. Со стороны Неревского конца (с се- вера) у Св. Софии до основания отпала стена…»
«1287 год. Междоусобная война между Тор- говой и Софийской сторонами…»
«Опять! Боже мой!..»
«1342 год. Архиепископ Василий приказал слить великий колокол к Св. Софии, приведя мастера из Москвы, именем Борис. Междоусо- бица. При посредничестве архиепископа Васи- лия обе стороны Софийская и Торговая пришли к соглашению…»
«1359 год. Опять междоусобица. Разобрали мост…»
«1360 год. Большой пожар. Обгорел Софий- ский собор…»
«1379 год. Волхов семь дней шел против те- чения…»
«1384 год. Междоусобица…
«1388 год. Междоусобица…»
«1439 год. Два года засуха. Горели леса и земля. В реках воды мало. Рыба пахла ды- мом…»
«Неужто во всем этом есть тут какая-то страшная закономерность? – думал Иван. – Неужто пришло или подходит подобное время?»
«1508 год. Пожар в Новгороде. Горело два дня. Погорела вся Торговая сторона. Вихрем бросало огонь на речные суда. Сгорело 3315 че- ловек и много людей утонуло в Волхове. В тече- ние трех лет свирепствовал мор, от которого умерло более 15 000 человек…»
«1529 год. Во время службы в церкви Пят- ницы на Торговой стороне начал рушиться пол. Люди побежали из церкви и стали бросаться через окна, многие погибли. В числе погибших было 70–80 женщин и девиц и 3–4 мужчины. А не было на мертвецах ни ран, ни поврежде- ний, но только давили друг друга, и так тя- жело, что изнутри от сердца выходила кровь и мертвецы посинели, от того и умерли».
«1539 год. В Новгороде на Торговой стороне в Славянском конце на Павловой улице у труб- ника Тимохи жена родила младенца женского пола с двумя головами, двумя руками и четырь- мя ногами. Младенец родился мертвым…»
Иван снова перечитал свои выписки о Великом Новгороде, а он выписывал не все беды, случившиеся с городом, и ему ста- ло страшно, безысходно. Бессмысленность всего, что он задумал, пригнула к земле его голову… Неужто наступает подобное время?.. Неужели Русь–Россия оставлена или даже проклята Богом?..

Только в одной книге он нашел упомина- ние о своей деревне. В ней говорилось, что церковь поставлена во имя покровителя всех славян и русского воинства великомученика Димитрия Солунского на древнем кладбище, и раскопки показали: поселение на городи- ще существовало тысячи лет – с начала но- вой эры и до XI–XII веков. Прослеживаются

стойла для скота, кузница: железо плавили из местных болотных руд. Ковали ножны, сер- пы, косы, наконечники стрел. Были найдены рыболовные крючки, кованые гвозди, бое- вой топор, зерна пшеницы, каменные грузи- ла и каменные пряслица. Тесали жернова для ручных мельниц. Из какой древности, из ка- ких веков тянется его лыковский род?
А еще нашли богатый женский гребень с изображением двух лебедей.
Почему погибло то поселение, по тем временам, может, город? От моровой болез- ни? Пожара? От татаро-монгольского раз- бойного набега? Но Батый вроде бы не до- шел до Великого Новгорода. Или умерло, как ныне, истощив свои последние силы? И кто такой великомученик Димитрий Солунский, в честь которого была поставлена церковь?
А еще Иван долго рассматривал рисунок мальчика Онфима на берестяной грамоте, не- давно найденной в Великом Новгороде. Его поразило, что рисунок ничем не отличался от рисунков современных детей, он сам в детстве рисовал так. Вечный сюжет про войну. Только теперь рисуют танки и автоматы. А мальчик Онфим нарисовал всадника, копьем поверг- шего наземь врага. Сам себя он представлял воином-всадником: рядом так и написано
«Онфим», откуда и узнали его имя.
И еще одну берестяную грамоту он дол- го рассматривал: «От Микиты к Оулиаяниц. Пойди за мьне. Язъ тьбе хоцю, а ты мене… А на то послоухо Игнат Моисеев».
Иван удивился, как мало изменился язык за восемь столетий, Иван без труда все понял, в чем убедился, прочтя ниже перевод-толко- вание: «От Никиты к Ульянице. Иди за меня замуж. Я тебя хочу, а ты меня. А на то свиде- тель Игнат Моисеев…»
И еще Иван прочитал, что Георгиевский собор Юрьева монастыря в Великом Новго- роде строил зодчий Петр. И вероятно, пред- полагал автор книги, что до Георгиевского он построил два других княжеских собора, то есть и Софию.
Может, и церковь в его деревне строил он? А еще Иван вычитал о секте стриголь- ников, которые считали, что каждый впра-
ве – без посредничества священнослужителя и храма – общаться с Богом. Стригольни- ки уходили в поле и, как язычники, каялись в грехах матери сырой земле. Иван задумал- ся: может, это не секта, может, это, как ныне, от нужды и безысходности, когда храмы по- рушены, а священники сосланы или расстре- ляны – что делать тем немногим, кто остался верить в Бога? Только напрямую, подняв гла- за к Небу и вскинув в отчаянии руки – и то, где-нибудь спрятавшись, чтобы никто не ви- дел.
А еще Иван с чувством внутреннего смя- тения прочел о секте «жидовствующих». Надо же: уже тогда, в глубокой древности, воду в России мутили евреи! Иван почему-то считал, что евреи появились в России недав- но. Откуда-то их выгнали, и им, кроме Рос- сии, было некуда деваться. И жалел их, как всеми обижаемых, несчастных по судьбе, только потому, что родились евреями. Мно- го писалось и говорилось о массовом унич- тожении евреев в гитлеровских концлаге- рях. А сейчас он читал, что они были на Руси уже в XVI веке, даже раньше. И не просто были, а пытались захватить духовную власть. В книге церковного писателя того времени Иосифа Волоцкого он вычитал, что «ересь жидовствующих», возникнув именно в Ве- ликом Новгороде, скоро проникла в Москву ко двору самого князя, заразила будто бы са- мого митрополита Зосиму, и пошла зараза, отравляя Церковь, душу народа, по стране, даже в Заволжье проникла. Иван стал искать сведения о «ереси жидовствующих» в других книгах. И были о секте самые противоречи- вые сведения. Некий А. Архангельский, как вполголоса объяснила ему в областной би- блиотеке женщина, выдававшая ему книгу, что это не настоящая его фамилия, а псевдо- ним, что на самом деле он еврей, писал, что никакой ереси вообще не было, а были лишь отдельные лица, высказывавшие критиче- ские мысли по поводу различных вопросов вероучения и церковного управления. На- оборот, некто Е. Голубинский утверждал, что
«ересь жидовствующих» в ее собственном виде представляла из себя не что иное, как

полное и настоящее иудейство, или жидов- ство, с совершенным отрицанием христиан- ства».
А еще Иван в публичной библиотеке вы- писал целую страницу из «Курса русской истории» Ключевского, был, оказывается, до революции такой ученый:
«Характеристика царя Ивана Грозного: Царь Иван родился в 1530 году. От приро-
ды он получил ум бойкий и гибкий, вдумчивый и немного насмешливый, настоящий велико- русский, московский ум. Но обстоятельства, среди которых протекло детство Ивана, рано испортили этот ум, дали ему неестественное, болезненное развитие. Иван рано осиротел, на четвертом году лишился отца, а на вось- мом потерял и мать. Он с детства видел себя среди чужих людей. В душе его рано и глубоко врезалось и всю жизнь сохранялось чувство сиротства, брошенности, одиночества, о чем он твердил при всяком случае: “родственни- ки мои не заботились обо мне”. Отсюда его робость, ставшая основной чертой характе- ра. Как все люди, выросшие среди чужих, без отцовского призора и материнского привета, Иван рано усвоил себе привычку ходить, огля- дываясь и прислушиваясь. Это развило в нем подозрительность, которая с летами превра- тилась в глубокое недоверие к людям. В дет- стве ему часто приходилось испытывать равнодушие или пренебрежение со стороны окружающих. Он сам вспоминал после в письме к князю Курбскому, как его с младшим братом Юрием в детстве стесняли во всем, держали, как убогих людей, плохо кормили и одевали, ни в чем воли не давали, все заставляли делать насильно и не по возрасту. В торжественные, церемониальные случаи, при выходе или прие- ме послов, его окружали царственной пышно- стью, становились вокруг него с раболепным смирением, а в будни те же люди не церемо- нились с ним, порой баловали, порой дразнили. Играют они, бывало, с братом Юрием в спаль- не покойного отца, а первенствующий боярин князь И.В. Шуйский развалится перед ними на лавке, обопрется локтем о постель покойно- го государя, их отца, и ноги на нее положит, не обращая на детей никакого внимания, ни
отеческого, ни даже властительного. Горечь, с какой вспоминал это Иван 25 лет спустя, дает почувствовать, как сильно его сердили в детстве. Его ласкали как государя, и оскор- бляли, как ребенка. Но в обстановке, в какой шло его детство, он не всегда мог тотчас и прямо обнаружить чувство досады или зло- сти, сорвать сердце. Эта необходимость сдер- живаться, дуться в рукав, глотать слезы пи- тала в нем раздражительность и затаенное, молчаливое озлобление против людей, злость со стиснутыми зубами. К тому же он был ис- пуган в детстве…»
Ивана потрясла эта выписка.
Иван долго сидел, глубоко задумавшись над этой выпиской. Ниже он сделал припи- ску: «Все дело в семье. Все беды наши от раз- рушения семьи. Не стало прочной семьи, не стало и народа. Все дело в семье…» И три раза подчеркнул последние слова. И долго раз- мышлял о сути царской власти и ни к какому выводу не пришел, смутные мысли по этому поводу были.
И решил Иван для себя, что с его образо- ванием, точнее, с отсутствием его, трудно и, может, даже опасно без надежного поводы- ря – лукавый поводырь, ох, куда может заве- сти! – искать самую главную истину в книгах, можно запутаться вовсе. Для него пока исти- на проста: возродить отеческий дом, продол- жить род, и этой истины для него хватит на всю жизнь. А уж дети его, может, пойдут в по- знании истины, царской и не царской власти дальше. Может, докопаются до корней, кто и почему запланировал уничтожение русско- го народа. Главное же для него, Ивана, – не порвать нить поколений…
А еще он в Великом Новгороде на улице неожиданно столкнулся с бывшим председа- телем колхоза. Тот от неожиданности и радо- сти растерялся:
Все-таки приехал!.. А я не верил… Чест- но говорю, не верил!.. – Было видно, что он рад встрече.
Мне говорили, что ты на Север уехал, – не меньше его обрадовался Иван
У меня же семья – какой тут Север! Да и агроном я. Что я там лишайники буду выра-

щивать? В соседнем районе теперь агроном- ствую. Колхоз ничуть не лучше. А у вас там с районным начальством не сработался.
Ивану легло на душу, что он сказал: «у вас там», этим тот как бы признал его местным, коренным новгородским.
Пришлось уехать. Как стал немного сам решать, когда сеять, когда убирать, – продолжал бывший председатель колхоза, – все, житья не стало! Проверка за проверкой. А я не сдал хлеб сверх плана, а оказалось, что район в целом не выполнил план, собира- лись выполнить его за счет меня, и, чтобы не выгребли, я поскорее раздал по трудодням колхозникам. И вышло-то по мешку всего. А шуму!.. Ну и схватились. На бюро меня чуть из партии не исключили, строгачом от- делался… Слушай, давай ко мне. С новым ты каши не сваришь, он в любом деле под ко- зырек…
Я думал, что мы у нас вдвоем будем, – усмехнулся Иван. – Переберусь я к тебе, а ты опять куда-нибудь перепорхнешь? Крепко я на тебя рассчитывал. Если бы знал, что тебя уже нет, может, и не решился бы. Хорошо, что Павел Андреевич в письме не сообщил.
Честно говорю, не верил, что при- едешь… – не обиделся, виновато и радостно признавался бывший председатель колхо- за. – Если бы знал, может, остался бы, несмо- тря ни на что… Вытерпел бы унижения, пе- решагнул бы через себя, сапоги о себя вытер.
Я же тебе говорил, что приеду!
Да мало кто что говорил. А тут, в Новго- роде, что делаешь? – ушел бывший председа- тель колхоза от неприятного разговора.
Да что вы все Великий Новгород просто Новгородом зовете? – не выдержал Иван.
Не знаю, – растерялся бывший предсе- датель. – Может, потому что на Великий мало похож, да и стесняемся мы громких слов. Так все-таки: что за дела у тебя в Великом Новго- роде?
Да вот хотел насчет кирпича, железа…
Да черта с два!
С кирпичом я тебе, пожалуй, помогу.
Сколько тебе?
Да тысячи три хотя бы на печь, ту- да-сюда…
Пошли. Только условились: я представ- ляю тебя, что ты из моего колхоза… Все-таки приехал!.. – снова радостно воскликнул он. – Извини!.. Честно говорю, не верил. Нет, что ты серьезный мужик, несмотря на возраст, я сразу понял. Но думал, вернется на Север, одумается. Как раз потому и одумается, что серьезный. Только: ну и трудно тебе придет- ся! – Он снова остановился. – Хорошо, что я тебя встретил! Ты понимаешь, мне как-то легче, что ты здесь, пусть за сто верст от меня…
А ты как-нибудь приезжай ко мне. Мы ведь теперь вроде родственников. Если бы не ты, может, я не решился бы.
А что, может, и приеду. Может, чем еще помогу…
Они крепко пожали друг другу руки…

Глава 18. Святая София

Каждый раз, приезжая в Великий Новго- род, сам не зная почему, Иван непременно шел на Ярославово дворище, к белокамен- ным древним храмам, по всему, недавно от- реставрированным. Как определил для себя Иван, отреставрированным больше для ино- странцев, как музеи, чтобы те пялили на них глаза и считали, что реставрируются храмы по всей России. Возвращаясь с Колымы на постоянное жительство на свою древнюю ро- дину, он проехал Россию по великой Транс- сибирской железнодорожной магистрали от Владивостока до Москвы и не увидел ни од- ного восстановленного храма.
Ну, вроде бы: посмотрел на древние бе- локаменные храмы один раз – и хорошо, не ходим же мы в один и тот же музей каж- дый день, – тем более что времени в поезд- ки в Великий Новгород всегда было в обрез, нужно успеть туда-сюда – и уже надо бежать на обратный автобус. Но все равно каждый раз Иван умудрялся, удивляясь самому себе, находил время, чтобы хоть пробежать мимо, завороженно глядя на них. Или сразу с авто- буса, до начала рабочего дня, если удавалось приехать рано, или урывками между дел, или перед обратной дорогой. А когда не получа- лось, чувствовал себя виноватым, только не знал – перед собой или перед ними. Однаж- ды так, торопясь перед обратным автобусом, все оглядываясь на храмы, он чуть не сбил с ног то ли стоящего, как и он, любующего- ся на храмы, то ли шедшего ему навстречу человека. Тот не возмутился, не обругал Ива- на, наоборот, извинился, хотя извиниться, – с опозданием спохватился Иван, – должен был он, Иван.
Была в этих храмах для Ивана какая-то за- гадка. Почему-то так и тянуло к ним, хотя бы глазами издалека поймать. Было ощущение,
что их никто не строил, что они сами ког- да-то, много веков назад, а может, когда еще не было в этих местах человека, или, когда еще вообще не было на Земле человека, они, подобно грибам, выросли из Земли и были частью Земли, или стали частью Земли, и в то же время принадлежали и Небу. Словно они соединяли Землю и Небо. Он не знал, почему ему в голову пришло сравнение с грибами, то ли купола и маковки напоминали ему шляп- ки грибов, то ли потому, что однажды по- трясенно увидел, как нежные хрупкие шам- пиньоны, стремясь к Небу, взломали асфальт и, приподняв, словно домкратом, держали на себе большую асфальтовую плиту. Иван попытался помочь грибам, и, к удивлению, не смог плиту ни приподнять, ни выломать даже при помощи найденного обломка во- допроводной трубы, только, неосторожно задев, порушил нежные и хрупкие грибные купола-шляпки. Древние храмы притягива- ли, звали к себе, но звали каким-то особен- ным образом. Словно что-то говорили, в том числе как бы отдельно от других, именно ему, что-то простое и ясное, и нужное ему, а он все равно не мог понять, и это не давало ему покоя и даже порой угнетало.
Да, первоначально его поразила церковь Святой Софии по ту сторону Волхова. Услы- шав впервые название реки, он подумал: не связано ли оно с мифическими волхвами? Впрочем, он толком не знал, кто они были такие, эти волхвы, хотя впервые о них про- читал еще в школе, у Пушкина, еще тогда он сунулся было в толковые словари, какие уда- валось найти в поселковой библиотеке, но и они толком не объясняли: волхвы и волхвы. Обычно категоричные в своих суждениях, ре- шительно отметающие все, что не по Марксу, атеистические словари осторожно обходили

этот вопрос: древние пророки – и все. И это не могло не удивить Ивана, получалось, что атеистические толковые словари не отрица- ли, что волхвы обладали даром пророчества. Но тогда перед ним вставал неразрешимый вопрос: как можно предвидеть будущее? А если это кому-то дано, то получается, что наша жизнь кем-то предопределена, запро- граммирована от первого дня до последне- го и в ней ничто нельзя изменить? От этой мысли становилось неуютно: значит, от тебя в твоей жизни ничего не зависит, дергайся ты или не дергайся, и ощущение, что за то- бой кто-то постоянно наблюдает со стороны, как бы из-за угла. При этой неуютной мысли Иван, не будучи зэком по жизни, но будучи сыном двух бывших зэков, стал чувствовать себя словно зэком в каком-то вселенском тайном лагере, а тайна этого лагеря от него была сокрыта. И в лагере этом свои, только невидимые, но более прочные, чем колым- ские, запоры и свои надзиратели, и ворота в этом лагере открываются только в одну сто- рону при рождении, и нет в этом лагере ам- нистий. И он торопливо отгонял от себя по- добные мысли.
Святая София поражала прежде всего сво- ей громадностью, изыском форм. Но скоро Иван поймал себя на том, что вместе с удив- лением, восторгом, какой он испытал при первой встрече с ней, Святая София поче- му-то оставляла на сердце чувство тревоги. Он толком себе не мог объяснить этого чув- ства, но, несмотря на то, что внутри ее, как и в храмах на Ярославовом дворище, тоже шла реставрация, от нее как бы исходило чув- ство обиды на людей, в свое время не просто оставивших ее, а отказавшихся от нее, от ее главной мысли, и одновременно от нее как бы шло какое-то грозное предупреждение, которое люди по-прежнему не хотели слы- шать. Иван винил себя в этом чувстве, но не мог отрешиться от него, как и не мог по- нять причины его. То ли изысканность форм вызывала путанность мысли? То ли его раз- дражала досада, что он не понимает ее язы- ка? Ясны и просты были древние храмы на Ярославовом дворище, и хотя он, оторван-
ный от корней плод колымских лагерей, не до конца понимал их язык, но рядом с ними ему было просто и радостно, а Святая София почему-то вызывала чувство тревоги, и он ничего не мог с этим чувством поделать. Он пытался отгонять его от себя, объясняя его своей необразованностью, неверием в Бога, но оно не проходило. Словно из храма, заду- манного, несомненно, быть продолжением тех древних храмов на Ярославовом двори- ще, разочаровавшись в людях, ушла Святая София, Премудрость Божья. О Святой Со- фии, Премудрости Божией Иван прочел в одном из дореволюционных толковых сло- варей. Словно люди отказались от нее, и она осталась лишь в названии храма, и от этого главные российские беды. Да, было ощуще- ние, что древние храмы на Ярославовом дво- рище сами собой выросли из земли, из яр- ко-зеленого майского луга с одуванчиками, и не навязывали тебе своих мыслей, мысли рождались в тебе как бы сами, как бы твои. Рядом с древними безыскусными храмами было легко душе, хотя душа не понимала, откуда эта легкость и грустная радость, они властвовали над душой, хотя у них не было намерения властвовать над ней, по крайней мере, Иван не почувствовал даже намека на это. А Святая София – было ясно, что она построена людьми, а не выросла сама собой из земли, в начале ее были начертанный на бумаге или в уме чей-то проект. Но почему в Великом Новгороде столько раз горел храм во имя Святой Софии? Словом, Иван не мог объяснить того непростого чувства, которое он испытывал рядом с церковью Святой Со- фии, и в этом снова и снова винил себя, свою темноту, необразованность, но от этого не становилось легче.
И после Святой Софии его еще больше тянуло к простым, даже простоватым, как деревенские избы, храмам на Ярославовом дворище. Потому как около них было лег- ко душе, около них она была как дома, хотя внутрь хода не было, все они были на замках, и Иван не мог предположить, что внутри по- рушенная пустота. И опять он шел к Святой Софии, она все равно тянула к себе, хотя

ему казалось, что здесь его заставляют через силу учить урок, который ему не понятен. И у него возникал вопрос: почему Святая Со- фия встала или ее поставили на другом берегу Волхова? Почему жили в частом несогласии на противоположных берегах Волхова нов- городцы, что доходило до кровавых побоищ? Что разделяла река с этим странным и непо- нятным ему названием? Кто мог ему ответить на эти вопросы?
Он снова и снова пытался понять, почему около древних белокаменных храмов и око- ло Святой Софии приходят разные мысли. И опять он шел на Ярославово дворище, что- бы снова испытать то чувство, что эти хра- мы были едины с окружающей природой, словно часть ее, словно выросли сами собой из земли, как эти солнечные одуванчики вокруг них, словно не было у них никакого архитектора, и даже не трогала их никогда человеческая рука. Они тоже были предста- вителями иного мира, в который он, сам не знал, верил и не верил, но здесь это не пу- гало Ивана, потому как они в то же время были представителями этого мира и связыва- ли его с тем, таинственным, в единое целое. И около них не боялся он того, неведомого, Иван был уверен: доброго мира, потому что тот мир был продолжением этого, или, на- оборот, этот – продолжением того. В древних храмах на Ярославовом дворище не было ни единой детали лишней, они не пытались тебя завлечь, поразить внешней красивостью, вы- чурностью форм. Но в то же время в первое время у Ивана было ощущение, чувство, что все-таки чего-то не хватает в них, какого-то завершения, какое просилось, пока не дога- дался, что не хватало крестов, а догадался – стало легко и в то же время стыдно, что не догадался сразу. Убрав кресты, эти своеобраз- ные антенны в Небо, то есть главное, ради чего были построены храмы, его пытались убедить, что они всего лишь своеобразные музеи, талантливое творение рук человече- ских. Так называемые памятники архитекту- ры, и никакого отношения к иному миру и к Богу не имеют, по той простой причине, что иного мира и Бога нет, так как большевики
Бога отменили. По убеждению большевиков Он мешает строить обещанный ими рай на Земле.
Ивану хотелось кого-нибудь подробнее расспросить о древних храмах на Ярославо- вом дворище и о Святой Софии за рекой, но он не знал, к кому подступиться, да и как бы стеснялся. Сами новгородцы, в книжке-пу- теводителе их почему-то называли, видимо, принципиально отрывая от древних новго- родцев, построивших эти храмы, новгородча- нами, ему казалось, не замечали ни древних храмов на Ярославовом дворище, ни Святой Софии, словно храмы жили сами по себе, а они – сами по себе. Чтобы отвлечь нынеш- них новгородцев от мыслей об их незримой связи с этими храмами, о предназначении этих храмов на Земле, не случайно же они появились, выросли из земли именно здесь, людей постоянно дергали, подгоняли, за- ставляли суетиться. Их подстегивало радио, а теперь еще телевидение, газеты: вперед! выполнить и перевыполнить план! социали- стические обязательства! догнать и перегнать Америку! А если вдруг выполнишь план, тебя ждали планы повышенные и встречные. Об этом молча кричали транспаранты, поче- му-то непременно на кроваво-красных по- лотнищах в общественных учреждениях и на улицах, но, несмотря на все эти повышенные и встречные планы и обязательства, полки магазинов были пусты, у них на Колыме они были куда богаче. И храмы покорно молча- ли, никому до них, казалось, не было дела. И Иван так и не решился к кому-нибудь по- дойти со своими смутными вопросами.
Но раз он чувствует, глядя на эти храмы, неясный, но настойчивый, порой трево- жный, зов к чему-то неведомому, но поче- му-то так нужному душе, значит, это чувству- ет, наверное, и даже в большей степени – еще кто-то, скорее, многие. Не случайно же, од- нажды разрушив храмы и даже сегодня отри- цая их суть, все-таки восстанавливают неко- торые из них, пусть без крестов, обманывая себя и других, что они в жизни нынешнего человека ничего не значат, а всего лишь па- мятники архитектуры, созданные нашими по

вине царского режима безграмотными, но та- лантливыми предками. Да, скорее всего, этот зов, неясное томление души чувствуют мно- гие, но, разобщенные, предпочитают об этом молчать, каждый несет его в себе. Но как уз- нать этих людей в суетной толпе?
И строители церкви Святой Софии, без сомнения, знали, в чем ее духовное предна- значение, которое для нас стало тайной. Кото- рое для нас сделали тайной. И мы о нем лишь смутно и тревожно догадываемся. Значит, наши безграмотные предки в духовном смыс- ле знали больше нас? Откуда в них это знание? Может, потому их и ссылали в Сибирь и на Колыму, чтобы заморозить, убить в них, пре- рвать это генетическое, переходящее из поко- ления в поколение знание-чувство, чтобы оно уже не передалось потомкам? Чтобы от нас, русских, осталось только название. Это, как в случае с древними греками: название оста- лось, а народ совсем другой.
И дома, в своей мертвой деревне, кото- рую он своей жизненной целью поставил оживить, когда его взгляд останавливался на полуразрушенной церквушке, сразу пе- ред глазами вставали храмы на Ярославовом городище и скорбный собор Святой Со- фии. И Иван твердо решил: выбрать время и специально поехать в Великий Новгород, чтобы как можно больше узнать о них. Поче- му-то ему надо было разгадать их тайну или хотя бы узнать часть ее. Без этого он дальше почему-то не мог жить. Но дел было столь- ко – и с домом, и в колхозе, что приходилось откладывать.
Но вот однажды председатель колхоза по- просил его съездить в Великий Новгород: по- пробовать добыть-выбить ремонтные детали к трактору:
Ты колымский, тертый. Заодно, может, и себе что присмотришь.
Но в один день тут не управишься.
А ты не в один. Я письмо тебе дам в сельхозуправление, командировочное удо- стоверение выпишу. Чтобы тебя в гостиницу устроили.
Пока то да се, пока устроился в гостиницу, пока ждал куда-то уехавшего заведующего ба-
зой, где надеялся выбить запчасти к трактору, рабочий день закончился, и Иван не успел сделать и четверти задуманного на день. Он сначала подосадовал на это, а потом обрадо- вался даже: впереди еще один день в Великом Новгороде, а если надо будет, останется еще на третий, и нетерпеливо пошел на Яросла- вово дворище.
Шла вторая половина мая, стояли нео- быкновенно теплые дни, полыхали синью небеса, буйствовала сирень, вокруг храмов было ярко-желто от одуванчиков, сквозь ко- торые робко пробивалась зелень. И из этого ярко-яркого желтого ковра с зелеными кра- пинками вырастали, тянулись к Небу и в то же время не отрывались от Земли, прекрасные в своей строгой простоте белые древние хра- мы. И один был прекраснее другого, и Иван еще больше всем нутром почувствовал, что в них скрыт какой-то особый смысл – не тайный, наоборот, радостно и торжественно открытый всем и всему, но в то же время по- чему-то печальный, но Иван его почему-то не понимал.
Его знания, конечно, ничтожны, но он чувствовал, что дело тут не только в знаниях. А может, этот смысл вообще не подвластен человеку? Может, он был еще до человека и человек появился на Земле по задумке его? И человек до поры до времени может лишь догадываться о нем и стремиться к нему? И если человек не поймет в себе главно- го, этот смысл так и не откроется ему. Ключ к этому смыслу, видимо, заложен в самой природе человека, раз он, Иван, уроженец вечномерзлой тундры, мучительно чувствует эту красоту и соразмерность, если его всем нутром тянет к этой высокой сокровенной мысли? Но замутнена в нем эта сокровенная мысль, словно родник в его мертвой деревне, забита мусором и ядом.
И почему, стоя перед этими древними храмами, он испытывает то же чувство, что и тогда в своей деревне, когда он впервые увидел церквушку, словно он ее, а теперь и их, видел когда-то, может, даже до свое- го рождения, а потом забыл, а вот увидел – и сразу вспомнил. Но что-то еще, может,

самое главное, что связано с этими храмами и с этой церквушкой, никак не может вспом- нить. Вот-вот вроде вспомнит, но нет, слиш- ком давно это было и не с ним, может, даже не с отцом, может, даже не с дедом…
На другой день, пока закончил дела, – слава богу с тракторными деталями ему по- везло: с заведующим базой разговорились, отец у того не просто сгинул на Колыме, а на хорошо знакомом Ивану прииске «Мальдя- ке», одном из самых страшных штрафных лагерей, – последний автобус ушел. Но Иван нисколько не пожалел об этом, наоборот, даже обрадовался и снова пошел на Яросла- вово дворище. Перед этим по висячему мосту через Волхов, постоянно оглядываясь, пока видны были древние, словно выросшие сами собой из земли, храмы, сходил к Святой Со- фии, она тоже тянула к себе, но, в отличие от них, она как бы принуждала идти к ней и вы- зывала чувство тревоги.
Вернувшись на Ярославово дворище, он уже в который раз стал обходить древние бе- лые храмы, которые снова потрясли его своей простотой, в которой была своя – необыкно- венная, может быть, высшая красота, прино- сящая душе радость и покой. Связывающая в единое целое Землю и Небо и утвержда- ющая, что, несмотря ни на что, есть смысл жить на Земле и что жить на Земле, несмотря ни на что, надо.
И Иван вспомнил свое первое и един- ственное посещение действующего храма – в Москве, по дороге в Великий Новгород. Это было тоже потрясением, но совсем другого рода. Как – в храме все в золоте? Золотом или под золото шитые одежды священников. Он, родившийся и выросший на золотом лагер- ном прииске, знавший страшную силу золо- та, ненавидел его, и для него было ударом, что золото властвует и в храме. Может, зо- лотом, а в отсутствие его дешевой позолотой кто-то пытается подменить или уже подме- нил ушедшую из нынешних храмов Истину? Может, в них давно уже только видимость ее, как и вместо золота – позолота? Может, по- тому и оказались обреченными древние хра- мы? Иван испугался этой, как и другой своей
мысли: с каждым веком церкви становились все красивее, все изощреннее их формы, все красивее становились, прежде принципи- ально черные, одежды священников. Может, и это привело к 1917 году, когда все разом рухнуло? Народ в большинстве своем не за- щитил церковь, наоборот, как бы даже ра- достно участвовал в ее разрушении. потому что у него было чувство, что и в ней его об- манули. Может, истина давно ушла из них, осталась одна позолота? С трудом, не сразу Иван освободился от этого чувства.
Около церкви Спаса Преображения на Ильине улице он не сразу заметил, что за ним, уже в который раз обходящим храм, с интересом наблюдает пожилой человек.
Уже не первый день вижу, ходите вокруг храмов, – осторожно остановил он Ивана, когда тот в очередной раз поравнялся с ним.
Да… – смутился Иван. – Он узнал в нем человека, которого в прошлый приезд, задрав голову на храмы, чуть не сбил с ног.
Да, есть в них тайна великая… – сказал незнакомец.
Иван растерянно смотрел на него: пря- мо-таки мысли его прочел.
А в чем она? – решившись, спросил.
В скрытой красоте неземной. В выс- шей правде. А высшего смысла их до конца все равно не разгадать. Потому как все дело в том, какие мысли они вызывают у тебя. Мысли о вечном духовном покое, умиротво- рении, согласии с другими людьми. Остано- вись и задумайся о своем предназначении на Земле, говорят они. Федор Михайлович Достоевский не случайно писал: красота спа- сет мир. Правда, мир всеми силами пытается опровергнуть это утверждение. Пока в че- ловеческом мире все наоборот, и потому его слова воспринимаются большинством людей лишь как красивый, но пустой символ, они вызывают у многих усмешку и даже раздра- жение. Он ведь часто бывал здесь, смотрел на эти храмы. Наверное, знаете, что он жил не- далеко отсюда, в Старой Руссе… Я уже почти час за Вами наблюдаю, и вчера Вы приходили сюда. Простите, вижу, что нездешний, но не похожи Вы на обычного туриста. Давайте по-

знакомимся: художник-реставратор Николай Гусев. Если есть время, зайдемте в храм. Я в нем работаю, ведь внутри Вы не были?
Не был.
Ну так идемте! Я вам кое-что покажу. Вы хотите сразу все понять. Не получается, и это вас гнетет. Так можно надорваться. Не торопитесь, для этого нужно время. Я уже сорок лет работаю здесь, практически живу в этих храмах, пытаюсь понять – и все рав- но загадка. Если есть время, я покажу вам фрески Феофана Грека. Слышали о таком? Может, первая встреча с ним разочарует. Ус- лышав об этом имени, все ждут необычного, а тут неясные и неяркие лики святых на об- лупленной штукатурке. Вся беда в том, что со временем и падением нравственности неза- метно начинает меняться понятие о красоте. Ищут ее в ярком, в необычном. Происходит это падение медленно, вроде бы незаметно, а в итоге всего за несколько веков, порой даже за нескольких десятилетий понятие о красоте может измениться в корне, чуть ли не на про- тивоположное. Люди начинают принимать за прекрасное безобразное. А им упорно по- могают в этом, навязывают это безобразное. Самое печальное в том, что после этого люди пытаются понять прошлое по навязанным им представлениям о красоте и упираются в тупик. Они не догадываются, что понятие о красоте изменилось, а значит, изменилось и мировосприятие, психология нравствен- ности. Это касается всего, в том числе и жи- вописи. Сейчас уже почти нет живописи. Сейчас главенствует своего рода фотография и рекламная вывеска, это направление жи- вописи точно характеризуется ныне модным словом дизайн, хотя художники-дизайнеры решительно открещиваются от него. Грубо говоря, искусство стенных обоев. Так до сих пор шумно рекламируемое якобы новатор- ство Кандинского в живописи развилось до дизайна. Я сейчас не говорю об элементар- ном шарлатанстве, когда из-за отсутствия таланта человек начинает корчить из себя гения, придумывая какой-нибудь очередной кубизм. Я о другом случае, более сложном. Когда душа человека по каким-либо причи-
нам принимает уродливые формы или совсем уходит из человека, а сам человек может даже не подозревать об этом, а талант – одно из выражений души, и искаженность, болезнь души выплескивается в его творчество. И, как заразная болезнь, заражает других. Если на картину такого художника, – результат иска- женного мироощущения, которая вызывает недоумение или даже отвращение у обычно- го, я бы сказал, нормального человека, – на какой-нибудь выставке натыкается зритель, у которого по причине болезни души тоже искаженное мироощущение, больная душа всегда ищет себе подобную, образуется вза- имная связь. Таких людей становится все больше. Со временем как бы образуется на- род в народе с извращенным понятием о кра- соте, который начинает деспотически упор- но навязывать свое понятие о красоте всему народу, я бы отнес это к явлению массовой и, самое страшное, воинственной шизофрении. Такая красота уже не спасает мир. Она, нао- борот, приближает его к концу. Потому что это лжекрасота откровенного зла, лжекрасо- та постепенного нравственного разложения. Это явление касается не только искусства, но и политики, общественного поведения чело- века, если хотите, национальной идеи. Есть и еще один случай, может, самый страшный по результатам, когда один народ внедряет- ся в другой, как вирус рака, разлагая его из- нутри, подталкивая к саморазрушительным революциям, к самоуничтожению. И все эти случаи живут не изолированно друг от друга, наоборот, питают друг друга… А вот эти хра- мы оставляют надежду. Как и древние иконы. Извините, я заговорил Вас. Да… И вот эти фрески… – торжественно подвел он Ивана к одной из стен. – Великий и непостижимый до конца Феофан Грек…
Иван растерялся, он действительно гото- вился увидеть что-то необычное, что поразило бы его своей, может быть, необычайной кра- сотой. А перед ним была облупленная шту- катурка с остатками просвечивающей сквозь эту штукатурку живописи с неясными, непра- вильной формы лицами, словно художник не умел рисовать или рисовал ребенок…

То ли Иван смог скрыть свою растерян- ность, похожую на разочарование от уви- денного, то ли художник-реставратор сделал вид, что не заметил его растерянности:
Можете себе представить, в результате извращенного мироощущения большинство людей мимо этих фресок проходит равнодуш- но, недоуменно. Иногда я вопреки реставра- ционному запрету пускаю проходящие мимо экскурсии внутрь храма. Это как лакмусовая бумажка, дает представление о нравственном состоянии современного общества, народа. Некоторые неискренне восхищаются, чтобы не выглядеть в глазах других дураками. Но надеяться все равно нужно. Это очень слож- но – вернуться к восприятию прежней, спо- койной, неторопливой красоты. Но надеять- ся нужно. Иначе – зачем жить?
Иван смотрел на стену, где сквозь облу- пившуюся штукатурку просвечивались лики, глаза… Нечто подобное он видел в церквуш- ке у себя в деревне.
Вот, смотри, это Феофан Грек, его «Тро- ица»! – торжественно и глухо повторил по- жилой художник. – Великий Феофан Грек! Предтеча Андрея Рублева, о котором ты, ко- нечно, слышал. Андреем Рублевым столько, порой неискренне восторгались, трезвонили, чисто как о художнике, а не как об иконо- писце, человеке от Бога, притом совершенно не понимая и не принимая его, что приелось его имя. Об Андрее Рублеве разговор особый, но это, если захотите, потом, позже, если это Вам будет интересно. Время у Вас есть? А то я чуть ли не силой, бесцеремонно затащил Вас сюда?..
Есть, – торопливо сказал Иван. – Я бла- годарен Вам, что Вы, как говорите, «зата- щили».
Ну, хорошо… Ну так вот: знаменитый Феофан Грек!.. Почему он пошел в Русь? Еще в пору своей молодости он прославился уди- вительными фресками на родине, в Греции, в Солониках, на родине великомученика Ди- митрия Солунского, покровителя Всех сла- вян и русского воинства…
Простите, что перебиваю! У меня в де- ревне полуразрушенный храм во имя Дими-
трия Солунского. И росписи, несколько по- хожие на эти.
А что это за деревня?
Иван стал сбивчиво объяснять. Невольно ему пришлось рассказать о своей идее воз- рождения деревни.
Да это не просто идея, это – нацио- нальная идея! Вы даже не представляете, какое дело затеяли – в противовес офици- альной идее уничтожения так называемых неперспективных деревень. А что касается росписей, это конечно же не Феофан Грек. Это гораздо поздние, но тоже интересные. Когда я объезжал и обходил по возможности все новгородские храмы, я был и в этой церк- ви: красивая, своеобразной архитектуры, так и тянется к небу. Большую Вы, молодой чело- век, себе поставили цель: поставить дом в по- гибшей деревне и восстановить храм. Одному это может быть не по силам, да и много пре- пятствий будет на Вашем пути… Радость-то какая встретить такого человека! Наверное, Бог преподнес мне такую радость!.. Даст Бог, приеду я к Вам, обязательно приеду… Ну, если позволите, я продолжу о Феофане Греке. Вслед за переместившейся из Греции в Ви- зантию православной верой он перебирается в Константинополь, где создает знаменитые мозаики и фрески в монастыре Хора. И вдруг в зените своей славы он уходит в Русь. Но по пути в Великий Новгород он на некоторое время останавливается в Кафе, нынешней Феодосии, одной из самых крупных в то вре- мя генуэзских колоний на северном побере- жье Черного моря, где его уговаривают рас- писать небольшую церковь, и по окончании работы он наконец приходит в Великий Нов- город. Почему в Русь, почему в Великий Нов- город? Феофан Грек как бы предчувствует, что его фрески и мозаики уже в недалеком буду- щем погибнут вместе с гибелью Византии, и будет как бы напрасной его жизнь, и улетит в пустоту его мысль. В Византии так и случи- лось, и вот эти росписи, перед которыми Вы сейчас стоите, можно считать единственным дошедшим до нас произведением великого мастера. Феофан Грек пример того, как один человек своим мировоззрением может пере-

вернуть мир, то есть сознание, мироощуще- ние если не целого народа, то значительной части его. Перевернуть в лучшую, добрую сторону. А чаще, к сожалению, происходит наоборот. Он пришел в Русь, – я принципи- ально говорю: в Русь, а не на Русь, – где-то в третьей четверти XIV века. Одна из новго- родских летописей датирует стенопись Фео- фана в этом храме 1378 годом, потому что это было событием, летописи сообщали толь- ко о важных событиях. Это была как раз его
«Троица», – старый художник показал на сте- ну, – единственная дошедшая до настоящего времени работа мастера… Так все-таки: поче- му в расцвете своих сил, в пору зенита своей славы Феофан Грек пошел именно в Русь? Русь становилась наследницей, духовным продолжателем погибшей Византии. Как это тебе объяснить? Грубо говоря, это как пере- дача факела во время спортивной эстафеты. Когда-то этот факел Истины был принесен в Византию из Греции, а она, погибая, пере- дала его нам, в том числе и через Феофана Грека. Может, потому и обрушивают на нас: на Русь, на Россию – все новые и новые вой- ны, чтобы убить принесенную из Византии Истину. И вражеские нашествия на Русь– Россию обрушиваются одно за другим: нена- видящие нас католики-поляки, и Наполеон, и Гитлер… И на этом не успокоятся. Нынеш- нее затишье только временно, как только мы начнем немного вставать на ноги, нам этого не простят. Убедившись, что извне войной Россию не взять, будут разлагать нас изну- три. А внутренние враги, может, постраш- нее внешних. И нам передавать Истину уже будет некому. Мы – последние на Земле, кто еще может по душе принять и сохранить ее. Мы у Бога – последние в ряду, на кого Он на- деется или уже надеялся. Если она погибнет, то вместе с нами. И тогда нас всех на Земле снова ждет катастрофа, подобная Всемирно- му потопу, только, может, в отличие от него, окончательная, уже не будет никакого Ноева ковчега… Тут такой страшный парадокс: если мы в свое время отказались бы от Истины, может, мировое зло оставило бы нас в покое, и не стояла бы сейчас страна в страшной раз-
рухе, жили бы более или менее благополучно, пусть с пустотой в душе. Но что бы последо- вало за этим?..
Старый художник помолчал, вниматель- но всматриваясь в плохо просматриваемые фрески, словно видел их впервые.
Страшнее всего были не военные на- шествия, а ересь. Ты знаешь, что такое ересь? Это ложь, духовный яд, рядящиеся под Ис- тину. Самое страшное происходит, когда она проникает не только во власть, но и в Цер- ковь, а потом и в сам народ, заражая его, словно чумой. Знаешь, что в свое время ска- зал Бисмарк: «Русских невозможно победить, мы убедились в этом за сотни лет. Но русским можно привить ложные ценности, и тогда они победят сами себя!»
По спине у Ивана бежали мурашки, он был далеко не из робкого десятка. Он не все понимал, о чем говорил ему старый худож- ник, но понимал, что то, о чем тот говорит, противоречит в корне официальной идео- логии нынешней власти. Что за такие слова можно было запросто угодить в лагерь, а еще совсем недавно – в иной мир, и только там узнать, существует он на самом деле или его нет, как утверждают большевики, или с того времени нет, как они его отменили.
А свет Истины в свое время в Визан- тию принес не кто иной, как апостол Андрей Первозванный, который потом, видя неми- нуемый закат и гибель Византии, почему-то пошел не в теплые страны, а на север, в бу- дущую Киевскую Русь. А пошел он в Русь неслучайно, а потому как он, а скорее, сам Господь Бог, предчувствуя гибель Византии, выбрал Русь для спасения Истины. Есть ос- нования считать, что Андрей Первозванный доходил не только до будущего Киева, но и до Великого Новгорода. И даже дальше на се- вер и восток, в самую глубь будущей России, в которой тогда жили еще разноплеменные народы. Может быть, он пошел на север по- тому, что весь остальной мир уже был отрав- лен, захвачен рядящейся под христианство ересью. Феофан Грек шел по его следам, как бы глубже пропечатывая их. Да, мы – наслед- ники погибшей Византии. Потому на нас

и обрушены, как в свое время на Византию, такие лишения. Чтобы сначала отрубить нас от нее, чтобы лишить нас памяти о ней. А по- сле того нас, беспамятных, уничтожить. Что- бы мы считали, что наша история началась если не с 1917 года, то с Киевской Руси. А до того мы были вроде обезьян в лесной глуши. Кстати, что касается обезьян. Человек, прои- зошел не от обезьяны, а, по моему глубокому убеждению, может, наоборот, обезьяна – от человека в результате отпадения от Бога и вследствие этого полного нравственного, а потом и физического падения…
Старый художник какое-то время молчал, может, спохватился: надо ли все это было го- ворить совершенно незнакомому, можно ска- зать, случайно забредшему в храм человеку, ведь вот так однажды, доверившись вовсе не чужому человеку, он оказался тут, в Великом Новгороде, в ссылке и, как говорили люди сведущие, легко отделался. Но тогда бы не познал Феофана Грека. Получается, что Бог попустил того человека донести «куда надо» и в то же время заставил «кого надо» решить дело так, чтобы отправили его не на Колыму, не в Игарку на «комсомольско-молодежную стройку», не в мордовские лагеря, а всего лишь в ссылку учителем рисования в Вели- кий Новгород.
В Византии росписей Феофана Грека, как я уже говорил, не сохранилось, как обыч- но пишут: время все уничтожило, – усмех- нулся старый художник. – Но уничтожило не время, а люди. И Феофан знал, что в скором будущем он будет не только не нужен, даже опасен в Византии, потому и ушел в Русь. Да, он видел, что Византию ждет гибель. – Ста- рый художник поднял с земли кусок штука- турки, долго рассматривал его, положил на стеллаж посреди храма. – Да, в Руси росписи Феофана Грека ждала вроде бы не менее пе- чальная судьба. Из сорока каменных храмов, расписанных им, сохранился лишь один. Представляете, только один из сорока, но, заметьте, все-таки сохранился! И этого ока- залось достаточно, чтобы мы не только уз- нали о Феофане Греке, но и поняли, что он хотел нам, живущим через несколько веков
после него, сказать. Остальные тридцать де- вять храмов, как мы опять-таки сваливаем на время, погибли. Легко свои грехи списывать на время. Уже через семь лет после заверше- ния Феофаном Греком росписи в Великом Новгороде вспыхнул пожар, и погорели все храмы, кроме одного. И может, Феофан Грек видел, как гибли они в огне. Случайно ли, что один храм сохранился? И благодаря ему остался жить Феофан Грек. В действительно- сти он наш современник. Я все думаю о том, как он душой вошел в Русь, словно родился здесь, мне почему-то кажется, что ему здесь легко писалось, быстро и свободно. Вот гово- рят, что Русь приняла христианство в 988 году. А мне кажется, что она всегда, с незапамят- ных времен, с самого начала, издревле была христианской. Может, только сама не знала этого. Может, это только называлось ина- че. Может, потому Андрей Первозванный и пошел на север, чтобы восстановить по каким-то причинам Русью утерянное, полу- забытое … Прости, я тебе мешаю своим раз- говором. – Старый художник отошел в сто- рону. – Вот смотри, это его Пантократор!
А кто такой Пантократор? – осторожно спросил Иван. – Вы меня извините, я родил- ся на Колыме, я ничего не знаю.
Так называется поясное изображение Иисуса Христа, благословляющего правой рукой и с Евангелием в левой. Обычно оно пишется в своде купола храма… На Колыме родились, говорите? – осторожно спросил он. – Славные места, слезами и кровью умы- тые и потому ставшие русскими!..
Да, на славной Колыме, хотя корни мои здесь, на Новгородчине.
Иван не стал дальше распространяться по поводу своей родословной, а старый рестав- ратор, видимо, из деликатности, не стал его дальше расспрашивать, но обоим стало ясно, что между ними окрепла нить взаимного до- верия. Колыма одним только упоминанием связывает русских людей.
Вот я говорил, что не сгорел лишь один храм с росписями Феофана, – продолжил старый художник. – Это не единственная случайная не случайность. Как это часто

бывает в России. Осознанное, научное вни- мание к стенописи Феофана Грека было об- ращено именно в тот момент, когда она под- верглась наибольшей порче за все пять веков ее существования, то есть на грани гибели. Я думаю, что это тоже не случайно, она не могла так просто умереть. В самый послед- ний момент она должна была сделать свое святое дело, сказать миру то, что должна была сказать, свое понятие о вечной, истинной красоте. Оказаться на грани уничтожения – и спастись. И может, спасти. Да, спасти! Так было в Руси–России не только с Феофаном Греком или с Андреем Рублевым, так было в России со многими. И вот сейчас мы, тол- кующие о необыкновенном расцвете страны, которая и зовется-то не Россией, – чую я, на краю новой катастрофы: и храмы эти, и сами мы – над пропастью. И на самом обрыве, по крайней мере, некоторые, наконец, с полной ясностью начинаем осознавать и ужас своего положения, и чистоту надежды, и свою исто- рическую роль, что мы в ответе не только за себя…
Вы не боитесь мне обо всем этом гово- рить? – остановил старого художника Иван. – Я с Колымы, мачехи нынешних городов рус- ских, и знаю, какая мера бывает и не за такие слова.
Вот потому я так откровенно с Вами и говорю, что Вы с Колымы. Колыма для рус- ского человека – словно второй Иерусалим, по крайней мере, – вторые Соловки. Своего рода чистилище. – Старый художник поднял с зем- ли еще один кусок штукатурки, было видно, как он ценил время, которого у него остава- лось все меньше и меньше, встреча с Иваном была не запланирована им, и в то же время он не мог пройти мимо него, уже который раз встретившегося у храмов. – А родители? Не- которые туда по распределению после инсти- тута или техникума ехали и сейчас едут.
Отец и мать, каждый в отдельности,
«по распределению» по знаменитой 57-й ста- тье, – усмехнулся Иван. – Конечно же слы- шали о таком «распределении»?
Как же не слышал?! – тоже усмехнулся старый художник. – Какую русскую семью
это «распределение» не коснулось?! Разве только Колыма? Но Колыма после Соловков в первом ряду. И многих моих родственников такое «распределение» коснулось. Я мог тоже туда попасть. Моему такому распределению, наверное, Бог препятствовал, определил сюда: служить Феофану Греку, этим храмам, иначе объяснить не могу… Колыма для рус- ского человека – вроде пароля доверия. Да и если бы Вы не упомянули о Колыме, я сра- зу проникся к Вам доверием, хотя жизнь не раз учила быть осторожным. Мне кажется, что я неплохо разбираюсь в людях. Я ведь не первый раз Вас здесь вижу. Ходите, смотри- те, пытаетесь что-то понять… Ну так дальше: в чем коренное отличие того времени от на- шего? Раньше жили не сиюминутным, не се- годняшним днем, хотя жили меньше, чем мы сегодня. Раньше думали, прежде всего, о веч- ном, о запределах земной жизни. Потому так, как ныне, не боялись умирать. Что касается прежних художников-иконописцев, которые расписывали храмы, они не были художни- ками в нынешнем понимании этого слова, они не писали, они кистью молились. Они были лишены тщеславия, соперничества, их иконы, росписи принципиально безымянны, они знали, что проповедуют не сиюминут- ное, а вечное.
Простите, – осторожно перебил его Иван, – вы говорите, принципиально без- ымянны, и вот – Феофан Грек…
Он тоже, даже более, чем другие, хо- тел оставаться безымянным, безвестным. Это позже, много веков спустя, историки по летописям установили, что храм расписы- вал пришедший из Византии монах Феофан Грек. И тогда искусствоведы выделили его особую манеру письма. – Старый художник показал на стену. – Вы нигде не найдете ав- торской подписи, указания, что это писал Феофан Грек. То же самое с Андреем Рубле- вым. Он, как монах, тоже принципиально не подписывал свои иконы. Ни Феофан Грек, ни Андрей Рублев не помышляли о мировой славе. Они не помышляли ни о какой славе. Они помышляли о том, чтобы их творения как можно дольше говорили миру об Истине.

Потому они в своих красках не пользовались маслом, как связующим звеном, они зна- ли, что если употреблять олифу, то уже через столетие роспись потемнеет. Я уже сорок лет изучаю творчество Феофана Грека и думаю, что пятьсот лет для его красок, чтобы они не погасли, – не время…
Сорок лет?! – удивился Иван. – Это почти всю жизнь!
Не почти, а всю жизнь… Впервые я во- шел в этот храм почти сразу после окончания войны. Это тоже особый разговор, почему я, москвич, здесь оказался. Я тяжело переживал свою ссылку, и вдруг – эти храмы! Я скоро понял, что это не ссылка, а Божья команди- ровка, Божья милость. И когда мне уже было разрешено возвратиться в Москву, я отказал- ся, как и отказался от стези мирского худож- ника, чем удивил моих завистников-коллег. Мне казалось, что здесь я смогу найти ответ на вопрос: почему человечество не может жить без войн, почему практически у каждого поколения своя война. Страшно об этом го- ворить, но однажды я пришел к кощунствен- ной мысли, что война своего рода очищение. Да, можете представить?.. Оказавшись в Ве- ликом Новгороде не по своей воле, я впервые узнал о Феофане Греке. И вот уже сорок лет пытаюсь разгадать его. И нет конца постиже- нию его мысли, его душевной доброты. Да, я положил на это всю свою жизнь, многим это кажется, по крайней мере, странным. А я счастлив. Спасибо тем людям, которые в свое время сослали меня сюда! Мне жалко только, что они до сих пор, если, конечно, еще живы, не знают, что они не карали меня силой дья- вольского закона, а выполняли волю Божью. К сожалению, моей жизни не хватит на вос- становление стенописи Феофана Грека, на постижение мысли его… А кто продолжит?..
Художник-реставратор долго молчал. Иван тоже молчал, боясь нарушить его мол- чание.
Да, пятьсот лет для его красок – не время, и он, мне кажется, знал об этом. Его стенопись защищалась также толщиной, мощностью стен храма. Зачем для того вре- мени такие мощные стены? Никакого прак-
тического смысла по нынешним понятиям, явная расточительность строительного ма- териала. Он словно предчувствовал, что в бу- дущем мощность стен, сводов храма будут испытывать авиационными бомбами Второй мировой войны. Только, может, перед атом- ной бомбой они не устоят, но тогда не будет смысла в его стенописях. Потому как после атомной войны на Земле уже не будет челове- ка, даже в образе падшей обезьяны, а может, не будет и самой планеты, может, разлетится она на кучу астероидов, которые потом будут беспорядочно носиться в Космосе, вопреки его слаженной гармонии, угрожать другим планетам, и некому будет читать мысли Фе- офана Грека о предназначении человека на Земле и во Вселенной.
Вы думаете, что у человека есть еще ка- кое-то, иное, может, даже внеземное предна- значение? – спросил Иван, его давно мучил этот вопрос. Но не знал, кому задать его.
А как Вы думаете? – спросил старый художник
Не знаю, – смутился Иван. – Но для чего-то же мы живем и все время куда-то стремимся, словно все не обрубается смер- тью! И верим, по крайней мере, в свое про- должение в детях.
Вот именно: для чего-то же мы появи- лись на этой планете! И зачем-то родилась сама планета! Не может быть, чтобы мы по- явились на ней случайно, просто так! Че- го-то, может, главного, нам до поры, как еще по-детски неразумным, не должно знать. Ведь куда-то же мы идем, если сами не отру- бим себе дорогу, как это было уже во время Всемирного потопа…
А он на самом деле был? – вырвалось у Ивана. Он никак не мог смириться с мыс- лью, что Всемирный потоп, как наказание человеку за его грехи, на самом деле был, он все еще надеялся, что это своеобразный сим- вол, миф.
Да, он на самом деле был, – подтвердил старый художник и, словно прочитав мыс- ли Ивана, несколько помедлив, добавил: – И был в наказание падшему человечеству… Я одно знаю: в природе нет ничего случайного.

Значит, и мы не случайны. И не случайны наши муки, страдания. Вот ты спрашиваешь, как строились эти храмы? Кем строились? Откуда это высшее знание красоты и сораз- мерности? Не сохранилось чертежей, как бы сказали теперь, проектной документации. А ее и не было. Строили по наитию, как бы по Божьей подсказке. Не ты один ломал го- лову над этой тайной. Ищут секрет в техни- ке строительства, в технике живописи. Но секрет не в технике строительства, как и не в технике этих росписей и икон, а в миро- воззрении. А еще секрет в том: строили не для себя, а для внуков и правнуков, строили в расчете на века.
Получается, что наши необразованные предки были духовнее нас? – спросил Иван.
Получается, что так. Они верили в про- должение жизни там – за гробом. Более того, они считали эту жизнь, на Земле, лишь сво- его рода приготовительным классом к той, вечной. Вечное нельзя строить на песке. Веч- ное нельзя строить из силикатного кирпича, вечное нельзя строить в спешке по социали- стическим или каким другим ускоренным обязательствам.
И главное: безоговорочно веруя в загроб- ную жизнь, они жили на Земле не с чувством временности, как на вокзале, после нас, да и при нас хоть трава не расти. Не превращали планету в мусорную свалку, не бросали ро- дительские кладбища на вытаптывание ско- ту, потому как они не разделяли того мира с этим. Почему эти храмы так светлы и ра- достны? Потому что не пугают, не угрожают тем миром, а соединяют с ним в единое, не- разрывное. Они соединительная часть того и этого мира.
Да, мы временные на Земле, но если тут будешь жить постоянно с ощущением вре- менности, то, по-моему, не попадешь в Цар- ство Небесное. Я полагаю, туда попадает только тот, кто и на Земле живет с ощущени- ем вечности, с мыслью, что со смертью жизнь не прерывается, а переходит из одного состо- яния в другое. Если жить и работать с этой мыслью, можно многое на Земле успеть сделать. Строя на Земле прочно временное,
тленное, ты строишь и вечное. И когда ты это поймешь, то больше не будешь суетить- ся, потому что будешь знать, что твоя жизнь продолжится в другой. И в то же время твоя жизнь продолжится и здесь, на Земле, в том, кто будет дальше делать твое дело.
Я приведу тебе вот такой факт: во вре- мена, когда строили эти храмы, известь для раствора гасили не меньше сорока лет, а жили очень мало, в большинстве своем ко- роче этого срока. И все равно: гасили известь не меньше сорока лет – меньше считалось безнравственным. Кстати, способ гашения извести прост до невероятности, но скажи сейчас кому-нибудь, что надо перед началом строительства гасить известь сорок лет, тогда раствор будет наиболее прочным – в лучшем случае тебя засмеют. Сорок дней – и то не га- сят. После нас хоть пожар, хоть Всемирный потоп. Вот чем отличаемся мы от тех людей. Вот в этом простом факте вся суть нашего нравственного падения…
Но Феофан Грек ошибся, горько ошиб- ся. Наверное, он боялся, что его мысль, его стенопись может погибнуть в огне, в войнах, в других бедствиях, но он не мог представить, что большинство древнерусских росписей погибнет не по причине войн или пожаров, хотя войны и пожары уничтожали огромное количество их. И даже не по причине унич- тожения варварами-атеистами. Основную часть уничтожило, как это ни парадоксаль- но, меняющееся представление духовенства о красоте, уход к ложной красивости, это коснулось и строительства храмов, из ко- торых стала уходить Божественная Истина. Может, потому и рухнула Россия? Наверное, богохульствую, но от этих мыслей никуда не уйти. Можете себе представить: не больше- вики, когда они приспособили церковь под склад, а сами церковнослужители большую часть стенописи Феофана Грека забелили, покрыли новейшими фресками и иконами. Вот смотрите: Пантократора Феофана забе- лили, а потом в забеленный купол, в самую середину его лика, вбили крюк, и тот, раска- чиваясь, стер нижнюю часть лика. Можете представить степень нравственного падения

и вкуса тогдашних священников, чем они, по сути дела, отличались от солдат испанской Го- лубой дивизии, стоявшей на постое в храмах Великого Новгорода зимой 1942/1943 года? Феофан стал уничтожаться уже в XVII– XVIII веках, тогда первый раз зарисовали его. А в XIX веке не кто-нибудь, а опять-таки столпы Церкви из благих побуждений, чтобы храм стал, по их мнению, красивее, закрыли фрески Феофана новым слоем штукатурки, а чтобы лучше она держалась, фрески пред- варительно иссекли насечками, и было это уже в 1858 году. Казалось, во время расцвета искусства, русской философской мысли, ли- тературы. А мы гадаем, почему рухнула Рос- сия в семнадцатом году. Грешим на масонов, на евреев, еще много на кого… А она рухнула, подточенная изнутри, внешние враги только помогали ее подтачивать.
И только в начале XX века, – может быть, не случайно, что именно в это время, когда Россия оказалась на краю пропасти? – из-под слоев начавшей отваливаться поздней шту- катурки и краски вдруг явственно проглянул Феофан. Он и раньше пытался предостеречь нас от будущих бед, имея за плечами печаль- ный опыт падения Византии, но мы, чтобы он не смущал нас своими мыслями, замазали ему глаза, залепили штукатуркой рот, вбили крюк в лоб. Началась тончайшая расчистка, реставрация, и увидели мы, пораженные, Феофана. Но восторгом искусствоведов все и ограничилось… И вот уже больше сорока лет, как ни странно при коммунистах, я бук- вально по крохам восстанавливаю росписи Феофана Грека. Что-то еще может открыться, какие-то фрагменты, все это лежит в полуме- тровом завале между старым и новым полом. Но уже даже теперь ясно, что это – все! – ста- рый художник обвел рукой стену, – что мы имеем и будем иметь в будущем, что другой стенописи Феофана Грека мы уже не откро- ем. Впрочем, я считаю, что главное он все-та- ки даже только этой росписью сказал нам. Нам остается лишь понять, принять и поне- сти дальше его мысль. А не восторгаться его фресками только как живописью, принципи- ально отвергая в них божественную мысль.
Старый художник долго молчал.
Гложет меня одна мысль: стенопись Феофана Грека, наконец, открывшись нам, вдруг на наших глазах начинает исчезать, начинают умирать ее краски. И я не знаю: пришло ли время, на которое она была за- думана, или мы так отравили воздух России своими ядовитыми испражнениями, что кра- ски, оказавшись на воздухе, начали вступать с ним в химическую реакцию? На наших глазах гибнут, осыпаются не только фрески Феофана Грека, но и иконы Андрея Рубле- ва. Несмотря на все усилия реставраторов, лики на некоторых из них уже превратились в белые пятна. И почему-то, прежде всего, лики, глаза, то есть самое главное. Хорошо, если все дело только в долговечности красок, если пришел им срок. Поэтому крайне важ- но успеть сохранить все, что еще осталось, в фотографиях, в конце концов, в копиях… Мне говорят, удивляются: «Почему сам не пишешь иконы, не расписываешь храмы? Ты ведь многое постиг от древних мастеров. Вполне можешь писать под Феофана Грека». Признаюсь, я несколько раз порывался. Но каждый раз останавливался. Может, еще не пришло время. Потом: я хорошо понимаю, что постиг только внешнее. Ведь я современ- ный человек со всеми его пороками. Да и нет у меня на это времени. Для меня важно доне- сти до людей мысль Феофана Грека. Потому я тороплюсь, по крохам собираю его прак- тически уже погибшую стенопись. Я как бы разворачиваю время назад. Иначе будущему ничего не останется, кроме вздохов восхи- щения, из которых улетучился родивший их смысл… Некоторые, глядя на меня, недоу- менно пожимают плечами: всю жизнь копи- ровать других! Но я считаю, что лучше копи- ровать великих, сохраняя их для потомков, чем малевать «великие» стройки: чем больше дымных труб, тем ценнее картина, денежнее и почетнее.
Не все понимают, что я не просто механи- чески копирую. Я исследую не только манеру письма древнего мастера, я стараюсь, пыта- юсь проникнуть в тайны его мировоззрения. Для этого оригинал нужно изучать много-

много лет… У меня на это ушла вся жизнь. И писать вслед за древним художником, де- лая за ним каждый мазок. То есть не накла- дывать сразу верхний слой, как делают обыч- но, а пытаться повторить все слои и прийти, наконец, к последнему, как приходил к нему древний мастер. Только так можно проник- нуть в существо мысли и мастерства древнего иконописца.
И вот сейчас: уже который день подряд я стою под куполом на предпоследней сту- пеньке шестиметровой лестницы и вгляды- ваюсь в роспись. Держаться не за что, иногда у меня кружится голова, мне уже за шесть- десят, если я упаду, то разобьюсь, в лучшем случае останусь калекой. Другие пытались забраться туда – выдерживали не более пяти минут. А я стою там по семь часов, порой мне бывает плохо, таблетки вот со мной, но зато я, мне кажется, кое-что понял.
Было видно, что старый художник рад не- ожиданному гостю. Ему надо было выгово- риться:
Вы присядьте вот на этот стул… Вы не торопитесь?..
Нет! – поспешил его успокоить Иван. – Не тороплюсь.
Тогда присядьте… Понимаете, порой несколько дней уходит на то, чтобы найти нужный тон. Чтобы сделать всего несколько мазков, на которые потом лягут другие и на- всегда закроют их. Зачем же они тогда были нужны? Нужны, потому что этот тон все рав- но будет незримо просвечиваться и говорить свое слово. Никто не догадывается, каким трудом это достигается. А краски! Я ведь не пользуюсь красками покупными. Я сам со- бираю ферапонтовские камни. Это по Фе- рапонтову монастырю назвали, где другой монах-иконописец, Дионисий, работал. Слышали, такой был мастер?
Нет, – признался Иван.
Был такой славный мастер. Фрески Ди- онисия я тоже восстанавливал. На полгода туда ездил. Так вот Дионисий пользовался для изготовления красок только местными камнями. Потому, может, они и не блекли, потому как были частью той природы, того
воздуха. Я уже собрал более полутора тысяч оттенков цвета, но у Дионисия их было еще больше, некоторые камни я еще не нашел. Каждый камень нужно растереть, это не- трудно. Правда, есть свои тонкости… Может, конечно, кощунство – пытаться повторить Феофана или Дионисия, – но как-то же нуж- но сохранить их для потомков. И кто-то же должен это сделать! Феофан обладал мол- ниеносной, но в то же время безошибочной кистью. – Старый художник заволновался. – Быстрота его манеры ощущается совершенно физически, наглядно… Вот еще что: огромное значение имеет твое отношение ко времени, в котором живешь. Средневековье не доро- жило временем. Нет, я не точно выразился… Оно не тяготилось его быстротекучестъю. Оно бежало тогда для человека как бы мед- леннее, чем для нас, оно было для него чуть ли не бесконечным! Может быть, наоборот, средневековый человек тяготился его мед- ленностью, что оно так медленно приближа- ло его к вечности, которой он не боялся. Ну, тут я, возможно, ошибаюсь. Удивительно: жить меньше и медленнее, а прожить и сде- лать больше.
Старый художник на какое-то время заду- мался.
И вдруг что-то в мире произошло… Или в нашем мироощущении. Впрочем, не вдруг. Наверное, это происходило постепен- но, но ныне – такая стремительность, торо- пливость, хотя торопливость – не то слово, скорее, суетливость. Произошло что-то в че- ловеческой психологии. И вот по мышле- нию, по психологии Феофан относится как бы сразу к двум временам, эпохам. В Ита- лии, например, тому же Леонардо да Винчи на расписывание собора давали десять лет, а на Руси – всего год. Сама техника живопи- си на Руси требовала быстрого исполнения. Роспись велась по сырому левкасу, а это все- го двое, от силы трое суток. Чуть ли не всю свою жизнь надо было вложить в один день. Тут что ведь еще: можно делать долго, а вы- полнить плохо, и наоборот. Тут целая фило- софская проблема. Началу работы предше- ствовала огромная работа мысли и конечно

же молитва. Было обычным, что, прежде чем приступить к работе, иконописец, а он был обязательно монах, на несколько месяцев удалялся в затвор, давал обет молчания, пока ему не становились ясны все, даже мельчай- шие детали будущей иконы.
Такое чувство, что Феофан предчувство- вал наше трагическое время. Например, у Дионисия в процессе написания иконы постепенно от слоя к слою приходил покой. У Феофана все наоборот. Он шел от покоя, тревога у него нарастает с каждым мазком. Вот, кажется, все взорвется, закричит. А тут еще – так называемые «движки», о которых так много писали. Некоторые считают, что Феофан делал их в самых произвольных ме- стах, но так, что они становились совершен- но необходимыми. Мастерство видят в этом гениальном произволе: фигура, лик написа- ны, и теперь можно подчеркнуть «движка- ми» – и все оживет. А по-моему, его «движ- ки» не произвольны. Феофан шел к ним изначально. Никто вокруг об этом даже не догадывался, а он уже тщательно продумы- вал, выписывал те места, где в самом конце он двинет кистью. «Движки» его были зало- жены, как бы спрятаны уже в первых слоях.
Я вот все думаю, почему Дионисий, об- ласканный царем, расписывавший кремлев- ские Успенский и Благовещенский соборы, вдруг поехал в глухую Вологодчину расписы- вать далеко не первостатейный Ферапонтов монастырь? Целых два года работал он там с сыновьями. Говорят, что его позвало пись- мо высокочтимого им старца Иосафа. Но его, наверное, звали и другие. Я думаю, он чувствовал приближающуюся смерть, ведь в Ферапонтовом монастыре его последние, по крайней мере, известные нам работы. И он решил для себя, что вдали от суетной столицы никто не будет над ним довлеть, он не только сможет сказать главное, но и там больше вероятности, что это главное лучше сохранится для потомков.
Так оно и случилось. Только в начале на- шего, двадцатого века местное духовенство затеяло перестройку монастыря – и по бед- ности прихода, его заброшенности оно не
смогло ее довести до конца, – и это спасло стенопись Дионисия. Он как бы специально спрятал свои стенописи и иконы в бедном се- верном монастыре. А они, как и знаменитая икона «Троица» Андрея Рублева, призывают к покою и согласию. Когда будете в Москве, обязательно сходите к «Троице». Она теперь, как картина, в музее. Конечно, она долж- на быть, жить своей глубокой внутренней жизнью в храме, хотя хорошо, что вообще сохранилась. Впрочем, я думаю, совсем не случайно, что именно она сохранилась. Она не могла погибнуть! Это как со стенописью Феофана Грека. Вот в этой неслучайной слу- чайности я вижу высший смысл, Промысел Божий. Сходи в Андроников монастырь, где Андрей Рублев похоронен. Правда, затоптана его могила. Но надеюсь, уверен, что не всегда так будет. В «Троице» заложена Премудрость Божия. В ней свод нравственных законов че- ловечества, соблюдение которых выведет че- ловечество из тупика. Все позднейшие фило- софские школы – суетная шелуха или хитро замаскированное зло…
Старый художник от волнения, не заме- чая того, потирал руки:
Особенно рельефно своеобразие стиля Феофана Грека видно в сравнении с «Трои- цей» Андрея Рублева, созданной спустя 20– 30 лет. При всей условности этого сравнения:
«Троица» Феофана Грека – фреска, «Трои- ца» Андрея Рублева – икона, одна написана византийским мастером, другая – русским, хотя, возможно, и бывавшим в Византии, влияние Феофана Грека на Андрея Рубле- ва несомненно. Андрей Рублев пишет свою
«Троицу» не просто после Феофана Грека. Он прекрасно знает искусство византийско- го мастера, знает его манеру живописи, знает и его самого. В 1405 году они вместе работа- ют над украшением Благовещенского собора Московского Кремля. Летопись сообщает:
«В лето 6913… тое же весны почаша подпи- сывати церковь каменную святое Благове- щение на князя великаго дворе, не ту, иже ныне стоит, а мастеры бяху Феофан иконник Гречин да Прохор старец с Городца, да чернец Андрей Рублев, да того же лета и кончаша ю».

В приведенном тексте Андрей Рублев назван третьим, значит, что в артели иконописцев он был младшим мастером, но уже достаточно известным, раз он был упомянут в летописи. Несомненно, что между этими двумя обра- зами Троицы действительно есть внутренняя связь. Принимаясь за работу над иконой, Андрей Рублев, будучи уже известным масте- ром, вел внутренний диалог со своим пред- шественником и учителем. Не трудно заме- тить, что многое в этих композициях решено принципиально по-разному. Феофан пишет ветхозаветный сюжет, нисколько не отходя от текста Библии. Рублев воплощает образ Божественного Триединства, исповедуемый Сергием Радонежским. Как сказал кто-то,
«мир, изображенный Феофаном Греком, ох- вачен волнением, встреча земного и небес- ного приводит в движение все материи, она понимается как пронзительное откровение, переживаемое на пределе духовных возмож- ностей человека. Рублев, напротив, открыва- ет перед нами божественное, как мир мудрого созерцания, ясности и немногословности».
Старый художник-реставратор посмотрел на часы:
Я Вас не утомил?
Нет, нет, – торопливо ответил Иван.
Но у Вас на сегодня были запланирова- ны какие-то дела?
Что возможно было, я сделал, осталь- ные я сделаю завтра… Как хорошо, что вы меня остановили на улице!
Ну, тогда слушайте дальше. Я уверен, что и Феофан Грек, и Дионисий, и Андрей Рублев писали для нас: что мы даже уже в двадцатом веке увидим – и все поймем. Иногда случается совсем невозможное: я как бы слышу их голоса. И различаю их. Смотрю, смотрю на роспись – и как бы услышу го- лос Феофана, словно я разговариваю с ним. Словно он подсказывает мне, где и как сде- лать очередной мазок-«движок». Или, как говорил его друг Епифаний: «Часто ходил на беседу к нему, ибо любил с ним беседовать». И еще Епифаний писал: «Он же… руками пишет роспись, а сам беспрестанно ходит, беседует с приходящими и умом обдумывает
высокое и мудрое, чувственными же очами разумными разумную видит доброту».
Скажите, а какая разница между кар- тиной и иконой? – спросил Иван. – Только ли в том, что на иконе пишутся лики святых? Простите меня за глупые вопросы. Темен я, родители – колымские лагерники, первую церковь увидел уже взрослым, и то порушен- ную.
Какая разница между картиной и ико- ной? Хорошо, что Вы не стесняетесь своих вопросов. И не только относительно иконы. Я вижу, что Вам это важно знать. Я доверяю Вам. А то тут крутится один, хочет узнать, не агитирую ли я за религию, насколько откло- няюсь от разрешенных ответов на неудобные вопросы, которые задают мне приходящие экскурсанты. Вправо – шаг, влево – шаг – и ты уже преступник. Потому что думать тебе не положено, за тебя думают коммуни- стическая партия, КГБ. Мы живем в стране, где слово «Бог» принципиально пишется с маленькой буквы. О Нем разрешают го- ворить только как о вымышленном худо- жественном образе. Еще не пришло время, когда слово «Бог» будут писать с большой буквы, но уже близко это время, я чувствую его приближение, эту уверенность мне дает и Феофан Грек. Но я не доживу до этого вре- мени, да, не доживу. Только бы успеть закон- чить реставрацию росписи Феофана Грека… Ну так об иконе. Начну с того, что у иконы не может быть автора. Он есть, но он как бы растворяется в иконе. Он пишет как бы не сам. Он пишет, как бы кто-то водит его ру- кой. Он как бы лишь проводник чужой мыс- ли. Конечно, в какой-то степени это можно сказать и о мирском художнике, но только в какой-то степени. Позыв написать икону совсем иной, чем написать картину. Я Вам уже говорил, что достоинство «Троицы» не в том, что ее написал Андрей Рублев, которо- му нашими искусствоведами выдана индуль- генция, что он гениальный художник. А если выяснится, что не он написал Троицу? Тогда как быть: отобрать у него звание гениально- го художника или признать, что «Троица» заурядная икона и все достоинство ее в том,

что она древняя? И что: ее тогда выносить из Третьяковской галереи?.. Наш век – век от- чаяния и покаяния. Что победит: отчаяние или покаяние? Люди живут как бы в посто- янном забытьи, как бы в полуобмороке, как бы в летаргическом сне, стараясь не думать о самом главном: зачем они живут, каково их предназначение на Земле, до поры до време- ни стараются не думать о смерти, словно она их не коснется. Да, так легче жить, но ведь это не истинная жизнь: мы живем даже не животной жизнью, а как бы искусственной, придуманной жизнью, как бы по инерции, не осознавая происходящего. Не понимая, куда и зачем идем. К какому светлому бу- дущему нас всех ведут? И светлое ли оно? Не постоянно ли отодвигающийся мираж, который рано или поздно потухнет? Но ну- тром, душой мы понимаем, что это ложь, яма. На какое-то время сообщения о ката- строфах, неизлечимых болезнях, о страшных землетрясениях, о наводнениях, – а дальше в результате нашей неправедности и варвар- ского отношения к Земле их будет все боль- ше и больше, – заставляют нас как бы про- снуться, но на очень короткое время. Лишь только в это время мы вспоминаем, что есть что-то высшее, не только не подвластное нам, но и безмерно превосходящее и непо- стижимое, и очередная беда – очередное предупреждение нам, предостережение, но мы тут же торопливо заставляем себя забыть об этом, так нам легче жить. И чем дальше, тем чаще и больнее нас будут ударять при- родные и техногенные, вызванные нами са- мими, катастрофы, предупреждая, что мы необратимо приближаемся к нравственной пропасти. И в конце концов, убедившись, что мы неисправимы, мало того, мы ста- новимся опасными не только для Земли, но и для Вселенной, нас уничтожат новым Всемирным потопом или его подобием, но, скорее, мы до того сами себя уничтожим. И в таком вот беспамятном, полуобмороч- ном состоянии находится так называемое современное искусство, оно не больше, чем болезненное самовыражение… Так чем пор- трет отличается от иконы? Портрет – грубо
говоря, художественная фотография ныне живущего или умершего человека, попытка показать его духовный мир, предметом пор- трета может быть и духоносный священнос- лужитель. Порой через портрет талантливого художника мы можем узнать о внутреннем мире человека, о его душе больше, чем непо- средственно общаясь с этим человеком. Но отличие иконы от портрета не только в том, что на ней пишется лик святого, то есть ког- да-то жившего на Земле человека, несущего свои земные черты. На иконе же сохраняется лишь минимум самых характерных земных черт святого, чтобы мы могли в церкви, мо- лясь, обращаясь к нему, отличать его от дру- гих святых, в иконе главное – его духовная суть, его служение, данное ему Богом. Свя- той забран на Небо не нежиться на пуховых перинах в небесных санаториях, а продол- жать служить, взять часть ответственности Бога за Землю, за оставшихся там людей. Духовно он остается быть и на Земле, то есть он живет одновременно в двух мирах. Ико- на – как бы постоянно открытое окно в тот высший, неведомый нам мир, постоянная связь с ним. Икона, святой, изображенный на ней, становится связующим звеном того мира с нашим. И мы смотрим на икону не как на картину, восхищаясь или не восхи- щаясь ею, а обращаемся через нее к иному миру, соизмеряем с ним свои поступки, мо- лим о помощи духовной. У каждого человека на Земле есть небесный ангел-покровитель, даже если человек не подозревает об этом, святой, в честь которого его назвали. В ста- рину так просто, без связи с Небом имен не давали, только в честь кого-нибудь из свя- тых, и ты в своих земных поступках несешь ответственность за свое имя перед ним. И даже теперь, когда имена дают, не думая об этой связи, один из святых берет младен- ца под опеку. Взять, к примеру, моего небес- ного покровителя, Святителя Николая Чу- дотворца, одного из самых великих святых, заслуживших свою святость своими велики- ми делами во имя Бога и человека на Земле. Его служение велико во всех ипостасях, но, прежде всего, он покровитель хлебопашцев,

путешествующих, особенно моряков, ну и, конечно, людей, названных его именем. Вот, к примеру, каково Ваше имя?
Иван… Мне будет приятнее, если Вы ко мне будете обращаться на ты. – Иван давно собирался попросить об этом.
Хорошо! Мне так тоже приятнее. Ну, так вот: у тебя многообязывающее имя. Если твои родители были крещеными, православ- ными, в зависимости от того, когда, в какой день календаря ты родился, оно может быть дано во имя Иоанна Крестителя, предтечи Господа Иисуса Христа, или во имя Его апо- стола Иоанна Богослова. Повторяю, у тебя, Иван, многообязывающее имя. У тебя вели- кие заступники, но в то же время твоя вели- кая ответственность перед ними.
А я думал, что самое простое имя. Чуть ли не каждый второй в России Иван. Имя стало даже нарицательным, пренебрежитель- ным, что ли: Иван-дурак, Иванушка-дурачок.
Вот в том и беда, что большинство Иванов даже не догадываются о сути свое- го имени, порой даже стесняются его. Что- бы нарушить связь с Божественным миром, большевики специально напридумывали новых имен, вплоть до таких, как Электри- фикация, Революция, или, раз они отменили Бога и его апостолов, в честь своих больше- вистских святых: Виль (Владимир Ильич Ле- нин, Ивс (Иосиф Виссарионович Сталин)… Повторяю: в музее икона – только картина, она становится окном в мир иной только при молитве, даже в музее, но особенно в храме. И наша страна рано или поздно должна най- ти истинный путь, постепенно начать, пусть маленькими шажками, отступать от пропа- сти, иначе она погибнет. Уже хорошо, что мы на иконы смотрим хотя бы как на картины, не жжем на кострах, как было совсем недав- но, но это только первый шаг. Благое дело, когда мы помещаем иконы в музеи, спасая их от уничтожения, собирая по заброшен- ным деревням и разрушенным храмам, но, помещая иконы в музеи, мы превращаем их в предмет купли-продажи. Иконы воруют из храмов, чтобы их продать, нынче они, осо- бенно на Западе, в моде. Они стали пред-
метом богатства, валютой, их приравняли к золоту, а золото мы сделали мерилом все- го. А храмы в большинстве своем закрыты, порушены, и для большинства единствен- ная возможность увидеть икону – это музей. Люди там порой неожиданно натыкаются на них и невольно задумываются.
Я читал, что есть опасность возвраще- ния икон из музеев в храмы, что от копоти свечей, ладана, от сырости или, наоборот, от сухости воздуха, от какого-нибудь грибка они там могут погибнуть.
Не очень-то нынешняя власть в Рос- сии торопится возвращать иконы в хра- мы, – усмехнулся старый художник. – Как и возвращать храмы верующим. Да, есть та- кая опасность. Так погибло немало древних духоносных икон. Но сколько их сгорело в большевистских кострах! Но порой думаю, сам себе противоречу, своему сорокалетне- му труду: может, всему свое время на Зем- ле? И если икона стала разрушаться, может, прошло ее время на Земле? Она выполнила свою роль или, наоборот, оказалась бессиль- ной пробудить наше равнодушие? Если мы не нуждаемся в ее помощи. Кощунственно это звучит из уст художника-реставратора? А может, люди оказались недостойными ее, и она как бы ушла от них? Но в то же время страшно подумать, если бы не сохранилась до наших дней «Троица»! Но не погибла же, хотя до последних времен хранилась не в Третья- ковской галерее в специальных условиях, под стеклом, а, как и все другие, была в каком-то храме при свечах, судя по размерам, в иконо- стасе. Храм разрушили, а она сохранилась. Что касаемо копоти, ее нет от свечей воско- вых, природных, копоть от заменяемых их во многих храмах парафиновых свечей. Значит, не суждено было «Троице» погибнуть! А дру- гие иконы погибли, несмотря ни на что. И в музеях гибнут, блекнут, и порой бессильны бывают реставраторы. У меня было так: что ни пытайся с иконой делать, а тухнут, уми- рают краски. И может, такую икону уже не надо спасать. Она по какой-то причине ушла от людей. Но ведь есть и противоположный пример: явленные иконы. Вроде бы пропав-

шие, померкнувшие навсегда и вдруг явив- шиеся миру снова – обновленными. Так было с иконой Державной Божией Мате- ри, которая из-за потемнелости красок, что трудно было понять, кто изображен на ней, находилась в подвале церкви в Коломенском под Москвой. И вдруг снова просветлела ли- ком в самую трагическую для России пору, в 1917 году, и стала опорой для миллионов ве- рующих людей, что Бог не оставил их в беде. Значит, именно этой иконе предначертано Богом удерживать Россию от окончательно- го духовного распада и даже в пору страшной смуты напоминать людям о высшем мире и быть поддержкой на Земле.
Как это… сама обновилась? – осторож- но спросил Иван. – Может, все-таки ее тай- но обновили?.. Те же иконописцы из храма в Коломенском?
Атеисту и человеку, вроде тебя, с рожде- ния отлученному большевиками от веры, и в этом не твоя вина, в это трудно поверить. Это пытаются объяснить, одни преднамеренно, другие из-за непросветленности души, под- логом, обманом, относят к миру ненаучной фантастики, а это является проявлением чуда. Так время от времени, когда мы совсем падаем духом и начинаем терять веру в Бога, таким образом Он напоминает о себе, в дан- ном случае Матерь Божия. Ты не переживай, не мучайся чувством вины, ты не виноват в том, что с тобой случилось. Специально вырубали, словно самые мощные строевые деревья в лесу, твоих предков по отцу и по матери на дрова для топки мировой рево- люции. И чтобы оторвать тебя от корней, чтобы ты был беспамятным и послушным винтиком в злых руках, тупым исполните- лем их воли, чтобы потом, в случае неудачи, обвинить тебя в страшных деяниях апосто- лов мировой революции. Но в тебе сохра- нилась внутренняя глубинная, я бы сказал, генетическая вера, о которой ты, может, сам не подозреваешь, зачем-то ты раз за разом приходишь сюда, к этим храмам. Разве мог абсолютно неверующий думать о восстанов- лении храма в мертвой деревне? Задумайся над этим!
Путь искупления грехов земному челове- честву был открыт или, может, снова был от- крыт две тысячи лет назад примером Иисуса Христа, но оно не пошло путем искупления, ибо этот путь труден, в большинстве своем человечество к тому времени уже безнадеж- но закоснело в грехе своем. Так вот икона постоянно напоминает нам о том мире и по- казывает нам пути к нему. Как вокруг живо- го человека существует, говоря нынешним языком, аура, невидимое биополе, то вокруг святых оно огромно, не случайно на иконах, ты, конечно, замечал, вокруг главы святого выписывают нимб, утверждающий это, аура святого распространяется и на икону, в этом секрет исцеления людей, прикладывающих- ся к иконе или даже просто молящихся перед ней. Нечто подобное есть и вокруг картины. Но это – аура писавшего ее человека. И она не всегда положительна, порой просто ядо- вита. Художник чаще всего раздираем сомне- ниями и противоречиями. Даже гениальная картина – только самое начало пути к Богу, а порой и наоборот, бег от Бога, от Истины, потому что художник не знает, где она, и он давно, может, сам не подозревая того, служит Дьяволу. Потому, может, и мечется. Да, и ху- дожник, и иконописец работают красками и кистью. Но в чем принципиальное разли- чие? Художником, в большей или меньшей степени, движет гордыня. Иконописец, в от- личие от художника, изначально знает, где Истина, и, нисколько не помышляя о своей славе, старается приблизиться к ней. И у него задача перед написанием иконы: освободить- ся не только от какой-либо гордыни, а от все- го личного. Перед тем как взять в руки кисть, иконописец порой многие месяцы проводит в посте и молитве, очищая душу и тело пока- янием, только потом берет в руки кисть с тре- петом божественным в сердце. У него другая проблема: как совершенное выразить несо- вершенными средствами. Перед художником не стоит та трудность, которая стоит перед иконописцем, это – не изобразимость совер- шенства. Трудность еще в чем? Что истин- ность изображения еще не есть сама Истина, как любое слово не есть называемый предмет,

а изображение не есть то, что изображается. Но освящение иконы – подтверждение, что нет пропасти между истинностью изображе- ния и самой Истиной. Во время освящения на икону переходит часть Божеской благо- дати, часть Истины, часть сущности святого. И в эту божественную связь включается ху- дожник-иконописец. Ему приходится прео- долевать свою двоящуюся мысль, распять ее смирением. И если на иконописца нисходит Дух Святой, то икона становится не образом Истины, как картина, а свидетельством Ис- тины. Икона тогда символизирует не только Святой Дух, но и содержит его. Искусство, совсем не умаляя его, лишь плоское отобра- жение внешних познаний, передаваемых в образах. Искусство перестало быть молит- венным обращением к Небу, к Всевышне- му, но в самом начале оно было тоже не чем иным, как молитва. Победила гордыня. По- вторяю, искусство иконы анонимно, мы только по мастерству, индивидуальности, по технике изображения в некоторых случаях узнаем ее автора. И стремление непремен- но узнать автора иконы движет не познание Истины, а опять-таки человеческая гордыня. Представьте себе картину, у которой по неиз- вестным причинам неизвестен автор. В таких случаях под ней пишут: «неизвестный худож- ник». Даже если она гениальна, но если автор неизвестен, она как бы второго сорта. Потому в мире живописи столько подделок под вели- ких художников. Этими подделками, порой талантливо выполненными, восторгаются, порой они бывают выше оригинала, а когда выясняется, что это всего лишь мастерски выполненная копия, даже превзошедшая оригинал, ее отбрасывают в сторону.
Жизнь человека ныне определяет не мо- литва, а наука и техника, которые якобы не- совместимы с Божественной Истиной, хотя они – не что иное, как постепенное познание ее. А науку сатанински не только оторвали от нее, но наукой стали отрицать Истину. И чем дальше, тем больше, стремительно развива- ясь, наука и ее производное – техника бу- дут противоречить Истине и вести человека к самоуничтожению. Но настанет время, бо-
юсь, до него мы с Вами доживем, когда нау- ка и техника, оторванные от нравственного начала, то есть от Бога, станут средствами окончательного самоуничтожения человече- ства. Я вижу, что в недалеком будущем такой ученый в целях, как он считает облегчения труда, в самых благих намерениях придума- ет человеку механическую замену – робота. Обольщенный своим успехом, награжденный за это самыми высокими государственными и международными почестями, ученый будет совершенствовать и совершенствовать робо- та, и не сразу заметит, что робот, приобретя механический разум и лишенный души, од- нажды придет к выводу, что человек, создав- ший его, ему только мешает. Что он со своей ущербной нравственностью лишний на Зем- ле, и уничтожит человека и, по-своему, будет прав. Может быть, нечто подобное уже было в истории человечества и, может быть, след- ствием был так называемый Всемирный по- топ. Это как во время эпидемии чумы: сжига- ют все, чтобы не осталось ни единой бациллы заразы. Но несколько спасшихся или спа- сенных Богом людей, может, не подозревая о том, сохранили в себе частицу прежней гордыни, которая потом разлилась по Земле прежним ядом в потомках.
Но почему Бог не уничтожил всех, как в случае с чумой? – спросил Иван.
Потому как у него особые планы о че- ловеке на Земле, как и о человеке вообще. Уничтожить человека вообще для него – уничтожить Себя. Потому что человек у Него любимое дитя, и Он во время Всемирного потопа оставил лучших, стерев у них память о прошлом. Но порча в них сидела уже глу- боко… Нынешняя наука и техника, познавая Божеский мир однобоко, делая человека все более могущественным, все больше ограни- чивают его в трехмерном мироощущении, которое не раскрывает многих и даже, может быть, главных законов бытия. И тем самым человек все больше и больше будет отрывать- ся от Истины, а самое страшное – он переста- нет воспринимать ее сердцем. Когда человек живет лишь сиюминутным, он лишает себя глубины жизни. Современная наука уже при-

знает мир многомерным, но какова его много- мерность, она даже не догадывается. Она изу- чает лишь трехмерный мир и потому лишена всеобъемности и, главное, нравственности. Многомерному же сознанию открывается высший мир и высшее предназначение чело- века, этот высший мир является носителем высшего совершенства и гармонии, поэто- му, когда человек живет в согласии с ним или хотя бы прикасается к нему, его жизнь упоря- дочивается. Пути к познанию многомерного мира по-прежнему открыты, но современно- му сознанию человека, оторванному от Бога, трудно их увидеть. Потому что многомерный мир постигается не отвлеченной от Бога нау- кой и техникой, а душой, верой, и вот одним из путей приобщения к многомерности мира является икона.
Простите меня, скорее всего, опять-та- ки за глупый вопрос. Я видел в репродукци- ях «Троицу» Андрея Рублева, другие древние иконы, которые считают великими. Почему на них такое плоское, не объемное изобра- жение? Дальние предметы написаны круп- нее ближних, видна несоразмерность их. Как будто писал не только не великий, а неопыт- ный художник, словно рисовал ребенок.
А это ты точно заметил: словно ребе- нок… Ребенок ближе всех к тому миру, мож- но сказать, еще ангел, а с возрастом мы все дальше отдаляемся от него. Что касается осо- бенности живописи иконы: как я уже гово- рил, икона – это не картина, хотя та и другая пишется красками. Икона – это даже не пор- трет святого, хотя какие-то главные, внеш- ние характерные его черты прописываются. Древние иконописцы писали в перспективе, которую нынешние искусствоведы назвали обратной. Термин этот довольно размыт, но принято под ним понимать кажущееся не- соразмерным увеличение размеров на иконе отдаленных частей предметов по сравнению с ближними. Но почему так делалось? Сред- невековый мастер изображал на картинах иной, ирреальный мир, отличный от зем- ного. Это подчеркивалось золотым фоном, которым передавалось небо вместо есте- ственного голубого цвета, а также нереаль-
ным, условным изображением сопровожда- ющих образ предметов, пейзажа. И человек, смотрящий на икону, должен смотреть как бы в окно в тот, потусторонний мир. Чтобы еще больше подчеркнуть, что на иконе изо- бражен потусторонний мир, не подчиняю- щийся законам земного мира, вместо нам кажущейся естественной линейной перспек- тивы иконописец писал в структуре обратной перспективы. И делал он это не потому, что так было принято, а бессознательно, пото- му что он наполовину сам как бы был там, в ином мире, или, по крайней мере, на гра- ни двух миров. В системе средневекового иконописного искусства лишь земная близь подлежала описанию в категории геометрии земного пространства, постепенно преобра- зующегося в обратную перспективу. Обрат- ная перспектива позволяла спроецировать на зрителя, максимально «придвинув» к нему, как события священной истории, так и будто просвечивающую сквозь них потустороннюю даль Вечности.
Старый художник-реставратор заметно волновался:
Я пришел к этой мысли только после того, как прошел весь путь воссоздания, ре- ставрации древней иконы с начала до конца, и не сразу заметил, что сам в какой-то мере преобразился. Чтобы сколько-нибудь вой- ти во внутренний мир Феофана Грека, мне так же пришлось поститься и смирять себя, иначе получилась бы мертвая и даже вредная копия. Потом по моей мертвой копии счи- тали бы, что таким был истинный Феофан Грек. Потом поститься стало моей душевной необходимостью. Невозможно настроить тело на божественный ритм Неба, если буй- ствуют мысли, страсти. Необходимо даже на время как бы уйти от людей, как бы дать обет молчания. Только тогда и тело, и душа, словно антенны, настраиваются на приятие высшего, и когда иконописец полностью ус- мирил свое «я», духовный мир открывается ему, и он становится голосом высшего мира, поэтому настоящий иконописец никогда не считает себя творцом икон. Если сравни- вать светское искусство с иконописью, то

можно сказать, что мирское искусство – это окно, проводник в душевный мир человека, а икона – в духовный высший мир, то есть они глубоко связаны, но в то же время между ними большое различие. Если человек стоит перед иконой и сознание его просветлено, а душа не замутнена, то наступает момент, когда образ на иконе как бы оживает. В это время сознание переходит из ограниченного трехмерного измерения к многомерному.
В прошлом году ко мне, вот так же, как ты сейчас, забрел один человек, тихий, не- приметный, уже в годах. До того долго ходил вокруг храмов. Попросил показать стенопись Феофана Грека, старые иконы. Я почему-то не решился спросить: специально увидеть Феофана Грека из Москвы приехал или по делам каким в Великом Новгороде оказал- ся? С первых же его вопросов я понял, что он глубоко разбирается в древнерусской ико- нописи. Я спросил его: не реставратор ли, не искусствовед ли он? «Нет, – сказал он, – я математик». Назвался Борисом Викторови- чем Раушенбахом. Первая мысль была: еврей.
«Немец, – пояснил он, словно прочитав мою мысль, – мои предки еще несколько веков назад в Россию перебрались». Я потом поин- тересовался у знакомого преподавателя физи- ки нашего пединститута. «Борис Викторович Раушенбах? – удивился он. – Если действи- тельно был он, то это всемирно известный ученый, физик-механик, доктор технических наук, один из основоположников советской космонавтики». Так вот он, ученый, фи- зик-математик, мне что сказал: «Я конечно, не искусствовед, но я ставлю средневековое искусство во многих отношениях выше ис- кусства Возрождения. Я считаю, что Воз- рождение было не только движением вперед, оно связано и с потерями. Абстрактное искус- ство – полный упадок. Вершиной для меня является икона пятнадцатого века. Потом иконы стали хуже, а когда пришла живопись в “итальянском стиле”, вообще пошла чепу- ха. Но это моя точка зрения. С точки зрения психологии я могу объяснить так: средневе- ковое искусство обращено к разуму. Искус- ство Нового времени и Возрождения – к чув-
ству, а абстрактное – к подсознанию. Можете представить: я не могу назвать себя челове- ком православным, но изучение средневеко- вой иконы помогло мне иначе взглянуть на некоторые проблемы физики и механики и даже математики. А как физику-механику мне понятна система обратной перспективы древнерусской иконописи, которая многих ставит в тупик. В будущем, когда я покончу с физикой и механикой, я обязательно на- пишу книгу о древнерусских иконах и об их системе обратной перспективы». Книга бу- дет называться «Пространственные построе- ния в древнерусской живописи». Он говорил:
«Большевики хотели заменить христианское мировоззрение научным. Но ведь научного мировоззрения не бывает, это чушь и собачий бред! Наука и религия не противоречат друг другу, напротив – дополняют. Наука – цар- ство логики, религия – вне логического по- нимания. Человек получает информацию по двум каналам. Поэтому научное мировоззре- ние – обкусанное мировоззрение, а нам нуж- но не научное, а целостное мировоззрение. Честертон сказал, что “религиозное чувство сродни влюбленности. А любовь не побить никакой логикой”». Не выходит у меня из го- ловы этот человек. Хотя и назвал он себя не- православным, но мне кажется, что он даже ближе многих на пути к Богу.
Старый художник-реставратор крепко пожал Ивану руку:
Спасибо, что пришел… Я обязательно приеду посмотреть твою церквушку. Я обяза- тельно приеду!.. Вот только немного разгре- бусь. Только бы раньше времени не умереть. Надо успеть. Надо успеть, пока не погибло. А Феофан, его мысли должны сохраниться для потомков. Тем более что мы как следует их не прочитали. Может быть, прочтут лишь наши внуки. Если мы, конечно, сохраним его для них… Но я приеду. Говоришь, твоя церк- вушка вроде как бы пытается оторваться от Земли и в то же время не хочет отрываться? Это ты хорошо сказал!.. Я вот все думаю: а по- чему Феофан пошел именно в Русь? Я пони- маю: Русь недавно приняла христианство, и пришел он на нее вслед за христиански-

ми миссионерами. Но почему именно Русь приняла христианство, или, точнее, почему Русь приняла именно христианство, когда оно вроде бы погибло, закоснев во внешней обрядовости в Византии? Что, в Русь не при- ходили миссионеры других верований, не со- блазняли другими религиями, утверждая, что только они истинны? Вот ведь в чем дело!
Иван молчал, боясь каким-нибудь не- осторожным движением, даже вздохом оста- новить художника.
Я понимаю, что в Византии в то время стала господствовать закоснелая догма. Там, постепенно превращаясь в начетничество, погибала вселенская мысль. Это – как вода в колодце, из которого больше не берут воду. Но почему мысль сия, как из сосуда в сосуд, перелилась, передалась именно в Русь? Слов- но кто-то сказал: «Возьми, Русь, неси дальше, стань Россией!..»
Но Феофан Грек пришел в Великий Нов- город не на пустое место. Я уверен, что он не стал бы великим Феофаном Греком, каким мы видим его в стенописях этого храма Спаса Преображения на Ильине улице, если бы он ни увидел уже существовавшие к тому вре- мени фрески церкви Спаса на Нередице под Великим Новгородом. Они в истерзанной междоусобицами и нашествиями и в то же время взметнувшейся, воспарившей над Зем- лей Русью, наполнившие новым содержани- ем ранее пришедший сюда византийско-ки- евский канон, стали для него своеобразным живительным колодцем. Росписи Нередицы, выполненные, несомненно, новгородскими мастерами, ушли от византийской утончен- ности: святые с пламенными глазами, гроз- но-внушительные в своей неподвижности или, наоборот, грозной стремительности, дышат некой первозданной мощью, волей и силой. Стенопись, покрывая весь интерьер храма, со всех сторон властно обступала мо- лящихся, огромные глаза пророков требова- тельно вглядывались в глаза человеку: «Кто ты? Чего ищет душа твоя?»
Отзвук, глубинный отсвет росписей Не- редицы можно увидеть во фресках Феофа- на, несмотря на различные манеры письма.
Мастера, расписывавшие храм – их пред- положительно было трое или четверо, – не- сомненно, были новгородцами, но принад- лежали к разным художественным школам. Один писал в несколько византийской мане- ре и, вероятно, учился у киевских мастеров, которые, в свою очередь, учились у визан- тийских. Двое других принадлежали к мест- ной, новгородской школе и писали в ярко выраженной графической манере. Незримая духовная связь связывает эпохи и людей, со- бытия и знамения времени, – нить великой мысли, к счастью, не рвется. В пору духовных смут она как бы на время теряется, а потом проявляется совсем в другом месте. Порой кажется, что она безвозвратно потеряна, – а она рано или поздно еще острее и четче мо- жет проявиться в самом неожиданном месте. Так случилось и с Феофаном Греком.
Старый художник-реставратор замолчал.
Я что еще хочу спросить… – осторожно начал Иван. – Простите, я отбираю драго- ценное время…
Спрашивай, спрашивай! Может, ты сво- ими вопросами, наоборот, продлеваешь мою жизнь. Придаешь ей смысл, что я не унесу свои мысли с собой. Ответить спрашиваю- щему, мучающемуся сомнениями – святое дело. Другое дело: праведник ли я? Может, уже много лет никто, как ты, меня ни о чем не спрашивал. Все проходят мимо, за чудака принимают. Может, только иностранцы ино- гда останавливаются, наверное, в большин- стве неплохие люди, раз приехали смотреть русские храмы и русские иконы, но, как ты понимаешь, с ними не будешь откровенным. Спрашивай, только смогу ли я ответить на твой вопрос…
Почему Русь приняла именно христи- анство?
Старый художник молчал
Недавно я в одном журнале прочел ста- тью, – торопливо стал пояснять Иван. – Док- тор наук, заслуженный-перезаслуженный, фамилия какая-то мудреная, не запомнил. Он утверждает, что Русь приняла христиан- ство лишь потому, что Днепр впадает в Чер- ное море. Прежде всего, по Днепру в силу

географических причин Русь осуществляла свои международные связи. Ну а напротив устья Днепра через Черное море была Визан- тия. И у Руси якобы просто не было другого выбора. Вроде бы убедительно, но в то же время у меня такое чувство, что меня хотят одурачить. Да, Днепр впадает в Черное море, но Византия за морем, а мусульмане рядом. И может, кто-то был еще ближе.
Ты прав насчет того, что кто-то был еще ближе, – сказал старый художник-реставра- тор. – Не за морем, не за высокими горами, а в непосредственном соседстве на востоке был Хазарский каганат, в который под купече- ским халатом в свое время хитро пробрались иудеи, а потом захватили власть. Население тюркское, а власть иудейская. И следующим шагом должен был быть захват Руси, не обя- зательно военный. Военный – это как по- следнее средство. Может, захват Хазарского каганата в свое время только для этого и был нужен, чтобы поближе подобраться к Руси. Какими только способами они не пытались проникнуть в Русь! И специальных ласковых послов в нее посылали. И военными жесто- кими набегами. А она приняла христианство, которое географически как раз было не про- сто дальше всех, а даже за морем. Далеко ви- дит твоя душа…
Иван слушал не дыша.
Конечно, проще всего объяснить при- нятие Руси христианства географией. Но объяснение это, как ты сам понял, от лука- вого, хотя доля истины в этом утверждении, наверное, и есть. Христианство Русью было принято все-таки не по географии, а по вну- тренней духовной потребности, духовной созвучности. Может быть, славянское языче- ство было уже почти христианством, в нем не было, не хватало только Иисуса Христа, или, допускаю даже, что Он в славянстве называл- ся другим именем. Но попробуй, скажи сей- час кому-нибудь, что Русь всем своим духов- ным развитием давно не просто была готова к принятию христианства, а подспудно уже несла его в себе, на тебя не просто руками за- машут. Меня мучает такой вопрос: может, не было противоречия между так называемым
славянским язычеством и христианством? Может быть, все различие славянского язы- чества и христианства в том, что языческое божество до поры до времени было местным, а Иисус всечеловеческим? И в результате общинно-местное слилось с общинно-все- ленским? Меня обвинят в ереси, но никто, наверное, не сможет со мной поспорить, что, борясь с так называемым язычеством, мы по- теряли что-то очень важное в душе народной.
И еще я о чем хочу спросить… Вот храм Святой Софии на том берегу Волхова. Он от- личается от храмов на Ярославовом дворище не только архитектурой и временем возве- дения. Она у меня вызывает совсем другие мысли, почему-то тревожные, в отличие от мыслей, которые у меня вызывают храмы на Ярославовом дворище… Я не могу их себе объяснить, и от этого мне еще более тревож- но. Наверное, не случайно, что в свое время самый первый храм в Великом Новгороде возвели в честь Святой Софии? Значит, она особую роль имеет в его судьбе? Но потом я узнал, что не только для Великого Новго- рода. В каждый приезд в Великий Новгород я стараюсь хоть на несколько часов попасть в областную библиотеку. Так вот одна из ле- тописей в первую очередь сообщает, что Ба- тый в Киеве, прежде всего, сжег церковь Святой Софии. Для летописца это, видимо, было одной из главных бед, обрушившихся на Киев, если не самая главная беда, если он об этом сообщает в первую очередь. И вот теперь в Великом Новгороде самый боль- шой храм Софийский. В первый свой приезд в Великий Новгород, еще туристом, я был потрясен им. И с того времени он стал меня словно тянуть к себе. Каждый раз, приезжая в Великий Новгород, иду к ней. Сначала на Ярославово дворище, а потом к ней. А потом узнаю, что в Великом Новгороде первой, как и в Киеве, была поставлена церковь именно во имя Святой Софии, сначала деревянная, а потом был построен величественный ка- менный храм во имя ее, который сохранил- ся до сих пор, и Новгородская летопись из года в год в первую очередь сообщает о ней. Невольно складывается впечатление, что для

Киева и Великого Новгорода софийские хра- мы имели какое-то особое значение?
Да, Иван. Надо же: как ты это точно подметил.
Но почему именно во имя Святой Со- фии?
Потому что они воздвигнуты по образу главного храма Великой православной Ви- зантийской империи – церкви Святой Со- фии, Премудрости Божией, построенной во времена императора Юстиниана в Констан- тинополе, олицетворяя тем самым духовную связь Киевской Руси с Византией. Именно посещение храма Святой Софии, Премудро- сти Божией, в Константинополе послами князя Владимира, по свидетельству летопи- сей, окончательно убедило его принять хри- стианство по византийскому образцу. Якобы, как мы с тобой уже говорили, до того перед ним стоял выбор между христианством, му- сульманством и иудейством. Принято счи- тать, что церковь Святой Софии, Премудро- сти Божией, так поразила русских послов своим убранством, что они по возвращении докладывали князю Владимиру: «Красота такая, как будто Сам Бог пребывает здесь с людьми». И этот факт якобы сыграл реша- ющую роль в выборе веры.
Но я считаю это утверждение, что веру выбрали только из-за красоты убранства хра- ма, не более как далеким от истины лукавым самоуничижением. Сам Бог указал князю Владимиру послать послов в Святую Софию, потому что, не смирившись с падением Ве- ликой Византии, Он выбрал Третьим Римом, еще задолго до Владимирова крещения, Русь. Позже храмы во имя Святой Софии, Пре- мудрости Божией, строили во многих горо- дах русских. А в Болгарии имя Святой Софии с храма перешло даже на название столицы. Особое почитание Софии в Болгарии и на Руси еще связано с тем, что, по преданию, Ки- риллу – одному из двух братьев, просветителей славян, – явилась Дева София, которая вдох- новила его на создание, а, может, воссоздание утерянной славянской азбуки, мы еще погово- рим об этом. София стала пониматься как осо-
бая покровительница славянских народов.
А кто такая – Святая София, Прему- дрость Божия?
Образ Святой Софии, Премудрости Бо- жией, очень древний: София с огненно-крас- ным ликом и крыльями, в красно-золотых одеждах и короне со скипетром и свитком в руках, сидящая на престоле, является оли- цетворением одновременно и Божественной царственной творческой силы, окружен- ной ореолом Божьей Славы, и чистого Бо- жественного Девства, осеняемого Святым Духом. Об образе Святой Софии можно прочесть еще в древнейшей «Книге Прему- дростей Соломона»: «Итак, властители наро- дов, если вы услаждаетесь престолами и ски- петрами, то почтите Софию-премудрость, чтобы вам царствовать вовеки… Множество мудрых – спасение миру, и царь разумный – благосостояние народа».
По преданию, когда в Константинополе, который после Рима стал центром Правосла- вия, и потому его стали называть Вторым Ри- мом, по Божественному наитию стали закла- дывать главный храм, еще не решив, кому его посвятить, и якобы в этот момент Святая Со- фия, Премудрость Божия, явилась сыну од- ного из строителей храма в образе Огненного Ангела и повелела назвать будущий храм Её именем.
На Руси же первый храм во имя Святой Софии был поставлен сразу же после кре- щения ее, в Херсонесе. Следовать мудрому слову царя Соломона и, подражая ему, вме- сте с тем желая превзойти его, – подобное чувство двигало византийских императоров начать строительство в Константинополе храма в честь Святой Софии, Премудрости Божией. Подобное чувство, судя по всему, владело и Ярославом Мудрым, сыном вели- кого князя Владимира, приказавшим стро- ить в Киеве церковь во имя Святой Софии по образцу храма Святой Софии в Констан- тинополе. Но это было лишь первым ша- гом его гигантского проекта воцерковления Руси, объединения ее в единое духовное и административно-политическое целое под скипетром Святой Софии, Премудро- сти Божией, – в противовес раздирающей

Русь княжеской междоусобице. В 1046 году, после посещения старца Киево-Печерского монастыря Агапита, пришедшего незадолго до того из Византии и в корне повлиявшего на его мировоззрение, великий князь Ярос- лав Мудрый и княгиня Ирина отправились из Киева в Великий Новгород, где правил их сын Владимир, на закладку им собора во имя Святой Софии. Собор был заложен на одном из самых возвышенных мест города, в Детинце, и строился примерно до 1050 года. Даже еще до конца недостроенный, он да- вал Великому Новгороду, как до этого Киеву, осознание, после падения Византии, своей особой значимости, не говоря уже о том, что он стал духовным центром Новгородской республики. А сама Святая София, Прему- дрость Божия, стала в глазах новгородцев особым Божественным существом и покро- вительницей города. Из Великого Новгоро- да почитание иконы Софии Премудрости Божией, которую назовут еще Огнезрачной, потому что, если ты помнишь, сыну одного из строителей храма Святой Софии в Кон- стантинополе она явилась в образе Огненно- го Ангела, со временем перейдет и в Москву. Если до этого говорили: «Где София – там и Великий Новгород», то теперь говорили:
«Где София – там и Русь».
XI век в истории русского народа, начи- нающего осознавать себя единым народом, а не сборищем племен, объединенных лишь единым языком, вотчин, часто враждующих между собой князей, был особенно значим. Древняя Русь стала превращаться не только в процветающее государство, но и в результа- те преклонения перед Святой Софией стала Домом Пресвятой Богородицы. Ключевую роль в этих событиях сыграл выходящий да- леко за пределы Руси проект Ярослава Му- дрого по строительству трех величайших со- боров на территории древнерусских земель: в Киеве, Великом Новгороде и Полоцке, посвященных Святой Софии, Премудрости Божьей, о которой в Библии сказано, что
«Она есть дыхание силы Божией и чистое излияние славы Его», а также, что «Она есть отблеск вечного света и чистое зеркало дей-
ствия Божия». Духовную силу Святой Софии сравнивают с «Вратами Небес». Ее также на- зывают «Носительницей Божества», «Душой мира», «Промыслом Божьим».
Софийский собор в Великом Новгороде возводился монахами из Киево-Печерской лавры под руководством византийских зод- чих, не потому, что в Великом Новгороде не было каменной строительной традиции, а потому, что этим принципиально под- черкивалась преемственность с Византией. К сожалению, письменные источники не донесли до нас имена этих людей, но можно предположить, что это была та же артель, ко- торая незадолго до закладки новгородского собора построила киевский храм Святой Со- фии. Я не был в Киеве, но говорят, сходство между ними бросается в глаза.
В соборе была основана библиотека об- щегосударственного уровня – книжная со- кровищница Древнего Новгорода. «Кни- гоположница» – так называли библиотеку в древности. Здесь не просто сохранялись бес- ценные книги, книга стала основой обще- ственного просвещения. Общение со старцем Агапитом привело к тому, что князь Ярослав сам увлекся чтением книг, вводя это в норму не только среди своего окружения, но и сре- ди простого народа. Руководствуясь советами Агапита, князем были организованы первые общественные детские школы. Одним из подлинных сокровищ Софийского собора является древнейшая из сохранившихся на Руси рукописных книг – Остромирово Еван- гелие. Книга была написана в 1056–1057 году и использовалась для ведения богослужений в соборе Святой Софии.
В течение трех с половиной веков своей истории – с XII по XV век Новгородская ре- спублика считалась земным уделом Святой Софии. С 1420 по 1478 год в Новгородской республике чеканились серебряные монеты, на которых на лицевой стороне изображалась София Премудрая. На главной новгородской государственной печати тоже была изображе- на она. Восковая печать с оттесненным обра- зом Святой Софии с молитвой пришивалась к документу как гарантия того, что подлин-

ность документа удостоверяется самой Свя- той Софией.
Собор Святой Софии в Великом Новго- роде был свидетелем многих исторических событий и чудес. У стен Софии, на соборной площади, звонил колокол, собирая новго- родское вече, от стен ее уходили на смертную битву с тевтонскими рыцарями рати велико- го князя Александра Невского. Собор Святой Софии в Великом Новгороде вместе с подоб- ными храмами в Киеве и Полоцке стал од- ним из трех сакральных центров на терри- тории Древней Руси. Они своей сущностью призывали к соборности, к объединению всех русских земель в общее государство, ко- торому Всевышним начертана в будущем ве- ликая задача.
Старый художник-реставратор замолчал.
А дальше? – просил Иван.
А дальше… – вздохнул старый худож- ник-реставратор. – А дальше Русь не смогла удержаться на набранной высоте. Храмы во имя Святой Софии не остановили междоусо- бицу, а как бы наоборот, каждый князь, ссыла- ясь на Святую Софию, тянул одеяло на себя, брат шел на брата, брат брата бросал в темни- цы, так, полоцкого князя Всеслава в Киеве за- точили в земляную тюрьму, пока его не освобо- дили восставшие простые киевляне. И Святая София как бы покинула эти три храма, как бы переместилась в Москву, и, может, быть она в наказание послала в Великий Новгород во- йско Ивана Грозного, чтобы он присоединил эти три княжества к Москве. И присоедине- ние это осуществилось большой кровью, пото- му что возгордившийся Великий Новгород не хотел расставаться со своей вольностью. Пото- му она и стоит печальная. Потому и вызывает у тебя тревожные мысли…
Старый художник-реставратор посмотрел на часы:
Прости, я тебя задержал почти на три часа. Ты даже не представляешь, какое ты начал великое дело! Так, видимо, было по- сле нашествия Батыя. Выходили из лесных чащ, из оледенелых стран чудом уцелевшие – и начинали хоронить мертвых, снова раскор- чевывать заросшие лесом поля, и сеять хлеб,
начиная с горсти зерна, ставить храмы… Только теперь, может, будет пострашнее, чем после Батыя. Батый, в отличие от нынешних, не трогал веру…
У Ивана засело в голове сказанное старым художником-реставратором: «У тебя много- обязывающее имя». Он, конечно, слышал, что имя имеет какое-то значение в жизни че- ловека, но как-то всерьез над этим не заду- мывался. Вроде бы могли назвать так, а мог- ли и этак. Мать рассказывала, что сначала его при рождении назвали Петром, а на третий день, когда пошли регистрировать, назвали Иваном. А почему, теперь у матери не спро- сишь. Неужели имя в судьбе человека имеет такую огромную роль? И почему в России столько Иванов и Ивановых? Случайно ли?
Вернувшись домой, он полез в словарь Владимира Ивановича Даля, который купил, по случаю, в Великом Новгороде на базаре у старика-инвалида:
«И, буква иже. Гласная. В русской азбуке девятая. В церковной – десятая…»
«И, союз. Означающий соединение. Со- вокупление предметов понятий и предложе- ний…»
«Иван. Самое обиходное у нас на Руси имя (Иванов, что грибов поганыхъ), пере- иначенное из Иоанна (коихъ в году 62). По всей азиатской и турецкой границе нашей, от Дуная, Кубани, Урала и до Амура, означает русского. В сказках: как Иван, Иван-царе- вич, Ивашка – белая рубашка, Иванушка-ду- рачок, занимает первые места. Вообще Иван простак и добряк…»
Иван стал листать купленный у того же старика-инвалида православный календарь за 1916 год:
«Иоанн – благодать Божия (евр.)». И, как и говорил старый художник-реставратор, огромный ряд святых с этим именем, начи- ная с Иоанна Крестителя и Иоанна Богосло- ва-апостола, любимого ученика Иисуса Хри- ста…
В голове стучало: «Неужели действитель- но имя человека дается не случайно, порой вопреки первоначальному желанию родите- лей? Что-то же заставило его родителей сме-

нить первоначально данное ему имя! Получа- ется, что имя – это своего рода начертанная жизненная программа?
Знали ли отец с матерью, давая ему это имя, его значение?»
Однажды Иван вдруг заметил, что что-то изменилось в его жизни после того, как он узнал значение своего имени, и что сам он изменился. Ну что вроде бы: всего-то – объ- яснил человек суть его имени, о чем Иван когда-то вроде бы от кого-то слышал или даже читал ранее, но не придал этому особого значения, а тут в его жизни как бы чуть ли не в корне что-то изменилось. Словно он почув- ствовал, что кто-то сверху постоянно за ним строго наблюдает: так ли он, Иван, живет? Стоит ли ему помочь в случае беды? Может, действительно, потому в России так много Иванов и Ивановых, что на них особая ответ- ственность и надежда? Но все ли они знают, что обозначает их имя?..

Закрутили дела, до зимы надо было мно- гое успеть, и он только перед Новым годом смог попасть в Великий Новгород. Первым делом, как и раньше, пошел на Ярославово дворище. Но на дверях храма Преображения на Ильине улице висел большой амбарный замок, и не было к дверям человеческого сле- да. «Зима, храм не отапливается, работать зи- мой в нем невозможно», – решил Иван. Но в следующий приезд в Великий Новгород, уже в конце января, снова заглянул на Ярос- лавово дворище: дверь храма наполовину за- крывал большой сугроб.
И только уже в конце апреля он увидел двери храма без замка. Он поспешил в него,
внутри несколько мужчин оживленно обсуж- дали что-то, но старого художника-рестав- ратора среди них не было. Оглянувшись на него, один из них остановил его:
Сюда нельзя. Церковь закрыта на ре- ставрацию.
А Николай Сергеевич? – спросил Иван, почувствовав вдруг внутри неприятный холо- док.
На его вопрос оглянулись все.
А что Вы хотели? – спросил один из мужчин.
Просто поздороваться, – ушел от пря- мого ответа Иван. – Просто знакомый.
Николая Сергеевича больше нет. Он умер.
Как? Когда?
Еще осенью, в начале ноября.
А что случилось?
Упал с лестницы, плохо стало с серд- цем, закружилась голова, сломал шейку бе- дра, сделали операцию, но неудачно, нача- лось заражение крови.
Иван, опустив голову, медленно пошел к выходу.
Простите, Вы не Иван Надеждин? – спросил его вслед один из мужиков.
Да.
Он не раз вспоминал о Вас. Зайдите ко мне примерно через час в реставрационную контору, это рядом, за углом. Он оставил Вам с дарственной надписью альбом «Фрески церкви храма Спаса на Нередице». Просил передать Вам, что в основном реставрацию
«Троицы» Феофана Грека он успел закончить. Обязательно зайдите. Звать меня Иван Ива- нович Иванов…

Глава 19. Иванопланетянин

Их дом, поднятый еще прадедом, стоял особняком на косогоре и смотрел большими глазами-окнами в парные луга над рекой, за которыми в любое время года: зимой иль ле- том, в любую погоду, в солнце или в хмурь, зубчато прочерчивался на фоне неба хвой- ный увал, и на половине склона его, словно большая остроконечная ель, бывает такое, когда одна ель поднимается над всем осталь- ным лесом, тянулась в Небо забытая людьми белокаменная, когда-то монастырская коло- кольня рядом с древним курганом. Самого монастыря давно не было. Монастырь, как из поколения в поколение передавали ста- рожилы окрестных деревень, разоряли не- сколько раз. А появился он тут якобы чуть ли не в одно время с Крещением Киева князем Владимиром, а может, и раньше, может, даже с Крещения Корсуни-Херсонеса в Крыму, откуда началось первоначальное Крещение Руси. Пришли сюда, на тогдашнюю южную границу русских земель, несколько монахов якобы из самой Корсуни с иконой Божи- ей Матери, отслужили молебен на древнем кургане, поставив на нем крест, что в окрест- ном малочисленном народе заговорили, что привел их сюда именно этот курган, и стали смиренно обживаться. Позже прибрели неве- домо откуда еще несколько монахов, из бли- жайших пожженных не прекращающимися разбойничьими набегами деревень пришли послушниками мужики, оставшиеся без кро- ва, без семьи, некоторые из них со временем тоже становились монахами.
Сначала жили в землянках, постепенно построили кельи, а главное, церковь из здеш- него звонкого соснового леса во имя Рожде- ства Святой Богородицы. На будущее были виды на каменную церковь, благо, склон горы, стекающий на большую поляну к реке,
на котором они обосновались, сложен был из белого камня, и известняковый камень невдалеке был, из которого можно было из- вестку гасить, из трещины его бил мощный студеный родник с бирюзовым цветом воды. Берегли икону как зеницу ока. Со вре- менем в окрестном народе ее стали почитать как Чудотворную. В церковь ее торжествен- но вносили с молитвой только на великие службы, а потом, боясь разбойников, прята- ли в тайном склепе недалеко в лесу. И оказа- лось, не зря. Может, Богородица подсказала? В каком это было году, сказать трудно, но в августе, в самую страду, когда убирали на береговой поляне рожь и пшеницу, нагрянули хазары, люди с узкими тюркскими раскосы- ми глазами, но начальником у них почему-то был иудей. И если прежних разбойников ин- тересовали только съестные запасы, то он в первую очередь приказал зарубить настоя- теля монастыря, а потом, под острыми сабля- ми пали все, что были в монастыре и рядом на пшеничном поле. Спаслись всего несколь- ких монахов, только те, что были на послу- шаниях в лесу: заготовляли дрова, целебные травы и корни, косили сено для единствен- ной в монастыре коровы. Во вторую очередь он приказал раскосым хазарам, которые ему в рот смотрели, словно там пытались увидеть неведомо что, изрубить и сжечь в костре ико- ны, слава Богу, в этот день чудотворная икона Божией Матери была в тайнике, а потом под- жечь сам монастырь, начав с церкви. Может, мстили за то, что русский князь Владимир не принял их иудейской веры, которую они ему
настойчиво предлагали как самую лучшую.
Шли годы, десятилетия, даже столетия. Первоначально пепелище заросло крапивой и пустырником, а потом буйным, дающим человеку необыкновенную силу, травой-ки-

преем, или иван-чаем, только некому стало пить настоянный на этом цветке напиток, на пшеничное и ржаное поля вернулись дикие цветы и травы, но жители ближайших дере- вень почему-то старались обходить стороной это место. Но вот однажды сельские жители, возвращаясь вдоль реки с покоса, встрети- ли двух чернецов, которые молча низко по- клонились им в пояс. Может, проходящие? Но нет, день за днем стали копошиться на пепелище, расчищать сохранившиеся фун- даменты из белого камня, который посерел, местами почернел, может, от огня, может, от горя. Стали стучать топорами, возводить пер- вую келью. Князь Святослав к тому времени уже разобрался с доселе не дающими сколь- ко-нибудь спокойно жить Руси хазарами, но они со временем, через века, возьмут свое, тихой сапой вползут уже в Россию с другой стороны. Постепенно монастырь стал на- бирать силу. Прибавилось монахов, в одно лето поставив церковь на старом фундаменте опять во имя Рождества Божией Матери из той же звонкой смолистой сосны, настоятель монастыря каменную почему-то отложил на будущее, хотя камень строительный ле- жал под ногами. Вместо того впряг монахов и приходящих на помочи из ближайшей де- ревни мужиков на возведение белокаменной колокольни. Чем руководствовался он, ему да Богу только было ведомо. Но однажды на надоедливые вопросы мужиков бросил: «Ее не сожгут, камень не горит, сабля его не берет. А напоминать людям, что Богородица нас не оставила, будет издалека».
О якобы Чудотворной иконе Божией Ма- тери, исчезнувшей при хазарах, в округе мало кто помнил, все сходились на том, что она погибла в огне, другие говорили, что унес- ли с собой оставшиеся в живых монахи. Все иконы в новом храме были новописанные одним из монахов. Но в год, когда закончи- ли строительство звонницы и даже подняли на нее большой колокол Благовест, приве- зенный откуда-то издалека, на Пасху в храм неожиданно торжественно под колокольный звон, впервые расплескавшийся по округе, внесли прежнюю икону Божией Матери на
радость людям. Оказалось, что после хазар- ского погрома она тайно хранилась, может, в прежнем тайнике, и уцелевшие монахи из уст в уста передавали ее местонахождение, ждала своего часа, и вот она явилась народу. Но опять-таки на всякий недобрый случай – по-прежнему было неспокойно на Руси – ее продолжали торжественно вносить в церковь во имя Рождества Ея только в большие празд- ники. И так прошло, наверное, еще лет сто, а может, больше, как черной тучей с востока навалилось на Русь монгольское иго. В боль- шой православный праздник, на Троицу, в са- мый разгар торжества неожиданно налетели на монастырь отбившиеся от основной орды нукеры Бату-хана Золотой Орды, оставшего- ся в русской памяти под именем свирепого Батыя. Потом, еще в царское время, нена- вистники России, предвестники большеви- ков, перекраивая ее историю, припишут это нашествие в том числе волжским татарам, чтобы в будущем иметь возможность стра- вить их с русскими, хотя волжские татары пострадали от этого нашествия не меньше русских. Нукеры Бату-хана, сначала, все об- шарив, подожгли кельи, а потом с криком, с гиканьем запалив церковь, от злости, что в ней брать было нечего, не то что золотых, даже бронзовых вещей в ней не было, кроме икон да нищей церковной утвари, даже под- свечники были глиняными. Икона Божией Матери, которую много лет назад принесли, предположительно, из далекой Корсуни, их тоже не интересовала. Где, кем она была пи- сана, неведомо, но отличалась она от других икон Божией Матери темным, ее скорбным ликом и особенно темным, даже скорбным ликом Богомладенца на ее руках, словно Он уже младенцем знал наперед, что в будущем станет с Русью-Россией, а может, и со всем миром. И может, икона была направлена в Русь в помощь ей или даже в спасение ее?
Церковь почти сразу вся занялась пламе- нем, тогда бросился вовнутрь один из моло- дых монахов и вынес икону во имя Божией Матери практически из огня, сам уже обго- ревший, и закрыл ее собой, и уже занес было над его головой саблю один из нукеров, как

остановил его грозным окликом как раз под- скакавший – может, Богородица его поторо- пила? – со свитой сам Бату-хан.
Он, выхватив саблю из ножен, что-то грозно прокричал своим опередившим его нукерам, что один из них сразу поник голо- вой, потом приказал вырвать из рук монаха икону, которую тот никак не хотел отдавать, и прислонить к столбу монастырской огра- ды, и долго, не слезая с коня, по-прежнему с обнаженной саблей стоял перед ней, в окру- жении своих нукеров тоже с обнаженными саблями, ожидавших его приказа… Наконец спросил:
Почему Ваш Бог на этой иконе, совсем еще ребенок, а уже как глубокий старик, словно все наперед знает о себе и о вас?
На то он и Бог, – шагнув вперед, сми- ренно, но с достоинством ответил настоятель монастыря. И, повременив, добавил: – Не только о нас, но и о вас тоже.
Бату-хан усмехнулся в ответ, ближайшие нукеры было подняли свои сабли, но Ба- ту-хан остановил их движением руки.
Сколько икон Мариам, Матери Вашего Бога видел, но такой не видел… Особенная она… Словно Бог-ребенок все знает, – повто- рил он…– А что за курган, что за вашим мо- настырем? Почему монастырь стали строить около его? Кто в нем похоронен?
Нам неведомо, – ответил настоятель монастыря. – Это, наверное, только Богоро- дице ведомо. Как нам сказывали, кто первым пришел сюда, еще до того, когда хазары мо- настырь в первый раз порушили, якобы Ея неслышный уху глас сверху был: ставить мо- настырь здесь, что место здесь для Нее осо- бенное. Что курган этот нельзя без Ее разре- шения трогать, а кто тронет, того беда ждет. И вот теперь твои люди порушили святую церковь, – наклонив голову, словно подго- товив ее для удара саблей, – закончил свою речь настоятель монастыря, седой старец.
И снова руки нукеров потянулись к са- блям.
И снова Бату-хан остановил их.
Почему не спросишь у Нее, почему надо было монастырь ставить именно здесь? – за-
смеялся Бату-хан. – И про курган? Золото, что ли, там?
Настоятель монастыря снова смиренно склонил голову:
Это неведомо нам. Одно ведомо, что золота точно там нет. Видимо, похоронен тут близкий Ея сердцу святой еще при жизни че- ловек.
Один из нукеров, подъехав поближе, что- то сказал почти на ухо Бату-хану.
Один из монахов сказал, что икона Чудотворная? – выслушав его, спросил Ба- ту-хан.
Да, – подтвердил настоятель монастыря.
Тогда назови какое-нибудь чудо, кото- рое она совершила!
То, что ты, великий хан, вовремя подъе- хал, спас ее от огня и поругания.
Бату-хан долго молчал.
Да, что-то меня заставило поторопить- ся, – наконец согласился он. – Я жестоко на- кажу сотника, приказавшего поджечь мона- стырь, заберите у него саблю! – приказал он своим нукерам.
Налетел ветер, еще больше раздувая огромный костер так, что Бату-хану, как и всем, пришлось попятиться.
Что, будете снова строить здесь церковь или уйдете в другой монастырь? – спросил он настоятеля монастыря.
Снова будем строить, я не могу ослу- шаться Богородицы.
Батый помолчал.
А если кто-нибудь снова сожжет, снова будете строить?
Да, – смиренно ответил настоятель мо- настыря.
А если не только сожгут, но и тебя убьют.
Значит, будут строить другие.
Бату-хан взял в руки поводья. Один из прискакавших с ним нукеров обратил его внимание на колокольню, мол, надо сбро- сить, забрать колокол.
Бату-хан взмахом руки остановил их. Видимо, он вспомнил, что его дед, по-
истине великий Чингисхан, который ушел в мир иной так до конца и не разгаданным, который и через много веков останется так

и неразгаданным, в своем завещании нака- зывал: «Уважать все вероисповедания, не от- давая предпочтения ни одному из них, как средство быть угодным Богу, освобождать духовных лиц всех исповеданий от повинно- стей…»
Русь к XIII веку оказалась перед грозным испытанием. Само ее существование было поставлено на карту. Еще до конца не сло- жившаяся как государство, она попадает как бы в тиски, подвергаясь смертельной угрозе одновременно со стороны католической Ев- ропы и со стороны монгольской Азии.
Спросите ныне любого: кто разрушил Царьград-Константинополь, православную Византию? Почти каждый, не задумываясь, ответит: турки-мусульмане. Не случайно, совсем не случайно из века в век Правосла- вие сталкивали с Исламом, планируя это основным конфликтом евразийской, а мо- жет, и мировой истории, чтобы в результате уничтожить то и другое, а на кровавом пепе- лище устроить свой так называемый новый мировой порядок. Православная Византия, Второй Рим, была уничтожена, в 1204 году отказавшимися от Православия крестонос- цами-католиками, претендующими на миро- вое господство.
Почти одновременно со взятием Кон- стантинополя, в 1206 году, в глубинах Азии, в верховьях реки Орхон, произошло событие, которое тоже во многом определило судьбы народов не только Евразийского континен- та, но и всего мира: курултай монгольских старейшин провозгласил завоевателя мест- ных племен князька Темучина-Чингисханом (Великим ханом). Буквально через несколько лет волна завоеваний прокатилась через Ки- тай, Малую Азию навстречу католическим завоеваниям. Между двух противоборству- ющих планетарного масштаба сил оказалась Русь, по сути, еще не государство, а союз славянских племен, который постоянно на- рушался княжеской междоусобицей, к этому надо добавить, ради правды, что князья были родственниками друг другу, и это не мешало им постоянно лить русскую кровь. Менее чем через двадцать лет монголы достигли Руси и в
битве на Калке нанесли ей жестокое пораже- ние.
Русь, по всему, была обречена, она не могла противостоять одновременно Европе и Азии. Два сильнейших русских князя того време- ни сделали противоположный выбор. Князь Даниил Галицкий решил с помощью Европы дать отпор Золотой Орде. Князь Александр Велико-Новгородский выбрал вассальную зависимость от Золотой Орды, воевать с ней в ту пору было бессмысленно, даже самоу- бийственно, и он решил под ее прикрытием, набирая силу, обороняться от католическо- го Запада. Князь Даниил выиграл несколько сражений, но, в конце концов, проиграл все, не прошло и ста лет после его смерти, как все его земли были расхвачены латинянами.
Почему князь Александр выбрал Золотую Орду? Совсем не потому, что князь Александр был слабее Даниила, для которого была «злее зла честь татарская», или меньше его любил Родину, а потому, что он был мудрее, а му- дрость его шла не столько от ума, а, прежде всего, от сердца, от глубокой веры в Бога, от чувства, что в первую очередь нужно защи- тить веру. Князь Александр хорошо помнил, кто разрушил Царьград, – католики, и, самое кощунственное, – с именем Христа на щи- тах. И мудрым сердцем своим он чувствовал, что вассальная зависимость Руси от Золотой Орды – какой тяжелой она ни станет – она не уничтожит веру. Он от отца своего знал, что еще перед завоеванием Средней Азии Чин- гисхан, не желая вступать в открытую борь- бу с хорезмшахом Мухаммедом II, которого называли «вторым Александром Македон- ским», предложил ему союз. Но гордый шах повелел умертвить послов хана. Чингисхан, желая узнать волю Неба о предстоящей вой- не, он обратился к христианскому епископу, с которым Чингисхан встречался во время завоеваний уйгурских племен, исповедовав- ших тогда христианство. Епископ предсказал ему победу. Пророчество полностью подтвер- дилось, и грозный Чингисхан до конца своих дней благоволил к христианам, и его потом- ки одни в большей, другие в меньшей степе- ни следовали его совету.

И князь Александр понимал, что, чтобы спасти Русь и веру, в сложившихся обстоя- тельствах, нужно ради этого выбрать мень- шее зло: поступиться внешней свободой, но спасти свободу внутреннюю. И он своей нравственно-этической сутью чувствовал, что формально еще христианская, но дав- но отпадшая от Христа, Европа для России смертельнее монголов, потому что Орда, за- кабаляя физически, в большинстве случаев не трогала веры народа. Она, согласно заве- щанию Чингисхана, даже освобождала от по- датей духовенство порабощенных народов, только с иудеями она по-прежнему была на- стороже, помня судьбу Хазарского каганата, и не снимала с них налога. И действительно: при всей тяжести монгольского нашествия Православная Церковь на Руси не была унич- тожена, наоборот, она получила поддержку от ханской власти.
В 1267 году митрополит Кирилл сумел получить у хана Менгу-Темира ярлык в поль- зу Церкви, в котором хан освобождал духо- венство от дани и других поборов. «Пусть, – писал Менгу-Темир, – беспечально молится за него и его ханово племя». Этим же указом хан под страхом казни воспрещал надруга- тельство над Православием. «Кто будет ху- лить веру русских, – сказано в ярлыке, – или ругаться над нею, тот ничем не извинится, а умрет злою смертию». Более того, с позво- ления хана в самом Сарае была основана пра- вославная епархия.
Сто лет спустя другой великий Святи- тель – митрополит Алексий – еще более укрепил влияние Церкви в Сарае. Мать хана Джанибека – Тайдула – стала слепнуть после долгой тяжелой болезни. Между тем в Орде прослышали о высокой жизни митрополита Алексия, и Джанибек написал великому кня- зю Московскому, прося его прислать святого, чтобы тот исцелил Тайдулу. Отказать было невозможно, и Святитель отправился в Орду. Отъезд его сопровождался ободрительным знамением: когда Алексий служил напут- ственный молебен перед ракой своего свято- го предшественника – митрополита Петра, свеча у раки якобы зажглась сама собой.
Прибыв в Орду, Алексий отслужил моле- бен об исцелении ханши, и в момент, когда он кропил ее святой водой, она вдруг про- зрела. Благодарная Тайдула подарила Святи- телю в Москве, в Кремле участок земли, на котором в память об этом чуде основана была обитель, получившая название Чудова мона- стыря, который потом разрушат большевики. Показательно, что все это произошло уже через несколько десятилетий после того, как хан Узбек, перейдя в магометанство, пред- принял первые попытки по превращению Ислама в государственную религию Орды.
И как это для кого-то ни покажется па- радоксальным, именно под прикрытием монгольского ига князь Александр одержал блистательные победы – на Неве, став Алек- сандром Невским, и на Чудском озере. Лето- пись не случайно утверждает, что «мудрость же и остроумие дадеся ему от Бога». Кстати, и в Ледовом побоище плечом с русскими войсками стояли «татарове».
Да, великий Подвиг Смирения, не отри- цающий Подвига Брани! Князь Александр только что одержал блистательные победы на Неве и Чудском озере – какой соблазн, по- добно князю Даниилу, повернуть свои рати на Восток! Но, в отличие от Даниила, он не восстал против Орды, а смиренно поехал во Владимир – прощаться с отцом, который со- бирался на поклон к Батыю.
Несколько последовавших за этим бле- стящих побед над Литвой и папская булла 1244 года, в которой папа в случае призна- ния князем Александром римского престола обещал военную помощь против татар, как в подобной ситуации с князем Даниилом, не затмили его разум. Князь Александр поверил не папе римскому, который в конечном счете обманул князя Даниила, он поверил Батыю, который писал ему: «Иже в русскихъ держа- теляхъ пресловущий княже Александре, вемъ яко разумно ти есть, иже мне Богъ покорилъ многие языки, и все повинуются державе моей. И паче ли всехъ единъ ты не радиши покоритися силе моей? Внимай убо себе, аще мыслиши соблюсти землю твою невриди- му, то потщися немедленно прийти до мене,

и узриши честь и славу царствия моего, себе же и земле твоей полезная приобретеши».
Князь Александр не просто поехал к Ба- тыю, а после смерти отца назвал его прием- ным отцом и породнился с Сартаком, сыном Батыя, который, в конце концов, принял Православие.
Многим своим современникам князь Александр казался предателем Земли Рус- ской: не желающих ему подчиниться братьев он покорил с помощью ненавистных монго- лов, он жестоко наказал новгородцев, не за- хотевших платить монголам дань. Далеко не все могли понять, что он все это делал ради великого главного – спасения, объединения всех русских земель. Всего один лишь факт: католики отменили поход на Новгород, уз- нав, что в него вошел отряд монголов, пусть всего в 500 человек.
И снова он со смирением едет в Орду – умилостивить хана, разгневанного мятежом во многих северорусских городах, как свиде- тельствует летопись, «ради избавы христиан- ския».
Русские летописи и былины оставили в народе память на века о жестокости и уни- зительности монгольского ига. Будучи пусть поэтическими, но историческими хроника- ми, они не могли рассказывать того, чего не было, что принесло бы Руси другое, латин- ское иго. Несомненно, православная Русь была бы уничтожена, подобно Византии, и потому летописи и былины подспудно как бы тоже работали на западную трактовку по- литики князя Александра Невского.
Поездки князя Александра в Орду пуга- ли Запад не менее его блистательных побед. Возвращаясь в очередной раз из ханской ставки, он неожиданно умер. Можно было бы согласиться с навязываемым прозападны- ми историками предположением, что он был отравлен по приказу ордынского хана, если бы одновременно с ним ни умер принявший православие литовский князь Миндовг, с ко- торым они начали готовить большой поход против рыцарей. Сын Миндовга, Давмонт, после смерти отца уйдет в Русь и станет псковским князем и погибнет от ран, полу-
ченных в битве с рыцарями. Запад мог дей- ствовать против Александра Невского уже только такими средствами: подлога и яда, в открытую он уже не смел выступать против окрепшей Руси.
Подмена понятий произошла в XVIII веке, в петровское и тем более в послепетровское время, когда в России стала силой прозападной власти насаждаться прозападная идеология.
Уже в XX веке о святом князе Алексан- дре Невском будет написан роман живущей в Швеции некой Л. Горской (Бромберг), суть которого в том, что его взгляд на восток яко- бы оказал самую трагическую роль для по- следующей истории России. По ее мнению, взгляни князь Александр на Запад, подобно князю Галицкому, давно бы она была в «ми- ровом сообществе» и процветала. Случай- но ли, что именно этот роман об Алексан- дре Невском будет включен в российскую школьную программу? Совсем не случайно в 1989 году в Москве будет издана массовым тиражом книга английского историка Джона Феннела «Кризис средневековой Руси», в ко- торой он утверждает, что Руси «находиться в вассальной зависимости от Золотой Орды было позорно и бессмысленно», и великий князь Александр Невский стал бы действи- тельно великим, если бы впал в вассальную зависимость к Западу.
И вдруг Куликовская битва! Непосред- ственно перед ней, через 120 лет после своей кончины Александр Невский провозглаша- ется на Руси святым. А князь Дмитрий, о ко- тором в «Сказании о Мамаевом побоище» говорится, что он «новый еси Александр», перед битвой молится: «Владыко Господи человеколюбе!.. помози ми… яко же прадеду моему великому князю Александру». Не мог же не знать князь Дмитрий, что его прапра- дед не только никогда не воевал, но и заве- щал не воевать с Золотой Ордой.
Потому как бы получалось, что в будущем названный святым и Донским князь Дми- трий поступил на Куликовом поле как-то не по-русски, что ли, иначе говоря, не совсем честно: набрав силу «во чреве» или «за спи- ной» Золотой Орды, Русь восстала против нее.

Но в то же время: почему в том же году вслед за князем Дмитрием нанес сокрушительное поражение Мамаю хан Тохтамыш, незадолго до этого ставший законным – по праву насле- дования – правителем Золотой Орды?
Но все становится ясным при внима- тельном прочтении двух – с некоторым раз- рывом – напутствий Преподобного Сергия Радонежского, но большинство историков почему-то предпочитают не обращать на это внимания, потому что этот факт не вписы- вался в общепринятую концепцию. За како- е-то время перед Куликовской битвой Пре- подобный Сергий отказался благословить князя Дмитрия на битву с Мамаем, полагая, что тот затевает бунт, восстание против Золо- той Орды: «…пошлина (исконный порядок, установление) твоя държит, покориться ор- дынскому царю должно». Накануне же самой Куликовской битвы, когда Преподобный Сергий узнал, что Мамай не представляет Золотой Орды, а наоборот, является ее вра- гом, он напутствует князя уже совсем иными словами: «Подобает ти, Господине, пещися о врученном от Бога христоименитому стаду. Пойди противу безбожных, и Богу помогае- ши Ти, победити».
И Куликовская битва была для Руси со- всем не тем, что утверждала не только анти- русская Большая советская энциклопедия, что битва «имела большое историческое зна- чение в борьбе русского и других народов с монгольско-татарским гнетом… на Кули- ковом поле был нанесен сильный удар по го- сподству Золотой Орды, ускоривший ее по- следующий распад».
А дело было как раз наоборот. Поход князя Дмитрия против Мамая по сути своей был как раз в укрепление ослабевшей Золотой Орды. Князь Дмитрий шел не против нее, а против Мамая, который в то время, после неудачных попыток захватить власть в Золотой Орде и, отколовшись от нее, был не чем иным, как орудием проникновения генуэзцев, то есть латинства, как на Русь, так и в Золотую Орду. И в этом свете сразу находит объяснение: и почему на помощь Мамаю, в составе войск которого была генуэзская пехота, на Кулико-
во поле спешил литовский князь Ягайло, а в составе русских войск была татарская конни- ца, и почему хан Тохтамыш, который, разу- меется, защищал честь Золотой Орды, пошел войной не на князя Дмитрия, а на Мамая.
«…политика Александра Невского, есте- ственно, должна была превратиться в по- литику Дмитрия Донского». «Рать Дмитрия выросла из смирения Александра». Эти два высказывания принадлежат выдающемуся ученому, Георгию Владимировичу Вернад- скому, после большевистского переворо- та вынужденному жить в эмиграции, сыну гениального русского ученого Владимира Ивановича Вернадского. Поразительно: на- сколько в жизни святого князя Алексан- дра все было не случайно. Одна, главная, вершинная мысль, которая позволяла ему безошибочно делать выбор в любой, для других неразрешимой, ситуации, с юности пронизывала всю его жизнь и уходила дале- ко за границы его земного бытия, поставив в конкретном случае Подвиг Смирения выше Подвига Рати – ради Высшего, Главного. По- добно покровителю славян, а с некоторых времен и покровителю русского воинства, великомученику Димитрию Солунскому, ко- торый много веков назад духовно победил именно смирением. Князь Дмитрий своего первенца назовет именем святого великому- ченика, а младший его сын, князь Даниил, воздвигнет в Москве храм в его имя.
И на Куликовом поле Русь столкнулась не с Золотой Ордой, как утверждают лукавые историки, специально или по недоумию уво- дя от истины, на самом деле на Куликовом поле Русь вместе с Золотой Ордой схвати- лась с католическим Западом. И еще: после Куликовской битвы Русь была обескровлена и могла стать легкой добычей для Европы. И, воспользовавшись этим, через год после Куликовской битвы на восток двинулся ли- товский князь Витовт, но навстречу ему не- ожиданно выступили монгольские рати под командованием хана Тимер-Кетлуга, кото- рые на реке Ворскле нанесли ему страшное поражение, после чего католическая Литва долго не могла оправиться. И в этом слу-

чае нельзя не согласиться с мнением Геор- гия Владимировича Вернадского: «Битва на Ворскле в 1399 году – одно из величайших событий в Русской истории, хотя в этой бит- ве восточно-русские полки не участвовали, а западнорусские – участвовали на стороне Витовта».
Полвека спустя эту мысль углубит вели- кий праведник и печальник Земли Русской, митрополит Санкт-Петербургский и Ладож- ский Иоанн, который станет духовной опорой русского народа в Новую Русскую смуту 90-х годов XX века. В книге «Битва за Россию» в главе «Русь между монголами и латиняна- ми» он напишет: «Несмотря на то что на рус- ской земле не было постоянного татаро-мон- гольского войска, покорность завоеванных областей поддерживалась постоянными опу- стошительными набегами, предпринимав- шимися с целью устрашения и грабежа. Лишь за последнюю четверть XIII века татарами было организовано полтора десятка походов в Россию. Посреди такого сокрушительного бедствия, охватившего всю страну, лишь одна сторона русской жизни, по воле Божией, уце- лела от разгрома. Непоколебленной и непо- врежденной в своей спасительной деятельно- сти устояла Православная Церковь, спасенная от ярости завоевателей чудесным видением, вразумившим свирепого Чингиз-хана еще до вторжения татарских орд в русские земли».
Историческая наука, справедливо утверж- дая, что, Русь, поглотив в себе татаро-мон- гольское нашествие, спасла от него Запад, будет старательно умалчивать, что Золотая Орда, на время поглотив Русь, спасла ее от практически уже отказавшегося от Иисуса Христа католического Запада. Спасла, пре- жде всего, ее Православие. Если бы католи- ческому Западу удалось захватить Русь, что он постоянно пытался и в будущем будет пытаться сделать, Православие на ней было бы выжжено огнем и мечом. Будучи вассалом Золотой Орды, Русь по-прежнему продолжа- ла подчиняться Вселенскому Патриарху. Да, веротерпимость Золотой Орды стало одним из коренных условий как укрепления Право- славия на Руси, так и становления ее государ-
ственности. Более того, татаро-монгольское иго, можно рассматривать одновременно как суровое Божье наказание за внутреннюю княжескую междоусобицу, в большинстве случаев русские князья были если не братья- ми, то близкими родственниками, но в то же время, как и Вразумление Божие, направлен- ное на то, чтобы Русь осознала свое высокое вселенское предназначение… В том и вели- чие Александра Невского, что он, в отличие от Даниила Галицкого, выбрал меньшее из зол, пошел смиренно в вассалы Золотой Орды и тем самым спас не только Русь.
Лукавые историки не только в больше- вистское время будут замалчивать, что в не- навистной Орде существовала Сарайская православная епархия. Что в XV веке сарай- ский епископ перенесет свою кафедру в Мо- скву и поселится в подмосковных Крутицах, которые с XIII века служили подворьем са- райских епископов. Что сарайский епископ со временем превратится в епископа Кру- тицкого. И то, что нынешний митрополит Крутицкий и Коломенский – традицион- но викарий Патриарха Московского и всея Руси – символ глубочайшего исторического и нравственно-религиозного значения, оли- цетворяющий евразийство России. Ведь одно время даже стоял вопрос, где быть Патриар- ху: в Москве или в Сарае?
Путь римо-католичества на протяжении всей его истории есть путь безмерной горды- ни. Каждый раз, когда Россия будет пережи- вать смутные и тяжкие времена, когда враги внешние или внутренние будут ослаблять ее и мутить соборное самосознание русского народа – рука Ватикана будет протягиваться для осуществления заветной мечты: унич- тожить ненавистную «схизму» и подчинить Восточную Церковь себе, повергнув в прах православную государственность…

Может, встреча с Чудотворной иконой Божией Матери в скромном монастыре на границе тогдашней Руси, поразившей Ба- ту-хана необыкновенно скорбным ликом Бо- городицы и еще более скорбным, даже траги- ческим ликом Богомладенца, сыграет роль,

что через какое-то время он благословит сво- его старшего сына Сартака, будущего хана Золотой Орды, на принятие Православия…
Бату-хан долго сидел в задумчивости в сед- ле, склонив голову перед иконой, словно чув- ствовал, что столкнулся с тем, что выше даже его власти, может быть, выше власти всего земного.
Хорошо, что я успел, – на прощанье сказал Бату-хан. – Берегите эту икону…
Не успели последние нукеры Бату-хана скрыться за лесом, как монахи начали соби- рать в кучу еще коптящие головешки, дожи- гать, что осталось, и уже через день студеный северный ветер донес до ближайшей деревни, которая тоже была разорена набегом, но не сожжена, постук топоров. Чудом уцелевшую, теперь уже не сомневались, что Чудотворную, икону Божией Матери пока поместили в ко- локольню, там и служили. Построив несколь- ко келий, не стали больше испытывать судь- бу, через год на месте прежней церкви стали ставить церковь кирпичную, чтобы она, как и колокольня, не поддавалась огню. Кирпич жгли рядом в овраге, где была хорошая глина, но клали кирпич не на глину, а, чтобы на века, гасили известь, в которую добавляли яйца, которые везли в ивовых и черемуховых коро- бах из соседних деревень. Но так как монахов было мало и яиц было мало, соседние деревни тоже то и дело обирались батыевыми нукера- ми, дело шло медленно. Но и не торопились, со святым не торопятся, делают обстоятельно с молитвой. Только на пятый год совершили первую службу внутри храма.
Постепенно монастырь креп, богател, к Чудотворной иконе Божией Матери народ шел и ехал уже не только из соседних сел и де- ревень. Слава ее росла. Но где-то в XVI веке от Рождества Христова Чудотворная таин- ственно исчезла из храма. Вместе с ней исчез монах, на котором лежало сбережение ее. Но одному ее было не унести, она большого раз- мера и очень тяжелая, словно она сама ушла и увела монаха за собой.
Гадали разное: то ли вместе с богатством пришло в монастырь духовное неустроение, и она не могла перенести его, то ли, выпол-
нив свою задачу по воцерковлению здешнего края, она пошла в иные края, в которые в бу- дущем будет простираться Россия?
А потом странник, переходящий из одно- го монастыря в другой и раньше уже раз по- бывавший в здешнем, принес весть, что та- инственно исчезнувшая Чудотворная икона Божией Матери явилась в далекой, недавно основанной братией подмосковного Звени- городского монастыря Вознесенской пусты- ни на восточном рубеже России, в глухой башкирской Табынской волости.

В третий раз, уже в начале XX века, мона- стырь разорили нагрянувшие из города крас- ные комиссары в черных кожаных куртках с револьверами на боку, которые назвались большевиками, и примкнувшие к ним лихо- деи из соседних деревень, родители многих из которых были благочестивыми прихожана- ми монастырской церкви: увы, в семье не без урода. Но большевистская власть и отлича- лась, прежде всего, тем, что при ней не толь- ко в соседних деревнях, но и во всей стране верховодили примкнувшие к большевикам нравственные уроды. Что касается черных кожаных курток, они шились в Великую во- йну, которую потом назовут Первой мировой, российским военным ведомством для созда- ваемых мотоциклетных частей, но одеть в них мотоциклетные части не успеют, и они в не- далеком будущем станут формой сотрудников кровавой большевистской ЧК. В то же время на волне вдруг вспыхнувшего перед Великой войной дутого квасного патриотизма, явно подсказанного кем-то со стороны, может, теми же англичанами, чтобы втянуть Россию в самоубийственную войну, были пошиты в подражание древним русским шлемам «пу- ленепробиваемые» суконные шлемы по эски- зам одного из приторно-сусальных русских художников, братьев Васнецовых. Но одеть в них русскую армию опять-таки не успеют, и в них, названных «буденновками», в буду- щем будут мерзнуть солдаты большевистской Красной армии. В ту же пору квасного патри- отизма переименуют Петербург в Петроград, но всего через несколько лет он будет назван

именем вождя мирового пролетариата Улья- нова-Ленина-Бланка. Через полвека с не- многим, когда в России в тяжелых народных муках рухнет большевизм, в закатную пору Нового Смутного времени при «президенте» Медведеве, очень похожем замашками на ми- нистра-председателя масонского Временного правительства Керенского, своей политикой приведшего Ульянова-Ленина-Бланка к вла- сти, назначат министром обороны бывшего директора мебельного магазина Сердюкова, прозванного народом маршалом Табурет- киным, который почти полностью развалит российскую армию и доверит шить новую армейскую форму модному модельеру жен- ской одежды Валентину Юдашкину, и много несчастных российских солдатиков переболе- ют воспалением легких, а отчасти и перемрут в этой сверхмодной, но холодной одежде. Ко- миссары же в черных кожаных куртках, кото- рые в 1918 году прибыли разорять монастырь, в течение нескольких десятилетий, пока не износят эту практически неизносимую фор- му, будут наводить жуткий ужас на русский и нерусский народ, впрочем, еще долго они будут наводить на него страх и в новоизобре- тенной форме.
Как много веков назад, при налете хазар, начальником у людей в черных кожаных курт- ках почему-то тоже был иудей. Как и хазары, первым делом они расстреляли настоятеля монастыря прямо на паперти, монахов, по- жалев, просто разогнали, иконы и церковные книги сожгли в костре, как мутящие созна- ние трудового народа, на монашеские кельи и церковь повесили амбарные замки, и они лет десять будут стоять пустыми с выбитыми окнами. Когда большевики станут загонять крестьян в колхозы, своего рода концлагеря без колючей проволоки, деревянные мона- стырские постройки разберут и построят из них коровники и свинарники, в которые сго- нят весь отобранный у крестьян скот, а почти треть жителей окрестных деревень определив в кулаки и «враги народа», сошлют в Сибирь, на Север, в Казахстан, на стройки будущего счастливого коммунистического общества, а в их домах обоснуются комбеды, сельсоветы
и всякие другие большевистские учреждения. Попытались разобрать на клуб и церковь. Но разобрать ее не удалось, потому что она была поставленная на извести, замешанная на ку- риных яйцах, при ударе кувалдой или ломом после нескольких ударов кололся сам кирпич, а шов между кирпичами оставался целехонек, потому со зла ее в несколько приемов взорва- ли. Такая же участь, наверное, ждала и коло- кольню, но тут пришел приказ от самого то- варища Луначарского, ранее подвизавшегося на ниве литературной критики, к примеру, определившегося великого русского писа- теля Сергея Тимофеевича Аксакова в разряд
«прекраснодушных писателей-крепостни- ков», а теперь наркома новой пролетарской культуры о сохранении памятников культу- ры и архитектуры как доказательства талан- та простого русского народа. И в памятники культуры и архитектуры записали все, что по всей стране не успели сжечь и взорвать, в том числе белокаменную монастырскую коло- кольню, а так как развалины церкви мешали любоваться утверждающей необыкновенную талантливость русского народа колокольней, то все, что осталось от взорванной церкви, лет через двадцать столкнули появившимся в местной дорожной организации бульдозе- ром в реку. И до сих пор белокаменная краса- вица, к которой нет никаких дорог, удивляет постороннего человека, оказавшегося в этих краях: кто, зачем ее построил ее в лесу, далеко от человеческого жилья?
Что касается древнего кургана, кто-то из местных пролетариев-лиходеев, мечтающих о дармовом богатстве, пустил слух, что мо- нахи не иначе как охраняли древний курган, в котором спрятано золото скифов. Не слу- чайно же: как ни выживали монахов отсюда в течение стольких веков огнем и мечом, они обживались тут снова и снова. Не очень об- разованные, но очень охочие до чужого добра комиссары в черных кожаных куртках приг- нали заключенных из здешнего временного концлагеря, в котором перед отправкой в Си- бирь и на Север содержали кулаков-мирое- дов и «врагов народа», и заставили их раска- пывать курган. Объем работы был большой,

решили копать колодцем с вершины курга- на. Работа сменами с рассвета до заката шла почти до первого снега, параллельно строи- лись грандиозные планы, на что это золото употребить, если, конечно, его не отберет Москва, потому копали в тайне от Москвы. И вот наконец докопались, к разочарованию комиссаров, до гроба. Но золото могло быть и в гробу. Выгнав по лестнице вверх бывших кулаков-мироедов и «врагов народа», комис- сары в черных кожаных куртках спустились в раскоп сами, они никому не могли дове- рить столь важное дело. Открыли топором крышку гроба и отпрянули: в гробу лежал, словно живой или похороненный только вчера, мужик в монашеском одеянии, на гру- ди которого лежал большой медный крест. И – никакого золота, только лежал рядом большой деревянный посох, который тут же рассыпался от соприкосновения с воздухом. Сорвав с мужика крест, комиссары в черных кожаных куртках в страхе один за другим бросились по лестнице вверх. И не знали, что делать дальше. А может, золото у него в кар- манах или под ним? Погнали вниз одного из кулаков-мироедов, который стал спускаться вниз только после того, как несколько раз истово перекрестился, по столь важному по- воду комиссары в черных кожаных куртках ему это простили.
Ну что? – в несколько голосов закрича- ли вниз люди в черных кожаных куртках.
Кулак-мироед, еще раз перекрестившись, молча вылез, прежде закрыв крышку гроба.
Ну что? – нетерпеливо повторили ко- миссары.
Карманов у него нет. И под ним ничего нет. А тело сквозь одежду не холодное, слов- но он не помер.
А зачем ты закрыл крышку гроба? – грозно подступил к нему один из комиссаров.
Кулак-мироед молчал.
Бросить бы туда гранату! – предложил один из местных лиходеев.
Но гранаты не было.
Тогда комиссары в черных кожаных курт- ках в страхе приказали забросать раскоп зем- лей и торопливо спустились с кургана.
Попробовали крест напильником: может, внутри спрятано золото, а медь для дураков? Но крест и внутри был медным. Старший из комиссаров важно, словно этот крест и был целью раскопа, объявил, что как только в районе откроется краеведческий музей, крест будет определен в него экспонатом. Действительно, лет через десять в бывшем кулацком доме открыли музей, но не могли вспомнить, куда делся крест.
Деревенские мужики не из лиходеев тайком от комиссаров в черных кожаных куртках и от своих лиходеев привели курган в порядок…

Иван только что окончил десятый класс, отец и мать работали на ферме: мать – до- яркой, отец – скотником, а раньше, когда в деревне был свой колхоз, – а теперь только отделение совхоза, созданное на месте умира- ющего вместе с деревней колхоза, – и в нем были кони, отец был конюхом. Иван всегда с грустью вспоминал о том времени, он любил коней и считал их животными необыкновен- ными, одухотворенными и красивыми. На- верное, больше всего в жизни он любил купать коней на утренней заре в еще не успевшей за ночь остыть, теплой, как парное молоко, реке. Были у Ивана три сестры, все старше его, но все они были уже на стороне замужем, и жили они теперь: Иван да отец с матерью. Четвер- той была бабка, которая не была набожной, – может, и была, но скрывала это, – но каждое утро начинала с того, что задумчиво смотрела в окно на далекую колокольню: «Стоит еще, родимая! Значит, и мы еще поживем». Это было у нее вроде утренней молитвы. Кроме того, бабка предсказывала по колокольне по- году: горят или не горят утренним пламенем ее белокаменные стены, закрыло туманом или не закрыло ее вершину?
Иван с детства был не то чтобы замкну- тым или необщительным, а скорее, застен- чивым, хотя нрав и характер имел радостный, открытый. Его не тянули шумные мальчише- ские компании, где непременно надо было быть или вожаком-заводилой, или послуш- ным подпевалой, сторонился всяческих игр в войну – не водилось у него самодельных

автоматов, не носился он по деревне Чапаем с деревянной саблей, срубая головки татарни- ка. Мать не могла нарадоваться на него, хотя иногда говорила с тревогой: «Какой-то не- нормальный он у нас, по характеру больше на девку похож, девки у нас посмелее были», – а отец задумчиво смотрел на него и молчал.
Иван мог убежать рано утром к неблиз- кой речной излучине как раз ниже колоколь- ни, где из каменной трещины бил студеный ключ, затаиться где-нибудь на берегу и смо- треть, как просыпается река, поднимается солнце, как радуется ему все вокруг. В семье запомнили: приехавший в отпуск младший брат отца, дальневосточный летчик-истреби- тель, привез Ивану диковинную для тех вре- мен игрушку – автомат, японский, кажется, совсем как настоящий: нажимаешь курок, раздается очередь, и из ствола как бы огонь вылетает. Предвкушая радость племянника, дядя протянул автомат Ивану:
Ну-ка, застрели-ка кого-нибудь!
А Иван, взяв автомат в руки без всякого эн- тузиазма, лишь бы не обидеть дядю, – годика четыре Ивану, наверно, было – вскоре, видя, что про него на время забыли, осторожно по- ложил автомат на крыльцо и поскакал кругами по двору на импровизационном коне – длин- ной палке и больше к автомату не притраги- вался. И когда дядя, удивленный и даже оби- женный, попытался снова всучить автомат ему в руки и его ручонкой нажать на спусковой крючок, предварительно направив автомат на лошадь, привязанную по ту сторону ограды, Иван заплакал и убежал в огород за баню.
Да нормальный ли он у вас, Марья? – ляпнула присутствующая при этом соседка Нина, не подозревая, что подогревает тайную тревогу матери. – Больно он уж тихий, как дев- чонка, – осеклась она, поняв, что сморозила.
Все промолчали, сделав вид, что не услы- шали, и торопливо перевели разговор на дру- гое. Иван так и не зашел в дом, пока дядя не ушел в гости к другому брату отца. И до само- го отъезда сторонился его.
В семье этот случай – из-за придурошной соседки Нины – запомнили, и отец стал тай- ком присматриваться к Ивану: как к больно-
му, что ли. Возится с чем-нибудь Иван, а отец встанет так, где-нибудь сбоку, как бы своим делом занимается – и искоса смотрит, смо- трит. Став постарше, Иван часто ловил на себе этот взгляд.
Не иначе как в Пахома пошел, – од- нажды, когда бабка с отцом остались наеди- не, сказала бабка. – Поговаривали ведь, что Марья-то твоя от Пахома, что видели ее мать, Параскеву, около избушки его там на берегу. Так ведь теперь и зовут: Пахомова излучина. И Ванька теперь все там отирается, может, родственное чувствует?
Учеба Ивану не то чтобы не давалась, ту- годумом он не был, но учился только потому, что надо было учиться. Не лежала у него душа ни к математике, ни к физике, а астрономия пугала своей мертвой холодностью, беско- нечностью. Но нравились ему география, бо- таника, литература, но не учебник литерату- ры, где все разложено по полочкам: тут идея, тут сюжет, а тут автор ошибался, нравилось читать сами книжки, даже самых ошибаю- щихся авторов, спрятавшись где-нибудь, на- пример, на сеновале.
Окончив школу, его одноклассники бро- сились в город, как принято было, тем бо- лее что город, пусть небольшой, был рядом, всего в сотне километров, – кто на завод, кто продолжать учиться. Город был рядом и тя- нул, словно магнит, вытягивал людей из сел и деревень, опустошал и без того пустую по- сле Великой Отечественной войны сельскую Россию. А Иван никуда не поехал, на радость матери, а остался в совхозе трактористом, благо в школе их этому учили, а потом и кур- сы на центральной усадьбе прошел.
И вдруг уже после школы он пристрастил- ся к рисованию. Брал альбом – и уходил на берег реки, и опять-таки на ту Пахомовскую излучину. А потом почему-то тайком от роди- телей купил даже этюдник – то ли смешков боялся: тракторист – художник, такого выви- ха у них в деревне еще не бывало. Почему лю- дям не нравится, если ты не как все и никому не мешаешь.
Ванька-то ваш – вы приглядывайте за ним, чудной какой-то, – однажды остановив

мать, таинственным шепотом завела преж- ний разговор придурошная Нина, которой до всего и до всех в деревне было дело. – Дед Егор, полевой объездчик, вон говорит: «Еду берегом, темнеет уже, а он сидит на берегу и рисует. Другие по девкам, с бутылкой ли…»
А что, если бы водку глохтал да из тюрем не выходил, как твой племянник, – лучше было бы? – не выдержала мать, сама не зная, на кого больше разозлившаяся, на Нину или на Ивана.
Так-то оно так, да к хорошему это не приведет, – не обидевшись, вздохнула Нина, она заботилась обо всех в деревне. – Я ведь лишь, что дед Егор сказывал, передаю. Вздох- нул он и говорит: «Нельзя нам поднимать лица от земли. Вон у Федота из Николаевки сын стишки вдруг стал писать – так спился, потому, как нигде не печатали, про партию не писал, великим не признали, пропал, в петлю залез, как Есенин. Только слух был, что Есе- нин-то не сам в петлю залез, его уже убитого в нее затолкали…» «Кто?» – спрашиваю. «Так энти в кожаных куртках…» – и спохватился закрутил головой, заоглядывался. «Кто эн- ти-то?» – спрашиваю. А он: «Да так с языка слетело, считай, что не говорил я ничего», – и дальше похромал…
Ты укороти язык-то, – остановила ее мать, – не носи, как сорока, по деревне, где кто что невзначай ляпнет, за такое упечь мо- гут, что забыла, как Леньку Изместьева за что взяли? По пьянке о партии болтнул.
Теперь, слава Богу, не те времена, – от- парировала Нина, – говорят, что закрыли те лагеря.
Те закрыли, а новые, может, открыли. Пока в них не попадешь, о них и не узнаешь.
Я про Есенина читала, он тоже так вро- де из крестьян, а полез вон куда. Я полагаю, что как человек начинает искать смысл жиз- ни, то и пропал, то уже не жилец… Да ни- чего, – стала Нина успокаивать, совсем уже расстроившуюся Марью, – может, побалует- ся своими картинками да перестанет.
Придурошная – придурошная, а запало в голову, и вечером мать сказала осторожно отцу:
Ты бы поговорил с Ваней. Что он ду- мает? Другие вон в техникум или в институт. Правда, институт-то подальше от дому. Или на завод.
Ты же сама не хотела, чтобы он в город уезжал, – усмехнулся отец, – чтобы у тебя за подол держался.
Так-то оно так, так ведь хочется как у лю- дей. Не хочется, чтобы хуже других… Смеются вон…
Мать-перемать! – обозлился вдруг отец. – И так плохо, и этак еще хуже!.. По- смеются и перестанут. Что, он у нас урод, что ли? Или работает хуже других? Вот пойдет в армию, там все вылетит, вся блажь ваша… пахомовская….
А при чем тут Пахом? – обиделась мать.
А при том! Пахомовская: тот жил не как все люди, отдельно от всех на этой самой из- лучине у Студеного ключа у колокольни… Придурка или святого из себя корчил. Одни говорили монашествует. А от чужих баб не отказывался…
Мать заплакала и выбежала на крыльцо, словно сама она к Пахому тайком наведыва- лась.

В то утро Иван проснулся почему-то осо- бенно рано – когда еще все в природе томи- лось последним и самым сладким предутрен- ним сном. Посмотрев на будильник: часа два еще спокойно можно было поспать – он повернулся на другой бок, но перед глазами вдруг встала туманная речная излука, истома предутренняя над ней, белокаменная коло- кольня, оторванная от Земли туманом, слов- но пыталась улететь. Но что-то держало ее на Земле, может, надеялась, что рано или поздно нужна будет людям – это было его любимое место, где почему-то особенно светло томи- лась душа.
И дрема вроде бы уже снова забирала его, но в то же время ему вдруг так захотелось увидеть все это: излуку реки, ивы, с листьев которых падают тяжелые и медленные капли росы, и как бы отрывающуюся от Земли без- ъязыкую колокольню, и солнце, восходящее прямо над ней. Была такая минута, что оно

оказывалось как бы нанизанным на нее, и от- того она еще больше казалась устремленной в Небо, – так захотелось, что он осторожно, чтобы не разбудить родителей, спустил ноги на пол. «Часа полтора можно порисовать», – подумал он, и, стараясь не шуметь, стал со- бираться.
Ты куда это? – все равно проснулась мать.
Надо! – коротко сказал он. – К завтра- ку приду. – И чтобы избежать расспросов, – чего им так не нравится, что он рисует, – по- скорее выскользнул за дверь.
Чтобы его никто не увидел в такую рань с этюдником, огородом, пригибаясь за под- солнухи, вышел на зады улицы и торопливо пошел к реке. На душе было почему-то осо- бенно светло и томительно. Иван и не за- метил, когда он перешел на бег. И бежалось необыкновенно легко, несмотря на тяжелые резиновые сапоги-бродни, которые он надел, чтобы не вымокнуть в холодной росистой траве. Бежалось легко, как если бы не ходить, а бежать было его естественным состоянием. Так и бежал бы без конца, пока не узнаешь главного. А что главное, он не знал, но чув- ствовал, что оно есть, и в этом, главном, – смысл жизни.
Он бежал вдоль березовой рощи, которая еще сонно купалась в тумане – и совсем не задышался. Иван выбежал на любимую реч- ную излуку и огляделся. Было такое чувство, что он прибежал в самое время, а почему – объяснить не мог. Он не знал почему, но в са- мое время, чуть раньше – излука еще спала бы, и он, может, потревожил бы ее сон; чуть позже – он уже не увидел бы ее тихого и ра- достного пробуждения и еще чего-то, очень важного. Словом, в самое время – словно из- лучина его ждала, и он как бы неосязаемо это почувствовал, как бы услышал: «Здравствуй!» И он ей мысленно и благодарно ответил:
«Здравствуй!»
Иван поскорее раскрыл этюдник и стал писать. Если бы кто заглянул в этюдник, то удивился бы – нет, не краскам, потому что у современных художников чего только не увидишь, чего вообще в природе нет: если листья зеленые, их рисуют почему-то крас-
ными, если земля черная, то ее рисуют или пишут, к примеру, синей, а порой вообще не поймешь, что нарисовано или написано на картине. Или художник просто бездарный прохвост, выдающий себя за гения, и наи- вные люди в это верят. То ли какой перево- рот произошел в сознании человека, и он все видит совсем по-другому, как бы это совсем другой человек. Может, этим отличаются, прежде всего, люди друг от друга, а не нацио- нальностью? Но Иван был художником-реа- листом, но река на его картине была намного полноводнее, чем сейчас, и не просто полно- воднее, а как в весенний паводок. Он так не задумывал, а как-то само собой получалось, словно кто подсказывал ему: лес по склону – гуще и дремучей, где был сейчас осинник, на Ивановой картине были мощные ели и со- сны. Колокольни еще не было, среди дрему- чего леса на ее месте была лишь пологая по- ляна. На самой излуке, на крутом берегу – на этом месте у Ивана пока было лишь неясное пятно, которое почему-то, сам не зная поче- му, он уже который день обходил кистью сто- роной, кружил и слева направо и справа на- лево вокруг него. Внутри томилось какое-то чувство по поводу этого пятна, но Иван ни- как не мог уловить, сконцентрировать в себе это чувство, что он хочет или должен изобра- зить здесь. То он чертил контуры какой-то избушки или шалаша даже, то древний кур- ган. То опять забрасывал все это краской. То вставал крест, но не восьмиконечный, какие, уже полусгнившие, что были на деревенском кладбище, этот был четырехконечный и раз- мером больше и стоял он не над курганом, а сам по себе, словно указывал путь или ру- беж. Такие путеводные кресты сохранились на Дальнем Севере, такие он видел в журнале
«Вокруг света». Там их почему-то не трону- ли большевики, может, просто не смогли до них добраться или суровая северная природа делала их нормальными людьми. Иван густо замазывал крест: кто-нибудь увидит – засме- ют или в церковники запишут, – но крест просился сюда снова и снова. Иван казался себе глухонемым, что ли, который пытается что-то сказать, но не может. Или контужен-

ным, который силится вспомнить что-то пе- режитое, вот-вот вроде бы вспомнит, а никак не может. Иван страдал от своего бессилия сказать красками то, что было на душе, но страдал светло и радостно – от предчувствия, что это чувство рано или поздно прояснит- ся, оформится, как родится цветок из буто- на. А пока он не мог понять чего-то, очень важного, может, главного, и светло мучился этим, словно эта излучина ему что-то мяг- ко, но настойчиво говорила, а он до поры до времени не может этого понять. Как не мог понять, почему ему больше всего нравится во всей округе именно эта излука, хотя другие, наверное, не менее красивы, и именно это вот место, где на его картине пока неясное пятно и снова и снова упорно встает крест.
Иван постарался вспомнить, когда впер- вые был на этой излуке. Точнее, он помнил – в классе третьем или четвертом. Они тогда шли с отцом на покос, и он вдруг остановился на этом месте, как бы был уже здесь раньше – иначе, почему ему здесь все так знакомо, хотя он никогда здесь быть не мог? Может, забыл? Или был совсем маленьким? Он тогда даже спросил отца:
А когда мы тут раньше бывали?
Как бывали?
Ну, со мной… Может быть, меня малень- ким на покос привозили или приносили?
А что ты так? – удивился отец.
Да как будто я тут уже был – и не раз, а вон там курган древний должен быть. Мы, когда в школе по истории про курганы про- ходили, я почему-то сразу вспомнил про эту поляну.
Мы в этой стороне раньше никогда не косили, – удивился отец. – И с тобой не бы- вали здесь. Пока Федор, племянник деда Па- хома, живой был, он этот луг по наследству косил. А потом уж, лишь в прошлом году, нам по жребию достался. Ты чего-то путаешь, сы- нок. Не были мы с тобой тут никогда.
Ну, давай посмотрим, вон там курган должен быть, – предложил Иван.
Да вроде был. Да некогда, сейчас один час – год кормит.
Ну, давай посмотрим! – настаивал Иван.
Ну, давай посмотрим, – неохотно со- гласился отец. Он вспомнил, что курган дей- ствительно был. К нему в свое время наезжие археологи присматривались, что за профес- сия – старинные могилы тревожить, нехоро- шо это, пусть даже, если для науки. А потом так называемые черные копатели попытались копать, прокуратура стала наезжать: почему не смотрите, и Сидоров, тогдашний предсе- датель еще существующего колхоза, с согла- сия археологов срезал самую вершину кургана бульдозером и засеял травой, как археологи сказали, законсервировал до поры до време- ни. Место археологи для себя отметили, чтобы потом, когда у них появятся деньги, продол- жить раскопки вглубь. Видимо, деньги у них до сих пор не появились, ну, и дай Бог, чтобы вообще не появились… – Да вы, наверное, сюда со школой на экскурсию ходили, а ты за- памятовал. И морочишь мне голову.
Да не ходили мы сюда ни на какую экс- курсию, – чуть не заплакал Иван. – А что тут раньше было?
Не знаю. Дед что-то говорил, монах-пу- стынник какой-то жил здесь, задолго до Па- хома, чуть ли не до порушенного монасты- ря, чуть ли не до татарского времени. Ты это у бабки лучше спроси. Пошли, косить надо…
И вот сейчас, как тогда, Иван томился и не мог вспомнить, когда он в первый раз был здесь, и словно ждал чего-то – и ра- достно, и светло было ему. Конечно, возраст у него был такой, наверное, только в эту пору и радоваться, но сегодня уж особенно как-то светло на душе было.
Иван сбросил сапоги, рубаху, брюки – и бросился в воду. И плыл в парном тумане и чувствовал, как вода дает ему свою силу, свое спокойствие, свою радость.
Выскочил, еще более взбодренный прохладным и в то же время ласковым возду- хом, и снова взялся за кисть: времени до за- втрака оставалось немного, а там в поле…
И не заметил, как задремал…

…Пишет он свою картину, он так и не по- нял, во сне или наяву. Вдруг почувствовал, будто кто-то за спиной у него стоит, при-

стально на него смотрит. Или как бы спина затекла.
Он повел плечами, покрутил шеей – это ощущение не проходило, словно действи- тельно кто-то смотрел на него. Иван оглянул- ся, и от неожиданности рука с кистью упала на штаны, только что стиранные, он еще машинально подумал: вот теперь мать завор- чит – посреди поляны стояла или висела над ней, как бы покачиваясь, как бы искала рав- новесие, какая-то штуковина, летательный аппарат не аппарат, марево не марево, только воздух вокруг этой штуковины колебался как над костром или как над вспаханным полем после хорошего и теплого ливня…
Иван так и остался с открытым ртом. Что же это такое? Но, удивительно, никакого страха, как обычно при встрече с незнако- мым, с неизвестным, он не испытывал.
Тем временем посверкивающая на солн- це, словно из нержавейки, штуковина, на- конец, прочно утвердилась на земле, в ней открылась дверца не дверца, и из нее спусти- лись на землю – хотя вроде бы не было ника- кой лестницы – трое: двое парней и девушка, явно постарше их, Иван непроизвольно опу- стился на колени за куст полыни: может, не заметят – не то чтобы он испугался, скорее, застеснялся, может, за свои измазанные кра- ской штаны. Нет, они шли прямо к нему, – то ли шли, то ли медленно летели прямо по воз- духу над самой землей, – не поймешь. И улы- бались ему. И он улыбался – и не испуганно и заискивающе, – а открыто и радостно, как будто раньше их видел, но не помнил, где и когда, а теперь вот увидел и как бы вспом- нил.
Ну, ты рад нам? – как бы прочитав его мысли, спросили они, хотя вроде бы и не го- ворили, точно не говорили, но он все понял.
Рад! – сказал он, хотя тоже, кажется, не раскрывал рта, а только подумал, но они его тоже поняли. Он радостно и восторженно смотрел на них, словно именно их и ждал все это время, когда так томительно и непонятно было на душе, особенно когда он приходил на эту излучину. И они радостно улыбались ему, словно тоже давно ждали этой встречи.
Иван широко раскрытыми и радостными глазами смотрел на девушку, которая, как и два ее спутника, была одета в какие-то легкие си- яющие одежды. У нее были длинные, пада- ющие на плечи русые волосы, подобранные чем-то вроде косынки, и, если бы не так ши- роко расставленные глаза, он мог бы принять ее за Таньку Кудлину, за которой увивалась вся деревня, начиная с агронома. Нравилась она и Ивану, казалось, что и она была неравно- душна к нему, но в конце концов выскочила замуж за городского музыканта, по договору работавшего руководителем сельской художе- ственной самодеятельности, видимо, уж боль- но ей хотелось стать городской.
На Таньку так открыто он мог смотреть только украдкой, он не мог выдержать ее насмешливого взгляда, а на стоящую сейчас перед ним девушку или женщину он смотрел широко и открыто, не стесняясь и не задумы- ваясь, что о нем подумают. И она радостно и открыто смотрела на него.
Ты откуда? – хотел спросить он, но ее глаза уже ответили:
Мы оттуда! – имела она в виду Небо, и он невольно поднял глаза вверх, в синеву.
Но почему вы тогда не прилетите откры- то и не откроетесь всем? – непонятным для себя образом, то ли глазами, то ли еще как, спросил он. – Все тоже будут вам рады. А то все боятся… А то все разговоры: летающие тарелки, инопланетяне. Вчера вон в журнале прочитал. С какими целями вы прилетели?
Как тебе объяснить?.. Не пришло то время… Ты извини нас, но еще есть тайны, которые мы не можем вам открыть… К тому же мы не инопланетяне…
Кто же? – удивился он. – Все ждут ино- планетян, одни с надеждой, другие со страхом.
А ты?
Мне кажется, что они добрее нас. Я по- чему-то думаю, что зла они нам не принесут, а, наоборот, чему-то научат… А почему вы от- крылись именно мне? Есть люди, умнее, гра- мотнее… Что я – тракторист.
Грамотнее, это еще не значит умнее, – улыбнулась она. – Тем более добрее. Ты ум- нее сердцем. Мы доверяем тебе. Потому что

мы считаем тебя своим. Потому что ты жи- вешь просто, радостно и легко. В тебе нет зависти… Ты один в округе почувствовал особую красоту этого места, расположенного примерно на равном удалении от ваших че- тырех деревень. Мы уже в течение несколь- ких ваших веков приземляемся здесь. Это… как тебе объяснить, это место нам дорого. И ты единственный из нынешнего поколе- ния, кто почувствовал особенность этого места, значит, ты духовно близок нам… Да, люди постепенно должны больше узнавать про нас, но это знание мы пока даем только таким, как ты. А таких еще мало. Очень мало. Точнее, с каждым годом становится все мень- ше, – печально улыбнулась она. – В прежние времена было больше таких, а потом… Пол- ное знание пока опасно людям, пока ими движет зависть. А в тебе нет зависти.
Но потому меня считают в деревне чуть ли не дураком, – хотел сказать Иван.
Но она уже ответила ему:
Но ты-то знаешь, что ты не дурак, а о девушке той не переживай. Внешняя красота еще ничего не значит. Она обманчива.
Так зачем же тогда красота? Зачем же мы тогда тянемся к ней? Почему она дается человеку?
На первых порах всего лишь как ис- пытание, чтобы проверить человека. Как он понесет ее, не возгордится ли? И не вызывает ли зависть у некрасивого?
Иван все собирался и, наконец, решился спросить, а она ему уже ответила:
Да, мы заботимся о Земле, стараемся помочь вам. Но все это не просто. Сразу тебе будет трудно понять. А тебя мы навестили, чтобы сказать: живи так, как живешь, и не слушай насмешников. Это они, сами того не подозревая, завидуют тебе. Не важно, где жить, в городе или в деревне, важно – как жить.
А как вы живете… там? – спросил он и смутился своего вопроса.
У нас нет зависти друг к другу. Что каса- ется несуществующих инопланетян: в ваших так называемых научно-фантастических ро- манах и фильмах – сплошные войны. И что
рано или поздно они прилетят завоевывать Землю. Ваши свойства вы приписываете им.
Вы бессмертны? – неожиданно для себя задал он вопрос, но тут же устыдился своего вопроса, и девушка не ответила, как бы нахму- рилась, словно посчитала вопрос бестактным.
Вы женитесь, выходите замуж?
Да как тебе сказать? – засмеялась она. – Ты сразу не поймешь. – Она посмотрела на своих спутников. – Хочешь увидеть издалека свою планету, свою деревню? Мы можем тебе показать, а потом вернем обратно.
Нет, – сказал Иван. – Мне к восьми на работу. К тому же у меня напарник болеет, придется и во вторую смену.
Они все трое переглянулись и засмеялись.
Нам жаль с тобой расставаться, но тебе действительно уже пора, – улыбнулась де- вушка. – Ты не заметил, как с нами быстро пролетело время. Тебя давно ждет мать. Смо- трит в окошко, завтрак готов, а тебя нет. Бес- покоится.
Да, – вспомнив, забеспокоился и Иван, – мне к восьми на работу. И сменщик болеет. Да еще стартер у трактора что-то барахлит. А мож- но мне про вас рассказать? – вспомнил он.
Решай сам, – сказала девушка. – Осо- бого секрета мы из этого не делаем. Но решай сам, не принесло бы это тебе вреда. Поверят ли? Ну, беги!.. Нам будет больно, если у тебя из-за нас будут какие-то неприятности… По- этому хорошо подумай. Главное: помни о нас. И живи так, как подсказывает тебе сердце. Не стесняйся быть добрым! Ну, беги! Нам было хорошо с тобой.
Но мне почему-то грустно с вами рас- ставаться, словно я знаю вас давно, словно вы… родные, – смутился он, глядя больше на девушку.
Мы еще прилетим к тебе, – успокоила она его.
А как я узнаю?
Узнаешь. Мы дадим тебе знать
Ивану захотелось оглянуться, и он огля- нулся. Девушка грустно смотрела ему вслед и помахала рукой.
Дальше отойди, дальше, – ласково ска- зала она непонятным ему образом, потому

что на этом расстоянии он не смог бы услы- шать ее голоса, если бы она даже кричала, – ты нам мешаешь взлететь, так мы можем принести тебе вред…

Он проснулся словно от какого-то толч- ка, словно его кто-то толкнул или тихо ска- зал: «Проснись!»
Он огляделся. Поляна была пуста, толь- ко тихо шелестел ветер, словно разговаривал с высокой травой…
Что с тобой? – спросила мать, ставя пе- ред ним гречневую кашу с молоком. – Блед- ный какой-то. Где это ты был? Опять рисовал?
Надо было, – смутился он. «Надо же присниться! Не наяву же было?» – думал он, плохо слушая мать.
Опять рисовал, вон штаны в краске вы- возил, – вздохнула мать, – только ведь вы- стирала, как их теперь отмывать?
Иван растерянно смотрел на свои штаны. Он чувствовал какую-то странную усталость, впрочем, не усталость, что-то другое, не объ- яснить…
Он выкатил со двора велосипед и пока- тил на машинный двор – ему не терпелось кому-нибудь рассказать о странном сне, но, увидев сидящих на лавочке мужиков, он по- нял, что никому не расскажет: засмеют, со- всем в дураки запишут. «А может, на самом деле не сон?»
Весь день он без устали шерудил трактор- ными рычагами и не заметил, когда странная усталость превратилась в необыкновенную бодрость, а перед глазами по-прежнему сто- яла та девушка то ли инопланетянка, то ли еще кто, точнее, ее глаза. Неужели все-таки сон? Или сейчас сон? Но вот он сидит и во- дит трактор, рядом другой трактор…
Сергей! – в конце загона окликнул он второго тракториста, чтобы убедиться, что это не сон.
Чего? – спустился тот на землю.
Иван мучительно думал, сказать или не сказать, а если сказать, то как, чтобы тот, как придурка, не послал подальше.
Посмотри, что-то в глаз попало, – на- конец нашелся он.
Да куда я со своими мазутными руками?
Да возьми вот платок в кармане.
Да нет вроде ничего… Может, до мед- пункта доедешь, если плохо?
Да вроде бы лучше… Да, лучше… Лад- но, давай по новому кругу… Ты впереди, я за тобой…
Чего ты лыбишься-то?
Да так… Сон хороший приснился. После работы Иван, не заезжая домой,
окружной дорогой покатил на велосипеде на излучину. С нетерпением ждал поворота дороги, чтобы увидеть ее. Вот и поляна. Но теперь, казалось ему, над ней висела густая непонятная грусть, что он чуть не заплакал. Оставив велосипед на месте, где стоял его этюдник, побежал к месту, где стоял инопла- нетный корабль или еще что. Вот тут долж- ны быть его следы, вот… Но ничего Иван не обнаружил. Он бросился на землю и стал тщательно изучать сантиметр за сантиметром место предполагаемой посадки инопланет- ного корабля или еще непонятно чего. Ему показалось, что он нашел три углубления от четырехугольных штанг… А может, это про- сто следы от лосиных копыт, они тут выходят на водопой? И так грустно ему стало. Ему так страстно захотелось, чтобы они вернулись! Она вернулась! Хотя бы на минуту, и подтвер- дили, что она была, что он ее видел не во сне. Он поднял голову в небо, но там лишь зияла голубизной бездонная пустота…
Иван вернулся на берег со смятенным чувством. Сел на обрыв и смотрел на воду, на плакучие ивы, на место, где был древний кур- ган. И постепенно спокойствие вернулось к нему: шелестели трава, ветер, они говорили между собой и что-то говорили ему, успока- ивали, молча говорила река: «Да, они были, прилетали, и для них встреча с тобой была та- кой же радостной и в то же время печальной, как и для тебя, ты живи и знай, что они есть, и когда трудно, вспоминай о них, но никог- да не вспоминай всуе…» Иван, успокоенный, вернулся домой…
В пятницу, как обычно, приехала к роди- телям Танька Кудлина. Она приезжала теперь все больше одна, без мужа. Иван встретил ее

случайно на мостике через ручей, который когда-то был речкой, около дома Сороки- ных. И вдруг понял, что никогда ее не любил, и совсем не потому, что она так поспешно выскочила замуж за заезжего денежного му- зыканта, который был чуть ли не вдвое стар- ше ее, а просто не любил. Он даже удивился, как мог так мучиться по ней и страдать. Тань- ка была вся по-городскому размалеванная, но в то же время с какими-то загнанными глазами, и он понял, что был влюблен в при- думанный им самим образ.
Она своим бабьим чутьем, видимо, заме- тила в нем перемену и удивленно останови- лась. И еще больше удивилась, что он не сму- тился потерянно, как раньше, а говорил с ней прямо и весело и даже покровительственно, что ли, явно жалея ее, но жалость эта была не ликующей, не оскорбляющей, а мягкой и ис- кренней.
Ты какой-то другой стал, Ваня, – задум- чиво, без прежней усмешки сказала она. Рань- ше она редко снисходила до разговора с ним.
Другой? – засмеялся Иван. – Ну что ты, Таня, я все тот же.
Не пойму, какой, – но другой, – твер- до сказала она, внимательно всматриваясь в него, и горячая жалость к ней вдруг подсту- пила к горлу, к сердцу Ивана. И он вдруг по- нял, что может полюбить ее, горячо и нежно, но совсем не за красоту, ибо прежней красоты в Таньке-Татьяне уже не было, словно улету- чилась она с ее лица и улетела к какому дру- гому человеку, и не было больше в ней того таинственного магнита, который тянул, по крайней мере, его к ней, и он вдруг испытал к ней совсем другое чувство, не какое испы- тывает мужчина к женщине, а чувство брата, что ли, и уже по-братски жалел ее, сострадал ей: не сложилось у нее в жизни, мечется.
Ну ладно, Таня, мне на работу. Если что, я всегда рад тебе помочь.
Спасибо, Ваня!
Иван шел к машинному двору и взволно- ванно думал: странно, вроде бы та же Танька, но не стало чего-то в ее глазах, может, главно- го. И вдруг он догадался: а может, и не было, не было как раз того, что было у той – во сне
ли? – на речной излучине. Но надо же – она была так похожа на Татьяну. Или Татьяна на нее…

Время шло. Иван не то чтобы совершенно забыл о том странном сне или случае на реч- ной излучине, но первое впечатление приту- пилось, как бы растворилось в воздухе, и со временем все больше казалось: а может, на самом деле приснилось? Но однажды вдруг проснулся на рассвете от такой томительной грусти, какой он раньше не томился, и сно- ва уверился: нет, это действительно было! И он снова несколько дней ходил не то что- бы счастливый, а какой-то умиротворенный. Он до сих пор никому не рассказывал о той встрече или сне.
А иногда так хотелось рассказать, но в по- следний момент что-то останавливало его. В такие минуты ему снова начинало казаться: а что если он на самом деле свихнулся? Ина- че почему многие в деревне относятся к нему, как к чудаковатому?
И Иван с некоторым испугом шел на во- енную призывную комиссию, но нет, его призвали годным к военной службе, мало того, без каких-либо ограничений, и он успо- коился. Только что он стал замечать за собой: дело было не в Татьяне Кудлиной, ему пере- стали нравиться другие деревенские девчон- ки – вот вроде бы всем хороша, но перед ним вдруг вставали те глаза. И тогда он брал этюд- ник и шел на свою излучину – и всегда он там испытывал какое-то особое чувство. Он стал бредить ночами, просыпался – и перед глазами снова стояли те глаза.
Ты, смотрю, совсем похудел, – замети- ла мать. – Раньше, еще в школе, чуть стемне- ло – в клуб, на вечерки, а теперь, как старик или как монах, все дома сидишь, да все на реку, чем тебя там приманили. Что с тобой?
Иван отмолчался. На другой день после неприятного разговора с матерью он про- снулся – словно его толкнул кто-то – с ра- достным настроением, в последнее время оно редко посещало Ивана. Было уже светло, но солнце еще не вставало, и тишина стояла в доме. Иван быстро оделся и огородами по-

бежал к реке, к своей излуке. Ноги сами нес- ли его, в теле была необыкновенная легкость и бодрость, он не торопился, но в то же вре- мя бежал быстро – и не задыхался, и не вы- бивался из сил, хотя вроде бы все убыстрял и убыстрял бег, потому что знал, что там его ждут. Он бежал быстро, но в то же время не суетился, потому как знал, что его дождутся. И будут рады ему. И он узнает что-то важное, что снимет с него тяжесть последних недель. Чем ближе он подбегал к излуке, тем боль-
ше не то чтобы волновался, а все радостней становилось ему.
Вот и последний поворот… Но на поля- не никого не было, и не мерцала та странная штуковина. Иван как бы споткнулся, было чувство, словно его обманули… Он уже было собрался идти назад, но, посмотрев на часы, присел к стволу прибрежного осокоря, при- жавшись к нему спиной, и не заметил, как задремал, или показалось ему, что задремал… И вдруг он как бы услышал голос, повернулся на него: к нему как бы шли по высокой траве и не мяли ее те двое в сияющих одеждах, что прилетали во сне или наяву в прошлый раз. Он пытался увидеть ее за их спинами, но ее там не было.
А где она? – он не успел спросить, как получил ответ:
Она не смогла прилететь. Она переда- ет тебе большой привет! – беззвучно сказали они ему еще издалека, но он услышал.
Иван так расстроился, что даже защипало в глазах, но лишь на какое-то мгновение, пе- чаль его тут же высветилась, и в ней раство- рилась боль и тоска.
Мы почувствовали, что грустишь по ней. И вот залетели передать тебе привет. Мы скучали без тебя. И там будем постоянно думать о тебе. Мы желаем тебе счастья! Верь себе и старайся расти в Небо! Она просила тебя быть поосторожней с мотоциклом. Она тебя уберегла, когда ты чуть не разбился. Тебе еще рано туда, – показал один из них в Небо.
А что значит – стараться расти в Небо? – не понял Иван.
Думать не только о себе. Расти в Небо – это понять, что все на Земле и в Небе взаи-
мосвязано и, причиняя кому-нибудь боль на Земле, ты причиняешь боль Небу и, прежде всего, ей. Путь в Небо или в Царствие Небес- ное не прост…
А почему вы пытаетесь увести людей с Земли? – неожиданно резко и для себя, и для них спросил Иван. – А я не хочу улетать с Земли, мне и здесь хорошо, только нужно навести на ней порядок. Я не смогу и дня прожить без Земли.
Кого ты имел виду, когда говорил «вы»?
И Иисус Христос, который все говорил о Небе, что мы временные на Земле, я тай- ком от бабки читал припрятанное ей старин- ное Евангелие, я не все понял там, но понял, что Он нас всех зовет туда за собой. И другие, и фантасты вон в своих книжках и фильмах, особенно в последнее время… Циолковский вон тоже: «Земля – только колыбель челове- чества». Что он людям голову морочит? Что, ему плохо на Земле? Так сделай хоть чуточку, чтобы было лучше. Все талдычат: гениальный ученый!.. Но зачем Он зовет меня с Земли и, как я понимаю, не туда, что Вы называете Царствием Небесным?
Пришельцы переглянулись.
Нет, мы не хотим уводить вас с Земли. И тебя – тоже. Мы хотим, чтобы вы здесь, на Земле, поняли свое место во Вселенной. Пойми, что, может, ваша Земля в Космосе, как это тебе объяснить, как ваша деревня, что ли, даже как хутор, среди других деревень.
А на Земле, по крайней мере, у нас в стране сейчас идет укрупнение неперспек- тивных деревень, – усмехнулся Иван. – Мо- жет, и у вас так? Может, вы объявите Землю неперспективной деревней? И она будет мертвой, вроде Марса? Ученые предполага- ют, что там существовала жизнь.
Не ерничай, – мягко остановил его один из пришельцев. – Наоборот, осознав свое место в Космосе, вы еще больше долж- ны полюбить свою Землю и беречь ее. Вос- креснув, вы время от времени будете возвра- щаться на Землю в другом качестве
Что значит: воскреснув? Вон бабки в деревне толкуют о воскресении. И в Еван- гелии… Говорят, что оно – сказка, но почему

тогда его запрещают читать? Вон бабка моя его прячет, хотя не видел, чтобы она его чи- тала.
Придет время, поймешь… Хочешь ус- лышать ее?
Конечно! – обрадовался он.
Было такое же легкое головокружение, он почувствовал что-то вроде ветра, и какое-то необыкновенное волнение коснулось его. И он почувствовал присутствие ее.
Здравствуй! – бесшумно сказала она.
Здравствуй! – радостно улыбнулся он. – «Я постоянно думаю о тебе», – хотел сказать он, но она опередила его:
Ты для меня как младший брат, как те двое, что сейчас рядом с тобой. Я люблю тебя так же, как их. – Она как бы повторила это несколько раз. Или сказала всего раз, но как- то особенно, что он больше не чувствовал в себе печали. То есть печаль еще была, но она снова улыбнулась ему, и печаль раство- рилась в этой улыбке! Он засмеялся радостно и спокойно.
Ты помни, что я всегда рядом с тобой.
Можно, я буду звать тебя Зосимой?
Это какое-то старинное церковное имя.
В деревне меня засмеют.
Пусть на Земле пока продолжают тебя звать Иваном, это тоже очень хорошее имя, а для меня ты станешь Зосимой.
Хорошо, – легко согласился он.
Мы долго к тебе не прилетим, но не ду- май, что мы тебя забыли. Мы всегда будем помнить о тебе и помогать по мере возмож- ности…
Один из пришельцев как бы обмахнул его своими невесомыми блестящими одеждами, похожими на крылья, и оба они исчезли, а он как бы проснулся, и опять, как в тот первый раз, не мог понять, сон это был или явь…
Но больше по ночам его не мучили кош- мары и не томился он от странной внеземной тоски по ней, не вставали перед ним больше ее глаза, но он постоянно помнил о них.
Он жил теперь с чувством, что у него, кроме трех сестер, где-то еще есть сестра, а, может, он боялся признаться себе в этом, даже мать, и он любил ее, наверное, не мень-
ше, а может, даже больше, чем родных сестер и родной матери…

Однажды, выбрав момент, когда дома не было ни отца, ни матери, Иван спросил бабку:
А кто такой был дед Пахом?
Какой Пахом? – не поняла она или сде- лала вид, что не поняла.
Отшельник, – смутился Иван. – Что на берегу жил… Там, на излучине… Которую те- перь Пахомовской зовут.
Бабка внимательно посмотрела на него, и он смутился еще больше.
Аль что знаешь?
Знаю, – выдержал ее взгляд Иван.
Несчастный был человек… Твоя бабка по матери Анастасия была его невеста… А тут Первая германская война, не успели они об- венчаться… В первый же год он и сгинул. На других похоронки, а на него – ничего и от него ничего. И война кончилась – ни слуху ни духу. А потом другая война, уж промеж со- бой, Гражданска. За какие грехи наши: брат на брата? За что наказание-то такое? И после нее он не вернулся. Ждала, ждала его Ана- стасия, бабушка-то твоя, уже невеста-пе- рестарка, а невест-то многих новых нарос- ло, а женихов-то нет – на войне поубивало, и вышла замуж за Петра Шикина. Инвали- дом он пришел с германской – без ноги и без глаза. А звали ее и молодые парни, больно уж красавица была. «Нет, – говорит – перед па- мятью Пахома не могу. А за такого и Пахом простит». Не прелюбодействовать пошла, а человека спасать. «Только, – говорит Пе- тру, – если вернется Пахом и позовет – уйду, не держи уж меня тогда. Живой он, знаю, жи- вой. И тебя не оставлю, обихаживать буду». Через год двойня у нее, еще через полто- ра – вторая, и все – девки. А тут Пахом – из дальних стран, в Гражданску войну с белыми в заграницу ушел, иначе смерть бы, через десять лет решил вернуться, тосковал он по дому и по Анастасии, а до дома не дошел. Его, выманив обманом из-за рубежа, что ни- чего с ним не сделают, сразу, прямо от грани- цы, в Сибирь, в Черемхово, в лагеря. Пришел тоже без ноги. Нет, не на войне потерял, там

уж, в Сибири, не помню, то ли отморозил, то ли в шахте придавило, потому раньше срока и отпустили. Потом спрашивали: почему не писал? Говорил: «Чтобы родные из-за меня не пострадали, а то тоже могли бы пойти по лагерям». Как помню, иду по воду, а он на- встречу: на костыле, седой, с сумой, и шрам через все лицо. Анастасия было к нему – да куда: четверо на руках, и Петр к тому време- ни на последний глаз уже почти совсем ослеп.
«Прости меня, Пахом!» «Не виновата ты ни передо мной, ни перед Богом. Люди перед то- бой виноваты», – только и сказал он. Перед всеми поклонился ей в ноги. В деревне жить не стал – дом-то их напротив Петра с Анаста- сией, – построил избушку вроде бани на той излучине, а почему там – тайной осталось, – и так до конца жил там один. Около бывшего монастыря, словно в Бога поверил. Многие, даже коммунисты, с войны или из лагерей верующими возвращались, только потом скрывали это. Партейный билет около серд- ца носили, а в сердце – Бога. Война – она как второе крещенье. Рыбой жил, и себя кормил, и в деревню на обмен приносил. С берега на берег стал перевозить.
А кто до него перевозил?
А не было там до него перевоза. Говорят, раньше, совсем уж в старину, был, а потом на ту сторону через Ефимкино вокруг стали ходить, на ихний перевоз. А как он там стал жить, и перевоз снова образовался. Крикнут Пахому, он на лодочке, которую сам для рыб- ной ловли смастерил, и перевезет. Кто кусок хлеба даст, кто гривенник. Так перевоз и об- разовался, и ему, инвалиду, на пропитание. Так и стали звать – Пахомов перевоз. А излу- чину – Пахомовой. Один партейный началь- ник однажды ругался: «Какой еще Пахомов перевоз? Теперь без партейного указу ничего нельзя называть. Вот деревня у вас Новиков- ка называлась, может, по какому кулаку-ми- роеду была названа, а теперь колхоз имени товарища Ворошилова, Ефимкино – колхоз имени товарища Буденного. Но народ так и звал по-своему: Пахомов перевоз и Пахомо- ва излука, и по сей день так зовут… А как умер Пахом, обратно кругом стали ходить, кто там
жить будет?.. Да и на машинах теперь больше, крюк в пять километров – не помеха…
Ну а дальше-то?
Что – дальше-то? – бабка сделала вид, что не поняла.
Ну а нас-то почему за глаза Пахомовы- ми зовут? – покраснев, спросил Иван.
Болтали: видели люди, что Анастасия к нему ходила… Говорили, что мать твоя от него… А она на самом деле к нему ходила оби- ходить, постирать, ни от кого не пряталась, и Петр знал об этом. Умер-то он, Пахом, рано, это он с виду только старый был, уж больно седой и сгорбленный, вот и звали стариком. Раньше ведь так: за пятьдесят – и старик. А он к тому же и покалеченный весь на войне да по лагерям. Так и весь народ покалеченный. До- брее он от коммунизму не стал. Да и где он, коммунизм-то, где все равны? Только разве на кладбище. И то: мы – под крестом, потому что за себя и за них крест свой несли, а они – под звездой, потому как всю жизнь старались, что- бы крест наш был тяжелее…
А все-таки: почему именно там стал он жить? – настаивал Иван.
А кто его знает?!
А раньше кто там жил?
Да никто не жил, кроме монахов, пока монастырь не разорили, – я тебе уже говори- ла. Не слушаешь ты меня, что ли?..
Нет, совсем в старину?.. Вот курган там?
Этого я не знаю. Да никто уж теперь не знает… Говорили, что партейные в черных кожаных куртках еще сразу после революции пытались его раскопать, раскопали, что-то увидели там и разбежались со страху. Уже не столь давно тогдашний председатель колхоза Ефрем Игнатьич Сидоров вершину кургана бульдозером снес и засеял ее травой, чтобы на курган не было похоже, чтобы не присма- тривались к нему разные проходимцы, кото- рые по старым могилам золото ищут. Партей- ный билет Ефрем Игнатьич при себе имел, но и совесть не терял.

Но постепенно – то ли Иван взрослел, то ли еще что – он стал забывать о тех снах или встречах на Пахомовой излучине. «Навер-

ное, все-таки это были сны или галлюцина- ции…» – приходил он к выводу, когда вдруг смутно вспоминал о них, так же смутно, как мы наутро смутно помним полеты во сне. Почему мы летаем во сне? Откуда это в нас? Иван сам не знал, когда в нем случился этот перелом, после чего он стал стесняться, что ли, воспоминаний о тех снах или встречах.

Служил Иван на далеком Севере на во- енном аэродроме под славным городом Магаданом, летом – водителем тягача, зи- мой вдобавок сгребал бульдозерным рылом с взлетной полосы снег. В общем-то это была привычная, похожая на крестьянскую, рабо- та. Но каждый час – в любую погоду – уходи- ли в небо на восток истребители-перехватчи- ки – днем и ночью, месяц за месяцем, и эта настороженность к небу невольно передалась и Ивану.
Однажды в увольнительную он решил подняться на ближайшую сопку, которая была километрах в пяти от аэродрома, что- бы оттуда полюбоваться окрестностями. Ему, как и в детстве, не хватало горизонта. У под- ножия сопки он неожиданно наткнулся на за- брошенный лагерь для заключенных. Самого лагеря уже не было, место его было аккуратно разровнено бульдозером, только валялись об- рывки одежды, обуви, патронные гильзы, а за лагерем у самого подножия сопки он вышел на заброшенное лагерное кладбище. Он не сразу сообразил, что это кладбище: какие-то колышки аккуратными рядами тянулись по тундре, некоторые покосились. На колышках он обнаружил номера, и только тогда понял, что колышки вместо могильных крестов или красных коммунистических звезд. Сколько же их здесь? Наверное, не меньше тысячи. Неожиданно на противоположном конце кладбища Иван увидел человека, который поправлял покосившиеся колышки и как бы осенял их крестом. Иван пошел в его сторону, но тот как бы растворился во вдруг нахлынув- шей волне тумана. Иван так и не понял, был человек или не был.
По возвращении Иван рассказал о клад- бище старшине-сверхсрочнику, и тот поведал
ему историю страшных сталинских колым- ских лагерей. Рассказал об их знаменитых сидельцах, в том числе о бывшем штурмане дальнего плавания легендарном Вадиме Ту- манове, который никогда не шел на сотруд- ничество с администрациями лагерей и кото- рый бежал из них, кажется, 8 раз.
А если ты перевалил бы за сопку, там бы наткнулся на другое кладбище, которое, на- верное, побольше этого. И в ту сторону. Их тут не одно, не два, по крайней мере, с деся- ток: сколько было лагерей, столько и клад- бищ.
В следующую увольнительную Иван пе- ревалил за сопку, действительно, там была та же картина, только кладбище еще больше, но менее сохранившееся. И опять ему показа- лось, что на противоположном конце кладби- ща он увидел человека, но, как и в прошлый раз, когда Иван пошел в его сторону, он как бы затерялся в закладбищенском мелколесье. Теперь почти каждую увольнительную Иван уходил к сопке или за сопку, переписы- вал номера на колышках и зарисовал общий план кладбищ в специально заведенную им тетрадь. Иван показал свою тетрадь старши-
не. Тот удивился:
Зачем это тебе? Или у тебя кто-то по- гиб, затерялся в этих лагерях?
Нет, один родственник был в подобном лагере где-то под Игаркой, но, слава Богу, вернулся, правда, после этого жил недолго. Сам не знаю. Может, кто со временем будет искать родные могилы.
Приезжал один из Москвы, пытался найти могилу отца, найдя в каких-то архи- вах зацепку, но не очень-то привечают таких людей в таких архивах… Смотри, особисту тетрадь не покажи. Времена конечно уже не те. Но как бы не пришили тебе какую-нибудь статью. Власти не любят, чтобы кто-нибудь напоминал им об этих кладбищах. Лагеря-то снесли, словно их и не было. А кладбища не тронули – видимо, еще не всю совесть поте- ряли.

Отец был прав: он вернулся из армии вро- де бы обыкновенным нормальным парнем.

И снова сел за рычаги трактора. И забросил этюдник с красками. Но, к огорчению роди- телей, жениться не торопился. Мало того, кажется, девушки его совсем перестали инте- ресовать.
Как-то под воскресенье собрались съе- хавшиеся отовсюду одноклассники и пошли на берег – с костром, с ухой, когда стемнело, по небу то и дело стали пролетать спутни- ки. Следя за очередным из них, кто-то завел разговор про летающие тарелки, про ино- планетян, про всевозможные случаи, когда их якобы видели. Иван слушал без особого интереса, но почему-то вдруг пронзительно вспомнились те странные встречи: сны – не сны, галлюцинации – не галлюцинации – на берегу реки за тем вон поворотом, на излучи- не, на которой он давно не был. Вспомнились так ясно, как какой-нибудь случай из дет- ства, который, казалось, совсем забыл, а он вдруг выплывает из закоулков памяти так от- четливо и томительно, словно случилось это с тобой только вчера. Но ведь это было уже не в детстве – почему же так, почти начисто забылось?
Ребята говорили между собой – все те- перь, кроме него, уже городские, а он молча лежал в стороне и смотрел в небо. Надо же – одно время он пришел к твердому выводу, что это был сон, а сейчас ясно так стукнуло вдруг, что, может, все-таки не сон? Ему захотелось рассказать об этом ребятам, которые спорили между собой о летающих тарелках и конечно же их мало интересовало его мнение, сель- ского тракториста. Но вдруг так захотелось рассказать, чтобы они все вдруг повернулись к нему и раскрыли рты от удивления: и Вить- ка, только что окончивший военно-воздуш- ное училище, и Колька Фомин, который тя- нул на ученого, и даже увязавшаяся за ними Танька Кудлина, которая давно разошлась со своим заезжим музыкантом и так и мыкалась соломенной вдовой… Чтобы сбить с себя это желание, он встал и стал подкладывать в по- тухающий костер хворост, тот сразу жарко принялся, и всем пришлось немного отодви- нуться от огня, и этим Иван невольно при- влек к себе внимание.
А ты, Иван, веришь в летающие та- релки? – как ему показалось, насмешли- во спросил его Колька Фомин. Он учился в знаменитом Баумановском училище, да еще на каком-то закрытом отделении, свя- занном с атомом.
Да вон у соседей каждую субботу лета- ют, все фарфоровые переколотили, теперь покупают только алюминиевые, – в тон ему ответил Иван. – Жить не живут и разойтись никак не могут.
Ну а серьезно?
Только мне до летающих тарелок! – от- махнулся Иван.
На вот почитай…
А что это?
А ты почитай, почитай, – сунул ему в руки Колька какие-то листки. – На вот тебе фонарь, чтобы лучше видно было.
Иван лег на живот и неохотно стал читать. Это была так называемая лекция какого-то Ажажи про эти самые «летающие тарелки». Чем дальше Иван читал, тем больше волне- ние охватывало его. Особенно, когда он стал читать про экипажи летающих тарелок, про маленьких и зеленых человечков-гуманои- дов. Но здесь в нечеткой машинописной ко- пии они были чужие, непонятные, вызываю- щие тревогу, и он снова отчетливо вспомнил ту, теперь уже далекую встречу на недалеком отсюда берегу, ту необыкновенную радость, которую дала ему эти встреча.
Прочитав лекцию, а прочитанное вызва- ло у него глухое неприятие и раздражение, он перевернулся на спину и, заложив руки за затылок, взволнованно смотрел в небо – и томительно, и сладко было, его глаза поче- му-то искали созвездие Ориона, но его Иван не нашел на небе, он вспомнил, что созвездие Ориона было зимним.
Ну как? – ему опять показалось, снис- ходительно спросил Колька, увидев, что Иван не читает. – Да ты не прочитал, что ли?
Прочитал, – как можно равнодушнее сказал Иван, его покоробил тон Кольки.
Сейчас все только об этом и говорят, от домохозяйки до академика, – говорил Коль- ка уже не Ивану.

А сам ты веришь в это? – спросил его Иван.
Да как тебе сказать! – снисходительно протянул Колька. – Они… как это тебе ска- зать… Возможно, они следят за нами, ставят эксперимент. Мы у них вроде подопытных кроликов… Так-то вот, – хлопнул он Ивана по плечу, – ты на своем тракторе гоняешь по полю – туда-сюда, а они сверху наблюдают за тобой. Между прочим, у тебя есть шанс с ними встретиться. Они почему-то предпо- читают контактировать с представителями, как тебе сказать, простого народа – может, для чистоты эксперимента, что ли, до конца не испорченного цивилизацией, материали- стической философией.
Ивана снова покоробил его тон, но он промолчал. Долго еще говорили об этом у ко- стра. Иван не участвовал в разговоре, скре- стив руки на коленях, смотрел в огонь. Да никого и не интересовало его мнение. Все смотрели в рот Кольке, который время от времени вздыхал: «Но всего я вам не могу пока сказать… В Академии наук работает це- лая группа… И в КГБ. В Пентагоне тоже». В рот ему смотрела и Танька Кудлина, соло- менная вдова…
Когда возвращались в деревню, Иван, чувствуя, что все у него внутри противодей- ствует поступку, который он сейчас совер- шит, тронул за рукав Кольку:
Отстанем немного…
Зачем? – с трудом скрывая недоволь- ство, спросил тот, они как раз поравнялись с домом Таньки Кудлиной. Она жила одна.
Ты знаешь… – не сразу начал Иван. – Я ведь их видел… Несколько раз… Даже го- ворил с ними… Только до сих пор не пойму, наяву или во сне.
Но, может быть, на самом деле во сне? – засмеялся Колька.
Вот я и говорю: порой думаю: во сне, а потом убеждаюсь: наяву, ведь разговаривая с ними, я несколько раз ущипнул себя за руку выше локтя. Наутро смотрю – синяки.
С кем говорил? – пропустил мимо ушей Колька, глядя вслед уходящей Таньке.
Да с этими самыми… инопланетянами…
Да брось ты!.. – засмеялся Колька. – Пе- ребрал маленько?.. Вот уж не думал, что ты та- кой впечатлительный… Ну ладно, до завтра!..
Танька мялась у калитки.
Я серьезно…
Да брось!
Не веришь? Не надо!.. – махнул рукой Иван
Да ты серьезно, что ли? – догнал его Колька, Танька помялась, помялась у ворот и пошла в дом.
Иван молча шел впереди. Он уже жалел, что проговорился.
Ну, рассказывай!
Только между нами. Я говорил с ними, понимаешь, их не надо бояться… Они не экс- периментируют, они пытаются помочь нам… Они как бы старшие братья и сестры нам… Я говорил с ними, как вот сейчас с тобой… Понимаешь, они с нами, как ты со своей се- стренкой, Нюркой. Сколько ей?
Три года.
Вот, вот… Мы, как дети, для них. И сколько нам ни объясняй, мы многого, пока не станем взрослыми, не поймем, а дать нам некоторые знания, как дать ребенку спички… Понимаешь, с ними легко и радостно и не надо хитрить… Потому что они читают твои мысли…
А когда это было?
Да еще до армии, после школы.
А почему ты до сих пор молчал? – Коль- ка с сомнением посмотрел на Ивана.
Иван пожал плечами… Он уже пожалел, что рассказал, и попросил Кольку:
Ты только не говори никому, засмеют, жить не дадут.

Через месяц, когда Иван уже забыл, что рассказал об «инопланетянах» Кольке, прие- хал этот самый Ажажа, машинописные лек- ции которого ходили по народу вроде когда-то подпольного коммунистического манифеста. Оказалось, Колька разболтал в институте, а потом пошло и поехало. Иван насторожен- но встретил Ажажу. Но Ажажа не насмешни- чал, как Колька, был вежлив и предупредите- лен, и Иван постепенно успокоился. Ажажа

осторожно расспрашивал Ивана о той встре- че, и Иван по простосердечию рассказал все. Несколько раз подчеркнул, что не уверен, что это было наяву, скорее, даже во сне. Он сводил Ажажу на излуку, показав место, где садился корабль не корабль, но радости от этого почему-то не испытывал, наоборот, было чувство, что он делает это все зря, что он предает кого-то, хотя Ажажа по-преж- нему ни над чем не смеялся. У Ивана было чувство, что он выдал тайну, связывающую его с «инопланетянами», хотя Иван сердцем чувствовал, что они ничего общего не имеют с инопланетянами из лекции Ажажи. Поче- му-то выбрав его, они доверились ему, а он… Ажажа уехал, и Иван успокоился – точ- нее, старался успокоиться, но через неделю к нему вместе с Ажажей приехали еще двое мужчин и какая-то накрашенная женщина с сигаретой во рту. Они притащились среди рабочего дня, когда Иван был в поле, и Леш-
ка Маслов приехал за ним на мотоцикле.
Приехали за тобой какие-то, – усмех- нулся он. – Заведующий отделением там ма- терится. Он принял их сначала за проверяю- щих или корреспондентов, корреспондентки обычно такие приезжают: ни мужик, ни баба. Иван с нехорошим предчувствием пое- хал в деревню, завернул домой. У ворот его встретила встревоженная мать. Оказалось,
что они и тут побывали.
Что ты натворил-то? Аж из самой Мо- сквы приехали – забрать тебя куда-то хотят. На испытания какие-то. Что ты там наболтал Кольке-т? И тот хорош – растрезвонил, весь в мать…
Где они? – хмуро спросил Иван.
Да в конторе, наверно. Где им еще быть.
Я сказала, что ты на работе.
Что у них ума, что ли, нет? Завтра вся деревня об этом болтать будет…
В это время за окном заурчала машина. С приезжими был и Иван Кузьмич, управля- ющий отделением.
Иван встретил их неприветливо.
Вы что, посмешищем меня хотите сде- лать? – не выдержав, спросил он Ажажу. – Тут же деревня…
Так получилось, – суетливо объяснил он, – вечером они не могут, – показал он на своих спутников.
Этот самый Ажажа стал убеждать Ивана, что ему в целях науки надо будет лечь на не- дельку-вторую в один институт на обследова- ние, вот к этим специалистам.
Зачем? – не понял Иван.
Я же говорю, в целях науки. Это – ваш долг. Ну, проверить вашу возбудимость, как изменилось ваше биополе после контакта.
Но прошло уже столько лет!
Все равно должно сохраниться.
Но я же на работе.
Да с дирекцией совхоза мы уже догово- рились, вот Иван Кузьмич знает, ему звонили. Иван Кузьмич в общем-то неплохой му- жик, смотрел на Ивана, по крайней мере, по- дозрительно: нашел, мол, парень уловку в са-
мое горячее время улизнуть с работы.
Иван не устоял под таким натиском, со- гласился.
«Один институт» оказался знаменитым институтом имени Сербского, знаменитее которого в Москве, пожалуй, только психиа- трическая больница в Кащенке, в простона- родье – Канатчикова дача. Через несколько дней уже вся деревня знала, что Ивана упекли в психиатричку, и хотя его из института отпу- стили, сказав, что он совершенно здоров, ка- ждому в глаза не будешь совать справку, а если будешь совать, вдвойне за сумасшедшего при- мут, впрочем, никакой справки ему и не дали.
А тут еще Колька, приехав на суббо- ту-воскресенье, подлил масла в огонь. Иван попытался высказать ему свою обиду, но тот ему не дал рта раскрыть:
Ну, слушай, ты знаменитым стал, – чуть ли не с порога начал он, – почти как Алла Пугачева. Вот слушай! – и он врубил магни- тофон.
И Иван услышал себя. Оказывается, этот Ажажа записывал его тогда – и, что особенно Ивана оскорбило и ошеломило, записывал тайком: то ли в портфеле у него магнитофон был, то ли в нагрудном кармане? Мало того, оказывается, этот Ажажа читал лекции по всей Москве и, как доказательство, везде включал

магнитофон с рассказом Ивана. Больше все- го оскорбил Ивана комментарий, в котором Ажажа снисходительно рассуждал об интел- лектуальном уровне Ивана. Он рассказывал о нем, действительно, как об подопытном кролике, подчеркивая, что это, мол, как раз достоинство в данном случае, и очень важно для чистоты эксперимента, что этот тракто- рист, простите, чист, как лист бумаги. Что на него не наложилось никакого интеллектуаль- ного фона, а потому у него просто-напросто не хватило бы ума, чтобы все это придумать, а значит, контакт с инопланетянами был на самом деле. «Обратите внимание, – со смеш- ком говорил Ажажа, – он так и сказал: “Мне к восьми на работу, потому и не могу с вами лететь, и у меня напарник заболел”.
И когда в отделение совхоза поступи- ло два новых трактора, Ивану ни одного не дали, хотя в первую очередь должны были дать именно ему. В глаза Иван Кузьмич на- шел какую-то оговорку: мол, у тебя и старый трактор лучше нового, а за глаза – и скоро это стало известно всей деревне – сказал:
Боюсь после института Сербского ему новую технику доверить. Туда зря не поме- щают. Хоть и выпустили, а черт его знает. Правда, работает он хорошо, да пусть на ста- ром повкалывает. А там посмотрим. Вдруг его еще в какую Кащенку исследовать повезут, а трактор в страду стоять будет?
Разумеется, дошло это и до Ивана: матери кто-то по секрету брякнул. Она долго подъез- жала к сыну, не зная, с чего начать, наконец, не выдержала:
Жениться давно пора, парень ты ра- ботящий, да и лицом вышел, девки на тебя заглядываются, несмотря на плохой слух во- круг тебя. Та же Танька Кудлина, ну и что, что с ребенком. Ты же раньше на нее заглядывал- ся. А насчет слуха. Ты уж признайся мне-то, матери. Что, на самом деле, что ли, видел? Или поблажилось? Или сгоряча тогда по мо- лодости придумал, а потом уж совестно было отказаться? В Никитине вон старуха есть – снимает всякую блажь наговором, может, сходишь? Сходи, сынок, я уж договорюсь, никто и знать не будет…
Да ты что?!. – у Ивана от удивления глаза полезли на лоб. – И ты меня за сумас- шедшего, что ли, принимаешь?
Сходи, сынок, не убудет… Никто и знать не будет. Я уж ей и меда отнесла.
Да ваши секреты завтра же всей окру- ге будут известны. Тогда, действительно, не только жениться, из деревни бежать… Да она, никитинская-то старуха, небось, уже се- годня всю деревню обежала. Ты что, мать, – он горько усмехнулся. – И ты тоже из меня сумасшедшего хочешь сделать? Уезжать, что ли, мне действительно отсюда?.. Мало своей деревни, так теперь еще по соседним трепать будут.
Мать заплакала:
Мы тебе-то уж и так не все говорим, ка- кие о тебе разговоры ходят. Да ведь хочу как лучше… Житья ведь на деревне не стало. Хоть на улицу не выходи. Не так, так этак спросят. Да сходил бы, во вред не станет. И бабушка вон говорит. Бабушке-то она вон при ревматизме помогла. Оно, конечно, молодой, неловко, да никто знать не будет… А то Марфа уж вон говорит, что ей Колька сказывал, что ты Деву Неземную видел. Она и говорит: «Это Святая Богородица. Божий человек он у тебя. Береги ты его. Ей-богу, святой. Богородица не каждо- му покажется. Он только не признал ее. Люди вдруг обидят, уйдет из него вера. Не простой он человек…» Старухи вон хотят к тебе деле- гацию отправить, да не знают, с какого бока подъехать. К бабушке вон приходили совето- ваться, она их пристыдила и выгнала.
Какую еще делегацию?
Чтобы ты у них вроде попа был, что ли. Церкви-то нету. А другие боятся: а вдруг это к тебе Антихрист прилетал, иначе почему к тебе из Москвы эти курящие то ли бабы, то ли мужики зашастали?
Да брось ты, мама! Нормальный я. Мо- жет, нормальнее всех их. Не видишь, что ли? Так что не переживай, поболтают и переста- нут.
Да вижу, сынок, как не вижу. Курицы не обидишь, не куришь, не пьешь. Да ведь люди говорят, тяжело слышать. Другие вон, смотришь, хулиганы, пьяницы или по тюрь-

мам, жен бьют или чуть ли не каждую неделю меняют, а они вроде бы как и есть самые нор- мальные… Женился бы! Девок ты сторонить- ся стал, и об этом слухи идут: не в монахи ли собрался? Вон у других Нефедовых, Вера, в городе отучилась, в библиотеке работает, чем не невеста? И фамилию менять не надо, при встрече приветливая, о здоровье всегда расспросит.
Успеется, – отмахнулся Иван. А упоми- нание о монахах почему-то засело в голове.
А потом приехали пионеры – целым от- рядом, с горном и барабаном, – какой-то пионервожатой взбрело в голову привезти к нему ребят из клуба юных космонавтов. На потеху всей деревне они строем прошли по улице к дому Нефедовых. Неизвестно, какие она преследовала цели: доказать пионерам реальность существования внеземных ци- вилизаций? Или, наоборот, развенчать в их глазах бред суеверий? Но не знающий, куда деваться от стыда Иван, отозвав ее в сторону, совсем не в русле космической этики послал ее куда подальше, и пионерский отряд тут же затопал обратно, правда, уже без барабанного боя.
Потом приехала девица с магнитофоном. Эта приехала, когда дома был один отец. Она было начала с отцом о Боге, о всепрощении, но отец уже не мог слышать обо всем этом, от него самого уже мужики стали шарахать- ся, как от помешанного. Или замолкали, ког- да он подходил, и он, выставив впереди себя вилы, которыми убирал навоз, пошел на нее, и она вмиг оказалась за воротами, а когда Иван приехал с работы, отец сказал ему:
Я все молчал… Ты, знаешь, кончай это…
Скоро – хоть из деревни уезжай…
А что я?.. – только и сказал Иван и в от- чаянии махнул рукой.
Через несколько дней, когда он на ма- шинном дворе возился с трактором, к нему подошел Иван Кузьмич, огляделся, заглянул под другие машины, не слышит ли их кто-ни- будь:
Слушай, Иван, работник ты хороший, слов нет. Но уезжай, что ли. Из-за твоей блажи мы без сенокоса остаемся. Весь берег
в машинах, в палатках, деревенским в мага- зине хлеба не купить. На прошлой неделе вон Дуньку Нефедову чуть до смерти не перепуга- ли. Откуда она тащилась в такую рань?.. Так они ее чуть ловить не стали, приняли за твою Богородицу или инопланетянку. А она, дура, к Шурке Мызгину, видно, таскалась, жена у него в больнице, вот и в комбинезон ка- кой-то модный, голубой такой, вырядилась, те и совсем осатанели. Пощупать все норовят, вопросы разные задают, пока не послала она их крупным земным матом… Сразу отстали, поняли, что она своя, земная. Приезжают, из Москвы звонят, тебя спрашивают. Хоть чело- века особого у телефона сажай. Бросай трак- тор и садись вон на завалинке и давай ин- тервью. А то мне за тебя приходится давать. У старух вон насчет тебя какие-то планы. Из райкома заведующий отделом пропаган- ды сегодня звонил, спрашивал насчет тебя: что, мол, за сомнительную агитацию он там ведет… Слушай, Иван, скажи честно: это ты тогда нарочно придумал, может, просто поду- рачить кого хотел, не думал, что так обернет- ся?.. И парень ты вроде серьезный. Правда, вот не куришь, не пьешь…
А что, это плохо, что ли, что не курю и не пью?
Да нет, – замялся Иван Кузьмич. – Но маленько-то можно было…
А зачем? – отложил Иван в сторону гаечный ключ. – Зачем?
Да ладно ты, еще, действительно, аги- тировать начнешь… Скажи, пошутить ты тог- да хотел, что ли, по молодости, по глупости?
Иван знал характер Ивана Кузьмича, по- этому отрезал:
Никого и ничего я не видел. Устраивает это вас! Я всем говорил, что сон видел, сон, а во сне мало чего не увидишь. Ты вот, Иван Кузьмич, в детстве видел сны?
Раньше видел, а теперь нет, да и не спится.
Так вот отстаньте вы от меня! И всем, кто звонить или приезжать будет, говорите: просил, мол, Иван Нефедов посылать вас всех очень далеко.
Иван Кузьмич неожиданно обиделся:

Не хочешь, значит, говорить… Конеч- но, я не кандидат наук, в навозе копаюсь. Ну ладно. – Он встал, отряхнул с брюк пыль. – Может, дождя бы тогда попросил? – отходя, матюкнулся он. – Посевы гибнут, а ему хоть бы что… Раз Богородицу или инопланетян видел, может, попросил бы? Ну уж не для нас, для себя, и нам немного перепадет. В конце концов, мы ведь тебя таким хорошим вос- питали, на нашем хлебе, на нашем навозе вскормлен… – И трудно было понять, то ли ерничает он, то ли всерьез… – И эти, навер- ху… Я думаю, не случайно про эти «летающие тарелки» мутят народ, отвлекают. Коммуниз- мом что-то не пахнет, чем ближе к нему, тем пустее полки магазинов. Так, видимо, надо народ чем-то отвлечь.
Иван чувствовал, как постепенно уходит из него доброта. Даже проскальзывала ино- гда злая мысль: «Прилетели, растревожили, улетели, не сказав, зачем прилетали, а я тут расхлебывай, теперь житья нет…» Но тут же останавливал себя: сам виноват, нечего было тогда рассказывать Кольке. Признайся, из зависти ведь рассказал, чтобы возвыситься или хотя бы сравняться с бывшими одно- классниками, нынешними городскими жи- телями, которые теперь для родной деревни, как инопланетяне. И вставали перед глазами укором ее глаза… А может, и не было их, мо- жет, действительно он придумал их?
На излучину реки он больше не ходил. Во-первых, было неприятно, словно его об- манули, а это вот чем обернулось. А во-вто- рых, стоило ему пойти куда-нибудь в ту сто- рону, как за ним кто-нибудь да увязывался или из кустов вдруг кто выглядывал – види- мо, надеялись увидеть его очередную встречу с инопланетянкой.
Но однажды утром он проснулся с непре- одолимым желанием, как тогда, теперь уже много лет назад, побежать на заветную реч- ную излуку. Не пойду, сказал он себе. Все рав- но не пойду!..
Но не выдержал, пошел. Пригибаясь, по огороду вышел на зады деревни. Незаметно для себя перешел на бег, а навстречу под- нималось солнце. И постепенно проходила
обида – неизвестно на кого. Он выбежал на излучину, но никого на ней не было. И не услышал он ничьего голоса. Только шеле- стела под слабым ветром трава и – из вечно- сти в вечность неизвестно зачем текла река. И грусть-печаль густым туманом обволокла его.
Но кругом была такая красота, несмотря на то, что берег был вытоптан и выжжен ко- страми желающих встретиться с инопланетя- нами!.. Но кругом была такая красота и спо- койствие, а главное, согласие – шелестящих трав и воздуха, воздуха и реки, реки и неба, что он замер, пораженный, словно все видел в первый и в последний раз и – неожиданно для себя он вознес руки в небо, и, сложив ла- дони… громко покричал:
Прости меня! Я не оправдал твоей на- дежды, и ты разочаровалась во мне. Но я хочу, чтобы ты знала, что мне трудно без тебя. Или сделай так, чтобы я забыл тебя навсегда, или, простив меня, подскажи, как дальше жить?
Но в ответ была тишина, только шелесте- ла трава.
Он огляделся.
Боже, какая красота! – вырвалось у него. – Неужели от всего этого когда-то придется уходить? – неожиданно обожгла мысль.
Он уже как бы устыдился своих слов, что прокричал их как бы в пустоту, и был рад, что никого не было рядом и никто их не слышал. Опустив голову, повернулся было, чтобы идти назад, к людям, как вдруг услышал ее голос как бы внутри себя:
Я была, и есть, и всегда помнила о тебе, Зосима!
«Подожди, почему она назвала его Зоси- мой?» И тут он вспомнил, что во время вто- рой встречи спросила:
Можно я буду называть тебя Зосимой? И постепенно свалилась с сердца тя-
жесть, мучавшая его все последнее время. Но осталось чувство вины: перед этим поруган- ным берегом, перед ней, теперь он уже был уверен, что она была и есть. Перед людьми, которые еще как малые и злые дети: подавай им красивую сказку, но сказку эту, как кра-

сивую игрушку, надо непременно разломать, посмотреть, что внутри, растоптать в себе, словно так легче жить…
И опять он услышал ее голос:
Теперь ты понял, в чем твоя вина, нет, не передо мной, перед самим собой? Даже не в том, что ты кому-то рассказал о нашей встрече, а в том, что рассказал из зависти, чтобы возвыситься над другими. Все эти годы я была рядом с тобой, только ты, уязвлен- ный обидой на людей, меня не чувствовал. Не мучайся в сомнениях, живи, как совесть тебе подскажет. Когда трудно, вспомни меня. Знай, что я всегда рядом. Помни, что мы прилетали именно к тебе. Знай, что мы при- летали на эту излучину не случайно, это осо- бенное место на Земле, а раз ты еще в детстве почувствовал это своим сердцем, значит, ты особенный человек, только до поры до вре- мени не знаешь этого. Не принимай решений против своей души. Душа, раз она помнит, что здесь случилось много веков назад, тебе подскажет, что надо делать, чтобы восстано- вить порванную нить. Успокойся! И прости тех, кто приходил к тебе, пытал тебя назвать мое имя! Обманутые, заблудшие, не зная того, они ищут Бога… А Дьявол подсовывает им бесов. У меня на тебя большая надежда. Но всему свое время.
Кто ты? Как тебя звать? – мысленно решился спросить Иван. И испугался своего вопроса.
Придет время, сам назовешь мое имя. Так как ты при нашей первой встрече был совсем юн и не был готов к встрече со мной, я явилась в образе юной девы. Прости мне этот обман. Помни, что я всегда рядом с то- бой!..
И разом успокоилась его душа. Прежняя улыбка появилась на его лице, потому как был он уже не один на Земле, хотя многие, прежде всего мать, чувствовали его особен- ное одиночество и тайно жалели его. И стал он жить, как всем казалось, спокойно и как
все. И прежняя томительная пустота ушла из него. Ездить к нему по поводу инопланетян постепенно перестали, может быть, Ажажа где нашел другого «контактера». Но прозви- ще за Иваном осталось – Иванопланетянин…

Через год поздней осенью, после оконча- ния уборочной страды, поставив трактор на прикол, Иван неожиданно уволился и в од- ночасье уехал, ни с кем в деревне не простив- шись. Родители на расспросы отвечали, что завербовался на заработки куда-то на Север на нефтяные или газовые промыслы. Может, перед тем как жениться, дом решил ставить… Заведующий отделением совхоза Кузьмич
сомнительно покачал головой:
Что-то не так. Не похоже на Ивана, ра- ботник он отменный, таких нынче днем с ог- нем не сыщешь, но за рублем никогда не го- нялся, зарабатывал и тут хорошо.
Лет через пять неожиданно заболевшая раком Танька Кудлина поехала в дальний монастырь приложиться к якобы Чудотвор- ной иконе Божией Матери. Только после того, как заболеют раком, люди вспоминают о Боге, даже если не верят в Него, и начина- ют метаться по монастырям, по святым ме- стам, путая Царство Божье с меновой лавкой: я – тебе свечу, а ты мне здоровье. И в воротах монастыря столкнулась с монахом, в кото- ром вдруг узнала Ивана.
Ваня, ты? – невольно вырвалось у нее.
Вани давно нет. Иеромонах Зосима, – мягко поправил он ее. – С какой бедой, Таня?..

А еще через несколько лет на Пахомов- ской излучине около разрушенного в третий раз большевиками монастыря появились мо- нахи. Первое время жили в основании коло- кольни.
Старожилы умирающей деревни призна- ли в настоятеле монастыря игумене Зосиме бывшего совхозного тракториста Ивана Не- федова по прозвищу Иванопланетянин.

Глава 20. Табынская икона Божией Матери

Это явленная икона Богоматери, в 9-ю пят- ницу после Пасхи, обходит полгубернии, и к этому кочевому шествию стекается бездна наро- да, и каждое населенное место всем населением провожает ее от себя до ночлега.
Владимир Иванович Даль

В начале царствования Государя Иоанна Васильевича Грозного в предгорьях Урала, словно сварочным швом сшившего Европу и Азию в единое целое и тем самым предо- пределившего евразийское будущее России, в глухой башкирской Табынской местности, что на древней Ногайской дороге, на Соля- ном ключе появились чернецы-монахи из подмосковного Звенигородского монастыря и в великих трудах основали здесь монастырь во имя Вознесения Господня.
Через какое-то время рядом с монасты- рем вольными русскими людьми из тех, что порой не по царской, а по своей или Божьей воле сделали Север русским и покорили Си- бирь, был основан соляной городок по вы- варке драгоценной тогда поваренной соли.
Однажды монастырский иеродиакон Ам- вросий, возвращаясь с полевых работ, услы- шал глас: «Да потшится правоверующая бра- тия Вознесенского монастыря принять меня во храм Господа моего». Диакон первоначаль- но не внял сему, явно неземному гласу, опаса- ясь, может быть, внутреннего самообольще- ния, но, спустя несколько дней, опять-таки возвращаясь с обычных полевых занятий, он снова слышит тот же призывный голос. При сем диакон остановился и с претрепетным любопытством стал осматривать место, отку- да слышен был глас, и наконец увидел у по- дошвы горы, поросшей березовым лесом на большом камне над Соляным источником,
пересекающим древнюю Ногайскую дорогу, икону Богородицы с Богомладенцем на ру- ках. Монаха поразил факт явления иконы, но еще более поразил темный и печальный лик Богородицы, а еще более темен и печален, даже трагичен был лик Богомладенца, слов- но он знал наперед, до скончания века все, что будет с Россией и даже с человеком на Земле, и скорбел по этому поводу, словно ему не в силах будет предотвратить эти грядущие беды.
В каком году это произошло, теперь уже трудно сказать, но уже в 1597 году пустынь называлась Пречистой Богородицы явле- ния иконы Казанской, потому что явленная икона несколько напоминала недавно обре- тенную в городе Казани икону Богоматери, но по виду явно была гораздо древнее Казан- ской. Неправильность и мало отчетливая от- делка доски, на которой была явлена икона, были особенностью древнейших икон, когда иконописцы письмом и обработкой доски старались подражать иконам евангелиста Луки.
Сразу же после явления Святой иконы у Соляного источника стали совершаться мно- гочисленные чудеса, особенно в остановке мо- ровых болезней. Вследствие чего икона была, может, против ее воли затребована сначала в Казань, потом в Уфу, но, как бы не обрет- шая там и там себе места или не захотевшая и там и там остаться, была возвращена в Возне-

сенскую или теперь уже Пречистенскую пу- стынь…
Во время многочисленных башкирских восстаний Вознесенский монастырь не од- нажды был разорен, впрочем, в первый раз сибирским ханом Кучумом. В 1663 году во время очередного башкирского восстания он был окончательно разорен и сожжен. Братия была частью перебита, остальные спаслись в дремучем лесу и, куда потом ушли, неиз- вестно, и о монастыре в последующие годы напоминал лишь большой бугор посредине бывшей монастырской поляны, покопав- шись в котором, можно было наткнуться на оплавившиеся куски кирпича, железа… Не- известно было, что стало с Чудотворной ико- ной: погибла ли она в огне, успели ли остав- шиеся в живых монахи унести ее с собой, спрятали ли до поры до времени в одной из многочисленных уральских пещер, или она, если была пощажена огнем, осталась под спудом уничтоженного монастыря?
Надо сказать, что Вознесенский мона- стырь, в котором она явилась, всегда был в поле внимания русских государей, начиная с Иоанна Васильевича Грозного, в чье цар- ствование он был заложен. Писал о нем указ и царь Федор Иоаннович: «А того ради царь и великий князь Федор Иоаннович, всея Руси самодержец, указал тебе, старцу Ионе, не могшав (не медля) ехать в Уфимский край в Вознесенскую пустынь Ногайской дороги, что башкирцами сожжена, а братия рассея- на…» И царь Алексей Михайлович в 1648 году писал строгую грамоту, касающуюся Возне- сенской или Пречистенской пустыни. И «ве- ликому Государю, Царю и Великому Князю Петру Алексеевичу, всея Великия, и Малыя, и Белыя Русии Самодержцу» писали чело- битную стрельцы из Вознесенской мона- стырской деревни, после чего Петр Первый в 1696 году подписал указ о переселении стрельцов на более безопасную пристанскую поляну, о строительстве нового острога на ней, об отводе земель и угодий…
Прошло почти три века. Казалось, о без- возвратно потерянной святыне вспомина- ли все реже, как правило, в годы, когда на
окружной народ набрасывались эпидемии чумы или холеры. И вдруг в подкрепление святой веры и на спасение роду человеческо- му Царица Небесная открылась вновь, явив- шись вновь во Святой Своей иконе на том же месте и на том же камне.
По преданию, второе обретение Святой иконы произошло следующим образом: она была обнаружена тремя пастухами-башкира- ми в середине XIX века, нанявшимися пасти скот в село Табынск, основанное по указу Петра Первого при переселении стрельцов из соляного городка на пристанскую поляну. Пастухи-башкиры из ненависти к христиан- ству стали издеваться над святыней и бро- сились рубить ее, за что достойно и были наказаны Всемощною Царицею Неба. Они лишились зрения и долго блуждали по лесу. Один из них, самый молодой, стал просить о пощаде и прозрел, по его молитвам про- зрели и другие. Молодой пастух так уверо- вал в Бога, что позже крестился, а те двое остались в магометанстве, но стали почитать икону, а за ними потом стали почитать ее и другие магометане. Так как Вознесенского монастыря давно уже не существовало, ико- ну отнесли в недавно построенную в селе Табынске церковь, после чего она и получи- ла название Табынской. Что касается кре- стившегося молодого башкира: после своего ослепления и чудесного прозрения он стал вести особую подвижническую жизнь. Как свидетельствует предание, несмотря на время года и погоду, он всегда ходил в одном под- ряснике и скуфье, зимой и летом босой. Вез- де и всюду с трепетом рассказывал, как они, несмышленые, обрели Чудотворную икону, как осквернили ее, как он ослеп и прозрел. И все говорил: «Наконец-то я узнал, как ве- лик русский Бог!» Жил он якобы невероятно долго, около 130 лет, и умер в дороге во время крестного хода где-то под городом Челябин- ском. Но, к сожалению, предание не сохра- нило ни его имени, ни места могилы.
В 1848 году холера снова обрушилась на Оренбуржье и Приуралье. Не обошла она и Табынск, но сразу же после крестного хода со Святой иконой остановилась. Об этом

прослышали в уездном городе Стерлитама- ке, находящемся в 40 верстах от Табынска. Все медицинские средства оказались бес- полезны, город вымирал. Потеряв всякую надежду на остановление эпидемии, по- просили разрешения пройти крестным хо- дом с Чудотворной Табынской иконой из Табынска в Стерлитамак. В течение недели холера остановилась. Случилось это в 9-ю пятницу после Пасхи. В благодарность за избавление от холеры жители Стерлитамака стали ежегодно на 9-ю пятницу после Пасхи брать крестным ходом Чудотворную икону к себе. Примеру Стерлитамака последовал Оренбург, в течение многих лет страдающий от холеры и в 1848 году почти вымерший от смертельной напасти. Холера остановилась только после того, как Табынская икона Божией Матери крестным ходом была при- несена в город. В благодарность Пресвятой Богородице кафедральный собор Оренбур- га был освящен в честь ее Табынской иконы и для него был сделан точный список ико- ны. 12 декабря 1856 года в Особом отноше- нии министра внутренних дел Российской империи к оренбургскому губернатору гово- рилось, что «по всеподданнейшему докладу обер-прокурора Св. Синода Государь импе- ратор высочайше повелеть соизволил: пере- носить ежегодно находящуюся в церкви села Табынска Стерлитамакского уезда, икону в г. Оренбург в сентябре месяце и в г. Стерлита- мак – в 9-ю пятницу после Пасхи, в сопрово- ждении крестного хода, с тем, чтобы наблю- дение за порядком и благочинием в народе во время сего хода было возложено на обя- занность местной полиции». При этом ми- нистр МВД Панской добавлял: «…граждане г. Оренбурга изъявили принимать означенную икону в 8 число сентября и иметь оную у себя три недели, а для пребывания сей иконы в г. Стерлитамаке достаточно 8 дней».
Но Табынскую икону уже желали у себя видеть другие города и губернии. Начина- ется спор между Уфой и Оренбургом за ко- личество дней нахождения иконы. Извест- ность ее стремительно растет. В 1857 году Табынскую икону хотели видеть уже многие
станицы полковых округов Оренбургской губернии. Преосвященный Антоний ставил в известность генерал-адъютанта А.А. Кате- нина: «В будущее лето икона поднимается 15-ю днями против нынешнего года ранее. А именно: вместо первого августа – 15 июля, и, следуя по маршруту, ныне составленному, к Оренбургу пронесется помимо его, сперва к станицам, расположенным по правому бе- регу Урала, начиная со станицы Черноречен- ской, а потом со станицы Рассыпной, перей- дя Урал, пронесется к Оренбургу по станицам левой стороны Урала».
В 1858 году Святую икону пожелали ви- деть станицы 4-го полкового округа. К этому времени относится следующий случай. Жи- тели недавно построенного Богоявленского завода стали оспаривать икону у Табынска на основании того, что место ее явления нахо- дится на дачах завода. В ответ оскорбленные жители Табынска во время крестного хода пе- рестали носить Табынскую икону через завод. А стали ее носить на Святой ключ в обход, по древней Ногайской дороге. Тогда богоявлен- цы обратились с жалобой к благочинному округа протоиерею Базилевскому: рассудить их по справедливости. Благочинный своим судом решил вопрос в пользу богоявленцев: определить местом нахождения Табынской иконы храм в Богоявленском заводе. На что табынцы смиренно ответили: «Если угод- но это Пречистой Матери, то пусть будет по определению сему». Но наутро отец благо- чинный покаялся перед всем честным наро- дом: «Неугодно Матери Божией мое вчераш- нее неразумное распоряжение, ибо достойно наказала меня за таковое, у меня отнялась правая рука». И как только икона вернулась в Табынск, получил исцеление.
В 1871 году холера опять захлестнула всю Россию. Медицина была бессильна бороться с напастью в таких размерах. Но верующие люди уже знали, кто им может помочь. По- тому они стремились хоть на несколько дней, хоть на несколько часов заполучить к себе спасительницу. Где принимали Табынскую икону Божией Матери, холера там тотчас же или вскоре останавливалась. Когда кругом

вымирали целые деревни, в Табынске умерло только три человека. В Оренбурге за неделю умерло более 1000 человек. Но как только Табынская икона была принесена в город, холера сразу прекратилась, на второй день после ее появления на кладбище вынесли последнюю жертву. В эти годы Чудотворную икону из Табынска крестным ходом, кроме Стерлитамака и Оренбурга, несли уже в Са- мару, Тобольск, Кустанай, Уральск и по их гу- берниям, все дальше и дальше, как на запад, так и на восток, и на юг… Вот только часть маршрута ее следования в 1908–1910 годах:
20 июня – село Табынск; 22 июня (9-я пятница) – Богоявленский завод, Святые ключи, место явления; 23 июня – деревня Зиганова, дер. Макарово, башкирские зем- ли (здесь Святую икону несли сами башки- ры, помните: «остались в магометанстве, но стали почитать икону…»); 27 июня – Авзяно- Петровский завод; 30 июня – Кагинский завод; 2 июля – Узянский; 6 июля – Бело- рецкий; 9 июля – г. Верхнеуральск; 26 июля – г. Троицк; 15 августа – станица Таналыкская; 20 августа – г. Орск; 30 августа – станица Верхнеозерная; 7 сентября – г. Оренбург; 5 декабря – г. Уральск…
В январе крестный ход переходил в Са- марскую губернию и т.д., продолжаясь вплоть до следующей 9-й пятницы после Пасхи, на- кануне которой, по сути дела, только день и была Чудотворная в родном храме. А в 9-ю пятницу собиралось на Святой ключ, на ме- сто ее явления, до 20 тысяч человек со всей России. Саму же Святую икону во время крестного хода возили в особой карете с пя- тью главками. Ее всегда сопровождало не- сколько священников. В карету запрягались только специально предназначенные для Чудотворной лошади, на которых никто ни- когда не садился. Предание свидетельствует: иногда бывало, что карета останавливалась сама собой, да так, что лошади не могли ее сдвинуть. При расследовании выяснялось, что на том месте, где она остановилась, был некогда закопан убиенный младенец или совершены какие другие злодеяния. Икона призывала к покаянию. А в некоторые селе-
ния Чудотворная вообще отказывалась за- ходить. Многочисленные чудеса исцелений сопровождали Табынскую икону на пути ее следования. Потому каждый верующий ста- рался пройти с иконой хоть малую по силам часть ее пути. Табынская икона была носима на руках только в городах и селениях. А меж- ду селениями она непременно перевозилась. Такое распоряжение диктовалось необходи- мостью скорейшего перехода иконы от се- ления к селению, чтобы она успела посетить как можно больше мест. А из далекой Астра- хани ежегодно снаряжался целый пароход с паломниками, который плыл сначала по Волге, потом по Каме, потом по Белой, кото- рую в древности называли Белой-Воложкой, до самого Табынска, в то время Белая еще была многоводна…
Из года в год крестный ход все больше растягивался, и со временем он уже не стал умещаться в календарный год, он стал са- мым длинным крестным ходом России. Та- бынская икона, не имея ни дня отдыха, на- ходилась в постоянном походе. Но все равно к празднику Рождества Святой Богородицы встречал ее Оренбург. Весь клир 42 храмов города, казачьи части, ведь Табынская икона с самого явления стала почитаться как охра- нительница Оренбургского казачьего вой- ска, почти все население города выходили навстречу своей Покровительнице. Торже- ственная встреча происходила в 25 киломе- трах от Оренбурга в селе Нежинка. Серебря- ную ризу, в которой икона путешествовала по городам и весям России, меняли на золотую, специальную Оренбургскую. По мере расши- рения границ России на восток и на юг созда- вались новые казачьи округа. Появились Сибирское, Семиреченское, Забайкальское войско… И всюду их основой были ураль- ские казаки. С ними продвигалось на восток и на юг великое почитание Табынской иконы Божией Матери. Хотя сама она туда уже не доходила, только ее многочисленные списки. Что вообще представляет собой крестный ход, какой духовный смысл в себе несет? При кажущейся легкости этого вопроса, каждый ли из нас может с уверенностью ответить

на него? Чтобы не мудрствовать лукаво, об- ратимся к главе «Значение крестного хода вообще и с Табынскою иконою Божией Ма- тери в особенности» из книги священника Н.Н. Модестова, посвященной Табынской иконе: «С самой глубокой древности в церк- ви православной утвердился обычай по слу- чаю общественно-скорбных или радостных событий совершать крестные ходы, то есть открытые всенародные священно-соборные шествия или моления верующих вне хра- мов Божиих в предшествии святого креста, Евангелия, хоругвей и св. икон. Избавление от моровых поветрий, одержание победы над врагами Церкви и государства, испро- шение милости Божией во время засухи или безведрия – побуждает христиан собираться воедино, чтобы вознести Господу свою еди- нодушную молитву. «Подлинно, если когда, то во время крестных ходов, – говорит один древнехристианский писатель Тертуллиан, – мы собираемся вместе для того, чтобы напо- добие некоего воинского отряда сделать со всех сторон к Богу приступ молитвы». «При крестных ходах на путях и перекрестках, – говорит святой Симеон Солунский, – мы творим моления для того, чтобы очистить все пути и распутия, оскверненные нашими грехами, подъемлем из храмов священные иконы, вносим честные кресты, а иногда, где есть, и священнейшие мощи святых для того, чтобы освятить и людей, и все, что потребно им для жизни, т.е. дома, пути, воду, воздух и самую землю, попираемую и оскверняе- мою стопами грешников». Таков древний, исконный смысл и значение крестных ходов по изъяснению учителей Церкви. Несомнен- но, что крестные ходы должны служить од- ним из сильных средств к воспитанию у нас веры, благочестия и страха Божия. Так оно и бывает, как это особенно наглядно можно видеть именно на крестном ходе с Табын- скою иконою Божией Матери».
Табынскую икону считали помощницей в усмирении всяких недовольств и восста- ний. Вот свидетельство некоего П.Д. Рай- ского, касающееся событий в Оренбурге времени Первой якобы русской революции:
«10 октября 1906 года, годовщину освящения Казанско-Богородицкого кафедрального со- бора, можно считать днем восстановления в Оренбурге спокойствия и гражданского мира… В этот день многочисленная тол- па устроила по городским улицам шествие с красными флагами, врученными уличным мальчишкам, другая же, не менее много- численная, с иконами и портретом Государя Императора вмешалась в первую. Шествие остановилось на соборной площади, куда потребована была обносимая по домам со- борным причтом Табынская икона Божией Матери для служения молебна. При появле- нии всеми чтимой святой иконы народ обна- жил головы. Наступила мертвая тишина. Из толпы выдвинулись человек двадцать люби- телей церковного пения, которые стройно и громкогласно выкрикивали: “Пресвятая Богородица, спаси нас!” В конце молебна по возглашению дьякона народ пал на колени, а священник во всеуслышание прочитал из- вестную молитву за царя, военачальников, градоначальников, христолюбивое воинство и всех православных христиан, затем провоз- глашено было царское многолетие, и почти весь народ грянул: “Многая лета”.
На соборной звоннице раздался звон колоколов, которому последовали и сосед- ние колокольни церквей Петропавловской и Вознесенской. Народ потребовал дальней- шего шествия с Чудотворной иконой и пор- третами Государя по Никольской улице и го- родскому бульвару. Образовался крестный ход.
По мере дальнейшего движения толпа еще больше увеличивалась. И красные флаги значительно уменьшились. Шествие сопро- вождалось всенародным пением: “Спаси, Го- споди, люди твоя” и “Боже, царя храни”. По пути к бульвару, совершены были молебствия напротив Вознесенской церкви, на Думской площади и у памятника Александру I против здания 2-го кадетского корпуса. Затем крест- ный ход при колокольном звоне направился на Толкучий рынок – к архиерейскому дому и Караван-сараю – квартире оренбургского губернатора. Красные флаги мало-помалу

совершенно исчезли. Взволнованное обыва- тельское море успокоилось, и жизнь Орен- бурга вошла в обычную колею…»
Последний крестный ход с Табынской иконой Божией Матери был оборван осенью 1918 года под Оренбургом около села Не- жинка практически в зоне боевых действий Гражданской войны. Тысячи людей, шед- ших с иконой, надеялись, что она остановит братоубийственную бойню. Неожиданно налетевшая красная конница разогнала бо- гомольцев. Трудно сейчас сказать, были ли это какие-нибудь бойцы-интернационали- сты, или свои, казаки, отказавшиеся от Бога, например, из отряда красных командиров братьев Кашириных, ведь казачество тогда, как и весь русский народ, тоже было раско- лото на два, а то и на более, лагеря, кончилась это, в конце концов, полным уничтожением казачества, как такового. Обе дорогие ризы, содрав с иконы, красные забрали, а саму ико- ну по ненадобности просто бросили на доро- гу. А за ними уже шли, узнав о случившемся, сотни атамана Дутова, которые благоговейно приняли на руки Святую икону.
В декабре 1918 года Юго-Западная армия белых, состоящая преимущественно из ураль- ских казаков, приказом Верховного прави- теля Российского государства и Верховного главнокомандующего Александра Василье- вича Колчака, который еще 15 февраля при- был на Казачий Круг и был избран почетным председателем Войскового круга, была пере- именована в Отдельную Оренбургскую ар- мию под командованием генерал-лейтенанта Александра Ильича Дутова, который еще год назад был полковником. Столь стремитель- ный взлет объяснялся его успехами в борьбе с большевиками. Но к началу 1919 года два казачьих корпуса, составляющих армию, не- смотря на упорное сопротивление, не смогли сдержать натиск значительно превосходящих частей Красной армии и в феврале 1919 года оставили сначала Оренбург, а потом и Орск. Табынская икона Божией Матери находи- лась в войсковой походной церкви. В апреле 1919 года А.В. Колчак, в самый трудный для себя момент, получив поддержку Уральского
казачества, прежде всего, в лице войскового атамана А.И. Дутова, предложил ему занять пост Походного атамана всех казачьих войск России. Уральское войсковое правительство дало на это согласие с условием «сохранения за генерал-лейтенантом Дутовым должности Войскового Атамана». Тяжелейшие условия на фронте заставили Колчака начать фор- мирование на основе Отдельной Оренбург- ской армии и Южной группы войск новое войсковое формирование – Южную армию. В нее вошли 5-й Стерлитамакский корпус генерала П.А. Бобрика, 4-й Оренбургский армейский корпус генерала А.С. Бакича, 11-й Яицкий корпус генерала Н.А. Галкина, и 1-й Оренбургский казачий корпус генерала А.К. Акулиничева, сформированный из 1-го и 2-го Оренбургских казачьих корпусов и От- дельной Оренбургской казачьей пластунской дивизии. Не только историками, но и не все- ми самими ее участниками это переформи- рование было замечено, к тому же перефор- мирование частей происходило постоянно, и потому не только в воспоминаниях, но и в исторических документах Южная армия Восточного фронта называется то Южной, то Отдельной Оренбургской, каковой по свое- му составу она преимущественно и была. До осени 1919 года А.И. Дутов колесил по Сиби- ри и Дальнему Востоку, инспектируя казачьи войска.
Осенью 1919 года Южная армия, тесни- мая превосходящими силами красных, про- должала отступление, сначала на Павлодар, затем на Семипалатинск. По белоэмигрант- ской мемуарной литературе хорошо известен тяжелейший Ледяной Кубанский исход бе- лых войск, отступающих к Новороссийску, Великий Сибирский Ледовый поход, другие русские исходы… То ли в дутовских частях в силу каких-то причин не оказалось извест- ных мемуаристов, а скорее, по простой при- чине, что мало кто дожил до мемуаров, исход Южной или Оренбургской армии Восточно- го фронта остался мало отраженным в мему- арной литературе, а потому малоизвестным. А он был страшен. В записках С.П. Мельгу- нова есть такое свидетельство об этом исхо-

де: «Что сказать про тот “Страшный поход” Южной Оренбургской армии, по сравнению с которым даже большевистский повествова- тель считает другие эвакуации «увеселитель- ными прогулками…»
Оренбургская армия держалась на фрон- те, сколько могла. «Буду бороться, пока есть силы, – писал А.И. Дутов А.В. Колчаку 31 ок- тября из Кокчетава. – Оренбургская армия, первая Вас признавшая, всегда будет с Вами и за Вас». Отступая, она двигались через гори- стые Тургайские степи и через безводные пу- стынные пески Балхаша. С армией двигались голодные, умирающие тифозные толпы бе- женцев. Те, кто не могли идти, должны были погибнуть. Их убивали собственные друзья и братья, чтобы не оставить на растерзание большевикам. Сами казаки отступление в Тур- гайские степи назвали «Голодным походом». Люди, как писал один из участников этого по- хода, умирали «от голода и болезней под паля- щими лучами солнца. Многие падали на до- роге от истощения, часто не имея капли воды, лошадей кормить было нечем, подножного корма почти не было… Невыразимые страда- ния, выпавшие на долю частей Южной армии, тяжелые лишения беспримерного в истории похода по песчаным, безводным и голодным степям и пустыням Тургайской волости опи- сать невозможно». В пору наибольших коле- баний казачьих частей, перед арьергардными боями, сдерживающими превосходящие силы красных войск, боеспособность которых ча- сто поддерживалась заградительными отря- дами из добровольцев-интернационалистов, войсковой атаман Оренбургского казачьего войска, походный атаман всех казачьих войск России, генерал-лейтенант Александр Ильич Дутов для поднятия боевого духа изморенно- го голодом и тяжелыми переходами личного состава приказывал расчехлить Табынскую икону.
«Не было почти ни одного дома в Кокче- таве, где бы ни было одного или нескольких трупов солдат, умерших от тифа. Эпидемия развивалась со страшной быстротой, – вспо- минал потом, уже в Белграде, один из выжив- ших участников страшного Русского исхода
полковник Генерального штаба Лейбург. – Вряд ли кто слышал и знает о том, что пе- ренесли казаки, солдаты и офицеры Южной армии Восточного фронта, которая, будучи отрезанной от всего мира, совершила поход по пустынно-степным областям при неверо- ятно тяжелых условиях».
Но это было еще осенью. Впереди был еще более тяжелый зимний поход с тяжелы- ми боями на Акмолинск, а затем на Сергио- поль к китайской границе: ранние морозы до минус 35, ни теплой одежды, ни еды… По- нятно, что местное население прятало свои скудные припасы от солдат и беженцев, сами голодали, а к тому же за белыми русскими потом придут русские красные и спросят: по- чему кормили, привечали белых… «Тиф ко- сил сотнями, и брошенные за неимением пе- ревозочных средств, люди умирали в степях и в редко встречающихся аулах… Невероят- ное переутомление достигло своего крайнего предела, вызывая самоубийство слабых духом и апатию других». Это тоже из воспоминаний Генерального штаба полковника Лейбурга. Поход на Сергиополь оставшиеся в живых назовут «Крестным походом Оренбургской армии». В составе Русской армии уходили из России оставшиеся верными присяге и Бело- му царю два отдельных конных башкирских дивизиона «Зеленого знамени».
Ну вот: вроде бы скоро и граница. Но впереди истощенную, полуголодную Орен- бургскую армию ждал тяжелый труднопро- ходимый даже в летнее время высокогорный перевал Карасарык.
Из письма потомственного оренбургско- го казака А. Щелокова, оказавшегося в Ав- стралии:
«Мои родители были родом из Верхнеу- ральска и Оренбурга, где эта Табынская ико- на очень почиталась. Во время Гражданской войны мой отец был личным секретарем ата- мана Дутова, и икона сопровождала их при переходе через степи и пустыни в Китай… Икона была в тяжелом киоте, и нести ее приходилось двум сильным людям. Владыка Виктор, будучи еще в миру офицером Лео- нидом Святиным (потом он будет в Китае

епископом Ханькоуским), тоже был в этом отряде. Приблизившись к границе, им над- лежало делать перевал через хребет Караса- рык. Шла узенькая тропа на перевал, где был крутой заворот и спуск на другую сторону. Тропа была с обрывом на одну сторону, куда много вьючных лошадей, оступившись, па- дало. Кроме того, на перевале была постоян- ная вьюга. Надо было добраться до перевала к полночи, когда вьюга утихала часа на два, только в эти часы можно было сделать пе- ревал на другую сторону. Перебраться всем заняло несколько ночей, и потому-то не успели перенести икону. Она осталась на пе- ревале. Тогда несколько казаков вызвались идти обратно за иконой и говорили, что там стояла полнейшая тишина, которой обычно не бывает в этих местах: ни дуновения возду- ха, и икона легко неслась вперед, лишь не- много поддерживаемая».
Куда только не забросила лихая година выживших в страшном Русском исходе! Па- вел Николаевич Скобелкин откликнулся аж со Звездных Гор Папуа–Новой Гвинеи:
«Мой отец, Николай Петрович Скобел- кин, оренбургский казак Троицкой станицы, был очень близко связан с этой иконой. Он вышел в Китайский Туркестан с армией ата- мана А.И. Дутова. Мой отец был близким другом атамана Дутова и войскового казна- чея Григория Александровича Ильиных, ко- торый передал отцу все войсковые архивы при нашем отъезде из Китая в Австралию. Отец хранил все документы до конца своей жизни и завещал в случае его смерти передать их немедленно казачьему атаману Дмитри- еву в Сан-Франциско, в Америку. Отец мой скончался 10 мая 1966 года, и я выслал весь архив с дневниками отца в течение первой же недели. В те времена еще не было фотоста- тов (ксероксов), и я не оставил себе никаких копий. В 1979 году я был в Сан-Франциско и пытался связаться с Дмитриевым. Но его дочери меня к нему по состоянию его здо- ровья не допустили. А позже, после смерти Дмитриева, я пытался получить дневники моего отца для фотокопирования, но дочь Дмитриева теперь уже по состоянию ее здо-
ровья не могла меня принять. Последняя ин- формация 1990 года такова: дом Дмитриева продан, а архивы, хранившиеся на чердаке, были сожжены зятем.
Что я помню из рассказов отца? Икона, вынесенная Оренбургским казачьим вой- ском, была оригинальной Чудотворной Та- бынской Богоматерью и была без ризы. Она была в тяжелом деревянном киоте на но- силках, которые несли две лошади. В горах на Китайской границе при подъеме на по- следний перевал лошади и люди выбивались из сил, мой отец болел тифом и едва сидел в седле. С ним был его двоюродный брат, Иосиф Михайлович Скобелкин. К полудню отец потерял сознание, его положили в снег и оставили. Ночью он пришел в себя и начал короткими переходами подниматься к пере- валу. Несло метель, высокогорная местность абсолютно голая, укрыться было негде. Часов в десять вечера на одном из крутых подъемов он наткнулся на оставленную икону. Он сел у иконы за ветром, и ему было хорошо. Око- ло полуночи он услышал голоса. Оказалось, что отряд к вечеру вышел на последний пере- вал, где решено было заночевать. Атаман вы- звал добровольцев вернуться назад и выне- сти икону и по пути попытаться найти моего отца и похоронить. Таким образом был спа- сен мой отец. Это было чудо, что он ночью в метель нашел икону, и она прикрыла его от непогоды!»
Перейдя перевал Карасарык, А.И. Дутов писал одному из соратников, генерал-лейте- нанту, черногорцу А.С. Бакичу:
«Дорога шла по карнизу к леднику. Ни кустика, нечем развести огонь, ни корма, ни воды… Срывались люди и лошади. Я поте- рял почти последние вещи. Вьюки разбира- ли и несли в руках… Редкий воздух и тяже- лый подъем расшевелили контузии мои, и я потерял сознание. Два киргиза на веревках спустили мое тело на 1 версту вниз, а там уже посадили на лошадь верхом, и после этого мы спустились еще 50 верст. Вспомнить толь- ко пережитое – один кошмар! И, наконец, в 70 верстах от границы мы встретили первый калмыцкий пост. Вышли мы 50 процентов

пешком, без вещей, вынесли только икону, пулеметы и оружие…»
Общее количество отходивших от Орен- бурга, по свидетельству большевистских источников, колебалось от 100 до 150 тысяч человек, китайскую границу близ города Чу- чугона перешло всего около 20 тысяч чело- век, из них около 5 тысяч беженцев, как вы- разился один из офицеров – «русские люди разной национальности»: русские, башкиры, татары, чуваши, казахи, узбеки, евреи…
Сразу же по переходе китайской грани- цы, расквартировавшись в казармах бывше- го русского консульства в городе Суйдуне, здесь же в походной церкви расположилась и Табынская икона, А.И. Дутов установил связи с генералом Врангелем, с атаманами Семеновым и Анненковым, с басмачами, восставшими против красно-кровавой боль- шевистской власти, чтобы, объединив все антибольшевистские силы, находящиеся в Китае и в Средней Азии, продолжить борь- бу. Большевиков это не могло не волновать. Операцию по уничтожению А.И. Дутова воз- главлял небезызвестный чекист Яков Петерс, в результате своей наивной доверчивости А.И. Дутов был убит.
Похоронили его на маленьком кладбище Доржинки, находившемся приблизительно на расстоянии четырех километров от Суй- дуна, на котором в последующие годы были похоронены и другие русские люди…
Дня через два или три после похорон но- чью могила А.И. Дутова была разрыта, а труп обезглавлен и не зарыт. Похищенная голова была нужна убийцам для того, чтобы убедить пославших их, что задание выполнено.
Но со смертью А.И. Дутова крестный путь для многих воинов Отдельной Оренбургской армии не закончился. Если рядовые ее ка- заки и солдаты еще могли рассчитывать на какую-то милость вроде бы оставшейся за границей, но имеющей длинные руки, боль- шевистской власти, то костяк ее: кадровые офицеры Русской армии, убежденные мо- нархисты, могли рассчитывать только на пулю. В конце мая 1921 года в провинцию Синьцзян по тайному согласованию с вла-
стями Китая вторглись войска Красной ар- мии для окончательного уничтожения Орен- бургской армии. И те из ее воинов, которые не могли рассчитывать ни на какую милость, снова взяли в руки оружие, и один из талант- ливейших и непримиримейших генералов Белого движения черногорец генерал-лейте- нант А.С. Бакич повел преобразованный из Отдельной Оренбургской армии Отдельный Оренбургский корпус в свой последний, не менее крестный отчаянный поход – уже без Табынской иконы Божией Матери, которая осталась в храме города Суйдуна, чтобы быть духовной опорой остающихся здесь русских и нерусских беженцев, – через Монголию в Северо-Восточный Китай для соединения с остатками белых войск на Дальнем Востоке. В корпусе насчитывалось примерно 500 офи- церов, 4600 казаков и членов их семей, 1500 солдат. Частями корпуса командовали генералы Р.П. Степанов и А.С. Шеметов, начальником штаба был генерал Смоль- нин-Червандт. В конце октября 1921 года корпус Бакича в районе Кобдо-Уланком был окружен войсками Красной армии и красны- ми монгольскими отрядами. После тяжелого упорного боя только малая часть Отдельного Оренбургского корпуса сумела прорваться в горы. Большая же часть пала на поле боя или попала в плен. В том числе генерал-лей- тенант Андрей Степанович Бакич, который, как и Александр Васильевич Колчак, был расстрелян, только, в отличие от Колчака, не в Иркутске, а в Новониколаевске, нынешнем Новосибирске…
Отдельная Оренбургская армия, лишив- шись своего вождя, стала быстро рассыпать- ся, ее воины и беженцы в меру своих сил и способностей занялись собственным жиз- неустройством. Местные русские тепло при- ветили несчастных русских беженцев. Откуда они взялись в Кульдже?
В 1651 году «оптовщиком Ерофейкой Хабаровым» на границе с Китаем на Амуре был поставлен острог Албазин. Уже в этом, 1651 году, китайский император Шуньчжи отправил к Албазину тысячную армию, но справиться с казаками не смог. В результате

вскоре весь Приамурский край становит- ся во владении России. Новый китайский богдыхан Канси, чтобы «решить» проблему Албазина, построил на Амуре целую флоти- лию и обложил Албазин сторожевыми кре- постями, при этом не переставая слать алба- зинцам ласковые увещевательные грамоты. К 1684 году Канси, обеспокоенный будущим Дальнего Востока, собрал под Албазином 15 000 солдат, 100 пушек, и 50 осадных ору- дий подарили ему католические миссионеры. В Албазине гарнизон составлял всего 450 ка- заков с тремя пушками. Император обещал, что в случае сдачи острога все его жители будут отпущены с вещами и даже с оружием. В 1685 году после двухдневной осады горо- док вынужден был сдаться. К чести китай- ского императора, он полностью сдержал свое слово. Китайцы выпустили из города всех жителей Албазина с оружием и веща- ми. Канси приказал обращаться с русскими пленными как можно мягче и предложил им вернуться в Якутск или Нерчинск или посту- пить к нему на службу. На его предложение поступить на китайскую службу откликну- лось 45 семей. Так что албазинцев, оказав- шихся в Пекине, пленными можно называть с некоторой оговоркой, тем более что они были причислены к китайскому почетному наследственному военному сословию, вто- рому после чиновников. С казаками-алба- зинцами отправился в Пекин и священник Максим Леонтьев. С этого и начинается история Русской духовной миссии в Китае. В 1695 году тобольский митрополит Игнатий писал отцу Максиму Леонтьеву: «А пленение ваше не без пользы китайским жителям, яко Христовы православные веры свет им вами открывается».
Албазинские казаки, многие из которых вынуждены были жениться на китаянках и маньчжурках, на протяжении столетий со- хранили свою русскость и православную веру. А Русская духовная миссия немало сделала на поприще дипломатии, в ХIХ веке дипло- матическая деятельность для миссии была уже основной, из нее вышли первые русские консулы на крайнем Востоке. Ими же были
заложены основы отечественного востокове- дения. Благодаря трудам миссионеров Рос- сия и Китай ни разу не воевали.
Что же касается Кульджи, в 1850 году в Томске русский купец Порфирий Глебо- вич Уфимцев сообщал настоятелю Гуслиц- кого монастыря игумену Парфению о том, что во время многократных торговых поез- док в Кульджу он познакомился там с китай- скими христианами, сообщившими о том, что они по происхождению – русские, по вере – православные. Они утверждают, что являются потомками пленников из Албази- на. По их словам, за дерзость по отношению к императорскому правительству 50 русских семей были сосланы из Пекина в отдален- ную Кульджу. К 1871 году русское население Кульджи насчитывало уже более 2000 чело- век. К 1920 году оно значительно увеличи- лось. А тут еще большая волна беженцев.
Уже через год после перехода границы русские беженцы построили на всех равнин- ных ручьях вокруг Кульджи мельницы, ор- ганизовали образцовое сельское хозяйство, развили пчеловодство. И мед на рынке был в три раза дешевле сахара. Среди русских бе- женцев было много мастеров по дереву, по металлу, а также деловых людей, предприни- мателей. Было создано акционерное обще- ство и на паях построены электростанция, электрифицированные маслобойный и му- комольный заводы. В Кульджу и окрестности пришло электрическое освещение, туда, где раньше верхом шика считалось освещение семилинейной керосиновой лампой.
Позже колония русских в Кульдже и ее окрестностях пополнилась новой волной беженцев из России от истребительной кол- лективизации. Этих трудяг от сохи радушно приняли ранее прибывшие и старинное рус- ское население. Вскоре на месте пустынных предгорий, на солончаках и заболоченных землях стало трудно найти невозделанный участок. Выращивались пшеница, арбузы, дыни, картофель, кукуруза. Особенно слави- лась пшеница сорта «бинэм», которая выра- щивалась на засушливых склонах предгорий. Из «бинэмной» пшеницы получался необык-

новенно пышный и вкусный хлеб. Устроив- шись на месте, русские переселенцы стали думать о будущем своих детей и построили в Кульдже Свято-Никольский православный храм. В 1938 году Табынская икона из Сай- дуна была переведена в него, где расположи- лась у левого клироса. На колокольню был водружен отлитый на только что построен- ном акционерном чугунолитейном заводе бронзовый колокол, который был столь голо- сист, что его благовест был слышен на самых дальних мельницах в верстах пятнадцати от Кульджи. Рядом с церковью была построена новая русская гимназия, соединявшаяся ка- литкой с церковным двором, и гимназистов часто водили на церковные богослужения. Так же, как прежде в России, в девятую пят- ницу по Пасхе в Кульдже, в Суйдуне с Та- бынской иконой проводился крестный ход. Сохранилась фотография крестного хода в 1956 году: старинные русские одежды, бе- лые платочки…
Что касаемо Табынской иконы, то и в Ки- тае она явила немало чудес.
Из письма Виктора Павловича Метленко опять-таки из Австралии, из города Сиднея:
«Мой отец, Метленко Павел Иосифович, служил диаконом в том храме, где находи- лась Табынская икона Божией Матери. Он рассказывал, что люди разных исповеданий приходили и приезжали к ней просить об исцелении разнообразных болезней. Одно- му из таких исцелений была свидетельницей моя сестра Галина Павловна – теперь Кон- стантинова. Молодая женщина, мусульман- ка, услышав о чудесах, творимых Табынской иконой Божией Матери, привезла с собой другую юную женщину, тоже мусульманку. Слепая стала горько плакать и приговари- вать по-своему, видимо, молитву и, встав на колени, продолжала со слезами просить ис- целения. Просьба ее была услышана Божи- ей Матерью. Когда женщина встала на ноги, держась обеими руками за икону и открыв глаза, увидела перед собой эту икону. Нужно было присутствовать при этом, чтобы понять эти радостные слезные рыдания человека, не знавшего, как и чем благодарить Божию Ма-
терь за такое чудо. Мы слышали, что потом эта женщина тайком от родственников при- няла Православие.
Еще одно чудо, проявленное Табын- ской иконой Божией Матери, свершилось в 1942 году, чему я сам был очевидцем. В тот год в Синьцзянской провинции Китая была страшная засуха. Многие неправославные люди обращались к Богу о даровании не- обходимого дождя. Но проходили недели и месяцы, дождь не приходил, посевы нача- ли гибнуть. Множество народа разных веро- исповеданий стали просить русских, чтобы мы обратились к Богу о даровании столь же- лательного дождя. Наше духовенство реши- ло эту просьбу принять и отслужить молебен с иконой Табынской Божией Матери на пру- ду с водоосвящением. На призыв священни- ков многие откликнулись. Взяли икону Бо- жией Матери и пошли на пруд. Я был один из тех, которые несли икону, по два человека по очереди с другими крепкими мужиками, так как икона была очень тяжелой.
При несении иконы многие верующие по старой традиции, поцеловав икону, наги- баясь, проходили под ней. Путь был не лег- кий. От храма мы должны были идти по шос- сейной дороге до реки Пиличинки, а потом вверх по ней до пруда.
Нам недолго пришлось идти по шоссей- ной дороге, как поднялся сильный ветер, поднял пыль, и мы с трудом шли около одно- го километра. Уже близко у реки мы почув- ствовали редкие капли дождя. Когда подхо- дили к пруду, то уже был настоящий дождь, с громом и молнией.
Мы с такой душевной радостью стояли и молились на молебне, что не заметили, как стали мокрыми с головы до ног. Отец Павел Кочуновский, служивший молебен, сказал очень проницательную проповедь о чуде, ко- торое проявила наша икона Табынской Бо- жией Матери.
Икона находилась в храме города Кульд- жи, по крайней мере, до 1947 года. 5 января 1947 года мы должны были опять бежать от ненавистного коммунизма на восток, в город Шанхай, а затем дальше, кто в Австралию,

кто еще куда. Знаем, что отец Феодосий Со- лошенко остался с иконой…»
К концу 50-х годов в СССР началась но- вая волна борьбы с Церковью, она тяжело аукнулась и в Китае. При прямом участии со- ветского посольства началось уничтожение древней Русской духовной миссии в Китае. Были взорваны колокольня и величайшая святыня православного Китая – храм Свя- тых Мучеников. В Успенском храме устроили посольский гараж. Свято-Инокентьевский храм, где ежедневно шла служба на китай- ском языке, был превращен в зал для прие- мов. Уникальную библиотеку и архив миссии два дня жгли на костре.
С приходом в СССР к власти Хрущева, с обострением в связи с этим дипломатиче- ских отношений Китая и России, а особенно с началом так называемой китайской «куль- турной революции», в Китае усилилось дав- ление на русских, некоторые прощенные за не существующие грехи решились вернуться в Советскую Россию, остальные, за исклю- чением немногих, снова вынуждены были бежать: в Австралию, Канаду, в Латинскую Америку… Собрался на Родину и настоятель храма в Кульдже священник Феодосий Соло- шенко. Он намеревался забрать Табынскую икону с собой, надеясь в будущем, когда в России падет большевистская власть, вер- нуть ее на место явления, но прихожане хра- ма не дали ему это сделать, потому как она была здесь, в Китае, единственной опорой, связывающей их с Россией.
А может, сама икона через них проявила свою волю? Может, она не захотела остав- лять их, оставшихся верными ей в страшную русскую смуту и спасших ее, брошенную под Оренбургом в дорожную пыль? Может быть, она не хотела возвращаться в больше- вистскую Россию? Тем более что в ее храме в Табынске теперь находился консервный завод, подмывая своими сточными водами фундамент. И злобными, ненавидящими ее большевиками запечатан бетоном Соляной источник над местом ее явления.
К концу 60-х годов русская диаспора в Кульдже сократилась более чем наполови-
ну, и поэтому, когда отряд хунвейбинов, вер- шителей китайской культурной революции, уродливой отрыжки Великой Сатанинской Октябрьской революции в России, стал гро- мить Свято-Никольский храм, защищать его было некому. Был разрушен не только пра- вославный храм, но и православное кладби- ще, где были уничтожены все кресты и над- гробья. А Табынская икона Божией Матери в этой сатанинской круговерти снова таин- ственно исчезла.
Что стало с ней?
Андрей Кузьмич Фокин, сын Кузьмы Ан- дреевича Фокина, одного из тех, кто не дал священнику Феодосию Солошенко вывезти икону в Россию, утверждал, что хунвейбины, ворвавшись в храм, во много рук подняли вверх его отца, пытавшегося защитить икону, а потом с размаху бросили на пол. И, подняв голову, он увидел, что огонь уже захватывал низ иконы.
Но не лукавил ли Андрей Кузьмич, не же- лая расстаться с ней? Потому как в письме Виктора Павловича Метленко мы находим такое утверждение: «В то время, когда моло- дежь оскверняла храм, вынося все иконы для сожжения, иконы Табынской Божией Мате- ри уже не было в храме. Надеюсь, что она на- ходится в православных руках».
И вот строки из другого письма: «Многие уехали раньше. А мы там пережили китай- скую культурную революцию и видели, как разрушили нашу церковь, а все содержимое из нее забрали и куда-то увезли. Однажды наши из-за границы прислали моей маме письмо, в котором просили ее узнать, где находится икона. К счастью, у нас тогда был хороший знакомый китаец, бывший предсе- датель органа по религиозным делам, с ко- торым мама была в хороших отношениях, и когда она спросила его о местонахождении интересовавшей всех иконы, он ей ответил: “Идите и посмотрите на складе, где находят- ся все иконы из вашего храма”. Моя мама хо- дила на склад и видела много икон из нашей церкви, но Табынской там не было. Икона исчезла, и никто не знает, где она, а я думаю, что она в Пекине. Китайцы знают этой ста-

ринной чудотворной иконе цену, я в одной китайской книге когда-то читал о ней…»
В сознании миллионов людей Табын- ская икона Божией Матери по-прежнему жива и продолжает тайно творить свои чу- деса, много свидетельств тому. Она распро- странилась по миру множеством своих спи- сков, которые тоже ее именем являют чудеса. Одни верят, что ее спас и тщательно прячет в Кульдже или ее окрестностях кто-то из потомков прихожан, которые в свое время не дали священнику Феодосию Солошен- ко увезти ее в Россию, не желая расстаться с ней. Может быть, Андрей Кузьмич Фомин, сын Кузьмы Андреевича Фокина, служивше- го в войске А.И. Дутова писарем. Именно он первым спешился и поднял икону из дорож- ной пыли, когда красные разогнали крестный ход под Оренбургом. И как потом говорила его внучка, родившаяся уже в России, если тогда при разграблении и разрушении храма икона погибла бы в огне, то ее мать, Римма Кузьминична, точно об этом знала бы.
Одной православной женщине было ви- дение, что Табынская икона находится на од- ном из хуторов в окрестностях Кульджи в ме- тисной неправославной семье, и ждет она, когда за ней приедут или придут из России. И что она готова обратным крестным путем Отдельной Оренбургской армии вернуться на место своего явления, на Святые ключи по древней Ногайской дороге. И со стыдом признаемся себе: мы только слезно взыва- ем и стонем, прося чудотворную Табынскую
икону вернуться в Россию, но до сих пор не предприняли ни одной конкретной попытки отыскать ее.
Так, может, не случайно, что Чудотвор- ная Табынская икона страшным Русским ис- ходом ушла именно в Кульджу, где уже в те- чение нескольких веков не случайно жили и ждали ее не отказавшиеся от древней веры старинные русские люди? Может, не случай- но, что страшным Русским исходом она ушла именно в Китай? Может, в будущем ей пре- допределено сыграть особую духовную роль в связях между Россией и Китаем, и этот союз будет удерживающим на планете?
И было, словно во сне, видение одному мужу, что почти сразу после того, как Табын- ская икона оказалась в изгнании, попросила она Божию Матерь, чтобы та, в свою оче- редь, попросила сына своего, Господа Бога, послать в Россию одного из своих ангелов глашатаем ее. Потому как в будущем ждут Россию опять смертельно опасные и смут- ные времена, вплоть до того, быть ей или не быть, и нужен будет вновь униженному рус- скому народу в эту Новую Смуту духовный проводник. И родится этот ангел, будущий глашатай Чудотворной Табынской иконы, безвестным младенцем в бедной русской крестьянской семье 9 декабря 1927 года от Рождества Христова в течение нескольких часов бездыханным. Но по страстным молит- вам матери его к Табынской иконе Божией Матери он Господом Богом будет одушевлен, и дано ему будет имя Иоанн…

Глава 21. Помочь

Иван волновался: приедут или не при- едут мужики и бабы на помочь. Иван хотел было сделать ее без выпивки, но дядя Павел урезонил: не придут, оскорбятся, что посчи- тал их ниже себя, воспитывать, как детей, принялся. Ни один не придет, даже тот, кто не пьет. Без водки теперь не крестят, не от- певают, без водки покойника в могилу не по- ложат. Без священника, без молитвы можно, а без водки нельзя, потому как, губя народ, бюджет страны на ней делают. Получается: вроде стараются для народа, а на самом деле против народа. Чем нынешняя власть отли- чается от евреев-шинкарей, что при царе на- род спаивали, тем самым уничтожали? Как было: в каждой большой деревне по шин- карю. И дядя Павел твердо сказал: принцип принципом, а тут уважь! Принцип потом по- кажешь. Сразу ничего не добьешься, только обидишь людей. Да, обидишь! Столько лет пили, выпивку на столе – за главное, за ува- жение считать стали – и вдруг… Пойми, ни- какой другой радости у человека не осталось. Напиться да забыться. Бога отобрали, землю отобрали, волю отобрали и вместо всего, чем жил человек, подсунули бутылку. Ты послу- шай мужиков: уже чем хвалятся, кто больше выпил и какой отравы. Кто утром наблевал больше. Вот в чем теперь доблесть. А если умер по пьянке – словно Александр Матро- сов на амбразуру лег, долго будут вспоминать, пока другой так не помрет. Петь разучились, радоваться разучились. В застолье ни одной путной песни, как раньше, не услышишь. Разве только похабные частушки. Пьянки не устраивай, но и единственной радости не ли- шай…

Мысль насчет помочи пришла к Ивану неожиданно. Сначала он хотел поехать в рай-
он или в Великий Новгород и привезти ша- башников, видел он там армянскую бригаду. Своим почему-то не разрешалось шабашить, а варягам разрешалось.
Но потом передумал и пошел посовето- ваться к дяде Павлу.
Помочь собрать думаешь? – переспро- сил тот Ивана. – Не знаю, – надолго замол- чал. – Уж и забыли, что это такое. Давно уж никто ничего не строил. Помочи тут, поди, лет уж двадцать не собирали… Это ты, Иван, очень хорошо придумал. Хотя по нынешним временам с шабашниками, наверное, легче и дешевле.
Я и хотел шабашников. Деньги у меня есть. Но мне хотелось собрать мужиков, а то каждый по себе… Может, больше как на праздник позову, чем на работу.
Помочь, – задумался дядя Павел. – Это ты, хорошо придумал, – еще раз повторял он, – это по-нашенски, по-русски. Впрочем, и у татар, я слышал, раньше помочи были, они дружный народ. И у них, тоже слышал, как у нас деревни не пропадают. Помочь это своего рода братание. Только вот кого звать- то на помочь: мужиков-то нету. Рубить-то – мы тебе срубим, тут больше уменье надо, а поднимать – тут сила нужна. Такой дом, как ты затеял, крестовый, да на такой фундамент стариками не поднимешь.
А если в других деревнях поискать?
По всему колхозу? – усмехнулся Павел Андреевич. – Так, пожалуй, и соберешь, так ведь тогда машину надо. Покумекать надо. Помочь – это… Раньше ведь на помочах не только дома ставили, – оживился Павел Ан- дреевич. – Я-то уж не помню, а вот бабка рассказывала – тогда все сход обществен- ный решал, мир – не райком, не область. Так и назывался: мир. Если, например, больной

кто в селе, мир направлял по очереди топить печи, готовить еду для детей, скот накормить. Вдовам и сиротам собирали помочь на жатву и на покос. Это опять сход решал, когда кому. Или погорельцам. И помочь устраивали, и деньги собирали. А то еще бабка расска- зывала, что во время русско-турецкой войны сход решал помогать семьям ратников, кото- рые ушли спасать православных болгар от ту- рецкого ига: косили и вязали снопы, свозили в гумно хлеб, частью обмолачивали, иногда даже готовили свадебный наряд невесте. Да, всей деревней.
Так что помочь будем собирать! – за- ключил Иван.
Ставить дом – это совсем другое. – Дед Павел нервно, волнуясь, заходил по избе. – У нас в деревне все дома помочью поставле- ны. Я сам на скольких работал. Помочь – это ведь действительно праздник, так-то ведь ра- ботать в воскресенье у православных счита- лось за грех. А помочь в воскресенье – мож- но. Потому как это вроде бы праздник души. Дома в воскресенье работать нельзя, грех, а на помочи можно, потому что дело обще- ственное, значит, святое, Богом благослов- ленное. Чаще всего родственников да друзей приглашали, раньше их много было, семьи были большие. Соседей. Это уже потом, ког- да поредел народ, стали звать со всей дерев- ни. Или даже из других деревень… Попро- буй, должны мужики откликнуться. Только надо ведь, на помочах так было заведено, от- везти, привезти, с почетом встретить и про- водить. Тем более что ты на отшибе. Пеш- ком – не дело. Значит, надо к председателю колхоза на поклон идти. Хотя бы для виду посоветоваться с ним. Да работой помочан не надсаживай. Я тебя знаю, как ты работа- ешь. Теперь уж так не работают, разучились. А ты ведь учить начнешь, терпи уж. А раз за- думал праздник для людей, все терпи. Делали помочь в один день, и в два, глядя, сколько работы. На два дня, конечно, труднее со- брать, но тогда и угощения надо больше. Но тебе хватит и одного дня, – сруб поставить. А там уж наши мужики не помощники, там мастера нужны, а большинство мужиков уж
и топора толком не держали. Да, главное-то я забыл. Баб ведь надо – обед готовить, кто будет? Тем более у тебя на пустом месте: ни печи, ничего… Сначала с бабами, со старуха- ми надо говорить. Если с ними сговоришься, на кострах ведь готовить придется, мужики пойдут.
Вы говорите, сход решал.
Сход, мир решал, это когда обществен- ное поможение больным, погорельцам, а если дом ставить – хозяин сам шел и приглашал. А после работы песни пели, плясали, на ло- шадях катались. Еще после войны помочи настоящие были. Редкие, но были. И песни, и на лошадях. Мужчины работают, а девки и парни потом на лошадях. Почему послед- няя радость ушла из работы? Ведь раньше, что ни работа, чем ни тяжелее, все радост- нее. Сев ли, покос ли – всей деревней, всей общиной праздновали, как начало, так и ко- нец. И получалось, что каждый день празд- ник, потому что каждый день труд. Если не общий праздник, так семейный, потому что каждый день что-нибудь да начиналось. Или заканчивалось. Не зря раньше говаривали:
«Сколько дней у Бога в году, столько святых в раю, а мы их празднуем». А еще говаривали:
«Праздник есть долг Богу». И время на празд- ник не жалели, потому что с радостной ду- шой вдвое работается. Даже в жатву отдыха- ли, если праздник подошел. Это как бы время разговора с Богом, только не через молитву, а через праздник после радостного труда, ко- нечно же не без молитвы. И сам труд как бы праздник… Надо прежде всего с бабами пого- ворить, от них все зависит. Мужики-то, я ду- маю, пойдут. У нас, может, трое наберется, кто еще на ногах стоит. В Новиковке нико- го. В Сергеевке можно Матвея Сергеева по- звать… Он, конечно, в годах, но еще крепкий. А раньше ведь только родных человек до ста набиралось. Эх, до чего мы докатились! Хуже, чем после Мамаева побоища…

Обговорив свою идею с председателем, который поддержал его, Иван за неделю до назначенного времени поехал на мотоцикле звать на помочь.

С великим трудом, от волнения, он выда- вил из себя, переступив порог Матвея Серге- ева:
Дом хочу ставить в Малом Перевозе, возродить родовую деревню. Если сможете, прошу помочь в следующее воскресенье. – И добавил с шутливой улыбкой, как в стари- ну говаривали, как его учила бабка Лукерья, взявшая на себя на помочи женское дело: – Пожалуйте к нам кушать хлеба-соли, винца и пивца для гостей будет довольно, только сделайте милость, не оставьте просьбы на- шей: помогите нам сравняться с прочими православными в работах наших.
Помочь, говоришь?.. Ладно, – неожи- данно легко согласился дядя Матвей. – Толь- ко боюсь я за тебя, парень, как бы власти тебе что ни устроили. Да и народ: вместо того что- бы порадоваться, слухи разные распускает. А помочь – дело святое. Свою работу можно не делать – Бог простит, – а помочь… Я сна- чала не поверил: может, шутит Павел, давно помочей-то у нас не было. Только как доби- раться-то до тебя?
А я за вами специально заеду.
Ладно, буду.
Спасибо! – низко поклонился ему Иван и, уже несколько успокоенный, поехал к следующему возможному помочанину – за восемь километров.
С радостью бы, как бы лет десять назад позвал. Толку-то теперь от меня! – вздохнул дядя Тимофей Недолин. – Я больше у тебя проем, чем сработаю.
Да словом добрым, советом поможе- те, – успокоил его Иван.
Ну, тогда ладно, – улыбнулся дядя Ти- мофей. – Сколько сил хватит, помогу.
И удивительно: соглашались все, к кому он обращался, не то с радостью, не то с испу- гом.
И заметил он, что не удивляются люди его приезду. И догадался Иван, что это дело дяди Павла. Что он тайком от него давно опове- стил людей, просил быть на помочи, просил не отказать приезжему, а на самом деле свое- му, коренному. И тетка Лукерья во всю хло- потала.
Как будем? – спрашивала она Ивана. – Если по всем правилам, то нужно варить кашу.
Будем варить кашу, – говорил Иван. – Будем по всем правилам.
Тогда я старух порасспрошу, как раньше было-то, – засветилась-засуетилась тетка Лу- керья. – Тогда вот что, тогда гармониста ищи, раз настоящая помочь. Чтобы весело было.
Гармонист – это первое дело. А где его взять, гармониста? – вздохнул Павел Андре- евич. – Совсем вывелись. Нету, поди, ни од- ного. Гармонист – первое дело…

По пути в Новиковку Иван неожиданно догнал учительницу. Он было проехал мимо, но потом остановился, развернулся:
Здравствуйте! Вас подвезти?
Нет, спасибо!
А все-таки?
Да нет. Тут уже недалеко, а по такой до- роге на Вашем мотоцикле голова может ото- рваться.
Тогда давайте познакомимся. Меня зо- вут Иван. Иван Надеждин.
А я знаю, – улыбнулась она. – Я вас на уборке видела. Потом Вы тут теперь самая знаменитая личность. Все старухи только о Вас и говорят.
А почему старухи? Почему не молодые?
А молодых-то нет. Как-то поп наезжал, так что тут было! Они были готовы ему по- следнее отдать, чтобы он сказал им ласковое слово, успокоил. А потом приехали из мили- ции, сказали, что самозванец.
Раньше поп – самозванец, а теперь – я, вроде самозванца, – усмехнулся Иван.
Вы что, обиделись? Я, наоборот, Вам польстила. Тягаться со священником! Кро- ме него, пусть даже если он в самом деле был самозванцем, они, кажется, уже никому не верят.
Ну, тогда ладно. А Вы так и не сказали, как Вас звать. Вы что, специально увели раз- говор в сторону?
Мария!
Красивое имя… А по отчеству?
Алексеевна…

Мария Алексеевна! – как бы затвердил он для себя.
Да!.. Куда это Вы в нашу сторону?
Да вот дом ставлю, – замялся Иван. – На помочь приглашаю.
Только мужиков приглашаете?
Нет, и женщин.
А меня не приглашаете?
Да неловко как-то.
Чужая? Прибившаяся, невесть откуда.
Да нет, учительница. Отрывать от рабо- ты… Приходите, я буду рад.
Спасибо, я пошутила. Какой от меня толк. Топором я не владею.
Там будет много другой работы. Мох класть, варить. Да просто так приходите.
Напросилась? – усмехнулась она.
Почему же. Действительно приходите.
А дело Вы затеяли большое. Как только решились? Все из деревни бегут, а Вы, наобо- рот, даже вон откуда, с Колымы…
Да вот решился.
Боюсь я за Вас… Простите, может быть, сейчас не к месту говорю, но боюсь…
Почему?
Не дадут они Вам жить, не дадут.
Кто?
Всевозможные власти. И не только они. Радоваться бы, что приехал человек, а вместо этого Вы тут многим как кость в горле… Ано- нимками изведут. Вот жил бы как все, лодыр- ничал, пил, не просыхая, вот это бы вписыва- лось в общую картину. А то – как это: человек взял вдруг бросил на Севере большие деньги – и приехал?! Тут что-то не то, подозрительно, тут какая-то скрытая выгода, потому на всякий случай надо написать: пусть разберутся.
Ну, Вы, наверное, преувеличиваете…
Ой, дай бы Бог! Я ведь тут уже три года.
Так что мне, уезжать, по-Вашему?
Нет, конечно. Но я боюсь. Хочу, чтобы Вы реально представляли все трудности, ко- торые Вас ждут… Понимаете, некоторые пря- мо озлобились против Вас, как будто именно Вы виноваты во всех их бедах… Сосед вон мой напился и давай орать: «Жили спокойно, приехал, мать-перемать, воду мутит! Милли- онер! Погоди, выведу на чистую воду!»
А Вы хотите мне помочь? – вдруг не- ожиданно для себя срывающимся голосом спросил Иван.
А чем я Вам помогу? – печально улыб- нулась она. – Я тут, можно сказать, как за- несенный ветром осенний лист. Вся помощь моя: хотела добра, а лишь испортила Вам на- строение.
Может, Вам чем надо помочь?
Нет, спасибо.
Иван завел мотоцикл.
Я рад, что мы познакомились. А на- счет помочи, если будет время, приезжайте, я буду рад… И не приедете, тоже пойму, не обижусь… Но все-таки – приезжайте…

И вот наступил день помочи. Иван в душе, может, уже пожалел о затеянном. Действи- тельно, проще было привезти шабашников, хлопот было бы меньше, а главное – разгово- ров.
Объезжать помочан Иван попросил дядю Павла. Боялся: вдруг передумали, вдруг нач- нут отказывать. Да и тут, у будущего дома, дел было много.
В Новиковке заедьте к учительнице, – напомнил он. – Поедет – не поедет – загля- ните…
Да что толку-то от нее, – отмахнулся было дядя Павел.
Все-таки заедьте, – настоял Иван. – Встретилась на дороге, разговорились.
Дело хозяйское, – усаживаясь в маши- ну, буркнул дядя Павел. Было видно, что не по душе ему эта затея.
Началась помочь бестолково, и Иван со- всем расстроился. Сначала пропал с концом Павел Андреевич с машиной. Прошло уже полтора часа, а его все не было – ни с помо- чанами, ни без помочан. Оказалось, машина застряла в овраге у Новиковки, с ней прова- ландались около часа, а Иван уже не знал, что подумать. Потом налетел дождь, косой, холодный. Бревна стали скользкими, и при- шлось выжидать, когда они подсохнут. Потом сказали, что вряд ли будут братья Шалухины из Денисовки, на которых Иван больше всего рассчитывал, они не дождались, вместе с гар-

монистом Сашкой Пахомовым запили еще позавчера и не вышли на колхозную работу, а приехавшего к ним председателя послали на три буквы. А потом подъехал сам предсе- датель:
Надо бы поскромнее, – хмуро посове- товал он, видимо, уже пожалел, что с помо- чью пошел навстречу Ивану. – Ты очень-то не пои… Смотри, завтра никто на работу не выйдет, твоя вина. Нанял бы лучше шабаш- ников – и самому, и мне спокойнее. Как бы тебе не вышла боком эта помочь. Мне уже звонили из райкома, выясняли.
Ну и что выяснили? – усмехнулся Иван.
Да успокоил я: нормальный, мол, му- жик. С уборкой меня выручил.
Но потом постепенно разошлось. Стари- ки долго спорили с укладкой первого венца. Заставили для счастья положить под каждый угол по монете. Дядя Павел еще до помочи посоветовал назначить старшим Данилова. Тот действительно степенно и с толком взял- ся за дело. И постепенно дело пошло.
Правда, трое приехавших мужиков с са- мого утра напились. Попросили по рюмочке перед работой, потом еще. Ивану неловко было отказать. Один теперь храпел за палат- кой, второй время от времени вставал, при- ставал к Ивану:
Что ты выпендриваешься? Лучше дру- гих хочешь показаться? Денег у тебя некуда девать… Помещиком решил стать?
Иван лишь вежливо улыбался в ответ, хотя хотелось вмазать наотмашь по брызга- лам.
Третий валялся у родника и, время от вре- мени приходя в себя, кричал одну и ту же ча- стушку:

Ростов-на-Дону, Саратов на Волге, Я тебя не догоню – У тебя ноги долги…

Вот теперь в основном такой мужик пошел. Ты уж не обессудь, – вздыхал дядя Павел. – Эти двое, – показал он за палатку, шелуха от семечек, а Андрей – имел он в виду
частушечника, – трезвый, работящий мужик. А вот рюмку увидел – все, пропал.
Но все-таки дело пошло. Венец подни- мался за венцом. И люди повеселели, и Иван облегченно вздохнул, распрямился.
Обед получился шумный, веселый. Дядя Павел неожиданно вытащил из-за бревен гармошку.
На всякий случай прихватил, – оправ- дывался он. – А вот пригодилась. Вы уж из- виняйте, лет тридцать в руки не брал, как смогу.
И хоть робко, неуверенно, зазвучали пес- ни, частушки. А потом поднялся дядя Дани- лов, помочный старшой. Выждал, когда на- ступит тишина:
Большое спасибо, хозяин, за честь и угощенье! Давно с такой радостью не рабо- тал. Можно сказать, молодость вернул. Вот тут наши бабы суетятся: все по правилам, по правилам! Вот я и хочу сказать. По прави- лам в наших краях после обеда не работали. Но начали мы поздно, да вот машина еще сломалась, и мужики некоторые сломались, совесть потеряли. Потому прошу всех сде- лать хозяину уважение: поработать до конца, довести сруб до матиц. Неужто наполовине оставим?
Да ты что?.. Само собой, – загудели му- жики. – По правилам мы часов в семь утра должны были начать, а не в одиннадцать. Кончить надо… Пустой ты разговор затеял, Тимофей. Старшой ты хороший, а вот гово- рить…
Да ладно вы! – зашикала на них тетка Лукерья. – Все хорошо ведь, все ладно, а то было совсем забыли, что такое помочь.
Ее дружно поддержали
Так ведь помогли забыть-то, – вздох- нул Павел Андреевич. – Разве не забудешь?! Десятки лет обычай такой из нас выбива- ли. У Пахома, помню, помочью дом ста- вить, а приехал уполномоченный и запре- тил. Правда, это еще в тридцатые годы было. Нельзя, говорит, помочь – старорежимный пережиток. Пахому-то все-таки поставили, так он потом поседел и заикаться стал: все боялся, что его заберут или дом отберут. Как

кто чужой в деревню въезжает, он обмирал весь: «Может, за мной?» Так помочей и не стало. Хорошо, если семья большая, сами об- ходились.
А раньше ведь были помочи не только сруб ставить. Но и когда бревна из леса для сруба возили, – стал вспоминать дядя Дани- лов.
И даже назем помочью возили, – вста- вила тетка Лукерья.
Да-да, назем, – поддержала ее тетка Да- рья. Она жила в Малом Перевозе напротив Ивана, наискосок. – Весь его на поля помо- чами вывозили. Не гнил напрасно по оврагам и за огородами. Сначала с одного двора, по- том с другого, так по очереди. Вроде бы одно и то же выходило, если бы врозь каждый свой навоз вывозил. Но так на миру, с шутками, прибаутками. Шли на такую помочь всей семьей: с женами и детьми, с шести лет уже брали. Каждая семья являлась со своей лоша- дью и телегой. Мужики наваливали на телегу навоз. Ребятня возила, а женщины разбра- сывали его по полю, оставленному под пар. Вроде бы грязная, тяжелая работа. А когда все вместе – то праздник. Особенно для ре- бятни и молодежи.
А помнишь, как назывался последний воз? – лукаво спросил ее Павел Андреевич.
Последний он и есть последний.
Неужто не помнишь? Не поскребы- шем ли?
Знамо, так: поскребышем. Как же я за- была?! А возницу его – телепой. Или телеп- нем. Уж как над ним потешались! А он все должен был терпеть, а вовремя угощенья он должен был украсть кашу, без которой не обходилась ни одна помочь. Ребятишки со всей деревни ждали этого часа и с шумом бросались ловить его, он старался спрятаться в хлев, из которого только что вывозили на- воз. Там при общем смехе кашу у него отби- рали, а горшок разбивали. И называли такую помочь: в назьми играть.
Да-да, – подтвердил Павел Андрее- вич. – Именно – играть! А теперь это счи- тается грязный и тяжелый труд. Потому что радость из него убрали.
А бабьи, бабьи помочи еще были, – вставила свой голос Лукьяниха. – Одни бабы собирались. Дожинок, например, называ- лись, когда жали. Под конец работы завивали бороду. А веселье-то всегда какое было: шут- ки да прибаутки.
Кому завивали бороду? – не поняла учительница.
Все над ней дружно засмеялись.
А что смеетесь-то. Теперь и деревен- ские-то не знают, что это такое, – оправдала ее Лукьяниха.
Когда появилась учительница, Иван за работой сразу и не заметил. Только однажды забежав на ходу на организованную бабами полевую кухню напиться, увидел ее, рабо- тающую вместе со старухами, и благодарно улыбнулся.
Завивали из колосьев. Это делали, что- бы на будущий год был урожай, – пояснила Лукьяниха. – В поле оставляли несколько колосьев, связывали в пучок вроде бороды. Около него клали хлеб-соль с приговором:
«Это тебе, Илья-угодник, на бороду» И тог- да на поле кричали все в голос: «Слава Богу, слава Богу, обжался такой-то хозяин!» И по- том с песнями шли в хозяйский дом, где уже приуготовлено угощение. И опять-таки обязательно должна быть каша. Некоторые помочи так и назывались: каша. Шаньги обязательно пекли, пироги, угощали также орехами, конфетками. После угощения с пес- нями и плясками ходили по деревне, вели- чали хозяина и хозяйку. Ну, мы сегодня тебя величать будем, – повернулась она к Ива- ну, – но когда ты хозяйку-то заведешь?
Не знаю, – уклончиво улыбнулся Иван. Да где у нас тут заведешь-то?! – вздохнула тетка Лукерья. – Последние девки, чуть шко- лу кончат, в район, в город бегут. Кого взять-
то? Со стороны только.
Иван заметил, как при этих словах учи- тельница еще ниже склонила голову.
Ну, так вот, – не замечая этого, продол- жала тетка Лукерья. – Шли с песнями по де- ревне и величали хозяина и хозяйку. При этом самая молодая и красивая девушка несла ржа- ной сноп, украшенный разноцветными лен-

тами и венками. Другие девушки поддержи- вали ее под руки. Остальные били в заслонки, в колокольчики, гремели трещотками. Обой- дя деревню, возвращались к хозяевам, где их снова угощали. А потом катались на лошадях, иногда до утра. С песнями, с шумом. Как на свадьбе было празднично.
Да уж, все время не покладая рук рабо- тали, и радость в то же время была, – вздох- нула тетка Дарья.
Борода – это когда кончали жать, – подхватил дядя Павел. – А когда начинали, зажином называлось. Собирались на сходку и решали, в какой вечер начинать. Зажин на- чинала выбранная общиной женщина. Обыч- но какая-нибудь одинокая старушка, извест- ная своей праведной жизнью. К ней шли представители – просить от мира. И она вроде бы не соглашалась: «Добрые люди найдутся – зажнут». И, чтобы не было сглаза, тайком шла на поле. Перед тем зажигала свечу перед ико- ной, клала ей земные поклоны и шла. В этот вечер никто не имел права работать. Деревня затихала. По обычаю, зажиншице надо было пройти на поле никем не замеченной. На поле она снова клала земные поклоны и, сжав три снопа, складывала их крестом друг на дру- га. Вернувшись домой, жница молилась и га- сила свечу. Нас, ребятишек, бывало, загонят в избы, чтобы мы не видели, как она с поля придет. Потом кто-нибудь как бы случайно проходил мимо и видел, что свеча не горит. И вся деревня знала, что зажин состоялся, и утром жницы со всех дворов шли в поле… Но, бывало, что начинали зажин все вместе, если подходящей вдовы в деревне не было. Со всех дворов к вечеру выходили на поле и жали по три снова. Потом садились и съедали по куску хлеба, принесенного из дома.
Еще собирали помочи трепать и мять лен, – вспоминала Лукьяниха. – Это уже со- всем осенью. Тут уж обычно участвовали де- вушки и молодухи, иногда и парни. Работали при свете свечи или фонаря до самого утра. Тайком, бывало, и целуются. Каждая долж- на была измять за ночь сто снопов, здоровая девка легко это могла сделать, и оставалось еще время поговорить, попеть.
А ведь были еще особые, молодежные помочи, – добавил кто-то из баб. – Напри- мер, печебитье. Печи ведь не из кирпича клали, а сбивали из глины и песка. По окон- чании работы хозяин угощал парней водкой, а девок – пряниками. Такое угощение назы- валось печное. А еще супрядки, капустки – для заготовки квашеной капусты. Как раз за- канчивалась страда, и начинался свадебный сезон. Приглашенные девушки-капустницы приходили со своими тяпками. Парни при- ходили незваными и развлекали помочанок шутками и игрой на гармошке. Иногда на ка- пустки собиралось до двухсот человек. Обыч- но к вечеру капуста изрублена, искрошена, нашинкована. До пяти тысяч кочанов за по- мочь обрабатывали. После окончания рабо- ты хозяева приглашали молодежь в избу, где для капустниц было приготовлено угощение. А потом песни, пляски, игры продолжались до утра…
Да, – откликнулся молчащий после неудачного своего выступления Тимофей Алексеевич Данилов. – Помочь – дело до- бровольное, никто обязательным участие в них не считал, но отказа в помочи никогда не бывало. Каждый шел, бросив свою, порой срочную работу. Раньше погорельцы никогда не ходили за подаянием. Они были уверены: каждый придет к ним с помощью по силам и возможности. Так раньше было: заболеет кто, мир бесплатно направляет к нему ко- го-нибудь на хозяйственные работы. Обрабо- тать поле и убрать его у одинокого больного считалось должным. Если кто откажется, мир ему, конечно, ничего не присудит, но трудно будет жить в селе такому человеку…

А как теперь будет называться твой ху- тор? Или деревня? – спросила Ивана тетка Лукерья. В старину такие однодворовые де- ревни назывались сиденьями: Власово сиде- нье, Новиково сиденье… Иваново сиденье, что ли? Или – Лыково?..
Как был Большой Перевоз, так и бу- дет – сказал Иван.
Через чего тут теперича перевозить-то? – вздохнул Павел Андреевич. – Реки давно нет.

Так – из калужины в калужину перетекает. Бо- лотина. Только весной на реку еще похоже.
Все равно: Большой Перевоз, – настоял Иван. – Может, не через реку, так – через че- ловеческую судьбу….
Жениться тебе надо, – опять начала свое тетка Лукерья. – Как одному в таком доме?!
Так женится, небось. Что ты к нему при- вязалась, – оборвал ее Павел Андреевич. – Раз задумал такой дом – значит, обдумано.
Так на ком у нас жениться-то? – не уни- малась Лукьяниха.
Так обязательно у нас, что ли? Может, из Новгорода или из Москвы привезет. А может, на Колыме у него кто остался, ждет вызова.
Ну да: поедет сюда кто из Новгорода, тем более из Москвы. Только и есть что разве с Колымы, – не унималась та.
Ну ладно, хватит! – уже строго при- крикнул на нее Павел Андреевич. – Приста- ли к парню. Все равно вас не возьмет, не на- прашивайтесь.
А как сегодняшнее Иваново угощение по-старинному называлось бы? – чтобы уйти от скользкой темы, спросил дядя Тимофей Данилов.
Это – обложейное, – вставая, объяснил Павел Андреевич. – Когда дом на мох ста- вят – называлось «вздымки», а угощенье – обложейное. Вы вот, бабы, болтаете – не проспите, когда будем матицы поднимать на последний черепной венец.
А шубу-то приготовил? – спросила его тетка Лукерья.
Ах, старый дурак! – ударил себя по лы- сине Павел Андреевич. – Ведь специально старый полушубок на крыльцо еще вчера вы- тащил!.. Забыл!..
Эх ты! – пристыдила его тетка Луке- рья. – А на нас кричишь.
Ну, ничего, Колька, садись на мото- цикл. Сгоняй, на крыльце лежит….
Да, может, обойдемся? – предложил кто-то из мужиков. – Какая разница: с шу- бой ли, без шубы?
Нет, – строго сказал дядя Тимофей. – Раз уж нашими отцами-дедами было приня-
то, раз уж начали по-прошлому, по-людски, то и до конца надо по-людски…

И вот положили последний венец: с огром- ным усилиями, потому как и сруб был высо- кий, и бревна длинные, и сильных мужиков было мало.
Ну, хозяин – теперь – самое главное! – торжественно подошел к Ивану Тимофей Алексеевич Данилов. – Вот тебе хлеб, вот тебе пирог, вот тебе шуба, подвязывай к ма- тицам.
А у нас бывало не так, – возразила Лукьяниха. – У нас в вывороченную шубу кашу заворачивали. И только уж когда мати- цу поднимали. Тогда привязывали.
Ты ведь к нам из Заречья замуж-то вы- ходила? – спросил Павел Андреевич.
Из Заречья.
Ну и понятно, у вас там, в Заречье, все шиворот-навыворот.
Зато у вас, как у леших. Видано ли, что- бы сначала привязывать, потом поднимать? Чуть не так, горшок перевернется, каша-то на голову и ухнет…
Не накликай беды… – нахмурился Па- вел Андреевич.
А зачем же я пирог пекла, раз кашу со- брались подвешивать? – надулась было тетка Лукерья.
Да что вы схватились меж собой?! – остановил старух Тимофей Алексеевич. – Каша у вас есть?
Есть.
И пирог есть?
И пирог есть.
Так у нас даже три матицы. Вот мы к од- ной кашу, а к другой хлеб с пирогом привя- жем. Будет и по-вашему, и по-нашему. И так, и так – главное, как у добрых людей… – И остался доволен собой.
И подняли одну за другой все три матицы.
И на какое-то время замерли в молчании.
Ну, хозяин, с Богом! – наконец нару- шил тишину Тимофей Алексеевич.
Иван, волнуясь, с лукошком поднялся на- верх и медленно пошел по последнему венцу, рассевая по обе стороны себя зерно и хмель.

Раньше так и молодых на свадьбе обсе- вали, – вздохнула, повернувшись к учитель- нице, тетка Лукерья.
Ну а теперь руби веревки, – показал Ти- мофей Алексеевич на загодя воткнутый в ма- тицу топор. – Если хлеб упадет верхней кор- кой вверх – будут рождаться сыновья, а если наоборот – то одни девки.
Иван обрубил одну за другой веревки.
Ну, парень, и сыновья, и девки…
Вдруг из-за пригорка затарахтел мото- цикл.
Это еще кто? – забеспокоился Павел Андреевич. – У нас в колхозе вроде бы таких нет.
Старенький мотоцикл «Урал», по всему, скрещенный с трофейным немецким мото- циклом, подрулил к самому срубу. Из-за руля встал невысокий белобрысый средних лет мужик.
Здравствуйте, люди добрые!
Здравствуй, мил-человек! – насторо- женно ответил Павел Андреевич.
Кто тут хозяин будет?
Опять, что ли, уполномоченный ка- кой? – вполголоса вырвалось у Павла Андре- евича.
Но странный гость услышал:
Ну, что ты, отец, на меня так? Неужели я на уполномоченного похож? И командир- ской сумки, и портфеля у меня нет, взгляд не строгий.
Ну, я хозяин, – поднялся с бревна Иван. Приезжий внимательно осмотрел его.
Так вот, значит, ты какой! Ничего, под- ходящ. Спасибо тебе! – он низко поклонил- ся Ивану в ноги. – А я уж думал, совсем на Новгородчине мужики перевелись… – он вернулся к мотоциклу и неожиданно достал из коляски гармошку. – Ты прости, что на помочь опоздал! Что только к каше успел! Но я только сегодня и то не с утра узнал. По- мочь, говорят. Не может быть! Точно, говорят. В соседнем районе. Вон где церквушка пору- шенная за рекой, за страшными лесами-бо- лотами, полными мертвецов, за минными полями. Так там, говорю, некому помочь собирать. Нет, говорят, объявился с северов
какой-то чудак, дом на мертвом месте ставит, собирается церковь ремонтировать… О церк- ви у нас с тобой потом особый разговор будет. Без меня ты ее не трогай, соображение у меня насчет нее есть. Да и не осилить тебе сразу: и дом, и церковь. Ну, думаю, надо обязатель- но ехать. Видано ли: помочь! В кои-то веки!.. Надо поддержать человека. У нас ведь теперь все наоборот: если бездельник да дурак, то при должности да самый умный, а на самом деле умный да веселый, вроде меня, обяза- тельно числится в дураках. Эх!.. Ты прости, что я опоздал. У вас гармонист-то есть?
Да вот мы, старики, по очереди, кто как может, – буркнул Павел Андреевич.
Ну, так я вам играть буду. – Приезжий растянул гармонь, пробежал пальцами по клавишам.
Подай ему, – с усмешкой сказал Павел Андреевич. – Где порожний стакан.
Ты не усмехайся, отец, – с укоризной сказал приезжий. – Не за того меня прини- маешь. Я не за этим сюда приехал. Я на по- мочь приехал – добрый, веселый человек, к добрым людям, а не рюмку ловить за трид- цать верст. Да будет тебе известно, что я вооб- ще не пью. Или гармошка, или пьянка…
Он снова растянул меха и заиграл широко и свободно:
Вы наработались, вы угощайтесь, слу- шайте хозяина молодого, а я буду вам играть, что ваша душа пожелает.
Как звать-то тебя? – уже с улыбкой спросил Иван.
А звать меня – как и тебя: Иван. А фа- милия моя – Вилисов. А теперь больше зовут – Блаженный. А почему так прозва- ли – долго рассказывать. Раньше пережи- вал, а потом плюнул. А я что ни на есть са- мый земной, нашенский, веселый человек. Ибо сказал Он, – показал он пальцем вверх:
«Наивысший грех из всех смертных – это уныние». И живу я тоже в такой же непер- спективной деревне, несмотря ни на что, дом поставил и пятерых детей в темноте из-за отсутствия электричества наклепал и воспитываю. Есть большой плюс, что нет электричества. Деревня давно погибла бы,

а я взял и новый дом поставил. Один среди стариков. На кого я их оставлю?.. Власти до них дела нет. Взял – и поставил дом: пусть люди видят, что и один в поле воин. Может, думаю, еще кто прибьется. И вот на тебе – слышу, помочь! Правда, свой дом я без помо- чи ставил. Принцип у меня: сам в рот водки не беру и другому не подам. А без водки кто нынче на помочь пойдет?!
Постановление, что ли, по борьбе с ал- коголизмом выполняешь партии и прави- тельства? – съязвил Павел Андреевич.
Нет, своей властью установил такой по- рядок. Теперь, правда, вопрос несколько пе- ресмотрел. Решил: силой порой не добьешься того, чего можно добиться стратегией и так- тикой. Раньше, бывало, на пьяные свадь- бы вообще не ходил, а теперь, наоборот, как раз на свадьбы и иду. Правда, все реже они, свадьбы-то. Люди смотрят и удивляются: гармонист, а в рот не берет. И задумываются. А запрет властей? Положил я на их запреты. Обложили русского мужика постановления- ми-запретами. Я полагаю, специально для того, чтобы окончательно вывести его, из- ничтожить. Чувствую я, кому-то на Земле русский мужик шибко мешает.
Неужто так? – оглянувшись, осторож- но спросил Павел Андреевич.
Я не знаю, как и где и кем составлен этот план, но разве, по всему, не так? Ина- че чем объяснишь, что вокруг творится? Да и посмотри, добились они почти своего: пу- стыня кругом, кладбище, да и остался кто – совсем другие, можно сказать, инопланетяне. Вспомни прежних мужиков, гордо вдаль смо- трели. Но все-таки не все у тех получилось. Ох – не все! Не все по-ихнему!
Он встал и запел:

Эх, нам хотели запретить По этой улочке ходить…
Ой, да стены каменны пробьем, По своей улочке пойдем…

Вот слышу: «Мужик российский испо- кон веков пил». Вранье! Не пили на Руси. Отец вон говорит: «Даже до войны не пили
так». В гости на двадцать верст едут – на- персток пропустят, а в него и двадцать грамм не входило – и бутылку обратно в шкап. Бу- тылки-то на целый год хватало. А женщина вообще не пила. С рождения до смерти жен- щине ни одной капли не разрешалось. Это позором считалось. Зато пели, плясали как. А теперь выпивка – народное бедствие. Надо как-то кончать. А мы уже даже стесняемся, если не пьем. Бабы больше мужиков стали пить. А если мужик не пьющий, то вроде как ненормальный. Я нынче вот в свободное вре- мя взял гармонь и отправился самоходом по фермам – чтобы песни петь на трезвую го- лову… Все, молчу! Вы кушайте, кушайте, не обращайте на меня внимания. А я тихонько вам играть буду.
Он сел на бревно и заиграл «Барыню».
Ты вот еще что, – снова повернулся к Ивану. – Я привез тебе самодельную книгу. Сам писал. Изучай пока, а потом вернешь. Называется «Народные промыслы и ремес- ла. Русская битая печь». Не торопись кирпич покупать, если еще не купил. Забыто это все теперь. На округу ни одного толкового печ- ника. Вон в Заозерье недавно перекладывали печь, устроились под ней магарыч пить, она и ухнула. Один из печников в больницу по- пал. Самому тебе придется печь класть, нико- го толкового не найдешь. Но лучше все-таки бить. Кроме печи для обогрева, обязательно русскую печь поставь. Дойдет дело до этого, меня позови…
Закончили ужин уже в сумерках.
Ну а теперь, хозяин, твоя часть кон- чилась, – сказал добрый и веселый человек Иван Вилисов. – Теперь начинается моя. Пойдем на поляну.
Так темно уж, домой пора, – попытался кто-то возразить.
Успеете! Когда еще у нас на Новгород- чине помочь будет?! Может, лет через десять. А может, через сто. А может, и вообще ни- когда не будет. Чую, заменить нас хотят ка- ким-нибудь другим народом. Может, китай- цами. А китайцы давно на нас посматривают, тесно им уже. Не знаю. Так что давай празд- новать! Темно – еще один костер разведем…

До глубокой ночи пели и плясали вокруг будущего дома Ивана, в реальность которого, чувствовалось, еще мало кто верил, в окруже- нии минных полей, в окружении тысяч не- погребенных солдат Великой Отечественной войны, которые до сих пор числятся без вести пропавшими, старики и старухи последних, полупустых русских деревень. Вместе с ними плясала и пела единственная на округу учи- тельница, странный бездомный человек, не девушка, не женщина, урожденная других неведомых мест, бог весь каким, по всему, недобрым ветром занесенная сюда, в болот- ное безлюдье, словно бездомная кошка, при- бившаяся к людям. А еще так бродят по пу- стынным полям после страшной битвы кони, ржут в безответную пустоту, седла задевают за ветви деревьев, со временем начинают гнить под седлами спины – пока не набредут, если не станут добычей волков, на чудом оставше- гося в живых человека. До того она, видимо, была странная и нежизненная, что никому из старых женщин, судивших Ивану невесту, не пришло в голову сватать ее, она была заведо- мо не в счет.
Не менее странный по нынешним време- нам, что страшно становилось за его почти детскую открытость, добрый и веселый чело- век Иван Вилисов убрал в коляску мотоцикла гармонь.
Спасибо тебе! – на прощанье горячо пожал ему руку Иван.
Мне – за что? Тебе – спасибо!
Ты насчет церкви говорил, – напомнил Иван.
Это разговор особый, отдельный, се- рьезный. Это я к тебе особо приеду. Она с детства у меня перед глазами. У меня баб- ка, покойница, по матери из этого, теперь твоего села. Каждое лето после школы я тут бывал. Уже не село, но еще большая дерев- ня была… У меня видение было насчет этой церкви… Потом тебе одному расскажу… На- верное, Бог или еще кто, – показал он рукой в Небо, – там все-таки есть… У меня сегод- ня счастливый день. Можно сказать, я тебя всю жизнь ждал. Я думаю, что мы с тобой ее восстановим. Я думаю, придет такое время,
когда и власть о ней вспомнит. Другая власть, наша. Да еще много чего сделаем. Не сейчас. Окрепни сначала. Ты знаешь, во имя кого она поставлена? Великомученика Димитрия Солунского, покровителя всех славян и рус- ского воинства. И русское воинство лежит за минными полями рядом с ней. Главное, не торопись. Выжди! Да и не дадут сейчас. А вот пройдет немного времени, все равно начнем возвращаться к корням. Начнем, я уверен. Может, на самом краю опомнимся. Жалко только – может случиться, что нас, по-на- стоящему русских, на Руси останется всего несколько человек. Я-то верю, что скоро мы станем подыматься. Но соседка у меня, ве- щунья, говорит, что лихие времена у нас еще и впереди. И что совсем скоро они. Еще не выстрадали мы, русские, свое счастье. И про- верка нам будет на это раз не войной, не го- лодом даже, а духовным ядом, новой «ересью жидовствующих». Сначала небольшое про- светление, надежда будет, а потом – черная страшная смута. Слишком велики наши беды как перед Господом Богом, так и перед сами- ми собой. Если в эти годы совсем не погиб- нем, должно начаться возрождение. Для чего же мы столько веков мучились, страдали?! Наверное, не зря же…
Стали разбираться: кому с Гришей ехать на машине, кому сподручнее на подводах. Около машины стояла, ежилась от ночной сырости учительница: договорились, если Гриша вдруг не доедет до Новиковки, – боль- но уж там дорога плохая, она переночует у тетки Лукерьи в Малом Перевозе.
Иван предложил отвезти ее на мотоцикле.
Нехорошо как-то: привезти – привез- ли, а назад как хочешь добирайся. Конечно, холодно на мотоцикле, но вон полушубок Павла Андреевича наденете. Ночью не вид- но…
Нет, спасибо! – отказалась она. – Я со всеми. У вас тут еще много дел. Прибрать надо. Не беспокойтесь, доберусь! Да и разго- воры пойдут, – усмехнулась она. – Тут ведь у нас как: прошел раз с девкой по улице – женись… А уж если с соломенной вдовой, да еще на мотоцикле, то уж…

Ну, смотрите, – Иван почему-то сму- тился.
Скоро все разъехались, загрузили в кузов и певца у родника, весь день выкрикивавше- го время от времени одну и ту же частушку, а потом глубоко уснувшего. Иван каждого долго благодарил, кланяясь в пояс, – и вот остался один, чтобы утром собрать разбро- санные лаги, доски, инструмент, посуду.
Он смотрел на свой сруб и не верил, что он его. Тихо было над мертвой деревней, и вместо радости на Ивана почему-то напала такая пе- чаль и тоска, что захотелось бросить все и уе- хать куда-нибудь в более обжитые места или обратно на Колыму, хотя знал, что на Колыму уже добровольно никогда не вернется.
Чтобы избавиться от тяжелого чувства, Иван стал складывать разбросанные доски, но из рук все валилось, к тому же было тем- но, и сказывалась усталость, не столько фи- зическая, сколько нервная. Потому он бро- сил это занятие, костер постепенно затух, и в звездном небе, где нарождался новый месяц, снова четко обозначился легкий силуэт церк- вушки. Иван только сейчас, кажется, понял, за какой непосильный, а может быть, и на- прасный труд взялся он. Но пути назад уже не было…

Случилось это через неделю.
Иван, вздремнувший после обеда, про- снулся от приближающегося рева мотоци- клов. Он выглянул из палатки: от росстани вверх по пригорку мимо него к церквушке один за другим мчались мотоциклисты в оди- наковых черных куртках и одинаковых чер- ных шлемах. На этот раз их было не меньше двадцати. Мотоциклы, с которых были сняты глушители, надсадно ревели.
«Опять появились». Глухая тоска подсту- пила к сердцу.
Мотоциклисты промчались вверх по уго- ру, как в прошлый раз, скрывшись за церк- вушкой, затихли.
Но один вдруг отстал, крутанувшись на месте, вернулся на росстань и, не глуша мо- тора, остался там.
«Меня караулит», – догадался Иван.
Надо было что-то делать. Делать вид, что он их не заметил? Попробовать убедить, по- говорить по-хорошему? Бесполезно. Иван это понял еще в первый раз. Впрочем, надо попытаться.
Иван достал из-под брезентовой полы па- латки двустволку, которая была его верным другом в колымской тундре, собрал ее, рас- толкал по карманам патроны с мелкой дро- бью на болотную дичь. Спрятавшись сначала за палатку, а потом проскочив за сруб, спу- стился к роднику и, пригнувшись, чтобы не увидел мотоциклист на угоре, по оврагу по- шел вниз по ручью. Оттуда боковым оврагом поднялся к церквушке. Но на прошлогоднем месте мотоциклистов не было, могила была нетронута: какой он ее, прибрав, оставил в прошлом году, такой она и была. Неужели, подразнив его, они уехали дальше? Нет, не случайно они оставили того, на пригорке. Они где-то рядом. В лес они не полезут, там можно подорваться на минах.
И тут Иван вспомнил про братскую моги- лу полукилометром восточнее, на следующем угоре. Он быстро пошел туда. Но и там было тихо. Только подойдя вплотную, Иван услы- шал голоса. Он хотел подойти незамеченным и осторожно переходил от дерева к дереву. Он уже видел свежий раскоп, склонившиеся в нем спины, составленные в круг мотоциклы, как услышал за своей спиной свист. Он оглянулся, в этот момент кто-то выскочил из-за куста, за которым он стоял, и глаза его ожгло. Он схва- тился за них, пытаясь очистить, но резкая боль не давала открыть их. «Табачная пыль», – ско- рее по запаху догадался он и немного успоко- ился: «С глазами останусь». В это время его ударили по спине палкой, еще раз. Налетели со всех сторон, кто-то сильно рванул за ружье, но Иван не отпустил его. Вырвал и, подняв над головой, выстрелил…
Напавшие на какое-то время расступи- лись, он попытался оглядеться. Но новый удар палкой, теперь уже по голове, свалил его…
Он пришел в сознание не сразу. Голова гу- дела, саднила шея, по-прежнему резало гла- за. Руки были связаны.

Перед ним на мотоцикле сидел в черном шлеме и в черных очках крепкий широко- плечий парень. На шее у него висел автомат военного времени – отечественный ППШ, Иван знал его по кинофильмам. Немного в отдалении круг замкнули еще с десяток мотоциклистов – все в одинаковых черных шлемах и черных очках: никого не узнать, не запомнить.
Я тебя в прошлый раз предупреждал, – процедил сквозь зубы мотоциклист с автома- том. – Ты что, ничего не понял? И еще дом строить начал. Что тебе тут надо? Откуда ты взялся? Мы тут хозяева, понял? Сейчас сжечь сруб или подождать, когда достроишь?
Иван молчал.
А если уж начал строиться, то надо де- лать вид, что ничего не видишь и ничего не слышишь. С ружьем, значит, на нас пошел? – он, не сходя с мотоцикла, больно хлыстнул Ивана кнутом по плечам. – Я еще тогда по- нял, что он не успокоится. Власовское от- родье! Небось, родственнички в этом в лесу лежат?! Другим десятки лет дела нет, а ты от- куда такой появился? Сейчас будешь просить у меня прощение, если хочешь здесь жить. Может, и прощу. Говори: «Прости, дядя! Больше не буду!»
Ах ты, сволочь! – Иван дернулся в ве- ревках, но новый удар кнута ожег его шею.
Будешь просить прощение?
Подонок!..
Ну, смотри! – и новый удар кнута ожег его грудь.
Потом его стали бить палками, топтать ногами, но он успел свернуться в комок и расслабиться. Так его, на всякий случай, учили старые зэки, прошедшие застенки НКВД и избиение охранниками и уголовни- ками в колымских лагерях.
Он очнулся уже после полудня. То ли от гула комаров, сплошным слоем облепивших его, то ли от шума подъехавшей машины. Он открыл глаза: над ним, испуганный, стоял председательский шофер Гриша. Гриша торо- пливо вытащил из кармана перочинный нож и разрезал спутавшие Ивана веревки.
Кто это тебя? На мотоциклах, что ли?
Они самые, – растирая отекшие руки, ответил Иван. Боли он почти не ощущал. Все тело зудело от укусов комаров.
Как еще не убили! Они мне уже на въез- де в райцентр попались… Откуда, думаю? Давно их тут не было. А сейчас еду, смотрю: у тебя палатка разодрана, все разбросано, пе- реломано…
Гриша поднял с земли ружье с отбитым прикладом. – Твое, что ли?
Мое.
Убить ведь могли. У них ведь и пистоле- ты, и автоматы. Милиция боится их. Кто-то говорил, что главный у них – прокурорский сынок, нет, не районный, а областной.
Есть у тебя в машине аптечка?
Видимость одна.
Помоги встать.
Они спустились к мертвой деревне. На Ивановом подворье был полный разгром: па- латка изорвана и изрезана. Постель изрубле- на топором, посуда валялась в костре, был разбит и ламповый радиоприемник.
Хорошо, что сруб не сожгли, – расте- рянно сказал Гриша.
Да в следующий раз обещали, – усмех- нулся Иван.
Давай, пока не поздно, в деревню пе- реселяться! Тут они тебя кончат. Давай! Сруб можно, не разбирая, по зиме на тракторных санях перевезти.
Ладно, не нуди, словно комар. Никуда я не поеду. В деревне никому не слова. Дого- ворились?
Почему это?
А сейчас начнется болтовня, суды-пе- ресуды. Договорились?
Ну ладно! Все равно ведь узнают.
Откуда узнают, если ты не растрезво- нишь? А им, этим, на мотоциклах, трезво- нить ни к чему. Я с ними без милиции разбе- русь… Погоди. А где мотоцикл?
Мотоцикл они нашли в роднике: все про- вода были оборваны, шины проколоты, фара разбита, сиденье порублено… Иван чуть не заплакал: он так привык к мотоциклу и отно- сился к нему, как к живому. Да без мотоцикла здесь просто не обойтись.

Ну, это можно отремонтировать, – стал его успокаивать Гриша. – Тем более что но- вый не купишь.
Можно-то, может, и можно, только где все это сейчас найдешь? И фару, и свечи?
Свечи у меня, кажется, есть. А фару у кого-нибудь от старого мотоцикла возь- мем… Уже поздно. Мне ехать надо, председа- тель, наверное, уже потерял меня. Поехали!
Езжай!
А ты?
А что – я? Мой дом здесь. Надо хоть со- брать все. Езжай! Только ни гу-гу! Иначе мне это только боком выйдет…

Наутро приехал участковый: Гриша все-таки заложил Ивана – из самых добрых побуждений. Участковый повздыхал, поохал, записывал в блокнот.
Давно они тут не появлялись. Они нас не трогали, а мы их. А хрен их тронешь, не по зубам они нам.
Что – один из них прокурорский сы- нок? – усмехнулся Иван.
Да как сказать, – уклонился от прямого ответа участковый. – Может, и не прокурор- ский, может, и повыше…
Ночевать Иван поехал в Малый Перевоз: здесь ночевать было негде. Надо было поку- пать новую палатку. На подвернувшуюся по- путку погрузил мотоцикл.
Вечером к нему заглянул председатель колхоза. Хмуро буркнул:
Звонили из милиции. Просили тебя завтра приехать к следователю Захарову… Ну, теперь начнется.
Ведь просил твоего Гришу, чтобы мол- чал. Больше они все равно не сунутся. А су- нутся … – Иван сжал кулаки.
А что ты с ним сделаешь? Звонил мне и секретарь райкома по идеологии: что там у тебя за кулак объявился? Кто-нибудь его проверял? Почему не в деревне поселился? Почему в колхоз не вступает? Что еще за само- деятельность? Вроде в пику нам. Почему по- пустительствуешь – машинами, тракторами обеспечиваешь? Смотри, как бы не пришлось партбилет выложить… Что будем делать?
А что ты переживаешь? – усмехнулся Иван. – Меня били, чуть не убили, а не тебя. Меня к следователю вызывают, а не тебя. Лю- дей в помочь разрешил пригласить, машину дал? Ну, давай я тебе расписку напишу, что людей пригласил помимо твоей воли, а про машину ты ничего не знал. Самоуправство шофера. А ему ничего не будет…

Следователю было за пятьдесят. Одет он был, как и председатель сельсовета, в серый полувоенный френч. Долго и бесстрастно молча рассматривал Ивана.
А почему Вы пошли к ним с ружьем? – наконец спросил. – Ведь получается, что они защищались.
Потому что их было под двадцать че- ловек. И я уже в прошлом году сталкивался с ними и знал, что они вооружены.
Вы что, издали видели, что они воору- жены? – усмехнулся следователь. – Вы что, в бинокль их рассматривали? У вас есть би- нокль?
Я знал это по прошлому разу, – чуть сдерживаясь, повторил Иван.
А если это совсем другие люди?
Но оказались-то как раз те самые. И были вооружены. Пистолетами и автома- том.
А как Вы это докажете?
Погодите, – не понял Иван, – получа- ется: я на них напал?
Но не они же к Вам, а Вы к ним с ру- жьем пришли.
Но они же мародерствовали! Они же раскапывали солдатские могилы!
Ну, тут еще надо разобраться… Есть све- дения, что Вы тут захоронением занимаетесь. А разрешение у Вас на это есть?
Какое еще разрешение?! К тому же за- хоронением я еще не занимаюсь.
Вот-вот! Не занимаетесь, но собира- етесь заниматься. А Вы знаете, кто лежит в этих лесах? И почему их до сих пор не по- хоронили? А Вы хотите хоронить их на клад- бище рядом с героями войны. Да еще слухи разные распускаете. Что наша страна броси- ла в этих лесах своих солдат. А потом: может,

Вы тоже занимаетесь мародерством? Может, в этих ребятах увидели своих соперников? Или в этих болотах лежат Ваши родствен- ники? Вы знаете, кто там лежат? Предатели, власовцы. Вы знаете, чем это пахнет?
Иван на какое-то время растерялся.
Скот – и то хоронят. А это лежат наши отцы и деды, и Вы это лучше меня знаете. Что к предательству Власова они не имеют ника- кого отношения. Как и к так называемой Рус- ской освободительной армии Власова. К тому же эти сволочи копали не в лесу, где лежат сол- даты Второй ударной армии, кстати, с честью выполнившие свою задачу по обороне Ленин- града, а раскапывали как раз братские могилы с красной звездой: в прошлом году – на клад- бище, а нынче – чуть дальше, за ним. В лесу ни орденов, ни медалей не найдешь. А их прежде всего ордена и медали интересуют, оружием они уже запаслись выше головы.
Так Вы утверждаете, что они раскапы- вали законную братскую могилу?
Именно так. Хотя раскапывать и мо- гилы в лесу ради оружия и наград – такое же мародерство!
Ну, хорошо! А почему Вы поселились не в деревне. А на отшибе, один? Многим это кажется странным.
Ну, это к делу, кажется, не относится. – Ивану не хотелось в десятый или уже в сотый раз чужому человеку, да еще явно недоброже- лательно к нему настроенному, рассказывать причину своего приезда и поселения в мерт- вой деревне.
Почему же не относится?! – усмехнулся следователь. – Очень даже относится.
Но там же раньше была деревня! А на картах она еще до сих пор числится.
Но теперь же ее нет, – усмехнулся сле- дователь. – К тому же существует поста- новление о неперспективных деревнях. А Вы новую организуете. Не имея на то разреше- ния и никаких документов на землю. Потом: Вы утверждаете, что из этой деревни ваши родственники, Ваш отец, но по документам Ваш отец родился в Тамбовской области.
Вы уже и это проверили? – усмехнулся Иван.
Проверил. У меня работа такая. Я про- верил: в Большом Перевозе и в соседних де- ревнях никогда Надеждиных не было.
Остается заключить, что я – иностран- ный шпион. Заслан, чтобы пересчитать мерт- вецов в лесу
Давайте без опасных шуток! – сухо оборвал его следователь. – Вы кое-кому в де- ревне говорили, что Ваш отец сменил фами- лию. С какой целью он это сделал?
Иван хотел было начать рассказывать, но, взглянув на следователя, готового записы- вать, понял, что делать этого нельзя.
Об этом Вы отца спросите, какая у него причина была, какие обстоятельства.
Он был из раскулаченных?
Да, но какое это имеет отношение к из- биению меня?
Имеет. Был в плену? – следователь сверлил Ивана холодными глазами.
Да, был в плену.
Понимаете, какая получается картина. Вашего отца раскулачили как эксплуататора. Ему дали возможность искупить свою вину. Призвали воевать в штрафные войска. Но вместо того, чтобы кровью искупить свою вину, он сдался в плен. После освобождения из плена его, по-вашему, ни за что ни про что посадили. Заметьте, у нас ни за что ни про что не сажают. А теперь выясняется, что он к тому же тайно поменял фамилию. Вы сами в деревне об этом рассказывали.
Кому? – спросил Иван. Он удивился, как быстро и далеко распространилось не осторожно сказанное им.
Какое это имеет значение? Надо бу- дет, в качестве свидетелей пригласим, тогда узнаете. И вот Вы, его сын, приезжаете, по- чему-то селитесь не в деревне, как все нор- мальные советские люди, а на пустом месте и собираетесь хоронить власовцев, предате- лей, для этого самовольно расширили грани- цы деревенского кладбища.
Заброшенного кладбища.
Это не имеет значения. Вот ведь кто для Вас святые люди.
Как они могли уже мертвыми пре- дать? – взорвался Иван. – Что Вы все долдо-

ните одно и то же? Что не знаете, что Власов сдался в плен уже после их смерти.
Не уводите в сторону. Раз их не хоронят, значит, на то есть особые причины… К тому же некоторые компетентные органы получи- ли письмо. Вот слушайте: «Он напал на крас- ных следопытов, когда они благоустраивали братскую могилу. Сам же он собирается хо- ронить предателей-власовцев и ставить на их могилах не звезды, а кресты. Он специально поселился там, чтобы отремонтировать цер- ковь, которая, как известно, является опи- умом для народа…» Вы получали на Севере хорошую зарплату и вдруг сменили на… – следователь не нашел подходящего слова. – Вам это не кажется странным?.. А церковь Вы почему взялись ремонтировать?
Я ее не ремонтирую.
Но собираетесь же. Как вы говорили ко- му-то, что просто еще не дошли до нее руки.
Но это же памятник архитектуры! – на- конец нашелся Иван.
Все памятники архитектуры и культуры в нашем государстве взяты на учет.
А если этот не успели взять?
Раз не взяли, значит, памятником архи- тектуры она не является. Вот если возьмут ее на учет, и то только специальные строитель- ные организации, имеющие право на рестав- рацию, могут ее ремонтировать под присмо- тром управления культуры.
А она к этому времени окончатель- но развалится. Да и нет у государства таких средств.
На все, что государству нужно, у него есть средства. Да что Вы тут демагогией зани- маетесь, – привстал следователь.
Подпись под письмом есть? – спросил Иван. – Или анонимка?
Это не имеет значения, тем более что факты подтверждаются.
Имеет. Это они написали, эти мароде- ры. По чьей-то подсказке. Если есть подпись, значит, их можно найти.
Зачем?
Они избили меня. А главное – они раскапывали братскую могилу. В прошлом году они взяли из другой такой могилы орден Красного Знамени. Следы раскопа заметны, можно поехать и посмотреть.
А если не они, а вы ее сами раскопали? Иван побледнел:
Я этого Вам так не оставлю. Вы с бесправными здешними мужиками можете делать, что Вам в голову придет. Издеваться над ними. А со мной это у вас не пройдет.
Что же Вы собираетесь предпринять? – усмехнулся следователь.
Это уж мое дело. Следователь долго молчал.
Вот что, молодой человек, Вы уж больно горячи. Я на Вашем месте особенно-то нос не задирал бы. И тем более никому не угрожал. А был бы ниже травы и тише воды… Пока Вы свободны! – ледяным голосом закончил он. – Если что, мы Вас пригласим.
Что значит, если что?
А то и значит… Если что прояснится, – после долгой паузы добавил следователь.
Что прояснится?
И насчет их, и насчет Вас…
Но…
Все! – захлопнул следователь папку. – У меня есть другие дела… Более важные…

Глава 22. Иван да Марья!

Иван сидел над когда-то многоводной ре- кой и смотрел в заречье. Может, действитель- но бросить все и уехать, пока не поздно? Но дом уже под крышей. Осталось настелить полы и потолок. Надо же: только двоим, кажется, рассказал об отце – и уже в папке у следова- теля, а значит, и в КГБ. Даже тут, в мертвой деревне, стукачи. Это больше всего угнетало Ивана. Уехать к черту – к колымским ледяным родительским могилам! Неужели только там сохранилась Россия? Да, может, еще где в из- гнании, по заграницам? Слышал, в Канаде ду- хоборы, всю Канаду хлебом кормят…
На росстани остановился автобус.
«Кого еще принесло! – с неприязнью по- думал Иван. – Опять какой-нибудь следова- тель или уполномоченный? Но те на автобу- сах не ездят».
Автобус тронулся, на росстани осталась женщина. «Это еще кто?» Выждав, когда ав- тобус скроется за угором, женщина медленно пошла в его сторону.
Только когда она подошла поближе, он узнал в ней учительницу. Иван удивился и не удивился. Оказывается, не признаваясь себе, ждал ее.
Здравствуйте!
Здравствуйте, Мария… Простите, отче- ство запамятовал.
Алексеевна,– с усмешкой подсказала она. – Что же так официально? Можно про- сто Мария…
Что и Вас уполномочили меня вразум- лять?
Как Вы могли подумать?! – снова ус- мехнулась она. – Нет, я сама приехала. Ус- лышала о Ваших бедах… Боже мой, что они с тобой сделали! – вырвалось у нее. Она до- тронулась до его раненой руки. – Они ведь могли убить.
Это не самое страшное. Тут за меня ми- лиция, райком взялись, хотя я беспартий- ный. И подозреваю, что не только милиция, а контора посерьезнее бумажки собирает. Ну почему я всем поперек горла, почему? Ма- рия, ведь Вы учительница, в отличие от меня, простого колымского работяги, больше зна- ете.
Я Вас предупреждала.
Что же мне теперь делать?
Честно говорю, не знаю. Не дадут они Вам житья. Не дадут… Да и как Вы тут один? Без семьи, без жены. Все ждали, что свою кралю привезете, а ее нет и нет. А тут для Вас невест нет. А со стороны сюда никто не пое- дет.
Мария, простите… А Вы?.. Вы тоже одна. Что Вас-то тут держит?
У меня – совсем другое дело. Я, как поздний осенний лист, сорванный с дерева ветром: понесло по уже заснеженному полю, зацепится то за куст, то за траву, трепещет на студеном ветру. Потом, может, дальше поне- сет, пока не окажется в овраге.
Иван неожиданно для себя резко взял ее за плечи:
Ты пошла бы за меня замуж?
Да что Вы так?!. Синяки останутся… – осторожно освободилась она из его рук. – Как говорится, напросилась, – усмехнулась она. – Нет, Иван, не пошла бы. Во-первых, это только сейчас пришло тебе в голову – от одиночества, от женского безлюдья. Исто- сковался, вдруг женщину увидел, какую-ни- какую. Или человека, похожего на женщину.
А во-вторых?
А во-вторых, ты сам прекрасно пони- маешь, что это невозможно.
Что я простой тракторист, а ты учитель- ница? – усмехнулся Иван.

Нет, Иван! Как ты мог такое подумать?! Просто ты же знаешь, что я больная, бес- плодная. Неужели деревенские бабы тебя в известность не поставили, вовремя не предупредили? А тебе нужна жена, которая рожала бы детей. Не говоря уж о том, чтобы была способной на деревенскую тяжелую ра- боту. Помнишь, на помочи, когда говорили о невестах, никто даже обо мне не заикнул- ся. Даже хромых и горбатых невест вспомни- ли. Ты мне нравишься, Иван. Ты, еще когда я тебя не видела, понравился. Когда услыша- ла, что приехал такой, который бросил боль- шие деньги, собирается строить дом и возро- ждать родную деревню.
Ну, пусть не будет детей…
Нет, Иван. Жалости мне не надо… Ты сейчас говоришь сгоряча. Потом одумаешь- ся, стыдно будет, прежде всего, перед самим собой. Какой смысл в твоей мечте возродить деревню, если у тебя не будет продолжения рода, сына, да еще ни одного? Рано или позд- но ты сам уйдешь от меня. Ты ведь не для себя затеял этот дом – для детей и внуков.
Прости меня!..
Просто мы должны помогать друг другу. В чем-то наши судьбы схожи. Вот тебе стало плохо, и я приехала, и плевать, что обо мне подумают… Я же помню, как ты остановился, помнишь, тогда, на мотоцикле, и предложил свою помощь… Если тебе, конечно, нужна моя помощь – помогу, и, может, мне это по- том на том свете зачтется… Давай поставим чай, я очень хочу пить. Не очень-то ты при- ветливый хозяин. Я кое-что из еды привезла.
Иван торопливо развел костер.
Они сидели на его любимом месте над родником.
Я еще тогда загадал, – признался Иван, – приедет или не приедет на помочь? А потом в суете и не заметил, когда ты появилась.
А я сразу все для себя решила, когда ты первый раз приезжал. Думаю, если вернет- ся, будь что будет. Сколько смогу, помогу. Но судьбы твоей ломать не буду.
Солнце стало клониться к дальнему лесу – лесу мертвых. Потянуло прохладой. Иван накрыл ее плечи телогрейкой.
У меня ведь сломан мотоцикл, чтобы тебя отвезти.
А не надо меня отвозить, если я тебе сколько-нибудь нравлюсь. Можешь ду- мать обо мне что угодно, – прижалась она к нему, – я не боюсь. Потому что замуж мне за тебя не выходить. Какая разница: рано или поздно ты ко мне все равно пришел бы. Больше тут тебе идти не к кому. У нас все бу- дет хорошо. Только пойми, в невесты я тебе не набиваюсь. И даже если ты, жалея меня, захочешь, замуж за тебя не пойду. Но, сколь- ко это можно, сколько нужно, поживу рядом ради тебя. Обузой я тебе не буду. Я ведь толь- ко для здешних городская, неженка, жизни не нюхавшая… Может, у меня своя Колыма… Прижавшись друг к другу под одной тело-
грейкой, они смотрели в заречье.
Ты была замужем?
Ты же знаешь, была… Пять беременно- стей, и все кончились выкидышами. Потом разошлись. Как всякий нормальный мужик, он хотел детей. Я сама ушла, иначе рано или поздно ушел бы он или мучился бы всю свою жизнь. Я с детства болела. Мать мною бере- менная была, когда отца арестовали. Он был начальником цеха на нефтеперерабатыва- ющем заводе в Уфе. Из квартиры ее тут же выгнали, потому как она была служебная. А детей было уже двое. Приютила одна ста- рушка. Как северный ветер, весь дым с заво- да на нашу халупу в Александровке. Дышать нечем. Полдня еще терпим, а потом начи- нает рвать. Потом мы переехали в деревню в Челябинскую область. Недалеко от города Кыштыма. Есть там такой городок. К сестре отца. Красивейшие места! Их туда раскула- ченными выслали. На молоке, на свежем воздухе мы немного окрепли. К тому же сын тетки работал на соседнем закрытом заводе, там хорошо платили. Выезжать оттуда он не имел права, но деньги регулярно присылал. А потом страшный взрыв… – она замолчала.
Какой взрыв? – не понял Иван.
Страшный взрыв, – повторила она. – Вы ничего там, на своей Колыме, не знаете. Впрочем, и тут никто ничего не знает. Я не должна тебе этого рассказывать. Это до сих

пор под большим секретом, Иван. Имей в виду, беды не обережешься и на меня беду накличешь. Потому что сразу узнают, откуда это стало известно. Вот ты, конечно, знаешь про взрыв атомной бомбы в Хиросиме? Так вот наш был в несколько раз сильнее. До сих пор делают вид, что ничего не было, хотя на Западе с первого дня знают об этом, что был атомный взрыв, не бомбы, радиоактивных отходов. Скрывают только от своих, не имея возможности лечить. У нас все скрывают от родного народа, словно он неродной.
Ты что, атомный взрыв? – не сразу на- шелся, не поверил Иван.
Да, Иван, атомный взрыв. Это было в сентябре 1957 года. Я была совсем малень- кая.
Радиоактивное облако от взрыва сразу на- крыло нашу деревню, потом его ветром раз- несло на сотни километров, в зависимости от того, куда ветер дул. Это я уже потом узнала. Один человек по секрету сказал. Некоторые деревни выселили целиком, дома и скот со- жгли, все запахали. А нашу не тронули, вроде как немного на нас пало радиации. А потом многие стали умирать от рака, от белокро- вья… Запомни, Иван, это случилось в сентя- бре 1957 года. Я не знаю, сколько я получила радиации. И не знаю, сколько проживу. Ты должен знать, Иван. От нас скрывают. От нас все скрывают. Есть специальный прибор, ко- торый измеряет уровень радиоактивности, как потом говорили, он у нас в деревне заш- каливал. Так и этот прибор держат в секрете, чтобы никто из жителей не узнал, каков уро- вень радиации…
Иван потрясенно молчал.
А сюда ты как попала? – наконец спро- сил он.
С мужем приехала в Великий Новгород по распределению. И опять рядом химзавод. Врачи сказали: единственный выход – све- жий воздух, молоко. Ну и пошла в облоно, попросилась подальше от города…
А что такое облоно? – спросил Иван. – Что-то не по-русски.
Областной отдел народного образова- ния. Когда сюда приехала, три года назад, тут
еще восьмилетка была, а в этом году с трудом шестой класс набрали. Я окончила историче- ский, а сейчас тут все приходится препода- вать: от русского языка до математики.
Она погладила ссадину на его щеке.
Когда ты появился, я сразу решила: чем смогу, ему помогу. Ты даже не представляешь, какое ты дело задумал! Может, с этого все и начнется. Может, еще где такой мужик по- явится? Да ты уже не один, вон Велисов, ко- торый с гармонью на помочь приезжал. А обо мне не думай: на шею я тебе вешаться не буду. Как только я тебе буду не нужна, сразу уйду. В другой район, в другую область уеду. Тебе мне ничего не придется объяснять. Я сама, как только почувствую, что стала тебе обузой, или у тебя кто-то появился, сразу же уеду.
Он обнял ее за плечи и прижал к себе.
Ты знаешь, что сегодня за ночь? – выс- вободившись из его рук, засмеялась она.
Нет.
Неужели не знаешь? На Колыме-то вы все позабыли. Завтра – Иван Купала. А се- годня, значит, ночь на Ивана Купалу. Это – удивительный праздник! – она снова прижа- лась к нему.
Кажется, раньше в этот праздник ку- пались, прыгали через костер, – Иван стал припоминать где-то прочитанное. – У нас на Колыме отмечали лишь 7 Ноября, Первомай, конечно, Новый год. Да и у нас там особен- но-то и не искупаешься.
Это не церковный праздник, как многие думают. Он из глубокой, глубокой древности. Еще дохристианской. Когда, возможно, все народы его справляли и, может быть, были одним народом. Почему так произошло, что потом народы снова встретились, но уже как совершенно чужие? Потом было время, когда все славяне были единым народом. А потом стали делиться на западных, южных, вос- точных славян, потом каждый из этих наро- дов – еще и еще раз. Боюсь, что на этом не закончится…На найденном археологами со- суде-календаре IV века нашей эры, на кото- ром было написано, что сосуд из земли полян, одного из русских племен, этот день отмечен особо в ряду других особо важных праздни-

ков. Считается, что Ивановым днем его ста- ли назвать с принятия христианства, потому как этот день совпал с днем рождения Иоанна Крестителя, предтечи Иисуса Христа. А я ду- маю, что это неслучайное совпадение. До того на Руси он назывался Ярилиным днем. Теперь уже никто не помнит об этом, лишь осталось в названиях: Ярилина гора, Ярилина роща. А Ярила – так в древности называли языче- ского Бога Солнца, якобы, творителя жизни и плодородия. Не все еще ясно с происхожде- нием праздника в честь Ярилы. Ясно только, что он связан с днем летнего солнцеворота. Когда самый длинный день и самая короткая ночь. По народному поверью за этот длинный день травы набирают особенно много солнеч- ной силы, поэтому именно к вечеру на Ивана Купалу или перед ним, то есть сегодня, соби- рали лекарственные травы. Они в этот день якобы имеют особенную силу. Поэтому Иван Купала назывался в народе еще Иваном Трав- ником. У меня вот хозяйка, у которой я живу, говорит: «Любая трава целебна на Ивана Трав- ника, какую хошь рви». Наши предки были уверены, что в эту ночь даже деревья разго- варивают между собой и даже могут перехо- дить с места на место. А еще считали, что в эту ночь расцветает чудесным огненным цветком папоротник, и кто сумеет найти его цветок, тому откроются все клады и тайны, он будет не только сильным, он будет понимать язык животных и птиц. В этих лесах, конечно, есть папоротник?
Я еще не разбираюсь в здешних травах. Наверное, есть. Только в здешний лес не пой- дешь.
Мины?
Да.
Люди предпочитают об этом молчать. Страшно, Иван! И за тебя, и за себя, и за всех нас! Все у нас тайна, словно живем мы вне времени, словно в каком тумане…
Давай сегодня не о мертвых, – предло- жил Иван.
Они долго молчали.
Знаешь, еще почему Иван Купала – осо- бенный праздник? Это праздник всего рас- тительного мира. Всего живого Его и сейчас
празднуют не только русские, но и белорусы, и украинцы. Не только славяне, но и литов- цы, финны, французы…. К сожалению, мы, русские, более других народов потеряли па- мять о своих корнях. Это очень плохо. Это свидетельство того, что мы погибаем как народ… Идем, пока не стемнело, собирать травы, где это можно. Вдоль леса, над рекой. Сегодня они имеют особенную силу. А тебе столько будет нужно сил! Своих не хватит!.. Идем собирать травы!..
Взявшись за руки, они по угору подня- лись к церквушке. Мария перекрестилась. Вопросительно посмотрела на него.
Я не крещен, – смутился Иван. – У нас на Колыме не было церкви. Я уже думал об этом.
Но ты судьбой своей крещен… В бли- жайшее воскресенье поедем в Великий Нов- город – и покрестишься… Чтобы Бог приста- вил к тебе ангела.
Они пошли вдоль колючей проволоки, вдоль напичканного смертью леса. Она назы- вала ему травы, он бережно их рвал. Они ему, русскому, в большинстве своем были неведо- мы: он знал полярный лишайник, тундровую бруснику да голубику, морошку, которые, кста- ти, тоже обладали целебными свойствами…
В сумерках они снова развели костер.
Пойми, Иван, сегодня это не просто костер, какие ты разжигал до сих пор, – при- жавшись к нему, говорила она. – Это – не просто праздничный, это – священный ко- стер. Костер – это главное в ночи под Ивана Купалу. Древний огонь.
А почему именно огонь?
Костер – это часть солнца. Вокруг ко- стра пели и плясали, через него, как ты зна- ешь, прыгали. Как бы очищались от всякой скверны. А солнце в этот день обладает не- обыкновенной силой. Давай и мы с тобой прыгнем через костер, чтобы освободиться от всего дурного внутри себя и чтобы все дур- ное вокруг оставило нас. В глубине души мы все еще язычники, и я не думаю, что это про- тиворечит христианству. Чтобы освободить- ся от болезней и дурных глаз. А еще в этот праздник плетут венки из двенадцати трав. –

Мария надела на голову венок из только что собранных ею трав. – А утром гадают на них: бросают в речку и… Но я не буду гадать. Я все про себя знаю. Я пришла к тебе, узнав о твоей беде. И может быть, не случайно, что я при- шла к тебе именно в этот день, хотя не заду- мывалась над этим. В древности это был об- щинно-родовой праздник, знаменовавшийся браками и принятием в род. И вот я пришла к тебе. Не затем, чтобы ты взял меня в брак, а затем, чтобы взял меня в род… А теперь идем купаться! – поднялась она и потянула его за руку.
Ты что, ночь… – засмеялся он.
Идем, идем! – она сбросила с плеч его пиджак, смахнула босоножки. – Ты же сам говорил, что в ночь на Ивана Купалу купа- лись, оттого, может, и название праздника. В воде самое главное очищение. Ведь и в церкви после молитвы святая вода самое главное. Сегодня, по древнему поверью, все полно особенных сил: и вода, и роса на тра- ве, и даже воздух. В эту ночь даже трухлявый пень хочет иметь плод. Может, и из меня выйдет гниль. Может, и во мне родится плод? А, Иван? Идем! Здесь в речке есть сколь- ко-нибудь глубокое место?
Есть омуты. Не очень глубокое, по плечи. Сбросив все с себя, она на короткое время прижалась к нему так, что кровь ударила ему в голову, но тут же потянула его в воду и при- жалась к нему всем телом уже в воде, но тут
же отпустила его, и плескалась, и шептала:
Вода, Мать всего сущего!.. Возьми из меня всю хворь-гниль!.. Освободи меня от скверны!.. И отгороди от бед моего сокола светлого!.. Дай ему крепость духа и силу не- обыкновенную!.. Теперь идем! – она потяну- ла его из воды. – Догоняй! – и побежала по траве. И когда он догнал ее и прижал к себе, выдохнула ему в глаза:
А теперь я вся твоя!.. Неси меня в свои палаты брезентовые!..

Ночь на Ивана Купалу – ночь любви, – лежа у него на плече, шептала она. – Ты ви- дел: все томится по любви – и травы, и дере- вья, и сам воздух, настоянный травами… За
это Церковь праздник Ивана Купалы и за- претила. Здесь я чего-то не понимаю. Почему христианство так настойчиво стирало в на- шей памяти так называемое языческое покло- нение природе? Но разве она не создана Го- сподом Богом? Разве она не часть Вселенной, не проявление Божьей воли? В конце концов, разве она задумана и создана не для челове- ка? Да, есть общеизвестное объяснение, что язычество ставило во главе всего природу. Но это не значит, что русское язычество отрица- ло Иисуса Христа, просто тогда Русь еще не познала единого Господа Бога в образе Ии- суса Христа, потому как он еще не приходил на Землю спасать нас. Но, может, все дело в терминологии? И русское язычество, и хри- стианство – это перетекание одного в другое? И оторвали человека от поклонения Солнцу, Земле, Воде, хотя все это создано Господом Богом. И от уважения, бережного отношение к Воде и Земле… Я, без сомнения, христиан- ка, но чувствую, что где-то глубоко во мне еще сидит язычница, но это не противоречит моей вере в Иисуса Христа. Я подозреваю, что священники в своей любви-ревности к Христу что-то зачеркнули в нас очень важ- ное, оторвали от глубинных корней. Во главе поставили страх. Но истинный Иисус Хри- стос, я думаю, не Церковь, не учреждение, не министерство. Он пришел к нам, возможно, не до конца понятым уже его апостолами. Раз он Богочеловек, раз он пришел с Неба, раз он Создатель всего, в том числе и земной природы, не может он отрицать нашу родо- вую связь с природой. Может, кощунствую я – от слепоты, от невежества, – но столько лет кощунствовали над нами, попробуй, раз- берись, где истина. Вот наши русские, как утверждают, языческие сказки, древняя душа народа – разве они не говорят о нашей родо- вой, коренной связи с Небом, с Богом через природу? И даже такие понятия, как «мир»,
«лад», «свет», не что иное, как русское соот- ветствие греческому понятию «Космос». Все языческие боги: Род, Дальбог, Стрибог, Пе- рун, другие – олицетворяли природные кос- мические силы, но разве они – не проявление воли Бога? Истоки древнерусской космоло-

гии уходят в индоевропейские глубины, ког- да мы были на Земле одним народом, еще не порвавшим связь с Космосом. И именем Ии- суса Христа эту связь пытались оборвать, хотя Он вроде должен был, наоборот, укрепить ее. И во главе поставили страх перед Богом, а не любовь к Нему через ту же природу.
И христианство, по моему глубокому убеждению, пришло на Русь не в 998 году, когда его официально принял князь Влади- мир, а если и пришло в этом году, то, серд- цем чувствую, пришло оно как бы во второй раз. И в русском народе не был забыт первый приход. Христианство, почему-то полузабы- тое, жило в русском народе как бы подспуд- но. Оно жило в русском народе изначально, с древнейших времен было сутью русского народа, но, может, не имело имени, пото- му что Иисус Христос еще не приходил на Землю. Ведь Богом задолго до Иисуса Хри- ста были даны людям коренные заповеди, и Иисус пришел повторить их, потому как они были забыты первоначально избранным народом. Да, как это ни парадоксально, мо- жет, христианство жило на Руси еще раньше прихода Иисуса Христа.
Это только сказки рассказывают, что у князя Владимира было право выбора меж- ду иудейством, христианством и Исламом, и он выбрал христианство за красоту право- славных обрядов, как будто обряды – глав- ное в христианстве, как, впрочем, и в любой религии. Он отверг иудейство, прежде всего, потому, что у иудеев не было собственного государства, они везде государство в госу- дарстве. Это сам Иисус Христос решил снова прийти в Русь, видя смертельную опасность, нависшую над ней, когда иудейство пыталось захватить ее то мечом, то лаской. И Креще- ние Руси в 998 году, может быть, нужно рас- сматривать как возврат к первоначальному Единобожию, частично утраченному русски- ми в битвах и странствиях, в результате кото- рых, обессиленные, они отдельными племе- нами спрятались в дремучих северных лесах и болотах. Но даже тут, в дремучих лесах и бо- лотах, среди языческих идолов, они не теря- ли веру в Единого Бога. Они всегда явно или
подспудно исповедали Его, Вседержителя, Творца и Отца творения, который своей язы- ческой премудрой Ладою, может быть, имен- но ее потом назовут Софией Премудростью, накрыл, словно крылом, Русь.
Да, наши предки задолго до официальной даты принятия Крещения в 998 году поклоня- лись не идолам, но множеству богов, которые как бы были слугами единого Бога – творца Мира, Единой всемогущей сущности. Нали- чие других малых земных богов нисколько не нарушало принципа единого бога Вседер- жителя. Признавались древними русскими и Богоматерь, и ангелы, и святые в лице вто- ростепенных земных богов, тесно связанных с природой. Потому, может, вера наших пред- ков была цельнее, яснее, добрее и понятнее. Она была небесной, но в то же время земной, потому что Земля – часть общего небесного, созданного Богом мира. Не было в ней ны- нешнего противоречия, когда Земля отделя- ется от Неба. Она не отделяла Единого Бога от сил природы, поскольку мы в старину по- клонялись всем силам природы как прояв- лению высшей божественной власти. Всякая природная сила была для нас проявлением Бога. Бог был для нас всюду, вокруг нас, а не только на Небеси. Родник, река, дождь, ветер, солнце. Все, что дает жизнь, было проявле- нием Бога и вместе с тем было самим Богом. Русские, живя в природе, считали себя частью ее. Растворялись в ней и в Боге.
И идея Троицы издревле жила на Руси. Бог-Вседержитель носил еще имя Триглава. Триглав вовсе не обозначал идола при трех головах, как пытаются представить ныне, а обозначал Единого Бога в трех лицах.
Откуда у тебя такие знания, Маша? – Иван впервые решился назвать ее так. – Я тебя слушаю и не все понимаю.
Тебе не дико слушать все это в нашу ночь?
Нет, что ты!
Ну, как-никак, плохо ли, хорошо, я за- кончила исторический факультет универ- ситета. А потом… Однажды в электричке я встретила странного, потом поняла, неслу- чайного попутчика. Я тебе говорила о моей

тетке под уральским городом Кыштымом. Их раскулачили и сослали туда из Курской обла- сти. Там, уже на спецпоселении, умерла моя бабка, она была знахарка. Как говорили, кол- дунья. Больше из-за нее и сослали. Но на са- мом деле не колдунья она была, но травница, обладающая каким-то древним особым зна- нием. К ней тайно даже какой-то профессор из Москвы приезжал. Я, маленькая, крути- лась около нее. Она диктовала ему что-то, он записывал и выписывал из ее толстой тетра- ди, тетрадь после ее смерти куда-то пропала. Ты прости меня, Иван, но спроси я тебя по- чему ты, даже не крещенный, собрался вос- станавливать церковь?
Ну, хотя бы потому, что мои деды или прадеды ее строили… Может, из уважения к их вере.
Так-то оно так. Но в то же время, на- верное, не только в этом дело. Видимо, есть в нас какое-то, заложенное далекими пред- ками, глубинное чувство, о котором мы до поры до времени не подозреваем. И однажды оно просыпается. Как оно проснулось в тебе. Что касается меня, наверное, во мне бабкина кровь. Наверное, я все-таки больше язычни- ца. Я в каком-то смысле ведунья, но обладаю только крохами этого древнего знания. Толь- ко интуитивно. Когда бабка умерла, я была слишком маленькой. Нам столько твердили, одинаково и парторги, и священники, что язычество – варварство. Но почему христи- анские праздники так органично сплелись с языческими, если они несовместимы, если они противоречат друг другу?
Ты сказала о человеке в поезде?
Да, однажды в поезде я встретила нео- бычного человека. Возраста он был неопре- деленного, вроде бы старик, а глаза живые, как бы пронизывающие тебя насквозь, но не злые, а притягивающие, вызывающие дове- рие. Я до сих пор не могу понять, почему он выбрал для своего откровения меня? Почув- ствовал во мне родственное, что передалось мне от бабки? Впрочем, он мог говорить и с другими. Как до меня, так и после. Скорее всего, он это и делал. Только сейчас вот по- думала об этом. Может, он специально ездил
туда-сюда в этой электричке, в других элек- тричках и поездах, чтобы найти человека, ко- торому мог бы передать свое знание?.. Я села в электричку, совершенно убитая своим го- рем. Электричка была полупустая. Он сидел напротив в следующем ряду. Вдруг перешел в мое и сел напротив.
Не руби сплеча, – вдруг сказал он, – успокойся сначала, чтобы принять решение. А потом, помолчав, добавил: – Сохрани, гово- рит, в себе это редкое знание-чувство, что тебе осталось-досталось от кого-то предков!
Я растерялась.
А он продолжал:
Может, ты даже не догадываешься об этом, но ты обладаешь редким чувством-зна- нием, доставшимся от кого-то из родственни- ков, хотя и только крохами его. Таких людей мало, и с каждым годом их становится все меньше. И когда их останется совсем мало, народ погибнет. Останется население, кото- рое растворится в других народах. А пока есть пусть несколько человек, пусть один человек на Руси, кто чувствует в себе связь древнего и будущего, не все потеряно. Россия-Русь – особенная страна у Бога, и не менее древняя, чем Греция и Рим, а может, и постарше их. Это в свое время у русского народа, боясь его бу- дущего, специально отбили память, чтобы он не помнил о прошлом, чтобы забыл свое имя и предназначение на Земле. Как вот сейчас, слышала, наверное: вышел человек на улицу, пошел, к примеру, в магазин за хлебом и не вернулся? И находят его за сотни километров совсем в чужом городе, почему-то чаще всего на железнодорожных путях, и он не помнит ни своего имени, ни отца, ни мать. И если родственники в конце концов находят его, он не узнает их. Словно кто порчу навел на него. И так происходит иногда с целым народом. И так, по моему разумению, произошло с рус- ским народом. Кто, что стоит за этим?.. Впро- чем, великий Михайло Ломоносов чувствовал сердцем и говорил о древнем происхождении русского народа. Потому его и отравили…
Откуда Вы знаете, что его отравили? – не выдержала, перебила я его. Мне казалось, что я неплохо знаю биографию Михаила Ва-

сильевича Ломоносова, что он умер в резуль- тате тяжелой болезни своей смертью.
Да, отравили, – уверенно сказал ведун, так я для себя его определила. – По симпто- мам его болезни можно даже сказать, каким ядом. Так вот он писал: «Славянский язык ни от греческого, ни от латинского, ни от како- го другого не происходит, следовательно, сам собою состоит уже от самых древних времен, и многочисленные оные славянские народы говорили словенским языком еще прежде Рождества Христова». У русского народа не случайно отбили память. И потому он на вре- мя как бы забыл Иисуса Христа, но сердцем всегда помнил, может быть, только называл его другим именем. Я тебе точно говорю: Крещение в 998 году – не первое крещение русского народа и не первое Богоявление ему. Пришло время, и вернулся Иисус Хри- стос к нам, и враги русского народа вновь набросились на русский народ. Они боялись его единения с Иисусом Христом, они снова пошли на Русь с огнем и мечом и, когда это не помогло, стали подстраиваться под Иисуса Христа, говорить якобы от Его имени. Вслед за «ересью жидовской», что была в Великом Новгороде, родилась другая ересь отпавше- го от Иисуса Христа писателя Льва Толсто- го, гордеца, решившего переписать, обно- вить Иисуса Христа, то есть поставить себя выше его, а то и объединить Иисуса Христа с Буддой и Конфуцием в единое учение. Са- мое опасное в его ереси – проповедь непро- тивления злу насилием – вывортка Иисуса Христа наизнанку. За это непротивление злу насилием Толстого очень полюбили насиль- ники-большевики… Не случайно, что в свое время уничтожили всех волхвов, оговорив их, чтобы отрубить древнее знание. Обрубить народную память. Ведь именно волхвы в свое время предсказали иудеям пришествие Иису- са Христа. Волхвы и на Руси хранили память о прошлом и предсказывали будущее, правду говорили в глаза сильным мира сего.
Мария помолчала.
Я, – говорил он, – ничего не имел бы против официальной Церкви и поверил бы, что в ней Иисус Христос, если бы она ни при-
служивала любой власти. Оно, конечно, без сомнения, всякая власть от Бога, даже самая преступная – в наказание нам за грехи наши, но все-таки не надо бежать впереди любого па- ровоза… Да, Россия особенная страна. И рус- ский народ особенный. Это совсем не значит, что он собирается властвовать над миром, над всеми другими народами, как мнят о себе иу- деи. У него особенное предназначение – сое- динять народы во всемирной Христовой идее, русский народ словно рожден с апокалипси- сом в крови. Потому он так терпелив, и пото- му он так взрывоопасен и в поисках истины легко поддается лжи, замаскированной под добро. Потому что он нетерпеливо ждет глав- ного Слова, иначе говоря, может, уже Третьего Пришествия Иисуса Христа. Но злобные силы всячески препятствуют этому, а дальше еще больше будут препятствовать. Впереди у Рос- сии вновь очень тяжелые времена. Я не скажу тебе всего, что ее ждет, даже того, что я знаю, иначе ты уже сейчас не сможешь жить, не вы- держишь этой страшной ноши. Но я должна быть готова к этому, чтобы потом могла по- могать выстоять другим. Когда-то великая Россия, а теперь лоскутная, в свое время рас- кроенная Ульяновым-Лениным-Бланком на союзные республики, только с виду крепкая, страна с масонским названием СССР, в один миг расползется по границам республик на полтора десятка государств-княжеств, и сло- во «русский» будет в них вроде ругательства. И русские снова везде будут гонимы. И отча- яние охватит народ. Русских будут ненавидеть и за то, что не смогли удержать страну в своих руках, хотя она была не в русских руках. Взяли под опеку, как беспризорных детей, другие на- роды, а удержать страну не смогли и сделали их тоже несчастными. Но нужно пережить эти трудные годы до начала третьего тысячелетия. Россия, пройдя через тяжелые испытания, все-таки войдет в лучшие времена. Если, ко- нечно, выдвинет из своей среды вождя и, если народ в какой-то мере будет соответствовать этому вождю, а не надеяться только на него и ждать от него манны небесной. Но впереди его будут вожди-проходимцы, вроде Гришки Отрепьева. России Господом предначертана

особая судьба, великая судьба. Но это не зна- чит, что, счастливая. И чем скорее возродится Россия, тем скорее вернутся к ней отвернув- шиеся от нее народы. Но это будет потом. А перед этим будет разброд. И первой отойдет Украина. Украинские вожди даже откажутся от славянства, их ученые будут доказывать, что их предки, никогда не существовавшие мифические укры, которые конечно же древ- нее даже шумер. Но сначала будет развязана братоубийственная война в Югославии, где единый славянский народ, говорящий на од- ном языке, но исторически разорванный ве- рой: сербы-православные, хорваты-католики, а есть еще сербы – мусульмане – наследие многовекового османского ига, начнет само- уничтожаться. Это великая проверка нам, сла- вянам. Геноциду хорватов над сербами ужас- нутся даже бывшие немецкие офицеры СС, такова будет ненависть христиан-католиков к христианам-православным. Я все думаю, почему нас, славян, Бог, как и иудеев, сде- лал народом рассеяния? И если иудеи как раз в рассеянии и стали единым, даже всемирным народом, зараженным единой всемирной иде- ей, то мы, наоборот, разбежались в родовом беспамятстве, чтобы, как видится, никогда не сойтись вместе. Мало того, время от времени мы устраиваем между собой кровавые разбор- ки. Словно наша задача во всемирной исто- рии совсем не объединительная. Может быть, она была такой, но оказалась нам не под силу. Я боюсь сказать, что мы, подобно иудеям, просто придумали ее, не говоря уже о том, что любая претензия на исключительность – это гордыня, которая, словно ржа, разъедает как отдельного человека, так и весь народ. И мо- жет, наше предназначение теперь совсем иное: стать лишь животворным навозом для других народов? Случай в мировой истории неверо- ятный, почти фантастический: ни один из на- родов в России, стране русских, не находится в таком униженном положении, как русский. Но русский народ по-прежнему называют ве- ликим, чтобы от его имени можно было совер- шать всякие пакости, как в своей стране, так и за рубежом, чтобы потом он в них оказался виноватым.
Ты говоришь страшные вещи, Маша.
Прости меня! Наверное, я не имела пра- ва тебе этого говорить. Тем более в эту ночь. Что тебе с этим знанием еще труднее будет жить. Но ты должен знать это, раз выбрал та- кую судьбу. И еще что меня тревожит. Я, на- верное, не имела права приходить к тебе, но перешагнула через это. Желание помочь пе- реселило осторожность. Знакомство со мной, тем более близкое, может выйти тебе боком…
О чем ты, Маша?
Сюда, в район, вслед за мной конечно же пришло мое «дело».
Какое «дело?» – не понял Иван.
Которое завели на меня в КГБ, еще там, на Урале, а ты приехал с Колымы, дед кула- ка, сын солдата, попавшего в плен, и, значит, бывшего «врага народа», да еще тайно сме- нившего фамилию. И вдруг мы вместе. Нам могут состряпать такой контрреволюцион- ный заговор, несмотря на то, что время сейчас несколько иное. Подпольную организацию! На нас еще недавно, – а впрочем, может, еще и теперь, – можно было сделать такую слу- жебную карьеру, такие ордена получить!
Да ты что, Маша?!
Никак нельзя мне было к тебе прихо- дить. Никак. И в то же время – к кому мне здесь больше идти? И мне так хотелось тебе помочь! Прости меня, дуру!.. Новая волна слухов, вопросов к тебе. Ты и так многих про- тив себя настроил. Раз ты затеял такое боль- шое дело, будь Иван, немного снисходитель- нее, что ли, помягче, к чиновникам, которые не дают тебе поселиться на родовом имении и возрождать его как часть будущей России. Они настолько маленькие винтики, даже не шестеренки огромного карательного меха- низма, что винить их в этом зачастую трудно. У них инструкции, у них семьи, дети, их нуж- но кормить, и чуть что сделаешь не так, оста- вишь их сиротами. В большинстве своем они, может, даже не подозревают, какому делу слу- жат, хотя многие из них чисто по-мужицки, по-крестьянски, по-русски пытаются, в меру своих сил, пусть по мелочам противостоять этому злу. Потому не смотри на них как на от- кровенных врагов, будь с ними пообходитель-

ней, не загоняй их своими решениями в тупи- ки, не вынуждай прибегать к крайним мерам, наоборот, помогай им принимать нужные для тебя и приемлемые для них решения…
Да уж стараюсь.
Прости ты меня, дуру! Забралась в ночь на Ивана Купалу к мужику в постель и – как на политучебе!.. Мы уже забыли, что сегодня ночь на Ивана Купалу. И давай сегодня ни о чем другом не будем думать. Это особенный праздник. В XVI веке игумен Елизаветинской пустыни Палефил писал: «Егда бо придет са- мый праздник, тогда во святую ту ночь мало не весь град возметется, в селах возбесятся, в бубны и сопели и гудением струнным, пле- сканием и плясанием…» Наверное, все-таки не случайно я пришла к тебе именно в эту ночь. Когда все: и травы, и человек – имеют особенную силу. Не ломай голову. Давай ре- шим так: если будет плод и если будет он, как прежние, обречен на смерть, я от тебя сразу уйду. Ты даже не узнаешь, когда я это сделаю. Эх, если бы я могла тебе родить!..
Иван смотрел в невидимый в темноте брезентовый потолок. Сердце ныло и сжима- лось от нежности и горечи.
Не спи! – стала она его тормошить. – Сегодня мы не должны спать. Это моя по- следняя надежда, если я не зачну здорового ребенка в ночь на Купалу, то мне одна доро- га… Поэтому мы должны исполнить все по древним правилам. По древнему обычаю мы должны встретить восход солнца. Мы долж- ны увидеть, как оно дрожит на восходе, ку- пается в росе, в воде. Вода в этот момент по поверью становится волшебной. А раз этот день еще и Иоанна Крестителя – то он и свя- той. Волшебны, обладают целебной силой и солнечные лучи. Ты помнишь, какая была теплая вода? Прямо-таки парная, а ведь день был совсем не жаркий. Такой она бывает только в эту ночь.
Ну, наверное, не всегда в эту ночь быва- ет так тепло, – засомневался Иван
Бывает и холодно, например, в висо- косные годы. Если ночь на Ивана Купалу выдавалась холодной, парились в бане, а по- том бросались в реку или в озеро. Для этого
готовили специальные веники, в которые вставляли разные цветы и травы, особенно иван-да-марью. Веники потом служили для гаданья – вместо венков.
А я нынче первым делом поставлю баню. Дом подождет. Надо было и начинать с нее. Первое время в ней и жить можно, по крайней мере, иногда ночевать… Ты загово- рила о бане, и я почему-то вспомнил убороч- ную: холодина, и ты пришла с ребятишками. Там я тебя в первый раз и увидел. И до сих пор перед глазами больше других почему-то запомнился мальчишка: маленький, худень- кий, продрогший, какой-то нездешний, чернявый, с курчавыми волосами, который читал отрывок из «Задонщины». Не знаю по- чему, но мне даже жутко стало, когда он чи- тал. Зачем, думаю, она именно это заставила его выучить и читать сейчас… Студеный ве- тер, мужики стоят злые, хмурые…
А он сам вызвался читать именно этот отрывок, удивил меня. Я хотела предложить ему что-нибудь другое, может, что повесе- лее, а он уперся: «Нет, если хотите, чтобы я что-то читал, то буду только это». А потом думаю: дай посмотрю на реакцию мужиков, как-то же надо расшевелить их, чтобы они не забывали, что они русские. А они от его
«Задонщины» еще больше помрачнели. Я по- стараюсь тебе объяснить, чем или кем предо- пределена наша страшная судьба. Историк Ключевский приводит такой подсчет, рус- ский народ только в период своего формиро- вания – с 1228 по 1462 год – за 234 года вы- нес 160 внешних войн. Я только уточнила бы: не формирования, а нового собирания после многовекового вынужденного рассеяния, в том числе по лесам и болотам. В 1103 году на княжеском съезде Владимир Мономах жаловался великому князю Святополку Изя- славовичу: «Весной выйдет смерд в поле па- хать на лошади, и придет половчанин, ударит смерда стрелой и возьмет его лошадь, потом приедет в село, заберет его жену, детей и все имущество, да и гумно его зажжет». И так на протяжении нескольких веков. И потому мы с плодородных черноземов ушли в леса и бо- лота на тощий суглинок… И чем от половча-

нина отличались большевики: придут в село, заберут лошадь, корову, имущество, а хозяи- на в Сибирь или на Соловки…
Иногда приходит тяжелая мысль, что, мо- жет, мы уже совсем иной, нерусский народ, от прежнего, может, осталось только назва- ние, а на самом деле мы уже нерусские, или уже не совсем русские. После долгих скита- ний в глубокой древности по миру, о кото- рых мы ничего не знаем, только догадыва- емся, а скитались мы не от хорошей жизни, а от постоянных нападений врагов, нашей новой родиной, или, может, прежней, ста- ла Киевская Русь. И там нас вновь крестил князь Владимир, потому что прежнее креще- ние было стерто у нас из памяти, хотя жило подспудно. Но почему мы, вольные степные и полустепные, к тому же, может, морские, люди из мест с широким обзором для глаз, – леса не дают мыслить великими категория- ми, когда не видно горизонта, который мы тогда звали окоемом, – ушли на север, в леса и болота, в места, где потом была основа- на Москва? Половцы – это еще цветочки. Основной слой русской культуры – культу- ры Киевской Руси, культуры полян, самого большого и сильного из известных нам по летописям русских племен, в 1240 году был уничтожен под корень татаро-монгольским нашествием. Именно с полянами связаны наиболее важные исторические вехи первых столетий новой русской государственности. И вот результат: учеными-фольклористами на территории бывшего Киевского княже- ства не было записано ни одной древнерус- ской былины или песни. Некоторые гадают, почему они сохранились только на Русском Севере, за тысячи километров от описыва- емых ими мест и событий? А потому, что на Север, на пустынные и студеные берега Ба- ренцова и Белого моря, на Кольский полуо- стров бежали малочисленные остатки полян, именно среди их потомков через несколько веков родится Михаил Васильевич Ломоно- сов, русский гений на все времена и сроки. Да, в результате падения Киева в 1240 году большая часть полян была уничтожена фи- зически, в том числе и потому, что поляне
оказали Батыю жесточайшее сопротивление. Одна из русских рукописей свидетельствует:
«Взяша Киев татары, и Святую Софию раз- грабили, и монастыри все, и взяли и кресты, и иконы, и узорочье церковное, а людей, от мала до велика, всех убили мечом». А вот что писал папский легат Джованни Плано Карпини, направленный Святым престолом с дипломатической миссией в ставку вели- кого хана Гуюка, ехать ему пришлось через бывшие киевские земли: «Большая часть лю- дей Руссии была перебита татарами… Они пошли против Руссии и произвели великие избиения в земле Руссии, разрушили города и крепости, убивали людей, осадили Киев, который был столицей Руссии, и после дол- гой осады они взяли его и убили жителей го- рода, отсюда, когда мы ехали через их земли, мы находили бесчисленные головы и кости мертвых людей, лежавших на поле, ибо был этот город весьма большой и очень много- людный, а теперь он сведен почти ни во что, едва существует там двести домов, а людей там держат в самом тяжелом рабстве. Про- двигаясь отсюда, они сражениями опустоши- ли всю Руссию…» К началу XIV века жителей Киева и его окрестностей оставалось не более нескольких сот человек. А ученые предпола- гают, что Киев до нашествия Батыя насчи- тывал от 50 до 80 тысяч жителей. То же было и с другими русскими городами. Некоторые антропологи и генетики утверждают, что по- лян в Киевской Руси после нашествия Батыя практически не осталось. Только немногие из них сумели укрыться на студеном Севе- ре да на Новгородчине, да еще на Днепре на острове Хортица за Днепровскими порога- ми, положив начало запорожскому, а потом кубанскому казачеству. Так что утверждения нынешних украинских ученых, что украин- цы – потомки полян и Владимира Святого, не соответствуют действительности. Совре- менные украинцы – относительно новый на- род, начавший складываться на бывшей тер- ритории Киевского княжества только после четырнадцатого века, только после Батыева нашествия в результате смешения вышедших из лесов древлян, а с Карпат – чигов, чигири-

нов, берендеев и разного рода беглых людей из разных племен и народов.
Киевская Русь до нашествия Батыя была известна в мире как Гардарика – страна го- родов с уникальной каменной архитекту- рой. После нашествия Батыя каменные дома на Руси, по крайней мере Киевской, уже на протяжении столетий больше не строили, не хватало сил, потому российская архитектура, будучи ранее каменной, стала по преимуще- ству деревянной.
С 1237 по 1472 год историки насчитывают 55 только крупных походов татаро-монгол на русские княжества, которые сопровожда- лись погромами городов и не менее массо- выми, чем в Киеве, убийствами и уводом в полон русских людей. От разгрома городов и опустошения русских земель уцелели толь- ко Смоленское, Витебское, Пинское и По- лоцкое княжества и большая часть Новго- родской республики, куда, как я говорила, бежали, спасаясь, часть полян. А Киевское, Переяславское и Черниговское практиче- ски перестали существовать. В Московской земле погибло две трети селений, по бере- гам Оки – уже восемь десятых, а в степных и лесостепных районах истребление русского народа было еще страшнее. А еще были не менее страшные набеги крымско-татарские. В 1571 году крымский хан Давлет-Гирей, со- брав войско в 120 тысяч сабель, обманывает бдительность русских сторожевых полков, прорывает оборону на Оке и проходит ог- нем и мечом срединные области Руси. Сама Москва была сожжена, бежать из нее было некуда – в поле враги, так что погибло, по утверждению иностранцев, около 600 тысяч человек. Цифра эта, скорее, завышена, по- тому что в Москве в то время, наверное, не проживало столько населения, но, во вся- ком случае, живых осталось гораздо меньше, чем мертвых. Не хватало людей, чтобы рыть могилы, и потому спускали трупы вниз по Москве-реке. На ней во многих местах об- разовались заторы, как происходят ледовые заторы во время весеннего половодья, и при- ходилось их растаскивать баграми… А вспом- ни гибель Рязани. Сколько веков прошло,
а до сих пор на ее месте пепелище: «А храмы Батый разориша, и во святых алтарях мно- го крови пролияша. И не оставя во граде ни един живых: вси равно умроша и едину чашу смертную пиша…» В последний крымский набег, в 1769 году, в полон было уведено бо- лее 20 тысяч русских, разумеется, самых фи- зически здоровых, молодых, красивых. То есть русский генофонд рассеивался по всему тогдашнему миру, так что можно утверждать, что наши родственники теперь чуть ли не по всей планете. А с запада постоянно нападали немцы, шведы, поляки… Как полагают исто- рики, суммарные потери русских с 1237 года по 1500 год составляют свыше 6,5 миллиона человек, не считая уведенных в плен и неро- дившихся детей. А гибли при сопротивлении самые сильные, самые мужественные – цвет нации. И уводили в плен тоже самых силь- ных, здоровых и красивых. Потому русский генофонд претерпел непоправимый урон. Человеческие утраты таких масштабов неко- торым ученым дают основания предполагать, что на смену исконному русскому народу пришел другой народ под этим же именем.
Цифра в 5,6 миллиона человек – что она означала в масштабе Древней Руси? – спросил Иван.
На момент нашествия татаро-монгол население Владимира и Рязани составляло, по разным оценкам, от 15 до 25 тысяч чело- век, Великого Новгорода – около 30 тысяч, население всего Владимиро-Суздальского княжества примерно 800 тысяч человек. А в целом все древнерусские земли до нашествия Батыя насчитывали около 7 миллионов чело- век. Потому некоторые ученые ставят вопрос не только о геноциде, но и об этноциде древ- нерусского народа. Но, несмотря на это, рус- ский народ окончательно не надломился, не пал бы духом, тогда он не смог бы сбросить татаро-монгольского ига, как, например, болгары, не могли освободиться от осман- ского ига более пятисот лет, пока их от него не освободила Россия. И с тех трагических пор у России до сих пор догоняющий путь развития. Только начинает она приходить в себя от очередного нашествия, как надвига-

ется другое: поляки, Наполеон, большевики, Гитлер, снова большевики…
Иван перебил ее:
Маша, я конечно, темен, чтобы спорить с тобой. Хотя я уже тут, в Великом Новгоро- де, читал Ключевского, других историков. Но, может, ты идеализируешь нас, русских, приписываешь нам какую-то несуществую- щую исключительность, что все мировое зло каким-то таинственным образом ополчилось именно против нас? Но ведь подобная судь- ба, наверное, практически у любого народа. Все воевали со всеми. И наверное, французу кажется, что все мировое зло было обрушено на Францию, немцу – на Германию… А с дру- гой: ведь разоряли Русь в большей степени не враги, а свои, а враги пользовались этим. Если бы не постоянная княжеская междоу- собица, если бы русские не воевали с русски- ми, если мы были бы сколько-нибудь спло- ченными народом, разве враги рискнули бы полезть на нас?! А то читаю, ужас берет: сами себя уничтожали, князья – брат брата убивал ради мнимой славы, из века в век, на радость и на потеху врагам. Разве можно уважать та- кой народ, если мы сами себя не уважаем? Откуда это в нас? Вот ты говоришь, что евреи в рассеянии стали единым народом, сцемен- тированным как никогда. А мы как бы нао- борот: большой народ, вроде бы даже вели- кий, а на самом деле разорванный изнутри, можно сказать, равнодушный к своей судьбе. Прости, Маша, но у меня всегда возникает почему-то внутреннее противоречие, когда меня начинают убеждать в исключительности русского народа, его особой роли в мировой истории и тайных происках против него ми- рового зла. Насчет мирового зла, может, все гораздо проще: всегда есть соблазн прихва- тить то, что плохо лежит, а у нас всегда все плохо лежит, и наши главные беды, я уверен, нужно искать в нас самих. Другие народы по- чему-то не поверили в благостную коммуни- стическую сказку?
Мария с удивлением смотрела на него:
Прикидываешься темным мужичком, а вон и Ключевского читал, да и, чувствуется, не только его.
Пытался читать. Урывками. Когда что удавалось. Но когда нет компаса, это чте- ние может только запутать, сбить с толку. Даже у дореволюционных историков разный взгляд на одно и то же событие. Кто из них прав, кто заблуждался или просто лукавил? Просто меня угнетает эта тенденция: свали- вать все наши беды на чужого дядю. У меня, может, несколько иное понятие о русском народе и русском человеке. На Колыму ссы- лали не только русских, там все перемеша- лось, и самыми стойкими оказывались не обязательно русские, а те, кто явно или тай- но во что-то верил: кто в Иисуса Христа, кто в Аллаха, кто, может, в мифическую само- стийную Украину. Были там и такие, в войну зверствовали карателями в братской Бело- руссии. И жили мы в прилагерном, а потом послелагерном колымском поселке, никогда не спрашивая друг друга о национальности.
Потому что там все были русские по русской беде, – возразила Мария. – Всех вас Колыма сделала русскими, как Великая Оте- чественная война всех, может, хоть на время сделала русскими… Ты полагаешь, что спо- ришь со мной, а ты только подтверждаешь мои мысли. Русский – для меня не понятие крови, а совсем другое. Может быть, мы на- род надмирной идеи, которой мы сами до конца не осознаем, но она кем-то вложе- на в нас, и, может, от этого все наши беды. В том-то и особенность русской цивилиза- ции, русского народа, что он вобрал в себя кровь многих народов, частью растворив- шихся в нем. Налетали монголы, половцы, печенеги, хазары, много кто еще, насиловали русских женщин, но рождающиеся дети, как правило, по убеждению, по поведению ста- новились русскими, может быть, даже более русскими, чем русские по крови. И я совсем не идеализирую русский народ, если бы он был идеальным, то, наверное, давно жил бы не на Земле, а на Небесах. Но я чувствую его предрасположенность к всемирному, порой в ущерб себе. Мировой заговор против Рос- сии, даже коммунистической, к сожалению, существует, потому враги чувствуют, что рано или поздно Россия сбросит с себя малахоль-

ных последышей большевиков, потому нуж- но помешать этому. Если это для народа оста- нется тайной, новая беда ждет нас впереди. А это стараются сделать тайной… На чем ты меня перебил?
Ты стала перечислять войны против Руси.
Русскому народу пришлось непрерывно отражать набеги завоевателей уже с 1056 года. Начиная с 1062 года историки насчитывают 245 нашествий на Русь, причем с 1240 года по 1462 год ни единого года не обходилось без большой или малой войны. Из 573 лет после Куликова поля до окончания Первой мировой войны Россия провела в войнах 334 года. За это время ей пришлось 134 года воевать про- тив различных антироссийских союзов и коа- лиций, причем одну войну она вела с девятью врагами сразу, две – с пятью, двадцать пять раз пришлось воевать против трех и тридцать пять против двух противников. Еще в начале XVII века на большинстве французских и ве- нецианских галер гребцами были русские рабы. В целом для России XI–XVIII веков состояние мира было скорее исключением, чем правилом… Вот как писал Ключевский, может, ты у него это читал: «Поставленная судьбой на границе двух континентов, Русь прикрывала собой, как щитом, Европу от диких татаро-монгольских орд и в благодар- ность от нее получила удар в спину. Едва весть о страшном Батыевом погроме русских земель распространилась на Западе, как его духов- ный глава, папа римский, объявляет кресто- вый поход против “русских схизматиков”… Но ведь она в то же время прикрывала Вос- ток от не менее дикого, по моему убеждению, и даже более опасного не только для Руси За- пада. Потому вопреки школьной программе я предлагаю ученикам читать «Задонщину»? Куликовская битва, о которой ты знаешь еще со школьной скамьи, велика не только тем, что русские, впервые объединившись, нанес- ли сокрушительное поражение захватчикам, но и тем, что мы после нее почувствовали себя единым народом. И особенность Кули- ковской битвы в том, что русские в этой битве никак не могли победить, никак – но все же победили! Вот над этим мало кто задумывает-
ся. А это не могло быть случайным, я думаю, что тут нашло выражение что-то глубинное, исторически предопределенное. Может, даже предопределенное Богом. Иначе никак и ни- чем это не объяснить.
Почему не могли победить?
Вот ты возмущаешься: лежат незахо- роненными десятки тысяч русских солдат! А их, как и тогда, кроме всего прочего, не- кому хоронить. Русь-то и сегодня пуста. Русь до сегодняшнего дня была обескровлена уже много-много раз. Есть народы, которые под- нимаются, переживают расцвет, теряют свою силу. Можно сказать, что это всемирный за- кон. Русь еще никогда не поднималась в на- стоящую силу, никогда не давали. И нападе- ние Гитлера она приняла духовно и физически подавленной внутренними супостатами, Бог помог, он остановил Гитлера, в том числе мо- розами, у самых стен Москвы, он заставил Великого Кормчего назвать, пусть неискрен- не, русский народ великим, и русский народ, простив ему все его страшные грехи, поднял- ся в полную силу… Почему, спрашиваешь, русские не могли победить на судьбоносном Куликовом поле? Войско Мамая на Кулико- вом поле гораздо превосходило русскую рать и по численности, и по вооружению. К тому же у Мамая были поголовны профессиональ- ные воины, вся жизнь которых проходила в набегах и войнах. А у князя Дмитрия, ко- торого после этой битвы назовут Донским, было по преимуществу спешно набранное из землепашцев и плохо вооруженное народное ополчение. Да и вооружаться-то особо было некому: большинство городов и деревень ле- жали в человеческих костях и в пепле… Рус- ские никак не могли победить. Никак! А они победили!
Военные историки оценили реальное со- отношение сил на Куликовом поле. Мамай, готовящийся не к одному сражению, а к тому, чтобы после Куликова поля пройти путем Батыя по всей Руси, провел тотальную мо- билизацию не только среди орд, кочующих в Причерноморье, но и среди подвластных Крымской Орде народов Кавказа, с ним шла хорошо вооруженная и закованная в латы ге-

нуэзская пехота. Войско Мамая почти пол- ностью, кроме, может, той самой хорошо вооруженной генуэзской пехоты, состояло из конницы. А русское – всего на две пятых. Это означало абсолютное превосходство Ма- мая – ведь в те времена все решала конница. Кстати, уже потом, после Куликовской бит- вы, орды Мамая нанесли сокрушительное поражение польским и немецким рыцарям в Силезии, настолько они еще были сильны, затем на реке Сайо разгромили венгро-ав- стро-французскую рыцарскую армию, с го- ловы до ног закованную в железо. Вот еще как они были сильны!
Из кого же состояло русское войско? По призыву князя Дмитрия, тогда еще не Дон- ского, на Куликово поле из городов и весей Русской Земли пришли не только те, кто и должен по возрасту был явиться, но и «ста- рые и малые»: шестидесятилетние и тринад- цати-четырнадцатилетние подростки. Их грудь была защищена не железным панци- рем, а в лучшем случае кольчугой из редких железных колец, предохранявшей от рубяще- го удара, но не спасавшей от копий и стрел. Чаще всего единственным оборонительным оружием был щит – и то не железный, а дере- вянный. Наступательным оружием русских
«пешцев» были преимущественно топоры, сулицы да рогатины. Ни длинных пик, ни алебард у русских не было. А это, как считают военные специалисты, при всех других рав- ных условиях «первое необходимое условие победы над конницей в рукопашном бою». А по коннице войско Мамая, как я уже гово- рила, в несколько раз превосходило русских.
Мария говорила глухо и скорбно:
У пехоты в те времена был один шанс противостоять коннице – заблаговременно встретить ее издали массированным обстре- лом из луков и арбалетов, камнями из пра- щей. Но в этом отношении татарские кон- ники, составляющие большую часть мамаева войска, прекрасные лучники, имели решаю- щий перевес над русскими. Может быть, кня- жеские лучники стреляли из лука и не хуже, но их было очень мало. Заметь, большинство русских военных терминов заимствовано от
татар, в том числе и «ура». Это говорит о том, что русские по природе своей не были воина- ми, военному искусству они учились вынуж- денно. Их всемирная задача, начертанная Всевышним, была в другом. К тому же при плотном построении Большого полка вести прицельную стрельбу из лука можно было лишь его первыми рядами, но они, как из- вестно, были вооружены копьями.
Но, может, русским благоприятствова- ла местность? – предположил Иван. – Мо- жет, они заняли более удобные позиции?
Да, бывает, что пехота использует мест- ность: овраги, холмы, реки и речушки, кото- рые препятствуют успешному применению конницы. Или заманивают ее в болото, или заставляют атаковать укрепленный лагерь, или наступать вверх по крутому склону. Но Куликово поле никаких преимуществ рус- ской пехоте не давало. «Поле чисто и место твердо», – написано в Никоновской летопи- си. Получается: ни одного условия, дающего преимущество при борьбе с конницей, у рус- ского народного ополчения не было. Более того: перейдя речку Непрядву, оно отрезало себе пути отхода и обрекло себя на гибель. Или на победу. Но победа была невозможна. И князь Дмитрий Иванович, опытный вое- начальник, не мог этого не понимать. И не могли этого не понимать и большинство из его профессиональных воинов. Не мог он с таким, плохо обученным и уступающим в численности и вооружении войском, при невыгодных топографических и иных усло- виях надеяться на победу. В это трудно пове- рить. Значит, он верил во что-то другое, выс- шее, иррациональное. И самое невероятное, что победа была одержана.
Иван молчал, словно оглушенный ее рас- сказом.
Понимаешь, проще всего приписать не- вероятный исход Куликовской битвы случай- ности. Западные историки приспособились объяснять случайностями все победы России, а так как здравым умом многие из них не объ- яснишь, то небрежностью Карла XII во время Полтавской битвы, то насморком Наполеона при Бородине, то неожиданными морозами

под Москвой осенью сорок первого в Вели- кую Отечественную. Но, если внимательно вглядываться в русскую историю, не трудно увидеть, что число таких случайностей с каж- дым веком растет, и обобщенное осмысление их требует или создания какой-то «теории невероятных случайностей», либо признания в этих случайностях исторической или выс- шей необходимости – и не только для рус- ского народа, но через него – для всего чело- вечества. И на Западе этого или не понимают, или, наоборот, хорошо понимают, но делают вид, что не понимают.
И еще, может, главное: везде пишут, что на Куликовом поле Русь в смертельной схват- ке схватилась с Золотой Ордой. Но это не так. На самом деле на Куликовом поле Русь вместе с Золотой Ордой схватилась с все тем же ко- варным латинским Западом, уже давно толь- ко носящим личину христианства. Посуди сам: Мамай в то время был отщепенцем Зо- лотой Орды, на Куликово поле вместе с ним шла генуэзская пехота, а с запада на помощь шел литовский князь Ягайло, но не успел.
Но во всех книгах, что я читал, и даже в энциклопедии, утверждается однознач- но, что на Куликовом поле Русь схватилась в смертельной схватке с Золотой Ордой.
Это полная подмена. Как говорил ста- рик-ведун в поезде, это – ложь, сфабрико- ванная западными историками, а за ними подхваченная нашими историками, смотря- щими Западу в рот. Это начавшееся с Петра Первого преклонение перед Западом потом дорого обойдется России. Цель этой лжи: раз не удалось погубить Русь на Куликовом поле, попытаться столкнуть ее с Востоком позже, превратно толкуя историю, когда многие вос- точные народы добровольно войдут в Русь. Под видом возрождения национального са- мосознания не очень искушенным в истории их лидерам внушат мысль, что во всех их бе- дах виновата Россия, что она поработила их предков. Я когда-нибудь подробнее тебе об этом расскажу…
Но ведь князь Дмитрий мог не перехо- дить Непрядву, – напомнил Иван. – Он мог закрепиться вдоль берега и препятствовать
войску Мамая переходу реки. Тогда ему легче было бы обороняться.
Конечно, на первый взгляд разумнее бы ему использовать выгоды оборонявшейся сто- роны, закрепиться вдоль берега и стараться не пускать противника через реку, но Дмитрий Иванович хорошо понимал слабость своего плохо вооруженного и неискушенного в бою народного ополчения. Тогда в критический момент было бы куда отступать, об этом каж- дый знал бы, ведь все равно рано или поздно Мамай, используя свое значительное преиму- щество, перешел бы через Непрядву, к тому же ожидалось вот-вот прибытие на помощь Мамаю литовского войска Ягайло. И потому князь Дмитрий сделал так, чтобы ни у кого из воинов не было бы и мысли об отступле- нии. Или победить! Или погибнуть! И потому битву нужно было начать немедленно, пока не подошел Ягайло. Однако наступать пешей ратью на конное войско – обрекать себя на верную гибель. Не знавшее строевой выучки народное ополчение еще представляло со- бой какую-то силу, пока оставалось на месте, но наступать… Поэтому Дмитрий Иванович делает все, чтобы спровоцировать Мамая, не временя, рассчитывая на легкую победу, уда- рить по неподвижному и оказавшемся в невы- годном положении русскому войску. Потому князь Дмитрий ночью переводит русскую рать через Непрядву, ставит ее в открытом поле, не возводя при этом никаких оборонительных против конницы заграждений, то есть обрекая себя на верную гибель. Мамай не мог не со- блазниться такой легкой добычей, не деля ее ни с кем, не дожидаясь союзников…
Мария замолчала.
Продолжай! – не выдержал Иван.
Как сообщает летопись, только один из десяти русских воинов вернулся домой. Ты понимаешь, князь Дмитрий, поставив свой в основном пеший Большой полк под глав- ный удар мамаевой конницы, хладнокровно и обдуманно обрек его на верную гибель. Дру- гого выхода не было. Он, видимо, как думал:
«Если Большой полк хоть на какое-то время поглотит удар многотысячной мамаевой кон- ницы, если он своим упорным и гибельным

сопротивлением истощит главную страшную силу врага, только в этом случае будет един- ственная возможность победы». Погубив во- йско, он спас Русь… Великий смысл был в его поступке, когда он спешился и, надев доспе- хи простого воина, растворился в войске.
Понимаешь, все это не может быть слу- чайным. Да, несомненен великий талант кня- зя Дмитрия. Но в то же время это был Божий Промысел. Бог спас Русь, на которую возлагал большие надежды. Но не успеет она окреп- нуть, как на нее обрушатся все новые орды. Я иногда думаю, что с принятием христи- анства Русь-Россия обрекла себя на вечное и великое мученичество. Осталась бы язы- ческой, может, легче бы ей жилось? Может быть, враги оставили бы ее в покое? И если она приняла бы католичество? В 1056 году от- пал от Православия католический Запад, со- блазнившись славой мирского величия. И с этого момента берет свое начало не прекра- щающаяся по сей день война против России! Православие ныне повергнуто и в России, но враги его знают, что в народе оно по-преж- нему живо. Можно сказать, что Россия стала полем битвы Христа и Сатаны за право вла- ствовать на Земле.
Мария снова зажгла свечу.
Ты прости, что я затеяла этот разго- вор… – она гладила лицо Ивана своими не по-женски жесткими ладонями. – Но, пой- ми, ты начал такое дело. И тебя ждет на этом пути, – хоть ты и родился на Колыме, и тебя трудно чем-нибудь удивить, – столько пре- град. А ты, словно ребенок, словно чистый лист бумаги. Все понимают, что страна на- кануне больших перемен, и со страхом ждут их, прежде всего наверху. И тем, кто начина- ет осуществлять эти перемены не сверху, – потому что верхи, наоборот, всеми силами будут держаться за старое и всеми способа- ми гнобить нарождающееся, – а снизу, им, первым, ох, как трудно будет! Ты можешь – своим скромным желанием возродить умер- шую деревню предков – стать костью в горле у власти: вдруг за тобой пойдут другие? А они непременно пойдут. И, спасаясь, по вам, первым, пройдутся катком. И под катком
окажутся лучшие. А потом разом все рухнет. И подхватить упавшую власть могут новые большевики, для виду проклиная первых. Сделают все, чтобы России не дать поднять- ся. И в очередной раз будут дурачить народ. Потому, чтобы разобраться во всем этом, и чтобы нас снова не повел по какому-нибудь очередному мифическому пути к счастливо- му будущему очередной Владимир Ильич в кепочке или без кепочки, нужно знать свою историю, которую специально искажают.
Мы накануне больших перемен, коренная деревенская Русь пуста, а самые главные, мо- жет, самые тяжелые испытания у нас впереди. Нас постараются окончательно лишить исто- рической памяти. А когда умирает истори- ческая память, умирает народ. Но зато будут делать все, чтобы историческая память воз- рождалась у народов, в свое время вошедших, чтобы избежать гибели, в Русь, и нас попыта- ются с ними столкнуть. Прости, что я сегодня к тебе с такими разговорами. Я никогда ни к кому вот так не пришла бы. Мы никогда с то- бой не будем мужем и женой. И потому мне нет никакого смысла перед тобой рисоваться. Но я не пришла бы к тебе просто как к мужчи- не. Просто в своей жизни я впервые встретила человека, который, несмотря на отрубленные корни, вопреки всему, инстинктивно встал на путь истины. Который, вопреки всему, стал строить свою маленькую Русь-Россию. И по- тому я готова помочь ему всем, прежде всего, своими до сих пор бесполезно накопленны- ми знаниями… Но… Я тебе уже говорила, что там, на Урале, я была под наблюдением КГБ. Ты должен это знать. На меня донесла из-за ревности однокурсница. Меня несколько раз вызывали. Предупреждали. Нет, не бойся, – усмехнулась Мария. – Я – не шпионка. И не диверсантка. Просто я, насколько это было возможно, в университете пыталась изучать истинную русскую историю. Забралась дале- ко за рамки курса. При обыске в общежитии у меня нашли эмигрантскую литературу: в том числе изданные за рубежом книги великого русского мыслителя Ивана Александровича Ильина, которого в свое время большевики выслали за границу, и книги так называемых

русских философов-евразийцев. Понимаешь, они не эмигранты, как их нам преподносят, эмигранты уезжают или бегут добровольно, а их всех во время и после революции изгна- ли из России… Рано или поздно тебя могут пригласить «куда надо» и навести справки обо мне, какие я веду тут разговоры, в том числе с тобой по ночам. Потому я предупреждаю тебя, чтобы для тебя это не было неожидан- ностью. Впрочем, ты прямо сейчас можешь порвать со мной. Это будет наша первая и по- следняя ночь. И я пойму тебя, тебе не нужны компрометирующие связи…
Ты что?! – остановил ее Иван. – Но хо- рошо, что ты меня предупредила. Потому как я с некоторой поры чувствую за собой что-то вроде слежки. И самое гнусное, что заставля- ют силой это делать этих забитых мужиков.
Прости меня, что я об этом в такую ночь! Но у нас в СССР в открытую говорят только на кухне или с женой под одеялом. Но я хочу, чтобы твое инстинктивное чувство истины подкрепилось знаниями. Я хочу, чтобы ты знал хотя бы то, что знаю я. Хотя что я знаю? Какие-то крохи. Все спрятано от нас. И как они боятся, чтобы мы узнали, в том числе истинные цели так называемой Великой Ок- тябрьской социалистической революции. Большевики открестились от Троцкого-Брон- штейна, но они продолжают его политику. После войны страна в разрухе, но вместо того, чтобы бросить все силы на ее восстановление, они бросают огромные средства на восстанов- ление других стран, навязывая им лагерный социализм. Вытягивая последние жилы из русского мужика, строят там жилье, заводы, электростанции, везут продовольствие, ког- да страна живет впроголодь, дают кредиты, зная, что они никогда не будут возвращены. Как говорил мне один человек, на эти деньги можно было бы переселить из бараков более миллиона семей. И все это ради мифического социализма на всей планете. Ты ведь не зна- ешь даже того, что знаю я. О том, что сделали с нашей страной, с народом уже в нынешнем веке и что готовят ему в будущем.
Они не успокоятся. Они не смирятся с тем, что мы выстояли в Великой Отече-
ственной войне. А выстояли мы потому, что она была именно Отечественной. Чтобы спа- сти свою страну, народ по-христиански про- стил своих изуверов, не просто севших ему на шею, а загнавших его в лагеря, тюрьмы, колхозы, мало отличающиеся от лагерей. Не успела окончиться война, как стали вынаши- ваться новые планы по уничтожению России, можешь представить – вчерашними наши- ми союзниками во Второй мировой войне. Уже в 1945 году Аллен Даллес, руководитель политической разведки США в Европе, по- том он станет директором ЦРУ, озвучит эти планы: «Мы постепенно посеем в России хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальши- вые ценности верить. Как? Мы найдем сво- их единомышленников, своих помощников и союзников в самой России. Эпизод за эпи- зодом будет разыгрываться грандиозная по своим масштабам трагедия гибели самого не- покорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства, например, мы посте- пенно вытравим их социальную сущность. Отучим художников, отобьем у них охоту за- ниматься изображением, исследованием тех процессов, которые происходят в глубине народных масс. Литература, театры, кино – все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так на- зываемых творцов, которые будут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, – словом, всякой безнравственности. В управ- лении государством мы создадим хаос, не- разбериху. Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чи- новников и взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель. Честность и порядочность бу- дут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и нарко- манию, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство и наци- онализм, и вражду народов, прежде всего

вражду и ненависть к русскому народу: все это мы будем ловко и незаметно культивиро- вать. И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище. Найдем способ их оболгать и объявить отбросами об- щества…»
И этот план уже начал претворяться в жизнь. Историческая цена, заплаченная нашим народом за свою независимость, за свое становление, была страшной. Помимо рек крови, пролитых на полях сражений, он вынужден был пожертвовать своими вольно- стями, своим гордым вечевым устройством, хотя оно было далеко не совершенным. Ведь Новгород и Псков были не исключением, они лишь дальше других продвинулись на этом пути. И вечевые колокола один за дру- гим замолкают. И постепенно разрушается многовековая русская общинность – суть русского народа. Несмотря на удары, она все-таки удержалась до XX века. Ее не унич- тожили даже колхозы, посредством которых внедряли в народное сознание лагерную об- щинность, чтобы таким образом искоренить в народе общинность истинную. Общин- ное и сейчас еще живет в крестьянине, в его обычаях, в помочи, которую ты затеял. Пом- нишь, как все отозвались на твою просьбу, словно не работать, а пировать позвал.
Да, – подтвердил Иван. – Я боялся, что откажутся. И вдруг: некоторые плакали даже от радости, что позвал.
Наоборот, была бы кровная обида, если бы обошел, не позвал… Понимаешь, не слу- чайно же все это. Зачем-то же поднимались раз за разом мы в истории?! И зачем-то ты через много веков, по сути, не знающий сво- ей истории, – в тебе специально все вытрав- ливали, вымораживали на Колыме, когда ты даже еще не родился, – почувствовал в себе боль за свою поруганную родину, которую никогда не видел?! И мы должны подняться – не для самоутверждения, не для возвышения над другими народами, а для осуществления всеединства. А не для того, чтобы отомстить за поругание и свести исторические счеты.
Мы должны не просто встать. Мы должны помочь другим, не менее поруганным наро- дам, связавшим с нами свою судьбу. Должны помочь понять причину общей беды. Еще раз прости, что я затеяла этот разговор!
Ну что ты! – Иван осторожно гладил ее волосы.
Залезла к мужику в постель, и – о чем! – прижалась она к нему. – Так уж мы, русские, устроены – извечный вопрос. И в то же вре- мя мы его никогда не пытались решить до конца.
А вообще – возможно его разрешение? – спросил Иван. – Порой мне кажется, что надо просто жить для себя. Не загружая себя вели- кими проблемами. Когда тебе хорошо, будет хорошо и другим. А то мы ведь все печемся о счастье для всех, а в результате – все несчаст- ны. Может быть, в этом не только беда, но и вина нас, русских? И наша трагедия?
Может быть, ты и прав. Может быть, нынешний смысл как раз в том: не собирать вокруг себя народы, а собирать себя как народ. Может быть, на какое-то время нам нужно уйти в себя? Хотя вся сила русского народа – не в обособленности, не в чистоте крови, а в собирательности. Привезли из Африки эфио- па – родился великий русский поэт Пушкин. Взяли в жены пленную турчанку – русскому народу явились Константин и Иван Аксако- вы. И они не просто полутурки, по матери прямые потомки пророка Магомета. Они, великие русские, которых даже называют рус- скими националистами, о которых у нас пред- почитают молчать. Владимир Иванович Даль, создатель Толкового словаря живого велико- русского языка – далеко не русских кровей. Да возьми фамилии Татариновы, Башкирце- вы, Калмыковы, Черкесовы, Мордвиновы, Черемисины. Мы – не раса. Мы – народ, объ- единенный общей надмирной идеей, которую порой мы сами до конца не осознаем. Но если разрушить эту идею, эту светлую соединитель- ную связь – начнется всемирный кровавый хаос. Сила и в то же время беда наша – душа нараспашку. Создавая Великую империю, за- бирая под свое покровительство другие наро- ды, мы не задумывались о последствиях, что

потом они могут ответить неблагодарностью. Мы истончили свою душу и плоть. И потому так пуста стала коренная Русь. И потому стал так мелок, низкоросл русский народ. А малые, в свое время подобранные нами на нищен- ском распутье, народы под нашим крылом окрепнут, и возросшие на наших хлебах вожди их назовут виноватыми во всех своих бедах нас. Посмотри, как живут наши соседи: ла- тыши, эстонцы, литовцы. Как будто в другом государстве. О них власть заботится, как бы не убежали, не дают им жить, как они хотят. Живут медленно, спокойно, соседу души не откроют. Нет, я не осуждаю их за это. Может, они правы. Берегут свою душу. Потому что живут для себя, а не для других. Может, пото- му, что их мало, и души у них мало. В результа- те, может, останутся после нас. А мы… сгорим на чужом огне, который считаем своим… пе- плом рассеемся… Боюсь, придет время, когда нам уже не останется места на этой планете. И под именем русских будут жить другие, вытеснившие нас. В 20-е годы, в специально развязанную Гражданскую войну далеко не худшая часть русского народа через Крым, че- рез Польшу, Среднюю Азию, Китай, Японию, другие страны вынуждена была уйти в изгна- ние. Около четырех с половиной миллионов человек…
А этот мальчик, что читал отрывок из
«Задонщины»? – снова спросил Иван. Перед ним снова встала картина студеного осеннего поля, и чернявый мальчик, скорее, не читаю- щий, а кричащий «Задонщину» встречь сту- деному порывистому ветру, который забивал обрывки слов обратно в простуженный рот, почему-то он запал Ивану в душу. – Откуда он здесь? У него и имя-то, и фамилия как бы нерусские – Марк Масарский… Как бы ев- рейские…
Так оно и есть: еврей он, только не чисто- кровный, мать русская. Я потом о нем отдель- но расскажу. Это особая история. Я думала, он из приезжих, а у него по матери пять поколе- ний лежат на деревенском погосте. Прадед по матери магазины имел, мельницу. Круглый сирота. Выбился, как говорили тогда, в люди из мальчиков, прислуживающих в лавке.
А второй: белобрысый, веснушчатый, что после него стихи Пушкина читал, без трех пальцев на правой руке.
В позапрошлом году со старшим бра- том, семиклассником, еще соседский маль- чишка, втроем пошли в лес. Подорвались на мине: двое остались калеками, а брат-се- миклассник погиб. Стихи писал, какие-то не детские, очень печальные. Мечтал стать агрономом и обязательно вернуться в де- ревню…А у меня была надежда, которой я и жила: может, хоть один из моих учеников, уехав учиться в город, потом действительно вернется в деревню. Бессмысленно сейчас пытаться силой оставлять их в деревне. Сво- ей безысходностью она засасывает словно в тину, человек тупеет, спивается. Потому я стараюсь вложить в их душу такое, чтобы там, в городе, их головы и сердца не смогли забить мусором, чтобы однажды они вдруг почувствовали тоску и боль по родной земле.
Она помолчала.
А с мыслью о собственном хозяйстве, тем более о кооперативе, ты не торопись. Не дадут. Сначала нужно врасти в эту землю, в этих людей, чтобы они тебя, да и власти, перестали считать чужим и смотреть подо- зрительно. Чтобы они стали считать тебя сво- им. А я буду собирать в старых книгах, жур- налах сведения о русской общине, о русском традиционном хозяйстве, способном в этих невероятных климатических условиях быть рентабельным, кормить не только себя, но и других. О реформе Петра Аркадьевича Сто- лыпина, не случайно же евреи его убили, зна- чит, знали, что он поднимет Россию. А царь его не сберег.
Евреи? А разве не революционер его убил?
А это одно и то же. Некоторые ученые считают, что Столыпин своей крестьянской реформой разрушил традиционную русскую общину, тем самым ускорил появление так называемого пролетариата, якобы творца ре- волюции. Но тогда бы революционеры долж- ны были радоваться этому факту, а они его люто ненавидели. На него было совершено, кажется, одиннадцать покушений. В одно

из них взрывом квартиры покалечили всю его семью. Прямым его убийцей был еврей Мордка Богров, хотя обычно на эту роль они выбирали русских дураков. Перед повешени- ем Мордку Богрова спросили: «Может быть, желаете что-нибудь сказать раввину?» – «Да, желаю. Но в отсутствие полиции». «Это не- возможно», – возразил товарищ прокуро- ра. – «Если нет, то можете приступить». Вел себя он чрезвычайно спокойно, с чувством выполненного долга. Что он хотел сказать раввину? Можно только догадываться. Что он исполнил свой долг перед ветхозаветным иудейством? Но при полиции, при посторон- них он этого не мог сказать. Он не имел пра- ва разглашать великую тайну. Раввин и все остальные и так поймут, что он хотел сказать, когда раввину передадут его последние сло- ва перед казнью. Он потому был так споко- ен, что ему в памяти иудейства на этом све- те обеспечена слава, а на том свете, если он есть, приуготовлена за его подвиг великая на- града… Вот так-то!.. Рядом со Столыпиным можно поставить выдающегося сельскохо- зяйственного экономиста Чаянова, больше- вики сгноили его в тюрьме. Ты, скорее, о нем даже не слышал.
Я и о Столыпине-то в школе только слышал, что он вешатель и мучитель. Да еще о столыпинском галстуке, о столыпинском вагоне.
А ты знаешь, почему все наши дости- жения сравнивают с 1913 годом? Потому что в это время Россия достигла наивысшего экономического расцвета. Потому что при Столыпине Россия заваливала своим хлебом полмира. Советские учебники – они очень объективные, только в оценках нужно подхо- дить по принципу: все наоборот, раз ругают Столыпина, значит, он много сделал для Рос- сии доброго, потому его и убили. Взахлеб хва- лят декабристов, снимают о них душещипа- тельные фильмы, задумайся, чего они хотели для России. Если хвалят взахлеб Петра Перво- го, то еще нужно разобраться, больше хороше- го или плохого сделал он для России, нужно ли было прорубать окно в Европу, через которое полезла в Россию всякая мразь. Добрые люди
в дом в дверь заходят, а не лезут в окно. Иван, прости, что повторяю: будь осторожен, в том числе в разговорах с мужиками. Они ведь в за- ложниках. Я к тебе еще раньше пришла бы, но я боялась, что из-за меня у тебя будут не- приятности, это меня останавливало. Я тебе уже говорила, что, скорее всего, в райцентре, в КГБ, на меня лежит досье, его обязательно переслали вслед за мной оттуда с Урала. Мне никуда от него не убежать, не спрятаться, и кому-то тут, в колхозе, и не одному: тому же председателю, кому-то из родителей моих уче- ников поручили следить за мной, с кем и о чем говорю. Как-то ночью пришла дикая мысль: а может, ты за этим сюда и приехал, только го- воришь, что с Севера.
Ну, ты… – засмеялся Иван.
Не смейся, – без улыбки она остановила его. – Бывало, что жене поручали следить за мужем. А в чем моя вина? Прочитала всего не- сколько книг, изданных русскими в изгнании в Югославии, во Франции, в Германии и тай- но вывезенных оттуда. Что на лекциях в уни- верситете по глупости задавала неудобные во- просы. Например, о «красном терроре».
С чего он начался?
В августе 1918 года в Петрограде евреем Кенигиссером был убит другой еврей, пред- седатель Петроградского ЧК Урицкий, – ка- жется, они не сошлись во взглядах на ми- ровую революцию. Виноватым почему-то оказался русский народ. Ему в отместку был объявлен «красный террор». В порядке
«красного террора» было расстреляно 10 ты- сяч человек. Списки этих 10 тысяч были рас- клеены на стенах домов и заборах, прилега- ющих к бывшей Гороховой улице, дому № 2, где размещалась ЧК. Кого в этих списках только не было: бывшие офицеры, помещи- ки, домовладельцы, купцы, ученые, священ- ники, студенты, даже ремесленники и рабо- чие. Этим было положено начало кровавому
«красному террору» по всей стране.
Когда я рассказала о «красном терроре» одному знакомому, он только печально ус- мехнулся в ответ и на другой день принес мне тайком Библию – даже читать ее тогда было запрещено – и раскрыл ее: «Вот послушай,

что было в древнее время, очень похожее на
«красный террор». И прочитал отрывок из
«Книги Эсфири». Есть такая глава в Ветхом Завете. Я слушала с затаенным дыханием. Для меня, до этого не видевшей ни Ветхого, ни Нового Завета, тем более не читавшей их, было откровением: уничтожить в один день 75 тысяч 800 человек, в том числе женщин и детей, только потому, что, по предполо- жению евреев, эти люди против них зло за- мыслили. И этот день сделать праздником и праздновать из века в век, при этом утвер- ждать, что это веселый, светлый праздник. Пурим – так называется этот ветхозаветный праздник, за которым стоит 75 тысяч 800 не- винно убитых людей, в том числе женщин и детей. Разве это не «красный террор»? Или наоборот: может быть, «красный террор» – праздник Пурим? О 75 тысячах 800 убитых ныне предпочитается молчать, просто гово- рят: веселый, светлый праздник. Я уверена: придет время, и они отпразднуют его в Крем- ле, как знак победы над Иисусом Христом и русским народом. Я долго не могла пове- рить, что «красный террор» в двадцатом веке запрограммирован еще в Ветхом Завете.
Расскажи поподробнее, – попросил Иван.
Царь могущественной Персидской им- перии Артаксеркс в какой-то момент развел- ся со своей женой Астиной, недовольный, что она во время пира по его просьбе не вы- шла к гостям показать свою красоту. Один из придворных царя, иудей Мардохей, который в свое время при каких-то обстоятельствах якобы спас царя от верной смерти, восполь- зовавшись этим, подсунул ему в наложницы свою племянницу и воспитанницу красавицу Эсфирь. Это очень распространённый в исто- рии иудейский приём пристраивать еврей- ских девушек в качестве невест царским осо- бам и важным сановникам, так называемый институт иудейских жён. Об институте ев- рейских невест уже в XX веке в большевист- ской России я тебе еще расскажу. Мардохей, зная о всеобщей неприязни персов к хитро внедрившимся в государство евреям, стро- го наказал ей скрыть свою национальность.
Так она и сделала. «Не сказывала Эсфирь ни о народе своём, ни о родстве своем; потому что Мардохей дал ей приказание, чтоб она не сказывала». Это я цитирую 2-ю главу из кни- ги «Эсфирь» Ветхого Завета.
Артаксеркс был очарован Эсфирью и был готов выполнять все ее желания. Визирь царя, Аман, обеспокоенный возвышением еврейки Эсфирь и раздраженный тем, что Мардохей, все больше набирающий влияние при дворе, при встрече больше не поклоняется ему, яко- бы добился согласия царя не только на от- странение Мардохея от двора и на казнь его. Мало того что якобы он добился согласия на уничтожение всего еврейского народа на территории Персии, убеждая его, что если не сделать этого, они погубят Персию, как погу- били уже не одно государство.
Якобы узнав об указе царя, Мардохей по- требовал от Эсфири, чтобы та заступилась перед царем за свой народ. Царская налож- ница добилась не только отстранения, но и казни Амана, он был повешен, и по еврей- скому обычаю ему отрезали уши, а вместе с ним убили и десять его сыновей. Но Эсфирь этим не удовольствовалась и попросила царя отмстить персам за указ, о котором, если он даже был, рядовые персы еще даже не подо- зревали. Она попросила отменить указ и из- дать новый, по которому в отместку нужно уничтожить персов по списку, который она составит. Царь ответил, что по законам Пер- сии отменить свой указ он не может, но зато, любя ее, может подписать другой указ, кото- рый давал бы право евреям «защищаться», хотя никто из персов на евреев не собирался нападать. Мало того, он доверил Эсфири и ее дяде Мардохею самим составить указ о пред- стоящих убийствах. Как свидетельствует все та же книга «Эсфирь» в 8-й главе, он сказал:
«Напишите и вы о иудеях, что вам угодно, от имени царя, и скрепите царским перстнем…» И читаем дальше в той же 8-й главе:
«И позваны были царские писцы и написано было всё так, как приказал Мардохей, к пра- вителям ста двадцати семи областей от име- ни царя – о том, что царь позволяет иудеям, находящимся во всяком городе, собраться

и стать на защиту жизни своей, истребить, убить и погубить всех сильных в народе и в области, которые во вражде с ними, детей и жен, и имение их разграбить».
Повсеместный погром иудеями ни о чем не подозревающих персов был назначен Мардохеевым указом на 13 день месяца Ада- ра. «И избивали иудеи всех врагов своих, по- бивая мечом, умерщвляя и истребляя, и по- ступали с неприятелями своими по своей воле», – читаем мы в 9-й главе «Эсфири».
Было пролито море крови, но иудейской красавице патриотке Эсфири было этого мало. Выяснилось, что в городе Сузы иудеи убили в этот день всего только 500 человек. И вот Эсфирь просит царя продлить иудей- ское торжество избиения в этом городе еще на один день. Чтобы ты меня не мог заподо- зрить в предвзятости, я снова цитирую книгу
«Эсфирь», всю ту же главу 9-ю: «И сказала Эсфирь, если царю благоугодно, то пусть бы позволено было и завтра иудеям, которые в Сузах, делать то же, что сегодня, и десяте- рых сыновей Амановых пусть бы повесили на дереве».
Во второй день иудеи для удовлетворе- ния Эсфири убили в Сузах ещё 300 человек, счет вели скрупулезно, а десятерых сыновей Амана повесили на дереве. Последнее деяние было учинено только ради издевательства, так как все десятеро сыновей Амана были убиты в первый же день погрома.
Всего было убито по приказу Эсфири и Мардохея, как я уже говорила, 75 800 «силь- ных» и «знатных» персов с женами и детьми их. «Сильных» и «знатных» – то есть была уничтожена элита страны. Участь когда-то могущественной Персидской империи была предрешена. В скором времени она исчезла с карты мира.
Эсфирь же после этого погрома оконча- тельно вошла в роль царицы и разослала по всем областям Персидской империи письма, в которых «со всей настойчивостью» прика- зывала, чтобы иудеи эти дни убийства сдела- ли днями пиршества и веселия. И по сей день, спустя 2400 лет, соблюдают иудеи это повеле- ние своей «доброй» царицы, и нет у них более
весёлого и более пьяного праздника, чем Пу- рим. В эти дни каждый иудей должен напить- ся до того, чтобы «не мог различить Амана от Мардохея». Причём праздничная трапеза включает в себя пирожки с символическим названием «уши Амана». Как свидетельствует Еврейская энциклопедия, «это знакомые нам всем треугольные пирожки из слоеного теста с мясом внутри.
Помимо того что этот праздник счита- ется светлым и веселым, он почитается как величайший. Среди талмудических раввинов распространено мнение, – в данном случае ссылаюсь опять-таки на Еврейскую энци- клопедию, – «что когда все книги пророков будут забыты, “Книга Эсфири” всё-таки не забудется, а праздник Пурим не перестанут соблюдать».
Неужели этот «светлый и веселый» праздник празднуется и у нас? – удивился Иван.
У нас, в СССР, – евреями тайно, пото- му как отказавшиеся от Бога красные иудеи вместе с церквями и мечетями закрыли и си- нагоги. Но в то же время он празднуется офи- циально как государственный праздник, но только под другим названием, и нами, рус- скими, татарами и башкирами, и всеми дру- гими народами, – усмехнулась Мария.
Как это? – не понял Иван.
Из года в год мы отмечаем праздник 23 февраля, сначала как День Красной армии, а теперь как День Советской армии, который является как бы мужским праздником. А че- рез 14 дней, 8 марта, мы празднуем – Меж- дународный женский день. Эти праздники учреждены большевиками вскоре после рево- люции. Люди искренне празднуют, поздрав- ляют друг друга и даже не подозревают, что это один и тот же, «светлый и веселый» еврейский праздник Пурим, только в одном случае – по старому стилю, а в другом – по-новому.
Не может быть! Насколько я знаю, праздник 23 февраля учрежден в 1918 году в честь рабоче-крестьянской Красной армии, потому что в этот день якобы она, только что созданная, дала отпор под Псковом немецким частям, начавшим наступление, после того как

окончательно развалившаяся царская армия оставила на фронте свои рубежи.
Увы, это не совсем так, а точнее, совсем не так. Никакая Красная армия в тот день не была создана, а раз не была создана, ника- кого отпора немцам она дать не могла. Это чистейшей воды миф. Немцы, захватив часть территории России, сами остановились, ожидая дальнейших действий большевиков, которые еще до революции были повязаны с ними тайным соглашением. Достаточно сказать, что Ульянов-Ленин вернулся в Рос- сию перед революцией на немецкие деньги, и, как говорится, долг платежом красен, нем- цы пришли за данью, претендуя на часть тер- риторий бывшей Российской империи. Но начну издалека. Еще Февральская револю- ция, которая закончилась свержением царя, не случайно случилась точно в день древней- шего и величайшего еврейского праздника Пурим – 23 февраля! Но тогда праздником эту дату то ли не успели учредить, а скорее, большевики-евреи еще считали Февраль- скую революцию своей промежуточной по- бедой. И даже полностью захватив власть в стране Октябрьским переворотом, свер- гнувшим масонское Временное правитель- ство, евреи-большевики только через четыре года, в 1923 году, решились тайно учредить в честь своей великой победы над повержен- ной Российской империей, как в свое время над поверженной империей Персидской,
«светлый и веселый» праздник Пурим. Но учредить под другим названием, чтобы и по- бежденный русский народ-гой праздновал его, не подозревая о его тайной сущности, как свой. И тогда этот священный для вет- хозаветных иудеев день – 23 февраля – был официально учрежден как день рождения ра- боче-крестьянской Красной армии.
В это трудно поверить! – Иван потряс головой, словно стряхивая какое-то наваж- дение.
Как сказал мне тот знакомый, он специально проверял: газеты конца февра- ля 1918 года не содержали никаких сообще- ний о победах над немцами и о создании ра- боче-крестьянской Красной армии. Так же
как и большевистские февральские газеты 1919 года не ликовали по поводу первой го- довщины «великой победы» над немцами, якобы одержанной 23 февраля в 1918 году. А Ульянов-Ленин, в своей статье «Тяжёлый, но необходимый урок», опубликованной в га- зете «Правда» 25 февраля 1918 г., писал: «Му- чительно-позорные сообщения об отказе пол- ков сохранять позиции, об отказе защищать даже нарвскую линию, о невыполнении при- каза уничтожить все и вся при отступлении; не говорим уже о бегстве, хаосе, безрукости, беспомощности, разгильдяйстве… В Совет- ской республике нет армии». Примкнувший к большевикам простодыра Клим Вороши- лов, скорее всего, не подозревая о тайной сущности учрежденного праздника, позже, 23 февраля 1935 года простодушно или недоу- менно писал в «Правде», что «приурочивание празднества годовщины РККА к 23 февраля носит довольно случайный и трудно объяс- нимый характер и не совпадает с историче- скими датами». Если копнуться в историю, то можно увидеть, что 23 февраля 1918 года в историю вошло только тем, что в этот день ЦИК Совнаркома принял условия кабально- го Брестского мира. Трудно отыскать более позорный день в истории России.
Итак, с днем рабоче-крестьянской Крас- ной армии, который мы сегодня празднуем, как день Советской армии, а на самом деле
«светлый и веселый» еврейский праздник Пурим, мы с тобой разобрались. Но, оказы- вается, праздник Пурим мы, кроме 23 фев- раля, празднуем еще раз. Придя к власти, большевики, чтобы покончить со всем, что связывало с поверженной Российской им- перией, сменили календарь на европейский. И 23 февраля по старому стилю по-новому стало 8 марта. И тут они еще раз поглумились над поверженным русским народом: 8 марта по новому стилю они в честь Эсфири объяви- ли Международным женским днем…
Подожди, я не совсем понял эту хитрую арифметику, – остановил ее Иван.
А это и не сразу поймешь. То есть по- лучается, что 8 марта по новому стилю – это 23 февраля по-старому. Опять-таки мы име-

ем закамуфлированный праздник Пурим. За- меть, что названный международным, этот праздник празднуется только в СССР. Не странно ли? Больше его не отмечает ни одна страна в мире. В Израиле, созданном при по- мощи Советского Союза, Пурим отмечается с большим размахом. Он – государственный и семейный, как большинство еврейских праздников, и, может быть, самый главный, смысл которого: нас вроде бы хотели уничто- жить, да погибли сами, задумывали зло, да им же и подавились, и опять наш народ прошел над бездной, но спасся. Праздник Пурим – это ответ и предупреждение новым «Аманам». Главный раввин Израиля однажды заявил, я слышала это еще на Урале, несмотря на ра- диоглушилки, по радио «Голос Америки», что
«праздник Пурим напоминает нам, евреям, об исключительной роли женщин в жизни евреев. Символично, что в СССР он отмеча- ется как Международный женский день. Ведь это в первую очередь праздник в честь нашей славной Эстер-Эсфири. Я думаю, что со вре- менем он будет отмечаться во всем мире».
Между прочим, случайно или не случайно Сталин, которого, может быть, ветхозавет- ные иудеи определили для себя современным Аманом, умер накануне «светлого и веселого» праздника Пурим… Хотя вроде зачем его уби- вать, он так славно потрудился на жатве рус- ского народа. Мне тот человек сказал, что уже после «красного террора» только с 1927 года по 1929 год в тюрьмы и лагеря было брошено около одного миллиона человек. И в основ- ном это были крестьяне и интеллигенция. С 1930 по 1932 год было раскулачено – когда был раскулачен твой отец – около 4 милли- онов крестьян, никто точных цифр не знает. Не менее миллиона крестьян было высла- но в 1933 году. 6–7 миллионов погибло во время голода 1932–1933 годов, который во- шел в историю, как голодомор, к которому, кроме засухи, приложили руку большевики. А сколько было расстреляно и загнано в ла- геря в 1937–1938 годах! Правда, тогда Вели- кий Кормчий немного почистил и большеви- ков-иудеев, чего они, в отличие от русского народа, ему не простили. В 1940 году был вве-
ден закон, по которому за опоздание на ра- боту на 20 минут получали от 3 до 5 лет ла- герей. По этой только статье в лагеря пошли 2–3 миллиона человек. А потом война…
Но в войну он вспомнил о великом рус- ском народе, – напомнил Иван.
Думаешь, искренне? – усмехнулась Мария. – Нужда заставила. Все умиляют- ся этим его выступлением. Но закончилась война, и он инициировал так называемое
«Ленинградское дело», о котором, в отличие от политических процессов 30-х годов, не сообщалось в прессе. Человек, который под великим секретом рассказал мне о нем, ска- зал, что оно, по сути, было «Русским делом», потому что коснулось не только Ленинграда, а всей страны. А дело было так. Вдохновив- шись знаменитым выступлением о великом русском народе Великого Кормчего, первый заместитель Генерального секретаря ВКП(б) Андрей Александрович Жданов, в первой по- ловине 1946 года по собственной инициативе начал разработку вроде бы не выходящей за сталинскую систему власти модели демокра- тического устройства общественной жизни для послевоенного Советского Союза вплоть до 80-х годов. Заручившись в личной беседе с Великим Кормчим его поддержкой, Жданов привлек к разработке программы члена по- литбюро ЦК, председателя Госплана СССР, академика Н.А. Вознесенского, председателя Совета министров РСФСР М.И. Родионо- ва и политическое руководство Ленинграда: А.А. Кузнецова, П.С. Попкова, Я.Ф. Капу- стина, П.Г. Лазутина, – русские кадры, ко- торые Жданов, будучи русским человеком, готовил исподволь. В программе особая роль отводилась повышению роли РСФСР в си- стеме СССР и повышению внимания к рус- скому народу как государствообразующему. Великий Кормчий все предложения Жданова и Вознесенского прочитал, сопроводил под- робными письменными замечаниями и – от- правил в свой личный секретный архив, ка- тегорически запретив знакомиться с этими документами кому бы то ни было. Вскоре по- сле этого все авторы высказанных идей и их помощники были арестованы, кроме Ждано-

ва, который в ожидании неминуемого ареста в августе 1948 года умрет от инфаркта. В ок- тябре 1950 года специальным решением Во- енной коллегии Верховного суда все аресто- ванные были расстреляны. Но на этом дело не закончилось: начиная с февраля 1949 по март 1953 года, то есть до смерти Великого Кормчего, подверглись тотальным полити- ческим репрессиям управленческие слои русской национальности по всей стране, как говорил мой знакомый, эти репрессии были столь велики, что их можно считать нацио- нальной трагедией русского народа…
Почему у нас такая страшная судьба?
Откуда мы есть пошли, Маша?
У нас гораздо более глубокие корни, чем принято считать нашей официальной наукой. Как большевики отринули все, что было до Октябрьского переворота, так до- революционные ученые – все, что было до официального Крещения Руси. А на самом деле задолго до азбуки Кирилла и Мефодия, которых считают родоначальниками сла- вянской письменности, у нас существовала письменность. Они как бы ее вернули нам из забытья. Есть сведения, что древнейшие славянские племена имели так называемую руническую письменность. И мы задолго до новой эры существовали в истории. Только, возможно, имели другое имя. История, ви- димо, так ломала нас, что даже вынуждала не раз менять в целях самосохранения свое имя. И забывать прежнее. Возможно, что в глу- бокой древности нас называли пеласгами. Кстати, почему столько веков не могли рас- шифровать рунические письмена? Их пыта- лись прочитать, основываясь на какие угодно языки и праязыки, но только не на славян- ский, так как считали его более поздним. Но как только стали пытаться читать руны, опи- раясь на славянские языки, они были прочи- таны. Но научной сенсации из этого делать не стали, наоборот, постарались скрыть этот факт. Или представлять его как фантастиче- ский. Три такие славянские руны впервые были найдены не столь давно на территории нынешней Румынии. Они относятся к V ты- сячелетию до нашей эры. То есть целым ты-
сячелетием позже датируются таблички шу- меров, о которых было столько шума.
Но, может, эти рунические тексты не точно датированы?
Но позже таблички с подобными праславянскими письменами обнаружили в Югославии. Сербский ученый Пешич из города Нови-Сад на основании многочис- ленных археологических находок, датиру- емых VII–V тысячелетиями до нашей эры, пришел к выводу, что древний славянский язык своими корнями уходит в этрусскую почву. Рунические письмена, подобные тем, что нашли в Югославии, позднее были най- дены в легендарной Трое и на Крите. Полу- чается, что знаменитая Троя была славянской или праславянской. И легенда о троянском коне – это горькая правда о нас, русских. Получается, что троянский конь – извечная беда славян, мы по своей простоте душевной постоянно пускали и пускаем в свой дом под доброй личиной своих врагов. Позднее руни- ческие письмена были найдены на Енисее, в Скандинавии. В конце концов эта пись- менность послужила основой финикийского и древнегреческого алфавитов, протоиндий- ского и латинского, глаголицы и кирилли- цы. Возможно, что это была первоначальная письменность на Земле.
Не знаю, Маша. Прости меня, я те- мен, чтобы судить об этом. Но, может, тут есть какая-то, невольная подтасовка? Всем почему-то хочется быть древнее, мало того, всем хочется быть самым древним народом, хотя древность, может, совсем не признак ве- личия. И каждый хвалит себя. На исключи- тельности немцев сыграл Гитлер. Мне многое в нашем народе не нравится. Хотя бы то, что он всячески увиливает от власти, а потом, когда на шею сядут какие-нибудь варяги, стонет от этой власти.
А я разве тебе говорила, что мы луч- ше других? Ты меня спросил про корни, и я тебе стала объяснять. Я ничего не придумала. Факт остается фактом: из всех известных на планете образцов фонетической письменно- сти – самая древняя найдена на территории Древней Руси, совсем недалеко отсюда. И от

этой письменности произошла письменность древних русичей, которая сформировалась во втором тысячелетии до нашей эры. Подоб- ную им письменность имели ушедшие пред- положительно с берегов Днепра этруски, или еще их называют пеласгами, основатели Трои. И знаменитая надгробная надпись на могиле Энея легко читается, если читать ее, исходя из славянских корней. Эней был этруском. Все легенды об основании Рима начинаются с прибытия Энея в Италию из сожженной гре- ками Трои. Общеизвестно, что этруски, или пеласги, оказали огромное влияние на Рим, но никто никогда не заикнулся, что они – праславяне. Об этом, считается, не этично го- ворить.
Ну а есть тому какие-нибудь историче- ские свидетельства?
Потомков этрусков, или пеласгов, ко- торые из Южной Руси по каким-то причинам переселились на территорию нынешней Ита- лии под началом Энотра, упоминает Диони- сий Галикарнакский. Он даже называет точ- ное время: за пять веков до Троянской войны. Пеласги основали в устье реки Падьвы город, назвав его Спина, что означало поселение на спине полуострова. Позже был основан город Палатион. Сравни с русскими: палатка, па- латы. И в Библии мы, наверное, есть, может, под названием филистимлян. И жили мы на громадном пространстве от океана до океана. И когда говорят с гордостью об однотысяче- летней культуре Руси, не подозревают, что лгут сами на себя. А куда девалась вся преды- дущая наша история? Долго все эти письмена называли какими угодно: египетскими, пу- ническими, только не славянскими?
Но почему так могло произойти?
Из-за ревности к славянам, может, на генетическом уровне чувствуя в них сопер- ников…Ты говоришь, что ты темен. Но и я в своих знаниях недалеко ушла от тебя. Мои знания, как и твои, слишком малы и отры- вочны.
Я снова вспоминаю твоего ученика, Марка Масарского. Может, он уже более рус- ский, чем мы? Может, он и не задумывается, что он еврей. Я даже не знаю, как сказать…
Может, и не задумывается. Но может получиться так, что, когда подрастет, его заставят вспомнить, что он принадлежит к избранному народу. Я заметила, что он, чем дальше, тем больше задумчив. Может, он уже сейчас задумывается. Ведь он много читает. И не только детские книги. На нем лежит, хоть он и живет в глухой русской де- ревне, хочет он или не хочет, печать всемир- ной еврейской истории. Как бы заданность. Да, у него русская судьба. Но его могут заста- вить вспомнить, что он еврей, если не евреи, то наши придурки. И, став взрослым, может повести себя как ветхий иудей. А мы, вольно или невольно, уже отгораживаемся от него. Вот ты уже невольно насторожился. Кто-ни- будь из мужиков по пьянке напомнит, что он еврей…
Еврейский вопрос… Я до недавнего времени вообще считал, что евреи появились в России недавно, может, в прошлом веке, накануне революции.
Нет, Иван. Просто этот вопрос специ- ально замалчивается. Еврейский вопрос су- ществует на Руси ровно столько, сколько существует Русь. Специально все было выхо- лощено из нашей памяти. Даже былины пе- реписывались, чтобы пустить нас по ложному следу. Ты, конечно, слышал былину об Илье Муромце? Ее даже в школе проходили.
Да.
Как он бьется в чистом поле с татари- ном.
Да.
Так вот в истинной былине Илья Му- ромец схватился в одном варианте с хазари- ном, а в другом – с жидовином, пришедшим из Земли Хазарской и победившим Добрыню Никитича. Да, население Хазарии тогда пре- имущественно было тюркским, но правили там иудеи, и боролся Илья Муромец, скорее всего, не с жидовином, а с посланным иудей- ской верхушкой хазарским богатырем.
Но ведь былины – это, так сказать, сво- его рода сказки.
Скорее, полусказки. Былины, как пра- вило, создавались на исторической действи- тельности. Как и сказание о Трое.

Вот говорят: для христианства нет ни эллина, ни иудея.
Оно так. В этом суть христианства. Безусловно есть евреи, искренне принявшие Православие, и их немало. Большинство же иудеев, до революции принявших Право- славие, сделали это не по внутреннему зову- убеждению, а из корысти, чтобы прорваться к власти, чтобы занять ключевое место в на- роде, в котором они живут. Так стал выкре- стом Бланк, дед Ульянова-Ленина по матери.
Ты хочешь сказать, что и у Ленина есть еврейские корни?
Да, как у всякого революционера, но это от нас тщательно скрывается: вождь «вели- кого» русского народа должен быть русским! Армянская писательница, лауреат Ленинской премии, автор нескольких книг о Ленине Ма- риэтта Шагинян нашла в Ленинградском ар- хиве документы, подтверждавшие еврейское происхождение вождя. Она простодушно обратилась лично к Л.И. Брежневу с прось- бой разрешить ей обнародовать эти данные в книге «Четыре урока у Ленина» и получила категорический отказ. Документы, компро- метирующие светлый образ вождя мирового пролетариата, из архива были изъяты, а неко- торые архивные работники были уволены.
Ну… – Иван не нашелся, что сказать.
Я, наверное, зря тебе сейчас про Улья- нова-Ленина-Бланка. Он в жизни был совсем иным, каким сейчас его нам представляют. Из этого жестокого и злобного полуиудея для нас специально сотворили сусального божка. Нагло и в открытую, зная, что мы по своей лени никогда самого Ленина не будем читать. А почитай его немного, даже то, что опубли- ковано, что не под секретом, сразу поймешь, кем он был. Приведу тебе лишь один пример, далеко не самый гнусный из его биографии. Ну, может, более тебе понятный. Пример от- ношения его к русскому народу. В 1891 году в России, особенно в Поволжье, был голод – из-за засухи. Владимир Ленин, тогда еще Ульянов, которому тогда был 21 год, будучи помощником присяжного поверенного, живя в Самаре, центре голодающего Поволжья, был единственным из представителей мест-
ной интеллигенции, который не только не участвовал в общественной помощи голодаю- щим, но был категорически против такой по- мощи. Ты спросишь: почему? Его друг, некто Водовозов, такой же подонок, впоследствии писал: «В конце 1891 года разговоры о борь- бе с голодом привели к созданию в Самаре особого комитета для помощи голодающим. В комитет входила самая разнообразная пу- блика – от чиновников, занимающих высо- кие посты в местной служебной иерархии, до лиц, явно неблагонадежных, даже прямо под- надзорных… На собраниях и сходках моло- дежи Владимир Ильич вел систематическую и решительную пропаганду против комите- та… Владимир Ильич имел мужество открыто заявить, что последствия голода – нарожде- ние промышленного пролетариата, этого мо- гильщика буржуазного строя – явление про- грессивное, ибо содействует росту индустрии и двигает нас к нашей конечной цели, к со- циализму, через капитализм… Голод, разру- шая крестьянские хозяйства, одновременно разбивает веру не только в царя, но и в бога, и со временем, несомненно, толкнет крестья- нина на путь революции и облегчит победу революции…» Свое отношение к комитету помощи голодающим, то есть к тем, кто пы- тался помешать «прогрессивному явлению», будущий Ленин выражал, по свидетельству его друга, чрезвычайно ясно и просто: «с чле- нами комитета есть один способ разговора: рукой за горло и коленкой на грудь».
Но это же рассуждение бандита! – вос- кликнул Иван. – «Рукой за горло и коленкой на грудь» – это же какое-то извращенное изуверство, даже от уголовников на Колыме я о подобном не слышал.
Бандитом он и был… Да, описанный в былине «жидовин», что вышел бороться с Ильей Муромцем, был не иудеем из Иу- деи, а из Хазарского каганата, соседствую- щего с Русью, с нынешней Волги. Хазарское ханство в VII–VIII веках находилось в тес- ном союзе с Византией, но к концу VIII века союз этот разрывается, потому что в Хазарии к власти неожиданно для Византии прихо- дят иудеи. А ведь до этого между Византией

и Хазарией был не просто союз. Как свиде- тельствуют источники, Хазария до иудейства исповедовала христианство. Например, гру- зинская летопись VIII века «Або Тбилели» рассказывает, что грузинский князь Каригли бежал из захваченной арабами родины в Хаза- рию и принял там христианство. И была Хаза- рия до проникновения в нее иудейства самым сильным государством Восточной Европы.
А как иудеи оказались в Хазарии? – спросил Иван.
Как и везде, под личиной купцов, до- брых ростовщиков. И жила в русском народе не только былина о борьбе Ильи Муромца с жидовином. Все первые летописные своды Руси посвящены борьбе с Хазарским кага- натом. Эта тема была тогда для Руси самой главной и самой больной. Более того, сам русский героический эпос порожден именно борьбой с Хазарским каганатом. Эта борьба определила ход русской истории почти на полтора века – примерно со второй полови- ны IX века до последней трети X. Мало того, и древнейшие письменные литературные произведения Древней Руси XI, первой по- ловины XII веков в большинстве своем были направлены на разоблачение иудаизма – го- сударственной религии Хазарского каганата, пытающегося проникнуть в Русь, например
«Слово о Законе и Благодати» митрополита Иллариона, «Житие Феодосия Печерского».
Надо же: ты помнишь все на память!
Пришлось заучивать. Боялась делать выписки. Одну, две такие выписки, спрятав их среди других, еще можно сделать, а когда много… Меня запросто могли обвинить в ан- тисемитизме. Хотя антисемиткой я никогда не была. Одна из близких моих студенческих подруг была еврейкой, до сих пор перепи- сываемся. Работает, как и я, в деревне, вы- шла замуж за русского, за агронома, держит корову, сажает картошку. Сейчас уже не так страшно, а в двадцатые годы как раз по пред- ложению Ленина за это расстреливали без суда и следствия. Тогда в ОГПУ был специ- альный отдел по борьбе с антисемитизмом… Постепенно накапливалось знание, можно сказать, без моей воли, потому как лучше
бы не знать. Потом: в этом меня просветил и тот встретившийся в поезде старик-ведун. Я до сих пор ломаю голову, почему он выбрал именно меня? Скорее, он просвещал не толь- ко меня, может, для того и ездил в поезде, просвещать людей? В поезде постоянно ме- няются люди, и в поезде трудно за человеком следить. После встречи с ним я глубже заня- лась этой темой. И, когда приезжала в Мо- скву, заказывала нужные книги специально в разных библиотеках, делала так: заказывала несколько книг или журналов по марксиз- му-ленинизму, а среди них одну нужную.
Ты говорила об институте еврейских не- вест, – напомнил Иван.
В любой стране еврейским женщинам разрешалось, более того, поощрялось или даже вменялось в обязанность вступать в брак с высокопоставленными чиновниками или с родственниками высокопоставленных чи- новников. В сталинском политбюро, в на- следство от Ленина, почти все были евреями или женаты на еврейках: Бухарин, Калинин, Молотов… Да и сам Сталин, хоть он не любил евреев, не смог уберечь от них единственную дочь, отправил одного женихавшегося ев- рея, Каплера, на Колыму, она вышла замуж за другого, Мороза. То же самое в высших кругах армии. У нас на Урале у тети жила приживалкой пожилая женщина, которая до революции в Москве имела ателье по поши- ву одежды. Во время революции ее как-то не тронули, а потом из-за близости к Кремлю ателье сделали закрытым для простого люда, и определили его для пошива одежды семьям высшего руководства страны, а ее оставили белошвейкой, потому что, кроме нее, никто так хорошо не шил женскую одежду. Ей до- веряли самые важные заказы. Ну, конечно же в первую очередь жены высших партий- ных и военных бонз. Она, купеческая дочь, окончившая Смольный институт, знавшая несколько языков, чтобы не раскрыться и не быть изгнанной или даже арестованной, вы- нуждена была играть роль необразованной темной полудеревенской бабы, роль ей хо- рошо удавалась, и при ней кремлевские и не кремлевские жены, не таясь, вели свои жен-

ские и не женские разговоры. Но однажды она почувствовала пристальное внимание к себе агентов ЧК–ГПУ. В страхе за свою жизнь, взяв якобы по болезни недельный отпуск на- вестить родственников в рязанской деревне, она, бросив комнату в когда-то своей, теперь уплотненной пролетариатом семикомнатной квартире, ночью тайно села в поезд, идущий во Владивосток, также ночью сошла на од- ной из уральских станций. Так она оказалась у нас, сняв комнатку у моей тети, а потом так и осталась жить у нас, соседям представили ее приехавшей из деревни дальней родствен- ницей. Так вот она рассказала про существо- вавший после революции тайный институт еврейских невест. Молодым большевистским начальникам некогда ходить на танцы в парк культуры, тогда еще не имени «великого про- летарского писателя» Максима Горького, потому им устраивали как бы случайное зна- комство с молодыми еврейками, которые яв- лялись к ним в роли всевозможных курьеров или что-то вроде этого. Посылают, напри- мер, Розу к какому-нибудь ответственному товарищу, а он не кладет на нее взгляд, тогда ее посылают к другому ответственному това- рищу, а к первому посылают Сару, не кладет он взгляд и на Сару, тогда посылают к нему Рахиль… Она рассказала такой случай. Ка- кой-то большой красный командир, может, даже маршал никак не смотрел на еврейских невест, наверное, уже с десяток к нему подса- живали, как подсадных уток на охоте, а у него балерина из Большого театра, с которой он не просто крутил шуры-муры, а собирался на ней жениться. Тогда после одного из спектаклей в ее гримерную приходит ничем не примет- ный человек и предупреждает ее, что если она не откажет маршалу, ее ждут большие непри- ятности, свадьба не состоится. Она с тревогой рассказала об этом предупреждении маршалу. Он пришел в ярость: «Не беспокойся, я в кон- це концов маршал». Уехал он в командировку, а вернувшись, в постели своей возлюблен- ной обнаружил чужого мужика, обоих их пе- ред этим, видимо, одурманили наркотиками. Кончилось это тем, что балерина покончила жизнь самоубийством, а маршал женился на
той, на ком было запланировано институтом еврейских невест…
Я прервал твой рассказ о ведуне, – на- помнил Иван.
Что же будет с Россией, отец? – спро- сила я его.
Последыши большевиков, – сказал он, – как и предсказывал Великий Кормчий, после него не удержат страну. Постепенно внуками и племянниками пламенных рево- люционеров она обрушится в новую смуту. Долго продлится эта смута, истончая душу русского народа. И ее будущее будет зависеть от того, появится ли в народе новый духов- ный вождь, подобный Преподобному Сергию Радонежскому, который соберет вокруг себя не обязательно русских, но русских по духу государственных мужей и военачальников. Но будет это не прежде, чем Господь простит нас. И поверит ли народ этому мужу? Потому что он уже никому не верит, потому как столь- ко раз его уже обманывали? Услышит ли его? Не отсидится ли пред телевизорами на своих промятых диванах? Видится мне смутно в от- даленном будущем отрок, может быть, с име- нем Владимир, который остановит смуту, спасет Россию на краю бездны, но хватит ли у него мужества и сил идти до конца по рус- скому пути? Способен ли идти с ним до кон- ца русский народ, потому что в большинстве своем он уже русский только по паспорту? Да до той поры, мнится мне, чтобы угодить иудеям, графу национальность из паспор- тов уберут. Нас обезличат как народ. А самое страшное, что будет обесценено Слово. И все разговоры о якобы начавшемся Русском Воз- рождении – будут лишь болтовней красноба- ев-бездельников или сладким самообманом. От этой болтовни двойной вред, потому что она сплачивает врагов наших в боязни, что эта пустая болтовня рано или поздно может превратиться в дело. Русский народ снова может стать народом рассеяния, только, в от- личие от иудеев, с обратным знаком. Иудеи в рассеянии еще в большей степени представ- ляют собой сплоченный единой идей народ. А мы, может, уже лишь навоз-удобрение для других народов? На большее мы, может, уже

непригодны? Может, уже Бог так рассудил, разуверившись в нас?.. Бог попустит в нака- зание и испытание снова переболеть чуже- бесием Запада. Это самая страшная болезнь для России – чужебесие. Но Запад давно опу- тан Мамоной. На Западе, давно отпавшем от истинного христианства, у России не может быть союзников. Их там никогда не было. И никогда не будет. На Западе, в отличие от нас, прекрасно понимают, что у России вели- кое будущее, и потому она словно кость в гор- ле всем, кто стремится к мировому господству или страдает от несовершенства своей души. Запад, ненавидя Россию, тайно завидует ей. Поэтому никто ей никогда не поможет. На- оборот, Запад заинтересован, чтобы Россия снова и, наконец, окончательно провалилась в бездну, чтобы превратить ее в сырьевую ко- лонию с минимумом тупого и послушного, оторванного от корней уже не народа, а насе- ления.
Но, может, она действительно исто- щила свои силы, в свое время все более рас- ширяя свои границы, беря под свою опеку все новые и новые народы? – спросила я. – Нужно ли было это делать?
Я уже, кажется, говорила об этом. Мо- жет быть, русский народ потому и cтал ве- ликим, что в свое время, будучи сам малым народом, принимал в себя другие народы, защищал их, спасая от уничтожения. Такова его, начертанная Богом, судьба.
И тем самым истощил свои силы? – спро- сила я.
Он истощил свои силы на ложной, под- сунутой идее. Да, русский народ практически на грани вымирания. У него самый низкий в мире потенциал деторождения, и, если этот процесс не остановить, то уже в следующем столетии русские будут вычеркнуты из списка крупных народов мира. Мы можем превра- титься в небольшой малозначительный этнос, проживающий редкой россыпью на огромной территории, и чем меньше нас будет стано- виться, тем больше на эту территорию будут разевать рот наши враги и соседи. Был, дочка, такой ученый – Шпенглер. Он говорил, что коммунистическая революция станет для рус-
ских тем, что для древних римлян стало завое- вание их варварами. Уже в XXII веке может не стать русских, как в VII веке больше не стало римлян. Боюсь, что это может произойти го- раздо раньше. С каждым годом нас помирает больше, чем рождается.
Но я слушала по радиостанции «Сво- бода» одного русского вынужденного эми- гранта, он говорил, что Россия родилась под знаком Водолея и что после скорой гибели большевизма грядет эпоха Водолея.
Говорят и другое, что Россия под По- кровом Богоматери. Хочется верить, что оно так. Но мы сами можем зачеркнуть, – если уже не зачеркнули богоданную России судь- бу, – отказаться от Покрова Богоматери, со- блазнившись сатанинским раем на Земле. И у нас ныне нет никакого морального права говорить о русской идее, о всемирном пред- назначении России и о Покрове Богородицы, пока мы не наведем порядок в собственной стране. Никого мы не можем, как раньше, объединить, пока сами не выздоровеем. На- оборот, только могут быть беды от нас, если мы достойно не встретим грядущие тяжелые испытания. А я вижу зримо их. Очень зримо. И мы должны быть готовыми к расчлене- нию – я надеюсь, временному – России. На ее территории может возникнуть до полуто- ра десятка новых так называемых государств, которые не будут иметь ни бесспорных тер- риторий, ни авторитетных правительств. Се- кретари ЦК КПСС станут самыми демокра- тическими в мире президентами. Медленно, десятилетиями, в муках, в крови, в нищете будут слагаться вокруг России эти новые го- сударства, образовавшиеся в результате ис- кусственно созданного хаоса в России, по- тому что большевики в свое время, создавая национальные республики, специально реза- ли Россию по живому. На Русь обрушится но- вая княжеская междоусобица, подогреваемая извне. И все славянские страны отвернутся от нас, они не могут простить нам навязанный им после Второй мировой войны коммуни- стический режим, хотя навязывали его не мы, а те, которые кроваво владели нами. И в эти образовавшиеся политические ямы, в эти

водовороты сепаратистской анархии хлынет в Россию, как в 17-м году, вся человеческая нечисть, миссионеры всевозможных сата- нинских сект. На страну обрушится нарко- мания. Россия, как сырьевая колония, будет брошена на расхищение, она будет манить, прежде всего, всяких проходимцев, моло- дежь будет бежать из нее: часть, лишившись чувства Родины, даже презирая ее, соблаз- нившись западными пряниками, другая – от безысходности, в поисках лучшей доли, по- тому что на обезлюдившую страну обрушится безработица.
Да, мы снова станем народом рассеяния, но, в отличие от времени Гражданской вой- ны, нам не будут сочувствовать, наоборот, мы будем презираемы. Потому что о нас там будут судить по бросившимся туда первыми с награбленным добром бандитам, в боль- шинстве своем нерусским, но под именем русских, и нас там будут звать не Русским ис- ходом, а русской мафией. Мы, русские, сами вольно или невольно способствовали этому развалу своей добротой, которая, как извест- но, хуже воровства. Это у евреев – везде ро- дина, а мы вне России уже во втором-третьем поколении перестаем быть русскими.
Неужели мы доживем до этих дней? – спросила я.
Я, скорее всего, нет. Но может, и увижу. Потому как придут эти дни уже совсем скоро. А ты доживешь. И потому я тебе все это гово- рю. Чтобы для тебя это не стало полной нео- жиданностью, чтобы ты заранее к этому была готова. Чтобы ты была опорой для других. И потому я еду с тобой в этой электричке, хотя уже проехал свою остановку. И я вижу, зримо вижу новую, цивилизованную рабо- торговлю. Русские дешевые рабы на запад- ных заводах, а еще больше – русские женщи- ны во всевозможных похотливых притонах. Да, когда начнет разваливаться Россия, когда русские женщины, боясь за будущее своих детей, перестанут рожать, тысячи, а может, и миллионы молодых и самых красивых жен- щин в качестве домработниц, а больше – на- ложниц бросятся на Запад. И очень редко в качестве дешевых жен: неприхотлива, кра-
сива, работяща, всетерпима. Не знаю, может, Бог таким образом делает добрее другие на- роды? Когда вера в будущее России из меня временами совсем уходит, я начинаю думать, что мы, изжив себя, обречены, как всякая ве- ликая империя. Мы, русские, истратили свои генетические силы на огромные простран- ства, на спасение десятков малых народов вроде эстонцев, латышей и литовцев, выта- щили их из исторического небытия. Они ни- когда не претендовали на вселенскую идею, не исходили во всемирной доброте, а, на- оборот, замкнувшись в себе, сохраняя себя, до поры до времени сидят у нас за пазухой, поют по своим праздникам хором, это спла- чивает людей в народ, а мы забыли или нас заставили забыть наши исконно русские пес- ни. Это – признак конца! Мы отдаем им луч- ший кусок, а сами живем впроголодь, а как только мы совсем ослабеем, побегут от нас. И не просто побегут, а измазав нас в дерь- ме. Неужели мы подпали под объективный закон истории, как это ни горько для нас: когда распад империи сопровождается мед- ленным умиранием «имперской» нации?.. Уничтожение империи началось в 17-м году. Она всплеснулась было волной патриотизма в Великую Отечественную войну, а потом ее снова схватили за горло.
Зашуршал полотнищем палатки предутрен- ний ветер.
Вот что я подумал после твоего рассказа об этрусках как о возможных наших предках. Почему и как удалось скрыть от русского на- рода, что он, может, не менее древний, чем еврейский? Может, это не случайно? Как, может, и не случаен извечный спор этих на- родов? Может, как ты говоришь, Господь так рассудил: кто окажется более достоин Его, того Он в конце концов и изберет для своей, неведомой нам цели? И выбора не сделал до сих пор. А может, он уже сделал выбор: не выбрав никого? Вот ты говоришь, что иу- деи – единственный народ, который на про- тяжении десятков веков не менял ни своего имени, ни своей сущности. Почему русский или славянский народ в своей истории не раз менял свое имя? Каким образом удалось

у него отобрать память о прошлом? Или он беспамятен по природе своей? Или древне- русский народ, в боязни быть окончатель- но истребленным, вынужден был уходить в тогда свободные, малопригодные для жиз- ни северные, даже приполярные земли, при этом к тому же для перестраховки меняя свое имя?.. В одном журнале вычитал, что у исто- ков Библии стоял не Господь Бог, а древне- египетское жречество, специально создавшее учение для господских слуг и рабов. И что апостол Павел проповедовал, распространял среди гоев христианство исключительно ради торжества иудаизма.
Мы с тобой уже говорили об этом, – откликнулась Мария. – Эта злобная сказка специально придумана врагами Иисуса Хри- ста. Чтобы отвратить людей от христиан- ства. Ты знаешь, для таких, как мы с тобой, с рождения оторванных от веры или вообще неверующих, есть специальные неопровер- жимые доказательства истинности христи- анства. И не просто христианства, а Пра- вославия, потому что католики, по сути, в последние века, не выдержав напора и со- блазна иудейства, ушли от Нового Завета Ии- суса Христа, оставив от него лишь внешние обрядовые одежды.
И чем они выражается, это доказатель- ства?
Одно из них, может, главное: в Иеру- салиме на Православную Пасху по старому стилю от Гроба Господня сам собой нисходит Благодатный огонь. Обрати внимание, толь- ко на Православную Пасху.
Что значит – Благодатный огонь?
Я тебе говорю: сам собой исходит от Гроба Господня. Никто его не зажигает. После молитвы. Пламя первые минуты не обжигает, можно в него окунать руки, лицо. Голубова- того цвета. Возникает, загорается само собой.
Но, может, это какая мистификация?
Нет. Если бы это была мистификация, большевики и ветхозаветные иудеи давно бы растрезвонили на весь мир. А они молчат в тряпочку. Замалчивают этот удивительный факт. И католики тоже. И происходит это именно на Православную Пасху. Я сначала
тоже не верила… Что-то вроде молнии, но не убивает и не обжигает. Однажды сделали так, чтобы проверить: может, это случайное совпа- дение, что он нисходит только на Православ- ную Пасху и только для православных: взяли и удалили в этот день православных из храма Господня. Остались внутри только католики и иудеи. Тогда огонь вышел из мраморной колонны, расколов ее, вне храма, где стояли православные, а внутри храма так и осталась пребывать темнота. И мусульмане приходят получать Благодатный огонь, они его называ- ют «огонь с Неба», для них он тоже – святы- ня. И из христиан только одни католики не верят, что это Божественный огонь. И потому при них он не нисходит. А раз при них он не нисходит, они к нему не приходят, это дает им основание утверждать, что он не истинен. По- лучается, что они даже менее христиане, чем мусульмане, осталось только название. Пер- вый раз невещественный Благодатный огонь осветил Гроб Господен уже при самом Вос- крешении Иисуса Христа. И с тех пор нисхо- дит каждый год, чтобы поддержать верующих в Него и заставить задуматься неверующих.
Но тогда почему об этом никто не зна- ет? – скорее, не удивился, а возмутился Иван. – Если это так на самом деле!
А вот потому и не знают, потому что это истинное доказательство Пришествия Иису- са Христа, и нисхождение Благодатного огня, как своеобразное напоминание Бога о себе, специально замалчивают, тем более в нашей, государственно атеистической стране. Не дай бог узнают! А каждый, чтобы самому убе- диться, в Иерусалим через множество стран и границ не имеет возможности пойти, даже если и соберется идти, несмотря на все ли- шения дальнего и тяжелого пути. Не пустят! А Бог своим Божественным огнем постоянно напоминает о Себе, поддерживает в нас веру. Своим Божественным огнем, нисходящим только на Православную Пасху, Он напоми- нает нам, что Он, Отец наш, не бросил нас, своих детей, даже тех, кто от рождения не по своей вине не познал Его или, познав, отвер- нулся от Него, соблазнившись сатанинскими прелестями. И за наше непослушание, не-

смотря на постоянное напоминание о Себе, за грехи наши Он время от времени нас, как малых и непослушных детей, наказывает. А мы все равно не слушаемся Его, делаем вид, что не слышим, тогда Он наказывает нас жестко, порой даже жестоко. Получается, что мы наказываем сами себя.
И наказывает даже тех, кто не знает о существовании Его?
Сама суть-то человека – божественна, потому человек не может, пусть даже интуи- тивно, не знать о существовании Бога, Отца своего. Бог – это совесть человека, и если че- ловек поступает против своей совести, и он знает, что поступает не по совести, значит, он выступает против Бога… И сказал тот человек в поезде, что смысл Русской истории в вер- ности Православию. Только тот истинно рус- ский – кто православный. Значит, мы с тобой, как и в большинстве своем весь народ, еще не в полной мере русские. И если мы покаемся, снова обратим свой взор к Богу – тогда Россия спасется, вновь расцветет великой державой. И спасет остальной мир. Если нет – исчезнет, растворится в других народах, но не спасет эти народы, и с этого начнется общая гибель мира. А еще он сказал мне, что лет десять на- зад архиепископ Серафим в Америке – по сей день есть там Зарубежная Русская Церковь в изгнании, – встретил в Палестине русского монаха, который обнаружил в старинной гре- ческой книге рубежа VIII–IX веков пророче- ства старцев, бросающие новый свет на судь- бы России на много веков вперед.
Как можно видеть на много веков впе- ред? – Ивану трудно было это понять
Это видение дает Бог человеку, прибли- зившемуся к святости. Через таких людей Бог общается с человечеством. Такие люди доби- ваются такой прозорливости своим святым образом жизни. И им как бы открывается бу- дущее. И даже на много веков вперед.
Неужели наша жизнь, судьба страны за- программирована за много веков в прошлом, и мы ничего не можем в ней изменить? Даже страшно становится. Получается, что в жизни от тебя ничего не зависит… В это трудно по- верить. Как это можно предсказать? Словно
все во Вселенной, – я еще понимаю, что мож- но предсказать круговорот планет, но чтобы жизнь народов, а она складывается из жизни отдельных людей, в том числе меня с тобой, до мелочей была запланирована много веков назад, может быть, даже изначально, с сотво- рения мира. Тогда получается, что все пред- начертано нам заранее, как и вся всемирная история, – и ничего нельзя изменить. В это трудно поверить. Еще труднее принять это. Тогда нужно согласиться с тем, что был за- планирован ГУЛАГ и даже строительство мо- его дома, твой приход ко мне. Тогда в чем же смысл жизни, если все наперед нам предна- чертано – и голод, и смерть, и войны? И, как ни старайся, ничего нельзя изменить?
Это действительно трудно постиг- нуть, – вздохнула Мария. – Порой всю ночь об этом думаю. Одно время чуть мозгами не свихнулась… Ну так вот якобы тот монах в древней греческой книге прочел примерно такое: «После того, как богоизбранный ев- рейский народ, предав на муки и позорную смерть своего Мессию, Искупителя, потерял свое избранничество, последнее перешло к эллинам, ставшим вторым богоизбранным народом. Могучий, пытливый ум древних греков, просвещенный учением Христа, про- ник в самые глубины миропознания. Вели- кие восточные отцы церкви отточили христи- анские догматы и создали стройную систему христианского вероучения. В этом великая заслуга греческого народа. Однако построить гармоничную общественную и государствен- ную жизнь на этом прочном христианском фундаменте у них не хватило творческих сил и возможностей».
Почему?
Подожди! Ты послушай дальше: «На смену духовно одряхлевшему избранному гре- ческому народу придет третий богоизбранный народ. Народ этот появится далеко на севере через сотню-вторую лет, – я тебе уже гово- рила, что писалось это пророчество в VIII– IX веках, то есть за 150–200 лет до Крещения Руси, – и всем сердцем воспримет христи- анство. И будет стараться жить по заповедям Христовым. За эту ревность возлюбит сей на-

род Господь и приложит ему все остальное – большие земельные просторы, богатство, го- сударственное могущество и славу».
И получилось, что мы бездарно промо- тали все это, – усмехнулся Иван. – А сами при этом, еще не став по-настоящему взрос- лыми, одряхлели. И на смену нам придет но- вый, четвертый богоизбранный народ?
Четвертого не будет. Это уже будет все- мирный конец: полное падение нравов, ме- ждоусобная война опутает весь мир. Может, Господь остановит все это новым Всемирным потопом, чтобы не осталось никакой памя- ти о нынешнем человечестве, чтобы потом снова начать сначала, учитывая прежние ошибки. Но слушай дальше: «…По немощи человеческой не раз будет впадать в большие грехи этот великий народ, за сие будет нака- зан немалыми испытаниями. Лет через тыся- чу и этот богоизбранный народ поколеблется в вере и в стоянии за правду Христову, воз- гордится своим земным могуществом и сла- вою и захочет рая не на Небе, а на грешной Земле…»
Это о нас?
Это о нас. Слушай дальше: «Однако не весь народ пойдет по сему гибельному ши- рокому пути, хотя и значительное большин- ство, особенно ведущий его слой. За это ве- ликое падение будет послано свыше на этот, призревший Божие пути, народ страшное огненное испытание. Реки крови прольются на его земле, брат будет убивать брата, голод не раз посетит эту землю и соберет страшную жатву, почти все храмы будут разрушены или осквернены, множество людей погибнет…»
Это о революции и Гражданской войне?
Наверное.
Но, может, это пророчество придумано сейчас, задним умом. Пойди, проверь, был ли этот монах, писал ли он это?
Нет, не придумано, Иван. Есть и другие пророчества, подобные этому.
Например?
Ведун в поезде мне рассказал об одном таком пророчестве. Якобы императору Пав- лу Первому однажды рассказали, что монах Александро-Невской лавры Авель точно
предрек день кончины императрицы Екате- рины Второй. И в один из дней тяжелых раз- думий о судьбах страны и о своей судьбе им- ператор Павел Первый приказал пригласить монаха к себе.
Честной отец! – сказал император. – О тебе говорят, что на тебе почиет Божия бла- годать. Что скажешь ты о моем царствовании и судьбе моей? Что зришь ты прозорливыми очами о роде моем во мгле будущих веков и о державе Российской? Можешь ты назвать поименно преемников моих на престоле рос- сийском и предречь их судьбу?
Эх, батюшка-царь! – вздохнул монах Авель. – Почто себе печаль предречь меня принуждаешь? Великий, не прощаемый грех лежит на Вашей династии, с самого начала ее, с самого первого дня, не прикажи мне на- звать его, этот грех, потому что сам его зна- ешь. А если не помнишь – это уже неискупи- мый грех твой. Бог после страшной русской смуты и польского ига дал первому Романову, с надеждой на всю династию, жезл на стро- гое, но милостивое тысячелетнее правление, ибо великую судьбу начертал Он России. Но начала династия со смертного греха, кото- рый, если не будет великого моления и ис- купления ему, следующие века будет висеть на ней. К тому же еще накапливаясь, страш- ным грузом. А искупит этот грех только через триста лет лютой смертию твой праправнук, царь-страстотерпец, своей Голгофой, кото- рая будет Голгофой его невинных детей, Гол- гофой всей России, всего русского народа и других народов, которые по своей воле свя- зали с ней свою судьбу. Что касается тебя, ба- тюшка-царь, коротко, ох коротко будет цар- ствование твое, и вижу я, грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусаимского от неверных слуг и даже сродственников в про- должение того греха мученическую кончину приемлешь. В Страстную субботу погребут тебя. Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, после злой смерти твоей возгласят тебя безумным, будут поносить добрую память о тебе, и сын твой, Наследник, не будет им перечить… О судьбе же державы Российской было в молитве от-

кровение мое о трех лютых игах – татарском, польском и грядущем – жидовском.
Что? Святая Русь – под игом жидов- ским? Не быть сему во веки! – гневно вос- кликнул батюшка-царь Павел Петрович.
Но, согласись, Ваше Императорское Величество, были ведь и татары, и поляки. Значит, и последнее откровение на буду- щее – истина, как ни печально сие. Но где татары и поляки, ваше Императорское Ве- личество? То же будет и с жидовским игом, только произойдет это через великие народ- ные страдания и жертвы. Через великие-ве- ликие жертвы! Но христоубийцы все равно понесут свое – от своих же, к которым при- дет частичное прозрение…
А что ждет преемника моего, цесареви- ча Александра?
Постоянно он думать будет о лютой кончине твоей, о вине своей вольной или не- вольной. Француз Москву при нем спалит, а потом он у него Париж заберет и наречет- ся Благословенным. Но тяжел ему покажет- ся венец царский, к тому же будет точить его душу грех свой касательно тебя, о кото- ром, хоть прикажи пытать меня, я промолчу. И подвиги царского служения заменит он подвигом поста и молитвы, но не вижу, будет ли он праведным в очах Божиих.
А кто наследует ему?
Сын твой Николай.
Почему он? А Александр?
У Александра не будет сына.
Тогда цесаревич Константин!
Цесаревич Константин царствовать не восхочет, памятуя судьбу твою. В сторону он уйдет от династического долга, может, чув- ствуя, что не в силах он будет искупить грех династии… Начало же царствования сына твоего Николая бунтом вольнодумским ма- сонским начнется, и сие будет семя злотвор- ное для России.
Кто после Николая будет?
Внук твой, Александр Второй. Ца- рем-освободителем нареченный. Твой замы- сел, исполнения которого так боялись твои убийцы, исполнит – крестьян освободит, а потом турок побьет и славянам тоже свободу
даст. Не простят ему жиды и жидовствующие великих деяний, охоту на него начнут, убьют его среди дня ясного. Как и ты, подвиг служе- ния запечатлеет он кровию царственной.
Тогда и начнется тобою названное иго жидовское? – спросил Павел.
Нет еще. Царю-освободителю наследу- ет царь-миротворец, сын Александра Второ- го, твой правнук, Александр Третий. Славно будет царствование его. Приглушит крамо- лу окаянную, наведет в стране мир и поря- док. Бог спасет его во время дорожной ката- строфы, но порвется в результате ее что-то внутри, и умрет он мучительной смертью. Страшная это потеря для России, но Бог по- чему-то попустил.
А кто ему будет наследовать?
Николай Второй, праправнук твой. Царь святой, подобный Иову Многостра- дальному. На венец терновый сменит он ко- рону царскую, предан будет своим народом, как некогда Сын Божий. Война будет, Ве- ликая война, много стран воевать будут. По воздуху люди, как птицы летать будут, под водой, как рыбы, плавать, серою зловонной друг друга истреблять начнут. Предсказание ему будет: ни в коем случае не вступать в эту войну, гибелью России и его самого закон- чится, но очень уж хотел он защитить своих братьев-сербов. Измена же будет расти и ум- ножаться. Накануне видимой победы рухнет трон царский. Кровь и слезы напоят сырую землю. Мужик с топором по наущенью жи- дов возьмет в безумии власть…
А не написано ли это задним числом, когда все уже случилось и легко было пред- сказывать? – не выдержав, прервал Марию Иван.
Я задала этот вопрос ведуну в поезде, который рассказал мне это предсказание. Он ответил: было или не было предсказано задним числом, но так все и случилось. Толь- ко в одном не сошлось: власть взял не мужик с топором, а жиды, прикрывшись мужиком, а потом отправив этого мужика на каторгу. А что касается царя, добавил он, что, может, не народ предал царя, а царь предал народ, в роковой час отказавшись от престола? Не

имел он права, как помазанник Божий, до- бровольно или не добровольно отказывать- ся от престола, от Богом начертанной обя- занности… Но я доскажу тебе то, что якобы предсказывал монах Авель:
«Горячо зарыдал вещий Авель и сквозь слезы тихо продолжил:
А после того, как рухнет трон, будет жид скорпионом бичевать Землю Русскую, гра- бить святыни ее, закрывать церкви Божии…
Император Павел долго молчал, наконец, спросил:
Ты говоришь, преподобный отец, что иго жидовское нависнет над моей Россией через сто лет? Прадед мой, Петр Великий, о судьбе моей говорил то же, что и ты. Откуда он мог знать? Но дальше он не заглядывал. Почитаю и я за благо обо всем, что ты ныне рассказал мне о потомке моем Николае Втором, на вся- кий случай предупредить его, чтобы перед ним открылась Книга Судеб, хотя не верю в твое предсказание. Но в то же время об истинно- сти его говорит твоя смелость, за такое обычно лишают если не головы, то воли. Пусть знает праправнук мой свой крестный путь. Изложи письменно свое предсказание, преподобный отец, и удаляйся в монастырь, какой я назо- ву, и обреки себя на молчание, а я вложу его в специальный ларец, закреплю своей печа- тью, и напишу, чтобы вскрыли только накану- не столетия моей кончины. Писание твое будет нерушимо храниться здесь, в кабинете Гатчин- ского дворца. Иди, Авель, и молись неустанно в келии своей обо мне, роде моем и счастье нашей Державы. Не верю, не хочу верить в то, что сейчас ты мне предсказал. Бог не попустит такого. Он хранит Державу нашу.
Бог попускает за грехи наши, – ответил бесстрашный Авель…»
Да, – скорее, не сказал, а выдохнул Иван. – Это же страшно: все знаешь – и ни- чего невозможно изменить! И как страшно, наверное, было жить этому Авелю, наперед все зная? Или он уже принадлежал другому миру? И в чем смысл его молитвы тогда, если все предначертано на многие века вперед и ничего нельзя изменить?.. Мне все-таки представляется, что все это придумано поз-
же, после того, когда все это случилось, по прошествии всех этих событий.
Я потом обнаружила рассказ об этом предсказании в так называемом «Историче- ском сказании» некоего Петра Николаевича Шабельского-Барка, оно издано было за гра- ницей в начале 30-х годов нашего века.
Представляется мне, что вот тогда оно и было написано.
Но об этом же была статья и некоего Хмелевского «Таинственное в жизни Госу- даря Императора Николая II»: «Императору Павлу I Петровичу монах прозорливец Авель сделал предсказание о судьбе Державы Рос- сийской, включительно до праправнука его… Документ хранился в особой комнате Гат- чинского дворца. Все Государи знали об этом, но никто не дерзнул нарушить волю предка. 11 марта 1901 год, когда исполнилось 100 лет, согласно завещания, Император Николай II и Государыня с министром двора и лицами свиты прибыли в Гатчинский дворец и после панихиды по Императору Павлу вскрыл па- кет, откуда он и узнал свою тернистую судь- бу. Об этом пишущий эти строки знал еще в 1905 году…»
По другой публикации, «в утро 12 мар- та 1901 года и Государь, и Государыня были очень оживлены и веселы, собираясь ехать в Гатчину вскрывать вековую тайну. К этой поездке они готовились как к праздничной интересной прогулке. Поехали они веселы, но возвратились задумчивые и печальные, и о том, что обрели в этом ларце, никому ни- чего не сказали. После этой поездки Государь стал поминать о 1918 годе, как о роковом годе, и для его лично, и для Династии».
Но почему же тогда так пышно празд- новалось 300-летие династии Романовых, если было такое роковое предсказание? Мо- жет, потому оно и закончилось страшной трагедией – Ходынским полем, сотнями или даже тысячами задавленных в страшной дав- ке за дармовыми пряниками и дармовой вод- кой? Вот эти пошлые дармовые пряники, – неужели ничего более путного, достойного великого народа, если они считали его вели- ким, а не быдлом, не могли придумать в цар-

ском дворце, – мне кажется, лучше всего объясняют, почему в 1917 году народ пошел за большевиками, обещавшими не дармовые пряники, а землю. Другое дело, собирались ли они ее давать… Но что же с нами будет? – глухо спросил Иван.
Как свидетельствовал в конце своего пророчества монах Авель, «все же не до кон- ца прогневается Господь на свой третий из- бранный народ. Кровь тысяч мучеников бу- дет вопить к Небу о помиловании. В самом народе начнется протрезвление и возврат к Богу». Что с возрождения России начнет- ся возрождение мира. Что Россия через свои страдания спасет весь мир.
Но почему такими великими жертва- ми? – вырвалось у Ивана. – Почему через та- кую жестокость? Почему в наказание должны страдать невинные? Миллионы невинных! Неужели Господь так ветхозаветно жесток? Неужели он более жесток, чем милосерден? Неужели более нет других путей для прозре- ния народа?
Не знаю, Иван. Ты в своих мыслях тоже жесток.
Прости меня за этот разговор в такую ночь – Боже мой, куда мы заехали!.. – Мария не знала, как его успокоить. – Давай в следу- ющее воскресенье поедем в Великий Новго- род, тебе обязательно нужно покреститься.
Надо же, Великий Новгород – обык- новенный провинциальный русский город среди болот и лесов. И даже тут, в глубинной России, уже в Средние века – «ересь жидов- ствуюших», – вернулся Иван к прежнему разговору.
Великий Новгород – не простой про- винциальный город в ряду других провинци- альных городов, – возразила Мария. – Это одна из наших святынь, тем более в то, на- чальное время. И это они хорошо знали, по- тому и старались проникнуть, прежде всего, в него. Великий Новгород – особый город в нашей истории. Потому они и стремились в первую очередь его осквернить. В Великий Новгород не случайно приходил сам Андрей Первозванный.
А кто это?
Когда Иисус открылся своим избран- ным ученикам, он сказал: «Итак, идите, на- учите все народы, крестя их во имя Отца и Сына, и Святого Духа». Каждому апостолу выпал свой удел. Апостолу Андрею назна- чено было проповедовать на северо-востоке от Иудеи, в так называемой Скифии. На се- веро-востоке Римской империи побывал до него апостол Павел, есть даже свидетельства о том, что он был и у западных славян, но до так называемой Тавро-Скифии по каким-то причинам, может, из-за огромного расстоя- ния, не дошел. Первым на эту землю ступил апостол Андрей, за что на Руси наши предки и назвали его Первозванным. Слово-то ка- кое – Первозванный! Словно не сам он шел к нам, а мы его позвали. Словно сама Русская Земля его звала, тянула, словно она изна- чально была христианской. Заложив и освя- тив христианский храм в Херсонесе, оттуда пошло крещение русских земель, он пошел вверх по Днепру. «Повесть временных лет» сообщает об этом: «И пошел в устье днепров- ское, и оттуда отправился вверх по Днепру. И случилось так, что он пришел и встал под горами на берегу. И утром сказал бывшим с ним ученикам: «Видите ли горы эти? На этих горах воссияет Благодать Божия, будет город великий, и воздвижет Бог много церк- вей». И взошел на эти горы, благословил их, и поставил крест, и помолился Богу, и сошел с горы этой, где впоследствии возник Киев, и отправился по Днепру вверх, потому как видел Киев не главным в русских землях. И пошел к словенам, где ныне Новгород, и увидел живущих там людей, какие у них обычаи. И удивился ими. И пошел в варя- ги, и пришел в Рим. И поведал, чему научил и что видел, и говорил: «Дивное видел в Сло- венской земле, идучи сюда. Видел бани дере- вянные. Натопят их докрасна и разденутся. Будут нагими, обольются квасом кислым, возьмут прутья молодые и бьют сами себя, и до того себя бьют, еле живые. И обольются водою студеною и оживают. И это творят во все дни, никем не мучимы, сами себя мучат. И то творят омовенье себе, словно креще- ние, а не мученье. Слушающие удивлялись».

Так случайно ли появление именно здесь первой «ереси жидовстующих». Она шла вслед за апостолами Иисуса Христа, чтобы осквернить, извратить его святое спаситель- ное учение, тайно замещая его иудейством. Ее назначение – мутить родники истинного Православия, подменять его ересью. И ны- нешнее страшное запустение вокруг Велико- го Новгорода и десятки тысяч незахоронен- ных солдат – тоже не случайно.
Страшные ты вещи говоришь, Маша. – Словно ты меня убеждаешь, что нет смысла в доме, который я собрался строить. Мол, пока не поздно, остановись. А, Маша? Какой же смысл, строить дом после всего тобой рас- сказанного?
Нет, Ваня, не для этого я тебе все это рассказала. А чтобы ты знал и еще более укре- пился в вере, что нужно противостоять всему этому. А в твоем случае – не падать духом и, несмотря ни на что, строить на месте пору- шенной дедовской деревни дом, тем самым восстановить порванную связь времен. На- верное, думаешь, не сумасшедшая ли я? И не надо ли меня сторониться? И не случайно ли я оказалась в этом полузаброшенном или, точнее, униженном властью краю? Нет, не случайно, меня Бог тебе в помощь послал?..
Они долго молчали.
Как же жить, Маша? От Бога, как ты го- воришь, мы ушли, может, потому Он и отвер- нулся от нас. А прийти к Нему, по крайней мере, мне, не знаю как. Умом понимаю, что Он есть, а сердцем… Но почему-то же тянет меня эта полуразрушенная церквушка? По- чему-то же я чувствую вину перед ней? И эти храмы в Великом Новгороде.
Как жил, так и живи. Строй свой дом. С верой, что все образуется. А потом и на- стоящая, глубокая вера придет. Обязательно придет. Я ведь тоже не могу себя назвать ве- рующей. И не знаю, кого во мне больше: хри- стианки или язычницы, но, мне кажется, что одно не противоречит другому.
Мы вот говорили о наступающей эре Водолея. А я вот слышал от одного татари- на-шабашника в Великом Новгороде, насту- пает век Ислама.
Я думаю, не случайно, что постоянно пытаются столкнуть Ислам с Православи- ем, по принципу разделяй и властвуй. Чтобы потом на кровавом пепелище начать строить свой новый мировой порядок. Потому как эти две великие религии, эти два великих народных континента, по моему глубокому убеждению, могут мирно сосуществовать. Тем более что у них много общих святых на- чиная с Иисуса Христа, Архангела Гавриила. В Исламе Иисус Христос не Бог, но один из главных пророков Аллаха. В Сирии, в Да- маске, в главной мечети Омеядов, хранится глава Иоанна Крестителя, а главный мина- рет носит имя Исы, то есть Иисуса Христа. Каждый день перед минаретом стелют новый ковер. По поверью, Иисус спустится судить нас в день Страшного суда именно с этого минарета. А так как неизвестно, когда это случится, завтра или через тысячу лет, пото- му каждое утро стелется новый ковер. Ислам не противоречит христианству, как кое-кто нам пытается доказать, может, что только он исповедует часть Истины. Не случайно, как я уже говорила, что Благодатный огонь от Гроба Господня – святыня и для мусульман. И не случайно, что великие славянофилы, великие русские Иван и Константин Акса- ковы – по матери прямые потомки пророка Мухаммада. И в будущем, я уверена, нас по- пытаются с мусульманами, предварительно извратив Ислам, стравить. Если это получит- ся, страшная, непоправимая беда будет… Все, хватит! Уже светает…Скоро сенокос… Снова пойдешь помогать колхозу?
Пойду.
Даже после всего этого, что тебе учинили?
Мне с ними жить. Других людей из-за границы не выпишешь. Да они и не винова- ты, что такие. И в то же время: как не вино- ваты: на все им наплевать. Иногда зло берет, а подумаешь: может, это своеобразная форма самозащиты, чтобы выжить? Может, иначе было просто не выжить? Может, так выжива- ли в веках? Может, так выжили в татаро-мон- гольское иго? Обязательно пойду. Я и косу уже давно приготовил. И учусь косить по ов- ражкам. Чтобы не опозориться. Я ведь о се-

нокосе раньше только по книгам, по кино знал. По роману «Воскресение» Толстого. Как у него описан сенокос!.. Я на Колыме мечтал побывать на сенокосе.
Теперь не так, разочаруешься, – горько усмехнулась Мария. – Перепьются, да и сгно- ят сено. Наверное, и при Толстом шли дожди, но как-то ловили погоду. А у нас: ждут приказа из райкома партии. Стоит прекрасная погода. Но не начинают. Без приказа нельзя начинать. В райкоме партии знают, когда начинать ко- сить! Наконец пришел приказ, а тут как раз до- жди. Сено, считай, сгноят. Мужики злые, пото- му и запьют. Да и косить-то теперь некому. Это раньше сенокос был праздником. На сенокос, несмотря на бедность, надевали чуть ли не са- мое лучшее, как на праздник, потому что рабо- тали все вместе, на людях стыдились работать в старом да рваном. Вот чем отличается подне- вольный труд от свободного. Даже при крепос- тном праве он был праздником. На время сено- коса выезжали в луга всей деревней, а сенокос шел дней двадцать. Жили в шалашах, если даже сенокос был недалеко от деревни. Это создава- ло особый настрой. В деревне оставались толь- ко малые дети на попечении стариков. Обычно начинали сенокос рано утром по росе, неболь- шой дождь тоже не был помехой, – на Казан- скую, то есть на день явления иконы Казан- ской Божией Матери. Для обеда объединялись несколькими семьями. Получалось застолье с хорошим разговором. После обеда старшие отдыхали, а молодежь отправлялась по ягоды или заводила игры и песни в кружке. Иногда косили вечером, уже по холодку. В воскресе- нье не работали, ловили рыбу, играли в горел- ки, катались на лодках, если рядом была река, парни заигрывали с девками. Завязывались отношения, которые по осени нередко закан- чивались свадьбами. Время сенокоса почита- лось за праздничное и ожидалось с нетерпени- ем… Смотри, посветлело, скоро будет всходить солнце… Пошли! Мы не должны упустить момента, когда оно начнет купаться в парном утреннем воздухе…

На сенокосе все так и случилось, как го- ворила Мария. Сначала ждали приказа из
района, там считали, что травы еще не набра- ли силы, а значит, сено – калорий, в резуль- тате время упустили: зарядили дожди.
Иван пытался спорить, доказывать, что косить в ненастье бессмысленно, трава сле- жится, начнет преть, надо переждать. Мужи- ки лишь хмуро молчали в ответ, председатель, отозвав его в сторону, также хмуро сказал:
Помалкивал бы лучше. Мужики не меньше тебя знают, про себя матерятся, плачут горькими слезами, но молчат. Опять кто-нибудь на тебя напишет. Подстрекал, скажут, не косить.
Но Иван не выдерживал, взрывался снова.
Кончилось тем, что Семен Томилин в сердцах бросил молоток, которым отбивал косу:
Слушай, откуда ты такой взялся?! На что ты нас все время подбиваешь?! Сейчас хоть немного тихо стало, людей ночами не хвата- ют. Не надо нам никакой манны небесной, ни урожаев богатых! Дай нам спокойно до- жить и спокойно умереть в собственной по- стели, а не на тюремных нарах! А дети наши, живы будут, если что изменится, сами раз- берутся, как им жить, когда им сено косить, в январе или в июле. И больше не начинай этих разговоров, если хочешь добра для нас и для себя. А то припишут нам какую-нибудь групповщину, вражескую агитацию. Скажут в райкоме: надо косить в январе, тогда, мол, дождей нет и не жарко, сожми зубы – и коси в январе…

Что случилось? – глухо спросил Иван, вбежав в избу.
Старуха-хозяйка торопливо шмыгнула мимо него в дверь.
Ничего не случилось, – Мария отвела глаза.
Председатель сказал, что ты уезжаешь.
Это правда? Что случилось?
Иван, не надо разыгрывать трагедию. Мы ведь тогда, в самом начале с тобой обо всем договорились. Случилось то, что долж- но было случиться. – Лицо Марии было чу- жим и спокойным:
Я забеременела.

Так этому же нужно радоваться.
Мы же с тобой договорились, что я не буду тебе обузой… У меня началась тошнота, а потом рвота.
У беременных, говорят, как правило, бывает рвота.
Нет, это совсем другая рвота. Все, как раньше. Все повторяется. Значит, снова: или будет выкидыш, или ребенок родится мерт- вым. Как мне потом жить здесь?! Суды-пере- суды. И как мне жить рядом с тобой?! И ты будешь терзаться. А может быть, и еще хуже. Не исключено, что он родится уродом. Что ты тогда будешь делать с нами?..
Будь что будет! Ты будешь со мной! Вот что: собирайся!
Куда?
Едем ко мне!
Иван, ты не думаешь, что говоришь. Тебе нужны здоровые дети. Много здоровых детей. Иначе в твоей затее с домом, с возро- ждением деревни нет никакого смысла. Не удерживай меня. Я твердо решила: уеду.
Куда ты хочешь уехать? Мария замялась:
Пока к тетке на Урал. А если все будет хорошо, я вернусь.
Ты думаешь, что говоришь?! Кроме все- го прочего, тогда закроют последнюю в кол- хозе школу.
Я тебе не все сказала… Мне предложе- но написать заявление об увольнении по соб- ственному желанию.
Что?..
Да! Говорят, что еще пожалели, могли уволить по статье. «Задонщину» Марка Ма- сарского мне не простили под предлогом, что простудила я его, не простили мои внекласс- ные занятия по истории. К тому же по запро- су на меня с Урала пришли какие-то бумаги… Давно они решили, только дождались окон- чания учебного года.
Тем более поехали ко мне. Завтра пое- дем в ЗАГС.
Ты подумал о себе: приютишь неблагона- дежную. Тогда уж точно тебя со света сживут.
Не сживут.
Ты что, и роды сам будешь принимать?
Надо будет, буду…
Я боюсь. Иван. Понимаешь, чем боль- ше надежда, тем тяжелее ее потом терять. А нам все равно расставаться.
Ну что ты, Маша! Ты сама меня убежда- ла, что в моем доме, в моем деле нет никакого смысла, если у меня не будет детей.
Тебе нужно искать другую жену, здоро- вую, крепкую. За которой нет никаких гре- хов.
Но она меня не поймет, она не претер- пела столько, не прошла через твои страда- ния. Не изведала твоей боли.
Лучше не знать моей боли. Она истачи- вает меня изнутри. Найди невесту в деревне. В деревнях сейчас есть невесты. Не в нашем колхозе, так в другом. Молодые, крепкие. Наоборот, нет женихов. Ты – жених видный, за тебя любая пойдет. Только не ищи среди го- родских, они все вроде меня, если не нутром, то сердцем, душой гнилые, с вывороченными мозгами. Даже можешь жениться на глухоне- мой, лишь бы она рожала здоровых сыновей. А у меня? Если даже ребенок родится живым, будет хилым, слабым. Я в этих роддомах на- смотрелась, Иван. Это еще ничего не значит, что он родится живым. У меня заведомо не будет здорового ребенка. Я и он можем сде- лать твою дальнейшую жизнь мукой. Бросить нас – не бросишь, совесть замучает. И делать ничего не сможешь, прижмет тебя к земле наша общая беда. И будут у тебя на шее не- мой брат-инвалид с кучей детей и такой же сын. Или дочь. Ты прости меня! Я глубоко ви- новата перед тобой, что пришла тогда к тебе.
Все, собирайся! Если что, возьмем си- роту – мало ли их?! Да, да, если что, возь- мем сироту. Даже двух: мальчика и девочку… А сейчас собирайся!
Куда?
Будем переезжать ко мне. Пока дом не готов, в Малый Перевоз. А по весне – к себе.
Да ты что, Иван?!
Все, я так решил!..

Глава 23. Марк Масарский

Из раннего школьного детства Марку Ма- сарскому чаще других вспоминался один из поздних осенних холодных дней, почему-то именно он врезался в память: его первая учительница, несмотря на непогоду, вывела свой четвертый, выпускной класс в студеное осеннее поле – с концертом для поднятия настроения колхозных механизаторов. Перед этим две недели не переставая шли холодные дожди, порой даже со снегом, единственный в колхозе комбайн, завязнув в перенасы- щенной водой земле, укором торчал на краю поля, словно подбитый танк, еще недавно так торчали на полях подбитые немецкие и наши танки, пока их не увезли на метал- лолом. И вот наконец установилось студеное ненадежное ведро. С трудом переждав еще день, пока землю хоть немного проветрит, и, выслушав по телефону взбучку из райко- ма партии: «Почему не начинаешь? Завтра пришлю уполномоченного», председатель колхоза приказал-попросил всех, кто в силах и в ком есть совесть, выйти в поле. И школь- ная учительница решила не оставаться в сто- роне. Она предложила подготовить каждому ученику для исполнения свое любимое сти- хотворение, песню, частушку или еще что. К ее удивлению и тайной радости, один из ее лучших учеников, Марк Масарский, выбрал отрывок из «Задонщины», древнего сказания о судьбоносной для России битве на Кулико- вом поле. В школьную программу четвертого класса «Задонщина», разумеется, не входи- ла, но учительница однажды прочитала ее на внеклассном занятии, и Марку она врезалась в память.
Может, не к месту? – пыталась она Марка отговорить. – Мужики злые из-за не- погоды, а мы им еще «Задонщину».
Но Марк настоял на своем.
Кто-то прочел стихи, девочки хором спе- ли две песни. Дошла очередь до Марка.
«Задонщина», – начал он: – «Слово о великом князе Дмитрии Ивановиче и о бра- те его, князе Владимире Андреевиче, как по- бедили они супостата своего царя Мамая…»
Одно дело, читать в классе перед своими одноклассниками: размеренно, с выражени- ем. Другое дело – перед угрюмо опустивши- ми головы мужиками в студеном поле, когда ветер твои, можно сказать, еще не сказанные слова срывает с губ и, не дав их толком рас- слышать, уносит вдаль, или, наоборот, заби- вает их обратно в рот, потому Марк невольно перешел на крик…
Трудно было понять, вслушивались ли мужики в смысл произносимых им слов: одни продолжали угрюмо смотреть в землю, другие смотрели куда-то в сторону, словно надеясь там кого-нибудь увидеть, кроме за- явившегося как раз к «Задонщине» райко- мовского, а может, какого иного, уполномо- ченного. Сначала он невнимательно слушал Марка, но с какого-то момента, подобно охотничьей собаке, почуявшей добычу, весь подался вперед и стал напряженно вслуши- вался и всматриваться в Марка.
Марк закончил. Повисла тишина, только ветер продолжал неистовствовать, впрочем, делал доброе дело: хоть немного, но подсу- шивал землю.
Вы что, по такому случаю не могли по- добрать ничего повеселее? – грубо спросил уполномоченный учительницу.
Учительница от растерянности молчала.
В школьной программе есть эта самая… как ее… «Заднепровщина»?
«Задонщина», – поправила учительница.
Ну, «Задонщина».
Нет.

Я так и предполагал.
Она рекомендована для внеклассного чтения, – попыталась оправдаться учитель- ница.
Сомнительно… Проверим…

Марк тогда жестоко простыл и с воспале- нием легких попал в районную больницу.
Выздоровев, он с горечью узнал, что его любимая учительница уволилась. Ему ска- зали, что выскочила замуж за приехавшего с Колымы богатого золотоискателя и перее- хала к нему куда-то в соседний район. Марк определил ее поступок для себя как преда- тельство и постарался вычеркнуть ее из свое- го сердца. Только позже, через много лет, уже взрослым он узнает, что учительницу уволили по подсказке сверху, формально назвав при- чиной его воспаление легких. Кому-то в рай- оне, а может, и выше показались крамольны- ми и даже опасными ее рассказы о Древней Руси, о князе Владимире и особенно о раз- бившем хазар князе Святославе, об апостоле Андрее Первозванном, о Новгородском вече, о той же «Задонщине». А еще поговаривали, что за ней числилось еще что-то, в результате чего, она, городская, и оказалась в новгород- ской глубинке.
Отца своего Марк Масарский не помнил. Откуда, каким ветром занесло в глухую ста- линско-ежовскую пору в глухую новгород- скую глушь, в деревню Марьинское Новго- родской области, учителем истории еврея Вениамина Евсеевича Масарского, кстати, свободно владевшего, кроме русского, не- мецким и английским языками? Может, жи- вал до того в Америке или в Германии, или в каких других странах, а потом по призыву большевиков ринулся в Россию делать рево- люцию? И теперь направили его в глубинку нести в народные массы идеи большевист- ской власти? Прятался ли от возможного ареста в 37-м или 38-м году? Или Марьин- ское было его ссылкой? Марк не знал ответа на эти вопросы.
Женился Вениамин Масарский на мест- ной девушке, выпускнице Ленинградского педагогического института Марии Ореш-
киной. Марк родился 19 июня 1940 года. В первые дни войны отец был мобилизован на фронт. Мать осталась в деревне с тремя детьми. Будучи, как и муж, членом больше- вистской партии, она со старшей дочерью до прихода немцев успела эвакуироваться на Урал, оставив на попечение престарелых ро- дителей младшую дочь с годовалым Марком. Немецкого гарнизона в деревне не было, но немцы, назначив старосту, наведывались до- вольно часто. Дед с бабкой все время оккупа- ции боялись, как бы кто не выдал, что у них полуеврейские внуки, но никто не выдал, ни староста, ни полицай из соседней дерев- ни. Отец погиб в 1942 году, кто знает, может, в том страшном, не столь уж далеком от Ма- рьинского Мясном Бору.
Какое-то время и после возвращения ма- тери из эвакуации Марк жил у деда с бабкой, хотя бы потому, что у них было сытнее. И по- тому главным в своей жизни Марк считал деда. И чувствовал, что он у деда был люби- мым внуком. Мать долго не верила в смерть мужа. Потеряв надежды дождаться его, она только через пять лет после похоронки, все еще не веря до конца в его смерть, вышла замуж тоже за учителя истории, директора детского дома в соседнем селе, Констан- тина Васильевича Луткова. Отчим отно- сился к Марку, как к родному. Но все равно Марк не чувствовал его дом, куда они пере- ехали с матерью, родным. И даже уже будучи школьником, месяцами жил у дедушки с ба- бушкой в Марьинском и даже ходил здесь в школу. Он тяжело переживал исчезновение его любимой учительницы, это было, можно сказать, его первым жизненным ударом, ког- да он засомневался в искренности взрослых. А мать тяжело переживала отчужденность сына, когда началась война, она впопыхах бежала от немцев на Урал, когда ему был все- го год, и он плохо помнил ее, если не сказать, что вообще не помнил. Когда Марк долго не возвращался к матери, отчим приезжал за ним в коляске, запряженной детдомовской лошадью. Мать впоследствии рассказывала Марку, с каким трудом она возвращала его сыновнюю привязанность.

Так как мать и отчим были партийные, бабушка, неграмотная, но неистово верую- щая и горячо любившая внука, тайком кре- стила его, неверующий дед не препятствовал этому, он глубоко уважал ее религиозное чув- ство. Она говорила Марку: «Родителям тебя нельзя крестить, они партейные, а некреще- ным ты попадешь в ад». Дед одно время был колхозным бригадиром, и Марк не раз видел, как он в книжках колхозников проставлял единицы. Однажды Марк спросил его, что это за палочки.
Дед усмехнулся:
Это трудодни. За эти палочки мы рабо- таем, но палочками их называем только мы, партейное начальство называет их колхозной оплатой труда. Порой мы за эти палочки ни- чего не получаем.
Теперь историю преподавал другой учи- тель, присланный из района, бывший на вой- не политруком роты, а до того служивший в НКВД. Он не рассказывал больше о Древ- ней Руси, о ее Крещении, о князьях Влади- мире и Святославе, Новгородском вече. Для него история страны начиналась с так назы- ваемой Великой Октябрьской социалисти- ческой революции, до нее все было покрыто мраком, закабалением и угнетением трудо- вого народа. Он упорно пресекал вопросы Марка о дооктябрьском периоде России, ко- торый его, не имеющего высшего, тем более специального образования, своими вопроса- ми ставил в тупик. Сутью его преподаватель- ской деятельности был перевод на детский язык краткого курса ВКП(б) и истории Граж- данской и Великой Отечественной войн. Он был, как преподаватель, по-своему талант- лив, и скоро Марк стал забывать о том, чему учила его когда-то любимая учительница. Под влиянием нового учителя его любимы- ми книжками стали книги детского писателя Аркадия Гайдара, который уже в 16 лет стал красным командиром полка и бесстрашно и безжалостно уничтожал врагов советской власти по всей территории страны, а их слов- но не убывало. А любимым героем его стал Мальчиш-Кибальчиш, который так же без- жалостно боролся с Мальчишами-Плохиша-
ми и «буржуинами». Только став взрослым, Марк узнает, что в далекой Хакасии, где Ар- кадий Гайдар тоже боролся с врагами совет- ской власти, его фамилия на местный манер
«Хайдар» станет нарицательной среди мест- ного населения. Если в других частях огром- ной России малых детей пугали мифиче- скими лешими, то в Хакасии говорили «Вот придет Хайдар, убьет тебя», потому как юный Аркадий Гайдар не только безжалостно рас- стреливал хакасских так называемых «врагов народа», но и, жалея патроны, топил их в про- руби, и только кроваво-красный маршал Ту- хачевский, травивший восставших против большевиков тамбовских крестьян боевыми газами, спасет его за «неоправданную жесто- кость» от революционного трибунала, хотя сам революционный трибунал был известен крайней жестокостью. Потом в дневнике Ар- кадия Гайдара прочтут таинственную запись:
«Ночью мне снились убитые мною дети».
Марк стал не просто активным октябрен- ком, но и командиром октябрятской звездоч- ки, позже активным пионером, председате- лем совета школьной пионерской дружины, сам, не по принуждению вступит в комсомол и скоро станет секретарем школьного коми- тета комсомола.
Иногда у него возникали сомнения от- носительно счастливой колхозной жизни, когда любимый дед отвечал на его страстные пионерские рассуждения ироничным молча- нием, когда слышал злые, а порой даже злоб- ные высказывания полуголодных колхозни- ков по поводу существующей власти. Иногда у него возникала мысль пойти и доложить об их вражеских высказываниях компетентным органам, но что-то удерживало его, и он стра- дал от этого.
После книг Аркадия Гайдара, других книг про шпионов и доблестных пограничников и чекистов у него родилась мечта непремен- но поймать шпиона и тем самым прославить- ся на всю страну. Шпионы в этих книгах, как правило, щеголяли в клетчатых пиджаках, темных длинных плащах с поднятыми во- ротниками, в темных очках и с пистолетом в кармане. И вот в 1951 году Марку, жажду-

щему подвигов ради социалистической Ро- дины, во время летних каникул такой случай представился. Идя по улице, он вдруг увидел около школы подозрительного мужчину, ко- торый вот уже несколько раз обошел вокруг нее и что-то записывал в тетради. Был, он, как полагается шпиону, в темном плаще почти до пят и, главное, в затемненных очках. У Марка перехватило дыхание. Он понимал, что аресто- вать одному шпиона, к тому же вооруженного пистолетом, ему не под силу. Марк бросился за подмогой. Минут за десять он собрал око- ло тридцати мальчишек, и они, подкравшись к шпиону, гурьбой набросились на него, связа- ли заранее приготовленной веревкой, писто- лета, к их огорчению, у него не оказалось, и че- рез все село повели к детдому, где его закрыли в овощехранилище, выставив, как в книгах Гайдара, караул, который менялся каждый час. Так «шпион» просидел в овощехранилище це- лый день. Вечером вернулся из поездки в рай- центр отчим Марка. Марк отрапортовал ему о захвате иностранного шпиона.
Отчим торопливо пошел к детдому и уз- нал в «шпионе» инспектора РОНО, куратора их сельской школы и детдома, который при- ехал в деревню для уточнения сметы ремонта школы. Но отчим, оболваненный шпионома- нией не менее Марка, бывало, подозревали в шпионаже даже жену, не решился выпустить из заключения инспектора РОНО, принялся звонить в район по поводу руководящих ука- заний, но был уже поздний вечер, на работе никого не оказалось, пришлось ждать утра, единственное, что он решился сделать, отпра- вить «шпиону» с Марком хлеба с молоком, против чего Марк шумно восстал, но при- шлось подчиниться. Только утром, созвонив- шись с районом и убедившись, что инспектор действительно приехал для уточнения сметы ремонта, «сдал» его участковому милиционе- ру, чтобы не омрачить героический поступок приемыша. Милиционер с револьвером на боку посадил «шпиона» в люльку мотоцикла и повез его в райцентр, а там его, не сомне- вался Марк, отправят в Москву, а его, Марка, непременно вызовут в Кремль и наградят. За околицей милиционер и «шпион» останови-
лись, достали бутылку водки, опустошили ее, хорошо закусили. И милиционер повез «шпи- она», с которым дружил, до дома. Только через год, когда в райцентре пионеру Марку Масар- скому вручали очередную почетную грамоту
«за успехи в учебе и активную общественную деятельность», он узнал во вручавшем инспек- торе РОНО своего «шпиона». Марк был глу- боко оскорблен комедией, которую разыграли над ним взрослые, и это, может, было первой каплей, заставившей его серьезно задуматься о реальной жизни. Он вспомнил и иронич- ное молчание деда и почему-то всегда хмурых и пьющих, даже в рабочее время, и не только казенную водку, но и запрещенный властью самогон мужиков, кстати, в оккупацию не выдавших его немцам. Один из них однажды, убежденный, что Марк его не слышит, по пья- ни сказал деду:
Так еврейчонок из твоего внука и лезет.
С чего ты взял? – спросил его дед.
Больно уж активный да правильный, больше на деревне таких нет. Знать, комисса- рить со временем над нами будет или, может, даже в Москву проберется, они, в отличие от нас, прыткие. Вот он у тебя только на поло- вину еврейчонок, тобой воспитан, а все-таки какой-то не наш, больно уж прыткий.
А почему мы не прыткие? – зло спро- сил его дед.
Так уж, видимо, Господь рассудил, – ус- мехнулся мужик, – потому что мы как бы не от мира сего, нам как бы все равно, кто нам на шею сядет, а потом плачем кровавыми слезами. Может, наша доля там? – ткнул му- жик пальцем в Небо.
Так что же тогда на евреев жаловать- ся? – обычно спокойный еще больше обо- злился дед. – Вот с такой ангельской идео- логией нам и садится всяк, кому не лень, на шею. А мы как бы ни при чем, а мы как бы в этом не виноваты, а мы уже на Земле как святые, и наша доля там. – Он тоже ткнул пальцем в Небо. – А коли там, чего на евреев все валить?..
Отчим относился к Марку, как к род- ному, Марк называл его папой, не чувствуя при этом никакого самопринуждения. Когда

пришла пора получать паспорт, отчим пред- ложил ему формальное усыновление.
Марк не сразу понял, о чем идет речь
Масарскому Марку Вениаминовичу бу- дет непросто жить в нашем царстве-государ- стве, – пояснил отчим. – А вот Лутков Марк Константинович, сын Константина Василье- вича Луткова, при твоих-то талантах имеет гораздо больше шансов сделать карьеру.
От неожиданности Марк растерялся, но, наконец, поняв суть предложения, реши- тельно отказался:
Большое спасибо, я Вас очень люблю, как отца, но если я откажусь от погибшего на фронте человека, то он погибнет вторично и уже окончательно.
Мать поддержала его решение, она свято хранила память о своем первом муже.
Через много лет, уже в 80-е годы, Марка Масарского спросят в Америке:
Не собираетесь эмигрировать в Изра- иль или в США?
Почему я должен это делать?
Но у вас там не дают простора предпри- имчивым людям. К тому же процветает анти- семитизм. У вас консерваторы у власти, у вас секретарь ЦК КПСС Лигачев.
Вот пусть Лигачев и эмигрирует, – от- резал Марк. – Это моя страна.
Кем вы себя ощущаете, русским или ев- реем? – не успокаивался спрашивающий.
Я ощущаю себя русским по языку, куль- туре, родовым корням. Я ощущаю себя ев- реем, вспоминая о своем отце, хотя, к сожа- лению, не знаю ни языка, ни культуры, ни истории еврейского народа. Родовые корни трех великих народов питают мои корни: русских, евреев и поляков. Во мне они слива- ются, бесконфликтно сосуществуют. И свой выбор между ними я не собираюсь делать. В этом смысле я, конечно, христианин. Ибо, как сказал Иисус Христос, «несть ни эллина, ни иудея». Я крещен своей русской бабкой, в войну никто из моих односельчан не выдал меня немцам, хотя эсэсовцы ходили по дво- рам, выясняли, не скрывает ли кто евреев.
Марк рос убежденным сталинистом, рья- но защищал все постановления партии и пра-
вительства, хотя порой они вызывали сомне- ния в его юной душе, и ему было стыдно за эти сомнения, значит, он не до конца верит родной коммунистической партии, ведущей страну в светлое будущее, в коммунизм, зна- чит, он не настоящий комсомолец. «Раз так постановили, значит, так надо, чтобы потом было лучше», чтобы облегчить душу, находил он оправдание очередному решению вла- стей. Чтобы вконец освободиться от сомне- ний, надо было перед кем-то выговориться, кому-то доказать правоту решений партии и правительства, в таких случаях он начинал спорить с дедом, но тот в ответ молчал, толь- ко опять-таки иронично усмехался. Марк не мог не понимать, что тот не согласен с ним, но если он не согласен, то почему он не вступа- ет в спор, и получалось, что дед, которого он очень любил и которого уважала вся деревня, наоборот, усиливал его сомнения. На многие вещи Марк уже тогда, не осознавая того, смо- трел глазами деда. Одно время, при Первом секретаре ЦК КПСС Никите Хрущеве было принято решение срочно приблизить постро- ение коммунизма в отдельно взятой стране, раз остальной мир пока не готов к этому. На- род уже так устал от ожидания коммунизма, что некоторые перестали в него верить и ста- ли совершать всякие преступления. Да и чем ближе к нему, тем почему-то пустее станови- лись полки магазинов, это, конечно, издерж- ки переходного времени, и потому нужно как можно скорее покончить с этим переходным периодом. И начинать надо с малого. Однаж- ды придя в деревенский клуб в кино, Марк обнаружил в фойе большое количество чу- жих людей, в том числе инспектора РОНО, которого в свое время принял за шпиона, окошечко кассы было наглухо закрыто. На его недоуменный вопрос, разве кино не бу- дет, ему объяснили, что сегодня проводится эксперимент: кино будет, но, как при ком- мунизме, без кассира и контролера. Ты сам отрываешь билет, кладешь в баночку деньги, если надо, берешь сдачу и спокойно идешь в зал. Марк сначала принял это за розыгрыш, но оказалось, что все всерьез: около раскры- той двери в кинозал стоял стол, покрытый

красной скатертью, на нем стояли две кар- тонные коробки из-под обуви, в одной лежа- ли билеты, другая, в которую должны были класть деньги, пока пустовала. В некотором отдалении от стола полукругом стояли зна- комые и незнакомые люди: директор клуба, директор школы, начальник районной ми- лиции, районный прокурор, заведующий районным отделом народного образования, чиновники помельче… Все делали вид, что не обращают внимания на коробки, только кассир Марья Ивановна со слезами на глазах неотрывно смотрела в коробки, потому как, если эксперимент с коммунизмом не полу- чится, ей отвечать за растрату, а если вдруг получится – и того хуже, ей, проработавшей кассиром 45 лет, придется уйти на пенсию. Напряжение нарастало, наконец, кто-то дал отмашку рукой, что можно начинать, и люди один за другим потянулись к столу с короб- ками, почему-то с поникшими головами, словно заключенные. И почему-то трясущи- мися руками, некоторых даже прошиб пот, стали отрывать билеты и бросать в денежную коробку заранее приготовленные копейки, и никто сдачи не брал, потому что все зара- нее были предупреждены, чтобы в первый раз обязательно без сдачи, чтобы не создавать путаницы. Свершив коммуноугодное дело, люди облегченно входили в кинозал. Экс- перимент признали успешным, но кино как при коммунизме продлилось всего два дня, потому как, если при социализме с продажей билетов и контролем на входе в кинозал пре- красно справлялась одна Марья Ивановна, то при коммунизме для наблюдения за ко- робками с трудом хватало десяти наблюда- ющих, и их нужно было отрывать в качестве партийного или комсомольского поручения от основной работы.
Идиотизм! – возвратившись из кино, возмущенно определил суть эксперимента Марк. – Дискредитация коммунизма. Это иначе как провокацией не назовешь. У меня такое впечатление, что даже не некоторые, а многие рады провалу этого эксперимента. Вот таким образом искажаются внизу и дру- гие постановления партии и правительства.
Власть на местах часто извращает их суть… Дед, что ты молчишь?
Дед, на этот раз не отделался ироничной улыбкой.
Вот представь, Марк, ваш коммунизм подразумевает не только отсутствие кассира и контролера в кино, а отсутствие контроля везде. Но люди неодинаковы, один от при- роды умный, другой не очень, один добрый, другой злой, а четвертый вообще вор, у него, может, в генах это заложено. Получается, что над каждым нужен будет надсмотрщик, и на- дсмотрщиков надо будет, по крайней мере, вдвое больше, чем работающих. Вот что представляет ваш коммунизм…
Но разве он и не твой? – возмутился Марк.
Нет, не мой… – сорвалось у деда. – Он и не твой, и со временем ты это поймешь.
Нет, ты не прав, на самом деле ты так не думаешь, просто, как и я, возмущен этим тупым и вредным для строительства комму- низма спектаклем. Нужно постепенно вос- питывать человека, на это уйдут годы. Все это от невежества местных властей. Торопятся, чтобы кому-то угодить наверху. Это только у нас кому-то пришло в тупую голову.
Нет, Марк, – деда тоже понесло. – Все, что ни делается у нас касательно твоего комму- низма, спускается сверху. И умным, нормаль- ным людям, а их немало в местной власти, приходится быть идиотами. Везде так. Сверху донизу. Ты посмотри на выборы: от председа- теля сельсовета до председателя Верховного Совета. Все заранее знают, кого «выберут», он уже давно выбран, а ломают комедию: поутру мчатся сломя голову, загоняют лошадей, что- бы проголосовать первыми, хотя все голоса давно «подсчитаны». Все знают это и по мол- чаливому общему согласию валяют дурака. Все знают, что это откровенный обман, и все делают вид, что от их голоса что-нибудь зави- сит, а на самом деле торопятся на выборы, по- тому как там будут давать дефицит и его хватит только первым, а у нас в стране все дефицит. А до коммунизма вашего так далеко! Вот уче- ные говорят, что у Вселенной нет конца. Так и с вашим коммунизмом.

Марка ошеломил ответ деда. Он даже по- думал: неужели все эти годы дед скрывал ис- тинное лицо? Несколько дней Марк ходил как оглушенный. Старался не попадаться на глаза деду. А дед делал вид, что ничего не слу- чилось…
Но и этот случай не поколебал Марка в его коммунистических убеждениях. Это только внизу так, по-прежнему твердил он себе. На- род надо воспитывать. Но он не мог не видеть, что радио говорило и газеты писали одно, а на деле было другое, и дед часто, не дослушав новости, молча выключал радио. По вечерам дед молол на ручной мельнице полученное на трудодни в колхозе зерно, а бабка пекла из этой муки грубые лепешки. До следующего урожая, как правило, зерна не хватало. Нельзя сказать, что все годы были неурожайными, но был твердый план на сдачу зерна государству, а колхозникам – уж что осталось, и порой не оставалось ничего, кроме палочек в колхоз- ной книжке. По весне даже ему, колхозному бригадиру, приходилось собирать на полях остатки сладкой промерзшей картошки. Мо- жет, по тому ее по осени так плохо и убирали, однажды подумал Марк, чтобы весной ее со- бирать. Впрочем, уборка картошки, как пра- вило, лежала на плечах школьников. Весной собирали кислицу, траву-дикарку, щавель, ва- рили щи из молодой крапивы. Мясо ели два- три раза в год, хотя держали скотину. Основ- ной едой были картошка и капуста.
Дед приучил внука к крестьянскому тру- ду. Особенно Марк полюбил сенокос. Он замечал, что на сенокосе люди становились добрее, светлее, словно он давал надежду на иную, более светлую жизнь. Марк готов был видеть в сенокосе, в общем труде на нем нарождающиеся зачатки коммунизма. Но прочитав описание сенокоса в романе Льва Толстого «Воскресение», он засомневался в своей прежней мысли, оказывается, это остатки прежней народной нравственности. Марк остро переживал то, как тяжело жи- лось людям в деревне, он объяснял себе это недавно окончившейся войной и опять-таки нерасторопностью местных властей. Он не мог понять равнодушие сельчан к своей ра-
боте, словно она была для них чужой, словно они работали не для себя, словно они жили в чужой стране. Он опять не раз пытался об этом заговорить с дедом, которому доверял больше, чем родителям, но тот даже после того откровенного разговора снова всякий раз отшучивался, и Марк чувствовал, что дед не согласен с ним, но почему-то не может этого сказать. Это приносило в душу Марка неуютность, которую он старался прогонять. Только уже взрослым Марк узнает причину молчаливого несогласия деда с ним, ортодок- сальным и, можно даже сказать, оголтелым пионером, а потом комсомольцем. Только уже взрослым он узнает, почему он никак не мог вызвать деда на откровенный разговор. Он од- нажды с ужасом подумал, что разоткровенни- чайся дед с ним тогда, он мог бы запросто на него настучать «куда надо», как якобы посту- пил один из его любимых героев, пионер Пав- лик Морозов, донесший на своего отца. Уже взрослым Марк узнает, что Павлик Морозов не предавал своего отца, его сделали жерт- вой подлой коммунистической пропаганды. Оказывается, его любимый дед был когда-то самым настоящим кулаком, которых Марк, будучи пионером, люто ненавидел как клас- совых врагов, хотя ни одного живого кулака не видел. Однажды, будучи, наверное, лет де- сяти, он спросил деда: были ли кулаки у них в деревне? Дед отмолчался, словно не слышал
вопроса. Тогда Марк повторил вопрос.
Были, – неохотно ответил дед. А потом, помолчав, вдруг добавил: – Поговорка такая была: «Кулак – это тот мужик, который вме- сто подушки спал на кулаке, чтобы утром по- раньше встать и побольше сделать».
Марк удивленно посмотрел на деда. По- лучалось, что эта поговорка оправдывала ку- лаков.
А кто придумал эту поговорку? Кулаки, наверно?
Наверное, – согласился дед. – Кто же еще!
Да, только уже после университета, уже заработав клеймо «ревизиониста» коммуниз- ма, Марк с удивлением узнает, что воспи- тавший его дед по матери Алексей Петрович

Орешкин в свое время был самым настоящим кулаком. Вдохновленный большевистским лозунгом «Власть – Советам, земля – кре- стьянам!», которым большевики обманули простодушный российский народ, Алексей Петрович, охочий до работы и головастый, – окончил четыре класса церковно-приходской школы, – он в 1922 году с женой Анастасией Степановной, в девичестве Вересовой, с ше- стью детьми и двумя братьями выделился из деревни в хутор по принципу столыпинско- го, и уже через два года, несмотря на непло- дородную болотистую почву, у него уже было три лошади, пять коров, пчелиная пасека. Но в то же время он был человек общинный, общественный, и в 1925 году он уговорил не- скольких крестьян из родной деревни объе- диниться в производственный кооператив, по-деревенски, по-старинному – артель: по выжигу строительной извести. Дело пошло: известь удачно продавалась в уездном го- родке Боровичи артельщикам-строителям, которых тогда называли нэпманами. По объ- явленной большевиками «новой экономиче- ской политике» временно было разрешено частное предпринимательство, что было не чем иным, как возвращением к старой ар- тельной форме хозяйствования. Большеви- ки вынуждены были временно пойти на эту меру из-за крайней нужды, чтобы не погиб- нуть. По взаимной договоренности вся соб- ственность артели была разделена на паи, и доход делился сообразно имущественному взносу каждого артельщика. Самый большой пай принадлежал, разумеется, Алексею Пе- тровичу Орешкину как председателю артели. Когда большевики отказались от полити-
ки нэпа, со страхом увидев в ней возрожде- ние капитализма и неминуемую смерть себе, орешкинскую артель, как тысячи других, раз- громили как враждебную социализму и ми- ровой революции, а Алексея Петровича аре- стовали как контрреволюционера. Марк не задумывался, откуда росли его корни «реви- зиониста»: оказывается, генетически от кула- ка деда, а также от первой учительницы, ко- торую, казалось, он совсем забыл. Под слоем напичканных в него догм марксизма-лени-
низма жил в нем все тот же кулак. Год дед про- сидел в тюрьме вместе с социально чуждыми пролетариату элементами: священниками, всякого сорта интеллигентами, бывшими офицерами царской армии, наивно перешед- шими на сторону большевиков, увидев в них новых державников России. Спасла Алексея Петровича родная сестра, вступившая в пар- тию большевиков и комиссарившая в уезде. Вытащив его из тюрьмы, она посоветовала ему срочно вступить в только что согнанный колхоз, который назвали не иначе как «Свет- лый путь», чтобы избежать высылки в Си- бирь или даже концлагеря.
Позже, в 1928 году, при начале массовой коллективизации, оставшимся мужикам-ар- тельщикам аукнется в первую очередь, они первыми пойдут по лагерям и ссылкам, но деда не тронули, так как к тому времени он уже был советским колхозником. Марку, уже взрослому, дед рассказал, как в их деревне шли аресты. В первую очередь арестовыва- ли, как и по всей России, самых крепких, зажиточных мужиков, определив их в кулаки и во «враги народа». Был у них родственник Иван Муратов: работящий, ни перед кем не гнувший спину, веселый человек, любил на гулянках веселые частушки, когда немного переберет и большевистскую власть не забу- дет. Особенно едкой была одна:

Эх, калина, эх, малина Нет портков у Сталина, Есть портки у Рыкова,
И те – с Петра Великого!

И был в деревне никудышный мужичонка, лодырь, пьяница, по прозвищу Махно, поче- му-то был такой почти в каждой российской деревне, своего рода юродивый, только нао- борот, словно Сатаной приставленный к кре- стьянскому обществу. Почему-то они чаще всего становились опорой так называемой революционной рабоче-крестьянской власти. Большевики почему-то сразу, с первого взгля- да узнавали в них своих и определяли в по- страдавших от эксплуататоров пролетариев. Так и в этом случае: мужичонка в церковь не

ходил, никогда не крестьянствовал, ссылаясь на слабое здоровье, пробивался случайными заработками, и крепкие мужики не из нуж- ды, а из сострадания бравшие его на мелкую работу, автоматически по большевистской мерке попадали в список эксплуататоров пролетариата. Его первым в деревне как по- страдавшего от прежней власти торжествен- но приняли в члены большевистской партии. Он постоянно мотался по деревне из конца в конец в поисках, где выпить, высматривал, прислушивался к разговорам, потом доносил
«куда надо», сообщал о неблагонадежных. Никто не смел сказать ему слова поперек, ста- рались обойти его стороной, прятались, он без приглашения приходил на свадьбы, на дру- гие, в том числе семейные, праздники, никто не решался его выгнать, наоборот, старались поскорее накормить, напоить, чтобы скорее убрался или свалился пьяным. Многие по- страдали из-за его доносов. Однажды, когда в деревню приехал очередной уполномочен- ный по коллективизации, Махно на сходке привязался к Ивану Муратову, Иван не выдер- жал, послал его куда подальше, тогда Махно стал к нему приставать:
Если ты такой смелый, спой частушку про калину с малиной.
Иван Муратов молчал.
Что, боишься, кулачье отродье? Он без Вас тут смелый, – Махно повернулся к упол- номоченному, – мутит народ. Настраивает про- тив колхоза. А тут вот как паинька молчит. Ну, спой, если такой смелый. Ну, что молчишь?
Иван Муратов вспылил, в гневе он не управлял собой, и спел эту самую частушку. Уполномоченный пошел пятнами, побагро- вел, но отмолчался, а на следующий день Ивана забрали, и получил он за эту контр- революционную частушку вместе с семьей в Сибирь по первоначальному определению 10 лет ссылки. Говорили, что еще легко от- делался, а потом, видимо, еще добавили, потому как вернулись они в деревню толь- ко в 1947 году, Иван – больной, постоянно кашлял с надрывом, чуть ноги переставлял. Вернулись, а жить им негде, их пятистенный дом был занят под правление колхоза «Свет-
лый путь». И дед Марка, Алексей Петрович, приютил Муратовых, через полгода Иван стал харкать кровью и умер.
В 1931 году в деревню нагрянул очеред- ной уполномоченный по коллективизации: узнать, как идут дела, твердо ли идет колхоз
«Светлый путь» по светлому пути? Внима- тельно прочитал список членов правления колхоза, потом прошел по деревне, узнал, в каких домах живут правленцы, все дома у них оказались крепкими, ухоженными. Уполномоченный возмутился:
Одних кулаков выбрали в правление, гады! Сплошная контрреволюция! Данной мне властью я распускаю правление. И сам определю, кто пойдет в правление.
Он снова пошел по деревне. Увидел до- мишко с провалившейся крышей, отметил:
«Вот этот»! С завалившимся забором: «Вот этот»! В третьем дворе хозяин валялся пья- ный: «Вот этот! Его обязательно, видимо, с горя пьет, всю жизнь на кулака работал, ба- трачил». Ну конечно же в правлении оказал- ся и Махно.
Но тут грянул XX съезд КПСС. Несколь- ко дней Марк ходил словно контуженный: был нанесен удар по самому святому, по идее великой и счастливой страны, которую оли- цетворял Великий Кормчий Иосиф Висса- рионович Сталин, отец и друг всех народов. Но, оказывается, душа Марка подспудно уже была подготовлена к этому удару, прежде все- го, дедом. И уже скоро Марк прослыл в семье
«ревизионистом», он часами спорил с отчи- мом, защищая Хрущева, которого тот, мягко говоря, недолюбливал, и не потому, что был твердолобым коммунистом, а потому, что считал Хрущева пустым и вредным для стра- ны прожектером. После поездки Хрущева в Америку по всей стране, независимо от кли- матического пояса, заставили сеять кукурузу, и в их колхоз с сырым климатом и болоти- стыми почвами стали наезжать инструкторы, которые показывали, как нужно ее сеять и не- пременно квадратно-гнездовым способом. За отказ от кукурузы председателям колхоза гро- зило исключение из партии. И радио с утра до вечера говорило об этой кукурузе как всеоб-

щей панацее, словно она открывала прямой путь к коммунизму, который теперь виделся уже не за горами. Однажды Марк, приехав от матери с отчимом к деду с бабкой на школь- ные каникулы, бросился разыскивать деда по деревне, так он соскучился по нему. Наконец ему кто-то сказал, что дед на скотном дворе. Марк решил в качестве сюрприза подкрасть- ся к нему незамеченным, зашел со стороны сараев и увидел деда в группе колхозников, что-то горячо обсуждающих. Марк был уже готов окликнуть деда, но в последний мо- мент остановился за углом сарая, услышав, как мужики злобно матерились, крыли на чем свет стоял и кукурузу, и Хрущева, и совет- скую власть, и, к удивлению Марка, дед как бригадир не препятствовал этому, более того, сам участвовал в этом разговоре. Оказывает- ся, последней каплей, возмутившей мужиков, стало постановление Хрущева о сокращении придомовых огородов с тридцати соток, ис- ключительно за счет которых жили колхозни- ки, не надеясь на колхозные палочки, до пят- надцати, словно в колхозе не было свободной земли, и теперь эти брошенные концы огоро- дов будут зарастать бурьяном.
А еще вышло постановление о ликви- дации неперспективных деревень, – говорил колхозный агроном, недавно по распределе- нию присланный в колхоз.
Это как? – спросил дед.
А так: из малых деревень жители долж- ны будут переехать в большие села или в но- вые поселки городского типа, при которых не будет ни огородов, ни сараев для скота, одни только цветники перед окнами, предполага- ется, что колхозники все будут покупать в ма- газинах.
Ну, разве не настоящий враг народа! – вырвалось у деда. – Это же настоящий троц- кист! Встал бы Сталин из могилы, куда он его выбросил из Мавзолея.
Марк даже вздрогнул при этих словах. Он знал, что Сталин у деда, мягко говоря, не был в святых.
Московский лектор после лекции о XX съезде КПСС, когда я его в Новгороде провожал до гостиницы, говорил, что у Хру-
щева еще больше, чем у Сталина, руки в кро- ви, – продолжал агроном. – Что он подписал смертных приговоров больше, чем Сталин. И что развенчивание так называемого культа личности, не что иное, как попытка замести свои преступления, которые рано или поздно всплыли бы, к тому еще месть за сына, кото- рый в армии якобы по пьянке застрелил офи- цера, за что Сталин приказал его судить по закону военного времени.
Марк так и остался стоять за углом как за- гипнотизированный. Он понимал, что делает нехорошо, подслушивая, что нужно было или кашлянуть, или чихнуть и выйти из-за сарая, сделав вид, что только что подошел и ничего не слышал, но продолжал стоять как загип- нотизированный. Наконец поняв, что мужи- ки поймут, что он слышал их разговор, он по- тихоньку попятился назад и, потрясенный, ушел к реке, где долго сидел на берегу.
Вечером он ничего не сказал деду об ус- лышанном разговоре.
Ты приехал какой-то молчаливый? – спросил тот за ужином. – Ничего не случи- лось?
Нет, – сказал Марк и отвел глаза.

Если мечты его самых продвинутых в учебе одноклассников по окончании школы дальше новгородских сельскохозяйственного, педаго- гического и медицинского институтов и ана- логичных им техникумов не простирались, то Марк по окончании школы мечтал поступить в Московский университет имени Ломоносо- ва. И непременно на философский факультет, чтобы, как он сказал на выпускном вечере,
«по окончании его во всеоружии подлинного марксизма-ленинизма строить “развитой” со- циализм, предтечу коммунизма», веру в кото- рый не поколебали ни XX съезд коммунисти- ческой партии, ни нечаянно подслушанный разговор деда, ни – что другое.
Но для поступления в университет ну- жен был двухлетний производственный стаж. И Марк два года работал корреспондентом районной газеты и секретарем комитета ком- сомола ремесленного училища, после чего успешно сдал экзамены в университет. Ко-

нечно же, кроме учебы в университете, он с головой ушел в общественную работу: все- возможные кружки, семинары, дискуссии, встречи со ставшими модными молодыми поэтами Евгением Евтушенко, Андреем Воз- несенским, Беллой Ахмадулиной. Исконно русские поэты, – их снисходительно будут называть деревенщиками, как бы второсорт- ными, – чаще всего дети бывших раскула- ченных, ссыльных, силой загнанных в кол- хозы, кто постарше, прошедшие Великую Отечественную войну, еще робко поднимали головы, и еще долгие годы не будут слышны их чистые русские голоса в космополитиче- ских трескучих стихах первых.
Прошел XXII съезд КПСС, продолжав- ший громить культ личности Великого Кор- мчего. Иосиф Виссарионович, и вынесенный из Мавзолея, кого-то в коммунистической партии пугал. Все вроде бы предвещало весну в человеческих отношениях, потом это вре- мя назовут «второй хрущевской оттепелью». Но за оттепелью чаще всего приходят холо- да. По-прежнему свирепствовала партийная цензура, но Марк Масарский по-прежнему свято верил в грядущую эпоху развитого со- циализма. Для себя он давно сделал выбор: нужно делать все от тебя зависящее, все воз- можное, чтобы приблизить ее.
1 декабря 1962 года Хрущев посетил гран- диозную выставку художников в Манеже, посвященную 30-летию Московского отде- ления Союза художников Российской Фе- деративной Социалистической Республики (РСФСР), так теперь называлась коренная Россия. Выставка привела Хрущева в бешен- ство. Скульптор Эрнст Неизвестный, которо- му от Хрущева досталось больше всех, потому что он пытался спорить с Хрущевым, после разноса пришел в клуб любителей искусства Московского университета, членом правле- ния которого, разумеется, был Марк Масар- ский. Кажется, не было в университете ни одного общественного культурного сообще- ства, членом правления или даже руководи- телем которого он не был. Марк был глубоко возмущен и даже оскорблен разносом Хру- щева, словно это касалось его лично, по сути,
он и был инициатором приглашения Эрнста Неизвестного в университет. Иллюзии насчет Хрущева у него давно развеялись, но это не значит, что он перестал верить в социализм, который позже, в отличие от «развитого», на- зовут «социализмом с человеческим лицом». Правление клуба по инициативе Марка Ма- сарского приняло решение провести общеу- ниверситетскую дискуссию о свободе твор- чества. Популярная радиостанция «Юность» готовила дискуссию в эфир.
Пригласили художников из Московского союза художников. Из Академии художеств по приглашению парткома университета пришли академики Евгений Кацман и Борис Иоган- сон. Евгений Кацман в свое время был одним из основателей Ассоциации художников рево- люционной России, в своей декларации про- возгласившей «главным в искусстве борьбу за актуальную тематику и социалистический ре- ализм». Евгений Кацман при основании ассо- циации провозглашал: «Смысл нового искус- ства в том, чтобы его содержание – гигантское, героическое, – которое принесла революция, слить с крепкой энергичной формой, понят- ной самому скромному человеку, иначе гово- ря, это должен быть «героический реализм». Евгений Кацман был известен тем, что создал портретную галерею активных участников Ок- тябрьской революции: председателя ЧК Фе- ликса Дзержинского, «всесоюзного старосты» Калинина, председателя «Союза воинствую- щих безбожников» и Антирелигиозной комис- сии при ЦК ВКП(б) Емельяна Ярославского, который на самом деле был Минеем Израиле- вичем Губельманом… Он также написал высо- ко оцененные партией и правительством кар- тины: «Слушают. Заседание сельской ячейки»,
«Ходоки у Калинина». Незадолго до разноса Хрущевым художников в Манеже он опубли- ковал в «Правде» статью, в которой обличал подпольную живопись в институте им. Сури- кова. Президент Академии художеств СССР Борис Иогансон – Герой Социалистическо- го Труда, народный художник СССР, кавалер трех орденов Ленина – был знаменит карти- нами «Советский суд», «Выступление Ленина на III съезде ВЛКСМ», «Допрос коммуниста»,

«За счастливую юность голосует советская мо- лодежь», «Сон на работе на руку врагам рабо- чего класса». Объявленная ранее на XX съез- де КПСС Хрущевым свобода слова пьянила, студенты с места выражали несогласие с вы- ступлением Хрущева в Манеже. Когда Борис Иогансон с партийных позиций по-отечески попытался с трибуны увещевать студентов, его освистали и чуть не согнали с трибуны крика- ми: «Отрыжка сталинизма, вон из зала!»
Если другие выражали свое несогласие с места, так легче было спрятаться за спинами других, официально от имени клуба искусств МГУ выступил, разумеется, Марк Масарский. Он начал с того, что напомнил, что художни- ки-формалисты и авангардисты, оказавшиеся у власти после революции, точно так же, как ныне художников-новаторов, преследова- ли художников-реалистов, доказательством тому наркомпроссовская деятельность Дави- да Штеренберга, предлагавшего в 30-е годы выслать за пределы РСФСР художников реа- листического направления как агентов миро- вого империализма. «И не думайте – говорил Марк Масарский, – что Анатолий Васильевич Луначарский, который был полпредом искус- ства и литературы, был этаким пастырем, под отеческим взором которого мирно состяза- лись различные течения в искусстве. Партия всегда имела предпочтения. Она предпочи- тала тех, кто соответствовал очередным ее лозунгам. И получается, что и сейчас партия вовсе не равноправный участник дискуссии. Партия – это фактор власти».
Последняя фраза дорого обошлась Мар- ку Масарскому. Записанное радиостанцией
«Юность» его выступление, разумеется, не пошло в эфир, – его прокрутили, кроме КГБ, в идеологическом отделе ЦК КПСС. Там пришли в бешенство: «Какой-то сопляк-сту- дент не согласен с линией партии и, подобно западным ревизионистам, называет ее “фак- тором власти”. И это заявляет студент-фило- соф, будущий преподаватель марксизма-ле- нинизма. Гнать его не только с факультета, но и из комсомола!»
На следующий день Марка Масарского вызвали в партком университета и начали из-
далека, с вопроса: читал ли он антисоветские листовки своего однокурсника Анатолия Скопа?
Марк Масарский не был бы Марком Ма- сарским, если бы слукавил:
Читал, – не стал скрывать он.
И как Вы отреагировали на этот па- сквиль?
Я посоветовал ему: «Спрячь и больше никому не показывай!»
И это все, что сказал комсомолец Ма- сарский?
Все.
И Вы не дали ему отпор и не поставили в известность компетентные органы, парт- ком?
Это доносительство. Это мы уже прохо- дили в сталинскую эпоху.
Ну что ж, тогда мы решим вопрос о Ва- шем пребывании в университете и комсомоле. Комсомольское собрание факульте-
та длилось более десяти часов. По уставу ВЛКСМ для исключения требовалось две трети голосов присутствующих на собрании. И председателю собрания никак эти две тре- ти не удавалось собрать. К удивлению Марка, особо противилась его исключению группа психологов. Наконец уговорами и угрозами уломали и их. Декан факультета профессор Василий Молодцов, в прошлом, как говори- ли, сотрудник НКВД, в своем выступлении выразил сожаление, что такие талантливые мальчики, как студент Масарский и некото- рые его однокурсники, искренне заблужда- ются. Его резко поправил заместитель секре- таря парткома факультета Ричард Иванович Косолапов, будущий ответственный работ- ник идеологического отдела ЦК КПСС:
Что-то Вы миндальничаете с ними. Мальчики? Эти мальчики рвутся к автоматам.
Это уже было навешивание ярлыков в духе 1937 года, только не определил во
«врагов народа». Про аудитории прошелестел тихий шорох возмущения, но выразить его вслух никто не решился, тем более что сказа- но это было уже после голосования.
Марка Масарского исключили с форму- лировкой «за политическую близорукость

и недостойное поведение советского студен- та». Выдали своего рода «волчий билет» – справку, что он окончил четыре курса фило- софского факультета МГУ, но не имеет права ни продолжать обучение, ни преподавать – даже в начальной школе. В довершение всего ему отказали в очередной стипендии и при- казали немедленно покинуть общежитие.
К этому у времени Марк был уже женат, и он не знал, куда податься, куда приткнуть- ся, но на родину он не поехал. С выданной справкой работы ему там тоже не нашлось бы, да и не хотел расстраивать и подводить родственников, они так гордились его учебой в Московском университете. С беременной женой он вынужден был поехать в Сибирь, в Братск, куда ему дали направление в парт- коме университета, но и там он долго не мог найти работу, хотя везде нуждались в людях. Везде встречали чуть ли не с распростертыми объятиями, но, ознакомившись с его справ- кой, со вздохом разводили руками.
Ничего не оставалось делать, пришлось идти в Братский горком КПСС, который и тут был «фактором власти».
Вы что, исправляться сюда приехали? – строго спросили, изучив справку
Исправляться.
Ну, иди, исправляйся, мы тебя найдем. Марк недоумевал, как его на этой ги-
гантской стройке найдут, когда он нигде не работает и нигде не прописан. Ему в голову не могло прийти, что вслед за направлени- ем в Братск в местный КГБ пришла соответ- ствующая бумага.
Через неделю, к его удивлению, его дей- ствительно нашли и предложили зайти в гор- ком партии:
Ну что, исправился? – спросил тот же строгий партийный товарищ.
Исправился.
Тогда иди в отдел кадров Братского ав- торемонтного завода, там тебе дадут работу грузчика.
Инспектор отдела кадров, Марк еще не знал, что эта должность является обязатель- ной номенклатурой отставника КГБ, кри- тически с усмешкой посмотрел на далеко
не богатырскую фигуру Марка и сказал, что грузчик из него не получится:
Тут нужны бугаи вроде меня. И то не все выдерживают.
Он действительно был похож на бугая, странно было его видеть за канцелярским сто- лом.
Марк Масарский предложил ему поме- ряться силой рук. Тот усмехнулся и снисхо- дительно согласился. Знать бы ему, что Ма- сарский со школьных лет занимался спортом, в том числе и гиревым, не прерывал спортив- ных занятий и в университете.
«Бугай» долго пыхтел и тужился, но никак не мог положить руку Марка, после чего по- качал головой и оформил его грузчиком-чер- норабочим по обслуживанию сразу несколь- ких складов. Напарником Марка оказался человек, отсидевший десять лет за убийство. Прошло какое-то время, и Марка повысили до должности слесаря по разборке двигате- лей. А всего через месяц назначили бригади- ром автослесарей.
Однажды, разбирая двигатель огромного самосвала, Марк не успел отскочить, и на него выплеснулись остатки не слитого из двигателя масла. Светлая спецовка покрылась темными пятнами. В это время мимо проходил кор- респондент заводской многотиражки. Марк взял в руки маслонасос и крикнул ему:
Щелкни меня!
Фотографию Марк Масарский отослал в ЦК КПСС Ричарду Ивановичу Косолапову со следующей надписью: «Мальчики рвались к автоматам. Мальчики их получили. Марк Масарский».
Марку осталось неизвестным, получил ли Ричард Косолапов посылку и как он прореа- гировал на нее. Хотя несколько лет спустя не кто иной, как Ричард Косолапов, видимо, ре- шив, что Масарскому помогла встать на истин- ный путь «пролетарская перековка», поможет издать его первую публицистическую, книгу, вполне еще марксистскую – «Убеждающее слово». Он все еще верил в построение «соци- ализма с человеческим лицом». Однако реша- ющее слово в дальнейшей судьбе Масарского сыграло смещение Хрущева в 1964 году. Через

год после исключения из комсомола и высыл- ки из Москвы Масарский получает письмо одного из бывших однокурсников, что всех пя- терых исключенных, которые по разным горо- дам работали, как и Марк, грузчиками, деканат философского факультета готов восстановить в университете как перевоспитавшихся.
В июне 1965 года Марк Масарский с же- ной и маленькой дочкой возвращается в Мо- скву, успешно оканчивает университет и за- щищает диплом на тему «Концепция свободы в философии Жана Поля Сартра». Диплом станет основой его кандидатской диссер- тации. Марк получил распределение асси- стентом кафедры философии Таганрогского радиотехнического университета, ему с семь- ей была предоставлена комната в 30 метров в коммунальной квартире с видом на Азов- ское море, это было большой удачей, все складывалось самым лучшим образом. Он еще не подозревал, что очередной счастли- вый период в его жизни продлится недолго. Как он потом говорил: «Что уже разрешалось в Москве, в корне пресекалось в глубинке, там стоял еще почти колымский мороз».
Но вначале все складывалось более чем прекрасно: молодого ассистента без ученой степени вопреки правилам сразу допусти- ли к чтению основного лекционного курса. Глубокая эрудиция, интересные экскурсы в отечественную и зарубежную философию, хороший литературный язык, ясная ло- гика изложения и, без сомнения, идейная убежденность лектора в правоте марксизма с «человеческим лицом» быстро сделали лек- ции и семинары Масарского заметным собы- тием в университете, студенты не только его курса приходили на его занятия.
Не наученный горьким опытом, как и в Московском университете, Марк, восста- новленный в комсомоле, врубается в обще- ственную работу: ведет философские кружки, становится одним из первых так называемых
«контрпропагандистов». Было такое в 60–70-х годах: организация в системе партийной аги- тации «контрпропагандистского направле- ния против буржуазной и ревизионистской» идеологии». По направлению Таганрогского
горкома ВЛКСМ он занимается трудными подростками, летом едет воспитателем в их военно-спортивный лагерь «Сокол».
Увлеченный преподаванием и обще- ственной работой, Марк не замечал, что над его головой снова сгущаются тучи. Колле- ги по кафедре, преимущественно отставные полковники, косо смотрели на московского выскочку: ищет дешевой популярности у сту- дентов, но это еще полбеды, от его лекций попахивает откровенным ревизионизмом марксизма-ленинизма.
Лекции и семинары Масарского чуть ли не каждый день стал посещать заведующий кафедрой кандидат экономических наук до- цент Кривобоков. Марка Масарского это не насторожило, так как заведующему кафе- дрой полагалось прослушать 20 часов лекций молодого специалиста. Поздоровавшись со студентами, Кривобоков устраивался где-ни- будь в заднем ряду, доставал тетрадь, ручку и все время что-то писал, словно конспекти- ровал лекцию. Кончилось это тем, что он вы- звал Масарского в свой кабинет и без всякого предисловия заявил: «То, что Вы преподаете студентам, – чистейшей воды ревизионизм». И только теперь Марк понял, что все воз- вращается на круги своя, на него снова, как в Московском университете, пытаются завести дело, обвинить в ревизионизме. Марк не стал спорить с заведующим кафедрой по частно- стям, а сразу перевел разговор в теоретическую плоскость философии, в соотношение основ марксизма-ленинизма – базиса и надстройки. И с удивлением обнаружил, что все познания заведующего кафедрой доцента Кривобокова ограничиваются четвертой главой «Краткого курса ВКП(б)» о диалектическом и историче- ском материализме, что он не читал не только
Маркса и Энгельса, но даже Ленина.
Марк еще в Московском университете убедился, что спорить с такими людьми на- едине бесполезно. Потому он решил попы- таться вызвать Кривобокова на публичную научную дискуссию на теоретическом пар- тийном семинаре, действующем при кафедре. И Кривобоков неожиданно легко согласил- ся – ему казалось, что открывается прекрас-

ная возможность вывести на чистую воду на людях идейно-теоретическую гнилость моло- дого самонадеянного ассистента.
Расчет Марка был точен, он тщательно подготовился к семинару и, выбрав метод наступления, подкреплял свои заключения цитатами из классиков марксизма-лениниз- ма, – благо, в МГУ заставляли их заучивать, предлагал оппоненту-начальнику отвечать тем же. Но тот без своей знаменитой тетра- ди не смог привести ни одной цитаты, дол- го копался в ней, не находил, а если что-то находил, цитировал не к месту. Дискуссии как таковой не получилось, присутствующие преподаватели кафедры убедились в профес- сиональной неграмотности Кривобокова. Но Марк понимал, что Кривобокова публичное поражение не остановит, а только разозлит. Потому нужно было действовать на опереже- ние и Марк обратился с заявлением в ученый совет университета, обвиняя Кривобокова в профессиональной непригодности. Марк рассчитывал на то, что в техническом универ- ситете, для которого закостенелый и далекий от истинной науки философский факультет, преподавателями которого были бывшие партийные бонзы и полковники-политра- ботники, был лишь опасной обузой, найдут- ся ученые, которые его поддержат. И он не ошибся: ученый совет, выслушав обе сторо- ны, тайным голосованием освободил Криво- бокова с должности заведующего кафедрой. Новым заведующим кафедрой избрали про- фессора Георгия Васильевича Чефранова, ко- торый поддерживал Масарского.
Новый завкафедрой понимал, что ста- рые партийцы Марка Макарского все равно не оставят в покое, они и на него самого по- сматривали косо. И потому через какое-то время, в 1967 году, он направил Масарского в целевую аспирантуру на философский фа- культет Ростовского-на-Дону университета. Зная заранее об этом, Марк к тому време- ни заочно сдал весь кандидатский минимум и потому был зачислен в аспирантуру без вступительных экзаменов. Помня о прошлых двух университетских уроках, ему бы угомо- ниться, но он с первых же дней в аспирантуре
снова с головой ушел в общественную работу, и уже через несколько месяцев его избрали заместителем секретаря комитета комсомола университета, и не просто заместителем, а по идеологии. Прошло какое-то время, и о нем стали появляться статьи в вузовской много- тиражке как об активном и неординарном контрпропагандисте, то есть он опять начал ходить по лезвию ножа, чем воспользовались его недавние коллеги в Таганроге. Оказалось, что они не успокоились и с его отъездом. Они завалили Ростовский обком КПСС аноним- ками, что в аспирантуру Ростовского уни- верситета приняли ярого ревизиониста, мало того что, не зная о его прошлом исключении из Московского университета и его ревизио- нистской деятельности везде, где он только не появлялся, его избрали заместителем се- кретаря комитета комсомола вуза, и не ка- ким-нибудь, а по идеологии. Число анонимок росло, и когда в многотиражке Ростовского университета появилась статья «Приходи, поговорим!» – о дискуссионном клубе сту- дентов и аспирантов, которым, не являясь ру- ководителем формально, фактически руково- дил Марк, статья заканчивалась фразой «Все ждут Марка Масарского, своего идейного на- ставника», кто-то подчеркнул эту фразу и ус- лужливо принес секретарю обкома КПСС по идеологии. Тот взорвался: «Беспартийный аспирант, ранее исключаемый из комсомо- ла за ревизионную деятельность – идейный наставник университетского комсомола?» Разъяренный секретарь обкома немедленно позвонил в университетский партком и гроз- но спросил: «Кто у вас в университете идей- ный наставник молодежи – партия или некий Марк Масарский, в свое время изгнанный из Московского университета?»
На следующее утро редактор многоти- ражки Морозов и Марк Масарский были вызваны в партком. Дальше все пошло по дважды знакомому Марку сценарию, хотя Хрущева давно уже сняли за его «волюнтари- стскую» деятельность и Первым секретарем ЦК КПСС был уже Леонид Брежнев.
Придется делать оргвыводы, – без пре- дисловий заявил секретарь парткома. – При-

дется решать вопрос о Вашем пребывании в аспирантуре.
К деятельности Марка Масарского как секретаря комитета комсомола по идеологии формально придраться было не к чему, пото- му срочно была придумана другая причина. Его спросили:
По какому праву Вы разглашаете пар- тийные тайны?
Какие тайны я могу разглашать, если я не член партии?
Не прикидывайтесь! Вы в вашей пропа- гандистской группе цитировали выступление заведующего военной кафедрой полковника Кондакова. А выступал он, между прочим, на закрытом заседании партактива, в состав ко- торого Вы не входите. И комментируете это выступление в издевательском тоне. Говори- ли что-то там про длину юбок.
У Вас плохие информаторы, – отрезал Марк. – Они не смогли даже передать Вам смысл моих комментариев кондаковской ахинеи. А сказал я буквально следующее:
«И вот на трибуне партактива появляются полковники, которые от имени партии изме- ряют ширину брюк, а нравственную высоту длиной юбки, как в сталинскую эпоху». Где тут партийная тайна? Ведь если я, беспар- тийный, узнал о выступлении Кондакова, не присутствуя на собрании партактива, то, ве- роятно, кто-то из партийных активистов не сохранил партийную тайну.
Ну, хватит. Вашего заведующего кафе- дрой профессора Карпова мы пригласим на заседание парткома. Развел, понимаешь, на своей кафедре гнилой либерализм. Семина- ры по французскому экзистенциализму про- водят. Оно, может, бы и пусть. Но это делает- ся в ущерб революционным демократам. Да и поглубже бы источники марксизма-лени- низма изучали!
Редактор многотиражки Морозов до этих пор молчал, но поняв, что и ему может наго- реть за опубликованную статью, встрял в раз- нос:
Что Вы все заладили: «Как в сталин- скую эпоху…» Что вы о Сталине знаете? Вы какого года рождения?
– 1956-го.
Как?
Политически я родился в 1956 году.
Не занимайтесь тут демагогией! – прер- вал Марка секретарь парткома.
Морозов не мог успокоиться:
Партия требует объективного отноше- ния к Сталину. Я вот работал в его охране и знаю.
Вы и сейчас работаете в охране Стали- на, – не удержался Марк.
Все, разговор окончен, – оборвал Мар- ка секретарь парткома. – Я Вас, Масарский, на заседание парткома не вызываю, вопрос о Вас пусть решают комитет комсомола уни- верситета и Ваша кафедра. А потом рассмо- трим дело в парткоме. Все, до свиданья!
Нужно было что-то предпринимать. Мар- ку удалось узнать, что заседание парткома назначено через два дня. Секретарь комитета комсомола университета был в отпуске, фор- мально Марк его замещал. Воспользовавшись этим, он в этот же вечер собрал заседание комитета комсомола, на котором рассказал историю со статьей в многотиражке. Расска- зал и о том, что в свое время в МГУ был ис- ключен из комсомола, а потом восстановлен. Среди членов комитета девятеро студентов были коммунистами. Уже завтра их могут вы- звать в партком и проинструктировать, как нужно будет проголосовать. Марк поставил вопрос о себе на голосование. Возмущенные несправедливостью, члены комитета ВЛКСМ единогласно проголосовали в его поддержку. А утром выписка из протокола заседания ко- митета ВЛКСМ университета была уже в об- ход парткома в обкоме партии. Там не знали, что делать. Дело приобретало привкус лобо- вой конфронтации между парткомом и ко- митетом комсомола университета. Это могло иметь широкий отрицательный резонанс.
Сколько ему осталось учиться в аспиран- туре? – справились из обкома в ректорате.
Десять месяцев.
Ну, черт с ним, пусть доучивается. Но чтобы потом и духу его не было в Ростов- ской области! Он ведь «целевик» и должен вернуться в Таганрогский радиотехнический

университет. Так вот туда он не поедет. И кан- дидатскую мы ему защитить не дадим.
Все вроде бы благополучно улеглось, ста- ло забываться. Но после окончания аспи- рантуры Марк неожиданно получил распре- деление не в Таганрогский университет, а в Хабаровский политехнический институт.
Но и в Хабаровске его настигли длинные партийные щупальца. И по приезде в Хаба- ровск, освоившись, он принялся за свое: на- чал активно публиковаться в краевых газетах, вести передачи по местному радио, разумеет- ся, возобновил работу с трудными подрост- ками. Мечтая о «социализме с человеческим лицом», он думал о тех, кто его будет строить. Он, как гражданин великой страны, считал себя ответственным за это. И опять куча по- четных грамот, в том числе «За добросовест- ную работу в университете марксизма-ле- нинизма при хабаровском Доме офицеров»,
«За хорошую добросовестную работу в пио- нерском лагере «Искорка» и даже почетная грамота ЦК ВЛКСМ «За активную работу в военно-патриотическом воспитании до- призывной и призывной молодежи».
Но, оказывается, не на ветер были броше- ны слова за два года до этого в Ростовском об- коме КПСС: «А диссертацию мы ему не дадим защитить». Прилетев из Хабаровска в Ростов на защиту диссертации, Марк Масарский об- наружил в отделе аспирантуры, что необхо- димый для защиты «внешний отзыв» из Ин- ститута общественных наук при ЦК КПСС из диссертационного дела куда-то «пропал». Сколько ни искали, найти его не могли.
Марк за день до защиты вынужден был срочно лететь в Москву за копией отзыва. Получив отзыв, заверенный печатями, он поспешил обратно, но из-за нелетной погоды застрял в аэропорту Внуково. Члены специа- лизированного совета уже собрались в зале заседаний, а соискателя все не было… Уже начали решать, что делать: кто-то предлагал перенести защиту на завтра, другие – из-за неуважения диссертанта к ученому совету предлагали перенести защиту на следующий год. Почти уже решили, как открылась дверь, и в зал заседаний буквально врывается Марк
Масарский, размахивая над головой «внеш- ним отзывом».
Защита проходила в установленном по- рядке: чинно, гладко, без задоринки. К удив- лению Марка, никто не выступил против, хотя он летел в Ростов с тревожным чув- ством, прежние оппоненты обязательно на защите возникнут. Но все шло гладко, ему казалось, доброжелательно, было всего не- сколько вопросов, на которые не стоило тру- да ответить, и постепенно он успокоился. Правда, голосование показало, что не все так радужно, некоторые его прежние оппоненты не стали в открытую выступать против него, а при тайном голосовании накидали в кор- зину 6 бюллетеней «против». Но остальные 12 бюллетеней были «за», то есть набиралось необходимых для защиты две трети голосов. И Марк окончательно уверовал, что с защи- той все в порядке. Но во время устроенного Марком традиционного банкета по случаю успешной защиты диссертации во время пе- рекура его отвел в сторону явно доброжела- тельный к нему в прежние ростовские време- на профессор Карпухин:
Напрасно Вы так подробно излагали диссертационные выводы. Получалось, Вы учили совет как студентов-первокурсников. А разве можно его учить? Они же по идее на несколько голов выше Вас. – Он усмехнул- ся: – Конечно, некоторые из них вследствие своего кругозора даже не поняли сути вашей диссертации, их испугала Ваша новизна, но они предпочли отмолчаться, и вот это их дружное молчание меня тревожит… Ох, чует мое сердце, что добром все это не закончит- ся, не торопитесь радоваться. Попьют конья- чок за Ваш счет, закусят его красной рыбкой, которую Вы привезли с Дальнего Востока, все милые, добрые люди. Попробуй отгадай, кто накидал эти 6 черных шаров? Уверен, они не успокоятся.
Марк попытался отшутиться:
Бог с ними, все уже позади…
Но, увы, плохие предчувствия Карпухи- на оправдались. Через несколько дней, когда Марк ждал получения документов и уже гото- вился к отъезду, два члена счетной комиссии

вдруг «обнаружили», что «за» было подано не 12 голосов, а всего лишь 10. Один бюллетень был признан недействительным, а один во- обще «пропал», как в свое время «внешний отзыв», но зато все 6 бюллетеней «против» оказались на месте, в урне для голосования. Получалось, что требуемых по инструкции ВАКа две трети голосов Масарский не наби- рал. Все члены совета искренне сочувствова- ли ему.
Совершенно убитый, Марк Масарский вернулся в Хабаровск, но оказалось, что уда- рили не только по нему. Больнее, если не смертельно, ударили по научному руково- дителю его диссертации Герману Павлови- чу Предвечному, только что переведенному из Ростова в Москву заведующим кафедрой социальной психологии при Институте об- щественных наук при ЦК КПСС. Его вы- звал на Старую площадь сам серый кардинал ЦК КПСС Михаил Суслов. Оказалось, доно- сы летели и в Москву.
Говорят, что Вы новую работу ищете? – спросил Предвечного Суслов.
Да вроде бы нет, – от неожиданного во- проса растерялся Предвечный.
Мне доложили, что ищете. Что ж, ЦК нашел Вам новую работу. Поедете совет- ником посольства в Африку, в Браззавиль…
О результатах защиты, разумеется, в са- мых черных красках сообщили и в Хабаровск. И здесь на него стали смотреть косо. Больше Марк Масарский не пытался защищать дис- сертацию. Он понял, что в границах СССР от Чукотки до Калининграда ему все равно не дадут это сделать, клеймо «ревизионист», как диагноз проказы или чумы, делало свое дело. Его стали сторониться, хотя его статьи, напи- санные по возвращении в Хабаровск, такие как научная – «Антимарксизм под флагом позитивного истолкования», опубликован- ная в Межвузовском сборнике в Хабаровске, так и публицистическая – «Долг наставни- ка – убеждать», опубликованная в журнале ЦК ВЛКСМ «Молодой коммунист», – были вполне марксистские, разве что в них по-прежнему теплилась мечта все о том же
«социализме с человеческим лицом».
Жить в Хабаровске морально станови- лось все труднее, и Марк Масарский вернулся в Москву. Оледенелая при Сталине страна при Хрущеве, при его пресловутой оттепели, чуть- чуть оттаяла в Москве, но провинциальную Россию по-прежнему сковывал лютый, почти колымский мороз, и она не приняла, отторг- ла Марка Масарского. Подтолкнул к отъезду и развод с женой, уставшей от переездов из одного конца страны в другой, а еще больше от его борьбы за справедливость, от его обще- ственной деятельности, которая, кроме непри- ятностей и бед, семье ничего не приносила.
В Москве Марк Масарский женился во второй раз – на студентке Московского ин- ститута иностранных языков имени фран- цузского коммуниста Мориса Тореза Ольге Федосовой. Он переехал в ее крошечную комнатку в коммунальной квартире в центре Москвы. Жить первоначально пришлось на ее маленькую стипендию. В Москве, где, как и в провинции, кадровая политика контроли- ровалась райкомами партии и КГБ, беспар- тийный бывший старший преподаватель ка- федры философии и марксизма-ленинизма без ученой степени, да еще с репутацией ре- визиониста не мог рассчитывать на работу по специальности, он становился изгоем.
Перебивался случайными переводами для молодежных журналов и газет, помогало хо- рошее знание французского языка. Напри- мер, сделал перевод нашумевшей тогда книги испанского коммуниста Сантьяго Карилльо
«Еврокоммунизм и государство». По матери- алам иностранной прессы писал обзоры о так называемых «красных бригадах», о пацифист- ском движении в Германии, о режиме Муба- рака в Египте, о «революции мулл» в Иране. Кое-что удалось пристроить в печать и из сво- их статей, но большинство из них оставалось в столе – не брали. Не помогал и псевдоним М. Карелин. Но одну книгу, «Убеждающее слово», по сути, вполне марксистскую, все же удалось издать в издательстве «Молодая гвар- дия». Неожиданно для него, при содействии Ричарда Косолапова, бросившего в свое время в лицо Марку обвинение, что мальчики рвут- ся к автоматам, к этому времени уже главного

редактора журнала «Коммунист». Помогала и поддержка редакции журнала «Молодой коммунист», на страницах которого Масар- ский стал регулярно публиковать свои статьи как нештатный корреспондент. Как ни стран- но, в конце 70-х – начале 80-х годов «Моло- дой коммунист» был одним из самых прогрес- сивных изданий. Он не раз получал нагоняй из ЦК КПСС, как и Масарский, за «ревизи- онизм». Но однажды Марк Масарский под- вел журнал, как говорится, под монастырь: за одну из его «ревизионистских» статей журналу вообще запретили публиковать статьи на об- щественно-политическую тематику.
Опять наступили трудные времена. И тут Марк услышал о тумановской артели. Говори- ли и писали о ней разное. От панегириков до откровенной хулы, последнего было гораздо больше. Марк Масарский поехал к Туманову в Коми АССР, на реку Печору, куда тот с ко- стяком своей бригады к тому времени переба- зировался из Сибири, где его в очередной раз, как и Марка, начали гнобить. Марк старался вникнуть во все детали построения и работы тумановской артели. Перед обратной доро- гой они с Тумановым проговорили почти всю ночь. Вадим Туманов с откровенным скепси- сом принял разговоры Марка о построении
«социализма с человеческим лицом», но во многом их позиции на будущее России совпа- дали, и Туманов на прощание предложил:
Я понимаю, тебе трудно с твоим пио- нерским и комсомольским прошлым порвать с этой химерой. Прости, но твой «социализм с человеческим лицом» – действительно хи- мера. Мне было проще распрощаться с ней, сама химера выбросила меня из себя, бросив восторженного комсомольца и советского патриота в концлагерь к отпетым уголовни- кам, которых она и произвела. Ни в чем не хочу тебя переубеждать, хотя в твоем возрас- те уже многое можно было понять, но, если будет совсем плохо, если красные флажки, совсем возьмут в круг, приезжай, мне нужен человек с такой головой и желанием выта- щить страну из дерьма. У меня конкурс на
одно место более ста человек, но тебя я всегда возьму, независимо от того, опубликуют или нет статью, которую ты напишешь.
По возвращении в Москву Марк написал о Вадиме Туманове и его бригаде восторжен- ный очерк, то, что она делала, при некото- рых оговорках вписывалось в понятие Марка о «социализме с человеческим лицом». Но куда он ни тыкался со своим очерком, в том числе в благоволивший к нему «Молодой коммунист», никто этот очерк не стал публи- ковать: к клейму «ревизионист» и «не наш человек» присоединилась еще сомнительная слава Вадима Туманова.
Но философ марксизма-ленинизма, хоть и ревизионист, еще прочно сидел в Марке. Он решил написать большую работу о мучающей его контрпропаганде. Жена Оля просит своего преподавателя истории в институте Владлена (имя – производное от Владимира Ленина) Сироткина познакомить с ним своего мужа. Получив разрешение, Марк приходит к нему с объемистой рукописью «Вербальная пропа- ганда как форма социальной коммуникации». Владлен Сироткин, которому рукопись по- нравилась, попытался пристроить ее в како- е-нибудь издательство, но безуспешно – не только в Ростове, Таганроге и Хабаровске, но и в Москве за Масарским уже прочно утвер- дилась слава «ревизиониста» и «не нашего человека», к тому же спутавшегося с «ревизи- онистом в экономике» Вадимом Тумановым.
Несколько лет о Марке Масарском ничего не было слышно. Уже началась горбачевская перестройка, вовсю разворачивалась идиот- ская антиалкогольная кампания, на трибунах витийствовал крутой сибиряк Егор Лигачев, как вдруг в 1987 году разразился очередной скандал вокруг кооператива «Печоры», что якобы ее уже ставшим легендарным созда- тель и руководитель Вадим Туманов оказался причастным к уголовной, с убийством, афе- ре. И в разгромных статьях рядом с его име- нем замелькала фамилия Марка Масарского как члена правления и начальника отдела ка- дров скандальной артели.

Глава 24. Сказание о подполковнике Петрове

25 сентября 1983 года. В природе светло- печальное умиротворение. Шелестящее под легким ветром золото берез, багрянец рябин и осин, медь дубов. Светло-грустные дали. Как никогда томительно думается о вечном. Светло-печальное очарование ранней осени, состояние русской души в эту пору, наверное, никто из русских не выразил так, как еврей Исаак Ильич Левитан. И русский человек, к своему удивлению, безоговорочно назвал эту светло-печальную пору левитановской осенью. Для русского сознания Левитан, без сомнения, русский. И русским, и евреям сто- ит задуматься над этим.
Один из подмосковных городков, спря- тавшихся в березовых перелесках. Сердце городка – Центр по наблюдению за небес- ными светилами с громадным белым шаром, возвышающимся над городком наподобие гигантского шампиньона, но в городке мало кто знает, что в Центре нет ни одного астро- нома и за небесными светилами в нем ни- кто не наблюдает. Под вывеской Центра по наблюдению за небесными светилами за железобетонным забором с колючей прово- локой поверх скрывается один из наиболее секретных объектов Министерства обороны СССР. Здесь «астрономы» в военной форме круглосуточно наблюдают за территорией США и прилегающей акваторией Мирового океана с одной только целью: вовремя за- сечь возможный старт баллистических ракет с ядерным оружием. Две ядерные державы с масонской аббревиатурой в названиях, еще недавно бывшие союзниками в войне с гит- леровской Германией, а теперь каждая, пре- тендующая на мировое господство, напря- женно следят друг за другом.
Центр связан с Москвой специальной закодированной связью, а упрятанным под
гигантским «шампиньоном» 30-метровым локатором – с орбитальной космической группировкой спутников-разведчиков, цель которых, чтобы запуск любой американской ракеты был засечен уже на старте. В то же мгновение светящийся «хвост» из ее соп- ла увидят на мониторах подмосковного ко- мандного пункта, гигантский компьютер М-10 в доли секунды обработает поступаю- щую от спутников информацию, определит место старта, укажет класс ракеты, ее ско- рость и координаты…
Ближе к вечеру, в самую томительную левитановскую пору, сорокачетырехлетний подполковник Станислав Евграфович Пе- тров, взяв с собой приготовленные женой бутерброды, четвертушку черного чая, куле- чек с сахарным песком, вышел из подъезда дома № 18 по улице конечно же Циолковско- го, раз в городке наблюдают якобы за небес- ными светилами. И заспешил к автобусной остановке, где его уже ждал, угарно попыхи- вая, потрепанный служебный пазик. Такой потрепанный, может, тоже из конспирации, потому что приличный автобус в российском провинциальном городке мог бы вызвать по- дозрение, а это, может быть, по грибы поеха- ли. Дома у подполковника Петрова остава- лась больная жена с двумя ребятишками.
Автобус уже был набит почти под завяз- ку, пришлось стоять, по пути подобрали еще несколько человек. Последней остановкой был Центр по наблюдению за космическими объектами. Сюда постепенно подтягивался весь боевой расчет – без малого сто чело- век, больше половины из которых офицеры. В 20.00 строго по графику боевой расчет вы- строился под флагштоком, на котором тре- петало на легком ветру красно-кровавое зна- мя СССР, под которым, тайно спасая свою

душу, томилась под игом тихо протухающей коммунистической идеи Россия, так по-на- стоящему еще не пришедшая в себя после Великой Отечественной войны. Подполков- ник Петров проверил наличие состава и сво- им тихим, далеко не командирским голосом проговорил:
Приказываю заступить на боевое де- журство по охране и обороне воздушных границ Союза Советских Социалистических Республик!
Пятьдесят метров бегом до стеклянных дверей командного пункта, несколько проле- тов по лестнице, и вот подполковник Петров уже на центральном командном пункте. Тут все как обычно, мертвая тишина. Помиги- вают лампочки индикации, мерцают экраны видеоконтрольных устройств, напряженно молчат телефоны спецсвязи, а за толстенным витринным стеклом во всю стену оперативно- го зала призрачно мерцают зеленоватым све- том две электронные карты: СССР и США – поля возможных ядерных сражений.
Время от времени, когда на центральном командном пункте проходили боевые учения и разработчики прогоняли через гигантский компьютер М-10 различные варианты ими- тационных программ, подполковник Петров наблюдал будущую войну, что называется, живьем. Тогда на карте США, – живущих под ветхозаветной идеей мирового господства, а под коммунистическим режимом СССР томилась ненавистная им тайная православ- ная Россия, – высвечивалось место старта баллистической ракеты, а на экране видео- контрольного устройства вспыхивал яркий
«хвост» из ее сопла. В эти мгновения подпол- ковник пытался представить себе, что было бы, случись это на самом деле. И тут же по- нимал, что любые мысли на этот счет лишены всякого смысла: если уж начнется глобальная ядерная заваруха, у него останется пара ми- нут, чтобы раздать нужные и практически уже не имеющие смысла команды, да еще минута, чтобы выкурить последнюю в жизни сигаре- ту. Он даже не сможет позвонить жене, пото- му что дома нет телефона, уже который год в стране развитого социализма подполковник
Петров стоит в очереди на его установку, как, впрочем, и на собственную квартиру.
Пока боевой расчет подполковника Пе- трова сменял предыдущий, или, говоря на сленге центрального командного пункта,
«вшивался» в работу, подполковник Петров с помощником заварили на электрической плитке крепкий чай, чтобы он не давал за- дремать, и поудобнее устроились в своих ко- мандирских креслах. До выхода очередного спутника-разведчика на рабочий участок оставалось около двух часов.
В околоземном космосе, кроме спут- ников гражданского назначения, с той и с другой стороны развернуты орбитальные группировки спутников-разведчиков или шпионов. Они один за другим в бесконечной карусели кружат вокруг планеты, следят за всем, что происходит на территориях враж- дующих стран, которые на языке военных называются «ракетоопасными районами». У США имеется девять баз, на которых раз- мещаются баллистические ракеты с ядерным оружием. Вот за этими базами, прежде всего, и ведется слежка боевым расчетом подпол- ковника Петрова.
Чаще всего американцы на своих учениях запускают ракеты «Трайденты» и «Минитме- ны» в акваторию Тихого океана с Восточного и Западного полигонов. Восточный полигон находится неподалеку от мыса Канаверал, так что, вполне естественно, что в Центре отсле- живаются и запуски космических кораблей. Надо сказать, пуск ракеты ни с чем не пере- путаешь. Сначала загорается на экране яркая точка на старте, растет, удлиняется, а потом полукругом уходит за «горбушку» Земли. За время своей службы в Центре подполковник Петров такие пуски видел десятки, а то и сот- ни раз.
Работа на центральном командном пун- кте рутинная. Сиди и в момент прохождения очередного спутника-разведчика над США, не отрываясь смотри в экран. Затекает спина, начинают слезиться глаза. Спутник проходит
«рабочий» участок за шесть часов. Затем его сменяет следующий. Так что боевому расчету остается только правильно скоординировать

космический аппарат на орбите. Потом ка- кое-то время скучаешь. Даже тошно бывает. Послушаешь, как переговариваются опера- торы, иногда прихваченную с собой книгу почитаешь. Кстати, сегодня подполковник Петров стал оперативным дежурным по цен- тральному командному пункту, можно ска- зать, случайно. Подменил приболевшего то- варища. А может, Бог так решил, понадеялся на него, подполковника Петрова, в этот день больше, чем на его товарища?
Так или иначе, только сейчас где-то там, на высоте 38 000 километров, советский спутник «Космос-1382» медленно подплыва- ет к тому месту, где его надежно подхватят не- видимые щупальца гигантского локатора. За мгновение до начала сеанса телеметрической связи подполковник Петров мельком взгля- нул на монитор видеоконтрольного устрой- ства. Половинка «горбушки» все еще была ярко освещена солнцем. На другой поло- винке планеты господствовала ночь. Между ними – линия горизонта. Именно эта линия чаще всего доставляла неприятности опера- тивным дежурным центрального командного пункта. Именно на ней компьютер чаще всего дает сбои. И не только потому, что на грани- це ночи и дня старт ракеты едва заметен, но еще и потому, что сама система предупрежде- ния о старте баллистических ракет, несмотря на то что над ее созданием трудились тысячи специалистов в секретных советских КБ, все еще остается сырой…
От неприятной мысли отвлек грохот на крыше. Это маховик поворотного механизма с такой силой развернул трехсоттонную та- релку радара, что здание командного пункта содрогнулось.
Сто первый! Это – сто второй, – по- слышался в динамиках внутренней радиос- вязи голос главного оператора управления, – функциональный контроль и телеметрия в порядке, антенна выведена, траекторные измерения проведены. Аппаратура работает нормально.
Это значит, что спутник «Космос-1382» благополучно вышел на очередной рабочий виток.
Сто второй, сто третий! Говорит сто первый! – теперь подполковник Петров от- давал приказание еще и главному оператору разведки. – Тысяча триста восемьдесят вто- рой аппарат работает исправно. Приступить к обработке информации.
Подполковник Петров откинулся в крес- ле, умиротворенно прикрыл веки. До пяти утра можно расслабиться…
Оглушительный звон зуммера вспорол дремотную тишь центрального командно- го пункта. Подполковник Петров взглянул на пульт, и его сердце ударило в виски. Перед глазами равномерно пульсировало красное пятно. И слово: «Старт»! И означать это могло только одно: там, на противоположной сторо- не Земли, открылись чугунные створки шахты, и американская баллистическая ракета, изры- гая клубы отработанного топлива и огня, ри- нулась в небо, а потом – в сторону СССР, под гнетом которого томилась тихая Россия.
Боевая тревога!
Через витринное стекло центрального ко- мандного пункта подполковник Петров ви- дит теперь еще и электронную карту США. Бесстрастный гигантский компьютер М-10 подтверждал запуск баллистической ракеты класса «Минитмен» с ядерной боеголовкой с военной базы на Западном побережье США.
«Ей лететь минут сорок», – невольно про- неслось в голове подполковника Петрова.
Всему боевому расчету, – закричал он в микрофон в следующее мгновение, – проверить и доложить функционирование средств и боевых программ! Сто третий! До- ложить наличие цели на визуальном направ- лении!
Только сейчас он взглянул на монитор ви- деоконтрольного устройства. Все чисто. Ни- какого «хвоста». Но, может, его перекрывает линия горизонта?
Сто первый, сто первый! – кричали ди- намики. – Это – сто второй! Наземные сред- ства, космические аппараты и боевые про- граммы функционируют нормально…
Сто первый? Говорит сто третий, – по- слышалось следом, – визуальными средства- ми цель не обнаружена.

Вас понял, – ответил подполковник Пе- тров.
Но почему же компьютер сообщает о стар- те, если все другие системы его не засекли?? Почему??? Но времени на риторические во- просы нет. Он знал, что информация о старте
«Минитмена» автоматически пошла в Мо- скву оперативному дежурному Командного пункта системы предупреждения о ракетном нападении.
И тут – новый сполох, значит – новый старт! А дело обстоит так: если система фик- сирует один запуск ракеты, компьютер ква- лифицирует его как «старт», а если больше, то как «ракетно-ядерное нападение».
«Плохи дела! – успевает подумать под- полковник Петров – Совсем плохи…» – мозг работает хладнокровно и только кажется, что медленно, хотя все происходит, наверное, в доли секунды – и чувствуется холодный пот по спине.
Если ракета и вправду летит на нас, ее нали- чие сейчас же подтвердят надгоризонтальные и загоризонтальные средства обнаружения. После этого Командный пункт системы пред- упреждения ракетного нападения автомати- чески передаст информацию на оповещаемые объекты, и красные табло зажгутся в «ядер- ном чемоданчике» Генерального секретаря ЦК КПСС, на «крокусах» министра обороны, начальника Генерального штаба, командующих родами войск. Сразу после этого операторы за- пустят гироскопы советских баллистических ракет, ожидая решения высшего военно-по- литического руководства страны о нанесе- нии ответного ядерного удара. Как только это решение состоится, главком ракетных войск по автоматической системе связи с войсками передаст закодированный вариант ответного удара и шифр для снятия блокировки с пуско- вых механизмов ракет, а командирам боевых комплексов останется только двумя ключами одновременно вскрыть сейфы с перфокартами программ, ввести их в компьютер баллистиче- ского оружия и нажать кнопку запуска.
И тогда начнется ядерный кошмар! Сна- чала у нас, потом – у них! Уже меньше, чем через сорок минут!
Проходит несколько мгновений, и вдруг – третий пуск! А следом за ним – четвертый! Все происходит настолько стремительно, что подполковник Петров даже не успевает осоз- нать, что же делать. Кричит:
О, Господи! – хотя до сего момента счи- тал себя неверующим.
Оперативный дежурный Командного пункта системы предупреждения ракетного нападения, как может, успокаивает его:
Работай! Спокойно работай!
Какое тут спокойно! Подполковник Пе- тров смотрит в зал. Боевой расчет передает информацию, и все смотрят в его сторону. Последнее слово за ним.
Он запрашивает «визуальщиков»: солдат срочной службы, которые часами сидят пе- ред экранами в темных комнатах.
На наших экранах чисто! – докладыва- ют они. Они не видят стартов американских ракет. Подполковник Петров тоже не видит их на своем экране. Только теперь, при со- вмещении этих данных ему становится ясно, что тревога ложная, подвел компьютер, а не люди. Подполковник Петров кричит опера- тивному дежурному:
Остановите боевую тревогу! Выдаем ложную информацию! Остановите: выдаем ложную информацию! Остановите, пока не поздно!..
Остановить удалось в течение полутора минут где-то посередине цепочки до старта ответных ракет…
Только утром после предварительного разбирательства доложили о случившем- ся министру обороны Дмитрию Устинову:
«26 сентября 1983 года в 00 часов 15 минут из-за сбоя в программе компьютера на бор- ту космического аппарата имел место факт формирования ложной информации о стар- те баллистических ракет с территории США. Расследование на месте проводится генера- лами Вотинцевым и Савиным».
Ты не заболел? – встревоженно спросила подполковника Петрова его больная жена, ког- да он вернулся с дежурства. – На тебе лица нет.
Нет, просто устал … Может быть, пере- лом в погоде…

В ходе расследования подтвердилось, что причина – в сбое компьютера. Но не только. Выявился целый букет недоработок системы космического предупреждения о старте бал- листических ракет из «ракетоопасного райо- на». Главные проблемы заключались в боевой программе и в несовершенстве космических аппаратов.
В ходе разбирательства подполковник Петров потрясенно узнает, что подобные ЧП в разное время уже приключались и у потен- циального противника. По данным совет- ской военной разведки (ГРУ), американские системы предупреждения выдавали ложные тревоги уже несколько раз. В одном слу- чае поднятые по тревоге бомбардировщики ВМС США с ядерным оружием на борту уже достигли Северного полюса, чтобы нанести массированный удар по территории СССР. В другом – американцы, приняв за советские ракеты сезонный перелет птичьих стай, при- вели в боевую готовность свои баллистиче- ские ракеты. Но у них, как и у нас, до пуско- вой кнопки, к счастью, дело не дошло. Там и там у экранов радаров сидели не политики, а нормальные люди. Соревнование высоких технологий то приближало две сверхдержа- вы к роковой черте, то снова разводило их на безопасное расстояние.
А если тревога была бы неложной? – решился спросить подполковник Петров председателя комиссии по разбору ЧП, ко- мандующего войсками противоракетной и противокосмической обороны генерал-пол- ковника Вотинцева.
Тот ответил не сразу:
Конечно, мы успели бы нанести ответ- ный удар возмездия, – и по американским полигонам, и по их городам. Мало бы не по- казалось. Но наши ракеты долетели бы до США уже тогда, когда, по крайней мере, Мо- сквы уже не существовало бы. Да и не толь- ко Москвы. Надеюсь, это останется между нами, Станислав Евграфович, выдаю госу- дарственную тайну. Системы противоракет- ной обороны столицы, как и всей страны, по сути дела, еще нет… Да, нет! Она еще только создается. Вы скажете, что видели на окраине
города на стартовых позициях замаскирован- ные противоракеты, выставленные под углом в шестьдесят градусов к горизонту?
Да!
Потому вы их и видели, что они специ- ально выставлены для иностранных разве- док. На самом деле это всего лишь транспор- тно-заряжающие контейнеры с муляжами противоракет. Да! А вместо топлива и ядер- ных боеголовок в них засыпан обычный пе- сок…

После той истории в сентябре 1983 года подполковник Петров стал смотреть на свою службу немного иными глазами. С одной сто- роны, существует компьютерная программа, с другой – человек. Но ни одна компьютер- ная программа не сможет заменить твой мозг, глаза, наконец, просто интуицию. Оказалось, что Бог, в которого он после этого случая по- верил, не в состоянии остановить компью- тер, но еще в состоянии направить на верное решение человека, сидящего перед этим ком- пьютером. Подполковник Петров отчетливо помнил, что словно кто-то толкнул его в са- мый последний момент, помог принять нуж- ное решение. И вместе с тем: имеет ли право человек самостоятельно принимать решение, от которого, быть может, зависит судьба пла- неты?
По итогам служебного расследования под- полковника Петрова не наградили, не повы- сили в звании, но и не наказали. Он по-преж- нему жил на самом краю городка в небольшой служебной квартирке вместе с больной же- ной, которая, конечно, догадывалась, какая ответственность лежит на плечах ее мужа, и это ей здоровья не добавляло. Было большой радостью, когда до них наконец дошла оче- редь на установку в квартире стационарного телефона…

Через много лет подполковника Петрова разыщет журналист Дмитрий Лиханов. По- сле его публикации в одной из центральных газет многое изменится в жизни отставно- го подполковника. Его станут приглашать в оплаченные поездки на Запад, вручать

всевозможные премии и награды. Датские кинематографисты Джейкоб Стаберг и Пе- тер Антони снимут художественный фильм
«Человек, который спас мир» со знаменитым актером Кевином Кёстнером в главной роли. В Нью-Йорке в Голливуде Кевин познакомит его с не менее знаменитыми актерами Робер- том де Ниро и Метом Деймоном…
Через 35 лет после той ночи, 26 сентя- бря 1983 года, которая могла быть последней ночью на Земле, Дмитрий Лиханов решил вернуться к той истории: как живет подпол- ковник Петров, 35 лет назад спасший мир от ядерной катастрофы? В подмосковном го- родке, где «наблюдают за небесными свети- лами», его уже не было, служебную квартирку пришлось освободить. В его родном Фрязино ни в районном военкомате, ни в местной ад- министрации, ни в совете ветеранов о нем ничего не знали. С трудом удалось разыскать его домашний телефон, как оказалось, мо- бильного у него не было, но телефон молчал. Он откликнулся только через месяц печаль- ным голосом сына:
Папа умер на прошлой неделе.
Сын рассказал, что отец каждый день жил с чувством, что в любую минуту может слу-
читься ядерная или иная катастрофа, рано или поздно у кого-нибудь с той или с этой стороны не выдержат нервы. Еще страшнее, когда, не надеясь на человека, все отдадут на откуп компьютерам. Человека от ошиб- ки или злого умысла еще может остановить Бог, а компьютеры живут своей жизнью, под- властной, может, только Дьяволу.
Отцу сделали срочную операцию на кишеч- нике, однако четырехчасовой наркоз оконча- тельно расстроил его и без того расстроенную нервную систему. В бреду он по-прежнему «де- журил» у экрана локатора, следил за ракетами с ядерными боеголовками, которые могут стартовать с территории США, стонал, вскри- кивал: «Остановите!.. Остановите!..»
Сын взял отпуск и месяц ухаживал за от- цом, кормил с ложечки детским питанием…
Человек, который спас мир, умер в оди- ночестве. Без исповеди и причастия, хотя в ту страшную ночь уверовал в Бога, умер даже в отсутствие сына, который в тот день вынужден был по срочному вызову выйти на работу. Умер тихо и незаметно для спасенно- го им мира. Так же тихо его и похоронили. В дальнем углу городского кладбища. Без во- енного оркестра и прощального салюта.

Глава 25. А остались ли еще люди на Земле?..

Они сидели с Павлом Сергеевым на краю поля, перекусывали.
Твой-то скоро приедет? – спросил Па- вел.
Да на днях должен. Уже насовсем, де- мобилизовался. Писал из Челябинска.
Ну, слава богу! Живой! А то ведь многие легли там, в этом Афганистане, молчат толь- ко об этом. Да еще в других странах. В мир- ное время. Я понимаю, Великая Отечествен- ная. Так нам ведь всем надо помогать, везде лезть, хотя сами до сих пор без штанов. Я не думаю, что тем радостно, к кому мы лезем со своим уставом. Помалкивают, улыбаются, пока мы их кормим, отрывая от себя, а по- том задницей повернутся… А калек сколько! В райцентре вон – сразу двое. А по России? Зачем, кто затеял?! И так деревни пустые. Скоро города некому будет кормить. Подрос- ла немного молодежь, так и ее надо положить с этим е…м интернационализмом. Троцкого кончили, а политику его продолжаем. Везде лезем! Всем счастья хотим, не зная, нужно ли оно им, такое счастье. Всем помогаем, на- водим порядок, а дома бардак. Сколько лет после войны, а все нищие. За границу боятся выпускать, чтобы не видели, как там живут, а ведь там в войну не меньше было порушено. Неужто нам с тобой нужен был этот Афгани- стан, а, Иван? Был там король с красавицей королевой, дружил с нами, так нет, нам соци- ализм там надо строить, полагаю, не без на- шей помощи убили короля. Помочь, конеч- но, соседям надо, если просят, а самим-то, зачем везде лезть?..
Да мы, что ли, с тобой лезем? – возра- зил Иван.
Да я разве о нас говорю?!. Что делать-то собирается? Дома останется или в город, как все, подастся?
И мы с Марией его в спину не толкали, как другие, чтобы непременно в город. Соби- рался на зоотехника учиться.
А сейчас-то он где? Из Афганистана-то уже выехал?
Так я тебе только что сказал, из Че- лябинска письмо было. Вывели их сначала в Термез, это на границе с Афганистаном, а потом перебросили в Челябинск как бы до- служивать, на реабилитацию, что ли, чтобы от войны немного отошли. Мария ему адрес ее тетки послала, которая ее воспитывала, чтобы к старухе, если будет время, в увольни- тельную или по пути заехал. Это как раз меж- ду Челябинском и Уфой.
Между Челябинском и Уфой, гово- ришь?.. Не к месту сказано: я вон сегодня утром слышал, где-то между Челябинском и Уфой большая авария поездов. Сразу два встречных пассажирских, много погибших…
В груди у Ивана охолонуло.
Один – «Адлер – Новосибирск», вто- рой – «Новосибирск – Адлер». Надо же так случиться: два одинаковых встретились.
«Не мог он оказаться в этом поезде, – об- легченно вздохнул Иван. – Никак не мог, Ад- лер не по пути…»
Столкнулись, что ли?
Да нет, каждый по своему пути шел, взрыв какой-то между ними произошел. Что за время настало?! Сначала Чернобыль. По- том пароходы один за другим стали сталки- ваться и тонуть. Потом землетрясение в Ар- мении, наводнения всякие… С солнечной активностью, говорят, связано. Или еще с чем…
Наверное, и раньше было, – вяло от- кликнулся Иван, – но только меньше со- общали, в секрете держали. Считалось, что при социализме не может быть никаких тех-

ногенных катастроф, а раз Бог отменен, то и природных тоже. Решит политбюро комму- нистической партии, и Земля будет вращать- ся в другую сторону.
Договоришься ты когда-нибудь, Иван… – покачал головой Павел.
Да брось ты, сейчас не те времена… Хотя, конечно, таких бед, как Чернобыль или землетрясение в Армении, не было. Эти в мешке не утаишь.
Нет, Иван, ныне гораздо чаще, – не со- гласился Павел. – Да и раньше – один, два человека погибнут, а теперь – сотнями, ты- сячами – чуть ли не каждый день. И мы уже привыкли к этому, словно так и должно быть. То ли слишком много нас на планете стало?..
«Не мог он оказаться в этом поезде… Ни- как не мог… – стучало в голове. – Конечно же не мог», – плохо слушая Павла, успокаи- вал Иван сам себя.
Ты, смотрю, с лица изменился, – заме- тил Павел. – Я уж не рад, что сказал. Не мог он оказаться в этом поезде. Зачем он на ад- лерский сядет?! Не на курорт же мимо дома собрался!
Да не должен, – глухо согласился Иван. – Только вот если к тетке Марии на- думал заехать, если совсем демобилизовался, и сел на первый проходящий, чтобы потом пересесть на нужный, чтобы снова в Челя- бинск не возвращаться.
Выкинь из головы… Неужто обязатель- но на этот сядет?! Чтобы из Афганистана вер- нуться даже не раненым – и тут!..
Так-то оно так… – и вдруг Иван вспом- нил, что вчера ночью проснулся, словно от удара какого. И Мария проснулась:
Тревожно что-то, и грудь сдавило. И словно позвал кто. Не с Алексеем ли что?
Да брось ты! – вот так же оборвал ее тогда Иван. – Чай теперь не в Афганистане. Дома, в родной стране…
Они долго не могли уснуть. Утром вроде заспалось, забылось, а сейчас вдруг больно вспомнилось – и словно бритвой резануло по душе: не случайно это! не случайно он вчера проснулся, словно от стука или от крика!..
Иван с трудом дотерпел до вечера…
Мария встретила его у ворот:
Я уж жду не дождусь… Душа места не находит… Слышал про поезда-то? Ночью-то помнишь?..
Да как он мог оказаться в этом поез- де?! – Иван старался быть спокойным. – Да как он мог оказаться в поезде, идущем на юг?! – старался он успокоить не то ее, не то себя.
А если к тете Матрене решил заглянуть? Я вот слушала радио, очень много погибших.
Да выкинь ты из головы!.. Как будто обязательно он на этот поезд должен был сесть.
А у самого билось в голове: «Не может быть, чтобы чудом родиться, чтобы чудом выжить в детстве, чтобы подорваться на мине в Мясном Бору и остаться живым, чтобы остаться живым в Афганистане – и…» Тог- да – за что?
Но почему он тогда не даст телеграм- му? – через какое-то время снова начала Мария. – Он ведь, наверное, тоже слышал о взрыве… Неужто не понимает, что беспоко- имся?!.
Что, скажет: сами поймут, что не мог я оказаться в этом поезде, – неуверенно пы- тался успокоить ее Иван. – Нагряну, решит, неожиданно.
Они сидели в сумерках у стола и не вы- ключали радио. Иван заметил, что по нему перестали передавать бесноватый ор, кото- рый в последнее время заполнил эфир. А пе- редавали больше траурные мелодии, класси- ческую музыку. Теперь классическую музыку по радио можно услышать, когда только кто из членов политбюро помрет или беда какая, какую уже не скрыть, а все остальное время серьезной музыки не услышишь. И вот нако- нец диктор-мужчина, который обычно чита- ет самые важные правительственные сооб- щения, стал читать:
«3 июня в 23 часа 14 минут по московско- му времени на продуктопроводе сжиженного газа в непосредственной близости от участка железной дороги Челябинск – Уфа возникла сильная утечка газа. При прохождении двух встречных пассажирских поездов назначени-

ем «Новосибирск – Адлер» и «Адлер – Но- восибирск» произошли взрыв большой силы и возгорание. Имеются многочисленные жертвы…
ЦК КПСС, Верховный Совет СССР и Совет министров СССР образовали прави- тельственную комиссию во главе с замести- телем Председателя Совета министров СССР Г.Г. Ведерниковым, которая немедленно вы- летела в район аварии.
Сразу же по получении сообщения на ме- сто аварии направлены воинские подразде- ления, медики, специалисты, подключены необходимые силы. Принимаются все меры по оказанию помощи пострадавшим и по ликвидации последствий катастрофы.
Утром 4 июня в район бедствия вылете- ли Михаил Сергеевич Горбачев, Николай Иванович Рыжков, А.В. Власов, Дмитрий Т. Язов, Евгений Иванович Чазов.
Начато тщательное расследование при- чин и обстоятельств катастрофы…
ЦК КПСС, Верховный Совет СССР и Со- вет министров СССР выражают глубокое со- болезнование семьям, родственникам и близ- ким погибших в результате катастрофы…
Центральный Комитет КПСС, Совет ми- нистров СССР, Верховный Совет СССР по- становили:
В связи с тяжелыми последствиями ава- рии на продуктопроводе в непосредственной близости от участка железной дороги Челя- бинск – Уфа, расположенного на территории Башкирской АССР, – с многочисленными человеческими жертвами, – объявить в стра- не траур 5 июня 1989 года.
На всей территории страны приспустить государственные флаги…»
Размеры беды оглушили Ивана с Марией.
Раз траур по всей стране, раз президент полетел с сессии Верховного Совета, значит, очень много погибших… Почему же Алексей молчит? – уже не выдержал Иван. – Уж пра- вительственное-то сообщение он не мог не слышать.
В конце концов Иван завел мотоцикл, и они поехали в Малый Перевоз, чтобы дать телеграмму в часть и тете Матрене.
Так ведь и она, старая, не сразу сообра- зит, в чем дело, подробнее пиши, – нетерпе- ливо подсказывал Иван.
Всю ночь они не спали.
Боже мой!.. Боже мой!.. – беспрестанно стонала Мария. – Неужто?.. Каким трудом его рожала. Ведь чуть не умерла, а тебя чуть не отдали под суд… Все время болел, потом, чуть окреп, мина эта в лесу. Опять тебя та- скали: посылаешь сына на верную смерть. Потом забрали в Афганистан. Думаю, оттуда вернется – оберегать буду, как смогу. Что же это творится?..
Пришла телеграмма из части, что Алексей отбыл такого-то числа… На другой день, к ве- черу, они получили ответ и от тети Матрены:
«Алексей был у меня, уехал на станцию Вя- зовая второго, чтобы на попутном доехать до Уфы, чтобы там пересесть на свой».
Телеграмма выпала у Ивана из рук.
Они прождали вести от Алексея еще до утра и поехали в Великий Новгород, чтобы оттуда, поездом доехать до Москвы, а там са- молетом вылететь в Уфу: нет, не случайно они в ту ночь проснулись, словно от толчка.
В Домодедове они с трудом купили би- леты на Уфу, несмотря на то что по радио то и дело объявляли, что родственники постра- давших могут приобрести билеты на Уфу вне очереди в кассе № 11. Пока не установили милицейский пост, они не смогли пробиться к этому окошку. И как докажешь, что ты род- ственник пострадавших?!
Прямо в самолете объявили, в каких боль- ницах Уфы находятся пострадавшие и что на место трагедии завтра отправляется специ- альная электричка. Никак не верилось, ка- залось, что сон: под крылом самолета плыло лето, красивые зеленые увалы, ленты рек…
Ни в списках живых, ни в списках мерт- вых Алексея они не нашли. У щитов с этими списками толкались сотни приехавших из разных концов страны людей, метались, пла- кали. Иван слышал, кто-то сказал, что бо- лее двухсот человек пришло в Новосибирске встречать уже давно несуществующий поезд. Сходили на почтамт: уезжая, попросили Пав- ла Сергеева, если вдруг без них объявится

Алексей, дать срочную телеграмму в Уфу. Но телеграммы не было.
Как и обещали, на другой день утром специальный поезд вышел к месту катастро- фы. Со стороны могло показаться, что это обыкновенная электричка воскресного дня, закупленная каким-нибудь предприятием, только уж больно молчаливыми были ее пас- сажиры.
За окном бежала зеленая предуральская земля: поля, леса, речки – и опять не верилось. Что они увидели на месте катастрофы, невозможно было представить. Электричка, до этого пропускавшая все станции, замед- лила бег, остановилась, они спустились на землю, и перед ними открылась огромная черная чаша взрыва. Лес на многие сотни метров не просто обгорел, он, словно обу- гленные спички, был повален взрывом, Ива- ну невольно пришло сравнение с падением так называемого Тунгусского метеорита, он как-то видел о нем телепередачу. Они, сотни мужчин и женщин, медленно шли со слезами и рыданиями к тому месту, где в ту страшную ночь встретились поезда. Каждый втайне на что-то надеялся. Но… Но такого не увидишь в самом жутком сне: обгоревшие, измятые, вспученные изнутри, словно их надували, вагоны были отброшены от полотна желез- ной дороги. Рельсы были перевиты и пере- кручены, словно они были из пластилина. Ясно, что в этих вагонах погибли все, даже не погибли – односекундно сгорели, словно испарились в тысячеградусном пламени. Чем дальше от центра взрыва, тем больше вагонов стояло на рельсах, хотя они дотла выгорели изнутри, но из них кто-то еще мог выскочить. В каком из вагонов был Алексей? Если в од- ном из последних, то… Если в каком-нибудь
из первых, то мог выпрыгнуть…
Сколько человек погибло? Восемьсот? Тысяча? Никто точно не знал. Люди словно вознеслись во взметнувшемся к Небу пла- мени. В поезде № 211, шедшем из Новоси- бирска в Адлер, было 20 вагонов, в них было продано 758 билетов; на поезд № 212, шед- ший из Адлера в Новосибирск, было прода- но 1068 билетов. На вчерашний день было
госпитализировано 824 человека, обнаружен 241 труп, к ним сегодня прибавилось 73 чело- века, умерших в больницах от ожогов.
Никаких следов Алексея они не обнару- жили. Не было его ни среди живых, ни среди мертвых.
Как и многие другие, Иван с Марией на- брали в банку горсть горелого предуральско- го чернозема – на свое кладбище, на несуще- ствующую могилу сына.
Они уже шли обратно к вагону, поми- нутно оглядываясь, не чужой для них была теперь эта страшная балка, как около них остановилась милицейская машина, и из нее вывели молодого парня в наручниках, навер- ное, ровесника Алексея.
Показывай место, – строго сказал пар- ню человек в штатском, видимо, следователь. Парень молча пошел вдоль железнодорож- ных путей.
Что он натворил? – улучив момент, спросил Иван у шофера-милиционера.
А вот когда после катастрофы тут опо- знавали трупы, он подошел со слезами и ска- зал, что опознал мать. Получил восемьсот рублей материальной компенсации. Гроб с телом специальным самолетом отправили в село Караидель, где он прописан. А оказа- лось, мать жива, правда, она его не видела уже десять лет, он все по тюрьмам да между тюрьмами. Пришлось тело неизвестной жен- щины обратно везти в Уфу, до сих пор не опо- знана. Вот сейчас выясняют, из какого вагона она могла быть.
Боже мой!.. Боже мой! – оглушенно повторяла Мария. – Ничего святого… Боже мой!..
Иван, несмотря на предупреждение кон- воира, подошел к парню и долго испытующе смотрел ему в глаза. Тот не выдержал, спря- тался за конвоира и истерично закричал:
Чего уставился?! Уберите его, куда смотрите, тоже мне, охрана! Он может меня убить. Чего уставился?.. Иди своей дорогой…
Эх ты!.. – только и выдавил Иван. – У меня сын тут погиб, ровесник тебе.
Ну и иди… Я при чем?!. Я, что ли, взры- вал поезда?! Конвоир, куда смотришь?!

Иван пытался спросить что-то у парня, ему мучительно хотелось спросить, что – он сам толком не знал. Нет, знал, но почему-то не мог найти нужных слов. Но конвоир оттеснил его, и Иван лишь отчаянно махнул рукой.

После полудня печальный поезд отпра- вился в обратную дорогу. Все прильнули к ок- нам, многие не смогли сдержать рыданий.
По проходу их предпоследнего полупу- стого вагона шел могучий сгорбленный вре- менем старик, опирающийся вместо посоха на толстую суковатую палку. Он шел, бросая взгляд из-под густых лохматых бровей налево и направо, словно кого искал. Мария, непро- извольно сжимая руку Ивана в своей ладони, напряженно всматривалась в него, Иван за- метил это.
Что, знакомый, что ли? – спросил он, но та в ответ лишь еще крепче сжала его руку в своей ладони.
Старец пробежал взглядом по Ивану с Марией, и его глаза словно вздрогнули. Он уже почти прошел мимо, но вдруг остановил- ся и, повернувшись к ним, спросил:
Здесь не занято? – показал он на пустую скамейку напротив их.
Нет, – торопливо сказала Мария и убра- ла со скамейки свою сумку.
Сев, старец какое-то время смотрел в ва- гонное окно на проплывающий мимо приу- ральский пейзаж, потом как бы задремал.
Иван снова вспомнил парня-мародера, который, чтобы получить 800 дармовых ру- блей, назвал матерью обгорелое тело неиз- вестной женщины.
Не выходит у меня из головы этот па- рень, – глухо сказал он Марии. – Это при живой матери – такое, на восемьсот рублей соблазнился… Понимаешь, он ведь тоже не чужой нам, он ведь тоже часть нас, часть на- шего народа. – Почему он стал таким? Не сам же по себе? Кто в этом виноват? Боже мой, что же у нас впереди? За какие грехи нас так?! Уже почти век ломает, корежит – кон- ца нет. Вот мы, Надеждины-Лыковы, в чем виноваты? Уж столько раз судьба наказывала нас, и вот единственного сына.
Без Божией воли и волос с головы чело- века не упадет, – неожиданно поднял голову, заговорил, до того вроде бы дремавший древ- ний старик напротив, даже сидя опирающий- ся на свою грубую суковатую палку. Видно было, что когда-то он был сильным и краси- вым мужиком.
Получается, виноваты мы? Но какие наши грехи? – не выдержал Иван. – Отец, мать на Колыме похоронены, сам всю жизнь ломаюсь, пытаюсь возродить порушенное родовое гнездо… Сын вот…
За наши общие грехи. Мы, все, каждый за себя норовит жить, забываем, что мы часть народа, как молекулы или атомы, потому за общие и отдельные грехи отвечать приходит- ся всем. До тех пор, пока мы не почувствуем себя единым народом, так и будет продол- жаться – до самого конца. За наши грехи и грехи наших предков, что отказались от Иисуса Христа. Много наши предки нагре- шили. И за них нам ответ держать. Я уж не го- ворю о своих грехах… Но это еще не все. Этот взрыв – в наказание нам, но в то же время великое предупреждение. Всем нам вместе и каждому в отдельности. Потому как других предупреждений мы не услышали. Просто так, случайно два одинаковых дальних поез- да в одной точке не взрываются. Ни по тео- рии случайностей, ни по теории вероятности. Один шанс из миллионов. Расслабились мы после войны, счастливо, вольготно жить за- хотели. А самое тяжелые времена у нас еще впереди. Надо ждать уже в недалеком буду- щем. Бог или Сатана снова будут испытывать нас, кто перетянет?.. А что касается каждого из нас: всякому человеку при рождении при- ставляется ангел. Но не успеет Господь при- ставить ангела, как тут же Сатана пристав- ляет к человеку черта. И иногда опережает Бога. Так мы и живем: ангел – с одной сто- роны, черт – с другой. Они не оставляют че- ловека ни на минуту. У них примерно одина- ковая сила, и в воле человека выбирать, кому довериться. Та вот: слишком много черту мы доверялись. А то черта принимали за ангела, а то и за Бога. Есть в нас, русских, такая чер- та, черта за ангела принимать, по чужой под-

сказке, да нам и подсказка порой не нужна, потому и страдаем. Есть у нас вина, великая вина, много мы черту служили, когда выбор был, а нас все тянуло то в пугачевщину, то в разинщину, в потом – в жидовщину. Этот взрыв, – может, последнее предупреждение нам, Чернобыль нас не вразумил. Не слу- чайно он случился на стыке трех народов, которые суть единого русского народа. Ста- ли забывать мы о своем родстве. Не раз нам было предупреждение, что не так живем, не туда идем, не в ту сторону. Я уж не говорю об общей человеческой вине, другие народы не менее, а может, более нас грешили, и все вместе мы навалили такую кучу грехов, что Господу Богу пришлось смывать эту воню- чую кучу Всемирным потопом. Но я сейчас о нас, русских. Нам не раз было предупре- ждение, но мы были как глухие и слепые одновременно, искали вину в других, в тех же евреях. Само пребывание нечистой силы ограничено определенным сроком. А у нас ему конца нет. Значит, столь велики вины наши – перед собой, перед миром и перед Богом. Это не случайно, что все на нас валит- ся. Значит, есть великая вина на нас. Раз черт в нас чаще перевешивает ангела. Всякие ду- шевные болезни – от черта, а эпидемии – от Бога. Да – от Бога: холера, тиф, не случайно они возникают во время войны: опомнитесь, мол, люди, остановитесь. Потому я думаю, что самые главные беды еще впереди. Самая главная проверка. Вот ее оправдать бы. Вме- сто того чтобы навести порядок у себя дома, по дьявольскому наваждению побежали на- водить дьявольский порядок в других наро- дах и странах, чтобы, в конце концов, они возненавидели нас. Вот и идет расплата. Вон уже в Литве, Эстонии, Латвии, на Кавказе уже изгоняют русских, как раньше – евреев. Вот чем кончилось для нас наше ложное мес- сианство, наша служба черту. Вот недавно ус- лышал: якобы Достоевский сказал, что в рус- ском человеке приверженность к великой идее сочетается с великой подлостью. Сна- чала я возмутился: как он мог такое сказать о своем народе? А потом подумал, а может, он прав? Иначе за какие грехи такие муки?
Может, любое мессианство – сатанинство? Зачем мы в прошлом веке лезли на Кавказ? Столько там крови своей и чужой пролили? Кавказ нам еще аукнется. В 1945-м освобо- дили страны Восточной Европы от Гитлера, но почему сразу не ушли оттуда? Стали навя- зывать сатанинский порядок, не дали жить, как они хотели. Это обернулось ненавистью к русским, к России. Как были благодарны чехи за май 1945-го! А в 1968-м, в так назы- ваемую Пражскую весну, СССР ввел в Прагу танки, чтобы спасти разваливающийся ком- мунистический режим, да еще немцев позва- ли на помощь, этим все перечеркнули. И бла- годарность заменилась ненавистью. Эта ненависть перекинулась на русских, которые бежали в Чехословакию в Гражданскую вой- ну от большевистского режима. Всего лишь один пример. Внук моего бежавшего от боль- шевиков друга Николая Одарченко – Миша в 1968-м учился в 7-м классе, и с того дня, и до окончания школы с ним никто не хотел сидеть за одной партой. Его посадили одного в угол, и никто с ним не разговаривал, только потому, что он русский. Неважно было, что по-чешски он говорил с одноклассниками предыдущих 7 лет… А если копнуть раньше? Зачем нам была нужна Польша, которая нас всегда ненавидела? Вместе с ней, как в на- казание, прихватили несколько сот тысяч евреев, которые в семнадцатом году взяли в России власть. Это в наказание нам… Это еще не раз нам аукнется, ох, как аукнется! Наведи порядок сначала у себя дома, а потом лезь к другим – и то, если попросят. И даже в этом случае подумай. И не каждого бери в свой российский дом, если даже кто попро- сится. Сначала определи, зачем ему это нуж- но? Может, временно отсидеться, силу нако- пить. А потом и воткнет нож в спину, сколько раз так было, а нам все это не в науку… Вот живут, к примеру, швейцарцы. Ни к кому не лезут, землю берегут, ухожена она у них, не отравлена. И не болеют они мессианской, источающей душу заразой…
Старик замолчал.
У Вас здесь тоже кто-то погиб? – спро- сил Иван.

Все, кто погиб, мои, – вздохнув, ушел от прямого ответа старик. – И все, кто еще погибнут… Я вот что думаю: сейчас, то там, то здесь трясет Землю, где, может, никогда не трясло, это, я полагаю, от накопившейся человеческой злобы. Когда становится ее че- рез край, она передается Земле. И происхо- дит своего рода разрядка-наказание за люд- ское беснование. Бог, может, таким образом предупреждает нас, пытается остановить нас в своем безоглядном беге в бездну, а мы не слышим. И как последнее средство, Он хоть на время останавливает нас каким-нибудь катаклизмом, таким образом предотвращая от более страшных бед. Однажды Он пытался нас остановить, как я уже говорил, Всемир- ным потопом. Нас, если вовремя не остано- вить, мы такого можем натворить!.. – Старик помолчал. – Умереть не могу. Уже далеко за сто мне. За что меня Бог наказал, чтобы я столько людских бед перевидел?!
Но если Бог попустительствует злу, – неожиданно для себя спросил Иван, – в вой- не, в чуме, можно ли безгранично веровать в Него? Может, потому люди и отворачива- ются от Него? Не очень ли долго испытует Он человека? Люди ждут от Него духовной опо- ры, а вместо нее все новые испытания, и не выдерживают… И зачем мы тогда вообще на Земле и зачем тогда вообще человек? Вот ска- жи отец, зачем вообще человек?
Ивану, сколько он себя помнит, не да- вал покоя этот вопрос, и он задавал его себе снова и снова, и не находил ответа, и в конце концов пришел к выводу, что на него вообще нет ответа, а тут вдруг снова…
Эк, куда тебя занесло! Так мозги можно свернуть. Это великая тайна, не подвластная человеку. Может, до поры до времени, может, навсегда. И грех ломать над ней голову. Не надо брать на себя заботы Бога. Мы в мла- денчестве не спрашиваем родителей, зачем родили нас, чтобы потом всю жизнь мучиться в заботах о нас? Почему они, так или иначе, поступают, верим и все. И не надо думать за Бога о своей конечной судьбе. Будь досто- ин Его и себя в земной судьбе. Надо знать только, что мы не случайно на Земле, что не
случайно Он дал нам во владение Землю, та- кую красоту. И мы должны соответствовать ей. Только вот зачем мы умираем, уходим от этой красоты? Душа не соглашается с этим. А душа ведь от Бога, ведь Его мы познаем ду- шой. Его умом не познать, все попытки по- знать Его умом приводят к бесовщине, к от- рицанию его. А душа не обманет. А человека Бог создал себе в помощники…
Старец переждал, пока мимо прошумит встречный поезд:
Это от смерти твоего единственного сына озлобилось твое сердце, в которого ты вложил самого себя. Не поддавайся этому чувству. Не надо относиться к Богу, как ге- неральному секретарю коммунистической партии, или, как раньше, к губернатору. Его мысль о каждом из нас великая тайна. Мо- жет, твой сын там Ему нужнее, потому позвал раньше срока…
И сразу ему вдруг стали нужны души всех, кто ехал в этих двух поездах: молодые и старые, и совсем дети, плохие и хорошие? – усмехнулся Иван. – Что-то не сходятся у Вас концы с концами.
Старец словно не услышал его или сделал вид, что не услышал.
Сделав, по нашему разумению, что-то доброе, мы, как малые дети, ждем от Него вознаграждения, своего рода конфетки, или чтобы нас погладили по голове, а вместо это- го Он вдруг опять, по нашему разумению, наказует нас. Сие, повторяю, великая тайна. Признаюсь в кощунственной мысли: а мо- жет, Бог уже не управляет этим миром, ибо мир наш, может, уже давно есть отпадение во внешнюю тьму? Господь дал нам волю, точнее, мы сами ее взяли, еще тогда, во вре- мя Адама и Евы, совершили первую на Зем- ле революцию, и теперь все зависят от нас самих. Может быть, мы давно сами по себе, как беспризорники? А мы, в очередной раз набедокурив, оглядываемся на Него, а Он, к нашему удивлению, молчит. Только время от времени, когда мы уж совсем начинаем бе- докурить, не дает нам переступить крайнюю черту, берет в руки кнут. Этот взрыв, я думаю, вроде кнута.

Он что – мог от нас совсем отказать- ся? – с внутренним испугом спросил Иван, хотя порой ему казалось, что у него нет глу- бокой веры в Бога, скорее, было только жела- ние веровать, душа желала какой-то опоры…
Нет, не отказался, если Он еще есть. Мы отказались от Него. Мы соблазнились отпад- шим от Него Сатаной, который был у Него главным ангелом, и решили, подобно Сата- не, если не встать на место Бога и управлять миром, то, по крайней мере, самим управлять Землей, своей судьбой, и никто нам не указ- чик. И Сатана вертит нами, приближая свое торжество.
Может, если человек знал бы, зачем он вообще появился на Земле и зачем на ней он нужен Богу, то, может, не метался бы он, не делал бы столько ошибок? – Ивана мучила эта мысль.
И опять старец словно не слышал его во- проса и продолжил прежнюю мысль:
Нам тяжело было с Богом жить, совесть давила на плечи, хотя она должна была под- нимать нас к Небу, а она была для Вас обре- менительна, и мы отказались от нее, а значит, и от Него. Мы хотели легко жить. Но без Бога мы оторвались во внешнюю тьму, в гибель- ное самоуничтожение. И, поняв это, мы сно- ва, по-настоящему не веруя в него, обратили к Нему свои лица, но не души. Чтобы Он сно- ва думал за нас, а мы лишь паслись, яко скот. И чтобы Он отвечал за нашу потраву. Как мы не можем понять, что Бог – не власть?! Он – душа всего сущего. Как магнит, к которому все притягивается или не притягивается, как духовный компас, который помогает кора- блю находить курс в безбрежном бушующем море. А идти или плыть нужно самому. А на Земле мы лишь для того, чтобы, родившись, пестовать свои души для ведомой только Ему цели. И мы с болью и горечью порываем пу- повину, связывающую нас с Землей. Я ду- маю, что Богу изначально было одиноко, и Он создал себе ангелов, и стало еще боль- ше одиноко, даже горько одиноко, когда Его предал самый любимый ангел Сатана. И тог- да Бог стал думать о новом своем помощни- ке. И тогда Он создал человека. Не случайно
Он создал его по своему подобию и образу, то есть по подобию Божию. И поселил его на Землю, чтобы сделать ее уголком рая или во- обще раем. Не случайно, Земля так прекрас- на. Но Сатана прельстил, совратил человека. Но тут уже кощунствую, противоречу самому себе: может, человек был поселен на Землю за грехи столь тяжкие, что Бог лишил его памя- ти о прошлом, что он прежде совершил, мо- жет, на какой другой планете? И создал ему прекрасную Землю, краше прежней планеты, чтобы ее красота смягчала, воспитывала его душу. И в то же время, чтобы, как я уже гово- рил, он ее еще больше украшал, чтобы со вре- менем сделать ее раем. Но человек не выдер- жал этого испытания. Вот тогда и начались, в наказание ему, всякие природные катастро- фы. Да, я подозреваю, что впервые человек был создан не на Земле. Что он где-то уже чего-то страшного натворил, и на Землю по- пал уже с испорченной душой. Но Бог поче- му-то не отказался от идеи человека. Значит, он Ему по-прежнему зачем-то нужен. Значит, Он без человека почему-то не может. И даже уже на Земле, когда человек снова натворил много зла, как себе, так и Богу, Он не унич- тожил его, а еще раз наказал, предупредил Всемирным потопом. Да, человек – падшее существо, но с другой стороны, он есть образ и подобие Божие, вершина его творения, он призван к соучастию в деяниях Бога. А он ут- кнул, словно свинья, свой нос себе под ноги, ему лень нести божественную ношу-задачу. Мало того, он с помощью нашептываний Са- таны решил обмануть Бога.
Но почему Бог дал человеку свободу выбора? Дал бы ему строгое задание, ориен- тиры, ясно объяснил, зачем человек создан, какие у него цели-задачи…
Как секретарь райкома партии? Тогда человек был бы у него тупым рабом. А Он человека задумал не бездумным рабом, яко скот, а помощником, соработником. Это по- том чиновники от Церкви, которые, по мое- му разумению, появились чуть ли не раньше Церкви, извратили это понятие, когда Цер- ковь превратили из представительства Бога на Земле, в своего рода департамент. Потому

и рухнула Россия. И потому человек и испы- тывает такие страдания, его постоянно как бы разрывает напополам. И потому Господь во- плотился в человеке, увидев, что мы на краю бездны, чтобы дать нам жизненное наставле- ние. Я уже сказал, что Бог – не губернатор, не секретарь обкома коммунистической пар- тии. Он не может отказаться от своего глав- ного принципа: свободы воли, которую Он дал человеку. Ему нужен не слуга, чистящий сапоги, а соучастник в Его делах. Служить Ему – не значит прислуживать, а значит, следовать Ему. Научившись служить, брать в руки свои страсти, – ты подготавливаешься к новой жизни, где уже будешь не служить, а соучаствовать в боготворении Вселенной. Это участь не только святых, но и простых смертных. Но таким образом простые смерт- ные становятся святыми. Но нельзя пытать- ся брать Небо штурмом. Нельзя лезть туда с грязными сапогами, тем более с грязной душой. Но в то же время человек, не стре- мящийся вверх, удовлетворенный своим со- стоянием только человеческой природы, тем самым перестает быть истинным человеком. Сам того не подозревая, он становится рабом Сатаны
И все-таки кто такой Сатана? – спро- сил Иван. Кому только он не задавал этот во- прос, пытаясь докопаться до сути. – Значит, создавая его как главного ангела, Бог чего-то не предусмотрел? Что самый главный ангел, на которого Он возлагал большие надежды, восстанет против него, говоря земным язы- ком, совершит против него революцию? По- чему всесильный Бог, получается, бессилен против него?
Ты задал вопрос, на который, может быть, нет ответа. Может, сам Бог не знает на него ответа… Иногда я думаю, может, не восставал Сатана против Бога, может, Бог сам поставил его против Себя, чтобы у че- ловека была свобода выбора: какой дорогой ему идти? Может, Сатана нужен Богу, чтобы проверять через него каждого человека, брать его или не брать себе в помощники? Прежде чем доверить человеку свое божественное дело, взять его в рай, через Сатану проверить
его на нравственную прочность. И, к Его огорчению и душевной боли, человечество в большинстве своем соблазнилось ядови- тыми яблоками Сатаны… Бог совершенно не понят человеком. Бог ждет от человека дерз- новенного творческого отчета. Но дерзно- венного – не значит самодовольного, само- надеянного. Но этим налагается на человека безмерно большая ответственность и тяжесть, чем обычное требование победы над грехами. Предельное дерзновение в том, что от чело- века зависит не только человеческая судьба, но и божественная судьба Вселенной. В чем несостоятельность современного человека? Царство Божие покорно ожидается им, а оно должно твориться им уже на Земле. Если мы не наведем порядок на Земле и в своей душе, не будет и рая. Но на постижение истины, как правило, не хватает человеческой жизни. Может, еще в этом наша человеческая беда?.. Потому я бессмертный.
Как бессмертный? – не понял Иван.
Старец вроде бы не смеялся над ним.
А вот так: бессмертный… Живу и живу… Из «бессмертных» я. – Старец засмеялся: – Вера вокруг меня такая образовалась, что-то вроде секты. Раз не умираю, вот и прилипли они ко мне, жаждущие бессмертия, бесконеч- ной жизни на Земле. Держатся около меня, потому я им как пример и как доказательство их веры. И все допытываются у меня, в чем причина моего бессмертия. А я молчу. И не поймут, то ли я на самом деле верую в свое земное бессмертие, и эта вера держит меня на Земле, или просто дурачу их. И раздража- ются от того, укорачивая свою жизнь. И еще более веруют. Назовусь Иисусом Христом, поверят… Можно ведь и по Земле ходить мертвецом, а люди вокруг могут и не догады- ваться об этом. Это по глазам только можно определить, прочитать, мертвый или живой. Мечтают о земном бессмертии, и, по-моему, это одна из причин рака, потому что люди съедают себя мечтой о бессмертии. Эта мечта подтачивает человека, делает жизнь человека на Земле никчемной. Бессмертие достигает- ся иначе: так как человек создан по подобию Божию, он изначально бессмертен, но только

в продолжении своем вне Земли. О бессмер- тии на Земле мечтают, как правило, те, кто не верит в загробный мир, и только едини- цы уже на Земле действительно становятся бессмертными. Это те, которые при жизни становятся святыми, они уже из этого мира смотрят на нас как бы из иного. Они смотрят, готовые нам помочь, а мы проходим мимо, отворачиваем глаза… Человек умирает в силу своей греховной половинчатости, потому что грех пересиливает его духовную чисто- ту. Смерти нет для уверовавших в иной мир, в высшее предназначение человека. Толь- ко возводиться этот высший мир, по-моему, должен нами уже на Земле. Но иногда думаю: не Сатана ли в образе Бога с Земли упорно зовет нас пресловутым раем. Может, рай за- думан был Богом на Земле, не случайно она так прекрасна. Но нас упорно зовут с нее. Ты скажешь, что я проповедую протестантизм, у которого Всевышний вроде сельского ста- росты, наводящего порядок в общине. Но почему у них действительно во всем порядок? Не пьют, не курят они, и кладбища не вытоп- таны скотом, в отличие от наших. А мы чуть ли не гордимся своей расхристанностью: это, мол, от того, что мы не земные и временные на Земле, наш мир там, а не здесь. Не будет нам места в том мире, если мы не приведем в порядок свой временный дом на Земле, ко- торый, может, Богом первоначально был за- думан как настоящий.
Но, может, Вы все-таки верите в свое бессмертие? – спросил Иван. – Раз утвер- ждаете, что сам факт смерти ничего не дока- зывает, кроме слабости веры.
Разумеется, нет, – засмеялся старец. – Я уже говорил тебе, что мои годы мне уже в тягость. Я давно бы умер, давно не держал бы себя на этом свете. Но я через силу дер- жу себя, потому что хочу узнать, что будет дальше с все-таки богоизбранным русским народом? Оправдает ли он свою богоизбран- ность или потеряет ее, как иудеи? Или будут два народа, отказавшиеся от Бога, по-преж- нему делить Его между собой, а Он, может, к тому времени совсем отвернется от того и от другого? Проснулся я как-то ночью,
словно кто толкнул меня в бок, и сказал себе:
«Буду жить долго, не потому, что не хочется умирать или что мечтаю быть бессмертным, а потому, что хочу узнать всю правду о рус- ском народе. И пока не узнаю, какая судьба ему уготована, не умру! Потому что решать- ся все будет уже в недалекое время». Кто-то должен узнать, измерить до конца его судьбу. С каждым годом моя ноша все тяжелее, но я держусь, дурачу тех, которые мечтают быть бессмертными. Давно устал, и некому пере- дать свою ношу. Что накопил за свою жизнь, что понял, чего не понял… Некому передать и вопросы, на которые не нашел ответа, вот и живу… Хотя: что я понял? Велика она, ноша моя, но до истины еще далеко… Было тогда еще время, когда я корову держал. Было чув- ство, что раньше встречал этого человека, но где, когда – вспомнить не могу. Вышел он ко мне на покос без всяких земных дорог и без всяких земных дорог ушел. И вот вроде боль- ше молчал он, чем говорил, больше я гово- рил да вопросы задавал, и вдруг многое ясно стало мне, многое, чему раньше не мог най- ти ответа. Но еще больше он поставил пе- редо мной вопросов, хотя вслух вроде бы их не называл. Ушел он, а я укрепился в своем желании жить долго, пока не передам, что накопил, какому-нибудь отроку или отро- ковице, кто понесет ее дальше. Жить стал не для удовлетворения плоти, хотя я вроде не для этого и до того жил, а для познания Ис- тины. Чую, не обыкновенный был тот чело- век, потом я ругал себя, что не спросил, кто, откуда. Почему-то не решился, вот-вот вроде бы решусь спросить, а он как бы молча оста- навливает… Вот так и живу…Ты спрашивал, погиб ли кто у меня в одном из этих поездов, которые взорвались? Ехал я сам в одном из них. Обычно езжу электричками, взад-впе- ред. Контролеры уже меня знают, не трога- ют. А тут отменили одну из электричек, не стал ждать, соблазнился поездом, да и любо- пытно, что за люд на курорты ездит. И ехал со мной отрок, поздно вечером в поезд сел. Видит, что я не сплю, стал расспрашивать. И вижу, не из праздного любопытства. Аф- ганистан он прошел, домой ехал. Недолго

мы с ним говорили, но понял я, что ему могу передать, что за долгую жизнь познал, но тут воспарил в Небо наш вагон, но не воз- несся на Небеси, а брошен он был в геенну огненную. Всех почти поубивало, а мне хоть бы что, только вот борода немного обгорела. Я видел, как этот отрок, весь обожженный, вытаскивал из огня женщин, детей, а потом потерял его из виду…
Не он? – с трудом выдавил Иван, выта- скивая трясущимися руками из кармана фо- тографию.
Он…
Земля уходит из-под ног. Как жить даль- ше? – глухо в отчаянии неизвестно у кого спросил Иван. – Во что верить? В каких му- ках Мария его рожала. Какой смысл теперь в нашей жизни? Рвут и рвут корни. Послед- нее звено: мать, отец – лагерники. В память о них я дом поставил на месте погибшей де- ревни, надеясь, что он продолжит род, а ря- дом поставит дом еще кто-нибудь…
Потому что живем не в России, а в СССР – не в нормальной стране, оккупиро- ванной шизанутыми на коммунистической идее, в которую никто не верит, но которую упорно продолжают претворять в жизнь. Тя- нули газопровод, торопились успеть к оче- редному съезду-шабашу сатанинской ленин- ской партии, гнали сварщиков, варили со свищами – рвануло. Мало того, взрыв мож- но было предотвратить, газ копился в долине дней в 20, в соседних деревнях пахло, звони- ли в милицию, в органы власти, никто не по- чесаля – авось, пронесет. Главное съезд-ша- баш, остальное – хоть трава не расти! Не пронесло. До того Чернобыльскую атомную станцию построили на зыбком песке, может, она еще постояла бы, но от раздолбайства персонала долбанула. В Армении, в Спитаке разворовали весь цемент при строительстве жилых домов, при первом же сильном зем- летрясении дома повалились, как карточные домики. А сколько еще понастроили, как попало, чтобы догнать и перегнать Амери- ку и неизвестно еще кого, отрапортовать очередному партийному съезду – и все это ждет своего часа. На этом взрыве не закон-
чится. В одном месте взорвалось, мы вроде бы испугались, в другом – мы уже привык- ли. Чем дальше, тем больше рваться будет. Все, что спешно строилось к коммунисти- ческим съездам, рано или поздно аукнется. Мне кажется, со временем, после больше- виков, создадут специальное министерство по чрезвычайным ситуациям, и оно будет главным в стране, потому что то там, то здесь что-то будет взрываться, рушиться. СССР уже не будет, он развалится, подобно домам в Спитаке, оставив под своими развалина- ми тысячи людей и сотни тысяч без крова, а разваливаться, взрываться что-нибудь бу- дет еще долгие и долгие годы. Потому что само государство нынешнее, построенное коммунистами-большевиками, возведено на зыбком песке и само оно – зыбкий песок. Все катится к концу. Сидят в Кремле с деся- ток-другой дремучих «бессмертных старцев», которые даже своих вождей – ни Ульяно- ва-Ленина-Бланка, ни Маркса с Энгельсом не читали, а прочитали бы – ужаснулись, чему они служат. А ниже этажами, как кры- сы по подвалам, снуют, подтачивают основы государства всякие инструктора и советники без признаков совести, как правило, внуки и правнуки пламенных революционеров, некоторые для конспирации поменяв фами- лии, и ждут своего часа, чтобы вырваться на свет Божий и начать рвать на кровавые куски Россию… Да, это знак нам: не может быть случайным, чтобы два поезда с одним номе- ром, пробежав тысячи километров навстре- чу друг другу, в одной точке сошлись, чтобы в ней взорваться. И чтобы не пропустить эту точку, где в низине собрался взрывоопасный газоконденсат. Один на предыдущей стан- ции притормаживал, чтобы высадить роже- ницу, другой припаздывал по другой причи- не… Это предупреждение нам всем, которое мы в очередной раз не услышали. Я разгова- ривал с мужиком в соседнем вагоне, оказал- ся ученым-физиком. У него жена погибла, возвращалась из командировки. Так вот он говорил, что невозможно даже компьютеру рассчитать, чтобы два поезда с одинаковыми номерами как бы специально выбились из

графика, чтобы встретиться именно в этой точке, где из дырявого газопровода вытекал газоконденсат. Но ведь до этого, как выяс- нили, несколько поездов, грузовых и пас- сажирских, встречались в этой точке. Но взорвались поезда именно с одинаковыми названиями и номерами. Так был дан знак нам, как бы удар в лоб: «Опомнитесь нако- нец!!!» Поезда уже расходились, взрыв прои- зошел между ними, практически уже уходя- щими друг от друга, и в этот момент, кто-то, скорее всего, из последнего вагона выбросил из окошка окурок. В это время как раз между составами произошло завихрение газокон- денсата, почему в последних вагонах того и другого поезда сгорели все дотла… Пони- маешь, мы дожили до того, что все сводит- ся к обыкновенному окурку, а мы швыряем окурки где попало, это с некоторых пор стало нашей национальной чертой, вся страна му- сором завалена, потому что все общее, якобы всенародное, а в результате ничье. Да, допу- скают, что это могла быть искра от контакт- ной сети, но ведь перед этим прошло подряд несколько поездов и один даже с взрывчат- кой, и все они своими контактами искрили, а взорвались именно эти… Крепитесь, ни- чего другого не остается. По всему, впереди нас ждут самые суровые дни. Более суровые, чем все прежние. Может, уже на подходе час последних испытаний. Останется ли вообще Россия?.. Утешайся тем, что ваш сын будет не последним у Бога. По всему, по разгово- рам с ним, вы его правильно воспитали. Ду- маю, что там он будет достойным тружени- ком. Нет, не напрасно вы его воспитывали, столько души в него вложили. Не знаю, ка- кой там, у Бога, порядок. Но думаю, что там вы встретитесь. А дом, что ты строил, тянул всю жизнь – мало ли сирот, вот после этой катастрофы новые появились. Решите для себя, что это сын или дочь вашего Алексея. И все встанет на свои места. И не важно, ка- кой крови, национальности будет этот сиро- та или эти сироты. Потому как русские – это не кровь, а душа, а вы вложите в них свою русскую душу, и они будут русскими.
Вот ты сказал, отец, будем ли мы вообще…
Мы считаем себя великим народом. Да, мы были таким. Потихоньку уничтожая нас, нам поддакивают, льстя нам, что мы по-прежнему русские, что мы великий народ. Но так ли это? Да, у нас огромная страна. Но мы забыли, что большинство нашей земли недавно приобретенное. Это не наши земли в полном смысле слова. Мы их духовно не оплодотворили. И на них живут другие наро- ды, которые, мы надеялись, если не раство- рятся в нас, то будут жить в согласии с нами, а получилось, наоборот, мы в них почти рас- творились. Мы не стали их духом. И так как вместе с нами к ним пришла подсунутая нам в свое время ложь, выданная за истину, и ког- да они ее распознают, мы будем признаны во всем виноватыми, хотя мы пострадали от нее больше их. Мы закинули слишком боль- шую сеть, чтобы ее обратно вытянуть. И сами запутались в ней, и она тянет нас в пучину. Мало того – еще запили, загуляли на берегу. Мы определили себя народом мессианским, богоизбранным, как в свое время евреи, а мо- жет оказаться, что кишка оказалась слаба. А у мессианских народов одна судьба.
Какая?
Судьба рассеяния. На самом деле мы уже сейчас рассеялись по миру, как евреи, где нас только нет, но, в отличие от евреев, мы нигде не стали народом в народах. И я вот гадаю: или хотят от нас, русских, освободить Рос- сию для кого-то другого народа, а мы, чтобы были в изгнании живительным навозом для других народов, бесследно исчезнув в них, оставшись лишь на мемориальных кладби- щах, вроде кладбища Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем? Или Бог нас специально так рассеивает, чтобы мы своей душой смягчали души других народов? В этих целях иудеи нам хитро подсунули ядовитую общинную идею, а мы в кровавых муках утверждали ее как свою. В результате этой идеи мы, русские: и вынужденные уйти в изгнание, и оставши- еся в России в качестве рабочего скота, стали врагами друг другу. На этой сатанинской идее мы надорвались, мы стали врагами другим народам, в том числе тем, которых в свое вре- мя пригрели, мы стали врагами самим себе.

Мы в своей собственной стране стали наро- дом рассеяния. Мы потеряли духовный стер- жень, гнилые интеллигенты это называют национальной идеей. Но душу свою, а душа от Бога, к счастью, мы еще не совсем поте- ряли… Это евреи: во Франции – французы, в России – русские, в Польше – поляки, но везде они остаются евреями. Захватят вдруг Россию китайцы, русские евреи тут же станут китайцами и погубят Китай. Мы же раство- ряемся в других народах без остатка. Мы не замкнулись в себе, не обособились, не стали вечной пятой колонной в других народах, на время притихшей бациллой, дожидающей- ся ослабления организма, мы растворяемся в других народах как частица крови, генети- чески зовущая к всеединству. Это иудеи хотят быть солью, вином, мозгом других народов, а наша судьба, – может, действительно стать навозом, который перегнивает, но улучшает почву, оскудевшую, отравленную. И на ней, может, вырастут новые народы или старые обретут новую силу, которые понесут нашу идею всеединства дальше, может, даже не по- дозревая, что она наша, русская, принимая ее как кровно свою. Может, в этом наша истин- ная русская судьба и национальная идея? Но нет, она гораздо шире. Власть большевиков еще не рухнула, но все равно уже пришло нам время собирать себя. По крохам, может быть, на первых порах даже тайно. Чтобы по нам снова не ударили.
Уж очень невеселую перспективу нари- совал ты, отец, – вздохнул Иван.
А какого ты веселья хочешь, когда впе- реди Страшный суд? Пира во время чумы? Уже вовсю пируют. Какого ты веселья хо- чешь, когда твой Страшный суд уже настал? Когда ты похоронил свою надежду на бу- дущее и свое продолжение древнего рода? Только ты начал возрождать его и – обрыв. Кто после тебя продолжит твое дело на Зем- ле? А на Бога ты даже в великом горе не сер- чай! Это все те же большевики-коммунисты торопились сдать газопровод к своему пар- тийному шабашу. Мы до сих пор не поняли Иисуса Христа, и потому мы еще не истин- ные христиане. Он призывал нас, чтобы не
только один человек жертвовал своей исклю- чительностью в пользу ближнего, в пользу народа, но и целый народ жертвовал своей исключительностью к делу всемирного спа- сения. Иудеи не приняли эту основную Его мысль и потому несут свой мученический крест до сих пор и мучают других, обвиняя не себя, а других в своих бедах. Не поняв, не приняв истинного Бога, и мы в скором вре- мени понесем этот крест, проклиная и обви- няя других, прежде всего тех же иудеев, не задумываясь о том, что в плаче о судьбе сво- его народа становимся похожими на ветхоза- ветных иудеев. Мы так и не поняли особый смысл Слова Божия: «Только тот, кто поло- жит душу свою за други своя, сохранит свою, а кто бережет душу свою только для себя, тот потеряет ее». Вот нам бы, как ветхозавет- ным иудеям, не потерять ее. И любой народ, желающий во что бы то ни стало сохранить душу свою только для себя, наоборот, по- теряет ее и будет ненавидим другими наро- дами как притеснитель чужой воли. И, не боясь положить свою душу во всенародное, сверхнародное, вселенское дело, народ не только сохранит себя, но поднимется на выс- шую ступень бытия. Он, может, только тог- да и становится народом… Да, согласен, как это ни странно, именно вселенская тоска по совершенству, которая всегда была присуща русскому, по чуду, может, по целомудрию, тоска по человеческой целостности привела Россию к страшной революции. Может, так получилось, что, желая положить свою душу на вселенское дело, она, прежде чем отречь- ся от себя, отреклась от Иисуса Христа. Ты пойми, я не призываю к самоотречению как таковому.
Простите, отец, но Вы порой противо- речите сами себе.
А ты не принимай все сказанное мной за последнюю истину. В душе я порой сам не согласен с собой. Может, я просто размыш- ляю вслух, противоречу себе, чтобы понять Истину. И мне в этом деле нужен собесед- ник, не обязательно согласный со мной. Вот сегодня заставляю размышлять, думать тебя. Сам я мыслю, может, проще. Может, перебо-

лев мессианством, какого святого свойства оно бы ни было, наконец заняться своей ду- шой. С расхристанной душой мы только ста- нем врагами другим народам. Тихо лечить свою душу и тихо лечить свою Землю. Тогда, может, и враги перестали бы нас терзать, уви- дев, что мы не ставим перед собой вселен- ских целей. Самая великая цель – спасти на- родную душу. Раз ты оказался недостоин этой высокой, надмирной идеи, забудь на время о ней. Признайся, что она пока не по силам тебе, и ты только оскверняешь ее. Сначала наведи порядок в собственном доме, а потом лезь учить других. Приведи сначала в духов- ную стройность собственную душу. Вот, если честно, как думаю я. Жертвуя душу на святое дело, нельзя терять ее. Если хочешь стать свя- щенником для других, будь сначала сам свят. И вот тут ты прав. Чтобы учить другие наро- ды, мы сначала сами должны стать истинным народом, не народонаселением.
Да… – тяжело вздохнул Иван. – А мы вымираем.
Главное, задуматься: для чего и во имя чего существует Россия. Почему Богом ей дана такая огромная территория. Впрочем, не самая ласковая в природном отношении, если не сказать, что наоборот. Может, это сделано специально, чтобы ковать наш ха- рактер. Если мы питались бы бананами, не стали бы русскими. Не для легких и простых дел создал Бог ее. Многие ли из нас задума- лись над этим? Прежде чем взять на себя ве- ликий обет, как отдельный человек, так и це- лый народ, должны подчинить свою жизнь и свои дела служению ближнему и служению Богу. В чем наш великий грех, за который мы так страдаем и за который самые наши вели- кие страдания и поругания впереди? В том, что, взвалив на себя всемирную ношу, мы оказались ее недостойны. Раз уж ты взвалил ее себе на плечи, – будь достоин этой но- ши-цели, устраивай сначала свой народ на нравственных основах такого призвания. Не забывай, что величие обязывает, иначе толь- ко уронишь свой народ и себя в глазах других народов. Прежде чем собирать воедино дру- гих, собери себя, будь примером. Что я мудр-
ствую?! До этого ли тебе сегодня?! Что я тебе скажу: не падай духом перед судьбой. И не восставай душой против Бога. Его мысли на- счет нас неисповедимы. А скорее, это прои- зошло вопреки Ему. Как я понимаю, Он не всесилен. Потому Он и создал человека себе в помощь. Идет постоянная борьба добра и зла. Может, такими вот взрывами стремят- ся оторвать от Него человека. Главный для вас сейчас вопрос: чем жить? Для кого жить? И я снова скажу: мало, что ли, сирот на све- те. Хоть и нет войны, чем дальше живем, тем больше сирот… Люди все больше становятся друг другу чужими… И вот с этим взрывом сирот прибавилось…
Мария вздрогнула от последних слов ста- рика и подняла глаза на Ивана и встретилась с его глазами, и тоже дрогнули его глаза, и в них стояли слезы, и он не стал скрывать их.
Что же делать? – вырвалось у Ивана.
Я ведь только что сказал, – с укоризной сказал старец, – влей свою любовь к сыну в сироту. Может, даже из этого поезда. Спаси чью-нибудь душу. Ты ведь уже через многое прошел. Не прерви нить поколений, она нео- бязательно может быть по крови. Но больше по духу… Ну ладно, прощайте… Я, пожалуй, пойду… – неожиданно стал подниматься ста- рец.
Куда? – растерялся Иван. – До Уфы ни- какой остановки не будет.
В другой вагон.
Почему? Мы, может, чем-нибудь оби- дели?
Нет.
Так что же?
Может, еще кому надо помочь… Ко- го-то ты мне напоминаешь, – обратился он к Марии, – а вспомнить не могу…
Лет двадцать пять назад, в электричке. В этих же местах. Ехала я, жить не хотелось, хоть под поезд бросайся. Вы успокоили меня. Может, спасли от глупого поступка. Спасибо большое!
Коли так, значит, не зря езжу я в поез- дах. Спасибо, что не забыла! Ладно, прощай- те!.. Дай Бог Вам пережить горе. А насчет си- роты подумайте.

Он, тяжело вздохнув, встал и, опираясь на большой грубый суковатый посох, ушел в другой вагон…

И снова они мыкались по Уфе: по боль- ницам, по моргам, где трупы лежали, слов- но обгорелые большие черные головешки: а вдруг…
Алексея они нашли в морге военного го- спиталя: по часам на руке, которые ему перед армией подарил Иван, по насечке на них. Ма- рия упала в обморок: оказывается, они могли застать Алексея живым. Он умер от ожогов, как сказали врачи, несовместимых с жиз- нью, седьмого июня, а они прилетели в Уфу шестого, правда, он за все время ни разу не пришел в сознание и потому не был опознан, и лишь по обрывкам обгорелой солдатской одежды был определен сюда, в военный го- спиталь.
Седой военврач-полковник, начальник госпиталя, к которому их, безутешных, пове- ли, глухо говорил:
Это была настоящая Хиросима. Этот взрыв был равен тремстам тоннам тротила. Я много чего в своей жизни видел. Прошел Великую Отечественную. После страшного землетрясения в Армении я думал, что мне не доведется видеть более тяжелой картины. Но здесь, под Уфой, было страшнее. Гигант- ский огненный вал сжигал все живое, пла- вил металл… Как рассказывают, ваш сын мог спастись. С сильными, но не смертельны- ми ожогами он выпрыгнул из вагона и мог убежать в лес, но не убежал, а снова и сно- ва возвращался в вагон, вынося оттуда де- тей и женщин… А потом на него обрушился с верхней полки горящий чемодан. У нас ле- жит офицер, который ехал с ним в одном ва- гоне, Игорь Юрьевич Коровкин. Как только ему будет лучше, он Вам расскажет. Ваш сын перестал спасать только тогда, когда упал без сознания, и его самого пришлось вытаски- вать из горящего вагона.
Но почему его не было в списках рань- ше? – рыдала Мария.
Его фамилию Коровкин назвал только сегодня, когда в первый раз пришел в себя.
К нему мы допустили следователей, но он выдержал только полчаса, снова потерял со- знание. И то мы не были уверены, что это Ваш сын, ведь в последний раз старший лей- тенант Коровкин видел его, когда его выта- щили из вагона. Боюсь, что Коровкин тоже не выживет, настоящий кризис наступит че- рез несколько дней. Каждый день умирают по нескольку человек. И с каждым днем их будет умирать все больше. С такими ожога- ми самое страшное ждет человека на шестой день. Начинается самоотравление организма. Самолетами военно-транспортной авиации перебрасывают из Ташкента гробы, большое количество которых хранилось там со вре- мени Афганистана. Там они не пригодились и вот дождались своего часа. Ваш сын сумел минуть гроба там, в Афганистане, так вот те- перь гроб прилетел за ним сюда…
А можно нам к этому офицеру? – сквозь слезы спросила Мария. – Хоть со стороны взглянуть на него.
Можно. Вам можно, хотя при таком со- стоянии мы обычно не допускаем. Вам мож- но, тем более что его родственники еще не приехали. До вчерашнего дня мы не могли установить и его фамилию.
Они не отходили от постели Игоря Ко- ровкина, сменяя друг друга, чтобы несколько часов поспать в соседней гостинице. Он ред- ко приходил в сознание. Страшные боли му- чали его. Только однажды на какое-то время он почувствовал облегчение.
Мы ехали с ним в одном купе… – зады- хаясь, говорил он. – Алексей еще мне расска- зывал, с каким трудом купил билет… На пре- дыдущей станции как раз сошел мой сосед, судьба увела его от этого взрыва, и Алексей купил билет на это место. Мы только легли спать, когда раздался взрыв… Открываю гла- за – а вокруг пламя… Оторвалась полка, на которой я спал. Они почему-то все отрыва- лись. Заклинило дверь… Кругом крик. Вижу, Алексей пытается выбить окно. «Спокой- ствие!» – кричит, но ничего у него не получа- ется, а по спине огонь… Наконец ему удалось выбить окно. Я вытолкнул его в окно, потому что он сильно обгорел… Я ему приказал ухо-

дить в лес. Он вроде бы послушался, а потом, смотрю, он вместе со мной снова в вагоне встречного поезда – вытаскивает раненых детей… Я ему снова приказал, как офицер рядовому, а он мне: «Ты что, командир, гиб- нут люди… У нас в Афганистане так не было принято»… На что я даже обиделся, я ведь, в отличие от него, не был в Афганистане, не хватил войны. «А потом, командир, я уже демобилизовался и могу не выполнять твои приказы…» И опять полез в вагон. И на него обрушился сверху, рассыпавшись, горящий чемодан. Что было в этом чемодане, может, спирт, только его сразу всего охватило огнем. Тут как раз прорвался какой-то электровоз с платформой… Контактной сети нет, а он как-то прорвался, скорее, разогнавшись, по инерции. Сегодня, когда я следователям рас- сказывал, мне не верили, решили, что я бре- жу, потому как это из области фантастики….
На эту платформу я его и погрузил. Многих
мы на нее погрузили… Узнать бы имя того парня, машиниста электровоза. Потом тол- кнули электровоз под горку, он и докатил- ся до контактной сети. А Алексей мне еще:
«Жив буду, командир!.. В Афганистане меня на броне так однажды вывозили. Меня вы-
везли, а командир, как и ты теперь, на поле боя остался. Но мы ведь на нашей террито-
рии, в России, дома, выживу » А потом я от
боли потерял сознание. Врачи не верят, что с такими ожогами я еще помогал другим, ви- димо, в горячке…
Игорь Коровкин на глазах слабел: нача- лось самоотравление организма. И умер чуть ли не у них на руках. А на следующий день приехала его мать. Потом, когда отметалась в отчаянии, словно о ком-то другом, расска- зывала им в гостинице:
Я просила его побыть дома еще хоть день-два, ведь отпуск у него еще не кончил- ся. А он: «Мама, мне надо пораньше в часть. Не сердись, береги себя…» Дочь Галя, она после института работает в Уфе и тоже прие- хала домой в отпуск, чтобы с ним встретить- ся. Она расстроилась: «И я поеду с тобой, говорит, поездом, до Уфы, хоть наговорится вволю за дорогу». Пошла менять билет. Но
сколько ни просила, билетов на этот поезд не было. Какое счастье, иначе я бы и дочери лишилась…
Через день в Уфимскую железнодорож- ную больницу привезли пятилетнего маль- чика Алешу Пона, целого и невредимого. Оказывается, после взрыва мать высадила его из окна вагона. Алеша отбежал в лес, как приказала ему мать, там заблудился и только через три дня вышел на лесную дорогу, где его подобрал водитель лесовоза. А к вечеру в Уфу приехали две женщины, которых уже не ис- кали. Взрыва они не помнили. Очнулись от- того, что из какого-то трубопровода на них хлестала вода. Потом они спрятались в лесу, они думали, что началась война.
Иван, поедем снова туда!.. – взмоли- лась Мария. – Вдруг это не Алексей. Мало ли у кого могут быть такие часы. Вдруг он где-то в лесу, ползет, как машинист их поезда, кото- рый полз два километра, чтобы сообщить.
Но установлено же.
Все равно поедем. Я не могу уехать, не побывав там.
Иван не стал перечить. Он даже обрадо- вался ее предложению. На Марию страшно было смотреть, может, хоть, отвлечется.
Шел нудный мелкий дождь.
По еле заметной дороге они углублялись все дальше и дальше в лес и вышли на не- большую деревню. Во всех домах были вы- биты окна: то ли выбило взрывной волной, то ли деревня была заброшена. Они было уже решили повернуть назад, как из одного дома, самого большого, кряжистого, чувство- валось, когда-то крепкий хозяин у него был, опираясь на клюку, вышла старуха:
Здравствуйте, люди добрые! Откуда вы? Иван с Марией объяснили.
Ох, беда-то! Ох, беда! А мы уж думали, вообще всех на свете поубивало. Что, может, уже атомна война. Уж который день, после того как Небо загорелось и раскололось, в деревню никто не едет и не идет. Думаем, неужели все погибли? Уж кто-то да пришел бы или приехал за это время. К нам, прав- да, и до взрыва редко кто забредал. Сами-то куда пойти не решаемся. Когда взорвалось,

день ждем, второй: может, наши придут, а то немцы или американцы – и никого. Неужто, думаем, вообще на Земле никого не осталось. Неужто Бог всех наказал за грехи наши, как в свое время Всемирным потопом? Неужто мы лишь вдвоем на Земле остались?
А кто мы? – спросил Иван
Да еще баба Дарья, ровесница мне. Жи- вет вон через три дома от меня. Тоже за во- семьдесят. Двое нас всего в деревне. Две ве- ликомученицы.
А она где? – спросил Иван.
Дак… – смутилась бабка, – в лесу… День, два ждем, четыре – никого нет. Думаем, кто придут: наши или еще, может, кто? А тут вдруг тихонько стучат в дверь. Показалось, думаю. Нет, снова. Перекрестилась, откры- ваю – девочка стоит, оборванная, комарами искусанная. И молчит. Оглянула я кругом – никого нет. Думаю, уж, может, поблажилось мне.
Кто ты, откуда? – спрашиваю.
А она молчит. А я молюсь, молитвы читаю и не знаю, что делать.
И только потом увидела: ожоги у нее, сса- дины, платье в копоти. Не говорит и не слы- шит. Значит, осталась от взрыва, думаю, кон- тужена. И даже некому ее подобрать было. Значит, нет больше никого. Я ведь на войне была, видела, знаю. Неужто нас всего трое в округе, а может, даже в стране осталось? И решили мы с Дарьей, что кто-то из нас с ней в лес уйдет, подальше от беды. Нам-то умирать, а может, с нее дальше русский на- род снова возродится. Может, думаем, еще где кто остался… Поезда, значит, взорвались? Так это какой же взрыв, отсюда ведь напря- мик почти пятнадцать километров… Это что же за взрыв?! Уж не атомна ли бомба на самом деле? Ведь знаю я, рядом жила, сын у меня в закрытом городе на атомном заводе рабо- тал. Может, думаю, этот завод бомбили или сам он взорвался. Было уже однажды так, под Челябинском… Да и сама я много взрывов видела.
Газоконденсат, сжиженный газ из тру- бопровода тек, – пояснил Иван. – Знаете, ведь тут у вас самый крупный в мире газо-
провод проходит. Свищ, дыра в трубе образо- валась, и газ в долине копился, копился, он тяжелее воздуха…
Так ведь и у нас целую неделю плохой запах был. Куда сообщить? Да вроде, думаем, и, кроме нас, есть кому сообщить куда надо, начальников-то сколько, больших и малых. А оказалось – некому. Так зайдемте ко мне, – вдруг засуетилась старушка. – Что я вас на улице-то держу! Самовар поставим… Сын, значит, единственный? Что же один? Ох, беда! Ох, беда! Что же это в миру деется! Рань- ше в войну все больше погибали. А теперь все больше без войны. То ли больно много нас на Земле скопилась?.. Сын, значит, единствен- ный… Раньше потому, может, много и рожа- ли, чтобы потом кто-нибудь да оставался, не только о себе думали. А теперь одного, двух, а то и не одного, чтобы без хлопот жить. Да и то, бывало, война всех заберет. Дурак ка- кой-нибудь в деревне лишь и останется. Нет, нельзя единственного ребенка иметь. Нель- зя, не осуждаю Вас, по себе знаю, у меня ведь тоже так. Вы-то в деревне, как я поняла, тоже живете, а всего одного родили…
Да вот так… – не стал объяснять Иван.
Я то ли прослушала, откуда Вы приеха- ли-то?
Из-под Великого Новгорода. Слышали про такой?
Из-под Великого Новгорода? Вон от- куда. Как не слышать. Была я там, с армией проходила.
Как с армией? – не понял Иван.
Так, армия шла, и я с ней. С тех пор и болею… – Бабка махнула рукой куда-то на запад. – Оттуда и пошли все мои болести.
А как звать-то Вас? – спохватился Иван.
Так и не знаю, как сказать. По-разному зовут. Ксенией Мартыновной по паспорту. А так все звали Девой Марией, – засмеялась она. – Или теперь уж бабой Марией. Я уж и сама забыла, что я Ксения… А с армией-то как? Харыбина я, по мужу. Жили мы на Ор- ловщине на хуторе Моховка. Нет ныне там ничего. Как пришли немцы, убили моего Ивана, так как отказался он на них работать. А они вывели его за хутор на бугор и застре-

лили. И хоронить родителям не дают. А меня не было дома, в соседней деревне была. Я прибежала, упала ему на грудь, обмыла своими слезами и ночью от него не ушла, он и ожил, воскрес, как Иисус Христос, и ушел в лес с концом. Вот тогда и прозвали меня Девой Марией. А так-то по рождению Ксе- ния я. А когда наши снова пришли, хутора нет, дотла немцы сожгли, одна я в нем, как вот теперь, сижу на пепелище, а мимо армия идет. И уходит. И опять одна я остаюсь. До- гнала я: «Возьмите с собой». – «Да куда ты с нами?» – «Так стирать буду». И взяли меня в прачечную триста сорок восьмой стрелко- вой дивизии.
Дева Мария протянула Ивану руки, изу- родованные, неестественно белые, без ног- тей, которые бесчисленное количество раз сходили от мыла и от зольного щелока и под конец совсем перестали расти.
Это еще от молочая, в стирку его до- бавляли, как отбеливающее. Ни дня едино- го не было, чтобы каждая из нас по 75 пар нижнего или верхнего белья не постирала. А они в крови да в грязи, а то и в говне порой. А потом высушить надо да залатать. Да ведь еще обмотки сюда входят. А ведь все это в па- латке – зимой, а летом – прямо под небом, солнце печет ли, дождь ли мочит. И на пере- довую нас посылали, прямо в окопы – латать верхнюю одежду… Всю Европу прошла я, пять держав, до Берлина осталось считанные десятки верст. И каждый день – менее 75 пар не было… А теперь вот – пошла в сельсовет попросить хоть крышу починить: сказалась, не участница я войны, не положено.
Как не участница? – удивился Иван.
А так. Потому как вольнонаемной я во- евала, не по принуждению.
Как вольнонаемной? – не понял Иван.
Ну, как бывают вольнонаемные! Меня же в армию не призывали. Сама напросилась стирать. Как война кончилась, меня и от- пустили, а документ у меня в поезде вместе с вещмешком украли… Вот и все… А после войны вернулась в хутор, а там лишь крапива. А тут и родила. Куда деваться? Завербовалась в Щекино на шахты. Написала на пепелище
дома своего на фанерке, где искать меня. Все, думаю, Иван вернется – а меня нет. Встрети- ла я ведь его, уже в Германии. Стираю, а они едут мимо на машинах, их часть. Только на ночь его всего и отпустили. Больше и не ви- дела. Сын от него родился. И тоже, как у Вас, единственный был. И тоже я его не сберегла. Умер десять лет назад. Как это: кровь белая, что ли, становится.
Белокровие, что ли? – спросила Мария.
Вот-вот, оно самое.
Уголком платка Дева Мария незаметно убрала слезу:
Здесь, на Урале. Где-то вот тут рядом, вон за теми горами, в «ящике» он секретном работал. Где атомну бомбу делают… А в шах- тах-то мы по двенадцать часов работали. Как встала я под ствол, так, считай, пять лет без передыху: а вода льет, на откатке мы работа- ли. И жили мы все в одной комнате. Семь се- мей, поверишь, нет. Сейчас самой не верится. Это сейчас вон, не знаю, с жиру ли бесятся, Бог ли наказывает, разные нации между со- бой из-за ничего схватились. Кто баламутит?! Ведь все одинаковы и перед смертью, и перед жизнью. И в Армении вон, и в Азербайджа- не, и в Узбекистане: «Русские в Рязань, тата- ры в Казань!». В Армении вон землетрясение было, всей страной помогали, а чем они от- ветили? Какое-то ослепление на людей на- катило. Когда на всех нас такая беда находит, а мы между собой… А тогда такое и предста- вить было невозможно. Первоначально семь семей в одной комнате жили. А комната-то двадцать пять метров. Дремины – девять де- тей. У чувашей Ченяевых – трое. У татарина Гаяза Еникеева – столько же. Правда, у меня только один.
А ведь как жили, душа в душу. Эх, и жили, жутко-жутко хорошо! После уж никогда я так счастливо не жила. В комнате чисто- тища была, лад, ни единый малец другого не обижал. Через шесть лет меня премиро- вали мануфактурой к празднику, платье себе сшила, первое, считай, после войны. А ра- довалась-то! А было еще: вызвали в шахтком и отправили в санаторий в Евпаторию. – Дева Мария смущенно и счастливо засмея-

лась. – Знаете, что я там по первости на ку- рорте вытворяла? Наладилась белье стирать да полы мыть. Вызвали меня к главному вра- чу – и стыдить. А мне в диво было: сидят все в плетеных качалках, млеют на солнце, как баре… Да что это я вспоминаю, время у вас отбираю?! До меня ли Вам сейчас!..
Рассказывай, мать, – глухо сказал Иван. – Так легче.
На трех шахтах работала. Две выработа- лись при мне, вот ведь как, на третьей выра- боталась сама. Я ведь могла уйти с шахты-то, до войны я ведь планировщицей на хлоп- чатобумажном комбинате работала. Да еще лучшей по профессии была. Обратно после войны звали, охота было вернуться, да вроде стыдно перед бабами-соседками, они-то на шахте остаются.
Так у вас нет никаких льгот участника войны? – снова переспросил Иван.
Нет. Считается, не участвовала я. А я ведь на самом деле не участвовала, я стирала лишь. Так ведь сама напросилась. Да какая я участница! Тогда ведь всех баб в тылу надо участницами считать, сколько они за плугом вместо лошадей ходили. Денег у государства на пенсии не хватит. Жалеть его тоже нуж- но, государство-то. Я-то ведь такой каторги не испытала. Стирать-то – привычное дело. А плуг-то оно – не каждая лошадь его тянет… Вот на старости, видимо, умирать скоро буду, все чаще вижу себя десятилетней Аксюткой, тянусь за подводой с хлебом – на хлебопри- емный пункт мы его сдавали, а самим в зиму оставлять нечего, и вдруг залилась в небе ка- кая-то птаха, а потом вдруг села мне на пле- чо. И сказала мне тогда тетка Лукерья, что шла за подводой рядом со мной: «К счастью тебе это. Но счастье-то, девка, для тебя бу- дет трудное. Тебе от него немного перепадет, а все оно через тебя к людям перельется»… Да что я, совсем вас заговорила, одичала без людей-то – и рада. Иной раз думаешь, язык свой забудешь… Пойдем, небось, иссохла в думах Дарья. Она-то ведь по сей час думает, что нас всего трое на Земле осталось.
Неторной тропинкой она повела их в глу- хое болотистое чернолесье.
Пасека там раньше была. Омшаник от нее остался. Вот в омшанике они у меня и си- дят, ждут. Дарья-то ничего в жизни не виде- ла. Дальше этой деревни нигде не была. А я раз на войне стирала, бывалая, решила тут остаться, ждать, кто придет: свои или чужие или вообще никто не придет.
Щекино-то под Москвой. Как Вы сюда попали? – спросил Иван. В разговоре с этой древней женщиной немного отходила душа, хотя потом боль страшной волной накатыва- ла снова.
Так я родом отсюда. В Орловскую-то область я только замуж выходила. Дом-то – тятенькин еще. Вон ведь какой! На бугре! Это сейчас немного осел. На детей и внуков строил. А когда раскулачивать-то нас собра- лись, мы ночью и бежали на Симской завод. Все бросили и бежали. И там года три под чу- жой фамилией жили. В бараке вместе с вер- бованными сначала жили… Там я с Иваном и познакомилась, он тоже от раскулачивания из своей деревни бежал, да подался на Урал. Кто не успел, понадеялся на новую власть, попал в Иркутск, в Черемхов, в шахты за ко- лючую проволоку. А из-под Подмосковья-то сын меня к себе, на Урал, взял. А я так не хотела туда, в этот секретный ящик, словно в тюрьму, как чувствовала. Говорю: «Я к вам лучше в гости буду ездить». А он: «Нет, мама, вместе будем жить. К тому же ведь почти на родину твою едем. А в гости к нам нельзя будет ездить, город закрытый. Только если насовсем». Это из-за секретности. А потом худеть стал, худеть – и… – Дева Мария опять вытерла платком слезу. – Сноха-то не то что бы коситься стала, а замуж стала собираться. Дело житейское, что ей, молодой, во вдовах сидеть. Это мы после войны по пять, десять лет, а то и до конца жизни ждали. Гнать вро- де не гонит, а как дальше мне с ней жить? Куда деваться? А сестра старшая и отписа- ла: «Приезжай, я теперь в тятенькином дому живу, колхозную контору наконец убрали из него, так как в колхозе некому работать ста- ло, вместе в тятенькином дому век доживать будем». Пять лет уж как умерла. Тоже всю жизнь мыкалась, муж на фронте погиб, один

сын по жизни пошел, второй спился… Ну вот и пришли…
Они вышли на большую поляну у ручья. В склоне в зарослях крапивы виднелась по- лусгнившая полуземлянка.
Дарья, выходи! – постучала в дверь Ксе- ния Мартыновна. – Я пришла.
За дверью было тихо.
Ну что ты притаилась? Не узнаешь, что ли? Я пришла, я – Дева Мария.
А кто с тобой? – послышалось из-за двери.
Со мной добрые люди, открывай!
Со скрипом с трудом приоткрылась про- мозглая дверь, показалось настороженное старушечье лицо.
Выходи, выходи! Оказывается, есть еще живые люди на Земле, не все погибли. Нет, не атомна бомба. Страшенный был взрыв, около тысячи человек погибло на 1070-м ки- лометре. А мы, старые дуры, решили, что все погибли… А вот наша молодая дева… Пока мы назвали ее Машей, тоже Девой Марией, раз на меня вышла… Ведь есть у нее имя, но кто его знает… Глухая и немая, нечего не пом- нит: ни имени, ни фамилии, ни откуда. Не от роду же глухонемая?.. Пришла из леса… Гряз- ная, мокрая, комарами заеденная, – стала объяснять бабка Дарья.
Девочка выглядывала из-за ее спины, на- стороженно рассматривала Ивана и Марию. Девочка была смуглая, скуластая, ей было лет шесть-семь.
Отец был то ли казах, то ли бурят… – предположил Иван.
А может, башкир? Кругом ведь башкир- ские деревни. Может, из местных она? Что мы раньше-то не подумали? – всплеснула руками Дева Мария. – Кругом башкирские деревни. Они-то, в отличие от русских, не повымерли, а от русских деревень и следа не осталось. Может, не из поезда она, а как-ни- будь рядом во время взрыва оказалась?.. – Что делать-то будем? Мы ведь с Дарьей со дня на день сковырнуться можем.
Если окажется, что она неместная, мы заберем ее с собой в Уфу, – сказал Иван. – Там есть специальный штаб по пострадав-
шим, где находят друг друга. Может, найдутся родители или родственники. И о Вас по пути сообщим, чтобы хоть окна вставили…
Да хоть в зиму бы… Сейчас-то им не до нас… Хоть бы в зиму… А то старыми кирпича- ми придется закладывать и жить, как в норе.
Иван достал бумажник, протянул Деве Марии две сторублевые бумажки:
Вот… Вдруг самим вставлять придется.
Да ты что, мил-человек, – прослезилась Дева Мария. – Да еще столько! Да таких де- нег мы в руках никогда не держали! Каждому по столько давать будешь…
На каждого у меня денег не хватит, – хмуро остановил ее Иван. – А Вы… – он не нашелся, что сказать… Ну, доброго Вам здо- ровья! – Он взял девочку за руку, Мария за другую, и они пошли, откуда пришли, где не- делю назад ухнул страшный, скорее всего, не последний в СССР взрыв.
В штабе по ликвидации катастрофы их появлению с девочкой удивились – после взрыва прошло уже больше недели, и никто девочку не искал.
Иван, возьмем ее, – шептала ночью в гостинице Мария. – Возьмем?! Что мы те- перь одни?..
Да я разве против. Я еще тогда в поезде подумал, когда этот старик… Но ее нам ведь не отдадут. У нее ведь где-то есть родственни- ки. Рано или поздно найдутся.
Тогда, Иван, ты езжай домой, смотри за хозяйством, а я останусь, я не могу так уехать, все время думать буду. Если у нее были бы род- ственники, они уже нашлись бы. Как только кто найдется у нее, я приеду.
Ну, смотри… – Иван не стал спорить Мария вернулась домой через десять дней
с девочкой.
Вот мы… приехали…
Отдали?
Отдали… пока… Под расписку, как бы на время. Одна женщина в больнице ее уз- нала. Говорит, ехали с юга, с курорта всей семьей: мать, отец и она. В соседнем купе. А женщина обратила на них внимание, ког- да они садились в поезд, что мужчина по об- личью нерусский. А девочка очень красивая:

и русские – в мать и в то же время восточные черты. В дороге разговорились – оба детдо- мовские. Он – бурят, она – украинка. Значит, ни дедушек, ни бабушек у нее нет. И искать ее никто не будет. Когда в вагоне начался по- жар, отца сразу придавило верхней полкой, а мать вытолкнула девочку в окно, крикнула:
«Беги в лес! Я там найду тебя!» А сама вылезти уже не успела. Так что точно, что она – кру- глая сирота. Оставила я там, в штабе и в го- рисполкоме, заявление на удочерение и наш адрес. Взяли с меня на всякий случай распи- ску. Хотели в детдом ее отправить, но я уго- ворила: пусть пока у нас поживет до решения вопроса. А что у нее никаких родственников нет, та женщина в больнице письменно под- твердила.
Ну что же, будем жить дальше! – сказал Иван и погладил девочку по голове. – Как звать-то ее? Как назовем?
Не знаю. Будем пока Машей звать, как бабки назвали. Девой Марией, – вздохну- ла Мария. – Две Марии теперь у тебя будут. Врачи говорят, что она еще все может вспом- нить. Покой ей нужен. Поживет на природе, может, вспомнит… И опять, Иван, не дает мне покоя мысль: за что же нас с тобой так Бог наказал? – снова заплакала она.
Разве он только нас с тобой наказал?! – вздохнул Иван. – А ее – за что наказал?! Не помнит ни матери, ни отца, ни роду-племени, ни имени своего. Вот так Бог однажды у все- го земного народа почему-то память отобрал, чтобы мы забыли свое прошлое, чтобы стали жить как бы сначала, как младенцы. Но ни- чего у Него из этого не вышло, мы появились на свет опять злыми. Почему-то Он не смог из нас зло вырвать, так, видимо, глубоко оно в нас сидит, что, может, остается одно сред- ство: вообще нас уничтожить. И может быть, в последний раз Он нас этим взрывом преду- предил. Что касается младенцев: оставь вме- сте несколько маленьких детей без присмотра в песочнице, они тут же передерутся, а вот и мы, взрослые, так… Дева Мария – теперь наша с тобой судьба… Ибо больше нет у нас причин на этом свете держаться. Спиться только разве? Ну что ж, раз не знаем точно ее
национальности, будет русской. Да чисто рус- ских давно уже и нет, а может, и не было. Рус- ские – это не национальность, это – судьба.
Знаешь, Иван, иногда о чем думаю: ведь мог бросить окурок и Алексей. Помнишь, старик в электричке говорил, что взрыв мог произойти от окурка.
Что ты мелешь?! Алексей не курил, – возмутился Иван.
Откуда ты знаешь, курил или не курил.
Может, в Афганистане начал курить…
Не так мы его воспитали.
Так-то оно так… Я вот все думаю, кто он, кем станет ребенок, из-за преждевремен- ных родов которого один из поездов задер- жался на полчаса? Будет ли знать-помнить об этом взрыве?!
Там, в Уфе, говорили, что перед взры- вом в той части неба видели эти самые, как их… летающие тарелки… Перед Отечествен- ной войной вон, говорят, якобы тоже всякие видения были, – начала было Мария.
Ерунда это! – решительно отмахнулся Иван. – Когда люди начинают терять веру в Бога, а атеисты в себя, те и другие вот в та- кие всякие штучки начинают верить, душа требует во что-то веровать, она не может су- ществовать в пустоте, ей нужна какая-то опо- ра вот и придумали всякие летающие тарел- ки, инопланетян. Ерунда все это!
А так называемый Тунгусский мете- орит? Последнее время все о нем говорят, всякие экспедиции туда организовывают и ничего определить не могут. Тоже предпо- лагают, что это мог быть инопланетный ко- рабль, терпящий бедствие, который, может, летел образумить нас.
О Тунгусском метеорите, что я думаю? Почему он взорвался в совершенно безлюд- ной местности. По всему, метеорит должен был падать на Землю по прямой. А его видели в разных местах, расположенных не на этой прямой. Порой он якобы летел чуть ли не в противоположную сторону от первого на- правления, словно выбирал место, где упасть. Словно кто отводил его от населенных мест. Если бы он упал на четыре часа раньше, пол- ностью уничтожил бы Ленинград, но это еще

не все, мы посчитали бы, что это американ- ская атомная бомба, и ответили бы. И за- кидали бы друг друга атомными бомбами… Есть у меня чувство, что кто-то нас всех, как несмышленых детей, оберегает. Предупреж- дает и в то же время оберегает. Но кто, если не Бог? Значит, мы еще нужны Ему.
Как же жить будем дальше, Иван? – в отчаянии спросила Мария.
Как жили, так и будем жить. Что будет, то и будет… Будем жить, как жили… Воспи- тывать дочь… Надеяться на внуков…
Сына воспитали… теперь дочь… – за- рыдала Мария, уткнувшись ему в грудь. – Помнишь, в Святом Писании: «Дщери Ие- русалимские! Не плачьте обо мне, не плачьте о себе и детях ваших, ибо приходят дни, в ко- торые скажут: “Блаженны неплодные и утро- бы не родившие, и сосцы не питаемые”. Не- ужели пришло то время?..
Он молча гладил ее по голове.
Ты посмотри, что вокруг творится. Все народы друг на друга: что раньше дружно жили в одной стране, то там резня, то там, уже вон за оружие взялись. И во всем оказались виноватыми мы, русские. Помнишь, старик в поезде говорил: придет время – во всех бе- дах мы, русские, окажемся виноваты. В чем мы виноваты? – рыдала Мария. – Мстят за нашу доброту? За нашу простоту?
А мы и на самом деле виноваты. Если наша простота – действительно хуже воров- ства? – хмуро сказал Иван. – И мы только кичимся ею, как бы гордимся. Мы, русские, принципиально не хотим брать ответствен- ность за страну в свои руки. Мы все варягов править зовем: «Приходите, правьте нами, сядьте нам на шею». Потом стонем, облива- ясь кровавыми слезами. Потом в оправдание себе придумали, что варяги были свои, рус-
ские, только называли себя варягами. Кого только не сажали себе на шею, в том чис- ле полдюжины проходимцев Лжедмитриев, потом немцы, и нынешней власти дали, не- известно какого замесу, сесть себе на шею, и проклинаем ее под одеялами. И всяк под- лец нашей простотой пользуется, которой мы кичимся как достоинством, которая дей- ствительно хуже воровства. И всякое черное дело творит от нашего имени, а зло, как бу- мерангом, не по нему, а по нам ударяет. Разве это не вина наша? Если в нашем собственном доме воры и бардак, а мы вместо того, чтобы навести в нем порядок, со своей, порой не нужной, добротой лезем всем помогать, даже тем, кто ее не просит?! Если нашей добротой всяк пользуется? Если спились мы, что, нам, силой водку в рот наливают?! Хочешь – пей, хочешь – не пей. Это чтобы себя обмануть, самим себе поплакаться, страдальцев из себя корчить, – на других все сваливаем, и опять виновных ищем. Разве не виноваты мы в том, что всякое черное дело творят от нашего име- ни?.. – Иван уже не говорил, а кричал, встав и сжав ладони в кулаки и протянув их перед собой.
Иван! Да что с тобой?! – испугалась Мария. – Прошу тебя, успокойся! У тебя же больное сердце.
Да, идет час расплаты, час испыта- ний, – не слушая ее, но уже не крича, глухо, куда-то в пустоту говорил он. – Или подни- мемся мы, возродимся. Или сгорим, как му- сор, перегнием, как навоз, чтобы выросли на этой золе и на этом навозе другие народы… Хорошо, если они возьмут в себя хоть части- цу нашей доброты, но не потерпят своего, подобно нашему, самоуничижения. Сами мы во всем виноваты! Сами! Потому, зная нашу слабину, Сатана и отобрал нас у Бога.

Глава 26. Все кипит, и все холодное!

Распрощавшись с Ленскими золотыми приисками, Туманов с группой самых близких ему людей в 1979 году высадился на реке Ко- жим, притоке Печоры, чтобы там создать но- вую артель и уже в 1980 года начать мыть золо- то. Свою новую артель он традиционно назвал по местности базирования: «Печора». Из ис- пытанных прежде элементов старательской экономики и организации производства Тума- нов, продираясь сквозь бурелом запретов, меч- тал создать базовые принципы предприятия нового типа, не только золотоискательского: полностью хозрасчетного, самоуправляюще- гося, социально ориентированного. Если на первых порах организации своих артелей им руководил азарт работы свободного человека, потом – проснувшееся стремление зарабо- тать, то теперь он все больше думал об органи- зации экономики пробуждающейся России, хотя вслух об этом никому не говорил. Он по- нимал, что его золотодобывающую бригаду, прообраз старинной русской артели, уничто- жили бы на корню, если бы она родилась не в концлагере за колючей проволокой, как бы в другом государстве, где властвуют совсем иные законы или где их вообще нет. И когда тумановская артель вырвалась на волю, и на примере ее, словно грибы после теплого до- ждя, стали возникать другие артели, пока еще далеко от Москвы, куда ее руки еще не всегда дотягивались, эти артели, вместо того, чтобы их поддержать, до поры до времени терпели. И когда перспективные месторождения гео- логи разведали не только в Сибири, а также на Приполярном Урале, всего в двух часах лета самолетом от Москвы, у не зашоренного ком- мунистической идеологией министра цветной металлургии СССР Петра Фадеевича Ломако возникла идея вовлечь тумановскую артель в разработку золота европейской части стра-
ны. Создание государственного прииска в ус- ловиях неповоротливой, малоэффективной социалистической экономической системы требовало больших затрат и времени. Тогда и возникла мысль параллельно с подготовкой к капитальному промышленному освоению месторождений на Приполярном Урале на- чать разработку золотоносных месторожде- ний, используя тумановскую артель, легкую на подъем, способную брать риск на себя, об- ходиться без обязательных в таких случаях для государственных предприятий «предпроект- ных разработок», «технико-экономических обоснований», других, часто ненужных и даже мешающих делу бумаг, плодящихся в недрах проектных институтов.
А Туманову золота было уже мало, он зри- мо видел огромные перспективы артельно- кооперативного дела. Пройдет несколько лет, прежде чем ему удастся зарегистрировать артель «Печору» первым в стране многопро- фильным хозрасчетным кооперативным про- мышленным предприятием. Одновременно с разрешенной старателям добычей золота
«Печора» начала из года в год во все более возрастающих объемах на хозрасчетных ус- ловиях осуществлять геологоразведочные, общестроительные, дорожно-строительные работы, при этом добиваясь впечатляющих результатов. Артель стремительно наращива- ла свою мощность. Она ежегодно практиче- ски удваивала объемы дорожно-строительных и общестроительных работ, ее численность к 1986 году достигла полутора тысяч чело- век. К этому времени «Печора» была готова начать обустройство нефтяных и газовых ме- сторождений, строительство жизненно важ- ных транспортных коммуникаций на терри- тории Республики Коми для освоения новых сырьевых районов – Тимана и арктического

побережья. Реализация потенциальных воз- можностей «Печоры» дала бы государству ко- лоссальный экономический эффект.
Люди ехали в «Печору», как в свое время в «Алдан» и в «Лену», со всей страны – где только адрес узнавали? – в стремлении за- работать на квартиру, на машину, в боль- шинстве своем планируя на сезон, на два, но большинство втягивались и оставались на- долго. Конкурс на одно место был огромным. В этом потоке однажды в артель приехал молодой московский философ Марк Масар- ский. Туманову он не приглянулся, на вид щупленький, кабинетный, правда, к тому вре- мени в артели уже работало несколько канди- датов разных наук, но все они были физически крепкими мужиками, некоторые – мастерами спорта, и он сразу настроился Масарскому от- казать, тем более что философы артели были не нужны. Но оказалось, что тот приехал не наниматься на работу, а, наслышавшись вся- кого об артели, познакомиться с самобыт- ной организацией труда, это было в русле его философских поисков применительно к его мечте о социализме с человеческим лицом. Масарский признался, что слышал самые противоречивые мнения как об артели, так и о самом Туманове. Он попросил уделить ему не- сколько часов времени, но у Туманова в этот день, как, впрочем, и во все другие дни, был невпроворот дел, и он предложил Масарскому остаться в артели на несколько дней, присмо- треться, а урывками по вечерам, может, удаст- ся поговорить. На какое-то время Туманов за- был о нем, но где-то через день или через два рано утром у строительного балка, в котором Масарского поселили, он увидел, как голый по пояс философ легко, раз за разом бросал
вверх двухпудовую гирю.
В первый же вечер они схлестнулись в многочасовом споре, хотя Туманов соби- рался заглянуть в балок мимоходом, всего на несколько минут, узнать, как устроился философ. Туманову уже рассказали, что фи- лософ с настырностью следователя влезал во все производственные и непроизводствен- ные дела артели. Кончилось это тем, что они несколько вечеров провели в дискуссиях,
хотя Туманов возвращался с работы совер- шенно вымотанным. Масарский, как он по- том говорил, увидел в артели Туманова, в ее древней общинности, задатки социализма с человеческим лицом, о котором он мечтал всю сознательную жизнь, чуть ли не с пио- нерских лет, и за который он то и дело стра- дал, из-за которого его гоняли из конца в ко- нец по огромной стране, и самое печальное, что страдал от людей, вроде бы строивших этот самый социализм с человеческим ли- цом, но понимающих его суть совсем иначе. Он видел, что в чем-то судьба Туманова и его судьба были схожи: каждый страдал из-за лю- бимого дела, которое каждый считал важным не только для себя, но и для всей страны.
Туманов, наоборот, убеждал Масарско- го, что его артель не имеет ничего общего не только с социализмом, ныне бытующим в стране, но и с социализмом с якобы челове- ческим лицом, о котором мечтает Масарский и из-за которого страдает, хорошо, что не посадили в тюрьму. А общинность, отзвуки которой он увидел в артели, это коренная об- щинность русского народа, пробивающаяся через грязно-кровавый лед марксизма-лени- низма. Масарскому это было тяжело слушать. Так они и расстались, каждый на своем,
не придя к общему знаменателю. В Масар- ском, как ему казалось, еще прочно сидел марксизм-ленинизм, к которому он пытался приделать человеческое лицо. Конечно, его убеждение несколько поколебало раскрытие культа личности Сталина, который он опре- делил, пытаясь обмануть себя, болезнью ро- ста страны, и его раскрытие давало надежду на развитие истинного социализма. А из Ту- манова юношескую мечту о социализме с че- ловеческим лицом напрочь выбили восемь с половиной лет колымских лагерей. Так они и разошлись, каждый при своем мнении, но при прощании Туманов неожиданно для себя и тем более неожиданно для Масарского предложил ему, если уж совсем ему негде бу- дет приткнуться, приехать в артель, он возь- мет его на работу вне конкурса, но не разно- рабочим, как многих, в том числе кандидатов наук, а, например, начальником отдела ка-

дров. И кто знает: может быть, он будет поле- зен артели и как философ.
Кстати, я не против социализма с чело- веческим лицом, если он не будет мне мешать работать, – сказал на прощанье Туманов, – но пока все наоборот, я вынужден, как заяц, от него бегать по всей стране. Допускаю, что со временем мы притремся друг к другу.
Вернувшись в Москву, Масарский написал о Туманове и его артели восторженный очерк как об одном из элементов социализма с чело- веческим лицом, но куда бы он ни обращался, везде очерк отвергали. Идеологов развитого социализма не устраивало задубевшее в ко- лымских лагерях лицо Туманова. Не устраива- ло их и лицо Масарского, за которым тоже ут- вердилась слава «не нашего» человека, к тому же «ревизиониста». Везде была отвергнута и его объемная рукопись «Вербальная пропа- ганда как форма социальной коммуникации». И тогда он в корне ломает свою жизнь.
После долгих раздумий бросает все и едет к Туманову в «Печору». Он еще сам не может понять, чем вошел в его душу этот, можно сказать, идеологически чуждый ему человек. Туманов немало удивился, увидев Масар-
ского около конторы «Печоры».
На любую должность, если Вы не пере- думали. Если считаете, что не выдержу на раз- резе, то сторожем, дворником, кем угодно…
Значит, крепко припекло?
Припекло.
Ну почему же сторожем? Сторожем, конечно, будет больше возможности фило- софствовать, мечтать о социализме с чело- веческим лицом, но сторожа нам не нужны. Если не против, как я раньше предлагал: на- чальником отдела кадров? Согласны?
Согласен… Понимаете, оказывается, у меня на роду написано рано или поздно причалить к Вам. Оказывается, мой дед по матери Алексей Петрович Орешкин во вре- мя нэпа организовал не что иное, как артель, даже срок отсидел за нее.
Ну, вот видишь, – протянул ему руку Туманов.
После того приезда в «Печору», после споров-разговоров с Вами я много переду-
мал. Я вспомнил свою первую учительницу, на которую долгие годы держал обиду. Мне казалось, что я был у нее любимым учеником, и вдруг она, не попрощавшись, ничего не объ- яснив, уехала. Вчера говорила о завтрашнем занятии кружка, а утром не пришла на уроки, говорят, уехала насовсем, кстати, вышла за- муж за богатого по деревенским меркам быв- шего золотоискателя. Она, помимо основных уроков, вела у нас кружок истории. Расска- зывала о первых русских князях, о Крещении Руси, о Новгородской республике, о Вечевом колоколе. Любимым моим произведением стало древнее сказание «Задонщина». Меня потряс его печальный торжественный слог, хотя многого в этом сказании я тогда еще не понимал. Помню: осень, как никогда дождли- вая, в колхозе никак не могут начать уборку. Наконец вывели комбайн и трактор на поле. Она вывела нас с концертом на это поле, мне поручила читать стихи, кажется, Тютчева. А я настоял, что буду читать отрывок из «Задон- щины», в противном случае ничего не буду читать. Уже тогда во мне проявился характер.
«Наверное, это не к месту, Марк», – пыталась она меня увещевать. Но я настоял, что буду читать только «Задонщину». Помню хмурые лица мужиков, вынужденных слушать меня, понуро смотрящих в землю, вот-вот кто-ни- будь выматерится, не до «Задонщины» им. А я как бы назло им, погоде бросаю им в лицо весомо тяжелые слова «Задонщины», ветер забивает их снова в рот, я давлюсь ими, сры- ваюсь на крик, на хрип…
Только что подъехавший проверить, нача- ли ли уборку, уполномоченный райкома пар- тии напряженно вслушивался в древний стих, и, когда я кончил, он спросил учительницу:
А в школьной программе эта «Задон- щина» есть?
Нет, мы в кружке по истории ее чита- ли, – смутилась она.
Вот я и думаю, что не по школьной про- грамме.
Я сам выбрал «Задонщину», Мария Алексеевна была против, – пытался я выго- родить учительницу, поняв, что ей грозит не- приятность.

А тебя я не спрашиваю, – оборвал меня уполномоченный. – Кто тебя учил вмеши- ваться в разговоры взрослых?
А почему ты держал на нее обиду? – спросил Туманов.
У нас на лето были большие планы похо- дов по историческим местам нашего района. А на будущее, если колхоз нам поможет, пла- нировали поездку в Великий Новгород и даже в Москву. Сегодня говорили об этом, через день должны были собраться для подготовки к первому походу, и вдруг узнаем, что она, не попрощавшись с нами, уехала. Вышла замуж за приезжего богатого золотоискателя с Колы- мы и уехала к нему в дальнюю деревню. Глав- ное: уехала, ничего не объяснив, не попрощав- шись. И только недавно я узнал, что бросила она нас не по своей воле, что ее уволили. Ко- му-то в районе или еще где не понравилось, как она ведет уроки и кружок по истории, не те поднимает темы, да и с прошлым у нее не все в порядке, якобы на нее пришли с Урала, где она раньше жила, какие-то документы по линии КГБ… Недавно поехал, нашел ее и из- винился за свои мысли. Муж действительно бывший колымчанин, вопреки всем запретам поставил дом на месте заброшенной, точнее, убитой деревни своих предков, надеется, что к нему со временем присоединятся другие. Прошел не один круг мучений: мы закрываем неперспективные деревни, а вы открываете вразрез с политикой партии.
Тоже лагерник?
Нет, родился на Колыме в семье двух лагерников. Экскаваторщик, бульдозерист, неплохо зарабатывал, гены потянули на ро- дину предков.
Уж не Надеждин ли Иван, случаем?
Да, Надеждин Иван Иванович.
Ну вот, не зря говорят, что Земля кру- глая. Будешь на родине, передавай ему боль- шой привет! И что если у него какие-то проб- лемы, пусть напишет, обязательно помогу.

А в «Печоре» пока все шло хорошо. Артель набирала обороты, ей было уже тесно в рамках Республики Коми. Она уже была готова поде- литься своим опытом хозяйствования со всей
страной, ведь в принципе все просто. После долгих раздумий Туманов написал письмо на имя Председателя Совета министров СССР, там, считал он, в отличие от ЦК КПСС, си- дели люди, хоть в какой-то мере смотрящие реально на будущее страны, специалисты. Он решил, что пришло время привести свои до- воды руководству страны: если использовать в народном хозяйстве методы, которыми ра- ботают «Печора» и другие крупные старатель- ские артели, созданные по ее образцу, можно не только вдвое увеличить добычу золота, но и увеличить производительность труда во всем народном хозяйстве страны. На это письмо в какой-то мере его спровоцировал, сам о том не подозревая, благоволивший к «Печоре» министр цветной металлургии Петр Федоро- вич Ломако, ковавший свой характер тоже на Колыме, правда не в лагерях. На одном из со- вещаний он вдруг обратился к Туманову, ука- зывая рукой на сидевших вокруг стола своих заместителей и членов коллегии:
Вадим, научи этих чудаков золото до- бывать!
Министр, как всякий колымчанин, не стес- нялся крепких выражений и, конечно, слово
«чудак» произнес с другой буквы.
После совещания у Ломако заместитель начальника «Главзолота» Захаров поведал Ту- манову такую историю. Когда Туманову во вто- рой раз выделили «Волгу», начальник управле- ния рабочего снабжения министерства сказал министру, что ему уже выделяли «Волгу». Ми- нистр резко оборвал его: «Этому человеку уже дважды нужно было дать не только “Волгу”, но и Героя Социалистического Труда».
Туманов потом гадал: может, это простое совпадение, но очень скоро после его письма в правительство и своеобразной министер- ской похвалы он почувствовал, что над его головой сгущаются тучи. Кое-кто из «чуда- ков», окружавших министра, был тесно свя- зан с высокопоставленными партийными боссами в ЦК КПСС, которые, видимо, опе- кали кадровую политику министерства. В ко- ридорах министерства по каким-то подспуд- ным причинам вдруг стали вынашивать идею освободить от должностей всех председате-

лей артелей, когда-то имевших судимость. Резко изменилось отношение к Туманову у заместителей министра. К недоумению Ту- манова, и сам министр до того подчеркнуто благоволивший к Туманову, почему-то стал говорить с ним официальнее, даже избегать его. Туманов не мог понять, что происходи- ло за кулисами, одно было ясно, что там шла скрытая от глаз борьба, только неясно, кого с кем, но скоро такой приказ министром был подписан. Туманов не сразу поверил в это, потом возмутился, но в то же время он не думал, что этот приказ коснется лично его, создателя первых золотодобывающих арте- лей Колымы, председателя одного из самых успешных старательских коллективов стра- ны, который досрочно освобожден из лагеря со снятием судимости за отсутствием состава преступления. Только потом до него дошло, что именно его персона, видимо, навела ко- го-то на эту мысль, что приказ иницииро- ван специально, чтобы расправиться с ним. Неужели кого-то в правительстве оскорбило его письмо, бывшего зэка, поучающего, как нужно вести народное хозяйство? Ничего другого в голову не приходило. Или кому-то там, наверху, пришла гениальная мысль: раз не получилось скомпрометировать стреми- тельно растущее кооперативное движение, расправимся с ним, а прежде всего, с самим Тумановым, таким простым путем, ведь мно- гие, подобные тумановской, артели возглав- ляли тоже бывшие заключенные?
Туманова пригласили в министерство, чтобы ознакомить с приказом. Министр по- ручил это сделать одному из своих замести- телей под предлогом, что его срочно вызвали в правительство.
Исполнять приказ относительно Тумано- ва поручили директору объединения «Урал- золото» Николаю Викторовичу Новаку. Он прекрасно знал тумановскую артель, поддер- живал ее, но разве мог он противодействовать приказу министра, тем более что инициатива, как объяснили ему, исходила свыше, скорее всего, из ЦК КПСС. Ему была поставлена четкая задача: во что бы то ни стало уволить Туманова и поставить на его место кого угод-
но, например главного геолога объединения Матвеева. Против Матвеева Туманов в лю- бом другом случае ничего не имел бы против: опытный горняк, несколько лет работал у него в артели, сейчас же дело было не в Матвееве. Но по уставу артели уволить Туманова и по- ставить на его место Матвеева можно было только решением общего собрания артели.
Общее собрание артели министерство на- значило на 16 мая 1983 года. Проводить его из Свердловска на базу в поселке Березов- ском приехали Новак и Матвеев.
Приказ есть приказ, сам понимаешь, – при встрече попытался объяснить Туманову Новак.
Туманов промолчал.
Поселковый клуб переполнен. На собра- ние пришли даже те, кто раньше на собра- ния никогда не ходили. В президиуме Новак, Матвеев, члены правления артели, Туманов.
Председательствующий:
В адрес правления артели из объедине- ния «Уралзолото» поступили два циркуляр- ных письма. Я их сейчас зачитаю. Первое: «Во исполнение указаний Министерства цветной металлургии и “Союззолота” о запрещении заключать договора с артелями, председате- ли которых были ранее судимы, объединение предлагает собранию освободить Туманова Вадима Ивановича от должности председа- теля артели и избрать нового председателя». И второе письмо: «В соответствии с Типовым уставом артели старателей и Положением о старательской добыче золота в системе Ми- нистерства цветной металлургии СССР, объ- единение “Уралзолото” предлагает избрать на общем собрании председателем артели Владимира Ивановича Матвеева».
Встает Туманов и зачитывает справку, вы- данную ему при освобождении из лагеря:
«Справка выдана Туманову Вадиму Ива- новичу в том, что он освобожден реше- нием комиссии Президиума Верховного Совета СССР в соответствии с указом от
года за нецелесообразностью содер- жания в заключении, со снятием судимости и поражения в правах. Начальник отделения почтовый ящик АВ-261… Начальник части…»

Правда, формулировка справки его всег- да задевала, мягко говоря, своей неточностью и расплывчатостью. Получалось, что его осво- бодили не потому, что его незаконно, преступ- но ни в чем не виновного осудили, а словно он вроде бы как, безусловно, виноватый, больше по какой-то причине был не нужен в лагере, например по причине болезни. Так, как прави- ло, писали в справках о тех, кого списывали по состоянию здоровья на волю умирать. Может, этой хитрой формулировкой и воспользова- лись в министерстве, чтобы с ним разделаться? Вслед за Тумановым встает Николай Вик-
торович Новак:
Да, судимость с Вадима Ивановича сня- та, в «Уралзолоте» к нему нет никаких пре- тензий. Но, видимо, в министерстве, а ско- рее, даже выше есть ряд других соображений, по которым кандидатура Туманова Вадима Ивановича не согласовывается.
Кто-то спрашивает из зала:
И что это за соображения? Новак не знает, что ответить.
В это время из зала задают другой вопрос:
А кто предлагает Матвеева? Хороший он мужик, но не нужен нам Матвеев.
Председательствующий:
Эту кандидатуру предлагает объедине- ние.
Новак добавляет:
Оно имеет право рекомендовать. Мно- гие у вас Матвеева знают. Он главный геолог объединения, прекрасно справляется со сво- ими обязанностями. Много лет назад работал в вашей артели, так что он не чужой для вас человек.
Голос из зала:
Раз прекрасно справляется со свои- ми обязанностями, пусть и дальше работает главным геологом объединения, у нас к нему нет претензий, а у нас есть свой председа- тель, к которому у нас, а вы говорите, что и у вас, нет претензий.
Николай Викторович Новак:
Повторяю: кандидатура Вадима Ивано- вича не согласовывается в инстанциях мини- стерства. Да, судимость с него снята, мы это знаем прекрасно, но…
Шум в зале, ему не дают говорить.
Вы меня не перебивайте, пожалуйста, – попытался Новак успокоить зал. – Вадима Ивановича я знаю не хуже вас. Министерство приняло решение не только по поводу его, оно касается и других раньше судимых пред- седателей артелей. В министерстве идут вам навстречу, предлагают кандидатуру не с ули- цы, а главного геолога объединения, который согласовывается по всем инстанциям. Он че- ловек грамотный, волевой, работал у вас в ар- тели. Не советую вступать с министерством в конфликт, нам ведь дальше вместе работать. Если вы выберете вместо Туманова несогласо- ванного с министерством человека…
Выкрик из зала:
А мы не собираемся выбирать другого человека.
Дайте договорить! – В голосе Николая Викторовича Новака появляется металл. – Повторяю: если вы выберете вместо Тума- нова несогласованного с министерством че- ловека, последствия для артели могут быть неприятные. Хотя вы и кооперативная орга- низация, но не должны забывать, что суще- ствуют определенные рамки. Вы работаете, добываете золото, состоите с министерством в договорных отношениях. Я вам просто хочу сказать, что ваше неправильное решение по- ставит нас с вами в неправильные отноше- ния. Ваша артель работает очень хорошо. Вы вносите большой вклад в золотодобычу стра- ны, мы вашей работой довольны. Особенно тем, что мы с вами осваиваем Север. Задачи перед нами стоят очень большие. Поэтому нам не следует входить в какой-то конфликт с министерством. Хотелось бы, чтобы мы вместе работали и в будущем.
Выкрик из зала:
А мы не входим в конфликт с мини- стерством, министерство входит в конфликт с нами.
Николай Викторович Новак старается сдержаться:
Я о Туманове ничего вам не говорю плохого. Его на должность председателя не согласовывает министерство. Заместитель министра Жмурко категорически настаивает,

чтобы собрание не выбирало больше предсе- дателем Вадима Ивановича.
Шум в зале.
Новак снова повышает голос:
Я ничего не могу сказать о Туманове плохого. Но есть официальный документ, запрещающий заключать с ним договор, так как он ранее был судим.
Выкрик из зала:
Что вы долдоните: был судим, был су- дим! Он был преступно, невинно осужден при старой власти и после XX съезда полно- стью восстановлен в правах. Председатель собрания, ведите собрание! Почему у нас го- ворит только один товарищ Новак.
Председательствующий:
Слова просит Неретин, секретарь пар- торганизации «Печоры».
Неретин:
Накануне сегодняшнего собрания мы провели партийно-хозяйственный актив и партийное собрание артели, на котором обсудили рекомендацию объединения. Хочу доложить о нашем полном единодушии: ре- комендовать Вадима Ивановича Туманова на должность председателя нашей артели, ибо считаем его прекрасным организатором, отвечающим самым высоким требованиям, правильно понимающим директивы партии, делом и результатом работы доказывающим свое право быть председателем.
Туманов усмехнулся про себя: надо же – его защищает коммунистическая партия, в свое время бросившая его в лагерь. Молод- цы коммунисты, хорошо устроились: сами посадят, сами поддержат… Все-таки что-то меняется в стране.
Председательствующий:
Хочет выступить главный инженер ар- тели Зимин.
Зимин:
Что касается формальной причины отвода Туманова, в общем, все ясно: она не- законна, поскольку у него нет судимости. И вообще я считаю, что формальный подход к таким сложным вопросам, как выборы ру- ководителя, неприемлем. Я абсолютно уве- рен, за восемь лет совместной работы отве-
чаю, а что раньше было, знаю по рассказам других – что успехи работы всех артелей, ко- торые Туманов возглавлял, во многом были обязаны его организаторскому таланту, де- ловым и человеческим качествам. Кто рабо- тает с ним давно, знает, что такое освоение месторождений на дальневосточном хребте Джугджуре. Здесь присутствуют люди, кото- рые протаскивали технику, где не было ника- ких дорог, через хребет Джугджур. Они могут сказать…
Крики из зала:
Можем! Подтверждаем!
Мы работали в Якутии, в Бодайбо, нам дали на разработку месторождение в дальней тайге – Барчик. Туда летом никаких дорог, только зимник и авиационное сообщение. Вопрос обсуждался на техсовете объединения. За исключением директора объединения, все руководство возражало против передачи это- го месторождения артели «Лена». Не верили, что мы пробьемся туда. А если пробьемся, не успеем в том сезоне начать работу. Действи- тельно, мы пришли туда в марте, оставалось недели две до конца зимника. С точки зрения любого нормального человека, даже опытно- го, – а в Бодайбо живут опытные люди, у них там и отцы, и деды занимались добычей зо- лота, – было ясно, что забросить туда техни- ку, материалы, подготовить участок к добыче в столь короткий срок невозможно. Поэтому на техсовете единодушно говорили, что нель- зя давать нам технику, только погубим ее, а никакого золота не будет. А мы в первый же год там добыли столько золота, сколько в тех местах никто не добывал. Так вот: зная опыт работы Вадима Ивановича, его заслуги перед отраслью, отношение к нему людей, кото- рые с ним работали, зная его потенциальные возможности как руководителя, способного действительно решать задачи, все время воз- растающие, учитывая всю сумму его характе- ристик, я считаю, что более достойной кан- дидатуры просто нет.
Председательствующий:
Давно просит слова горный мастер Звез- дов.
Звездов:

Сколько нас здесь, старых, осталось, ко- торые начинали работать вместе с Вадимом Ивановичем? Сколько их?
Выкрики из зала:
Много еще!
Нам всегда было трудно приходить пер- выми. И вот я хочу сказать, что, если вопрос стоит о переизбрании председателя, это про- сто несерьезный и даже оскорбительный раз- говор. Так и передайте вашим заместителям министра, товарищ Новак.
Выкрики из зала:
Правильно!
Слово берет Покаместов, начальник участка:
Шестнадцать лет я проработал с Ва- димом Ивановичем. Хлебнул в жизни очень даже много. Я из рабочего сословия, работал на бульдозере, на автомобилях. Сейчас на- чальник участка, член правления. Мы боль- шая, дружная семья. А нам вдруг какого-то дядю подсовывают. Я все сказал. Зал разра- зился бурными аплодисментами.
Матюхин, токарь:
Я тоже простой работяга, как большин- ство тут. У нас, конечно, тяжело работать, и не- которые ребята не выдерживают, уходят в дру- гие артели. Так вот, если они там скажут, что они из артели Туманова, их берут с руками-ногами, без испытательного срока. Мы знаем, что если Туманов, то заработок у нас будет, это железно. Так какого же нам председателя еще нужно?
Снова аплодисменты. Председательствующий:
Кто еще хочет сказать? Шум в зале:
Хватит! Все ясно! Председательствующий:
Тогда приступаем к голосованию. Го- лосуем в порядке выдвижения кандидатур. Первая – Вадим Иванович Туманов. Кто за избрание председателем артели «Печора» Ва- дима Ивановича Туманова?
Море поднятых рук.
Кто против?.. Нет. Воздержался?.. Нет. Туманов Вадим Иванович избран председа- телем артели единогласно. Поэтому вторая кандидатура на голосование не ставится…
Все собрание Туманов просидел за столом президиума, не поднимая головы. Ему каза- лось: это говорят не о нем, а о каком-то со- вершенно другом человеке. После собрания все были возбуждены и радостны. Сник толь- ко Николай Викторович Новак. Ему предсто- яло оправдываться перед Москвой за полный провал поручения министерства. Туманову потом пересказали разговор Новака с заме- стителем министра.
Не смогли уломать какую-то артель! – кричал тот.
Не какую-то, – отвечал Новак, – а ар- тель Туманова…

В начале 80-х годов уже многие, в том чис- ле и в правительстве, понимали, что управле- ние экономикой строго административным путем грозит полным развалом государства. Богатейшая на планете страна медленно, но неотвратимо шла ко дну, но партийно-адми- нистративную систему по-прежнему зани- мали не вставшие перед страной глобальные хозяйственные и социальные проблемы, ре- шать которые она не знала как. Она ни на шаг не хотела отступать от закостенелых идеоло- гических установок, любые проявления само- стоятельности в экономике принимались ею как политически вредные, оппозиционные. История с «Печорой» была, наверное, един- ственным случаем, когда власть столкнулась с решительным сопротивлением трудового коллектива. Такого власть простить не мог- ла. Реванш партийная номенклатура возьмет, хорошо подготовившись, четыре года спустя. С привлечением всей мощи карательных ор- ганов она обрушится на «Печору».
В декабре 1986 года в Магадане Туманова среди ночи поднял телефонный звонок. В Ма- гадан он прилетел для участия во Всесоюзном совещании работников золотодобывающей промышленности. На него слетелись и съе- хались руководители отрасли и всех крупных предприятий страны. Артель «Печора» к тому времени была признана лучшей в стране из негосударственных добывающих предприя- тий. За семь лет существования ее оборот вы- рос с 5 до 24 миллионов рублей. Таких темпов

роста производства не знала ни одна страна, в том числе Япония. Отчисления от доходов артель направляла на строительство социаль- ных объектов. Туманов не мог понять, почему экономика страны, располагающая фантасти- ческими ресурсами и возможностями, работа- ет медлительно, неповоротливо, со скрипом, а последнее время вообще топчется на месте. Точно не смазка, а песок был в стыковочных узлах экономического механизма.
Все важные дела в «Печоре» обсуждаются на общих собраниях. Часто возникают бур- ные споры. Часто они заканчиваются приня- тием смелых решений. Так в 1984 году было принято решение принять предложение объединения «Полярноуралгеология»: па- раллельно с золотодобычей, без ущерба для нее, пробить в горах дорогу к базе геологов. Местные строители-дорожники отказались от этого дела, считая его невыполнимым, а у объединения пропадали выделенные на до- рогу средства. Дополнительный заработок оказался приличным. Так артель вышла на расширение своей деятельности.
Приличные доходы артельщиков многих в стране раздражали. Раздражали они власть, но, что удивительно, раздражали они и рядо- вых граждан, и не только бездельников. Все- возможные комиссии с проверками то и дело обрушивались на артель, как говорил Туманов, были регулярны, как банные дни. Но ему в го- лову не приходило, что не безделье, не убыточ- ность, а изнурительная работа и желание зара- батывать может обеспокоить власть.
Перед тем как Туманов полетел на кон- ференцию в Магадан, трест «Коминефтедор- строй» провел сравнительный анализ работы треста и «Печоры». Обе организации работа- ли в одних условиях, по единым нормам про- кладывали подъездные пути к нефтяным и золотоносным месторождениям. У артели месячная выработка на человека оказалась в 3,5 раза выше, чем у треста, производитель- ность одного экскаватора выше в 2,5 раза, объем грузоперевозок на самосвал выше в 4,5 раза, притом что артель работала, в от- личие от треста, на старой технике. Многим в стране становилось ясно, что государствен-
ное предприятие с его жесткой командной подчиненностью по вертикали, отсутствием всякого стимула в повышении производи- тельности труда остается бесправным элемен- том ведомства и не может соперничать с эко- номически самостоятельной артелью. Когда по проложенной артелью дороге к Туманову приезжает со своими заботами местное на- чальство, в адрес «Печоры» слышатся востор- ги. Но Туманов торопится направить разговор в другое русло. Жизнь сделала его суеверным: он давно заметил, что стоит услышать в свой адрес расслабляющее доброе слово, как на него обрушивается очередная беда.
Видя качество и скорость работ «Печо- ры», местные власти завалили Министерство цветной металлургии просьбами: разрешить артели выполнять некоторые их заказы. От- казывать им не решались: все-таки Коми – национальная автономная республика, вы- ход прямо на ЦК КПСС. Министерство без особого желания разрешало артели зани- маться, как оно считало, побочными дела- ми, но чтобы «не в ущерб выполнению работ по добыче полезных ископаемых». Объемы строительства в республике с каждым днем возрастали, производственной базы не хва- тало, а которая была – была немощной и не- расторопной. И потому снова обращались к «Печоре». Пропорционально почему-то росло раздражение министерства, хотя «по- бочные» работы никак не мешали добыче золота. А тут еще местные газеты принялись хвалить «Печору» за сооружение 98-киломе- тровой дороги Ижма – Ираэль, на которой много лет назад захлебнулась специализиро- ванная строительная контора.
Но Туманов не мог просто работать для того, чтобы зарабатывать. Он думал о стране, о людях, которые в государственных предпри- ятиях получают нищенскую заплату, а пото- му и не очень стараются работать. Это прямо было связано с падением нравственности. Как и десять лет назад, у него снова созрело реше- ние поделиться своими мыслями с властью. Он выбрал для себя не путь борьбы с ней, а путь ее воспитания, не все же там идиоты. Сейчас он решил написать первому человеку

в стране, Первому секретарю ЦК КПСС Ми- хаилу Горбачеву, который хоть и был кровью и плотью прогнившей коммунистической партии, но на первый взгляд являл собой не- что живое, по крайней мере, был единствен- ным сравнительно молодым в ее политбюро и не говорил по бумажке. Толчком к письму послужило посещение «Печоры» известным профессором-офтальмологом Святославом Николаевичем Федоровым, которого заинте- ресовали принципы хозяйствования туманов- ской артели и который собирался внедрить некоторые из них в своем, вроде бы далеком от золотодобычи, медицинском центре.
Святослав Николаевич заглянул в жилые домики, в столовую, в сауну.
Вадим, я кое-что перейму у тебя! – на прощанье сказал он.
Он тоже был убежден, что все надо начи- нать с заботы о человеке. Всю нашу жизнь, говорил он, мы строим общий дом, не думая о том, что каждому нужно построить соб- ственный дом, чтобы ему было уютно в об- щем доме. Главная инвестиция государства, говорил он, должна быть направлена, прежде всего, не на расширение производства, а в человека. Надо перестать говорить о челове- ческом факторе, а говорить о человеческой личности, о развитии, о гармоничном разви- тии этой личности…
В своем письме Туманов хотел поделить- ся накопленным опытом ускоренного пи- онерного обустройства ресурсных районов Крайнего Севера. Он мог быть использован для создания высокомобильных «предпри- ятий быстрого развертывания» с объемом деятельности, как у общестроительных и до- рожных трестов первой категории. Смысл – в опережающем обустройстве самых труд- нодоступных месторождений в регионах с экстремальными природными условиями. Такие предприятия могли бы способствовать быстрому вовлечению в народное хозяйство новых нефтяных, газовых, рудных и неруд- ных месторождений. Эти высокомобильные предприятия не должны быть отягощены громоздкими и малоподвижными «обозами». Пионерное обустройство Крайнего Севера
разумно осуществлять минимальным коли- чеством высокопрофессиональных специ- алистов, работающих вахтовым способом. Базовой моделью «предприятия быстрого развертывания» могла бы послужить артель
«Печора». Это полторы тысячи высококвали- фицированных механизаторов и строителей в возрасте 25–45 лет, прибывших на Север из трудоизбыточных районов. Помимо добычи золота артель ведет общестроительные и до- рожные работы, и при всем этом ее кадровые и организационные возможности использу- ются далеко не в полную силу.
Но Туманов шел дальше. Он видел новые отношения артели с государством. Опера- тивности задач должен соответствовать тип предприятия. На его взгляд, было бы разумно наделить артели правовым статусом коопера- тива. Работая на началах самофинансирова- ния и самоокупаемости, такое предприятие отличалось бы от артели старателей: во-пер- вых, фиксированными платежами в бюджет; во-вторых, отказом от налоговых и кредит- ных льгот, предоставляемых старателям.
Эти предложения они с Марком Масар- ским обдумывали вечерами.
Собираясь в Магадан, Туманов прихватил с собой свежий номер «Московских ново- стей». Газета напечатала статью о «Печоре», смысл статьи: «Хозрасчетная кооперативная организация может служить моделью для будущих производственных формирований в различных отраслях народного хозяйства». Туманов не знал: радоваться ли? Неужели пробита брешь в бетонной стене?
И вот ночной звонок в магаданской го- стинице, взволнованный голос Владимира Шехтмана:
Вадим, на наших базах в Инте, Ухте, Березовском идут повальные обыски! Полно работников милиции и прокуратуры. Раз- гром страшный. Все работы остановлены!
Туманов ничего не понимал:
Что они ищут?
Золото, наркотики, валюту, оружие, ан- тисоветскую литературу. Срочно прилетай!
Завтра буду в Москве… Если здесь не арестуют!

Ты что, Вадим! Что за нелепые шутки.
Какие тут шутки! Ты умный парень, Володя, но тебя ни разу не хватали на улице. Счастливый ты человек, Володя!
Уснуть Туманов уже не смог.
Утром до начала конференции Туманов разыскал Николая Викторовича Новака, рас- сказал ему о случившемся:
Может, мне лучше не выступать?
Предупредите Рудакова?
Валерий Владимирович Рудаков, заме- ститель министра цветной металлургии, на- чальник «Союззолота». За его плечами годы работы в Якутии. Он в министерстве один из немногих, кто поддерживает «Печору». Но- вак не согласился с Тумановым:
Твоим докладом открывается конфе- ренция. Давай не будем ломать повестку дня. Все равно до самолета тебе как-то нужно убить время.
Начинается конференция, Туманову дают слово. Он идет к трибуне, но не может гово- рить: во рту сухой комок. Он берет стоящий на трибуне стакан, отпивает глоток, ставит стакан на место. Но сухость во рту не про- ходит. Он делает еще глоток. Не помогает. Когда он в третий раз берет стакан, по залу прокатывается легкий смешок. Решают, что не иначе как он с похмелья. Наконец зал ути- хает, но Туманов не знает, с чего начать.
Опыт артели «Печора» – об этом меня просили рассказать…
Старается сосредоточиться, говорит ка- кие-то общие отрывочные фразы, но скоро успокаивается, и вот он уже в своей тарелке, рассказывает о принципах артели, о достиг- нутых ею результатах, что мешает дальнейше- му развитию артели и всего артельного дела в стране, подвергает резкой критике Мини- стерство цветной металлургии, что оно, за исключением несколько людей не только не помогает делу, а откровенно мешает, кри- тикует и лично председательствующего на конференции Владимира Владимировича Рудакова. Тот сидит во главе президиума и по завершении выступления Туманова аплоди- рует ему вместе со всеми. Туманов уверен, что он не обидится, не затаит злобу, из всех
руководителей, возглавлявших в разные годы
«Союззолото», только Рудакова можно по- ставить в один ряд с его предшественником колымчанином Березиным, который кому-то наверху оказался неуместен.
Во время перерыва Туманова окружают журналисты.
Туманов извиняется на ходу:
Нет ни минуты времени. У подъезда ждет машина, спешу в аэропорт, поговорим, если даст Бог, в другой раз.
Почему, если даст Бог?
Уже завтра узнаете.
В Хабаровске в аэропорту его встречают старые товарищи, уже наслышанные о про- исходящем в «Печоре». Допытываются что случилось, а он в ответ только пожимает пле- чами, строят догадки.
В Москве в Домодедове его встречает Во- лодя Шехтман, едут к нему домой. Туманов звонит на свою базу в Ухте. Ему рассказыва- ют: следователи согнали рабочих в столовую и приказали: «Всем оставаться на местах!» В бухгалтерии изымают финансовые доку- менты. Чувствуется, это хорошо подготов- ленный и санкционированный сверху налет. Ребята в растерянности, ждут его прилета. Туманов говорит, что сейчас же едет в аэ- ропорт, если сможете, присылайте машину. Только опускает трубку, снова звонок. Володя берет трубку и слышит:
Рядом с Вами Туманов. Передайте труб- ку ему!
Туманов берет трубку.
С Вами говорит следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре Союза Нагорнюк. Вы никуда не полетите. Завтра Вам нужно быть в прокуратуре!
Нет! – отвечает Туманов.
А я Вам говорю…
Мало ли что Вы говорите…
Мы Вас снимем с самолета!
Снимайте. А Вас за срыв работы луч- шей в стране золотодобывающей артели рано или поздно снимут с работы.
Уже поднявшись по трапу, Туманов в по- следний раз оглянулся. Нет, ни милицей- ской, ни прокурорской машины не видно,

захлопывают дверь. Отъезжает трап. Можно бы облегченно вздохнуть, но эти сволочи мо- гут остановить самолет даже на рулежке. Как же: арест важного государственного преступ- ника, который может попытаться угнать са- молет за границу. Нет, взлетели. Теперь толь- ко если встретят в аэропорту Свердловска.
Нет, не встретили. Может, следователя Нагорнюка смутило его уверенное заявле- ние, что того за произвол снимут с работы? Если бы Туманов был уверен в этом. В один- надцать вечера он был уже на базе в Ухте. Его окружают свои, кого не задержали прокурор- ские работники, рассказывают, перебивая друг друга. Постепенно проясняются детали. После обысков следователь прокуратуры Олег Кремезной обещал загнанным в столо- вую старателям посадить в тюрьму руковод- ство артели и в первую очередь ее председате- ля Туманова. Потому просит всех рассказать, что знают они о преступлениях своего на- чальства. Народ молчал. Держали в столовой
взаперти больше шести часов.
Это Вы преступаете закон, – за всех от- ветил закрытый вместе с рядовыми старате- лями начальник отдела кадров артели Марк Масарский. – Вам придется горько раскаи- ваться! Я абсолютно уверен в этом. Потому ведите себя приличнее, чтобы самим не ока- заться за решеткой.
Кто Вы такой смелый?
Я – член правления артели, начальник отдела кадров Марк Вениаминович Масар- ский. – Я хорошо знаю законы, потому заяв- ляю Вам, что Вы творите беззаконие, какие бы высокие инстанции Вас сюда ни присла- ли. Видимо, Вы перепутали: сейчас на улице не 1938, а 1986 год.
С Вами у нас будет отдельный и не очень приятный для Вас разговор, прошу Вас никуда не отлучаться.
Пожалуйста!
Несмотря на крутые декабрьские моро- зы, по зимникам вездеходы теперь подвози- ли к артельным поселкам одну за другой не бригады старателей, а бригады следователей, это походило на подготовку большой вой- сковой операции. Во всех помещениях про-
водились обыски, выемки документов. Если не находили ключи, сейфы открывали кувал- дами. Все делали торопливо и грубо, как во- ры-взломщики, еще не набравшие опыта. Из контор и общежитий увозились груды кон- фискованных вещей – телевизоры, магни- тофоны, пишущие машинки, личные письма и фотографии, записные книжки.
У Туманова хранится копия протокола обыска на базе в поселке Березовском 11 де- кабря 1986 года. «Осмотрена комната Тума- нова В.И., в ней ничего не обнаружено и не изъято. С противоположной стороны жилого дома в комнате Леглера В.А. в письменном столе обнаружено и изъято: характеристика Леглера В.А.; фотография Леглера; диплом кандидата наук на имя Леглера; книга Легле- ра В.А. “Научная теория в организованном сообществе”; разрозненные листы с запися- ми; книга “Пути русского богословия”; книга, начинающаяся со слов “Отец Арсений…” на 285 листах; книга “Спутник искателя правды” издательства “Жизнь с Богом”, 1963 г.».
Вот мы и добрались до расхитителей зо- лота! Теперь конец тумановской банде! – гово- рили следователи, сваливая в вездеходы меш- ки с «вещественными доказательствами».
Погром продолжался десять дней. Чле- ны артели писали возмущенные письма в ЦК КПСС, в Генеральную прокуратуру, в газеты. Только одно письмо увидело свет, кажется, в «Комсомольской правде»:
«10–20 декабря 1986 года на всех участках и базах артели… были произведены поваль- ные обыски производственных и жилых по- мещений, а также личных вещей работников артели. Последнее осуществлялось без предъ- явления ордеров на обыск и в отсутствие вла- дельцев… Личные вещи сотен людей выни- мались и разбрасывались… личные письма граждан изымались из конвертов и читались. Понятые и представители артели физически не могли присутствовать при обыске, так как он одновременно проходил в десятках по- мещений. Протесты владельцев вещей пре- секались угрозами. Их согнали под конвоем в одно помещение и держали там без права передвижений в течение шести часов… Без

пересчета и составления описи, “загребом”, как выразился следователь Генеральной про- куратуры СССР Кремезной, изъята не только вся документация артели за прошлые пери- оды ее деятельности, но и текущая. Изъята проектно-сметная документация, необходи- мая для работы в будущем году. Изъяты все трудовые книжки членов артели и карточки кадрового учета, партийные и профсоюз- ные документы. Практически прекращена деятельность артели… Сорвана зимняя за- броска материалов и горюче-смазочных ма- териалов, задержан капремонт техники. Под угрозой срыва производственная программа 1987 года. Артели нанесен значительный фи- нансовый урон».
Но письмо это было гласом вопиющего в пустыне.
Было очевидно, что перед следователями была поставлена цель во что бы то ни стало найти документы, компрометирующие коо- перативное движение, и потому они не гну- шались ничем. Потому особо изучались бу- маги Леглера, у которого была обнаружена книга «Пути русского богословия», может, тут за что-нибудь удастся зацепиться? Удив- лялись, что Леглер по национальности ев- рей увлекается православной литературой? Перед этим в стране после долгих усилий удалось организовать обсуждение будущего закона «О кооперации». И видимо, привер- женцам государственно-монополистической экономики, коммунистической партии, у ко- торой власть уплывала из рук, нужно было это обсуждение сорвать, для этого нужен был громкий скандал: он мог стать сигналом к фактическому уничтожению артелей и, как следствие, прекращению обсуждения проек- та закона о производственных кооперативах. На базе в Ухте жил Константин Семенов, друг Туманова по юности, которому больше негде было жить, который в свое время во Владивостоке приютил Туманова после его возвращения с Колымы и с которым, видя беспросветность своего будущего, мечтали, чтобы их траулер захватили японские погра- ничники. И Туманов приютил его у себя на базе. Не зная, чем его занять, Туманов приду-
мал ему должность ночного директора базы. Теперь Константин являлся на работу слегка навеселе, выбритый, в костюме – настоящий директор! – и нес дежурство в конторе, пере- саживаясь от стола к столу. От скуки постоян- но кому-то звонил. И все бы ничего, если бы однажды ночью ему, подвыпившему, не по- палась газета с объявлением: «Ленинградская судостроительная компания отправляет на- ложенным платежом маломерные суда, в том числе морские буксиры». Костя нашел на сто- ле бланк с печатью, заполнил, как полагается, отправил по адресу и забыл. А месяц спустя к железнодорожному тупику базы маневро- вый паровоз вкатил платформу с укреплен- ным на ней новеньким морским буксиром. Что это? Откуда?! Оказывается, по заявке артели «Печора» из Ленинграда. Все опеши- ли. Когда история прояснилась, написали в Ленинград, извинялись за недоразумение, просили взять буксир обратно, но с судостро- ительной компанией что-то произошло, ско- рее всего, она перестала сущестовать, потому что никакого ответа не получили, и денег за буксир никто не просил, и красавец-буксир теперь стоял в высокой траве в углу базы. Следователи, обходя базу, не могли не обна- ружить его. Довольные, они фотографирова- ли его со всех сторон, и он будет проходить в уголовном деле как «личный корабль Тума- нова, приобретенный с целью вывоза золота и бегства руководства артели за границу».
Уверен, что восемь из ваших двадцати четырех миллионов оборота – приписки, – говорил Туманову руководитель следствен- ной группы Нагорнюк.
Но почему восемь, а не шестнадцать? – улыбался Туманов.
Не исключаю, что и шестнадцать! – в ответ улыбался следователь.
Но то, что следователь Нагорнюк был не полным дураком, а выполнял заказ очень важных товарищей, можно было судить по его разговору с журналистом Сергеем Власовым. В этом разговоре он неожиданно проговорил- ся, словно оправдываясь: «Я мог бы растоп- тать Туманова, но я этого не сделал, понимая, что он человек необыкновенный и в первую

очередь отличный хозяйственник. Он мог бы стать премьер-министром России…»
Туманов уже не раз обжигался на письмах во власть, в попытках вразумить ее. Он не раз убеждался, что его советы только раздража- ли ее, что они ей принципиально не нужны и только вызывали все новые и новые гоне- ния на него. И Туманов готов был от отчая- ния опустить руки. Но Марк Масарский не сдавался. Он написал письмо Генеральному прокурору СССР Рекункову, рассказав в нем, что следователь Кремезной, находясь в арте- ли «Печора», вечером после обысков, пья- ный, говорил: «Я андроповец, призванный искоренять брежневистов, которые с меня когда-то срывали погоны». Во время одного из допросов хвалился: «Я вас заставлю гово- рить. У меня на допросах плакали даже де- легаты XXVI съезда партии». Допрашивая одного из рабочих артели, Нагорнюк и Кре- мезной предложили ему взамен заключения
«сдать жидов артели», имея, прежде всего, в виду Марка Масарского, стойкого оловян- ного солдатика, который своей уверенно- стью в правоту дела откровенно мешал им. В эти дни выходит номер журнала «Молодой коммунист», в разгромной статье о «Печоре» будут такие строки: «Саша Нагорнюк – креп- кий парень, пусть ему везет на его нелегком поприще. Как жаль, что таких, как он, среди нас немного…» Увы, таких в структурах про- куратуры, МВД и КГБ в то время было очень много, если не с избытком.
Обыски не дали следователям практиче- ски ничего. Собранные по участкам вещи, бумаги, документы громоздились в кабине- тах следователей, как пустая порода, из ко- торой ничего невозможно было извлечь. Для их перевозки потом понадобится пятитон- ная грузовая машина. Следователи пытались заставить рядовых старателей рассказать о преступных делах руководителей артели. Пытались сыграть на том, что не они, стара- тели, а руководство повинно в нанесенном государству ущербе. «Ваше руководство жи- рует, в то время как народ бедствует! Разве не обидно, мужики!» Но люди, даже недав- но пришедшие в артель, не поддались на их
уловки. Расколоть артель, натравить одних на других не получалось. Следователи прибе- гали к приемам, которые Туманов наблюдал у колымских следователей 40-х и 50-х годов, своего рода преемственность поколений. Они вызывали старателей по одному и взды- хали сочувственно:
Да, трудновато, вам, мужики, под евре- ями… Не тем народом окружил себя Туманов. У вас даже начальник отдела кадров еврей. Другой еврей косит под верующего в Иису- са Христа, в письменном столе у него запре- щенные церковные книжки.
А какое это имеет отношение к делу? У нас в артели люди самых разных нацио- нальностей, а Богу молиться теперь никому не запрещено.
Но люди разных национальностей по 12 часов, а то и больше, вкалывают по пояс в болоте, а эти сидят в конторе, пишут дис- сертации, книжки про Бога почитывают и при этом получают огромные деньги.
Все, и члены правления, и рядовые стара- тели, надеялись, что скоро эта возня закон- чится. Тем более что ничего, что искали сле- дователи, не было найдено. Через три месяца начнется промывка, надо готовиться к ней, и так много времени потеряно. Надо срочно приниматься за подготовку техники, за завоз горючего.
Но шла неделя за неделей, а следователи не собирались покидать артель. Они обосно- вались на всех базах и продолжали бесчин- ствовать, иначе их поведение не назовешь. У всех в артели нервы были на пределе. Тог- да члены правления написали коллективное письмо на имя Генерального прокурора СССР Рекункова. Просили разобраться в необъяс- нимом и странном поведении его работников. В этом решении главную роль опять-таки сы- грал Марк Масарский, который, в отличие от Туманова, убеждал, что нельзя сидеть сложа руки и ждать неизвестно чего.
Наше молчание на руку следователям, – говорил он, – оно как бы признание наших грехов.
И поразительно: 15 апреля 1987 года Проку- ратура Союза ССР информировала «Печору»:

«По результатам проверки издан при- каз, согласно которого следователь по особо важным делам Нагорнюк А.Н. из органов прокуратуры уволен, следователю Кремез- ному О.Н. объявлен строгий выговор, и он освобожден от работы в бригаде Прокура- туры СССР. Приняты меры к скорейшему окончанию ревизии финансово-хозяйствен- ной деятельности артели и возвращению изъ- ятых в связи с этим документов. Помощник Генерального прокурора СССР В.И. Конова- лов». Что-то же менялось в стране! В страш- ных конвульсиях, в которых по-прежнему страдали миллионы людей.
В знак протеста Нагорнюк демонстра- тивно вышел из КПСС и отправил членский билет в ее Центральный комитет. Своим тон- ким чутьем ищейки он ранее других почув- ствовал, что власти, которой он по-собачьи верно служил, приходит конец. Что она уже сама, не подозревая об этом, корчится в кон- вульсиях и нужно срочно рвать с ней связь и каким-то образом пристраиваться к новой, нарождающейся власти, может, там удастся поймать «золотую рыбку».
Артель ликовала. Но в артели не знали, что в тот же самый день по указанию Министер- ства цветной металлургии объединение «Урал- золото» обратилось к руководству города Ухты (по месту регистрации артели) с представле- нием о прекращении деятельности «Печоры». Горисполкому ничего не оставалось, как в со- ответствии с этим представлением принять решение: ликвидировать артель старателей
«Печора»; расчетный счет в Ухтинском от- делении Госбанка закрыть после проведения полного расчета артели с трудящимися и сто- ронними организациями по специальному уведомлению объединения «Уралзолото»; предложить руководству артели до 1 июня 1987 г. представить в бюро по трудоустройству при горисполкоме списки работников, подле- жащих трудоустройству в г. Ухте.
Оставалась одна надежда: обратиться с письмом в последнюю инстанцию: к Гене- ральному секретарю ЦК КПСС М.С. Горба- чеву, организатору перестройки, на которую у Туманова были большие надежды. Сфор-
мулировать письмо поручили Марку Масар- скому. В письме напоминали, как в 1982 году послали в Совет министров СССР предложе- ния по резкому увеличению добычи золота. Специальная комиссия подтвердила их обо- снованность, но реализации предложений сопротивлялись определенные силы. «Мы уверены, – писали тумановцы, – что на при- мере показательного разгрома крупнейшей в стране артели скрытые противники пере- стройки хотят опорочить саму идею полно- стью хозрасчетного, кооперативного, само- управляющегося предприятия. Мы просим тщательного исследования нашей работы силами авторитетной, беспристрастной, вне- ведомственной комиссии…»
Но до Горбачева письмо, скорее всего, не дошло. Впрочем, кто знает? Аппарат ЦК пе- реслал обращение в прокуратуру Свердлов- ской области. Оттуда пришел ответ: «Объе- динение “Уралзолото” действовало согласно указаниям вышестоящих органов…» Бюро- кратический круг не просто замкнулся. Пись- мо подтвердило предположение, что артель мешает кому-то в самых высоких инстанциях 19 апреля 1987 года на базе артели в Инте собралось больше тысячи человек. В прези- диуме сидели городские власти и представи- тели заказчиков. Главный инженер Зимин от- читался о работе артели: план добычи золота был выполнен на 109 процентов. Говорили по преимуществу гости, председатель гориспол- кома Инты не раз повторил: «Мы учимся у вас работать!» Туманов смотрел на выступающих и чувствовал себя в сумасшедшем доме. Поч- ти все из гостей, кто выходил говорить, уже знали о решении министерства ликвидиро-
вать артель, – но никто об этом ни слова.
Но вот взял слово Новак. Он сказал без обиняков, что министерство могло бы сохра- нить артель, – но без Туманова. С Тумановым ей больше не существовать. Неужели не по- следнюю роль сыграло письмо артели Горба- чеву? Может, он все-таки читал письмо? На собрании сидели рабочие люди, для которых разгон артели означал внезапную потерю ра- боты, материальные трудности, для многих семейные проблемы.

Тогда встал Туманов. Нужно было спасать артель. Он сказал, что сейчас же напишет заявление: «Прошу освободить от обязанно- стей председателя по состоянию здоровья». И предложил вместо себя Михаила Алексе- ева, своего заместителя. Он смутно помнил, что было дальше. В памяти осталось только, что кто-то встал и выразил общее мнение:
Мужики! Не нас выбирал Туманов. Мы его выбирали…
Поставили вопрос на тайное голосование. Против Туманова был лишь один голос – его самого. Радоваться бы! Но Туманов понимал, что таким выбором артель только ускорила приближение неотвратимого конца.
13 мая кто-то из знакомых позвонил Тума- нову: «В сегодняшнем номере газеты “Соци- алистическая индустрия”, органе ЦК КПСС, разгромная статья об артели “Печора”. Через полчаса газета у Туманова в руках. Крупный заголовок “Вам это и не снилось!”, рассчи- танный на сенсацию. В статье то и дело мель- кает его фамилия: “Когда во время ревизии подсчитали легальный доход председателя “Печоры” В. Туманова, оказалось, что анало- гов в отечественной практике он не имеет. Со- юзный министр получает за год в несколько раз меньше… Молчаливый страж базы артели “Печора” показал уютные комфортабельные терема-коттеджи отцов-основателей, двухэ- тажные апартаменты Туманова. Мебель, обо- рудование, ковры – все экстра-класса… Вра- ньем Туманов только и живет. Проведя время войны за тысячи километров от фронта, сей- час он выдает себя за ветерана сражений…»
Кому он перешел дорогу, думал Туманов? Почему всю свою жизнь он кому-то меша- ет? Неужели родился какой-то несуразный? Или не в той стране родился? Он не понимал смысл этой статьи. И в то же время прекрас- но понимал: опорочить движение, которое он олицетворяет в глазах народа, простых людей, доведенных административно-бю- рократической партийной системой до ни- щеты. По замыслу статьи их справедливый гнев обрушится на человека, жирующего, получающего зарплату в несколько раз боль- ше союзного министра. За два с половиной
года так называемой перестройки в стране не появилось ни одной структуры, способ- ной гарантировать обществу необратимость демократических процессов. Туманов со сво- ей артелью оказался впереди не только госу- дарственной телеги, но и лошади, которую коновожатый крепко держал за вожжи, не давая ей тронуться с места. Противники на- чавшихся робких перемен, вызванных, пре- жде всего, рождением и расширением коо- перативного движения, появлением первых элементов народной экономики, чувствуя, как из-под их ног уходит почва, искали бла- гопристойные способы сохранить бюрокра- тическую систему управления и натравить народ на стихийно возникающие артели, как прообраз новой экономики, которая неми- нуемо сметет закостенелые формы. У них не было аргументов против кооперативов, им не за что было уцепиться, кроме как исполь- зовать в роли палача находившуюся в их ру- ках власть.
Не проходило недели, когда бы на страни- цах «Социалистической индустрии» ни печа- тались отклики «трудящихся», возмущенных артелью «Печора» и ее председателем.
«В нашем приполярном городке, – писал один возмущенный читатель, – развернулась артель “Печора”. С одной стороны – высшая каста, получающая все блага и сверх того, с другой – бесправная масса старателей, ра- ботающая свыше двенадцати часов в сутки, продающая свою силу без остатка. Старате- ля можно уволить за малейшую провинность с минимальным расчетом – вот вам и секрет производительности труда…»
«Самое страшное, – писал другой возму- щенный читатель, – безнаказанность этих преступников, организовавшихся в шай- ки, разлагающие государственный аппарат. И нет на них управы, потому что срабатывает круговая порука…»
«Надо ставить вопрос, – настаивал тре- тий, – об абсолютной нецелесообразности артельной добычи золота. Иначе злоупотре- блений в этих кооперативах не миновать. Даю голову на отсечение, что безобразное накопи- тельство, подкуп высокопоставленных лиц,

трагедии будут продолжаться до тех пор, пока существуют кооперативы».
Туманову был хорошо знаком этот тип
«рядовых читателей», выступавших от имени трудящихся чуть ли не всей страны. Одни – штатные активисты, привычно пишущие под диктовку, – была такая категория «рабо- чих», которые больше времени проводили не в цехах, а на общественной работе, на сле- тах передовиков. Другие – исковерканные коммунистической пропагандой, мало зара- батывающие и потому злобно завидующие тем, кто зарабатывает больше. Но к полемике подключились не только рядовые рабочие, но и «ученые». И даже вроде бы такое далекое от возникшей проблемы издание, как журнал
«Книжное обозрение», отдает целую полосу под возмущенное письмо с крупно набран- ным заголовком «И. СТАЛИН, В. ТУМА- НОВ, А. РЕКУНКОВ И ДРУГИЕ» за подпи-
сью: с коммунистическим приветом, доктор экономических наук, профессор Костром- ского технологического института Авенир Соловьев, который писал: «Вместе со Ста- линым оплевывается вся советская история нашего народа… Когда рекунковы оберегают тумановых – это поддержка дельца, у которо- го нет ничего ни советского, ни социалисти- ческого, но который извращает перестройку, приспосабливая к своим антисоциалистиче- ским целям ее смысл и суть».
Но было одно письмо, которое «Соци- алистическая индустрия», разумеется, не опубликовала, – из поселка Березовского Свердловской области. Оно поступило в не- сколько адресов, в том числе в Генераль- ную прокурору СССР и министру обороны СССР. «Я, ветеран войны – участник войны с милитаристской Японией, кавалер ордена Отечественной войны II степени (других на- град не имею, так как дважды сидел в лагерях и дважды реабилитирован) … Оскорбления, нанесенные моему флотскому другу Вадиму Ивановичу Туманову, с которым мы вместе плавали на транспорте “Ингул”, мобилизо- ванном в действующую армию, есть оскор- бление и мне лично. Настоятельно требую прекратить издевательства над участником
войны Вадимом Ивановичем Тумановым и восстановить его доброе имя. К.К. Семе- нов, капитан дальнего плавания, пенсионер». Инициаторы разгрома артели затевали полное искоренение встающих на ноги него- сударственных форм производства. Поэтому они следили, чтобы письменные обращения
«Печоры» к властям застревали уже на первых ступенях пирамиды, не имея никаких шансов подняться на самый верх. Высшее руководство внимало только собственному окружению. А к фамилии Туманова у него выработалась стойкая аллергия, переходящая в ненависть. Власти возбуждали общественное мнение, прежде всего, против хорошо зарабатываю- щих. Это был самый простой способ отвести в сторону накопившийся в усталом народе гнев против бездарного руководства.
Удивительно, что к травле Туманова под- ключилась даже влиятельная британская газета «Гардиан», словно она, как и «Со- циалистическая индустрия», была органом ЦК КПСС. Выросший вроде бы в атмосфере частного предпринимательства и свободного рынка, английский журналист набросился на Туманова совершенно в духе большевистской партийной номенклатуры. Он писал:
«Источник миллионов рублей, разбрасы- ваемых вокруг в виде взяток, – это сибирское золото и особенно советская версия частно- го предпринимательства – рабочие коопера- тивы. Руководители кооперативов известны как короли, и в стране, где средняя заработ- ная плата не превышает 50 рублей в неде- лю, их доход исчисляется тысячей и больше рублей в неделю. Один из королей в центре клондайкского скандала Вадим Туманов име- ет дом на золотых приисках, оборудованный бассейнами, саунами и полным набором по- варов из Москвы. У него есть горная вилла на Кавказе и еще одна на побережье Кры- ма, обе с полным набором обслуживающего персонала. Кроме того, в Москве у него есть частная квартира, записанная на имя сына (и тут есть слуга). Во всех этих местах его ждет автомобиль. Несмотря на четыре срока за- ключения, один из которых он получил за вооруженное ограбление банка, отягченное

убийством, он использует свои богатства для прикармливания известных артистов, поэ- тов и писателей, посещающих даваемые им приемы. Он также использовал свои связи для получения незаслуженной медали героя войны, а в начале этого года опубликовал статью под названием “Жизнь без вранья” в массовом коммерческом журнале “Огонек” о своей дружбе с популярным, но спорным бардом Владимиром Высоцким… Подклю- чение журнала придает новому скандалу не- которые серьезные политические акценты. “Огонек” – один из модных знаменосцев гласности, и новое официальное признание Высоцкого представляет собой один из сим- волов реформ Горбачева…»
Но и во властных структурах, в средствах массовой информации, пусть в меньшинстве, оказывались честные, здравомыслящие люди. В ответ на публикации в «Социалисти- ческой индустрии» «Литературная газета», которая в то время была рупором демократи- ческих перемен в стране, 10 августа 1988 года в рубрике «Мораль и право» напечатала ста- тью первого заместителя начальника Главно- го следственного управления Прокуратуры СССР Виктора Ивановича Илюхина «Околь- ные пути», которую он предварил словами:
«Обычно журналист выступает в защиту че- ловека, пострадавшего в результате ошиб- ки или недобросовестности следователя. На этот раз следователь защищает человека от недобросовестных журналистов…»
Виктор Илюхин писал, что «кампания по дискредитации золотодобывающей артели “Печора” и ее председателя должна остать- ся в истории отечественной журналистики как одна из самых сенсационных и пожаро- опасных журналистских акций первых пере- строечных лет, когда многим, очень многим еще не до конца понятно было (в том числе и некоторым работникам правоохранитель- ных органов), что же такое перестройка… Вер- но, есть у Туманова квартира, дача, машина, есть высокая зарплата. А доказательств, что эта зарплата им не заработана, нет: было про- ведено множество ревизий и экспертиз ква- лифицированными специалистами. Резуль-
тат один: деньги получены законно, Туманов их действительно заработал. Да и работал все эти годы так, как многим и не снилось. Но журналистам кажется, что справедливость – это когда все бедные; они усматривают кри- минал в том, что Туманов зарабатывал до 20 тысяч рублей ежегодно. А сколько же дол- жен получать председатель артели, которому по условиям его работы положен двойной трудодень? А знаете ли вы, что рабочие Тума- нова получали по 10–12 тысяч за сезон? Под перестройку возбуждались уголовные дела, которые представлялись людям авантюрного склада как ступеньки в быстрой служебной карьере. Статья “Вам это и не снилось!”, не дожидаясь ни суда, ни даже конца следствия, вторглась в расследование почти десятка уго- ловных дел, большинство из которых затем, как мыльные пузыри, полопалось за отсут- ствием состава преступления…»
Но «Литературная газета», при всем ее ав- торитете, не была органом ЦК КПСС, свои- ми выступлениями, не только касающимися
«Печоры», она не раз вызывала раздражение отдела идеологии ЦК КПСС, на заметку был взят и Виктор Иванович Илюхин, несмотря на его высокую должность в Прокуратуре СССР. (Виктор Иванович Илюхин за свою жизнь вытащит из лагерей и тюрем не один десяток несправедливо обвиненных, как при советской власти, так и при новой «демокра- тической». Он выдвинет обвинения в государ- ственной измене против первого и последнего президента СССР Михаила Горбачева, позже против президента России Бориса Ельцина. Никогда не жаловавшийся на сердце, буду- чи депутатом Государственной думы, членом комиссии по противодействию коррупции и при попытке инициирования нескольких резонансных дел, скоропостижно скончает- ся в возрасте 62 лет в своем загородном доме. Некоторые депутаты назвали смерть Виктора Ивановича Илюхина «весьма странной» и вы- сказали подозрение, что в ее причине есть
«политическая составляющая».)
Об угрозе, нависшей над артелью, Тума- нов и Масарский писали во все инстанции, но эти письма, по всему, только вызывали

раздражение. В конце концов Туманов безна- дежно махнул рукой.
Средства массовой информации раз- ные. Нужно действовать, – убеждал его Марк Масарский, – нужны письма и во все другие инстанции.
Но все они перехватываются.
Давайте я это возьму на себя. Надо ехать в Москву, раз мы убедились, что отправлять их почтой бесполезно.
Решили послать в Москву сразу трех гон- цов. Двух рабочих-москвичей, которые не вызовут подозрения: едут по домашним де- лам, и Марка. У всех троих идентичные па- кеты. Но пакет с оригиналами Марк вручил одному из рабочих, которому велел немед- ленно, не заходя в общежитие и не ставя ни- кого в артели в известность, ехать на вокзал:
Встретимся в Москве, на Пушкинской площади, в приемной газеты «Известия».
Сам он купил билет в тот же поезд, но в другой вагон. Предосторожность бывше- го контрпропагандиста, хорошо изучившего игру без правил большевистской системы, пригодилась. Вокзал в Ухте был чуть ли не оцеплен милицией. Но гонцов-рабочих мест- ная милиция не знала. К тому же у них была заготовлена отговорка, что едут домой в кра- ткосрочный отпуск по семейным обстоятель- ствам, в результате они благополучно доеха- ли до Москвы.
Иная ситуация сложилась у Марка Масар- ского. Его конечно же на вокзале «засекли», и поезд задержали, пока в купе СВ к нему не ввалился офицер полиции, скорее всего, пе- реодетый офицер КГБ. Он стал располагать- ся на втором месте, собираясь ехать в Москву вместе с Масарским. Явно, что готовилась какая-то очередная провокация?
Марк, не дав потенциальному соседу до конца расположиться, предложил ему поки- нуть купе, так как у него два билета: к нему должны подсесть на следующей станции. Видимо, милиционер или сотрудник КГБ, переодетый в милицейскую форму, получил недостаточно четкие инструкции, и такой вариант не предусматривался. Как бы то ни было, проводнице пришлось переселить его
в соседнее купе, и до самой Москвы Марк его не видел, потому как сам целые сутки на вся- кий случай не выходил из своего купе.
На Ярославском вокзале Марк долго кру- жил, но «хвоста» за собой не обнаружил. Только тогда нырнул в метро. В приемной «Известий» его уже ждали два первых гонца, встревожен- ные его долгим отсутствием. Заранее предупре- жденные по телефону журналисты «Известий» сняли с документов нужное количество копий, и они были отправлены в ЦК КПСС, в Верхов- ный Совет СССР, в Прокуратуру СССР, в газе- ту «Правда», разумеется, один экземпляр доку- ментов остался в «Известиях».
Стали ждать. Но в ответ была тишина.
Давай напишем лично Председателю Совета министров СССР Николаю Ивано- вичу Рыжкову, – убеждал Масарский Тума- нова, который сначала отмахивался, потому что убедился, что каждое очередное письмо в высокие инстанции вызывает только раз- дражение и новые, еще более изощренные гонения на артель. – В правительственных кругах он, несомненно, самый порядочный и вменяемый. Помнишь, во время землетря- сения в Армении, когда из-под развалин спа- сатели вытаскивали тела погибших, на его глазах были слезы. Он плакал! Он почернел от горя, пока руководил спасательными ра- ботами. Народ тогда проникся к нему дове- рием. Раньше большевики артистично пла- кали только на похоронах вождей.
В конце концов Туманов согласился. Но как преодолеть бюрократическую лестницу, чтобы письмо попало ему в руки? Туманов лихорадочно перебирал в памяти знакомых, достаточно авторитетных для властей. Поэт Евгений Александрович Евтушенко! Вот на кого можно было рассчитывать.
Туманов позвонил своему другу актеру Владимиру Высоцкому, человеку с похожей судьбой, также третируемому властями и лю- бимому народом.
Благодаря Евтушенко коллективное письмо «Печоры» действительно попало в руки Николая Ивановича Рыжкова. Он на- писал на обращении резолюцию, адресован- ную министру внутренних дел А.В. Власову

и Генеральному прокурору А.М. Рекункову:
«Разобраться по существу, объективно».
Но несмотря на резолюцию Рыжкова, стра- сти вокруг «Печоры» продолжали накаляться, правда, тональность поведения следственных органов несколько изменилась. Представите- лей «Печоры» стали – или делали вид, что ста- ли, – выслушивать. Между тем следственная группа готовилась к разгрому основательно. Она пригласила сотрудников двух академиче- ских институтов (Института экономики и про- гнозирования научно-технического прогресса и Центрального экономико-математического института) с полунамеком или предложени- ем покопаться в бумагах «Печоры» и дать как бы независимое заключение о криминальном характере артельной работы. Почувствовав недоумение ученых, следователи стали уве- рять, что их не так поняли, речь идет о созда- нии научно-исследовательской группы для изучения и распространения положительного опыта хозяйственной деятельности «Печоры». Пусть соберут материалы, а за их толкованием дело не станет. Ученые не подозревали о под- вохе и со свойственной им скрупулезностью четыре месяца корпели над документами ар- тели. Потом руководители группы отчитают- ся перед следователями: производительность труда в артели в 1,5–2 раза выше, чем на госу- дарственных предприятиях, в 2–3 раза эффек- тивнее используется техника, обеспечивается значительная в 10–20 процентов экономия материальных ресурсов на единицу продук- ции. Это было совсем не то, чего от них ждали следователи. Разгромная статья в «Социали- стической индустрии», на которую наткнулся один из ученых, помогла им сообразить, в ка- кую историю их пытались втянуть. Ученые ре- шили публично выступить в защиту «Печоры». Но ни одна из столичных редакций не реша- лась опубликовать их открытое письмо.
Чтобы положить конец скандалу вокруг
«Печоры», который продолжал будоражить общество, Центральный комитет КПСС при- нимает специальное постановление о статье
«Вам это и не снилось!». Оно было опублико- вано 11 октября 1987 года во все той же «Со- циалистической индустрии». В бой с артелью
впервые открыто вступила «руководящая и направляющая сила», с которой не поспо- ришь. На заседании секретариата ЦК КПСС с докладом должен был выступить председа- тель правительственной комиссии, созданной по делу «Печоры, заместитель Председателя Совета министров СССР Николая Ивановича Рыжкова, Геннадий Георгиевич Ведерников, кстати, родившийся на одном из золотодо- бывающих алданских приисков в Якутии. Он попытался ознакомить высший партийный ареопаг с результатами комиссии, с заключе- ниями экспертов. Все они были в защиту «Пе- чоры». Перешел к выводам комиссии:
Тормозить кооперативное движение бли- зоруко! Оно в русле социалистической эконо- мики. – Более того, с некоторой оговоркой можно сказать, что экономику страны в ны- нешней ситуации сейчас может вытащить ва- риант Туманова, его артели, распространение его на другие области экономики…
Ведерникова грубо оборвал набравший к тому времени силу бывший первый секре- тарь Томского обкома партии член Политбю- ро ЦК КПСС Егор Лигачев: он и сидевшие за столом его соратники понимали, что смена экономической системы неминуемо приве- дет к смене власти.
Вон до чего договорились! Незачем нам в очередной раз выслушивать комплименты в адрес «Печоры». Вы лучше расскажите про безобразия, которые творятся в золотодобы- вающей промышленности. Вижу, Вы не гото- вы нам доложить об этом. Тогда послушаем министра цветной металлургии товарища Дурасова, в ведении которого «Печора», и за- местителя Генерального прокурора товарища Бажанова. Нужно закрыть эту тему раз и на- всегда.
И пошло-поехало… Заменивший поддер- живавшего «Печору» Ломако, министр цвет- ной металлургии Дурасов, был выдвиженцем Лигачева и повернул разговор в нужное рус- ло, заместитель Генерального прокурора не стал с ним спорить, может быть, боясь за свое кресло.
Несколько лет спустя Туманову расскажут, что над окончательным вариантом докумен-

та, оттачивая формулировки, несколько дней работали шесть отделов ЦК. В убийственном постановлении были такие обволакивающие суть строки, которые каждый читающий его понимал по-своему, но каждый, имеющий отношение к «Печоре», понимал, как ру- ководство к окончательному уничтожению
«Печоры»: «Признать статью обоснованной. А ее выводы правильными. В статье правиль- но поднимаются вопросы о серьезных недо- статках в организации работы старательских артелей по добыче золота. Критические за- мечания газеты направлены не на дискреди- тацию артелей старателей, а на устранение искривлений в практической деятельности этой кооперативной формы организации труда».
Это был высший суд на Земле, по крайней мере, в России – выше был только Бог, но Бога Туманов вспоминал интуитивно, подсо- знательно только тогда, когда оказывался на грани смерти. Но вспомнил и тут, потому как погибала Россия.
В голове у него не укладывалось. Лет де- сять–пятнадцать подряд, бывая на разных совещаниях, он постоянно слышал об убы- точных предприятиях, из года в год прова- ливающих план, с которыми Министерство цветной металлургии не знает, что делать. Им дают новую технику, льготные кредиты, и все без толку. А тут артель «Печора», которой дают работать только в самых труднодоступных районах, куда другие даже не могут добраться, на месторождениях мелких и бедных, имея технику, латаную-перелатаную, напротив, постоянно перевыполняет планы. И именно
«Печору» закрывают. В министерстве бьются над тем, как укрепить на предприятиях тру- довую дисциплину, создать хотя бы подобие нормальных бытовых условий: чтобы люди не теснились в рабочих общежитиях и бытов- ках-времянках, часто лишенных элементар- ных удобств, чтобы пища по калорийности и вкусу хотя бы чуть больше отличалась от арестантской пайки… «Печорцы» живут в об- щежитиях повышенной комфортности, под- собные хозяйства обеспечивают стол свежим мясом и овощами, в артели отменные повара.
И именно эту артель закрывают. И судя по всему, так во всех министерствах.
В отраслевых институтах сотни специали- стов ломают голову над подходами к пионер- ному освоению труднодоступных ресурсных районов, изучают опыт Аляски, Канады, Ав- стралии, богатых полезными ископаемыми. В «Печоре» эти проблемы практически ре- шены. Производительность труда в «Печоре» более чем втрое выше средней по отрасли. И вместо того, чтобы ее поставить в пример, а ее бесценный опыт распространить по всей стране, ее закрывают.
Ликвидация артели в начале промывочно- го сезона, к которому готовились все зимние месяцы, вела к большим убыткам для коллек- тива. Полторы тысячи квалифицированных рабочих, уже спланировавших свой трудовой год, оказываются перед необходимостью где- то срочно трудоустраиваться. Страна недопо- лучит сотни километров нужных ей дорог.
Тем, как выкручивают руки «Печоре», неожиданно для нее заинтересовался жур- нал ЦК КПСС «Коммунист». Первый за- меститель главного редактора Отто Лацис и руководитель экономического отдела Егор Гайдар, внук известного детского писателя Аркадия Гайдара, в Гражданскую войну крас- ного командира и карателя, именем которого в Хакасии еще долго будут пугать детей: «Вот придет Хайдар и заберет», но внук за деда не отвечает, – они, казалось Туманову, сразу уловили суть конфликта. Они лучше других знали, какие силы стоят за нападками на коо- перативное движение. Возглавляло эти силы руководство партии, в чьих руках был жур- нал. Несмотря на это, Лацис с Гайдаром со- гласились опубликовать статью «Как в капле воды», написанную Мончинским, председа- телем профсоюзной организации «Печоры», в которой он, как мог сдержанно, рассказал о том, что происходит с артелью. Тем не ме- нее Лацис и Гайдар статью отредактирова- ли, сглаживая формулировки, практически переписали, прекрасно осознавая важность самого факта ее появления в авторитетном партийном журнале. Статью сдали в набор в очередной номер, но свет она не увидела.

Туманов позвонил Лацису:
Статью о «Печоре» конечно же зарубили?
Нет. «Социалистическая индустрия», конечно, врет, но за ней стоят мощные силы, потому доказывать нужно фактами. Соберем их побольше, укрепим свой тыл.
Журнал разослал в различные ведомства запросы по поводу фактов, приведенных «Со- циалистической индустрией». Полученные журналом официальные ответы, в том числе документ о реабилитации Туманова, оказа- лись важной поддержкой в противостоянии властям. «Коммунист» со статьей о «Печоре» вышел в сентябре 1987 года.
Лацис спросил Туманова:
Почему ты не требовал реабилитации раньше? Тогда многое удалось бы отвергнуть сразу.
Я не имел понятия об этом, – пожал плечами Туманов. – Думал, что это произо- шло автоматически. Мне выдали справку об освобождении со снятием судимости, думал, что это и есть реабилитация. Работы невпро- ворот, даже в голову не приходило тратить время на это. Все время разговора Туманова мучил вопрос, кем Отто Лацису приходится главный идеолог «красного террора» и один из руководителей ВЧК–ОГПУ кровавый Мар- тин Янович Лацис, или просто однофамилец, но не спросишь же. Через много лет Туманов узнает, что расстрелянный в 1938 году за свои злодеяния Мартин Янович (Иванович) Лацис (настоящее имя Ян Фридрихович Судрабс), когда Великий Кормчий прошелся каленым железом по ленинско-троцкистской гвардии, после XX съезда КПСС будет реабилитиро- ван одним из первых, как пострадавший от сталинского террора, а сотни тысяч им ре- прессированных еще долго будут числиться во «врагах народа».
А они знали, что ты официально не был реабилитирован, и пользовались этим, – по- яснил Лацис.
Позже он расскажет, как отреагировали вверху на выступление «Коммуниста» в за- щиту Туманова:
В редакцию позвонил сам Горбачев – редчайший случай в журналистской прак-
тике. Он сказал: «Вы правильно ставите во- прос, но взяли под защиту не того человека». Я уверен, что его дезинформировали в этом вопросе, – стал Лацис защищать Горбаче- ва, – как дезинформировали во многих дру- гих случаях, куда более крупных.
По звонку Горбачева можно было судить, какие силы были мобилизованы против Ту- манова и его артели.
Пройдет немного времени, и Гайдар воз- главит правительство России. К удивлению Туманова, он начнет осуществлять реформы, в корне противоположные реформам, которые предлагал Туманов и с которыми Гайдар со- глашался, работая в «Коммунисте», мало того поддерживая Туманова. Экономическая и со- циальная политика Гайдара вызовет у Тумано- ва решительное неприятие. Тем не менее Тума- нов был благодарен ему за поддержку в самую трудную пору «Печоры», хотя, чем дальше, тем больше его мучила мысль: может, Гайдар и Лацис, уже будучи агентами пятой проа- мериканской колонны в коммунистической власти, поддерживали Туманова и «Печору» как один из инструментов свержения партий- ной власти, что он, не подозревая о том, был разменной монетой в чужой и нечистой игре. Косвенным доказательством этой мысли, хотя Туманов ее упорно отгонял, было то, что при приходе Гайдара к власти «Печора» и Туманов ему больше были не только не нужны, а меша- ли даже больше, чем прежней власти.
В конце января 1988 года обозреватель Российского телевидения Александр Тихо- миров в первом же выпуске организован- ной им новой передачи «Прожектор пере- стройки» вместе с заместителем министра цветной металлургии СССР Валерием Руда- ковым – через три с лишним месяца после постановления ЦК КПСС по статье в «Со- циалистической индустрии» и фактически в пику ему! – повели обстоятельный разго- вор о проблемах кооперативного движения и поучительном опыте «Печоры». На Тихо- мирова и Рудакова тут же обрушился орган ЦК КПСС газета «Советская Россия».
В ответ в апреле выходит «Литературная газета» со статьей кинорежиссера Станисла-

ва Говорухина «Я – опровергаю!». Он вступил в жесткую полемику с продолжающей «ро- жать» отклики читателей «Социалистической индустрией» и «Советской Россией». «Хоро- шие заработки людей, – писал он, – властям видятся не иначе как “нетрудовые доходы”. Но если человек работает втрое лучше и поль- зы от него втрое больше, то и получать он должен не лишнюю десятку, а втрое большую заработную плату. Неужели социализм – это общество принципиально бедных?»
Выступление Станислава Говорухина вы- звало в обществе большой резонанс. Оказы- вается, можно не стесняться желания быть за- житочными людьми. В советской печати 80-х годов еще никто так открыто и прямо не вос- ставал против догм, насаждавшихся офици- альной партийной идеологией, направленных против людей, стремящихся своим трудом жить хотя бы при относительном достатке.
И, воодушевленный такой поддержкой, Туманов не выдержал, снова решил потрево- жить власть, видя, как стремительно дегра- дирует народное хозяйство, прежние методы хозяйствования уже не действуют, а новых еще нет, а если они появляются, их на корню гнобят, одни только пустопорожние разгово- ры о перестройке, но дальше этих разговоров дело не идет, и она, чувствовал Туманов, гро- зит стать перестрелкой.
«Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич! – поморщившись, писал Туманов. – В течение многих лет кооперативное движение живет под гнетом целенаправленной дискредита- ции. Инициатором ее являются министер- ства, исполнителем – следственный аппарат. Мишенью атак неизменно избираются не худшие, а именно лучшие производственные коллективы. Причины очевидны: ведомства ничего не могут противопоставить высокой производительности труда кооператоров. Склонных к карьеризму следователей вдох- новляет гарантия безнаказанности из-за бесправного статуса кооперативов.
За 30 лет руководства старательскими ар- телями мне довелось пережить очень много горьких дней. Даже самые предубежденные гонители не отрицали эффективности наше-
го труда. Мы никогда не нарушали производ- ственной дисциплины, ни на йоту не отступа- ли от государственных расценок. В результате серии оскорбительных публикаций на страни- цах “Социалистической индустрии” на осно- ве лживых материалов бывшего следователя по особо важным делам Прокуратуры СССР была разгромлена процветающая золотопро- мышленная артель “Печора”. Обоснование приговора, вынесенного артели Минцветме- том, звучит дико: “За перевыполнение плана строительства дорог в Коми АССР”.
Материальный ущерб государству – мил- лионы рублей. Моральный ущерб лично мне – поруганная честь и тяжелое заболева- ние жены. Хотя суд обязал газету опровер- гнуть порочащие меня измышления (редак- ция этого не сделала), я далек от соображений мести. Понимаю, что борьба за “перестрой- ку” сопряжена с жертвами. Как гражданин, не могу допустить, чтобы опыт пионеров кооперативной организации труда пропал втуне. Сегодня многие ищут методом проб и ошибок то, что отработано, отшлифовано годами в наших коллективах. Убежден, что этот опыт имеет универсальную ценность. Его распространение, пусть даже не во всех отраслях, а для начала только в строительстве жилья и дорог, в промышленности стройма- териалов и горнорудных предприятий, обе- спечит удвоение производительности тру- да. Уверен, что наш опыт крайне необходим стране в сложное перестроечное время».
Отправив в Москву очередное письмо, Туманов вспомнил слова одного из своих друзей, Бориса Барабанова: «Тебе мало того, что сделали с тобой и твоими друзьями? Неу- жели ты никогда ничему так и не научишься! Стоит ли еще раз, будучи безоружным, тра- вить медведя в берлоге?» И на ум приходило однажды услышанное в лагере на Колыме:
«Ты пробил головой стенку? И что ты будешь делать в соседней камере?»
А газета «Социалистическая индустрия» не унималась. 28 и 29 мая 1988 года аж в двух номерах подряд она публикует огромную ста- тью «Хочу жить богато!» – ответ на выступле- ние Станислава Говорухина в «Литературной

газете». Туманов гадал: неужели эти грубые нападки, разнузданнее прежних, – чего вро- де бы уж злобствовать, дело сделано, «Печо- ра» раздавлена, – он спровоцировал своим письмом Горбачеву? Помимо всего прочего, газета ввела в оборот новый политический термин: «тумановщина».
«Чем страшна тумановщина? – спрашива- ла газета и сама же отвечала: – Тем, что мно- гие, вкусившие от контактов с “Печорой”, с ее председателем, оставались с убеждением, что все покупается и продается: рыбалка на запретной реке, дефицитная новая техника, приговоры и помилования, разрешения и за- прещения, новые месторождения, старые гре- хи и покладистые акты. Эти люди, заражен- ные бациллой тумановщины, долго еще будут сыпать песок в маховик перестройки…»
Было очевидно, что, перебирая в статье прошлое Туманова, в том числе колымское, лагерное, газета использовала материалы, которые она могла заполучить только по тре- бованию высшего руководства партии и КГБ. Это укрепило Туманова в мысли, что именно они стояли за попытками, ничем не гнуша- ясь, окончательно уничтожить промышлен- ные кооперативы, любые предприятия него- сударственных форм собственности.
Моральное состояние Туманова было жутким. Почти в каждом номере «Социали- стическая индустрия» публикует «отклики» трудящихся, которые клеймили Туманова как врага перестройки, объявляли виновни- ком ее очевидного провала, как и виновни- ком пустых прилавков, длинных очередей, натравливала на его миллионы доведенных до нищеты граждан России. По ночам он не мог спать, ходил из угла в угол.
Его продолжали вызывать на допро- сы, которые записывались на видеокамеры. Каждый раз, выходя из машины, прощаясь с Владимиром Шехтманом, подвозившим его в прокуратуру, Туманов давал поручения на случай, если он «задержится надолго». Владимир Шехтман понимал, что подразуме- вается под фразой «задержусь надолго».
Чувствовалось, что на самом верху шла напряженная борьба мнений, по какому пути
идти стране. Во власти чувствовалось смяте- ние, страна уже продолжительное время жила в чрезвычайных условиях. Но еще не все по- нимали, что она была обречена. У Туманова же было ощущение, что она, потеряв счет вре- мени, летит в пропасть. Это чувство обостря- ли мысли о жене, каково ей сейчас вдалеке от него, в Пятигорске? Там распускали о нем всевозможные слухи: будто его уже посадили и даже расстреляли, и расстреляли почему-то под Тобольском, и он использовал любую возможность полететь к ней, успокоить.
Руководство телестудии, где она работа- ла, как бы извиняясь, что ничего поделать не может, отстранило Римму от эфира.
После того как Вашего мужа разобла- чили, оставаться ведущей на телевидении – сами понимаете…
С некоторых пор в пятигорскую квар- тиру стали частенько наведываться, ничего не объясняя, сотрудники госбезопасности, милиции. В одной из городских школ в чет- вертом классе учительница зачитывала вслух статью из «Социалистической индустрии», сопровождая комментариями:
Видите, дети, у нашей дикторши муж бандит. Скажите родителям, пусть тоже по- читают!
Римма позвонила завучу школы:
Зачем же так, еще даже не было суда!
А что тут такого, – ответила та. – Мы используем все средства для профилактики преступности. Вы знаете, какой среди детей процент хулиганов…
Закончилось это для Риммы нервным по- трясением.
Когда Туманов в очередной раз прилетел в Пятигорск, то не узнал жену: лицо, опухшее от слез, она едва передвигалась по квартире. Сын Вадим замкнулся, помрачнел, ни с кем не разговаривал. Долго не решаясь ее спра- шивать, он однажды не выдержал:
Мам, может, отец правда не был крас- нофлотцем?
В течение этого года Римма дважды лежа- ла в больнице с инфарктом.
Через полгода после начала следствия уголовное дело закрыли – и на этот раз Ту-

манова бросить за тюремную решетку или за лагерную колючую проволоку не удалось! Все-таки что-то менялось в стране.
Но радость «печорцев» оказалась преж- девременной. Не удалось раздавить артель мытьем, несмотря на то, что в ее травлю включились самые высшие инстанции стра- ны, раздавили катаньем. Нашли простой, даже примитивный, но надежный способ разделаться с артелью, а значит, и с Тумано- вым. Министр Дурасов собрал на совеща- ние единомышленников в своем ведомстве с единственной целью: выработать механизм расправы с Тумановым, и кто-то из них ус- лужливо подсказал простой и верный, хотя совершенно абсурдный, ход: закрыть артель за нарушение одной из статей типового уста- ва старательских артелей, а именно: артель
«Печора» формально нарушила пункт номер 9 типового устава золотодобывающих стара- тельских артелей: сверх выполненного пла- на золотодобычи построила дорогу в тайге на 8 миллионов рублей не для предприятия Министерства цветной металлургии, а по просьбе Министерства нефтяной промыш- ленности к его нефтяным месторождениям. То есть в вину «Печоре» поставили то, что она построила крайне нужную государству доро- гу, которую в то время никто, кроме нее, по- строить в глухой заболоченной тайге не мог, другому министерству, как будто оно было министерством другой страны. Действи- тельно, в перечне подрядных работ, кото- рый в «Печоре» считали ориентировочным, помимо собственно добычи золота, старате- лям разрешалось строительство дорог, жилых и промышленных объектов, но конкретно этой дороги не было. И министр Дурасов, до- ждавшись, пока деньги за выполненные ра- боты поступят на расчетный счет «Печоры», издал приказ: «Артель “Печору” закрыть, как нарушившую устав артели и подрядный до- говор с Министерством цветной металлур- гии». Дурасов намеревался на месте «Печо- ры» организовать небольшую артель по типу тумановской, но, разумеется, без Туманова, которая занималась бы только добычей золо- та, но ничего толкового из этой затеи не по-
лучилось. К тому же, узнав о закрытии «Пе- чоры», возмутился первый секретарь обкома КПСС Коми АССР Мельников: республика оказалась без запланированных на туманов- скую артель дорог – золото его мало интере- совало, республика от него ничего не имела, все подчистую забирала Москва. Для респу- блики дороги были важнее золота.
Мельников позвонил Дурасову:
Что, тумановцы больше дороги у нас строить не будут?
Не будут, – ответил Дурасов. – Нет больше «Печоры».
Но тогда и золота вы у нас добывать не будете.
Так два самодура – министерский и пар- тийный – окончательно решили судьбу «Пе- чоры». То, что не удалось трем членам полит- бюро, в тиши своих кабинетов сотворили два номенклатурных бюрократа. Обоим казалось, что они делают важное государственное дело. И в страшном сне тогда, в 1987 году, не мог- ло им присниться, что через каких-нибудь три с немногим года ни Министерства цвет- ной металлургии, ни обкома КПСС, ни даже СССР не будет, а сами они останутся не у дел.
Тяжелые мысли не давали Туманову по- коя: треть века он с товарищами работал по такой форме хозяйствования, которая, будь она сейчас, на переломе страны, принята властями, давно можно было бы вытащить страну из болота, в которую ее партийные власти затянули. Годы перестройки в этом смысле оказались в значительной степени потерянными. Больше того: страна оказа- лась на несколько десятилетий отброшенной назад. Да, несмотря на все препоны, боль- шая часть добываемого в стране золота уже приходилась на структуры, работающие по принципу «Печоры». Но таким же образом, передавая предприятия самим работающим, доверяя их самостоятельности и инициати- ве, мог бы слаженно заработать весь эконо- мический механизм страны. Туманов был уверен, – когда началась перестройка, Рос- сии было достаточно всего полугода, что- бы перетащить экономику страны на новые рельсы. В то время еще была дисциплина на

производстве, предприятия работали. Прав- да, люди трудились без интереса, но интерес можно было вдохнуть.
Туманову запомнилась еще одна телеви- зионная передача. В нее ведущий, экономист Николай Шмелев пригласил участвовать академика Владимира Александровича Ти- хонова, Егора Гайдара и Туманова. Эфирного времени для дискуссии не хватило. Разговор продолжался еще долго после передачи на квартире у Туманова, разошлись в три часа ночи. Тихонов и Шмелев убеждали Гайдара, что следует в первую очередь предпринять правительству для вывода страны из кризиса, опять говорили об опыте «Печоры», который нужно внедрить в большинство производств, исключая, может, оборонку. Гайдар согла- шался, но буквально через месяц, назначен- ный на пост премьер-министра, по чьему-то совету все сделал наоборот. Туманова удруча- ла ориентация новой российской власти на подражание американскому образу жизни, невозможному в России ни по уровню эко- номики, ни по традиционным ценностям, ни по психологии народа. Молодые рефор- маторы ничего не делали для развития про- изводительных сил, но пытались всех увлечь программами личного обогащения. Туманова смущали два обстоятельства: отсутствие у по- литиков, пришедших к власти, живого опы- та руководства и общие надежды на Ельци- на как спасителя демократии и российских реформ. Разделять их ожидания Туманову мешали впечатления от встреч с этим чело- веком во времена «Печоры», когда ему часто приходилось бывать в Свердловске, а Ельцин был там первым секретарем обкома партии. Однажды вечером входит к Туманову его за- меститель и смеется: «Только что звонил ди- ректор объединения “Уралзолото”. Просит срочно людей и технику – разобрать баньки, которые начальство построило у себя на дач- ных участках, потому что завтра утром прие- дет Ельцин, и тех, кто построил бани, будут исключать из партии, потому что бани на дачных участках запрещены».
Коммунисты должны мыться только в общественных банях, – усмехнулся Тума-
нов. – Или вообще не мыться? По разуму, освоение садового или дачного участка долж- но начинаться со строительства бани, может, даже в законодательно обязательном поряд- ке. Вот в этой вроде бы мелочи издеватель- ства над народом вся суть большевистской власти, чтобы все как в концлагере, и так во всем. Она даже своих чиновников держит в черном теле.
Туманов послал людей, машины, за ночь все бани разобрали, местные партийные во- жди сохранили свои кресла. По указанию того же Ельцина при Туманове в Свердловске ломали дом Ипатьевых, где расстреляли цар- скую семью. Никак не удавалось выломить подвалы – их взрывали, заливали бетоном. Вряд ли это делалось по указанию Москвы, не трогали же до Ельцина, не трогали даже в большевистское время. Туманова поразило рвение, с которым Ельцин и его окружение громили этот трагический памятник русской истории. С тех пор Ельцин для Туманова на- всегда остался олицетворением Асмодея, по Талмуду – князя демонов, иначе говоря, Са- таны.
Туманов помнил, как на встрече с руково- дителями золотопромышленной отрасли ре- гиона Ельцин высказывался о проблемах зо- лотодобычи. Говорил скучно, часто невпопад, обнаруживая полную неосведомленность в вопросе, но, по обыкновению, напористо. Все испытывали чувство стыда, но никто не подавал виду. Скажи Туманову тогда кто-ни- будь, что этот человек – будущий президент России, он долго бы смеялся. А надо было плакать. Иногда Туманов думал, что если на- значение таких личностей зависит от Бога, то, вероятно, в тот момент Бог был занят ка- ким-то другим, более важным, делом. Героя делают три фактора: время, обстоятельства, он сам. Время и обстоятельства сделали ге- роями Горбачева и Ельцина, а вот фактор «он сам» не сработал ни у одного, ни у другого. Первый вообще не знал, что делать, хотя, воз- можно, и хотел, а у второго даже стремления
«хотеть» не было. Смешно, стыдно, страшно, что такие люди становятся вершителями су- деб России! Неужели она заслужила этого?

Алекс Гудвин, в течение многих лет пы- тавшийся реализовать в России крупные инвестиционные проекты, познакомил Ту- манова с сенатором Гэри Хартом, имевшим реальный шанс в 1988 году стать президен- том США. Ему пришлось отказаться от пред- выборной гонки после ряда публикаций в американской прессе о его внебрачной свя- зи. Гэри Харт и Алекс Гудвин, в отличие от бесчисленных «инвесторов», наводнивших страну при Ельцине, действительно хотели помочь России. Они были солидарны с Ва- димом Тумановым, они ясно представляли, что нужно делать, и имели для этого средства и колоссальные связи. Но советскому чинов- ничеству, воспитанному коммунистической партией во взаимной лжи и показном хан- жестве, лишенному даже бани на крошечном садовом участке и наконец дорвавшемуся до власти, интересны были другие «инвесторы», с которыми можно было пилить нищий бюд- жет страны и рассовывать по карманам ее несметные природные богатства, оказалось, что всю свою сознательную жизнь они тайно мечтали жить, как живут на гнилом Западе, а что Запад на самом деле давно гнилой, их мало интересовало.
Что же они наделали?! – искренне воз- мущался Харт, обращаясь к Туманову. – Соб- ственную страну превратили в базар!
Разговор этот состоялся в 1992 году, когда в стране действительно был полный развал экономики. Кто мог тогда предполагать, что с такой скоростью страна начнет опускать- ся на дно? Избранный президентом России Ельцин скоро разгонит Верховный Совет, продемонстрирует полную неспособность руководить страной. Передаст судьбы при- ватизации российской индустрии в руки вче- рашней коммунистической номенклатуры и стоящей у трона толпы младших научных сотрудников, в большинстве своем внуков и племянников пламенных революционе- ров, пострелянных Великим Кормчим и уже реабилитированных, в отличие от их жертв. Смыслом жизни внуков и племянников ста- ло завладеть общенародной собственностью и распределить ее среди своих людей. Прове-
дя либерализацию цен и оставив таким обра- зом население без сбережений, власти таким образом устранили конкурентов при скупке ваучеров и акций государственных предпри- ятий, а снизив во много раз реальную их сто- имость, сделали их доступными для приобре- тения в собственность для себя и для близких себе. В то же время радио и телевидение шу- мело об успехе экономических реформ, все вроде бы всколыхнулось, но результатов ни- каких. Туманову в связи с этим опять-таки вспоминалось давнее колымское, лагерное:
«Все кипит, и все холодное».
Однажды на крупном собрании коопе- раторов пригласили в президиум несколько запоздавшего Владимира Александровича Тихонова, председательствовал Михаил Бо- чаров, претендовавший в то время на пост премьера-министра, – фигура из близкого ельцинского окружения. Среди сидящих за столом президиума некоторые были Тихоно- ву незнакомы. И тут кто-то из зала выразил недоумение, как в президиуме оказался быв- ший следователь Нагорнюк, совсем недавно громивший «Печору». Как выяснилось, он был советником Бочарова. Возникло заме- шательство. Тогда поднялся Владимир Алек- сандрович Тихонов: «Я не могу быть за одним столом с виновником гибели тумановской артели!» – и покинул президиум. Бочаров его не задержал. Нагорнюк как ни в чем не быва- ло остался восседать в президиуме.
«Надо же: он уже успел пристроиться к но- вой власти как пострадавший от старой!» – усмехнулся про себя Туманов. И даже уже сидит в президиуме, близкий к возможному премьер-министру. Он вспомнил своего сола- герника с прозвищем Илья-пророк, который на самом деле оказался пророком: не успела рухнуть старая коммунистическая власть, как ее уже подхватили ненавидящие Россию, ви- девшую в ней только средство наживы, внуки и племянники пламенных революционеров. Не оказался поверженный и поникший голо- вой русский народ готовым к такому обороту дел и событий, не оказалось в нем людей, ко- торые могли бы в смутную пору взять власть в свои руки, настолько он был выхолощен

и унижен. Словно коса прошла по нему, сру- бая головы самым сильным, остался только чахлый подрост. Болела душа по «Печоре». Туманов снова представил, как там, наверху, в свое время облегченно вздохнули, когда ее общими силами уничтожили. Словно именно
«Печора» – маленькая шестеренка, по недо- смотру втершаяся в огромный изношенный хозяйственный механизм страны, – мешала, пытаясь перенастроить под себя работу его, состоящего из тысяч и миллионов больших и малых шестерен и шестеренок, уже давно крутящихся не только вхолостую, но и ломая зубья друг другу. Не имея возможности про- тивостоять этому разрушительному процессу, власть, обманывая народ и самих себя, назвала этот разрушительный процесс перестройкой, которая, чего Туманов боялся больше всего, в любую минуту грозила перерасти в пере- стрелку. Тогда, после уничтожения «Печоры», Туманов мог бы собрать снова своих сорат- ников в каком-то новом глухом углу страны, как он это делал прежде, основывая «Алдан»,
«Лену». Но он знал, что и там, в новом месте, ему не дадут покоя. Раз на самом высоком уровне на него объявлена охота, то и там из-за него снова пострадают ни в чем не виноватые люди. И он выбрал иной путь: самому уйти из золотодобывающей промышленности, но по- мочь своим и другим мужикам создать свои артели по типу «Алдана», «Лены», а теперь и «Печоры», но в которых никоим образом не фигурировала бы его фамилия. Его соратни- ки, его ученики уже выросли и могли созда- вать собственные хозрасчетные предприятия, способные на деле распространить опыт «Пе- чоры» по всей стране. Эти люди уже ощутили радость – быть независимыми, почувствовать себя экономически и нравственно свободны- ми от партийного большевистского аппарата, хоть уже и прогнившего, смердящего и уже дышащего на ладан, но в предсмертных кон- вульсиях цепко держащего власть в своих ког- тях. Нет, успокаивал себя Туманов, «Печору» не убили – под разными названиями через не- сколько лет после нее появились, по крайней мере, двадцать пять новых «Печор» под други- ми названиями. А он пустит власть, которая
с таким азартом охотится за ним, по ложному следу, создаст в очередном углу России стро- ительно-дорожную артель, которую назовет кооперативом. Он будет строить для России, для родного народа жилье и дороги, и снова: жилье и дороги, что, может, более важно, чем добыча золота, которое власть может запро- сто профукать… Он не раз задумывался, что от золота его кто-то, кроме власти, постоянно и настойчиво уводит, может, даже как раз по- средством власти. Но кто? Не Бог же?
В конторе ликвидированной «Печоры» в Ухте далеко за полночь горел свет. Окно было не занавешено, и, если бы кто заглянул в него, увидел бы, что за столом напротив друг друга сидели двое: бывший председатель артели Вадим Туманов и ее бывший началь- ник отдела кадров Марк Масарский. Если бы заглядывающими в окно были следователи, то могли бы принять их за заговорщиков.
Говорил Туманов:
Нет, Марк, это только видимость, что власть поменялась. И потому ни в каком но- вом месте я больше не буду основывать золо- тодобывающей артели, хотя медвежьих углов в России еще много, но эти сволочи везде меня найдут, и из-за меня опять пострадают люди. Ради общего дела я совсем уйду из зо- лотодобывающей промышленности, но это не значит, что я вообще уйду. Я открою но- вую артель – по строительству дорог и жилья и назову ее для конспирации, для этих идио- тов, а, может, даже настоящих врагов народа, не артелью, а кооперативом, который назову
«Строитель». Почему напрасны потуги по- строить социализм с человеческим лицом, который ты до конца еще не вытравил в себе? Потому что, как его ни облагораживай, все равно это общество казарменного типа: все общее и все ничье, а над всем этим невольная шайка преступников. Сущность человека, из- начально заложенная в нем, требует собствен- ной свободы, и всякие попытки изменения ее, тем более насильственно, преступны и всег- да рано или поздно ведут к крови. Я не буду грезить высокими категориями, я спущусь на грешную землю. Моя философия проста: у человека только тогда появляется стимул

к жизни, к продолжению рода, когда у него появляется собственный дом, человек толь- ко тогда начинает чувствовать себя лично- стью. Обрати внимание, как городской чело- век бросился на крохотные садовые участки, пусть с тысячью унизительных ограничений: больше шести соток – нельзя, домик больше тридцати шести квадратных метров – нель- зя, печку в доме – нельзя, баню – ни в коем случае, из-за нее даже исключают из самой гуманной в мире партии. Да, сегодня соб- ственный дом большинству не под силу. Но уже скоро, уверен, появится не только по- требность, но и возможность приобретать его у тысяч людей. Ты не был на Севере, не видел, в каких условиях ютятся там люди. Десятка- ми лет зарабатывают деньги на квартиру на родине или в каком-нибудь теплом краю и в большинстве своем так и остаются на Севере, в этих хибарах, в которых нарождается новое поколение бездомных, безземельных, а зна- чит, бесправных людей. И нас убеждают, что они остаются из-за романтики, что там осо- бые человеческие отношения. Насчет особых человеческих отношений согласен, суровая жизнь вдали от антинародной власти спла- чивает людей. Я что бы сделал: вышел чело- век на Севере на пенсию, и имел бы он воз- можность, не обязательно на Черном море, а в районе Алтая, Владивостока купить, при поддержке государства или кредита в бан- ке, собственный дом с садом-огородом, ба- ней, спортивной площадкой и прочим. Вот вам и освоение Дальнего Востока, о котором много говорят, но ничего не делают, и, если так будет продолжаться, Дальний Восток уже скоро станет китайским. Ты же был на Даль- нем Востоке, знаешь.
Знаю, – подтвердил Марк. – Положе- ние катастрофическое, народ бежит оттуда от безысходности.
Ну так вот: несмотря на хвост уголов- ных дел за мной, меня приглашают в Каре- лию, тоже своего рода заброшенный угол России, там нужны тысячи километров дорог и жилье. И я приму это приглашение. А там видно будет. Что касается тебя, Марк, ты уже заматерел, крепко встал на ноги, и тебе
нужно начинать свое дело. Ты уже самодо- статочен, и я вижу, что на вторых или третьих ролях тебе тесно. Ты, может быть, уже давно объявил бы мне об этом, но тебя держала со мной война с «Печорой», ты считал дезер- тирством, предательством в самое тяжелое время покидать поле боя. Ты прав, судьба свела нас, наверное, не случайно. Каждый из нас помог другому окончательно самоут- вердиться. Почему-то мне кажется, что ты не вернешься в свою философию, тем в более философию марксизма-ленинизма, пото- му что ты человек по духу конкретного дела. То, что я в какой-то мере освободил тебя от химеры марксизма-ленинизма, тоже считаю своей заслугой. Хоть одного освободил, а ты освободишь еще кого-нибудь. Люди, словно зомбированы, а, может быть, так и есть. Они столько лет, десятилетий с самого рождения жили в аду, не подозревая, что это был ад, потому что ничего другого они не видели, за границу их не пускали, а в головы им вбива- ли, что они живут в самой счастливой стра- не, все ходили в одинаковой черной одежде, как на похоронах, и если кто-нибудь наде- вал какого-нибудь другого цвета пальто или костюм, на него уже смотрели косо, даже не КГБ. И теперь, вместо того чтобы не ныть, заняться делом, любым, самым малым, они готовы вцепиться в горло, защищая комму- нистическую власть, время при ней им уже кажется раем. Все, что построено на крови, рано или поздно рухнет. Да, Великий Кор- мчий на костях, на крови миллионов создал Великую империю, и она рухнула, потеряв разом все завоеванные территории и соци- альные завоевания, а вместе с тем возбудив ненависть к русским, к России у освободив- шихся народов. И это надолго…
В разговоре о собственном деле ты, Ва- дим Иванович, опередил меня. Действитель- но, я не знал, как к нему подступиться. Я не знал, как его начать. Конечно, если ты сейчас предложил бы мне вместе основать новую артель в любой точке страны, в той же Каре- лии, я не отказался бы и принял бы это пред- ложение с благодарностью. Да, мы живем с тобой одной мечтой, но у нас разные судь-

бы. У тебя жизнь сложилась так, что ты со школьной скамьи больше не имел не только своего дома, но и угла, потому для тебя твой дом – вся страна, и ты мыслишь категориями всей страны. Ты замордовал своими предло- жениями по ее переустройству уже не одну власть, они одна за другой стонут от тебя и не знают, что с тобой делать, вплоть до того, что, не спрятать ли тебя снова за колючую про- волоку. Я был уверен, что на уничтожении
«Печоры» ты не остановишься, пока у тебя будут силы, ты будешь пытаться наставлять на пусть истинный очередную власть.
Я, в отличие от тебя, повитал в розовых облаках социализма с человеческим лицом, маячащих миражом на горизонте, и я благода- рен судьбе, что свела меня с тобой. Наверное, Бог, если он есть, привел меня к тебе, я бла- годарен тебе, что ты опустил меня на землю. Но нельзя терять надежды втолковать что-то разумное очередной власти, в конце-то кон- цов когда-то же должна появиться в России поистине народная и разумная власть. Но в то же время нужно заняться конкретным делом, полезным для конкретного человека. Ведь, в сущности, вопрос очень прост. Ты прав: нужно сделать каждого человека собствен- ником своего дома. Я уже думал об этом и не раз собирался поговорить с тобой об этом. Но то одно, то другое, ты не даешь передох- нуть, а потом разгром «Печоры». Имея соб- ственный дом, человек и страну будет считать собственным домом. Тогда он никогда ни за каким прохвостом не пойдет на баррикады. Мы думаем в одном русле. Ты меня опередил с этим разговором, я думал, что буду убеждать тебя, а ты опередил меня. Я мечтаю не просто открыть новую артель, которую для конспи- рации тоже назову кооперативом, а артель по строительству индивидуальных домов, пре- жде всего, для людей, возвращающихся с Се- вера, с той же Колымы по выходе на пенсию, и которым зачастую некуда приткнуться. А со временем мечтаю объявить целую программу
«Свой дом» по строительству индивидуаль- ных домов. Обладание собственным домом формирует у человека особый склад харак- тера. У него появляются совсем иные про-
странственно-временные координаты в ми- роздании, другое социальное самочувствие, которое стремились уничтожить большевики и которое почти уничтожили, превращая на- род в инертное стадо. Я согласен: наши неу- дачи с тобой не только из-за власти. Народ, превращенный коммунистами в бессловесное быдло, в большинстве своем не готов рабо- тать и жить по обозначенным тобой ориенти- рам, внутренне развращенный большевист- ской лжеобщинностью, он смотрит на нас косо, чуть ли не как на врагов, он чуть ли не солидарен с вчера еще ненавистной ему вла- стью. Ведь мы собирали в свои артели самых работящих людей со всей страны, а их не так уж много, остальные привыкли работать чуть ли не из-под палки, потому что у них не было стимула работать лучше. Потому надо посте- пенно возвращать людям чувство собствен- ного достоинства. Собственный дом для че- ловека – это горизонтальная ткань общества. В свое время, изучая сравнительную историю революций в Европе и в России, все-таки мне в пользу пошло мое философское образова- ние, я обнаружил, например, что в первой французской конституции 1791 года есть де- ление граждан на «активных и «пассивных». Законодатели, мотивируя необходимость такого деления, подчеркивали, что человек без собственного дома, без недвижимости эмоционально зависим, им легко манипули- ровать. Потому для меня строительство ин- дивидуального дома, а мы с тобой знаем, как сделать его рентабельным, – это способ соз- дания социально устойчивого общества, ко- торое не шарахалось бы из стороны в сторону за очередными политическими проходимца- ми или даже преступниками, не бросалось бы в революции. Не случайно большевики в пер- вую очередь стремились уничтожить как в го- роде, так и в деревне крепких самостоятель- ных мужиков. Но я уверен, что во внуках этих мужиков, как трава сквозь асфальт, пробьется прежнее гордое чувство самостоятельного че- ловека, гражданина России, который сделает ее снова великой. Ты спроси мужиков, тех же руководителей артелей, других, кто в нынеш- нюю разруху как-то встал на ноги, почти каж-

дый из раскулаченных, сосланных, расстре- лянных. Мы с тобой оказались как бы между двух жерновов, нас, может, перемелют, но, наверное, из нас получится неплохая мука. Да, ты меня опередил, Вадим Иваныч. Я дав- но хотел начать этот разговор, еще до гонений на «Печору». Но все оттягивал, а потом, когда тебя в очередной раз стали травить, я посчи- тал начинать этот разговор не этичным.
Я, в отличие от тебя, вернусь на свою ма- лую родину, на Новгородчину, которая до сих пор не может прийти в себя после войны, и не только в войне дело, побежденная Герма- ния давно встала на ноги, и неизвестно еще, кого считать победителями. На Новгородчи- не в болотах до сих пор лежат незахоронен- ными десятки, а может, сотни тысяч солдат, которых до сих пор некому хоронить, а если кто и берется, власть чуть ли не объявляет их преступниками, потому что по бумагам все павшие давно похоронены. Советский Союз вгрохал огромные средства и продоволь- ствие, в восстановление искусственно соз- данных социалистических стран, которые, по всему, раньше нас стряхнут с себя навя- занную им паутину социализма и не просто отвернутся от нас, а объявят нас виновными во всех своих бедах, в чем отчасти будут пра- вы, но не вложил сколько-нибудь значимых средств в свою порушенную землю, более того, тянет из нее последние соки. Я не хочу остаться в памяти своих близких и дальних родственников, земляков неблагодарным сы- ном, зарабатывающим на стороне бешеные, по их мнению, деньги. Помимо того что я там родился, меня там спасли в войну, в оккупа- цию, как еврейчонка, не выдали, хотя вся деревня, да и соседние деревни, знали, кто я. Я попробую основать свою артель именно на Новгородчине, зарегистрирую ее тоже коопе- ративом и назову по твоей традиции по месту основания «Волхов». Я не знаю, что было бы со мной, если не встретил бы тебя. Может, все еще занимался так называемой контрпро- пагандой, может быть, даже оказался в лаге- ре хулителей тебя, по-прежнему варился бы в котле тоталитарной большевистской про- гнившей диктатуры, и, пытаясь, себя обма-
нывая, спасать ее, придавать ей хоть какое-то человеческое лицо. Наверное, действитель- но Бог свел меня с тобой. Я не отношу себя к верующим, хотя знаю, что своей русской бабкой был крещен. Конечно, я верю в су- ществование Бога, но не уверен, что верую в Него, а это не одно и то же. Может, наша встреча с тобой – еще одно из доказательств существования Бога, по крайней мере, для нас с тобой. Нельзя идти против сущности человека, заложенной в него Богом. Самый главный грех социализма и коммунизма, что они насилием доказывают приоритет обще- ственной собственности перед частной, тем самым дискредитируя общественную.
Я боюсь, что мы накануне кровавых пере- мен, может, подобных Октябрьскому перево- роту. Мое философское образование застав- ляет меня быть пессимистом, или, точнее, трагическим оптимистом. Нынешняя власть не горит желанием сделать своих граждан собственниками своей судьбы, тогда она бу- дет не нужна народу. Но этот процесс уже по- шел, и власть пытается всеми средствами его остановить. Кто воспользуется этим разбро- дом в умах? Такой прецедент уже был в на- шей истории – нэп, так называемая новая экономическая политика, к которой вынуж- дены были прибегнуть большевики, чтобы не погибнуть: они дали некоторое послабление собственнику. Кстати, новую экономиче- скую политику проводили в жизнь не твер- докаменные большевики Сталин, Каганович или Молотов, а примкнувшие к большеви- кам интеллигенты Сокольников, Красин, Раковский вкупе с привлеченными старыми экономическими специалистами (почти весь Госплан), бывшими сотрудниками царских министров Витте (Госбанк) и Столыпина (Наркозем и Наркомпрод). Страна стала ожи- вать. Но очень скоро малограмотная парт- номенклатура большевиков почувствовала угрозу своему режиму и в 1928–1933 годах руками ОГПУ расправилась со специалиста- ми, определив их во «врагов народа». Ны- нешняя правящая элита, воспитанная, как и я до встречи с тобой, в партийных кружках политического социализма, ничего менять

не хочет, как и отпускать руля управления страной. Во властном экономическом блоке, целиком зависящем от партийной номенкла- туры, и сегодня есть умные люди, например председатель Госстроя Юрий Петрович Бата- лин, который однажды сказал: «Если говорят, что экономику США создал индивидуальный автомобиль, то в нашей экономике такую роль мог бы сыграть личный семейный дом». Я даже вздрогнул, когда услышал эти сло- ва, словно он прочел мои мысли. Да, светом в конце тоннеля могла бы стать общегосудар- ственная программа строительства личного собственного семейного жилья. Сельский дом с городскими удобствами и обязатель- но с земельным участком, чтобы человек не отрывался от земли, от своей родины, не со- бирался в скученные города-мегаполисы. Но в первую очередь я попытаюсь строить дома для возвращающихся с Севера земляков. Ну и конечно, дороги, которых на Новгородчине практически нет.
Нужно думать о подрастающем поколе- нии, нынешнее в какой-то степени можно считать потерянным: с расхристанной, рас- терянной душой, не согласное с существую- щим положением дел в стране, но и боящееся каких-либо перемен, не доверяющее нынеш- ней власти, но в то же время цепляющееся за нее из боязни, что другая будет еще хуже, и потому солидарное с нынешней в борьбе с тобой. А молодежь смотрит на Запад. И ее можно понять. Ей трудно объяснить, почему, мы, живущие в великой стране по-прежне- му нищие, а западные страны, также пере- жившие войну если не процветают, то живут в сытом достатке.
С некоторых пор я стал склоняться в сто- рону малых дел. Так меньше шишек, но боль- ше можно сделать. Я мечтаю со временем, как немного встану на ноги, открыть в родном
районе культурно-просветительский центр по историческому просвещению молодежи, непременно с картинной галереей, основу ее должны будут составить картины новгород- ских художников, которых я буду приглашать на пленэр, а также московских и из других городов. Моя деревня Марьинское совсем маленькая, потому в соседнем селе Опечен- ский Посад мечтаю организовать для детей школу-мастерскую традиционной народной культуры, которую назову: «Лоцманская сло- бода с ее ремеслами». Нужно возвращаться к корням. Мечтаю создать в Новгородской области на базе трёх районов просветитель- но-туристский комплекс «Вечевой колокол на реке времён». Суть проекта – осмысление государственного опыта Новгородской ве- чевой республики XII–XV веков, массовое историческое просвещение, развитие у мо- лодого поколения чувства и мировоззрения российской национальной идентичности как средств укрепления единства российской на- ции. Мечтаю об общероссийском фестивале детского и юношеского творчества, который может быть назван «Мир детства». Я не ис- ключаю и того, что для осуществления сво- их идей со временем попытаюсь пойти во власть. Знаешь, еще о чем я думаю? О соз- дании специального страхового Детского фонда, средства которого пошли бы на со- держание детей, нуждающихся в социальной помощи и в первую очередь находящихся в детдомах. Что касается золота, я попробую вернуть России золото, во времена Русской Смуты оказавшееся за границей, в том числе золото Колчака, я попытаюсь вернуть соб- ственность Российской империи за рубежом, прежде всего на Святой земле, без этого не может начаться возрождение России…
Свет в окне конторы разгромленной арте- ли «Печора» не тух до утра.

Глава 27. Возвращение на Колыму

По ночам Туманову, особенно после встре- чи с Васей Коржем, снилась Колыма. Ему дав- но хотелось туда полететь, но что-то его оста- навливало.
Но вот однажды кто-то привел к Тумано- ву немецкого тележурналиста Дитмара, кото- рый хотел снять фильм о бывших колымских лагерях:
У нас, как Вы знаете, во Вторую миро- вую войну были свои лагеря. Говорят, что они были очень похожи на ваши, что наши пе- реняли ваш опыт: рентабельность и прочее, а может, наоборот: вы переняли у нас. Две то- талитарные системы, враждующие между со- бой, обе мечтающие о мировом господстве, наша – о всемирном рейхе, ваша – о миро- вой революции, нашли общий язык в орга- низации концлагерей.
Видя, что Туманов не решается принять его предложение, Колыма – это слишком личное, Дитмар торопливо добавляет:
Поймите, Вадим, меня интересует не экзотика, не огульное охаивание вашей стра- ны, я хочу кое-что понять, в том числе, по- чему два великих народа оказались в таком положении, под гнетом диктаторов, и почему их из века в век стравливают. Кому мы меша- ем? Что за сила стоит за этим? А нам по судь- бе надо было бы быть вместе.
Неожиданно для себя Туманов согласился.
Прилетев в Магадан, Туманов нанял на несколько дней старый надежный уазик, ко- торый, как ничто другое, подходил для путе- шествия по памятным местам.
В самом Магадане в первый же день они проехали по местам, известным Дитмару и его съемочной группе по изданной в Евро- пе литературе. Для них это было экзотикой. Для Туманова же это было жизнью в течение долгих колымских лет. В его памяти пронес-
лось все, что пережил здесь. Снова Охотское море, «восточный экспресс Феликс Дзер- жинский», холодная Тауйская губа, бухта Нагаева… И они, 6 тысяч заключенных, спу- скаются по трапу на бетонный причал, по ко- манде садятся на корточки.
Вадим, – просит Дитмар, – давайте пройдем в город по дороге, по которой шла ваша колонна в 1949 году. Вооруженную ох- рану, собак я буду стараться представить.
Милый Дитмар, – усмехнулся Тума- нов, – разве это возможно представить?
Ну, все-таки…
Они медленно поднимались в город по той же длинной и долгой пыльной дороге, сторонясь изредка громыхающих то в одну, то в другую сторону грузовиков. По обе сто- роны на склонах сопок хибары, развалюхи, сохранившиеся с 30-х – 40-х годов. Когда Туманов увидел на веревках мокрое белье, на подоконниках горшки с геранью, копо- шащихся во дворах детишек, то подумал, что детишки, скорее всего, правнуки тех стари- ков с печальными глазами, которых он видел в этих же косых окнах 50 лет назад, когда ша- гал в огромной серой колонне. Они прожили у этой дороги всю жизнь. И мимо них из года в год все шли и шли в одну сторону серые ко- лонны обреченных людей…
И вот они выезжают на знаменитую Ко- лымскую трассу.
Туманов смотрит по сторонам и не узнает прилегающие к трассе, в каждый километр которой положены сотни, а может, тысячи человеческих жизней, знакомые места. Все так же синеют на горизонте волнистые мно- горядные сопки, на склонах пятна снега, так же низко висят облака, так же чередуются два главных цвета местности – зеленый цвет скудной растительности и бурые пятна от-

работанных месторождений. И еще ослепи- тельный белый цвет местами не успевших растаять прибрежных льдин. Но где же грохот идущих гуськом, вздымая пыль, присевших от тяжести золотого песка желтых БелАЗов? Куда исчезли автозаправщики, погрузчики, вездеходы, крытые брезентом машины с над- писью «Люди»?
Хотелось закричать:
Где люди?!
Воспоминания Туманова перебивает Дит- мар:
Вадим, если Ваш друг Владимир Вы- соцкий был бы сегодня с нами, о чем бы Вы хотели его спросить? Или о чем, Вы думаете, он бы спросил Вас?
Дитмар ждет от Туманова ответа, а Тума- нов делает вид, что не слышит, и смотрит по сторонам. Где-то в этих местах, на берегу Бе- релеха, бульдозеры стали подавать с песком на гидроэлеватор извлеченные из мерзлоты человеческие кости. Скорее всего, бульдо- зерный нож задел заброшенное лагерное кладбище, ничем не обозначенное, ни на каких картах не указанное или специально уничтоженное, коммунистическая система умела заметать следы.
Когда Туманов рассказал эту историю Вла- димиру Высоцкому, тот, помолчав, сказал:
Про все писать – не выдержит бумага… Через какое-то время Туманов прочтет
в его стихах:

Про все писать – не выдержит бумага, Все – в прошлом, ну а прошлое –
Былье и трын-трава,
Но раз нам кости перемыла драга – В нас, значит, было, золото, братва!

Дитмар ждет ответа, а Туманов не знает, что сказать. На самом деле не было ни одной темы, которой они с Высоцким избегали бы, о чем не поговорили, иногда до утра.
«О чем мы спросили бы друг друга се- годня?..» – спросил сам себя Туманов и не нашел ответа: «Не знаю, не знаю… Думаю, что, наблюдая развал страны от хищниче- ской приватизации, повального грабежа на-
ционального достояния, разорения десятков миллионов людей, я бы обязательно спро- сил – или, возможно, он меня: “Ну, как тебе эти «демократы”?..» Наверное, мы оба согла- сились бы: при коммунистах, конечно, было очень плохо, но многое стало в несколько раз хуже. Володя не раз повторял: “Ну что мы за страна такая – вечное невезенье. Что-то у нас всегда не так!” Наблюдая, как люди, захле- бываясь словами “демократия”, “независи- мость”, “свобода слова”, на наших глазах все расхватывают, делят между собой, предавая, убивая друг друга, мы бы наверняка говорили о том, что в этом варианте у страны нет буду- щего. Все нужно делать по-другому…»
Простите, так о чем Вы спросили бы Высоцкого сегодня? – очнулся Туманов от повторного вопроса Дитмара.
Видишь ли, Дитмар, – уклонился Ту- манов от прямого ответа, – мы так хорошо понимали друг друга, что не было нужды задавать друг другу подобных вопросов, но могу представить, о чем мне захотелось бы Володе рассказать. Например, о нашей с то- бой утренней встрече с моим бывшим сола- герником Алькой Михайловым, который уже с утра был пьяный. Высоцкому наверняка запомнился бы ответ Альки на мой вопрос, почему он пьет: «Жизнь, видишь, поганая, а напьюсь – и мне хорошо». Это могла бы се- годня сказать половина России… А еще я рас- сказал бы Высоцкому, уверенный, что ему это будет приятно, про своего другого давнего лагерного приятеля – старого колымчани- на механика Гену, с которым я тебя позавче- ра познакомил в Магадане. Вечером, выйдя от тебя через какое-то время вслед за Геной, я увидел его с мокрым котенком. Моросил холодный дождь, котенок свернулся у него на ладони. «Ты что, Гена?» – спрашиваю. «Да вот, не знаю, что делать. Выхожу и вижу это существо, а дома большая собака и кот. При- несешь домой – разорвут. И взять не могу, и бросить жалко…» Подумал и вздохнул:
«Ладно, возьму, а там посмотрим». Наутро Гена пришел счастливый: «Знаешь, – гово- рит, – ни кот, ни собака котенка не трону- ли. Он обсох, осмелел и уже стукнул собаку

лапой по морде». Я смотрел на лицо Гены, с виду, может, и неинтеллигентное, зато по-настоящему доброе. На Колыме я встре- чал таких немало. Про них Володя говорил:
«Лица рогожные, а души шелковые». Такие, как Гена, моя главная надежда на будущее страны – таких еще много в России. Или, по крайней мере, такие еще есть в России.
Скажи, Вадим, что чувствует человек, переживший с твое, снова оказавшись на Ко- лыме? Здесь осталась твоя погубленная моло- дость… Ненависть? Обиду? Злость?
И еще любовь! – неожиданно для Дит- мара говорит Туманов.
То есть?
Ты же сказал – это моя молодость. Тут я нашел друзей, встретил Римму, родил- ся Вадька… Это моя, – понимаешь? – моя жизнь, как она сложилась, а мне жить на све- те – нравится!
По обе стороны дороги тянутся развалины бывших лагерей, опустевших поселков, оди- нокие печные трубы, из которых больше ни- когда не заструится дым. Машин на дорогах мало, людей тоже, везде следы разрухи и за- пустения. Как будто над Колымской трассой пронесся разрушительный ураган. Золотая промышленность страны, прежде всего на северо-востоке, была не готова к потрясени- ям, вызванным приходом к власти людей, не понимавших, что они делают. Или, наоборот, хорошо понимающих, что они делают, если их задача – уничтожить страну. Туманов даже вообразить не мог ущерб, наносимый этими людьми экономике страны, но еще страшнее было представить, что ожидает людей, здесь родившихся, выросших, имевших семьи, ка- кую-никакую крышу над головой и – в один миг оставшихся безо всякой работы, практи- чески без средств на существование. Жизнь в небольших приисковых поселках всегда была трудной, но для местного населения, никуда не выезжавшего, в других местах не имевшего ни родни, ни какой-либо другой зацепки, не существовало ничего страшнее, чем потерять работу.
Дитмар часто просит водителя остановить у очередного лагеря машину, идут к развали-
нам, но снимать эти развалины не решаются, испытывая неловкость, как будто оказались на кладбище.
А это что? – спрашивает Дитмар, спот- кнувшись о какой-то бесформенный пред- мет, он выковырял из земли задубелый, бе- лесый, до невозможности растоптанный башмак. Он рассматривает предмет, как ар- хеолог многовековую находку неизвестного предназначения.
Ботинок лагерника, – поясняет Тума- нов. – Ему лет шестьдесят.
Не доезжая до Берелеха, свернули в сто- рону самых страшных лагерей – «Мальдя- ка», «Стахановца», «Ударника»… Картины, всплывают в памяти, сменяя одна другую. Туманов вспомнил лицо парня, к сожалению, не мог вспомнить ни фамилии, ни имени, запомнилась только кличка – Комсомолец. Однажды, когда он на разводе попытался поднять окурок, брошенный конвоиром, помощник командира дивизиона ударил его сапогом в лицо. Комсомолец молча вытер ру- кавом кровь. Через какое-то время в бригаду, которая занималась шурфовкой, пришла ма- шина с аммонитом. Дул студеный северный ветер. У радиатора машины грелись конвои- ры и помощник командира дивизиона. Не- ожиданно Комсомолец с подожженным де- тонатором вскочил в кузов, взорвал машину и всех, кто находился вблизи. В машине была приблизительно тонна аммонита…
Доехали до лагеря «Широкого» на реке Берелех. Здесь Туманов полтора года провел в железной камере в жутких условиях: холод, грязь, вши. Но как устроен человек: когда он наконец услышал: «На этап собирайся!» – и стал выходить, когда уже шагнул за порог и обернулся, у него мелькнула, скорей, пе- чальная, чем радостная мысль: «Прощай, я тебя больше никогда не увижу…» Конечно, была великая радость, но в то же время – пе- чаль. Здесь, в этом железном ящике, похожем на сейф, оставался кусочек прожитой жизни, какой бы она ни была.
Картины прошлого беспорядочно всплы- вали одна за другой, наслаиваясь друг на друга. Сейчас навстречу шла женщина, и он

вспомнил тогда недавно освободившуюся из лагеря Нинку Рокопулю. На всех выдаю- щихся частях тела, включая коленки, – тату- ировка из звездочек, на лодыжке – похабная наколка. Рокопуля шла по поселку с ведром где-то добытой браги. Поравнялась с коче- гаршей Машкой и ее сожителем, худощавым пьянчугой ростом едва по плечи могучей кочегарше. Они провожали Нинку глазами, полными зависти, и Машка выдохнула вдо- гонку: «Жавуть жа люди!»
Туманову вспомнилась история, которая произошла в Сусумане. Из женской зоны конвоир вел бригаду на угольный склад. Вдруг он ни с того ни с сего начал расстреливать из автомата женскую бригаду. Убил 16 женщин. Мимо проходил главный инженер Сусуман- ского ремонтного завода с женой и ребен- ком. «Ты что делаешь?» – крикнул инженер. Конвоир застрелил и его. Суд приговорил конвоира к 25 годам. Вскоре заключенные свершат над ним свой суд: убьют его.
Туманов поймал себя на мысли: «В лаге- рях мы грезили о временах, когда вышки, ба- раки, вахты, ненавистную ограду из колючей проволоки снесут, сами зоны разутюжат буль- дозерами, чтобы не осталось от них и следа. Это казалось совершенно невозможным, по крайней мере, на их веку. Но представлять эту картину было мстительно приятно… Почему же спустя 20 лет, когда сейчас по обе стороны тракта видишь, что осталось от лагерей, сне- сенных бульдозерами, и лагерные сны стали реальностью, не чувствуешь ни злорадства, ни торжества. Только печаль о сотнях тысяч прошедших, как и он, через этот ад людей. Бульдозеры прошли по его молодости».
Вспомнил весенний день, снег еще не со- шел. Бригаде привезли обед. Ели тут же, око- ло ствола шахты. Вдруг Туманов услышал за спиной дикий крик, повернулся – и увидел лежащего с размозженной головой человека. Рядом стоял зэк по кличке Толик и спокой- но смотрел на то, что сделал. У него в руках было кайло. На вопрос Туманова: «Ты что, сдурел?» – он спокойно ответил: «А зачем та- кие живут?» Бригада продолжала молча есть, никто не жалел убитого. Во время войны тот
служил в карательном отряде у немцев и, ча- сто вспоминая об этом, повторял: «Гдэ мы гарцевалы, там трава нэ ростэ!»
Подъезжали к лагерю под названием «Но- вый». Встречи с ним Туманов ждал с особым чувством. Сюда осенью 1949 года он при- шел этапом. Его первый лагерь! Вот сейчас он увидит два барака: для «честных» воров и барак «ссученных»… И опять поплыли пе- ред глазами живые лица: Модест Иванов по кличке Мотька, Гриша Курганов по кличке Грек, Колька Лошкарь, Вася Корж, Васька Челидзе… Туманов очнулся от вопроса Дит- мара:
Но где же лагерь, Вадим? Ты не ошибся? Туманов ничего не мог понять. Лагеря не было, словно его никогда и не было, словно его существование он придумал своим воспа- ленным воображением. В стороне заросшие травой какие-то домики, он не сразу сообра- зил, что это дома, в которых когда-то жило начальство лагеря и прииска, а бараков нет. Они вышли из машины, но снова он ничего не понимал. Невозможно поверить, что на месте этого запустения когда-то звучали жи-
вые, вернее, полуживые голоса.
Туманову вспомнился Иван Хаткевич, па- рень из Белоруссии. Они знакомы были всего трое суток. Это случилось в 1951 году. Вместе бежали из лагеря на Берелехе. За трое суток побега у них было столько приключений, сколько у многих не бывает за всю жизнь. В столовой на Колымской трассе возникла драка между ними и «суками». «Сук» было пятеро. Туманов видел, как в руках одного из налетевших на него сверкнул нож, он уже был занесен над ним и обязательно пришел- ся бы ему в грудь или в голову, если бы Иван, знавший его к тому времени не больше по- лусуток, не кинулся под нож и не отбил его. В это время подоспела погоня, их схватили. Туманова бросили в сусуманскую тюрьму, а Ивана отправили в лагерь «Ленковый». Че- рез какое-то время от заключенного, которо- го из «Ленкового» привезли в сусуманскую тюрьму, Туманов узнал, что Ивана Хаткевича застрелили при попытке нового побега. Но это, скорее, был не побег, а намеренное само-

убийство. Побежал он в сторону горы Дайко- вой. Кто-то из охранников выпустил из авто- мата предупредительную очередь. Иван лишь обернулся, выругался и снова побежал в гору. Следующая очередь скосила его. В памяти Туманова навсегда остался этот белорусский парень, которого он знал всего трое суток.
Они шли по лагерному кладбищу.
Может быть, Иван где-то здесь похоро- нен? – спросил Дитмар.
Может быть, – согласился Туманов.
На несколько километров во все стороны торчали вбитые в землю колышки. На них дощечки с буквой и цифрами, обозначавши- ми барак и личный номер умершего или уби- того.
Такая же картина на местах других лаге- рей, везде одно и то же: земля захламлена кусками колючей проволоки, арестантской одеждой, ржавыми гильзами… А от неко- торых лагерей вообще ничего не осталось, и даже трудно было представить, что когда-то здесь был лагерь.
От широкинских лагпунктов тоже почти ничего не сохранилось. Остался только цен- тральный поселок, где и сейчас управление прииска «Широкий». Лагерь «Ленковый» весь перемыт – он находился на месторождении золота. Штрафной лагерь «Широкий» на бе- регу Берелеха также переработан драгой. В ла- гере был парень – на лицо страшный, зубы вставные железные, да и тех всего три. Он в дивизионе пилил дрова. Там держали собак, и он у одной овчарки иногда отбирал еду. Сам рассказывал: «Становлюсь на четвереньки и рычу на нее, она пятится, а я к миске. Так и выжил. Может, она меня, сука, жалела? Если бы не эта псина – наверно, сдох бы».
Был в одном из лагерей командир ди- визиона Рогов. Всегда, в отличие от многих других офицеров, подтянут и выдержан. Его жена работала в лагерной спецчасти, у них восьмилетняя девочка. По колымским мер- кам – культурная офицерская семья. Тумано- ву она увиделась в другом свете, когда кто-то из расконвоированных, побывавший у Рого- вых дома, передал ему разговор отца с доче- рью. За обеденным столом он рассказывал
о заключенных, нарушивших дисциплину. Красавица-дочка обхватила ручонками шею отца: «Папа, а ты их как в прошлый раз: по- ложи около вахты и расстреляй, чтобы другие боялись!»

После ликвидации лагерей оставалось всего три приисковых поселка, где когда-то жили семьи охранников, ссыльные, осво- божденные, работавшие на почте, в медпун- кте, бане, школе, библиотеке. Всего больше тысячи человек. Большинству некуда было отсюда податься, в свое время они обустраи- вались прочно, навсегда, уверенные, что ра- боты на месторождениях золота, по крайней мере, на их век хватит. И вдруг привычный размеренный мир рухнул. Правда, в послед- нее время на Мальдяке образовались три ста- рательские артели. Они стали называться об- ществами с ограниченной ответственностью и давали в год до полтонны золота. Люди неплохо зарабатывали, приводили в благо- видный вид, белили барачного типа дома, чтобы ничто не напоминало о лагерях, в ок- нах появились горшочки с цветами – при- знак уверенности в жизни. Все переменилось в одночасье: поселки объявили подлежащи- ми ликвидации, жителям предложили в ко- роткий срок освобождать дома и налаживать жизнь в других местах, а непослушных, жела- ющих остаться, власти принуждают покидать поселки, перекрывая все системы жизнеобе- спечения. Уже половина поселка – черные провалы выбитых окон. Новые власти ре- шительно отказываются содержать поселки. Люди еще оставались в домах, а уже бродили по поселку лихие шайки, которые снимали со столбов электрические провода, разбира- ли и увозили электродвигатели, вытаскива- ли, откуда только можно и нельзя, цветной металл, сжигали пустующие постройки…
На стене одного из бывших администра- тивных зданий висит помятый и перекошен- ный, написанный в лагерную пору белой краской на красной жести старый плакат:
«Жители Мальдяка! Ударным трудом крепи- те могущество нашей Родины!» В переводе с языка раньше кочевавших в округе эве-

нов, старающихся обходить это место, слово
«мальдяк» означает: «вымирать во время эпи- демии». С образованием лагерей эвены ушли как можно дальше от этих, ставших еще бо- лее жуткими, мест. Давно исчез с лица земли один из самых страшных лагерей в распадке, над которым в морозные дни стоял непрони- цаемый туман, слабо пробиваемый светом прожекторов, а в траве до сих пор валяется щит, когда-то прикрепленный над воротами в зону: «Добро пожаловать!»
Один к одному, как в нацистском конц- лагере! – прокомментировал Дитмар.
Удручающие картины, увиденные на Мальдяке, привели в замешательство его съемочную группу. Он бродил среди развалин и все переспрашивал Туманова:
Вадим, я правильно понимаю, что здесь под ногами еще много золота?
Правильно.
И оно государству больше не нужно? Туманов отмолчался.
Дитмар продолжал:
У нас в Германии на месте концлагерей созданы музеи, чтобы они всегда напомина- ли о страшной трагедии в истории народа, чтобы это никогда не могло повториться. У вас все сровняли с землей, чтобы ничто не напоминало о трагедии. Уже ваши внуки о ней могут забыть, и это может повториться снова… Нужно было оставить хотя бы один лагерь.
Туманов не знал, что ему сказать. «Сров- няли все с землей бульдозерами, замели следы, но система тайно продолжает суще- ствовать, не забывает своих героев, – думал он, – они доживают на персональных пенси- ях, “заслуженные” перед страной люди, вос- питывают новое поколение…»
Они нашли какую-то контору, а в ней председателя одного из трех обществ с огра- ниченной ответственностью, которое назы- валось «Элита». Пожилой, усталый человек. На Колыме четверть века. На Мальдяке, го- ворит он, разведку новых полигонов никто не ведет. Подсчитанных запасов золота нет. Работаем на авось. Геологи, прежние роман- тики, теперь работают только на себя: если
что-то приличное находят, держат в секрете, никому не передают, никого не подпускают. Говорят: «У нас рыночная экономика!»
Ничего не могу понять: разве это ры- ночная экономика? – спрашивает Дитмар.
Туманов опять не знает, что ему ответить. После Второй мировой войны Германии понадобилось пять лет, чтобы подняться из руин. Советский Союз, результатом неверо- ятных лишений, примерно за этот же срок оправился от страшных разрушений, вышел в число мировых держав, хотя уровень жиз- ни народа был очень низким. Выбираются из кризиса бывшие социалистические стра- ны Восточной Европы. И только ельцинская команда продолжала сталкивать Россию вниз, разрушая созданный прежде эконо- мический потенциал. На смену беспределу уголовному стал приходить беспредел новых хозяев страны.
Когда началась эта разруха? – спраши- вает Дитмар председателя предприятия.
Сами знаете, в стране – с Беловежской Пущи. Где раньше, где позже.
А здесь?
Года четыре назад. До этого как-то держались. Людям предложили переезжать в Сусуман. А как им ехать, если там ни жи- лья, ни работы – ничего? Редко кто сумел перебраться на материк. Пишут, что и там не сладко, никто их не ждал. Вчера объяви- ли: вода в дома будет подаваться только по понедельникам, средам, пятницам, а через месяц подача воды прекратится окончатель- но. Вы же видели Колымскую трассу? Еще недавно на ней кипела жизнь. Каждую мину- ту шли машины от Магадана до Индигирки. А сейчас часами можно стоять на дороге и не встретить ни одной машины. Непонятно, что с нами произошло. Вадим Иванович, ты не можешь объяснить? Просто щемит сердце…
Туманов не знал, что ответить.
А золото тут есть? – Дитмару не дает покоя этот вопрос.
Золото есть.
Дитмар растерянно поводит плечами. Прощаясь, он спрашивает:
Колыма, по-Вашему, разрушена надолго?

Вы же видели Колымскую трассу? – ус- мехнувшись, задал председатель прежний во- прос.
Видел.
А чего тогда спрашиваете? Навсегда разрушена. Навсегда! И мы умрем вместе с ней. Людей уже сейчас не в гробах, а в по- лиэтиленовых мешках хоронят, скоро, как раньше зэков хоронили, хоронить будут…
Дальше их путь лежал в Сусуман. В адми- нистрации района Дитмар снова спрашивал, почему люди покидают Мальдяк, другие по- селки, когда еще есть золото? Руководители администрации, люди молодые, решитель- ные, не уклоняются от ответа, не ссылаются на областные власти, с рассудительностью опытных менеджеров пытаются показать на цифрах невыгодность существования посел- ков – слишком велики затраты на их содер- жание. По большому счету они правы. Стро- ительство нормального жилья, социальное и медицинское обеспечение, более или менее нормальные зарплаты, возможность для от- дыха – все это трудно обеспечить в небольших золотодобывающих поселках. Да и практиче- ски все поселки уже давно бывшие, списан- ные, только люди об этом пока не знают.
Получается, что и люди уже давно быв- шие, списанные? – потрясенно спрашивает Дитмар. – Только они об этом не знают?
Ну, не совсем так, – криво усмехается один из молодых руководителей.
Что, золото больше не нужно стране? – снова спрашивает Дитмар.
Зачем вообще добывать на Колыме зо- лото? Оно обходится дорого. Дешевле поку- пать за границей! – в голосе молодого руко- водителя уверенность в сказанном.
Это Вы сами решили? – усмехнулся Ту- манов.
Нет, Егор Тимурович Гайдар. Он так и сказал на совещании в Магадане, что золо- то выгодней покупать за рубежом…

Проезжая по Колымской трассе, в ка- ком-то поселке встретили грузовую машину, на лобовом стекле которой был прикреплен портрет Великого Кормчего – дорогого Ио-
сифа Виссарионовича Сталина в мундире ге- нералиссимуса. Это на Колыме-то, посреди только недавно порушенных лагерей! Води- тель, молодой парень, пояснил, что причину беспорядка в стране он видит в отсутствии
«сильной руки». Надо полагать, что в стране после того, что с ней сотворили «демократы», так думает не он один. Наверное, с каждым днем таких людей будет все больше и больше. И если «демократический» беспредел в стра- не будет продолжаться, так будет думать большинство населения. Во что это желание выльется?
В день, когда Туманов с Дитмаром уле- тали из Магадана, город отмечал свое ше- стидесятилетие. Улицы были малолюдными, а порт казался вообще вымершим. Праздник был похож на похороны. И тут Туманову объ- яснили, что таким Магадан стал после ин- спекционного прилета в город Егора Гайдара. Как раньше в Хакасии именем его деда, слад- кого коммунистического сказочника, пугали детей: «Вот придет Хайдар и заберет», то те- перь взрослых вгоняет в беспросветную тоску имя его внука.
В памяти Туманова снова пронеслось мно- гое, связанное с этим городом. И он невольно подумал: нужен ли праздник этому ныне по- лумертвому городу, через который насильно отправили на тот свет сотни тысяч людей, при- несенных в жертву золоту, по сути, обмененных на золото, которое теперь рассредоточилось по карманам внуков и правнуков пламенных ре- волюционеров и зарубежным банкам? И мо- жет, впервые Туманов подумал о самой сущ- ности золота: почему оно стало мерилом всего сущего на Земле? Или не в золоте дело? И не находил на эти вопросы ответа.
В день отлета под каким-то предлогом он оставил Дитмара в Магадане, предложив ему встретиться уже в аэропорту, и тайком от него выехал на Колымскую трассу один, ему хотелось побыть с ней наедине.
Студеный ветер поднимал над развали- нами порушенных лагерей горькую пыль. Он подумал, что, наверное, так пахнет пепел крематориев. Остановился около очередного лагеря, в котором сидел, от него тоже оста-

лось только кладбище. Ему казалось, что он слышит голоса людей, упокоившихся здесь. Ему казалось, что он слышит голос Ильи, гордого человека с двумя лагерными клику- хами: Последний Мамонт и Илья-пророк, который наставил его на артельную жизнь. Его прах, видимо, затерялся на одном из этих кладбищ, а может, и вообще не на кладбище. Туманов несколько лет назад пытался найти его следы, но безрезультатно, в лагерных ар- хивах, в какие он смог попасть, он не нашел его ни среди освобожденных, ни среди умер- ших. Видимо, Ильи-пророка больше не было на Земле, иначе он давно дал бы о себе знать. А его пророчества сбылись самым горьким образом, а его надежды, как и надежды Ива- на Александровича Ильина насчет «лучших русских людей», которые, наконец, после краха большевизма возьмут власть в стране, оказались несбыточными. Слишком страш- но был прополот русский народ, а выдерги- вались при прополке не худшие, а лучшие. И даже «промежуточных людей», о которых мечтал Иван Александрович Ильин, не ока- залось или они затерялись в оголтелой своре неизвестно откуда появившихся нуворишей. Двуличная, ханжеская коммунистическая власть наплодила их в огромном количестве. Что касается «лучших русских людей», кото- рые должны были взять власть в свои руки, конечно же еще были в России, Туманов знал таких, даже во власти, но почему, как почти во все времена в России, они никак не могут собраться воедино…
Вдруг Туманов увидел где-то в середине огромного кладбища человека, который мед- ленно, опираясь на посох и постоянно кре- стясь на могилки, шел ему навстречу. Оста- навливался перед какой-нибудь могилкой, какое-то время передыхал и шел дальше, широко крестя направо и налево. Когда он подошел поближе, Туманов увидел, что одет он был в черное монашеское одеяние, но без креста. Его лицо показалось Туманову знако- мым. Но спросить он не успел.
Здравствуй, мил-человек! – опередил его незнакомец.
Здравствуйте!..
Незнакомец остановился, вытирая рука- вом со лба пот.
Мы с Вами никогда не встречались? – воспользовавшись этим, спросил Туманов.
Незнакомец не сразу ответил.
Мне почему-то знакомо Ваше лицо… Я – Вадим Туманов.
Я знаю, – улыбнулся незнакомец.
Тогда в каком из лагерей мы встреча- лись?
Во всех, в которых ты страдал, начиная с «Нового», – снова улыбнулся незнакомец.
Туманова смутил его ответ. Незнакомец так и не представился.
Ищете чью-то могилу? – чтобы выйти из неловкого положения, спросил Туманов, хотя, по всему, что никакой отдельной моги- лы незнакомец не искал. – Говорят, некото- рые приезжают, пытаются найти могилы сво- их родственников, но редко кому это удается.
Тут все – мои родственники, – уклон- чиво ответил незнакомец.
Мне говорили, что недавно появилось секретное постановление, по которому вти- хую уничтожаются документы по погибшим, расстрелянным и умершим в лагерях. Таким образом они умирают, погибают, бывают рас- стреляны снова, на этот раз в последний раз. Кто-то уже в новой, «демократической» вла- сти упорно заметает следы, словно власть не поменялась, только сменила название, что она – тайное продолжение прежней. Так мо- жет прийти время, когда об этих кладбищах и об этих лагерях новые поколения знать не будут или они о них буду писать, как о клима- тических санаториях.
Бумага тленна. Они увековечены в дру- гих списках – там, на Небесах, – показал не- знакомец в Небо… Ну, до свидания, мил-че- ловек! Мне до вечера еще не одно кладбище нужно пройти. А их еще сколько?! Спиридону Тримифутскому надо помочь. Одному ему их за месяц не обойти, а у него много других дел.
А кто такой Спиридон Тримифут- ский? – решился спросить Туманов.
Объяснил бы, но знаю, торопишься. Будешь дома, в Москве, зайди в любую цер- ковь, спроси у священника.

Хорошо, – растерянно согласился Ту- манов. – До ближайшего кладбища почти двадцать верст… Вы что, весь этот путь пеш- ком?.. Может, вас туда подвезти?
Нет, не надо, мил-человек! Двадцать верст не расстояние, – опять уклончиво отве- тил незнакомец. – Ради этой Голгофы двести верст – не расстояние… Хорошо, что ты при- ехал, проведал, вспомнил мучеников. Давно собирался. Небось, ночами снятся?
Снятся.
Ты ничем не виноват перед ними, не терзай душу. Виноваты мы все: друг перед другом, сами перед собой и перед Господом Богом!
А почему допустил Он такое? – вырва- лось у Туманова.
Правильней сказать: попустил. А поче- му вы, будучи даже за колючей проволокой, в большинстве своем по-настоящему не заду- мывались над этим?
Я задумывался, но не находил ответа.
Потом… Я не то чтобы верующий.
Но ты же не раз вспоминал Бога, когда был на грани между жизнью и смертью, зна- чит, не совсем уж неверующий… Почему вы Его вспоминаете только тогда, когда оказы- ваетесь на грани между жизнью и смертью, а оставшись на Земле, на другой день снова забываете?
Туманов не знал, что ответить… Наконец решился спросить:
Простите, может, за глупый вопрос: по одеянию Вы вроде священник, может, монах, но без креста.
Незнакомец не сразу ответил, а потом тихо сказал:
Может, я сам вроде креста и до сих пор на кресте, – чем ввел Туманова в окончатель- ное смущение.
Ладно, мил-человек, до свидания, – пре- рвал он растерянность Туманова, – тебе уже нужно ехать, можешь опоздать на самолет. А мне нужно обойти еще не одно кладбище.
Простите мне еще один вопрос!
Да!
Вот вы крестите все могилы, но здесь ле- жат верующие и неверующие, и неверующих,
наверное, больше, православные и мусуль- мане, буддисты, татары, башкиры, калмыки, немцы, евреи… Коммунисты тоже. Своих они тоже не жалели. У меня друг в лагере был Альберт, я не знаю его национальности, как и не знаю, веровал ли. Может, лежит где-то на этом кладбище.
У Бога – все дети, какой веры ни были бы. Разными путями люди приходят к Богу. Даже отрекшиеся от Него, все равно у Бога сердце по ним болит. Дело не в имени. Если Земной Церкви удалось христианизировать языческую философию и религию, а у Рос- сии и до официального принятия Правосла- вия душа была уже христианской, то неужели ей не под силу христианизировать и воцерко- вить национальное имя?
Но в церкви, как я знаю, дают имена по святцам, ребенку дают имя святого, чья па- мять совершается в день самого крещения. А если крестится взрослый, ему как бы дается второе имя. А имени Альберта в святцах я не нашел.
Эта благочестивая традиция, о которой вы говорите, давать имена по святцам, сама по себе хороша, но, увы, она затмевает другую, не менее благочестивую, но более древнюю традицию Вселенской Церкви. А она не толь- ко допускает, но и подразумевает сохранение при крещении национального имени. Все другие традиции и обряды, связанные с наре- чением имени, довольно поздние. До полови- ны III века до Рождества Иисуса Христа нет ни одного письменного свидетельства, в ко- тором говорилось бы о наречении при кре- щении нового имени и оставлении прежнего. То ж самое касается и младенцев: крещаемым непременно давать имена мучеников, Апо- столов или ветхозаветных праведников, – давали и имена национальные. К примеру, в Сербской Православной Церкви до сих пор крестят с национальными именами, а Не- бесным покровителем может быть выбран любой святой Церкви. Среди сербских хри- стиан встречаются такие вроде бы языческие имена, как Дадомир, Синица, Драгор, Весна. Несправедливо забыт в святцах и целый пласт имен подвижников, мучеников, исповедни-

ков, проживавших на территории нынешней католической Западной Европы до разделе- ния Церкви в земном 1054 году. Полагаю, что со временем вернутся к этой благочестивой традиции и в Русской Православной Церк- ви. Так что не переживай, не забыт будет в благословлении, в молитвах и твой друг по несчастью Альберт, какой национальности, веры и имени он ни был бы… Все, торопись, можешь опоздать на самолет. Хорошо, что прилетел, помянул мучеников… И послед- нее: будут мучить вопросы касательно веры и будущего страны, знаю, гложет тебя мысль о ее будущем, поезжай в Оптину пустынь, слышал, наверное, о такой, недавно снова ее открыли. Спроси там игумена Зосиму (Нефе- дова), запомни – Нефедова. Потому что там может быть и другой монах с именем Зоси- ма. Он, отлученный якобы за дерзкие мысли, от монастыря, который основал и которого был настоятелем много лет, теперь в Опти- ной пустыни на строгом послушании. Свой монастырь он сумел основать даже в комму- нистическое время вопреки всему. И здесь на Колыме побывал, искал могилу одного свя- щенника. Помимо того, определил он сам себе послушание: искать древнюю икону Бо- жией Матери, покровительницу России чуть ли не с первых ее времен. Которая в послед- ние века была известна под именем Табын- ской – по имени башкирской волости, в ко- торой в XVII она снова была явлена и которая в Гражданскую войну ушла страшным Рус- ским исходом в Китай. Где была опорой мно- гим тысячам русским и нерусским беженцам, и которая таинственно исчезла в 1965 году во время так называемой культурной революции. Верует монах Зосима, что пока сия икона не вернется в Россию, не будет в ней устроения и покоя. Как и верует он, что сия чудотворная икона – Надежда и Утешение не только для России, но и для всего мира, так в свое время в акафисте юному и тихому иеромонаху Ио- анну, будущему святителю, митрополиту Пе- тербуржскому и Ладожскому, промыслитель- но открылось. Полно мистического смысла это утверждение… Кстати, первоначально Зосима, в миру Иван Нефедов, тоже считал
себя неверующим, чуть ли не в инопланетян верил, прозвище у него даже было: Иванопла- нетянин. Недавно сгоряча попросился в схи- му, но пока нет ему на то благословления… Он будет знать о тебе.
А почему именно к нему? – осмелился спросить Туманов. – И есть ли, по-Вашему, надежда найти эту икону, мне в лагере прихо- дилось слышать о ней?
Не задавай лишних вопросов, хотя бы потому, что времени у тебя выслушать ответ нет, тебе надо торопиться в аэропорт. Одно скажу: чем больше людей будет знать о ней, чем больше людей будет просить ее вернуть- ся, а главное, делать все возможное, чтобы она вернулась, тем не безнадежнее будущее России. Ну, с Богом!
Незнакомец широко перекрестил Тума- нова и пошел дальше, осеняя крестным зна- мением направо и налево.
Туманов растерянно смотрел ему вслед. Потом, словно очнувшись, посмотрел на часы: действительно можно было опоздать на самолет… «Подожди: откуда он знает про самолет, про имя мое?.. Кто это был? Или это сон, галлюцинации?..» Он оглянулся: нет, не- знакомец шел, все удаляясь, по бесконечному печальному полю, утыканному пронумеро- ванными и непронумерованными колышка- ми, те и другие рано или поздно сгниют, если еще раньше по ним не пройдут бульдозером или их просто не повыдергивают из земли, чтобы они не бередили совесть.

В Москве закрутили дела. Наверное, только через месяц, торопясь по Большой Ордынке в метро, уже пройдя мимо храма во имя Николая Чудотворца Мирликийского, он остановился и, посмотрев на часы, вошел в храм. В нем шла служба.
Давно началась? – шепотом спросил он у женщины в церковной лавке.
Только что.
Поставив свечи за здравие, а потом за упо- кой, долго стоял, глядя в колеблющееся пламя свечи, перечисляя в памяти, кроме родствен- ников, усопших и убиенных солагерников. Вернулся в церковную лавку:

Вы не могли бы мне рассказать о Спи- ридоне Тримифутском?
Женщина внимательно посмотрела на него.
Могу… Но меня то и дело будут отвле- кать, покупать свечи, иконки… Возьмите лучше вот эту книжечку, там подробно о нем написано, дома спокойно почитаете.
Дома он раскрыл книжечку:
«В Греции более восьмидесяти церквей носят имя Святителя Спиридона Тримифут- ского. На острове Эгина, в монастыре Свя- той Екатерины находится его чудотворная икона, на которой изображен не сам святой, а его мощи, которые хранятся на греческом острове Керкиры. Эта икона известна тем, что глаза Святителя чудесным образом от- крываются на иконе после завершения около нее молебна.
Как и все угодники Божьи, и по телесной смерти своей Святитель Спиридон помогает всем просящим его помощи. Покровитель
странствующих, и сам не перестает стран- ствовать. В православном мире он известен как “ходящий” святой. Бархатные башмач- ки, надетые на его ступни, изнашиваются, и несколько раз в год их заменяют новыми. На подошвах башмачков находят следы пе- ска, глины, иногда – частички травы и во- дорослей. Изношенные башмачки разрезают на части и как великую святыню передают верующим. По свидетельству священников храма, во время переобувания чувствуется ответное движение.
Со времен принятия христианства на Руси русские люди сугубо чтят память Святителя Спиридона. Как и великий чудотворец Свя- титель Николай Мирликийский, Святитель Спиридон для православных людей – “пе- чальным утешитель”, “сирым защитник”, “болящим врач” “в напастех помощник”. Святитель Спиридон Тримифутский усерд- ный молитвенник и ходатай перед Господом обо всех обездоленных…»

Глава 28. Всего мира Надежда и Утешение

Был человек, посланный от Бога, имя его Иоанн. Он пришел для свидетельства, чтобы свидетель-
ствовать о Свете, дабы все уверовали через него…
Ин. 1: 6–7

В мае 1927 года крестьянка Матрона Сны- чева, уроженка села Спасского Оренбург- ской области, что рядом с селом Нежинка, где большевики в 1918 году надругались над Чудотворной Табынской иконой Божией Матери, переселившаяся с мужем по причи- не голода к родным в село Ново-Маячка Ка- ховского района Николаевской области, что в Малороссии, почувствовала под сердцем биение живого существа. Она отправилась за сотни верст в Киево-Печерскую лавру, чтобы поклониться мощам тамошних святых угод- ников, получить у них благословление на рождение, – она почему-то твердо знала, – сына.
И действительно: 9 декабря 1927 года в бедной крестьянской семье родился маль- чик. Родился мертвым. Несколько часов не было в нем ни дыхания, ни звука, и только усиленные окрики, и молитвы родительни- цы, родной с детства Чудотворной Табынской иконе Божией Матери, произвели внутри его организма дыхание и жизнь. Об имени особо не задумывались, дали ему самое распростра- ненное в России: Иван – в память апостола Иоанна Златоуста.
Через год семья, спасаясь от голода, теперь обрушившегося уже и на Украину, перебра- лась обратно в Оренбуржье, в село Спасское, которое в простонародье звали Осминкой.
Как бы возраст ни умудрял человека, сер- дечная область выше разума. А в детстве пре- имущественно она и дает радости и горести. Детство Ваня помнил с того момента, когда ему было всего года два, правда, как во сне.
Особенно запомнились два эпизода, но это уже было, когда он был немного постарше. Первый: он со своими друзьями и братьями находился в поле, где работала веялка. В глаз ему попала соринка. Ваня очень мучился, но его братья и товарищи помогли избавиться от нее. Второй эпизод произошел в том же селении Спасском. С самого детства Ваню почему-то тянули развалины человеческого жилья. В этом селе был заброшенный дом без окон и без дверей. Потом Ваня узнает, что его хозяева ушли беженцами в Китай с Чудот- ворной Табынской иконой с атаманом Дуто- вым, и неведомо, погибли ли они в страшном пути или мыкаются сейчас на чужбине. А мо- жет, сытнее живут, только без Родины. Ваня по тяге своей к развалинам бегал по этому дому, то залезая в окно, то выбираясь из него. Однажды, выбираясь из окна, он неожидан- но столкнулся с процессией: шли люди, нес- шие гробик с младенцем. Для Вани это была особая тайна – почему несут его в храм и для чего? На этот вопрос он не смог ответить, но он глубоко засел в его душе. И в сорин- ке в глазу, и в процессии с гробиком он уже тогда увидел глубокий смысл. Промысел Бо- жий особыми путями ведет человека с самых ранних лет к познанию великих тайн. И что соринка попала в глаз и произвела неприят- ное и даже болезненное ощущение – это уже само собой говорило о том, что грех, допу- щенный человеком, подобен этой соринке, которая, если от нее не освободиться, без конца будет мешать смотреть здраво на окру- жающую жизнь. И хорошо, что есть рядом

люди: друзья и родственники, которые помо- гают вынуть соринку, освободиться от этой неприятной помехи. Так, видимо, и в жизни духовной. Если грех засоряет душу или вну- треннее око, то, естественно, человек испы- тывает страдание от действия греха. И тогда он беспокоится и ищет людей, которые мог- ли бы освободить его от греховной соринки. И находит таковых – способных избавить тебя от мучительного греха и дать ему вну- треннее успокоение. Это с одной стороны. С другой – то, что Ваня увидел мертвого мла- денца, дало ему знать о том, что человек не вечен, а появляется на свет и имеет, видимо, определенные цели и смысл своего бытия. Тогда, правда, Ваня до конца не мог осознать это, но тем не менее Промысел Божий оста- новил его внимание на этих двух событиях, которые стали для него внутренней опорой и которые, как своего рода отправные точки духовного бытия, он будет помнить всю свою жизнь.
Семья в поисках лучшей доли переезжала с места на место. Своего жилья по бедности своей не имели, жили в съемных углах или квартирах. Испытывая крайнюю нужду, по- сле нескольких переселений снова вернулись в родную Осминку, а потом перебрались в со- седний городок Сорочинск.
И здесь с шестилетним Ваней однажды произошло чудо. Во время сильной грозы в их дом залетела шаровая молния. Дома были одни дети. Молния шелестела, испуская ис- кры, и кругами плавала по комнате. Братья Вани бросились, кто в дверь, кто выпрыгнул в окно. И только маленький Ваня бесстраш- но подошел к молнии, взял ее в руки и вынес на улицу. Разумеется, никто из взрослых в это чудо не хотел верить. Если бы ты взял ее в руки, она тебя убила бы, говорили они. Взрослые так и не поверили, а он невольно задумался: кто тогда его сберег? Значит, он кому-то, кроме родителей, нужен? Для какой цели?
В Сорочинске они прожили до 1933 года, голод, обрушившийся или обрушенный на страну, становился все страшнее. Зимой Ваня с братьями, помогая родителям, выходил на поле охотиться на сусликов. Шкурки сдава-
ли, а мясо шло в пищу. И надо сказать, мясо суслика вкусное, не уступает курятине, толь- ко немного пахнет чесноком. В летнее время милостью Божией была рыбная ловля. Ваня был пока младшим в семье, шести лет, но у него рыба почему-то ловилась лучше, чем у братьев, все удивлялись этому. Собирали листья капусты и щавель. Мать шинковала их, перемешивала с отрубями, которые ино- гда удавалось достать, и пекла лепешки. Но все это и нищенский заработок отца не спа- сали. Страшный голод снова погнал семью Снычевых на Украину, в Каховку, где жила замужем сестра матери. Храмы тогда еще были открыты, до них у большевиков тогда еще не дошли руки. И вот однажды накану- не или в самые дни Пасхи Ваня вместе с ро- дителями посетил храм. В храме перед ним открылся таинственный мир. Взор его оста- новился на сводах, где были изображены ле- тящие ангелы. От них веяло каким-то особым духом, который так и отрывал Ваню от Земли и приобщал к неведомому небесному миру. От этого было радостно и немного страшно. Все это было для маленького Вани потрясе- нием. Ваня видел, как священник совершал каждение, как благоговейно молились люди. Это были первые божественные искорки, ко- торые зажглись в детском сердце. Еще запом- нится ему, как после Пасхальной седмицы, на Радоницу, люди приходили на кладбище, с тем, чтобы почтить усопших. Они украша- ли могилки своих родственников и ставили кутью, так что всякий мог, подойдя к могиле, помолиться и помянуть усопшего, для неко- торых это было единственным пропитанием. Первоначально поселились у сестры его матери. Но голод добрался и до Каховки. Чтобы как-то утолить его, Ваня часто уходил из дома с сумой за плечами и с протянутой рукой обходил улицы города, прося кусок хлеба. Одни люди отзывались, давали мило- стыню, другие отворачивали лица или даже
гнали его, как бродячего пса.
Однажды он забрел в магазин, где прода- вали пряности, и стал просить у покупателей, стоявших в очереди, милостыню. Вдруг один мужчина взял его за шиворот и принялся об-

винять в воровстве, к которому Ваня не был причастен. Ваня плакал, просил отпустить, окружающие пытались защитить его, но ни- чего не помогло, мужчина почти волоком привел его в отделение милиции. Ваня пере- волновался, он думал не о себе, а о родителях, какое для них будет горе, если его посадят в тюрьму. Он сидел, как загнанный звереныш в углу дежурной части. Потом заметил, что о нем как бы забыли, не обращают внимание, тогда, воспользовавшись удобным момен- том, выскользнул во двор, шмыгнул в ворота и убежал. Но голод снова погнал за подаяни- ем. Он зашел в столовую в надежде, что, мо- жет, там удастся, чем поживиться. С завистью смотрел он на лакомящихся вкусными блю- дами, хотя это были всего-навсего жидкие щи, пока его не заметили, что он вылизывал оставленные на столе тарелки, и прогнали из столовой. После всех этих приключений, обессиливший, он уснул прямо на улице под забором. Проснулся глубокой ночью и толь- ко к утру добрался до дома…
От голода порой мутило сознание, теря- лась реальность времени и событий. Однаж- ды, после очередного такого похода в поис- ках пропитания, вернувшись, Ваня увидел, что комната, которую они снимали, пуста, в ней никого и ничего нет, голые стены. Не- доумевал, что могло случиться. Хозяева квар- тиры сказали, что родители погрузили вещи на машину и уехали обратно в Оренбуржье, оставив его одного. От мысли, что он бро- шен, горькие слезы полились из глаз. Горько плакал Ваня и, наверное, не утешился бы, если бы не пришел отец, который, оказыва- ется, отлучился, чтобы оформить документы. Мама с братьями действительно на попутной машине уехали в Херсон и там будут ждать его с отцом, чтобы сесть на поезд. Было Ване тогда около семи лет. Шли пешком, но какой из него был пешеход, постоянно останавли- вались. Хорошо, что какая-то проезжавшая машина подхватила их, и они быстро добра- лись до Херсона. Там вся семья погрузилась в вагон, и они отправились обратно в Соро- чинск. Дорогой, ночью, у отца вытащили из кармана последние деньги…
…После седьмого класса Ваня поехал в город Орск поступать в индустриальный техникум. Он мечтал стать электротехником, у него не выходил из головы случай с шаро- вой молнией, он мечтал разгадать его, поче- му она тогда его не убила, но на отделение электротехников набор уже был закончен, и пришлось определяться на отделение тех- ников-строителей. Едва он начал учиться, как возникли трудности. После первого се- местра за неуспеваемость по русскому язы- ку он был лишен стипендии, от родителей он скрыл это, потому что они сами еле-еле сводили концы с концами. Пришлось голо- дать, а голод толкал на преступления: после занятий он отправлялся на рынок и брал из корзин торговцев фруктину или овощ, якобы попробовать перед покупкой. Но без конца так не могло продолжаться, торговки быстро его хитрость раскусили и стали гнать прочь. Голод заглушает страх. Голод заставляет сде- латься вором или попрошайкой. Устрашив- шись того, Ваня решил оставить учебу и вер- нулся к родителям в Сорочинск.
Вскоре началась Великая Отечественная война, два старших брата, Александр и Вик- тор, ушли на фронт, а отца определили в тру- довую армию, и в 14 лет Ваня остался в семье за хозяина. Из-за отсутствия занятий жизнь приводила к рассеянности мыслей. Внутри сердца появилась пустота, которая угнетала все больше и больше.
Но Промысел Божий не оставил его. Однажды, оставшись дома один, Ваня рас- положился на полатях и стал размышлять о конечной участи человека. И начал себе представлять, как это произойдет: вот сей- час он живет, существует, но наступит время, когда его не будет. Он должен потерять свое сознание, раствориться в ничто, был – и вот его уже нет. Ваня старался представить себе это состояние, но никак не мог. И вот сейчас: есть он или нет его? И, не получив ответа на эти вопросы, Ваня глубоко опечалился и за- плакал о том, какова горькая участь челове- ка: появиться на свет и в определенное время исчезнуть, а иногда и раньше, например по- гибнуть на войне. И поскольку этот вопрос

в его сознании окончательно не решался, он продолжал Ваню мучить и грустью отда- вался в сердце. Промысел Божий заострил его внимание на самом главном: какова цель и смысл человеческой жизни и для чего чело- век существует?
К этому времени, в 1943 году, раз церкви в 30-е годы большевиками были разрушены или закрыты, приспособлены под склады или для глумления под клубы и кинотеатры, а свя- щенники были расстреляны или томились в концлагерях, верующим было разрешено собираться по домам и совершать богослуже- ния. Война заставила большевиков пойти на некоторые уступки, как выяснилось, народ в большинстве своем по-прежнему веровал в Бога, несмотря на то что они, большевики, Его отменили, и шел с Его именем на смерть, защищая Отчизну. Народ рассматривал наше- ствие Гитлера как кару за содеянное русским народом в 1917 году по чужой подсказке.
И однажды, как оказалось, в Великую субботу, Ваню неотвратимо потянуло в один из таких домов, где собирались верующие для того, чтобы встретить праздник Пасхи. Время было уже вечернее, когда он переступил по- рог дома. Было интересно узнать, что за люди собрались там. Не успел он за собой закрыть дверь, то услышал с правой стороны голос:
«Иди и читай!» С левой стороны послыша- лось наоборот: «Зачем тебе идти читать? Ты человек молодой, не стыдно ли тебе будет среди старушек, тебя потом осмеют твои то- варищи: пришел, видите ли, на богомолье. Не ходи!» Но голос справа твердо и реши- тельно повторил: «Иди и читай!» Ваня послу- шался этого голоса, прошел внутрь комнаты и попросил, чтобы ему дозволили читать, ему разрешили, как оказалось, Деяния св. Апо- столов. Текст был на русском языке, читалось легко, он увлекся и не заметил, когда прочел до конца. Его похвалили и поблагодарили. Затем началась пасхальная служба. Когда она закончилась, все разошлись по домам. Ваня возвращался домой с каким-то необыкно- венно светлым чувством, которое не мог себе объяснить. Он только чувствовал, что сопри- коснулся с особым духовным миром, к кото-
рому его, оказывается, давно тянуло, но он не знал, как в него войти. Пустоты в душе боль- ше не было. Наоборот, на душе было необык- новенно тепло и светло.
Ну а дальше Господь через кого-то по- знакомил его с монахинями, которые после закрытия большевиками монастырей тайно жили в частных домах, среди них оказалась и близкая их родственница, благочестивая Марина. После чтения им Деяний св. Апосто- лов она открылась ему, рассказала, что до ре- волюции ходила в Иерусалим к Гробу Господ- ню, начала рассказывать ему о жизни святых. Затем дала старинную книгу «Жития святых», где для него раскрывались особые тайны, и дан был ответ на мучающий вопрос: каковы цель и смысл человеческой жизни на Земле? Перед ним предстала тайна бытия Божия. Он хоть и смутно, но почувствовал свое особое духовное предназначение. Какое, он не знал, но душа замирала от этого предчувствия.
Но он еще продолжал ходить со сверстни- ками в кино, хотя кинотеатр размещался в Бо- жьем храме. Посещал танцплощадку, хотя сам не танцевал, стеснялся своей неловкости. По- скольку денег ни у него, ни у его товарищей не было, они отдирали в ограде сада штакети- ну, пролезали в образовавшуюся дыру.
И вот однажды, а это было 1 августа 1943 года, – он на всю жизнь запомнил эту дату, – он с товарищами в очередной раз от- правился на танцплощадку. Пролез в тайную дыру, сел на скамеечку и стал наблюдать. Не- смотря на страшную войну, тогда в моде было танго. Небо было покрыто глухими тучами, пока еще не дождевыми, но, во всяком слу- чае, грозовыми. Он внимательно смотрел на танцующих и вдруг ощутил, что некая пелена, лежащая на его глазах, начала скручиваться справа налево и раскрыла ему другие очи – очи духовные. Перед ним открылась другая картина – страшная и мерзкая. Вместо людей он увидел самых настоящих бесов, о суще- ствовании которых он слышал, но не верил в них. Они были большого роста, гораздо выше танцующих. Если представить австра- лийских кенгуру, то они были похожи на них и примерно такого же роста. Покрытые шер-

стью, с рожками, с хвостами, копытами, они кружились попарно и обнимались. Но, мало того, от них исходили мерзкое зловоние и ле- денящий холод. Настолько это было мерзкое, холодное дуновение, что невозможно было терпеть. Видение продолжалось, наверное, всего с полминуты, и снова, уже слева напра- во свиток развернулся, закрыл духовные очи, и передо ним были те же самые люди. Но чув- ство отвращения не проходило и не позволи- ло Ване больше находиться на танцплощадке. Он встал и поспешно ушел, уже через ворота. Больше ни в кино, ни на танцплощадку он не ходил. То, что он внутренним оком увидел на танцплощадке, открыло ему иной мир. И не только открыло, но и поставило своеобраз- ный, невидимый для других барьер между мирской и христианской жизнью.
К этому времени вернулся из лагеря свя- щенник Леонид Смирнов и стал совершать богослужения по домам. Иван ясно помнил, как впервые пришел к нему на богослужение. Хозяйка дома Дарья Ефимовна была им зна- кома, и их с мамой впустили. Иван благого- вейно простоял всю службу: и всенощную, и литургию. Но священнику кем-то было до- ложено относительно его:
Будьте осторожны с этим юношей, по- тому что, вероятно, он пришел с недобрыми мыслями, а как агент, чтобы рассмотреть, кто здесь, сколько людей пришло, и донести куда следует.
После литургии все пошли к кресту, по- дошел и Ваня. Вдруг отец Леонид задает ему вопрос:
А ты чей?
И Ваня непроизвольно ответил:
Я Божий!..
С этого времени священник приблизил Ваню к себе, полюбил, и всякий раз, когда уезжал в другие села, Ваня его сопровождал. Вместе с инокиней, матушкой Февронией, они складывали в телегу церковную утварь, самодельный престол и везли в тот дом, где намечалось совершить богослужение. И ум Вани, и сердце в такие часы пребывали в осо- бом благодатном состоянии. И после этого мир его уже не звал, хотя Ваня с радостью уча-
ствовал во всех мирских заботах. После посад- ки огорода нужно было запастись сеном. Они с матерью запрягали свою корову в рыдван и в четыре часа утра отправлялись на сенокос. К полудню возвращались домой и по дороге для утешения пели духовные песни. В общем, все делалось с молитвой, с радостью.
Монахиня Бурдыгина позже рассказывала:
В начале сороковых в городе Сорочин- ске разрешили совершать богослужения. Од- нако места, где их можно было бы проводить, не было. В бывшем соборе Михаила Архангела был кинотеатр. И вот одна благочестивая жен- щина – Дарья Ефимовна Балагужева – пре- доставила свой небольшой домик. Моя мама приезжала туда на значительное расстояние в 18 километров, а то и пешком приходила и рассказывала, что тамошнему священнику помогает молодой, лет восемнадцати, краси- вый паренек, одетый в украшенную вышив- кой украинскую рубаху-косоворотку. Мама несколько раз предлагала мне побывать в Со- рочинске, чтобы увидеть, как умилительно служит молодой пономарь: «Сходи туда, по- смотри. Там есть очень хороший мальчик. Ва- нечкой зовут». Вскоре я увидела его. Все моля- щиеся радовались, видя его кротость и любовь к богослужению и священнику.
Дом, в котором проживал Ваня, находил- ся недалеко от дома, где проходили богослу- жения. Но однажды после службы юноша пожелал остаться вместе с батюшкой в доме Балагужевой. Он попросил разрешения у хо- зяйки переночевать, но та с сожалением от- вечала:
Ванечка, миленький, у меня и лечь-то негде. Ни постелить, ни укрыться нечем.
Но юного пономаря это не смутило:
А мне ничего и не надо. Я на полу устро- юсь. Да к тому же у меня фуфаечка есть – я найду, что постелить и чем накрыться.
Надел ватник, свернулся комочком у по- рога и сказал:
Вот я и постелил, и оделся. Хочу остать- ся с батюшкой.
Но нельзя сказать, что начало духовной жизни прошло для Вани безболезненно. Были всякие препятствия, искушения, и даже боль-

шие. Однажды, это было уже в 1944 году, он возвращался со всенощной домой. Родитель- ницы и младшего братишки дома не было. Ваня решил немного полежать, а потом встать и помолиться. Лег и крепко заснул. Спал не- долго, но когда проснулся, самым настоящим образом почувствовал потерю жизни. Ощу- щал себя находящимся в оболочке человека, внутри которой – полнейшая пустота. Жизни не было. И мало того, откуда-то раздался го- лос, твердящий ему:
Бога нет! Бога нет!
Ваня встал и, хотя ему стало нестерпимо горько, не растерялся. Он, опустившись на колени, начал со слезами молиться и про- сить Бога о помощи. Он чувствовал, что ка- кая-то мерзкая темная оболочка охватила его, словно некое облако зависло над ним, а он оказался в середине его. И по мере усиления его молитв это темное мерзкое облако стало отступать. И было такое чувство, как будто внутри его прошел сильнейший ураган, кото- рый разрушил все до основания. Скажем, был город – и не стало его. Все было превращено в щепки, в груду обломков, в безжизненную, ничем не радующую пустыню. Было страш- ное чувство богооставленности, граничащее с умопомешательством. Скажем, смотришь на какой-нибудь предмет, на стол, например, а это – не стол, на небо, а это – не небо. И ког- да после этого Ваня пришел в один дом на мо- литвенное собрание, ему казалось странным, что люди приходят сюда молиться. Молятся, зачем-то молятся. Какой смысл в этом?
Ваня об этом состоянии рассказал свя- щеннику. Тот, конечно, как мог, объяснил ему суть вещей, что это дьявольское искушение и его нужно с терпением перенести. И Ваня терпеливо переносил это жуткое состояние, вспоминал жития святых, а также подвиги живших в недавние времена. В частности, вспоминал праведного Иоанна Кронштад- тского, который в то время настолько был близок ему, что, наверное, единственный, кто удерживал его на этом свете. Эта искра веры была похожа на искру огня, которая бегает по пеплу и ищет себе питания и – вот-вот угас- нет совершенно. Найдет – возгорится снова.
В Сорочинске жила Пашенька-юродивая, и в укрепление веры Ваня направил свои сто- пы к ней. Иносказаниями она предсказала ему скорый отъезд в армию, духовное звание и время окончания войны.
В октябре 1944 года действительно Ваню призвали в армию. Он успешно прошел ко- миссию и ожидал повестку на отправку. Ее принесли поздно ночью, и он стал готовиться к отъезду, собирая необходимые вещи. Не за- был зайти к батюшке. Тот с радостью напут- ствовал его Святыми Тайнами. Тут случилось чудо. Когда священник подносил Святое тело и Кровь Христовы, Ваня испытал необычай- ную радость, от которой едва переводил ды- хание. Священника он как бы не видел, но чувствовал, что какое-то таинственное су- щество – казалось ему, что это была Матерь Божия, – приблизилось и вложило в его уста причастие. Чувство необычайной сладости увеличивалось в его сердце, и в нем воца- рился неземной мир. Таинственное существо удалилось, и Ваня снова увидел священника. Батюшка благословил его небольшой иконочкой с изображением Веры, Надежды,
Любови и матери их Софии.
Он отправился в путь в сопровождении мамы и некоторых родственников. Прича- стие очень утешило его. Подошли к военко- мату, но двери оказались заперты. На их стук вышел дежурный и объявил, что никаких допризывников здесь не было и ему ничего не известно. Тогда они отправились к школе
№ 6, где проходил медосмотр. Но и там ни- кого не оказалось. Пошли на вокзал – тоже пусто. Они подумали, что с повесткой кто- то злостно пошутил, и вернулись домой. Но через три дня, когда Ваня вернулся после ли- тургии домой, вдруг явилось шесть крепких парней и под конвоем повели его в военко- мат.
Первым вопросом военного комиссара было:
Почему Вы не явились к отправке? Напрасно Ваня пытался что-то объяс-
нять, – военком показал его подпись в спи- ске отправляющихся, которая, конечно, была подделана, и обвинил в дезертирстве.

Ты что, попом решил сделаться? – спра- шивал он. – В армии не хочешь служить?!
Комиссар вызвал милицию, и со скрещен- ными позади руками Ваню увели… Сначала его поместили в одиночную камеру в холод- ном подвале. Но потом перевели в общую. Там уже сидели три парня, как оказалось, по- саженные за кражу. Ваня прошел в глубь каме- ры. Присел в уголочек и, уткнувшись лицом в колени, стал просить Божию Матерь о за- щите. Камера огласилась матерной руганью.
Вскоре его вывели на допрос.
Почему ты не хочешь служить Родине?
Ваня ответил, что никогда не отказывался от служения и теперь согласен идти на защи- ту Отечества. Пытался объяснить, что проис- шедшее – просто нелепое стечение обстоя- тельств. Он не знал, что ему помогло тогда: его доводы или молитвы Божией Матери…
Его отправили в путь в направлении Са- мары, тогда Куйбышева. Далее надо было ехать в сторону Уфы… Глубокой ночью при- были на станцию Алкино под Уфой, куда Ваня имел направление от военкомата. Здесь формировались воинские части, отправля- ющиеся на фронт. Трудно было привыкать к строгой военной дисциплине. Тут и там вы- являлись Ванины недостатки – то ремень не затянет, как надо, то обмотки неправильно замотает… Рано утром выходили в поле на во- енные занятия. Морозы тогда были жгучие.
Был Филиппов пост, и Ваня сохранял воздержание в пище, вкушая только хлеб с сахаром и чай. Перед едой молился откры- то, никого не стесняясь. Об этом было доло- жено командиру воинской части, который не замедлил вызвать Ваню на беседу. Он задал ряд вопросов. Спросил, как бы Ваня мог до- казать веру в загробный мир. Ваня, долго не задумываясь, предложил отрубить ему голову. Командир засмеялся и сказал:
Нет, погоди. Ты еще сам будешь головы немцам рубить!
Расстались они хорошо, и до времени никто Ваню за его убеждения не притеснял. Он же молился Матери Божией и Святителю Николаю, жалуясь им на то, что ему трудно среди неверующих…
В те дни Ване приснился странный, как ему поначалу показалось, сон. Видит, будто входит в казарму к нему матушка Феврония, а с нею неизвестная Жена, по своему глубо- чайшему смирению Ваня не решался вслух назвать ее Божией Матерью. Вдруг она об- ращается к появившимся в казарме врачам и строго говорит:
А его вы мне отпустите! И Ваня проснулся.
Проходили дни за днями. Ваня по-преж- нему маршировал в строю, занимался во- енной тактикой. Однажды пошли в поход. У Вани размоталась обмотка, и он без разре- шения командира вышел из строя. В наказа- ние за это ему дали наряд – назначили скре- сти грязь и добела вымыть полы в землянке сорока метров в длину. Ваня честно старался отработать наказание, но как ему было тяже- ло! От переутомления поднялась температу- ра, и он попал в санчасть. Там своего режима он тоже не менял, продолжая во время болез- ни поститься и молиться. Но, к несчастью, его лечащим врачом оказалась еврейка. Кто- то ей открыл, что Ваня придерживается хри- стианского поста, и она в бешенстве стала поносить его:
Что это ты вздумал поститься! Не хо- чешь идти на фронт?! Ну, хорошо же, мы с то- бой быстро разделаемся! Сошлем тебя и тво- их родителей в такие места, которые тебе и не снились!
Ваня знал о таких местах, в них побывал его старший брат.
Наговорив кучу угроз, врач-еврейка уда- лилась.
Кто мог вообразить Ванину боль и вну- треннюю скорбь! Как будто ураган пронесся над его бедным сердцем, разрушив все его добрые строения. Мысль о том, что он может быть сослан как изменник Родины и что ро- дители его будут подвергнуты той же участи, угнетала и ужасала его. В этой скорби и в сле- зах он заснул.
И видит чудесный сон: будто бы нахо- дится в поле, и какое-то таинственное неви- димое Существо вложило в его правую руку семя. Ваня взмахнул рукой и одним манове-

нием засеял все поле. В мгновение ока семя проросло, распустило листочки и плети, рас- цвело и принесло плоды. Плоды эти были наподобие арбузов и во множестве лежали на земле. Ваня стал проверять их зрелость, но они еще были зелеными. Просматривая, он все дальше и дальше уходил в глубь поля. И когда дошел до середины его, то увидел, что небольшая его часть, саженей примерно в восемь, вспахана, но не засеяна. На паш- не лежал большой деревянный крест. Ваня подошел и поднял его. Крест был выше его головы и очень тяжелый. Ваня взглянул на него снизу вверх. И в это мгновение какой-то светлый луч прошел через его голову и достиг его сердца, отчего на душе стало светло и ра- достно. Внутренний голос возвестил ему, что это Крест Господень. Тогда он приподнял его, взвалил на плечо и понес.
В это время на небе появились черные тучи, и тьма накрыла землю. Засверкала мол- ния, раздались удары грома, гремело и выло вокруг, а Ваня продолжал идти. Через некото- рое время тучи стали рассеиваться. Когда при- близился к краю поля, его с левой стороны то орошал дождь, то освещало солнце – попе- ременно. Сойдя с поля, Ваня ступил прямо в грязь и пошел по ней в родное село. Там он сложил крест у своих ног, который уже был похож на неподъемное длинное бревно с по- перечной перекладиной. Ваню встретила ма- тушка Феврония и сказала: «Я знаю, кто ты, ты – юродивый». На этом Ваня проснулся.
Ясность сновидения была поразительной. Ваня стал рассуждать. Крест – это страда- ния. Значит, нужно ждать скорбей. Но сами события, происходившие во сне, были ему непонятны и приводили в недоумение. Ваня рассказал о сне лежащему рядом с ним боль- ному, который тоже был человеком верую- щим. Он успокоил:
Твой сон очень хороший, не пережи- вай! И неведомая Жена, которая приходила к тебе, – сама Матерь Божия. И написала она тебе на судьбе нести тяжелый крест, за себя, за других и, может, за весь русский народ. Ты только физически немощный, болезный, а ду- хом ты, видимо, очень сильный, раз больше не-
кому, раз на тебя возложен этот тяжкий крест, ты выбран Матерью Божией для особой цели.
Врач-еврейка больше не приходила, од- нако скоро Ваню вызвали к врачу-психиатру, потому что командирам и врачам казалось странным его поведение.
На что ты жалуешься? – ласково спро- сил врач-психиатр.
У меня болит желудок и, кроме того, порок сердца, – ответил Ваня.
Ты верующий?
Да!
Как верующие смотрят на войну? Не отказываются ли они от защиты Родины? – пристально всматриваясь Ване в глаза, по- интересовался врач-психиатр. Видимо, с ним имела разговор врач-еврейка.
Нет, – ответил Ваня твердо. – Право- славная Церковь всегда благословляет ору- жие своих воинов на защиту Отечества!
Тогда врач-психиатр спросил:
Скажи мне, пожалуйста, кто виноват в войне: Гитлер или Сталин?
Недолго думая, Ваня ответил:
Никто не виноват. Война существует для того, чтобы посредством внешних скор- бей облегчить будущую участь людей. Если люди не испытывали бы здесь, на Земле, скорбей, то будущие страдания в аде содер- жимых были бы совершенно невыносимы!
Ответ Вани, видимо, настолько поразил врача-психиатра, что дальше он его вопроса- ми не тревожил, только боязненно оглянул- ся на дверь, не слышал ли их кто. На Ваню врачи завели карточку, которую долго запол- няли, обсуждая между собой, видимо, опре- делялись с диагнозом, после чего снова отпу- стили в постель.
Наступило Рождество Христово. Ваня разговелся. Предварительно прочитал мо- литвенное правило. Больше он не унывал по- сле того сна, который сосед по больничной койке назвал вещим, какое-то внутреннее спокойствие воцарилось в душе.
Вдруг пришел приказ собираться и – в путь. Целой группой их отправили в Уфу. В дороге у одного человека из их группы слу- чился припадок, и на Ваню напал страх: что

он попал в команду сумасшедших, ведь у него болели желудок и сердце, а вовсе не помра- чился рассудок. Действительно, в четырех километрах от Уфы находился городок для умалишенных и припадочных, вот туда-то они и прибыли. Фамилия Вани красовалась в списке с прочими больными. Он попал в тринадцатое отделение. Было тревожно, но ничего не оставалось делать, как смириться и ждать прибытия врача.
Отделение состояло из двух громадных комнат, вмещавших до шестидесяти человек. Ваня размышлял: «Вдруг я на самом деле ли- шусь разума и меня поместят во второе отде- ление, где лежат буйные больные? Неужели я никогда не увижу родного края?!» Такая не- выносимая тоска охватила его сердце, что ра- зогнать ее было под силу только воле Матери Божией.
Чтобы не терять даром времени и дей- ствительно не тронуться рассудком, Ваня составил распорядок дня. Раньше всех вста- вал, умывался, а затем под одеялом совер- шал молитвенное правило, читал Евангелие, Псалтирь и каноны. Познакомился с няней Анастасией. Она принесла ему из дома книги духовного содержания. Шел Великий пост. Зная, что Ваня постится, с ним считались и готовили постную пищу.
Наступила Крестопоклонная неделя. Ване хотелось в храм, хотелось приобщить- ся Святых Христовых Тайн… Он сказал свое заветное желание няне, и она, хоть и очень боялась, согласилась тайком проводить его. Они пошли. Недалеко от реки Белой пока- зался храмик. Оказалось, что это был храм во имя Сергия Радонежского, Игумена всей Земли Русской. Сердце Вани сильно билось, и текли слезы радости. Служил небольшого роста архиерей. Так было хорошо! Ване так хотелось исповедаться в этот вечер, но не пришлось… На обратном пути, к их несча- стью, случилась авария – сошел с рельсов впереди идущий трамвай. Из-за этого они за- держались, и в больнице начался переполох. Они с няней получили выговор, и к литургии пойти не пришлось. Так Ваня и остался тогда без причастия, о чем очень переживал.
Здоровье Вани постепенно стало «улуч- шаться», и «лишенный рассудка» ум прихо- дил в «нормальное состояние». Он помогал на кухне, раздавал пищу больным. Главный врач, которая его понимала, относилась к нему хорошо, и в благодарность он помогал выкладывать во дворе дорожки из кирпичей. В день Благовещения он опять был в хра- ме. 20 апреля его неожиданно комиссова- ли, признав негодным к несению военной службы. Ему выдали документы, питание, денежки и отправили на вокзал. Какая была
радость! Скорее в родные края!..
Через Самару-Куйбышев Ваня прибыл в Бузулук, куда к тому времени был переведен в недавно открытый храм батюшка Леонид. С котомкой за плечами Ваня с замираньем души вошел в храм. Какое же было счастье оказаться в объятиях батюшки Леонида! Вре- менно Ваня поселился у него. Хотелось ско- рее выполнить данный Божией Матери обет. Он вставал в шесть утра, спал на голом полу или на составленных стульях, мяса и вина не употреблял. Посетил родителей, но душу его грела служба в храме. Любил ночевать в храме. В те дни он познакомился с мона- хинями из бывшего Тихвинского монасты- ря. Они посоветовали ему пойти к епископу Оренбургскому и Бузулукскому Мануилу (Лемешевскому), который недавно был осво- божден из лагеря в Сибири в городе Канске и который искал себе келейника. Первый раз владыка был арестован в 1924 году по доносу епископов-обновленцев, пошедших в услу- жение к большевикам, с которыми по благо- словлению Патриарха Тихона он вел непри- миримую борьбу. В результате вернул в лоно Московской патриархии многие заблудшие в большевистской ереси монастыри и храмы. Вышел на волю владыка в 1928 году и, как оказалось, ненадолго, потому что в 1931 году был арестован снова и год томился в тюрьме. В 1933 году он был арестован в третий раз и до 1936 года отбывал заключение в Мариинских лагерях. В мае 1939 года он был арестован в четвертый раз по делу «Истинно-право- славной церкви». И вот осенью 1944 года был освобождён – надолго ли? – и назначен епи-

скопом в Оренбург. Ваня и думать-то боялся, что тот возьмет его келейником. Да примет ли епископ его вообще? Сердце Вани трепетало. Прошел слух, что в Неделю всех святых епископ Мануил приедет в село Платовку. Народ со слезами на глазах встретил своего архипастыря, вчера еще простого зэка одного из лагерей ГУЛАГа. От самой станции Пла- товки до села путь был устлан полевыми цве- тами. Когда епископ привел себя в порядок,
ему была предложена скромная трапеза.
Во время трапезы ему доложили о прихо- де Вани. И вот Ваня вошел туда, где обедали духовные лица. Архиерей сидел в переднем углу. Вид его был необыкновенный. Его чи- стое и как будто прозрачное лицо словно отражало какой-то свет. Он показался Ване неземным человеком. Какое-то внутреннее, не понятное для Вани обаяние исходило от всего его вида, и сердце Ванино повлеклось к нему. Он сердцем чувствовал, что это был Божий епископ! Сидящие раздвинулись, и Ваня подошел под благословение – пер- вое благословение епископа в его жизни. Епископ попросил накормить Ваню в сосед- ней комнате. Потом он любезно поговорил с Ваней и предложил вместе с ним поехать в Сорочинск и Спасское. Когда владыка был в этом селе, к нему обратилась благочестивая инокиня матушка Феврония:
Владыка святый, возьмите нашего Ваню в келейники!
В Сорочинске епископ Мануил посетил родителей Вани. И спросил их согласия от- пустить его к себе в послушники. Родители благословили. Особенно тронуло Ваню, что епископ не погнушался их убогой посте- лью и согласился у них отдохнуть. Вместе они посетили и дом убогой Аннушки, кото- рая в свое время предсказала Ване военную службу, духовное звание и время окончания войны, получалось, что все ее предсказания сбывались, в том числе и по поводу скоро- го окончания войны, все шло к победе. По- сле этого епископ уехал в Оренбург, а Ваня остался ждать вызова. Перед днем памяти великомученика Пантелеймона батюшка Ле- онид повез его к владыке. Тот предложил им
вместе пообедать. Ваня в то время не вкушал молочного, но владыка, заметив, не одобрил это неразумное воздержание и благословил начать употреблять скоромную пищу. В са- мый праздник в честь св. Пантелеймона Ваню постригли в стихирь, то была первая ступень, ведущая его к священству.
Осенью 1945 года Ваня переехал в Орен- бург и отдал себя в послушание владыке Ма- нуилу. Владыка учил его доброму отношению к людям. К нему приходили из далеких сел, оставались даже ночевать. Владыку это не смущало, к людям он относился сердечно. Такое отношение передавалось и Ваниному сердцу и говорило ему о том, что к людям надо относиться как к творению Божьему. Самое главное, что давало общение со старцем, – это практическое убеждение о бытии Божием и в Божием Промысле о человеке. Бог проявлял- ся в действиях самого старца, в его деяниях. В его проповедях, в его отношении к людям. Бог как бы являл Себя живым.
Владыка Мануил 30 сентября 1945 писал в своем дневнике: «Верующие замечают, что мой Иван сильно похудел, побледнел, в лице осунулся, и они начинают беспокоиться. Своими молитвами, поклонами и смирени- ем он привлекает к себе сердца всех верую- щих. Сегодня вечером после акафиста перед нашей новой иконой “Утоли мои печали” одна женщина принесла лишние у нее иконы старинной иконописи и поблекшую св. Апо- стола Иоанна Богослова, которую выпросил у меня Ваня. Со слезами обратился он ко мне, встав на колени:
Благословите меня, владыко, святой иконой сей, за молитвами св. Иоанна Богосло- ва, девственника. Господь сохранил бы меня в девстве.
Я все совершил по глаголу его, со страхом благоговейным взирая на его озаренный не- бесным светом бледный лик. Что выйдет из сего отрока? Беспокойство охватывает меня за его ревность ко Господу».
В ноябре была поездка в Ново-Георгиев- ку для освящения храма. Дорога была длин- ная, тяжелая, промозглая, после поезда дол- го ехали на телегах. Не доезжая километров

30 до Ново-Георгиевки, заночевали в одной небольшой деревне. Заболел, простыл Ваня. Святитель положил его на ночь возле себя и всю ночь согревал его своим телом. Утром болезнь прошла.
Когда Ваня жил у владыки, он прикре- пил его к одной старушке, которая нужда- лась в помощи. Ваня должен был ежеднев- но, встав утром и помолившись, идти к ней и делать все необходимое: приносить воду, колоть дрова, чистить двор от снега… Ване очень радостно было совершать это послу- шание, зная, что его, хоть и малый, труд при- носит человеку утешение. И вообще у него была любовь к тому, чтобы не брать у людей, а давать. Если Ваня по какой-либо причине отсутствовал на службе, прихожане спраши- вали владыку о Ване:
– Куда он делся, не болеет ли? Почему его нигде не видать? Нам очень не хватает его.
«Хорошо это, – записывал в своем днев- нике владыка Мануил 15 июня 1946 года. – Ясно, что не только благообразная внеш- ность Вани, но и духовная красота и чистота привлекают к нему верующих. Сегодня 35 лет моего монашества. Какие печальные резуль- таты. Ничего не достиг, остатки растерял. Почему я благоговею перед юным отцом Ио- анном? Хочу воплотить в нем то, что на себе не удалось выполнить».
Посещение приходов было сопряжено с целым рядом трудностей. Основными сред- ствами передвижения по области были тогда лошадь, попутная грузовая машина и приго- родные поезда, которые почему-то, как пра- вило, ходили только ночами. Вагоны были неблагоустроенные, холодные. Зайдешь, бывало, в зимнее время в такой вагон, а там холодище. Народу битком. Пар изо рта ва- лит, мерзнут руки и ноги. Пока едешь, весь продрогнешь. И чего только не увидишь, не услышишь в таких поездах. От табачного дыма сизый туман, мат повисает в этом тума- не. Почему нынешний русский человек так предрасположен к святотатству, глумлению над самым святым? Кому он мстит? Самому себе? Был ли он таким всегда, или это веяние большевистского времени
В сентябре 1946 года владыка Мануил был приглашен в Орск на освящение храма. С 1937 по 1943 год в Оренбургской области не было ни одного действующего храма. По- всюду – одна антирелигиозная травля. Веру- ющие ушли в себя. Некоторые боялись от- крыто креститься, даже носить крестики. Во время войны положение несколько измени- лось. С 1943 года храмы потихоньку стали от- крываться. После освящения храма в Орске в честь Иоанна Крестителя владыка выразил прихожанам неудовольствие священником, что тот в своей речи якобы приписал заслу- ги по восстановлению храма исключительно себе. Прихожане решили, что владыка хочет сместить настоятеля или перевести его в дру- гой храм.
И едва он закончил свое слово, раздался голос:
Владыка святый, Вы хотите взять у нас отца Вениамина? Нет, не дадим мы Вам его, не отпустим!
К нему присоединились сразу несколько голосов:
Не трогайте его! Это наш любимый па- стырь!
Крики усиливались, захватывали все боль- ше и больше людей. Каждый старался пере- кричать друг друга. Владыка умолял верующих, чтобы они прекратили шум в храме и даже стал угрожать им карой Божией. Но ничего не по- могало, словно какое бесовское наваждение накрыло собравшихся. Отдельные выкрики переросли во всеобщее негодование, хотя вла- дыка уже не раз сказал, что никаких каратель- ных мер он не собирался производить против настоятеля храма, как и не собирается никуда его переводить. Но шум только усиливался. Положение создалось катастрофическое. Вла- дыка не вытерпел, сильный гнев охватил все его существо. Видя, что он ничем не может успокоить народ, он с силой ударил жезлом по амвону и удалился в алтарь.
Иди, успокаивай народ! – раздраженно обратился он к настоятелю храма, а сам стал разоблачаться.
Настоятель, взволнованный от всего про- исшедшего, вышел к народу, поднял руку и,

от волнения едва шевеля языком, тихо и пла- чевно произнес:
Успокойтесь, братья и сестры! Меня не наказывают и никуда не переводят. Я оста- юсь с вами.
Но почему-то никто не хотел успокаи- ваться. Люди в каком-то неистовстве еще больше стали изливать свой гнев на владыку и елейными словами ублажать настоятеля:
Милый ты наш, батюшка! Мы не хотим, чтобы ты покинул нас. Нет, нет! Владыка по- ступает несправедливо.
Своды храма наполняли с одной стороны крики негодования, с другой – словно жалоб- ный стон, увещевание настоятеля. Увидев, что он ничего не может сделать с народом, батюшка со слезами на глазах тоже удалил- ся в алтарь, а шум в храме превращался уже в бунт. Не было сомнения, что в храме дей- ствовали бесы.
Тогда вышел келейник владыки юный Ваня и, подняв руку, с необычайной силой воззвал:
Возлюбленные, что Вы делаете?! По- бойтесь Бога!
И – удивительное дело! – крики и воз- гласы стали быстро затихать, и скоро в храме воцарилась тишина. И юный диакон в абсо- лютной тишине стал стыдить народ, в конце своей речи сказал:
Поскольку вы омрачили своего архипа- стыря, то сейчас же просите у него прощения и благословления. А ты, Святитель, – громко воззвал он к архипастырю, – выходи и при- нимай покаяние от народа.
Владыка Мануил был потрясен: ни он – епископ, ни любимый настоятель храма ни- чего не могли поделать с разбушевавшейся толпой, которую обуяли бесы, а юный келей- ник одним мановением руки остановил ее…

У епископа Мануила была давняя мечта: возобновить паломничество к месту явле- ния Чудотворной Табынской иконы Божией Матери, покровительнице уничтоженного большевиками Оренбургского казачьего вой- ска и под хоругвью с изображением которой в свое время объединялся Оренбургский от-
дел Союза русского народа. Но никоим об- разом не обнародовал свое желание, потому как оно пока не представлялось осуществи- мым. А тут вдруг неожиданно, к его удивле- нию, с этим предложением подступил к нему юный диакон Иоанн. И при всяком удобном случае напоминал об этом снова и снова.
В большевистской России не только че- ствование, даже память о Чудотворной Та- бынской иконе подвергалась гонению. Сра- зу же по окончании Гражданской войны, в 1922 году, власти запретили праздник бла- годарения иконе – в 9-ю пятницу по Пасхе. До этого, в Гражданскую войну, в Табынске случился большой пожар.
Жительница села Евдокия Гавриловна Ложкина вспоминала:
Перед этим я видела сон, а утром расска- зываю его маме: «Священники вынесли Та- бынскую Божию Матерь из церкви, по нашей улице пронесли и в поле пошли». Мама сказа- ла: «Плохой сон, ничего ты не поняла». – «Хо- роший, мама, – говорю. – Богородица такая ясная была». Пошли на Белую купаться. А у Пиягиных отряд стоял, красные. Давали ло- шадям сено, бросили окурок. А в сарае были снаряды. И снаряды начали рваться, головеш- ки летят по всей деревне, пожар! Мама кричит:
«Вылезайте из воды, бегите в поле!» Во время пожара отец ума лишился, взял точило и хо- дит по двору… Пол-Табынска выгорело, наш дом сгорел, училища сгорели, документы все сгорели, а церковь как стояла посредине села, так и осталась стоять. Не загорелась, видимо, Богородица ее защитила…
Церковь в Табынске закрыли в 1929 году, запретив крестный ход на Святые ключи из Уфы и из Оренбурга. Тогда крестный ход с одним из списков Табынской иконы пошел из Казани, о нем власти не знали, потому его не успели остановить. Даже в страшные 30-е годы власти не могли остановить крест- ные ходы к Табынской, не помогали никакие кордоны, время, проведенное в этих загради- тельных кордонах, людям засчитывали как рабочее или за это давали отгулы.
Рассказ Анны Богаровой из деревни Бе- резовой, что на пути к Святым ключам:

В 30-е годы я была еще маленькой, мы всей деревней встречали крестный ход. Встречали всегда в среду, вся деревня топила бани, чтобы вымыть паломников из дальних мест, а их порой было до пяти тысяч. И мы, чтобы приложиться к иконе, клали на нее по- лотенце или платок и проходили под иконой. Божия Матерь никогда нас не оставляла.
И вот по просьбе владыки Мануила, те- перь уже митрополита, в 1947 году разреши- ли крестный ход к месту явления Табынской иконы, еще помнилась война и роль Церк- ви в победе над врагом. Решили со списком иконы идти пешком к святому месту из Оренбургского ее собора. Перед тем как тро- нуться в путь, список святой иконы повер- нули лицом к храму, и – о, чудо! – темные лики Богоматери и Богомладенца внезапно прояснились. Слезы радости и восторга по- текли из глаз многих, в том числе у иеромо- наха Иоанна, его сердце пронзил какой-то благодатный луч. Торжество в душе было ве- ликое, оно напомнило ему об обете, который дал он Божией Матери в военном госпитале под Уфой.
Узнав об этой радостной вести, на Святые ключи тронулись крестные ходы еще из Уфы и из Стерлитамака. Очевидцы вспоминали, что праздник получился необыкновенный, хотя часовня над местом явления иконы, которая сейчас была далеко за пределами Родины, была заколочена, а с верующими были только списки с нее. Поставили пре- стол прямо под открытым небом и горячо молились Царице Небесной, испрашивая ее заступления за народ русский и возвращения в Россию ее Табынской Иконы Чудотворной. А в сердце иеромонаха Иоанна еще сильнее засиял тот необыкновенный свет.
Но на следующий год снова последовал запрет, не только на крестный ход, – за преж- ний, в 1947 году, управляющий по делам ре- лигии области получил строгий партийный выговор, – но даже и на моление на месте яв- ления иконы. В 9-ю пятницу по Пасхе моли- лись перед списком иконы теперь уже только в храмах: в Уфе, в Оренбурге, в Казани, еще во многих местах…
И тут иеромонах Иоанн снова подступил к владыке Мануилу, почему до сих пор нет акафиста к Чудотворной иконе Табынской?
Владыка отговорился, что, видимо, не было достойного составителя, как и, может, не было на то разрешения или просьбы свыше.
Как-то он отбыл обозревать свою епар- хию, а иеромонах Иоанн по разным причи- нам остался дома. И вдруг в это самое время у него появилось непреодолимое желание написать акафист Табынской иконе Божией Матери. Было такое чувство, что Божия Ма- терь просила это сделать. Иеромонах Иоанн взял составленную владыкой Мануилом кни- гу описания истории Табынской иконы, про- читал внимательно, помолился и приступил к составлению. Дело шло быстро и хорошо, было чувство, словно ему диктовал кто-то, стоя за плечами, а он только записывал. Пе- ред глазами был тот лучезарный свет, исхо- дящий от списка Табынской иконы, когда его перед крестным ходом повернули лицом к собору ее имени. К вечеру следующего дня акафист был уже отпечатан на машинке. Ие- ромонах аккуратно обернул его чистой белой бумагой и написал: «Дар Неба». Сам ликовал от радости, ему казалось, что это и желание самой Богородицы, порой казалось, что она подсказывала нужные слова, но возникал во- прос: примет ли его скромный дар Царица Небесная? Скоро возвратился владыка, и на лице его отразилась радость. Он был удив- лен, что его Ваня, теперь уже иеромонах Ио- анн, в такой короткий срок написал акафист, в котором он не смог поправить и слова…
Случайно или не случайно, акафист был написан накануне новых гонений на право- славных. Владыка уже не однажды говорил о своем скором новом аресте. Иеромонах Иоанн видел, как к нему приходили какие-то темные люди, после которых владыка стано- вился темен лицом. Теперь к 9-й пятнице по Пасхе вокруг Святого ключа уже устанавли- вался тройной кордон милиции, комсомоль- цев и пионеров. Устраивали облавы, разгоняя паломников, угрожали оружием. Однако не было ни одного года, чтобы в праздник по- клонения Табынской иконе паломники не

прорывались к Святому ключу и не набирали святой воды. Такое же гонение терпели пра- вославные в селе Верхний Авзян в Белорец- ком районе около источника Табынской ико- ны Божией Матери, что на Малиновой горе. Часовню над источником взорвали.
Часовню же над Святым ключом около Табынска сначала перестроили в водолечеб- ницу, так как рядом с ним, на противополож- ном берегу речки Усолки, построили санато- рий. А после публикации в журнале «Наука и религия» злобной статьи о «рассаднике за- разы» в Гафурийском районе Башкирии ча- совня и пещера, из которой истекал Святой источник, были взорваны, голова же источ- ника была залита бетоном, а место вокруг специально обезображено. Чтобы ничто не напоминало о Святом ключе, были спилены березы над источником. Постепенно произо- шло заболачивание местности. Воистину гла- голы Господни: «…егда узрити мерзость запу- стения на месте святом … знайте, что близко, что при дверях…»
Выше Святого источника по долу на лес- ной поляне стояла старая раскидистая береза. Некоторые верующие второе явление Чудот- ворной иконы приписывали именно этому месту. После взрыва Святого источника и за- печатания его бетоном верующие стали соби- раться на этой поляне и вместе петь акафист. На березу вешали список Чудотворной, око- ло нее собирали пожертвования, молились. Властям это тоже не понравилось, стали устраивать засады и около березы, арестовы- вать паломников. Но и это не помогало, тогда березу окружили колючей проволокой. И это не помогло. Тогда березу спилили. Но люди все равно собирались у ее пня. Тогда и пень сожгли, и само место его, это уже было в кон- це 80-х годов, затоптали.
Но через какое-то время после запечаты- вания Святого источника бетонной пробкой вода начала исходить множеством ключей на всем протяжении Вознесенской горы, укры- вающей Святое подземное озеро. Притом в одних источниках вода была пресная, а в других соленая. Минерализация этих клю- чей тоже была различной, и каждый обладает
своими целебными свойствами. Обозначил- ся даже особый источник – «глицериновый», называемый также «источником молодости». 4 сентября 1948 года владыка Мануил вновь был арестован по настоянию област- ных властей, которые поставили вопрос об архиерее «в связи с усилением религиозно- сти среди пожилого и молодого населения города и области и его личным авторитетом». И акафист Табынской иконе уже утвердил новый архиерей, митрополит Нестор (Ани- симов), собственноручно написав на нем:
«Благословляю». А владыка Мануил 16 апре- ля 1949 года был приговорён к 10 годам ли- шения свободы и отправлен в Потемские лагеря в Мордовии, из которых он выйдет только в 1955 году.
Но правящий тогда Патриарх Алек- сий I акафист для служебного употребления не утвердил. Его автору, иеромонаху Иоанну, через правящего архиерея был задан вопрос:
Почему Вы написали: «…всего мира Надеждо и Утешение»? Не слишком ли? На что замахнулись: всего мира!.. Табынская от- носится к местночтимым иконам…
На что до того тихий и послушный – ниже травы, тише воды – иеромонах Иоанн, ниче- го не объясняя, неожиданно твердо ответил:
Ничего менять не буду! Так будет: она – всего мира Надежда и Утешение!
И позже, когда ему предлагали переписать акафист, он неизменно упорно отказываясь что-нибудь менять в акафисте и отвечал:
Так надо! Так будет! Так Матерь Божия решила! Таково Табынской иконы великое будущее предназначение: Всего мира Наде- жда и Утешение!

В самую черную пору Нового Смутного Времени – 90-х годов XX века – в пору все- общего хаоса и развала; в пору мягкотелой червеобразно-студенистой горбачевщины и гиено-злобной сахаровщины; в пору сво- ры мелкотравчатых политиков самых разных мастей, каждый из которых, чем мельче был, тем больше создавал шуму и непременно метил в вожди, дешевой демагогией мороча народ, в большинстве своем давно уж влача-

щий существование без Царя и Бога в сердце и потому так легко покупающийся на любые посулы, вроде множества сортов дешевой колбасы, как символа земного рая, дальше его мечты, кажется, уже не простирались, – вдруг раздался Голос, как бы свыше, твердый и отрезвляющий, который первоначально ус- лышали только немногие:
Россия, моя Россия, что с тобой стало теперь? Ужель и впрямь канули в Лету герои и вожди твоего славного прошлого, глаша- таи твоей великой судьбы, служители святой правды Божией? Ужели крадущаяся походка твоих новых хозяев да тихий шорох их про- ворных лапок, воровато шмыгающих повсю- ду в поисках наживы, – последнее, что су- ждено тебе увидеть и услышать, прежде чем они предадут поруганию и забвению самое имя твое, самую память о тебе, Россия?..
В пору, когда так легко, действительно, словно колосс на глиняных ногах, рухнуло ты- сячелетнее великое государство, – казалось, в один день, но на самом деле давно подтачива- емое извне, а больше изнутри сворой младших научных сотрудников и лаборантов, внуков и племянников пламенных революционеров, и просто ушлых, тихих до поры одесских маль- чиков, шакалов-мародеров, – вдруг раздался Голос, как бы сверху, снимающий с глаз шоры, услышанный уже многими:
Какая же орда, какой свирепый враг прошел сегодня по просторам нашей Родины черным смерчем разрушения и развала – так, что впору россиянам ныне взвопить словами древнего автора: «Откуда начнем плакати, увы, толикаго падения преславныя ясноси- яющая превеликия Россия? Которым нача- лом воздвигнем пучину слез рыдания нашего и стонания? О коликих бед и горестей спо- добилось видети око наше!» И действитель- но – как же не скорбеть, не печалиться, глядя на этот позор, памятуя прежнее могущество, богатство и красоту Родины нашей, цветшей издревле подобно дивному цветку на удив- ление миру, в назидание верным, к радости своих славных сынов?.. Пора понять – имен- но сейчас решается вопрос: удастся ли разру- шителям России и дальше обманывать рус-
ский народ, завлекая его хитростью и ложью на путь безвозвратного самоуничтожения, к мрачной пропасти окончательной гибели, или ценой многих жертв и страданий мы все же прозреем, очнемся, одумаемся. Ведь толь- ко тогда мы сможет обрести надежду спасе- ния, волю к жизни и утерянную было духов- ную мощь…
Поразительно, насколько доверчив и наи- вен русский народ, отпадший от Бога: доста- точно было подсунуть ему обиженного боль- шевистской властью, плоть и кровь от нее, честолюбивого, жестокого и безнравствен- ного Бориса Ельцина, пообещавшего народу многообразие сортов дешевой колбасы, до- статочно было ему надеть вместо номенкла- турной каракулевой или норковой шапки демократическую кепочку, а потом залезть, как незабвенный Владимир Ильич Ленин, на броневик, как народ сразу возлюбил его, чуть ли не как Иисуса Христа. Чтобы потом, в очередной раз обманувшись, проклясть его и до поры до времени, до нового подсунутого вождя вообще ни в кого и ни во что не верить и плюнуть на собственную судьбу.
И вот в хаосе всеобщего распада и духов- ной смуты, в специально созданном разно- голосом гвалте, вдруг раздался Голос, при- зывающий к духовному и практическому действию, чтобы не дать стране окончательно обрушиться в бездну. Голос не политика, не государственного деятеля, не генерала даже, которые порой во время народных смут, видя всеобщую беспомощность, тоже берут- ся быть вождями нации, – и не всегда безу- спешно, как, например, де Голль во Франции или Пиночет в Чили, – а одного из иерархов Русской Православной Церкви, и не самого главного, и с самой простецкой внешностью сельского священника. Церкви, которая, как полагали многие, давно уже и не существо- вала, а если и существовала, то только как анахронизм, как, может, давно уже музей- ный, подчеркивающий демократизм новой власти атрибут, – и неожиданно этот Голос услышали если не все, то многие. Одних он поднял с колен, в других – зажег свечу, тре- тьих – не на шутку напугал.

Это был голос митрополита Санкт-Пе- тербургского и Ладожского Иоанна, быв- шего тишайшего иеромонаха Иоанна (Сны- чева), в свое время написавшего акафист к ушедшей в Гражданскую войну в изгна- ние с частью русского народа Табынской иконе Божией. Который стал, – может, по воле Священного Синода, а скорее, вопре- ки ему, – рупором, оказывается, не только живой, но и воинствующей, к удивлению не только врагов России, Русской Православ- ной Церкви. Его проповеди, речи, статьи, книги стали опорой для миллионов людей, и не обязательно православных. Не поли- тические партии, не политические лидеры, а он, иерарх Русской Православной Церкви, стал истинным духовным лидером остатков русского народа и уничтожаемого великого государства. Не все это и ныне осознают, что, может, благодаря ему страна окончательно не рухнула в бездну. Это и о нем сказано: «Был человек, посланный от Бога, имя ему Иоанн. Он пришел для свидетельства, чтобы свиде- тельствовать о Свете, дабы все уверовали чрез него (Ин. 1: 6–7)». Владыка Иоанн, в отличие от большинства иерархов Церкви, казалось бы, вопреки незыблемому постулату: «Вся- кая власть от Бога, и потому не дело Церкви напрямую вмешиваться в дела ее», не уходил от прямых вопросов дня. Он раскрывал глаза миллионам людей, как в стране, так и за ру- бежом, в том числе и на политические собы- тия, происходящие в России, на стоящую за ними страшную «тайну беззакония», о кото- рой, в том числе и по причине личной безо- пасности, многие старались молчать, а если и говорили, то только в узком кругу знако- мых. В результате у него появилось огром- ное количество врагов и недоброжелателей. И не только в стане врагов, но и в лоне самой Церкви, и среди ее иерархов раздавались раз- драженные голоса: «Не тем занимается вла- дыка Иоанн, не тем…» Наверное, их можно понять: давно ли десятки епископов во главе с Патриархом Тихоном и тысячи священни- ков взошли на Голгофу: были расстреляны или сгнили в лагерях. К клеветническим на- падкам из отечественной церковной среды
присоединились некоторые представители Зарубежной Церкви, не постеснялись зая- вить, что «патриотизм митрополита Иоан- на – не христианский патриотизм. Поэтому на самом деле он дискредитирует идею па- триотизма и является изменой Православию и христианскому Отечеству». Зазвучали обра- щения к Патриарху: призвать владыку к по- рядку. Но Святейший молчал, выказывая, по мнению одних, слабость, по мнению других, великую мудрость. Так или иначе, но книги митрополита Иоанна неизменно публикова- лись с его благословения. Владыка Иоанн от- крыто и во всеуслышание заявил, что духов- ными вождями русского народа по-прежнему являются не обновленцы, не приспособленцы к любой власти, не приверженцы к экумениз- му, не великие молчальники, невнятно про- мямлившие в Новое Смутное время, во время расстрела защитников Белого дома, нечто не- вразумительно-осторожное вместо если уж не анафемы, то хотя бы твердого слова, которого от них так ждал народ, и, не дождавшись, от- вернулся, а наложивший анафему на больше- виков и не сломленный внутренней тюрьмой на Лубянке во время предыдущей Русской Смуты Святой Патриарх Тихон.
Власть предержащих да и многих иерар- хов Церкви пугал все возрастающий авто- ритет митрополита Иоанна среди истинных православных не только в России. Во время югославской трагедии 90-х годов XX века сербская монахиня Ангелина написала кни- гу о страшной югославской войне, о тайных пружинах ее, о роли в этой трагедии «тай- ны беззакония». Она специально прилетела в Санкт-Петербург к митрополиту Иоанну с просьбой, чтобы он написал предисловие к книге. Несмотря на то что в тот момент он был очень болен, он принял ее. Выслушав ее, владыка сказал:
Ну, зачем Вы обращаетесь ко мне? То, что Вы написали, так важно, что нужно, чтобы предисловие написал Патриарх, он выше…
На что она страстно возразила:
Ваш авторитет выше Патриарха.
Владыка вздохнул, недовольно покачал головой:

Не надо так говорить, не надо меня противопоставлять Патриарху. Каждый из нас несет свое послушание, и, несомненно, что его – тяжелее…
Доходило до прямой травли. 13 апреля 1994 года в так называемой «Независимой газете» было напечатано открытое письмо – откровенный политический донос тогда еще, кажется, не лишенного священнического сана депутата Государственной думы Глеба Якунина под заголовком «Я предостерегаю!». В нем он призывал Ельцина инициировать административное и уголовное преследова- ние митрополита Иоанна. «Патриарх, – пи- сал Глеб Якунин, – не давал никакой оценки распространяемой митрополитом Иоанном фашистской идеологии, тем самым покры- вает антиконституционную и антихристи- анскую деятельность псевдоправославного шовиниста». Поводом к этой истерике по- служила статья митрополита Иоанна «Твор- цы катаклизмов», в которой он писал:
«Обвинения в “антисемитизме”, “мра- кобесии” и “черносотенстве” – стали поче- му-то уделом каждого, кто пытается с хри- стианских позиций разобраться в сложных и болезненных вопросах межнациональных и межконфессиональных отношений. На них не стоило бы обращать никакого внимания, если бы таким образом не блокировалось широкое, свободное и гласное обсуждение проблем, имеющих для русской жизни прин- ципиальное, судьбоносное значение. Лишь поняв это, мы сумеем найти приемлемую, конструктивную форму дискуссии и сделать ее результативной и плодотворной, безуслов- но отвергнув порочную практику навешива- ния на оппонентов разного рода ярлыков.
Это тем более необходимо, что в пылу по- лемики зачастую совершенно теряется изна- чальный смысл понятий. Так, например, про- изошло с названием “черносотенец”. Те, кто употребляют его в качестве бранной клички, очевидно, и не подозревают, что оно имеет многовековую и весьма достойную историю…
Понятно, что столкновение противо- речивых, порой взаимоисключающих друг друга религиозных вероучений, содержащих
“разноименный” духовный заряд, не могло обойтись без потрясений… Но ни одно из по- добных столкновений ни по ожесточенности борьбы, ни по масштабам, ни по своим по- следствиям не может сравниться с религи- озной войной, вот уже тысячелетия упорно и непрерывно ведущейся иудаизмом против Церкви Христовой… Необходимо осознать, что суть проблемы заключается в неприми- римом противоречии двух религиозных ми- ровоззрений, соответственно определяющих идеалы народного бытия, нравственные нор- мы и понимание смысла жизни. Противо- стояние это обостряется тем, что в самосо- знании обоих народов чрезвычайно сильны идеи избранничества, мессианства, особого служения. Здесь мы, пожалуй, приближаем- ся к пониманию главной причины многих катаклизмов, потрясавших русскую жизнь на протяжении веков. Православное понима- ние своего избранничества есть понимание обязанности служить ближнему своему. Из- бранничество же иудея есть избранничество на господство над окружающими людьми…»
«В стране не осталось, наверное, ни одной либеральной газетенки, ни одного “плюра- листа” и “правозащитника”, не плюнувших в сторону митрополита, не обвинивших его во всех смертных грехах. Но наиболее откро- венно сформулировала истоки этой кипучей ненависти газета администрации президента “Российские вести”, – писал пресс-секре- тарь митрополита Иоанна Константин Ду- шенов. – В проповедях владыки либералов испугало, прежде всего, формирование после- довательной и целостной мировоззренческой концепции, альтернативной либеральной де- мократии и гораздо более привлекательной, привычной, удобной для русского человека. Концепции русского духовного возрождения, распространение которой грозило либерализ- му превращением в маргинальную идеологию кучки прозападно настроенных интеллиген- тов, оторванных от народной массы и чуж- дых, враждебных ей по всем главным параме- трам своего мировоззрения».
Владыка Иоанн подтверждал: да, всякая власть от Бога, но это не значит, что Церкви

нужно заглядывать каждой власти в рот и ее иерархам подобострастно ездить с поздравле- ниями к вроде бы уже отставному богдыхану Борису Ельцину, преступления которого, мо- жет, страшнее преступлений Гитлера, ибо тот разрушал не свою, а чужую страну, и тем бо- лее уж к его далеко не православной супруге с поздравлениями по случаю дня рождения. Не надо мудро лукавить: да, каждая власть от Бога, но власть может быть, как и, веро- ятно, сегодня в России, в наказание народу, отступившему от путей истинных. И потому молчание, не раскрытие народу сути этой антинародной, антиправославной власти, вины самого народа – преступлению подоб- но: и перед Богом, и перед народом, который ты от имени Его окормляешь. И, видя сгуща- ющиеся над собой тучи, в своем «Плаче по Руси Великой» владыка Иоанн писал:
«Наверняка найдутся желающие обвинить меня в излишней “политизированности”, скажут, что Церковь, мол, “не от мира сего”, так что и нечего лезть в мирские дела. Скажут, пожалуй, о том, что не стоит будоражить на- род разговорами о “заговоре против России”, что сейчас главное сохранить мир – любой це- ной, избежать возрождения “имперских амби- ций”, что надо смириться с “ходом истории”, который будто бы привел к развалу страну “по объективным причинам”…»
И он отвечает:
«Воистину мир надо хранить всеми сила- ми. “В мире место Божие”, – свидетельствует нам Священное Писание. Вот только – вся- кий ли мир от Бога, любой ли хорош для пра- вославного человека? “Тот ли это мир, о ко- тором молится Церковь, которого жаждет народ?” – вопрошал святейший Патриарх Ти- хон, когда России в очередной раз пытались навязать позорный мир. Мир, по которому отторгаются от нас целые области, населен- ные православным народом… десятки мил- лионов православных людей попадают в ус- ловия великого духовного соблазна… Мир, по которому даже искони православная Украина отделяется от братской России и стольный град Киев, “мать городов русских”, колыбель нашего крещения, хранилище святынь, пе-
рестает быть городом державы Российской, мир, отдающий наш народ и Русскую землю в тяжкую кабалу, – такой мир не дает народу желанного отдыха и успокоения. Церкви же Православной принесет великий урон и горе, а Отечеству неисчислимые потери».
Грозное предостережение Первосвятите- ля Тихона во второй раз исполнилось с пуга- ющей точностью. Вспомним, что Патриарх Тихон, в свою очередь, был продолжателем духовного подвига первого русского Патри- арха – Святейшего Иова. Глубоко прови- дчески оба они – Патриархи времен Сму- ты – в 1989 году, в начале Нового Смутного времени, Русской Православной Церковью были причислены к лику святых. В мае 1990 года, накануне Поместного собора Рус- ской Православной Церкви, на котором был избран новый Патриарх – Алексий II, из- вестный православный философ, священ- ник Георгий Шевкунов писал: «Причисление к лику святых – это совсем не форма поощре- ния (даже посмертного). Это даже не форма признания заслуг церковных деятелей… Про- славление в лике святых – это всегда в пер- вую очередь призвание к служению. В какие бы времена ни бывали прославления святых, всегда в конкретный исторический момент призываются именно те, кто более всего может своим духовным примером и подви- гом жизни во Христе подать помощь нашей земной воинствующей Церкви от Церкви Небесной, Торжествующей. Патриотическое служение Святителей Иова и Тихона прохо- дило в период смутных времен… Оба они пе- режили гражданские войны… Оба Патриарха пережили взятие Москвы и хозяйничанье в Кремле бесчинных захватчиков. Патриарх Тихон был избран на престол под грохот ар- тиллерийского обстрела Кремля. При Патри- архе Иове московские святыни были поруга- ны поляками и Лжедмитрием… И Святитель Иов и Святитель Тихон налагали анафему на властей предержащих, которые глумились над Церковью, над русским народом, над рус- ской землей… Такой феномен, как самозван- ство, тоже был явлен при обоих Патриархах… Судьбы Святых Патриархов перекрещивают-

ся, как и судьбы их времен, с судьбами на- шего времени и современной нам Церкви, которая во вдохновение Духа Божия призва- ла именно этих святых к служению в наши дни. В чине хиротонии есть слова: “Боже- ственная благодать всегда немощная врачую- щи и оскудевающая восполняющи…” Когда Церковь земная оскудевает, Господь посыла- ет тех святых, которые в силах помочь своим служением, своими молитвами. Сейчас, судя по всему, именно такое время».
Да, судя по всему, именно такое время обрушивалось на Россию, может, даже бо- лее страшное, чем при Святых Патриархах Иове и Тихоне. Кремль захвачен новыми антихристами и новым Лжедмитрием, свое право на «престол» доказавшим, в том числе и ритуальным взрывом Ипатьевского дома в Екатеринбурге, места ритуального убиения последней царской семьи. В знак безуслов- ной и окончательной победы над русским народом в Кремле торжественно и пышно отпраздновали Хануку.
Но бесстрашно сказать правду в глаза но- вым захватчикам и новому Лжедмитрию, как и сказать правду обманутому и поверженно- му народу, в том числе и правду о нем самом, стать словом-проводником той горней Выс- шей Церкви, Хоругвью, бескомпромиссным разъяснителем Истины, подобно Святым Патриархам Иову и Тихону, суждено было не избранному только что Патриарху Алек- сию II, – не в осуждение Святейшему сказа- но, так Господь рассудил, так Божия Матерь решила, по высоким горним причинам, о ко- торых мы, смертные, можем только догады- ваться, – а до тех пор мало кому из мирских известному митрополиту Санкт-Петербург- скому и Ладожскому Иоанну, ставшему Го- лосом ее Чудотворной Табынской иконы. Вспомните сказанное ему якобы во сне, тог- да еще даже не иеромонаху Иоанну, а отроку Ване, Матерью Божией:
А его вы мне отпустите!..

Наверное, на самом деле было не так, но не однажды среди простого люду приходилось слышать, что на Поместном соборе 1990 года
при выборе Патриарха владыка Иоанн всего лишь несколькими голосами уступил тогдаш- нему митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Алексию. Многие по сей день говорят об этом факте с сожалением:
Тогда все было бы иначе…
Только Господу Богу судить, кого в какое время для какой цели выбирать. Да, несо- мненно, все было бы иначе, начиная с того, что владыка Иоанн, став Патриархом, вряд ли унизил бы себя до того, чтобы вставать в очередь вороватых чиновников поздрав- лять с днем рождения даже уже отставного Ельцина и тем более Наину Иосифовну, ко- торую незадолго до того вор-олигарх Гусин- ский приобщил, как он хвастался, к вере предков, которую она потеряла в комму- нистическое время. И не играл бы на своей большой скрипке в Храме Христа Спасителя господин Ростропович, однажды схватив- шийся за автомат, чтобы немного поукоро- тить на какое-то время вдруг вспомнивший о своем национальном достоинстве русский народ. И храма Христа Спасителя, скорее всего, не было бы! Да, не было бы, потому как прежний, истинный, взорванный боль- шевиками, строили пусть долго, но всем на- родом… А тут вдруг новые большевики вкупе с «новыми русскими» взяли и разом постро- или. Чего бы ради: каяться, по всему, они не собирались, наоборот, требовали покаяния от русского народа. «Бывает, что и бесы, ког- да им становится горячо, как на сковородке, строят храмы, к тому же бандитские деньги ведь у народа уворованы», – вразумляют не- допонимающих умные люди, но многих это объяснение почему-то не устраивает.
10 июня 1990 года во время интронизации пятнадцатого предстоятеля Русской Право- славной Церкви, Святейшего Патриарха Мо- сковского и всея Руси Алексия II Священный Синод приветствовал, а точнее, напутствовал его, предвидя Новую Русскую Смуту: «Гряди к пастве своей, Святейший Патриарх Алек- сий, вместе со Святым Патриархом Иовом устрой Церковь, просвети народ, защити Православие! Гряди к пастве своей, Святей- ший Патриарх Алексий, вместе со Святым

Патриархом Ермогеном собери сынов Оте- чества на защиту его христианского и наци- онального достояния! Гряди к пастве своей, Святейший Патриарх Алексий, вместе со Святым Патриархом Тихоном сохрани Цер- ковь от ереси и расколов, призови всех чад Ея под омофор единой Истины, яже есть Святое Православие Господа Иисуса Христа! Освященный Собор Русской Православной Церкви благословляет тебя на подвиг пред- водительства церковного!»
Груз ответственности на плечи недавно избранного Патриарха был возложен вели- кий. Страна вступила в пору Новой страш- ной Русской Смуты, и не случайно, что в приветствии-благословении Священного Синода были названы имена Святителей-му- чеников, Патриархов времен смуты: Свя- тых Патриархов Иова, Ермогена и Тихона. Накануне расстрела парламента в октябре 1993 года Святейший предупредил противо- борствующие стороны, что предаст анафеме того, кто первым прольет народную кровь. Верующий и неверующий в Иисуса Христа русский и нерусский народ с великой наде- ждой, как в последнее средство остановить гражданскую войну, воспринял это грозное предупреждение. Но предупреждение пред- стоятеля Русской Православной Церкви не остановило клику Ельцина, народной кро- вью были обильно политы ступени Белого дома, была растоптана демократия, со знаме- нами которой он пришел к власти.
Но – анафемы не последовало. Было только – под давлением некоторых членов Священного Синода, прежде всего, митро- полита Санкт-Петербургского и Ладожского Иоанна, и преосвященных иерархов, при- бывших в Троице-Сергиеву лавру на Празд- ник Преподобного Сергия Радонежского, Игумена Земли Русской, – принято обра- щение: «Несмотря на то что посредническая миссия Церкви была принята сторонами противостояния, люди попрали нравствен- ные принципы и пролили невинную кровь. Эта кровь вопиет к небу и, как предупрежда- ла святая церковь, останется несмываемой каиновой печатью на совести тех, кто вдох-
новил и осуществил богопротивное убий- ство невинных ближних своих. Бог воздаст им в этой жизни и на страшном суде своем». Если это обращение считать анафемой, как его потом кое-кто пытался представить, то она была безадресной. Более того, в ту пору полного засилия антинародной прессы, ког- да виновными в кровопролитии были объяв- лены защитники избранного народом Вер- ховного Совета, то получалось, что как бы, прежде всего, они были преданы этой анафе- ме. Ничто, наверное, не оттолкнуло так и без того в большинстве своем уже неверующий в Бога русский народ от Русской Православ- ной Церкви, как поведение ее большинства иерархов в те страшные судьбоносные дни. По примеру обновленцев она открыто или скрытно стала прислуживать новым боль- шевикам, пройдет совсем немного времени с тех страшных октябрьских дней, и многие иерархи будут тайно или открыто призывать паству голосовать за «доброго царя» Бориса.
Да, владыка Иоанн, скорее всего, откры- то предал бы анафеме существующую власть и стоящую за ней «тайну беззакония» и, мо- жет, повторил бы судьбу Патриархов Иова и Тихона. Но давайте взглянем правде в гла- за: ни Патриарх Иов, ни Патриарх Тихон сво- ими подвигами не остановили Смуты. Архие- реи, присягнувшие Лжедмитрию, возвели на церковный престол униата Игнатия, а после Патриарха Тихона стали «окормлять» народ обновленцы во главе с «митрополитом» Вве- денским.
Да, несомненно, Россия пошла бы иным путем. Народ, воодушевленный Словом-Хо- ругвью, Словом-Набатом, может, встал бы на защиту своего поруганного национально- го и просто человеческого достоинства. Но, может, Господь рассудил, что хватит русской крови и слишком неравны силы. И слишком
«заколбасирован» в большинстве своем от- павший от Бога, то есть, по сути, перестав- ший быть русским, народ. И не молитва, не покаяние, не духовное строительство себя, а сонное молчание и беснование на митингах стало формой его духовного подвига, и пото- му ему на этих митингах могут легко подсу-

нуть нового Ильича в кепке. И нужна долгая кропотливая работа по воцерковлению наро- да: чтобы он хоть отчасти почувствовал в себе снова божественный компас, тогда его уже будет трудно обмануть. И потому Господь, может, разделил этот непомерный подвиг на двоих: одному, митрополиту Санкт-Петер- бургскому и Ладожскому Иоанну, стать жерт- венной Хоругвью, знаменем Чудотворной врачующей Табынской иконы, а у второго, Патриарха Московского и всея Руси Алек- сия II – земной путь, на котором не избежать компромиссов с сатанинской властью, это похоже на опасное хождение по скользкому, к тому же непрочному льду.
Так или иначе, только в самую черную пору Нового Смутного времени, когда стрел- ка народного магнитного компаса беспо- мощно металась по кругу, не находя полю- сов, духовным вождем Русского Народа стал владыка Иоанн, митрополит Санкт-Петер- бургский и Ладожский, хотя далеко не все это понимали. В беспросветно глухой ночи поверженной русской души зазвучал его страстный голос:
«Где же ты, некогда могучий и держав- ный, русский православный народ? – взыва- ет к нам из хаоса смуты 1918 года Святейший Патриарх Тихон. – Неужели ты совсем изжил свою силу? Как исполин, ты – великодуш- ный и радостный – совершал свой великий, указанный тебе свыше путь, благовествуя всем мир, любовь и правду. И вот, ныне ты лежишь, поверженный в прах, пожираемый своими врагами, сгорая в пламени греха, страстей и братоубийственной злобы. Неу- жели ты не возродишься духовно и не вос- станешь снова в силе и славе своей? Неужели Господь навсегда закрыл для тебя источники жизни, погасил твои творческие силы, чтобы посечь тебя, как бесплодную смоковницу?..»
Народ в большинстве своем молчал.
«Пора понять, – продолжал мысль Перво- святителя Тихона владыка Иоанн, – именно сейчас решается вопрос: удастся ли разру- шителям России и дальше обманывать рус- ский народ, завлекая его хитростью и ложью на путь безвозвратного самоуничтожения,
к мрачной пропасти окончательной гибели, или – ценой многих жертв и страданий мы все же прозреем, очнемся, одумаемся. Ведь только тогда сможем мы обрести надежду спасения, волю к жизни и утерянную былую духовную мощь.
В этой ситуации приобретает особую роль позиция Церкви. Ее авторитет постоянно растет. Постепенно возвращается понимание исключительной роли Православия в русской жизни. Находясь в глубочайшем кризисе, об- щество желает знать, каковы исторически сложившиеся государственные воззрения Церкви, принимающей живое и деятельное участие во многовековом строении велико- го русского Царства. Многие и многие жа- ждут услышать ее нелицеприятное суждение, с тревогой и надеждой ожидая материнский церковный призыв.
Не дерзая от своего лица рассуждать о сем важнейшем предмете, скажу тем не менее, слушайте – вот он, этот призыв, возглашае- мый устами Первосвятителя-исповедника, Святейшего Патриарха Московского и всея России Тихона: «Святая Православная Цер- ковь, искони помогавшая русскому народу собирать и возвеличивать государство рус- ское, не может оставаться равнодушной при виде его гибели и разложения… По воле Па- стыреначальника, Главы Церкви, Господа нашего Иисуса Христа, поставленной на ве- ликое и ответственное служение Первосвяти- теля Церкви Российской, по долгу преемника древних собирателей и строителей Земли Рус- ской, я призываю совестию своею возвысить голос в эти ужасные дни… Может ли прими- риться русский народ со своим унижением?.. Все мы – братья, и у всех одна мать – родная Русская Земля. Перед лицом страшного, со- вершающегося над нашей страной суда Бо- жия, будем молить Господа, чтобы смягчил Он сердца наши братолюбием и укрепил их муже- ством, чтобы сам Он даровал нам мужей разу- ма и совета, верных велениям Божиим, кото- рые исправили бы содеянное зло, возвратили отторгнутых и собрали расточенных…»
И вот во время новой страшной смуты в образе митрополита Санкт-Петербургско-

го и Ладожского Богородица даровала нам мужа разума и совета. Он стал духовным во- ждем вновь униженного и поверженного русского народа. Но, увы, мало уже кто был готов к подвигу… Не нашлось ни новых Ми- нина с Пожарским, ни Пересвета с Ослябей. Поверженный большевиками, народ глухо молчал…
Что так пугало во владыке Иоанне вла- стей предержащих? И не только их, но и не- которых иерархов Церкви.
При Святителе Иоанне было невозможно сокрытие коренной лжи, царившей в России во время так называемой перестройки. Он во всеуслышание говорил о главной неправде, которая настойчиво насаждалась в обществе, и не раскрытие которой многих не без осно- вания заставляло думать о постепенно укоре- няющейся после смерти Святителя Иоанна новой «ереси жидовствующих».
В ряде статей, посвященных трагедии ны- нешней России, митрополит Иоанн в 1994 году вдруг пишет статью вроде бы чисто архео- графическую: «Преподобный Иосиф Волоц- кий в судьбах России», имеющую отношение к истории Церкви и Российского государства аж XV века, но события той средневековой давности, оказывается, прямо пересекаются с нынешним днем, более того, вопросы, за- тронутые в ней, ныне так же судьбоносны для России.
Владыка Иоанн писал: «Христианство есть свидетельство о милосердии Божием, да- ровавшем всем людям возможность спасения и ценой добровольной жертвы, принесенной Господом Иисусом Христом, вочеловечив- шимся Богом, ради искупления всех грехов мира. Иудаизм есть утверждение исключи- тельного права иудеев, гарантированного им самим фактом рождения, на господству- ющее положение не только в человеческом мире, но и во всей Вселенной… Вся тяжесть ненависти народа-богоубийцы закономерно и неизбежно сосредоточилась на народе-бо- гоносце, сделавшем задачу сохранения веры смыслом своего бытия…»
Святитель Иоанн совсем не случайно коснулся истории Церкви и Русского госу-
дарства многовековой давности. Рассказывая о ней, он давал знать, что и ныне над Росси- ей нависла та же, далеко не каждому видимая опасность: «Краткий рассказ не позволяет передать всего драматизма этой истории. Но можно с уверенностью сказать, что в течение тридцати четырех лет с момента рождения ереси и до ее разгрома в 1504 году дальнейшая судьба России и само ее существование нахо- дились под вопросом. Дело в том, что “ересь жидовствующих” не была “обычной” ересью. Она больше напоминала идеологию государ- ственного разрушения, заговора, имеющего целью изменить само мироощущение русско- го народа и формы его общественного бытия… “Странности” ереси проявлялись с самого начала. Ее приверженцы вовсе не заботились о распространении нового учения в народе, что было бы естественно для людей, искренне верящих в свою правоту. Отнюдь нет – ере- тики тщательно выбирали кандидатуры для вербовки в среде высшего духовенства и ад- министративных структур. Организация ере- тического общества сохранялась в тайне, хотя Россия никогда не знала религиозных кара- тельных органов типа католической Инкви- зиции. И что самое страшное, приверженцам ереси предписывалось “держать жидовство тайно, явно же христианство”. Именно по- казное благочестие стало причиной возвыше- ния многих из них. Таким образом, внешняя деятельность еретиков была направлена на внедрение в аппарат властей – светской и ду- ховной, имея конечной целью контроль над их действиями и решающее влияние на них. Проще сказать, целью еретиков в области по- литической являлся захват власти. И они едва не преуспели в этом…»
Вот и сегодня: если при Патриархе Ти- хоне одной из истинных причин сначала Февральской революции, а потом Октябрь- ского переворота была попытка полного уничтожения общения человека с Богом, то теперь, убедившись, что эта попытка при огромных успехах все-таки закончилась про- валом, был выбран путь подмены: внешне помогать Церкви, одновременно разлагая ее, в том числе подачками, изнутри. Разве

не симптоматично, что Святителя Иоанна на Санкт-Петербургской кафедре после его смерти сменит митрополит Владимир (Кот- ляров), экуменист и обновленец новейшего времени, который начнет свою архиерейскую деятельность вполне большевистским прика- зом: «Книги митрополита Иоанна следует из обращения изъять!» Вспомним, как обвиняв- шие владыку Иоанна в увлечении политикой иерархи настойчиво призывали свою паству, да что там призывали – приказывали ей, – где уж тут даже поднаторевшим в подобном деле коммунистам было угнаться, – голосо- вать непременно за Ельцина!
«Пламенные статьи-проповеди митропо- лита Иоанна, – писал позднее Константин Душенов, определивший себя пресс-секре- тарем Святителя и после его смерти, – во- плотили в себе всю горечь русского сердца, скопившуюся за время безбожного плене- ния Руси, всю боль раскаяния за прошлые грехи вероотступничества, всю праведную ярость, весь гнев на растлителей Отечества, всю душевную муку за поруганные святыни Руси. Но главное все же заключается в том, что митрополит Иоанн сумел сформулиро- вать целостную, подробную и исторически обоснованную идеологию русского нацио- нально-религиозного возрождения, соответ- ствующую современным вопросам общества, нынешнему положению российского госу- дарства и русского народа». «Устами владыки прозвучало гневное слово, которого зажда- лась православная Россия, – писала газе- та “Россиянин” в декабре 1995 года. После опубликования его фундаментальных трудов у нас нет основания сокрушаться, будто мы не знаем ответов на поставленные нынеш- ним погромом вопросы. За пять лет своего петербургского просветительства пастырь успел сказать все, что нам необходимо».
И страстное и возвышенное слово митро- полита Иоанна в защиту России и Правосла- вия, – не что иное, как своего рода явленная в Слове Табынская икона Божией Матери! Это она сделала из никому не известного про- винциального иеромонаха, – вложив в его уста свое горнее слово, – духовного прово-
дника и вождя русского народа в пору Новой Смуты, на пороге уже реального небытия! Вспомним еще раз ее слова: «А вы его мне отпустите!..» Вспомним его сон про крест, ко- торый ему предстояло по жизни нести. И за явленным в нем словом может последовать само новое явление Чудотворной иконы, как «всего мира Надежда и Утешение». Но только в том случае, если мы услышали ее, сказанное через его, митрополита Санкт-Пе- тербургского и Ладожского Иоанна, Слово. И не просто услышали, а приняли его как ру- ководство к нравственному и практическому действию – вслед за покаянием! – по спасе- нию Родины. Но вот только – услышали ли мы его?.. А возвращение иконы, тем более Чудотворной, тем более ушедшей в изгнание с частью русского народа – это невозвра- щение украденной или увезенной картины, пусть даже великого художника. Это не про- сто не одно и то же, это совершенно другое. Святая явленная Чудотворная икона, помимо всех иных условий, может вернуться только в том случае, если мы внутренне хоть сколь- ко-нибудь будем этого достойны. Это тесно связано с понятием Покрова Богородицы над Россией, о котором мы последнее время много толкуем. У нас даже появилось этакое иждивенческое успокоение: раз над нами По- кров Богородицы, то нам нечего особенно беспокоиться за будущее России, все в ней со временем само собой образуется, не даст Свя- тая Богородица врагам России взять верх.
«Всего мира Надежда и Утешение! Так бу- дет!» Что за загадочный смысл крылся и кро- ется за этими словами? Владыка Иоанн, бу- дучи еще юным иеромонахом, мистически увидел великое будущее предназначение Та- бынской иконы Божией Матери. Нет сомне- ния, что слово Святителя Иоанна – это Ее Слово! Разве не поразительно, разве это не Го- лос свыше, иначе чем объяснить этот удиви- тельный факт: этот скорбно-торжественный язык, этот высокий, но в то же время понят- ный каждому слог, которым, честно скажем, не обладал ни один из современных ему рус- ских писателей! И этот горний слог вдруг проснулся в человеке, который в юности вы-

нужден был оставить – из-за неуспеваемости по русскому языку! – не филологический фа- культет университета, а индустриальный тех- никум, где, понятно, требования к русскому языку были на первом месте.
Спросите: почему же Матерь Божия, ее чудотворная Табынская икона не смогли пре- дотвратить или остановить смуту 1917 года, приведшую к краху России? И, если не ме- рить глобальными общероссийскими и ми- ровыми масштабами, почему Табынская ико- на не остановила русских людей в страшной междоусобной схватке-бою под Оренбургом, когда сама оказалась брошенной на дорогу под копыта лошадей?
Ответ прост: так велик был наш общерус- ский грех, так далеко русский народ отпал тогда от Бога, хитро обманывая себя и Его внешней верой в Него, превратившейся в пу- стую и показушную обрядовость, что Чудот- ворной иконе ничего не оставалось, как на время покинуть Россию с частью по-прежне- му верующего в нее и Бога народа, но оставив в оставшемся в поверженной России русском народе надежду на возвращение. И икона не вернется, мы не найдем ее, – какие экспе- диции ни организовывали бы, а мы так и не организовали по-настоящему ни одной экс- педиции, больше всуе славословили, только взывали к ней, прося вернуться, – пока мы сколько-нибудь не будем достойны ее. И что еще очень важно: Табынская икона Божией Матери почиталась и почитается старообряд- цами, она как бы незримо соединяет собой две разорванные ветви Русской Православ- ной Церкви. Может, именно ей суждено на- конец объединить их?
Но, может, нет смысла искать ее, может, она не хочет возвращаться в Россию? Раз мы перестали чувствовать себя великим народом? Даже просто народом, а не народонаселени- ем. Не отсюда ли все наши великие беды? По- чему все внешние устроения ничего не дают, а только приближают нас к концу? Потому что в нас все меньше внутреннего устроения, его нам упорно пытаются заменить чужим, с которым мы легко соглашаемся, с которым мы перестаем быть русскими людьми. Может
быть, искать Табынскую икону нужно, прежде всего, в себе? И чем больше людей найдет ее в себе, тем скорее она вернется?..
30 июня 1993 года Табынская икона Божи- ей Матери дала знать о себе: в 12 часов ночи в Покровском молитвенном доме в Красно- усольске, бывшем Богоявленске, замирото- чил ее список, который незадолго до этого был привезен из Уфы из Покровского храма. Ликом икона была очень черна. Все краски как бы померкли от времени и шелушились. И вот этот лик вдруг наполнился благоухан- ным мирром и напитался им как губка так, что внизу появились подтеки в виде 11 стру- ек. Запах был едва уловим и напоминал све- жесть весеннего леса. В 16 часов 30 минут того же дня был обнаружен и другой миро- точащий список Табынской иконы Божией Матери. Эта икона когда-то была неумело отреставрирована и густо покрыта лаком. Но, к удивлению, она мироточила особенно сильно и прямо через лак. Она вся покры- лась каплями миро, стекающими тонкими струйками. Перед ней был спет акафист, а на другой день совершен с ней крестный ход. По дороге мироточащей иконой освятили пресный источник. В 13 часов 30 минут ико- на на Святых ключах была встречена палом- никами из Уфы и Оренбурга, так что многие были свидетелями ее мироточения. Но уже 1 августа мироточение второй иконы полно- стью прекратилось. А мироточение первой продолжалось еще 40 дней. Чему это было предзнаменование? Новым великим бедам или радостям России? Предуведомлением о скором возможном возвращении из изгна- нья Чудотворной иконы?
Ответ, может быть, был получен 3 октя- бря. Выкормышем большевистской партии Борисом Ельциным был расстрелян избран- ный народом российский парламент…
Накануне 2000-летия Рождества Христо- ва, накануне 400-летия первого обретения Табынской иконы Божией Матери в Приура- лье наконец начались робкие поиски ее. Они соединили пусть в хрупкое, но в единое целое многих русских людей, разбросанных чуть ли не по всему земному шару, куда их разбросал

страшный Русский исход. Может, на сегод- ня это и есть малая русская национальная идея, способная, независимо от политиче- ских убеждений и социального положения, объединить, чего до сегодняшнего дня не удавалось, всех русских и не только русских людей – в стремлении: найти и вернуть на Родину некогда ушедшую в изгнание от нас, обрушившихся в смуту и братоубийственную Гражданскую войну, которая, по сути, продол- жается до сих пор, Табынскую икону Божией Матери, которую будущий Святитель Иоанн, митрополит Санкт-Петербургский и Ладож- ский мистически назвал: «Всего мира Надежда и Утешение»? Может, в будущем ей суждено стать объединительной идеей не только для православных – мусульмане ее уже почита- ют. Может, Табынская икона Божией Матери ушла в Китай еще и потому, что это, кажется, единственная страна, которая ныне реально противостоит «тайне беззакония»?..
7 января 2001 года, когда весь православ- ный мир отмечал 2000 лет со дня Рождества Христова, на месте первого явления Та- бынской иконы Божией Матери собралось множество русского и нерусского народу из разных областей Поволжья и Урала. После краткого праздничного молебна на Святом соляном источнике неожиданно заиграл ду- ховой оркестр, и под звуки марша строевым шагом прошли воспитанники Уфимского ка- детского училища. Затем многие паломники искупались в Святом соляном источнике. Сотни паломников, несмотря на сильный мороз, собрались на Святых ключах и 19 ян- варя – в день Крещения Господня. И в этот день, невзирая на мороз, люди купались в Святом ключе. То и дело раздавались воз- гласы: «Матерь Божия солью лечит раны, а святой водой наши души». И хотя темпера- тура воды была не выше 10 градусов, никто из купающихся не замерз, наоборот, казалось, что после купания стало еще теплее: тело го- рит, а душа устремляется горе!
А в старинном селе Табынске вновь зазву- чал колокол. Если вы помните, храм был за- крыт в 1929 году. Но на Пасху в тот год колокол все равно зазвонил: молодые парни-смельча-
ки по водосточной трубе забрались на коло- кольню и звонили всю Пасхальную неделю. Звон был услышан в Богоявленске, теперь Красноусольске, и оттуда прибыл отряд ми- лиции. Долго стреляли в небо, требовали пре- кратить звон, но ничего не добившись, уехали обратно, в людей стрелять не решились. Но после Пасхальной седмицы все участники звона были арестованы, а 80-пудовый коло- кол, гордость храма, привезенный в свое вре- мя из Киева и голос которого был слышен за 30 километров, был сброшен с колокольни, перед тем у него был вырван язык. И вот те- перь усердием прихожан и благотворителей новый колокол, копия прежнего, отлитый в Каменск-Уральске замечательным коло- кольным мастером Николаем Геннадьевичем Пятковым, 15 января, накануне Крещения Господня, был поднят на колокольню, а 19 ян- варя его голос услышала вся округа. Услышала ли его в далеком далеке Табынская икона Бо- жией Матери, убедилась ли, что ждут ее?

«Найдется ли Проводник?..» – вопрошал в «Плаче по Руси Великой», предвидя свой скорый уход из мира сего, владыка Иоанн. Он имел в виду не только духовных вождей, каковым был сам, но и, прежде всего, госу- дарственных, способных вместе с духовными проводниками вывести Россию из трясины, в которую ее специально завели? И прихо- дится полностью согласиться с утверждением пресс-секретаря владыки Константина Ду- шенова: «Следует смотреть печальной правде в глаза: в стране сегодня просто-напросто нет православных политиков».
Кто-нибудь возразит: а преемник Ельци- на, вставший во главе страны, впервые в пост- коммунистическое время не побоявшийся от- крыто перекреститься перед образами?!
Но, может, это только игра на публику? Тогда это еще более кощунственно, чем стоя- ние в храме пьяного Ельцина со свечкой в ру- ках.
Если Вы действительно православный че- ловек, вслушайтесь в слова Святителя Иоан- на, они обращены, прежде всего, к Вам: «Те- перь я хочу спросить нынешних властителей

России: неужели Вам неизвестно, насколько опасно развиваются события, неужели непо- нятно, что бездействие сегодня равносильно предательству? Слышали ли Вы когда-ни- будь, что свою Родину, свой народ, свои ве- ковые традиции и святыни предков – надо любить? Или в Вашем сознании этот глагол применим только к креслам, которые Вы за- нимаете? Доходит ли до Ваших ушей злове- щий шепот, раздающийся в народе: “Иуды! Россию продали…” Не зная обстоятельств и людей, не могу обвинять никого лично. Но не могу и молчать, ибо это тот случай, когда по слову Святых Отцов “молчанием предает- ся Бог” … Тем, кто сознательно содействует творимому злу, скажу так: да, Вы опытны, изворотливы и хитры. Вы знаете, что всякий народ – это дитя. Русский же народ, сверх того – дитя доверчивое, доброе и простосер- дечное. Вы дурачите его сказками о “народов- ластии”, мутите разум с помощью “средств массовой информации”, вымогаете – ложью и лестью – на всяческих “выборах” и “ре- ферендумах” его согласие на собственную смерть, предлагая вновь и вновь оказывать Вам доверие и одобрить Вашу подлую, без- нравственную политику уничтожения Рос- сии. Вы – в который раз уже! – надеетесь об- мануть всех и вся…
Молю Вас – молю коленопреклоненно, усердно и искренне: одумайтесь! Все, в ком не заглох еще голос совести, кто еще способен сочувствовать Руси, скорбям русского народа: одумайтесь! Прекратите самоубийственные политические игрища! Вы превратили наших стариков – отцов и матерей наших, вынес- ших на себе неимоверную тягость русской истории последних десятилетий, – в голод- ных нищих побирушек грошовой пенсии, которой не хватает даже на то, чтобы их по- хоронить по-божески! Вы изуродовали души наших детей отравой потребительства и гряз- ного разврата, растлили целое поколение молодежи, лишив их радости полноценной жизни, низведя до скотского уровня тупого, биологического прозябания! Вы промотали великое державное наследие, купленное без- мерной ценой героизма и самоотверженно-
сти народа, миллионов и миллионов простых русских людей, павших в боях на бескрайних просторах многострадальной России. Какой же мерой цинизма и бесстыдства надо обла- дать, чтобы этот позор, это преступление, эту вселенскую трагедию называть “торжеством демократии”, “движением по дороге прогрес- са и цивилизации”! Знайте: можно избежать человеческого суда, но Божий суд неотвратим и нелицеприятен. “Голос крови брата твоего вопиет ко Мне от земли!” (Быт. 4: 10) – услы- шал Каин, пытавшийся скрыть от Всезряще- го Бога преступление братоубийства. Многим из Вас придется услышать подобное в свой судный час… Кроме того, весьма печально то, что сегодня, когда решается судьба России, Ваши беззаботность и нерасторопность по- рой превосходят все мыслимые границы…»
Все-таки хочется верить, вопреки трез- вому размышлению, может быть, наивно, но все-таки надеяться, что это все же беззабот- ность и нерасторопность, а не цинизм и бес- стыдство, что, впрочем, сегодня не менее преступно…
Если Вы действительно православный вождь, скажите народу что-нибудь внят- ное, твердое: “Да, трудно, да, нам досталось страшное наследство. Но давайте всем ми- ром, как в Великую Отечественную…” Как в свое время сказал Святитель Иоанн: “Бо- гатые и бедные, ученые и простецы, старцы и юноши, девы, младенцы – соединитесь все вместе и умоляйте милосердие Божие о по- миловании и спасении России… Нас должна сплотить в первую очередь опасность всеоб- щей гибели, распада тысячелетней державной государственности России. Мы должны объе- диниться на основе наших духовных святынь, нравственных и гражданских ценностей, верности лучшим традициям русской исто- рии и культуры… Основой такого объедине- ния должна стать всесторонняя и целостная патриотическая идеология, призванная воз- родить в обществе чувство национального достоинства, очистить массовое сознание от наследия сословной и классовой вражды, го- сударственного и религиозного нигилизма, бездуховности и безнравственности…”

И встанут!
Но для этого нужно Ваше великое муже- ство. Петр Аркадьевич Столыпин заплатил за него не только своей жизнью, но и жизнью своих близких…»
И еще, что касается Проводника, может, самое главное. Святитель Иоанн точно, как завещание, определил сущность народной власти: «Отношения Церкви и государства есть на деле отношения двух властей – свет- ской и духовной. Всякая власть от Бога, и по- тому – пока управление государством не бу- дет осознано как религиозное служение, как “Божье тягло”, – не ждите добра». Да, как
«Божье тягло», – не иначе…
И, исходя из этого, Святитель Иоанн оди- наково обращался и к власти, и к Церкви. И многих иерархов Церкви это раздражало, потому что он напоминал, что, клеймя ветхо- заветных врагов России, мы упорно забыва- ем, что перекладываем свои грехи на других, что враги – на то они и есть враги, а рухнула Россия, прежде всего, по причине внутренних болезней, по причине ее падшего духовного состояния, которое к началу XX века прони- зало ее сверху донизу, и в меньшей степени как раз простой или черный народ. Он еще в какой-то степени, в отличие от верхов, в том числе церковных, оставался по-настоящему православным и пытался вкупе с некоторыми иерархами Церкви, такими как владыка Анто- ний Храповицкий, который потом возглавит Русскую Церковь за Рубежом, препятствовать революционной заразе, участвуя в таких орга- низациях, как Союз русского народа, Русский народный союз имени Михаила Архангела, Русская монархическая партия. Но русское правительство, каковым оно по делам своим к тому времени уже не являлось, всячески глу- милось над искренним народным чувством, запрещало его, принимало против него не только административные, но и полицейские и даже военные меры устрашения. Так посту- пает и нынешнее, которое на корню душит любые проявления русского национально- го самосознания. И совсем не случайно, что в этих поистине народных организациях с чи- сто русскими названиями принимали участие
не только русские, не только православные, но и мусульмане, считая себя частью великой России, частью великого русского народа. Как и не случайно, что на проповеди владыки Антония Храповицкого, бывшего в предсмут- ных 1900–1902 годах епископом Уфимским и Стерлитамакским, охранителем Чудотвор- ной Табынской иконы, по свидетельству со- временников, собирался весь город, в том числе и мусульмане: татары и башкиры. Еще один пример, относящийся к несколько более позднему времени. 17 января 1907 года в Уфе состоялось объединенное предвыборное со- брание местных отделов Союза русского на- рода, Русского собрания и «мусульман, жела- ющих укрепления государства», на котором обсуждался вопрос о необходимости выста- вить единых кандидатов в Государственную думу. Железнодорожный подрядчик Г.А. Бу- сов, разъясняя на этом собрании отношение монархистов к мусульманам, под общие апло- дисменты присутствующих заявил: «Союз русского народа находится в самой тесной связи с мусульманами и считает их своими братьями». И двое из семи выдвинутых кан- дидатов были мусульманами. А на патриоти- ческой манифестации, направленной против революционного разгула и прямого потака- ния ему властей, мусульмане кричали: «Стада без пастуха не бывает. И мы без Царя не мо- жем. Да здравствует Царь!»
А вот отрывок из воспоминаний генера- ла Петра Краснова, относящихся к времени Первой мировой войны:
«Император Вильгельм собрал всех плен- ных мусульман в отдельный мусульманский лагерь и, заискивая перед ними, построил им прекрасную каменную мечеть. Я не пом- ню, кто именно был приглашен в этот лагерь, кому хотели продемонстрировать нелюбовь мусульман к русскому “игу” и их довольство в германском плену. Но дело кончилось для германцев плачевно. По окончании осмотра образцово содержанного лагеря и мечети на плацу было собрано несколько тысяч русских солдат-мусульман.
А теперь вы спойте нам свою молит- ву, – сказало осматривающее лицо.

Вышли вперед муллы, пошептались с сол- датами. Встрепенулись солдатские массы. Подравнялись в тысячеголосый хор под не- мецким небом у стен только что отстроенной мечети, и он дружно грянул:
Боже, царя храни!
Показывающий лагерь в отчаянии зама- хал на них руками. Солдаты по-своему по- няли этот знак. Толпа опустилась на колени и трижды пропела русский гимн. Иной мо- литвы за родину не было в сердцах этих чуд- ных русских солдат…»
Да, митрополит Антоний Храповицкий, оставаясь верным России, престолу и Церк- ви, был одним из идеологов Союза русского народа. Но большинство иерархов Русской Православной Церкви, которая так и не при- шла в себя от губительных реформ Петра Первого, не только не осудили Февральскую революцию, не только не выступили против незаконного отречения Государя, но и 9 мар- та от имени Святейшего Синода обратились к русскому народу: «Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государствен- ной жизни… доверьтесь Временному Прави- тельству; все вместе и каждый в отдельности приложите усилия, чтобы трудами и подви- гами, молитвой и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы. Святейший Синод усердно молит всемогущего Господа, да благословит Он труды и начинания Временного Россий- ского правительства…» Дальше, как говорит- ся, ехать некуда…
Ныне, когда речь заходит о Февральской и Октябрьской революциях, иерархи Церк- ви предпочитают вспоминать бесстрашного воина Церкви Патриарха Тихона, как бы ста- раются спрятаться за ним, как за щитом, но старательно замалчивают выше цитирован- ные факты церковной истории, хотя по свое- му духу многим из них они близки и сегодня. Вспомните, как в Великую Криминальную революцию 90-х годов ХХ века владыки лбы расшибали, призывая паству на выборах го- лосовать за «царя» Бориса. Может, и поэто-
му покинули Россию и до поры до времени не хотят возвращаться такие охранительные иконы Божией Матери, как Казанская и Та- бынская. Но Богородица в последней наде- жде на спасение русского народа все же явила России в самый страшный и губительный для нее 1917-й год свою Державную икону в селе Коломенском под Москвой, чтобы дать опо- ру, не совсем потерявшему веру в Бога, рус- скому народу, по крайней мере, стойкой ча- сти его…

«Небо звало меня на подвиг…» – писал митрополит Иоанн в своем дневнике. И вся жизнь его была подвигом: во время, казалось, безысходной Русской Смуты он бесстрашно говорил правду о захватывающей страну «тай- не беззакония» и указывал путь к свету и сам был этим светом, жертвенной Свечой, отра- жением Табынской иконы Божией Матери.
Его жизнь была подвигом и в чисто физи- ческом смысле. Сказалось голодное детство, нравственные страдания, связанные с гоне- ниями на Церковь, аресты близких, униже- ния всякого рода со стороны властей… Бо- лезни одна за другой обрушивались на него, но, кроме близких, об этом мало кто знал. Сердце его беспокоило с детства, а с пере- ездом в Санкт-Петербург с его холодным и влажным климатом болезнь обострилась. Как теперь понятно, митрополит Иоанн был направлен служить в Ленинград-Санкт-Пе- тербург не случайно: светская власть в граде первого большевика, Петра I, а потом Улья- нова-Ленина, была захвачена самыми ле- выми либералами. Но даже не это главное, а то, что Санкт-Петербург тайно и явно ста- новился центром экуменического движения, и противостоять этим двум чумам мог только такой бесстрашный воин Церкви, как митро- полит Иоанн. Потому Святейший, зная о его болезнях, не изменил своего решения, не перевел владыку в более спокойную митро- полию и с более благоприятным климатом. Сердце порой грозило остановиться, пульс порой доходил всего до 38 ударов в минуту. Осложнился диабет. Вспоминает секретарь владыки Анна Степановна Иванова:

Когда владыку спрашивали, как он себя чувствует, он отвечал неизменно: «По пого- де». Никогда не жаловался. Когда у него было тяжело на душе, он садился за фисгармонию и начинал играть. Мы уже знали: у владыки что-то случилось. Играл только церковное. Когда не мог поехать в храм из-за болезни – молился лежа…
Из воспоминаний схимонахини Варвары (Дюниной):
У владыки открылась трофическая язва. Я ее обрабатывала, а заодно налаживала свя- зи со стационарами и медиками, так как для перевязки нужен был стерильный материал. Я предупреждала владыку, что при таком об- разе жизни он может остаться без ноги, но бесполезно. Он весь погрузился в дела, в бу- маги, документы, журналы, газеты, письма, книги, спеша основательно войти в курс всех событий в церковных делах и в духовной жиз- ни. Проблемы давили всей тяжестью, а тут –
«какая-то язва»! Опасность нарастала – ногу надо было лечить. Содержание сахара в кро- ви постоянно скакало, и это сказывалось на сердце. Я стала более решительно настаивать на покое и даже на стационаре. Владыка раз- горячился:
Давно я от тебя отделался бы, да некому передать твои обязанности! Научи Лену де- лать уколы и вообще все, что сама умеешь!..
Он постоянно болел, – вспоминает игумен Пахомий (Трегулов). – Каждый день утром и вечером перевязки. Смотреть на его ноги было страшно, до колен они были про- сто синие. Для того чтобы владыка мог пере- двигаться, ему накладывали жесткий бинт. На ночь бинты снимали, промывали раны. И так каждый день…
Но, несмотря ни на что, владыка поч- ти каждый день служил, а то и несколько раз в день. Уезжая из резиденции, он говорил сво- им духовным чадам: «Даст Бог, свидимся…»
«Служение владыки Иоанна воистину было его крестным путем! – как бы подводя итог его святоотеческой жизни, писала схи- монахиня Варвара – Но он с него не сходил, как ни было тяжело. Когда здоровье стало совсем подводить и многие духовные чада
уговаривали владыку уйти на покой, он неиз- менно отвечал:
С креста не сходят, с него снимают…

Оставил нас владыка Иоанн 2 ноября 1995 года.
В его смерти было нечто грозно-мисти- ческое. Да, он страдал болезнью сердца, да, у него с детства болели ноги, да у него был диабет… сырой петербургский климат обо- стрил болезнь, но…
На официальный прием, организован- ный Ленсоветом, владыка поехал, собрав, как оказалось, последние силы, исключительно ради дела к глубоко неприятному ему мэру Санкт-Петербурга Анатолию Собчаку, хотя душа противилась этому. Поехал в надежде, что, может, удастся поговорить с ним о воз- врате Церкви помещений Александро-Не- вской лавры. Присутствующая при сборах схимонахиня Варвара, зная его характер и догадываясь, что творится в его душе, ос- мелилась его благословить такими словами:
Умудри, Господи, что сказать, а что смол- чать.
А за два дня до этого после литургии в Свято-Преображенском соборе после про- поведи владыка, словно предчувствуя или даже зная, что его ждет, вдруг проникновенно попросил:
Православные, помолитесь обо мне!!! Прием в гостинице «Северная корона» со-
гласно официальному приглашению должен был начаться в 20 часов. Владыка приехал в 19.50. Собчак опаздывал. Приглашенные ожидали на первом этаже в холле гостиницы, наверх в банкетный зал не пускали. В холле было холодно, сквозило. Владыке, который не предполагал, что придется ждать долго, да еще в холодном продуваемом сквозняком помещении, оставил зимнюю рясу в маши- не. И быстро продрог. Было заметно, что он волновался, ожидая предстоящего разговора. Удастся ли?
Кто-то завел разговор о демократии. Вла- дыка не сдержался, сказал:
А ведь слово-то какое – «демократия».
Начинается оно с «демон…»

Разумеется, что митрополит Иоанн пре- красно разбирался и в этимологии этого слова, и в латыни. Но он принципиально определил сущность учрежденной в стране демократии словом «демон», а не «демо». Потом в разго- воре добавил:
Если у власти будут такие люди, как Собчак, то России совсем будет плохо. Это человек с двойным дном.
Официанты разносили апельсиновый сок. Сок был холодным. Сопровождавший его Петр Павлович Подолько предложил владыке принести из машины зимнюю рясу. Но владыка не благословил. Как и все ожи- дающие приема, владыка сильно замерз. Кто-то остановил проходящего мимо адми- нистратора: нет ли более теплого места для ожидания? Тот предложил пройти на второй этаж в «предбанничек». Было пошли, но тут увидели наконец приехавшего Собчака с су- пругой. Собчак подошел к владыке. Пожал ему руку и спросил, как он себя чувствует. Владыка ответил, что хорошо. Подошла под благословление Нарусова. Митрополит под- нял руку, но не успел перекрестить ее, как она уже поцеловала его руку, то ли от незна- ния, то ли не хотела, чтобы ее перекрести- ли. И в этот момент Святителю вдруг стало плохо. Он смотрел куда-то пред собой между Собчаков, словно увидел кого-то или что- то, может, страшное за ними. Или в образах Собчаков, как в юности, когда сверстники однажды уговорили его пойти на танцы, и в какой-то момент перед ним словно откры- лась какая-то ширма, и вместо танцующих он увидел пляшущих ликующих бесов… Он вдруг выпустил из рук святительский посох и стал оседать…
На похоронах не было никого: ни Собча- ка, никого от городской мэрии, ни от прави- тельства, да и далеко не все иерархи приехали проводить его в последний путь…
«Он обладал замечательным духовным бес- страшием, – сказал на похоронах митрополи-
та Иоанна епископ Владивостокский и При- морский Вениамин. – Ведь, несмотря на то, что прошедшие годы перестройки и реформ дали нам будто бы возможность свободно го- ворить, далеко не каждый архиерей решился так откровенно и смело высказать свои мысли и чувства. А митрополит Иоанн говорил без оглядки на “общественное мнение”, без “стра- ха иудейского”, чем, конечно, обрел себе мно- гочисленных противников. Были недовольны и в Церкви, в том числе в его родной Петер- бургской митрополии. Однако Святитель не шел на компромисс с совестью, служа Истине, следуя заповедям Христовым и завету Святых Отцов: “Молчанием предается Бог”».

Это была великая потеря… Но слово свое в защиту русского народа он успел сказать и определить ориентиры.
И может, Матерь Божия, ее Табынская икона, глашатаем которой Святитель Иоанн был, с того далекого далека обращается к нам:
«Россия во мгле. В хаосе лжи и смуты она бредет, истощая последние силы, сама не зная куда, – лишенная веры и здравой исто- рической памяти, преданная вождями, обол- ганная клеветниками, окруженная хищной толпой претендентов на ее грандиозное мно- говековое наследие…
Россия ждет нашей помощи. Ждет, что ей укажут путь, на котором она обретет по- кой и мир, достойную жизнь и великую цель. С каждым шагом по мрачному бездорожью тают жизненные силы Руси. Каждое движе- ние в направлении истинном, благотвор- ном – обновляет ее волю и державную мощь.
Найдется ли Проводник?»
Найдется ли Проводник? Вот он, главный вопрос сегодняшнего дня сегодняшней Рос- сии. Тем более что этим вопросом не менее нас, а может, и более, озабочены враги наши: потому как от этого зависит, сумеют ли они удержать власть над поверженной Россией.
Найдется ли Проводник?

Глава 29. Что строил на Земле?

Была поздняя, уже не левитановская осень, предзимье. Он шел обнаженными бе- резовыми перелесками мимо заброшенных полей, порушенных погостов, погибших де- ревень и хуторов, которые когда-то носили имена Раздолье, Приволье, Ясная Поляна, Калинов Куст, Веселый Родник, Раевка, по- тому что земным раем представлялась хле- бопашцам-переселенцам жизнь на здешних приуральских черноземах чуть ли не в метр толщиной. После кровавой Октябрьской ре- волюции эти красивые, поэтичные названия стали не соответствовать, даже противоре- чить действительной жизни, и их заменили на названия: «Ферма № 1» «Ферма № 2», «от- деление № 3», «Бригада № 4». Теперь и этого ничего не было. Гулял лишь ветер по пустын- ным полям и перелескам, перегонял с места на место опавшую листву. Хмурилось.
Уже в сумерках вышел на асфальтовый тракт. Пошел не то дождь, не то снег. Он про- бовал голосовать, но редкие машины не оста- навливались. В нынешнее время даже днем это остерегаются делать. Давно прошли те времена, когда считалось чуть ли не престу- плением не подобрать на дороге одинокого путника. Убедившись в бесполезности этого занятия, к тому же каждый раз приходилось поворачиваться лицом к пронизывающему ветру, Он, не оборачиваясь на звук очередной приближающейся машины, медленно шел по попутной обочине в сторону города, в ко- тором, как когда-то в Румынии сказал Ему раввин, в то же время почти православный священник Иосиф Рабинович, родился близ- кий друг художника Исаака Левитана худож- ник Михаил Нестеров, где в музее его имени хранится большинство его картин.
Машины обгоняли Его все реже и реже. А потом и совсем перестали ехать. Где-то уже
за полночь Его мысли прервала остановив- шаяся рядом машина. Сначала она в густой метели проскочила мимо, а потом развер- нулась, и, пересекая две сплошные разгра- ничительные линии, запрещающие выезд на встречную полосу, остановилась метрах в десяти впереди его. Из-за руля вышел боро- датый мужчина лет сорока, открыл заднюю дверь. В заднее освещенное стекло было вид- но, что заднее сиденье доверху было плотно завалено вещами, мужчина стал переклады- вать их, освобождая место, туда с переднего сиденья пересела, с трудом втиснувшись, мо- лодая женщина или девушка.
Садитесь! – сказал мужчина, когда Он поравнялся с машиной. – Что же ночью, да еще в такую погоду, одеты легко, до ближай- шего человеческого жилья километров двад- цать.
Да так получилось… Я вижу, что стес- няю Вас, жену или дочь вынуждены были пе- ресадить назад, в тесноту.
Все нормально. Это тоже попутчица, молодая, миниатюрная, а Вам там было бы тесно.
Не боитесь ночью незнакомого челове- ка в машину приглашать?
Не боюсь… А потом, если честно, не взял бы, потом думал бы всю ночь: не замерз ли? Не боюсь, чему быть – тому быть, на то Божья воля. – Мужчина сел за руль. – Ну, по- ехали, с Богом!
В Бога веруете или так: пословица-при- сказка? – спросил случайный попутчик.
Да как Вам сказать, – замявшись, улыб- нулся мужчина. – Священник я. Православ- ный священник. Потому, как бы говорить, что верую, неловко. Но, может, есть свя- щенники не верующие или сомневающиеся в Боге. Одни такие уходят из церкви, другие

так живут до самой смерти: людей, и Бога, и самих себя обманывают… Отец Равил меня звать. До крещения был Рустемом.
Нерусский, что ли?
Татарин по рождению… Да я не один такой, у нас в епархии есть и татары, и чува- ши, и мордва – православные священники. Что касается меня, даже не знаю, как полу- чилось, как-то все само собой, можно ска- зать, чудесным образом. Представить даже не мог, что буду не только крещеным, но даже священником. – Чувствовалось, отцу Равилу доставляло удовольствие рассказать случайному попутчику историю, как он стал православным священником, видно было, что он счастлив в этом земном служении. – Скажи мне раньше, наверное, только рас- смеялся бы в ответ. Окончил школу, в 17 лет женился. Да, в 17, – засмеялся он, – так уж получилось, жена еще на год моложе меня, привел к матери в комнату в 13 квадратных метров. Мало того, мечтала, чтобы женился на мусульманке, а я привел украинку. Ребе- нок появился, а тут еще брата со снохой ли- шили родительских прав, пили оба, их двух детей забрал к себе. Так что пошел в армию отцом троих детей. Учитывая это, служить оставили в родном городе, в Уфе. По воскре- сеньям домой мог ходить. Служил в строй- бате, хорошую специальность там получил, каменщика. Вернулся из армии, устроился в строительный трест. Идем как-то с женой по улице. Неожиданно навстречу однополча- нин, Сашка Семенов, в одной роте служили. Он тоже с женой, с родителями. Оказывает- ся, идут в церковь ребенка крестить. Пошли, говорит, а потом ко мне в гости пойдем. Я замялся, ни разу в жизни в церкви не был. А жена: пошли да пошли, интересно же. Она и раньше меня пыталась в церковь затянуть. Ну, пошли. А тут такая нескладуха: пришли ребенка крестить, а запланированного крест- ного отца нет, то ли заболел, то ли еще что, словом, не пришел. А священник вдруг по- казывает на меня: «Друг твой?» – «Друг». –
«Вот он и будет крестным отцом». А я ему:
«Я же сам некрещеный, к тому же татарин».
«Ну и что, что татарин! Для Господа нет ни
эллина, ни иудея, ни русского, ни татарина, все равны. А то, что ты не крещенный, прямо сейчас и окрестим, раньше твоего будущего крестника». Не пойму, то ли всерьез, то ли в шутку. А жена: «Давай, давай, соглашайся, настоящая семья у нас будет, а то я – право- славная, а ты – нехристь, даже в своего Алла- ха не веришь». И неожиданно я согласился, что удивительно: без какого-либо внутрен- него сопротивления, легко как-то. Все было как во сне. Только тогда в себя пришел, когда священник говорит: «Все могут идти, а ты, новокрещеный и крестный отец, останься, я тебе объясню, что ты, как православный, в первую очередь должен делать, как дальше жить». Часа два он мне объяснял. А на про- щание, – а я все словно во сне, словно все это не со мной, – сказал: «Ты не удивляйся и не ломай голову в сомнениях, как только ты зашел в церковь, как только я тебя уви- дел, прочел в твоих глазах, что ты Божий человек, только сам этого еще не знаешь». И неожиданно все так легло мне на душу. Практически с первого дня без всякого вну- треннего напряжения я стал поститься, по воскресеньям ходить в церковь. Если раньше мать-мусульманка была недовольна, то те- перь стала недовольна и моя считающая себя православной жена: «Приходится в пост тебе отдельно готовить. По воскресеньям, считай, тебя дома нет, все в церкви». Я работал тог- да каменщиком на стройке, хорошо по тем тяжелым временам получал. И говорит мне как-то отец Валерий: «Сторожа в храме нет. Тебе не предлагаю, у тебя семья большая, а у меня зарплата раза в четыре меньше. Может, найдешь кого?» Думал я, думал, хорошие мужики не пойдут из-за мизерной зарпла- ты, да и работать в церкви как-то стесняют- ся, а предлагать какого-нибудь прощелыгу в Божий храм… И однажды говорю отцу Ва- лерию: «Давайте я пойду в сторожа». А он:
«А я был уверен, что ты согласишься». Жена в штыки: «Что, с ума сошел?! Как семью бу- дешь содержать?» Потом примирилась. Года три сторожем проработал, конечно, на сто- роне в выходные подрабатывал, семья-то к тому времени увеличилась. А потом так же

как-то неожиданно, за разговором, как бы, между прочим, отец Валерий: «На той неде- ле архиерей приедет, епископ Никон, будет посвящать в священники. Я насчет тебя тоже говорил, если ты не против. Вижу, ты уже со- зрел». И так же, как при крещении, я как-то очень легко согласился, словно ждал этого, хотя раньше даже не думал об этом. Подходит судный день. Волнуюсь, радуюсь, и страшно- вато в то же время. А владыка перед посвяще- нием: «Хорошо подумал? Тогда, как немного освоишься, отец Валерий тебя немного поу- чит, а учиться будешь всю жизнь, через месяц поедешь в дальний степной район, в деревню Михайловку. Там, правда, приход нищий и с жильем плохо, если не сказать, что его во- обще нет, но с Божьей помощью как-нибудь образуется». – «Но у меня же четверо детей, мать больная, одну оставить». – «Тогда рано еще тебе в священники. Отец Валерий, что же ты не готового предлагаешь? Не раньше, через год вернемся к этому вопросу. А может, и вообще не вернемся». И, недовольный, собирается уезжать. А я вдруг против своей воли, как будто кто изнутри меня толкнул:
«Поеду, владыко, куда прикажете, туда и по- еду». И с первого дня моего служения пошли мои скитания по приходам, по сельским, го- родским. Только устроишь жизнь на одном месте, тебя переводят в другое.
Ходят слухи, что ваш архиерей посто- янно перемещает священников с места на место. С большими семьями, порой зимой. Какой смысл в этом?
Отец Равил помолчал, словно всматри- вался в дорогу.
Есть такое… Отца Алексея вон, хворо- го, с пятерыми детьми, матушка на сносях, в середине января, в самые морозы перед Крещением, определил в Надеждино, а там однокомнатная квартира в чужом доме.
Какой смысл, по-Вашему, в этом? – по- вторил свой вопрос попутчик.
Если честно, то не знаю. У нас его за глаза зовут Шахматистом. Приведу лишь два примера из своей жизни. Перевел он меня в очередной раз в город Стерлитамак. И в пер- вый раз, наверное, большая радость. Приеха-
ли, а там большой дом при храме, огород. За- сучил рукава. Подремонтировал дом, посадил картошку, разную зелень, ребятишки старшие уже помогают, завел кур, гусей, для малых – козу. И в храме все хорошо, душа поет. И при- ходит однажды ко мне на исповедь женщина, местная предпринимательница. Сына убили, убийц оправдали, она хочет нанять киллера, возмездие должно свершиться. Без него они убьют еще кого, потому как до сына они еще кого-то убили. Еле-еле отговорил. Что всем от этого будет плохо, в том числе и сыну на том свете. Нужно что-то сделать в радость ему. И вот приходит она ко мне с проектом: осно- вать семейный дом имени ее сына, нечто вро- де детского дома с особой программой. Все строительство она берет на себя, в том числе содержание воспитателей, а я как бы духов- ным руководителем. Собрался я за благослов- лением к архиерею. А перед этим зашел ко мне сосед, тоже предприниматель. Говорит:
«Вижу, что большая, дружная, работящая се- мья, чем могу помочь?» – «Да вот машинешку бы какую немудреную». – «Сколько надо?» –
«Да всего тысяч двадцать, присмотрел одну подержанную». – «Вот вам двадцать тысяч, когда сможете, отдадите». Купил. Поехал как-то в епархиальное управление на маши- не, чтобы разные вещи, свечи, литературу для церковной лавки забрать. Архиерей увидел:
«Что за машина?» Рассказал. «Почему благо- словления на покупку не попросил? Оставь в епархии, она тут больше нужна». – «Да как я ее оставлю, она еще не моя, деньги-то в долг взяты». Кое-как с машиной отпустил: «Боль- ше без благословления ничего не делай». По- тому по поводу детского дома еду к архиерею за благословлением. Он выслушал, посмотрел расчеты: «Ладно, езжай, подумаю». А на дру- гой день приходит его указ: ехать мне в другое место, в другой конец области в полузабро- шенную деревню.
Ну и построила эта женщина семейный дом?
Нет. Все расстроилось. Сменившему меня священнику это было не надо… Приехал я на новое место. Полузаброшенная дерев- ня. Храм, в котором давно не велась служба.

Кругом брошенная земля, два разваленных колхоза, совхоз. Четыре, еле сводящих концы с концами, фермера. Помогли залатать дыры крыши храма, приходского дома. Потом один предприниматель дал семена, и я посе- ял два гектара овса. Общими силами купили лошадь. Потом корову, вторую. Потом уже засеяли 15 гектаров. Потом из двух развален- ных колхозов и совхоза организовали нечто вроде кооператива. Двое мужиков вернулись в деревню, в заброшенные отеческие дома, тоже стали работать на земле. Один со сторо- ны приехал, начал строительство лесопилки. Приехал с ревизией архиерей, увидел все это, а у меня во дворе тракторишко, собранный из десятка списанных, сенокосилка, пасека на 50 ульев, все это не мое, приходское, и на следующий день новый указ: переезжать на новое место.
А там, после Вас?
И там все развалилось. Не успел я для кооператива крепкого мужика найти, кото- рый остался бы после меня стержнем, вокруг которого собрались бы другие.
И все-таки какой, по-Вашему, смысл в этом бесконечном перемещении?
Не знаю. Владыка говорит, чтобы ду- мали о Боге, о вечном, а не о сиюминутном. Чтобы не обрастали жиром. Он, конечно, мо- нах, его долг заботиться о вечном. А у меня семья уже семь человек. Но болит душа не о себе. Каждый раз собирались вокруг меня люди, до которых властям нет дела, что-то стало образовываться человеческое. Жители порушенных деревень – они же не монахи. Судить его не могу, не имею права, но и по- нять не могу… И вот уже пятнадцать лет слу- жу. Семеро детей у меня, пятеро своих и двое приемных.
А сейчас где служите?
Сейчас в большом городе, в Уфе. Епар- хию недавно разделили на три. Надо мной новый епископ, владыка Николай, с кото- рым мы в одно время начинали священни- ками… По его благословлению сейчас строю новый храм.
Как я понимаю, не простое это дело – построить храм.
Не я строю, Господь строит. Я вроде прораба. Как задумал я это строительство, не знаю, как к нему подступить. Опыта нет, денег нет. Думал, думал, пошел записаться на прием к начальнику строительного тре- ста, где раньше работал каменщиком. Да и не только поэтому. Просто вокруг не было ни- какой другой более или менее богатой орга- низации. Секретарши на месте не оказалось, я подождал, подождал и постучал в дверь ка- бинета.
Было видно, что управляющий трестом очень удивился, может, даже растерялся, уви- дев перед собой священника в рясе.
У меня сегодня не приемный день.
Извините, но в приемной никого не было!.. – Я было уже собрался повернуться, чтобы уйти, но он вдруг меня остановил:
По какому вопросу Вы пришли ко мне? Я сказал, что я православный священник.
Надумал строить церковь, пришел просить помощи и совета, не знаю, с чего начать.
Управляющий долго молчал. А потом спрашивает:
А вы знаете, что я еврей?
Я не знал. Фамилия у него была не типич- но еврейская.
Растерялся я.
У Бога все равны, – наконец говорю. – Для него нет ни эллина, ни иудея.
Я увидел растерянность и на лице управ- ляющего трестом. Чтобы справиться с ней, он стал копаться в бумагах в столе.
Напишите заявление в приемной, оставьте секретарю. Я подумаю.
Я вышел в приемную. Секретарь было на- бросилась на меня, потом все образовалось, когда я объяснил, что ее не было на месте. Написал заявление. Собрался уходить, как тут раздался звонок внутреннего телефона, секретарь ответила в трубку: «Нет, еще не ушел».
Пусть войдет. Я вошел.
Садитесь!
Управляющий трестом опять долго мол- чал.
Кто Вам посоветовал пойти ко мне?

Никто. Сам решился. Просто я когда-то, после армии, работал в этом тресте. А больше вокруг и не к кому обратиться?
А почему именно сегодня?
Не знаю, так получилось.
М-да! Вы садитесь, садитесь… «Вера, принесите нам чаю!» – позвонил он в при- емную. – Получается, что Он, что ли, Вас послал? – показал он пальцем в потолок. – Иного объяснения не вижу… Вот какая шту- ка: ни раньше ни позже как сегодня. Вам не понятно? Дело в том, что я первый день на работе после больницы. И, как понимаете, никого я сегодня не принимаю. Какой прием в первый день, когда за полгода всего столь- ко накопилось?! Я даже своих сегодня прика- зал не принимать. Думаю, как секретарь Вас пустила, а ее, оказывается, не оказалось на месте, на несколько минут вышла в бухгал- терию… Не иначе Он Вас прислал, – снова он показал пальцем в потолок. – Сейчас по- ясню. Кардиохирурги два месяца назад выта- щили меня с того света. Во время операции я перенес клиническую смерть… Так вот, во время клинической смерти я видел Его, хотя
до того момента я не считал себя верующим, ни в кого: ни в Иисуса Христа, ни в Будду, ни в Аллаха, ни в Иегову… Я, как все, сначала был комсомольцем, а потом членом партии, хотя в коммунизм тоже не верил. Но если бы не вступил в компартию, я не стал бы не только управляющим строительного треста, но даже простым бригадиром… Ну так вот, во время клинической смерти вижу сон, не сон: меня привели на суд к Нему, – управляющий снова показал пальцем в потолок, – куда меня определить. Он спросил:
Что ты делал на Земле?
Строил. Я управляющий строительного треста. Всю жизнь строил, начиная со строи- тельного профтехучилища.
А что строил?
Строил жилые дома, школы, заводы…
А Божьи храмы строил?
Строил мечеть, православную церковь…
Верни его обратно. Пусть еще строит! – сказал он кому-то. – И я пришел в созна- ние… А сегодня первый день на работе, и ты вдруг приходишь и просишь помочь в строи- тельстве церкви…

Глава 30. Сказание о Сергее Сотникове

По делам «Печоры» Туманову приходи- лось много летать, в том числе из Ижмы, откуда его артель тянула дорогу на Ираэль. В Ижме он познакомился с молодым на- чальником недавно открытого здесь аэро- порта Сергеем Сотниковым. Сергей всегда выручал его в его срочных полетах в Москву, Екатеринбург. Прямых рейсов ни в Москву, ни в Екатеринбург из Ижмы не было, летать приходилось через Печору или через Сык- тывкар, и Сотников оперативно бронировал для него билеты в этих промежуточных аэро- портах.
Сотников нравился ему своей пунктуаль- ностью, четкостью выполнения служебных обязанностей. Было видно, что Сотникову нравилась его работа. Туманов за свои скита- ния по стране пропустил через себя несколь- ко десятков подобных аэропортов местно- го значения, или, наоборот, эти аэропорты пропускали его через себя, и ему было с чем сравнивать. У Сотникова в аэропорту всегда был идеальный порядок, как в здании, так и на летном поле.
Однажды в ожидании запаздывавшего са- молета из Печоры, которым Туманов должен был улететь в Екатеринбург, разговорились. Сергей рассказал, что родом он из Башки- рии, из поселка Красный Ключ, который до революции назывался Светлым Ключом. Мечтал стать военным летчиком, поехал по- ступать в Оренбургское летное училище, но не прошел медкомиссию.
Из-за родинки на нижней губе. Объ- яснили, что летный шлем будет натирать родинку, возможно кровотечение и прочие неприятности. Сказали: «Вырезай родинку и приезжай на будущий год». А у меня годом раньше умер отец, у мамы нас трое сыно- вей осталось, я старший, еле сводили концы
с концами. И я решил не терять год, да и ма- тери одним ртом меньше, подал документы в Егорьевское училище гражданской авиа- ции, там родинка не стала препятствием. По- сле окончания получил направление сюда, в Ижму. Не жалею. Дослужился до начальни- ка аэропорта. Не считаю, что быть летчиком важнее, чем обслуживать авиацию на Земле. Каждому – свое. Я считаю себя человеком на своем месте. Наверное, я был бы на своем месте и военным летчиком. Но судьба распо- рядилась так. А точнее, я так распорядился своей судьбой. И с завистью не смотрю вслед взлетающим самолетам. Так воспитал меня отец: быть человеком на том месте, на кото- рое тебя определила судьба или на которое ты определил себя сам. И еще учил отец никому не завидовать. Завидовать другому, значит, невольно плохо делать свою работу, которая определена тебе судьбой. У нас дома во всем был порядок, все лежало там, где ему поло- жено было лежать. Никто никуда не спешил, но и никто никуда не опаздывал. И этот по- рядок никого не угнетал. Никто не тяготился им, наоборот, все крутилось в нашей жизни, как бы само собой. Я счастлив, когда все пас- сажиры долетают до места назначения, а ко- торые по какой-то причине остаются в аэро- порту, мной устроены в гостинице и уверены, что улетят завтра. А когда их много, я стара- юсь добиться дополнительного рейса, и мне дорого, что мне идет навстречу начальство. Каждый человек в жизни должен быть на сво- ем месте. Тогда будет порядок в стране. Наш таежный аэропорт не просто аэропорт, где пассажиров развозят, мы и почта, и пенсии доставляем, и скорая помощь, да мало ли еще чего. Большие самолеты, конечно, не прини- маем. От нас летят самолеты Ан-24, Ан-28, Як-40 в Сыктывкар, Печору, Усть-Цильму.

А Ан-2 по самым дальним деревням, назва- ния которых, без привычки язык сломаешь: Кельчиюр, Щельяюр, Няшабош, Краснобор, Брыкаланкск, Кипиево, Каратель… Мне уда- лось создать дружный коллектив, считаю, что и каждый у меня на своем месте… Ко- нечно, Вадим Иванович, дорогами, которые ты строишь в нашем бездорожье, в будущем ты можешь сократить наш объем полетов: по ним пойдут комфортабельные автобусы, но я думаю, что одно другому мешать не будет… Туманову нравился этот парень. И когда
у Сотникова возник конфликт с районным начальством: не посадил в полностью за- груженный самолет ответственного работ- ника обкома партии, вынудив того куковать в Ижме до следующего рейса целые сутки, и Сотникову предложили написать объясни- тельную и намекнули на заявление об уходе по собственному желанию, Туманов предло- жил ему пойти работать к нему в «Печору»:
Например, начальником транспортной службы, очень ответственная должность, это что-то вроде диспетчера, а скорее, дирижера большого оркестра. За сезон-второй зарабо- таешь на собственный дом и машину. Зачем тебе нужен был этот конфликт? Бывало же, что в чрезвычайных случаях ты шел на нару- шение инструкции.
Нет, Вадим Иванович, это – не чрезвы- чайный случай, когда опаздывают на похоро- ны или тяжелобольной человек, а санрейс по какой-то причине не могли организовать. Во всем должен быть порядок, тем более в ави- ации. А что касается денег, мне своей зар- платы хватает, хотя она могла быть и больше. Я почему-то испытываю неловкость, когда другие зарабатывают меньше меня. А потом: что будет, если все незаслуженно обиженные побегут к Вам? Почему я не могу нарушить инструкцию, если это касается рядового че- ловека, но могу ее нарушить, если это каса- ется самого маленького партийного чинов- ника? Самолет был загружен под завязку, ни одного свободного места – это раз. И он, не имея билета, к тому же опоздал на посадку, когда его, слегка подвыпившего, привезли в аэропорт, самолет уже начал рулежку, это –
два. Не всем нравится мой характер, говорят, жесткий, но это уже их проблемы. Я считаю, что у меня для моей должности нормальный характер… Каждый в стране должен быть на своем месте и иметь свой характер. Я не ви- таю в облаках, но твердо стою на земле и чет- ко выполняю свои обязанности. Потому, я думаю, авиационные власти, у которых ко мне никогда не было претензий, одни только благодарности, за меня заступятся. Объяс- нительную я написал, но ее копию отправил главе Республики Коми, говорят, что настоя- щий мужик, не из партийных…
Туманов слышал, что у Сотникова все обо- шлось, потому больше не стал предлагать ему перейти на работу в «Печору».
А вскоре строительство автодороги Ижма– Ираэль закончилось, и Туманов перестал бы- вать в Ижме.
Снова Туманов встретился с Сотниковым неожиданно в аэропорту Ухты после разгро- ма «Печоры».
Правда, что «Печору» закрыли? – спро- сил он.
Правда.
Я не верю в те гадости, которые были в газетах. Неужели в стране некому за Вас за- ступиться?
Получается, что некому.
И куда Вы теперь?
Пока не знаю. Я слышал, что тогда у тебя все благополучно закончилось, потому не стал звонить тебе.
Нормально, отстояли авиационные вла- сти. Потому как я – человек на своем месте.
А я вот, по мнению властей, не на своем месте, они убеждены, что мое место по-преж- нему за колючей проволокой. Не знаю, уви- димся ли еще. Что я хочу тебе сказать на прощание. Я рад, что наши пути-дороги пе- ресеклись. Ты всегда старался мне помочь. Если было бы в стране больше таких людей, как ты, Сергей – каждый на своем месте, она не катилась бы стремительно в тартарары. Оставайся таким! Таким ты нужен России! Впереди нас ждут тяжелые времена.
Неужели, Вадим Иванович, все так плохо?

Хуже, чем ты думаешь. Сейчас все зави- сит от того, сколько в стране наберется лю- дей, которые в критический момент окажут- ся, как ты, на своем месте. И еще больше от того, кто может сплотить таких людей в еди- ное целое. Надежда на таких людей, как ты.
На прощанье они обнялись.
Больше жизнь не сводила Туманова с Сот- никовым. Слышал, что в начале 90-х, кото- рые назовут лихими, аэропорт в Ижме, как сотни, а может, тысячи других местных аэро- портов, закрыли. Не потому что Туманов по- крыл печорское бездорожье сетью автодорог и самолеты больше стали не нужны, а потому что социализм с человеческим лицом, как ни тужился, как ни изображал из себя предбан- ник рая на Земле, в конце концов лопнул, как мыльный пузырь, и ему на смену пришел дикий капитализм с так называемой рыноч- ной экономикой, и миллионы людей ока- зались брошенными в таежном и сельском бездорожье. Взлетно-посадочные полосы этих аэропортов были списаны, лишь кое-где они использовались под вертолетные пло- щадки размером пятьдесят метров на двад- цать, в большинстве же своем, брошенные, зарастали мелколесьем и кустарником или использовались кем-либо под разные хозяй- ственные нужды: для сушки сена, складиро- вания и сортировки леса, да мало ли для чего еще.
Не раз мелькала горькая мысль: а что ста- ло с Сотниковым? И тут же приходила ответ- ная горькая мысль: а то, что с миллионами других. Некому было сплотить подобных ему людей, – каждый из которых был на своем месте! – в единую силу, способную отстоять Россию.

Четверть века спустя, 8 сентября 2010 года, как обычно вечером, Вадим Иванович Тума- нов включил телевизор, чтобы посмотреть
«Вести». И вдруг:
«Серьезный авиационный инцидент прои- зошел вчера, 7 сентября. Самолет Ту-154 авиа- компании “Алроса” выполнял пассажирский рейс по маршруту: аэропорт Полярный города Удачного – московский аэропорт Домодедово.
Через 3,5 часа после взлета на его борту прои- зошла полная потеря электропитания, которая привела к отключению бортовых навигаци- онных систем. Электропривод топливных на- сосов также отключился, что означало невоз- можность достижения аэропорта назначения или пригодного запасного аэродрома.
Экипаж произвел вынужденную посад- ку самолета (визуально) в бывшем аэропор- ту Ижма (Республика Коми) на выведенную 12 лет назад из эксплуатации и непригодную для самолетов этого типа взлетно-посадоч- ную полосу, не имевшую светосигнального оборудования и приводных радиостанций. После посадки при пробеге самолет выкатил- ся за пределы взлетно-посадочной полосы на 164 метра и въехал в лес. На борту самоле- та находился 81 человек (9 членов экипажа и 72 пассажира), никто из них не пострадал. Посадка стала возможной, благодаря слажен- ной работе экипажа и тем, что взлетно-поса- дочная полоса бывшего аэропорта в течение 12 лет после ее списания поддерживалась в порядке начальником «Вертолетной пло- щадки Ижма».
Неужели Сотников? И пилоты! Значит, еще не перевелись мужики в России! Как уз- нать? Неужели Сотников, человек на своем месте?
Полез в вездесущий интернет:
«7 сентября 2010 года самолет Ту-154М авиакомпании “Алроса” выполнял обычный пассажирский рейс ЯМ516 из аэропорта По- лярный города Удачного в Домодедово. На его борту находились 72 пассажира и 9 чле- нов экипажа. Время золотой осени. Земля была спрятана облаками. Поэтому пассажи- ры в большинстве своем дремали.
Но через 3,5 часа после взлета на борту самолета произошла полная потеря электро- питания, перестало работать навигацион- ное и радиосвязное оборудование, а также электрические топливные насосы, оставив машину только с оперативным запасом ави- атоплива в 3300 килограммов, достаточного всего для 30 минут полета. Пилоты Евгений Геннадьевич Новоселов и Андрей Алексан- дрович Ламанов молча переглянулись, вбли-

зи не было ни одного аэродрома, на котором они могли бы аварийно приземлиться.
Оставалось одно: снизиться до высоты 3000 метров и искать более или менее при- годную площадку для посадки. Они пробили низкую облачность. Но кругом простира- лась горы, покрытые тайгой. При снижении до 3000 метров связь с землей была потеря- на. Информацию о местонахождении рейса 516 передавал лишь аварийный буй системы “Коспас-Сарсат”.
Никакой надежды найти более или менее удобную площадку не было. Оставалось ис- кать реку. Штурман быстро определил бли- жайшую реку: Ижма, глубина от полутора до 2 метров. И вот они над ней. Но река сильно извилиста, но другого выхода нет… Снизив- шись, они вели лайнер на высоте 3000 метров над рекой и искали подходящую площадку на ее берегах или участок реки без изгибов, где можно было бы осуществить относительно безопасное приводнение. Так как бортовое навигационное оборудование не работало, пилотам пришлось контролировать поло- жение самолета по визуальным ориентирам. Время осеннее, воды в реке мало. Решили садиться ближе к поселку Ижма, жители его сразу придут на помощь тем, кто останется в живых.
И вдруг по левому борту – бетонная взлет- но-посадочная полоса аэродрома. Откуда? Почему у них нет о ней никаких сведений? Пилоты переглянулись: не галлюцинация ли? Или Бог приготовил ее для них?
Развернулись. Точно бетонная полоса. Но на ней нет никаких признаков жизни. Было ясно, что аэродром был заброшен. Но на взлетно-посадочной полосе, как быва- ет в таких случаях, не было никаких явных препятствий в виде штабелей леса, стогов сена, не заросла она кустарником или мелко- лесьем, словно за ней кто по сей день ухажи- вал. а дальше за взлетно-посадочной полосой простиралось мелколесье.
Сделали еще один разворот. Да, это была стандартная полоса для местных авиалиний длиной в 1340 метров, а для Ту-154М было нужно 2 километра. В ширину Ту-154М тоже
не вписывался в полосу. Ширина полосы 35 метров, а размах крыла Ту-154 – 37,5 метра.
На третьем заходе решили садиться. Часть пассажиров перед посадкой пере-
вели в переднюю часть и расположили перед аварийными выходами. Отказ электрообо- рудования привел также к невозможности управления закрылками и предкрылками, в связи с этим посадочная скорость была 350– 380 километров в час, почти на 100 километров выше нормы. Включили тормоза и реверс, по- крышки шасси рвались в лохмотья, оставляя за собой длинный черный тормозной след, но скорость все-таки удалось погасить.
Самолет выкатился за пределы взлетно-по- садочной полосы, как потом выяснилось, на 164 метра. И врезался в кустарник и в мелкий лес, увязнув передней стойкой в землю…
Повисла тишина…
Стюардессы быстро открыли люки, пас- сажиры по аварийным надувным трапам ве- село скатывались вниз и звонили по мобиль- никам, извещая родных, что они счастливо сели в тайге.
К самолету быстрым шагом шел мужчина лет шестидесяти, который представился пи- лотам:
Сергей Михайлович Сотников, началь- ник «Вертолетной площадки Ижма».
Вадим Иванович Туманов счастливо улыбнулся.
На другой день Сотников рассказывал кор- респонденту:
Аэропорт официально закрыли в 2003 году. Я остался начальником структур- ного подразделения «Вертолётная площад- ка Ижма» предприятия «Комиавиатранс». Взлетно-посадочная полоса стала никому не нужна. Ее, как и аэропорт, официально списали. Но мне жалко было ее бросать, и не только потому, что с ней моя жизнь прошла. Вдруг еще пригодится, мало ли что? Вдруг страна начнет подниматься, и вернутся к ма- лой авиации? Потому я все 12 лет поддержи- вал ее в рабочем состоянии, подкрашивал красные и белые входные щиты. Следил за порядком на самой полосе, чтобы между бе- тонными плитами ивняк не разрастался, он

корнями разрушает бетон, чтобы не было на полосе никакого мусора, тем более посторон- них предметов.
Не всем нравилось, что я взлетную поло- су отгородил шлагбаумом, не давал по ней ез- дить. В нашем поселке развлечений немного, потому покататься по бетонке хоть на вело- сипеде, хоть на автомашине – одно удоволь- ствие. Грибники, отправляясь в лес, пыта- лись оставлять на ней свои машины. Что-то типа бесплатной стоянки. Молодежь пикни- ки пыталась устраивать.
Я гонял, на меня обижались, пытались убе- дить, что полоса заброшена, что она ничья, что у меня давно нет никаких прав на нее. При- шлось все это жестко пресекать. Некоторые, правда, с первого раза не врубались, приво- локут трактором из леса бревна, разложат по взлетно-посадочной полосе и – давай пилить, а то – сено сушить. Тут я уж не миндальничал, говорил конкретно: «Не уберете сию минуту, пригоню трактор и разнесу все к чертям!» Бы- стро включали заднюю передачу. Но это, так сказать, исключение. А в большинстве случаев: я доходчиво объяснял, что так дело не пойдет, взлетно-посадочная полоса должна оставаться чистой, мало ли чего, вдруг кому придется вы- нужденно садиться. Или вдруг изменятся вре- мена, восстановят аэропорт, сейчас вон легкие самолеты начали строить. На эти мои слова вертели пальцем у виска:
Ты что, Михалыч, умом двинулся – ка- кие новые времена? Какие новые самолеты? Или все-таки тебе за эту полосу кто-то пла- тит? Может, олигархи, с жиру бесясь, на нее глаз положили для своей малой авиации: на рыбалку, на охоту?
Нет, не платят, – отвечаю. – Но пойми- те: это – взлетно-посадочная полоса! Она – единственная на сотни километров вокруг, и потому она должна оставаться чистой, не- смотря на то, что власти ее бросили. Мужики, думайте обо мне, что хотите, крутите пальцем у своего виска, но пока я в силе, бардака на взлетно-посадочной полосе не допущу.
Но, Михалыч, как ты не поймешь, что ее давно списали. Что по всем документам ее давно нет. Как и нет ее на географических картах.
Все равно, пока я в силе, будет по-мое- му. Не понимаю, какой смысл гробить то, что в будущем может пригодиться. Почему у нас в России – только рушить? За человеческую жизнь десять раз все переиначить?
Кто-то опять крутил пальцем у виска, кто-то посмеивался мне в спину, но все равно вынуждены были мне подчиниться. Но надо сказать, что большинство людей в поселке понимали, что не из-за вредности характера, не из-за того, что свихнулся умом, слежу я за полосой. А потому, что я – человек на своем месте, так я для себя определил.

Глава 31. Найдется ли Проводник?

Судьба России уподобляется кораблю, севшему на мель, который никакими усилиями экипажа не может быть сдвинут с места, и лишь только одна приливающая волна народной жизни в состоянии поднять его и пустить в ход.
Ф. Тютчев (Из письма члену Государственного совета кн. А.М. Горчакову)

Найдется ли Проводник?..
Митрополит Иоанн

Не противостояние между новой и старой властью, чего боялся Туманов, а противосто- яние меж двух новых властей, парламента и президента России Бориса Ельцина 2–3 ок- тября 1993 года закончилось кровопролитием. Народ, в одночасье брошенный в нищету, – от Калининграда, в который по имени слащавого и не менее кровавого, как и все остальные апо- столы большевистской революции, «всесоюз- ного старосты» переименовали доставшийся после Великой Отечественной войны бывший прусский город Кенигсберг, до Камчатки, – безмолвствовал, наблюдая по телевизору свою трагедию, как чужую, как очередной латино- американский сериал, который заменил ему политбюро ЦК КПСС и Бога. Да, спас народ не гениальный провидец Федор Михайлович Достоевский своими пророчествами и пред- упреждениями, потому как в большинстве своем народ его не читал, хотя в коммунисти- ческое время в обязательном порядке изучал в школе. Но в школе преподавали выхоло- щенного Достоевского, отринутого от Бога, а не как писателя, через которого, возможно, Бог излагал свои мысли по поводу России. Евангелие или Святое Послание народам Зем- ли русский народ в массе своей тоже не читал, потому что бандой большевиков и шайкой
их последователей оно было запрещено, как и по-прежнему отменен был сам Бог. Да, мо- жет, в Новую Русскую Смуту от окончатель- ного разрыва народную душу спасли, а страну от вновь спровоцированного революционно- го взрыва, эти наивные латиноамериканские телевизионные сериалы. Казалось, русский народ по изначальной доброте своей боль- ше переживал за судьбу мифической рабыни Изауры, чем за собственную судьбу: нам не привыкать, а вот как приходится, бедной, ей! По-своему был гениален человек, придумав- ший, чем заткнуть огромную дыру, образовав- шуюся в многомиллионной российской чело- веческой душе.
В Кремле теперь восседал новый Гриш- ка Отрепьев, «законно избранный» первый президент России Борис Ельцин, уродли- вый выкидыш агонизирующей КПСС. Он стал разваливать СССР не по какому-то стратегическому плану будущего обустрой- ства России, а всего лишь в отместку друго- му выкидышу КПСС, первому и последнему президенту СССР Михаилу Горбачеву, своим словоблудием больше похожему на артиста разговорного жанра. В простонародье его прозвали Меченым – за родовое пятно на его лысине, определив его не иначе как зна-

ком Антихриста. По стране с самого начала его президентства шипящей гадюкой пополз упорный слух, что, несмотря на рисуемые им радужные картины светлого будущего, он не- пременно приведет страну к развалу. Верь не верь суеверным предсказаниям темных око- лоцерковных старушек, но так оно и случи- лось: два ненавидящих друг друга выкидыша КПСС ее дружно развалили.
В отличие от членов политбюро ЦК КПСС, Борис Ельцин по чьему-то очень умному совету стал носить не номенклатур- ную шляпу, а демократическую кепочку, чем очень понравился простодушному россий- скому народу. Его анархо-демократический трон тут же окружила, словно стая гиен или пираний, разрывая страну на кровавые куски, свора внуков и правнуков пламенных рево- люционеров и просто проходимцев, в боль- шинстве своем, как в 1917 году, почему-то евреев, снова подняв в российском народе, как и в 1917 году, глухую волну антисемитиз- ма. Это было так похоже на колымские лагеря его поры, в которых евреи-зэки, как правило, умудрялись устраиваться в разного рода «при- дурки» в «теплые» места: в санчасть – если даже не имели медицинского образования, на кухню, в баню, в бухгалтерию, в библи- отеку. Один еврей тащил за собой другого, в отличие от русских, которые, как и на воле, не сбивались в стаю по национальному при- знаку. Но Туманов в колымских лагерях знал и других евреев, которые не только не стреми- лись пристроиться в «придурки», а принци- пиально оставались на общих работах, чтобы быть «как все». Чтобы хоть как-то рассеивать лагерный и не лагерный антисемитизм, за что над ними смеялись обе стороны: и евреи, и неевреи. Евреи досадовали, что те выстав- ляются в укор остальным евреям и презира- ли их за это, а с другой стороны можно было услышать: «Да нееврей он, разве будет еврей тачку катать?» Туманов знал евреев, работав- ших в его артелях, того же Леглера, того же Марка Масарского, который теперь, уйдя от большой политики, в которую одно время с головой окунулся, а кем он только не был – от президента компании «Российское золото»
до члена Совета Российской Федерации по внешней и оборонной политике – обустра- ивает, как может, свою малую родину, свою нищую русскую Новгородчину, и с некоторых пор считает это самой высшей политикой. В леволиберальных, по преимуществу еврей- ских средствах массовой информации, все больше с тревогой говорили и писали о воз- можных еврейских погромах, тем самым, может, специально провоцируя их, чтобы, воспользовавшись ими, окончательно, как в 1917 году, захватить власть в стране. Но по- громы были, и страшные: но только русские, на окраинах России в бывших союзных ре- спубликах.
Туманов наблюдал за происходящим в стране как бы со стороны. Так было легче, менее больно, что ли, наблюдать за ее тра- гедией, но не всегда это получалось. Сердце щемило. Страна стала походить на огромный колымский лагерь. Только в «беспредельщи- ках» теперь была власть. Народ был обрушен в мрачное уныние и нищету. Хоронить все чаще стали в полиэтиленовых мешках, на гроб не хватало денег. Туманов все чаще вспо- минал бывшего солагерника Илью, которого, видимо, не случайно в колымских лагерях окрестили Ильей-пророком, его цитирование великого русского мыслителя Ивана Алек- сандровича Ильина, по чьему-то большевист- скому недоумию не расстрелянного, а легко- мысленно выкинутого за границу. Но даже далеко видящий Иван Александрович Ильин оказался больше идеалистом, чем реалистом. Он не мог предвидеть всего ужаса трагедии, обрушенной на Россию после краха больше- визма. Где они, лучшие люди, о которых с на- деждой писал он, которые после краха боль- шевизма должны были взять в стране власть? Неужели так основательно выкошен русский народ, что больше уже не способен никого выделить из своей среды, кто мог бы повести за собой народ? Если возникали какие-то па- триотические организации или нечто вроде народно-патриотических партий, к примеру, под названием «Родина», то, вместо того что- бы объединиться, их вроде бы русские вожди начинали свару между собой за первенство,

на радость захватившей власть леволибераль- ной попсе. Растленный, униженный народ не делал даже попытки самоорганизоваться, как, например, он самоорганизовался, выгнав по- ляков в 1612 году, словно он начисто лишился инстинкта самосохранения. Этим восполь- зовались было воспрянувшие коммунисты, пытались взять реванш, мутили народное со- знание, соблазняя потерянным социалисти- ческим раем с пустыми витринами магази- нов, и он многим действительно стал казаться раем, а Сталин – чуть ли не Иисусом Хри- стом. Научная интеллигенция, инженеры, конструкторы превратились в мелких торгов- цев-мешочников. О каком единстве классов после краха большевизма, о котором писал Иван Александрович Ильин, можно было го- ворить, когда верхний ведущий слой заняли не «переходящие» люди-патриоты, о каких он мечтал, а люди, ненавидящие историческую Россию, видящие в ней лишь дойную корову, а народ быдлом около этой коровы? Страна стремительно катилась к пропасти.
Туманов настороженно присматривал- ся к преемнику больного и, в конце концов, окончательно спившегося Бориса Ельци- на. Сам он отдал власть или его вынудил от- дать «двор», видя, что страна окончательно и бесповоротно катится в пропасть и народ, в конце концов, может взбунтоваться? Тума- нов склонялся ко второму варианту. Может, в страшном КГБ все-таки были и истинные патриоты, которые учли ошибки император- ского жандармского корпуса, который не смог предотвратить революций 1917 года? Или не хотел предотвратить Февральскую, и в слепоте своей стал одной из жертв Октябрьской? Кто стоит за спиной преемника, бывшего офицера КГБ, который в свое время ошивался в свите политического авантюриста, не градоначаль- ника, не городского головы, а на западный манер – непременно мэра – Санкт-Петербур- га, Анатолия Собчака, дни рождения которо- го ныне отмечались, пожалуй, пышнее, чем в коммунистическое время юбилеи Владими- ра Ильича Ленина? Туманов помнил скандал, когда Собчака задержали в аэропорту Хитроу Лондона с дипломатом, в котором находилось
более 1 миллиона долларов. Его продержа- ли под арестом 4 часа, но после телефонного разговора с Ельциным он был отпущен. Когда над ним нависла угроза ареста уже не по этому миллиону, не кто иной, как будущий преемник Ельцина, будучи уже директором ФСБ, пере- бросил его через границу на Запад, спрятав его там от правосудия. Анатолий Собчак купил простодушный русский народ, в отличие от Владимира Ильича Ленина и Бориса Никола- евича Ельцина, не демократической кепкой, а демократическим пестротканым пиджачком. При встрече с Собчаком, как потом говорили все те же бесхитростные церковные старушки, увидев за его плечом самого Сатану, содрог- нулся от увиденного и скоропостижно скон- чался митрополит Петебургский и Ладожский Иоанн, единственный из иерархов Церкви, который открыто обличал установившийся в стране ельцинско-гайдаровский режим.
Конечно же олигархическое окружение Ельцина долго проверяло будущего преемни- ка: не просчитаемся ли, вручив власть в руки бывшему подполковнику КГБ? Олигархам было все равно, монархия или демократиче- ская диктатура, олигархам нужен был верный пес, который надежно охранял бы награблен- ное добро в виде фабрик, заводов, природных ресурсов. И держал бы народ в узде, а они жили бы долго и счастливо на всевозможных экзотических островах и в традиционно не- навидящей Россию Англии, время от време- ни наведываясь в Россию за данью, как в свое время Батый на Русь. Преемник со временем в Екатеринбурге, который, несмотря на пере- именование, по сути, так и останется Сверд- ловском, воздвигнет, вопреки ропоту народа, Борису Ельцину пышный мемориал, по пло- щади превосходящий Ленинский мемориал в Ульяновске, и лично поедет его открывать вместе с ненавидящей Россию и его лево-де- мократической попсой.
Да, Туманов настороженно присматри- вался к преемнику Ельцина, выходцу из той страшной системы, которая в свое время сломала его жизнь, бросив в ледяные колым- ские лагеря, хотя при преемнике нашли хоть какое-то признание его артели и артельный

принцип был внедрен в самые различные отрасли производства. Конечно, в системе бывшего КГБ, как и в партийной, были и по- рядочные люди, он сам встречал таких, даже в руководстве колымских лагерей, которые пытались хоть как-то очеловечить больше- вистскую лагерную систему.
Однажды преемник прилюдно перекре- стился. Народ насторожился. Демократи- ческими кепками и пиджаками его уже не купишь. Что это: он принципиально хочет показать себя стране, измученному народу православным человеком, что до нынешнего дня скрывал? Или это еще более циничная, чем ельцинское стояние со свечкой в храме, хитрая игра? Потом стали креститься неко- торые его министры, которые были незаме- нимы, только время от времени менялись своими креслами, но в стране от этих пере- саживаний ничего не менялось, наоборот, еще больше жировали богатые, еще больше нищали нищие. Улицы больших и малых го- родов по-прежнему носили имена палачей русского народа, это новые власти объясня- ли тем, что возвращение их к историческим названиям непосильно будет для государ- ственной казны. А потом Туманов нашел подтверждение, что действительно был издан секретный указ или приказ о постепенном уничтожении сведений об узниках ГУЛАГа. Он понял, что постепенно предпринимаются меры, чтобы ГУЛАГ был выкорчеван из па- мяти народной, а за этим последует прежнее возвеличивание Великого Кормчего Иосифа Сталина, все его грехи спишут на его подруч- ных. Через карманную Думу был протащен указ под номером 992, аналогичный больше- вистскому указу времен «красного террора» о борьбе с антисемитизмом, который был направлен, прежде всего, против любой по- пытки русских самоорганизоваться в народ- но-патриотические организации. Преемник среди приоритетных задач объявил не сбе- режение российского народа, а сбережение приамурских тигров, как вымирающего вида живой природы, и брошенные на выжива- ние сельские жители стали мечтать, чтобы их приравняли к статусу приамурских тигров.
Туманов, наученный горьким опытом, не писал писем очередному хозяину страны, к тому же он не знал: хозяин ли он? Хотя с тру- дом сдерживал это желание. Ночами он часто повторял про себя отрывки из этого письма. Но, в конце концов, не выдержал, написал. Оно начиналось так:
«Нескромно повторять: “Я знаю!” Но я го- ворю: есть вещи, которые я знаю очень хо- рошо. И я мог быть бы полезен тебе, если ты действительно хочешь стране добра. Я знаю, как умеют работать люди, когда они по-на- стоящему заинтересованы в своем труде. По- этому я по-прежнему уверен, что тогда, во время развала Советского Союза, полугода было достаточно для разумной перестройки. Я так радовался ее началу, может быть, был самым счастливым человеком, поверив, как и многие, что к власти в стране придут лю- бящие свой народ люди и что страна выберет наконец правильный путь. Мы были в шаге от него. Требовалось только, чтобы к власти при- шел человек умный, добрый, в нужную минуту умеющий быть жестким. И создал бы команду, способную вытащить страну из пропасти. Но у руля оказались совсем другие люди, которые думали не о стране, не о народе, а только о на- грабленном богатстве, и перестройку начали с самого пагубного варианта. Результат всем известен. Россию ввергли в состояние, опре- деляемое лагерным понятием – беспредел. Народ всматривается в каждое новое лицо на политической сцене и очень хочет дождаться времени, когда его надежды не будут обману- ты. Тогда исчезнут с лиц людей гримасы боли и отчаяния – появится улыбка. Не казенная улыбка с экрана телевизора, где чередуются косноязычные политики, нелепая реклама, эстрадные шоу. А появится такая улыбка, ког- да люди остаются с самими собой: с мыслями о доме, о родных. Люди выстрадали право на такую улыбку. На улыбку – просто так, пото- му что им хорошо. Да, многое мы утратили, что-то – безвозвратно, но не все. Может, вер- но кем-то сказано: “Если не потеряно все – не потеряно ничего!”
Когда в твоем окружении чересчур умные настаивают: нужно 40 лет, как Моисей, во-

дить народ по пустыне, – себя, очевидно, они не причисляют к “простым смертным”, ко- торым надо босиком бродить в песках. Сами они наденут сапоги. Двух дней пешком среди барханов хватит особо одаренным, чтобы из- бавиться от идиотизма.
Я надеюсь, что такое время наступит…»
Дальше шли конкретные предложения по реформированию экономики страны.
Ответа он не получил. Может быть, про- сто письмо не дошло до адресата.
К удивлению Туманова, чем быстрее страна катилась к пропасти, тем чаще в око- ловластных структурах стали поговаривать о восстановлении в России монархии. То и дело эта мысль проскакивала в печати, по телевидению. В страну стала наведываться, оказывается, по-прежнему претендующая на российский престол «престолоблюсти- тельница» «Великая Княгиня» Мария Вла- димировна, ее принимали чуть ли не самом высоком уровне. Что еще более удивило Ту- манова, ласково принял ее Патриарх, в то же время в так называемой патриотической печати ее называли самозванкой. Конечно, к расстрелу царской семьи Туманов относил- ся как к злодеянию, но в то же время считал, что слабоволие Николая Второго привело к гибели страны, своей семьи и самого себя и что монархия как форма правления изжи- ла себя. Ему вспомнился один из разговоров на эту тему с Ильей-пророком, которого он спросил, как он относится к отречению им- ператора Николая Второго.
Корону снимают только вместе с голо- вой, если он действительно помазанник Бо- жий, – резко ответил тот…

Шли годы. Наступил XXI век. В стране властвовало, если можно так назвать, стран- новластие. К кому обратиться с мучающими вопросами? И однажды бессонной ночью, а, может, даже приснилось во сне, ему вспом- нился наказ таинственного незнакомца на Колымской трассе: «Будут вопросы, обра- тись к игумену Зосиме (Нефедову) в Опти- ной пустыни! Он будет знать о тебе». Тогда, при возвращении с Колымы он сразу не со-
брался к нему съездить, все не было време- ни, а потом: да есть ли он там, столько вре- мени прошло? А тут ночью как ударило. Не откладывая поездку в дальний ящик, Вадим Иванович наутро поехал в Оптину пустынь. Вопросов было много, но первый вопрос, от которого, зависели остальные, был: есть ли в монастыре игумен Зосима (Нефедов)? Перед ним снова встал вопрос: кого он тогда встретил на Колымской трассе? Он все боль- ше склонялся к мысли, что все-таки это была галлюцинация, навеянная тяжелыми лагер- ными воспоминаниями. Но в то же время ни- когда ничего подобного за ним не водилось и ни к какой мистике он не был склонен.
С некоторым трепетом он вошел в мо- настырские ворота, а потом, осмотревшись, в первый, попавшийся на пути храм. В нем, к его удивлению, переполненном народом, шла служба. В боковой комнатке женщина продавала свечи. Выждав, когда она останется одна, он спросил:
Вы не скажете, где можно найти игуме- на Зосиму? Нефедова, – уточнил он, почти уверенный, что ему ответят, что такого игу- мена в монастыре нет или уже нет.
Но женщина не удивилась его вопросу, не поднимая глаз от школьной тетрадки, где она что-то подсчитывала, спросила:
А Вам было благословление на встречу с ним?
Туманов растерялся, замялся, но потом твердо ответил:
Да!
Только тогда женщина подняла на него глаза, внимательно осмотрела, словно опре- деляя, достоин ли он встречи. По крайней мере, ему так показалось.
Как выйдете из храма, – ласково она стала объяснять, – обойдите его слева и идите вверх по мощенной камнем тропинке до само- го верха, там его келья. Он должен быть там.
Выйдя из храма, Туманов перевел дух.
Обошел храм. На самом верху мощенной камнем тропинки стояли двое в монаше- ских одеяниях. Они низко поклонились друг другу, и один из них стал спускаться вниз по тропинке навстречу Туманову. Второй монах,

перекрестив вслед уходящего, провожал его взглядом.
При приближении спускающегося Тума- нов рассмотрел на колпаке и одеянии мона- ха белые кресты, он уже знал, что так оде- ваются монахи-схимники, ушедшие совсем от мира сего для соединения с Богом. После той странной встречи на Колымской трассе, в которую он верил и не верил, он залез в эн- циклопедию и в том числе узнал, что схим- ники живут отдельно не только от мирских, но даже и от остальной монашеской братии и освобождены от всякого послушания, кро- ме служения литургии и духовничества. Они уже словно в мире ином.
Монах был высок, статен, седые локоны выбивались из-под черного колпака, одеяние было старым, поношенным и, что больше всего удивило Туманова, обут был схимонах в старые и стоптанные огромного размера солдатские кирзовые сапоги, так знакомые Туманову по лагерной жизни.
Туманов напряженно всматривался в лицо схимонаха.
Онегин? – вырвалось у Туманова, когда они поравнялись.
Ничто не дрогнуло в лице схимонаха, словно он не слышал Туманова или посчитал, что это относилось не к нему, он только ниже опустил глаза и молча прошел мимо.
Туманов долго растерянно смотрел ему вслед.
Его растерянность прервал второй монах, долго смотревший вслед схимонаху и теперь тоже спускающийся вниз по тропинке:
Вы кого-то ищете? – спросил он.
Игумена Зосиму.
Которого? – спросил монах. – С неко- торого времени в монастыре два игумена Зо- симы, один из них настоятель монастыря.
Нефедова.
Монах внимательно посмотрел на Тума- нова:
Точно? Нефедова?
Да.
Это буду я, – оглянувшись, словно бо- ясь, что его кто-нибудь услышит, ответил мо- нах.
У меня большая необходимость с Вами поговорить, – заторопился Туманов. – Я спе- циально приехал…
А Вы с кем-то обговаривали встречу со мной? Просили на нее благословления у на- стоятеля монастыря? У нас, как в армии…
Туманов замялся:
Не знаю, как Вам это объяснить… Один человек на Колыме говорил мне, что я могу обратиться к Вам в любое время, что Вы бу- дете знать обо мне.
Игумен Зосима внимательно всмотрелся в него:
А кто Вы будете? Как Вас зовут?
Вадим Туманов…
Игумен Зосима как бы вздрогнул, но тут же пришел в себя.
Тот самый Вадим Туманов, знаменитый золотоискатель?
Тот самый.
Подождите меня с полчаса вон у той ке- льи, – показал он вверх, в конец мощенной камнем тропинки, – там скамеечка есть, мне нужно исполнить одно послушание.
Туманов, поднявшись вверх по тропинке, присел на скамеечку. Из головы не выходил встретившийся на пути сюда схимонах…

Так вот Вы какой? – пригласив его в ке- лью и усадив напротив себя, произнес игумен Зосима. – Золото уже больше не моете?
Нет, – стал оправдываться Туманов. – По жизни я не собирался мыть золото. Судь- ба заставила. Впрочем, что Вам рассказывать? Вы же все знаете, сами побывали на Колыме, помянули наших великомучеников…
Туманов ожидал, что игумен Зосима ска- жет, что он никогда не бывал на Колыме, но тот не возразил, только еще более вниматель- но посмотрел на него.
Теперь строю дороги, жилье…
А от кого Вы знаете, что я бывал на Ко- лыме? – спросил игумен Зосима.
Туманов хотел рассказать, а точнее, рас- спросить о той странной встрече, но что-то сдержало его.
Рассказывали, что встречали Вас там, – почему-то уклонился он от прямого ответа.

И что за вопросы Вас ко мне приве- ли? – после некоторого молчания спросил игумен Зосима.
Вопросов много, не знаю, с какого на- чать, – заторопился Туманов. – В вопросах веры я темный человек, несмотря на мои годы, хотя тайно крещен в раннем детстве. Чем дальше живу, тем больше вопросов, тем меньше ответов.
Начните с самого мучающего Вас на се- годняшний день.
О будущем России… Но, может, снача- ла не самый главный, который меня мучает сейчас. В околовластных структурах вдруг заговорили о возможности восстановления монархии в России. Сначала я отнесся к это- му сообщению как к анекдоту: какая монар- хия?! Но вполне серьезные люди меня стали уверять, что такой проект, по крайней мере, при Ельцине готовился на полном серье- зе. А недавно по телевизору в официальных новостях увидел, как пошло-попсовый, об- лагодетельствованный всевозможными пра- вительственными наградами комик Хазанов пытался водрузить усыпанную бриллиан- тами и дорогими, может, правда, фальши- выми каменьями царскую корону на голову президента Путина. И это транслировалось на всю страну. Думаю, что это сделано было не случайно. Как это понимать? Разве это возможно? Монархии, отжив себя, рухнули одна за другой во всем мире, остались только в опереточном варианте в Англии, Испании, Дании, еще где-то в арабских странах… А в России: если она была бы крепкой, наверное, не рухнула бы в одночасье под натиском ре- волюционеров. Родился наследник с неизле- чимой болезнью, предавшее царя окружение, родственнички – и все провалилось в тарта- рары, а вместе с ними страна…
Все это гораздо сложнее, – вздохнул игумен Зосима. – Вы говорите, что, это, мо- жет быть, не самый главный вопрос. Нет, на сегодня это, может, самый главный вопрос или один из главных, прямо связанный с бу- дущим России. Ну а по существу: во-первых, рухнула Россия не в одночасье. Ее разрушали годами, десятилетиями, если не столетиями,
как извне, так и изнутри. Может, как раз бо- лее – изнутри. Но оставим пока этот вопрос на будущее, иначе мы не доберемся до сегод- няшнего дня. Да, при Ельцине такой проект существовал. Чувствуя шаткость ельцинского режима, вчерашняя коммунистическая парт- номенклатура, наследница тех, кто в свое время в кровавой революции уничтожил рус- скую православную монархию, и до послед- него времени тщательно искоренявшая в на- роде память о ней, вдруг одномоментно стала промонархической. Учитывая тот факт, что в народе, несмотря ни на что, еще жили и жи- вут промонархические настроения, по край- ней мере, у верующей в Бога его части. Да и Сталин, все еще святой для значительной части народа, по сути, нес в себе пусть иска- женные, но черты монарха. Леволиберальная демократия с радостью подхватила эту идею, ей не меньше партократии, с которой она бы- стро нашла общий язык, нужна была сильная власть, чтобы удержать народ в узде. Так как народ уже успел возненавидеть ее, она была согласна и на опереточную монархию.
Впрочем, подходы к монархическому про- екту стали осуществляться еще в 1991 году, еще до развала СССР. В тогда еще Ленинград на процедуру возвращения городу историче- ского имени был приглашен не кто-либо из легитимных членов императорского рода Ро- мановых, а нелегитимный «великий князь» Владимир Кириллович, сын великого кня- зя Кирилла Владимировича – двоюродного брата царя Николая Второго. Великий князь Кирилл Владимирович сразу по нескольким причинам не мог считаться законным пре- тендентом на трон, и большинство Романо- вых не признали его притязаний на престол. Начнем с того, что в 1903 году он женился на своей двоюродной сестре, к тому же разве- денной, что было запрещено как церковными канонами, так и тогдашними законами Рос- сийской империи даже для частных лиц. По- лучив известие об этом браке, царь Николай Второй не только не признал его, но и уволил великого князя Кирилла со службы, лишил всех наград и почетных званий, а также ли- шил права на престолонаследие и предпи-

сал ему в 48 часов покинуть Россию. Правда, под давлением родственников Николай Вто- рой впоследствии признал этот брак, вернув Кирилла Владимировича с супругой в чле- ны Императорского дома, однако членство в составе Императорского дома еще не дает права на престол. Через какое-то время, во- преки очередному обещанию, данному царю Николаю Второму, не делать этого, великий князь Кирилл женился вторично – моргана- тическим браком на находящейся в разводе с евреем Самнерсом Муром Керби Леониде Георгиевне Багратион-Мухранской, дочери Георгия Багратиона, который после рево- люции в эмиграции самозвано провозгласит себя претендентом на грузинский трон.
Но если, может, названные выше семей- ные грехи великого князя Кирилла при новых сложившихся исторических обстоятельствах можно было бы считать не столь уж существен- ными для судеб России, через которые можно и переступить, то факт предательства и госу- дарственной измены великим князем Кирил- лом ставил крест не только на его притязаниях на престол, но при судебном разбирательстве привел бы к тяжелому уголовному наказанию. Дело в том, что великий князь Кирилл принял прямое участие в масонской Февральской ре- волюции, приведшей потом к Октябрьской. 1 марта 1917 года, то есть еще до отречения от престола царя Николая Второго, он снял свой гвардейский экипаж с охраны царской семьи и привел его под красным флагом в распоря- жение революционной власти. И призывал присоединиться к восстанию другие воинские части. Позже он в газетных интервью самым недостойным образом порочил отрекшегося царя. Например, в интервью корреспонденту
«Биржевых ведомостей» он заявил: «…даже я, как великий князь, разве я не испытывал гнет старого режима?» Председатель Думы Ми- хаил Родзянко позднее писал, как еще нака- нуне Февральской революции великий князь Кирилл Владимирович и его мать склоняли его к заговору против Государя с намерени- ем «уничтожить Императрицу». Позже из- вестный общественный и политический дея- тель Сергей Мельгунов добавлял: «Из других
источников я знаю о таинственном совеща- нии на загородной даче, где определенно шел вопрос о цареубийстве только ли Императри- цы?»
Я начал свой рассказ специально издале- ка, чтобы Вы смогли понять всю тайную суть и подоплеку ельцинского монархического проекта. Однако ни великий князь Кирилл, ни его потомки никогда не выражали раская- ния или даже малейшего сожаления по пово- ду этой измены. Как и никогда не упомина- ли его послефевральский письменный отказ от прав на престол, сославшись на передачу
«этого вопроса на будущую волю народа».
Более того, заручившись поддержкой тех же, что и в 1917 году, масонских кругов, он в 1924 году, еще при живой вдовствующей им- ператрице-матери, издал следующий мани- фест: «Я, Старший в Роде Царском, единствен- ный законный Правопреемник Российского императорского престола, принимаю принад- лежащий мне непререкаемо престол импера- тора Всероссийского. А Сына Моего, Князя Владимира Кирилловича, провозглашаю На- следником Престола с присвоением ему титула Великого Князя, Наследника и Цесаревича…»
На прямой вопрос журналистов: «Согла- сились бы Вы на конституционную или даже декоративную форму монархии, как, скажем, в Испании, Великобритании, Дании?», Вла- димир Кириллович уклончиво ответил: «Такое решение будет зависеть от желания народов России. Если такое желание появится, то я не вижу причин, могущих помешать этому».
В поисках поддержки проекта «Царь Ки- рилл Первый» великий князь Кирилл проя- вил невероятную гибкость: сначала он мет- нулся вправо – в сторону зарождавшейся тогда партии Адольфа Гитлера, потом влево – к американским миллиардерам, предлагая с их помощью учредить в России «демократи- ческую монархию» с Советом, в котором по- ловина мест принадлежала бы американским ставленникам. А позже метнулся в сторону Ватикана, пытавшегося в 1920 годы заклю- чить договор с большевиками о возможности окатоличивания России вместо разгромлен- ного ими Православия. Взамен Кирилл обе-

щал после занятия трона даровать официаль- ное признание Русского Католицизма в виде Русского Экзархата и допускал возможность образования в будущем православно-като- лической унии. Однако Ватикан, зная не- легитимность Кирилла, от его предложения уклонился, надеясь договориться с больше- виками напрямую.
Наблюдая за этой возней, великий рус- ский мыслитель Иван Александрович Ильин, выдворенный большевиками из России, пи- сал создавшему в эмиграции Российский об- щевоинский союз (РОВС), объединивший большинство оставшихся в живых участников Белого движения, генерал-лейтенанту баро- ну Петру Николаевичу Врангелю: «Особое место занимают сейчас русские масонские ложи. Сложившись заново после революции и получив признание заграничного масонства, русские ложи работают против большевиков и против династии. Основная задача: ликви- дировать революцию и посадить диктатуру, создав для нее свой, масонский антураж. Они пойдут и на монархию, особенно если монарх будет окружен ими или сам станет членом их организации – по-прежнему их главная зада- ча – конспиративная организация своей эли- ты, своего тайно-главенствующего масонского “дворянства”, которое не связано ни с религи- ей, ни с политической догмой, ни с полити- ческой формой правления: все хорошо, если руководится “нашей элитой”». Обратите вни- мание: написано как будто в наше время, при- менительно к сегодняшним общественно-по- литическим обстоятельствам в России.
Так вот масоны активно взялись за про- движение и финансовое обеспечение проекта
«Император Кирилл Первый». Но, сотрудни- чая с масонами, великий князь Кирилл Вла- димирович тайно от них вынашивал и другие планы, более радикальные. Один из них, мож- но сказать, фантастический, а именно: прийти к власти к России при помощи ОГПУ! На этот план прямо указывает Иван Александрович Ильин в другом письме Петру Николаевичу Врангелю, видимо, он имел по поводу этого плана серьезные сведения. В числе «кирилли- стов», так Иван Александрович Ильин назы-
вал сторонников великого князя Кирилла, он видел людей трех категорий: «1. восторженные юноши и женщины, страдающие недержани- ем монархического чувства и политическим слабоумием; 2. честные, но тупые люди, рабы прямолинейного и формального аргумента, политически близорукие служаки; 3. порочные хитрые интриганы, делающие на сем карье- ру и не останавливающиеся ни перед какими средствами. Первые две группы являются “ста- дом”, третья группа состоит из “пастырей”. Их план для России: договориться с ГПУ, произве- сти с помощью его переворот, амнистировать коммунистов, перекрасить их в опричников и вырезать всех несогласных…»
С изменением политической обстановки в мире менялись и планы Великого Князя. И если другие Романовы, члены Император- ского дома: племянник Николая Второго, князь Михаил Федорович, князья Дмитрий и Андрей во время Второй мировой войны участвовали во французском Сопротивлении, то великий князь Кирилл предложил свои ус- луги Гитлеру. Уже 26 июня 1941 года он обра- тился к русским в эмиграции с воззванием:
«В этот грозный час, когда Германией и всеми народами Европы объявлен крестовый поход против большевизма-коммунизма, который поработил и угнетает народ России, я об- ращаюсь ко всем верным и преданным сы- нам нашей Родины с призывом по мере сил и возможности способствовать свержению большевистской власти и освобождению на- шего Отечества от страшного ига коммуниз- ма». Правда, после декабрьского поражения немцев под Москвой на дальнейшее сотруд- ничество с Гитлером он на всякий случай не пошел и жил в Германии практически в каче- стве заложника. В последние дни войны Ки- рилла Владимировича захватили американцы в Австрии в расположении лагеря остатков РОА генерала Власова. Преследовать после войны, в отличие о многих русских эмигран- тов, как не представляющего никакой опас- ности для коммунистической власти в Рос- сии, великого князя не стали. Какое-то время он жил в Баден-Бадене. Англия принять его отказалась. Швейцария тоже. В результате он

вынужден был выехать на жительство в Ис- панию к господину Франко и только много лет спустя смог вернуться во Францию.
Его сын, Владимир Кириллович, провоз- глашенный отцом «Великим Князем, Наслед- ником престола и Цесаревичем» оказался до- стойным преемником своего «венценосного» отца. В 1952 году в разгар холодной войны он обнародовал заявление, что внутренние пере- мены в России невозможны «без применения внешней силы, без внешней вооруженной помощи». Фактически это означал призыв США начать войну против СССР, а при уже наличии в то время у США атомного оружия такая война могла быть только атомной, и он не мог этого не понимать.
«Великий князь» Владимир Кириллович не имел сыновей, а, согласно основным зако- нам Российской империи, наследником пре- стола мог стать только агнат (мужчина). Тогда он решил назначить императрицей, на пер- вую пору «престолоблюстительницей», свою дочь Марию Владимировну. Но и это еще не конец кирилловской «царской» династиче- ской истории. Следующей попыткой само- утверждения кирилловской линии стало при- своение Марией Владимировной в 1976 году титула российского великого князя своему мужу, принцу Францу Вильгельму Прусско- му, переименовав его в Михаила Павловича, и объявление его сына Георгия, рожденного в 1981 году, великим князем и цесаревичем Георгием Михайловичем.
И совсем не случайно, что именно с этой, подзуживаемой масонами, «монархической шайкой» завязала контакты пытающаяся удержаться у власти в России старая партий- но-гэбистская номенклатура вкупе с новой леволиберальной властью, чувствующей себя в стране еще не совсем уверенно.
Визит «великого князя» Владимира Ки- риллович состоялся уже после так называ- емого августовского путча с 5 по 11 ноября 1991 года. Владимир Кириллович прилетел по приглашению тогдашнего мэра Ленингра- да Анатолия Собчака, одного из самых ярких и гнусных представителей новой русской ле- волиберальной демократии. Визит готовила
группа офицеров действующего резерва КГБ под руководством члена команды Собчака, подполковника Владимира Путина, в то вре- мя председателя Комитета по внешним связям мэрии Петербурга. До этого «великий князь» Владимир Кириллович успел выразить симпа- тии Генеральному секретарю ЦК КПСС Ми- хаилу Горбачеву, после чего от него отверну- лись последние, лояльно относящиеся к нему представители Русского Императорского дома, а при прилете в Санкт-Петербург об- ратился с письмом к Борису Ельцину: «Буду счастлив, наблюдая за Вашими начинаниями, оказать Вам поддержку от имени Император- ской семьи». В окружении Ельцина правиль- но поняли это обещание. Под надзором КГБ срочно был создан так называемый Петер- бургский монархический центр.
Казалось бы, что общего у КГБ, ведущего свою родословную от зловещей ВЧК–ОГПУ, зверски расстрелявшей императора Нико- лая Второго вместе с семьей и многих других Романовых и обрушившей страну в крова- вый террор, с авантюристом «великим кня- зем» Владимиром Кирилловичем? Впрочем, загадки тут никакой нет, если вспомнить о революционном прошлом его батюшки. Накануне развала СССР, который в КГБ предвидели, не совсем уж дураки там сиде- ли, было заготовлено несколько сценариев сохранения власти в руках советской пар- тийно-гэбистской номенклатуры. По мере укрепления ельцинского режима часть этих сценариев, по-видимому, сошла на нет, а соз- данные под них «политические партии» тоже канули в небытие, но что-то положили на время под сукно, вдруг пригодятся, среди них на одно из первых мест был выдвинут проект восстановления «монархии».
Была срочно организована широкомас- штабная операция правопреемника КГБ– ФСБ по захоронению ранее найденных
«останков» царской семьи, хотя за таковые эти останки тогда не признала ни Русская Право- славная Церковь, ни большая часть импера- торского рода Романовых. Распоряжением правительства была срочно создана Комис- сия по изучению вопросов, связанных с ис-

следованием и перезахоронением «царских» останков. Председателем ее был назначен политический авантюрист еврей Борис Нем- цов, который проявил бешеную активность в этом вопросе, его одно время Борис Ельцин даже видел своим преемником. Вчерашние номенклатурщики КПСС и КГБ почему-то очень торопились с захоронением царских останков и пришли к странному решению: сравнивать гены найденных «царских» остан- ков с генами членов королевской семьи Ан- глии, а не с генами ныне живущих в зарубежье Романовых-Куликовских, которые по линии наследования к Николаю Второму стоят го- раздо ближе. Факт, что обошли их стороной, вызывал подозрение, что устроителей похо- рон царской семьи гораздо больше заботила политическая сторона дела, чем восстановле- ние истины.
Один из видных специалистов по истории монархии в России Сергей Серебренитский писал по этому поводу: «Ради собственно- го спасения советская “элита” может ис- пользовать не только “патриотическое” (как в 1941–45 годах), или “демократическое” (как в 1991 году) идеологическое прикрытие. Похоже, что сейчас, когда постсоветская “де- мократия” не вызывает у русского народа ни- чего кроме ненависти, и уже исчерпала или исчерпывает свой ресурс, то паразитарная элита готовит себе новый проект. На сей раз “монархический”».
Пик монархического проекта Кремля и КГБ–ФСБ пришелся на 1997–1998 годы. 27 февраля 1998 года правительство России приняло постановление о перезахоронении останков Николая Второго и членов его се- мьи в Петропавловском соборе Санкт-Петер- бурга. К реставрации «монархии» в Кремле отнеслись всерьез. Были разработаны даже салфетки с царской монограммой, столовое белье для торжественных приемов будуще- го «царя». Специальные комиссии разраба- тывали эскизы «коронационного» фарфора и столового серебра. Частично эта посуда до сих пор используется на торжественных при- емах – правда, уже без монограммы, только с орлом. Да и сама скандальная реставрация
Большого Кремлевского дворца, в ходе кото- рой были украдены миллиарды рублей, была затеяна в расчете на будущую коронацию. Пригодилась и парадная форма Первой роты Кремлевского полка, пошитая тоже специ- ально к «коронации». Она до сих пор ис- пользуется в различного рода торжественных церемониях. На одной из северных верфей собирались закладывать корабль «Цесаревич Георгий», информация об этом была озвучена во многих СМИ. О восстановлении монархии и примирении на этой почве всех политиче- ских сил России и Русского Зарубежья долж- ны были объявить сразу после церемонии пе- резахоронения царских останков. За гробом последнего российского царя должен был идти наследник престола, сын нелегитимной
«великой княгини» Марии Владимировны
«цесаревич» Георгий с регентом Борисом Ель- циным. Поговаривали о близкой помолвке Татьяны Ельциной с «принцем» Георгием. Но сорвал церемонию самодур Борис Ельцин, не лишенный национального чувства. Когда к нему все-таки сумели прорваться серьезные эксперты по генеалогии и представили доку- менты, что «цесаревич» Георгий вовсе не Ро- манов, а Гогенцоллерн, он пришел в бешен- ство, и это едва не стоило прохвосту Борису Немцову карьеры. «Великая княгиня» Мария Владимировна в патриотической российской печати была названа самозванкой, узнав обо всем этом, она, быстро сориентировавшись, не поехала на церемонию, сославшись, что тоже сомневается в подлинности останков. Борис Ельцин, поняв, что регента из него не вышло, а его дочь Татьяна не станет россий- ской императрицей, порвал с «великой княги- ней» все отношения.
Это, впрочем, не помешало ей продол- жить делать бизнес на раздаче (а то и прода- же) орденов, «дворянства» и всевозможных титулов, начиная с княжеских. Все чаще на- ведываясь в Россию серой мышкой, она по- тихоньку-помаленьку с чьей-то помощью создавала в России свой, пока полулегаль- ный «Императорский двор». Она постепенно
«одворянивала» ельцинскую и будущую пу- тинскую команду, в массе своей по происхо-

ждению рабоче-крестьянскую, еще недавно состоявшую в высших эшелонах коммуни- стической партии.
Об отношении к монархии брошенного в нищету, а главное, в безнадежность наро- да никто не спрашивал. Монархия как фор- ма правления привлекла внимание бывших партийных номенклатурщиков высшего зве- на и потому, что по своему менталитету они еще в советские годы чувствовали себя ари- стократией, своего рода дворянами. Некий новоиспеченный «граф» Алексей Мешков признался публично, что приобрел свой титул всего за 16 тысяч рублей. Но, скорее всего, не платил за свой княжеский титул сын тверско- го плотника, опять-таки не градоначальник, не городской голова, а мэр Москвы «князь» Лужков. Конечно же не платил за свой титул внук церковного псаломщика, председатель Государственной думы «князь» Борис Грызлов. Ясно, что на них, как на одни из главных фи- гур на политической шахматной доске, рас- считывали в будущем на успешное продвиже- ние кирилловского монархического проекта. В декабре 2000 года в интервью «Комсомоль- ской правде» тогдашний директор ФСБ Ни- колай Патрушев на вопрос, почему многие высшие должностные посты в новой России заняли представители КГБ–ФСБ, ответил:
«Не хочу говорить высокие слова, но наши лучшие сотрудники, честь и гордость ФСБ, очень разные, но есть одно объединяющее их качество – это служилые люди, если хотите, современные “неодворяне”». Как оказалось, сказано это было не ради красного словца.
«Престолоблюстительница» Мария Влади- мировна намек поняла: 18 апреля 2003 года она пожаловала Николаю Платоновичу Па- трушеву учрежденный ею орден Св. Николая Чудотворца I степени, а через два года он, потомок крестьянина Игнатия Патрушева из деревни Падомо Архангельской области, был утвержден в потомственном дворянстве вместе с супругой и сыновьями. «Дворянами» стали заместитель Генерального прокурора России, главный военный прокурор Сергей Фридинский, начальник Генерального штаба, первый заместитель министра обороны Рос-
сии генерал армии Юрий Балуевский, после- довательно – директор ФСБ, министр юсти- ции, министр внутренних дел, председатель правительства Сергей Степашин. Это спи- сок можно было продолжать. «Потомствен- ной дворянкой» стала непонятно за какие заслуги, скорее всего, за семейную дружбу с преемником Ельцина, «избранная» сена- тором Федерального Собрания почему-то от Республики Тыва, член общественного сове- та Российского еврейского конгресса, вдова Анатолия Собчака Людмила Нарусова – дочь охранника из военной комендатуры и би- летерши в брянском кинотеатре. Соответ- ственно автоматически стала «дворянкой» ее ненавидящая Россию дочь Ксения, в детстве не раз сидевшая на коленях друга семьи, бу- дущего преемника Ельцина. «Потомственной дворянкой» стала «примадонна» шоу-бизнеса Алла Пугачева, «графом» – другой председа- тель правительства Виктор Черномырдин, которого в народе прозвали Черномординым, заискивавший перед чеченским террористом Басаевым… Представитель легитимной ли- нии Романовых князь Михаил Романов от имени всех истинных Романовых так про- комментировал эту пышную аферу: «Никто не имеет права присваивать ни дворянского, ни графского, а уж тем более княжеского ти- тула в отсутствие в России самого института монархии и царствующего монарха».
Но никого это в новой российской «демо- кратической» власти, мечтающей о карман- ной «демократической» монархии, не смути- ло. Несмотря на очевидность самозванства
«великой княгини» Марии Владимировны, – уж Патрушев-то, как директор ФСБ, не мог не знать этого, – «царский двор» в России тайно продолжал формироваться. Дело было за ма- лым: «избрать», а точнее – назначить «царя». Но неографья, неокнязья, неодворяне чув- ствовали себя неполноценными графьями, князьями и дворянами без соответствующих их статусу огромных поместий, без крепост- ных, лакеев. И они с молчаливого согласия, как они считали, переходной демократиче- ской власти, не дожидаясь назначения «царя», нахватали себе имений, огромных земельных

наделов, прочей, вчера еще общенародной собственности. К примеру, выпускник Выс- шей школы КГБ министр железнодорожного транспорта, премиальные к зарплате которого с трудом покрывала прибыль всех железных дорог страны, основал свое поместье с мно- гочисленными постройками, похожими на дворцы, аж на 18 гектарах, в ограду даже была включена часть реки, что запрещено законом. Он искренне оскорбился, когда его все-таки попросили, видя плачевное состояние же- лезных дорог страны, заполнить декларацию о доходах и подал в отставку. Он демонстри- рует себя человеком глубоко верующим, но, судя по его «скромному поместью», он не собирается в Царствие Небесное, ему и здесь хорошо. Почему-то именно он по-прежнему возглавляет православный Фонд Андрея Пер- возванного и каждый год летает в Иерусалим за Благодатным огнем от Гроба Господня. Ве- рующие в Бога люди полагают, что это святое дело должно быть доверено монахам и осо- бо заслуженным перед страной, перед Богом людям. Кстати, в свое время выдающийся общественный деятель, поэт и публицист, подвигнувший российское правительство на освобождение Болгарии, Сербии и Черного- рии от пятивекового османского ига, Иван Сергеевич Аксаков, сын великого русского писателя Сергея Тимофеевича Аксакова, бу- дучи потомком древнего дворянского рода, был автором письма-проекта Государю: «Что- бы дворянству было дозволено торжественно совершить перед лицом всей России Великий акт уничтожения себя как сословия…» Вот так поступали настоящие дворяне.
Игумен Зосима замолчал.
Мне говорили, – сказал Туманов, – что проект реставрации «монархии» перешел в XXI век. Что его по-прежнему продвигает созданная еще в 1989 году в недрах КГБ кар- манная «партия» Владимира Жириновско- го – ЛПДР, которая существует, скорее, вир- туально, чем реально.
Цель Жириновского, политического авантюриста с несомненными актерскими задатками, в своих биографиях пишущего:
«мать – русская, отец – юрист», – время от
времени озвучивать монархический проект для того, чтобы знать, как на него реагирует российский народ. Особо не скрывалось, что на этот раз проект создавался под преемни- ка Бориса Ельцина – Владимира Путина. Без сомнения, были тщательно изучены доку- менты Земского собора 1613 года. Наверное, выяснили, что препятствия для подобного Собора были сняты еще в 1975 году Уставом российского Имперского Союза – Орде- на. Он постановлял, что Орден «сохраняет полную лояльность по отношению ко всем потомкам наших государей, блюдущим вер- ность Православию и сохраняющим свою русскость. Присяга 1613 года почитается незыблемою, но если по времени возмож- ности восстановления в России Трона Пра- вославных Царей среди потомков наших Государей не окажется Лиц, соответствую- щих вышеуказанным требованиям, присяга 1613 года не только может, но и должна быть снята с русского народа Церковным Собо- ром всей России… Изменить или отменить что либо вправе лишь равносильный Собор лучших и крепких и разумных, верных и бо- гобоязненных православных русских людей и выборных от всех сословий, да и то в таком только случае, когда бы им пришлось решать столь важный вопрос при обстоятельствах, вполне тождественных с теми, какие привели к необходимости созыва Собора 1613 года».
В свое время идею возможного будущего Собора продвигал приверженец восстанов- ления традиционной монархии, выдающий- ся общественный деятель президент Между- народного фонда славянской письменности и культуры скульптор Вячеслав Михайлович Клыков. Он на свой страх и риск собирал в областях местные Соборные собрания, ко- торые в будущем должны были стать основой Земского собора. Многие удивлялись, поче- му власть, которая по решению собранного Клыковым Собора автоматически стано- вилась бы нелегитимной, не препятствова- ла ему, смотрела на все его действия сквозь пальцы. И лишь немногие догадывались, что до поры до времени он устраивает власть. Что, не подозревая о том, он работает на го-

товящийся лжемонархический проект, гото- вит для него почву, а потом в нужный момент в лучшем случае его отодвинут в сторону или вообще уберут с пути, но все разрешилось иначе, он умер в расцвете сил от рака.
Не случайно, что вновь проект рестав- рации «монархии» был озвучен накануне столетия Февральской и Октябрьской ре- волюций и расстрела царской семьи, за год до очередных выборов президента России. Этим опять-таки занялся Владимир Жири- новский, который властью обычно исполь- зуется для публичной озвучки идей Кремля, он нечто вроде современного юродивого. На этот раз он не раз публично предлагал из- брать Владимира Путина царем или Верхов- ным правителем и именовать его уже сейчас: Ваше Величество, а так как его манера гово- рить мало отличается от манеры комика Ген- надия Хазанова, трудно понять, говорит он это всерьез или в шутку. Он же все чаще стал озвучивать, как бы между прочим, мысль, что в скором времени может быть собран Земский собор по примеру Земского собо- ра 1613 года, на котором «собрание лучших и крепких и разумных, верных и богобояз- ненных православных русских людей и вы- борных от всех сословий» избрало на трон Михаила Романова.
И «собрание лучших и крепких и разум- ных, верных и богобоязненных православных русских людей и выборных от всех сословий» может организовать тот же Жириновский, – усмехнулся Туманов. – По принципу выборов делегатов в Государственную думу от его вир- туальной партии ЛПДР. Или может органи- зовать столь же виртуальная партия «Единая Россия».
Именно так. И если раньше в объятья друг другу бросились две одинаково безнрав- ственные, ничего не имеющие с истинной монархией силы: с одной стороны – авантю- ристка, своего рода Марина Мнишек нового времени, «великая княгиня» Мария Влади- мировна, с другой – вчерашние партийные номенклатурщики и высокие чины КГБ, то теперь, почуяв тонким лакейским чутьем возможные перемены в стране, к еще не на-
значенному, но уже намеченному монарху на всякий случай, – а вдруг на самом деле это случится! – стала искать подходы всякого рода шелупонь. Как бы случайно, на этот раз не Жириновский, а обласканный всевозмож- ными правительственными наградами его соплеменник, пошло-попсовый комик Ген- надий Хазанов, вроде как бы улучив момент, в телевизионных информационных «Вестях», можно считать, перед всем российским наро- дом попытался водрузить на Владимира Пу- тина, неизвестно, от себя только или от всей российской, а может, и не только российской еврейской общественности царскую корону. И Путин, вроде бы несколько растерявшись от неожиданности, ее принял, но, не надев, быстро передал ее помощнику. Как потом прокомментировал этот факт пресс-секре- тарь Путина: «Владимир Владимирович от- носится к этой идее прохладно».
Путин время от времени цитирует Ива- на Александровича Ильина, – заметил Тума- нов. – Только вот вопрос: или он на самом деле разделяет мысли Ильина на будущее России, или помощники подсовывают ему цитаты по случаю ради одурачивания народа?
Мне кажется, что Путин прекрасно по- нимает, что настоящую монархию невозмож- но восстановить выдвижением назначенного претендента на «вакантный» русский пре- стол. Формальное же восстановление деко- ративной монархии будет лишь продолжени- ем процесса апостасии – отступничества от Замысла Божия к наступлению Антихриста. Конституционная монархия западного типа, какую пытаются внедрить и в России, есть не что иное, как отвратительный спектакль, унижающий саму идею монархии и превра- щающий ее в бутафорию, призванную об- лагородить власть торговцев и банкиров. Так называемые истинные монархисты ви- дят будущее России в воссоздании в России традиционной православной династической монархии, отстаивающей, по их мнению, ис- тинные критерии добра и зла и соответствен- но – в восстановлении того Удерживающего, который отсрочит приход в мир Антихри- ста. В этом якобы было осознание нашими

предками призвания Москвы как Третьего Рима. В этом смысл всей русской цивилиза- ции, утверждают они, – и смысл нынешней борьбы за нее. Потому и уничтожили с такой жестокостью – ритуально! – последнего рус- ского царя, потому что он был Удерживаю- щим на планете, основным препятствием на пути Антихриста. Но был ли царь Николай Александрович Романов на самом деле Удер- живающим? О планете говорить не прихо- дится, удержал ли он страну от катастрофы? У нас сейчас происходит оторванное от дей- ствительности восхваление Николая Второго как идеального Государя, оно достигло апо- гея в связи со столетием Февральской и Ок- тябрьской революций и со столетием изувер- ской казни его и его семьи. Одновременно с этим происходит идеализация России кон- ца девятнадцатого и начала двадцатого веков как процветающей страны и идеализация династической монархии как единственно нужной для России формы правления, ко- торая может спасти не только Россию, но и весь мир от апостасии. Но была ли Россия времени Государя Николая Александровича процветающей и благополучной страной? Да, при нем было закончено строительство Великой Транссибирской магистрали, на- чатой его отцом, императором Александром Третьим Миротворцем, и общего объема же- лезнодорожного строительства при Николае Втором не мог достичь Советский Союз, не- смотря на все его ударные пятилетки. Да, при Государе Николае Александровиче Россия стала обладать самым большим в мире золо- тым запасом, а русский золотой рубль стал самой твердой валютой в мире. Да, при нем Россия стала крупнейшим в мире экспор- тером зерновых культур, льна, яиц, молока, масла, мяса, сахара и много еще чего. Да, при нем Россия вышла на первое место в мире по темпам роста национального дохода, произ- водительности труда, по уровню концентра- ции производства. Да, с 1890 года по 1913 год валовой внутренний продукт вырос в 4 раза. Да, при нем в стране вводится бесплатная медицинская помощь. При нем был принят закон о социальном страховании – раньше
всех европейских государств и США. При нем было принято самое совершенное в мире рабочее законодательство. «Ваш Император создал такое совершенное рабочее законо- дательство, каким ни одно демократическое государство похвастаться не может», – при- знавался президент США Уильям Тафт. Да, за 20 лет его правления население России увеличилось на 62 млн человек. В 1937 году большевики провели всенародную пере- пись – результаты их 20-летнего опыта над российским народом были ужасающи и по- тому опубликованы не были, а организаторы переписи были расстреляны. Да, в 1913 году в России на 100 000 человек было 163 чинов- ника, а ныне, спустя сто лет, – 1153, «про- гресс», как видите, очевиден. И вот близ- кая Вам, Вадим Иванович, тема: в 1908 году в России, «тюрьме народов», на 100 000 чело- век населения приходилось 56 заключенных, при большевиках в СССР в 1940 году – 1214, в 1949 году – аж 1537, правда, ныне – 555. Я мог бы продолжать перечень достижений Российской империи при Николае Втором. Да, при нем в 1908 году было введено обяза- тельное начальное образование, а количе- ство студентов высших учебных заведений за 20 лет удвоилось. Но в то же время я не могу умолчать, что университеты и инсти- туты на государственные деньги стали чуть ли не главным рассадником революцион- ной заразы. Только на основании одного этого факта можно говорить, что Россия в конце XIX – начале XX века стремитель- но теряла духовный стержень, а это главное. Да, успехи были огромны. Но на фоне этих успехов – периодически обрушивающийся на страну голод, к которому власть, как пра- вило, оказывалась не готовой, крестьянские бунты, поджоги помещичьих усадеб, Хо- дынская катастрофа – зловещий предупре- ждающий знак, который не был услышан, революция 1905 года… И непонятное, мягко говоря, прохладное отношение императора к великому реформатору Петру Аркадьевичу Столыпину, которое, по сути, совпало с от- ношением к нему еврейских радикалов-рево- люционеров, которые в конце концов убили

его, потому что целью их было уничтожение сильной православной России и, прежде все- го, его, Государя, чем все в конце концов и за- кончилось. Практически он отдал на смерть главного защитника себя и Отечества.
Потому повторяю: а был ли император Николай Александрович, как православный монарх, Удерживающим? Да, он был, мож- но сказать, идеальным человеком, в жизни почти святой. Да, он знал пять иностран- ных языков. Да, получил блестящее высшее военное и юридическое образование. Когда уговаривали его пожаловать себе хотя бы ге- неральское звание, он решительно отказы- вался, остался полковником. Николай Алек- сандрович лично проверил новую форму и снаряжение пехоты при марше в 40 верст. Никому, кроме министра двора и дворцового коменданта, об этом не сказал. Вещи и обувь в царской семье переходили от старших де- тей к младшим. Сам Государь был настолько скромен в личной жизни, что до последних дней носил свои «жениховские» костюмы. Уже будучи в заточении в Тобольске, Нико- лай Александрович колол дрова, чистил снег, ухаживал за садом. Солдат из крестьян, уви- дев всё это, сказал: «Да если бы дать ему ку- сок земли, он бы себе Россию своими руками обратно заработал!» Когда министры Вре- менного правительства готовили обвинение его в измене, кто-то предложил опубликовать личную переписку Николая Александровича и его супруги. На что получил ответ: «Нельзя, тогда народ признает их святыми!» Наконец, он был великим молитвенником!
Да, можно сказать, что он был идеальным человеком, Но это совсем не значит, что он был идеальным Государем. Что касается кра- ха монархии, может, дело даже не в нем? Мо- жет, он стал заложником копившихся многие десятилетия, даже столетия исторических обстоятельств? Может, дело в самой сути мо- нархии Романовых, не побоюсь этого сло- ва, греховной с самого начала? Может, дело в сути династической монархии вообще? Да, династической монархии вообще!
Игумен Зосима, привстав, посмотрел в окно, там кто-то мимо проходил.
Вы все время говорите о династической монархии, – заметил Туманов. – Словно все беды в ней.
А может быть, так и есть? Надо еще ра- зобраться, каков на самом деле был Замысел Божий по поводу земной власти? Не напри- думывали ли мы многого, удобного нам, от имени Всевышнего, начиная с первых веков христианства? Не подстраивали ли Бога под себя? Есть серьезные основания полагать, что институт династической монархии имеет дохристианские, языческие корни, и приняв- шие христианство народные вожди в силу уже тогдашней своей испорченности не смогли от него отказаться, а потом возвели его в основ- ной принцип христианской цивилизации. Вот вы говорите, что Ваш товарищ по колымским лагерям по прозвищу Илья-пророк по поводу отречения императора Николая Александро- вича резко и безапелляционно ответил, что ко- рону снимают только с головой. Действитель- но, если царь земной является помазанником Божиим и, главное – чувствует себя таковым, он ни при каких обстоятельствах не имеет права отказаться от короны. Кощунствую?.. К Вашему несомненному удивлению, скажу больше: что династия Романовых с самого на- чала, с Земского собора 1613 года, была рано или поздно обречена на гибель, а страна – на великие потрясения. И опять я возвращаюсь к вопросу династической монархии. Преры- вание ее в абсолютном большинстве случа- ев приводило к крови и к великой смуте. Так было не только в России, так было во всей ми- ровой истории. Убийство в Угличе наследника Ивана Грозного, царевича Дмитрия, приве- ло не только к обрыву московской династии, оно привело страну к страшной смуте, чуть не закончившейся гибелью русского государ- ства. Самозванцы менялись на троне один за другим, но вот вроде бы наконец собрался Поместный собор 1613 года, который должен был поставить на этом точку. Собор избрал на трон шестнадцатилетнего сына Патриар- ха Филарета Михаила. Собственно никакого избрания на царство и в помине не было. Был
«розыск» о лицах, имеющих наиболее наслед- ственное право на престол. А не избрание сре-

ди более заслуженных и тем более не избрание по уму. Никаких заслуг у юного Михаила Фе- доровича не было и быть не могло. Но так как наследственный принцип дает преимущество абсолютной бесспорности, то именно на нем и было основано «избрание». Если легендар- ные основатели Рима были, по легенде, сыно- вьями только весталки и бога войны, то Миха- илу Романову придумали легенду «скромнее», он «оказался» отпрыском «прекрасноцвету- щего и пресветлого корени Цезаря Августа».
Читал, что Михаил Романов от природы был умным, добрым, отзывчивым юношей, полным планов о будущем обустройстве Рос- сии.
Но знаете ли Вы, с чего он начал свое правление? – усмехнулся игумен Зосима. – Не знаете?.. Теперь уже трудно установить, было ли это решение его собственным или на него толкнуло его боярское окружение. Мне не хочется ронять тень на Патриарха Филарета, хотя, несомненно, что первое вре- мя он за сына правил страной, – только од- ним из самых первых указов царя Михаила Романова, если не самым первым, был указ о казни трех- или четырехлетнего сына ата- мана Заруцкого и Марины Мнишек, Ивана. Или, как некоторые утверждают, сына Лже- дмитрия Второго и Марины Мнишек, кото- рый вошел в историю под именем Ивана-во- ренка, то есть сына вора, так тогда называли государственных преступников. Иван якобы кому-то из противников Михаила Романова виделся возможным претендентом на цар- ский трон, хотя, разумеется, фактически ни- каких прав у мальчика на трон не было.
А дело было так. Бежавших в Астрахань Заруцкого и Марину в конце концов схвати- ли и привезли в столицу. У Марины обманом отобрали сына Ивана, уверив, что царь Ми- хаил Романов не будет мстить ребенку. Но
«добрый и отзывчивый от природы» Михаил Романов слова своего не сдержал. Атамана Заруцкого посадили на кол, Марину Мнишек заточили в темницу, где она вскоре, как было объявлено, «умерла от тоски», а ее трехлетнего или четырехлетнего сына, – нельзя оставлять противникам «знамени», – основатель новой
московской династии своим указом приказал повесить с формулировкой «за его злые дела». И Патриарх Филарет, наместник Бога на Зем- ле, не остановил молодого царя и одновремен- но сына. А может, наоборот, за него решил. В Святом Писании как будто специально по этому поводу есть такая притча: «Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина». Ее надо понимать и исполнять христианину так: «Дети и весь человеческий род отвечают за преступления отцов». Правда, нынешние Свя- тые Отцы теперь отрицают такое толкование. Как бы то ни было, но, считающий себя веру- ющим во Христа, более того помазанником Божиим, Михаил Романов и его сподвижники отправили трёх- или четырехлетнего ребёнка на виселицу. Мог ли кто из них тогда предста- вить, что три века спустя правление Романо- вых закончится тем же, с чего оно началось: жестокой казнью невинного ребенка?
И повели трехлетнего или четырехлетнего мальчика «за его злые дела» на казнь в зим- нюю стужу на лобное место на виселицу. Он спотыкался и падал в глубоком снегу, тогда его понесли на руках. За годы Смутного вре- мени Россия привыкла к жестокостям, од- нако казнь, учинённая 16 декабря 1613 года, была из ряда вон выходящей.
Иван стал плакать и вырываться, спраши- вая: «Куда меня несут?» Чтобы предотвратить возмущение собравшегося народа, срочно позвали скоморохов, дали мальчику леденец. Вот так, под пение скоморохов, на мальчика, сосущего леденец и беззаботно смеющегося, набросили петлю и вздернули. Но так как ве- ревка была грубая, мочальная, рассчитанная на вес взрослого человека, к тому же вся в уз- лах, петля до конца не затянулась. В резуль- тате несчастный ребёнок умирал более трёх часов, задыхаясь в петле, плача и зовя маму. Затянуть петлю до конца так и не смогли. Когда он наконец затих и его сняли из петли, он был еще живой. Палачи бросили его ле- жать на месте казни и ушли, и он умер, ско- рее, от переохлаждения.
Игумен Зосима снова выглянул в окно, словно ожидал кого-то или, наоборот, ко- го-то остерегался:

Говорили, что Марина Мнишек, якобы будучи ведьмой, потеряв сына, прокляла весь род Романовых, предсказав, что ни один из царей из их рода не умрет своей смертью. Но я, как православный монах, полагаю, что дело не в проклятии Марины Мнишек. Вспомним притчу из Святого Писания: «Отцы ели кис- лый виноград, а у детей на зубах оскомина»… Итак, в начале правления династии Романо- вых мы видим расправу с невинным ребен- ком, казненным с невиданной жестокостью. В конце правления Романовых мы видим та- кую же – словно в отместку – жестокую казнь невинного наследника престола, четырнад- цатилетнего Алексея Романова. И между двух этих невинных детей, по крайней мере, три убитых царя Романовых, не говоря уж о десят- ках убитых их родственников. Есть все осно- вания подозревать царя Петра Первого, кроме убийства своего сына, в подготовке убийства своего родного брата Иоанна Алексеевича. В результате гвардейского переворота под ру- ководством дочери Петра Первого, Елизаветы Петровны, император-младенец Иоанн Анто- нович, наследник императрицы Анны Иоан- новны, регентом при котором был Бирон, был свергнут и отправлен в ссылку, которая потом была заменена заточением в Шлиссельбург- ской крепости, где он провел всю оставшую- ся жизнь до 20 лет. 28 июня 1762 года пришла к власти в результате очередного гвардейского переворота, закончившегося убийством мужа, Петра Третьего, будущая императрица Екате- рина Вторая, урожденная Софья Фредерика Ангальт Цербстская. Руководимые ею пьяные участники переворота долго издевались над императором Петром Третьим, в результате заставили его подписать указ об отречении и убили во время игры в карты. Ее фаворит Граф Орлов потом каялся в письме Екатерине, что не хотели убивать, но так как все были пья- ны, – как видите, очень уважительная причи- на, чтобы простить его и его сподручных, – не заметили, как это произошло. В результате в народе, как в свое время Лжедмитрии, поя- вились Лжепетры. Емельян Пугачев, был, ка- жется, всего лишь пятым в этом ряду, все это следствие института династической монар-
хии. «Просвещенная» и «глубоко набожная» императрица Екатерина Вторая, переписы- вавшаяся с вольнодумцем Вольтером, после убийства мужа закрепила свою власть убий- ством заточенного еще младенцем Елизаве- той Петровной в Шлиссельбургскую крепость 20-летнего императора Иоанна Антоновича.
Следующим убитым императором стал Павел Первый, сын Екатерины Второй. Счи- тается, что он был убит в собственной спальне заговорщиками во главе с графом Паленом. Но стараются умалчивать, что они действова- ли если не по прямому приказу, то, по край- ней мере, с ведома сына императора, будущего
«благочестивого» императора Александра Пер- вого. Правда, потом Александр утверждал, что не знал, что отца убьют, и даже «впал в истери- ку», узнав о его смерти. Но это было, скорее, не более как игрой, потому как всего через не- сколько часов после убийства, еще на рассвете, он перебрался со всей своей семьей в Зимний дворец и принял присягу войск. Император Павел просил, чтобы ему дали помолиться пе- ред смертью, чтобы умереть по-христиански.
«Православный» граф Николай Зубов отказал ему в этом и ударил его табакеркой, целясь в висок, но промахнулся. Тогда опять-таки пьяные офицеры задушили императора шар- фом. Циничность официальной версии, что император умер от апоплексического удара, была столь очевидна, что по Петербургу гуляла шутка: «Император умер от апоплексического удара табакеркой в висок».
«Благочестивого» царя и «помазанника Божьего» Александра Павловича, видимо, все-таки мучили угрызения совести, потому как он позже, – кстати, сделав для России немало доброго, – инициировал свою смерть в Таганроге и доживал свой век старцем Кузь- мичом в Сибири. Только вот случайно ли по- гиб в катастрофе фельдъегерь, как две капли воды похожий на императора, которого вме- сте него положили в гроб? Простил ли Бог та- кой уход императора Александра Первого от тяготившей его короны, как, впрочем, и при- ход к короне?
Следующей жертвой стал император Алек- сандр Второй, правда, убитый не рвущимися

к власти родственниками, а террористами-ре- волюционерами. Но надо отметить, что, в от- личие от придворных цареубийц, террорист Гриневицкий выгоды для себя не искал, более того, бомба была устроена так, что он понимал, что погибнет вместе с императором.
Верь не верь, но опять получилось, что как бы сбылось проклятье Марины Мни- шек, – заметил Туманов
Не стал жертвой цареубийства следую- щий царь, Александр Третий, – продолжил игумен Зосима, – которого прозвали Ми- ротворцем, самый любимый народом. Бог отвел от него революционеров-цареубийц, среди которых был старший брат Владимира Ульянова-Ленина-Бланка, Александр, но по- езд, на котором царская семья ехала из Ли- вадии, мог потерпеть крушение в результате теракта, хотя нет на то прямых доказательств. Зато есть все основания считать, что импера- тор умер от болезни, возникшей в результате травм внутренних органов, полученных при крушении поезда, то есть получается, что он тоже умер не своей смертью. И Вы опять мне скажете, что невольно вспомнишь проклятье Марины Мнишек.
Что касается императора Николая Второ- го, то, может, от династического цареубий- ства его спасла масонская Февральская рево- люция. Накануне ее существовало несколько планов его свержения и даже физического уничтожения, и в эти планы были посвящены его некоторые близкие родственники, напри- мер Великий Князь Кирилл Владимирович.
Так что террористы-революционеры были не первыми, кто поднял руку на царей и на наследников престола. Если не считать дина- стической казнь Вани-воренка, первым был Петр Первый, убивший своего сына Алек- сея, осуждающего его за чинимые им зверства и развратную жизнь, при этом Петр проявил невероятную жестокость. Царевич Алексей, чтобы спасти свою жизнь, дал слово не пре- тендовать на престол, но решив, что и это его не спасет, бежал за границу, Петр Первый выманил его оттуда обманом, в присутствии Синода обещая ему прощение, но по возвра- щении царевича Алексея бросил его в тюрьму
и приказал пытать, причем сам присутствовал при пытках. Он вообще любил наблюдать за пытками и даже гордился тем, что придумал машинку для вырывания ногтей. По приказу Петра его сын был задушен, в этом случае на- роду было объявлено, что он умер от «нервного недомогания». Это что – благочестивое пове- дение помазанника Божьего и православного царя-монарха? На Петре Первом лежит и не смываемый никаким покаянием, – впрочем, каялся ли он когда-нибудь в чем-либо? – грех извращения образа русской народной жиз- ни и глумление над Церковью. Он, по сути, продолжил разгром Церкви, начатый Нико- ном. Разгромив патриаршество, он заменил его Синодом, который полностью подчинил себе. За первое десятилетие после учреждения Синода по протестантскому образцу большая часть русских епископов побывала в тюрьмах, была расстригаема, бита кнутом. Даже Золо- тая Орда не посягала на Церковь, а «русский» царь Петр Первый ее разорял. Даже в Визан- тии после завоевания Константинополя тур- ками не было такого глумления над иерарха- ми Церкви. Сложилась противоугодная Богу нравственная тенденция: чего нельзя просто- му человеку, то можно кесарю, в том числе страшные преступления от имени Бога. И, за- бегая вперед, скажу: никто из царей после Пе- тра даже не попытался восстановить в России патриаршество, даже вроде бы такой великий молитвенник, как Николай Второй. Как ни парадоксально, Патриарха Россия снова об- рела только в Русскую Смуту, при большеви- ках, и он, Патриарх Тихон, вместе с русским народом взошел на Голгофу. Именно при Пе- тре было начато идейное завоевание России Западом, а физическое, по образцу польского шляхетства – дворянством. Потери русской культуры были чудовищны. Подсчитать их мы не сможем никогда. В результате Петров- ских реформ подавляющее большинство на- селения страны было лишено всяких челове- ческих прав. Если допетровский московский мужик был свободным человеком, то Петр отдал крестьянство в рабство дворянству, ко- торое, отъединившись от народа – и культур- но, и морально, и, утвердив крепостное пра-

во, освободило себя ото всех обязанностей по отношению к стране. Народ отвечает Пу- гачевским восстанием. Но в тяжкую для Рос- сии годину – в 1812 году – народ как бы за- бывает о дворянском крепостном праве, как в 1941 году забудет о крепостном праве совет- ском, чтобы сокрушить очередного врага… Иначе говоря, Петровская реформа разделила Русь на две части: первая – дворянство, вто- рая – все остальное. Укрепив свой правящий центр в далеком нерусском Петербурге, устра- нив на 100 лет русскую монархию, оставив от нее лишь внешние одежды, – превратив себя в подобие польской шляхты, а крестьянство в быдло, согнув в бараний рог духовенство, купечество и посадских людей, – дворянство оказалось в некоем не очень блистательном одиночестве. Общий язык со страной был по- терян, как в переносном, так и в самом пря- мом смысл. Русский язык остался языком черни – «подлых людей» по дворянской тер- минологии того времени. И это будет продол- жаться не один век. Можете себе представить: даже уже в середине XIX века великую семью Аксаковых будут преследовать за ношение русской одежды?
Был ли Петр самостоятелен в своих ре- шениях? – спросил Туманов. – Такое впечат- ление, что он выполнял чью-то явно анти- российскую задачу?
Когда анализируешь его деяния, эта мысль приходит сама собой. Невольно по- веришь в упорный слух, что во время своей первой поездки за границу Петр был подме- нен, потому как только враг России и всего русского мог так вести себя. Он разгромил исконно русский московский правитель- ственный аппарат, опиравшийся на русское самоуправление, и заменил его чуждым за- падноевропейским бюрократическим ап- паратом. Вся политическая конструкция, возведенная «реформами» Петра, была не- русской и потому была не принята народом. Невольно подумаешь, что и перенос царской резиденции из Москвы в Петербург был за- думан не Петром, а кем-то был подсказан ему из-за границы. В курсе истории дореволюци- онного профессора Филиппова я вычитал та-
кое утверждение: «Поляки в Смутное время, видя плотность духовной и боярской среды, замыкавшейся около Государя, считали не- обходимым для проведения своих планов вы- рвать царя из этой среды и перенести царскую резиденцию из Москвы куда-нибудь в другое место». Получается, что при Петре был ре- ализован старый польский план? Царь был вырван не только из «среды», но и из России. Петербург станет проклятьем России: череда цареубийств, которых никогда не было в Мо- скве, Февральский и Октябрьский перево- роты, город переименуют и назовут именем духовного наследника Петра, ненавистника России Владимира Ульянова-Ленина-Блан- ка. Не из каких-то военно-стратегических соображений, а как город, носящий имя иде- олога и творца мировой революции, Гитлеру нужно будет во что бы то ни стало захватить его и уничтожить. И тоже: как город, нося- щий имя идеолога и творца мировой револю- ции, большевики этот город великой кровью не будут сдавать Гитлеру, тем самым морить голодом его многомиллионное население.
Петр, убив сына, обладающего несомнен- ными христианскими добродетелями, осужда- ющего его за жестокость и развратную жизнь, тем самым убил наследника престола, прер- вал династию и бросил Россию в новую сму- ту – и уже на другой день после смерти Петра дворянство устанавливает свою полную дик- татуру. На престол вопреки закону и традиции возводится Екатерина Вторая, по выраже- нию выдающегося русского мыслителя Ива- на Лукьяновича Солоневича, – в отличие от Вас, все-таки сумевшего бежать из ГУЛАГа за границу, правда, не с Колымы, а с Беломорка- нала, – «вчерашняя уличная девка», которая, понятно, ничем править не могла, и потому ничем не правила, а за нее управляло дворян- ство, которое, до нее не очень оформленное, скоро сплачивается в касту, чуждую народу. После Петра Первого, вплоть до Павла Перво- го, который попытался сломать этот порядок, в результате и поплатился жизнью, – Россия пережила, опять-таки, по определению Ива- на Лукьяновича Солоневича, почти столетие публичного дома. Эти 100 лет в России само-

державной монархии не было вообще, нелепо было бы считать самодержавными Екатерину, Елизавету, Анну и других, которые вынужде- ны были делать все то, что им приказывала дворянская гвардия.
Но Петра, а потом Екатерину наши выдающиеся дореволюционные историки называют не иначе как Великими: Петр Ве- ликий, Екатерина Великая, – заметил Ту- манов. – Мало того, их великими называют и советские историки. Их оценки историче- ских личностей, обычно противоположные оценкам дореволюционным историкам, на- верное, только в этом случае сходятся.
Объяснение тому простое, – пояснил игумен Зосима. – Вся русская историография написана дворянами. Конечно, нельзя утвер- ждать, что Соловьев и Ключевский созна- тельно перевирали действительность во имя классовых интересов. Но они выросли и вос- питывались в дворянских гнездах и не могли не быть благодарными людям, которые сто- яли у истоков их дворянского благополучия. Разумеется, не все дворянство держалось этой классовой точки зрения, но таких было мень- шинство. Если же какая-то часть дворянства по каким-либо причинам оказывалась выдавлен- ной или выброшенной из своей среды, чаще всего по причине обнищания, она отказыва- лась от общедворянской точки зрения и пере- ходила на другую и тоже классовую точку зре- ния – революционную. Потому из этой среды вышло так много мелкотравчатых и злобных революционеров, в том числе и большевиков. Именно в этом разгадка того странного явле- ния, что возвеличивание Петра Первого харак- терно как для дворянства, так и для революци- онеров. И если Вы внимательно всмотритесь в методы управления страной Петра Первого и методы большевиков, то за прикрытием вся- кого рода идеологических вывесок, предна- значенных для простачков, найдете единую линию поведения. И окажется, что и средства насилия у тех и у других одни и те же: Преобра- женский приказ и – ОГПУ, посессионные кре- стьяне и – концентрационные лагеря, Синод Петра Первого и – борцы с Церковью товари- ща Ярославского-Губельмана, построенный на
костях Ладожский канал Петра Первого, един- ственный законченный из шести заложенных, и – Беломоро-Балтийский канал имени Вели- кого Кормчего…
Октябрьская революция была логическим завершением петровской государственной конструкции – результатом полной оторван- ности верхов от низов. К примеру, барон Вран- гель, отец генерала Врангеля, самые глубинные корни революции видел не в евреях-револю- ционерах, на которых мы любим все свали- вать, хотя у них, разумеется, рыльца в пуху, а в полном гниении правящего слоя России, к которому принадлежал он сам, и в крепост- ном праве, которое, по его словам, искалечи- ло всех – сверху донизу. «Я родился, – писал он, – в кругу знатных, в кругу вершителей су- деб народа, я близко знал и крепостных… И на всех крепостной режим наложил свою печать, извратил душу. Довольных вверху и внизу было мало, не искалеченных – никого». Да, вся русская история последних 200 лет была искалечена крепостным правом. Оно перешло и в XX век в форме советских концлагерей, спецпоселений и колхозов. Да, не угнетенные массы пролетариата и крестьянства организо- вали Февральскую революцию, а развращен- ные верхи дворянства. Еврейские революци- онеры только воспользовались сложившейся ситуацией, или, как говорил один из просве- щенных евреев Иосиф Биккерман, они удобно расположились в щелях и развалинах государ- ства. Граф Уваров, министр Николая Первого, говорил историку Погодину: «Наши револю- ционеры произойдут не из низшего сословия, они будут в красных и голубых лентах». Так и случилось.
В продолжение петровской дворянской традиции оказались оторванными от народа так называемые белые в Гражданскую войну. Они проиграли, потому что не нашли языка с народом, никому из белых вождей с их дво- рянской психологией не пришло в голову опе- реться на коренные интересы крестьянства. Не кому-нибудь, а Льву Троцкому принадле- жат слова: «Если белогвардейцы догадались бы выбросить лозунг “кулацкого царя” – мы не продержались бы и двух недель». Но тако-

го лозунга белые вожди не могли выдвинуть, потому как были кровью и плотью далекой от народа петровской традиции, а врать они по своему дворянскому воспитанию не могли. А красные бессовестно врали, обещая кре- стьянину землю, разумеется, не собираясь этого делать, и значительная часть крестьян- ства пошла за ними. Что потом стало с этим крестьянством, не мне Вам объяснять, оно оказалось в концлагерях и колхозах.
Но вернемся к институту цареубийств. Как это, может, ни цинично слышать из уст монаха, но если положить на одну чашу весов убийство бывшей царской семьи, совершен- ное большевиками во время Гражданской войны, когда Николай Второй уже почти год после своего отречения был простым граж- данином Романовым, а на другую – отцеу- бийства и детоубийства, совершенные под сводами царских дворцов в мирное время, то зловещий ореол вокруг банды Троцко- го–Ленина–Свердлова, мне кажется, не- сколько померкнет. Причем убийцы царей и их наследников считали себя, в отличие от большевиков, православными христианами, верившими в то, что на царе лежит особая благодать Божья. Если большевики, повто- ряю, были просто убийцами, то цари и цари- цы из рода Романовых были отцеубийцами, сыноубийцами и мужеубийцами. Как я уже говорил, в Московской Руси цареубийств не было вообще: «такого на Руси искони не ва- живалось». Это чисто петербургская «тради- ция», рожденная в чужом для России городе, где никакой «Руси» не было.
Конечно, не надо думать, что череда царе- убийств присуща только русской династиче- ской монархии, это общемировая тенденция. Византия была династической монархией – из ее 109 царствующих императоров было убито

  1. И при короновании императора Цимисхия Патриарх Полиевкт провозгласил даже такой догмат: таинство помазания на царство смыва- ет все грехи, в том числе и грех цареубийства. Проще говоря, везде, где существовали дина- стические монархии, были цареубийства. Объ- ясняется это очень просто: цареубийство при династическом монархическом политическом
    строе есть один из механизмов передачи власти, можно сказать, неизбежный в определенных политических обстоятельствах. Современному стороннику династической монархии, для ко- торого она видится сквозь розовые очки, – как торжество аристократического благородства, – стоило бы задуматься над иной, кровавой сто- роной династической монархии. Цареубийства при династической монархии так же неизбеж- ны, как подтасовка результатов выборов при демократии. Любой монархист должен осу- ждать цареубийства, но при этом понимать, что они неизбежны там, где высшая власть передается по наследству. Разрыв в династии обязательно оборачивается кровавой смутой. И дело не в том, что царские фамилии, как пра- вило, были изуверски жестоки, это совсем не так. Монархи, в том числе российские и, может быть, прежде всех российские, не раз выказы- вали свое высочайшее милосердие и благород- ство. Препятствием монархическому идеалу была и является сама династическая система власти, согласно которой человек, родивший- ся в царской семье, лишается законного права на власть лишь в одном случае – в случае сво- ей смерти, в лучшем случае – естественной, в ином – насильственной. Поэтому правящий монарх может обезопасить себя от претенден- тов единственным способом – уничтожить их физически. Недостаточно заточить их в тюрь- му, лишить денег, других прав. Пока они живы, юридически имеют право на власть по призна- ку своего происхождения. Кровь, возведенная в принцип передачи власти, я уверен, не может быть утвержденной волей Всевышнего.
    Поэтому нынешним монархистам, тре- бующим покаяния от русского народа перед императором Николаем Вторым и тем более перед всей династией Романовых, следовало бы поразмыслить над соответствием самого института наследственной монархии – пра- вославной нравственности, наконец Бо- жьему Промыслу. Я повторяю, по мнению некоторых исследователей христианства, династическая монархия – это древнейшее, дохристианское языческое учреждение, от которого раннее христианство не сумело от- казаться. Оно лишь наполнило его своим со-

держанием, но с которым никак не связано сущностью своей. Поэтому не нужно дина- стическую форму монархии идеализировать и не нужно видеть в ее упразднении круше- ние всех основ мироздания. И может ли по- мазанничество Божье осуществляться через отцеубийство, детоубийство, мужеубийство, независимо от того, что осуществлено оно руками своих подданных, берущих на себя по приказу или соблазну грех царей?
Игумен Зосима замолчал.
Простите, получается, что Вы – право- славный монах – не монархист? – решился спросить Туманов
Вы удивлены или даже осуждаете меня? – улыбнулся игумен Зосима.
Туманов замялся:
Нет, я конечно же монархист. Только я за монархию – народную. Народная монархия – когда монарха захочет и выбирает народ. Это не что-то новое, не я придумал. Выборной, то есть народной по глубокому своему суще- ству, была допетровская московская монар- хия. Идея народной монархии была искаже- на Петром. До Петра монархия опиралась на народ, а начиная с Петра – на аристократию, на дворянство. Принципа народной монархии придерживался Иван Лукьянович Солоневич. Его основной труд, изданный за рубежом, так и называется «Народная монархия». К сожа- лению, он, как и все русские мыслители, по поводу будущего России после большевиков был идеалистом. Он, как и Иван Алексан- дрович Ильин, мечтал, что после большеви- ков на Руси будет чистое поле, на котором, не спешно, обдуманно, начертив проект, можно будет строить новую Россию. Он и в страш- ном сне представить не мог, что на далеко не чистое, а загаженное последышами больше- виков поле набросится стая гиен и шакалов, которая до того таилась в оврагах… А нынеш- нее создание политического культа Николая Второго, возвеличивание его как прекрасного царя не случайно. Это результат разочарован- ности народа нынешней властью, отторжения ее. Тенденцию возвеличивания Николая Вто- рого не следует путать с прославлением его и членов его семьи в лике святых. Святость
вовсе не равнозначна признанию политиче- ских и экономических заслуг, Николай Вто- рой канонизирован как страстотерпец, то есть как человек, безропотно принявший мучени- ческую смерть вместе со своими близкими, а вовсе не как прекрасный царь, проявивший себя в борьбе с революцией или как главноко- мандующий в войне с Германией. Он оказал- ся заложником династии Романовых, всех ее трехвековых больших и малых грехов. Начи- ная с изуверской казни ни в чем не повинного трех- или четырехлетнего мальчика, жестоко и глумливо прозванного Иваном-воренком. Кончая его необдуманным, а по своим резуль- татам разрушительным антигосударственным браком, ставшим губительным не только для Романовской династии, но и для вверенной ему страны. Если ты наследник престола, ты не имеешь права необдуманно всецело под- даваться вдруг вспыхнувшему романтическо- му чувству, не соизмеряясь с судьбой великой страны, которая в скором времени будет вве- рена тебе, к тому же являющейся прицелом мирового зла, на пути которого единственно она стоит. Это было несомненным роковым шагом, как для династии, а самое страшное – для России: жениться, повторяю, поддавшись романтическому чувству, на чужестранной принцессе, несущей в себе, что особым се- кретом не было, по крайней мере для царской семьи, предрасположенность к гемофилии, которая передается только по женской линии, но которой болеют только мужчины. Говорят: в результате двух революций и злодейско- го убийства Николая Второго противоесте- ственно оборвалась династия Романовых. Ну а если не было бы революций, неизлечимо больной наследник царевич Алексей мог бы стать полноценным Государем? И в результа- те – что стало бы с Романовской династией? А главное – с Россией? Как это ни печально, остается признать факт рокового, если ни надмирного решения прекращения Романов- ской династии… Не надо путать: факт кано- низации Николая Второго как страстотерпца логически не несет за собой его культа как государственного деятеля. Более того, мно- гие из русских православных людей, почита-

ющих Николая Второго как святого, молясь ему как небесному заступнику, признают его царствование неудачным и его деятельность на политическом и военном поприще – не выдерживающей критики и даже приблизив- шей государственную катастрофу. Достаточно вспомнить, что мать-императрица Мария Фе- доровна, хорошо знающая слабоволие сына, однажды с горечью выразилась: «Если Ника будет царем, Россию ждут печальные време- на». Что и подтвердилось. Государь Николай Александрович Романов, несомненно, – одна из самых трагических личностей отечествен- ной истории. Отрекшийся от престола, он оказался не нужным никому, брошенным все- ми, кто еще вчера перед ним искренне или не искренне преклонялся. Никто – и, прежде всего, монархисты, не попытались его спасти из большевистского плена! Еще во время Фев- ральской революции от него торопливо отка- залась Церковь, на второй же день ставшая петь аллилуйю масонскому Временному пра- вительству, его отказался принять двоюрод- ный брат английский король Георг, похожий на него, как две капли воды, к тому же союз- ник по Антанте в войне с Германией…
Игумен Зосима посмотрел на часы.
Туманов тоже посмотрел на часы, готовый встать.
Нет-нет, у меня еще есть время, – остано- вил его игумен Зосима. – Вы пришли спросить меня о будущем России, а я все о прошлом. Но, не сделав беспристрастный приговор про- шлому, не заглянешь в будущее. Ну а Вы что думаете по поводу нынешнего возвеличивания Николая Второго?
По-моему, это, скорее, до конца не осоз- нанная тоска народа по сильной патриотиче- ской власти на фоне превращения нынешней России хоть и в авторитарное государство, но во главе с либеральным или полулибераль- ным президентом. Которому власть переда- лась не всенародным избранием, а как пре- емнику – из рук в руки, и только уж потом были организованы формальные народные выборы, своего рода плебисцит, который был призван признать легитимной передачу вла- сти. Мне кажется, что перед нами предстает
простая для руководства современной Рос- сии мысль: что в нашей стране возможно или даже нужно вести народ к идеалу либераль- но-рыночного благополучия лишь при нали- чии сильной авторитарной власти. В конце концов это может закончиться диктатурой.
У Вас, как пострадавшего от так назы- ваемой диктатуры пролетариата, которая на самом деле была диктатурой большевистской партии, а потом диктатурой Великого Кор- мчего Сталина, слово «диктатура» само по себе вызывает отторжение. Раз уж я упомянул Сталина, по отношению к которому Вы кате- горичны: с ним не все так просто и однознач- но. Его историческим идеалом был не Петр Первый, как можно было бы предположить, а Иван Четвертый, которого в народе ува- жительно прозвали Грозным. Для начала ос- мысления личности Сталина задумайтесь над тем, почему его так ненавидят наши либералы и иудеи? Впрочем, это одно и то же. Они уже готовы обелить Троцкого, Великого Кормчего Ленина, Бухарина, но фамилия Сталина вы- зывает у них лютую ненависть. Поразмыш- ляйте над этим фактом. А потом поразмыш- ляйте над другим, я считаю, удивительным фактом: после Великой Отечественной войны на фоне продолжающихся страшных репрес- сий, как раз в то время, когда были арестова- ны и брошены в лагерь Вы, он приказал орга- низовать во всех областях страны народные хоры, которые, как он считал, – и тут я со- гласен с ним, – как ничто другое объединя- ют людей в народ… Но вернемся к диктатуре, которая Вас так пугает. Вот в начале нашего разговора Вы сказали, что Путин в последнее время часто цитирует Ивана Александровича Ильина, я промолчал не потому, что мне не- чего было сказать. Диктатура диктатуре рознь. Как и монархия – монархии. Так вот послу- шайте, что писал по поводу диктатуры и мо- нархии Иван Александрович Ильин в статье
«Наши задачи»: «Возможным же путем вос- становления российской монархии после падения коммунистического режима может стать только национальная, патриотическая, отнюдь не тоталитарная, но авторитарная – воспитывающая и возрождающая диктатура.

Не следует бояться слова диктатура, ее сущ- ность зависит от целей и средств. Западные демократии представляют собой диктатуру денег, коммунизм был диктатурой партийной бюрократии, а исконно православная монар- хия это “диктатура православной совести”. Ей и должен уподобляться такой русский диктатор, осознавая свою лишь приуготови- тельную роль очищения больного общества от накопившегося зла – для узаконения до- бра. Такой переходный период в восстановле- нии монархии через национальную диктатуру виделся единственно возможным и белым во- ждям, например, генералу Врангелю».
Но какую диктатуру мы видим сегод- ня? – усмехнулся Туманов.
Да, Путин довольно часто цитирует Ильина, – ушел от прямого ответа игумен Зосима. – Я все-таки надеюсь, что он читал или читает его, как учебник по отечественной истории – с задачами на будущее. А не зачи- тывает подсунутые по случаю цитаты лука- выми помощниками вроде Владислава Сур- кова, не столь давно предлагавшего вместо канувшего в небытие советского народа про- возгласить – видимо, по типу американско- го плавильного котла – российскую нацию, в которую слить все народы и народности, составляющие Россию, чем вызвал брожение в российском народе, значит, еще жив народ. Который в статье «Долгое государство Пути- на» утверждал, что режим, который сложился в России в настоящее время, оптимально со- ответствует национальным интересам России и будет существовать, чуть ли не вечно, даже после Путина. Путин, мол, рано или поздно уйдет, но и после него, утверждал Сурков, все останется точно так же, как сейчас. Конечно, нынешней политической элите, уходящей корнями к ельцинскому окружению, к либе- ралам 90-х или достигшим олигархических высот, уже при Путине очень хотелось бы оставить все как есть, несмотря на их, мягко говоря, нелюбовь к Путину за его половинча- тость, за которую на него подозрительно смо- трит и народ. Чтобы он так и остался, пусть полулиберальным, но все-таки лучше было бы, если либеральным, президентом-дикта-
тором или даже тайным монархом, не случай- но же комик Хазанов, о чем-то прослышав, пытался водрузить на него корону. Путину, льстя, это преподносится так: «Вы создали идеальное государство, оно оптимально и бу- дет началом новой эры – отныне и до века!» А в нашей истории, как правило, начинают говорить, что режим вечен и крепок как ни- когда, перед самым его концом. Вспомните 80-е годы! Но вернемся к Ивану Александро- вичу Ильину…
Зачитываемые Путиным цитаты из Ильина вводят в заблуждение патриотов, ко- торые при разгуле либералов загнаны в под- воротни. Они хотели бы видеть Путина своей опорой или себя его опорой, но он сторо- нится их, как бы боится быть скомпромети- рованным в глазах либералов… Если Путин все-таки читает Ильина, кто его мог привести к Ильину?
Мог сам прийти, если душа ищет опо- ры. Мог привести архимандрит Тихон (Шев- кунов), настоятель Сретенского монастыря, что рядом с Лубянкой. Насколько я знаю, он духовный воспитанник ныне покойного убежденного монархиста скульптора Вяче- слава Михайловича Клыкова, о котором мы уже говорили. Ни для кого не секрет, что Пу- тин довольно часто встречается с ним.
Ходит упорный слух, что архимандрит Тихон является его духовником?
А почему бы – и нет? – вопросом на во- прос ответил игумен Зосима.
Невольно вспоминается документаль- ный фильм архимандрита Тихона «Гибель Ви- зантии», в котором он проводит прямые парал- лели между погибшей от внутреннего, говоря современным языком, демократического раз- брода Византией и нынешней Россией. Навер- но, не случайно он был показан по российско- му телевидению, как бы подчеркивая, что если в России не будет сильной власти, она обрече- на? Без прямого или косвенного вмешатель- ства Путина на нашем либеральном телевиде- нии фильм вряд ли показали бы.
Да! – согласился игумен Зосима. – Вы- вод фильма однозначен: Россию в ближай- шем будущем ждет участь Византии, если во

главе ее не будет сильной патриотической власти.
Может быть, Вы считаете, что назван- ные в статье Ивана Александровича Ильина задачи стали задачами Путина, которые он пока не озвучивает? Что он может стать тем русским диктатором, который, говоря слова- ми Ивана Александровича Ильина, «осознает свою лишь приуготовительную роль очище- ния больного общества от накопившегося зла – для узаконения добра»? Что, может, из- за своего, чуждого народу, окружения он до поры не может озвучить свои мысли о буду- щем России, чтобы не раскрыть себя? Может, ему не чуждо понятие православной диктату- ры? Может, все это к тому идет? Но тогда – почему он не распрощается с опутавшим его окружением? Почему он так упорно держит- ся за него? Что его связывает с ним?
Вы же сами говорите: до поры до време- ни. Может, еще не пришло то время. Может быть, все-таки мы имеем перед собой Савла, постепенно превращающегося или уже пре- вратившегося в Павла? И он еще какое-то время вынужден терпеть это окружение?
Которое пока сильнее его?
Может быть, уже не сильнее, – не со- гласился игумен Зосима, – но, может быть, он еще не видит в народе, замордованном до полной инертности большевиками, а потом либералами, опоры? Народ, обрушенный в нищету, а главное, в безнадежность, уже на- чинает видеть свое будущее в недалеком ком- мунистическом прошлом, в болотном застое его последних лет, вплоть до того, что стал тосковать по очередям в магазинах, в кото- рых при нынешнем духовном разъединении чувствовал человеческую общность. Он все чаще вспоминает о Сталине, закрывая гла- за много на что, в том числе и на Колыму. Русский народ так выкосили, выхолостили, что не народилось в нем того слоя, о кото- ром с надеждой, даже с уверенностью писал Иван Александрович Ильин, того слоя, кото- рый после краха коммунизма поведет народ. И потому Путин, может, до поры вынужден скрывать свои планы. Путину от Ельци- на досталась Россия, разодранная в клочья.
В ней бушевали, да и сейчас не затихают, два ненавидящих друг друга лагеря. Один – из победивших либералов, которые жадно рас- хватывали государственную собственность, открывали свои банки, накапливали состоя- ния, создавали газеты и радиостанции. Дру- гой – из лоскутьев обрушенного в нищету народа, стенающего от боли и бессилия.
Но сколько можно скрывать свои пла- ны? – не выдержал Туманов. – Не выдаем ли мы желаемое за действительное? Вступление Путина в должность президента не было оз- наменовано ни крупными акциями, ни даже весомыми заявлениями ни по внутренней, ни по внешней политике. В первые годы его президентства воспроизводилась линия на сохранение прежней, ельцинской ориента- ции на Запад и США. Он даже демонстри- ровал свою готовность идти на еще более радикальное сближение с Западом. Он даже заявил о возможности вступления России в НАТО. Куда дальше-то?
Но, может, линия на сохранение преж- ней ельцинской политики была только ви- димой? – опять-таки не согласился игумен Зосима. – И эта видимость дала Путину возможность вступить в открытую борьбу с внутренними врагами русского народа – с такими наиболее влиятельными олигархами ельцинского режима, как Гусинский, Бере- зовский, Ходорковский, которые, по сути, правили страной.
Но и позже: Путин так торопился вы- сказать свою лояльность к США, что первым среди глав государств поздравил Джорджа Буша-младшего с избранием того президен- том США. Мало того, заверил в тотальной поддержке США во всех их политических авантюрах, вплоть до военной. А вслед за этим для американских войск было откры- то все подбрюшье России – вся территория Средней Азии, которая до того времени счи- талась зоной преимущественно российских интересов. Как следствие, в новоиспеченных странах Средней Азии, во вчерашних респу- бликах СССР, появились американские во- енные базы, и кольцо их вокруг России как бы замкнулось, а правящие режимы этих

стран тут же примерились к роли американ- ских вассалов.
Не останавливаясь на этом, Путин дал согласие на использование российской транспортной системы для переброски аме- риканского снаряжения и войск для экспеди- ционного корпуса США в Афганистане. Он унизительно спустил на тормозах трагедию атомной подводной лодки «Курск», в гибели которой явно прослеживался американский след, закрыл российские военные базы на Кубе и во Вьетнаме. Реакция Путина на аме- риканское вторжение в Ирак была также весь- ма осторожной. Если МИД России все-таки выступил с официальным заявлением о недо- пустимости использования военной силы без санкции Совета Безопасности ООН и пытался склонить к такой же линии реагирования ве- дущие европейские державы, то Путин отмол- чался, он предпринимал максимум усилий для того, чтобы не испортить отношения с США. Кульминацией этой стратегии была его поездка в гости на семейное ранчо Бушей и совместная рыбалка с двумя президентами США. Россий- ские либералы ликовали.
Но эти политические шаги, которые Вы считаете откровенно проамериканскими, по- зволили Путину блокировать поддержку Ва- шингтоном сепаратизма внутри России, гро- зящего развалом России. Это позволило ему вести решительные действия в Чечне и Даге- стане. Ему нужно было время набрать силы. Навести хотя бы относительный порядок в России. Укрепить разрушенную армию. На многое пришлось соглашаться сквозь зубы. Можно представить, что творилось в его душе во время трагедии «Курска». Пришлось проглотить, еще слишком слабы были силы.
Но даже не озвучить протеста, – возра- зил Туманов. – Не объяснить народу истин- ные причины трагедии, ведь всем было по- нятно, что нам влепили не просто пощечину. Убедившись в слабине Путина, США усили- ли давление на позиции России за рубежом, а на него самого – пятой колонной внутри самой России.
Но вот наступил час, когда играть по- слушного мальчика больше было нельзя,
можно было все проиграть, и Путин открыл забрало, что, в конце концов, выразилось в известной речи, произнесенной им 10 фев- раля 2007 года в Мюнхене. Тогда Путин впер- вые прямо отверг схему однополярного мира, использования военной силы вне рамок Со- вета Безопасности ООН, а также сформули- ровал претензии России к западному блоку во главе с США. Он процитировал выступления натовских руководителей 90-х годов с заве- рениями о нераспространении блока в Вос- точную Европу и тут же задался вопросом относительно появления военных объектов США в Болгарии и Румынии. Его речь произ- вела шокирующее впечатление на собравших- ся высших должностных лиц НАТО и США. По форме это было равнозначно объявлению холодной войны Западу. Заключительным залпом прозвучала путинская фраза, что Рос- сия является страной с более чем тысячелет- ней историей, которая всегда пользовалась суверенным правом проводить независимую внешнюю политику, и потому не собирается изменять этой традиции и сегодня. «Медведь снова просыпается», – писали в те дни веду- щие западные газеты. Но многие на Западе еще не понимали, насколько это серьезно, кто-то даже снисходительно-презрительно назвал Путина «рычащей вошью». Но Мюн- хенская речь пока была лишь публичным вы- ражением претензий, Россия всё еще остава- лась слишком слабой и уязвимой.
Уже первые проявления самостоятель- ности во внешней политике России вызвали острую ответную реакцию на Западе, где нача- ла развертываться жесткая пропагандистская кампания критики Москвы по всем направ- лениям. К ним была добавлена критика «нес- меняемости власти», что прямо адресовалось Путину, которого стали характеризовать как
«авторитарного правителя». В 2008 году Запад в открытую, ультимативно потребовал неуча- стия Путина в президентских выборах.
Путин не стал обострять ситуацию до взрывоопасной черты. Президентский пост он передал одному из ближайшего к нему круга людей, известному своими либераль- ными симпатиями и занимавшему тогда пост

первого вице-премьера Дмитрию Медведеву, который успешно прошел «рентген» Запада. Сам же Путин занял должность премьер-ми- нистра и как бы отошёл на вторую позицию.
Сразу же качнувшаяся при Медведеве в сторону Запада политика Кремля позво- лила США уничтожить ливийского лидера Муаммара Каддафи, довела до крайней чер- ты конфронтацию с Тегераном. Путин не вмешивался, по крайней мере открыто, во внешнеполитические эксперименты своего протеже. Народ недоумевал: неужели в стра- не не нашлось никого, кроме Медведева, пусть и временно замещающего должность президента России? Белгородский губерна- тор Савченко, калужский – Артамонов, да мало ли кто… Получалось, что Путин даже временно не хотел или даже боялся видеть на посту президента сильного человека. Боялся, что власть может уйти от него? При Савчен- ко или Артамонове страна точно бы сменила экономический курс. Особенно при Савчен- ко. Успешная социально-экономическая по- литика, проводимая им в Белгородской об- ласти, как ни странно, не радовала Кремль, наоборот, откровенно раздражала, потому как своим существованием отрицала топчу- щуюся на месте и губительную для народа со- циально-экономическую политику Кремля.
Да, Путин хотел снова вернуться в Кремль, – подтвердил игумен Зосима. – Но не ради должности как таковой. К этому време- ни он окончательно уверовал в свою миссию: спасти Россию! Его на время, как наживка для Запада, устраивал ничего не представляющий из себя, но верный ему, пусть прозападных воззрений Медведев, музыкальным кумиром у которого английский рок-певец гомосексуа- лист Элтон Джон… Но долго оставаться в тени Медведева Путину не удалось. «Красная ли- ния» была пересечена в августе 2008 года, когда при молчаливом согласии Запада и от- крытом подстрекательстве США президент Грузии Саакашвили начал военные действия против Южной Осетии и расположенных там подразделений российских миротворческих сил. Растерянный президент Медведев, по всему, не знал, что делать, молчал. Путин же,
который в это время находился в Пекине, на приеме в честь открытия Олимпиады, получив сообщение о случившемся, подошел к «другу Бушу», с которым еще недавно на ранчо ловил рыбу, и попросил его вмешаться в ситуацию: остановить вышедшую из-под контроля мари- онетку. Буш-младший отказался воздейство- вать на Саакашвили, мало того, дал понять, что США в любой момент сами могут вмешаться в конфликт.
Этот эпизод стал поворотным как в от- ношениях между Путиным и США, так и в отношениях его с Западом в целом. Путин незамедлительно вылетел из Китая в Россию, а оттуда, не мешкая, на Северный Кавказ. Он инициировал указ «главнокомандующего» Вооруженными силами России президента Медведева на широкомасштабное вступле- ние российских Вооруженных сил в боевые действия. Взлетно-посадочные полосы гру- зинских аэродромов были разбомблены, а морское побережье – блокировано Черно- морским флотом. При этом были потоплены два торпедных катера, пытавшихся атаковать российские корабли. Убедившиеся в мягко- телости Медведева, политические группи- ровки Америки, скорее всего, специально толкнувшие Саакашвили на этот конфликт, явно не ждали столь стремительного и жест- кого ответа. Они рассчитывали, что либерал Медведев либо не осмелится пойти на откры- тый военный конфликт, либо сделает это так, что Россия потерпит поражение и полностью утратит остатки своего международного ав- торитета. Как потом говорили, на Западе не учли «фактора Путина» и крупно просчита- лись. Грузинские части потерпели сокруши- тельное поражение, не только на Кавказе, но и во всем мире начала складываться новая ге- ополитическая обстановка.
Надо было наращивать мускулы. По-преж- нему избегая открытого участия во внешне- политических делах, Путин углубился в эко- номические проблемы страны, одновременно трубопроводной газовой стратегией привязы- вая к себе Запад. В апреле 2010 года началось строительство «Северного потока», а уже через полтора года, в октябре 2011-го, первый газ по

морскому дну пришел в ФРГ. Успех на глав- ном, европейском направлении одновременно означал, что Запад жизненно стал зависеть от России. США всеми силами старались пре- пятствовать возвращению Путина в Кремль. Внутри России были развернуты массовые акции прозападной «болотной» оппозиции, разразился оглушительный гвалт в непод- властных Путину средствах массовой инфор- мации, а других в стране и не было.
Но Путин уже ни за кого не прятался. С «болотной» оппозицией он без особого труда справился. Сложность состояла в дру- гом. Глобальный системный кризис, «пер- вая волна» которого прокатилась по миру в 2008–2009 годах, ударившая и по России, отнюдь не затихал, создавая все новые и но- вые источники противоречий между ведущи- ми державами. Но Путин вернулся к рычагам верховной власти с более глубоким опытом экономического и политического управле- ния Россией и заново обдуманными взгляда- ми на динамику международных отношений. Времена пассивного выжидания и бесконеч- ных уступок уходили в прошлое.
Проанализировав международную обста- новку, Путин после 2012 года сделал окон- чательную ставку на сближение с Китаем, начатую им еще в 2001 году путем создания Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), что позволяло добиться максимально возможной компенсации американского во- енно-стратегического и политического пре- восходства. Параллельно Путин взял курс на резкое усиление обороноспособности стра- ны. Заработанные на газовой трубе на Запад средства позволили в 2012 году направить на перевооружение армии до 20 триллионов ру- блей, что должно было вывести безопасность России на качественно иной уровень.
Таким образом, за неполные два года, про- шедшие после возвращения Путина в Кремль, Россия бросила прямой вызов США на внеш- неполитической арене. Обладая все еще весь- ма ограниченными силовыми и экономиче- скими ресурсами, Россия сумела добиться прорывных достижений во внешнеполитиче- ской сфере. Приоритетное место в ней заняло
предотвращение на базе союзнических отно- шений с КНР американо-натовских бомбар- дировок в Сирии. Фактически Москва сумела остановить уже заявленную агрессию против арабской республики.
Даже краткий анализ путинского прав- ления показывает, что Россия в период его руководства медленно, но неуклонно прео- долевала негативные завалы в своей внешней политике, которые были оставлены Горбаче- вым и Ельциным. Можно также констатиро- вать, что сам президент Путин за годы при- нятия важнейших решений, проб и ошибок проделал огромный путь в эволюции соб- ственных взглядов на внешнеполитические проблемы, избавился от иллюзий. Успехи Путина на внешнеполитической арене вызы- вают растущее неприятие на Западе, прежде всего – в США. Удар по России может быть нанесен в любое время и с любого направле- ния или со всех направлений сразу, поскольку критичное неравенство сил сохраняется. По- этому у России и Путина нет иного выбора, кроме продолжения и даже усиления поли- тики, направленной на создание различных форм взаимодействия с другими, стремящи- мися к независимости странами.
На фоне этих конкретных достижений Путин наконец сделал важный шаг, которо- го от него ждал народ: в своей статье «Рос- сия: национальный вопрос» он объявил масштабную и долгосрочную программу, сформулированную в доктрине «защиты тра- диционных ценностей». Этот идейный им- пульс, адресованный как самой России, так и широчайшим массам мыслящих людей на Западе и Востоке, способен открыть новую эпоху, в которой Москва будет играть роль глобального флагмана в сфере общечелове- ческих ценностей, бросая вызов Западу с его концепцией «политкорректности». При чте- нии этой статьи я испытывал такое чувство, словно я написал ее. Я подписался бы под каждым пунктом этой статьи. Наконец-то! Народ давно ждал такого заявления. Доктри- на, выраженная в статье, вызовет яростное сопротивление у отечественных либералов. Внешне они будут вынуждены с ней согла-

ситься, но на самом деле будут всячески про- тивостоять ей, втихую пакостить, прежде все- го, в сфере культуры, образования…
Но почему так поздно, почему не было создано никаких предпосылок, чтобы эта программа могла заработать раньше? – не выдержал Туманов.
Видимо, раньше еще не пришло время. В этой статье выражено то, чего больше всего боялись в нынешней паразитной элите, – за- явки Путина на народную идеологию. Окру- жение Путина долго удерживало его от того, чтобы он обратился к массам с такой идеей.
Но почему он эту статью опубликовал в «Независимой газете» либерала-западни- ка? – спросил Туманов. – Почему у Путина нет своих средств массовой информации, в ко- торых он мог бы опубликовать эту статью?
Может, он принципиально опублико- вал ее в газете либерала-западника, – предпо- ложил игумен Зосима, – чтобы ее прочитали в первую очередь именно либералы. Может, она адресована как предупреждение как раз им? Эта статья нечто вроде Мюнхенской речи, только обращенная уже внутрь страны. Вы все время противоречите мне, а на самом деле, думаю, спорите с самим собой, чтобы укрепиться в своих мыслях о Путине.
Для меня было знаковым, когда он спас от уничтожения кладбище русской эмиграции Сен-Женевьев-де-Буа под Парижем. Что он не делит русских на красных и белых, а смо- трит на Гражданскую войну как на нацио- нальную трагедию, и вынужденная русская эмиграция для него не чужая. Для меня было знаковым действом, когда он первый раз все- народно перекрестился. Наконец он восста- новил Валаам, нашу православную святыню. А как он мужественно вел себя на Кавказе!
Наконец он вернул России Крым, вы- звав в стране волну искреннего патриотиз- ма, – добавил игумен Зосима.
Да! Но эта волна уже скоро стала зату- хать и постепенно заменилась если не пол- ным штилем, то мелкой рябью по воде при тихом ветерке покрытого болотной ряской пруда. Да, Крым всколыхнул страну. Но что- то за этим последовало? Увы! Страх либера-
лов перед появлением мощной патриотиче- ской идеологии, поднятой Крымом, оказался напрасным, все внутри страны пошло-по- ехало по-старому. Я, например, чувствую неловкость перед крымчанами: они рвались, они вернулись в Великую Россию, а мы на них обрушили наши нищенские, ниже даже украинских, зарплаты…
Да что говорить: Путин спас Россию, оказавшуюся над бездной. Успехи Путина во внешней политике огромны. Но чью вну- треннюю экономическую политику проводит его правительство во главе с его сменщиком? Главный враг России не США, не НАТО, а пя- тая колонна внутри страны. Почему-то имен- но она у социально-экономических рычагов страны. Можно сказать, что Путин отдал рос- сийский народ ей на откуп, на постепенное изматывающее уничтожение, и русский народ стремительно сокращается, становится разма- занным тонким слоем по огромной террито- рии народонаселением. И далеко не худшие, а скорее, лучшие из него, молодые, талантли- вые по-прежнему бегут за границу, в том чис- ле из-за невозможности в России прокормить семью. Какой тут может быть разговор о демо- графическом всплеске, способном возродить Россию, о сбережении народа? Не дождав- шись от Путина каких-нибудь решительных шагов в социально-экономической политике, обездоленный народ уже готов поддержать пятую колонну в противодействии ему: хуже не будет, а может, будет даже лучше, – как на Западе… Одно: переносить лишения в воен- ную годину, другое – в мирное время. Народ устал ждать от Путина каких-либо решитель- ных шагов в свою защиту. Или, увлеченный внешней политикой, укреплением оборонной безопасности государства, он не знает истин- ного положения народа? У него по-прежне- му нет команды. Создается впечатление, что он и не пытается или не может ее создать. Он мечется по стране как пожарник, латая дыры, большие и маленькие. Один человек взял ответственность за всю страну. Люди привыкли жить, «не высовываясь», потому что он все знает и решает за нас. Это ненор- мально. Ответственность должна быть общей.

Он мечется по стране, но не знает, что в ней происходит. К примеру, он искренне удивил- ся, случайно узнав, что пособие по уходу за ребенком до 3 лет составляет всего 50 рублей, что это, скорее, издевательство, чем помощь, что зарплата спасателей-пожарников, каждый день рискующих жизнью, выбрасывающихся на парашютах в лесные пожары, составля- ет всего 8 тысяч рублей. Но, может, даже не это самое главное, народ российский привык терпеть, но он хочет знать, ради чего. За вре- мя своего пребывания президентом России Путин не создал своей собственной полити- ческой системы, не выработал национальной идеи и национальной стратегии, которые мог- ли бы в дальнейшем, даже после него, не ве- чен же он, развиваться сами по себе с пользой для страны. Не сформулировал серьезной по- вестки дня для России даже на ближайшие де- сятилетия, не сформировал, не собрал вокруг себя новой, национальной элиты, о которой говорил Иван Александрович Ильин. И о ко- торой мечтает народ.
Он по-прежнему не покончил с нена- вистной народу олигархией, наоборот, как бы стоит на ее страже, прижав только самых отмороженных. Он по-прежнему не хочет разобраться с чуждой народу либеральной элитой, которая исповедует свободу человека от обязательств перед обществом. Не трогает такие знаковые фигуры этой элиты, как Ана- толий Чубайс, которого народ, может, не без основания, считает назначенным смотрящим то ли от США, то ли от тайного мирового ма- сонского правительства. Как он не может по- нять, что Чубайс для народа знаковая фигура, такая же знаковая, как он сам, только с об- ратным знаком?! Пока Чубайс не подсуден, народ не поверит Путину! Ключевая пробле- ма нынешней России заключается в полном несоответствии элиты и общества. 90 про- центов российской элиты – это либералы, получившие свои активы за счет не только преступной чубайсовской приватизации, но и за счет приватизации своих государствен- ных функций. И у них в кабале 90 процентов нищенствующего народа, наоборот, требую- щего «твердой руки» в свою защиту.
Путину не легко, – возразил игумен Зо- сима. – Страна не только опутана, но и на- сквозь прошита проамериканской агентурой, она пронизывает все и очень тонко противо- действует всем его начинаниям.
Путина нагло обманывали и обманы- вают его либеральные помощники, – про- должил Туманов, – начиная с Волошина, от которого он долгие годы почему-то не мог из- бавиться. Такое впечатление, что помощни- ков ему кто-то навязывает. Например, Путин говорит: «Падение СССР – геополитическая катастрофа», и я верю, что он так считает, и это совпадает с моим мнением. Его же по- мощник Сурков, – который предлагал слить все народы России в единую российскую на- циональность, – тут же комментирует, что на самом деле Путин хотел сказать, что «это было великое достижение демократии и сво- боды». Путин говорит о необходимости куль- турного канона – люди, которые занимаются реформами образования, соглашаются с ним и методично уничтожают наше образование и заменяют его совершенно убогими, нам не подходящими культурными и образова- тельными клише. И так по каждому вопросу. Почти каждое высказывание Путина искажа- ется его окружением. Вот Вы скажите, что за общественный строй мы имеем ныне в Рос- сии, который Путин не собирается менять? Видимо, он его устраивает.
Либералы его называют государствен- ным капитализмом.
Но это не так, – не согласился Тума- нов. – Доктор экономических наук из Мо- сковского государственного университета, пожалуй, наиболее цитируемый в мире рос- сийский экономист Владислав Иноземцев говорит, что это от лукавства, чтобы скрыть истину. В России создана совершенно но- вая, паразитная модель экономики. В первую очередь для нее характерно, что определя- ют ее политику бизнес-интересы правящей либеральной элиты. Термин «государствен- ный капитализм», – говорит Иноземцев, – предполагает сильное государство, которое к чему-то стремится. Такое государство зна- ет, чего хочет, оно реорганизует экономику,

чтобы этого достигнуть, создает государ- ственные концерны, отдает им заказы и так далее. Но о сегодняшней России такого не скажешь. В нынешней России государство по отношению к экономике не является внешним фактором, как должно быть, – оно глубоко внутри нее, на нем сидят олигархи и помахивают ногами. Олигархический биз- нес подавляет государство, управляет им. Потому Иноземцев называет нынешний об- щественный строй в России коммерческим государством. Потому одни разговоры, что ни у кого в стране нет денег. Вы даже не дога- дываетесь, какой огромный объем свободных денег в экономике. К примеру, в прошлом году компании выплатили в виде дивиден- дов своим менеджерам около 40 миллиардов долларов. Почему они их выплатили? Потому что не хотят их инвестировать в Россию. Рос- сия для них чужая страна.
Точнее, родная, но только как коло- ния, – уточнил игумен Зосима.
Путин, несомненно, патриот, – про- должил свою мысль Туманов, – только вот почему-то с каждым годом в России бога- тые, тем более сверхбогатые становятся еще сверхбогаче, а бедные из года в год, наоборот, становятся все беднее. Путина беспокоит ка- тастрофическая демографическая ситуация, но молодые не рискуют обзаводиться семьей, в стране катастрофически рушится здраво- охранение, и рушится людьми, которые по служебной обязанности должны его лелеять. Не столь давно преуспевшая, будучи мини- стром здравоохранения и социального разви- тия, в разрушении здравоохранения, мадам Голикова ныне, вместо того, чтобы быть вы- гнанной из правительства, получила статус вице-премьера по тому же социальному раз- витию и, не моргнув, жестко критикует тех, кто якобы в ее бытность министром здраво- охранения разваливал здравоохранение. По- хоже на дурдом, не правда ли? А это и есть дурдом. Путин мечется по стране, как пожар- ник, управляя ей в ручном режиме: у бабушки Феклы протекла крыша, у бабушки Матрены повалился забор, а его министры жируют, им, бедным, то и дело добавляют зарплаты. Разве
это уровень президента великой страны: чи- нить крыши и заборы у одиноких старушек? Он мечется по стране, как пожарник, но в ре- зультате в ней ничего не меняется. Если даже он приказывает направить в регионы большие деньги, они до регионов не доходят, а если до- ходят, оказываются неосвоенными. Либералы тяготятся путинским централизмом, его ме- танием между народом и ими. В них медлен- но назревает протест и бунт, они провоциру- ют народ на молчаливый или даже открытый протест, в том числе на «болотную» оппози- цию. Патриоты же, в свою очередь, упрекают Путина в остановке национального развития, требуют отменить пагубный экономический курс, который привел Россию к стагнации, сетуют на то, что в России чудовищно нарас- тает несправедливость, либеральный уклад становится все более паразитным. Драма Путина в том, что он одновременно присут- ствует в обоих укладах. Он повис между дву- мя укладами российского общества: нищим и патриотическим народом, ради которого он мечется по стране и по миру и который еще верит ему, и – так называемой элитой, кото- рая потеряла всякую совесть и которую, по всему, некому остановить.
В этом с Вами трудно не согласиться, – вздохнул игумен Зосима. – В Евангелии от Матфея сказано: «Всякое царство, разделив- шееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит».
Может быть, даже, что некоторая часть из этой элиты считает, что служит народу. Не преступление быть богатым, если ты честно заработал, но ни бессовестно ли, ни безнрав- ственно ли при нищем народе «зарабатывать» в государственной корпорации реально не- нужные в жизни нескольку миллионов ру- блей в день или даже в час и строить новую дачу «всего лишь» за 18 миллиардов долларов, как бывший выпускник высшей школы КГБ, а ныне президент «Роснефти» Игорь Сечин, человек близкого круга Путина? Разве это не ложится тенью на самого Путина? Или Сечи- ну это полагается как «неодворянину»?
Как производственник, я вижу, что в стра- не надо менять все. В первую очередь нужно

менять весь нынешний элитный слой. Ме- нять всех, кто поддерживает в стране запад- ную модель политического и экономическо- го устройства, всех, кто выступает против российского патриотизма, – всех русофобов. Нужно, наконец, определиться с националь- ной идеей, а не держать ее за пазухой, боясь, как прореагируют на нее либералы…
Я добавлю с Вашего разрешения, – пе- ребил его игумен Зосима. – Нужно, наконец, покончить с полуколониальной нерусской Конституцией, написанной либералами в 90-е годы – в период тягчайшего унижения русско- го народа, – в которой нет даже упоминания о Боге. Конституции, закрывшей российский народ в либеральной клетке.
Надо, наконец, заняться сбережением многонационального российского народа, – продолжил Туманов, – о чем говорил и писал еще великий Ломоносов. Нужна политическая воля, и если она будет проявлена, я готов пе- речислить все трудности, с которыми Путин в этом случае столкнется. На фоне ужасаю- щей коррупции, которая сегодня мгновенно охватывает любое положительное начинание, на фоне того, что нынешний кадровый резерв Путина представляет жалкое зрелище недее- способных и коррумпированных личностей, оказывается, что реализовать реформирование не с кем, а сопротивление будет огромное.
Ну, я не сказал бы, что все так печаль- но, – не согласился игумен Зосима. – По крайней мере, у нас с Вами есть соратник.
«Кто станет друзьями Путина? – восклица- ет известный российский политолог и па- триот, профессор Александр Дугин, кстати, старообрядец, и отвечает: – Очень неболь- шой сегмент патриотической элиты, которая была затоптана его окружением, затоптана в асфальт. Но есть широкие народные массы. Этого немало и это прекрасно».
Трагедия Путина, – продолжил Тума- нов, – о которой, может, он сам не подозревает, а значит, и трагедия нынешней России, в том, что он не просто повис между двумя укладами общества, а что у того и другого уклада он уже как бы в прошлом. Один и другой уклад уже примериваются к будущему, когда он уйдет. Ка-
кой будет постпутинская эра? Ясности в этом нет, но эта туманная зона уже близкого будуще- го активно влияет на настоящее. Если еще вче- ра он устраивал либералов, то теперь они ждут не дождутся, когда он уйдет, и даже при случае постараются ускорить его уход, а патриоты – ждут со страхом, что у него нет достойного преемника, что он вольно или невольно сдаст народ на съедение либералам. И эта пугающая реальность все приближается.
Либералы и патриоты ненавидят друг друга. Если раньше Путину удавалось про- тивопоставить сторонникам прозападной Болотной площади сторонников патриоти- ческой Поклонной горы, то теперь все силь- нее признаки того, что теряющая веру в него Поклонная гора может объединиться с Бо- лотной площадью и что эти две ненавидящие друг друга силы, в конце концов, сольются в своем неприятии путинского централизма. Если Путин уходит, оставив Россию на произ- вол судьбы, такой, как сейчас, то совершенно ясно, что это хрупкое и противоестественное равновесие рухнет, что эти два кипящих нена- вистью друг к другу уклада ввергнут Россию в новое противостояние, которое может пере- йти в кровопролитие.
Да. Путин спас Россию, повисшую над бездной. Вернул ее в историю. Но ни один из его успехов не достиг точки необратимости. Все они будут поставлены под вопрос сразу же после его ухода. Сложившийся при Путине политический режим – не что иное, как ком- промисс. Компромисс между всеми полюсами и действующими силами государства и обще- ства: между патриотизмом и либералами в эко- номике, между европеизмом и евразийством в политике. Он устойчив только в силу самого Путина, который и есть компромисс.
Да, он показал, что у провальных 90-х есть альтернатива, что она лежит в плоскости па- триотизма: Вторая Чеченская война, Мюн- хенская речь, возвращение Крыма. И эти по- беды на самом деле грандиозны, но при этом формы этому патриотизму он не придал. Пу- тину подчиняется настоящее, но, повторяю, никакой особой политической модели он не создал, он лишь несколько исправил самые

чудовищные формы прозападной либераль- ной демократии, установленной против воли народа в провальные 90-е. Сам Путин пока- зал, что у 90-х есть альтернатива. Общество уже задумывается над содержанием этой аль- тернативы, народ сформировал для власти
«запрос на государство». На силу, которая объ- единит сограждан на основе общих и понят- ных ценностей. На силу, которая определит долгосрочные приоритеты развития, а не за- нимается малоосмысленными политически- ми комбинациями и борьбой за доступ к бюд- жету. На власть, способную на нечто большее, чем охранение себя самой. Российское обще- ство созрело и понимает: период выживания завершен, пора начинать этап интенсивного развития. Вы согласны со мной?
Игумен Зосима ответил не сразу:
С Вами трудно не согласиться… Как говорит все тот же профессор Дугин, столе- тие при большевиках, а потом при либералах мы прожили в режиме отложенного времени. И я с ним полностью согласен. По большому счету мы еще и сейчас, при Путине, живем за пределами собственной истории и судьбы. Мы должны завершить этот период, после него мы должны будем решить: или мы на- всегда прощаемся с русской мечтой и судь- бой, либо строим наше русское будущее. Это необратимо и не подлежит спорам. Если мы не примем решения, то мы решим «не быть». Это наше решение предопределено логикой нашей истории – после существования на пе- риферии истории, на периферии самих себя мы должны вернуться к себе, в себя. Путин не решил этого, но сделал это возможным. Если же этого не произойдет, то распад российской государственности начнется в ускоренном темпе. В будущем нам нужен не путинизм в нынешнем виде, а нечто намного более по- следовательное, могущественное, состоятель- ное и системное – своего рода сверх-Путин, в котором будут продолжены все его несо- мненные героические черты, но преодолены слабости, противоречия и ошибки.
Вы видите на горизонте такого челове- ка? – спросил Туманов.
А Вы?
Не знаю… Но Вы ушли от моего вопроса.
Если я скажу, что при нашей поддержке им может стать Путин?
Туманов не сразу ответил… Игумен Зосима ответил за него:
Если я скажу, что сердцем чувствую, что он накануне коренных решений по пово- ду страны и русского народа, – Вы поверите мне? Он ждет нашей поддержки. Почему на все его деяния мы смотрим со стороны, как не участники трудного возрождения, а как зри- тели в театре, – посмотрим первое действие, в перерыве в буфет пойдем, а после буфета не захочется смотреть второе действие, финал, как равнодушные зрители собственной судь- бы? Как сидели на диванах перед телевизора- ми в 1993 году и смотрели, как расстрелива- ют из танков нашу собственную судьбу. Если у Путина хватит мужества изменить нрав- ственно-политическую модель государства, за ней автоматически изменится и экономи- ческая. Конечно, чтобы осуществить такого рода операцию, нужна большая общественная поддержка, может, что-то вроде современ- ной опричнины, потому что сопротивление нынешних элит, либералов, чиновничества, даже части одураченного коммунистами на- рода будет огромное. И мы должны помочь ему в этом решении. Народ должен быть при- общен к фундаментальному историческому выбору. Я уверен, что Путин этот выбор сде- лал, он только не озвучил его. Даже если нас попытаются отстранить от этого выбора, наш долг – прорвать отстранение и все-таки ска- зать «да» или «нет» нашему будущему… Народ растерян и инертен, за столетия крепостного права, за десятилетия лагерного социализма его разучили мыслить. Он не пришел в себя после так называемой перестройки, которая была организована для того, чтобы остановить процесс возвращения России на естественный путь своего исторического развития. Которая была организована для того, чтобы заменить исчерпавшие себя разрушительные силы ин- тернационал-коммунистической доктрины на новую, интернационал-демократическую, которая должна завершить окончательный разгром исторической России. Да, в крити-

ческие моменты российской истории власть не однажды перехватывалась чужими руками. У нас неоднократно похищали право соуча- ствовать в собственной судьбе, поэтому рус- ские не раз оказывались под русофобской вла- стью. Но на этот раз мы не должны упустить свою судьбу. Мы обращены не к прошлому и даже не к будущему, а к вечному. Да, должна восстать Россия вечная, которая найдет свою новую, особую форму существования и прав- ления в России исторической. Посудите сами: сколько раз она была на грани полного унич- тожения. Вспомним хотя бы одну из первых ее страниц. В начале XI века побывавший в Ки- еве некто Дитмар Мерзенбургский писал, что в Киеве 400 церквей и 8 рынков. Киев был в то время, вероятно, самым большим и самым бо- гатым городом в тогдашней Европе. А Адам Бременский считал даже Киев того времени соперником Константинополя. Лет двести спустя, после татаро-монгольского нашествия миссионер Плано Карпини насчитал в Киеве всего 200 домов, а о церквах вообще умолчал, а по пути через Киевскую и Переяславскую земли он видел лишь бесчисленное количе- ство черепов и костей. Мы вынуждены были уйти на север в леса и болота будущей Мо- сковской Руси. Ядро русской государственно- сти, Московская Русь, к концу XV века имело всего около 2 миллионов населения и около 50 тысяч квадратных километров территории. Оно находилось в самом глухом углу тогдаш- него мира, было изолирована от всех куль- турных центров, но было открыто всем наше- ствиям: с севера – шведы, с запада – Польша, с востока и юга – татаро-монголы и турки. Эти нашествия систематически, в среднем приблизительно раз в 50 лет, сжигали на своем пути все, в том числе и столицу. Оно не име- ло никаких сырьевых ресурсов, кроме леса и мехов, даже и хлеба своего не хватало. Оно не имело ни одного доступа к морю, не считая Белого, оно по всем геополитическим пред- посылкам не имело никаких шансов сохра- нить свое государственное бытие. В течение приблизительно 400 лет это государственное ядро увеличило свою территорию примерно в 400 раз – до 20 миллионов квадратных ки-
лометров. В течение 400–500 лет это ядро вело необычайные по своей длительности войны и за свое государственное бытие, и за личное бытие его граждан. Наши основные войны со Швецией, Польшей, татарами и турками дли- лись веками, это были войны на измор. Или войны на выживание. Все эти войны конча- лись переходом всех наших противников на задворки современного человечества. И по- чему Россия – при всей ее географической обездоленности, я имею в виду, прежде всего, ее суровый климат – в свое время построила величайшую в истории мира государствен- ность. В числе прочих вещей, о которых исто- рики нам не говорили или говорили путано и воровато, имеется и тот факт, что Россия является старейшим национальным государ- ством Европы. Это неслучайно, Бог опреде- лил ее великую судьбу ради всего человече- ства. Судьбу Иисуса Христа! Мы, русские, существуем ради эсхатологического триумфа в противостоянии с Антихристом и его ци- вилизацией. Российская история строилась в процессе истинно нечеловеческой борьбы за существование. И мы никогда не воевали наемными армиями, никогда не зарабаты- вали ни на рабах, ни на опиуме и никогда не пытались становиться на какую-то расовую теорию. В то же время всего 100 лет назад на юге и западе США правительство платило за скальп взрослого индейца пять долларов, за скальп женщины и ребенка соответственно – по три и два доллара. И эта страна претендует на мировое господство!
Но если допустить, что Путин созрел для патриотической диктатуры, созрел ли для нее народ? – спросил Туманов. – Само слово
«диктатура» его пугает. Как, впрочем, смуща- ет и меня.
А если наоборот, – не согласился игу- мен Зосима, – народ уже созрел не только для патриотической диктатуры, но и для вы- борной народной монархии, только, может, не созрел еще Путин, чувствуя огромную ношу ответственности?..
Вы противоречите сами себе.
Может быть, – согласился игумен Зо- сима. – Но, может, в этом противоречии

истина: народ уже даже не просит, а требует
«твердой руки», и не кто иной, как либералы и олигархи своей антинародной политикой помогли ему в этом созревании, но, повто- ряю, созрел ли Путин?
Словно его кто-то держит за полы пид- жака?..
Я думаю, что это – совесть… Вас по- прежнему смущают слова-понятия «диктату- ра» и «монархия». В конце концов, неважно, как это будет называться. Например, митро- полит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн, светоч Церкви в последнюю Рус- скую Смуту, вопрошая: «Найдется ли Про- водник?..», так ответил, когда его спросили о возможности восстановления в России мо- нархии: «Не надо, я думаю, возлагать надежды только на монархию. Не все цари были хоро- шие… Россия – многонациональная страна. Главное: ее должен возглавлять человек пра- вославный, который знает, что такое добро, а что зло. И не так важно, кто он – царь или президент. Важно его единство с народом. Важно, чтобы его правление основывалось на российских духовных традициях. А фун- даментом русской государственности всегда служило Православие». Идею патриотиче- ской диктатуры или русской народной монар- хии, наверное, ярче и короче всех выразил Александр Сергеевич Пушкин – уже перед концом его жизни: «Должен быть один чело- век, стоящий выше всего, даже выше закона». Ему вторил бывший революционер, а позже убежденный монархист Лев Александрович Тихомиров: «Никогда русский человек не ве- рил и не будет верить в возможность устрое- ния жизни на юридических началах». Русская монархия исторически возникла в результате восстаний низов против боярства и, – пока она существовала, – она всегда стояла на защите именно низов. Народная монархия была до Петра Первого. Как я говорил уже, русское крестьянство попало под крепостной гнет в Петровскую эпоху, в период отсутствия монархии. То, что утвердилось в послепе- тровскую эпоху до Павла Первого, не было ни самодержавием, ни монархией. Люди Мо- сковской Руси приходили в ужас от одной
мысли не только возможности прекращения монархии, но и от угрозы ее ограничения. Люди Петербургской России 200 лет назад с разных сторон – реакционной и револю- ционной – подрывали монархию. Москвичи видели катастрофу в том, в чем петербуржцам мерещился рай. В Московской Руси, по уже упоминаемому нами Ивану Сергеевичу Акса- кову, царю принадлежала сила власти, а наро- ду – сила мнения. Поэтому в будущем восста- новлении монархии, если того захочет народ, видится не только восстановление монарха, но и восстановление целой системы «учреж- дений» – от всероссийского престола до сель- ского схода… Истинная русская монархия была результатом построения государства не на юридических, не на экономических, а на чисто моральных основах – с европейской монархией ее объединяет только общность внешней формы. У исконно русских, кото- рых, к нашей горечи, все меньше и меньше, особая душа, предрасположенная к монар- хии. В одном из старых немецких охотни- чьих журналов Иван Лукьянович Солоневич наткнулся на путевые записки титулованного немецкого туриста по Сибири. Он искрен- не негодовал на русский обычай оставлять за околицей хлеб, сало, соль и махорку для беглецов из сибирской каторги: этакая «гни- лая славянская сентиментальность»… Нам нужна не либеральная диктатура и тем более не либеральная монархия, нам нужна патри- отическая диктатура, а вслед за ней народная монархия. И нам принципиально не нужна династическая монархия. Она не только не оправдала себя, она скомпрометировала сам институт монархии. Основной смысл народ- ной монархии – единоличная власть, не под- чиненная никакому классу страны, власть, ответственная только перед своей совестью. Император Александр Второй был убит уже после подписания им манифеста о созыве Земского собора. Народная монархия без народного представительства технически не- возможна. Московская монархия по самому глубокому своему существу была выборной монархией. С той только разницей, что люди выбирали не на четыре года и не на одно по-

коление, а выбирали навсегда. Но это народ- ное представительство должно быть «Собо- ром», а не «парламентом». Традиция Москвы оборвана 250 лет назад. Но это еще никак не значит, что убит тот инстинкт, который эту традицию создал.
Путину нравится император Александр Третий, – заметил Туманов. – Путин открыл ему грандиозный памятник в Ливадии…
Это знаменательно, – сказал игумен Зо- сима. – Это свидетельствует о том, что Путин глубоко вник в российскую историю, в исто- рию царской власти. Александр Третий, несо- мненно, один из лучших российских царей, если не самый лучший. Его мудрая политика привела к тому, что Россия при нем ни с кем не воевала. Не зря он вошел в историю как царь-миротворец. Путин следует его прин- ципу: «У России только два союзника: армия и флот» – и укрепляет оборону страны.
Как и следует другому принципу, – улыб- нулся Туманов: – «Когда русский царь ловит рыбу, Европа может подождать».
Да, – улыбнулся и игумен Зосима. – Но Александр Третий умер, можно сказать, тоже не своей смертью, тяжело заболев после травм внутренних органов во время железно- дорожной катастрофы. Не успев претворить в жизнь все свои планы, не успев как следует подготовить преемника-сына, будущего Ни- колая Второго, к назревающим грозным со- бытиям, и это, несомненно, тоже было одной из причин гибели империи. На Путина идет охота вражеских спецслужб, террористов, не исключено, что и доморощенных олигархов, которые распинаются в любви к нему, а на самом деле держат нож за пазухой…
Покрыто мраком, как Путин вошел во власть.
Почему же?.. Особой тайны тут нет. Чубайс, будучи при Ельцине заместителем председателя правительства, порекомендо- вал тогдашнему руководителю администра- ции президента, будущему зятю, или уже зятю, Ельцина, Валентину Юмашеву, взять Путина в качестве своего заместителя: ис- полнителен, тише воды, ниже травы, уме- ет держать язык за зубами. У Ельцина тогда
было несколько претендентов на пост пред- седателя правительства: тогдашний министр внутренних дел Степашин, наглый и уже ви- дящий себе в кресле председателя правитель- ства министр железнодорожного транспорта Аксененко, предпочтение же Ельцин отдавал прохвосту Борису Немцову, но после авантю- ры с «царевичем Георгием» он охладел к нему. И дорогой, или еще будущий, зять пореко- мендовал Ельцину исполнительного, а глав- ное, проверенного на верность семье, своего заместителя, бывшего подполковника КГБ Владимира Путина. Этот уж точно будет на- дежно служить, как верный пес.
Туманов неприятно удивился:
Получается, что Путиным мы обязаны прохвосту Чубайсу? Личности темной и до конца неразгаданной. Я не знал, что Путин какое-то время был его подчиненным. Вот в чем, оказывается, секрет непотопляемости Чубайса, и, наверное, не только мне кажет- ся, что Путин порой теряется перед ним, как сказал один мой знакомый по Колыме, как
«шестерка» перед паханом?.. Словно сраба- тывает «синдром раба».
Что за «синдром раба»? – заинтересо- вался игумен Зосима,
На Колыме в заброшенном поселке за- брошенного концлагеря доживающая свой век в одиночестве старая женщина отдала мне тетрадь неизвестного лагерника, в которой, кроме всего прочего, я прочел «Извлечение из “Истории” Геродота», которое почему-то запомнилось мне: «После завоевания Вавило- на царь Дарий выступил в поход на скифов… Царь пожелал наказать скифов за вторжение в Мидию… До того скифы уже 28 лет владыче- ствовали в Верхней Азии. Когда после 28-лет- него отсутствия скифы возвратились в свою страну, они встретили там сильное, враж- дебное им войско, потому как жены скифов вследствие долгого отсутствия мужей вступи- ли в связь с рабами. От рабов и жен скифов выросло молодое, сильное, отважное поколе- ние. Узнав свое происхождение, юноши стали противиться скифам, когда те возвратились из Мидии. Молодые рабы храбро выступили им навстречу. Произошло сражение, и ски-

фам пришлось отступить. И следующее сра- жение они проиграли. Тогда один из старых военачальников скифов сказал так: “Что мы это делаем? Мы боремся с нашими собствен- ными рабами! Поэтому, как мне думается, нужно оставить копья и луки, пусть каждый со своим кнутом пойдет на них. Ведь пока они видели нас вооруженными, они считали себя равными нам, то есть свободнорожденными. Если же они увидят нас с кнутами вместо ору- жия, то поймут, что они наши рабы, и, при- знав это, уже не дерзнут противиться”. Услы- шав эти слова, скифы тотчас последовали его совету. Рабы же, устрашенные этим, забыли о сопротивлении и бежали…»
Синдром раба? – Игумен Зосима по- качал головой: – Нет, это не о Путине. Нет! И Вы это знаете не хуже меня. Просто Путин, как человек православный, а он, без сомне- ния, православный, по своему благодарен Чубайсу. Просто Путин знает, чего не зна- ем мы. Что прохвост Чубайс, не подозревая того, стал своего рода проводником Божьей воли. Потому как все патриотические пути к власти для Путина, уже тогда чувствующе- го свою миссию, были наглухо закрыты, па- триоты были втоптаны в грязь. На политиче- ской арене патриотов представлял не менее либералов враг России пустобол-коммунист Зюганов, мечтающий о реставрации комму- нистической власти. Господом был выбран путь через двух близких Ельцину либераль- ных жуликов. Наверное, Вы согласитесь, что перерождение Путина-Савла – надежного пса, поставленного охранять награбленное, в Путина-Павла в самый критический пе- риод российской истории – равносильно чуду? И это чудо – к ужасу либералов и гло- балистов, для которых Россия не более, чем территория, – произошло на наших глазах. И Путин, как человек, верующий в Бога, осознает, что это Божий Промысел, спу- щенный на него через двух прохвостов, даже через трех, не забудем прохвоста Анатолия Собчака. Да, Божий Промысел, который по- ставил его, вчерашнего подполковника КГБ, перед Россией, спасти ее на краю бездны! И заработал фактор православно-патриоти-
ческой воли, которой якобы кому-то до того не хватало, а на самом деле она просто отсут- ствовала. Воля лица, осознавшего свою ду- ховно-историческую миссию и следующего по зову судьбы, а, точнее, по Божьему Про- мыслу. Представьте, каким это было ударом для либералов, для того же Чубайса и всей ельцинской камарильи превращение Пути- на из Савла в Павла! Как они обманулись! Можно предположить, что в Путине с дет- ства жил, дремал ген русского православного человека, просто он до поры не подозревал об этом, а потом умело скрывал это, потому что без прохвостов Собчака, Чубайса и Юмашева он не пришел бы к верховной власти. Пото- му о его поступках мы должны судить совсем с других, православных позиций, не как я с Вами, рубя сплеча. А он не рубит сплеча, пра- вославно милует даже врагов своих и России, может быть, надеясь на их прозрение. А раз его ведет Божий Промысел, нам не все дано знать, что знает наперед он. Не надо требо- вать от него невозможного. Главное, пове- рить в него. У него определенные, постав- ленные перед ним Богом задачи, очерченные конкретным временем. Или, наоборот: у него конкретное время, очерченное определен- ными задачами. Он уже, может, не подозре- вая о том, не принадлежит себе. Повторяю: не надо требовать от него невозможного, тем более торопить. Всему свое время. И то, что мы не видим впереди его достойного преем- ника, может говорить о том, что такой лично- сти он сам еще не видит на горизонте, или, что, может, он сам такая личность, и главные его мысли и дела по обустройству России еще впереди.
Посудите сами: как Вы говорите, поса- дили пса-Савла сторожить награбленное до- бро, а он, вопреки не только ожиданиям, но и уверенности псевдореформаторов-запад- ников, вдруг обернулся Павлом. Да, он – до недавнего времени вроде бы убежденный за- падник, как и его сменщик, как все его окру- жение, вдруг становится убежденным евра- зийцем. Словно он читал, а может, на самом деле читал ставшего свидетелем стагнации СССР, а потом России, как и Вы, сидельца

ГУЛАГа великого евразийца Льва Николае- вича Гумилева, за год до своей смерти проро- чески утверждавшего: «…если Россия будет спасена, то только как евразийская держава и только через евразийство». Шокировавший Запад крутой поворот в политическом мыш- лении и в действиях Путина, – вызванный, многим казалось, как бы внезапным просвет- лением, – положил конец одному из самых постыдных периодов в истории России. Раз- ве это не Божий Промысел? Атеисты назвали бы это внезапное просветление проснувшим- ся генетическим кодом.
Россия мыслится Путину, если внима- тельно читать его статью «Россия: нацио- нальный вопрос», как чрезвычайно сложный суперэтнос, вовлеченный в осуществление грандиозной духовно-космической миссии, в общечеловеческое дело. По утверждению одного из евразийцев, в «государство Прав- ды», в империю Духа, в универсальную ноо- сферную цивилизацию, вне которой нет и не может быть спасения для России и, значит, для человечества в целом. Очевидно, что в этой евразийской идее нет ничего узко на- ционального, собственно русского…
Игумен Зосима замолчал. Молчал и Туманов.
Вы считаете, что я обманываюсь по по- воду Путина? – нарушил молчание игумен Зосима.
Не знаю… – честно признался Тума- нов. – Хочется верить, мы уже столько раз обманывались.
Без нашей общей помощи его усилия могут быть бесполезны. Открылось мне в мо- литвенном стоянии, что в скором времени он сделает окончательный свой выбор, свое ре- шение насчет себя и русского народа.
Игумен Зосима посмотрел на часы:
У меня подходит время следующего по- слушания…
Позвольте последний вопрос. Если он неуместен, можете на него не отвечать. Вы сказали, что несете здесь своего рода послу- шание-наказание. Что Вас выдернули из Ва- шего детища – созданного Вами еще в совет- ское время монастыря.
В монашестве это обычное дело, ког- да монаха переводят из одного монастыря в другой, – ушел от прямого ответа игумен Зосима. – Монахи должны быть ниже тра- вы и тише воды. И послушны, не иметь соб- ственного мнения. А я грешен, имею – и по поводу нашего государственного устроения, но и по поводу церковного. Некоторые го- рячие головы в патриархии даже горели же- ланием меня расстричь, но нашлись другие, которые их остановили…
Было видно, что игумену Зосиме не хоте- лось говорить на эту тему:
Церковь должна вернуться в свое истин- ное русло – а это значит, прежде всего, най- ти общий язык не с экуменистами, которые вольготно чувствуют себя в нашей Церкви, а со старообрядческой Церковью. Покаянно найти общий язык с ней. Не могут существо- вать одновременно две учрежденных Богом русские церкви. Начало раскола в истории прочно связано с именем Патриарха Никона, но главным реформатором был царь Алексей Михайлович, вознамерившийся занять ви- зантийский престол, и реформа по унифика- ции церковной практики по новогреческому образцу должна была стать идеологическим фундаментом этому. Понятна заинтересо- ванность порабощенных турками греков втя- нуть Россию в войну с Турцией, но и Поль- ша, и Рим жаждали втянуть Москву в войну против султана. Это была крупная междуна- родная игра, она велась не одно десятилетие. К войне с турками толкали и Ивана Грозного и тоже сулили в награду константинополь- ский престол, но он не соблазнился и отве- тил папскому посланнику: «С меня довольно и моего государства». А царь Алексей Михай- лович впал в «византийскую прелесть».
Забегу вперед, скажу: «византийская пре- лесть» еще не раз будет мутить головы рус- ским людям, потерявшим свойство слышать Бога. Не являясь сколько-нибудь здоровым духовно организмом, более того, стоя над пропастью, в 1914 году в Петербурге возмеч- тали о проливах Босфор и Дарданеллы, о воз- вращении в Православие Константинополя, который давно уже был под исламским по-

лумесяцем. Получить Константинополь на- деялись не молитвенным обращением к Богу, а за счет сделки с Антантой. Даже Федор Ми- хайлович Достоевский не устоял перед общим соблазном. Как я уже говорил, мы ни разу в своей истории не вели завоевательных войн, вели только освободительные, в результате таких войн, как это ни парадоксально, Россия прирастала. Видимо, этим мы были угодны Богу, это было нашим духовным принципом и Божиим Промыслом, а тут разинули рот на чужое. Зачем нам были эти проливы, зачем нам Константинополь, коли в собственном доме непорядок? Зачем нам была Польша, вечный наш враг?! Что мы заимели за счет ее присоединения? Несколько сот тысяч иу- деев, которые стали точить Россию изнутри и в конце концов вместе с отпадшими от Бога русскими привели к ее катастрофе.
Патриарх Никон вслед за царем Алексеем Михайловичем вознамерился стать визан- тийским Патриархом и стал проводить ре- форму в жизнь. Ближайшим сподвижником он избрал некоего Арсения-грека, воспитан- ника иезуитов, не раз переходившего из од- ной веры в другую. Как еретик, он был сослан на Соловки. Никон его освободил и назначил главным правщиком церковных книг.
Сама реформа началась с отмены двупер- стия, но надо знать, об этом сейчас не любят вспоминать, что двуперстие идет с апостоль- ских времен. Сам Иисус Христос, как изобра- жается на иконах, благословлял людей таким перстосложением. Церковная жизнь с времен принятия христианства на Руси зиждется на вере равноапостольных Владимира и Ольги, Святителей Петра, Алексия, Ионы, Ермогена. Все они были двуперстники. И так было почти семь веков, начиная от Крещения Руси. Игумен всея Руси Преподобный Сергий Радонежский двуперстием благословлял князя Дмитрия на судьбоносную для Руси Куликовскую битву.
Для старообрядцев форма и содержа- ние никогда не существовали отдельно друг от друга. И двуперстие, и сугубая аллилуйя, и хождение вокруг аналоя по солнцу, и другие старые обряды имели коренное значение. По- этому реформу можно было насаждать только
силой и страхом. Никон поступил на патри- арший престол в 1652 году, и уже на другой год появились первые жертвы реформы: были замучены протопопы Иоанн Неронов и Да- нила Костромской – вполне по-большевист- ски! Потом такая участь постигла епископа Павла Коломенского, потом счет жертвам по- теряли. Широко распространено мнение, что реформа проводилась с целью исправления ошибок по греческим книгам, которые яко- бы вкрались в богослужебные тексты, но это от лукавого. В старину книги переписывались от руки. Богослужебные книги писали особые мастера, мастерство такого рода приравнива- лось к иконописному и считалось священ- ным. Ошибки, помарки в таких книгах были крайне редки. Для проведения реформы не было ни богословских, ни канонических ос- нований. Реформа проводилась сугубо по по- литическим соображениям.
Дольше всех держался старого обряда Со- ловецкий монастырь. На Соловки были по- сланы войска, и почти семь лет длилась осада обители. Большая часть защитников погибла на крепостных стенах, а после взятия обите- ли были казнены и замучены около 400 ино- ков и бельцов.
Промыслительный факт. За неделю до взятия Соловецкого монастыря занемог царь Алексей Михайлович. Он ясно почувствовал причину болезни и послал гонца на Соловки с повелением снять осаду, но было уже позд- но. Воевода Мещеряков уже взял обитель, начал казни и послал гонца в Москву с этим известием. Оба гонца встретились в Воло- где, но царь не дождался ни одного из них. Он внезапно умер в возрасте 47 лет. Другой промыслительный факт. Его сын Федор сжег в Пустозерске протопопа Аввакума, кроме всего прочего, великого русского писателя, и через две недели умер в возрасте 21 года.
Царица Софья в 1685 году издала указ, в котором повелевала староверов пытать, сжигать в срубах, а пепел развеивать. Оста- навливали человека на дороге и приказывали перекреститься. И если он осенял себя двупер- стием, волокли в пыточную, а то и прямо на дороге казнили. Некоторое послабление было

при Екатерине Второй, а уже ее внук, Алек- сандр Первый, опять начал гонения. Ссылали в Забайкальский край, в Сибирь. Даже уже во второй половине «просвещенного» XIX века закрыли и запечатали святые алтари старо- обрядческих церквей в Москве на Рогожской заставе. Может, и за это насилие над старооб- рядцами синодальная Церковь впоследствии сама попала в жернова безбожия?
Во все века старообрядчество держалось на трех китах: казачестве, купечестве, крестьян- стве. Купечество большевиками было уничто- жено на корню, казачество было подвергнуто кровавому расказачиванию, а крестьяне, осо- бенно та трудолюбивая и зажиточная часть, которая по преимуществу как раз была старо- обрядческой, поголовно подверглась раскула- чиванию, ссылке, концлагерю…
Старообрядческая Церковь, несмотря на все гонения и страдания, жива, но она по-прежнему как бы в подполье, о ней судят в основном по семье Лыковых, загнанной в таежную крепь сначала синодальной цер- ковью, а еще дальше большевиками. А ста- рообрядческая Церковь жива и живет своей полноценной внутренней жизнью. Старооб- рядцы великие молитвенники, они многодет- ны, работящи, не курят, не пьют… Спасаясь от гонений, в том числе провоцированных синодальной Церковью, но не поступаясь своей верой, старообрядцы вынуждены были бежать в Канаду, в Латинскую Америку, в Ав- стралию. Сейчас многие возвращаются, ис- кренне хотят помочь Родине в трудную годи- ну, в том числе и на ниве демографии, но их встречают рогатками законов, постановле- ний, учреждений, что некоторые возвраща- ются обратно в страны, которые их в свое время приютили. Кстати, Путин уже дважды встретился с предстоятелем Русской старо- обрядческой церкви митрополитом Корни- лием. Никто из власть предержащих до него этого не делал. Он чувствует вину перед ста- рообрядцами, хотя ни в чем перед ними не виноват, а вот иерархи Русской Православ- ной Церкви нет.
А русский народ, в свою очередь, должен покаянно возвратиться в Церковь! Без этого не может быть никакого разговора о монар- хии! В этом содержание всей Русской Исто- рии. И только служение этой истине спо- собно привести нас к тому времени, – а оно может быть и недалеким будущем, – когда, можно будет думать о том, на каких осно- ваниях и принципах способен из русского народа выделиться или уже выделился от- меченный Богом человек и законно сесть на вымоленный у Бога властный престол. Если идея русская, хотя и высокая, окажется не по силам самому русскому народу, то эта идея для России сама собой упраздняется, и вме- сте с тем упраздняется и сама мировая мис- сия России. Но чудо, как помощь Божия, еще не исключается из нашей истории. При условии: ЕСЛИ БУДЕТ КОМУ ПОМОГАТЬ!
В Священном Писании сказано: «В руке Го- спода власть над Землею, и человека потреб- ного он вовремя воздвигнет на ней». В этом и состоит смысл подвига русскости перед ли- цом зреющей апостасии…
Игумен Зосима встал, давая понять, что разговор закончен.
Могу я надеяться на новую встречу с Вами?
В ближайшие месяцы, а может, и годы нет.
– ………
Я послезавтра уезжаю… Слава Богу, по- лучил благословение… В Китай… Искать Та- бынскую икону Божией Матери… Слышали о такой?
Слышал… еще в лагере… До того все от- кладывал поездку к Вам, а тут словно кто-то толкнул: сегодня и не позже…
Точнее, ухожу ее крестным путем, кото- рым она уходила в Гражданскую войну с де- сятками тысяч русских и нерусских бежен- цев. Во время пути буду отпевать погибших в том страшном походе: в боях, от болезней, голода, холода, истощения… Многие веруют, что устроения в России не будет, пока она не вернется…

Глава 32. Иеросхимонах Симон

– Если можно, последний вопрос? – спро- сил Туманов, вставая.
Задавайте! – архимандрит Зосима вы- нужден был остановиться.
Когда я шел к вам, видел, что вы рас- кланивались, прощались со схимонахом…
Да.
Кто это был?
Иеросхимонах Симон.
Мне показалось, что я узнал в нем од- ного своего старого знакомого… Но, навер- ное, точнее сказать, что он напомнил мне од- ного хорошо знакомого, которого я, правда, не видел уже лет десять, но не могу предста- вить его в образе монаха. И ничего о нем по- следние годы не слышал, вдруг куда-то исчез. Я даже готов поверить, что это он. Но в то же время – это невозможно.
Что невозможно?
Чтобы он стал схимонахом?! – Туманов покачал головой, словно сбрасывая с себя какое-то наваждение. – Это невозможно. Так что простите за этот вопрос! Огромное спаси- бо, что Вы мне уделили столько времени!
Ну а все же: кого Вы узнали в иеросхи- монахе Симоне или кого он Вам напомнил?
Нет-нет, этого не может быть. Если бы кто другой, я еще мог допустить.
Но а все-таки?
Был в 70–80 годы прошлого века из- вестный поэт-песенник Онегин Гаджикаси- мов. Наверное, самый популярный в то вре- мя, потому что он не писал стихов о партии, о коммунизме, а писал теплые лирические стихи, затрагивающие душу простого чело- века. Его любили известные композиторы и исполнители, в том числе Муслим Магома- ев, Валерий Ободзинский. Веселый, краси- вый, широкой души человек. Мы несколько раз сталкивались с ним в общих компаниях.
А потом он как-то вдруг исчез, но песни его до сих пор любимы в народе.
А если я скажу, что это он и есть – быв- ший Ваш знакомый Онегин Юсиф-оглы Гад- жикасимов, а ныне иеросхимонах Симон?
Шутите? – вырвалось у Туманова.
Присядьте еще на несколько минут!.. Да, это тот самый любимый народом по- эт-песенник Онегин Гаджикасимов.
Но, кроме всего прочего, он же азер- байджанец! Как я знаю, родился в знатной, глубоко верующей мусульманской семье.
Да, его предки прославленного иран- ского рода: муллы, дипломаты, политики, юристы, литераторы, врачи. Да, для восточ- ного человека связь с предками особо не- разрывна. Может быть, Ислам в своем роде единственная религия, определяющая этнос и образ или даже смысл жизни в нем. Да, Онегин Гаджикасимов окончил Литератур- ный институт в Москве, став в 1960–1980-е годы одним из самых популярных поэ- тов-песенников страны. Ему завидовали. Но вот наступил 1985 год, и Онегин Гаджикаси- мов вдруг исчез из поля зрения своих преж- них друзей, коллег и знакомых. А случилось, что ему в руки попала Библия. Он никогда не говорил, сам ли он обратился к ней, или кто посоветовал ему прочесть. Невозможно в это поверить, но человек неподготовленный, совершенно далекий от глубоких, даже во- церковленному человеку не всегда понятных библейских текстов, осилил Библию в три дня. Да, он запоем прочитал ее от начала до конца всего за 3 дня, после чего потерял зре- ние. Но, как он говорил потом, что, потеряв физическое зрение, он приобрел вдруг зре- ние духовное. Он говорил, что не почувство- вал трагедии, что потерял зрение, потому как оно ему как бы больше не было нужно. Но

зрение возвратилось к нему через следую- щие 3 дня. Вскоре, в возрасте 49 лет, Онегин Гаджикасимов, к удивлению окружающих, крестился с именем Олег, для его родных это было потрясением. Вот что рассказыва- ла об этом событии его племянница Нигяр Гаджикасимова: «В 1985 году дядя Гена (так она звала Онегина) в один прекрасный лет- ний день приехал в Баку с Библией в руках и странными по тем временам умозаключе- ниями. Мой папа, я так понимаю, пережил колоссальный стресс. Человек, которого мой папа боготворил, которым дышал, вдруг заговорил на другом языке, да, это был тот же, русский, язык, но многие дядю Гену не понимали, как мы поняли позже, он принял крещение. Папа, конечно, все так же любил и уважал своего старшего брата, но что-то главное было утеряно в их взаимоотноше- ниях безвозвратно: дружба и взаимопонима- ние. …Дядя Гена, ничего не объяснив, вдруг порвал со всеми родственниками всякие от- ношения и исчез. Мы пытались его найти через его жену Татьяну, но она, рыдая в труб- ку, сказала: “Он ушел, все бросил. Я ему ска- зала: “Как мне жаль тебя!”, а он взглянул на меня и сказал: “Это мне вас жаль, вы ничего не поняли и не понимаете”…»
Последние слова архимандрита Зосимы Туманов как бы не слышал…
«Не может быть! – вертелось в голове. – Уйти в монахи, а тем более в схиму для тако- го человека, как Онегин Гаджикасимов,– это практически самоубийство. Да, самоубий- ство!» Это еще можно было понять, если бы речь шла об отчаявшемся человеке, потерян- ном для друзей, бесславно забытом. Если бы Туманов не знал, кем был Онегин Гаджика- симов! Имя ему дали в честь любимого героя его матери, потому как Онегин родился за два дня до столетия со дня рождения Алек- сандра Сергеевича Пушкина. Мать Онегина была страстной любительницей русской ли- тературы и поэзии. Младший брат Онегина, родившийся в 1942 году, в год 800-летия со дня рождения великого азербайджанского поэта Низами Гянджеви, был назван именем Низами.
Слава и деньги сыпались на Онегина как из рога изобилия. Статный, красивый, оба- ятельный. Талантливый поэт, создававший тексты к песням прославленных эстрадных композиторов и исполнителей. Такие песни, как «Эти глаза напротив», «Падает ли снег, льёт ли тёплый дождь», «Позвони мне, по- звони» из кинофильма «Карнавал» и многие другие поются до сих пор и находят отзвук в сердцах людей. Онегин любил красиво жить. Если он оказывался в ресторане в ком- пании, то всегда платил за всех. Если он ухо- дил от очередной жены, то не брал с собой ни копейки, а оставлял все жене. Да, он был не святой, со своими слабостями и страстями. Но он как бы олицетворял в полной мере че- ловеческое счастье. И вдруг… В голове Тума- нова это никак не укладывалось.
Через два года после крещения он при- нимает монашеский сан с именем Силуан вот здесь, в только что возвращенном Русской Православной Церкви монастыре Оптина пустынь, – вернул его к действительности голос архимандрита Зосимы. – Этот духов- ный подвиг разрубил уже навсегда не только жизнь его на «до» и «после», но родных и дру- зей разделил на тех, кто принял его поступок, а кто нет.
Что, по-вашему, заставило его уйти в мо- настырь?
Не думаю, что смогу дать полный ответ на этот вопрос. Вероятно, поиск Истины. Но очевидно – Промысел Божий! Возможно, нам не дано понять многое из того, что про- исходит с нами и вокруг нас, но ясно: любые перемены олицетворяют проявление воли Бога. Он ушел спасаться. Но не только, он ушел спасать тех, кого любил. У отца Силу- ана никогда не было прихода, и настоятелем храма он не был. Он оставил свою послед- нюю квартиру, все до копейки незнакомым людям, он даже отказался от собственной кельи в монастыре, скитается по чужим углам, и в буквальном смысле иногда ему негде главу преклонить. О своих достижени- ях поэта и композитора он принципиально не говорит; считает, что все это было пустой тратой времени. Не любит, чтобы об этом

ему напоминали; тем более жалели его, сто- ронится людей, которые его знали прежним. Невероятный духовный труд, постоянный подвиг – все это совершенствует его, и уже сам он представляет собой храм души сво- ей, вмещавшей огромное количество людей, духовных сил, любви и доброты. Возмож- но, в тот момент, когда он принимал реше- ние подвязаться как монах, сам до конца не осознавал того, что встает на этот путь ради тех, кого ему предстоит повстречать. Ради тех, кто так нуждался и нуждается именно в его молитвах, наставлениях и просто забо- те. Обладая невероятной мощью характера, своим примером и умением понимать любо- го приходящего к нему и просящего о помо- щи, отец Силуан многих из них привел или укреплял в вере. На моей памяти никогда и никто не говорил о Боге с такой любовью, как он. Это на грани откровения. Почти все время монашества он проповедует. Времена- ми, поучая в наставлениях, отец Силуан мо- жет быть суров и даже, порой кажется, строг сверх меры, но это только внешне. Он всегда открыт для любого человека. Образованный, эрудированный, он прекрасно ориентирует- ся не только в духовных вопросах, но и в нау- ке, медицине, искусстве и потому во многом просветитель, как для верующих, так и для еще неверующих. И его ждут одинаково как во всевозможных светских аудиториях, так и в маленьких деревенских храмах. Вы обра- тили внимание на его стоптанные солдатские сапоги, они, кажется, единственные у него из обуви, он постоянно в пути, в том числе и по сельскому бездорожью.
Архимандрит Зосима снова посмотрел на часы:
Да, его любовь к Богу безмерна. Он так же безмерно любит Россию. Он очень хорошо знает и любит русский песенный фольклор… У него еще в юности, может под влиянием русской классической литературы, любовь к которой ему привила мать, сложилось поч- ти мистическое представление о том, что спасение мира – только в России… Сейчас эта вера превратилась у него в убежденность. С каких-то пор он начал все видеть, как он
говорил, «через призму Троицы». Не столь давно он принял схиму с именем Симон… Найти силы разорвать связь со всем, что ве- ками накапливали и создавали предки, а по- том воплотилось в тебе, означало уничтожить память о себе, а в себе – то, что было до тебя. Невероятно для осознания и беспрецедентно в XXI веке. Подобные подвиги, как правило, совершали в период раннего христианства… Принятие схимы было логическим заверше- нием и воплощением его любви к Богу и к России. Монах, принявший великую схиму, как бы принимает ангельский образ. Крестив- шись и приняв монашество, а потом схиму, Онегин последовательно сменил три имени, с каждым новым именем у него становилось все больше небесных покровителей…
Туманов сидел, словно оглушенный. Мол- чал и архимандрит Зосима, перебирал четки.
Что же все-таки, по-вашему, послужило первым или последним толчком к уходу его в монахи? – наконец решился спросить Ту- манов.
Очевидно, что это произошло не сра- зу, это накапливалось годами. Разумеется, его слава, его талант – все это не нравилось очень многим деятелям от культуры, кото- рые считали себя со своими вульгарными песенками-однодневками обойденными. Да и власть со временем стала посматривать на него косо: слишком много шума вокруг него, слишком весело и счастливо живет, слишком много денег зарабатывает, что противоречит социалистическим устоям. Впрочем, все это Вы на себе испытали. Он, добрый, щедрый от природы, готовый делиться со всеми всем, что у него было, как оказалось, был не готов к этому. Вместо благодарности, которой он и не требовал, потому что был беспредельно добр, он увидел черную зависть. И он стал ви- нить в этом не завистников, а себя. И однаж- ды он увидел порочность своей легкой жизни. С какого-то времени она стала его тяготить. Слава, благополучие, возможность жить вольготно, ни в чем не нуждаться не просто наскучили ему. Как писала хорошо знавшая его литератор Ольга Щелокова: «Сознание всеобъемлющей, катастрофической пустоты

того “мира искусства”, в который он когда-то стремился и в котором потом так блистал, – накрыло его, оно было мощным и властным». На него вдруг, среди постоянно окружающего его многолюдия, нашло великое одиночество. Вслед за этим в атмосфере видимого всеоб- щего тихого благополучия, которую мы по- том назовем застоем, к нему пришло предчув- ствие великой беды, нависшей над Россией. Своей тонкой доброй душой, уже предраспо- ложенной к вышнему, он предвидел, что ждет Россию за этим видимым благополучием уже в недалеком будущем. Он начал метаться из стороны в сторону со всей силой своего до- брого сердца. И Бог, увидев это, через кого-то дал ему в руки Библию. Ибо Господь не остав- ляет жаждущих Истины.
И все-таки: почему Бог выбрал именно его?
Отчасти я уже ответил на этот вопрос. Сие есть тайна великая. Может, за его доброе сердце? Может, подобрал, спас его на краю пропасти, на тяжелом духовном распутье, чтобы он потом спасал других…
И совсем уж последний вопрос. Вы го- ворили, что Вас постригли в честь отца Зо- симы, одного из основателей Соловецкого монастыря. А каково предназначение мона- стырей?
Молиться о духовном спасении Рос- сии – ежедневно и ежечасно! А земные вла- дыки, в том числе Романовы, претендующие на помазанничество Божье на Земле, превра- тили их в тюрьмы, пыточные учреждения, и первый в этом ряду – Соловецкий мона- стырь. Даст Бог, я из последних сил приволо- кусь туда для последнего успокоения. Только боюсь, что и на том свете не успокоюсь.

Глава 33. Сон

Ему снился сон. Он снова шел по Колым- ской трассе мимо порушенных лагерей, в ко- торых прошла его молодость. Студеный ветер, добирающийся сюда с Северного Ледовитого океана, поднимал пыль от развалин лагерей, забивал глаза, скрипел на зубах. Ему казалось, что в этой горьковатой пыли были растворе- ны десятки тысяч человеческих жизней.
Он всматривался вдаль, куда за поло- гий увал уходило горбом лагерное кладби- ще, и кого-то или чего-то напряженно ждал, а кого или чего, не знал сам, и это его томило. Но вот на самом горизонте вдруг появи- лась точка, она постепенно увеличивалась,
и со временем он разглядел в ней человека.
Человек приближался, и Туманов, к удив- лению своему, узнал в нем того странного незнакомца, скорее всего, монаха, но поче- му-то без креста на груди, которого встре- тил на этом печальном кладбище во время последнего посещения Колымы и память о котором – кто это был? – время от време- ни бередила душу. И теперь во сне он опять натужно вспоминал, почему ему так знакомо лицо этого незнакомца и где он его встречал? И сейчас, во сне он хотел задать ему этот вопрос, который не успел или не решился за- дать тогда, наяву. И как в тот раз, наяву, вы- жидал, когда незнакомец подойдет ближе, но
тот, как и тогда, наяву, его опередил:
Я обратил на тебя внимание еще в тво- ей молодости, еще в норвежском Гетеборге, куда ты приплыл, – прости, на языке моря- ков Я должен был сказать: пришел, – тре- тьим помощником капитана на сухогрузе
«Уралмаш», сразу поняв, что с твоей светлой душой и справедливым характером тебя ждет непростая жизнь. И Я стал тебя охранять. Я спасал тебя не раз, и ты почти каждый раз подспудно называл Мое имя. Помнишь,
когда ты бежал из лагеря на Берелехе с бело- русским парнем Ваней Хаткевичем с такой же светлой, как у тебя, душой? В столовой на Колымской трассе на вас напали «ссу- ченные», и один из них уже занес над тобой нож, но Ваня по Моей просьбе бросился под нож и отбил его – и ты бессознательно на- звал Мое имя. Вспомни другой случай: Я на секунду задержал занесенную над тобой руку с ножом «беспредельщика»-убийцы Вахи, чтобы ты смог опередить его удар своим уда- ром. Вспомни: Я не дал нажать на спусковой крючок автомата русоволосому голубоглазо- му сержанту, когда тебя, избитого до полу- смерти и связанного, бросили в грузовик, а ты все порывался встать и высвободиться из пут, чтобы продолжить свою отчаянную схватку. Тем самым спас не только тебя, но и душу этого сержанта, который рано или поздно вынужден был бы нажать на спуско- вой крючок. Я спас тебя от неминуемого рас- стрела после этого случая, но об этом ты не мог знать, но подспудно просил Меня, что- бы Я заступился за тебя. А вспомни: когда ты тонул, будучи уже вольным человеком, ког- да перевернулась лодка, и ты в ледяной воде в темноте доплыл до берега, молча называя Мое имя вслед за именем матери, а может, и раньше имени матери. В то время, как то- варищ твой, надеясь только на свои силы и не послушавшись тебя, а он был спортсме- ном и хорошим пловцом, утонул. А до этого в поселке Учур: задерживался арендованный тобой самолет, вылет откладывался вплоть до следующего дня, но Я сделал все, чтобы он полетел, иначе ты сел бы в вертолет с пригла- шавшими тебя лететь геологами, а он сгорел при подлете к Алдану…
Но почему, если Ты так всесилен, Ты не спас тот вертолет? В нем были люди не хуже,

а, скорее, лучше меня, к тому же одна жен- щина, а нее, наверное, были дети.
Неизвестный ответил не сразу.
Это Мне тебе трудно объяснить. Бы- вают ситуации, которые по некоторым при- чинам Я не могу предотвратить, потом долго мучаюсь… Я всегда был рядом с тобой, или, когда был очень занят, кого-нибудь просил присмотреть за тобой, но ты этого упорно не замечал. Ты приписывал все эти удачи ис- ключительно себе.
Но почему Ты всегда был рядом со мной? – все еще не догадываясь, кто это, спросил Туманов по-прежнему во сне.
Я рядом со всеми, в ком, несмотря ни на что, не потухла Божья искра, даже если он считает, что не верует в Бога. На тех Я возла- гаю особые надежды.
Получается, что Божья искра не в ка- ждом?
При рождении она в каждом, но не каждый зажигает от нее свою свечу, которую должен пронести по жизни, и тем более, если от своей свечи зажигает другие. А когда зажи- гает другие, вместе свечи горят ярче.
А почему так происходит?
На то много причин, но…
Неожиданно для себя Туманов прервал незнакомца, хорошо понимая, что поступа- ет не уважительно по отношению к нему, но Туманова так мучил этот вопрос, и ему поче- му-то показалось, что незнакомец может от- ветить на него:
Почему мерилом всего на Земле стало золото? Ведь это такой же обыкновенный, как и другие, металл, может, только его на планете меньше других, и он более тяжелый. Я всю жизнь добывал золото и знаю его ис- тинную ничтожную цену, несоизмеримую с человеческими жизнями, бросаемыми ему в угоду. Почему у него такая жестокая цена? При виде его люди сходят с ума, убивают друг друга. Из-за него начинают войны. Я подо- зреваю, что меня бросили в лагерь больше из- за золота, потому как бесплатно добывать его в вечной мерзлоте нужны были сильные мо- лодые люди, и по всей стране была разнаряд- ка на них. И я только недавно задумался, что
я всю жизнь был рабом золота, невольным или вольным, хотя даже в колымском лагере считал себя внутренне свободным человеком. Но парадокс: после лагеря всю мою жизнь меня гнобили за то, что я добывал слишком много золота, словно я обесценивал его. Или это Ты таким образом пытался оторвать меня от золота, чтобы я занялся чем-то иным, бо- лее нужным, более человечным делом?
Ты сам ответил на свой вопрос. Что ка- саемо золота, человек, возгордившись, стал искать предмет власти над другим человеком помимо оружия. Выбрал золото потому, что его, как и бриллиантов, по сравнению с дру- гими металлами и ископаемыми, мало, и по- тому, что оно, как и бриллианты, блестит, и извращенная суть человека выбрала его ме- рилом всего.
Но блестит, как золото, и медный кол- чедан, который геологи равнодушно называ- ют халькоперитом.
Медного колчедана во многие разы больше, к тому же при обработке он превра- щается в обыкновенную медь, потому его не могли избрать мерилом всего сущего на Зем- ле. Действительно, золото само по себе стоит не больше, чем любой другой металл, та же медь, просто у каждого свое предназначение. Мерилом всего сущего на Земле его сделал, раскусив природу падшего человека, предав- ший Бога Сатана, он добился того, что золо- то заставляет человека забывать даже о Боге, мало того, оно заменяет ему Бога.
Зачем же Ты меня берег, если я всю жизнь добывал золото?
Ты добывал его в лагере не по своей воле.
Но я его добывал и потом, пока меня силой от него не отлучили?
И потом – оно не стало для тебя мери- лом всего сущего на Земле, у тебя в семье не было золотых вещей, что удивляло следовате- лей, которые вели твои бесконечные уголов- ные дела. Посредством золота ты хотел помочь истощенной войной стране накормить людей, сделать их внутренне свободными. Не заду- мываясь над сутью золота, ты жил, подспудно сообразуясь с заповедями Божьими, которые

вошли в твою душу и с молоком матери, а по- том при крещении. Ты всегда и везде искал правду, вынашивая свою душу, как женщина в своей утробе вынашивает ребенка. Хотя ты прав: может, Я хотел, чтобы при выходе из ла- геря ты занялся другим делом.
Я пытался. Я хотел вернуться на море, на корабль, я ведь до лагеря был штурманом дальнего плавания, но во всех казенных ин- станциях, от которых это зависело, сидели слуги тех, которые бросили меня в лагеря. Они даже после закрытия лагерей сидели в каждой щели, в каждом отделе кадров, как гадюки, готовые при всяком удобном случае укусить, которые, как оказалось, зорко сле- дили за мной, и мне ничего не оставалось, как снова вернуться на Колыму и снова мыть золото… Если Ты всесилен и постоянно обо мне заботишься, почему не помешал им, что- бы я вернулся на море. Все восемь с полови- ной лет лагерей я мечтал о море. Получается, что это Ты сделал так, что, вернувшись на море, я почувствовал себя на море чужим?
Прости, но на тебя у меня были другие виды. Мне казалось, что России ты будешь более нужен в другом месте, чем на море. Что ты будешь среди тех, кто будет в поводырях новой России. Но тебя оттеснили враги Рос- сии, ты стал вроде спасительного громоотво- да, в который ударяют все молнии. Потому ты выполнил задачу, поставленную Мной перед тобой. Пока молнии ударяли в тебя, встали на ноги другие, для которых ты стал примером.
Почему на Россию наваливаются все новые и новые беды?
Потому что у нее особая мировая судь- ба. Россия уже единственная страна, кто ме- шает мировому злу, окончательной победе Сатаны на планете. У меня с ней, как и с то- бой, связаны особые надежды, ты частичка ее. Но в результате во все больше загниваю- щем человечестве Земли она нажила столько врагов, что гниль внедрилась и в нее, и Мне все труднее удерживать ее на Земле. Моя беда, что Я сделал русский народ таким до- брым, не государственным, что ли, в то же время взвалив на него очень тяжелые задачи,
на пути которых так много преград и так мно- го соблазнов, которые могут увести его с пути Истины, у него так много врагов, которые готовы вообще уничтожить его физически, а он не просто послушно, а с радостными слезами взвалил на себя, может быть, непо- сильную для себя ношу. Но другого такого народа у Меня уже нет. А иным он уже быть не может, тогда он стал бы уже не русским, и тогда у человечества Земли не будет ника- кой надежды на будущее… Сначала Я выбрал себе в помощники другой народ, самый пад- ший на Земле, и возлюбил его, чтобы спасти его, а вместе с ним и все остальное падшее человечество, которому через пророков дал Писание, свод духовных законов. Но он не выполнил Моего завета, возгордился, ложно истолковал свою избранность: решил стать народом над народами, а другие народы, яко скот. А русский народ, самоуничижаясь перед другими народами, покорно и радостно при- нял эту почти непосильную ношу. А первый народ, отказавшийся от Спасителя, вместо того, чтобы соединиться с Ним в общем деле, в большинстве своем возревновал Его и стал вечным его врагом и обрушил на Него и тем самым и на себя великие беды. Но многие из него стали истинными христианами.
Но, может, если перед русским народом не была бы поставлена такая, по сути, над- мирная сверхзадача, если он ни нес бы в ми- ровой истории такую тяжелую ношу – он не страдал бы так? И у него, может, не было бы столько врагов?
Скажу честно: у Меня уже не было дру- гого выбора, другого народа, способного не- сти эту тяжкую ношу. Потому Я вынужден был, несмотря на все его недостатки, опре- делить его Народом Удерживающим. Он стал на Земле нести Мой крест. Впрочем, он сам выбрал такую судьбу, когда у него был выбор что принять: иудейство, Ислам или Иисуса Христа, посланного Богом вразумить возгор- дившихся иудеев.
Туманова мучил еще один вопрос, кото- рый не решался задать, потому что не знал, кто перед ним, но все-таки наконец решился спросить.

Но незнакомец опять опередил его:
Спроси, но сразу скажу, что не в полной мере отвечу на него, есть тайны, которые пока запретны для человека. Вопросы, на которые он узнает ответ только в Царствии Небесном.
Зачем Богу, всесильному, всеобъем- лющему, самодостаточному и изначально чуждому всяких страданий, нужно было создавать человека? Если Ему заранее было известно, что ради человека, спасая его, нуж- но будет заразить себя смертной человече- ской природой и умереть под насмешливые крики неблагодарной человеческой толпы? Или Он не предвидел этого?
Почему ты решил или кто тебе сказал, что Бог изначально чужд всяких страданий? Он вобрал в себе страдания всего человече- ства и страдает отдельно за каждого человека. Разве не из сострадания к человеку, послал Он на Землю Сына единородного? А что ка- сается человека, Богу стал нужен помощник в борьбе с отпадшими от Него ангелами во главе со своим некогда самым любимым ан- гелом Сатаной, ответственным за Землю, которую Бог, выбрав местом для рая, сделал прекрасной и поселил на ней первых чело- веков. Но Сатана, возгордившийся и воз- мечтавший стать на место Бога и построить в первую пору на Земле свое царство, сумел отобрать у Бога первых человеков, соблазнив их древом познания. Разве не страдал Господь по этому поводу? А потом Сатана сумел ото- брать у Бога его избранный народ. И так как в основе его желания было зло, на Земле вме- сто рая сотворилось подобие ада. Богу чело- веку нужен был и потому, что Он не завершил дело окончательного сотворения Вселенной, и после предательства Сатаны и нескольких других ангелов ему был нужен новый и вер- ный помощник.
И человек, как и Сатана, вырвался из- под воли Бога? Получается, что Бог создал человека себе на беду, на свои страдания и теперь не знает, что с ним делать? Неужели Он не предвидел всего этого, ведь Он всемо- гущ и всемудр? Тогда получается, что Бог не всесилен, раз Его не просто предали сразу несколько ангелов, но и вступили в откры-
тую борьбу с ним, чтобы занять его место не только на Земле, но и во всей Вселенной? И Сатана одного за другим отбирает челове- ков у Бога? Дошло до того, что он отбирает у Него целые народы. Тогда получается что: если раньше борьба между Богом и Сатаной шла на уровне Вселенной, то с появлением человека она спустилась на Землю и стала борьбой за человека между Богом и Сатаной, а человек мечется, мучается между ними? Раз Сатане удалось соблазнить уже первых людей, сорвавших по его наущенью яблоко с древо познания, тогда получается, что нау- ка – зло?
Наука – зло, когда она не освящена Бо- жьими заповедями. Не существует законов природы, существуют Божьи законы, кото- рые проявляются через явления природы. С самого появления человека на Земле Са- тана – второе главное лицо после Бога в акте человеческой истории, которая стала для че- ловечества трагедией. Но Сатана, как ни си- лен, – не всесилен. Он не может явиться на Землю сам по себе, когда захочет. До опреде- ленной черты у него существует непреодоли- мая преграда. Только когда дух и нравствен- ный строй большинства человечества будет соответствовать этому «зверю», когда-то пер- вому ангелу, когда духовная почва в обще- стве будет для него подготовлена, он явится для последнего своего боя. А так как ныне удерживает мир от окончательного падения, несмотря на все свои неустроения и нрав- ственные падения, и губительные для себя сатанинские соблазны, единственная стра- на – Россия, все зло мира направлено против нее. Если и в ней воцарится соответствую- щий приходу Сатаны-Дьявола нравственный строй, если она не устоит под его натиском, тогда придет конец всему земному человече- ству. Сатана сам по себе бессилен, ему, как и Богу, нужен свой народ, и он готовит его, соблазняя, разлагая человеков, как и целые народы, щепотками отрывая их от Бога, соз- давая свое серое человечество.
Сатана стремится, чтобы человек, в кон- це концов, пришел к полному отказу от Бога, к абсолютному атеизму, к полному отрица-

нию всех религий. Но поскольку религиоз- ный инстинкт в людях, заложенный Богом, до конца не может быть до конца уничто- жен, – что видно из их стремления к поиску Истины, хотя порой и ложно выраженно- му, – то после того, как будет подготовлена почва в виде очередной, но уже всеобщей ре- волюции, своего рода очередного Всемирного интернационала, как бы объединяющего ре- лигиозные чаяния всех людей в абсолютном атеизме, он совершит окончательную подме- ну, заставив всех поклониться ему, яко Богу. Такого рода репетиции с культом человека,
«яко Богу», история не только прежних веков, но уже и история XX и даже XXI веков знала не однажды, в том числе в виде так называе- мой Великой французской революции, потом Великой Октябрьской революции в России. Не случайно, что первый памятник, кото- рый поставили большевики, был памятник Сатане, они уже не скрывали имени своего,
«яко Бога». Потеряв истинную веру, человек с надеждой цепляется за очередного вождя, очередного Великого Кормчего, видя в нем не только надежду, но и даже спасение. Идея с Красным интернационалом, с мировой ре- волюцией, принесшей миллионы жертв, про- валилась, но Сатана приготовил очередную, и тоже в рамках всего мира, только уже не с красными, а черными знаменами, и будет она рядиться уже в Ислам, разлагая его из- нутри, чтобы потом лжемусульман стравить с христианами. Разве ты не видишь прямого совпадения целей Красного ИГИЛ – боль- шевистской революции, претендовавшей на мировое господство, и нынешнего Черного ИГИЛ, разница только в цвете знамен.
Но если допустить, что у Бога с чело- веком произошла непредвиденная ошибка, Господь мог бы, наверное, вместо того, что- бы без конца увещевать нас, ставить в угол, вступать с нами в бесконечные споры, а, учтя свою ошибку с человеком и уничтожив его, например, новым Всемирным потопом, со- творить себе новое человечество, более по- нятливое, более совершенное?
Мог бы, но тогда Он впал бы в согласие с Сатаной. Как всякий отец, Он любит свое
дитя, каковым оно ни было бы. Он пытается его исправить, перевоспитать, прежде всего Пришествием Сына своего, Иисуса Христа, не отбирая у Него свободы воли… Но вер- немся к тебе. Ты привык надеяться только на самого себя. Мало того, ты считаешь, что ты сам сотворил себя как духовного челове- ка. Но согласись, чем ближе к неминуемому концу, тем больше ты становишься недоволь- ным собой, с каждым годом тебя все больше что-то томит, и ты не можешь объяснить себе этого томления и своего недовольства собой, при прекрасной семье наваливающегося на тебя одиночества. Тебя куда-то тянет, а куда, понять не можешь. И живешь каждоднев- ным ожиданием будущего, даже тогда, когда ты достиг всего, когда ты счастлив, и когда вроде бы уже не к чему больше стремиться. Потому что ты подспудно осознаешь присут- ствие Бога, но не чувствуешь Его в себе, хотя Он всегда был и есть в тебе. Ты уже давно стал в стране, еще недавно отрицающей Бога, христианином, тайным даже для себя. Но твое общение с Богом было односторонним. Конечно, умом ты знал, что Он существует, но ты даже не подозревал о том, что Он обе- регает тебя, а ты не ощущал Его заботы, при- писывая свои удачи самому себе, а неудачи – другим людям, а это большой грех, близкий к гордыне… Каждый человек так или ина- че верует в Бога. Но чтобы иметь общение с Богом, человек, прежде всего, должен быть глубоко убежден в том, что Бог является не только нашим общим Спасителем, но Спа- сителем лично для него, что без воли Божией и Божией помощи его спасение невозможно. Это осознание Бога личным Спасителем яв- ляется непременным условием жизни истин- ного человека. Когда человек осознает это, у него в корне изменяется жизнь.
Но почему Ты только сейчас говоришь мне об этом, когда моя жизнь перевалила через основной перевал и покатилась вниз, в сумрак долины?
Потому что Я почувствовал в тебе опас- ную раздвоенность. До сих пор ты бежал по жизни, не оглядываясь назад и не очень за- думываясь о будущем, тебе все было некогда:

работа, работа, работа… Тем самым ты об- манывал себя, чтобы не было времени заду- маться. Так не только у тебя, жизнь человека без Бога – это непрерывный бег вперед, без передышки, без отдыха, присесть и задумать- ся – некогда. Более того: страшно задуматься. Потому он еще больше торопится. Погоня за будущим, когда можно будет наконец остано- виться и вздохнуть спокойно, а с остановкой не получается, горизонт, где ты будешь бес- предельно счастлив, где уже не к чему будет стремиться, постоянно убегает от тебя. Чело- век спешит, стремится чего-то достичь в этой жизни. Но в какой-то момент он должен остановиться, и не только для того, чтобы перевести дыхание, а подумать: а что за этим бегом, когда ты рано или поздно добежишь до земного конца? Что за тайна впереди, с ко- торой ты непременно столкнешься: устра- шающая пустота или все-таки продолжение жизни в ином мире – иначе, в чем смысл жизни вообще? Или впереди встреча с Богом, в существование которого ты не очень верил, тем более уж не веровал в Него, но который неясно, но постоянно стоял у тебя за спиной и ты, может, против своего желания, чувство- вал Его, но почему-то не хотел себе в этом признаться. Который создал тебя и который постоянно думал о тебе, когда тебя даже еще не было. И вот Он почувствовал, что для тебя наступил тот решающий час, когда он должен напомнить тебе о Себе. Чтобы ты, в конце концов, пришел к Главному Событию в сво- ей жизни – непосредственной встрече с Ним, с осознанием тайны твоего бытия, как и чело- века вообще. Среди шума и круговорота дел и событий люди слышат – одни громко, дру- гие неясно в своем сердце таинственный Бо- жий зов. Этот зов ими, может, не всегда отож- дествляется с Всевышним и часто ощущается просто как неудовлетворенность жизнью, то- ска по чему-то неизведанному, высшему, то- мительному, прекрасному. Вчера Я обратил внимание, что ты остановился на улице Боль- шая Ордынка у храма во имя Николая Чудо- творца Мирликийского, одного из главных помощников Бога, который по просьбе Бога и по своей особой любви к человеку тоже обе-
регал тебя в твоих дорогах, но войти в храм ты так и не решился. Потому что не хотел войти в храм простым ротозеем, как в музей. И Бог решил открыться тебе, потому что ты для Него очень дорог. По сути своей ты давно уже тайный – даже для самого себя – христи- анин, хотя не осознаешь этого. Русский народ именно потому и преодолел недавнюю, не хочется говорить, очередную, колоссальную социально-экономическую и духовную ката- строфу – 1990-х годов, подобную катастрофе 1917 года, и нашел в себе силы снова начать вставать с колен, потому что в нем, несмо- тря на жестокие гонения большевиков-са- танистов прошлого века, по-прежнему течет тайная христианская кровь и представление о внутренней христианской свободе при от- сутствии свободы внешней.
Да, Я почувствовал, что ты уже созрел до признания Господа Иисуса Христа личным твоим Спасителем, но из-за гордыни не мо- жешь или не хочешь в этом себе признаться. Непременным условием жизни христианина является ясное и постоянное чувство своей вины перед Богом и перед людьми, живое чувство собственной греховности. Ведь борь- ба с грехом не может быть без ясного осозна- ния собственной вины. Отсутствие чувства греха неверующим человеком истекает из того, что грех понимается им как аналог пре- ступления, как некая разновидность граждан- ского правонарушения. А для христианина грех – это, прежде всего, нарушение запове- дей Божьих. Попрание того нравственного закона, который Бог вложил в наши сердца, которым одарил человеческую природу и ко- торый опознается голосом нашей совести. Почему Я сейчас тебе говорю обо всем этом? Потому, чтобы в Царствие Божие ты пришел подготовленным воином Божиим, а перед этим успел бы сотворить еще много доброго на Земле. Ты, может, считаешь, что случайно столкнулся со схимонахом Симоном в Опти- ной пустыни. Ты нужен Богу, как и Он тебе, хотя ты осознаешь это пока подспудно.
Туманов не знал, что сказать в ответ.
Я снова задаю тебе прежний вопрос: раз- ве ты не задумывался, почему мучаешься по-

рой вроде бы беспричинно тревожными мыс- лями, особенно в последнее время? Не спишь ночами, хотя у тебя все в жизни наконец вроде бы благополучно. Вопреки всем препонам, как старой, так и новой перекрасившейся больше- вистской власти внедрены в экономику мно- гих предприятий принципы твоей народной общинной артели. Ты не нуждаешься в жи- лье, в деньгах, хотя ты никогда не придавал значения деньгам, ты можешь поехать, куда захочешь, не только в России, но и в любую страну, у тебя наконец прекрасная семья, тебя окружают верные друзья. Но все равно что-то постоянно неясно тревожит тебя, сосет твою душу, да, конечно, думы о судьбах страны, но чем дальше, тем больше вопрос: что ждет тебя за гранью жизни на Земле? Прочти еще раз Евангелие от начала до конца! Но не как чи- тал раньше, как художественную литературу, не только не пропуская через сердце, но даже с некоторым предубеждением. Не осмыслив апостольских посланий. Знаю: некоторые их постулаты вызвали у тебя неприятие, недоуме- ние. Постарайся вдуматься в них. Бог не стал тогда тебе полностью открываться, значит, еще не пришло твое время. Это было, можно ска- зать, вчера. Но сегодня, по-моему, ты созрел для нового, истинного прочтения Слова Бо- жия, чтобы принять его всем сердцем.
И еще, что хочу тебе сказать. Существу- ет распространенное заблуждение, что соб- ственный грех, от которого не страдают и не несут потерь другие люди, как бы не является грехом в полном смысле этого слова, пото- му что страдаешь от него только ты сам. Не все люди, даже верующие, осознают, что от твоего личного греха страдает Господь Бог. И собранные личностные грехи воедино ста- новятся для Бога не просто тяжелой ношей, а наступает время, когда они в сумме дости- гают критической массы, после накопления которой происходит всеобщее нравственное падение человечества, грозящее всеобщей смертью. Именно в такой момент Спаситель приходил в мир, погрязший в грехе, чтобы Своим великим страданием за род человече- ский искупить общую вину людей перед Бо- жественной справедливостью.
Нынешняя российская власть при всех ее изъянах и некоторых непонятных народу, вызывающих у него недоверие и даже непри- ятие поступках, в меру своих сил старается оберегать рубежи России силой оружия. Но Сатана по ее непонятному народу попусти- тельству разлагает русский народ изнутри, что страшнее внешнего врага. Враг пытается прийти к нам изнутри. Он разлагает чело- веческие души. И результаты его действий страшны. Всего лишь один пример. Если в 1980-е годы психическая патология среди детей от рождения до 3 лет ограничивалась 8–9 процентами, то в 2000 году она уже со- ставила 20 процентов. Среди детей старше 3 лет эти цифры продолжают расти, достигая к 5–6 годам 70–80 процентов. По свидетель- ству детских врачей лишь семь детей из ста не нуждаются в психоневрологической по- мощи. Так Сатана формирует свой психопа- тический серый народ, который чем дальше, тем больше генетически не будет способен воспринимать Бога…
Что такое душа? – задал Туманов во- прос, который давно его мучил. – Например, определяют творчество художника, компози- тора как воспарение души. Где она находится в человеке? В сердце, в мозгу? Можно ли ее увидеть? И каково соотношение деятельно- сти мозга и души в поведении человека? Эти вопросы волнуют, наверное, не только меня. Я читал, что выдающийся хирург, в то же время и православный епископ Лука Войно- Ясенецкий, оперировал в том числе и мозг. Он писал, что мозг уже не работает, а чело- век ведет себя как существо с работающим мозгом. Значит, душа не находится в области мозга? Какова природа сознания, что это: ра- бота мозга или проявление души?
Для человека верующего тут нет вопро- са. Душа – это предмет не научный, а Боже- ственная тайна, и не ученым-атеистам его решать. В своей безнравственности они до- шли до того, что пытаются выделить душу из организма человека, после смерти человека взвесить ее на весах. Святитель Лука конста- тировал только факт, для него не было во- проса, есть ли душа и где она располагается.

Душа это – дыхание Бога. Невежествен- ные ученые, пытающиеся разгадать природу души, не удосужились обратиться к Первой книге Бытия. Там четко сказано о происхож- дении души человека: «И вдохнул Господь в лице Адама дыхание жизни». Вот это выра- жение: «дыхание жизни» равнозначно поня- тию «душа». Природа души сугубо нематери- альна, и, значит, что душу, которая обладает свойствами бессмертия, грубыми естествен- нонаучными методами постичь невозможно. Эта тема должна быть закрыта для ученых. Они должны смириться с тем, что душа не может быть предметом их научных исследо- ваний.
Но если все-таки ученые-атеисты до- копаются до ее сути, выделят ее из человека, как выделили хромосомы, ДНК?
Она неуловима, она ускользнет, улетит в бесконечность. Но если Сатана все-таки сможет подвигнуть их на это, человечество еще раньше провалится в аннигиляцию, на этом закончится история земного человече- ства.
А есть другое человечество?
А ты внимательно читай Писание, там найдешь ответ, – ушел от прямого ответа не- известный.
Нарушения сознательной деятельно- сти, нарушения психики – с чем они все-та- ки связаны: с повреждением души или мозга?
Во многом высшая психическая дея- тельность человека сопряжена с деятельно- стью мозга. А назначение души, которая, как я уже говорил, есть дыхание Бога, несколько иное, нежели сознательная деятельность че- ловека. Человек задается вопросом: что дела- ет душа? Он в ее бытие верит, хотя доказать ее бытие не может, не дано ему это. Челове- ка мучает вопрос: если его психику «делает» мозг, то, что делает душа? Она сохраняет, как это понятнее объяснить, высшие психиче- ские свойства человека в вечности, то есть она дает возможность человеку продолжить себя в вечности, в Царствии Небесном. Вот назначение души.
А каков тогда смысл земной жизни че- ловека?
После падения первочеловеков – приу- готовление к жизни иной – в Царствии Не- бесном… Я уже говорил, как женщина в сво- ей утробе вынашивает ребенка, так человек верующий до конца своей жизни вынашива- ет свою душу, чтобы она при переходе в мир иной явилась в другом, совершенном каче- стве.
И ничего больше?
Может, это утверждение покажется тебе жестоким, но по большому счету – и ничего больше!
А что такое Царствие Небесное? О нем постоянно говорят священники в Церкви, призывают к нему и в то же время стращают им. Им соблазняют в разных духовных книж- ках, которые продают в церквях, – тем, что там, образно говоря, молочные реки с кисель- ными берегами и что там не пашут, не сеют, а только лежат на пуховых перинах и лицезрят Бога или сидят одесную с ним, что в принци- пе невозможно, иначе все передерутся, что- бы сесть рядом с Ним. Прости, ерничаю, но такие соблазны многих, в том числе, может, меня только отталкивают. Я привык работать и там хочу работать. Почему никто не гово- рит ясно, что Царствие Небесное представ- ляет собой? Может, после ясного объяснения человек не захочет туда.
По поводу бездумного лежания на пе- ринах. Царство земное нельзя мыслить как конечную цель духовного путешествия чело- века после его земной смерти. Царство Не- бесное присутствует уже на Земле в духовном пути человека к Богу, в его душе. В Царствии Небесном продолжается духовное совершен- ствование души человека. Он соучаствует в созидательной работе Бога, в том числе по благоустройству Вселенной. Потому как че- ловек не раб Бога в современной трактовке этого слова, а соработник, для того человек и был задуман Богом. Царство Небесное не- возможно свести ни к настоящему, ни к бу- дущему, ни к земной реальности, ни к веч- ности, оно не имеет ни конкретных земных очертаний, ни конкретного словесного вы- ражения. Оно не может быть локализовано ни во времени, ни в пространстве, оно обра-

щено не к здешнему, теперешнему и внеш- нему, а к горнему, будущему и внутреннему. Царство Небесное – это вечность, наслоен- ная на время, но не слившаяся со временем. А книжки о Царствии Небесном, в котором не сеют, не пашут, а только лежат на пуховых перинах, пишут люди, иногда даже священ- ники, настолько угнетенные тяжелой земной жизнью, что их мечты не простираются даль- ше этих перин. Остается только молиться за их угнетенные души.
Падшему человеку сразу по нескольким причинам заранее не дано знать, что такое Царствие Небесное. Опять Я тебя адресую к Писанию, Слову Божию. В Писании есть повествование о том, как Господь призвал Авраама и сказал, не объясняя ему ничего, что он должен оставить землю, в которой вырос и прожил всю жизнь, взять все свое семейство и всех своих родственников, иму- щество и скот и отправиться в некоторую неведомую Аврааму землю, которую Господь ему укажет. И у Авраама не возникла мысль спрашивать, что это за земля, потому как сказал это Господь. На тот момент Аврааму было 75 лет и, хотя в те времена люди жили дольше, чем сейчас, по семьсот, восемьсот и даже девятьсот лет, тем не менее 75 лет по тому времени – это была уже не пора моло- дости, а тот возраст, когда уже поздно на- чинать новое дело, тем более бросать свою землю и отправляться в неизвестную землю, которая даже не была названа. Тем не менее Авраам, не раздумывая, отправился в дале- кий путь, потому что знал, что если сказал Господь, надо выполнять его просьбу без раз- мышления. Об этом, кстати, говорит апостол Павел в Послании к иудеям: «Верою Авраам повиновался призванию идти в страну, ко- торую имеет получить в наследие, и пошел, не зная, куда идет». Авраам действительно не знал, куда идет. И не было у него мысли спрашивать, потому что знал, чей голос при- зывает его идти в ту землю – голос Божий. Поскольку Авраам знал, что, если Господь его куда-то ведет, значит, приведет его туда, куда Господу надо, и куда надо ему, Аврааму. Так вот Царство Небесное – как для отдель-
ного человека, так и для всего человечества – это как для Авраама новая земля. И туда и сюда идут по зову Божия, и в том и другом случае – не спрашивают. Но не все попадут в Царство Божие, а только тот, кто достойно прожил жизнь и покаялся на Земле. Поэто- му, когда Господь призывает вас идти в новую обетованную землю, человек, прежде всего, должен быть движим доверием к Богу, пото- му что знает, что если Господь призывает вас в Царство Небесное, значит, там вам будет хорошо.
До того времени, пока человек живет на Земле, Царствие Небесное – тайна для него. И так как никто из смертных оттуда не воз- вращался, это на Земле остается тайной. Только немногим уже на Земле, посвятив- шим свою жизнь без остатка Богу, отчасти открывается эта тайна, которую они не име- ют права открыть другим. Таких уже на Зем- ле признают святыми. Ты, конечно, слышал о них, но не задумывался об их служении. Многие живут среди нас, не называя своего имени. Так вот один из них, живший среди нас, Святитель Григорий Нисский говорил:
«Если в этой жизни наслаждения распреде- ляются по различным предметам: один на- слаждается – тем, другой – другим, а иной человек наслаждается очень многими разны- ми вещами, то в Царствии Небесном источ- ником познания, наслаждения, радости, уте- шения, будет Сам Господь. Люди, которые здесь, на Земле, ищут Бога, там обретут Его, те, кто уже здесь обрел Бога, там, в Царствии Небесном, соединятся с Ним. Те же, кто уже в нынешней жизни соединился с Богом, со- единятся с ним еще полнее, и те, которые причастились Богу здесь, в этой жизни, бу- дут еще крепче причащаться в невечернем дне Царствия Божия…»
Там не будет ни закатов, ни восходов солнца или какого другого светила? – с печа- лью воскликнул Туманов. – Неужели человек не будет уставать от постоянного дня?
Господь Бог в каждом случае вынуж- ден отсекать многое в человеческой памяти, чтобы вместе с человеком, потомком пад- ших Адама и Евы, не запустить в Царствие

Небесное греховность. Путь в Царствие Не- бесное – это духовное путешествие, в кото- рое Господь зовет вас, как некогда Он позвал Авраама, и Авраам оставил все, не зная, куда идет, потому что так захотел Бог. И мы сле- дуем за Господом, потому что Он зовет нас в неизвестную землю, но верим, что в Цар- ствии Небесном, где, как Бог сказал нам, найдется обитель не только для каждого из вас, но и для ваших близких, кого вы держи- те в сердце своем. Ведь каждый из вас здесь, на Земле, живет в окружении людей, кото- рые вам близки и дороги, которых вы люби- те, о которых беспокоитесь, когда они долго отсутствуют, о которых переживаете, когда они страдают, и с которыми мечтаете встре- титься вновь. И если бы вам кто сказал, что в той обетованной земле для вас место будет, а для ваших близких и родных мест не оста- нется, наверное, вы не захотели бы в такую землю отправиться. Как Авраам, который не просто сам пошел в Землю обетованную, а забрал всех своих близких, так и вы отправ- ляетесь в это духовное путешествие, надеясь, что со временем туда за вами с Земли, где вы всю жизнь мучились, пойдут все, кто вам до- рог.
Но и радовались на Земле, – возразил Туманов. – И счастливы были, несмотря ни на что. И не будет там никакого движения вперед, ни к чему человек не будет стремиться?
Повторяю: во вхождении человека в Царствие Небесное его духовное путеше- ствие не заканчивается, он будет соучаство- вать с Господом Богом в дальнейшем обу- стройстве Вселенной.
Я, наверное, опять кощунствую, но не ерничаю. Вот Ты сослался на Святителя Григория Нисского, что в Царствии Небес- ном источником познания, наслаждения, радости, утешения будет Сам Господь. Но на Земле нечто подобное было, и много раз: мне по моему горькому опыту сразу вспоминает- ся Великий Кормчий незабвенный товарищ Сталин, который должен был быть для наро- да, хочешь ты этого или не хочешь, источни- ком познания, наслаждения, радости и уте- шения. Вспоминается колымская колючая
проволока… А еще были Гитлер, Наполеон, Нерон, и несть этому ряду конца…
Это совсем другое. Приведенные тобой примеры извращенного богоподобия говорят о том, что люди независимо от веры, генети- чески чувствуя Бога, переносили это чувство на земных правителей и видели в них став- ленников Божиих, его прообраз. А потом этот земной, искаженный прообраз перено- сили обратно на Бога, и он в их представле- нии становился жестоким, мстительным, ка- рающим, беспощадным.
Неужели там, в этом до приторности сладостном и сладком Царствии Небесном никто не тоскует о Земле? – кощунственно упорствовал Туманов.
Но уходили же русские мужики добро- вольно, в поисках счастья в иные неизвест- ные земли, в ту же Сибирь, искали страну Беловодье. И Сибирь становилась для них новой землей обетованной. И вспоминали о родине, где страдали от безземелья, лихо- имства чиновников лишь с легкой печалью.
И все-таки: в чем смысл земного суще- ствования человека, кроме, как Тобой было сказано, личного приуготовления к жизни иной? – снова вернулся Туманов к мучающе- му его вопросу.
Чтобы понять смысл жизни отдельно- го человека на Земле, надо познать смысл земной истории. Не было на Земле ни одной цивилизации или религии, которые не пы- тались бы дать ответ на этот вопрос. Люди всегда ощущали, что в земной истории есть какой-то внутренний закон, независимый от сознания людей, но который люди способ- ны и должны рано или поздно постичь. Цель истории – преобладание добра над злом. Другое дело – возможна ли победа добра над злом на нынешней Земле. Язычество не могло эту цель сформулировать, потому как в нем зло и добро были равнозначны, и люди одинаково поклонялись и злым и добрым придуманным богам. Нет понятия о смысле истории и в современных, так называемых научных идеологиях и философски атеисти- ческих системах, рисующих перед человече- ством картины бесконечного прогресса, как

самоцели в овладения земным миром, для по- строения общества всеобщего благоденствия без учета поврежденной духовной природы земного мира. Раньше, до нравственного па- дения первых человеков, история человече- ства Богом подразумевалась иной, бесконеч- ной. Ныне же смысл земной истории таков: если человек не изменит своей нравственной сути, то есть, если он искренне не обратится к Богу, то, как это ни печально, человеческая история имеет временные границы: от Адама до завоевания мира Сатаной-Антихристом.
Бог создал человека не как раба, как это иногда на Земле трактуют и чего боишься Ты, считая себя внутренне свободным чело- веком, а по Своему «образу и подобию», как объект своей любви – чтобы разделить с Ним благо свободного сознательного бытия в веч- ном Царствии Божием, через ответную лю- бовь человека к Богу. Царство Божие и есть цель земной истории, и, значит, – цель зем- ной жизни отдельного человека.
Однако Богу нужен свободно выбираю- щий Его человек. Ведь Бог мог решить, как Ты сам говорил, просто: разуверившись в нынешнем человечестве, создать себе новое человечество – из послушных человеков-ро- ботов, и, может, даже на другой планете, но в этом случае не было бы соучастия этих «не- очеловеков» в его творческих делах, тем са- мым – духовной ценности такого царства. Поэтому Бог, уважая свободу человека, дает возможность ему сознательно избрать путь служения Истине, сделавшись сопричаст- ным ей.
Но свобода выбора стала причиной того, что первые люди, Адам и Ева не спра- вились с ее бременем, уклонились от Божь- его замысла и встали на путь познания, то есть зла, тем самым обрекли все последую- щее человечество на муки и страдания, на бесконечные и страшные братоубийствен- ные войны.
Да, – тяжело вздохнул неизвестный, – грехопадением ангелов, которые преврати- лись в бесов, а вслед за ними и грехопадением соблазненного ими человека была изменена природа земного мира. С этого момента и на-
чинает развиваться человеческая история как драма борьбы между силами добра и зла за две разные мысли мирового бытия. Одна – по плану Бога, цель которого – доброволь- ное обращение людей к источнику бытия в вечном Царствии Небесном, которое «не от мира сего», праведники «узрят новое небо и новую землю». Другая мысль – по плану Сатаны, цель которого хотя бы на время под- чинить себе обманом человечество в своем временном царстве земном, ибо создать иное царство Сатана не способен, и в конце зем- ной человеческой истории, испорченной им, как говорит Писание устами Бога, «греховная земля и все дела на ней сгорят».
Может, подобное уже произошло на Марсе? Может, мы сначала были там, и Го- сподь Бог, в отчаянии, что не изменить при- роду падшего человека, сжег ту «греховную землю и все дела на ней»? Или мы там уничто- жили сами себя? Сожгли в ядерной или иной войне, превратив планету в пепел? И Господь решил начать все сначала – на Земле, пред- варительно с любовью обустроив ее? Но сго- рело на Марсе, видимо, не все, тлетворные бациллы, может, с солнечным или каким другим ветром достигли Земли? Или эти ба- циллы имеют не физическую, а духовную сущность, и они уже безнадежно внедрились в человека?
В ответ было долгое молчание, которое затянулось.
Словно забыв, что он уже задавал этот во- прос, Туманов снова спросил:
Но разве невозможно построить Цар- ство Небесное на Земле, ведь она часть Все- ленной? – Туманову не давал покоя и этот вопрос. – И она так прекрасна!
Тебе уже был дан ответ – в Оптиной пу- стыни, – без раздражения, терпеливо ответил неизвестный, Туманов до сих пор не мог по- нять, кто Он? – Я предугадываю твой следу- ющий вопрос: раз мы временные на Земле, зачем мы ставим памятники своим героям, предкам, археологи роются в древних моги- лах, во всевозможных архивах, отыскивая свои корни в земной истории?
Да, так, – согласился Туманов.

Так вы совершенствуете свои души и души своих потомков, остающихся по- сле вас на Земле, готовите их к жизни иной. Стремиться в Царствие Небесное – это не значит, что не нужно облагораживать Землю и не стремиться быть на ней счастливыми. Но на Земле возможно лишь стяжание Цар- ства Божия праведным человеком внутри себя. Апостолом Лукой сказано: «Царство Божие внутри вас есть». Стяжание Царствия Небесного достигается путем борьбы с греха- ми. Временное торжество зла Бог попускает, чтобы люди на личном опыте узнавали пагуб- ность отклонения от Истины и сознательно возвращались к ней.
Но а если я не хочу в мир иной? – вы- рвалось у Туманова. Он вспомнил дневник одинокого неизвестного зэка на одном из притоков Колымы, того тоже мучил этот во- прос.
Опять ты противоречишь сам себе. Но тогда ты просто умрешь, не имея продолже- ния в будущем. Выбора нет.
Получается, что я стал заложником гре- ха Адама и Евы?
Не ты один. Как и все на Земле. Но у тебя есть право свободного выбора. А Бог хотел бы иметь в тебе своего помощника, сво- его ратника. Ты уже на Земле есть Его ратник, не подозревая о том. Грубо говоря, Бог наби- рает людей по принципу твоей артели, кото- рую ты сначала набирал за колючей прово- локой. Из людей в большинстве своем не без греха, но которым ты доверял, которых хотел вслед за собой вытащить из-за колючей про- волоки и из греха. Ты не задумывался над тем, кто подсказал тебе через верного своего не раба, а ратника Илью-Пророка, идею старин- ной русской артели? Его Бог еще прежде тебя, как мог, берег. Он тоже сначала из внутренне- го противоречия и совестливости себя считал неверующим, потому как не знал, где граница веры и неверия, он не хотел лгать себе и дру- гим. Но, в конце концов, к пределу своей зем- ной жизни он окончательно пришел к Богу. Ты искал сведения о нем в пыльных архивах, но документы русских мучеников специально печатались на грубых серых бумажках, из ко-
торых торчали щепки, чтобы они скорее при- ходили в негодность, рассыпались, и – слов- но не было человека. Ты искал его могилу на Колыме. Не ищи, ее нет на Земле, как и сотни тысяч других, она стерта с лица земли, а сам он давно в Царствии Небесном.
И как мне дальше жить-доживать?
Тебе будет легче жить, раз ты уже под- спудно познал участие Бога в твоей судьбе, если каждое утро будешь читать молитву «Отче наш». Ты, конечно, слышал ее, когда заходил в церковь, но внимательно в нее не вслуши- вался. Тебе был не до конца понятен как бы не совсем русский древнеславянский язык
Да, не раз слышал.
Так вот это не просто молитва. Это единственная молитва, которая не создана на Земле святыми или священниками, а ко- торая дана человеку самим Господом Богом. В этом ее особая сила. Повторяй ее и поми- мо утра: в беде и опасности, но повторяй ее и в радости, чтобы Бог мог не только помочь тебе в трудном положении, но и порадовать- ся вместе с тобой. Читай «Отче наш» каждый день, с каждым днем ты все глубже будешь постигать ее внутренний смысл – и это на- полнит твою жизнь светом и добром. Вот начини прямо сейчас: повторяй молитву за мной и запоминай!
И Туманов во сне ее беззвучно повторял, вслушиваясь в каждое слово, и словно слы- шал эту молитву впервые.
«Отче наш, Иже еси на небесах! Да свя- тится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и оста- ви нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас в искуше- ние, но избави нас от лукавого».
Он прочел молитву еще раз, уже один, и каждое слово гулко отдавалось в душе, словно в сводах огромного храма, и возвра- щалось обратно.
Скажи, кто Ты? – наконец Туманов ре- шился спросить.

Но ответа не услышал, потому что про- снулся…

P.S.
В начале 70-х я был одним из руководи- телей Всесоюзной экспедиции по поискам самолета С.А. Леваневского, пропавшего без вести в августе 1937 года при перелете через Северный полюс из СССР в США. В тот день я прилетел в Охотск, чтобы оттуда по воз- можности вертолетом заброситься в сторону Магадана на мыс Лисянского, на сопку Ава- рийную, для проверки одной из версий места гибели самолета. На вершине этой сопки, как писал мне перед этим выдающийся поляр- ный штурман, бывший флаг-штурман По- лярной авиации Валентин Иванович Аккура- тов, вместе с одним из четверки папанинцев, академиком Евгением Константиновичем Федоровым, втянувший меня в поиск, «один из вертолетчиков увидел вытаявшую из сне- га часть крыла самолета, судя по гофриро- ванной обшивке – 30-х годов». Мир удиви- тельно тесен. Этим вертолетчиком оказался не кто иной, как Николай Балдин, который за два года до этого забрасывал меня в вер- ховья реки Охоты и на обратном пути, бро- шенный шквалом, врезался в скалы у пере- вала Рыжего в суровом хребте Сунтар-Хаята. И мне пришлось до глубоких снегов кочевать с семьей эвенов-оленеводов в двухстах кило- метрах от Оймякона, единственно известно- го, как полюс холода в Северном полушарии нашей планеты, пока, поставив в вертолет дополнительные баки с горючим, меня не подобрали московские аэрогеологи.
Я устроился в аэропортовской гостинице- бараке, обратив внимание на выросший за мое двухлетнее отсутствие неподалеку от аэ- ропорта небольшой поселок из свежесрублен- ных добротных домов и собрался в Охотск для встречи с всевозможным начальством, кото- рое могло бы мне помочь. Но оказалось, что на утреннюю рейсовую американскую лод- ку-амфибию, доставшуюся нам в Великую Отечественную войну по ленд-лизу, курсиру- ющую через лиман, разделяющий аэропорт и Охотск, я опоздал, следующая была только к вечеру, и я вернулся в аэропорт. На краю лет- ного поля стоял вертолет, полтора часа назад его не было.
Откуда, куда? – бросился я в диспет- черскую.
Минут через пятнадцать в Аян, с зале- том в Охотск.
Мне бы до Охотска.
Вряд ли возьмет, не наш, аянский. Ко- го-то забирает из Тумановки, поселка золото- искателей на берегу лимана. А вон и экипаж пошел к вертолету.
Я догнал летчиков?
Не возьмете до Охотска?
Мы лишь извозчики, – пожал плечами командир. – Попробуйте поговорить с заказ- чиком, – показал он в сторону подъезжаю- щего уазика.
Из уазика вышли трое. Я без труда опре- делил главного: и по возрасту, и по северному серо-землистому «загару» лица.
Не возьмете до Охотска? Амфибия толь- ко к вечеру, а мне до шести надо бы успеть к районному начальству.
Он окинул меня коротким оценивающим взглядом.
Забирайтесь!
Получилось, что в вертолете я оказался на лавочке наискосок напротив его. Я не- вольно прислушался к разговору. «Вадим Иванович!» – обратился к нему один из его спутников, и кровь прилила к моему лицу:
«Тумановка – поселок золотоискателей из добротных свежесрубленных домов, так не типичный для здешних мест»! Я понял, что передо мной не кто иной, как легендарный Вадим Туманов.
Полет занял не больше десяти минут. Выбравшись из вертолета, я решился спро-
сить:
Вадим Иванович, в ближайшие дни вертолеты по вашим заявкам не летят в сто- рону мыса Лисянского?
Нет… – Он уже был готов отвернуться от меня, как вдруг спросил: – А что Вы в той глуши потеряли? Туда вертолету без дополни- тельных баков не долететь.
Я торопливо объяснил.
Самолет Леваневского?.. Надо же! Ма- ловероятно, что он мог там оказаться? Слиш- ком уж не по его маршруту.

Мы проверяем все гипотезы, даже са- мые фантастические.
Надо же! – повторил он. – Через столь- ко лет ищете! Значит, что-то изменилось в стране, раз ищут человека, пропавшего без вести полвека назад. Рад бы помочь, но я лечу в Аян, а потом в Хабаровск, и здесь у нас вертолетам работы нет… Если не получит- ся с оказией, как я понимаю, денег у вас на вертолетную заявку нет, обратитесь к радисту в нашем поселке около аэропорта, он по ра- ции свяжется со мной. Успехов вам!.. Рад был познакомиться.
С вертолетом у меня тогда получилось, в той стороне уже полтора месяца не выходи- ла на связь партия геодезистов, и уже на дру- гой день мы летели в сторону мыса Лисянско- го, и необходимость обращаться за помощью к Вадиму Ивановичу Туманову отпала.
С той встречи, насколько это было возмож- но, я следил за перипетиями его судьбы. А по- том нашел в интернете его горькую книгу «Все потерять – и все начать сначала!». Мало ска- зать, что она меня потрясла!
При прочтении его книги у меня роди- лась мысль сделать Вадима Ивановича Тума- нова одним из героев своей книги, над кото- рой мучился, по крайней мере, вот уже три десятилетия и не находил стержня, а точнее, главного героя. Но мне хотелось представить его читателю, не спрятав за вымышленным именем, пусть и прозрачным, как, например, Туганов, Тубанов, а принципиально под сво- им именем. Мне хотелось, чтобы как мож- но больше людей узнало о реальном Вадиме Ивановиче Туманове, который с ему подоб- ными мог вытащить страну из смрадного бо- лота, в которое завели последыши больше- виков и бросили ее там на съеденье волкам, но Туманову и ему подобным этого не дали сделать. Я, чтобы не быть плагиатором, пы- тался пересказывать наиболее яркие эпизо- ды его биографии своим языком, но получа- лась абсолютная ерунда, я вольно и невольно сбивался на скрытое цитирование книги, и в конце концов пришел к выводу, что мне нуж- но попросить разрешения у Вадима Ивано- вича на открытое использование некоторых
глав его книги. Но как он к этому отнесется? И как это сделать? Вряд ли он помнит нашу короткую встречу в Охотске среди сотен дру- гих подобных встреч. К тому же я не знаю ни его адреса, ни телефона.
В мучительном раздумье прошло не- сколько лет. Доходило до того, что я пытался вообще «обойтись» без Туманова, но новую смуту, обрушившуюся или обрушенную на Россию, невозможно представить без таких людей, как Туманов, и, прежде всего, без са- мого Туманова, которые все-таки вытащили страну из болота…
И вдруг судьба самым неожиданным об- разом снова свела меня с Вадимом Иванови- чем.
Главному редактору одной из московских газет, членом редсовета которой я состоял и с которым мы вместе отдыхали в уже снова российском Крыму, я напомнил о приближа- ющемся 90-летии со дня рождения Вадима Ивановича Туманова:
Боюсь, что никто не вспомнит об этом выдающемся человеке.
Ответ главного редактора был неожидан- ным для меня:
Напиши сам о нем! Ты ведь знаком с ним по Дальнему Востоку.
Я пытался отговориться, что мой един- ственный десятиминутный полет в вертолете знакомством не назовешь, а потом подумал:
«А почему бы не написать.
Статью я назвал «Но у руля страны оказа- лись другие люди».
Перед самым юбилеем Вадима Иванови- ча главный редактор сообщил мне, что номер газеты сверстан.
Можно посмотреть гранки?
А что их смотреть, я не поправил ни од- ной запятой.
Но какое-то предчувствие не давало мне покоя.
Но все-таки.
Пожалуйста! Сейчас попрошу, чтобы перегнали по электронной почте.
Но в Крыму в эти дни был шторм, наш пансионат находился в ущелье между бере- говых скал, интернет барахлил, и сколько мы

ни пытались, – он на своем, я на своем ком- пьютере, электронная почта не работала.
Через неделю, уже дома, развернув га- зету, я удивился, что у статьи другой заголо- вок: «Вот газетная душа, что-нибудь да надо было поправить!» – чертыхнулся я и позво- нил главному редактору и, он, не дав мне раскрыть рта, вывалил на меня, что статья вызвала у Вадима Ивановича Туманова гнев, что он назвал ее грязным пасквилем и требу- ет объяснения.
Я ничего не мог понять. Я снова взял в руки газету и только сейчас с ужасом обна- ружил, что под моей фамилией была опубли- кована совершенно не моя статья. Главный редактор ничего толком не мог мне объяс- нить, только растерянно повторял: «Я не могу понять, как это случилось».
Я потребовал публикации опровержения. Забегу вперед, скажу, что опровержения он так и не опубликовал, и ситуация для меня не прояснилась по сей день. Единственное, что главный редактор тогда сделал, дал мне до- машний телефон Вадима Ивановича.
Со страхом я позвонил Вадиму Иванови- чу, ожидая услышать в ответ проклятье, или, что еще хуже, что он даже не захочет меня вы- слушать, бросит трубку. Но Вадим Иванович меня выслушал.
Надо же: всю жизнь гнобили, так даже по случаю 90-летия облили грязью! – с горе- чью сказал он. – Что за судьба у меня такая? Кому я до сих пор мешаю?..
Свою «настоящую» статью я опубликовал сразу в нескольких журналах и газетах. Не надеясь на почту, я попросил главного редак- тора журнала «Москва» Владислава Артемова
отвезти Вадиму Ивановичу номер журнала с моей статьей.
Через день позвонил Вадиму Ивановичу.
Спасибо, Миша! – услышал в ответ. – Можно я буду тебя звать просто Миша, ты намного моложе меня? Я помню нашу корот- кую встречу в Охотске. Она запомнилась тем, что нашелся человек, который полвека спу- стя ищет без вести пропавших людей, чтобы похоронить их по-человечески, когда у нас полстраны в без вести пропавших: на войне, в подвалах Лубянки и ее филиалах, в лаге- рях… Думаю, не мог этот человек написать про меня грязный пасквиль, не мог! Может, полный тезка?.. Спасибо, Миша!.. Будешь в Москве, обязательно заезжай. Опроверже- ние этот главный редактор дал?
Нет.
И ничего не объяснил?
И ничего не объяснил.
Значит, и ты пострадал из-за меня. Дер- жись от этого человека подальше. Леванев- ского, как я знаю, так и не нашли?
Нет, не нашли.
А до мыса Лисянского, как я пони- маю, ты тогда добрался, раз со мной не со- звонился?
Добрался, там оказался самолет ТБ-3 так близкого Вашему сердцу «Дальстроя» ГУЛАГа, который летел из Хабаровска в Магадан и в ту- мане задел крылом эту сопку.
Я решился рассказать Вадиму Ивановичу о своей идее.
Делай, Миша, как считаешь нужным, я тебе доверяю… Хорошо, что ты тогда мне позвонил, снял грех с моей души, а то бы я так и ушел с грязной мыслью о тебе.

1975–2019

ОГЛАВЛЕНИЕ
Книга Бытия. Глава 1. Странник 4
Книга Бытия. Глава 2. Притча о семи братьях 18
Книга Бытия. Глава 3. Иван Лыков из деревни Большой Перевоз 64
Книга Бытия. Глава 4. Над вечным покоем 79
Книга Бытия. Глава 5. Януш Корчак 120
Книга Бытия. Глава 6. Взять Небо штурмом 134
Книга Бытия. Глава 7. Рене Лекомб 198
Книга Бытия. Глава 8. Восточный экспресс 211
Книга Бытия. Глава 9. Гуам 277
Книга Бытия. Глава 10. Колымская элегия 280
Книга Бытия. Глава 11. Вадим Туманов 303
Книга Бытия. Глава 12. Вышедший из бурана 339
Книга Бытия. Глава 13. Мясной Бор 367
Книга Бытия. Глава 14. Один из Четырех 401
Книга Бытия. Глава 15. Стойбище. 417
Книга Бытия. Глава 16. Брат 422
Книга Бытия. Глава 17. Господин Великий Новгород 431
Книга Бытия. Глава 18. Святая София 449
Книга Бытия. Глава 19. Иванопланетянин 477
Книга Бытия. Глава 20. Табынская икона Божией Матери 507
Книга Бытия. Глава 21. Помочь 520
Книга Бытия. Глава 22. Иван да Марья! 536
Книга Бытия. Глава 23. Марк Масарский 577
Книга Бытия. Глава 24. Сказание о подполковнике Петрове 596
Книга Бытия. Глава 25. А остались ли еще люди на Земле?. 602
Книга Бытия. Глава 26. Все кипит, и все холодное! 624
Книга Бытия. Глава 27. Возвращение на Колыму 656
Книга Бытия. Глава 28. Всего мира Надежда и Утешение 667
Книга Бытия. Глава 29. Что строил на Земле? 697
Книга Бытия. Глава 30. Сказание о Сергее Сотникове 702
Книга Бытия. Глава 31. Найдется ли Проводник? 707
Книга Бытия. Глава 32. Иеросхимонах Симон 748
Книга Бытия. Глава 33. Сон 752

.
Top